Куцая стрелка настенных часов неисправно подрагивала возле тройки. Витя сверился с наручным циферблатом. Часы в классе опаздывали на двадцать минут, превращая день в один бесконечный урок.

Доска на стене отличалась безукоризненной чистотой. Неудивительно. Сегодня дежурили сестры Евлаховы – Ксюша и Алена – активистки школы и звезды местной самодеятельности. В школе единой формой считались синие пиджаки с эмблемой, которые сестры обкалывали яркими брошами, булавками и значками. Они носили юбки с завышенной талией, полупрозрачные блузки или короткие свитера. Ногти неизменно заострялись, пальцы серебрились кольцами, а волосы гладко стелились по спине. Их подружки напоминали клонов.

На первой парте сидела самая наглая из Евлаховых, Ксюша. Она уничтожала Витю брезгливым взглядом, в то время как он в тысячный раз мысленно клеймил ее низкорослой пиявкой с губами клоуна и поросячьими глазками.

– В субботу мы узнавали цены, – сообщила Ксюша, осматривая лица уставших одноклассников. Парни слова пропускали мимо ушей, глазея в прореху между пуговицами на ее рубашке. – ХАММЕР от трех тысяч. Это только прокат, без бантов.

Витя негодующе оглянулся на класс. Сутулые фигуры школьников тонули в бледной серости огромных окон. Ни звука возражения. «Теперь им лимузин приспичило. ХАММЕР в бантах?» Витя озадаченно поерзал на стуле, нечаянно зацепив стенд прав и обязанностей учащихся. Ксюша пришпилила его взглядом к стене.

– А сколько уже в складчине? – спросил Даня Сахно, вяло перекидывая мощный вес тела вправо.

Ребята уже порядком устали от нудной летучки, затеянной сестрами. Алена Евлахова оккупировала учительский стол. Золотые кудри скрывали часть лица, но вот она приосанилась, в упор посмотрела на Витю:

– Должно быть сто восемь тысяч. Если бы некто не игнорировал взносы.

Все шестнадцать человек одноклассников вопросительно уставились на Витю. Публичное бичевание. Он вернулся к отрешенному наблюдению за минутной стрелкой. Три часа дня. «Гриша уже лопает котлеты… Бабушка собиралась жарить чебуреки».

– Рудень, ты сдавал в последний раз в октябре, – выцепила его из мечтательного маршрута претенциозная фраза.

Витя посмотрел на Алену, невозмутимо скребущую его взглядом.

– Я не приду на выпускной вечер. Я предупреждал в сентябре.

– Ага. – Ксюша закатила глаза под лоб. – Но есть другие взносы: на букеты учителям, – загибала она острые пальцы, – на подарок школе. Праздники. Последний звонок, экзамены. А ремонт?

– Еще четверть впереди. Я сдал три тысячи. Этого пока мало?

– Если бы ты немного касался жизни класса и школы, то знал бы ответ: мало. – Алена встала и проникновенно обратилась к классу, как к суду присяжных: – Всегда кто-то выезжает за чужой счет.

– Я не выезжаю! – вспылил Витя. – Просто, почему нет предела?

– Потому что цены беспредельные! – Ксюша заболтала голыми ногами, бросая иронические взгляды на одноклассников. – Бесплатно из Ямска привезут дырку от бублика. Поспрашивай, какие взносы в гимназиях.

– Мы не гимназия, – напомнила едко мощная Лика Савчук.

Хоть кто-то. Витя расправил плечи, возмущение старосты его немного приободрило.

– Должна быть хоть мизерная отчетность, – поддержал. – На что вообще копим? Мы слышим только: «это уродство», «это туфта».

– Хочешь заняться сборами? – напустилась Ксюша, замирая горгульей. – Пожалуйста. Узнавай, сравнивай, закупай. Прими хоть раз участие в жизни класса.

– Я принимаю, что не так? Сейчас нет денег.

– На покупку ноутбука деньги нашлись. А ремонт класса без тебя сделается?

Все в классе ходили кто с планшетами, кто с ноутбуками, но именно его бюджетный «трансформер» раздраконил Евлаховых до посинения. Их бы взбесила любая его обновка. Заискивай – либо отбивайся.

– Сейчас не могу, – уперся Витя.

– Я тоже не могу, – растянул лыбу Коля Бардаш.

И тут же понеслась волна:

– И я!

– И у меня нет денег.

– Я на лыжи коплю.

– Куда лыжи навострил?

Пляску выкриков и хохота пресек осуждающий голос отличницы Даши Муравьевой:

– У него бабушка в больнице.

За Витю неожиданно вступился и Даня Сахно, парень Ксюши. Алена вспылила, утрачивая контроль над ситуацией:

– А у меня мама после операции! И что? Что? Я разве подвожу остальных? Среди нас мажоров нет. У многих родители на заработках. Есть обязательства.

Витя спрятал ноутбук в рюкзак, впервые стыдясь подарка, на который копил последний год. Покупка стала возможной, потому что крестная добавила недостающие шесть тысяч. Обычно они ехали в Ямск и покупали вещи, а сейчас тетя впервые дала деньги. Он гордился оказанным доверием. Ему даже совестно стало за обман о переезде.

– Я донесу долг с вычетом растрат на выпускной вечер. Вы можете посчитать отдельно?

Ксюшу перекосило. Если тебя не заставили стыдиться – ты победил, правда, временно, ведь Евлаховых тоже изматывает грызня.

– Мы не вынуждаем тебя выплатить сумму сразу, – примирительно начала Алена. Она твердила, что будет поступать на банковского служащего, потому что у нее «природное обаяние». Витя подсознательно выискивал его в клыкастой улыбке Алены. – Ежемесячные взносы. Устраивает? Пойми, никому не хочется, чтобы ты отстранялся от дела.

Одноклассники притихли сплоченной стаей. Витя помалкивал. Классное собрание напоминало сходку сицилийской мафии. Джонни, не отстраняйся от дела, дружок. За должок – чи-ирк по горлу.

Ксюша поддерживала сестру:

– Мы ведь помним, твоя мама всегда помогала в организации мероприятий.

– Прикрывала твои прогулы.

Он зло сверкнул глазами.

– Я болел.

Иногда ему казалось, что он способен на убийство. Витя взглянул на наручные часы. Есть хотелось ужасно, а видеть одноклассников – нет. Когда он поднял взгляд, напротив парты уже стояла Алена. Торчащие завитки русых волос, бездонные глаза и губы в темно-коричневой помаде. Сверстники называли ее Русалкой. Витя не понимал такой лояльности. Ксюша-Бэйба и Русалка? Самовлюбленные оторвы – в самую точку. Но мужской контингент сох по этим выскочкам, над его претензиями пошучивая: «голубок». В десятом и девятом классах учились еще две родственницы Евлаховых. Популяция мозгоклюек. Гриша называл их сестрами Картошьян, высмеивая еженедельные фото Евлаховых с картошкой фри.

– Можем попросить Альбертину позвонить твоему отцу. – Ксюша невинно хлопнула пушистыми ресницами. – Пусть его напрягут, он ведь не лишен прав?

– Не надо ему звонить, – рявкнул Витя, глядя исподлобья.

Одноклассники пялились. Он редко проявлял агрессию, и все затаенно ожидали экшн.

– Мы понимаем, – с напускным сочувствием дожимала Алена. – Полусирота. Отец спился. Мы ведь не изверги. – Ее взгляд скользнул по его рюкзаку. – Продай ноутбук, займи. Сычев зовет тебя на работу в автосервис. Каждый месяц. Ты же не надеешься, что деньги Вики покроют твой долг?

Витя сжал кулаки, поднялся – Алена отшатнулась в испуге. Голоса стихли. Его рукоприкладству обрадовались бы многие, особенно если в лицо и с кровищей. О здоровье сестер мало переживали. Витя осмотрелся, и сделал то, что в таких случаях просила делать мама, – ушел. За чтением любимых детективов она часто рассуждала: «Как бы женщина не злила мужчину, у него всегда есть возможность уйти. У всех есть возможность уйти оттуда, где плохо. Если человек распускает руки, победила слабость проявить жестокость и власть. Самоутвердится за счет силы».

Витя шел по пустому двору школы, размышляя, почему мама делала такие выводы? Почему ее волновал факт жестокости? Она подвергалась насилию? Тоже ушла оттуда, где было плохо, боясь выплеснуть гнев кулаками? Он бы вмазал паре-тройке человек в классе, а Евлаховых стер бы в порошок. Витя мотнул головой. Нет. Не для этого он три года лупил грушу. Важно видеть линию обороны, не марать свою правоту.

– Привет! – остановил его звонкий оклик.

С лавки за столовой поднялась Аня. В красном пуховике и с рюкзаком в руках, она будто вчера сбежала на автобус. И как он ее не заметил?

– Что с бабушкой? – спросил, холодея от страха.

Аня вздохнула, грустным взглядом ему отвечая: «Крепись». И вслух произнесла:

– По-прежнему слаба, бредит.

Витя умолк в заторможенном состоянии принятия бед. Аня участливо всматривалась в его лицо. Ожидала слёз? Объяснений? Катись в комфорт, проныра.

– Не рад? – спросила Аня, заведомо зная ответ. – Я без ключа. Пришла к тебе, но провели к директору. Увы. Есть разговор.

Они шли домой по битым тротуарам. Витя преимущественно молчал, иногда гримасничал, пока она рассказывала, что с одиноким проживанием дела плохи. Учителя позвонят отцу, рано или поздно его вызовут. Нужно уезжать, или (на чем она настаивала) потерпеть ее недельку-другую. Витя неохотно принимал аргументы. В пути сочувствие сестры обрастало колючей оградой: она списывала весь его негатив на свой счет. Не зная предыстории дня, очевидно, решила, что брат смертельно на нее обижен, но больше не извинялась. Витя всегда пропускал тот момент, после которого ее защита становилась нападением.

День выдался морозным. Минус пятнадцать, еще и ветер оскалился с севера. Небо грозило штормовым снегопадом. Остаток пути они преодолели без слов.

От калитки до порога их сопровождали два бездомных кота. Витя считал их бездомными, но, вероятно, полосатые всего лишь прибились на время. Так уже случалось, особенно, когда в загуле орала соседская кошка.

– Давно они здесь? – спросила Аня, пытаясь подобраться к рыжему.

– Недели две.

Коты нагло мяукали, и Витя впустил их на веранду. Там стояли миски с водой, блюдца с остатками гречневой каши. Отрезы дедовой дубленки в картонных ящиках ворсились комками шерсти.

– Она разрешила? – удивилась Аня, помня, что кошачьи всегда обитали вне дома: в летней кухне, в сарае, на чердаке.

Бабушка страдала аллергией. Витя больше других скучал по мурлычущим питомцам.

– Пусть поживут пока здесь. Перед приездом я уберу.

Он закрепил слова настойчивым взглядом.

– Ты слабо представляешь состояние бабушки. – Аня уныло наблюдала за усатыми. – Ей и дела нет до котов и всего дома. Она твердит, что гиены ада вернутся ее мучить.

* * *

За обеденным столом обсуждались перепады напряжения и частые отключения электричества. Ветер трепал вещи Купчихи на веревке вдоль сада. Шторы воровато шевелил сквозняк. В сравнении с декабрем в доме заметно похолодало. Топили слабо. Аня жалела вслух, что камин между спальнями и залом играет роль декоративного. Разжечь его Витя на противность отказывался. Он скормил остатки консервы котам и заварил чай.

– Я хотел на выходных навестить бабушку.

Струйки дыма вились над кружками. Аня грела замерзшие ладони о горячий фаянс.

– Не самая лучшая идея, – призналась. – Она воспринимает маму пятнадцатилетней. Нас в ее мире еще нет.

– Она… сходит с ума? – Витя замер с печеньем у рта. Ему не говорили, что бабушка настолько ослабла. – Это поправимо?

Ответом послужил требовательный вопрос:

– Вить, что тут стряслось?

– Ничего.

– Витя…

– Будешь опять шантажировать отцом? Достали! – Он впечатал кружку в стол. – Вызывай!

– А почему бы дяде не приехать? Его мать в больнице. Сын-подросток себе предоставлен. И здесь завелась какая-то… дьявольщина. – Аня притихла в уголке дивана. – Я бы позвала.

– Тогда и твою маму позовем? Ты приехала, потому что за нее испугалась?

Он почувствовал себя предателем. Он не желал зла крестной, но безразличие сестры просто выводило из себя.

Аня молчала, обидчиво поглядывая на дверь. Ее огорчение рассеяло злость, на душе сделалось мерзко.

– Тогда она задержалась где-то, – начал вспоминать нехотя, с трудом преодолевая блокпосты памяти. – Вроде как в восемь ее видели у магазина. Домой бабушка пришла в десятом часу, чем-то ужасно озадаченная. Она была такая… взвинченная. Себе на уме. Я задавал вопросы, но она молча выворачивала ящики в комоде. Я впервые видел ее такой… такой агрессивной. – Они с сестрой переглянулись. Оба уже подозревали в чем дело, но не решались озвучить нелепость вслух. – А потом она начала раскидывать вещи в чулане. Что-то искала. Перевернула книги на стеллаже. Там хранятся вещи мамы, в шкатулке под комодом. Из тех, что отец не успел сжечь. Документы, украшения. Бабушка вывернула шкатулку.

– Зачем?

– Она искала какую-то фотографию. Я забрал шкатулку и прокричал, что вещи мамы принадлежат мне. Я не понимал, что ей вздумалось творить. Бабушка просто помешалась, твердила грозно: «клевета», «наговоры». Сказала, что в этом доме ничего моего нет.

Витя стыдливо склонил голову. Его чай остывал, недоеденное печенье лежало у сжатой в кулак руки. После смерти деда бабушка любую претензию крыла фразой «мой дом».

– Я собрал вещи мамы в рюкзак, ушел заночевать к Грише. Она не отвлеклась – рылась в чулане. – Вздох вырвался как-то сам собой. Витя опять шел по темной улице, подстегиваемый предчувствием беды. Когда мама умирала в том овраге, даже сердце не екнуло. Он винил себя. Он должен был почувствовать, забеспокоится. Рыбачил и грезил о новом велике, а она лежала там испуганная, беспомощная. Совсем одна. – Утром я немного поостыл, вернулся… – Витя осекся, мыслями возвращаясь на тихий порог кухни. – В доме горел свет. Везде. Во всех комнатах. Пахло гарью – я испугался, что бабушка сожгла документы. А потом в ее спальне… в углу… Она сидела так неестественно, еле дышала. И ее руки… пальцы были разбиты в кровь.

Аня отняла ладонь ото рта:

– Она что-то говорила?

Витя мотнул головой.

– Я вызвал скорую, но меня предупредили, что приедут спустя час, не раньше: машина застряла. Я побежал к соседу через дорогу. К Демиденко, слесарю, помнишь? Мы ее подняли. Подол платья был мокрым, и Демиденко уперся, что в машину не пустит. Пока я постелил на сиденья одеяла, она заговорила бессвязно о костях. Мороз немного ее оживил, но она нас не узнавала. Кричала: «Где мои дети? Где Толечка?» – Голос предательски слаб, приходилось заставлять себя говорить: – Мы соврали, что отвезем ее к детям. На полпути бабушка потеряла сознание. Мама, наверное, тебе рассказывала.

Ломография памяти багровела. Он больше не хотел вспоминать.

– В общих чертах, да.

– Тут действительно творится чертовщина. Уже давно. Очень. Считаешь, мне и впрямь уехать? – серьезно допустил он.

– Этот кошмар не имеет границ.

Витя совсем растерялся.

– Да. Мы в опасности. – Сокрушаясь, сестра потянулась к кружке. – Сбежать не вышло. Эти твари словно выползают из головы. Они преследуют, преследуют. Просто преследуют. И даже в отражении. Я к психологу ходила. А я не параноик! – взбунтовалась громко.

– А вдруг?..

– Я здорова! Я мыслю ясно.

– Все больные так говорят. Со стороны…

– То есть они больше не появлялись? – разгневалась. – Вся эта гадость? Как он там говорил… этот, – крутила она пальцем, – Байчурин?..

– Могрость? – Витя даже оглянулся, будто изрек заклятие. – Как-то так. Кажется.

– Эта могрость. Бабушку довела не она? Скажи?

Витя помалкивал. Он живо помнил безумие в старческих глазах и гнойные потеки на стеклах.

– Ты ведь думал о том происшествии у кладбища. И о запахе гари. И о странных смертях в Сажном. Думал?

– А что с того? – взбесился Витя. – Допусти, что мы умом повредились. Ань? Наследственное заболевание или… Ой, кто нам поверит?

– Сторож. Байчурин.

Витя укрылся за скрещенными руками.

– Нет.

– Ты говорил с ним?

– Нет.

– Мы должны с ним встретиться.

– Нет!

Он поднялся. Аня вскочила следом, опрокидывая кружку.

– Байчурин может взболтнуть еще о кладбище и призраках. А иначе, Вить, ты хочешь, чтобы мы свихнулись? По очереди? Все?

Витя шел в свою комнату, игнорируя ее крики.

– Как ты можешь? Тебе побоку? Ты обвиняешь, а самому нет дела до меня? Всех нас! Ну иди! Прячься! Трус!

Дверь заглушила обвинения сестры. Витя включил ноутбук, открыл браузер. Он нацепил наушники, врубил инди-рок и принялся вновь просматривать знакомые вкладки. В своих неумелых поисках он ушел от сатанинских культов к общей психиатрии. Остатки логики указывали на то, что у них с сестрой случились коллективные галлюцинации. За последний месяц он содрогался в ночи не единожды, но только от кошмаров. Наяву ему ничего не мерещилось, никто его не преследовал.

Спустя час в доме утвердился полумрак. Экран источал усыпляющее свечение. Голова раскалывалась от музыки, он снял наушники. За окном лешим свистел ветер. Витя принял душ и залез в постель.

Тепло возвращалось медленно, но одеяло служило защитой. Словно в детстве. Когда ему было тошно, он вспоминал детство: моменты, в которых верилось, что одеяло – щит от монстров, а связанный мамой жилет – кольчуга богатыря. Как бы он не сердился, ему было спокойнее от присутствия в доме сестры, неравнодушного человека. С другой стороны, боязнь за нее подрывала спокойствие.

Родной дом ему казался проклятым. Но ужас не леденил кровь. Его сокровенный страх воплотился два года назад и обесточил фобии, разладил чувства. Он даже не помнил, когда в последний раз искренне радовался. Витя потер глаза. Пожалуй, когда они планировали поездку на море. Он возмущался, что мама отказывается учиться плавать, а она – что он стесняется танцевать. Это был целый конфликт в комических действиях, который завершился спустя неделю: Вика предложила танцевать вальс на последнем звонке. Ее партнер слег с ангиной. Витя сжал кулак на лбу. Перед глазами стоял майский день. Репетиция последнего звонка, черноглазая Вика в воздушном лиловом платье: «Эй Руднев, бросай подпирать стену. Ну же, ты наблюдал. Полный оборот в два такта. – Она шутливо кружилась с поднятой рукой. – Раз-два-три. Раз-два-три. Все девчонки влюбятся. Соглашайся, теска. Музыка и эйфория».

Он неправильно расценил ее предложение. Слишком раздул мечты в воображении, навыдумывал. Вика жила общением, а ему не верилось, что она улыбается ему просто так, шутит с ним просто так, откровенничает просто так. Просто так. Дружески. Как с забавным приятелем – с человеком, который на ее ответ озлобленному физику: «Переписчик однажды попытался опросить меня», единственный продолжил цитату: «Я съел его печень с бобами и хорошим кьянти».

Просто друг. Не верилось, и не хотелось верить.

Уснуть долго не получалось. Витя лежал на кровати, вслушиваясь в тишину комнат. Он спал в доме третьи сутки, намеренно запуская котов на веранду, включая свет, телевизор, ноутбук. Но сегодня он впервые за неделю засыпал в темноте. А приговором хладнокровию стала полная бессонница. Витя включил бра у кровати, открыл роман Воннегута. Чтение уняло тревоги, его сморил сон.

Удар вышиб из сна, словно фура без тормозов – легковушку. Витя вздрогнул, осмотрелся. Комната чернела темнотой. Холод смыкал коченеющий. Он потянулся к бра – свет не зажегся. Тревога заискрилась по нервам, кольнула пальцы. Опустить ноги на пол виделось пыткой.

Справа на стене синел прямоугольник окна. Тюлевая занавеска покачивалась. Казалось, кто-то таится за ней, подглядывает. Но одиночный стук в дверь захватил в ловушку внимание. Витя вновь дернул за шнурок бра. Безуспешно. Удар повторился, словно биение крыльев птицы. А затем раздалось царапанье. «Коты, – мелькнула догадка. – Анька впустила».

– Аня! – позвал Витя, озираясь.

Царапанье затихло, и ему вдруг стало нестерпимо жутко. Витя прикусил щеку, но кошмар не прервался. Он не спал. Все происходило наяву. Звать сестру уже не получалось: голос немел где-то в горле. В полумраке комнаты очертания двери приобретали ползущие контуры. Витя поднялся и вздрогнул, у ног ощущая нечто щетинистое и скользкое. Последовал толчок в спину – и пол сотряс грохот. Витя заторможено осознал, что причина грохота – его падение.

Он закричал, точнее попытался: голосовые связки надрывались без единого звука. В нос ударил прогорклый смрад дыма. Дыхание свело, руки налились свинцом. На него набросилась тень. Хрупкая. Сутулая и костлявая. Он забил кулаками по воздуху, кромсая пальцами дым, безуспешно надрывая голосовые связки. Теперь тень хрипела из угла у окна, скреблась в приоткрытом шкафу. Позади зашелестели голоса. Витя занес кулак и на развороте что силы врезал им в пустоту, следующий удар пришелся в дверь, распахивая ее настежь. Витя сцепил зубы, кода боль взорвалась в кулаке, обездвижила руку. Новый толчок в спину откинул его на стену. Витя осел на пол.

Вспыхнул луч фонарика. Звуки комнаты стихли, угадывался только тихий голосок Ани: «Витя! Вить? Что там?» Аня стояла за диваном, водя лучом по потолку. За ее спиной от окна кралась призраком тень. Свет фонарика ударил ему в глаза. Аня оглушительно заверещала. Сыпались удары о стену, с комода падали вещи.

Витя безуспешно напрягал силы. «Не трожь! Не трожь! Не трожь ее!» – пульсировало в голове, но ноги будто парализовало, движения давались с трудом. Оцепенение спало. Его рука ударила по выключателю. Спальня ослепила светом. Аня, вжалась в угол, притихла мышью, жмурясь в полосе освещения.

– Цела? Ань? – приближался он к ней. Ее руки кровоточили ссадинами, пижама багровела разводами и рванными дырами. Сестра пугала его молчанием и отсутствующим взглядом. – Это я, – напомнил Витя, прикладывая руки к груди.

– Здесь был мужчина.

Аня недоверчиво осматривала его.

– Нет. Это я.

Витя приложил ладони к груди, остановился.

Аня схватила с пола фонарик, сжимая его оружием; поднялась, сделала робкий шаг навстречу, но тут ее взгляд пытливо нырнул за его спину. Комнату раскроил дикий вопль ужаса. Витя обернулся. Окно спальни зияло открытым – с подоконника скалилась тварь. Одноглазая, покатой спиной напоминающая гиену. Короткая морда, приплюснутый нос. На воспаленной коже плешивыми островками белела щетина, под черной гривой серели оголенные ребра. Витя моргнул, полагая, что тронулся рассудком. Вместо одной кожистой лапы спереди выступали кости предплечья: человеческого, с обвисшими кусками трупной ткани и ободранной кистью. На синюшном пальце желтел янтарем перстень.

Тварь вздыбилась, оскалилась, зашипела – и прыгнула с подоконника в ночь.

На мгновение сестра притихла, слабо пошатываясь от схлынувшего крика. Витя попытался приблизится к ней, но она зашлась истерикой, гоня прочь уже не тварь из кошмара, а собственный испуг.

– Закрой окно! – требовала панически. – Закрой окно! Закрой его!

В горячке волнения Витя словно задраивал люк. Аня безумно металась вдоль дивана, полосуя лучами тьму:

– Ты видел? Видел? Что это, Витя? Скажи, что это?!

Язык отказывался слушаться, во рту пересохло. Такое он видел впервые. Не померещилось. Не завитки дыма, иллюзии, тени в полумраке. Это была вполне осязаемый монстр. Полумертвая тварь с рукой женского трупа.

– Это была могрость? – шептала Аня, бессознательно светя фонариком по сторонам. – Бабушка видела монстра? Это он бабушку… Он! – Аня замерла. – Вдруг выключат свет?

Витя попытался ее обнять, присмирить, но сестра рванула на кухню параноиком.

– И фонари не горят. Ночь. Еще ночь? Который час? Где мой телефон?

После заполошных поисков Аня обнаружила смартфон в пуховике.

– Сто двенадцать не вызывает. Сети нет. – И опять застывшее выражение лица. – Вдруг свет выключат?

На веранде кричали коты. Аня тряслась от страха, загораживая дверь.

– Не ходи, Вить! – Повисла ребенком на руке. – Я тебя умоляю.

Настолько беззащитной он старшую сестру видел впервые. Даже не представлял, что кто-либо способен вывести ее из закаленного Сажным равновесия.

Витя дернул ручку входной двери, щелкнул выключателем. Коты разбежались испуганно по веранде.

– Идите в дом, – приказал, по-дурацки выставив руку указателем.

«Сейчас я грохнусь», – подумал, устало потирая лицо. Веранда плыла перед глазами, руки казались чугунными.

Аня протестовала, шарахаясь от котов, как от демонов. Они побаивались ее выкриков, с подозрением обнюхивая стены и пол. Витя промыл ссадины на разбитом кулаке, смочил полотенце и вытер руки сестре. Аня стояла в центре кухни, будто любой предмет ядовит. Витя уговорами вернул ее в зал, насильно усадил на диван.

– Где твои успокоительные?

Она замотала головой:

– Я не буду их пить. Я не сумасшедшая.

Витя притащил свое одеяло.

– Ладно, посидим вместе.

Умостился рядом. Пружины матраса поскрипывали петлями старой двери. Мама спала во сне беспокойно, он часто тревожно вслушивался в эти скрипы.

– Они не вернутся, – заверил сестру.

– Откуда ты знаешь? – доверчиво заглядывала ему в глаза Аня.

– Предчувствие. Четвертый час. Время близится к рассвету.

– День им побоку.

– Похоже. Но они сегодня не вернутся.

Серый кот с оцарапанным носом запрыгнул на диван, на руки к Вите. Начал тереться о шершавый рисунок его футболки.

– Но мы под охраной, Ань.

Аня зыркнула на него укоризненно, но потом поддалась мурчанию, присмирела и позволила рыжему коту свернутся у нее на коленях. Витя называл рыжего Цыпиком, сообщая, что тот любит грызть сырую картошку; объяснял: обычно коты дрались за территорию, а теперь удивительно присмирели. Аня погладила полосатую шерстку. Вместе с братом они привыкали к редкому моменту нарушенного запрета: сидели ночью со светом в окружении котов в святая святых – возле телевизора. Аня была готова поклясться, что бредит наяву.

– Вот бы ничего этого не видеть, – призналась. – Дом без бабушки – чужой.

– Не всматривайся в ночь, – шепнул ей Витя.

Разве они раздразнили чудовищ? Сорванный тюль не скрывал мутных стекол – окна наблюдали за измученными жильцами. Аня потупила задумчивый взгляд. Витю переполняло еще большее отчаяние.

– Завтра сходим к Байчурину. Прямо утром, – пообещал он мужественно. – Да. Только дождемся рассвета, сразу к нему отправимся.

В глазах сестры вспыхнул отблеск надежды, рассеивая его испуг. Сердце стало замедлять барабанный бой.

– Он ведь будет… дома? – переживала Аня. – В том доме?

– Будет, – улыбнулся ободряюще. – Мы успеем до завтрака.

Они сжали руки, словно их примутся разлучать. Витя начал сонно вспоминать сказки, которыми потчевала их на ночь мама: о княжнах и Тьме, о криничном чародее и смелом Рате. В решающей битве зло лопалось мыльным пузырем. Свет одолевал тьму. Сестра притихла, успокоилась. Ее голова сонно легла ему на плечо, и Витя впервые помимо вселенской обиды и скорби почувствовал ответственность за кого-то. Гриша всегда коверкал воспитательную фразу отца: «Взросление – это ответственность». Он даже не понимал своего счастья. Ему было позволено утешаться детством.