И настал сто четвёртый день.

И сказал Люцифер:

— Честь легко потерять, но невозможно потом найти.

Невероятно! — прошло уже два часа, но Циркин всё никак не мог успокоиться и придти в себя от удивления.

Нет, даже не удивления! "Удивление" — это в данном случае просто не то слово. Даже отдалённо не отражающее, не передающее всю ту бурю эмоций, которая в данный момент — вернее, все эти последние два часа — кипела у него в душе. От изумления!.. Восторга!.. Благоволения, что ли… Ч-чёрт его знает! Слов таких даже нет! От целой гаммы чувств. Чувств, которые испытывает обычный, рядовой человек, волею случая реально соприкоснувшийся в своей серой и заурядной жизни с чем-то высшим, чистым, возвышенным, ослепительно-ярким, как вспышка молнии! и для него, в сущности, попросту непостижимым. С чем-то таким, о чём он, конечно, в принципе слышал: что да… вроде бы… существует на свете и такое… но сам в глубине души так до конца в это и не верил.

А… мол!.. Чушь всё это! Сказки. Все мы одним миром мазаны.

Поскольку нельзя обычному человеку в это верить!! Если он хочет и дальше продолжать человеком себя ощущать. Чувство собственного достоинства в себе сохранить элементарного самоуважения хотя бы…

А-а, блядь!.. — спичка сломалась. Циркин с проклятиями, суетливо стряхнул с себя тлеющий уголёк и торопливо ощупал брюки. — Да нет… Не прожёг, вроде…

Он наконец, со второй попытки, закурил, глубоко затянулся и расслабленно откинулся назад в кресле, успокаиваясь. Прикрыл глаза и снова стал вспоминать. В сотый, наверное, уже раз.

Собственно, даже не сами события — хотя и они были чрезвычайно интересны: битва!.. звон мечей!.. крики раненых… хрипы и стоны умирающих… — а именно ощущения, чувства, мысли, эмоции, которые переживал, испытывал тот человек — как его?.. центурион Мевий?.. когда в силу независящих от него обстоятельств оказался в плену.

Вообще все воспоминания были чрезвычайно отчётливыми и яркими. Как будто всё это действительно с ним самим происходило. С Петром Ивановичем Циркиным, мелким банковским клерком, 35-и лет от роду. А вовсе не с центурионом Октавиана. Или нет!.. Как будто бы он, Петр Иванович Циркин и стал на время этим самым центурионом. Слился с ним! Мыслил как он… действовал как он… Или даже нет! Всё равно не то!.. Не слился, а… — Циркин открыл глаза и в затруднении пощёлкал пальцами. — Точнее, не до конца слился. Вроде бы и слился, и в то же время сам собой остаёшься. Какой-то частью своего сознания всё словно со стороны наблюдаешь… Виртуальная реальность, короче!! Сам чёрт тут ногу сломит! Не разберёт. Где кончается игра и начинается явь. И наоборот.

И как у них только это получается??!! Уму непостижимо. Ну и игра!.. Почище любого наркотика. Надо будет обязательно купить, когда в свободную продажу поступит, — Циркин запрокинул голову и мечтательно уставился в потолок. — Когда он сказал, это будет?.. Промышленный выпуск наладят?.. Примерно через полгода?.. Вот, не прозевать, главное!.. Да за такую игру можно любые деньги отдать! Живи себе в этом волшебном мире…

Но это… конечно!.. Пиздец! Неужели и правда такие люди есть?

(Были!.. — поспешил успокоить он себя. — Были!..)

Эти голая решимость; абсолютное отсутствие каких бы то ни было сомнений, колебаний; твёрдость; полное спокойствие, невозмутимость!.. уверенность в себе и собственной правоте!.. И всё это перед лицом опасности, перед лицом смерти! Даже не просто смерти!! Казни. Мучительной, жестокой… Невероятно!!

В ушах Циркина снова словно наяву зазвучал властный, тягучий, ленивый голос Антония, его полупрезрительный вопрос: "Ну и как же мне надлежит с тобой поступить, Мевий?" И свой холодный, равнодушный ответ: "Прикажи убить меня, потому что ни благом спасения, ни смертной казнью невозможно добиться, чтобы я перестал быть воином Цезаря и стал твоим". Совершенно немыслимый какой-то ответ!.. Нечеловеческий!

Хотя нет!.. — пришло вдруг в голову Циркину, и он криво усмехнулся. — Именно что человеческий! Единственный достойный человека ответ. Это любой другой был бы Не человеческий. УЖЕ не человеческий. Любой другой означал бы, что нет больше такого человека: центурион Октавиана Г.Мевий. Есть трус Г.Мевий.

Циркин зажмурился. Ему стало отчего-то не по себе. Словно дохнуло в лицо ледяным дыханием Вечности. Вечных истин и вечных чувств. И Предательство, озираясь трусливо, прячет на груди отравленный кинжал. И Верность, усмехаясь, смотрит тебе в глаза… "И вина есть вина, и цена есть цена! И всегда хорошо, если честь спасена…"

"Прикажи убить меня…" Фактически, Мевия просто спросили: "Кто ты?" И он так же просто ответил: "Человек". Только другими словами. И на другом языке. На общечеловеческом. На языке Вечности. На языке Чести. "Прикажи убить меня…" В той ситуации и в ту эпоху слово "человек" прозвучало по-латыни именно так.

— Ну, что, Циркин! — Циркин вздрогнул и открыл глаза.

Перед ним стоял зам начальника отдела Фонкич Валерий Матвеевич собственной персоной, молоденький ещё совсем мальчишка, только что после института. Или даже после школы. Ну, в общем, лет двадцати, не больше. Чей-то там сынок, по слухам. Мразь редкостная! В отделе его все побаивались. Циркин и сам тоже… опасался. Ну его на фиг! Лучше подальше от него держаться. Да и вообще… Не связываться. На всякий пожарный. Так оно вернее будет.

— Ну что, Циркин? — издевательски повторил двадцатилетний Валерий Матвеевич, злорадно ухмыляясь. — Опять на работе спим? И в кабинете опять накурено. Ну, и что мне с тобой делать?

Это "тыканье", хамский тон!.. Этого зелёного юнца!!

Циркин уже открыл было рот, чтобы ответить, но в последний момент осёкся. Благоразумие привычно взяло верх.

Ну его на фиг! — малодушно мелькнуло, как всегда, у него в голове. — Лучше не связываться.

— Извините, Валерий Матвеевич! — заискивающе-льстивым тоном пробормотал он, жалко улыбаясь. — Виноват. Больше не повторится.

Фонкич ещё немного полюбовался его смятением, страхом; потом повернулся и, ничего не говоря, вышел.

Циркин сидел весь пунцовый. Руки его дрожали, в ушах противно звенело. Ему было мучительно стыдно. За себя, за этого мальчишку… За жизнь всю эту распреподлую!!

Неужели я такое ничтожество?!.. — беспорядочно думал он, бесцельно перебирая на столе какие-то бумаги. — О которое можно ноги вытирать… Эх… если бы не семья!.. Не дети!.. Если бы!!.. Если бы!..

"Прикажи убить меня…" — вновь раздался в голове его негромкий и спокойный голос, и он тяжело сглотнул и забегал глазами.

А по сути меня ведь тоже только что спросили: кто ты?.. — Циркин почувствовал, что у него дёргается левое веко. Он попробовал прижать его пальцами. Но это не помогло. —

А я что ответил?.. — он тоскливо вздохнул и обвёл глазами кабинет. —

Впрочем, с языками у меня всегда было плохо. Язык чести мне незнаком… — Циркин поискал взглядом зажигалку. —

И как будет звучать на нём слово "человек", я не знаю… (Чёрт!.. Куда я её засунул!?..) А подсказать тут, увы, некому… В нашем-то отделе, по крайней мере, полиглотов таких уж точно нет!

Циркин встал и, доставая на ходу сигареты, пошёл в курительную.

__________

И спросил у Люцифера Его сын:

— Но нельзя же требовать от человека, чтобы он был героем?

И ответил Люцифер Своему Сыну:

— Нет никаких героев! Их придумали трусы. Есть просто люди, и есть просто трусы. Больше нет никого.