И настал сто тридцать пятый день.

И сказал Люцифер:

— Ад — в душах людских.

1

Пятница, 7 июля.

Так, с чего начать?.. С начала! Ладно, не до шуток сейчас.

Итак, с чего начать?.. Короче, буду просто фиксировать события. Всё, со мной происходящее. Мне почему-то кажется, что это пригодится. Когда? Зачем? Ничего не понятно! Не знаю. Но, думаю, что пригодится. По крайней мере… Ладно, хватит, хватит, хватит! А то забуду. По свежим следам надо. В смысле, впечатлениям.

Итак! Итак… итак… С чего же всё-таки начать? Ладно, поехали. Хватит вокруг да около ходить!

Кстати, стишок ведь мне сегодня приснился! Начинается: «На перепутье жизненных дорог…» Дальше не помню. С демоном чего-то там, вроде. И гладко всё так, в рифму! Во чудеса-то! Никогда в жизни раньше стихов не писал. И никогда они мне не снились. Ну, это так, к слову.

Да. Так вот. Значит, сегодня ночью (с четверга на пятницу, с 6.07 на 7.07) лёг я, как обычно, спать. И чего-то мне не спалось. Ну, хрен его знает, чего. Не спалось, и всё. Поворочался я, поворочался с боку на бок — и так, и этак! — ну, не засыпается, хоть ты тресни! А мне завтра на работу, между прочим, вставать! В смысле, сегодня, в пятницу… Твою мать!! Трудно как всё-таки писать, оказывается! Никогда бы не подумал. Ладно. Продолжим.

Так, в общем, на работу с утра. Если не высплюсь — пиздец! Буду бродить весь день, как сонная муха.

Да. Ну, и вспомнил я вдруг, как я раньше делал, когда в институте учился. В книжке какой-то прочитал. Ложишься на спину, руки вдоль тела, и пытаешься расслабиться. По специальной методике. «Левая рука тёплая и тяжёлая, правая рука…» Ну, и т. д. Хуйня всякая, короче. Но, как ни странно, даже получалось что-то в своё время, помнится. Иногда. Удавалось заснуть.

Ну, я, недолго думая, и сейчас решил попробовать. Никогда я раньше, с институтских времён, не пробовал, и думать-то про это давно забыл, а тут нате вот, блядь, вспомнил! Чёрт попутал! Да… чёрт… Тьфу!! Ладно, продолжаю. Про-дол-жаю.

Лёг я, короче, ножки-ручки протянул, расслабился и начал заклинания про себя бормотать. Как учили. Психотерапевтические. «Правая рука!"… «Левая нога!..» И как-то быстро всё у меня вдруг получилось! Никогда раньше так не получалось. Даже когда я студентиком во все эти игры всерьёз играл. (Хуй знает, зачем!?) Не успел я глазом моргнуть… э-э… ну, не глазом, конечно, глаза-то у меня закрыты были, а… Ну, в общем, не успел я опомниться, как чик!.. Всё вдруг закружилось-завертелось перед глазами, звон какой-то в ушах раздался… точнее, даже вой, а не звон — короче, впал я в это специальное состояние, в которое некоторые при таких самосеансах впадают. Не помню уж, как оно специально называется. Но как-то называется. Термин какой-то даже есть. И в книжке предупреждают: «не бойтесь, это нормально!».

«Нормально», блядь!!! Пидорасы, кто эти заклинания придумал! Конченые. Твари!!! Впрочем, я подозреваю, что не в заклинаниях тут дело. Э-хе-хе… Просто планида у меня такая. Бесчастная. Не повезло. Вот и всё… Хуй его знает, короче! Н-да… Может, ему всё равно было, к кому являться, а я просто под руку подвернулся. А может…

Ах, да!.. Я же не сказал ещё ничего. В смысле, не написал… Кто это «ОН"… Бр-р-р! До сих пор трясёт всего!.. Ттвою мать!! (Ну и дневничок у меня получается! Охуеть! Как и всё остальное, впрочем. Как вся моя размудацкая жизнь. Всё-то в ней как-то, блядь, не так.)

Постоянно мысль теряю. Из-за всех этих бесконечных отступлений. И постоянно перечитывать приходится. Вспомнить чтобы, на чём остановился.

Да. В общем, закрутилось всё перед глазами, в башке загудело-зашумело — и только я пошевелиться собрался, чтобы всё это безобразие в корне прекратить, на бок перевернуться и заснуть (я раньше, в молодости, всегда так делал), как вдруг бац!.. Пожалуйте бриться! Всё внезапно замерло и… Ладно, оставим это скомороший тон. Самому противно.

Короче! Замерло вдруг всё действительно, и прямо из середины этого… водоворота?.. спирали?.. ну, словом, откуда-то ОТТУДА вышел?.. выплыл?.. возник?.. в общем, появился вдруг передо мной этот… мужчина. Лет… Не хочу я его описывать!!! В общем; появился он, посмотрел мне прямо в глаза, усмехнулся чему-то и говорит…

Фалеев вздрогнул и выпрямился в кресле.

Чёрт! Это я что же, так за столом и заснул? — с изумлением подумал он. За окном была уже глубокая ночь. Взгляд его упал на лежащую перед ним раскрытую тетрадь. — Это что?.. А, ну да, я же дневник вести решил…

Спать хотелось нестерпимо. Фалеев захлопнул тетрадь, зевая, встал из-за стола и, пошатываясь, как пьяный, побрёл в спальню. Кое-как разделся, рухнул в постель и сразу же заснул как убитый. Отрубился.

Солнце, дошло уже до середины комнаты. Парило. Погожий летний денёк был в полном разгаре. Неподвижно сидя за кухонным столом, Фалеев тупо смотрел перед собой остановившимся взглядом и машинально помешивал ложечкой в чашке с начинающим уже остывать кофе. Время остановилось. Фалеев его просто не замечал. Он словно застыл в этой своей ледяной неподвижности.

Ложечка звякнула. Фалеев наконец очнулся и медленно опустил глаза на стоящую перед ним, забытую почти чашку… Вынул ложку, бережно положил на блюдечко, взял чашку и залпом выпил… Аккуратно поставил чашку обратно на блюдце (ложечка опять тихонько звякнула), встал со стула и прошёл в свой кабинет… Постоял немного у письменного стола, будто в нерешительности, легонько постукивая кончиками пальцев по поверхности… Взгляд его внезапно упал на лежащую на столе раскрытую тетрадь. Фалеев бешено схватил её и, яростно выдрав исписанные листы, несколькими судорожными и резкими движениями скомкал их и с силой зашвырнул в стоящую у стола корзину. Затем, погаснув, сникнув, и словно исчерпав этой своей непонятной выходкой всю имеющуюся в нём энергию, безвольно и вяло плюхнулся в кресло и вновь замер не шевелясь. Как до этого на кухне. Он по-прежнему находился в состоянии ступора, из которого никак не мог выйти. На душе было неимоверно тяжело. На неё словно какая-то пелена свинцовая упала, мгла серая опустилась. И всю укутала.

То, что ему приснилось этой ночью, не допускало больше никаких сомнений — происходило что-то немыслимое. Что-то немыслимо-чудовищное, не оставлявшее уже места ни для каких бравад и шуток. Накануне, когда он дневник вести задумал, он в глубине души ещё этого не осознавал. Да и невозможно это было «осознать». Слишком странно. Разум отказывался это делать. Так невозможно, скажем, «осознать» смерть. Никто из живущих не верит до конца в её реальность. Поэтому только и живёт. Поверить — значит, умереть. Задохнуться в тот же миг от нестерпимого ужаса!

Нельзя, не позволено никому заглядывать в глаза смерти. Ни смерти, ни Богу, ни Дьяволу. Душа сгорит в тот же миг! И останется — пустыня. Нет здесь ничего ни романтического, ни героического, это просто — нельзя. Выше сил человеческих. Человек этого — не может. Как не может он, к примеру, прыгнуть в доменную печь, в расплавленную сталь, и остаться живым. Как не может… Да много чего он не может!

Да, накануне Фалеев ещё играл и кокетничал. Теперь игры кончились. Теперь ему было не до дневников. Он бы отдал всё на свете, наверное, лишь бы этого не происходило! — не с ним! только не с ним!! с кем-нибудь другим! ну, почему он!? — но это происходило. И происходило именно с ним. И поделать с этим было ничего нельзя.

И ни с кем нельзя было разделить страшную эту ношу. Ни с кем!..

2

— Нет, — хрипло сказал Фалеев вопросительно глядевшему на него мускулистому, по пояс голому человеку в красном капюшоне и покачал головой. — Нет! Я не буду.

Какой-то полутёмный зал. Огромный, ярко пылающий камин; рядом необъятных размеров стол с наброшенной на него сверху тёмной тканью, под которой угадываются какие-то странные предметы; факелы на стенах, мечущееся почему-то, неровное их пламя, пляшущие его отблески на низком, чёрном от копоти потолке! Свисающая сверху устрашающего вида массивная, тускло отсвечивающая металлическим цепь довершала картину. Предназначение цепи было решительно непонятно. Как, впрочем, и всего остального. Вообще всё какое-то мрачное, колеблющееся, зыбкое.

Что это за средневековье такое? — успевает только подумать совершенно потрясённый и ошарашенным всем этим невероятным зрелищем Фалеев.

В этот самый момент в дальнем углу комнаты с лязгом распахивается маленькая, незамеченная им до этого приземистая, окованная металлом дверь (Фалеев мог поклясться, что ещё миг назад её там вообще не было!), и несколько мужчин в чёрном втаскивают в комнату растерянно упиравшуюся (как показалось Фалееву) женщину.

(Позже, днём, когда Фалеев тщательно и скрупулёзно восстанавливал в памяти всю картину — вплоть до самых мельчайших, подробностей, до мелочей! — привидевшегося ему ночью действа?.. кошмара?.. он вновь поймал себя на мысли, что женщина в этот, самый первый момент её появления в зале, показалась ему не столько испуганной даже, сколько именно растерянной. Как будто она, так же точно, как и он сам, оказалась там внезапно и совершенно неожиданно для себя. Да так оно, собственно, в действительности и было. Именно внезапно и именно неожиданно совершенно. Как и он сам. Это он, правда, лишь потом понял.)

Больше всего Фалеева почему-то поразило, что одета женщина была вполне современно. В какие-то джинсики и кокетливую синенькую кофточку. Мужчины же, напротив, облачены были совершенно в духе всего остального здешнего зловещего интерьерчика — в чёрные монашеские рясы с капюшонами. Они быстро подтащили свою жертву к свисавшей с потолка цепи и с ловкостью и сноровкой, свидетельствующей об огромном опыте, мгновенно пристегнули к этой цепи её вздёрнутые вверх руки. Бедняжка (как опять-таки показалось Фалееву) не успела даже ничего толком понять и сообразить. Только глаза её распахивались всё шире и шире, а на лице проступала маска, печать какого-то непередаваемого ужаса. Она раскрыла было рот, чтобы что-то спросить или закричать, но подскочивший тут же проворно чёрный монах что-то негромко и властно прошипел (кажется, «Молчать!», но Фалеев точно не расслышал), коротко размахнулся и влепил ей хлёсткую и звонкую пощёчину. Голова женщины дёрнулась. Глаза выкатились от животного совершенно страха (Как у собаки, — пришло в этот момент в голову Фалееву. — Когда её бьют.) Женщина замолкла.

Дверь в углу комнаты противно скрипнула и опять начала медленно открываться. Все замерли. (Фалеев почувствовал вдруг, что у него отчего-то захватило дыхание.) Дверь отворилась. В комнату не торопясь вошёл один человек. Полуголый мускулистый мужчина в красном капюшоне.

Палач! — отчаянно мелькнуло в голове Фалеева. — Тот самый, из предыдущего сна!

Он внезапно всё вспомнил, и сердце сразу же ухнуло и покатилось куда-то вниз.

Мужчина между тем, всё так же не спеша, приблизился к столу и, помедлив мгновенье, одним резким движением сдёрнул тёмное покрывало. Женщина пронзительно и тонко завизжала.

Дальнейшее слилось затем в память Фалеева в какую-то сплошную то ли оргию, то ли дикую кровавую вакханалию.

Пытки, деловито и хладнокровно орудующий своим аккуратно разложенным на столе жутким инструментарием палач, … — о назначении некоторых из этих ужасающих аксессуаров Фалеев поначалу даже и приблизительно догадаться не смог! Сцены самого изощрённого, самого извращённого насилия, опять пытки… Опять насилие… Пытки и насилие одновременно… Женщина визжала не переставая. На одной ноте. Как мучаемое животное. У Фалеева даже уши к концу заложило. Он вообще словно оглох и ослеп от всего увиденного и услышанного. Перед глазами плавала какая-то кровавая мутная, пелена, в ушах звенели беспрестанно вопли истязаемой жертвы.

Когда всё кончилось, женщина была абсолютно сломлена. Фалеев никогда до этого не видел людей в таком состоянии. Да даже и не подозревал, что такое возможно! До чего можно довести человека всего за несколько часов. До совершенно животного состояния. Полной покорности и забитости. «Встать! Лечь! Ползти!» и т. д. и т. п. Монахи командовали, а женщина послушно и торопливо исполняла. Видно было, что ей даже в голову не приходит не подчиняться. Единственной её мыслью был страх, опасенье сделать что-то не так! Выполнить команду недостаточно быстро. Монахи отдавали свои приказы с таким холодным равнодушием, словно проверяли исправность нового, только что изготовленного прибора или механизма. Телевизора какого-нибудь. Или электроутюга. Режимы работы. Так… Это работает… Это тоже… Палач же на свою жертву вообще даже и не смотрел больше. Как будто её теперь просто не существовало. Он тщательно и любовно укладывал свои инструменты. Все эти жуткие клещи и щипцы. Прибирал рабочее место. Как слесарь станок. Или, там, верстак.

«Вечность — это тёмный чулан, населённый пауками», — вспомнилось вдруг Фалееву, и ему неожиданно сделалось до такой степени жутко, что он закричал. И — проснулся.

После этого подобные… сцены стали сниться Фалееву каждую ночь. Та же или другая какая-то комната, палачи, ассистенты. Иногда монахи, иногда они выглядели как-то иначе. Всё это, как скоро понял Фалеев, решающего значения не имело. Как именно выглядели палачи и их подручные. И что именно они делали со своими жертвами. И сколько времени это у них занимало. Важно, чем это всё кончалось. Для их жертв. А кончалось это всё для них всегда одинаково.

Сломленные абсолютно, безвольные, покорные люди. Мужчины или женщины — неважно. Результат был для всех один. Конец. Моральное уничтожение. Аннигиляция духа. Домашнее животное. Электрический утюг, послушно включающийся и выключающийся при лёгком касании кнопки. Как правило, всё происходило очень быстро, но иногда затягивалось и длилось довольно долго. Хоть изредка, но случалось и такое. Сутками, даже неделями. Время в этих снах словно останавливалось или замедлялось. Текло как-то иначе, по-другому. Порой Фалеев проводил там целые месяцы, видел десятки и сотни людей; но когда просыпался, то всегда оказывалось, что здесь, в этом, реальном, земном мире прошла всего только одна ночь. Хотя, что значит «реальном»? Там, во снах, всё тоже было реальным. Более чем. Сверхреальным! Это был точно такой же мир. Такой же реальный. И такой же точно жёсткий и безжалостный. Да… Иногда люди держались неделями. Но всё равно конец был для всех один. Ничто. ОНО.

Это был своего рода пароль, кодовое слово, залетевшее неизвестно откуда в мозг Фалееву и накрепко там засевшее. Словно кто-то его ему шепнул, подсказал. «ОНО». Когда человек окончательно ломался, Фалеев всегда невольно произносил его теперь про себя. Всё! ОНО. Это был уже не человек, не личность, не мужчина и не женщина. Это было какое-то безвольное, раздавленное, бесполое существо. Слизь. ОНО. В ОНО превращались рано или поздно все. Мясорубку не выдерживал никто. Ни один. Никто! ОНО. Это было неизбежно, как смерть. Да это и была, по сути, смерть. Духовная. Духовная смерть. Потеря самого себя. Потеря в себе всего человеческого. Всего того, что, собственно, и отличает человека от животного. Чести, воли, достоинства… Превращение в обычное домашнее животное. В пресмыкающееся. В ОНО!

3

Так прошла неделя. Фалееву, впрочем, казалось, что прошло по крайней мере лет сто, не меньше. Ведь ночи длились у него теперь месяцами. Плюс все эти новые «впечатления». Реки крови, потоки боли, мучений, нечеловеческих страданий, казалось, хлынули ему в душу и затопили её буквально до краёв. Порой ему представлялось, что ещё немного! что если это ещё ну, хоть немного продлится! то он и сам захлебнётся, утонет, растворится в этом безмерном, бездонном и безграничном море мук людских. Безбрежном, волнующемся океане красной, горячей, дымящейся человеческой крови, каждая капля которой — это муки, муки, муки и муки. Чьи-то сломанные жизни, сломанные судьбы… Сломленные воли. Сломленные души! ОНО!! Одно лишь огромное безграничное безликое ОНО.

И вот в том самый момент, когда Фалееву начало явственно мерещиться, что всё! что он с ума вот-вот сойдёт, не может человек этого всего выдержать! не может!! не может!!! не может!!!! — в этот самый момент всё и кончилось.

Кончилось, впрочем, чтобы снова начаться. Продолжиться. Но на ином уровне. Качественно новом этапе. Кончилось одно и началось другое.

Фалеев стал вдруг проникать, участвовать, видеть — чёрт его знает, как это можно назвать! — ну, словом, ему стали внезапно доступны сексуальные фантазии жертв. Нет, людей больше не мучили у него на глазах. Просто появлялся человек, Фалеев смотрел на него и видел, скажем, Иванову Нину Ивановну, тридцати трёх лет от роду, замужем, мать двоих детей. Спокойную, уравновешенную, добропорядочную женщину, верную жену, глубоко, искренне и предано любящую, даже обожающую своего мужа. А потом щелчок и! …

Через некоторое время Фалеев почувствовал с ужасом, что он опять тонет. Только теперь уже не в крови, а в грязи. В предательстве, измене, похоти и разврате, диком и необузданном. Казалось, опять воскресли, восстали из пепла древние Содом и Гоморра. Точнее, что они никуда и не исчезали, а просто так и жили всё это время в душах человеческих.

Не было ничего столь разнузданного, до чего бы не додумалась фантазия человеческая, и не было таких запретов и табу, коих бы люди в душе своей с лёгкостью не нарушили; не было ничего чистого и святого, чего бы они с лёгкостью не попрали и не растоптали. Ради наслажденья они были готовы на всё и играючи преступали самые страшные запреты и совершали самые немыслимые и неслыханные, самые чудовищные и жестокие преступления. Они мучили себе подобных, убивали их, пытали, истязали, совокуплялись друг с другом, с животными, со стариками и детьми, с уродами и монстрами, с демонами и богами. Правда, только в фантазиях, в мечтах. Только в мечтах!

Но, во-первых, где грань? если человеку приходит такое в голову, и он получает от этого удовольствие, наслажденье, то где гарантия, что он не осуществил бы нечто подобное и в реальности, будь у него такая возможность? Скажем, пребывая твёрдо уверенным, что об этом никто никогда не узнает. Не страх ли наказания и разоблачения — единственное, по сути, что его удерживает? То есть фактически обстоятельства и причины, совершенно второстепенные и привнесённые. Внешние. Не внутренние отнюдь убеждения, чисто моральные запреты и табу: «нельзя, и всё!», а «нельзя, потому что…» А иначе бы ОНО, пожалуй, и можно. Если бы не это «потому что…»

Вскоре Фалеев буквально ошалел от всех этих безумных и бесконечных оргий и совокуплений всех со всеми, чувства и эмоции у него притупились до такой степени, что он совершенно перестал уже удивляться вообще чему бы то ни было и воспринимал всё, как должное. В души у него словно сгорело всё. Ни-че-го! Не существовало больше ничего. Ни чести, ни верности, ни любви — ничего. Одна только голая, воющая, вечно голодная похоть, рвущаяся из клетки и сдерживаемая лишь стальными прутьями необходимости. И только и ждущая, когда бдительность стражей хоть чуть-чуть ослабнет. Когда прутья хоть немного расшатаются.

Да… Очень скоро этот чудовищный грязевой, селевой поток смысл, стёр с души всё. Даже остатки крови от предыдущего… шоу. Теперь Фалеев даже и не жалел людей. Не поражался нисколько, что все они так легко ломаются. Естественно! А чего от них ждать? Жалкие, похотливые животные с трухлявыми, гнилыми, ничтожными душонками. Потеющие в своих фантазиях, вожделеющие и мечтающие… А-а!.. думать даже тошно, противно до рвоты вспоминать, о чём они там «мечтают и вожделеют»! А внешне ведь все такие чистенькие, благопристойненькие… респектабельные! Примерные жёны и матери, отцы семейств. Скоты!! «Tacito mala vota sasurro/ Con cipimus». «Мы все потихоньку бормочем преступные молитвы». Лукан. Какой-то там век до нашей эры. Аминь.

Да. Различать что-либо в этом сплошном потоке крови; спермы, человеческой и животной; пота; в реках слюней, стекающих тоненькими струйками из разинутых в бесконечном экстазе пастей; сочащегося из отвратительных язв и болячек зловонного гноя; в этой грязи! грязи! грязи! — различать что-либо Фалеев перестал очень быстро, всё слилось для него в одно какое-то огромное, серое, мерзкое, смердящее пятно, месиво — но первое впечатление запомнилось. Навсегда. Врезалось в память.

Первая женщина! Самая первая. Её фантазии. Совершенно в принципе безобидные, особенно на фоне всего последующего, чего Фалеев уже потом понасмотрелся, но тогда они его потрясли. Поразили! И потому — запомнились. Конечно, того, первоначального своего, шокирующего впечатления они на него теперь уже больше не производили — наоборот даже! но — запомнились. Как первая любовь. Как потеря невинности. Первый сексуальный опыт. Первое разочарование.

Молодая женщина лет тридцати с небольшим. Стройная, подтянутая, симпатичная. Очень спокойная. Ну, словом, та самая, классическая Иванова Нина Ивановна. Её и зовут почти так же. Нина Васильевна. Фалеев так, и не понял тогда, что это было, фантазия или подлинное событие. Да не суть!

Итак, геологическая экспедиция, берег Урала. Самый его юг, почти устье, у впадения в Каспий. Мутные, медленные воды. Жара. Какие-то там то ли степи, то ли полупустыни. Кусты, в общем, какие-то повсюду колючие. И песок.

Ей лет тридцать уже, кажется, или чуть больше; мужу… Ну, муж вообще-то старше её на десять лет. Но не важно! Мужчина и должен быть старше! И вообще возраст для любви!.. Дело же не в этом! Дело в чувствах, в доверии!.. Во взаимном уважении, в конце концов. Вот что по-настоящему важно. И ценно. А ЭТО… Мы же не животные, ну, в самом-то деле! Не это главное. Да и муж её ещё вполне и вполне!.. Для своих лет… И после семи лет брака… У неё к нему в этом смысле никаких претензий! Да и вообще у них никаких проблем. Нет и не было никогда. Она совершенно счастлива. И всем довольна. И у них самый счастливый брак на свете! И Машеньку муж её очень любит.

(Машенька — это дочка, — вспомнил Фалеев, — лет пяти, кажется.)

Скучает всегда… Спрашивает… Заботится. Она даже ревнует его иногда к ней. К дочери. В шутку, разумеется, в шутку!.. Н-да…

Так вот, геологическая экспедиция. Муж — руководитель. Экспедиция небольшая. Ещё пара геологов, молчаливых бородатых среднего возраста мужчин характерной наружности, аккуратно напивающихся по вечерам и ничем, кроме выпивки и своей работы, не интересующихся. Ну, и шофёр ещё. Неприятный, скользкий тип лет пятидесяти, с замашками провинциального бабника и ловеласа, вызвавший у неё сразу своими долгими, липкими, масляными взглядами и постоянными сальными шуточками чувство какого-то инстинктивного брезгливого отвращения. Гадливости. Всё! Четверо мужиков и она, единственная среди них женщина.

Впрочем, ей к такой обстановке не привыкать, Это, слава богу, далеко не первая уже её экспедиция. Да и! … Из этих четырёх, так называемых, мужиков двое вообще не в счёт, третий её муж; ну, а что касается шофёра… Надо просто не давать ему ни малейшего повода ни для каких фамильярностей, держаться с ним предельно вежливо и отстранённо, только и всего. Соблюдать, словом, дистанцию. Она это отлично умела. Короче, обычная рутина. Скука и рутина.

Так всё и идёт, до тех пор, пока рядом, в пяти минутах ходьбы, не останавливается и не разбивает свой лагерь ещё одна экспедиция. В первой же вечер вновь приезжие приходят знакомиться. Публика обычная, за одним приятным исключением. Двое молоденьких совсем практикантов-студентов, гибких, стройных, высоких, симпатичных, особенно светленький! и с ними ещё смазливенькая, разбитная девица их лет. Тоже практикантка. С одного с ними курса, судя по всему.

Девица Нине Васильевне, сказать по правде, совсем не понравилась. Вульгарная какая-то, наглая. Хохочет всё время. Курит беспрерывно. Глазами так и стреляет. Ну, не понравилась, одним словом! Нина Васильевна ей даже замечание вынуждена была сделать. Мягко, конечно, очень мягко. Но девица всё равно обиделась и надулась.

Ну, и ладно! — решила про себя Нина Васильевна. — Пусть дуется. Нечего тут!..

Чего именно «нечего тут», она и сама не знала, но всё равно осталась собой очень довольна. Что поставила нахальную практикантку на место. Пришла в гости, так… веди себя прилично. А нечего здесь бордель устраивать. Да!..

Последующие два дня Нина Васильевна ходила, как ни странно, сама не своя. Мысль о двух молоденьких студентиках не давала ей покоя. Она и сама не понимала, что это с ней творится. Нет, ничего такого!.. Ей просто хотелось ещё раз их увидеть, поговорить… Особенно с тем, светленьким. Какое у него тело! И какой он вообще весь гибкий, юный… Да нет, ничего такого, разумеется! Она жена, мать… да и стара для него уже… наверное… у него и подружка наверняка есть… может, эта самая девица как раз!.. молоденькая…

Чёрт! О чём она думает! — Нина Васильевна в волнении потёрла виски руками.

Рядом громко просигналила машина. Нина Васильевна в недоумении повернула голову и увидела, как к ней с озабоченным видом торопливо приближается муж.

— Ниночка, мы сейчас уезжаем с соседями на пару часиков. Побудешь пока в лагере одна.

— С соседями? — уже замирая от какого-то неясного предчувствия, как можно небрежнее переспросила Нина Васильевна. — Они тоже все едут?

— Ну да, кроме практикантов, — муж быстро достал из палатки какие-то коробки и почти бегом направился к машине. — Через пару часов вернёмся. Не скучай! — он скрылся за кустами.

Нина Васильевна, затаив дыхание, прислушивалась.

Какие-то голоса… шум… вот машина тронулась, ещё некоторое время она слышна… Всё!! Тишина.

Она посидела для верности ещё немного, потом порывисто вскочила и сама не сознавая, что делает и главное, зачем? побежала к лагерю соседей. Непосредственно перед самим лагерем она всё же замедлила шаг, чтобы восстановить дыхание, поправила причёску и уже степенно и неторопливо двинулась к палаткам. Услышав доносящиеся из самой большой по размерам палатки голоса («Кухня», — как сразу же безошибочно определила для себя намётанным глазом опытная в таких вещах Нина Васильевна), она глубоко вздохнула, раздвинула в улыбке губы и решительно шагнула внутрь.

Оба студента были там. Девица, к сожалению, тоже. При виде неожиданно вошедшей женщины все трое замерли.

— Ребята, — принуждённо улыбаясь и чувствуя себя полной дурой, выдавила из себя Нина Васильевна (Зачем я вообще сюда явилась? — с запоздалым раскаянием подумала она), — у вас соли нет? А то у нас кончилась вся! (Господи, что я несу! — Нина Васильевна почувствовала, что совершенно теряется и что щёки у неё горят.)

— Со-оли? — со странной интонацией протянула эта проклятая и так некстати оказавшаяся тут девица, глядя растерянной женщине прямо в глаза и двусмысленно улыбаясь. Казалось, что она видит её насквозь. — А когда, милочка, ваш муженёк-то приезжает?!

— Что? — жалко пролепетала бедная Нина Васильевна и покраснела ещё больше. — Причём здесь?..

— Я спрашиваю, когда машина вернётся, — бесцеремонно и властно перебила её девица и требовательно уставилась на женщину своими наглыми и распутными глазищами.

— Сказали, через два часа, — еле слышно пробормотала вконец смущённая Нина Васильевна и потупилась.

— Слышишь, Вадик? — громко сказала девица, не отводя взгляда от красной как рак женщины. — У тебя всего два часа.

Дальнейшее Нина Васильевна помнила смутно. Кажется, девица со вторым парнем, Толей, сразу же вышли… потом ещё что-то… жаркие поцелуи Владика… того самого… светленького… его жадно шарящие по её телу руки… потом… потом… Это было какое-то безумие!! И вот она уже голая сидит, широко расставив ноги, лицом к лицу на тоже голом, ритмично раскачивающемуся на стуле Вадике, и они оба движутся синхронно!.. и темп всё ускоряется!.. и наслаждение уже зарождается, уже поднимается откуда-то из глубины её тела и вот!.. вот!!.. вот сейчас!!!.. и в этот самый момент её пронзает неожиданно какое-то странное резкое ощущение… чуть выше!.. а она даже не понимает сначала, что это. И лишь через мгновенье осознаёт, что это неслышно подошедший сзади Толик, на секунду руками приостановив, чуть придержав её, тут же одним коротким сильным движением вошёл ей в анус. Она хочет закричать от невыносимого стыда, и в тот же миг волна наслаждения наконец-то настигает её, накрывает с головой, и ей так хорошо, как не было ещё никогда в жизни! и мысль, что их двое! в ней… что они оба пользуются сейчас ей!.. её телом! оба!.. — только ещё больше усиливает её восторг, и она кричит, стонет и извивается вся в каком-то немыслимом экстазе. Да. Да, да! Ещё, ещё, ещё! Возьмите меня оба! Возьмите!! Возьмите!!! А они всё ускоряют и ускоряют темп, и всё это продолжается, продолжается, продолжается…

И лишь одно чуть мешает и чуть отвлекает. Это противная девица, спокойно сидящая на соседнем стуле и с холодной усмешечкой за всем этим наблюдающая.

Потом было ещё несколько раз. Нина Васильевна окончательно отбросила всякий стыд (да и чего теперь стесняться-то!) и бегала в соседний лагерь при каждом удобном и неудобном случае. «Как собачонка к хозяину… к хозяевам!» — иногда с горечью думала про себя она, но тут же и забывала про все эти свои невесёлые и горькие мысли. Ибо это было сильнее её. Ёе теперь тянуло туда неудержимо. Да и ребятки сами иногда… наведывались… навещали… Как никто ничего не замечал! — это просто было чудо какое-то! Уму непостижимо!

И вдруг всё внезапно кончилось. В один прекрасный вечер девица (Нина Васильевна так и не удосужилась даже выяснить, как же её хоть звали-то?..) явилась к ним в лагерь одна (все как раз ужинали) и с невинным видом сообщила, что «мальчики вчера уехали”!..

— Как уехали!? — побелевшими губами только и смогла вымолвить потрясённая Нина Васильевна и чуть не выронила чашку с чаем. Руки её затряслись. — Как уехали!!?

— Так! — беззаботно улыбнулась девица, казалось, не замечавшая её состояния. — Практика кончилась — и уехали. Я тоже завтра уезжаю.

Нина Васильевна! — всё так же лучезарно улыбаясь, обратилась она к неподвижно сидящей, убитой совершенно женщине. — Можно Вас на минуточку? А то мне завтра некогда уже зайти будет, а я Вас хотела тут кое о чём попросить. Помните, мы тогда говорили? — ну, по нашей, женской части… А то мне при мужчинах неудобно… ну, Вы понимаете! — улыбка её, обращённая ко всем сидящим за столом и к мужу Нины Васильевны прежде всего, стала совсем ослепительной.

Нина Васильевна, оглушённая всеми этими новостями, ничего почти не осознавая, встала и послушно за ней последовала. Она решила вдруг неожиданно, что это, наверное, что-то от ребят. Девица эта ей сейчас передаст. По их просьбе. Телефон, может быть, адрес… Письмо, возможно… записку… Но что-то от них наверняка!!

— Сюда, сюда, пожалуйста! — девица поманила её куда-то вглубь лагеря. Нина Васильевна, с некоторым недоумением (куда это она?..) но покорно, тем не менее, направилась вслед за ней. Девица зашла за кусты. Нина Васильевна тоже сделала было два шага и тут же остановилась как вкопанная. Девица была теперь не одна. Рядом с ней стоял шофёр.

— Отойди на секундочку! — не допускающим возражений тоном приказала ему девица. Тот удивлённо пожал плечами, но отошёл.

Девица сунула руку в карман и с мерзкой улыбкой протянула Нине Васильевна какие-то фотографии. Та, не понимая ещё ничего, машинально взяла. Господи-боже! Это была она!! С Вадиком… с Толиком… с обоими!.. Во всех позах и видах! Господи-боже!

— Всё понятно? — прошипела эта подлая, ухмыляющаяся тварь. Нина Васильевна молча подняла на неё глаза. Она была в шоке. — Обслужишь его сейчас, и всё, — девица кивнула на переминающегося с ноги на ногу и с любопытством поглядывающего на них шофёра.? Я завтра уезжаю вместе с фотками. А иначе!.. — её юная мучительница выразительно покачала головой.

— Зачем ты это делаешь? — тихо-тихо прошептала совершенно раздавленная, ошеломлённая Нина Васильевна. — Зачем?!

— А нечего было мне тыкать при всех! — гаденько оскалился это маленький злобный крысёнок. — Помнишь, тогда при первой встрече? Я ничего не забываю. Ишь, фря какая выискалась! Обычная шлюха, а строит из себя невесть что. Тоже мне! Иди вон, соси теперь у Петьки, ссс-сука! Соска дешёвая! Дырка вонючая. Пшла!! А я посмотрю.

Эй, Петь! — громко позвала практикантка.

Шофёр с недовольным видом подошёл.

— Можешь использовать Нинку по своему усмотрению. Не стесняйся! Во все дырки, куда хочешь. Она даcт. Дадите ведь, Нина Васильевна? Правда?

Но самым ужасным было последнее воспоминание.

Когда она, кусая до крови губы и глядя в небо, уже лежала на спине, на песке с задранным до живота платьем и широко раскинутыми ногами, и этот отвратительный, грязный весь какой-то, потный шофёр, навалившись на неё всем телом и жадно лапая одной рукой за грудь, сопя от предвкушения и наслаждения, просто расстегнув ширинку и не потрудившись снять даже своих рваных засаленных брюк, на глазах у этой, злорадно наблюдающей за всеми его манипуляциями молоденькой стервочки, деловито, по-хозяйски как-то обстоятельно и неторопливо, входил… проникал… ну, в общем!.. ну, словом, брал её! овладевал ей!! — в этот самый миг она вдруг ощутила непостижимым образом оргазм! Причём сильнейший!!! Невероятный!!!!! Острый, пронзительный! Восхитительнейший!!!! Всё тело её содрогнулось несколько раз в сладостных конвульсиях, и она даже, кажется, потеряла на некоторое время сознание. Мгновения слились, остановились в одной ослепительной вспышке. Как будто это немыслимое унижение переплавилось неким неведомым образом вдруг в столь же немыслимое наслажденье. Какое ни один обычный секс дать не может. Даже самый изощрённый и утончённый, c самыми опытными и умелыми партнёрами. Даже с этими… двумя мальчишками она не испытывала ни разу ничего подобного. Это было ужасно, чудовищно… постыдно! но это было!! Было!!!

Да… Фалеев даже и сейчас хорошо помнил то своё состояние полнейшего ошеломления, потрясения самого настоящего! в которое он впал тогда, вынырнув из этого тёмного омута, водоворота плотских вожделений и глухо бурлящей распалённой женской похоти. Он ещё не разбирался на тот момент в нюансах, не умел отличать истинные воспоминания от фантазий. Да сиё, признаться, представлялось ему и не очень существенным. Какая, по большому счёту, разница, в действительности ли она, такая тихая и скромная на вид, очаровательная женщина — жена, мать! — пережила всё это или только мечтала втайне пережить? Испытать! Групповуха с двумя юнцами на глазах у их подружки, конченой маленькой дряни; потом это чудовищное унижение и сладострастное смакование затем этого унижения, наслаждение им!.. оргазм!!

Сейчас-то ему, конечно же, все те её детские шалости и забавы представлялись смешными и простодушными до наивности. Почти безгрешными. Все эти её «мечты». Пасторальными какими-то Буколическими. Патриархально-целомудренными. Секс на природе с двумя молоденькими свеженькими пастушк_А_ми, потом с противным грубым козлоногим сатиром. А она — нимфа! Лёгкая, стройная и прекрасная. Ну, нимфам же и положено сатирам со слезами на глазах отдаваться и пастушков невинных соблазнять. (Ага! «невинных”!.. — тут же саркастически усмехнулся про себя многоопытный Фалеев и чуть не сплюнул от отвращения. — Знаем мы теперь этих «невинных»! видывали! Что у них там в головах творится, это же!.. «невинных»!)

Да… сейчас-то он, конечно, воспринимал всё это совершенно иначе, по-другому. Но тогда!.. В тот самый первый раз… он смотрел во все глаза на спокойное, милое, умное лицо этой молодой ещё женщины, словно старался разглядеть, отыскать там тайные следы порока. Что-то вроде неизгладимого постыдного клейма на челе. Каковое ставили в древности пойманным преступникам. Но не было нигде никакого клейма. Лицо дышало, напротив, искренностью и чистотой. Целомудрием! Это было лицо любящей матери и верной, преданной жены. И это было страшно, жутко. Это было даже, пожалуй, пострашнее всех изуверских, кровавых пыток, которых Фалеев за последние дни понасмотрелся.

Внутри такой миловидной, приятной, доброй внешне женщины таился монстр! И таился он, похоже, внутри всех и каждого. Любого вообще из людей.

Как ломали человека, как быстро превращали его в одно бесформенное, аморфное, серое ОНО, как плавится при высоком накале личность, это Фалеев уже видел. Это ему уже наглядно продемонстрировали.

Теперь ему показывали, во что превращается эта личность в благоприятных условиях. Как легко прорастает при подходящей влажности и температуре таящееся до поры до времени в нём, в человеке, семя зла и порока. Как быстро разрастается в душе человеческой чертополох похоти и разврата и глушит всё! всё доброе и хорошее. Чистое и светлое. Честь, верность, совесть, стыд. Всё!

Ну, не “разрастается”, конечно. МОЖЕТ разрастись! Только — может…

4

Прошёл год. Сны эти немыслимые Фалееву снится давно уже перестали, и он потихонечку стал о них забывать. Поначалу вообще было невыносимо. Смотреть на человека и думать…

Ну, какой же ты у нас прямо вальяжный, гордый и самоуверенный! Аж оторопь от одного только вида берёт, и подходить страшно. А какая у тебя, братец, интересно, температурка плавления-то? А?.. На сколько бы всей этой твоей гордости хватило?.. Я лично так думаю, что ты бы и часа не выдержал. Да какого там часа! Через десять минут бы уже, небось, на коленях ползал, рыдал, ноги всем лизал и команды по щелчку исполнял. Лечь-встать-сосать! В мразь бы в полную превратился. В слизь. В ОНО!

А хотя, может, ты только о том и мечтаешь втайне, чтобы отсосать у кого-нибудь? — тут же и дальше начинали охотно раскручиваться мысли Фалеева, и ему становилось ещё тошнее. Картиночки одна другой сочнее и красочнее с калейдоскопической скоростью сменяли друг друга и так и мелькали перед глазами. И не избавиться от них было никак и никуда не деться.

Да-а!.. Насмотрелся я уже и на это, — брезгливо морщился он. — От одних только воспоминаний до сих пор блевать хочется. Какие вы все а ля натюрель. Голенькие! Без румян. Под масками под своими. Что у вас у всех там внутри копошится, в душонках ваших вонючих. Это вы все только снаружи чистенькие такие скромненькие да благопристойненькие. А на самом-то деле!..

Да, поначалу Фалееву приходилось очень тяжело!.. Очень! Подчас было аж совсем невмоготу. Ну, хоть в петлю прямо! Никого же вокруг!! Мир наг и гол. Сер и грязен. И отвратителен. Это не люди. А пустые оболочки. Нажми чуть посильнее — и сразу порвётся всё. А внутри — гной один. Прах! «Гробы повапленные». «Которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мёртвых и всякой нечистоты».

Да… Первое время… Но потом он всё же попривык. Не сразу, конечно, постепенно. Но — попривык. Время исподволь брало своё. Воспоминания потихонечку тускнели, сглаживались, теряли свою яркость и остроту, и в конце концов Фалееву стало казаться, что всё это ему попросту привиделось. Приснилось. Да так ведь оно на самом деле и было! Действительно же приснилось. Так чего об этом думать? Мало ли что кому снится?

Фалеев захлопнул дверь своей квартиры, и одновременно услышал, как лифт остановился на их этаже. Шум разъезжающихся дверей… какой-то шорох… шаги… пауза… очевидно, ищут ключ… поворот ключа, дверь на лестничную площадку распахивается и… Перед его глазами предстаёт во всей своей красе молоденькая хорошенькая соседка из квартиры напротив.

После чего время для Фалеева неожиданно вдруг словно затормаживается, замедляется в сотни, в тысячи раз!.. Точнее, перестаёт будто течь непрерывно, а разбивается на какие-то отдельные стоп-кадры, на моменты. На миги!

Соседочка Фалееву вообще-то всегда очень нравилась, но, будучи человеком в принципе от природы человеком робким и застенчивым (хотя, конечно, после всех этих сеансиков!..), до этого он никак решительно чувств своих никогда не проявлял. Она, соответственно, тоже. Тем более, что и муж у неё имелся. «Здравствуйте! — Здравствуйте!» и не более того.

А тут в Фалеева словно бес какой вселился! Демон-искуситель.

Он улыбнулся ей, она в ответ чуть удивлённо улыбнулась ему Стоп! Время остановилось, стало вязким и тягучим, как ириска. Он, всё так же улыбаясь, медленно, как во сне, подходит к ней и что-то говорит… Она что-то отвечает… Он не слышит себя и не слышит её. И даже не старается услышать. Слова не имеют сейчас никакого значения! Ни для него, ни для неё. Главное — глаза! Они неотрывно смотрят друг другу в глаза, и кажется, души их безмолвно беседуют между собой.

Он, замолчав на полуслове и не отводя взгляда, левой рукой осторожно берёт её за локоть… Она не отстраняется… Тогда он правой рукой, уже не колеблясь и не церемонясь, жадно стискивает ей грудь, а левой грубо хватает за ягодицу, прижимает её всю к себе и целует в губы. Её упругая, тёплая плоть под руками… горячие, полураскрытые губы… жаркое, прерывистое дыхание… Ощущение настолько острое, что у него тут же начинается сильнейшая эрекция. Он чуть поворачивается и ещё плотнее прижимает её к себе, чтобы и она тоже это почувствовала… Постояв так в неподвижности несколько бесконечных секунд, он наконец с трудом отстраняется, лезет дрожащей рукой в карман, достаёт ключ от квартиры и лишь с третьей или четвёртой попытки попадает всё же им в замок… Она стоит рядом и не только не пытается никуда уйти, ускользнуть, убежать, но и сама, похоже, тоже горит и трепещет вся от возбуждения и нетерпения так же точно, как и он… Наконец проклятая дверь открывается.

Фалеев буквально вталкивает женщину внутрь и тут же, в прихожей, в первый раз берёт ей. Наслаждение — невероятное!! Партнёрша, судя по всему, испытывает примерно то же. Она громко стонет, тело её спазматически вздрагивает и вздрагивает, слёзы текут по лицу. Фалеев торопливо хватает её за руку и тащит в спальню, на кровать…

Когда через час соседка с явным сожалением всё-таки ушла («Муж должен вот-вот вернуться!»), Фалеев долго лежал в блаженной истоме, не веря собственному счастью и с удовольствием припоминая подробности. Мысли текли вяло, умиротворенно и неторопливо, настроение было оглушительно-прекрасное. Как будто нарисованное крупными, широкими мазками и одними только чистыми, яркими красками, безо всяких оттенков и полутонов. Как на детских картинках. Солнышко — красное, травка — зелёная. Вода — синяя. Он и был в эти минуты как-то наивно, по-детски счастлив. Просто счастлив — и всё!

— Поздравляю Валерий Иванович, поздравляю!

Фалеев вздрогнул и повернулся. Рядом с кроватью сидел человек. Мужчина средних лет. Тот самый!! Фалеев узнал его сразу. Это именно он являлся… снился Фалееву перед тем, как… Ну, словом, перед… перед… перед… кошмарами этими проклятыми!!! О которых Фалеев теперь старался всеми силами забыть, забыть, забыть! Словно не было этого ничего!

Мужчина ухмыльнулся. Будто в ответ на все эти отчаянные мысли перепуганного донельзя Фалеева.

Да, Фалееву было уже страшно. Очень страшно. И с каждым мгновением буквально становилось всё страшнее и страшнее. Поднимающийся откуда-то изнутри ужас захлёстывал его душу, как злые штормовые волны замешкавшуюся в открытом море утлую лодчонку.

Как!?.. Что?!.. Что всё это значит?! Тогда это хоть сон был, а сейчас?..

— Сейчас тоже сон, — успокаивающе заметил мужчина и демонстративно зевнул, небрежно прикрыв ладонью рот. — Я Вам просто снюсь. Как и в этот раз, — он откровенно подмигнул растерянному Фалееву. — Вы устали слегка, что и неудивительно, — он сделал весьма выразительную паузу и подмигнул вновь. На лице его заиграла ленивая и понимающая усмешка. Фалееву почему-то стало вдруг совсем жутко. Не страшно уже даже, а именно жутко. Как будто перед ним сидел сам Дьявол собственной персоной и вёл с ним неспешную беседу. Зачем!!?? Что ему от меня надо!!!???

Мужчина… дьявол?.. между тем как будто бы и не видел вовсе состояние Фалеева. Он рассеяно оглядывал комнату, затем вскользь, как бы между прочим, спросил: «Ну, как вам Верочка?» — Фалеев недоуменно на него уставился. — «Пассию Вашу так зовут. Вера, — дьявол бросил изучать комнату и с любопытством разглядывал теперь самого Фалеева. Будто обнаружил в нём неожиданно для себя нечто интересное. — А Вы даже не удосужились поинтересоваться у неё, Валерий Иванович? — он длинно вздохнул и укоризненно покачал головой. — Ох, уже эти мне современные нравы!»

Фалеев молчал. Он попросту не знал, что говорить. Да и чувствовал как-то интуитивно, что говорить ему и не требуется. Всё за него уже решено, и всё ему сейчас скажут. Сделают то самое «выгодное» предложение, от которого он не сможет отказаться. Как во всех этих телестрашилках. «А теперь, уважаемый Валерий Иванович!..»

— А теперь, уважаемый Валерий Иванович! — совершенно откровенно уже поддразнил его гость. Фалеев похолодел. Вернее, совсем уж закоченел от ужаса. Тот очевидный теперь факт, что сидящее перед ним существо ещё вдобавок ко всему и свободно читает его мысли, потряс его окончательно.

— Это же сон, Валерий Иванович, — с лёгкой улыбкой напомнило… напомнила… напомнил… ему… КТО??!! — Всего лишь сон. Не надо относиться к происходящему слишком уж серьёзно. Чего во сне не бывает?..

— Так к_А_к Вам всё же Верочка? — снова повторил собеседник свой вопрос, отвёл наконец взгляд от Фалеева и принялся опять за изучение спальни. — Понравилась?!

Фалеев судорожно кивнул.

Дьявол лениво покосился на него и хмыкнул.

— Это я Вам её привёл, — после паузы, как нечто само собой разумеющееся, равнодушно сообщил он и еле заметно качнул головой, как бы в подтверждение своих слов. — Да-да, Валерий Иванович. Считайте, что это мой Вам подарок.

Фалеев с идиотским видом заискивающе улыбнулся, пытаясь показать, как он тронут, рад и благодарен за столь ценный и дорогой подарочек. (Что он такое говорит?! — отчаянно бухнуло между тем у него в мозгах. — Что значит «привёл»?)

— Это значит, что я чуть… ну, скажем, подогрел её к Вам влечение, — опять-таки, будто услышав эти мысли бедного Фалеева, любезно пояснил ему его невозможный! немыслимый! гость. — И всё! И птичка в клетке, — мужчина вновь в упор уставился на Фалеева и задумчиво пожевал губами. –

Вы теперь это и сами сможете делать, Валерий Иванович, без моей помощи, — дьявол, казалось, всё ещё над чем-то раздумывая, сообщил эту потрясающую новость своему окончательно уже сбитому с толку и потерявшему дар речи собеседнику. –

Вы меня поняли, Валерий Иванович? — видя, что Фалеев не отвечает и вообще никак внешне не реагирует, слегка повысил голос он.

— Что «понял»? — занемевшими, словно не своими губами, механически переспросил Фалеев.

— Вы сами, Валерий Иванович, сможете отныне… ну-у-у… усиливать сексуальные влечения любой интересующей Вас особи к кому и к чему угодно. К себе, к собаке, к кошке, к мышке, к фонарному столбу! — дьявол коротко хохотнул и скабрезно подмигнул оторопело, как в столбняке, слушавшему всё это Фалееву. — Абсолютно к чему угодно! К любому объекту! Одушевлённому или неодушевлённому.

— А как?.. — раскрыл было рот Фалеев, но в этот самый момент широко ухмыляющееся лицо его собеседника стало вдруг расплываться, расплываться, мир вокруг закрутился в бешеном и всё ускоряющемся темпе, в голове раздался знакомый нарастающий звон, как тогда, в самый первый раз, перед всеми этими кошмарами, когда он только впервые этого мужчину увидел, Фалеев судорожно дёрнулся и — проснулся. Он лежал на кровати с вытянутыми ровно руками и ногами и, судя по всему, медитировал. Лёг в этой позе (на хуя, правда, непонятно?.. опять чтобы?!..), ну, и… впал в пограничное состояние или как оно там называется. В нирвану, короче. Застрял на рубеже между реальностью и сном.

Так это сон, что ли? — было первой мыслью Фалеева, и эта мысль принесла ему невыразимое облегчение. Сон!.. Так значит, это был только сон. Всего лишь сон. Удивительный, конечно, странный. (Как и все предыдущие!), но — только сон. Сла-ава Богу! А то я уж подумал… Что с ума схожу, честное слово. Глюки уже начались. Конкретные.

Услышав, как дверь квартиры напротив хлопнула, Фалеев жадно припал к глазку. Наконец-то!

— Привет, Вер! — мгновенно распахнув дверь и выскочив в коридор, радостно улыбнулся он шедшей ему навстречу соседке. — Куда ты пропала? Я тебя уже второй день караулю!

И он уже нетерпеливо двинулся было ей навстречу, собираясь… ну, обнять, поцеловаться хоть что ли! но выражение её лица его остановило. Соседка вела себя как-то странно. Совсем не так, как он ожидал. Похоже, встреча с Фалеевым её вовсе не обрадовала. Скорее даже наоборот. При виде глупо сияющего соседа она сначала застыла столбом, а затем явно замялась, словно не зная, что ему сказать и как вообще ей теперь себя с ним вести.

— Привет! — наконец натужно улыбнулась она, исподлобья поглядывая на слегка подрастерявшегося от такого приёма Фалеева с выражением, в котором читалась целая гамма чувств. От досадливого недоумения («Как же это меня угораздило!?») до плохо скрываемой чуть ли не брезгливости («С этим!?..») — Видишь ли, э-э… Коля… то есть Витя… я тебе, конечно очень благодарна… Нет, правда, всё было очень здорово, классно! Но…

То, что его вчерашняя возлюбленная перепутала сегодня даже его имя, было особенно оскорбительно. Женщина таких вещей никогда не путают. Не забывают и не путают имён и дат. Всяких там юбилеев бесчисленных, дней рождения и прочее, и прочее. Это Фалеев знал твёрдо. Мужчины — да, сплошь и рядом, женщины же — никогда. Если, конечно, человек им хоть сколько-нибудь дорог. Фалеев же, похоже, для стоящей сейчас рядом с ним женщины в число таковых явно не попадал. Более того, было совершенно очевидно, что она мечтает в данный момент только лишь об одном: как бы ей от него побыстрей и побезболезненней теперь отделаться. Как-то разрешить эту дурацкую, свалившуюся на неё как снег на голову и крайне неприятную ситуацию. И лучше радикально — раз и навсегда. Дать ему сразу понять, что всё! что никаких планов на неё строить не надо, продолжения не будет! Ну, было вчера и было, было и прошло, а больше не будет; у неё муж, да и вообще своя жизнь, которой она полностью довольна, и в которой он абсолютно лишний. И вообще она не его поля ягодка! У неё муж бизнесмен, у неё машина, шубы, брюлики, она полностью упакована; а он кто такой? Обычный лох чилийский, коих — толпы кругом. Пучок — на пятачок.

Конечно, прямо так, в лоб, говорить этого нельзя, он же всё-таки сосед, да и мужу настучать может, но…

Всё это с быстротой молнии промелькнуло в голове у прекрасно всё понявшего Фалеева, и он чуть не задохнулся от обиды. Случилось самое страшное, именно то, чего втайне больше всего опасается любой мужчина и что является для него самым ужаснейшим кошмаром и почти непереносимым ударом: его оттолкнула женщина. Пренебрегла им! Унизила его мужское достоинство. Он раскрылся перед ней, поверил, доверился, а она отмахнулась от него небрежно, как от надоедливой мухи и спокойно пошла дальше. Туда, в свой мир больших денег и красивых, уверенных в себе людей. Забыв в тот же миг о самом его существовании.

Фалеев почувствовал, что лицо его пылает, а глаза застилает какая-то серая пелена. То ли слёз, то ли гнева.

— Пппаня-ятно!.. — стараясь изо всех сил, чтобы его голос звучал насмешливо и презрительно, но вместо этого с насквозь фальшивыми, театральными, даже оперными какими-то, комически-патетическими интонациями, негромко сквозь зубы проскрежетал он, круто развернулся и опрометью бросился назад в свою квартиру, до неприличия громко хлопнув при этом дверью. Некоторое время он стоял в прихожей, тяжело дыша и чутко прислушиваясь — вот сейчас подойдёт и позвонит! и всё сразу разрешится! всё опять тут же станет замечательно и хорошо! — но вместо этого услышал, как сначала стукнула дверь на лестничную площадку, затем подъехал лифт… вот двери закрываются… всё! лифт пошёл вниз. Увозя её и вместе с ней все его наивные и детские надежды… на что? Он и сам не знал, на что. Но не может же всё вот так вот?!.. Не может?!.. Оказывается, может. Ещё как может-то! Да и чего, собственно, особого и случилось-то? Ну, перепихнулись на скорую руку. Под настроение. Ну, и что? Как там?.. у Визбора, кажется? «Она пройдёт и взглянет мимоходом. Что было ночью, утром — трын-трава». Во-во! Трын-трава! «Тебе в метро? А мне ведь — на трамвай». Тебе в метро? А мне ведь — в «Мерседес». Применительно к современным реалиям. Еб твою мать.

Фалееву вдруг захотелось заплакать. Такого с ним не бывало уже давно, очень давно! Со временем аж туманной юности, пожалуй. Когда… Была там одна… одноклассница, черти бы её побрали!! Ну, это!.. Это вообще не в счёт. Через это все почти проходят. Прививку от гордости получают. От гордыни чрезмерной. Судьба сразу мордой тебя тычет. Знай, мол, сверчок свой шесток. Не такой уж ты и неотразимый. Не пуп земли. Прими это к сведению. И веди себя впредь соответственно. Помни всегда, что могут ведь и послать. А это — больно. Очень больно! Вот как сейчас. Усвоил?.. То-то же!

Усвоил, блядь!! — Фалеев в бешеной ярости заметался по прихожей, как тигр в клетке. Воспоминанья о только что испытанном унижении буквально жгли. — То есть это я думал до сих пор, что усвоил. А оказывается, ни хрена я на самом деле не усвоил!! И вот, пожалуйста!.. Держи!.. Но ведь получилось же вчера! — он резко остановился, уставясь невидящим взглядом в стену. — Как в сказке прямо! Как в мечтах. Даже слов никаких не надо было. Всё само собой…

«Это я Вам её привёл. Считайте, что это мой Вам подарок», — неожиданно всплыли вдруг в памяти скучающе-ленивые интонации этого… гостя ночного… из сна… дьявола этого, и Фалеев похолодел.

Не может быть! — судорожно поёжился он от внезапного озноба. Будто ветер ледяной нежно вдруг по спине лизнул! Погладил. Снега пригоршню за шиворот словно кто-то невидимый и страшный сунул внезапно, играя. — Не может этого быть! Это же просто сон был! Сон. Не дьявол же мне, в самом деле, являлся?! — чей-то холодный язык лизнул по спине ещё раз, между лопатками. — И если дьявол, — тут же сообразил с облегчением Фалеев и несколько приободрился, — то где же его обещания? Что похоть теперь смогу у кого угодно разжигать? «Вы теперь это сами сможете делать, многоуважаемый Валерий Иванович!» — передразнил он своего невидимого оппонента и победно ухмыльнулся. — Где они? Нетути? Чего ж эта сучка меня тогда кинула? Пусть возвращается немедленно!.. Ну, и где она? — Фалеев сделал эффектную позу, выжидая. — Хуй она вернётся! — через секунду с горечью сообщил он в пространство и, уныло сгорбившись, медленно побрёл к себе в комнату. — Сказки сказками, а мерседесы мерседесами. В наш меркантильный век все эти фокусы с бабами не катят. Только наличные! «Дьявол»!..

5

Когда часа через два Фалеев вышел (без особой цели, по сути) из квартиры (а!.. так, прошвырнуться!.. чего дома целый день сидеть), он неожиданно столкнулся нос к носу буквально с соседом из квартиры напротив. С мужем… Веры… В первое мгновение он даже вздрогнул непроизвольно, как от испуга. А вдруг знает?!

— Здравствуйте, — неуверенно пробормотал он, искательно улыбаясь.

Сосед отрывисто буркнул что-то в ответ, даже и не посмотрев почти в сторону всё ещё умильно улыбавшегося Фалеева. Видно было, что ничего он не знает. Просто глубоко наплевать ему на Фалеева, он его и раньше-то не замечал никогда почти. Фалеев был для него нечто вроде прислуги. Шофёра, там, или охранника. Даже, пожалуй, и того ниже. Вообще никто! Никто и ничто. Безымянный «сосед по лестничной площадке”.

Фалеева захлестнула волна ярости. Сначала жена, теперь муж!.. Он вспомнил внезапно комнаты пыток, палача, монахов и таких же вот… чистеньких, гордых, самоуверенных вначале… и во что они потом очень быстро превращаются. Все! Без исключения.

ОНО! — чуть не вслух прошипел он, с ненавистью глядя в широкую и прямо-таки излучающую спокойствие и уверенность в себе спину Вериного мужа. И в тот же миг тот дёрнулся как от удара током и судорожно обернулся. И, встретившись глазами с Фалеевым, замер.

Это не был больше несокрушимый и непоколебимый как скала мужчина, владелец фирм и банков, хозяин жизни. Это было ОНО. И Фалеев был его хозяином.

— Подойди! — негромко сказал Фалеев, и мужчина суетливо приблизился и застыл, напряжённо ожидая дальнейших приказаний. Фалеев узнал сразу и безошибочно все эти жесты, все эти рабски-угодливые движения. Так вели себя те, кого сломали. Превратили в ОНО.

— Найди немедленно свою жену и приведи её ко мне! Живо! — Фалеев хотел было добавить что-нибудь оскорбительное, как-то отыграться за своё унижение, но, вглядевшись попристальней в глаза стоящего перед ним существа, не стал этого делать. Замершего напротив человека невозможно было оскорбить. Он даже не понял бы, что его оскорбляют. Это был биоробот. Голые приказы — и всё. Всё остальное — лишнее. Он даже оскорбления не заслуживал. Оскорбление предполагало бы, что в нём всё же видят что-то живое, человеческое. Личность. Верин муж больше не был личностью. Это было ОНО.

Фалеев, не говоря больше ни слова, повернулся, вошёл в квартиру и стал ждать. В чувствах своих он пока ещё не разобрался. Не было ни радости, ни удовлетворения. Какая-то полная опустошённость, ничего больше.

Когда через час в дверь позвонили, Фалеев нисколько не удивился. Он не сомневался ни секунды, что этот… это… выполнит неукоснительно его приказ.

Да нет! О сомнениях тут вообще речи не шло и идти в принципе не могло. Как нет, скажем, никаких “сомнений” в том, что заведённая игрушка будет делать именно то, что и должна. Для чего её и создали. Как это она может «не выполнить» что-то там или «отказаться»? Это нонсенс! Конечно, выполнит. Просто время это может какое-то занять. Пока эту суку разыщет… О своей бывшей любовнице Фалеев думал теперь лишь именно так. Почти что с ненавистью. Да чего там «почти»! Именно с ненавистью. С самой настоящей. Стоило вспомнить, что он пережил всего-то пару часов назад!..

Ушла и даже не обернулась! Хоть бы позвонила, объяснилась как-то… Тоже ведь всё видела и понимала. Каково мне было, и что я тогда чувствовал. Конечно, видела!! — Фалеев в бешенстве кусал до крови губы. — Ещё бы не видеть! Ттварь!! Мразь. Как та… такая же блядь, в экспедиции которая… Со студентами и с шофёром потом. Мать и жена примерная. Такая же прошмандовка. Муж так до сих пор и не подозревает, небось. Если, конечно, она на этом тогда и остановилась. Шлюхи ведь обычно уже не останавливаются, — он вспомнил прочие… дамские фантазии, которых он в своё время вдоволь понасмотрелся и, забывшись, сплюнул прямо на пол. — Суки!! Суки! суки! суки! Шалавы. Дряни похотливые. Все! Все до единой!! А здесь только роли играют. В скромниц да монашек рядятся. А на самом-то деле!..

В этот-то именно момент и раздался долгожданный звонок. Разгорячённый и распалённый донельзя Фалеев буквально ринулся открывать.

— А-а!.. Верунчик! — издевательски-игриво протянул он, глядя на испуганно смотревшую на него женщину. (Которая явно не понимала, чего это муж её сюда притащил и приготовилась, соответственно, к самому худшему: неужели узнал?.. но откуда?!.. может, сам Фалеев?!.. но зачем?!.. от обиды?..) –

Чего это ты… взбляднула, вроде? На тебе прямо лица нет. Когда сосала вчера, весёлая ведь была! Помнишь? — на стоявшего позади на вытяжку мужа он даже и не смотрел, он наслаждался смятением бедной его жены. Та белела, краснела и, судя по всему, стояла вообще ни жива, ни мертва. На супруга она боялась взглянуть. –

Заходи, заходи! — приглашающе посторонился Фалеев, делая шутовски-радушный жест. — Не в дверях же тебя ебать. На кровати всё же удобнее.

Или вот что! — пришла ему вдруг в голову неожиданная игривая мыслишка, и он чуть не расхохотался. — У вас сейчас дома кто-нибудь есть?

— Что?! — непонимающе пискнула Вара, затравленно глядя на веселившегося вовсю Фалеева и всё глубже и глубже вжимая с каждым его новым словом голову в плечи, будто ожидая, что каменно-молчаший за спиной муж вот-вот заревёт наконец, как разъярённый мамонт, схватит затем её за шею сзади и тут же во мгновении ока и задушит. Как Отелло несчастную Дездемону.

— Дома есть кто-нибудь?! — видя, что от перепуганный насмерть женщины толку мало, грубо обратился Фалеев к мужу.

— Никак нет! — стоя по стойке «смирно», вытянув руки по швам, поспешно отрапортовал Верин супруг.

Жена его в изумлении на него оглянулась.

Фалеев поморщился.

— Нормально отвечай. По-человечески. Понял? — негромко обратился он к евшему его глазами мужчине.

— Так точно! — послушно рявкнул тот.

Глаза его жены всё расширялись и расширялись и буквально уже чуть ли не вылезали из орбит. Она явно была потрясена увиденным и услышанным. Мужа своего в таком состоянии она вообще до этого, наверное, никогда не видела. Даже и не подозревала, похоже, что такое в принципе мыслимо!

Естественно, — кисло подумал Фалеев. Энтузиазм его весь куда-то вдруг исчез. Испарился. Улетучился. Ему просто стало тошно. Желание, впрочем, пока ещё оставалось. Пока.

— Пошли к вам, — вяло кивнул он всё так же стоявшему по стойке «смирно» мужу. Тот сразу же повернулся и опрометью кинулся открывать дверь.

Вера проводила его долгим взглядом, потом посмотрела на криво ухмыляющегося Фалеева, потом опять на уже бодро возящегося с замками своего грозного и такого уверенного всегда в себе благоверного, помедлила немного и с явным сомнением двинулась всё же к своей квартире. Фалеев, вздохнув еле слышно, пошёл вслед за ней. Мужчина справился наконец со всеми замками и предупредительно распахнул дверь. Вера приостановилась на пороге. Опять посмотрела на мужа… на Фалеева… недоумевающе чуть заметно пожала плечами и вошла к себе в квартиру. Фалеев последовал следом. В гости, так сказать. Хозяйку трахать. Третьим вошёл муж и сразу же захлопнул дверь. Шоу началось.

Когда Фалеев через пару часов вернулся домой, его просто трясло от омерзения. Чувствовал он себя так, словно только что в помоях искупался, в человеческой блевотине. Воспоминания были ужасающие.

Как муж по приказу Фалеева безропотно раздевал жену и услужливо раздвигал ей руками ягодицы, чтобы ему, Фалееву, было удобнее; как …

Ладно, впрочем, — Фалеев сморщился, как от зубной боли, безнадёжно вздыхая, и с тоской покрутил головой. — Ну, не хуя я всё это проделал? — в сотый уже, наверное, раз спросил он сам себя. — Ну, отъебал бы её и ушёл! И всё было бы хорошо. А теперь?

Сцены, одна другой ужасней и отвратительней, так и мелькали перед глазами. Сначала все эти соития бесстыдные — именно соития! другого слова тут просто не подберёшь! — на глазах у супруга. Потом… Да уже это… Здесь уже надо было остановиться, — Фалеев снова длинно и прерывисто вздохнул и затряс головой. Тоска, какая-то мёртвая и всепожирающая, стремительно накатывала на него девятым валом. Всё сокрушающей на своём пути и не знающей пощады тамерлановой конницей. — Да, здесь, — он подошёл к стене и несколько раз несильно стукнулся в неё лбом. — Ведь тут уже ясно стало, что происходит что-то не то. Что это я не мужа этого унижаю, а в его лице всех людей вообще. Не над ним, по сути, издеваюсь, а над собой. Демонстрирую себе наглядно, чего человек реально стоит. Любой! И я сам в том числе. Я что, из другого теста сделан? И я такой же точно. И меня в два счёта раздавить можно. Раздавить и расплющить. И во мне это ОНО сидит! И неизвестно ещё, у кого температура плавления выше. У меня или у… мужа несчастного этого. Может, он целых полчаса продержался, а меня и на десять минут не хватит. Так чего ж я тут изгаляюсь-то над ним? Раб над рабом! — Фалеев мучительно застонал. Стыдно ему было невыносимо!

Но это был ещё не конец! Было и продолжение. Память услужливо развёртывала всё новые и новые картинки.

Вот Вера, осмелевшая совершенно и понявшая из всего этого только то, что муж теперь полностью отчего-то в её и Фалеева власти (ну, может, с бизнесом там что-то связано или с делами!), быстро входит во вкус и сама уже вовсю помыкает и командует супругом и заставляет его вытворять такое, что самому бы Фалееву и в голову, наверное, никогда не пришло и что придумать может только отбросившая всякий стыд и приличия женщина, желающая, к тому же, кого-то унизить. Отомстить за что-то!

Вот она пристаёт к Фалееву, назойливо и неотвязно, чтобы он приказал ЕМУ (так она теперь пренебрежительно именует мужа: «прикажи ЕМУ!») чего-то ей там то ли купить, то ли денег на что-то дать, Фалеев сейчас уже точно не помнил. Да он и тогда не особенно вникал во всё это её беспрерывное бабское щебетанье. Сначала занимался делом, потом отдыхал… Потом опять!.. Потом опять отдыхал… А потом!

Ему показалось вдруг, что это не он трахает её, а она его. Пользует на глазах у мужа и получает при этом извращённое наслаждение. Как та блядь-геологичка, когда потный и грязный шофёр её, пыхтя, за кустами во все дырки пёр. Сосать заставлял и раком ставил. А ничего не подозревающий муженёк в это время в двух шагах всего вместе с остальными за столом сидел и обед свой не спеша степенно кушал. Чаёк попивал. А она кончала от этого. От сознания, что он тут рядом совсем, в двух шагах буквально. Чай пьёт. А жену его — ебут!!

И эта неожиданная догадка так Фалеева уязвила и обожгла, что он тут же, для того только, чтобы отомстить женщине, принялся, злорадно усмехаясь и глядя ей прямо в глаза, дотошно и основательно, во всех подробностях, расспрашивать её ненаглядного про всех его любовниц (а их у него оказалось, как и предполагал Фалеев, славу богу, предостаточно!) и про все их достоинства и преимущества в постели сравнительно с его любезной и дорогой супружницей. С ней, с Верочкой. И как он вообще находит свою жену?.. После стольких лет брака?.. Оценивает?.. Ничего ещё?.. Пару раз в месяц можно?..

Н-да… Потрясённая Верочка сразу же узнала и выяснила для себя много неожиданного и интересного. О-очень много!

Настолько, что, побледнев от ненависти, она внезапно выдохнула прямо в лицо всё ещё улыбающемуся по инерции Фалеева (он-то здесь причём?! За мужем лучше следить надо!):

— Н-не-н-нав-виж-ж-жу!

Фалеев даже потерялся в первое мгновенье. Впрочем, растерянность его длилась недолго. Он вдруг вновь вспомнил слова… своего… того… э-э… ночного гостя… то есть не ночного, конечно, а этого… из сна… тьфу ты! ну, да-да! дьявола!! (чёрт побери! Фалееву даже в мыслях теперь не хотелось лишний раз его поминать, называть по имени) про свой новый дар и понял, что тот его не обманул. Вот теперь-то он наконец его в себе ощутил, этот дар! Очень кстати!

— Н-не-навидишь, говоришь? — сквозь зубы тихо почти прошипел Фалеев, жадно разглядывая перекошенное, дышащее бешенством и злобой лицо с вызовом и презрением каким-то глядящей на него женщины, с которой он совокуплялся всего минуту назад и которая теперь, казалась, готова была растерзать его на куски. –

Ты, сучка, шлюшка, дешёвка, ненавидишь? Чего ты там вообще можешь ненавидеть? И кого? Чего ты вообще, тварь, можешь испытывать, кроме желания, чтобы тебе присунули? У тебя же, у дуры безмозглой, всего одна извилина, и та между ног. Ты же просто самка! Обычная дырка. Коза!

И в тот самый момент, когда разъярённая вконец женщина собиралась, похоже, броситься и вцепиться когтями ему в лицо, он, с застывшей на губах полупрезрительной усмешечкой чуть усилил её к себе влечение. «Подогрел слегка», как тот… мужчина выражался.

Верочка замерла, недоверчиво и с сомнением глядя на всё так же брезгливо усмехавшегося Фалеева. Она, казалось, прислушивалась к своим внутренним ощущениям. Гнев боролся в ней с внезапно вспыхнувшим желанием.

— Удивляешься? — ехидно поддразнил её Фалеев. — А я просто твоё влечение к себе усилил. Сексуальное. Я теперь могу это делать. Я же тебе говорю, что ты просто сука. И ничего больше. Мразь похотливая. Самка. Пиздой думаешь. Вот я тебя специально оскорбляю и всё это в глаза говорю, а буду потихоньку сейчас твою страсть к себе усиливать, и ты через секунду всю свою гордость и честь забудешь и будешь умолять, чтобы я тебя выебал. На коленях ползать! Я же говорю, что ты просто шваль, подстилка! Не веришь? Ну что, попробуем?

Вера не отвечала. Она уже блуждала глазами и тяжело дышала. Губы её полураскрылись, тело подрагивало, как в предвкушении, предчувствии приближающейся уже истомы.

Переборщил! — с досадой понял Фалеев. — Всю игру испортил! Надо было ей поменьше поначалу дозу-то дать. А то она уже почти готова.

— Шлюха ты! — устало заключил он. — Проблядушка. Дырка говорящая. Как и все вы, — и откинувшись на подушку и заложив руки за голову, принялся с вялым любопытством наблюдать за женщиной. Он уже знал, что сейчас будет.

Тьфу ты, блядь! — Фалеев, отплёвываясь и хватая воздух, вынырнул из пучины захлестнувших его воспоминаний. Ибо дальше вспоминать было решительно уже невозможно. Это надо было просто вычеркнуть, вымарать навек из памяти! и как можно скорее. Забыть, забыть навсегда!

Об этой обезумевшей от похоти самке. Как муж её потом с огромным трудом оттаскивал. Чтобы Фалеев убежать смог. Ретироваться позорно.

Фалеев вдруг припомнил, как один его приятель-медик, ещё в бытность их студентами, рассказывал ему про бешенство матки. Болезнь, дескать, такая есть. У баб. Когда они на мужиков бросаются. Именно бросаются. Без всяких преувеличений. Вот здесь было, по всей видимости, нечто подобное. Только сильнее, наверное, в сто раз. Или в двести. И в сто раз, соответственно, более отвратительное.

Тьфу! — Фалеев опять затряс головой и заплевался. — Тьфу!! Тьфу! тьфу! тьфу! Забыть!! Забыть, забыть, забыть! Забыть!!!

6

Захлопнув дверь, Фалеев замер и прислушался. Из квартиры напротив доносился какой-то неясный шум и грохот. Кажется, очнувшийся муж там разбирался со своей не в меру шаловливой ненаглядной. Чего это та им так сразу раскомандовалась? А может, просто по-прежнему удерживал её от посягательств на тело Фалеева. Фалеев невольно поёжился. Твою мать! Вот ещё проблема! Ладно, посмотрим… Там видно будет.

Чёрт, а ведь я не дал ему установку Верку не трогать! — покаянно сообразил он. — Может он лупит её сейчас почём зря? Тем, что под руку подвернётся, — Фалеев опять прислушался.

Какие-то крики, визги. Возня уже идёт, кажется, у самой двери… Точно! Шорох поворачиваемой ручки, скрежет ключа в замке…

Фалеев в ужасе замер. Но нет! Крики вспыхнули, усилились, но потом стали постепенно спадать и отдаляться куда-то вглубь квартиры. Фалеев с облегчением перевёл дух и опрометью кинулся к лифту. При мысли опять лицом к лицу столкнуться с этой сумасшедшей Верочкой и её зомбированным мужем ему чуть не стало дурно.

На фиг-на фиг! — он уже в нетерпении топтался у лифта, опасливо поглядывая всё время назад, на дверь в тамбур. (Так все жильцы этажа, да и сам он, не сговариваясь, дружно окрестили свой пятачок перед квартирами.) Но там пока всё было тихо.

Ну, наконец-то! Фалеев торопливо юркнул в гостеприимно распахнувшуюся перед ним кабину и сразу же нажал на «1». Двери неспешно сомкнулись, и лифт плавно поехал вниз.

Сла-ава Богу! — он дрожащей рукой вытер обильно выступившую на лбу испарину. — О-оху-еть! В пизду такие эксперименты! Так и яйца оторвут. Вгорячах, — он вспомнил белую пену на губах Веры и вновь зябко передёрнул плечами. — Пи-издец!

Но, впрочем, самообладание возвращалось к нему на удивление быстро. Лифт остановился, двери разъехались, и Фалеев почти спокойно уже вышел из кабины.

— Здравствуйте, — подчёркнуто-вежливо кивнул он стоявшему у лифта соседу с пятого, кажется, этажа и неторопливо прошествовал к выходу. Через несколько секунд он уже был на улице.

Отойдя от дома, Фалеев успокоился окончательно. Непосредственной опасности со стороны его… чересчур э-э… экспансивной, так скажем, соседки в данный момент не было, а дальше… А-а!.. посмотрим. Разберёмся! Там видно будет. Будет день, будет пища.

Подбадривая себя подобными нехитрыми сентенциями, он не спеша никуда, не торопясь и без всякой конкретной цели медленно брёл по улице. Но мысль о Вере его всё-таки мучила. В душе словно заноза какая-то засела. И напоминала о себе при всяком неосторожном движении. Возвращаться-то когда-никогда, а всё равно ведь придётся! Никуда же не денешься! Не будешь же вечно по улицам шляться! И тогда что? Самка эта остервенелая, муж — зомби… Караул! Как там жить? Да и проблемы могут начаться в конце-то концов. Это же всё не скроешь. Такое их поведение. От посторонних. Все же замечать начнут. Через некоторое время… Если уже не начали…

Б-блин! Ситуация беспокоила Фалеева всё больше и больше. По мере того, как он её осмысливал, ему становилось всё неуютней. Ч-чёрт! Вот заварил, что называется, кашу! Теперь не расхлебаешь! Непонятно даже, что и делать!

Фалеев с досадой пнул ногой какую-то валявшуюся на тротуаре картонку, рассеяно проследил за ней взглядом, и в этот момент его озарило.

Так я же, наверное, и уменьшить могу! — хлопнул он себя ладонью по лбу. — Влечение это. Что там мне этот… демон сказал? Увеличивать и уменьшать по своему усмотрению? Или только увеличивать? Ну, не важно! Попробовать, по крайней мере, можно. Чёрт, как я сразу не догадался!

От радости он чуть было не повернул назад, к дому, так ему не терпелось проверить поскорее эту свою неожиданную счастливую догадку на практике, но тут же однако опомнился и остановился.

Э-э, нет! Тарапытся не надо, да? Это мы всегда успеем. Эта никогда не поздно и никогда не рано, мэжду прочим! А кстати!

Фалеев остановился вдруг прямо посереди улицы и прислушался к своим ощущениям. А может, я прямо отсюда могу?.. А?.. Отключить?.. «Можно ли осуществить половой акт на расстоянии?» — «Можно, если член больше расстояния…» Ну-ка, ну-ка!.. Есть!!

Он почувствовал совершенно явственно, как между ним и Верой установилась мгновенно некая невидимая связь. Как будто он станцию нужную по радио поймал. Волну нашёл. На которой она вещает. Сигнал был очень чётким. Фалеев с огромным облегчением немедленно «убрал звук». Полностью! До нуля. Всё! Теперь его любвеобильная соседочка не испытывала к нему ровным счётом ничего. Ничего особенного. Как ко всем.

Он поборолся немного с искушением сделать её влечение даже отрицательным и посмотреть, что из этого получится («Просто из любопытства! всегда же вернуть всё назад можно!»), но потом всё-таки опомнился в самый последний момент и нашёл в себе силы отказаться от этой рискованной затеи.

На фиг нужно! Что я всё время приключений на свою задницу ищу! Натравит ещё на меня муженька своего зомбированного… Между прочим! — Фалеев вновь замер на месте. — А с ним-то что делать? Может?..

Он мысленно поискал в каких-то неведомых просторах и эфирах мужа Веры. Как до этого искал её саму. Покрутил в мозгу какой-то невидимый тумблер. И — нашёл!! Тотчас же. Безо всяких почти усилий. Вот же он!

Ну, и что мы с ним можем сотворить?.. Можно сделать так, чтобы он всё забыл?.. Что он — раб, а я — его хозяин? Чтобы он снова человеком стал?…

Можно! Щелчок! — и… Теперь всё было в порядке. И Вера, и её муж снова стали обычными людьми. Такими, какими они и были до всех этих фалеевских экспериментов. Более того, они полностью забыли все эти последние, происшедшие с ними немыслимые события. Ну, не то, чтобы забыли, а просто они им отныне представлялись какими-то совершенно несущественными. Будто их и не было. «Верка у меня на глазах с соседом этим трахалась? Это не важно!» — «Как «не важно»?!» — «Так, не важно! Не важно — и всё! Не думать об этом!!»

Такие вот примерно психологические блоки, установки образовались у них обоих в мозгах.

Ф-фу-у-у-у!.. — Фалеев наконец-то смог вздохнуть с облегчением. — Всё!

Теперь действительно было всё. Вопрос с соседями был закрыт и тема исчерпана. Полностью и окончательно.

Ай да дьявол! Вот это мне нравится! Это мне действительно нравится! Так я согласен. Включил — выключил. Выключил — включил. Так жить можно. Почему нет? Попользовался — выбросил. Следующая!

Последующие несколько недель прошли для Фалеева как в угаре. В непрерывных сексуальных утехах. Он выискивал на улицах, в метро, везде! самых красивых женщин, и… Дальше по обстоятельствам. Либо домой вёл, либо — к ней, а то и в ближайшем подъезде. По настроению, в общем. Включил — выключил. Чем плохо?

Однако уже через месяц примерно он почувствовал какую-то странную усталость. Ну, и физическую, естественно… всё же такие нагрузки! но прежде всего — психическую. С ним происходило нечто странное. Мир словно рушился на глазах. Вокруг образовывалась стремительно какая-то выжженная пустыня. Вакуум. Люди — сами по себе, а он — сам по себе. Ему дали над ними полную власть, и это о величайший триумф обратился в итоге величайшим поражением. Теперь он доподлинно понял смысл изречения: «владеть всем, значит, ни владеть ничем», но было уже поздно. Он был в ловушке.

Люди словно сговорились между собой выполнять беспрекословно все его желания. Но за это заставили его заплатить страшную цену. Исключили из мира живых. Из мира людей. Он не был больше для них человеком. Таким же, как и они сами. Он был богом, дьяволом, существом высшим, низшим, кем угодно! но только — не человеком. И грех с ним — не грех, и измена — не измена. Просто ритуальный обряд. Только и всего. Женщины отдавались ему мимоходом, удовлетворяли любые его прихоти и желания, и — шли дальше по своим делам. Уходили навсегда. В свои жизни! Нянчить своих детей, любить своих мужей.

У всех была своя жизнь, только у него одного не было! Ибо ему принадлежали все — и никто. Одиночество — плата за всемогущество.

Да, можно было, конечно, попытаться не превращать так вот, сразу женщину в страстно стонущую, изнывающую, истекающую от похоти самку, а сначала ну… чуть-чуть… поиграть… И что? Потом? «Добиваться» её? Комплементы ей говорить? Как можно «добиваться» того, что и так твоё? Что тебе и так принадлежит! Протяни руку и возьми. Пожелай только, и она через мгновенье у твоих ног ползать будет и сама молить о том, чего ты сейчас от неё безуспешно «добиваешься». Чушь, короче, это всё! Кривлянье. Лицедейство. Фальшь невыносимая. Ложь! А душу ложью — не заполнить. И счастья на лжи не построишь. «На песце».

Ещё пару месяцев Фалеев кое-как продержался, а потом у него наступила жесточайшая депрессия. Он сидел целыми днями дома, вообще не выходил на улицу и не желал никого видеть. Никого! Никаких людей! Ни мужчин, ни женщин. И всё думал, думал!

Умом-то он всё понимал. Что да, это как наркотик, своего рода наркотическое опьянение, человек бессилен с ним бороться. Ну, вкололи тебе против воли лошадиную дозу героина, ну, что ты тут поделаешь? Ничего. Чистая физиология. Биохимические реакции. Просто гормоны.

Так-то оно так, но… Стоило вспомнить всех этих, потерявших не то что стыд, а… и слов даже таких нет! не женщин уже даже, в мучающихся, страдающих чисто физически кошек, беспрерывно извивающихся, выгибающих в истоме спину, задирающих призывно хвост, жалобно мяучащих!.. сучек во время течки! и ему делалось до такой степени противно и муторно на душе, что хоть в омут! Хоть волком вой! Головой об стенку бейся!

Тоска накатывала на Фалеева обычно ближе к вечеру, с наступлением темноты. Днём он ещё худо-бедно с ней справлялся, но ближе к ночи ему становилось уже совсем невмоготу.

И развивалось всё обычно по одному и тому же сценарию. Как будто кто-то невидимый раз и навсегда отныне жёстко запрограммировал сознание Фалеева, и теперь мысли его каждый вечер неслись стремительно по привычному кругу.

У меня же теперь никогда уже ни друзей, ни любимых не будет! — с нарастающим ужасом с каждым днём всё отчётливее осознавал Фалеев, и внутри у него становилось с каждым днём всё холоднее и холоднее. Словно завывал там, набирая силу, злой ледяной ветер. Выметая безжалостно, как ненужный сор, последние жалкие остатки былой веры и надежды. И любви.

Какая «любовь»! Какая «верность»! Да дайте мне любую Джульетту, и она у меня уже через секунду сосать будет! раком стоять, дрожа и повизгивая от нетерпения и хвостиком приглашающе помахивая! Как и любая другая сучка. Ей подобная. А Ромео её сам платьеце ей услужливо задерёт, трусики приспустит и ляжки любимой своей раздвинет. И будет потом стоять рядом по стойке «смирно» и хихикать подобострастно, пока я любовь его великую у него на глазах драть буду. Отречётся и от себя, и от неё, и от родной матери, лишь бы только с монахами теми снова не встречаться. ОНО!!

И так ведь любая! И любой, — Фалеев вскакивал и начинал в неописуемом волнении бегать по комнате, нервно потирая руки.

Любая!! И Татьяна Ларина, и Наташа Ростова, и Беатриче дантевская, и Лаура Петрарки. Да хоть сама Мадонна! Богоматерь. Были же у Христа братья? Были. Значит, рожала же она после Христа? Рожала! Значит, ёб её Иосиф? Значит, и её можно возбудить, блядь, и раком поставить!

Любая!!! А иначе — это не женщина, — в этом месте Фалеев обычно останавливался, задыхаясь и дико блуждая глазами вокруг. Страдания его становились невыносимыми. Сознание, что отныне, кого бы он ни встретил, ни нашёл, да пусть хоть даже самую прекрасную-распрекрасную, самую лучшую девушку на свете!.. Что всё бесполезно! Нет никого в целом мире! Никого!! Некого искать, не о ком мечтать. ОН — один. Один!! Навсегда!

В душе бушевала уже самая настоящая буря. Буран! И позёмка вилась, вилась, змеилась и заметала всё. Мечты, упования, желания. Покрывала сердце толстым белым снежным саваном.

А мужчина любой — слизняк. ОНО! — не совсем последовательно перескакивали мысли Фалеева, и губы его кривились в сардонической усмешке. — Женщины тоже, конечно (с женщиной Фалеев попробовал такое только один-единственный раз, и этого ему хватило… бр-р-р!.. трясущаяся от похоти послушная и безропотная домашняя собачонка), но женщины-то ладно, бабам это простительно, они — существа слабые и субтильные, для таких испытаний природой самой не предназначенные; но мужики-то! Самцы!.. Лидеры! Хозяева жизни! Олицетворение силы!

Наркотик, не наркотик, но есть же всё это в человеке? Есть! Это же не извне. Это — внутри. Каждого. Сидит. Таков, значит, человек. Это и есть его истинное лицо. Подлинное!! Без маски.

7

Ладно! — решил в конце концов для себя однажды в редкую минуту просветления Фалеев. Он словно вдруг очнулся на время и с недоумением озирался теперь по сторонам. Чего он в этих четырёх стенах себя запер? — Т_А_к я точно с ума сойду. Дома безвылазно сидючи. Надо всё же что-то делать. Ладно, хорошо! Настоящих, серьёзных испытаний люди выдержать не могут. Такова, уж видно, человеческая природа.

Пусть! Будем считать, что я понял. Посмотрим теперь, что с ненастоящими. С несерьёзными.

Фалеев лениво ковырял вилкой в салате, зорко поглядывая в то же время на невесту. Невеста вела себя странно. Она краснела, бледнела, как-то рассеяно и невпопад отвечала постоянно обращавшемуся к ней с какими-то вопросами счастливому, сияющему жениху и тоже в свою очередь всё время бросала быстрые взгляды на скромно притулившегося в уголке Фалеева. Причём во взглядах её этих читалась явная растерянность, которую она тщетно пыталась скрыть. Некое даже изумление. Казалось, она сама не может во что-то поверить и всё время спрашивает себя, желает убедиться, было ли это на самом деле или только привиделось?..

Было-было, голубушка! — с вялым злорадством думал про себя Фалеев, потупляя глаза и старательно делая вид, что ничего не замечает. На самом деле он замечал всё. Невеста со всеми её метаньями и сомненьями была для него как на ладони. Как книга открытая. Он видел её насквозь. Всё-таки десятая свадьба уже. Или одиннадцатая?.. Пёс его знает! Со счёта сбился. Да какая разница! Все они, как выяснилось одинаковые. Как с одного конвейера сошедшие. И свадьбы эти и эти новобрачные. Женихи-невесты. Клоны чёрно-белые. Продукт массового производства. Весёлые и жизнерадостные потребители реалити-шоу и телесериалов. Дауны, вечно счастливые!

Только что, точнее, минут пятнадцать назад он, как обычно, отымел невесту. «Как обычно», потому что именно так он поступал и на всех предыдущих свадьбах. (Заходишь, к примеру, вслед за ней в туалет и… Включаешь-выключаешь.) Собственно, за этим именно он на них и приходил, на эти свадьбы. (А-а!.. чего там! Превращаешь какого-нибудь родственников в ОНО, и он тебя проводит. А потом делаешь, чтобы он всё забыл. Тоже, короче, включаешь-выключаешь. Делов-то!) Н-да… Ну, не для того, конечно, он приходил, чтобы просто чужой невестой нахаляву попользоваться. Этого добра, бабья, в смысле, и без того кругом хватало. Стал бы он ради этого специально на свадьбы таскаться! Конечно, невесточка, молоденькая, свеженькая, бутончик нераскрытый, вся в белом, в фате, в подвенечном платье, вся такая непорочная-непорочная! чистая, как лилия, и пылающая вся от волнения, как маков цвет (а Фалеев старался выбирать именно таких — свеженьких в смысле, да румяненьких, да молоденьких; непорочных-то — где ж их возьмёшь!) — да, конечно, в этом что-то было, особенно когда задираешь её это белое платье, а там белые же чулочки и белые кружевные трусики… ах!.. это было нечто! — но лишь поначалу. Потом быстро приелось, разумеется, и надоело. Как только прелесть новизны исчезла. Как и всё вообще на белом свете приедается и недоедает. Рано или поздно.

Словом, уже на четвёртой где-то или пятой новобрачной он заскучал и стал относиться к происходящему, как к рутинной работе. Не слишком даже иногда приятной, но необходимой. Ну, надо! что поделаешь. Никуда не денешься.

Собственно, план Фалеева был довольно прост. Заставить невесту изменить жениху прямо на свадьбе (можно бы, конечно, и сразу после, во время медового месяца, например, но это слишком сложно и хлопотно, где её потом, после свадьбы, ловить!?), а затем понаблюдать, как она будет себя вести. Признается ли, прежде всего? Мужу молодому. Или так и начнёт свою семейную жизни со лжи? Не изменить-то она, положим, и не могла, всё так! Но уж дальше-то, врать — то ведь её никто не заставляет. Это уж она сама.

Как ты можешь лгать, если ты любишь? Сука! Все вы такие! — Фалеев с ненавистью взглянул прямо в глаза сидящей во главе стола девушке в белом. Такой красивый и одухотворённый! Десятой или одиннадцатой уже по счёту. И такой же точно дряни, судя по всему, как и все предыдущие. Как и все её белые и одухотворённые предшественницы. Офелии, блядь, и Джульетты! Так горячо, пламенно и нежно любившие своих юных муженьков. –

Ну, чего таращишься, стерва! — Фалеев всё не отводил своего бешеного, пылающего, обжигающего взора. Бедная невеста бледнела на глазах. Она уже поняла обречённо, что ничего ей не “приснилось”. Впрочем, она и самого начала об этом в глубине души догадывалась. Но зачем!!??.. — Вот именно: «зачем?»! — ярость Фалеева достигла предела. Он уже еле сдерживался. Всё-таки одиннадцать подряд провалов! Неужели и правда??!! Неужто и правда нет ничего на свете?! Ни любви истинной, ни верности, ни чести, ни совести? И единственный вопрос: зачем? «Зачем я это сделала?» Если б было «зачем», то понятно, но тут-то, тут! Зачем!!!??? — Сссука! Мммразь подзаборная. Ш-ш-ша-ллава! А хочешь, я тебя заставлю сейчас у всех гостей по очереди в соседней комнате отсосать? Или прямо здесь, в банкетном зале. Какая тебе, соске разница?! Паскуда!!

Бедная девушка будто подслушала каким-то шестым чувством мысли Фалеева. Губы её полураскрылись, в глазах заплескался самый настоящий ужас. Казалось, она вот-вот грохнется в обморок.

Ладно уж, живи! — с горечью усмехнулся про себя опомнившийся Фалеев, угасая и отводя глаза. — Пошутил я. Чего на тебе, дуре, отыгрываться, когда все кругом такие. Все вы одного поля ягодки. Прошмандовки!! — ярость его опять на мгновение вспыхнула было, но тут же потухла. На сей раз уже окончательно. Фалееву стало просто скучно.

Не буду даже с этой сукой беседовать, — решил он про себя и тяжело вздохнул. — Время только терять. Ясно всё как белый день.

Он вспомнил все эти «допросы с пристрастием», как он полушутливо их про себя именовал, предыдущих женихов и невест. В состоянии «ОНО». Когда не врут. Когда всё как на духу. Всю подноготную.

Сказала — не сказала?.. А почему не сказала?.. А что думала?.. А если б так?.. А если б этак?..

Твари!! Твари, твари и твари! Ни одна не сказала! И единственное, чего боялись — как бы не вскрылось. Да и то не все. Некоторых и это не особо беспокоило. А-а!.. отбрехаюсь. Навру чего-нибудь. Оклеветали, скажу. Как ты мог поверить?! Значит, ты меня не любишь? Ну, и так далее. И — зарыдаю. Даже ещё на пользу всё себе обращу.

С-сучки! Шваль! Дешёвка. Раскаяния тоже вообще ни у одной. В том смысле, что нельзя вот, и всё. Даже не понимают, о чём, собственно, речь идёт? Что значит: “нельзя”? Почему «нельзя»? Как это «нельзя»? Дрожат только от страха, жмутся да глазами бессмысленно хлопают, овцы.

Только удивление. Зачем?! Зачем я это сделала? Зачем я с ним?.. Ну, зачем!!!??? «Какая глупость!», а не «Какая подлость!» Суки.

— Как это? — девушка упорно не желала ничего понимать. Тупость и бестолковость её начинали уже Фалеева бесить.

(Блядь! Жаль, что нельзя здесь, в этом мире, просто включить-выключить тебя! Разговаривать с тобой, курицей, приходится. Убеждать… Время тратить!!)

— Я тебе ещё раз повторяю!

(Дура ты набитая! — мысленно добавил он про себя сердито, в двадцатый уже, наверное, раз, начиная свои объяснения и потихоньку закипая.)

Это не реальный мир. Это мир твоих сексуальных фантазий. Ну, сон эротический. Я могу посещать этот мир…

— А кто Вы? — тотчас же быстро спросила девушка. Как попугай. Как раз и навсегда поставленная заезженная старая пластинка. Тем же самым тоном и с теми же самыми интонациями, как она уже спрашивала двадцать раз до этого, всегда в одном и том же месте прерывая Фалеева задавая ему один и тот же вопрос: «А кто Вы?»

— Да какая разница, кто я!!!??? — потеряв наконец терпение, в ярости взревел тот. — Какая на хуй разница??!! — девушка испуганно съёжилась и чуть отодвинулась, не отводя широко раскрытых глаз от багрового от бешенства, такого странного мужчины. — Ангел, демон, маг, колдун, чародей — неважно! Главное, что могу! Вот он я, видишь! Чувствуешь? — он бесцеремонно схватил девушку за руку и сильно сжал её. Девушка жалобно пискнула. — Ну? — Фалеев бросил руку. (Перепуганная вконец девица сразу проворно её отдёрнула.) Он тяжело дышал. — Ещё раз повторяю тебе, курица ты безмозглая!..

Э-э!.. Да я не то делаю! — запоздало сообразил вдруг он. — Чего я её пугаю зря? Так мы до скончания веков болтать будем. Из пустого в порожнее переливать. И так ни до чего и не договоримся в итоге. Показать надо сначала, на практике, а потом уже обсуждать.

Пауза… раз! И вот он уже в сексуальном сне собеседницы.

Та-ак… Да-а!.. Ничего особенного. Даже не групповуха. Принц какой-то или кто он там. Ну, супермен, короче. Красавчик.

Фалеев хотел было сначала сам стать этим суперменом-красавчиком, принять его облик (это ему никакого труда не составляло, к этому моменту он уже полностью освоился в этом странном мире чужих снов и умел там очень многое), но потом передумал. Просто отстранил супермена, заставил его исчезнуть, а сам занял его место, и принялся ублажать сладострастно постанывающую девицу. Когда наконец всё закончилось, и утомлённые, но счастливые любовники возлежали рядом на необъятной, роскошной кровати с балдахином…

(Предмет вожделений этой дурищи! — со злостью выругался про себя Фалеев оглядываясь. И откуда она его только выудила? В кино в каком-нибудь, небось, увидела — кровать его почему-то безмерно раздражала. Да и всё его тут раздражало. Все эти её «девчоночьи» мечты. Он уже знал заранее, чем всё закончится. Эта его с ней беседа. Не сомневался нисколечко. Но… Надо было всё же проверить. Убедиться окончательно. Пусть здесь скажет. В мире сна. В здравом уме и трезвой памяти. А то, может, страх на них всё же как-то действует? Там, в реальном мире, в этом состоянии “ОНО”. Искажает как-то картину?..

Зачем ему всё это? Все эти “проверки”? Он и сам не понимал. Не хотел понимать! Но — надо было. Довести уж всё до конца. До логического. До самого! А вдруг? Вдруг??!!.. Хоть что-то твёрдое в этой трясине!.. в этом грязном болоте!! Обнаружится… Вдруг!!!???)

…Так вот, Фалеев, помедлив немного и дав девочке возможность отдышаться и придти в себя, заелозил, ужом подполз к ней и вкрадчиво, с придыханиями зашептал, стараясь, чтобы голос его звучал по возможности ласково и нежно (а-а! будем уж играть свою роль добросовестно, чёрт бы это всё побрал!!), приступил, так сказать, к «искушению».

— Послушай э-э… э-э… (блядь! имя опять забыл!) послушай!.. (коза!) — осторожно начал он. — Тебе ведь было хорошо сейчас? Правда?

— Конечно, милый! — с радостным энтузиазмом заверила его девица и тут же опять бодро полезла обниматься и целоваться.

— Подожди, подожди! — поморщившись, чуть отстранился Фалеев. — Подожди секундочку. Мне надо тебе кое-что объяснить.

— Что, мой милый, мой хороший? — проворковала девица, кажется, вовсе даже его и не слушая и напирая всё плотнее и плотнее. Дыхание её опять уже участилось, глазки затуманились и подёрнулись негой, грудь высоко вздымалась. Одну ножку она всё время норовила закинуть на отступающего потихоньку Фалеева.

Эк её развезло! — с досадой подумал тот, делая слабые попытки уклониться от жарких девичьих объяснений. — Ладно, чёрт с тобой! — плюнул наконец он. — Отработаем уж по полной программе! Чего не сделаешь ради идеи! На смерть люди шли, на костёр, а не то что на!..

Э, нет! Так дело не пойдёт! — после пятого или шестого раунда (слава ещё богу, что его возможности тут были безграничны, а то бы!..) спохватился наконец Фалеев. — Здесь у нас не профессиональный ринг. И не бой за звание чемпиона мира. Двенадцать раундов нам ни к чему, знаете ли. Шести вполне хватит. И вообще. Хорошего — понемножку! Что я, трахаться, что ли, сюда припёрся!? С этой козой!

Он решительно отстранил вконец уже осатаневшую, кажется, от свалившегося на неё нежданно-негаданно счастья партнёршу и жёстким, не допускающим никаких возражений тоном приказал:

— Всё! Хватит пока. Угомонись. Слушай меня внимательно.

Фалеев решил больше с девчонкой не церемониться. Во-первых, надоела она ему уже, признаться, своими приставаниями хуже горькой редьки; а во-вторых, ему неожиданно пришло в голову, что так даже лучше будет. Полезнее для дела. Нечего с ней сюсюкаться, слабину ей давать. Пусть чувствует настоящего мужика, мачо, блин! Хочу! — и всё. Знать правду. Бабы это любят. Грубость эту. Врать, может, поостережётся!

Девица действительно чуть притихла. По всей видимости, неожиданно резкий тон любовника её слегка озадачил.

Фалеев закурил и, лёжа на спине, продолжал лениво цедить слова, рассеяно глядя в потолок и стряхивая пепел прямо на пол, на шикарный пушистый «ковёр мечты» своей возлюбленной.

— Послушай, милочка!.. Не перебивай меня! — грозно прикрикнул он, почувствовав, что девица опять зашевелилась, явно пытаясь что-то сказать или сделать. Шевеленья прекратились. –

Так вот, — Фалеев полюбовался, как струйки дыма, свиваясь, словно обнимаясь друг с другом, свиваясь в каком-то чарующем, волшебном танце, торопливо ползут вверх. — Так вот, — повторил он. — Это — твой сон. Мы сейчас в твоём сне. Это тебе всё снится. Я и всё остальное. Сечёшь? — девица неуверенно кивнула. — Но зато видишь, какое всё реальное? — не стесняясь, зевнул Фалеев. — Это потому, что я здесь. При мне всегда так реально будет. Как наяву. Как будто в другом мире побывала. И, проснувшись, помнить всё будешь, и здесь тебе всегда будет, как сегодня. Даже ещё лучше!.. О-хо-хо! — снова зевнул он, нехотя прикрыв рот ладонью. — В двух мирах одновременно будешь жить: наяву — в одном, во сне — в другом. Ну что, согласна?

— Конечно, согласна! — с восторгом закричала девица и опять бурно заворочалась.

— Цыц! — брезгливо бросил ей Фалеев. — Тише. Слушай дальше, — девица замерла. — Единственный нюанс! — Фалеев отщёлкнул, не глядя, куда-то в сторону недокуренную сигарету и, повернув голову, встретился глазами с лежащей рядом обнажённой красивой девушкой. Трогательной и наивной, как на рекламном плакате. «Покупайте тампаксы!» — Тебя не смущает, что при таком раскладе, если всё здесь, — он сделал паузу и окинул выразительным взглядом громадную, помпезно убранную спальную комнату, — будет, как наяву, секс и всё прочее, то это будет фактически измена? Ты мужу фактически рога наставлять будешь. Пусть и в другом мире.

— Но это же сон, — неуверенно пробормотала девица и через секунду заулыбалась широко, словно поняла, что её разыгрывают и в чём именно состоит шутка. — Сон же просто! А во сне всё можно. Чего ты меня прикалываешь?

— Какой же это сон? — тихо ответил Фалеев. — Если всё здесь, как наяву. Ты что, не знаешь, как во сне бывает? И как здесь? Это другой мир просто. Столь же реальный. Это всё равно фактически, как если бы я предложил тебе трахаться, гарантируя, что муж никогда ничего не узнает. А ты согласилась. Разве нет?

— Ничего подобного! — решительно запротестовала девица и упрямо замотала головой. — Это сон. А во сне всё можно, — видно было, что она выбрала для себя позицию и сбить её теперь с этой позиции будет очень непросто.

— Ладно! — вздохнул Фалеев и откинулся назад на подушку. — А мужу своему ты расскажешь? Об этом «сне»? — после паузы безразличным тоном поинтересовался он. — А?

— Конечно, нет! — негодующе фыркнула лежащая рядом молодая женщина. Молодая жена. Верная и страстно и горячо любящая. Своего молодого мужа. Будущая мать. — Что за чушь! Зачем? С какой этой это стати?!

8

Фалеев стоял у окна, заложив руки за спину, и смотрел вниз, на шустро снующие туда-сюда автомобили, на спешащих куда-то с озабоченным видом людей. Людишек. Человечков. Человеческую пыль. Плесень. ОНО! Миллионы ОНО!! Презрение, которое он к ним, к людям, испытывал, было безгранично.

Ничего нет! — с безнадёжностью думал он, чувствуя, как образовавшаяся с некоторых пор зияющая пустота в душе всё разрастается и разрастается и скоро, наверное, уже поглотит всё. — Ни любви, ни верности, ни чести, ни дружбы. Ни-че-го. Женщины — просто самки, мужчины — полные ничтожества. Тварь играет в человека. Людишки играют в людей. Бабы — в настоящих женщин, трусы и слюнтяи — в настоящих мужчин. В действительности же!..

Внутри самой прекрасной, чистой и целомудренной девушки сидит грязная и развратная потаскушка, без стыда и совести. И если не высовывается до поры до времени, то это лишь потому только, что страх наказания её удерживает. Разного рода чисто прагматические соображения. Что дело того не стоит, что всё вскрыться может и прочее, и прочее. Но уберите этот страх!..

Внутри каждого ангела шевелится демон. Ведь демон — это падший ангел. Ангел, давший себе волю. Преступивший через страх. А раз так, то что такое вообще ангел? Просто одно из обличий демона? Одна из его масок?! Добро — это всего лишь одна из ипостасей зла? — Фалеев запрокинул голову и мучительно закусил губы. Ему захотелось заплакать. И одновременно стало жутко. Словно жил он, жил, и вдруг выяснилось, что всё вокруг — заколдованное царство. Чудовищ, прикидывающихся людьми. А теперь колдовство сп_А_ло… Он получил неожиданно дар прозревать, видеть истинную суть окружавших его существ. Различать их подлинное обличье, скрытое под масками. И оказалось сразу, что лучший друг — упырь, жена — раздувшаяся и посиневшая утопленница, любовница — гигантский клоп… Тот… та… та… этот… Бесы!! «Сколько их? Куда их гонят? Что так жалобно поют?» Оборотни! Бо-оже мой!.. — Фалеева аж передёрнуло всего от омерзения и отвращения. Ему страстно захотелось куда-то убежать, улететь!.. Но бежать было некуда. Заколдованное царство было повсюду. Везде! Весь мир был одним огромным заколдованным царством. Все яблоки, висевшие вокруг, были червивыми. Все! До единого. Все!!

— Ну что, Валерий Иванович, я вижу, вы разочаровались в людях?

Фалеев медленно обернулся. Он даже не особенно удивился. Подсознательно он давно уже ждал чего-то подобного. Должно же быть продолжение!

Знакомый ему мужчина, дьявол, сатана или кто он там? — сидел, развалясь, в таком же точно кресле, как тогда. Может, даже в том же самом.

— Здравствуйте, — кротко сказал Фалеев. Дьявол кивнул. — Я настоятельно прошу Вас, — Фалеев даже руки к груди для вящей убедительности прижал, — верните всё назад. Сделайте всё, как было. Чтобы я всё забыл и жил себе, как раньше.

— Это невозможно, — покачал головой дьявол.

— Невозможно! — с горечью воскликнул Фалеев. — Даже для Вас?

— Вы же сами уже всё поняли, Валерий Иванович! — расхохотался дьявол. — Демон — падший ангел. Ангел может превратиться в демона, но назад дороги нет. «Забыть» ничего нельзя.

— Я превратился в демона? — недоверчиво поднял брови Фалеев.

— Нет, конечно, — дьявол снова расхохотался. — Просто Вы отведали плодов с древа познания. Только и всего. А они ведь бывают и горькими.

— Что же мне теперь делать? — безжизненным голосом поинтересовался Фалеев. Дьявол не ответил. Он лишь пристально и внимательно вглядывался в Фалеева, словно желая прочесть что-то в его душе. Пауза затягивалась. — Почему именно я?! — не выдержал наконец Фалеев. — Ну, почему?!

— Потому что Вы меня позвали, Валерий Иванович, — собеседник усмехнулся.

— Я?! Я??!! — вытаращил глаза ошеломлённый Фалеев. — Я Вас позвал?

— Вы-Вы! — успокаивающе покивал головой сидящий в кресле мужчина. — Именно Вы, Валерий Иванович.

— Но я!.. — начал было ошарашенный Фалеев.

— Видите ли, Валерий Иванович, — мужчина вздохнул. — Если бы Вы этого не хотели, если бы Вам не нравилось в глубине души наблюдать, как ломают, унижают, превращают в ничто, в ОНО! — дьявол с понимающей ухмылкой подмигнул потерявшему дар речи Фалееву, — на Ваших глазах самых сильных и гордых, много лучших, чем Вы сами, Валерий Иванович; ничего бы Вам и не снилось.

— А женщины? — прохрипел Фалеев, качнувшись назад и опершись рукой о подоконник, чтобы не упасть. Пол зашатался у него под ногами. — Женщины?!

— Вы же всегда мечтали о полной и абсолютной над ними власти, — пожал плечами его страшный визави. — Вы её и получили.

— Но об этом же обо всём любой мужчина втайне мечтает! — еле слышно пробормотал Фалеев, с нарастающим отчаянием глядя на своего чудовищного и безжалостного гостя. — Любой человек. И чтобы унижение других видеть, знать, что они такие же твари ничтожные, как ты сам, даже хуже. И насчёт женщин… Любой же!

— Ну, а Вам считайте, что повезло, Валерий Иванович, — дьявол глядел на Фалеева уже с откровенной издёвкой. — Ваши мечты сбылись.

— Да ясно всё! — небрежно махнул рукой знакомый опер. — Обычное самоубийство. Никаких следов насилия, в комнате порядок… Сам вздёрнулся.

— А предсмертной записки не оставил?

— Нет, только вот, — опер сунул участковому какой-то листок, который он до этого вертел в руках, а сам отошёл к коллегам и принялся тут же с ним о чём-то оживленно беседовать.

Участковый помедлил немного, быстро окинул намётанным взглядом комнату («Да, действительно, никакого беспорядка, никаких следов борьбы»), потом опустил глаза и стал читать.

__________

И спросил с горечью Сын Люцифера:

— Неужели люди действительно таковы? Все?

И ответил с улыбкой Люцифер:

— Да. Но это только одна сторона медали. Есть и другая. Ты ещё поймёшь и это.