«Ничто так не зависит от экономических условий, как именно армия и флот. Вооружение, состав, организация, тактика и стратегия зависят прежде всего от достигнутой в данный момент ступени производства и средств сообщения», - указывал Ф. Энгельс.

В связи со статьей Ф. Энгельса «Армия», напечатанной в «Новой американской энциклопедии», К. Маркс, с восхищением отзывавшийся об этой статье, писал: «История армии всего нагляднее подтверждает правильность нашего воззрения на связь производительных сил и общественных отношений».

В «Анти-Дюринге» Ф. Энгельс писал: «…вся организация армий и применяемый ими способ ведения боя, а вместе с этим победы и поражения, оказываются зависящими от материальных, т. е. экономических, условий: от человеческого материала и от оружия, следовательно — от качества и количества населения и от техники».

Крымская война с исключительной ясностью показала всю справедливость этой мысли. Она являлась не только столкновением двух воюющих сторон: Англии, Франции, Турции и Сардинии, с одной стороны, и России — с другой. Это была борьба двух социальных систем — капиталистических Англии и Франции (отсталую Турцию и маломощную Сардинию можно не принимать во внимание) и крепостнической России. Ф. Энгельс писал: «Крымскую войну характеризовала именно безнадежная борьба нации с примитивными формами производства против наций с современным производством».

Высокоразвитой промышленности, в том числе и военной, паровому флоту, густой сети железных дорог Англии и Франции Россия могла противопоставить свою отсталую промышленность, в основном покоящуюся на крепостном труде, парусный флот, три железные дороги, из которых хозяйственное и стратегическое значение имела лишь дорога Петербург — Москва.

Отсталость России сказалась и на вооружении русской армии. И если в артиллерии это сказывалось в малой степени, то русское стрелковое оружие безнадежно отставало от французских нарезных стержневых ружей Тувенена (1842 г.) и английских нарезных ружей Энфильда (1853 г.) c прицельной дальностью 1100 м (1500 шагов) первое и 1000 ярдов (1200 шагов) второе. По дальнобойности и меткости стрельбы русские нарезные капсюльные ружья, описанные нами ранее, не уступали английским и французским ружьям, но их было и русской армии мало. Даже немногочисленные гладкоствольные ружья французов, где применялась цилиндро-оживальная с углублением на донышке пуля французского офицера Несслера (так называемая «французская пуля»), снабженные новым прицелом со щитками, прорезями и отверстиями тина диоптра на 300, 400, 500 и 600 шагов, обладали дальнобойностью до 600 шагов.

Многие историки войн, оружеведы и советские исследователи прекрасно понимали, что отсталость стрелкового оружия русского солдата заключается не в замке (и у русских солдат, и у их противников замки были не кремневые — тех в русской армии оставалось очень мало и главным образом во вспомогательных и охранных войсках и т. п.), а в стволе. Гладкоствольному капсюльному ружью русского солдата противник противопоставил свои нарезные ружья. Прицельная дальность гладкоствольных капсюльных ружей русских солдат простиралась лишь до 300 шагов (213 м), причем на таком расстоянии только 1/5 пуль попадала в мишени, размером примерно 2×1,35 м. Пуля летела и дальше и могла поражать, но попадание в цель являлось лишь случайностью. При этом, как указывает Ф. Энгельс, у русских «ружья очень громоздкие, лишь недавно стали вводиться пистонные ружья; русское ружье самое тяжелое и неудобное из всех существующих».

О том, что преимущество англичан и французов, действовавших в Крыму, в области стрелкового вооружения заключалось именно в нарезных ружьях, хорошо знали и современники, и историки Крымской войны. Особенно следует отметить замечательные труды В. Г. Федорова.

В трудах советских специалистов по истории войн и военного искусства, стрелкового оружия и боеприпасов к нему (Л. Г. Бескровного, В. Н. Ашуркова, А. А. Строкова), а также историков, занимавшихся военным прошлым России (Е. В. Тарле, П. А. Зайончковского, С. Б. Окуня, А. В. Фадеева и др.), указывается, что преимущество англо-французских войск над русскими в Крыму заключалось в том, что первые имели на вооружении главным образом нарезные, а вторые — почти исключительно гладкоствольные ружья.

Вместе с тем следует отметить исключительную живучесть в современной литературе ошибочных утверждений о господстве в русской армии в Крымскую войну кремневых ружей, что стало своего рода историографической традицией. А между тем находившиеся в составе крымской армии даже такие второстепенные части, как полубатальон Таврического внутреннего гарнизонного батальона, Керченский гарнизонный полубатальон, Феодосийская рота карантинной стражи и Феодосийская инвалидная команда, имели наряду с кремневыми капсюльные ружья.

Дело не в замке, а в том, что численность стрелкового нарезного оружия была ничтожной. Нарезные ружья имели только солдаты стрелковых батальонов, а в пехотных и егерских батальонах полагалось лишь 26 штуцеров у «застрельщиков», драгуны имели 15 штуцеров Гартунга на эскадрон, а у гусар и улан штуцера имели только фланкеры. Участник обороны Севастополя Э. И. Тотлебен считал, что к началу Крымской войны лишь 4,35 % солдат имели нарезные ружья.

Только 6 сентября 1854 г. последовало «высочайшее повеление» довести число нарезных ружей до 24, я в январе 1855 г. — до 26 на роту. По состоянию на 17 февраля 1856 г. в крымской армии на вооружении находилось: 1) нарезных ружей — 19 376 = 13,4 %; 2) гладкоствольных капсюльных — 115 963 = 80,1 %; 3) гладкоствольных кремневых — 9281 = 6,5 %.

Если к началу войны лишь 4–5% русских солдат имели нарезные ружья, то даже горький опыт Альмы и Балаклавы, Инкермана и Черной речки, редутов, бастионов и люнетов Севастополя, стоивших стольких жизней русским солдатам, павших от огня нарезных ружей противника, смог повысить процент нарезного оружия в русских войсках, действовавших в Крыму лишь до 13,4 %.

В Крымскую войну царизм потерпел жесточайшее поражение. В. И. Ленин писал: «Крымская война показала гнилость и бессилие крепостной России». И то обстоятельство, что несмотря на явное преимущество своего стрелкового вооружения, на трехкратное численное превосходство своих войск, на подавляющее превосходство в артиллерии и боеприпасах и господство на море «Англия и Франция вместе возились целый год со взятием одного Севастополя», объясняется стойкостью, мужеством и героизмом солдат, матросов и офицеров, полководческим искусством Корнилова и Нахимова, Истомина и Тотлебена.

Крымская война показала необходимость перевооружения русской армии стрелковым оружием и коренных преобразований в армии вообще. Россия становилась на путь буржуазных реформ, которые связаны с именем прогрессивного военного деятеля военного министра Д. A. Милютина.

В области оружейной мысли послевоенные годы характеризуются становлением и развитием теории стрелкового оружия. На смену поискам, не всегда озаренным теоретической мыслью, опытом, работам на ощупь, экспериментам, приходила теория стрелкового оружия, Раньше, в 20-30-е и в начале 40-х годов, теория отставала от эксперимента, не были выработаны принципы конструирования стрелкового оружия. Отсюда пестрота и многообразие стрелкового оружия, появление наряду с рациональным и причудливых и фантастических конструкций, отсутствие четкого представления о требованиях, предъявляемых развитием технической мысли и техники производства, отсутствие стандартов и эталонов. Лишь постепенно выработались определенные общие понятия о принципах конструирования современного стрелкового оружия, о требованиях, которым они должны отвечать. Огромное значение имел и уровень развития промышленного производства в России, возможности ее оружейных заводов (Тульского, Сестрорецкого и Ижевского), пороховых (Охтинского, Шостенского и Казанского) и их капсюльного производства.

Стрелковое вооружение зависело от уровня развития техники. От конструкторской мысли до ее осуществления пролегал огромный и сложный путь, на котором как неодолимое препятствие стояла техника и технология производства. Идеи нередко опережали технические возможности своего времени. Это наиболее ярко проявлялось на примере казнозарядной системы Паули с ее унитарными патронами.

До Крымской войны развитие оружейной мысли в России было связано с именами Глинки-Маврина, Рамзая, Житинского, Куликовского, Гартунга, Поппе, Эрнрота и др.

Послевоенные годы характеризуются развитием теории стрелкового оружия. Конечно, теоретические вопросы разрабатывались русскими оружейниками и ранее, но это были первые поиски и не больше. Надо было решать сразу несколько проблем: найти наиболее совершенную и простую систему стрелкового оружия, а также возможность скорейшего налаживания массового производства в России и сообразовать все это с финансовыми источниками.

Теория стрелкового оружия в значительной мере обязана трудам и деятельности выдавшегося русского теоретика-оружейника В. Л. Чебышева. Он совместно с другим известным оружейником В. Н. Бестужевым-Рюминым с 1861 г. издавал «Оружейный сборник», являвшийся важнейшим научным периодическим изданием русских оружейников. Перу В. Л. Чебышева принадлежит более сотни печатных работ, имевших очень большое значение в области теории оружия. Работы его стали печататься, начиная с середины 50-х годов.

В. Л. Чебышев не был одинок. В конце 50-х — начале 60-х годов появляются теоретические труды других крупных русских оружейников — В. Шкларевича, А. Вельяминова-3ернова, Н. Эгерштрома, В. Экстена, А. Горлова, Н. Бильдерлинга, В. Буняковского, К. Вольдта, Н. Потоцкого, Островерхова, Ларионова. Вильгельм фон Пленниес, крупнейший немецкий теоретик-оружейник, которого очень высоко ценил В. Л. Чебышев, посетивший Петербург в 1857 г., отмечал колоссальное богатство петербургских собраний ручного огнестрельного оружия и прежде всего коллекции Комитета об улучшении штуцеров и ружей. Он подчеркивал, что «едва ли существует в Европе другой подобного рода центральный военный склад». И именно в Петербурге Пленниес «имел возможность весьма существенно пополнить свои технические познания», а «опыты, произведенные в России в области испытания ручного оружия, являются лучшим основанием для заключения о практических достоинствах испытанных образцов».

Крымская война со всей очевидностью показала огромное значение превосходства над противником в области стрелкового оружия, но «штык-молодец» медленно уступал свое место «пуле-дуре». Ружье рассматривали как некое «стреляющее приспособление к штыку». Длина ствола, толщина его стенок сообразовывались часто ни с баллистическими качествами ружья, а с требованиями штыкового боя, обороной от сабли неприятельского кавалериста и т. п. Дискуссия сторонников ружья как огнестрельного оружия с апологетами штыка шла довольно оживленно. Но постепенно оружейная мысль в России освободилась от пут, которыми она была скована по вине реакционных кругов, стоявших у власти — у кормила правления и во главе армии.

Рис. 4. Винтовка образца 1856–1860 гг.

Перевооружение русской армии стрелковым оружием становилось первоочередной зада')ей. Решающим шагом в этом направлении явились «первое уменьшение калибра» и принятие на вооружение капсюльных винтовок образца 1856–1860 гг. Впервые вопрос о «большом» и «малом» калибре в печати в России поставил «Военный журнал» еще в 1830 г.. В те годы «большим» калибром считался калибр свыше 7,25 линий, а «малым» — 6,6 линии и меньше.

При переходе к нарезным ружьям круглую пулю заменила цилиндро-коническая. Она была тяжелей круглой в 1,5–2 раза. Для уменьшения резко возросшей отдачи пришлось пойти по пути уменьшения заряда, а это привело к очень крутой траектории полета пули. Более тяжелая цилиндро-коническая пуля сократила число носимых солдатом бумажных патронов с 60 до 40. Все это вызывало необходимость перехода к меньшему калибру.

Вопрос об уменьшении калибра стрелкового оружия в России практически был поставлен еще в 1853 г. инспектором стрелковых батальонов генерал-лейтенантом Э. Л. Рамзаем. В качестве эталона ружья «малого» калибра фигурировал четырехлинейный, так называемый «новый штуцер союзных кантонов», созданный в Швейцарии в 1850 г. Однако шестилинейный штуцер показал лучшую меткость, чем штуцер калибра 4,1 линии. Кроме того, шестилинейные сверла изготовлять проще, они прочнее четырехлинейных, калибр которых требует большой точности при изготовлении и минимальных допусков (его ствол больше и быстрее загрязняется и свинцуется, чистить его труднее, а длинный патрон его непрочен, насыпать порох в ствол малого калибра трудно). Все это привело к тому, что решили остановиться на шестилинейном калибре. Нельзя было не учитывать, что «оружейные заводы менее совершенны в выделке оружия» четырехлинейного калибра. Что же касается оружия калибром менее 4,5 линии, то «о принятии для военного оружия» его «не может быть и речи». Пройдет всего несколько лет и «Оружейный сборник» подчеркнет все преимущество калибра между 4 и 5 линиями, принятого на вооружение в Швейцарии, Нидерландах, Норвегии и Швеции.

Ф. Энгельс в своей «Истории винтовки» указал на ту непреложную истину, что «чем меньше калибр, тем лучше винтовка, и наоборот».

Русскую шестилинейную винтовку сконструировали члены Артиллерийского комитета Главного артиллерийского управления А. В. Лядин, Л. Г. Резвый, К. И. Константинов и дp.. В 1856 г. Комитет об улучшении штуцеров и ружей одобрил предложенную ими систему, и образец ее был утвержден в том же году. Кроме того, Комитет выразил мнение, что было бы полезно присвоить новому нарезному ружью с «введением его в стрелковые батальоны название винтовки (подчеркнуто мной. — Вал. М.), понятное для всякого солдата и объясняющее ему главное начало, на котором основано успешное действие нарезного оружия. Название это, скорее, дает солдату убеждение в достоинстве ружья, которым он вооружен, тогда как название «нарезное ружье» оставляет в нем уверенность, что оно простое ружье, только с некоторыми изменениями, не совсем ему понятными. Притом название «винтовка» может быть справедливо придано шестилинейному ружью еще и потому, что оно издавна у нас присвоено вообще нарезному оружию уменьшенного калибра; название же нарезного ружья по самому значению этого слова естественно может быть применено к ружьям, преобразованным из гладкоствольных и вообще 7-линейных».

Соображения эти были весьма убедительными. Русский солдат вооружился нарезным ружьем, первым получившим по справедливости точное название «винтовка». Взяты на вооружение были 4 образца винтовки. Все они имели калибр 6 линий (15,24 мм) и все заряжались с дула: 1) стрелковая винтовка 1856 г. имела длину 1340 мм, вес 4,4 кг, пуля развивала начальную скорость — 349 м/сек, прицельная дальность составляла 1200 шагов (853 м); 2) пехотная винтовка 1858 г. весила столько же, имела длину 1340 мм, но прицел был рассчитан только на 600 шагов (427 м); 3) драгунская винтовка 1859 г. имела более короткий ствол (вместо 939 мм у стрелковой и пехотной) — 863 мм и прицельную дальность — 800 шагов (568 м); 4) казачья винтовка 1860 г. имела ствол еще короче (845 мм), вес — 3,48 кг, длина ее равнялась 1240 мм, прицельная дальность составляла 1000 шагов (711 м). Скорострельность составляла 1,5–2 выстрела 3 минуту. Пуля Минье весила 35,19 г. Шестилинейные винтовки (кроме казачьей) получили новую, более крутую ложу и более широкий затылок приклада, что уменьшило отдачу.

Некоторыми особенностями, присущими казачьему ружью, отличалась казачья винтовка образца 1860 г., сконструированная А. Е. Чернолиховым, учителем талантливейшего оружейника нашей эпохи Героя Социалистического Труда Ф. В. Токарева. Винтовка не имела спусковой скобы: вместо спуска была «пуговка», а вместо «спицы курка» — кольцо. Приклад был уже, чем у других шестилинейных винтовок.

После принятия шестилинейных винтовок на вооружение работы над их совершенствованием не прекращались. Над ними трудились В. Л. Чебышев, мастер Комитета об улучшении штуцеров и ружей Ф. Ф. Труммер, мастер Сестрорецкого завода А. Коллет, мастер Ижевского завода Юнг.

Нельзя не отметить, что на пехотной винтовке, чьи баллистические качества ничем не отличались от стрелковой, установили прицел не на 1200, а на 600 шагов, так называемый «короткий прицел», — сказывалось неверие начальства в способность пехотинца поражать цели на большом расстоянии.

Огромную роль в развитии стрелкового оружия в рассматриваемое нами время сыграли пули. В своей работе «История винтовки» Ф. Энгельс большое внимание уделяет пулям. Он пишет: «…любой из наших читателей, кто внимательно следил за исследованием преимуществ различных систем винтовок, должен был давно прийти к выводу, что форма пули имеет гораздо более важное значение, чем система, по которой сконструирована сама пуля или винтовка…».

Это высказывание Ф. Энгельса подтверждает тот факт, что пуля, a после унитарный патрон оказывается важнее и живучее той системы, в которой они были впервые применены.

Старый способ тугой загонки пули в ствол нарезного ружья при чрезвычайно медленном темпе стрельбы и неудобстве заряжания уже не удовлетворял. Форма и калибр пули во времена заряжающегося с дула нарезного ружья имели огромное значение: пуля должна при заряжании свободно проходить по стволу с дула до казенной части (каморы при заряжании, что неизбежно предусматривало какой-то зазор между нею и стенками ствола) в то же время при выстреле — заполнить собой весь канал ствола, чтобы не допустить прорыва газов, следовательно, совмещать в себе несовместимые качества, т. е. одновременно быть меньше калибра ствола при заряжании и равном калибру ствола при выстреле, чем только и обеспечивалась полная обтюрация. Этим и были обусловлены поиски различных форм пули.

Пули заряжающихся с дула нарезных ружей 20-х — начала 60-х годов Ф. Энгельс разделил на несколько групп: 1) старые, круглые, туго загонявшиеся в нарезной ствол; 2) сплющивающиеся ударами шомпола об уступы стенки каморы (Дельвинь) или раздававшиеся при насадке шомполом на стержень, ввинченный в дно каморы (Тувенен); 3) расширяющиеся пороховыми газами, давившими на стенки (пули Несслера для гладкоствольных ружей) пули Петерса, улучшенные Тиммергансом («бельгийские») или раздававшиеся железными чашечками и втулками, при выстреле устремлявшиеся вперед по конусообразному углублению пули (Тамизье, Минье); 4) сжимающиеся, снабженные глубокими желобами (при выстреле пули сжимались по длине и расширялись по диаметру, заполнял нарезы).

Значение форм пуль при конструировании оружия было столь велико, что нередко система, независимо от фамилии ее конструктора, носила название по наименованию пули. Винтовки, к которым была принята пуля Минье, обычно назывались винтовками Минье.

К положительным качествам пули с чашечкой типа Минье следует отнести равномерность боя, быстроту и легкость заряжания, нечувствительность к зазору, качеству пороха и свинца, атмосферным условиям, неравномерности порохового заряда.

Расширительные пули без чашечки, раздававшиеся газами, непосредственно проникавшими в выемку в задней части пули, были чувствительны к ударам и вмятинам, имели тонкие стенки, плохо расширялись, имели плохую меткость.

В России в течение ряда лет проводились испытания пуль различных форм и типов. Первым отступлением от классической круглой пули явилась круглая пуля с ободком (пояском) штуцеров Литтихского, Гартунга и кавалерийского. Затем к этим штуцерам приняли цилиндра-коническую остроконечную пулю Житинского «с ушками». Затем испытывали цилиндро-полушарную пулю французского офицера командира Венсенской школы Несслера, которую применяли и в гладкоствольных, и в нарезных ружьях.

С середины 50-х годов к переделанным на нарезные семилинейным ружьям стали применять пулю Петерса-Тиммерганса («бельгийскую»), но она не дала положительных результатов. В конце концов остановились на пуле французского офицера капитана Клода Этьенна Минье, Первую сваю пулю Минье предложил еще в 1844 г. в России разные образцы пуль Минье стали испытывать начиная с 1849 г. В 1855 г. приняли пулю Минье «с чашечкой».

Как подчеркивает «Артиллерийский журнал», испытаниях шли по «эмпирическому пути». Но это было не совсем так. Опыты, конечно, являются эмпирикой, но эти опыты базировались на определенных теоретических посылках. Приехавший на испытания в Петербург Вильгельм фон Пленниес не только получил «возможность пополнить сваи технические познания», но убедился в том, что эти опыты имели место «в самую занимательную эпоху перехода к новому вооружению». «Нет сомнения в том, что русские опыты по части ручного оружия могут служить самым верным основанием для заключения о практических достоинствах испытанных образцов», — резюмировал Пленниес итоги петербургских испытаний пуль в 1857 г.. Результаты испытаний семи- и шестилинейных винтовок с пулями Минье Пленниес признал превосходными.

Пуля Минье прочно завоевала винтовку русского солдата. Как мы увидим далее, ее приняли и к казнозярядной игольчатой винтовке (так называемой «винтовке Карле»), и к казназарядной винтовке под металлический патрон С. Крнка.

Особо следует отметить испытания взрывчатых (разрывных) пуль, Они же именовались «зажигательными». Предназначались они только для стрельбы по зарядным ящикам или по объектам с целью их зажигания. Поэтому «взрывчатые» пули получали лишь унтер-офицеры стрелковых частей и то только по 10 штук.

Шестилинейная пуля образца 1863 г. разрывалась лишь при ударе о твердый предмет, а пуля образца 1867 г. — при ударе о мягкий предмет и давала осколки. Поэтому в приказе по военному ведомству категорически запрещалось стрелять разрывными пулями по людям и лошадям. По поводу применения разрывных пуль Россия вступила в оживленную переписку с Парижем, Лондоном, Вашингтоном, Веной, Стокгольмом. По инициативе России созванная в Петербург Военная международная комиссия 29 ноября 1868 г. приняла декларацию о запрещении разрывных пуль. Все патроны со «взрывчатыми» пулями разрядили.

Некоторые перемены коснулись и пороха. В 1846 г. на всех трех пороховых заводах, кроме пушечного, изготовляли порох: крупный мушкетный, мелкий мушкетный и винтовочный. Размеры зерен этого пороха были различны — от 6 точек (крупный мушкетный) до 2 точек (винтовочный). Мушкетные пороха применялись для гладкоствольных, а винтовочный — для нарезных ружей.

В результате исследований и испытаний для всего ручного огнестрельного оружия с апреля 1861 г. был принят единый порох под названием «ружейного». Новый порох не отличался по составу от винтовочного. Несмотря на его недостаток (большой объем), «ружейный» порох являлся единым для всех видов огнестрельного ручного оружия, и преемница Комитета об улучшении штуцеров и ружей (созданная в 1862 г.) Оружейная комиссия Артиллерийского комитета сочла нужным принять его на вооружение.

Винтовка образца 1856–1860 гг. явилась самой совершенной системой дульнозаряжающегося оружия. Она превосходила винтовку Энфильда, с которой имела некоторое сходство, и оставляла далеко позади себя семилинейное нарезное стрелковое оружие Франции.

Очень высоко расценивали русскую стрелковую образца 1856 г. такие видные теоретики и практики ружейного дела, как Вильгельм фон Пленниес и начальник французской нормальной Венсенской школы, конструктор «полушарной» пули подполковник Несслер. Авторитет их в области стрелкового оружия был очень велик. В своем отзыве о различных частях винтовки 1856 г. Несслер все время прибегает к таким оценкам, как «хорошо», «очень хорошо», «вполне удачное», «лучше французской», «превосходен», «пропорционален», «весьма удовлетворительно», «отличные».

Оценивая и характеризуя стрелковую винтовку 1856 г., Вильгельм фон Пленниес писал: «Описанный нами образец во всех отношениях представляется весьма хорошо устроенным; видно, что при построении его руководствовались современным успехом оружейного искусства, не нарушая условий простоты устройства старого оружия и не принимая каких-либо нововведений сомнительного достоинства».

Высокого мнения о винтовках 1856–1860 гг. и о русских оружейных заводах начала 60-х годов был известный оружейник А. Фалис.

На Международной выставке в Париже в 1867 г. русские шестилинейные дульнозарядные винтовки всех трех оружейных заводов получили высокую оценку. Ижевский и Тульский заводы были удостоены серебряной медали, а Сестрорецкий — бронзовой.

Ф. Энгельс, характеризуя русскую винтовку образца 1856 г., писал; «…в России правительство в настоящий момент занято заменой старых гладкоствольных ружей винтовками Минье очень хорошего образца». Редакция «Артиллерийского журнала» в 1857 г. выступила с заявлением, что «стрелковое оружие дошло до такой степени совершенства, что от него, по-видимому, нельзя более ничего желать». Прошло очень немного времени, и дальнейшая эволюция стрелкового оружия показала всю необоснованность такого рода суждений.

Шло перевооружение стрелковым оружием не только армии, но и флота. Уже в начале 50-х годов во флоте наметились тенденция к отказу от специфического «абордажного» оружия и ориентация на армейское стрелковое оружие. Начало этому положило принятое на вооружение моряков драгунское нарезное ружье образца 1854 г. Следующим мероприятием во флоте в этом направлении явился переход в семилинейных нарезных ружьях от пули Петерса-Тиммерганса к пуле Минье. Но так было на Балтийском и Черноморском флотах. Для Каспийской флотилии в Астрахани переделывались на капсюльные короткие кремневые штуцера, изготовленные еще в 1798, 1799 и 1808 гг. И только «за использованием» их и получением драгунских капсюльных ружей Каспийская флотилия была вооружена более менее современным оружием. Как же был оснащен Тихоокеанский флот? Когда в декабре 1856 г. встал вопрос об отправке нарезных драгунских ружей в 27-й флотский экипаж и в Камчатскую флотилию, то подчеркивалось, что 27-й флотский экипаж «представляет единственные наши силы в портах Восточного океана», а между тем во всем экипаже не было ни одного нарезного ружья. Ружья на судах, ранее не имевшие персонально своего владельца, закреплялись за матросами, как за их «хозяевами» и «ответчиками». Большое внимание стало уделяться обучению меткой стрельбе. В 1856 г. в Балтийском флоте была создана специальная команда из матросов, хорошо обучавшая стрельбе в цель и выпускавшая в экипажи «стрелков 1-го разряда». Конечно, стрелковое оружие не определяло мощь флота, но его состояние отражало общую картину перевооружения России.

Винтовки образца 1856–1860 гг. по дальнобойности, меткости, быстроте заряжания расширяющейся пулей Минье, по прикладости и прочим своим достоинствам являлись самыми совершенными из всех дульнозарядных систем, но все они заряжались с дула, а ведь это было время казнозарядных игольчатых ружей Дрейзе и Шасспо, винтовок Снайдера и Крнка под унитарный металлический патрон, магазинных винтовок Спенсера и Генри. Это отставание было обусловлено не отсталостью оружейной мысли в России, а слабостью ее промышленности, с трудом справлявшейся с перевооружением миллионной армии. Д. А. Милютин прекрасно знал об отставании русской армии в отношении стрелкового вооружения и писал об этом Александру II.

В самом деле, не успели закончить перевооружение армии шестилинейными винтовками, заряжающимися с дула, как встала другая важнейшая первоочередная задача нового перевооружения — на этот раз казнозарядной винтовкой.