ГЛАВА ПЕРВАЯ

Наши дни

19 ноября, полдень

В дверь звонили, но хотя Майкл слышал звонок, подниматься с постели не хотелось; сон, который еще не до конца развеялся, был необыкновенно приятным. Они с Кристин ехали в джипе по горной дороге. В динамиках гремело радио, Кристин сидела, положив ноги на приборную доску и откинув назад голову, и смеялась. Ее белокурые волосы трепал ветер, врывавшийся в открытое окно.

В дверь снова позвонили, теперь целой серией коротких звонков. Кто бы там ни был, уходить он, видимо, не собирался.

Майкл оторвал голову от подушки — интересно, почему прямо возле его физиономии валяется пустая упаковка из-под чипсов? — и взглянул на светящиеся цифры электронных часов. 11.59. И тут же, как раз когда он начал протирать глаза, цифры сменились и показали полдень.

Трезвон не смолкал.

Майкл отбросил одеяло и спустил ноги на пол.

— Да слышу, слышу…

Он взял банный халат, висевший на ручке двери, и поплелся из спальни в гостиную. Сквозь полупрозрачное стекло входной двери виднелась размытая фигура — кто-то в парке с капюшоном на голове.

— Я тоже тебя вижу, Майкл. Открывай-ка поскорее — тут довольно холодно.

Это был Джо Гиллеспи, редактор журнала «Эко-Туризм», в котором они вместе работали.

Майкл щелкнул замком и отворил дверь. Ворвавшийся с улицы ветер обдал голые ноги холодными каплями дождя.

— В следующий раз напомни мне, чтобы я перешел работать в «Майами геральд», — съязвил Гиллеспи, топая ботинками.

Майкл подобрал с крыльца промокший номер «Такома ньюс трибьюн» и задумчиво посмотрел вдаль на затянутые туманной пеленой вершины Каскадных гор. Когда-то вид на них и заставил его купить этот дом, но сейчас горы лишь напоминали об ужасной трагедии. Он встряхнул газету и закрыл дверь.

Гиллеспи стоял на потертом коврике — его связала крючком Кристин, — который моментально стал мокрым от воды, каплями стекающей с парки. Редактор стянул капюшон, и жидкие остатки волос разметались на голове в разные стороны.

— Ты когда-нибудь к автоответчику подходишь? Или хотя бы электронную почту проверяешь?

— По возможности стараюсь этого избегать.

Гиллеспи раздосадованно вздохнул и окинул взором царящий в гостиной беспорядок.

— Не хочешь выкупить долю в «Пицце-Домино»? Вложение было бы как раз для тебя.

Майкл скользнул взглядом по двум коробкам из-под пиццы и нескольким пустым пивным бутылкам, валяющимся на кофейном столике и у камина.

— Одевайся, — сказал Гиллеспи. — Мы идем обедать.

Майкл, все еще полусонный, продолжал стоять с мокрой газетой в руке.

— Пошевеливайся! Плачу я.

— Дай мне пять минут, — ответил Майкл и, бросив Гиллеспи газету, поплелся одеваться.

— Бери все десять! — крикнул Гиллеспи ему вслед. — Прими душ и побрейся там заодно.

Майкл поймал редактора на слове. В ванной он включил электрообогреватель — в доме было вечно холодно из-за сквозняков, и хотя он не раз давал себе слово, что в один прекрасный день устроит капитальный ремонт и проложит теплоизоляцию, этот прекрасный день все никак не наступал, — и открыл кран. Через пару минут вода потеплеет. Висящий над раковиной шкафчик для медикаментов был нараспашку, обнажая полдюжины оранжевых флакончиков. Майкл взял с нижней полки один из них — выписанный врачом антидепрессант последнего поколения, — вытряхнул таблетку и запил зачерпнутой в ладонь уже теплеющей водой.

Захлопнув дверцы шкафчика и с ужасом предвкушая отталкивающее зрелище, он поглядел на себя в зеркало. Густые черные волосы всклокочены сильнее, чем когда-либо, веки вокруг помутневших глаз покраснели. Он не брился два дня и мог бы поклясться — неужели это правда? — что среди растительности на подбородке заметил несколько седеющих волосков, а ведь ему только-только исполнилось тридцать. Время, черт побери, неумолимо берет свое!.. Майкл вставил новую кассету в бритвенный станок и наспех поскреб по щетине.

Приняв еле теплый душ, он надел первые попавшиеся под руку джинсы, хлопчатобумажную рубашку и самые чистые и сухие ботинки, какие смог найти среди кучи обуви у входной двери. Гиллеспи сидел, развалившись в потертом кожаном кресле, и старательно разлеплял смокшиеся газетные страницы.

— Я взял на себя смелость поднять жалюзи и впустить немного света. Советую тебе делать это иногда.

Они сели в машину Гиллеспи — разумеется, «тойоту-приус» — и поехали в закусочную, где неизменно обедали. Хотя внутреннее убранство заведения оставляло желать лучшего — обитые дерматином диваны, линолеум на полу и вращающийся стенд с выпечкой, освещенный ослепляющими белыми лампами, — «Олимпик» Майклу все-таки нравился. Забегаловка разительно отличалась от всех этих сетевых ресторанов или, прости Господи, кофеен «Старбакс», к тому же завтрак здесь могли подать независимо от времени дня. Майкл заказал «ламберджек спешл», а Гиллеспи — греческий салат, творог «по-деревенски» в качестве гарнира и чашку травяного чая.

— Слушай, — протянул Майкл. — А ты в трубу не вылетишь?

Гиллеспи улыбнулся, высыпая в чашку с чаем половину сахарного пакетика.

— Черта лысого! Расходы понесет журнал.

— В таком случае я возьму и десерт.

— Прекрасная мысль, — отозвался Гиллеспи. — Держу пари, ты закажешь лимонную меренгу.

Они частенько так шутили: лимонная меренга, лежащая на самой верхней полке вращающегося стенда с выпечкой, вероятно, ни разу не сдвинулась с места, и ее никто не удосужился хотя бы заменить на более свежую.

Сев за стол, Гиллеспи положил рядом с собой пакет с эмблемой «ФедЭкс» и, пока они ели, то и дело нырял рукой вниз, убеждаясь, что тот на месте. Должно быть, что-то важное, подумал Майкл; поскольку Гиллеспи не оставил пакет в запертой машине, а захватил с собой, внутри находилось нечто, относящееся к самому Майклу.

Они поболтали о журнале — обсудили нового художественного редактора, успехи рекламного отдела и увольнение хорошенькой секретарши из приемной, — затем переключились на бейсбольную команду «Сиэтлские мореходы». Оба время от времени ходили на стадион «Сафеко» посмотреть их игры. О Кристин не было сказано ни слова — Майкл видел, что редактор старательно избегает грустной темы. В конце концов Майкл решил все-таки перейти к делу.

— Ладно. Тогда я сам спрошу: что там у тебя? — поинтересовался он, жестикулируя ломтиком пирога. — Сгораю от нетерпения.

Секунду-другую Гиллеспи делал вид, что не вполне понимает.

— Это моя статья про Йеллоустонский заповедник?

Гиллеспи скосил глаза вниз на пакет и закусил губу, как будто пытался принять для себя непростое решение.

— Твоя йеллоустонская история опубликована в прошлом выпуске. Ты, сдается мне, даже в наш журнал больше не заглядываешь.

Майкл почувствовал себя преступником, которого застукали на месте преступления, — именно потому, что Гиллеспи попал в точку. Он уже и не помнил, когда в последний раз проверял электронную почту, читал послания в социальных сетях и перезванивал людям, оставившим сообщения на автоответчике. Так продолжалось несколько месяцев. Все понимали почему, но Майкл чувствовал: окружающие начинают терять терпение.

— По-моему, тебе стоит взглянуть, — сказал Гиллеспи и положил пакет на стол.

Майкл обтер салфеткой пальцы, вскрыл пакет и извлек из него стопку бумаг: фотографии — некоторые из них черно-белые, по всей видимости, сделанные с разведывательного спутника, — и целая кипа документов с эмблемой Национального научного фонда. На многих страницах значилось: «Станция Адели».

— Что такое «Станция Адели»?

— Научно-исследовательская станция, довольно маленькая. В сферу их интересов много чего входит — от климатических изменений до изучения локальной биосферы.

— И где она находится? — поинтересовался Майкл, поднимая со стола чашку кофе.

— На Южном полюсе. Ну или очень близко от него. Там проходит путь миграции пингвинов Адели.

Майкл застыл с поднесенной ко рту кофейной чашкой и неожиданно для самого себя почувствовал, как заколотилось сердце.

— Ты не представляешь, через какую бумажную волокиту мне пришлось пройти, прежде чем добиться права направить кого-нибудь туда, — продолжал Гиллеспи. — Чтобы выбить необходимые разрешения, ушло несколько месяцев. В этом ННФ словно одни цээрушники работают. Но как бы там ни было, теперь все на мази, и мы можем на целый месяц послать на станцию Адели одного из журналистов. Я планирую сделать приличный материал, от восьми до десяти страниц, где-то на три-четыре тысячи слов, с цветными фотографиями… в общем, по полной программе.

Майкл отхлебнул из чашки, чтобы предоставить себе несколько секунд на размышление.

— Избавлю тебя от необходимости задавать ключевой вопрос, — сказал Гиллеспи. — За слово мы заплатим по обычному тарифу, за фотографии я накину отдельно. Плюс тебе оплатят связанные с поездкой расходы. В пределах разумного, конечно.

Майкл тянул с ответом. В голове вертелся целый рой мыслей. Он забросил работу с тех самых пор, как произошла катастрофа в Каскадных горах, и совсем не был уверен, что готов вновь окунуться в прежнюю жизнь. С другой стороны, он, как ни странно, почувствовал себя немного уязвленным — Гиллеспи занимался подготовкой проекта несколько месяцев и сообщает ему об этом только сейчас?

— К какому сроку надо принять окончательное решение? — задал он вопрос, чтобы выгадать еще немного времени на раздумья.

Гиллеспи откинулся назад с довольной ухмылкой на физиономии; обычно такое выражение принимает лицо рыбака, когда леску натягивает попавшаяся на крючок рыба.

— А вот здесь как раз загвоздка. Ты должен отправиться уже в пятницу.

— В эту пятницу?

— Именно. Туда не так-то легко попасть. Сначала придется полететь в Чили, в Сантьяго, а оттуда в Пуэрто-Вильямс. Там сядешь на ледокол береговой охраны и будешь плыть, пока путь не преградят льды. Дальше погрузишься на вертолет, на котором и пройдешь остаток пути. Время самое подходящее; погода может испортиться в любой момент, и тогда плакала наша статья. На Южном полюсе сейчас лето, так что температура держится в районе нулевой отметки. А в иные дни она и вовсе бывает плюсовой.

Майкл все-таки решился задать мучающий его вопрос:

— Почему ты мне раньше не сообщил?

— Потому что знал, что тебе не до работы.

— А кому было?

— Что кому было?

— Да ладно, Джо! Если ты готовил командировку в течение нескольких месяцев, то наверняка есть кто-то, кто уже дал согласие туда отправиться.

— Крэбтри. Изначально предполагалось, что этим займется он.

Крэбтри! Опять этот выскочка, который вечно дышит Майклу в затылок, норовя перехватить материал.

— Тогда почему он не едет?

— Корневой канал. — Гиллеспи пожал плечами.

— Чего?

— Пульпит у него нашли, а туда пускают только тех, у кого безупречное здоровье. Стоматологов на станции нет, поэтому перво-наперво тебе надо обратиться к своему дантисту, чтобы он документально подтвердил, что с зубами у тебя все в полном порядке.

Майкл не мог поверить ушам. Крэбтри упустил возможность отправиться в командировку из-за какой-то дырки в зубе?

— Так что, пожалуйста, — продолжал Гиллеспи, подаваясь вперед, — успокой меня и скажи, что у тебя нет кариеса и все пломбы на месте.

Майкл инстинктивно пробежался языком по внутренней поверхности зубов.

— Да вроде проблем нет.

— Отлично. Значит, теперь остается самый главный вопрос: что ты вообще обо всем этом думаешь? Готов впрячься в работу?

Вопрос на миллион долларов. Если бы ему задали его прошлым вечером, Майкл, не задумываясь, ответил бы: «Нет, и больше насчет этого не звони», но теперь в душе что-то зашевелилось — былое чувство предвкушения новых открытий. Каждый раз, когда Майклу выпадал шанс пережить что-то доселе неизведанное — взобраться на отвесный утес, прыгнуть с моста на канате или погрузиться на дно кораллового рифа, — он оказывался первым, кто принимал вызов. И вот теперь, после долгих месяцев бездействия, это приятное чувство снова наполнило сердце. Он взглянул на спутниковую фотографию, лежащую на верху стопки, — с высоты база напоминала россыпь жилых вагончиков, ютящихся на белоснежном плато неподалеку от каменистой и бесплодной береговой линии. Более унылого вида и представить себе невозможно, но он навел Майкла на мысль о сходстве с изображениями пляжей где-нибудь в Бразилии — из космоса они выглядят примерно одинаково.

Гиллеспи пристально наблюдал за товарищем, ожидая ответа. За окном сеял дождь, и под порывами промозглого ветра его капли оседали на стекле и стекали слезами.

Что-то в сознании Майкла начинало меняться. Он провел пальцами по шероховатой поверхности фотографии. Можно отказаться. Вернуться домой и… что дальше? Выпить пива? В очередной раз заняться самобичеванием? Бездарно истратить еще один отрезок своей единственной жизни, пытаясь искупить вину за случившееся с Кристин? (Хотя как прожигание жизни можно назвать искуплением вины, даже ему было неведомо.)

А можно принять предложение.

Он глянул на следующую фотографию в стопке. Эту сделали с земли — домик, опирающийся на цилиндрические блоки на высоте нескольких футов над снежным покровом, а вокруг него, словно на пляже, нежатся на солнце полдюжины тюленей.

— Давай хоть по пирожному сначала съедим, — предложил Майкл, и Гиллеспи, торжествующе хлопнув ладонью по столу, подозвал официантку.

— Лимонную меренгу, — потребовал он. — Обоим!

 

ГЛАВА ВТОРАЯ

20–23 ноября

Несколько последующих дней прошли в лихорадочной подготовке к предстоящей поездке в Антарктику. С теплой одеждой проблем не возникло, так как ее накопилось немало после командировок в Сибирь и на Аляску, а вот с остальным пришлось изрядно повозиться. Первым делом Майкл навестил стоматолога, у которого пережил несколько тревожных минут, опасаясь, как бы его полярная эпопея не закончилась прямо в зубоврачебном кресле, не успев толком начаться.

— У вас на правой верхней челюсти не до конца выросший зуб мудрости, — сообщил ему доктор Эдвардс. — В будущем он может доставить вам серьезные неприятности.

— Он меня совсем не беспокоит.

— И все-таки на вашем месте я…

— Сейчас никак не могу. На заживление потребуется время, а его у меня нет.

— Ну, как знаете, только потом не говорите, что я вас не предупреждал, — ответил доктор Эдвардс.

— Обещаю. Мне всего лишь надо, чтобы вы поставили подпись в санитарном свидетельстве для ННФ.

Доктор Эдвардс нацепил на нос трифокальные очки и склонился над формуляром свидетельства.

— Удивительно, за двадцать лет врачебной практики ни разу не видел подобных документов!

— Как и я. — Майклу не терпелось получить заветную подпись.

— Гм… Антарктика? — Дантист продолжал с интересом изучать санитарное свидетельство.

— Ага.

— Завидую вам. Будь у меня время, сам бы с удовольствием отправился в путешествие, — мечтательно произнес он, словно речь шла об увеселительной поездке в Акапулько.

У Майкла из головы все не выходил невезучий Крэбтри.

Врач в последний раз взглянул на только что сделанный рентгеновский снимок, все еще висящий на негатоскопе.

— Пожалуй, кроме оставшегося зуба мудрости, проблем у вас я не вижу…

С этими словами он наконец вытащил ручку из нагрудного кармана и нацарапал подпись над обозначенной точками линией. Ассистент не успел убрать у Майкла с груди бумажный «слюнявчик», как тот был уже на ногах.

Дальше по списку шел терапевт. Пришлось пройти подробнейшее обследование, в результате которого на руки Майклу выдали целую кипу бумажек. Количество физических травм, полученных за последние годы — вывих плеча, несколько разорванных сухожилий и поломанных костей, — было куда больше, чем выпадает на долю обычного человека, однако, принимая во внимание специфику его работы, которая часто сопровождалась посещением опасных мест, можно было считать, что он еще легко отделался. Терапевт не нашел ничего серьезного, к чему стоило бы придраться, поэтому, прежде чем поставить подпись в разрешительных документах, поинтересовался лишь одним:

— Каково ваше психологическое состояние? Посещаете врача, к которому я вас направил?

Этой темы Майкл опасался сильнее всего.

— Все в порядке. Она прописала мне лексапро, и препарат здорово помогает. — По правде говоря, Майкл сильно сомневался, что от антидепрессанта был хоть какой-то толк. — Думаю, для меня лучше на какое-то время уехать из города и окунуться в работу, — добавил он со всей искренностью, на какую только был способен.

Терапевт купился.

— Согласен, — подтвердил он, выводя подпись под документом. — И от души завидую.

Майкл никогда бы не подумал, что столько людей лелеют мечту побывать в Антарктике.

Впрочем, ему предстояло еще одно испытание — последнее и самое трудное.

Уже за обедом с Гиллеспи Майкл понял, что оно неизбежно, и с тех пор всячески старался его оттянуть, выискивая для этого все новые и новые поводы. Он с головой ушел в подготовку к путешествию: съездил на почту и приостановил договор на доставку корреспонденции, договорился с соседом, чтобы тот присматривал за домом и включил отопление, если ударят морозы, провел несколько часов в магазине электроники, где купил батарейки, флэш-карту, штатив-треногу и фотообъективы. Разумеется, этого добра у Майкла и так хватало, но, отправляясь к черту на рога, где невозможно заменить забарахливший экспонометр или раздобыть расходные материалы, он решил подстраховаться на случай форс-мажора. В каком-то смысле вся эта вынужденная гонка со временем была Майклу на руку: он наконец-то сумел отвлечься от мрачных мыслей и на короткий период перестал терзаться угрызениями совести. Удалось сосредоточиться на чем-то другом, на событии, которое вот-вот должно с ним произойти. Сосредоточиться на будущем.

Но Майкл все равно держал в уме последний пункт в списке дел, и вот теперь настал момент, когда откладывать его выполнение больше было нельзя. Он отправился в региональный госпиталь Такомы.

В реанимационное отделение.

Туда, где ему не были рады.

По пути Майкл мысленно готовился к новой порции обвинений в свой адрес. В палате Кристин почти всегда дежурил кто-то из ее родителей, а иной раз и оба. Может, хоть в обеденный час удастся избежать встречи с ними.

— Рада вас видеть, мистер Уайлд. Уверена, Кристин будет приятно ваше присутствие, — сказала медсестра, пока он расписывался в журнале регистрации посещений.

Он шел по коридору и гадал, что могут значить слова медсестры. Кристин не выходила из комы уже несколько месяцев. Более того, если верить докторам, Кристин вообще никогда не выйдет из комы. Падение произошло со слишком большой высоты, отсрочка начала лечения слишком затянулась, и инсульт стал слишком обширным. В сущности, Кристин мертва.

От нее осталось лишь то, что он сейчас видел перед собой, — опутанная трубками неподвижная телесная оболочка, зажатая между попискивающими мониторами. Кристин сделалась такой худой, что почти потерялась под бледно-голубым одеялом. Некоторое время Майкл помялся у стеклянной перегородки, вглядываясь в Кристин сквозь просвет в жалюзи. Глаза закрыты, лицо безмятежно, а белокурые волосы (которые ей регулярно мыла мать) каскадом стекают с подушки. Только кожа на некогда опаленном солнцем лице стала бледной и пятнистой, особенно вокруг рта и носа — слишком часто ей вставляют и вынимают трубки и прочие медицинские инструменты.

По счастью, никого из членов ее семьи в палате не было. Майкл расстегнул на парке молнию и вошел, однако тут же остановился, услышав голос:

— Здравствуй, незнакомец.

Майкл остолбенел — в первую секунду ему померещилось, будто с ним заговорила сама Кристин. Обернувшись, он увидел ее сестру Карен — та, подобрав ноги, сидела в кресле в углу.

— Не хотела тебя напугать, — сказала Карен. На коленях у нее лежала увесистая книга — видимо, один из учебников по юриспруденции.

Карен до боли напоминала старшую сестру. Между ними всегда было большое сходство — те же проницательные голубые глаза, те же ровные белоснежные зубы и растрепанные белокурые волосы. И манера речи у них почти не отличалась: все, что они говорили, звучало с оттенком иронии и несло скрытый подтекст.

— Привет, Карен.

Он никогда не умел поддержать с ней разговор; впрочем, беседовали они не часто. В отличие от Кристин, чья кипучая энергия не позволяла ей засиживаться дома, тихая прилежная студентка Карен только и делала, что корпела над учебниками и лекционными записями — стол в гостиной был завален ими постоянно. Майкл обычно перебрасывался с ней несколькими словами, когда заходил к Кристин, однако его не покидало ощущение, что попытками завязать разговор он лишь отвлекает девушку от более важных дел.

— Как она? — Идиотский вопрос, конечно, но ничего другого ему на ум не пришло.

Карен слабо улыбнулась — слегка вздернутый правый уголок рта напоминал улыбку Кристин — и ответила:

— Да так же. — В голосе сквозили нотки обреченности. — Родителям приятно знать, что рядом с Кристин постоянно кто-то из семьи, вот я и предложила посидеть с ней, пока они в закусочной.

Майкл кивнул и посмотрел на руку Кристин, безвольно лежащую на одеяле. Ее пальцы, похоже, стали еще более тонкими и хрупкими, чем раньше; к правому указательному пальцу был прищеплен небольшой черный датчик, передающий сигналы на монитор.

— У нее уже целую неделю нет судорог, — сообщила Карен. — Не знаю, хороший это знак или нет.

«Интересно, что она считает хорошим знаком?» — подумал Майкл. Кристин — настоящая Кристин, живая Кристин, Кристин, которая мечтала покорить с ним все горы и облазать все леса, — не вернется никогда. Тогда на что они надеются? На знак, указывающий, что даже машины не способны до бесконечности поддерживать Кристин в подвешенном состоянии, и она начинает окончательно угасать?

— Ничего, если я на кровать сяду?

— Располагайся.

Майкл осторожно присел на краешек койки и положил руку на руку Кристин. На ощупь она казалась такой хрупкой, словно он держал в руках скелет птицы.

— Учебник юриспруденции? — спросил Майкл, кивком указывая на тяжелый талмуд, все еще покоящийся у девушки на коленях.

— Федеральное гражданское законодательство и реформы. — Карен с глухим хлопком закрыла книгу. — Скоро по ней художественный фильм снимут.

— С Томом Крузом в главной роли?

— Если не ошибаюсь, с Уилфордом Бримли.

Неожиданно в палату вошла санитарка, вытащила из мусорной корзины пластиковый мешок и бросила в большой контейнер на колесиках, стоящий в коридоре. Когда она удалилась, Карен сказала:

— Мне приятно снова тебя здесь видеть. Как дела?

— Да так себе, понемногу. — Он отлично понимал, что стоит за вопросом Карен — она, как и все окружающие, знала, что несчастный случай его здорово подкосил. — Решил вот заглянуть перед отъездом.

— О, и куда?

— В Антарктику. — Даже Майклу еще непривычно было произносить это слово.

— Ух ты! По заданию редакции, надо полагать?

— Ага. «Эко-Туризм» направляет. Они буквально на днях пробили разрешение. Буду месяц работать на небольшой станции в районе полюса.

Карен положила книгу на пол рядом с креслом.

— Кристин тебе позавидовала бы.

Майкл невольно бросил взгляд на Кристин. Ее лицо, разумеется, не выдавало ни малейших признаков эмоций, да и вообще жизни. Всякий раз, когда он находился в палате, его раздирали противоречивые чувства — как вести себя в этих стенах? Как если бы Кристин присутствовала, слышала и слушала все, что вокруг нее происходит и говорится, или как если бы ее здесь нет? Первый вариант отдавал неискренностью, а второй звучал как приговор.

— Кстати, у Крисси была пара книг про Антарктику, — сказала Карен. — Они до сих пор стоят на полке в ее комнате. «Экспедиция Эрнеста Шеклтона» и еще что-то подобное. Если хочешь, возьми их себе — думаю, Кристин была бы только рада.

Начинают раздавать ее личные вещи… А ведь она все еще здесь. Или не здесь? В каком все-таки мире она пребывает? — гадал Майкл. Возможно ли, что у Кристин осталась частичка сознания — невидимая материя, парящая где-то там, в неведомом информационном поле вселенной?

— Спасибо, я подумаю.

— Только учти: родители продолжают верить, что Кристин когда-нибудь вернется домой и все станет, как прежде.

Майкл кивнул. В вопросе перспективы выздоровления они придерживались единого мнения, хотя обычно и не высказывали его вслух. Обоим был прекрасно известен медицинский диагноз, и оба давно с ним смирились. Более того, Карен однажды увидела результаты сканирования мозга сестры, на котором черным — очень подходящий цвет! — была отображена обширная область, успевшая атрофироваться за время комы. Увиденное она описала Майклу как «погруженную во мрак деревушку со слабо освещенными крохотными оконцами всего в паре-тройке домов». Но и этот свет с каждым днем тускнел. Рано или поздно тьма поглотит все.

Из коридора послышался раскатистый голос отца Кристин, приветствующего медсестер на входе в отделение — он был самым успешным автодилером в Такоме и к каждому относился как к потенциальному клиенту. Майкл встал с кровати и переглянулся с Карен; оба понимали, что сейчас должно произойти, но предотвратить это уже не могли.

Войдя в палату и увидев Майкла возле кровати дочери, мистер Нельсон остановился так внезапно, что сзади на него налетела жена. Карен также поспешила встать, готовясь в случае необходимости оказать Майклу поддержку.

— Я ведь просил тебя больше здесь не появляться! — пошел в атаку отец Кристин.

— Майкл просто зашел попрощаться, — вступилась за него Карен, вставая между ними. — Он уже уходит.

Держа в руках пакет с остатками завтрака, из-за спины мужа выплыла миссис Нельсон. Майкл до сих пор так и не понял, какого мнения она придерживается на его счет. Мистер Нельсон, тут уж Майкл не сомневался, винил в несчастном случае именно его; с другой стороны, отец Кристин косо смотрел на любого, из-за кого дочь волей-неволей отдалялась от семьи. Что касается миссис Нельсон, то ей редко когда удавалось произнести больше трех слов, прежде чем муж обрывал ее и начинал говорить сам, поэтому судить, что думает мать, было трудно.

Единственным его верным союзником, по мнению Майкла, оставалась Карен.

— Он пришел всего несколько минут назад, — сказала она. — Кристин только обрадовалась бы его визиту.

— Никому не известно, чего хочет Крисси…

Майкл отметил, что мистер Нельсон непроизвольно заговорил о дочери в настоящем времени.

— …зато мне известно, чего хочу я, — продолжал отец, — и что хочет мать. Мы хотим, чтобы девочка пребывала в покое и выздоравливала, а не думала о том, что произошло. Подобные переживания только замедлят процесс восстановления.

— Я пришел сюда не для того, чтобы лишний раз вас расстраивать, — осмелился заговорить Майкл, — и мне жаль, что вы так считаете. Я зашел попрощаться и уже ухожу.

Он обернулся бросить взгляд на Кристин — безмолвную и неподвижную, как статуя, — бочком протиснулся мимо ее отца, который, загораживая ему путь к выходу широкими плечами, не удосужился отступить в сторону хотя бы на дюйм. На мгновение Майклу показалось, что в глазах угнетаемой собственным мужем миссис Нельсон он уловил проблеск сочувствия.

На полпути к выходу из отделения он услышал за спиной быстро приближающиеся шаги. Это была Карен — и угораздило ее быть настолько похожей на сестру! Она схватила его за рукав.

— Я знаю, что Кристин уже нет с нами, и ты это прекрасно знаешь, но мои родители все еще верят…

— Я понимаю.

— Если ты правда хочешь забрать те книги…

— Спасибо, подумаю, — ответил он, хотя и был уверен, что не заберет. И еще он был уверен, что, говоря про книги, Карен имела в виду и кое-что другое.

Мимо них, громыхая контейнером для мусора, прошла санитарка.

— Слушай… если все-таки какая-то часть Крисси продолжает жить, — проговорила Карен, — я знаю, что твой визит был ей приятен.

В глазах девушки заблестели наворачивающиеся слезы.

— Я знаю, ты действительно ее любил, и я тоже ее любила, — произнесла она и смущенно добавила: — Ну разве за исключением того случая, когда она стащила у меня коньки и расколола лезвие. — Она хихикнула, отпуская рукав его куртки. — А еще я знаю, что Кристин наверняка попросила бы меня пожелать тебе счастливого пути. Будь осторожен.

Майкл улыбнулся:

— Обещаю.

— Ну а что?! — воскликнула она с жаром в голосе. — Я серьезно. Береги там себя.

Чтобы успокоить Карен, Майкл приобнял ее за плечи.

— Торжественно клянусь ни при каких обстоятельствах не снимать рукавицы и держать уши в тепле.

Она мягко его оттолкнула.

— Если нарушишь обещание, Крисси будет очень тобой недовольна… как и я.

— Мне бы этого не хотелось.

— Вот-вот. Так что смотри!

— Карен! — крикнул мистер Нельсон, высунув голову из двери палаты. — Мама хочет с тобой поговорить.

Девушка прикусила губу.

— Карен, иди сюда немедленно!

Майкл напоследок погладил ее по плечу, повернулся и пошел к выходу. Когда он миновал стол регистрации, медсестры не сказали ему ни слова.

 

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1889

Зелень… Буйная, отдающая изумрудным оттенком зелень.

Вот что ей грезилось.

Зеленая трава на пастбищах Йоркшира.

Зеленые листья деревьев в солнечный день в Риджентс-парке.

Зеленое сукно бильярдного стола в клубе на Пэлл-Мэлл. (Женщинам возбранялось в него заходить, но Синклеру однажды удалось прошмыгнуть с ней мимо швейцара и незаметно провести в клуб, поднявшись по служебной лестнице.)

Зеленые воды пролива Босфор…

Пока ее окружала зелень, она чувствовала себя счастливой. Вспоминала ароматы лугов, среди которых провела детство… влажную траву, колышущуюся на легком летнем ветерке, пасущихся на ней коров с черными и белыми пятнами… плавные склоны холмов, на которые спускаются сумерки… солнце, сверкающее, как папины золотые карманные часы…

Вспоминала фактуру листьев — ровных и гладких, словно натертых воском, — на деревьях в городском парке, в котором гуляла во время дневных перерывов в больнице. Отлучаться разрешалось лишь на полчаса, но это время — и если ветер дул в направлении Темзы — она использовала, чтобы сделать глоток свежего воздуха; воздуха, в котором не витал запах ни крови, ни морфина, ни того и другого одновременно. Иной раз, перед тем как возвращаться в палаты, она срывала несколько листочков, приятно пахнущих цветов и рассовывала их по карманам своего больничного халата…

Зеленый оттенок моря… До отправки в Турцию ей еще никогда не доводилось видеть море. Она всегда представляла его синим или по крайней мере серым — на всех виденных ею картинах море имело именно такой цвет, — но, глядя с палубы на волнующуюся поверхность воды, она была удивлена тем, что океан отдает зеленым, словно тусклая патина на статуях в Королевском музее (Синклер сводил ее туда незадолго до переброски их полка)…

Но вот ее грезы в конце концов оборвались… как обрывались и прежде… и сердце вновь стиснула рука холода. Ей пришлось приложить усилия, уже в который раз, чтобы снова погрузиться в мир, полный зеленых красок, найти утешение в коконе собственных воспоминаний… растопить ледяную руку, которая проникла ей под одежду и до костей сковала льдом. Этот путь она проходила тысячу раз и очень боялась, что придется пройти его еще многократно, перед тем как проснуться… освободиться от этого странного состояния забвения, в котором она оказалась, словно в ловушке…

 

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

24 ноября, 10.25 утра

Едва Майкл заметил невысокого рыжеволосого парня, спускающегося по трапу самолета в Сантьяго, как сразу смекнул, что тот ученый. В ученых есть что-то такое, что с головой выдает их принадлежность к миру науки, хотя Майкл и сам не мог толком понять, что же именно. Дело тут вовсе не в очевидных признаках профессии, как, например, запах формальдегида или транспортиры, торчащие из всех карманов, а скорее — в глазах, одновременно отрешенных и пытливых. Майкл много ученых повидал во время подготовки фоторепортажей и статей о природе. Они словно живут параллельно в двух мирах, одновременно и принадлежа и не принадлежа к сообществу людей. Усиленные попытки некоторых из них слиться с толпой к успеху не приводят. Это навело Майкла на мысль о сходстве ученых с большим косяком солнечных окуней, которых он фотографировал под водой на Багамах: все рыбы в целях безопасности пытались сместиться в центр стаи, но отдельных особей по каким-то причинам внутрь не пускали, и они постоянно оставались на периферии.

Естественно, такие рыбы первыми попадают на зуб хищникам.

Чтобы скоротать время перед посадкой на стыковочный рейс до Пуэрто-Вильямса, Майкл, волоча за собой здоровенную дорожную сумку, отправился в переполненное людьми кафе. Рыжеволосый парень сидел в одиночестве за столиком в углу и, наклонившись вперед, всматривался в экран ноутбука. Майкл подошел ближе и увидел, что тот изучает какую-то сложную карту, испещренную цифрами, стрелочками и пересекающимися линиями. На взгляд Майкла, карта имела отношение к топографии. Он успел поглазеть всего пару секунд, прежде чем парень на стуле резко обернулся; у него было узкое лицо с довольно мелкими чертами и светло-рыжие брови под стать волосам. Рыжий смерил Майкла взглядом, затем произнес:

— Думаю, здесь вы не найдете для себя ничего интересного.

— Как знать, — ответил Майкл, приблизившись. — Я не хотел вам мешать. Просто слоняюсь в ожидании стыковочного рейса на Пуэрто-Вильямс.

Уловка сработала.

— Как и я, — ответил парень.

— Не возражаете, если я присяду? — спросил Майкл, пододвигая к столику стул — единственный свободный стул во всем кафе.

Он опустил на пол дорожную сумку, пропустив ногу сквозь лямку (привычка, которую он выработал за время многочисленных ночных поездок за границу), протянул руку и представился:

— Майкл Уайлд.

— Дэррил Хирш. Так, значит, Пуэрто-Вильямс… Конечная цель путешествия? — Хирш еще пару раз щелкнул по клавишам и закрыл ноутбук. Затем задумчиво посмотрел на Майкла, как будто оценивал, что за незнакомец свалился ему на голову. — Надеюсь, вы не секретный правительственный агент? Потому что если вы действительно из службы разведки, то выполняете просто чудовищную работу.

— Откуда вдруг такие мысли? — рассмеялся Майкл.

— Потому что я — ученый, и еще потому что мы живем в эпоху идиотов. Могу сказать лишь одно: вы следите за мной, чтобы удостовериться, что я не собираю доказательства теории глобального потепления, несмотря на всю его очевидность. Ледяные шапки тают, полярные медведи вымирают, а теория «Разумного начала» как будто специально создана для идиотов. Так что вперед — можете арестовать меня прямо сейчас.

— Расслабьтесь. Вы рассуждаете как параноик, если вас не смущает такая формулировка.

— Тот факт, что человек — параноик, отнюдь не означает, что за ним на самом деле не следят, — заметил Дэррил.

— Вполне логично, — согласился Майкл. — Но мне нравится думать, что я один из хороших парней. Я работаю в журнале «Эко-Туризм». Пишу статьи, делаю фоторепортажи. Сейчас вот направляюсь в Антарктику, чтобы создать материал о жизни на одной из научно-исследовательских станций.

— На какой именно? Там добрая дюжина стран понатыкала свои базы, чтобы застолбить место.

— Станция Адели. Она чуть ли не ближе всех расположена к полюсу.

— Гм… Я тоже… — изрек Хирш, переваривая новость. Кажется, он все еще пребывал в плену подозрений относительно Майкла. — Очень любопытно. Значит, вы — журналист, — протянул он, задумчиво постукивая пальцами по крышке ноутбука.

Во взгляде Дэррила промелькнуло уже знакомое Майклу выражение; он видел его бессчетное количество раз. Стоило людям узнать, что Майкл журналист, как в глазах у них сначала отражалось легкое удивление, затем оно сменялось одобрением, а чуть позже — спустя какую-то наносекунду — и вовсе восторгом от мысли, что собеседник может сделать их знаменитыми. Ну, или как минимум упомянуть в статье.

— Здорово, — заявил Хирш. — Вот так совпадение. — С напускной небрежностью ученый снова раскрыл ноутбук и нажал несколько клавиш. — Позвольте мне кое-что вам показать. — Он развернул к Майклу компьютер, на мониторе которого красовалась та же самая запутанная карта. — Это рельеф континентального шельфа подо льдами вокруг станции Адели. Границы шельфа простираются до этих пор, а вот здесь, — он ткнул в экран пальцем с обкусанным ногтем, — дно круто уходит вниз и переходит в то, что мы называем «абиссальной равниной». Во время нынешней экспедиции мне предстоит погрузиться примерно на двести метров в океан. Я морской биолог, чтобы вы знали. Из Вудсхоулского океанографического института. В основном занимаюсь нототениями — антарктическими ледяными рыбами, — но также изучаю липарисов, бельдюгу и макрурусов. Вам ведь знакомы все эти названия?

Майкл поддакнул, но про себя был вынужден признать, что его познания в этой области не выдерживают никакой критики.

— …и как у них протекают обменные процессы в необычайно суровых условиях. Пожалуй, во время исследований я мог бы сделать великолепные фотографии. Эти существа фантастически адаптированы к жизни в своих экологических нишах и, по крайней мере на мой взгляд, необычайно красивы. Хотя многие люди, полагаю, не разделяют мою точку зрения — наверное, просто потому, что внешний вид существ поначалу кажется абсолютно непривычным…

Хирша было не остановить — он говорил буквально на одном дыхании. Майкл, уставившись на чашку эспрессо, подумал, что для подсчета количества вдохов и выдохов, которые произвел его новый знакомый за время тирады, хватило бы и пальцев одной руки.

— …и многие независимо от крохотных размеров и простого строения являются полноценными представителями мира паразитов; во всем — от анальных желез до зрительного тракта…

Он рассказывал с таким воодушевлением, словно описывал захватывающие аттракционы в парке развлечений.

— Как вы знаете, для собственного выживания паразитам необходимо, чтобы хозяин, которого они медленно пожирают, был, в свою очередь, съеден кем-то другим.

Интересно, в светских беседах он тоже рассказывает о глистах?

— К примеру, вам известно, что личинка скребня-акантоцефалана, гнездящаяся в бокоплаве, преднамеренно сводит своего хозяина с ума?

— Нет, — признался Майкл. — А с какой целью?

— Для того чтобы хозяин покинул место укрытия — обычно бокоплавы прячутся под камнями — и безрассудно выбрался на открытое место, где он наверняка станет жертвой рыбы.

— Поверить не могу!

— Не волнуйтесь, как только прибудем на базу, своими глазами все увидите, — заверил его Дэррил. — Захватывающее зрелище.

Было ясно, что собеседник вот-вот снова пустится в пространные рассуждения о том, сколько еще открытий чудных ожидает человечество на дне океана. Но тут объявили — сначала на испанском, затем на английском, — что пассажиры, отправляющиеся в Пуэрто-Вильямс, могут проследовать на посадку.

Хирш тарахтел без умолку, и когда они шли по холодному, продуваемому всеми ветрами летному полю, и когда поднимались по ступенькам невысокого трапа на борт турбовинтового самолета. При входе коротышке-ученому даже не пришлось пригнуться, тогда как Майкл был вынужден чуть ли не пополам сложиться, чтобы не удариться головой о верхний косяк дверного проема. В салоне было всего десять мест, по пять с каждой стороны, к тому же все пассажиры были облачены в толстые пуховики, парки, сапоги, перчатки и шапки, так что лететь предстояло в тесноте. Говорили попутчики или по-испански, или по-португальски. Дэррил Хирш занял место по соседству с Майклом, но как только пилот запустил двигатели и начал выруливать на взлетную полосу, гул винтов враз положил конец попыткам ученого продолжить научный монолог. Обоим приходилось буквально орать, чтобы собеседник, сидящий через узкий проход, мог расслышать хоть слово.

Майкл пристегнул ремень и выглянул в маленький круглый иллюминатор. Из-за сильного встречного ветра при взлете возникли небольшие проблемы, однако как только самолет оторвался от земли и набрал высоту, он быстро изменил курс, перевалил через остроконечную горную гряду и направился вдоль тихоокеанского побережья на юг. При взлете у Майкла было чувство, словно его желудок остался там, на земле; спустя пару минут все вернулось на свои места. Далеко внизу виднелись набегающие волны, белые гребни которых то и дело срывало резкими порывами шквалистого ветра. Самолет направлялся в сторону самого ветреного да к тому же самого сухого, холодного и безжизненного места на планете. День клонился к вечеру, но Майкл знал, что светло будет круглые сутки — летом в этих широтах солнце вообще не садится. Сейчас оно висело над горизонтом с северной стороны, похожее на серовато-бледную монету, и окутывало все приглушенным светом, который временами то разгорался ярким огнем, то тускнел, когда солнце скрывалось за грозовыми тучами. В ближайшие недели и месяцы ночами солнце будет медленно курсировать по небосводу, окажется в зените в день летнего солнцестояния 21 декабря, а окончательно скроется за горизонтом лишь в конце марта. С этого момента в свои права вступит луна, которая и станет править ночным небом.

Майкл желал запомнить каждую деталь путешествия, однако бороться со сном становилось все труднее и труднее. Из-за бесконечных перелетов — из Такомы в Лос-Анджелес, из Лос-Анджелеса в Сантьяго, а теперь из Сантьяго в Пуэрто-Вильямс, самый южный город на Земле, — ему казалось, что он в пути целую вечность. Майкл опустил пластиковую шторку на иллюминаторе и закрыл глаза. В самолете было тепло, пожалуй, даже слишком, поэтому ногам в туристских ботинках стало жарко. Майкл откинулся назад в неудобном кресле — он явственно ощущал, как, продавливая тонкую матерчатую обивку сиденья, ему в поясницу упираются колени сидящего за ним пассажира, — и провалился в сон. Монотонный гул двигателей, кабина пилотов в нескольких шагах, не меняющийся свет…

Как и прежде, он начал грезить о Кристин — почему-то в сознании всплыло то время, когда они были счастливы вместе, сплавлялись на каяках по рекам Орегона, летали на водных парашютах на Юкатане, — но чем глубже погружался в забвение, тем более мрачными и гнетущими становились образы. Очень скоро Майкл оказался в странном состоянии полузабытья — он спал и в то же время осознавал окружающую реальность, — во время которого отчаянно пытался укротить поток мыслей и направить его в другое русло. Безуспешно. Он снова видел себя на каменном уступе в Каскадных горах, дрожащим от холода, с Кристин на руках. Он держал ее так крепко, что у него ныли руки, цеплялся ногами за каменную стену так отчаянно, что уже не чувствовал собственных ступней. Он успокаивал ее, говорил, что ее отец будет взбешен, а сестра обязательно скажет, что Кристин — настоящая паникерша. И когда Майкл проснулся оттого, что бортпроводник потряс его за плечо и сообщил, что во время посадки надо находиться в сидячем положении, то обнаружил, что мертвой хваткой держится за рюкзак, а ногами давит в металлическое крепление переднего кресла.

Дэррил давно уже бодрствовал — вот на что способны несколько чашек эспрессо — и улыбался во весь рот.

— Посмотрите в иллюминатор! — прокричал он сквозь гул моторов.

Майкл сел, почесал грубую щетину на подбородке и поднял шторку. В глаза ударил холодный неприятный свет; захотелось закрыть глаза и отвернуться. Однако далеко внизу он увидел самый край южноамериканского континента, сужающийся, словно заостренный мыс туфли, и уходящий почти в никуда — туда, где смыкаются границы Тихого и Атлантического океанов. На самом кончике этой своеобразной туфли чернело крохотное пятнышко.

— Пуэрто-Вильямс! — ликующе проорал Дэррил. — Видите?!

Майкл невольно улыбнулся — парень определенно начал ему нравиться, хотя, чтобы окончательно с ним сжиться, несомненно, потребуется некоторое время. Вместо ответа Майкл одобрительно поднял кверху большой палец.

Пилот выдал на испанском языке несколько инструкций, очевидно, призывая пассажиров привести спинки кресел в вертикальное положение, а затем самолет круто нырнул вниз, устремляясь к длинной остроконечной цепочке темно-бурых гор. В первый момент Майкл решил, что самолет перешел в состояние свободного падения, но тут он различил жужжание выпускаемого шасси и почувствовал, что нос борта немного приподнялся. Рокот двигателей совсем стих, и самолет, как морская птица, стал планировать, снижаясь над гравийной взлетной полосой. Несколько секунд спустя самолет коснулся колесами земли, чуть встряхнув пассажиров, и спокойно покатил в направлении двух ржавых ангаров, убогого здания аэровокзала и диспетчерской вышки, которая, Майкл мог в этом поклясться, кренилась на добрых десять градусов.

Несколько пассажиров зааплодировали, и из кабины вышел пилот.

— Muchas gracias, senoras у senores, у bienvenidos al fin de la tierra, — объявил он.

Для перевода этой фразы Майклу помощник не требовался: «Большое спасибо, дамы и господа, и добро пожаловать на край света».

 

ГЛАВА ПЯТАЯ

24 ноября, 16.15

Бенджамин Парселл, капитан ледокола «Созвездие», начинал терять терпение. Из своей каюты он слышал гул пропеллеров самолета, который доставил двух последних пассажиров судна, однако с тех пор прошел уже битый час. Черт побери, где их носит?! Неужели на то, чтобы добраться от полевого аэродрома до порта, требуется так много времени?! Вряд ли Пуэрто-Вильямс (по последним подсчетам, его население составляет две с половиной тысячи человек) может сильно заинтересовать залетного туриста. «Proa del Escampavia Yelcho» — сохраненный нос парового буксира, который в 1916 году использовался для спасения команды Эрнеста Шеклтона с острова Элефант, — вот и все достопримечательности, какими может похвастать городишко. И не стоит забывать — а Парселл почти десять лет водит ледокол между самыми южными портами Чили и Аргентины, — что между этими двумя странами по-прежнему нет ни намека на дружелюбие и сотрудничество с тех самых пор, как он заступил на службу. Надежного морского сообщения между Пуэрто-Вильямсом в северной части острова Наварино и городом Ушуая на аргентинском побережье пролива не существовало и по сей день.

Он поднялся на навигационный мостик, где сейчас нес службу энсин Галло. Не считая ходового мостика, который располагался на сорок пять футов выше и использовался как наблюдательная площадка для отслеживания приближающихся айсбергов, навигационный мостик был, пожалуй, самой высокой точкой судна. Отсюда великолепно просматривались и порт, и приютившийся на склоне горы городок, и все его окрестности.

В нескольких сотнях ярдов от них, у Muelle Guardian Brito, или у главного причала, был пришвартован норвежский круизный лайнер; из его танцевального зала доносилась мелодия одного из старых хитов — «Королева танцплощадки», что ли? — группы «АВВА».

— Дай-ка мне бинокль, — попросил энсина капитан.

Он скользнул вооруженным глазом вверх по склону горы, в направлении «делового центра» — скопления ремесленных мастерских, универсального магазина и почтового отделения, — выискивая людей, кто походил бы на фотожурналиста или морского биолога. Однако те немногие, что попали в поле зрения, были обычными пожилыми туристами, старательно фотографирующими друг друга на фоне гранитных скал вдали, известных как Зубы Наварино. Случись вам оказаться в одном из самых удаленных мест на планете, вы тоже озаботились бы получением неопровержимых доказательств сего факта, чтобы по возвращении домой предъявить их друзьям и знакомым.

— Как устроилась доктор? — спросил Парселл энсина Галло.

— Отлично, сэр. Никаких жалоб.

— Где вы ее разместили?

— Старшина Клобер предложил отдать доктору Барнс свою каюту, сэр.

Удачно, подумал Парселл. Заполучить спальное место на корабле не так-то просто. Доктором — одним из трех пассажиров от Национального научного фонда, которых он должен был доставить к станции Адели, — оказалась тучная афроамериканка (жировая прослойка станет в Антарктике хорошим подспорьем) с железным характером. Когда она, прибыв накануне, в первый раз приветствовала капитана, он явственно почувствовал, как от ее рукопожатия у него захрустели пальцы. Таких только на полюс и отправлять. Слабакам там не место.

Парселл снова оглядел городок в бинокль и на этот раз наконец заметил двух мужчин, которые смотрели в направлении доков; при этом один из них — невысокий рыжеволосый парень — о чем-то спросил чилийского рыбака. Рыбак кивнул, затем, не выпуская из руки ведро с рыбной прикормкой, махнул в сторону «Созвездия». Второй был высокого роста, с черной шевелюрой, которую яростно трепал ветер (ему вскоре предстоит узнать, что без шапки в этих краях пропадешь); в руках он держал объемистую, видимо, набитую битком дорожную сумку, а за спиной у него висел синий нейлоновый рюкзак, на поверхности которого проступали очертания корпуса ноутбука.

Когда двое мужчин оказались на территории порта, один из них — коротышка — подозвал местного подростка, очевидно, нанимая того в качестве носильщика; паренек погрузил на тележку тяжелый багаж биолога и покатил ее к пирсу.

— Вон они. Тащат свои задницы, — буркнул Парселл. — А ну-ка подбодри их.

Результатом приказа стали два коротких свистка, произведенные ледоколом по команде энсина.

— Отдать швартовы, — скомандовал капитан. — Приготовиться к отплытию.

Пока Майкл тащил свою тяжелую сумку по железобетонному пирсу, он заметил, что по сходням спускается облаченный в белую форменную одежду член экипажа корабля. Судно оказалось значительно больших размеров, чем ожидал Майкл — по его прикидкам, длиной около четырехсот футов, — а на палубе, укрытое огромным брезентовым чехлом, стояло нечто, в чем угадывались формы вертолета. Борта ледокола были почти полностью красными, за исключением широкой косой полосы белого цвета на носу. В кормовой части виднелись гигантские винты. Ледокол проламывает лед корпусом, размышлял Майкл, после чего позади себя крошит его винтами на мелкие куски. Одним словом, судно представляет собой огромный плавающий генератор кубиков льда.

— Доктор Хирш? — крикнул спустившийся моряк. — Мистер Уайлд?

— Точно! — отозвался Дэррил, а Майкл вскинул голову, давая понять, что он и есть мистер Уайлд.

— Старшина Казински. Добро пожаловать на «Созвездие».

Хирш полез за деньгами, чтобы расплатиться с мальчишкой-носильщиком, а Казински тем временем подхватил с тележки багаж и, развернувшись на каблуках, быстро стал подниматься по наклонному трапу.

— Капитан Парселл, — бросил он на ходу через плечо, — приглашает вас сегодня вечером на ужин в офицерской столовой. В семь часов. Оденьтесь, пожалуйста, соответственно.

Ну и что теперь делать, недоумевал Майкл. Как назло забыл захватить смокинг в Антарктику! (По правде говоря, смокинга у него не имелось вообще.)

Мостик, находящийся над головой, на высоте как минимум пятидесяти футов, поражал циклопическими размерами — вширь он был не меньше самого судна; а над ним, закрепленное на конструкции наподобие дымовой трубы, возвышалось нечто вроде марсовой площадки. Вид с нее, наверное, открывался изумительный. По пути к станции Адели надо непременно сделать с той точки несколько снимков широкоугольным объективом.

— Вы будете делить одну каюту в кормовой части, — сообщил Казински. — Я вас провожу. Следуйте за мной.

Пока они шли к узкому трапу, мимо суетливо прошмыгнули несколько матросов; еще несколько человек прогремели по ступенькам где-то над головами. Затем донеслись чеканные команды относительно швартовых, переключения топливных цистерн и непонятная шутка про гидролокатор, которая, впрочем, вызвала у матросов взрыв хохота. Ледокол явно готовился к немедленному отплытию.

— А сколько всего мужчин на борту? — полюбопытствовал Майкл.

— В состав экипажа входят сто два человека. Службу несут как женщины, так и мужчины, сэр.

Майкл понял, что дал маху. Он пока не увидел здесь ни одной женщины, но раз Казински говорит, значит, они на борту есть. И словно в доказательство слов старшины, из люка внезапно появилась высокая стройная женщина в форменной одежде с зажатым под мышкой планшетом; Казински моментально встал по стойке «смирно» и отдал ей честь.

Женщина ответила на приветствие, после чего протянула руку Хиршу.

— Должно быть, вы доктор Хирш. Капитан-лейтенант Хили — Кэтлин Хили. Офицер управления. — Весь ее внешний вид говорил о решительности характера и стремлении к рационализму; даже каштановые волосы, выбивающиеся из-под фуражки, были коротко подстрижены исключительно из соображений практичности. — А вы, надо полагать, журналист? — обратилась она к Майклу. — Я видела ваше имя в утреннем рапорте, но, к сожалению, забыла его.

Майкл представился и добавил:

— Рад оказаться на вашем корабле.

— Мы ждали вас.

И тут до Майкла вдруг дошло, что они с Хиршем своим опозданием задержали отплытие ледокола.

— Вы последние из пассажиров, кого мы принимаем на борт по договоренности с ННФ, — сообщила Хили.

— А что, есть и другие? — заинтересовался Хирш.

— Только один. Доктор Шарлотта Барнс. Она прибыла два дня назад.

Высоко над головой раздался еще один протяжный свисток, от которого зазвенело в ушах. Мимо пулей промчались три матроса, и почти сразу же палубу сотрясла вибрация запустившегося правого двигателя.

— Прошу меня извинить…

Майкл кивнул, и капитан-лейтенант зашагала прочь, на ходу то направо, то налево громко отдавая приказы.

— Сюда, — махнул Казински, скрываясь в люке.

Майкл пропустил Хирша вперед и нырнул следом. Коридор оказался таким тесным, что маневрировать в нем с огромным баулом было весьма затруднительно — особенно учитывая, что внутри находилась целая куча фотографической техники, тщательно упакованной с целью защиты от повреждений. Фотокамера и аксессуары покоились в металлических кейсах в самом центре сумки, а дополнительной защитой им служила толстая зимняя экипировка, которой они были обмотаны для пущей надежности. Как результат, сумка стала чертовски тяжелой.

— «Созвездие», — рассказывал Казински, — один из самых крупных ледоколов в составе флота береговой охраны и приводится в движение полудюжиной дизельных установок и тремя газовыми турбинами. Емкости хранят более миллиона галлонов топлива. В предельных режимах работы силовые установки способны развивать мощность в семьдесят пять тысяч лошадиных сил, а само судно может делать семнадцать узлов. Предельный угол бортовой качки в открытом море — девяносто градусов.

Майкл невольно попытался представить, каково оно оказаться в подобных условиях. В Новой Шотландии ему доводилось испытывать на себе ярость стихии, а на Багамах его однажды застиг тропический ураган, но вот в шторм на ледоколе в антарктических водах он еще ни разу не попадал.

— И каковы шансы? — спросил Хирш. — Я имею в виду качку с креном в девяносто градусов.

Что-то в интонации ученого подсказывало Майклу, что тот не горел желанием испытать на себе прелести антарктического шторма.

— Заранее не предугадаешь, — ответил Казински и предупреждающе добавил, переступая границу очередного люка: — Осторожно, не споткнитесь. Летом в здешних широтах море гораздо спокойнее, чем зимой, но все-таки это мыс Горн. Тут может произойти все, что угодно.

Они спустились еще ниже по короткому металлическому трапу и, к удивлению Майкла, вдруг попали в помещение, начисто лишенное иллюминаторов. На потолке холодным светом помигивали флуоресцентные лампы. Здесь, ниже ватерлинии, воздух казался более затхлым и сырым. По мере того как трое мужчин продолжали спускаться в кормовой отсек, вибрация палубы под ногами ощущалась все отчетливее. Как и шум силовой установки.

— На месте, — сообщил Казински и, пригнувшись, зашел в каюту. — Дом, милый дом.

Когда Майкл с Дэррилом вошли следом за старшиной внутрь, выяснилось, что троим одновременно находиться в тесной каюте почти невозможно. Вдоль каютных переборок по обеим сторонам тянулись узкие койки, аккуратно заправленные полосатыми шерстяными одеялами, а между ними располагался откидной металлический столик, прикрученный к стене. Сейчас он был опущен. Освещение обеспечивала единственная лампа над головой, ярко светившая сквозь матовый круглый плафон. Кроме того, в каюте была фанерная дверь, которая, как Майкл сразу смекнул по запаху плесени, вела в гальюн.

— Каюта «люкс»? — пошутил он.

Казински рассмеялся:

— Да, сэр. Используется исключительно для размещения почетных гостей.

— Мы ее берем.

— Верное решение. На самом деле это последние свободные апартаменты на борту, сэр.

К счастью, Дэррил тоже не имел ничего против каюты. Как только Казински ушел, он расстегнул одну из сумок и начал вынимать из нее вещи, сваливая их на койку справа.

— Послушай, — сказал он Майклу, вдруг на секунду застыв. — Ничего, если я займу это место?

Майкл помотал головой.

— Пожалуйста! — Он стащил с плеча саквояж и плюхнул его на кровать слева. — Но если ночью нам тихонько подложат на подушки шоколадки, чур, ты мою не трогаешь.

Пока Дэррил распаковывал вещи, Майкл извлек цифровой «Кэнон S80», наиболее удобную широкоугольную камеру класса «навел — снял», и поднялся на верхнюю палубу. «Созвездие» уже покинуло док и медленно шло на юго-восток по проливу Бигля, названному так в честь корабля «Бигль» ВМС Великобритании — того самого судна, которое в 1834 году зашло в эти воды во время кругосветной экспедиции с участием Чарльза Дарвина. Температура воздуха была вполне сносной, примерно тридцать шесть — тридцать семь градусов по Фаренгейту; поскольку корабль пока оставался под относительной защитой окружающих гор, ветер дул слабо. В общем, Майкл мог сделать несколько снимков, не надевая толстые перчатки и некоторое время не беспокоясь о том, что пальцы на холоде занемеют. Конечно, он скорее всего не включит эти фотографии в статью, но ключевые этапы путешествия запечатлеть важно. Когда дело доходило непосредственно до создания текстового материала, фотографии служили хорошим подспорьем памяти. Его уже давно не удивлял тот факт, что некоторое вещи, которые по памяти представляются ему определенным образом, на фотографиях выглядят совершенно иначе. Разум способен на самые невероятные трюки.

Порт остался далеко позади, и теперь судно шло вдоль каменистой береговой линии, местами поросшей бледно-зелеными мхами и лишайниками. Продуваемая всеми ветрами страна некогда была заселена патагонскими индейцами; Фердинанд Магеллан окрестил эти земли «Tierra del Fuego», или Огненная Земля, после того как в 1520 году во время поисков прохода на запад увидел на склонах бесплодных холмов многочисленные огни индейских костров. Теперь название не внушало ни благоговейного ужаса, ни ощущения тепла, да и от самих патагонских индейцев, конечно, не осталось и следа — кого-то согнали с земель европейские колонисты, кого-то выкосили завезенные ими болезни. Единственными живыми существами на берегу, каких смог увидеть Майкл, были белоснежные буревестники. Некоторые птицы деловито прохаживались по острому, изрезанному ветрами и водой подножию утеса, другие сидели в гнездах в расселинах скал и кормили птенцов. Когда пальцы у Майкла закоченели настолько, что управляться с камерой стало невозможно, он сунул ее назад в парку, застегнул карман на молнию и, облокотившись о леер, стал просто созерцать.

От рассекаемой носом корабля бурлящей темно-синей воды внизу веяло ледяным холодом. Майкл просматривал литературу про Антарктику с того самого момента, как Гиллеспи дал ему задание, поэтому знал, что отсутствие льдин на воде — явление временное. Как только ледокол покинет пролив Бигля и войдет в пролив Дрейка — возьмет курс на мыс Горн, — они окажутся в самых суровых водах на планете. Даже сейчас, летом, в Южном полушарии айсберги постоянно представляют серьезную угрозу. Но по правде говоря, Майкл с нетерпением ожидал их появления. Фотографирование айсбергов и глетчеров, умение передать тончайшие цветовые нюансы их поверхности, которые варьируют от оттенков ослепительно белого до насыщенного лилового, было для Майкла как художественным, так и техническим вызовом.

Он простоял у борта довольно долго, прежде чем заметил у леера еще одного пассажира — чернокожую даму с косичками, закутанную в длинную зеленую куртку. Интересно, сколько времени она тут уже находится? Женщина стояла от него шагах в двадцати и возилась с фотоаппаратом. С этого расстояния Майклу судить было трудно, но ему показалось, что в руках она держит «Никон» с 35-миллиметровой пленкой. Увидев, что пассажирка наводит камеру на воду — на поверхность как раз вынырнули две гладкие черные головы сивучей, блестящие, как шары для боулинга, — Майкл крикнул:

— Трудновато снимать с движущегося корабля, верно?

Она обернулась, и Майкл увидел широкое лицо с высокими скулами и изогнутыми бровями.

— Да, это вечная проблема. Сама не знаю, зачем мучаюсь.

Держась одной рукой за леер, чтобы не потерять равновесие — море было вполне спокойным, но корабль все равно то и дело кренился на борта, — он направился к ней.

— Вы, надо полагать, фотограф, которого мы так долго ждали? — спросила женщина.

— Верно. — Он внезапно почувствовал себя уязвленным, словно с ним говорили как с представителем низшего сословия. — А вы, надо полагать, врач, который примчался на два дня раньше срока?

— Да. Когда вылетаешь со Среднего Запада, о нормальных стыковочных рейсах не может быть и речи. Довольствуешься тем, что есть.

Они представились друг другу, после чего Майкл обратил внимание на фотоаппарат.

— Вы все еще пленкой пользуетесь, — протянул он.

— А что плохого в пленочных камерах?

— В данный момент ничего. Но на полюсе вы можете столкнуться с проблемами. В условиях экстремального холода пленка растрескается в два счета.

Она одарила свою камеру, как предательницу, взглядом, полным укора.

— Мама и сестра заявили, что я просто обязана привезти из Антарктиды несколько фотографий. — Женщина встрепенулась и добавила: — А не одолжите разок-другой одну из своих камер? Моя родня все равно не догадается.

— Конечно. Нет проблем.

Сивучи поревели, затем нырнули в волны, на мгновение обнажив спины, и исчезли.

— Вы работаете на Национальный научный фонд? — спросил Майкл.

— Да. Приходится. Набрала целую гору займов на обучение, теперь надо выплачивать долги.

Майкл решил, что она покинула стены медицинского колледжа не более пяти-шести лет назад.

— К тому же в отношении чикагского госпиталя, где я работаю, недавно начали проводить проверки сразу шесть различных агентств. Я решила, что сейчас самый подходящий момент, чтобы на некоторое время уехать оттуда.

— И выбрали Антарктику? — Майкл не сомневался, что из этой дамы получится интереснейший персонаж, который он обязательно включит в статью для «Эко-Туризма», поэтому в уме начал делать кое-какие мысленные пометки.

— А вы в курсе, какие суммы отваливают тем смельчакам, у которых хватает мозгов подписаться в контракте на полугодовую вахту? — Внезапно налетевший порыв ветра подхватил ее тонкие косички (в некоторых из них просматривались светлые выкрашенные пряди) и зашвырнул за спину. — Я вам так скажу: никакие заработки в отделении скорой помощи с предложением ННФ и рядом не стояли. А впервые я услышала о возможности поработать в Антарктике от знакомого, который сам побывал здесь год назад.

— И что, он дожил до того момента, когда смог рассказать вам свою историю?

— Поездка изменила всю его жизнь.

— Так, может, вам именно этого и хочется? — заинтересовался Майкл. — Перемен в жизни?

Она слегка отстранилась и, прежде чем ответить, секунду-другую медлила.

— Нет. Я вполне довольна собственной жизнью. — Она посмотрела на него немного настороженно. — Вы, я вижу, очень любопытный.

— Прошу прощения. Дурная привычка. Издержки профессии.

— Фотографа?

— Боюсь, что я еще и журналист.

— A-а, вот оно что. По крайней мере теперь ясно, с кем я имею дело. Но давайте все-таки не торопить события. У нас будет достаточно времени, чтобы узнать друг друга получше.

— Вы правы, — кивнул он. Его манера брать у людей интервью всегда отличалась некоторой топорностью. — Почему бы нам не начать все сначала и не поговорить о фотографии?

Майкл дал доктору несколько кратких рекомендаций относительно того, как необходимо снимать в море, особенно с учетом специфических условий освещенности в высоких южных широтах, после чего отправился назад в каюту.

«Не торопись. Пусть собеседник самостоятельно раскроет душу».

У двери в каюту он вдруг вспомнил, что для ужина с капитаном его попросили прилично одеться. Ну что ж, надо найти наименее помятую фланелевую рубашку, сунуть ее под матрас и какое-то время на нем поваляться.

 

ГЛАВА ШЕСТАЯ

20 июня, 1854, 18.00

Для Синклера, лейтенанта 17-го уланского полка, эта ночь выдалась бы самой заурядной, если бы не ее неожиданное завершение.

Все началось примерно в шесть часов утра в казармах, после нескольких партий в экарте; Синклер проиграл двадцать фунтов. Его отец, граф Хотон, конечно, не обрадуется, когда сын снова обратится к нему за деньгами, — купив Синклеру офицерский чин, он поклялся, что больше не станет оказывать ему финансовую поддержку. С другой стороны, дабы не опорочить доброе имя семьи, отец однажды все-таки оплатил внушительный долг Синклера портному, а затем и еще один — эмигранту с Востока и владельцу сомнительного заведения в Блюгейт-Филдз, где сынок предавался тому, что почтенный граф характеризовал как «недостойное поведение». Вряд ли отец откажет ему в еще одном маленьком одолжении, рассуждал Синклер, особенно теперь, когда его в любой момент могут направить в Крым воевать с русскими.

— Как насчет того, чтобы позавтракать в моем клубе? — спросил Рутерфорд, подгребая к себе выигранные деньги. — За мой счет, разумеется.

— Это меньшее, что ты можешь сделать! — воскликнул Ле Мэтр, еще один неудачник сегодняшней ночи. Из-за своей французской фамилии в кругу друзей он был известен как Француз. — Ты мои личные деньги будешь тратить!

— Ну, полно тебе, — ответил Рутерфорд, проводя рукой по экстравагантного вида бакенбардам. — Не будем ссориться. Так что скажешь, Синклер?

Синклер не горел желанием в ближайшее время появляться в «Атенеуме», так как нескольким завсегдатаям клуба задолжал небольшие суммы.

— Я бы предпочел «Черепаху».

— Ну что ж, «Черепаха» так «Черепаха», — кивнул Рутерфорд, с трудом поднимаясь со стула — вся троица во время игры успела изрядно накачаться. — А потом, может быть, и мадам Эжени визит нанесем. Как думаете? — Он многозначительно подмигнул приятелям и принялся засовывать фунтовые купюры в карман ярко-красного мундира. Рутерфорд пребывал явно в благодушном настроении, и не без причины.

Все трое, пошатываясь, вышли на Оксфорд-стрит, заставив своим видом нескольких прохожих шарахнуться в стороны, и пошлепали по грязным лондонским улицам. На углу Харли-стрит, где совсем недавно мисс Флоренс Найтингейл открыла госпиталь для малоимущих женщин, Синклер остановился, заметив миловидную девушку в белом медицинском чепце, которая высунулась из окна третьего этажа, чтобы закрыть ставни. Она его тоже заметила — сверкающие в тумане эполеты и начищенные золотые пуговицы трудно не заметить, — и он ей улыбнулся. Голова девушки скрылась внутри, и ставни захлопнулись, однако перед этим девушка ответила ему улыбкой.

— Ну где ты там застрял! — крикнул Рутерфорд. — Я умираю с голоду!

Синклер догнал товарищей, и они дружно продолжили путь к таверне с броской надписью «Черепаха». Прямо над дверью заведения покачивалась деревянная вывеска с изображением ярко-зеленой черепахи, стоящей — ну не чушь ли? — на двух задних лапах. Из таверны доносился оживленный гомон многочисленных посетителей, звон столовых приборов и постукивание пивных кружек. Дверь таверны внезапно открылась, и на улицу, покачиваясь, выплыл полный мужчина с цилиндром на голове. Рутерфорд подхватил ручку и, распахнув дверь пошире, впустил Синклера и Ле Мэтра внутрь.

Вдоль всего помещения с низким потолком тянулись длинные деревянные столы, в большом каменном очаге уютно потрескивал огонь, а между столами деловито сновали подавальщики в засаленных передниках, разнося тарелки с жареными цыплятами и ростбифом. Посетители то и дело барабанили по дощатым столешницам опорожненными пивными кружками, давая понять, что их пора пополнить.

Синклеру ни есть, ни пить не хотелось.

— Рутерфорд, верни-ка мне пятерку.

— Зачем? Я же сказал, что плачу.

— Я иду на задний двор.

Почти во всех тавернах на заднем дворе имелся специальный закуток для боев; в «Черепахе» он пользовался особой популярностью. Немного везения, думал Синклер, и все проигранное в карты вернется к нему с лихвой.

— Ты неисправим, — изрек Рутерфорд, снисходительно протягивая пятифунтовую купюру.

— Я с тобой, — вдруг заявил Ле Мэтр.

Рутерфорд оторопел.

— Вы что, меня одного оставляете?

— Ненадолго, — бросил Синклер, за руку уводя Ле Мэтра к задней двери таверны. — Вернем то, что продули тебе сегодня, и сразу назад.

Черный ход вел в аллею, обильно усеянную костями и мусором; на противоположной ее стороне располагалась старая конюшня, переоборудованная под площадку для собачьих поединков. Внутри царили невыносимая духота и зловоние. В центре помещения, освещенная газовыми светильниками на железных шестах, зияла квадратная яма — бойцовский ринг — примерно пятнадцать на пятнадцать футов и глубиной около четырех. Песок на дне ямы был едва ли не насквозь пропитан кровью и усыпан вырванными с мясом клоками шерсти.

Заправлял всем действом обнаженный по пояс тип, спину которого украшала татуировка с изображением британского флага; сейчас он стоял в центре сборища и объявлял участников следующего поединка.

— На ринг готовятся выйти Дюк — черный с рыжими подпалинами — и Уайти! Если вы немного отступите в сторону, джентльмены, у вас появится возможность оценить этих замечательных животных и выбрать, на кого из них делать ставки!

Толпа расступилась, образовав извилистые проходы для двух мужчин с питбулями на коротких цепях; челюсти у собак были туго стянуты веревками. Едва мужчины двинулись к краю ямы, как собаки рванули вперед, яростно натянув поводки; если бы не титанические усилия хозяев, псы немедленно прыгнули бы в яму или начали бегать друг за другом вокруг нее.

— Дюк с Розмари-лейн, — выкрикнул руководитель поединка, — и Уайти — гордость Ладгет-Хилла. Оба непревзойденные чемпионы, джентльмены, и оба стоят друг друга! Так что, пожалуйста, делайте ваши ставки, джентльмены!

Он отошел от ямы и тут же вернулся, подкатив к ее краю бочонок.

— Ты хоть одну из этих псин видел в деле? — спросил Француз, наклоняясь к самому уху Синклера, чтобы перекричать галдящую публику.

— Да. Уайти однажды принес мне выигрыш, — ответил Синклер, рукой останавливая проходящего мимо букмекера. — Пять на Уайти.

— Пусть будет десять! — присоединился Француз.

Букмекер учтиво коснулся краешка шляпы — поскольку наружность у обоих была действительно джентльменской, он не стал настаивать на немедленном внесении суммы — и повернулся к какому-то старому забулдыге, дергающему его за рукав.

— Последний гонг, джентльмены! — проорал руководитель тотализатора, грохнув кулаком по закрытому бочонку, стоящему у края ямы. — Торопитесь делать ставки!

Когда хозяева наконец стащили веревки с челюстей псин, в толпе вверх взметнулись руки, публика возбужденно загалдела, а сами собаки принялись остервенело лаять, разбрызгивая вокруг слюну и пену. Затем раздался удар в колокол, и организатор состязаний возвестил:

— Ставки сделаны!

Взоры всех без исключения зрителей устремились на бочонок. Тип с голым торсом одним рывком сорвал с него крышку и пинком повалил набок.

Из опрокинутой кадки хлынуло целое полчище коричневых, черных и серых крыс, которые бурным шевелящимся потоком посыпались прямо в яму. Оказавшись на дне, они моментально встали на лапки и разбежались во все стороны; одни крысы принялись кусать друг друга, другие — карабкаться вверх по деревянным доскам, которыми изнутри была обложена яма. Нескольким зверькам удалось-таки выбраться наружу, однако гогочущие участники зрелища пинками отправили их обратно.

При виде крыс собаки совсем обезумели; едва их хозяева отстегнули поводки, как псы, оскалившись и рыча, в ту же секунду сиганули в яму. Первую жертву на свой счет записал белый питбуль, когда схватил серую жирную крысу и прокусил ее насквозь.

Синклер возбужденно стиснул кулаки, а Француз завопил:

— Отличная работа, Уайти!

Однако Дюк, черная псина с рыжими подпалинами, моментально сравнял счет — вцепившись зубами в коричневую крысу, словно в половичок, он трепал ее до тех пор, пока у той не отлетела в сторону голова. Остальные грызуны ринулись к краям ямы и, взбираясь друг другу на спины, отчаянно пытались спастись бегством. Уайти быстро выхватил из кишащей крысиной массы еще одного из зверьков и подбросил вверх. Описав в воздухе кульбит, крыса приземлилась на спину, но прежде чем она успела извернуться и встать на лапки, Уайти вонзил челюсти ей прямо в брюшко и одним движением выпустил кишки наружу.

Часть публики, которая болела за Уайти, взревела от восторга.

Бойня продолжалась целых пять минут. Кровь, кости, ошметки крысиных тушек летели во все стороны — Синклер давно взял за правило стоять на приличном отдалении от кромки ямы, чтобы не испачкать мундир, — но на каком-то этапе жажда убийства у Уайти поиссякла, и он вдруг решил подкрепиться собственными жертвами.

Подготовка ни к черту не годится, пронеслось в голове у Синклера.

Перед поединком собака должна посидеть на голодном пайке, чтобы в ней не угас инстинкт охотника и желание убивать, но она не должна быть изголодавшейся настолько, чтобы в самый разгар состязания начать поедать свою жертву.

— Вставай, Уайти! — закричал Француз вместе с другими зрителями, но пес невозмутимо сидел на четвереньках и уплетал мертвых грызунов. Дюк между тем продолжал методично делать свое черное дело.

Еще до того как раздался звон колокола и организатор объявил: «Время вышло, джентльмены!», Синклеру стало понятно, что его денежки вылетели в трубу. Хозяева питбулей спрыгнули в яму, приземлившись между собак и тех нескольких изувеченных крыс, которые на последнем издыхании все еще ползали по дну.

Ведущий шоу посмотрел на судью — неопрятно одетого пройдоху с бронзовым колоколом в руке — и объявил:

— Дюк, джентльмены! Дюк с Розмари-лейн одержал победу со счетом тринадцать! Чертова дюжина!

Раздались одобрительные возгласы поставивших на Дюка, после чего в толпе стали передавать купюры и монеты. Букмекер наконец подошел к Синклеру, и тот нехотя отдал ему пятерку. Француз сделал то же самое.

— То-то Рутерфорд торжествовать будет, — пробормотал Ле Мэтр.

Синклер был согласен с приятелем, однако уже успел выбросить из головы мысли о потере. Лучше не зацикливаться на неприятностях! Мысли, как ни странно, потекли в совершенно ином, более приятном направлении. Он брел в толпе других любителей азартных игр назад, в трактир, и думал об очаровательной юной леди в накрахмаленном белом чепце, которая закрывала ставни больничного окна.

 

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

30 ноября

Ледокол «Созвездие» уже несколько дней находился в пути, направляясь на юг в сторону Полярного круга, а за ним неотступно следовали многочисленные стаи птиц. Чтобы запечатлеть их во всей красе, Майкл закрепил на мостике монопод с удобной выносной рукояткой для быстрого разворота фотокамеры в нужном направлении. Вечерами в каюте он просматривал книги про пернатых, чтобы понять, с представителями какого вида имеет дело.

Сейчас Майкл по крайней мере начал отличать их друг от друга; правда, поймать в кадр птиц, постоянно находящихся в полете, стало ничуть не легче.

Едва ли не все пернатые относились к отряду трубконосых: на клювах у них имелись выступающие роговые трубочки для выделения соли из организма, и классифицировать их по этому признаку было затруднительно. Не помогала и окраска, так как почти все птицы отличались однотипным черно-белым цветом оперения. Задачу упрощало лишь то, что каждая из разновидностей обладала уникальными особенностями полета и манерой добывания пищи.

Так, например, маленькие и пухлые нырковые буревестники поддерживают себя в воздухе с помощью частых взмахов коротких крыльев, лишь изредка переходя на свободное парение; охотясь на криль, они нередко пролетают прямо сквозь волну, выскакивая с добычей уже с противоположной стороны.

Капские голубки вылавливают добычу, как бы пританцовывая на поверхности воды на перепончатых лапках.

Антарктические глупыши со стальной окраской перьев порой зависают в воздухе, затем складывают лапы и, отставив голову назад, срываются в море с молниеносной скоростью.

Антарктическая китовая птичка широким пластинчатым клювом фильтрует воду, отделяя от нее планктон. А ее ближайшая родственница — узкоклювая китовая птичка — неспешно летает над морем, временами быстро окуная голову в воду, чтобы выхватить случайную жертву, плавающую в нескольких сантиметрах от поверхности воды.

Белоснежные буревестники — на фоне пены и брызг воды в волнующемся океане Майклу рассмотреть их было сложнее всего — отскакивают от волн, словно пинбольные шарики, и, взмывая, хаотично кидаются то в одну, то в другую сторону; иногда они даже касаются узкими длинными крыльями ледяной воды, словно хотят на ощупь проверить форму и направление накатывающих валов.

Но подлинным королем здешних мест был странствующий альбатрос — самая крупная из морских птиц. Словно властелин, тот парил высоко в небе, с достоинством осматривая собственные владения. Как-то раз один альбатрос сел на укрытый брезентом вертолет на нижней палубе, не обращая внимания на Майкла, который копался в водонепроницаемой сумке с фотопринадлежностями и выбирал нужный объектив. Другие альбатросы в это время кружили на уровне мостика, неотрывно следуя за кораблем и повторяя все его маневры. Ни одна другая птица не летала с таким изяществом. Чтобы удерживать себя в воздухе, пепельно-серым альбатросам — размах крыльев у них достигает более трех метров, клювы отличаются светло-розовой окраской, а верхняя часть головы черная, — казалось, не требовалось ни малейших усилий. Крылья этих птиц, как успел вычитать Майкл, по праву считаются чудом аэродинамики, поскольку способны улавливать малейшие колебания воздушных потоков и моментально к ним приспосабливаться, изменяя стреловидность и угол атаки каждого отдельно взятого пера с помощью сложнейшей системы мышц. При этом сами по себе кости крыльев почти ничего не весят, так как частично заполнены воздухом. Не считая тех кратковременных периодов, когда альбатросы гнездятся на антарктических островах, практически всю свою жизнь они проводят над открытым морем и из года в год совершают кругосветные перелеты, используя переменчивые воздушные течения и фантастические навигационные способности.

Неудивительно, что моряки испокон веков почитают альбатросов.

Чуть позже, за ужином, капитан Парселл поведал:

— Моряки считают их символом удачи. Навигационная система в головах этих птиц настолько совершенна, что заткнет за пояс всю аппаратуру, вместе взятую, которой набита наша рулевая рубка.

— Сегодня несколько из них решили составить мне компанию, когда я стоял на переходном мостике, — сообщил Майкл.

Парселл потянулся за бутылкой шипучего сидра и снова наполнил бокал доктора Барнс. В первый же день Майкл, ни о чем не подозревая, попросил пива — и выяснил, что алкоголь на кораблях ВМС США и флоте береговой охраны строго-настрого запрещен.

— Один мой друг, орнитолог из Тулейнского университета, — сказал Хирш, — пометил радиомаячком альбатроса в Индийском океане и в течение месяца отслеживал его перемещения со спутника. Так вот, однажды в поисках пищи птица проделала расстояние более пятнадцати тысяч километров без единой остановки. По всей видимости, альбатросы с высоты нескольких сотен метров могут улавливать биолюминесцентное свечение кальмаров. Как только кальмар всплывает на поверхность, чтобы найти пищу, альбатрос тут же пикирует и выхватывает его из воды.

Шарлотта, взяв с резиновой подставки сервировочную миску, вдруг замерла.

— Надеюсь, это не кальмар? — Все рассмеялись, а она добавила: — Не хотелось бы думать, что лишаю пищи какого-нибудь голодного альбатроса.

— Нет. Это одно из коронных блюд нашего кока — жареный цукини ломтиками.

Шарлотта отложила себе в тарелку немного из миски, затем передала ее лейтенанту Кэтлин Хили.

— В начале похода у нас на столе много свежих овощей и фруктов, — заметил капитан Парселл, — тогда как на обратном пути в ход идут консервированные и замороженные продукты.

Корабль внезапно накренился на борт, словно отступил с курса на шаг в сторону. Майкл одной рукой вцепился в резиновую полосу, которая тянулась по краю вдоль всего периметра стола, а другой схватил бокал с сидром. Он еще не привык к постоянной качке.

— Корпус «Созвездия» формой немного напоминает продолговатый регбийный мяч, — объяснила Кэтлин, которую поведение корабля нисколько не смутило. — Строго говоря, ледокол изначально проектировался для неспокойного моря. У него даже киля нет. Корабль рассчитан исключительно на передвижение через шугу и льды. В приполярных водах вы возблагодарите Бога за то, что плывете именно на ледоколе, а не на чем-то другом.

— До сих пор нам сопутствовала удача, — заявил капитан. — Мы в зоне высокого давления, что означает невысокие волны и хорошую видимость. В общем, пока идем к станции Адели на неплохой скорости.

В голосе капитана Майкл уловил легкую неуверенность. Остальные, очевидно, ее тоже почувствовали.

— Но?.. — вопрошающе произнесла Шарлотта, застыв с кусочком цукини, поддетым на кончик вилки.

— Боюсь, давление начинает падать, — произнес капитан. — В районе мыса погода способна меняться очень быстро.

— Мы пересекаем зону Полярного фронта, или Антарктической конвергенции, — вставила лейтенант Хили. — Это область, где холодные донные течения с полюса подныривают под теплые, приходящие из Индийского, Атлантического и Тихого океанов. В данный момент мы входим в очень непредсказуемые воды. К тому же погода обещает стать менее мягкой.

— То есть сегодняшнюю погоду можно считать мягкой? — Шарлотта отправила в рот ломтик цукини. — У меня на морозе косички так задубели, что хоть молотком разбивай!

— Совсем скоро нас накроет тепловой волной, — сказал капитан и, подняв со стола большую миску пасты с овощным соусом, добавил: — Кто-нибудь желает?

Дэррил, который пропустил аперитив — коктейль из креветок, — с готовностью потянулся к миске. Все присутствующие в офицерской столовой уже поняли: несмотря на субтильные габариты, аппетит у морского биолога такой, что в состязании «кто больше съест» он положит на обе лопатки любого.

Предупреждение капитана начало сбываться даже раньше, чем мог предположить он сам. Ветер стремительно усиливался, а дрейфующие глыбы, которые еще недавно размерами не превышали железнодорожный вагон, сменились льдинами и вовсе немыслимой площади. Когда некоторые из них обойти было невозможно, ледокол делал то, для чего, собственно, его и создали — шел напролом. Как только ужин подошел к концу, Майкл отправился в носовую часть палубы, чтобы понаблюдать за грандиозным поединком между стихией в виде надвигающихся льдин и гордостью флота береговой охраны — ледоколом «Созвездие». Несмотря на поздний час, солнце неподвижно висело над горизонтом.

Дэррил Хирш уже стоял у леера, закутанный с ног до головы, его лицо закрывала красная шерстяная маска, из которой торчали лишь очки.

— Гляди, — сказал Хирш. — Поистине гипнотическое зрелище.

Впереди простиралась громадная льдина размером с футбольное поле. Майкл почувствовал, что «Созвездие» немного увеличило ход и устремилось прямо в центр запорошенного снегом препятствия. В первую секунду льдина не поддалась ни на дюйм, и Майкл невольно начал прикидывать, какой же она толщины. Двигатели взвыли, застонали, и тут корпус корабля, закругленный именно для этой цели, плавно приподнялся, вполз на поверхность льдины и собственным весом — тринадцать тысяч тонн — продавил ее вниз. Во льду образовалась изломанная трещина, побежавшая к противоположному краю глыбы, затем еще одна. Ледокол продолжал медленно с усилием наползать вперед, и льдина с грохотом раскололась на части. Массивные ледяные глыбы по обеим сторонам корабля громоздились друг на друга, едва не достигая высоты палубы. Майкл с Дэррилом инстинктивно отступили от леера, но им тут же пришлось снова в него вцепиться, чтобы не упасть и не полететь кувырком через всю палубу к корме.

Когда рокочущий ледяной вал ухнул вниз и исчез из виду, Майкл перегнулся через борт, чтобы посмотреть, что произойдет дальше. Ледяные глыбы сначала разгребались носом корабля в стороны, после чего их затягивало под днище и уволакивало дальше к трем гигантским гребным винтам, каждый шестнадцати футов в диаметре. Очевидно, там льдины попадут под удары лопастей, измельчатся и будут выброшены в кильватерный след.

Но сильнее всего Майкла поразил внешний вид обратной стороны льда. То, что на поверхности казалось белым и чистым, отнюдь не выглядело таковым, после того как льдины ломались и переворачивались вверх дном. Подводная часть льда являла собой весьма неприглядное зрелище — его противный серо-желтый оттенок цветом напоминал снег, на который помочилась собака.

— Это водоросли, — объяснил Дэррил, угадывая мысли Майкла. — Они окрашивают дно льдин. — Ему пришлось повысить голос, чтобы перекричать грохот ломающихся льдин и завывания ветра. — Дело в том, что льдины представляют собой не сплошные куски льда, а пещеристые структуры, пронизанные каналами, и в этих каналах живут водоросли, диатомеи и бактерии.

— То есть водоросли живут подо льдами? — крикнул Майкл.

— Нет! Они живут прямо во льдах! — ликующе крикнул Дэррил в ответ. Кажется, биолог испытывал неподдельную гордость за изобретательность подводных обитателей.

Корабль, высвободившись, дернулся вперед, и его носовая часть плавно осела в воду. Даже при таком бледном свете Майкл заметил, что Дэррила укачало.

Когда Хирш, извинившись, поспешно покинул палубу, Майкл решил, что с него, пожалуй, тоже хватит попыток удерживать равновесие, и отправился в кают-компанию. Туда вечерами обычно стекался весь офицерский состав, чтобы поиграть в карты под грохотание телевизора (ассортимент DVD ограничивался фильмами с участием Брюса Ли и Джеки Чана и записями боев профессиональных рестлеров и концертов рок-звезд). Однако сейчас в кают-компании царило затишье; вероятно, из-за резкого ухудшения погодных условий офицеров отозвали на посты. Тогда Майкл заглянул в спортзал — тесное помещение для тренировок, приютившееся в носу корабля и отделенное от ледяного океана лишь переборками. На беговой дорожке в шортах и обтягивающей майке с надписью «Поцелуй меня — я из службы береговой охраны!» потел старшина Казински.

— И как вам удается не падать с этой штуки? — обратился к нему Майкл, после того как ледокол снова лег на борт.

— Самое время для тренировок! — выдохнул Казински, который, вцепившись руками в поручни на тренажере, старался сохранить бешеный темп бега. — Все равно что объезжать дикого жеребца!

Вверху висел небольшой монитор, куда передавалась живая картинка с носовой части ледокола. Сквозь капли воды и пену, застилающие видеокамеру на палубе, Майкл рассмотрел зернистое черно-белое изображение вздымающихся волн с огромными льдинами.

— Погода совсем паршивая…

Казински бросил взгляд на монитор, ни на секунду не прерывая бега.

— Это еще что! Дальше станет хуже, как пить дать!

Хорошо хоть Дэррил не слышит слов старшины, подумал Майкл. Его самого новость обрадовала. Пересечь гибельные воды Мирового океана и не попасть в шторм — все равно что побывать в Париже и не увидеть Эйфелеву башню.

Держась руками за переборки, он неверной походкой добрел по хитросплетению коридоров до каюты. Койка Дэррила была пуста, но через запертую дверь в гальюн доносились звуки, свидетельствующие о том, что ученый там и его выворачивает наизнанку.

Майкл сел на свою койку и повалился на спину. «Пристегните ремни безопасности. Ночь будет лишена комфорта», — пронеслось у него в голове. Кристин часто повторяла эту цитату из старого фильма с участием Бет Дэвис, когда ночь застигала их в каком-нибудь опасном месте. Майкл многое бы отдал за то, чтобы увидеть ее сейчас рядом с собой и еще хотя бы разок услышать эти слова из ее уст…

Фанерная дверь распахнулась, из гальюна, полусогнувшись, вышел Дэррил, добрался до койки и рухнул пластом. Заметив соседа, он простонал:

— Лучше тебе туда не ходить. Я промазал.

Майкл скорее бы удивился, если бы тот не промазал.

— И надо тебе было сегодня брать добавку? — бросил он.

Дэррил, валяющийся в одних утепленных кальсонах, вымученно улыбнулся:

— Тогда хотелось.

Корабль вновь резко накренился, да так сильно, что Майклу пришлось ухватиться за привинченное к полу основание койки.

Дэррил позеленел еще сильнее и закрыл глаза.

Майкл, все еще держась за каркас койки, привстал и оперся спиной о внутреннюю переборку. Ночка, без сомнения, предстоит веселенькая. Интересно, сколько времени вообще может продлиться такой шторм? Несколько дней? А как сильно он разыграется? А еще интереснее, как сильно он способен разыграться?..

Майкл взял одну из книг Одюбона, но корабль качало и болтало во все стороны так неистово, что о чтении не могло быть и речи — даже попытка сфокусироваться на буквах вызывала тошноту. Книгу пришлось сунуть под матрас. Здесь, в кормовой части, во время шторма гул двигателей и шум винтов звучали особенно громко. Дэррил лежал на койке без движения, словно мумия, правда, тяжело дышал и тихонько стонал.

— Что ты принял от качки? — спросил у него Майкл. — Скополамин?

Дэррил выдавил из себя что-то наподобие «да».

— А еще что?

Он бессильно поднял вверх руку, показывая запястье с обмотанным вокруг него толстым эластичным ремешком.

— Что это?

— Акупрессурный бандаж. Говорят, помогает.

Майкл никогда о таком не слышал; впрочем, Дэррил, кажется, тоже не мог бы поручиться, что ему не подсунули пустышку.

— Может, смотаться к Шарлотте и попросить чего-нибудь посильнее? — предложил Майкл.

— Лучше не выходи из каюты, а то помрешь где-нибудь на полпути, — прошептал Дэррил.

— Да тут всего пара шагов по коридору. Сейчас вернусь.

Майкл выждал момент, когда ледокол принял прямое положение, встал и вышел из каюты. Длинный проход, покачивающийся перед глазами то в одну сторону, то в другую, напоминал скорее безумный аттракцион в парке развлечений. Картину дополняло мерцание пляшущих под потолком флуоресцентных ламп.

Каюта Шарлотты находилась в средней части корабля. Из-под двери предательски выбивалась полоска света; когда Майкл постучал, он был уверен, что врач еще не спит.

— Это Майкл, — сказал он через дверь. — Дэррилу требуется помощь.

Открыв дверь, Шарлотта предстала перед ним в стеганом халате, в вышивке которого угадывались китайские мотивы — изрыгающие пламя зеленые и золотые драконы, — и теплых мохнатых тапочках. Голову доктора Бернс венчал большой узел из косичек.

— Только не говори, что у него морская болезнь, — начала она, уже протягивая руку к аптечке.

К тому времени, как они вернулись в каюту, Дэррил лежал, скрючившись в три погибели, и напоминал несчастного маленького ребенка, у которого разболелся живот.

Шарлота села на край койки и поинтересовалась, какие средства он успел принять. Когда ученый продемонстрировал ей акупрессурный бандаж, она сказала:

— Уму непостижимо, в какую чушь способны верить некоторые люди.

Доктор Барнс порылась в аптечке и извлекла из нее какой-то пузырек и шприц.

— О фенитоине когда-нибудь слышал?

— Аналог дилантина.

— О-о-о, да ты, вижу, знаток. Когда-нибудь его принимал?

— Один раз, перед погружением.

— Надеюсь, не перед самым погружением. — Она наполнила шприц. — Негативные реакции отмечались?

Дэррил начал было отрицательно трясти головой, но, видимо, сообразил, что сейчас лучше вообще ничем не трясти, и пробормотал «нет».

— А как действует препарат? — спросил Майкл, закатывая Дэррилу рукав.

— Тормозит проводимость нервных путей в животе. Если откровенно, он не одобрен для лечения страдающих морской болезнью. Но подводники его любят… Не шевелись, — попросила доктор Барнс Дэррила, после чего воткнула иглу в его веснушчатую кожу на плече. — Полежи спокойно. Эффект наступит минут через десять.

Она спрятала использованную иглу под оранжевый пластиковый колпачок, флакончик с лекарством убрала на дно аптечки и только после этого впервые огляделась, оценивая убранство каюты.

— Обалдеть. Похоже, мне достались самые шикарные апартаменты на корабле. — Учуяв амбре, принесенное потоком воздуха из-под двери гальюна, Щарлотта поморщила нос. — Мальчики когда-нибудь слышали о лизоле?

Майкл засмеялся, и даже Дэррил слабо улыбнулся. Когда она ушла, Майкл принялся натягивать на себя парку, ботинки и перчатки. В каюте было душно да к тому же воняло блевотой; неудержимо хотелось вырваться из помещения.

Дэррил вяло повернул голову и уставился на приятеля угрюмым взглядом.

— Ну а теперь-то куда тебя черт несет?

— Делать свою работу, — ответил Майкл, пряча компактную цифровую камеру глубоко в недра парки; на морозе батарейки могут сесть очень быстро. — Что-нибудь нужно, пока я не ушел?

— A-а… позвони моей жене и скажи, что я всегда любил и ее, и наших детей.

Майкл до сих пор не удосужился расспросить биолога о его семье.

— А сколько у вас детей?

— Не сейчас, — пробормотал Дэррил и махнул рукой. — Не могу вспомнить точное количество.

Майкл вышел из каюты, оставив включенным свет, затем осторожно миновал коридор и поднялся по трапу. Он уже собрался проследовать дальше на мостик — надеясь сделать несколько достойных фотографий из иллюминатора или наружного люка, — как вдруг через сдвижную дверь увидел удивительную картину: море и небо, сливаясь друг с другом, образовывали монотонную серую панораму, на которой было невозможно различить линию горизонта. Мир словно сделался плоским и пустым, превратившись в воплощение абсолютной обреченности.

Майкл мысленно уже предвкушал готовый результат съемки.

Он накинул капюшон на голову, не снимая перчаток выудил из парки камеру и повесил на шею, затем обеими руками ухватился за рукоятку двери и с силой толкнул створку в сторону. Как только она отползла всего на несколько дюймов, внутрь ворвался порыв шквалистого ветра. Высовываться на палубу, конечно, безрассудно; с другой стороны, все его лучшие снимки были результатом крайне безрассудных поступков. Майкл протиснулся в образовавшийся проход; едва он отпустил ручку, как тяжелая дверь в ту же секунду за ним закрылась.

Ледяная вода заливала ноги, а обжигающий ветер хлестал по лицу так свирепо, что сдувал наворачивающиеся на глаза слезы. Майкл уцепился рукой за одну из металлических опор, а с другой руки зубами стянул перчатку, однако корабль нещадно болтало, поэтому захватить картинку никак не удавалось. Всякий раз как он пытался щелкнуть затвором, в кадр неизменно попадала какая-то часть ледокола. Майкл не хотел, чтобы в снимок вторгалось что-то рукотворное и привычное человеческому глазу. Он надеялся получить чистую, почти абстрактную картину неоскверненной, первобытной и всемогущей природы.

Дождавшись, когда корабль перевалится через очередную волну, Майкл бросился вперед и ухватился за другую опору — стальной кронштейн, на котором крепилась одна из спасательных шлюпок. Уж тут-то, прямо у борта, ему ничто не помешает — разве что ледяная соленая вода летела и в лицо, и в объектив фотокамеры. Держась одной рукой за леер, как он уже неоднократно поступал в предыдущие дни, Майкл навел камеру. И в этот момент ледокол как назло накренился градусов на сорок пять, поэтому теперь в кадр попало одно лишь штормовое небо. Продолжая удерживать камеру, Майкл сделал пару шагов вперед по скользкой палубе, ожидая момента, когда корабль снова выпрямится. Пальцы стремительно немели, ветер спирал дыхание. Он сделал один снимок наудачу и приготовился сделать еще один, как вдруг прямо у него над головой заревел мегафон:

— Мистер Уайлд! Покиньте палубу! Немедленно!

Даже в шуме завывающего ветра он безошибочно распознал голос лейтенанта Хили.

— Немедленно назад! И поднимитесь к капитану!

Не успел Майкл развернуться, как сдвижная дверь отъехала в сторону, и в люке в водонепроницаемой куртке и спортивных шортах показался Казински. Старшина протягивал ему желтый спасательный жилет.

— Хватайтесь! — крикнул Казински.

Майкл, запихнув камеру в парку, бросился к металлической опоре и потянулся за жилетом рукой в перчатке. Вторая, ничем не защищенная рука отмерзла и уже почти ничего не чувствовала.

Как только Майкл схватился за спасательный жилет, Казински втащил его внутрь, как рыбак рыбу, быстро задраил дверь и выпрямился, с тревогой покачивая головой.

— При всем моем уважении, сэр, это был откровенно идиотский поступок.

Майкл не мог с ним не согласиться.

— Капитан ожидает на мостике. На вашем месте я бы готовился к тому, что он порвет вас на куски.

Сейчас Майкл мечтал лишь о том, чтобы к пальцам поскорее вернулась чувствительность. Он энергично потер ладонь о штанину, однако одежда так сильно промокла, что толку от такого метода согревания не было никакого. Тогда Майкл расстегнул парку и сунул руку как можно глубже — под мышку.

Казински жестом указал на трап с таким видом, словно тот вел не на мостик, а прямо на эшафот. Может, так оно и есть, подумал Майкл.

Он медленно поднялся по ступенькам и вошел в ярко освещенное помещение мостика. Капитан Парселл, который сидел во вращающемся кресле, резко обернулся и рявкнул:

— Какого черта вы там делали?! Совсем из ума выжили, мать вашу?!

Майкл пожал плечами и до конца расстегнул молнию парки.

— Наверное, не самая лучшая идея, — признал он, понимая, как жалко звучит оправдание. — Думал получить несколько интересных снимков для журнала.

Два офицера, сидящих за навигационной панелью, недоуменно переглянулись.

— Я давно привык к безрассудным выходкам ученых, которых то и дело приходится доставлять в эти края, — ответил Парселл. — Впрочем, учитывая их гениальность, им простительно иногда вести себя по-идиотски. Но вы-то почему чудить вздумали? Вы же не ученый! И тем более не матрос!

Энсин Галло, стоявший у хромированного штурвала, произнес:

— Барометр снова падает, сэр.

— До какого уровня? — Парселл развернулся в кресле и поправил наушники, успевшие сползти набекрень, пока он отчитывал Майкла.

— Девять восемьдесят пять, сэр.

— Господи! Значит, нас накроет по полной уже этой ночью! — Его глаза забегали по светящимся табло и циферблатам, экранам сонара, радара, эхолота и GPS. На них всеми цветами радуги пестрели непрерывные потоки данных, меняющиеся буквально на глазах.

В квадратные иллюминаторы с западной стороны ударил фонтан брызг, и корабль в ту же секунду тяжело накренился, словно его толкнула чья-то гигантская рука. Майкл успел поймать один из кожаных ремней, раскачивающихся под потолком, и вцепился в него что есть силы; он слышал рассказы о том, как в шторм моряков швыряло из одного конца мостика в другой, когда ломали и ноги, и руки. Интересно, публичная порка завершена, или надо ожидать продолжения нагоняя?

Несмотря на рев бушующего океана, брызги дождя и завывания ветра, атмосфера на мостике быстро вернулась в спокойное состояние. Обстановка стала даже немного напоминать больничную операционную: плоские белые лампы на потолке отбрасывали на голубые стены холодный равномерный свет, а все офицеры разговаривали друг с другом приглушенными голосами, обмениваясь лишь короткими фразами и не отрывая взгляда от приборов.

— Левый двигатель, полный вперед, — скомандовал капитан, и капитан-лейтенант Рэмзи взялся за короткий красный рычаг. Перед тем как выполнить приказ, он повторил слова капитана.

Затем Рэмзи коротко кивнул в сторону Майкла — тот все еще мялся на месте, словно нашкодивший подросток, вызванный на ковер к директору школы, — и без обиняков заявил Парселлу:

— Если присутствие мистера Уайлда здесь больше не обязательно, сэр, не отправить ли его на ходовой мостик? Оттуда невозможно вывалиться за борт, да и ему, вероятно, будет интересно наблюдать за тем, как управляется корабль.

Парселл с шумом выдохнул и, не оборачиваясь, произнес:

— Объясните мистеру Уайлду, что если его все-таки угораздит вывалиться за борт, он скорее доберется до Чили вплавь, чем я успею развернуть эту посудину.

Что-то подсказывало Майклу, что капитан не шутит. Восприняв слова Парселла как руководство к действию, он шагнул к винтовой лестнице, на которую указал Рэмзи, и стал быстро взбираться.

Когда до Майкла донеслись слова Рэмзи: «Кэтлин, вы не будете возражать против небольшой делегации?» — он ускорил шаг, опасаясь, что его окликнут и сообщат, что присутствие на ходовом мостике нежелательно. Он все поднимался и поднимался, оставив навигационный мостик далеко внизу, и наконец попал на платформу в абсолютно темной вертикальной трубе со стальной лесенкой, ведущей еще выше. Корабль дрогнул, и Майкл стукнулся плечом о закругленную стенку тоннеля; он словно очутился в трубе дома из сказки «Волшебник из страны Оз», который подхватило ураганом и крутило, как легкое перышко. Высоко над головой, по меньшей мере футах в двадцати, тускнело голубоватое свечение, похожее на свет от телевизионного экрана, и доносилось монотонное гудение аппаратуры.

Он поставил ногу на нижнюю ступеньку и начал медленно взбираться. Каждый раз, как нос корабля поднимался на волнах, его отшвыривало от лесенки, а когда ледокол выправлялся, снова на нее бросало. В один из таких моментов Майкл хорошенько приложился лицом к ступеньке, едва не выбив передние зубы. Его пронзила жуткая мысль: получи он травму — и отметка дантиста в санитарном свидетельстве вмиг станет недействительной. Ступеньки лестницы были холодными и влажными, поэтому за каждую последующую приходилось цепляться сразу обеими руками. Когда до конца пути оставалось всего несколько ступенек и его голова показалась из трубы, взору Майкла сначала предстала пара черных ботинок на резиновой подошве, а затем синие брюки. Он сделал последний рывок к цели и выбрался наружу.

Каменное лицо офицера управления подсвечивали экран GPS и еще какие-то приборы, назначение которых было для Майкла загадкой. Кэтлин Хили невозмутимо стояла на навигационном мостике возле уменьшенной версии штурвального колеса. Она смотрела прямо перед собой, плотно сжав губы; короткие каштановые волосы обхватывала гарнитура внутрикорабельной связи. Ходовой мостик — современный эквивалент марсовой площадки — был настолько тесным, что в нем едва помещались два человека.

— Зря вы вышли на палубу, — проговорила она, напомнив Майклу, что именно ее окрик в мегафон он услышал. — По приборам скорость ветра составляет более ста миль в час.

— Уяснил. Капитан тоже счел своим долгом устроить мне выволочку. — Затем, в надежде сменить тему, Майкл сказал: — Так вот, значит, где ваш пост. Одна-одинешенька на водительском сиденье.

По периметру ходового мостика тянулся ряд армированных иллюминаторов с экранами Кента — дисками, которые перемещаются по стеклу за счет центробежной силы и удаляют с него воду наподобие автомобильных дворников. Один из краев брезентового чехла вертолета на кормовой палубе позади них отвязался и теперь бился на ветру, как крыло исполинской темно-зеленой летучей мыши.

Вот бы запечатлеть все эти драматические события на фото…

— Когда в высоких широтах видимость, как сейчас, сильно ограничена, — пояснила Кэтлин, — управление кораблем нередко передается на ходовой мостик.

И понятно почему: вокруг, насколько мог охватить глаз, взору представали лишь бурлящая вода, неспокойное серое море и массивные острые глыбы льда, которые покачивались на гребнях волн, тонули, всплывали и временами врезались друг в друга. Волны чудовищной высоты безжалостно врезались в нос корабля, обрушивались на палубу и взметали в воздух фонтаны брызг и пены, долетающие даже до иллюминаторов их высокого укрытия.

И все это — безумный кипящий океан, клубящееся небо и черные очертания птиц, которых швыряло из стороны в сторону, словно опавшие листья по осени, — было окутано мертвенным светом полярного солнца. Тусклое желтоватое пятно упрямо маячило над горизонтом с северной стороны. Этакая монументальная панорама с изображением неистовства стихии, снизу подсвеченная гигантским фонарем, в котором догорали последние капли масла.

— Добро пожаловать в «безумные пятидесятые», — добавила Кэтлин уже более живым голосом. — Как только вы пересекаете границу пятьдесят градусов южной широты, тут-то погода и начинает проявлять истинный характер.

Нос ледокола пошел вверх с такой легкостью, словно его вытолкнули из глубины моря, и наконец задрался почти вертикально, целясь в рваные штормовые тучи с северной стороны неба. Кэтлин, широко расставив ноги, вцепилась в штурвал, а Майкл поспешил ухватиться за релинг. Он уже знал, что сейчас произойдет… поскольку все, что взмывает вверх, рано или поздно обречено рухнуть.

Спустя мгновение они достигли гребня волны — Майкл отчетливо ощутил его вибрацией под ногами — и как только через него перевалились, корабль ухнул вниз, словно булыжник, падающий со склона крутой горы. Через фронтальный иллюминатор ходового мостика Майкл увидел, что прямо перед ними разверзлась гигантская пропасть, темная котловина шириной не меньше горного ущелья, однако в ней не было ничего, кроме водяного дна, которое, казалось, уходило еще глубже по мере того, как корабль в нее проваливался.

— Есть! Есть, сэр! — Кэтлин резко повернула штурвал вправо. Майкл ощутил во рту вкус пасты, которой совсем недавно наслаждался в офицерской столовой.

Наконец, достигнув дна пропасти, корабль замер, повернулся — теперь вода стояла высоченной стеной по обоим бортам — и начал заваливаться на правый бок. Даже здесь, на высоте никак не меньше девяноста футов над палубой и на огромном расстоянии от дизельных турбин, Майкл слышал рев и завывание двигателей, биение лопастей гребного винта — в какие-то моменты они и вовсе впустую молотили по воздуху. Корабль отчаянно лавировал между айсбергами, прокладывая курс, как по минному полю.

— Если вы религиозный человек, — произнесла Кэтлин, впервые посмотрев Майклу в глаза, — сейчас самое время помолиться. — Она снова повернула рулевое колесо вправо. — Под нами целое кладбище, где покоятся по меньшей мере восемьсот судов и десять тысяч моряков.

Неожиданно над ними, словно сказочный Тритон, вырос айсберг; ледокол несло прямо на него.

— Черт, я должна была его заметить, — пробормотала Кэтлин и тут же передала на навигационный мостик: — Да, сэр! Я его вижу, сэр! — И добавила, выворачивая штурвал: — Сделаю!

— Надеюсь, не я вас отвлек, — вставил Майкл, стараясь перекрыть грохот хлещущей в стекла воды и завывание ветра. — Я тоже его не заметил.

— Это не ваша обязанность, а моя, — бросила она.

Майкл умолк, давая ей сосредоточиться, а сам задумался о кладбище, которое находилось на дне под ними, о захоронении сотен кораблей — шхун и шлюпов, бригов и фрегатов, траулеров и китобойных судов, — затертых льдами, разбитых волнами, изодранных свирепым ветром. Подумал о тысячах человеческих жизней, сгинувших в бушующей бездне. Возможно, последнее, что эти люди видели перед смертью, были ломающиеся, как спички, мачты их кораблей или огромные льдины, толкающие несчастных в морскую пучину, на дно настолько глубокое — сколько, полторы тысячи метров? — что туда никогда не проникал лучик света.

Корабль вдруг быстро перевалился с одного борта на другой. Кэтлин повернула штурвал вправо и крикнула в микрофон капитану:

— Право руля, сэр!

Майкл тоже увидел волну. Полностью заслонив собой мертвенный свет неподвижного солнца, она стремительно росла и надвигалась на них стеной неимоверной ширины, играючи расшвыривая глыбы льда размером с дом.

— Держитесь крепче! — выкрикнула Кэтлин.

Майкл широко расставил ноги и развел руки в стороны, упершись в переборки. Никогда в жизни он не видел проявления столь грандиозного и яростного буйства стихии.

Кэтлин пыталась развернуть корабль, однако времени уже не оставалось, да и вал высотой никак не меньше сотни футов был чудовищно огромным. Как только сплошная стена клокочущей серой воды ринулась на ледокол, в воздухе мелькнуло что-то белое… нет, черное… нечто, не поддающееся определению, и, опережая саму волну, пулей понеслось в направлении мостика. Спустя мгновение иллюминатор с громким хлопком разлетелся вдребезги, будто в него выстрелили из дробовика, и все помещение, словно шрапнелью, засыпало осколками стекла и льда. Кэтлин вскрикнула, отлетела от штурвала и повалилась на пол, по пути врезавшись в Майкла; в последний момент он успел ее подхватить и немного смягчил падение. Журналист стер с лица ледяные брызги, и первое, что увидел, была… окровавленная голова белоснежного альбатроса, свисающая с рулевого колеса. Тело птицы застряло в разбитом иллюминаторе, неестественно вывернутые крылья торчали в разные стороны. Альбатрос был еще жив — издавал предсмертный клекот и продолжал щелкать переломанным клювом, расплющенным, словно нос боксера. Майкл как зачарованный глядел в его черные немигающие глаза, даже позабыв на миг и о чудовищной волне, и о распластанной на полу Кэтлин.

Залитая водой панель управления несколько раз мигнула синими лампочками приборов, словно в агонии, и потухла.

Волна схлынула; корабль со стоном перевалился сначала на один бок, затем на другой и, наконец, выправился.

Пока Майкл приходил в себя, а Кэтлин стонала на полу, баюкая ушибленную ногу, альбатрос в последний раз приоткрыл изувеченный клюв, издал слабый глухой клекот, и свет в его глазах угас, словно задутая свеча.

 

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

20 июня, 1854, 11.00

Салон «Афродита», постоянным клиентам известный больше как «салон мадам Эжени», располагался на шумной улице Стрэнд, в самом ее конце. Крытые въездные ворота заведения украшал ряд висячих фонарей, и если они горели, значит, салон был открыт для посетителей.

Синклер не помнил такого случая, чтобы фонари не горели.

Он первым вышел из шикарного кеба, вслед за ним Ле Мэтр и Рутерфорд, которому пришлось расплачиваться с извозчиком. Слава Богу, человеком он был компанейским и щедрым — а сейчас вдобавок и подвыпившим, — тем паче что в скором времени ему предстояло оплатить еще и утехи в борделе. Мадам Эжени порой соглашалась предоставить кредит на обслуживание, однако, как истинный деляга, брала с него процент, а получить повестку в суд из-за просроченного долга салону «Афродита» никому не хотелось.

Все трое поднялись по ступенькам. Джон-О, ямаец высотой с башню и с двумя золотыми коронками на передних зубах открыл перед ними дверь и галантно отступил в сторону. Частых посетителей он знал хорошо.

— Добрый вечер. Мадам у себя? — немного заплетающимся языком поинтересовался Рутерфорд, словно они пришли нанести светский визит приличной даме.

Джон-О кивнул в направлении гостиной, частично прикрытой вельветовой портьерой красного цвета. Синклер услышал звуки фортепиано и молодой женский голос, поющий: «На живописных берегах Твида». Не долго думая, он направился прямо к свету и развлечениям, а за ним и остальные двое. Француз отодвинул краешек портьеры, и мадам Эжени, сидящая на диване между двух работавших на нее девиц, подняла взгляд.

— Bienvenue, mes amis! — воскликнула она, вставая с дивана.

Мадам напоминала старую курицу, в которую понатыкали новых перьев; грубая кожа скорее походила на шкуру свиньи, а пышное платье из зеленой парчи было сплошь усыпано фальшивыми драгоценными камнями.

— Как приятно, что вы снова ко мне заглянули!

Пока Ле Мэтр шутил и любезничал, Синклер не без удовольствия опустился на заваленную подушками тахту — твердости у него в ногах сейчас было не больше, чем у приятелей. Комната была очень просторной — некогда она выполняла роль выставочного зала библиографического общества, но поскольку библиофилов оказалось слишком мало, чтобы обеспечивать рентабельность учреждения, мадам Эжени воспользовалась удачной ситуацией и перекупила дом за гроши. Книжные полки в гостиной были уставлены разного рода безделушками — от бюстов Купидона до вазочек в китайском стиле, а над камином висела большая и довольно грубо выполненная копия картины «Похищение Леды Зевсом».

Студии и прочие рабочие помещения на верхних этажах дома переустроили в комнаты для интимных свиданий.

В данный момент примерно полдюжины femmes galantes прохаживались по гостиной в плотно облегающих или слишком откровенных платьицах, и еще столько же клиентов томно возлежали на диванах. Слуга спросил, не хочет ли Синклер чего-нибудь выпить, на что тот ответил:

— Джину. И моим друзьям.

— Мне виски, — отозвался Рутерфорд и посмотрел на него с вызовом, как бы говоря «плачу я, поэтому могу заказывать все, что пожелаю».

Синклер понимал, что лишь сильнее загоняет себя в яму, увеличивая и без того немалый долг, но порой единственный способ всплыть, думал он, — опуститься на самое дно. И возможностей для этого здесь было хоть отбавляй.

К Французу уже клеились две шлюхи с иссиня-черными волосами и в сверкающих стразами босоножках.

— Это ты, Синклер?! — спросил кто-то. Ясно — Далтон-Джеймс Фитцрой, болван чистой воды, семейные владения которого соседствовали с землями семьи Синклера. — Господи, что ты тут делаешь?!

Повернувшись на тахте, Синклер, как и ожидал, увидел Далтона-Джеймса Фитцроя; тот водрузил толстую задницу на фортепианную скамейку рядом с поющей девушкой. Когда она обернулась и обратила к нему простое деревенское лицо, Синклер увидел, что, несмотря на крупное телосложение, девушке было не больше двенадцати-тринадцати лет.

— А я было решил, что кредиторы заставили тебя бежать из города, — заявил Фитцрой.

Его хомячьи щеки лоснились от пота.

Синклер заставил себя не поддаваться на провокацию и ответил просто:

— Развлекаюсь.

Фитцрой не собирался отступать.

— А ты не задумывался, как будешь оплачивать аптекарю лечение, если подцепишь гонорею?

На этот раз Синклер был избавлен от необходимости давать даже краткий ответ благодаря вмешательству мадам Эжени, которая поспешила защитить честь своего заведения.

— Messieurs, мои девочки чисты, как слеза! — заверила она, порхая между ними бабочкой. — Доктор Эванс проверяет их régulièrement. Каждый месяц! К тому же нашими услугами пользуются исключительно la crème de la société. Только достойные джентльмены, как вы сами можете убедиться, — успокоила она, обводя рукой комнату, а затем игриво, но многозначительно погрозила Фитцрою обвешанным перстнями пальцем. — Вам должно быть стыдно за подобную бестактность по отношению к очаровательным дамам, сэр.

Фитцрой решил превратить упрек в шутку и, низко склонившись над клавиатурой фортепиано, сказал пианистке в знак извинения:

— Возможно, будет лучше, если я вложу свой меч в ножны и покину поле сражения.

Сальная реплика была совсем не в духе такого труса, как Фитцрой. Он любил похорохориться, но стоило армии объявить о наборе рекрутов, как он сразу поджал хвост.

Фитцрой встал — при этом его шелковый жилет затрещал по всем швам — и, схватив девушку за руку, нетерпеливо засеменил к парадной лестнице.

— Джон-О, — позвала мадам Эжени, — будь добр, проводи гостя в Suite des Dieux.

Девушка обернулась и, почему-то решив искать поддержки именно у Синклера, бросила на него испуганный взгляд. Даже слой вульгарного макияжа не мог скрыть ее юного возраста и неопытности. Синклер решил вызволить ее из потных лап Фитцроя.

— Почему бы тебе не взять опытную женщину? — бросил он тому вслед.

Двое мужчин в гостиной гоготнули.

Фитцрой остановился, помедлил немного и, не оборачиваясь, произнес:

— Chacun à son goût, Синклер. Кому же знать, как не тебе.

Толстяк вышел из комнаты, увлекая за собой трофей, обреченно плетущийся следом, а к Синклеру подошла мадам Эжени и укоризненно цокнула языком.

— Ну почему вы сегодня такой сварливый? Прямо сами на себя не похожи, милорд. — Синклер не был лордом — по крайней мере пока. Просто мадам Эжени любила польстить клиентам и частенько величала их именно таким образом. — Мистер Фитцрой хорошо заплатил за привилегию.

— Какую привилегию?

Мадам Эжени отпрянула, словно поразившись его несообразительности.

— Девочка — пока никем не сорванный бутон.

Девственница? Даже в нынешнем не совсем трезвом уме Синклер соображал, что в этой профессии девственницы на вес золота. За них назначали дополнительную плату не только потому, что те по определению были безопасными, как крепость, но еще и потому, что снискали репутацию способных излечивать от некоторых венерических инфекций. Все это, разумеется, было полнейшей чушью, и в другое время Синклер уже давно выбросил бы из головы подобные мысли — ну какое ему дело? — если бы не затравленный взгляд юной девушки. Либо она обладает таким недюжинным актерским талантом, что ее хоть сейчас отправляй на сцену в Ковент-Гарден, либо он и впрямь увидел неподдельный страх. Не существовало закона, запрещающего заниматься проституцией, а возраст согласия наступал в двенадцать лет; многих девушек ее нежного возраста каждый день развращали на вполне законных основаниях. За «привилегию» Фитцрой отвалил никак не меньше двадцати пяти, а то и тридцати фунтов.

— Уймись, — попытался успокоить приятеля Рутерфорд. — Тебе жить по соседству с этим боровом еще долгие годы. Лучше не ссориться.

Мадам Эжени подмигнула одной из женщин с ярко-рыжими волосами, ниспадающими на белые обнаженные плечи, и та игриво подняла Синклера с тахты и усадила на двухместный диванчик под картиной с изображением нимфы, убегающей от сатира. Появился слуга с джином.

Француз уселся на место деревенской девушки за фортепиано и теперь играл, насколько позволяло его состояние, нечто заунывное из репертуара герра Моцарта.

Рыжая представилась — Марибет — и попыталась вовлечь Синклера в светскую беседу. Для начала спросила о его кавалерийском полке и о том, куда их могут перебросить, не забыв при этом выразить глубочайшее беспокойство — несколько преждевременное, на взгляд Синклера, — за его безопасность. Между тем у Синклера не выходила из головы девушка с нескладной фигурой и испуганным взглядом, которую в сопровождении золотозубого Джона-О уволокли на верхний этаж.

У Синклера когда-то была сестра. Она умерла примерно в таком же возрасте от чахотки.

— Ну хватит уже! — крикнул один из посетителей Ле Мэтру. — Сыграйте нам какую-нибудь популярную песню. Если бы я хотел посетить консерваторию, то прихватил бы с собой жену.

По гостиной прокатились хохот и аплодисменты, и Француз принялся наигрывать слезливую интерпретацию песни «В горах мое сердце». Покончив с ней, следующую песню он заиграл так, что слышно было на улице.

Вдруг сверху послышался крик.

Все вокруг предпочли его не замечать, хотя Француз на секунду все-таки прервал игру, а Марибет как раз в этот момент приспичило поправить пуговицы и воротник на гимнастерке Синклера. Какой-то пожилой господин с довольно немолодой брюнеткой под рукой как ни в чем не бывало продолжил медленное восхождение по лестнице. Синклер прислушался и, несмотря на то что Suite des Dieux находились этажом выше, отчетливо различил приглушенный плач и звук падения на пол чего-то тяжелого.

— Table d’hôte только что накрыли, — объявила мадам Эжени, похлопав в ладони. — Пожалуйста, джентльмены, отведайте le canard aux cerises и устрицы.

Несколько гостей, в том числе Рутерфорд, поднялись с мест и направились в буфет в соседнюю комнату. Но Синклер незаметно отделился от них и пошел к лестнице. По счастью, Джон-О как раз встречал трех пьяных завсегдатаев борделя, принимая у них шляпы и плащи, поэтому Синклеру удалось прошмыгнуть наверх незамеченным.

Нужный ему номер располагался на втором этаже прямо над крыльцом; пару раз Синклер и сам занимал эти апартаменты. Кроме того, он знал, что дверь номера, как и все двери в салоне Афродиты, не запиралась. Специфика предприятия предполагала, что в случае необходимости мадам Эжени или Джон-О должны иметь возможность немедленно войти в любое из помещений.

Стараясь не сходить с ковровой дорожки, устилающей пол коридора, он подкрался к номеру и приложил ухо к деревянной двери. Синклер помнил, что апартаменты состояли из двух помещений — прихожей, скромно обставленной мебелью из кленовой древесины, и спальни с широкой кроватью под пологом на четырех столбиках. До него донеслись недовольный рокот голоса Фитцроя в спальне и всхлипывания девушки.

— Тебе придется, — сказал Фитцрой, повышая голос.

Девушка вновь слезно заголосила, то и дело обращаясь к нему «сэр»; судя по звуку, она осторожно и очень медленно перемещалась по комнате. На пол грохнулась не то ваза, не то бутылка и со звоном разбилась.

— За это я платить не буду! — рявкнул Фитцрой, после чего послышался свист рассекаемого воздуха и девичий вскрик.

Синклер рывком распахнул дверь и ворвался в прихожую. Фитцрой стоял, обнаженный до пояса, с подтяжкой в руке; другая подтяжка свисала с белых брюк.

— Синклер! Какого черта!

Девушка, совершенно голая, прикрывала себя окровавленной простыней. От слез, текущих ручьем, румяна и пудра размазались по щекам.

— Проклятие, это какую надо иметь наглость, чтобы вламываться! — рявкнул Фитцрой, двинувшись в сторону канапе, на котором была разбросана его одежда. — Где Джон-О?!

— Одевайся и проваливай отсюда.

Фитцрой, чье пузо отвисало, словно набитая хозяйственная сумка, процедил:

— Нет, уйдешь ты.

Он выхватил из жакета маленький серебристый пистолет наподобие тех, что любят носить шулеры. Синклер нисколько не удивился.

Девушка, решив воспользоваться шансом, прошмыгнула между ними и выскочила из номера.

Вид пистолета не поколебал решимости Синклера. Скорее, напротив, разжег запал еще сильнее.

— Жалкий жирный трус! Если уж посмел целиться в меня этой штукой, то лучше сразу пускай ее в ход.

Он угрожающе двинулся вперед. Фитцрой попятился к окнам.

— И пущу! Вот увидишь, пущу!

— Отдай пистолет! — прорычал Синклер.

Он сделал еще шаг, и Фитцрой, закрыв глаза, нажал на спусковой крючок. Раздался громкий хлопок, рукав мундира дернулся в сторону, и спустя мгновение Синклер почувствовал, как по руке потекла струйка крови.

Кроша сапогами осколки стекла на полу, он ринулся к Фитцрою. Тот было замахнулся на него пистолетом, но Синклер исхитрился схватить его за руку и вырвать оружие.

Со стороны лестницы донесся топот тяжелых шагов Джона-О, спешащего на шум; Фитцрой, видимо, их тоже услышал.

— Джон-О! — завопил он. — Скорей сюда!

Толстяк метнул на Синклера победоносный взгляд, однако тот, не помня себя от ярости, крутанул противника к себе спиной, схватил за пояс брюк и, в три шага одолев расстояние до закрытого окна, отправил мерзавца на улицу прямо через стекло. Фитцрой, вопя от ужаса, пролетел вверх тормашками несколько футов и под аккомпанемент звенящих осколков стекла с глухим звуком плюхнулся на каменную крышу каретного навеса. Лошади находящегося под ним экипажа взволнованно заржали.

Джон-О вырос в проходе спальни как раз в тот момент, когда Синклер отходил от окна. Увидев окровавленный лоскут ткани, свисающий у него с левого рукава, ямаец буквально остолбенел.

— Пожалуйста, передайте мадам, — сказал Синклер, протискиваясь мимо Джона-О, — чтобы счет от стекольщика она переслала мне.

Рутерфорд и Ле Мэтр в компании еще нескольких человек с тревогой ожидали его внизу.

— Слава Богу! В тебя стреляли? — воскликнул Рутерфорд, увидев спускающегося по лестнице приятеля.

— Кто? — поинтересовался Француз. — Неужто этот мерзавец Фитцрой?

— Отвезите меня в госпиталь, — попросил Синклер. — На Харли-стрит.

Рутерфорд и Француз озадаченно переглянулись.

— Он ведь для малоимущих дам, — протянул Рутерфорд.

— В бурю любая гавань хороша, — ответил Синклер.

Как знать, может быть, сегодняшний вечер еще не окончательно испорчен, подумал он.

 

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

11 декабря, 11.45

Шторм бушевал несколько часов и закончился лишь утром следующего дня. Дежурство на поврежденном ходовом мостике было отменено, а сам он закрыт до окончания похода.

Доктор Барнс помогла медперсоналу извлечь осколки стекла из лица лейтенанта Кэтлин Хили, но состояние пострадавшей вызывало серьезное беспокойство, и Шарлотта решила как можно скорее вернуть офицера на Большую землю и показать офтальмологу.

— Она может полностью потерять зрение в одном или даже обоих глазах, — сообщила она капитану в его каюте.

Парселл помолчал, уставившись на пол, затем, после нескольких секунд раздумья, проговорил:

— Начинайте собираться.

— Простите?

— Я планировал еще ближе подойти к станции Адели, перед тем как вы пересядете на вертолет, но, думаю, можно отправить вас уже сейчас.

Неуверенное «думаю» не очень-то вдохновило Шарлотту.

— Придется снять с вертолета часть провизии и оборудования, чтобы снизить вес. Затем вы, мистер Хирш и мистер Уайлд со всеми своими вещами покинете ледокол. Чтобы высадить вас на базе, а потом вернуться на корабль, который уже будет направляться обратно на север, на вертолете должен быть достаточный запас топлива. Лейтенант Рэмзи! — крикнул он офицеру, как раз проходящему мимо по коридору.

— Сэр!

— Готовьте вертолет. Кто пилоты?

— Энсины Диас и Джарвис.

— Прикажите им залить полные баки топлива и быть готовыми доставить трех пассажиров на станцию Адели. Немедленно.

— Отсюда, сэр? А не…

Капитан оборвал подчиненного на полуслове и отправил выполнять приказ. Снова повернувшись к Шарлотте, он попросил ее передать Уайлду и Хиршу, чтобы те готовились к скорому вылету.

— Сколько времени им предоставить на сборы?

Капитан бросил взгляд на часы.

— Пожалуй, назначим отлет на тринадцать ноль-ноль.

Путем несложных математических вычислений Шарлотта высчитала, что капитан имеет в виду час дня. В их распоряжении примерно пятьдесят пять минут.

Где найти Дэррила, она знала, — бедолага все еще отлеживался на своей койке, чуть менее зеленый, чем накануне, но все-таки очень нездорового цвета. Когда она сообщила ему новость, он закрыл глаза и встал с постели.

— Ты как, нормально? — поинтересовалась она, наблюдая, как биолог, словно сомнамбула, двинулся к дорожным сумкам.

— Угу. Веди сюда Майкла.

— Знаешь, где он?

— А где ему быть? На палубе, ясное дело.

Шарлотте и самой предстояло успеть собрать вещи, поэтому она быстро поднялась на главную палубу и окинула взглядом носовую часть корабля. Майкла на ней не оказалось, тогда она обратила взор на корму, где несколько человек вели сражение с темно-зеленым брезентовым чехлом вертолета. Ветер был такой, что чехол раздувался, словно гигантский капюшон, и метался во все стороны. Наблюдая за происходящим через объектив фотоаппарата, неподалеку стоял Майкл.

— Ты в курсе, что мы должны занять места в этом вертолете уже менее чем через час?! — крикнула Шарлотта.

— Ага, — ответил он, опускаясь на колени, чтобы сделать снимок с нужного ракурса. — Мне матросы сказали. Большая часть моего багажа так и лежит в сумке нетронутой, поэтому я готов отправиться в путь хоть через три минуты.

— Ах ты, мистер Хитрец! — воскликнула она. — Ладно. Мне надо кое-что сделать, а ты, когда спустишься в каюту за вещами, не забудь прихватить с собой Дэррила. Бедняга все еще еле держится на ногах.

Майкл сделал еще пару фотографий и быстро собрал оборудование. К этому времени он наконец освоил искусство удерживаться на ногах во время качки и мог довольно легко предугадывать, в какой момент и как сильно накренится корабль. И все-таки скучать по нему он не будет. После той глупой вылазки на палубу ночью, не говоря уж о злополучном визите на ходовой мостик, который окончился катастрофой, Майкл ощущал себя персоной нон грата и старательно избегал любой возможности столкнуться с кем-либо из старших офицеров. Даже старшина Казински косился на него, словно Майкл приносил с собой неудачу. После инцидента он сделал все, что было в его силах, чтобы минимизировать последствия случившегося: помог лейтенанту спуститься по лесенке, используя для этого методику пожарных — в течение всего спуска находился на одну ступеньку ниже ее и страховал, поддерживая собственным телом, — а потом вновь поднялся на мостик, где попытался вытолкнуть погибшего альбатроса наружу и заделать разбитый иллюминатор. Впрочем, ничего путного из затеи не вышло — тело птицы, разрезанное краем экрана Кента, словно скальпелем, крепко застряло в проеме. По крайней мере так она выполняла роль своеобразной пробки и не позволяла бушующим волнам заливать мостик.

Нет уж, он будет только рад покинуть корабль и оказаться на станции Адели. Вот где начнется серьезная работа.

Когда матросам удалось наконец совладать с брезентовым чехлом, Майкл, который на своем веку повидал достаточно вертолетов, смог по достоинству оценить винтокрылую машину. Относилась она к классу «Дельфин», простая и надежная, с двумя двигателями и одним несущим винтом, — такие вертолеты сплошь и рядом используют в спасательных, поисковых и полицейских операциях, равно как и для патрулирования морских путей и отслеживания перемещения айсбергов. Как и корабль, на котором они плыли, вертолет был красным — стандартная раскраска, принятая в целях безопасности для всех транспортных средств за Полярным кругом. Среди снегов и льдов цвет может стать решающим фактором, от которого будет зависеть, заметят вас на белом фоне и спасут или потеряют навсегда. Пока Майкл осматривал вертолет, пара матросов протянула к нему топливные шланги, а еще двое стали выгружать из машины какие-то ящики. Суетящиеся матросы напоминали Майклу команду механиков, окруживших гоночный автомобиль на пит-стопе; четкими выверенными движениями каждый выполняет свою работу, при этом почти не обмениваясь словами с напарником.

Майкл подхватил фотографическое оборудование и пошел в каюту. Дэррил сидел на краешке койки и уминал протеиновый батончик.

— Может, сходить в столовую и подкрепиться какой-нибудь горячей пищей? — спросил Майкл, засовывая в сумку бритвенный набор. — У них там сейчас сандвичи с говядиной.

— Не могу.

— Боишься не дойти? Так я принесу.

— Не могу, потому что не ем мяса.

Майкл застыл над дорожной сумкой.

— А ты разве не заметил? — удивился Дэррил.

Теперь, когда Майкл об этом задумался, на него вдруг словно озарение снизошло — ведь он действительно ни разу не видел, чтобы Дэррил ел хоть что-нибудь мясное. В пищу шли фрукты, овощи, горы хлеба, сыра, крекеров, супы из злаков, пироги с вишнями, суфле из шпината, но никаких гамбургеров, свиных котлет или жареных цыплят.

— Давно?

— Еще со времен колледжа, когда начал специализироваться по биологии.

— И какая взаимосвязь? — спросил Майкл.

— Самая непосредственная, — ответил Дэррил, спуская целлофановую обертку батончика еще на дюйм. — Как только я всерьез занялся изучением жизни во всех ее ипостасях и увидел, что все живые организмы, не важно, маленькие или большие, имеют одну общую черту, во мне что-то надломилось.

Майкл понял, к чему тот клонит.

— Ты говоришь о стремлении к выживанию?

Дэррил кивнул:

— Каждое живое существо, от голубого кита до мушки-дрозофилы, всеми силами борется за выживание. И чем больше я изучал животных, даже одноклеточных диатомей, тем более прекрасными они мне казались. Жизнь — это чудо, самое настоящее чудо, черт возьми! Какие бы воплощения она ни принимала. Поняв это, я дал зарок, что без необходимости не заберу больше ни одной жизни.

До тех пор, пока у Майкла не отнимали любимые свиные ребрышки или бифштексы, он мог спокойно принять точку зрения Дэррила. Одно ему было непонятно.

— Почему ты раньше не говорил? В офицерской столовой или кают-компании? Тебе наверняка предложили бы какие-нибудь вегетарианские блюда.

Дэррил помолчал, глядя на приятеля.

— А ты знаешь, как моряки, да и вообще военные относятся к вегетарианцам?

Вопрос поставил Майкла в тупик.

— Скажи я им, что был растлителем малолетних, ко мне и то с большим уважением относились бы, — пояснил Дэррил.

Майкл усмехнулся:

— А на станции Адели что ты будешь делать? И дальше продолжишь утаивать секрет?

Биолог отправил в рот последний кусочек батончика и скомкал обертку в плотный шарик.

— Решу на месте сообразно обстоятельствам. — Он поднялся с койки и стал через голову натягивать свитер. — Другие ученые на станции либо ничего не заметят, либо не придадут этому никакого значения. — Его голова выскочила из горловины свитера. — Предоставь гляциологу на изучение новую пробу льда, и он станет счастливейшим человеком на планете. Пока сам не крутишься у ученых под носом, им до тебя никакого дела.

С этим Майкл был согласен полностью. Ему доводилось жить под одной крышей с несколькими представителями науки — в Бразилии с приматологом и на Юго-Западе с герпетологом. Это были совершенно отрешенные от мира люди, с головой ушедшие в только им понятную работу. А на станции Адели таких высоколобых типов будет целая коллекция.

Дэррил закончил сборы, и они вынесли вещи на кормовую палубу. Пилоты уже сидели в кабине вертолета, занимаясь предполетной проверкой. Вскоре с сумкой доктора Барнс появился старшина Казински, а сама Шарлотта в длинной зеленой куртке шла следом, на ходу собирая косички в один большой узел.

Перед тем как группа погрузилась на борт, попрощаться с ними пришел и капитан Парселл, однако он, казалось, обращался к кому угодно, только не к Майклу.

— От лица службы береговой охраны Соединенных Штатов хочу пожелать вам счастливого пути до станции Адели. Мы были рады вам помочь, и в случае необходимости вы снова можете на нас рассчитывать.

Шарлотта и Дэррил горячо его поблагодарили и обменялись рукопожатиями. Наконец капитан обратил внимание на Майкла:

— Постарайтесь хотя бы реже попадать в неприятности, мистер Уйалд.

— Надеюсь, с лейтенантом Хили все будет в порядке. Могу я попросить вас сообщить мне о ее состоянии через какое-то время?

— Разумеется, — ответил капитан тоном, ясно дающим понять, что делать этого он не намерен.

Подошли два матроса, подхватили сумки и начали укладывать их в багажное отделение вертолета.

Капитан посмотрел вдаль и добавил:

— Пора лететь. Погода вскоре испортится.

С этими словами он козырнул вертолетчикам, повернулся и зашагал на мостик.

Майкл вслед за Шарлоттой и Дэррилом, пригнув голову, прошел через сдвижную дверь в вертолет и плюхнулся на сиденье справа у большого квадратного иллюминатора. Вертолеты конструируются таким образом, чтобы обеспечить максимальный обзор, и Майкл рассчитывал всю дорогу наслаждаться великолепным видом. Дэррил, вероятно, намеренно уселся в середине, возле Шарлотты. В салоне было тепло, поэтому Майкл сразу снял перчатки и куртку. Затем пристегнулся, перебросив через плечо ремень наподобие автомобильного, а когда пилот запустил двигатель, надел гарнитуру переговорного устройства.

Один из матросов снаружи закрыл сдвижную дверь и щелкнул замком. Между пассажирским отсеком и пилотской кабиной тянулся короткий проход. Майкл видел обоих пилотов — от матросов, стаскивающих с вертолета чехол, он узнал, что их зовут Диас и Джарвис. Сейчас летчики щелкали переключателями, проверяли показания на приборах и компьютерных мониторах. Кабина выглядела прямо как уменьшенная копия навигационного мостика корабля.

Вертолет несколько раз чуть подпрыгнул на платформе, покачиваясь, словно девочка-подросток на высоких каблуках, а затем, как будто обретя уверенность в собственных силах, взмыл вверх, одновременно разворачиваясь носом к корме ледокола. Когда корабль остался далеко внизу, вертолет заложил вираж и взял курс на юго-запад. Последнее, что увидел Майкл за бортом, был разбитый иллюминатор на ходовом мостике. Мертвого альбатроса уже извлекли, а пробоину наспех заделали досками, скрепив их крест-накрест алюминиевыми пластинами и герметизирующей клейкой лентой.

Под ними раскинулось море Уэдделла, названное так по имени шотландского охотника на тюленей Джеймса Уэдделла, одного из первых, кто исследовал его в 1820 году. Поверхность воды была сплошь покрыта многочисленными дрейфующими льдинами и исполинскими айсбергами. Они были испещрены глубокими рваными разломами, которые сверху отчетливо просматривались до самого дна; при особо удачном освещении, когда лучи солнца падали под нужным углом, лед внутри расселин сверкал ярким неоновым светом. А когда освещение менялось, чудилось, будто внутри внезапно выключали электричество, и трещины в леднике вновь приобретали вид уродливых шрамов, темных рубцов на мертвенно-бледном лице.

В наушниках раздался треск, и голос энсина Диаса сообщил, что полет займет около часа.

— Надеемся, полет пройдет гладко. Хотя вы уже заметили, что ситуация здесь меняется стремительно.

При этих словах Майкл невольно глянул на Дэррила, которому недавней качки на ледоколе, наверное, хватит до конца жизни. Наушники у биолога были сняты, а сам он блаженно спал, приоткрыв рот и склонив голову на широкое плечо Шарлотты. Врач сидела в больших круглых солнцезащитных очках и задумчиво смотрела на океан.

Майкл догадывался, о чем она размышляет. Когда летишь над безжизненной ледяной пустыней Антарктики, волей-неволей в голову начинают лезть разные, порой самые неожиданные мысли — о незначительности собственной ничтожной жизни и о том, что любая пустяшная неполадка может запустить цепочку событий, результатом которых станет катастрофа или даже гибель. Несмотря на подвиги некоторых исследователей, охотников на тюленей и обычных моряков, веками бороздивших эти опасные воды, Антарктический континент по-прежнему остается самым малонаселенным местом на Земле. Только крайне суровые условия и спасают его от вторжения человека. Когда затраты на добычу последних уцелевших китов ради китового уса и жира стали слишком высокими, их лов наконец прекратился. В результате безжалостного хищнического промысла на морских котиков их почти полностью вывели — сотни и сотни тысяч беззащитных особей зарубили прямо на льдинах, а детенышей обрекли на голодную смерть. Куда бы ни ступала нога человека, истребление животных было таким жестоким, таким беспощадным и таким быстрым, что любой вид оказывался на грани вымирания всего за какую-то сотню лет.

Человек вновь и вновь убивал курицу, несущую золотые яйца.

Цитадель Южного полюса в конце концов выдержала осаду потенциальных завоевателей, отгородилась непроходимыми льдами и убийственным холодом от непрошеных гостей, оставив место лишь ученым. Научные базы и исследовательские станции, вроде станции Адели, разбросаны по всему побережью Антарктиды, но они не более чем маленькие черные камушки, оказавшиеся на широком пляже среди белого песка, — чужеродные темные крапинки в мире синего моря и гор кристально чистого снега. Большинство станций, как узнал Майкл за обедом в офицерской столовой, почти никакого отношения к науке не имели, а служили исключительно одной цели: застолбить территорию и право государства на безграничные минеральные ресурсы.

— Антарктида — единственный континент на планете, не разделенный по территориальному признаку, — как-то просветила его лейтенант Хили за ужином. — В пятьдесят девятом году был подписан «Договор об Антарктике». В нем говорится, что Антарктика, то есть океан или суша южнее шестидесятого градуса, должна оставаться международной зоной, свободной от ядерного оружия. Под документом подписались сорок четыре государства.

— Впрочем, захватнические амбиции стран это не остановило, — добавил Дэррил, накладывая в тарелку картофельное пюре. — Пришел один, придут и остальные.

Лейтенант Хили печально улыбнулась:

— Вы правы. Многие страны, включая таких новичков, как Китай и Перу, построили так называемые научно-исследовательские станции. Таким способом они обеспечивают право на свое участие в любых дискуссиях по поводу Антарктики, а значит, и право на использование природных ресурсов в будущем.

— Иными словами, они, как и мы, спешат занять места за столом, чтобы не быть в стороне, когда начнется дележка пирога. — Дэррил пропихнул в рот еще один комок пюре и, прежде чем успел его проглотить, добавил: — А начнется она обязательно.

Майкл не сомневался, что биолог прав, хотя, глядя в иллюминатор на скованную льдами панораму внизу и большой бронзовый шар солнца на линии горизонта, не мог поверить, что вскоре здесь все изменится. Казалось, бескрайние льды и волнующееся море до скончания веков останутся такими же неприступными, какими были всегда.

На западе появились первые признаки штормового фронта, на который намекал капитан. Тонкие серые тучи, словно мрачный саван, изорванный на полоски чьей-то невидимой дланью, постепенно заволакивали небо. Океан тоже начал волноваться; с каждой минутой волны становились все выше, пенились, сталкиваясь друг с другом. Гонимые усиливающимся ветром, стаи морских птиц беспорядочно метались в воздухе.

Дэррил уже проснулся и сидел прямо; очевидно, морская болезнь наконец его отпустила, так как кожа ученого хоть и выглядела очень бледной — что, впрочем, для рыжего человека нормально, — но уже утратила зеленоватый оттенок. Он улыбнулся Майклу и поднял большой палец. Шарлотта изучала разложенную на коленях карту.

Майкл обратил внимание, что Диас и Джарвис что-то активно обсуждают, показывая на многочисленные приборы и мониторы, а спустя несколько секунд почувствовал, что вертолет начал набирать высоту и вроде бы скорость — по бескрайней белой равнине визуально определить было трудно. Уж не надвигается ли штормовой фронт быстрее, чем они предполагали?

Журналист откинул голову на спинку сиденья и закрыл глаза. Он испытывал неимоверную усталость; спать на борту ледокола было сплошным мучением. В непрерывном гуле двигателей и грохоте винтов, крошащих льдины размером с автобус, в сырости и холоде каюты (от одежды до сих пор несло плесенью) ему едва ли удавалось спать более двух часов подряд. Пару раз во время шторма Майкла даже сбросило с койки на пол. Какое бы спальное место ему ни выделили на станции Адели, он с нетерпением ожидал того момента, когда сможет лежать на неподвижной кровати и не бояться, что самый смертоносный океан на свете, бушующий всего в нескольких футах от уха, проломит переборки и потопит корабль.

Вспомнилась Кристин. Изменилось ли что-нибудь в ее состоянии? Как все-таки странно быть оторванным от мира, внезапно отдалиться, во всех смыслах, от тягот и забот обыденной жизни. Да, он в какой-то степени полностью самоустранился от друзей, семьи и работы. После несчастного случая Майкл замкнулся в себе и переживал горе в одиночестве, не подходя ни к компьютеру, заваленному электронными письмами, ни к телефону, автоответчик которого отфутболивал звонящих. Тем не менее, случись что-то из ряда вон, он немедленно об этом узнал бы. Младшая сестра Кристин так или иначе найдет способ сообщить новость. Но там, куда он направлялся, регулярная связь с внешним миром была затруднена, и возможности должным образом отреагировать на скорбную весть стремились к нулю. Едва ли удастся примчаться к смертному одру или, что хуже, могиле из самого труднодоступного уголка земного шара.

Мысль эта, как ни ужасно, принесла облегчение. Многие месяцы Майкл был круглые сутки на взводе, не мог двигаться вперед без того, чтобы постоянно не оглядываться в прошлое. Что ни говори, а в возникающих между людьми барьерах можно найти и положительный момент — они обладают замечательным свойством снимать с плеч груз ответственности.

Вертолет болтануло, и Майкл, не отрывая головы от кресла, приоткрыл глаза. Обстановка за бортом изменилась: облака, еще недавно похожие на дымку, сбились в целую армию грозных туч, плотно заволакивающих небо. Даже океан вдали почти полностью затянуло клубящимся туманом. Границы между морем и небом, льдом и воздухом стирались, а в Антарктике это одна из страшнейших опасностей, так как весь мир вокруг в считанные минуты способен превратиться в сплошную белую массу, обрекающую человека на гибель. Корабли сталкиваются с айсбергами и тонут, полярные исследователи проваливаются в скрытые снежные расселины, а самолеты, теряя ориентацию в пространстве, задевают пики ледников или врезаются в паковый лед.

— Полагаю, вы уже заметили, — сказал энсин Диас по внутренней связи, — что прямо на нас движется грозовой фронт.

Майкл посмотрел на попутчиков. Шарлотта складывала карту, собираясь ее убрать, а Дэррил изо всех сил вытягивал шею, силясь рассмотреть, что творится за стеклом.

— Мы почти на месте. Сейчас мы движемся вдоль береговой линии и к станции подлетим с северо-запада. Если туман немного рассеется, то вы сможете увидеть старую норвежскую китобойную станцию или даже колонии пингвинов Адели. — Пилот отключился, однако несколько секунд спустя его голос зазвучал вновь: — Энсин Джарвис просит передать, что на выгрузку времени почти нет, поэтому будьте готовы покинуть борт немедленно. Научное оборудование и личный багаж не ждите — их доставят на базу без вас.

Диас снова отключился, на сей раз окончательно.

Майкл подтянул на ботинках шнурки и приготовил куртку, шапку и перчатки, хотя, пристегнутый ремнем безопасности, пока все равно не мог их надеть. Вертолет осторожно снижался, утопая в тумане, как в молоке.

Изредка сквозь пелену проглядывали участки каменистого побережья, а пару раз даже удалось засечь стаи пингвинов, выделяющиеся на снежной равнине большими черными пятнами. Затем Майкл увидел скопление заброшенных деревянных строений цвета копоти и ржавчины, а чуть позже из тумана проглянуло нечто высокое и остроконечное, напоминающее шпиль колокольни. Детальнее рассмотреть очертания постройки было нельзя, поскольку вертолет под влиянием мощных воздушных потоков рыскал из стороны в сторону и то взмывал вверх, то резко проваливался. Через несколько минут машина пролетела над невысоким горным хребтом, сбросила скорость и развернулась; шум роторов сделался заметно громче.

Лопасти вертолета разметали туман внизу, и сквозь белесые завихрения Майкл увидел человека в оранжевой парке и капюшоне; едва удерживаясь на ногах от вихря, поднятого лопастями, он энергично махал им руками. Вокруг, беспорядочно рассеянные по льду и снегу, темнели бурые и серые объекты; некоторые из них ползли, другие при появлении вертолета моментально исчезли, словно растворились в пространстве. Диас и Джарвис склонились над приборной доской, при этом первый что-то быстро тараторил напарнику в микрофон.

Человек внизу на время исчез из поля зрения Майкла, затем снова появился, по-прежнему размахивая руками. Вертолет тряхнуло, забортный мегафон что-то дважды рявкнул, и машина медленно снизилась. Как только лыжи коснулись земли, раздался хрустящий звук, и сразу вслед за ним донесся крик мужчины в оранжевой парке, промелькнувшего в иллюминаторе. Краешком глаза Майкл успел заметить сильно обветренное бородатое лицо в защитных темных очках. Ротор плавно замедлял вращение, гул стихал, а пилоты, пощелкав тумблерами на приборной панели, принялись расстегивать ремни безопасности.

Майкл последовал их примеру.

Диас повернулся к пассажирам.

— Прибыли!

Джарвис уже выбрался из кабины и теперь дергал рукоятку выхода из пассажирского отделения. Наконец дверь рывком открылась, и в салон ворвался шквал ледяного антарктического воздуха. Шарлотта еще пыталась высвободиться из пут ремней безопасности, а Дэррил изо всех сил пытался ей в этом помочь.

— Скорее выходите! У нас мало времени! — заорал Джарвис, протягивая руку Шарлотте, которая, наконец выпутавшись, начала боязливо спускаться на лед.

Следом за ней вылезли Дэррил и Майкл.

Человек в оранжевой парке кричал пилотам что-то о тюленях — тюленях Уэдделла и их детенышах. У Майкла до сих пор немного шумело в голове после рева вертолетного двигателя, поэтому большую часть слов встречающего он не разобрал и двинулся прочь от вертолета, к которому уже бежали несколько человек в солнцезащитных очках и парках. Засмотревшись на Джарвиса, выдвигающего грузовой поддон из багажного отделения в задней части машины, журналист оступился и едва не упал, поэтому снова стал смотреть под ноги. А куда он, собственно, идет? Никаких признаков научно-исследовательской станции в округе не наблюдалось, да и ледовый покров здесь был какой-то странный: Майкл с удивлением обнаружил, что лед весь испещрен дырами шириной приблизительно в несколько футов. Он остановился, заметив на льду что-то красное, влажное и мясистое, и тут же услышал, как оранжевая парка снова закричала:

— Смотрите, куда идете! Тюлени Уэдделла! Они здесь выводят потомство!

Шарлотта с Дэррилом, держась за руки, застыли на месте.

— Отверстия во льду, — продолжал вопить мужчина, указывая на многочисленные ямы вокруг, — это отдушины, прогрызенные тюленями!

В нескольких ярдах впереди Майкл увидел детеныша, который почти полностью сливался со льдом. Затем еще двух. В белых, правда, перепачканных кровью шубках и с большими черными глазами. А позади серым бочонком лежала мать.

И тут еще один тюлень — крупнее и темнее, очевидно, взрослая особь — просунул голову в нору и, как по волшебству, исчез внутри.

— Не останавливайтесь! — крикнул человек в оранжевой парке. — Сойдите со льда!

Какой-то мужчина с заиндевевшими усами повел Шарлотту и Дэррила за собой. Из-за плотного тумана ничего не было видно дальше вытянутой руки, поэтому приходилось продвигаться очень осторожно, мелкими шажками. По ледяной корке, которая и в обычных-то условиях скользкая, идти было еще сложнее из-за луж крови и разбросанных то тут, то там тюленьих последов. Майкл облегченно выдохнул, лишь когда выбрался на грубый каменистый участок суши, покрытый мхом. Резкий порыв ветра развеял туман, и ярдах в пятидесяти перед собой Майкл увидел горстку грязно-серых сборных домиков, возвышающихся над вечной мерзлотой. Они жались друг другу так тесно, как, наверное, жались бы строения в студенческом городке самого затрапезного колледжа на свете. В центре лагеря высился покрытый инеем флагшток, на морозном ветру развевался американский флаг.

Сзади к Майклу подошел человек в оранжевой парке.

— Мы называем это место оранжереей Антарктики.

Майкл поежился и потопал холодными, заляпанными кровью ботинками.

— Но должен сразу предупредить, — продолжал говорить сотрудник станции с сильным бостонским акцентом, — здесь далеко не всегда так комфортно.