3 февраля 1933 г., спустя 4 дня после назначения на пост рейхсканцлера, Гитлер заявил высшему командному составу рейхсвера: «Самое опасное время — это период строительства армии. Теперь станет ясно, есть ли во Франции государственные деятели. Если да, то они, не дав нам времени, нападут на нас». Хотя до сентября 1933 г. он вел себя в этом отношении сдержанно, в отличие от Константина фон Нейрата и Вернера фон Бломберга, которые открыто призывали к вооружению, но в принципе он уже раньше готов был стать военным лидером и стратегом и, веря в правильность своей программы, в свои задатки, знания, способности, интуицию и силы, попытать счастья в военной области, памятуя о своих прежних политических успехах. Когда в сентябре 1939 г. разразилась война, он подошел к ней не с пустыми руками и с полным правом мог ставить требования, а в случае необходимости проводить их в жизнь насильственными методами, что он ставил себе в заслугу в сложных ситуациях до самого конца жизни. За шесть лет и шесть месяцев он принял закон о предоставлении чрезвычайных полномочий (24.3.1933), подготовил первую ступень ада на земле для евреев на территории Германии, устранил профсоюзы (2.5.1933), вынудил политические партии к «самороспуску» (июнь-июль 1933), заключил конкордат между Германией и папской курией (22.7.1933), провозгласил закон «о возрождении рейха» (30.1.1934), подавил претензии СА на преимущественный статус по отношению к рейхсверу (30.6.1934), провозгласил себя «фюрером и рейхсканцлером» (2.8.1934) и принял у вермахта присягу на верность «Адольфу Гитлеру, фюреру немецкого народа и рейха». 19 августа 1934 г. он собрал 90 % голосов на референдуме, а 13 января 1935 г. — 91 % голосов в Саарской области и записал в число своих побед решение Лиги Наций о возврате Саара Германии. 16 марта 1935 г. он ввел всеобщую воинскую повинность, а 7 марта 1936 г. восстановил полный военный суверенитет над Рейнской областью, введя войска в демилитаризованную зону. Он «возвратил» в состав Германии Австрию и Судетскую область (с марта по октябрь 1938), а в марте 1939 г. оккупировал Богемию и Моравию, создав там протекторат.

Немецкие солдаты, отправлявшиеся на войну с Польшей, не испытывали особого восторга, но в большинстве своем считали совершенно естественным отдать свои жизни на защиту завоеваний Адольфа Гитлера, который в первые годы после прихода к власти постоянно заявлял о своем миролюбии и даже в 1939 г. был для них лишь великим политиком и удачливым государственным деятелем, но не считался полководцем и стратегом, да и внешне не претендовал на это. Как заявил Йодль перед Международным военным трибуналом в Нюрнберге, командование «и вместе с ним вся германская армия были поставлены перед неразрешимой задачей: вести войну, которой они не хотели, под руководством верховного главнокомандующего, чьим доверием они не пользовались и которому сами доверяли лишь в определенной степени». Однако это заявление лишь частично соответствует действительности.

За шесть лет и шесть месяцев до 1 сентября 1939 г. в Германии не было еще ни автострад, ни кредитов для молодых семей, ни детских пособий, ни крайне выгодных условий получения земельных участков для горожан, решивших поселиться в сельской местности, ни школ имени Адольфа Гитлера, ни национал-политических воспитательных заведений, ни военной подготовки для молодежи, ни всеобщей трудовой повинности, ни «примирения социальных классов», ни Великогерманского рейха, ни гордого национального самосознания в народе, ни работы и хлеба для каждого. Для многих все это было связано с национал-социализмом, который был исключительной заслугой Адольфа Гитлера. Солдаты и подавляющая часть генералов верили в то, о чем заявил Гитлер 1 сентября 1939 г.: «Польское государствоотказалось от предложенного мной мирного урегулирования соседских отношений. Вместо этого оно взялось за оружие». Они так и не услышали из его уст, как все было на самом деле. Ведь фюрер, будучи даже полководцем и стратегом, оставался в первую очередь пропагандистом, который уже в 1938 г. отстранил от политики сторонников традиционный великодержавной политики, добивавшихся «всего лишь» создания немецкого центра власти в Центральной Европе и поддерживавших «либерально-империалистический» курс, и устранил дуализм из немецкой внешней политики. Несмотря на «Майн кампф» и прочие многочисленные публичные недвусмысленные высказывания Гитлера, они так и не узнали от него, что он хотел поэтапно расширять германское пространство в Европе путем сначала «мирных» политических мер, а затем, по мере того как они исчерпывались, путем локальных «молниеносных» войн, ведущихся каждый раз только против одного противника. В отличие от того, что излагалось в «Майн кампф», он собирался приобрести колонии в Центральной Африке, подготовить германскую военно-промышленную базу ко второй мировой войне и в конечном итоге превратить рейх в Тййровую державу, построенную по принципам расовой идеологии. Учитывая свой более чем 20-летний опыт, он часто обращал больше внимания на идеологическую ширму, чем на трезвую реальность, и молчал или лгал там, где необходимо было сказать правду. Так, например, после начала войны с Польшей он последовательно возлагал ответственность за развязывание второй мировой войны, которая началась для него слишком рано и не совсем «по плану», на поляков, евреев, итальянцев, англичан и поколение немцев времен первой мировой войны. 19 сентября 1939 г., спустя три недели после того, как он заверил английского посла Гендерсона, что принимает английское посредничество в переговорах с Польшей и намерен 30 августа принять полномочного польского представителя в Берлине, он заявил: «Я не знаю, в каком душевном состоянии находилось польское правительство, отвергая эти предложения… Польша ответила… мобилизацией. Одновременно был развязан дикий террор. Моя просьба польскому министру иностранных дел посетить меня в Берлине, чтобы еще раз обсудить эти вопросы, была отклонена. Вместо Берлина он поехал в Лондон!» При этом он умолчал, что 25 августа 1939 г., спустя два дня после заключения договора Германии с Советским Союзом, который японцы посчитали нарушением антикоминтерновского пакта, был подписан англо-польский договор о взаимной помощи. 21 марта 1943 г., вскоре после сокрушительного поражения под Сталинградом, Гитлер заявил: «Вечное еврейство навязало нам эту жестокую и беспощадную войну», а 29 апреля 1945 г. он внес в свое политическое завещание следующие строки: «Войны хотели и ее развязали исключительно те международные государственные деятели, которые имеют либо еврейское происхождение, либо работают в интересах евреев». 18 декабря 1940 г., спустя восемь недель после оккупации Румынии и четверть года после заключения инициированного им тройственного пакта с Италией и Японией, он возложил ответственность за войну на Италию, так как она в 1939 г. хранила нейтралитет и этим ослабила его позиции в европейском раскладе сил. «Если бы Италия в то время (в 1939. — Прим. автора) заявила, — полагал Гитлер в 1940 г., — что она солидарна с Германией… то война не разразилась бы. Ее не начали бы ни англичане, ни французы».

Однако в феврале 1945 г. он признался: «Союз с Италией, очевидно, больше помог нашим врагам, чем принес пользы нам».

Вторая мировая война, о которой уже к 1961 г. было написано более 50 тысяч книг и серьезных журнальных статей, вплоть до поздней осени 1941 г. велась в Европе, причем таким способом, какого никто не мог бы предположить. Поэтому Гитлер в согласии с видными военными пришел к убеждению, что является выдающимся полководцем и стратегом. Генерал-фельдмаршал фон Рундштедт был согласен с этим мнением в первой фазе второй мировой войны. С этим соглашались и адмирал Дениц, генерал-полковник Йодль, причем не только до Сталинграда, Триполи и Северной Африки. Генерал-фельдмаршал Гюнтер фон Клюге и генерал-фельдмаршал Вильгельм Кейтель считали его военным гением. Кейтель, между прочим, признал в 1946 г., что фюрер был не только военным гением, но и «был настолько осведомлен в организации, вооружении, вопросах управления и снабжения всех армий и флотов мира, что было невозможно уличить его хотя бы в одной ошибке». Даже «по относительно простым повседневным вопросам организации и снабжения вермахта и другим сопутствующим проблемам» я был «учеником… а не учителем». Генерал-майор Вальтер Шерф, который охотно именовал себя «историком фюрера», видел в Гитлере «величайшего полководца и государственного деятеля всех времен», что дало ему основание увековечить Гитлера в военном дневнике как «полководца, стратега и человека непобедимой веры».

Сам ход войны, ее окончание и необъективность «летописцев и судей» не позволяют полностью принять на веру эти суждения. К тому же определение Клаузевица, понимавшего под стратегией «использование боевых действий в военных целях», претерпело кардинальные изменения. Для войны, которую вел Гитлер, это определение было уже устаревшим. Позаимствованное из англоязычной литературы и кратко сформулированное Андреасом Хильгрубером толкование этого понятия как стыка политики и управления войсками является слишком узким. «Стратегия, — как формулировал в духе Гитлера в 1946 г. начальник штаба вермахта Альфред Йодль, — это высшая стадия военной управленческой деятельности. Она охватывает внешнюю и внутреннюю политику, военные операции и военную экономику, пропаганду и руководство нацией и должна согласовывать все эти элементы в политических военных целях». Очевидно, что понятия «полководец» и «стратег» при таком рассмотрении не могут быть идентичными, так как во время второй мировой войны стратегами были не фельдмаршалы и генералы, а наделенные всеми полномочиями и осуществлявшие диктаторское руководство государством личности: Гитлер в Германии и Сталин в Советском Союзе. Военные чины и по одну, и по другую сторону осуществляли только войсковые операции по их указаниям. Гитлер не только формально был главой государства и верховным главнокомандующим, но и с 1941 г. непосредственно руководил войсками и был единоличным лидером всех государств, входивших в союз с рейхом. Он командовал не только вермахтом, но и в деталях руководил всеми политическими, экономическими и военными аспектами войны, насколько ему позволяли его знания, представления, темперамент и способности. Все эти факты еще не доказывают, что он действительно располагал всеми предпосылками для выполнения функций полководца и стратега.

Поскольку большинство военных старшего поколения в Германии не хотели признавать подобных изменений в их профессиональной сфере деятельности ни во время второй мировой войны, ни после нее, для них по-прежнему в передвижениях больших войсковых соединений «стратегия» отождествлялась с «оперативным искусством». Кроме того, они часто настолько переоценивали свои знания и опыт, что комментарии здесь излишни. Даже такой признанный не только в Германии, но и во всем мире военный деятель, как фельдмаршал фон Манштейн, написал в 1964 г. в своей книге с многозначительным названием «Потерянные победы»: «Гитлер прекрасно знал, что в войсках многие именно меня хотели бы видеть на посту начальника Генерального штаба или главнокомандующего восточным направлением». Мысль Безыменского, что «в послевоенной литературе… наблюдается сильная тенденция отнести все поражения… на счет решений фюрера, а все победы приписать командованию и Генеральному штабу», взята вовсе не с потолка. Советские историки и военные высказывают мнение о том, что не слишком порядочно выглядят те немецкие генералы, которые служили Гитлеру в течение двенадцати лет, а после его смерти начали проклинать его, оспаривать его военные решения как дилетантские, приписывать ему всю вину за поражения и утверждать, что война могла бы иметь другой исход, если бы не Гитлер, а они вели ее. Несмотря на зачастую идеологизированный подход, это мнение заслуживает внимания, особенно если учесть, что Гитлеру принадлежали и важные стратегические планы, и очень успешные военные операции.

Поскольку исторические исследования о второй мировой войне не считаются в Германии, в отличие от США и Англии, общепризнанной специальной областью науки и многие видные историки неохотно включают военно-исторические вопросы в свои работы, в этой сфере существует такое множество белых пятен (в том числе и из-за большой разницы в понятиях), что вряд ли возможно полностью описать роль Гитлера в рамках одной главы. Задача этого раздела заключается лишь в том, чтобы впервые в должной мере осветить один из важнейших с точки зрения автора аспектов, которому уделяли недостаточное внимание многие историки, в том числе Ф. X. Хинсли, Герт Буххайт, Хью Редволд Тревор-Ропер, Перси Эрнст Шрамм, Андреас Хильгрубер, Алан Буллок и другие. Оценивая роль Гитлера во второй мировой войне, они, будучи под влиянием предубеждений, упускают из виду тот факт, что Гитлер очень изменился в ходе войны под воздействием болезней и уже с 1942 г. представлял собой совсем не того человека, который в 1939 г. отдал приказ о наступлении на Польшу.

Уже в начале войны его физическое и психическое состояние было далеко не лучшим. Пик его функциональных способностей пришелся на период, когда он не был еще в состоянии по экономическим и военным причинам серьезно ввязываться в пусть даже небольшую локальную войну. Часто высказываемое мнение, что он 2 мая 1938 г. составил свое частное завещание и дал распоряжения о своем имуществе на случай смерти только потому, что уже в то время собирался начать войну, не соответствует фактам. В 1938 г., зная лучше, чем кто-либо, что вермахт еще далеко не готов к войне, он не собирался приводить в действие вторую часть своей «программы мирового господства», которая до этого успешно реализовывалась. Даже в 1939 г. Гитлер, чьи прогнозы развития событий в Европе, сделанные 5 ноября 1937 г., оказались точнее, чем у других государственных деятелей в Европе (включая и Сталина), считал, что еще слишком рано делать этот шаг. Когда в сентябре 1939 г. Гитлер, развязав свой первый «блицкриг», начал тем самым войну в Европе, он был убежден, что эту войну ему навязали. При этом он исходил из того, что нет никакой необходимости вести войну с Англией, чья политика после чешских событий давала ему надежду, что локальный конфликт с Польшей сойдет ему с рук. О войне с Францией он в то время также не думал. Совершенно Справедливо мнение Буллока, что Гитлер пошел на тщательно «просчитанный риск», когда после некоторой отсрочки и войны нервов отдал вермахту приказ наступать на Польшу, а перед этим попытался пойти ва-банк и, как в Мюнхене, вынудить к «капитуляции» Польшу, Францию и Англию. Однако его утверждение, будто Гитлер в 1939 г. определенно знал, что Великобритания выполнит свои обязательства по отношению к Польше, продиктовано стремлением приукрасить задним числом непонятную позицию Англии в период с 1938 по август 1939 г. Гитлер составил в 1938 г. завещание не потому, что собирался начать войну, а потому, что оценивал свое состояние здоровья в то время значительно серьезнее, чем его врачи.

Уже в 1939 г. многие немцы наверняка поостереглись бы безоглядно посвящать свою жизнь фюреру, если бы знали его состояние здоровья, структуру характера, образ поведения, способности, сильные и слабые стороны натуры. Достаточно красноречивый характер носит психо-графологическое исследование, проведенное на основании рукописи его завещания от 2 мая 1938 г. Анализ почерка содержит наряду с многочисленными положительными качествами очень точно подмеченные данные о слабостях характера, на которые не имеет права полководец и стратег: ошибочные представления, ограниченные критические способности, непостоянство и ненадежность, целеустремленность со склонностью к спекулятивным суждениям, ограниченная контактность с людьми вследствие преувеличенного самомнения и догматического склада ума, ярко выраженное безразличие к окружающим и тенденция к нагнетанию напряженности в связи со стремлением к расширению своего жизненного пространства.

Поскольку данная психографологическая экспертиза отражает в лексикографической форме существенные и подтвержденные в исторических исследованиях черты и структуру характера Адольфа Гитлера, они приводится здесь полностью.

ОБЩИЕ АСПЕКТЫ:

1. Структура характера

Напряженная, с сильной волей. Практическое мышление.

2. Степень жизненной зрелости

Умный от природы, но еще недостаточно зрелый вследствие противоречивости характера.

3. Личность

Оригинальный, незаурядный человек.

4. Деловые профессиональные качества

Очень практичен я деловит, однако страдает ложными представлениями.

КАЧЕСТВА, ВАЖНЫЕ ДЛЯ ПРОФЕССИИ:

5. Интеллектуальные качества

Имеет диалектический дар. Склонен к сомнениям. Критические качества и умение давать оценку ограничены.

6 Практические качества

Изобразительные способности, «пробивные» качества, талант руководителя.

7. Собственные идеи

Прясутствухуг, но очень изменчивы и ненадежны.

8. Контактность и умение вести беседу

Старается входить в контакт, но при этом ощущает скованность. Трозво ведет беседы и переговоры.

РАБОЧИЕ КАЧЕСТВА:

9. Степень выносливости

Довольно крепкий, волевой и выносливый.

10. Инициатива и работоспособность

Целеустремлен, но имеет спекулятивные наклонности.

11. Тщательность и основательность

Сильная тяга к дисциплине.

ОБЩЕНИЕ С ЛЮДЬМИ:

12. Отношение к вышестоящим

Подчиняется неохотно.

13. Готовность работать в коллективе

Имитирует коллегиальную работу.

14. Пригодность к руководящей работе

Безусловно да.

Общие выводы

Противоречивость структуры характера заключается в том, что первоначальная склонность к идеализму вытесняется, с одной стороны, диалектическим мышлением, подвергающим все сомнению, а с другой стороны, постоянно меняющимися иллюзорными представлениями. Первоначально имевшаяся тенденция к общению с окружающими, к душевным человеческим контактам также постоянно тормозится из-за своенравного и догматического склада ума.

Сильная сторона заключается в целенаправленном административном таланте. При этом проявляются глубина, дисциплинированность и упорство. Знания, усвоенные в результате основательного изучения, может не только наглядно изобразить, но и реализовать. Скрытой побуждающей силой такого глубокого подхода является стремление к власти, эффективно подкрепляемое талантом руководителя.

Очевидно, что с помощью подобных амбиций он пытается максимально расширить свое жизненное пространство и ставит высокие требования перед собой и своим окружением. Точно так же явно заметно, что подобная экспансивность заставляет его перегибать палку и не дает ему реализовать свои планы.

В целом речь идет о незаурядной личности, в которой ярко проявляющиеся черты бесцеремонности объясняются холодным логическим мышлением и практическим складом ума. Ему остается только пожелать, чтобы явно выраженная склонность к культуре со временем одержала верх над наблюдающимся в настоящее время стремлением к власти.

Карл фон Клаузевиц, на которого Гитлер порой ссылается, требовал от военного гения, которым Гитлер себя считал, ожидая такой же оценки от не слишком высоко ценимых им военных, особого склада ума и характера, а также мужества, чтобы идти навстречу опасности и брать на себя ответственность как перед судом внешних сил, так и в своей собственной стране. Кроме того, он должен быть в состоянии переносить большие физические и духовные нагрузки. Сила и уравновешенность натуры и рассудка, большая энергия, стойкость и твердость характера завершают список качеств, которые, по мнению Клаузевица, должны отличать выдающегося полководца. При этом они могут быть выражены в разной степени. Часть этих качеств была присуща Гитлеру в значительной мере. Своим интеллектом он мог смело поспорить со знаменитыми фельдмаршалами и генералами второй мировой войны. Его рассудок и смелость, его стойкость, энергия и твердость были выдающимися. Как он сам выразился 20 мая 1943 г., в вопросах стратегии у него был настолько «хороший нюх», что он «предугадывал события заранее». Тонко развитым чутьем он моментально выявлял слабые места противника и в большинстве случаев умел лучше военных использовать время и ситуацию, чтобы претворить в жизнь свои замыслы. «Он умел использовать для своих целей и к своей выгоде невыгодную ситуацию, в которую демократические страны загнали себя в столкновении с политикой "третьего рейха"».

Гитлер уверенно проводил в жизнь свою волю по отношению как к военным, находившимся в плену традиций, так и к партийным функционерам и министрам своего правительства. Относительно односторонне информированные военные не могли противостоять его натиску, так же как и представители гражданского дворянства и буржуазии. Показательно в этом плане суждение Йодля, высказанное им в Нюрнберге: «Гитлер был вождем и личностью невероятного масштаба. Его знания и ум, его ораторские способности и воля в конечном итоге одерживали верх в любом споре». Его харизматические способности даже под конец жизни были настолько велики, что даже глубоко разочарованные генералы, которые незадолго до окончания войны приходили на основании военной ситуации к выводу, что их пути с Гитлером расходятся, не могли избавиться от его влияния. Так, например, Эберхард фон Брайтенбух, адъютант фельдмаршала Энста Буша, рассказывал, что в марте 1945 г. изможденный и раздраженный фельдмаршал в перепачканной полевой форме отправился к Гитлеру в Берлин, чтобы высказать ему, наконец, в открытой форме «свое мнение». Когда он после беседы уходил от Гитлера, его как будто подменили, и он в этот момент верил в окончательную победу Германии. Гитлер за короткий срок радикально переубедил этого опытного фронтовика, который всего час назад видел вещи такими, какими они были на самом деле, в правильности своих аргументов и мер, хотя они в то время отражали лишь его искаженные и ирреальные представления. Однако столь же сильно были в нем выражены и его недостатки и слабости характера. Таким образом, ему не хватало одной из важнейших предпосылок, которая, по мнению Клаузевица, отличает «военного гения»: гармонии не противоречащих друг другу черт характера. Так, с одной стороны, Гитлер просто невероятным образом очаровывал своих сторонников, а с другой — уклонялся от любых личных человеческих контактов. В 1945 г. никто не мог бы похвастать тем, что является его другом. Исключительно хорошо разбираясь в технике, он своевременно отдавал распоряжения о производстве новых совершенных видов оружия и отправке их на фронт. И все же, проявляя особый интерес к новшествам, он ограничивался лишь теми из них, которые вписывались в сферу его кругозора, и противился другим относительно понятным и полезным новинкам, отстаивал взгляды, казавшиеся невероятно примитивными по сравнению с его неоспоримыми интеллектуальными способностями, и порой упрямо цеплялся за мелочи, упуская важные вещи. Можно однозначно доказать, что упрямство и самомнение Гитлера, его нетерпимость, недоверчивость, нежелание слушать чужое мнение, то есть все те качества, которые затемняли несомненные задатки полководца, были следствием болезней. Тот факт, что, несмотря на тяжелые недомогания, Гитлер на протяжении войны переносил невероятные физические и психические нагрузки и был подлинным мотором с успехом выстроенной им гигантской военной машины, он объяснял своим вегетарианским образом жизни. Однако один из его врачей придерживался другого мнения: «Если Гитлер, несмотря на вегетарианство, оставался достаточно дееспособным в физическом и духовном плане, то это… можно считать исключением, почти феноменом». О том, что поддерживало его жизнь в 1944 г. (наряду с многочисленными лекарствами Мореля, картофелем, фруктами и овощами), можно узнать из письма Мартина Бормана, которое он направил секретной почтой в адрес Генриха Гиммлера спустя две недели после покушения Штауфенберга и в котором заказывались продукты питания для Гитлера «предположительно на один месяц»: 20 пакетов подсушенных хлебцев, 20 пакетов сухарей, 3 пакета пшеничных хлопьев, 3 пакета овсяных хлопьев, 3 пакета проросших зерен пшеницы, 15 пакетов глюкозы в таблетках, 2 флакона витаминов А и R, 1 флакон филоцитина (дрожжевой препарат), 2 пакета эндокринной соли, 2 пакета сушеных плодов и чашелистиков шиповника, 4 пакета «Базики» (смесь минеральных веществ, имеющих щелочную реакцию), 1 килограмм льняных семян, чай из ромашки и 2 пакета титровальной соли. Большую часть войны Гитлер провел под толстой бетонной крышей в своей ставке в Восточной Пруссии, которая, по известному выражению Йодля на суде в Нюрнберге, представляла собой смесь монастыря и концлагеря. Он ушел от реальности и избегал непосредственного соприкосновения с ней. Хотя он был ярко выраженным «человеком воли и дела», как писал его врач доктор Гизинг в ноябре 1945 г., «он уже не мог смотреть на нужды и ужасы повседневности, отчаянную ситуацию на фронтах и бедственное положение гражданского населения. Это небыло заботой о собственной безопасности… 15 сентября 1944 г., например, он после рентгенологического обследования с незначительным количеством охраны прошел через большую толпу напиравших на него людей и даже неоднократно фотографировался с ними. Уже начиная с предыдущего года (1943. — Прим. автора) он не вылетал на фронт и не совершал поездок на промышленные предприятия… В течение длительного времени он жил в бункере, где узнавал обо всех неудачах и успехах только по телеграфу и по радио, а не из бесед с очевидцами». Показателен анализ медицинских материалов, сделанный Ги-зингом в 1945 г., где описано состояние Гитлера после 20 июля 1945 г. В нем, в частности, говорится: «Гитлера нечасто удавалось переубедить». Это было почти невозможно даже в медицинских вопросах, «когда факты однозначно свидетельствовали против него». На основе его «конституциональной психопатии и связанного с ней твердого убеждения, что он все знает и умеет лучше других, возникла тяжелая нейропатия. Одним из признаков этого… было то постоянное преувеличенное внимание, которое он уделял деятельности своего кишечника и желудка. Сюда же можно отнести и то, что он часто щупал пульс… а также его постоянные мысли о скорой смерти. Он неоднократно говорил осенью 1944 г., что ему осталось жить 2–3 года… Еще одним признаком была его постоянная бессонница, на которую почти не оказывали воздействия медикаменты, а также распорядок дня, составленный вопреки всем законам физиологии, когда ночь превращалась в день, а день в ночь… Несмотря на то что после ночного обсуждения обстановки он еще один-два часа пил чай, он все же не мог уснуть, несмотря на большую усталость. В то же время он энергично отказывался от длительных прогулок, которые могли бы вызвать физиологическую потребность в сне». Тот факт, что он начиная с 1942 г. ставил несгибаемую выдержку и упорство выше гениальных стратегических планов, а по мере продолжения войны все чаще восхвалял фанатичную волю, отражает взаимосвязь между его болезнями и положением на фронтах. Хотя его ум вплоть до самой смерти оставался ясным и острым, но с 1942 г. он утратил гибкость. Заранее составленные «программы» и сформированные в прошлом мнения все в большей степени доминировали над реальностью и выдвигаемыми ею требованиями. Под конец Гитлер признавал только те события и ситуации, которые укладывались в сложившуюся у него общую картину. Насколько далеко это заходило, демонстрируют протоколы совещаний от 23, 25 и 27 апреля 1945 г., где, в частности, говорится: «Продвинуться вперед может только тот, кто собирает всю силу в кулак и атакует как сумасшедший!» Всего за неделю до того, как Красная Армия, насчитывавшая 2,5 миллиона солдат, 41 600 орудий, 6250 танков и 7560 самолетов, нанесла удар по немецким оборонительным порядкам, в которых было задействовано всего 44 630 солдат, 42 531 ополченец фольксштурма и 3532 члена гитлерюгенд и других вспомогательных формирований, лишь половина из которых была вооружена винтовками, водрузила советское знамя над рейхстагом в Берлине и начала поиски его трупа, Гитлер все еще ссылался на Клаузевица, рассуждал о разногласиях между союзниками, надеялся на военные успехи фактически уже давно не существующего рейха, передвигал армии по зеленому сукну стола, проявлял беспокойство по поводу добычи нефти в Австрии, отдавал ничего не значащие распоряжения и планировал стратегические операции, которые ввиду сложившейся обстановки можно было приписать лишь пациенту сумасшедшего дома.

Утверждение Перси Эрнста Шрамма, что Гитлер в результате кризиса на Восточном фронте зимой 1941 — 42 гг., катастрофы под Сталинградом, капитуляции в Северной Африке и других военных поражений очень изменился и стал «упрямее и, как он сам выражался, фанатичнее», настолько же не соответствует фактам, как и точка зрения Варлимонта, что после изменения характера войны не могло быть и речи о «внезапном снижении уровня руководства». Гитлера изменили не военные события, а течение болезней, которое оказывало влияние на ход войны, что осознавал и сам Гитлер. Не случайно он постоянно беспокоился о состоянии здоровья Муссолини, которое он считал «решающим» фактором в оценке развития событий в Италии (а следовательно, и всего военного союза). Его собственное самочувствие в принципе никогда (за исключением конца 1944) не отражало военного положения. Так, он порой выглядел заметно подавленным и усталым и говорил о предчувствии смерти, когда у него были все основания для радости, например в начале августа 1941 г. после взятия Смоленска. С другой стороны, он относительно неплохо выглядел, когда немецкие войска терпели поражение на фронтах, как это было в 1941 г. в Африке. Серьезные неудачи под Гондаром в Абиссинии, в Тобруке, Бенгази, Бардии и Соллуме не оказали заметного влияния на его физическое состояние. И наоборот, весной 1942 г., когда его болезни обострились, Роммель добился больших успехов и находился на пути в форт Бир-Хашейм, который 11 июня был захвачен немцами. Тяжелое воспаление мозга, которое он перенес вскоре после этого в Виннице, оказалось решающим моментом. С тех пор у него больше не возникало стратегических идей, и даже планы военных операций он излагал только в общем виде.

Неудачи и поражения всегда лишь на короткое время выбивали Гитлера из колеи. Сильных изменений личности они у него, по всей видимости, не вызывали. Он довольно легко и быстро перенес смерть матери, отказ в приеме в Академию изобразительных искусств, крах своих идеалов в 1918 г., провалившийся путч 1923 г., некоторые разочарования в ходе выборов во времена Веймарской республики и ряд тяжелых военных поражений в годы второй мировой войны. За исключением смерти Гели все это не оставило на нем видимых следов. Покушение Штауфенберга, которое, с одной стороны, нанесло ему множество физических повреждений, а с другой — даже принесло ему на некоторое время облегчение состояния здоровья, он стряхнул с себя, как Кейтель пыль с мундира после взрыва. Переводчик Муссолини слышал, как Гитлер сказал во время приема дуче вскоре после покушения, что ему жалко только испорченных новых брюк. В течение 5 недель он полностью восстановился после событий 20 июля 1944 г.

Лишь немногие критически настроенные личности из непосредственного окружения Гитлера осознавали, что он уже в 1942 г. был совсем не тем человеком, который создал НСДАП, взял власть в 1933 г. и целенаправленно усиливал ее, в 1939 г. начал войну и вел ее до 1941 — 42 гг. с неожиданным успехом. Некоторые из них, в том числе, как ни странно, и Генрих Гиммлер, пришли поэтому к убеждению, что Гитлер в корне изменился и его вряд ли можно считать нормальным. Поэтому его необходимо было отстранить от власти или даже устранить физически. К лету 1942 г. относятся первые попытки борцов сопротивления по созданию подходящих взрывчатых веществ для покушения, которое должно было устранить бесповоротно «свихнувшегося» Гитлера. Уже в то время, как Гитлер 1.8 августа 1942 г. писал «приказ № 46», в котором указывалось на необходимость «усиления борьбы с бандитизмом на востоке», где возлагал на Генриха Гиммлера полную ответственность за борьбу с бандами в рейхскомиссариатах и накопление и анализ опыта в области борьбы с бандитизмом, Гиммлер и его начальник разведки Вальтер Шелленберг встретились в полевой ставке Гиммлера в Виннице на Украине и, как сообщил Шелленберг в 1956 г., разработали план отстранения Риббентропа и лишения Гитлера власти, который предусматривал, что Гиммлер займет место фюрера и начнет мирные переговоры с западными союзниками. Утверждение Безыменского, что Гиммлер, Шелленберг и Вольф, вступая в контакты с западными странами, действовали по заданию Гитлера, не соответствует действительности. Разумеется, Гитлер не был осведомлен и о том, что Гиммлер, присягая ему 25.7.1942 г. в верности и преданности и сообщая, что благодаря его заслугам уже 4500 голландцев, 200 швейцарцев и 250 шведов проходят военную службу в рядах ваффен-СС, одновременно интересовался у своего личного врача Феликса Керстена, можно ли «с полным основанием утверждать, что фюрер душевнобольной».

Гитлер не был «душевнобольным», как полагал Гиммлер, хотя его аргументы, поведение и решения уже в 1943 г. порой давали основания для таких предположений. Они стали следствием того факта, что болезни лишили его ум гибкости и очень ускорили отдельные проявления старения. Так, например, он переоценивал силу своей воли, с помощью которой прежде добивался удивительных результатов, но которая во время войны должна была стать источником поражений, если противопоставлять ее действиям противника без учета обстановки. Характерна в этом отношении его реакция на совещании 20 мая 1943 г., в котором принимали участие Кейтель, Роммель, Варлимонт, Хевель, Шмундт и Шерф. Когда обсуждался вопрос переброски дивизии «Герман Геринг» с Сицилии, Гитлер категорично заявил: «Самое главное — это не паромы, а воля». Он отказывался в сложных ситуациях учитывать в должной мере намерения и силу противника. Легендой является утверждение, что он всегда очень быстро принимал смелые военные решения. Насколько смело, рискованно и авантюристично он принимал политические решения и действовал до 1939 г. (например, в ходе оккупации Рейнской области и Австрии), настолько же медлительно и нерешительно он поступал как полководец (если не считать норвежской кампании). В качестве военачальника он вовсе не был похож на человека, который «атакует как сумасшедший». Он обычно уклонялся от принятия военных решений, которые ему не нравились из-за большой степени риска. Если обстановка складывалась таким образом, что эти решения были неизбежны, он оттягивал их до последней возможности, что зачастую давало возможность противнику укрепить свое положение или подготовиться к ним другим образом. Он упрямо отказывался сдавать позиции, которые уже невозможно было удержать. Если же в конце концов он соглашался на настойчивые требования генералов, то только скрепя сердце, когда время уже было упущено. Насколько его состояние здоровья влияло на принятие военных решений, видно, в частности, из его отношения в начале 1944 г. к Манштейну, который был самым опасным противником союзников после Лиддела Харта, чья отставка была связана не только с хроническими болезнями, но и еще с добавившимся заболеванием правого глаза. По мере обострения болезней Гитлер, опираясь на «свой опыт времен первой мировой войны, все чаще отказывался пусть даже на короткое время оставлять завоеванные прежде территории и оголять второстепенные фронты и театры военных действий ради тех участков фронта, где можно было добиться решающих успехов. Предложения генералов о подготовке запасных позиций и укреплений в тылу он не принимал. Тылоставался открытым вплоть до осени 1944 г., когда было уже поздно, хотя уже в 1943 г. было ясно, что это роковая ошибка. В результате измотанные войска, вынужденные покинуть свои позиции, не могли найти никакого пристанища и опоры, вследствие чего отступление, которому Гитлер противился всеми силами, происходило еще быстрее. Однако он упорно оставался на своей точке зрения, сформированной на основе опыта времен первой мировой войны, что генералы думают только об отступлении.

Его неправильные решения по техническим вопросам, в частности, относительно люфтваффе и танковых войск, после 1941 г. стали причиной многих неудач. Так, например, он не поддержал создание реактивных самолетов, над которыми уже с 1941 г. велась работа на заводах Хейнкеля в Ростоке, так как надеялся, что сможет в ходе молниеносной войны одолеть и Советский Союз. В день начала операции «Барбаросса» он приказал снизить производство вооружений. Однако распоряжение об окончательном прекращении серийного производства реактивного самолета «Мессершмит-262», отданное им в сентябре 1943 г., было всего лишь следствием тупой упрямости вследствие обострения болезней в середине 1942 г. и нежелания воспринимать новшества, что ему было свойственно и до этого. Уже за шесть месяцев до этого, в марте 1943 г., когда он вернулся из Винницы в Восточную Пруссию, он был стариком и очень плохо выглядел. Вследствие кифоза грудного отдела позвоночника и легкого сколиоза у него была несимметричная и сгорбленная осанка. Левая рука и левая нога дрожали. У него был неподвижный взгляд выпученных глаз, он с яростью реагировал на безрадостные известия и предложения, не соответствовавшие его планам, и упрямо отстаивал «запрограммированные» ранее точки зрения. Для улучшения аппетита, снятия усталости и стимуляции сопротивляемости организма он дважды в день принимал витамины А и D, а также интелан, содержавший глюкозу, а для восполнения дефицита фосфора и стимуляции гладкой мускулатуры тонофосфан, а вслед за этим антигазовые пилюли Кестера и мутафлор, замененный впоследствии на сухой препарат «коли-гамма». Кроме того, он принимал для улучшения пищеварения эвфлат, для снятия депрессивных состояний через день по 2 ампулы простакрина (экстракт из семенников и предстательной железы) и, в сочетании с другими лекарствами, витамультин с кальцием через день. То, что Гитлер в начале 1944 г. вопреки своим же принятым в сентябре прошлого годарешениям (которые саботировал Альберт Шпеер, отвечавший за вопросы вооружения) вдруг усиленно начал настаивать на скорейшем массовом производстве реактивных самолетов «Мес-сершмит~262», особенно ярко подчеркивает диагноз, поставленный его лечащими врачами. Но и это еще не все. Несмотря на то, что многие специалисты настоятельно советовали ему использовать этот самолет в качестве истребителя, Гитлер упрямо сопротивлялся этому и принял решение выпускать его в качестве бомбардировщика без стрелкового оружия на борту. Насколько хорош, по мнению экспертов, был бы «Мессершмит-262» как истребитель, настолько же бесполезен он был как бомбардировщик. Когда немецкие летчики-истребители умоляли Гитлера разрешить использовать этот самолет против американских армад бомбардировщиков, он уклонился от принятия решения. Он не был готов даже к тому, чтобы провести испытания. Он упрямо оставался при своем мнении и утверждал, что «Мессершмит-262» из-за своей высокой скорости будет уступать более медленным, но, на его взгляд, более маневренным самолетам противника. Осенью 1944 г. он запретил в дальнейшем обсуждать эту тему, когда офицеры Генерального штаба и генералы люфтваффе в очередной раз окольным путем попытались убедить его в ошибочности этого решения. По мнению Шпеера, «Мессершмит-262», достигавший с помощью двух реактивных двигателей скорости в 800 км/час и невиданной для того времени скорости набора высоты, мог бы уже в 1944 г. производиться серийно. Точно так же серийно могли производиться и ракеты класса «земля-воздух», и морские торпеды. Ракеты обладали еще большей скоростью, чем «Мессершмит-262», и самостоятельно наводились с помощью тепловых лучей на самолеты противника, в то время как торпеда реагировала на звук и поражала корабли даже при самых искусных попытках маневрирования. Однако Гитлер запретил и их производство, тем самым ослабив свои позиции. «Я и сегодня придерживаюсь мнения, — заявлял Шпеер в 1969 г., — что ракеты в сочетании с реактивными самолетами весной 1944 г. могли бы сорвать воздушные атаки западных союзников на наши промышленные объекты. Вместо этого (с июля 1943. — Прим. автора) колоссальные средства были брошены на конструирование и производство ракет «Фау-2», которые к моменту их применения осенью 1944 г. оказались совершенно ошибочным решением». Гитлеровская программа мирового господства имела относительно долгосрочный характер, а его стратегия в целом быларассчитана на тот способ ведения войны, который с 1939 по 1941 г. привел в изумление весь мир: на молниеносный «блицкриг». «Будучи более прозорливым, чем его военные советники, он понял, что Германия, имевшая ограниченные источники… в случае затягивания войны всегда будет находиться в невыгодном положении. Единственным способом выиграть войну были быстрые внезапные наступательные действия, при которых страх и превосходство сил первого удара определяли исход сражения, прежде чем жертва успевала собрать силы или обратиться за посторонней помощью». Военные кампании до 1941 г. подтверждали точку зрения Гитлера. Война против Польши длилась четыре недели, против Норвегии — восемь, Голландия была покорена за пять дней, а Бельгия за семнадцать. В течение шести недель Гитлер завоевал Францию, за одиннадцать дней Югославию, за три недели Грецию. До начала операции «Барбаросса» рецепт Гитлера себя оправдывал. Однако в России, которую он также намеревался покорить в ходе молниеносной войны, этот рецепт дал сбой. То, что иначе и быть не могло, Гитлер понял лишь тогда, когда было уже слишком поздно и война в принципе была уже проиграна.

Можно привести несколько примеров того, как Гитлер играл роль полководца и стратега. Тому, что Гитлер, несмотря на оказываемое против Польши военное давление, стремится к политическому решению, как и в случае с Чехословакией в Мюнхене в 1938 г., верил в августе 1939 г. даже Генеральный штаб, который Гитлер держал в неведении и информировал ровно настолько, насколько считал нужным. В качестве военачальника он был еще скрытнее, чем обычно. Примером могут служить его высказывания, сделанные 28 декабря 1944 г. в связи с наступлением в Арденнах. «Тот, кому не положено знать об этом, — заявил он командному составу, — тот и не должен знать. Тот, кто должен знать, может узнать об этом не ранее, чем это необходимо. Это самое главное. И никто из тех, кто что-то знает, не имеет права появляться на передовой, чтобы его не взяли в плен. Это главное требование…» Он никому не доверялбольше того, что было необходимо. Даже Ева Браун, например, не знала до начала операции «Барбаросса», что должно произойти. Незадолго до этого Гитлер сказал ей, что ему необходимо на пару дней съездить в Берлин. В действительности же он направился в Восточную Пруссию, чтобы завершить последние приготовления к восточной кампании. До начала польского похода ни один из военачальников, кроме Германа Геринга, не был посвящен в суть происходящего. Генерал-полковник Йодль, бывший начальником штаба вермахта, диктовал своей жене в 1946 г. в тюрьме: «Ни один военный не мог знать… начнется ли наступление, будет ли это наступление спровоцированным или нет, будет ли это наступательная или оборонительная война… Когда вслед за этим начала раскручиваться пропагандистская машина, когда началась концентрация войск у польской границы, то все крупные военачальники хотя и были в курсе оперативных задач… но политическая и стратегическая сторона дела оставалась для них непроницаемой тайной… Стояла ли вообще за мобилизацией серьезная цель нападения на Польшу, или это было задумано только как средство оказания давления, чтобы усадить Польшу за стол переговоров, как в 1938 г. Чехословакию? Разве не должна была эта надежда превратиться в уверенность, когда наступление, назначенное на 26 августа, было приостановлено? Командующие армиями и руководство Генерального штаба, за исключением Геринга, не были осведомлены о деталях политической борьбы великих держав за сохранение мира».

После на удивление успешного польского похода, в котором Гитлер возложил решение военных задач на Генеральный штаб, учитывавший его пожелания по ведению наступательных действий с территории Восточной Пруссии, западные страны не начали военных действий, что Гитлер истолковал как признание слабости. 27 сентября 1939 г. он без предварительного согласования с командующим сухопутными войсками заявил верховному командованию, что уже осенью намерен начать наступление на западе, даже если все соображения военного характера говорят не в пользу этого решения. «Командующий сухопутными войсками был не согласен с этим, — вспоминал Йодль. — Он хотел перейти к обороне на границе и у Западного вала приостановить течение войны. Он пытался прикрыть это свое желание военными причинами, в первую очередь недостаточной готовностью армии к задачам такого гигантского масштаба… Все генералы воспротивились планам Гитлера. Но имэто не помогло». «Дальнейшее выжидание, — говорится в приказе Гитлера от 9 октября 1939 г., за которым просматривается целенаправленный и хорошо продуманный со стратегической точки зрения план войны, — приведет не к отказу Бельгии и, возможно, Голландии от нейтралитета в пользу западных стран, а в значительной степени усилит военную мощь наших врагов, лишит нейтральные страны веры в окончательную победу Германии и не будет способствовать привлечению Италии на нашу сторону в качестве военного союзника… В связи с этим для продолжения военных операций приказываю…

а) Подготовить наступательную операцию на северном фланге Западного фронта на территории Люксембурга, Бельгии и Голландии. Наступление должно быть начато максимальными силами и в возможно кратчайшие сроки.

б) Целью операции должен стать разгром максимального количества оперативных соединений французской армии и воюющих на ее стороне союзников и одновременный захват по возможности большей территории Голландии, Бельгии и Северной Франции в качестве плацдарма для развертывания воздушных и морских военных действий против Англии и обеспечения безопасности жизненно важной Рурской области».

Верховное командование вермахта, низведенное Гитлером практически до роли послушного исполнителя приказов, смирилось с этим решением и разработало приказ на начало наступления, хотя ведущие военачальники сомневались в его успехе. Они были знакомы с проведенным уже в конце польской кампании по заданию верховного командования исследованием генерала Генриха фон Штюльпнагеля по вопросу продолжения войны на западе, которому они в силу своей профессиональной ограниченности придавали больше значения, чем стратегическим и оперативным представлениям Гитлера. Заключение Штюльпнагеля о неспособности германской армии прорвать линию Мажино до 1942 г. они восприняли буквально как истину в последней инстанции. Поэтому их весьма озадачил план Гитлера обойти линию Мажино по территории Бельгии и Голландии. То, что его план не мог быть реализован в 1939 г., объясняется погодными условиями. «Сильнее Гитлера, — писал Йодль, — оказался только бог погоды. Похолодание так и не наступило. Пришлось ожидать сухой весны. Дата 10 мая 1940 г. была выбрана правильно. Гитлер наметил направление прорыва через Мобеж на Аббевиль. Планы Генерального штаба по охвату противника он сломал путем поначалу осторожного, а затем все более настойчивого и белдеремонного вмешательства в оперативное руководство войсками». Замысел Гитлера, основывавшийся на соображениях Манштейна, отличался от традиционных взглядов Генерального штаба, который намеревался совершить прорыв на правом фланге. Гитлер решился на нарушение нейтралитета Голландии, Бельгии и Люксембурга и на наступление по центру в направлении Седана — Аббевиля, что побудило Йодля записать 13 февраля 1940 г. в свой дневник: «Я должен обратить внимание на то, что прорыв на Седан — это путь скрытого обхода, на котором может устроить ловушку бог войны».

О том, что в немецкой оборонной промышленности дела в то время обстояли не лучшим образом, не знали ни германская общественность, ни разведывательные службы союзников, Хотя в соответствии с требованием Гитлера, выдвинутым им в 1936 г., вермахт и экономика должны были уже к 1940 г. быть готовы на случай войны, однако программа вооружений, исходя из возможностей немецкой промышленности, разворачивалась медленно. Вплоть до сентября 1939 г. ни в одной отрасли немецкой экономики ничто не предвещало подготовки к войне. Даже в мае 1940 г., когда доля оборонной промышленности в общем объеме производства составляла все еще менее 15 %, ежемесячно производилось менее 40 танков (в 1944 г. более 2000 в месяц). Ежемесячное производство самолетов в Германии (включая гражданские, учебные и транспортные самолеты) в 1939 г. не достигало уровня 1000 штук, в то время как в 1944 г. после длительных бомбардировок, вызвавших сильные разрушения, одних только истребителей за тот же срок выпускалось более 4000. Громогласное заявление Гитлера 1 сентября 1939 г., что он выделил 90 миллиардов марок на нужды вооружения, могло, исходя из сложившейся ситуации, обмануть только дилетантов. Военное руководство знало, что запасов сырья могло хватить в лучшем случае на 12 недель войны, что 25 % цинка, 50 % свинца, 65 % минеральных масел, 70 % меди, 80 % каучука, 90 % олова, 95 % никеля и 99 % бокситов импортировалось из-за границы. Разумеется, это не было секретом для Гитлера, но он знал и то, что стратегическое и военно-промышленное положение рейха существенно изменилось после заключения 23 августа 1939 г. советско-германского пакта о ненападении. Он распорядился интенсифицировать производство искусственного каучука и синтетического топлива, положившись на экономическую поддержку и нейтралитет Советского Союза, который, помимо прочего, должен был обеспечить ему после захвата Польши возможность сосредоточить все войска на западном направлении, не опасаясь угрозы с тыла, и планировал поставки сырья из Юго-Восточной Европы и Скандинавии.

Однако сразу же после польского похода Гитлер оказался в тяжелой ситуации. И он, и Генеральный штаб знали, как долго можно продолжать боевые действия, даже с учетом расходов на «молниеносную войну». Они в состоянии были подсчитать, что хотя запасов сырья могло хватить примерно на три месяца, война закончилась бы в течение всего 14 дней, если бы французы и англичане начали наступление на западе. И почти полностью израсходованные в ходе польской кампании запасы боеприпасов, и совершенно недостаточная численность войск в районе Западного вала были реальными фактами, которые превращали продолжение наступательных действий в авантюру. Однако Гитлер был готов к этому. Он знал, что время работает не на него, а против него. Трудно сказать, переоценивал ли он в то время свои позиции или недооценивал противника. Генеральный штаб, которому были известны и история НСДАП, и вера Гитлера в свою удачу, базирующаяся на военном опыте, и его готовность к риску, проявлял скепсис. Он не мог получить к 1939 г. в свое распоряжение 3,2 миллиона солдат, необходимых ему для войны. Подготовку получили лишь четыре призыва — 1914, 1915, 1916 и 1917 г. рождения. Однако Гитлер, лучше осведомленный в деталях, чем Генеральный штаб, верил, в отличие от обескураженных военных91, что его наступление принесет не дополнительные проблемы, а быструю победу над Францией. Франция, которая была важнейшим партнером Англии на континенте, должна была потерпеть поражение в ходе блицкрига, что заставило бы Англию под впечатлением этой победы окончить войну.

После удачного исхода «судетского кризиса» Гитлер был более, чем когда-либо, убежден, что сердца немецкого народа принадлежат ему безоговорочно. Даже обидчивые военные успели забыть, как он во время «судетского кризиса» проигнорировалмнение верховного командования и внушал военному руководству, что в этой ситуации необходимы не военные, а политические решения, которые может принять только он один. С полной убежденностью Гитлер заявлял 8 ноября 1938 г.: «Если вообще существует человек, который несет ответственность за немецкий народ… то это я».

Сразу же после того, как адмирал Эрих Редер 12 декабря 1939 г. указал на опасность, грозящую рейху и немецкой военной экономике, если англичане оккупируют Норвегию, как рекомендовал правительству английский морской министр Уинстон Черчилль 19 сентября 1939 г., Гитлер, к ужасу своих генералов, отстранил и командование вермахта, и начальников Генерального штаба и оперативного отдела от стратегического руководства войсками. Подобно Наполеону, он решил, что впредь его должны окружать только помощники и исполнители его воли. Правда, возмущенные в глубине души военные (даже Геринг чувствовал себя оскорбленным и проявлял недовольство) тоже выступали за централизованное руководство войсками, но они представляли себе это несколько иначе, чем Гитлер. С учетом того, что операция в Норвегии должна была осуществляться совместными усилиями трех видов вооруженных сил, они не стали бы возражать против объединенного верховного командования вермахта, если во главе его стоял бы один из них. Гитлера это не устраивало, чему можно найти подтверждение в его приказе от 27 января 1940 г., где говорится, что план «Норд» «в дальнейшем будет осуществляться под его личным и непосредственным руководством с учетом общей военной обстановки». Он был убежден, что именно он лучше всего справится с общим (в том числе и оперативным) руководством норвежской кампанией. Будучи знатоком истории и абсолютным диктатором, он стремился исключить трения между внешней политикой и вопросами военного управления, как было, например во время прусско-французской войны 1870 — 71 гг. в связи с вопросом, возникшим между Бисмарком и Мольтке, надо ли обстреливать Париж. Не нужны были ему и трудности, которые пришлось преодолевать союзникам при координации стратегии и внешней политики в годы второй мировой войны. Так как он по сути исполнял функции и министра иностранных дел, а само министерство сделал всего лишь исполнительным органом, то его исходная политическая позиция была очень выгодной. Дилемма, возникшая несмотря на значительные преимущества никем не контролируемой концентрации власти, заключалась в том, что Гитлер постоянно проводил главным образом стратегию престижа и в определенных случаях принимал не те решения, которые были необходимы с военной точки зрения.

Гитлер своевременно распорядился о том, чтобы «сосредоточить в своих руках всю норвежскую кампанию». С полной самоуверенностью и опорой на помощь штаба вермахта и других органов, созданных им специально в рамках верховного командования в 1940 г., он берет на себя верховное командование сухопутными силами и придает первоначальным военным замыслам Редера наступательный и внешнеполитический характер. После того как соображения Редера после некоторых колебаний были приняты и переработаны им в своем духе, он окончательно уверился, что в данном случае решения должны принимать не военные, а он, глава государства. Начиная с января 1940 г. ему не давал покоя тот факт, что союзники оккупировали Скандинавию, установили господство над Балтийским морем, заблокировали единственный надежный выход из Северного моря в Атлантику и могли помешать Германии в получении необходимой руды из Швеции. Кроме того, он был в тот момент сильно обеспокоен тем, что не сможет сам реализовать собственную «программу» из-за болезней. 9, 11 и 15 января 1940 г. он проходит тщательное медицинское обследование. Результаты, очевидно, оправдывают его опасения. У него очень высокое давление крови. Морель зафиксировал систолическое давление в состоянии возбуждения от 170 до 200 мм при диастолическом давлении 100 мм. Сердце Гитлера, в котором прослушиваютсяшумы аорты, деформировано и имеет расширение левого желудочка, что дает Морелю основания предписать фюреру полный покой. Однако Гитлер не бережет себя, а настойчиво готовит новый «блицкриг», сам замысел которого кажется генералам слишком смелым, слишком рискованным и даже исключительно безответственным. Однако Гитлер, приняв решение, уже не отступает от него и опасается, что внешнеполитические решения могут лишить его полководческих лавров. Военные советники придерживались мнения, что оккупация скандинавских стран стала излишней после заключения мирного договора между Финляндией и Советским Союзом 12 марта 1940 г., так как теперь ни у Германии, ни у Англии не было повода для вторжения. Однако Гитлер был не согласен с этим, так же как и с точкой зрения командования военно-морскими силами, что лучшим решением является сохранение Норвегией нейтралитета. Утверждение Йодля, что англичане высадятся в Нарвике, если немцы оккупируют страны Бенилюкса, несомненно, отражает концепцию Гитлера, о непосредственном начале реализации которой Йодль сделал 13 марта запись в своем дневнике: «Фюрер отдал приказ о начале учений «Везер»… Он все еще ищет обоснование». Намерения Гитлера однозначны и хорошо спланированы. С помощью военного похода, который должен для мирового общественного мнения носить «характер мирной оккупации» и аргументироваться необходимостью «вооруженной защиты нейтралитета северных государств», он хочет обезопасить «рудную базу в Швеции» и расширить военно-морские и военно-воздушные базы для борьбы с Англией, а также укрепить положение рейха как морской державы. Гитлер буквально на несколько часов опередил союзников, которые одновременно готовились к аналогичной акции и 7 апреля 1940 г. начали погрузку на корабли войск, предназначенных для занятия Норвегии.

После того как вермахт 9 апреля перешел в наступление на море и на суше, захватил Данию и высадился в районе Кристи-ансанда, Ставангера, Бергена и Дронтхейма, а затем после тяжелых кровопролитных боев, подавив береговую артиллерию, и во фьорде Осло немцы начали нести тяжелые потери. 10 эсминцев, с борта которых полковник Эдуард Дитль высадился в Нарвике вместе с полком горной пехоты, были 10 и 13 апреля уничтожены английским флотом. Для Гитлера, который уже готов был поспешно оставить Нарвик, бывший ключевым звеном всей операции, и вывести войска из Норвегии, этот поход чуть было не стал роковым. Ему пришлось признать, что его опыт первой мировой войны оказался бесполезным и что ему еще предстоит не только многому научиться, но и многое пережить, чтобы стать полководцем, что он может в один миг лишиться целенаправленно создававшегося в течение долгих лет нимба фюрера, и именно в глазах военных, на которых нужно было произвести максимально положительное впечатление для реализации будущих планов. После «длившейся более недели сцены жалкой несостоятельности», по словам Варли-монта, нервный, беспомощный и не уверенный в себе Гитлер вновь обрел себя. Хотя Йодль 17 апреля записал в своем дневнике, что «фюрер вновь начал проявлять темперамент», но еще долгое время после этого дело доходило до крупных трений и порой хаотических ситуаций в связи с тем, что Гитлер многословно рассуждал о деталях и перекраивал планы военных. Не заслуживает особого внимания утверждение Варлимонта, которому так и не довелось во время второй мировой войны командовать даже фронтом, что Гитлер не проявлял в своем поведении образцового спокойствия и уверенности, как Мольтке на полях сражений в Чехии и Франции. В Норвегии опыт операций, в которых задействуются флот, авиация и сухопутные войска, отсутствовал не только у Гитлера. Даже Фридрих Великий, на которого Гитлер охотно ссылался, особенно в конце войны, во время битвы под Мольвитцем в кризисной ситуации присоединился к бегущей кавалерии и позорно оставил в беде свои войска.

Убеждение Гитлера, что в случае войны во Франции и странах Бенилюкса не приходится рассчитывать на то, что Норвегия как театр военных действий останется в стороне, оказалось точным. Англичане покинули Норвегию лишь 8 июня, за день до того, как вермахт достиг Сены и нижнего течения Марны. Правильным оказалось и реализованное вопреки предложению Йодля решение Гитлера начать наступление на западе 10 мая, когда еще продолжалась норвежская кампания и большие силы немецкой авиации были еще связаны в Норвегии.

14 мая 1940 г., спустя четыре дня после начавшегося с опозданием из-за норвежской кампании и погодных условий наступления на западе, Гитлер в указании № 11 изложил основные направления по продолжению операции, где содержался ясный намек в адрес верховного командования, что отныне он намерен сосредоточить в своих руках и оперативное руководство войсками. Штабы нужны ему только в роли аппарата советников, которые на основании его решений формулируют приказы, издаваемые от его имени как верховного главнокомандующего. Спустя 25 лет после французской кампании Варлимонт упрекнет Гитлера в том, что наступление на западе планировалось и осуществлялось без обычной подготовительной штабной работы. Однако успешное завершение операции говорит в пользу Гитлера, который снова оказался прав. Подтвердилось его предположение, что французы будут сражаться не так ожесточенно, как в 1914–1918 гг. Генерал Гудериан в 1953 г. писал: «Наступление привело к неожиданному для немецкого верховного командования большому и быстрому успеху». Йодль заявил в Нюрнберге: «Вновь одержала триумф воля и вера Гитлера. Сначала лопнул фронт, а затем рухнули Голландия, Бельгия и Франция. Солдаты поражались, столкнувшись с этим чудом…»

Однако вскоре выяснилось, что далее стратегические планы Гитлера начали давать сбои. Его уверенность в том, что Англия ввиду быстрого поражения Франции изъявит готовность закончить войну, побудила его к тому, чтобы рассматривать победу на западе как окончание этого этапа боевых действий. Однако англичане, хотя и предпочли поберечь свой экспедиционный корпус под Дюнкерком, реагировали все же не так, как ожидал Гитлер, и он начал рассматривать возможность прямого нападения на Англию. В его указании № 16 от 16 июля 1940 г. говорится: «Поскольку Англия, несмотря на безвыходное с военной точки зрения положение, не проявляет готовности к пониманию, я решил подготовить и при необходимости провести операцию по высадке войск в Англии. Цель этой операции заключается в том, чтобы исключить возможность использования английской метрополии в качестве базы для продолжения войны против Германии, а в случае необходимости и полностью оккупировать ее».

Поскольку Англия представляла собой не просто остров у берегов побежденной Франции, а мощную морскую державу, располагавшую колониальными войсками в Канаде, Новой Зеландии, Австралии, Египте, Индии и Южной Африке, Гитлеру после победы над Францией следовало бы срочно начать действовать в духе своего указания № 16 или попытаться реализовать план Редера, который рекомендовал косвенно оказывать военное давление на Англию, чтобы вынудить ее отказаться от продолжения войны. Однако Гитлер, лицо которого уже во время норвежской кампании приобрело одутловатые контуры, оказался вдруг не готов к риску, который таило в себе нападение на Англию. Он медлил и не прислушивался ни к чьим советам. Порой его глаза вспыхивали блеском, который не замечался за ним ранее, а уверенность в себе приобретала агрессивные черты. Еще четыре года назад он был совершенно другим человеком, и не только внешне. Гитлер, тщательно следивший за своим здоровьем, знал это и все чаще обращался к своему личному врачу. Когда он на третий день после заключения перемирия посетил Париж, то вовсе не выглядел сияющим победителем, хотя многие из окружающих этого не заметили. Альберт Шпеер, архитекторы Герман Гислер и Арно Брекер, за которыми Гитлер послал самолет, чтобы доставить их в Париж, рассказывали в своих мемуарах, что фюрер нетолько отличался от своего окружения, опьяненного победой, но даже прослезился, когда раздался сигнал фанфар. Причиной этого была не «ярко выраженная противоречивость натуры», как полагал Шпеер, не любовь к миру и архитектуре, как предполагали Брекер и Гислер, не скорбь по убитым и раненым, по разрушенным городам и памятникам искусства, а тот факт, что Гитлер, почти непрерывно принимавший лекарства, был в то время уже очень болен и считал, что не сможет дожить до исполнения своих конечных целей.

Однако в стратегическом плане дела у Гитлера обстояли совсем неплохо. Франция была разбита, Италия вступила в войну на стороне Германии, что привело к тому, что Англия не только не могла теперь рассчитывать на французский флот, но и временно лишилась своего господства в Центральном Средиземноморье. Германские базы подводных лодок и авиабазы, которые могли наносить серьезный ущерб Англии, Гибралтару и единственной все еще доступной из Европы морской базе в Египте, контролировавшей Суэцкий канал, простирались от Бордо до Нордкапа. После вступления Италии в войну у Гитлера появилась возможность серьезно угрожать Британской империи путем захвата Суэцкого канала, что рекомендовали адмирал Редер, генерал Карл Штудент и Эрвин Роммель. Однако Гитлер медлил. В то время еще никому не бросались в глаза принципиальные перемены в его характере, хотя уже тогда стали заметны нежелание идти на риск и снижение общей гибкости ума. В задачи историка не входит спорить сегодня о том, увенчалось ли бы успехом нападение Германии на Англию. Ничего не меняет в этом и тот факт, что США, которым Гитлер в то время еще не объявил войну, были мало заинтересованы в поддержке Великобритании, исходя из сложившейся обстановки, и Уинстон Черчилль вынужден был доказывать президенту США Рузвельту после немецких успехов в Северной Африке (Бенгази и Тобрук) и на Кипре, что Англия может потерять не только Египет, но и весь Ближний Восток, что будет иметь неблагоприятные последствия для Испании, вишистской Франции и даже Японии.

Складывалось впечатление, что энтузиазм Гитлера и его концептуальные способности иссякли. Он с головой ушел во второстепенные вопросы. Так, например, 12 ноября 1940 г. он дал поручение проверить возможность оккупации Мадеры и Азорских островов и заявил, что его политика по отношению к Франции приведет к «эффективному сотрудничеству» в плане предстоящей борьбы с Англией и побудит Испанию ко вступлению в войну. Он рассчитывал захватить Гибралтар и после оккупации Иберийского полуострова изгнать англичан из Западного Средиземноморья. Но все это были чисто теоретические рассуждения. Все его мысли еще со времен окончания первой мировой войны крутились вокруг «германского похода на восток». Спустя 446 дней после заключения пакта с Советским Союзом он отдает распоряжение «продолжить подготовку к восточной кампании, о которой ранее были отданы устные приказания», и ожидать его приказов о «координации по времени отдельных операций». Его решение игнорировать советы Редера, Роммеля, Штудента и Кортена, которые считали решающей операцией ликвидацию английских позиций в Средиземноморье и на Ближнем Востоке, захват Суэцкого канала и Персидского залива, и направить главный удар на Россию отвечает не только его идеологии и мировоззрению, но и стратегическим «континентальным» представлениям, сложившимся у него еще в годы первой мировой войны на полях сражений во Франции. То, что Гитлер в июне 1941 г., напав на Советский Союз, отказался от своих прежних официальных высказываний последних лет и вернулся к первоначальной точке зрения, шокировало часть народа и военное руководство, которое опасалось такого шага, памятуя уроки походов Карла XII и Наполеона I, хотя после финской кампании русских вряд ли можно было считать слишком опасным противником. Еще 4 мая 1941 г., за неделю до того, как заместитель фюрера Рудольф Гесс вылетел с его ведома и с его директивами на «Мессершмите-110» из Аугсбурга в Англию, Гитлер, вспоминая в рейхстаге победоносные походы, разглагольствовал о «мирных предложениях», называл Черчилля поджигателем войны, дураком, лжецом и преступником, выдвигал «третий рейх» в качестве альтернативы «еврейской демократии» и политическим сословным и классовым системам «еврейского капитала», однако не допустил ни единого грубого обвинения в адрес большевизма, как бывало раньше. Обескураженные военные вынуждены были признать, что Гитлеру раньше удавалось все, за что он брался, и что он, в отличие от них, очень редко ошибался. И все же они не в состоянии были понять его, о чем свидетельствуют слова Гудериана, что «советчики заблуждались как относительно своих противников, так и относительно стратегических качеств своего верховного главнокомандующего».

Относительно планов ведения войны против Советского Союза мнения Гитлера расходились с намерениями командования, которое считало, что главный удар должен быть направлен на Москву, а силы противника должны быть уничтожены в центре страны. Стратегические планы Гитлера вытекали в первую очередь из политических и военно-экономических соображений. Он рассчитывал, что перелом может быть достигнут на флангах, намеревался захватить на севере Ленинград, установить связь с дружественно настроенными финнами, обеспечить господство на Балтийском море и снабжение левого фланга морским путем, а на юге захватить Украину, использовать для нужд вермахта сырьевые и промышленные мощности в донецком регионе и в конечном итоге получить доступ к нефтяным месторождениям Кавказа. Лишь затем он планировал взятие Москвы и придавал этому большее значение, чем шведский король Карл XII и Наполеон I.

В то время как вермахт быстро продвигался вперед, а русский центральный фронт разваливался, командование и фронтовые генералы настойчиво уговаривали Гитлера использовать шанс и захватить Москву, не дожидаясь, пока будет взят Ленинград, как было предусмотрено планом «Барбаросса». Но Гитлер медлил в течение шести недель и колебался между своим планом первоочередного захвата Ленинграда и желанием немедленно направить удар на столицу и взять ее. Он медлил, хотя ему было известно, что численно превосходящая его и хорошо технически оснащенная Красная Армия четыре года назад потеряла значительную часть своих генералов, офицеров и комиссаров в результате спровоцированной им самим «чистки» и что немецкие офицеры и генералы намного превосходят своих советских коллег, занимающих высокие командные посты.

После того как войска вермахта форсировали Березину в районе Борисова и захватили Смоленск, Гитлер 21 августа 1941 г., к ужасу военных, заявил, что по стратегическим соображениям нет необходимости штурмовать Москву до наступления зимы, как они намеревались, а вместо этого необходимо обеспечить безопасность собственных нефтяных месторождений в Румынии, захватить Крым и промышленный и угольный донецкий регион, перекрыть снабжение России нефтью с Кавказа, взять в кольцо Ленинград и добиться объединения с финнами. Он отказывается от нанесения удара на Москву, направляет группу армий «Центр» на юг и даже частично на юго-запад и приказывает захватить Украину. Рекомендации Генерального штаба он игнорирует и обвиняет его в том, что он не способен в достаточной мере оценить политические и военно-экономические проблемы. Гуде-риану приходится повернуть на юг и вместе с Рундштедтом захватить Киев, что ему, к удивлению многих военачальников, удается и позволяет не только разгромить значительные силы русских на юге, но и взять в плен около 665 тысяч человек.

После неожиданного успеха под Киевом Гитлер лишь недолгое время пользуется благосклонностью бога войны, как и предполагал Йодль еще в феврале 1940 г., оценивая решения Гитлера в ходе французской кампании. Он начинает делать ошибки, которые вскоре становятся роковыми. Адольф Хойзингер, бывший с 1940 по 1944 г. начальником оперативного отдела Генерального штаба сухопутных войск, спустя 25 лет, в отличие от генерала Блюментритта, обвинял своего верховного главнокомандующего: «В августе… наступил решающий поворотный момент. Гитлер отказался от немедленного прорыва на Москву… Таким образом, был упущен последний шанс». Тем не менее маршал Георгий Жуков, занимавший в начале войны пост начальника Генерального штаба, а затем до октября 1941 г. — командующего советскими войсками в Ленинграде, придерживался мнения, что решение Гитлера было правильным. «Немецкие войска, — писал он, — были не в состоянии с ходу взять Москву в августе, как планировали некоторые немецкие генералы. В случае наступления они оказались бы в более тяжелой положении, чем в ноябре и декабре 1941 г. под Москвой… Поэтому все попытки немецких генералов… и военных историков свалить вину за поражение на Гитлера… несостоятельны». Маршал Константин Рокоссовский также утверждал, что решение Гитлера, принятое вопреки мнению Генерального штаба, было правильным с военной точки зрения: «Положение советских войск было очень сложным… И все же я считаю, что у немецких войск… не было реальных шансов на продолжение крупномасштабного наступления на Москву. Им обязательно нужна была передышка, которая наступила в августе». Маршал Василий Соколовский, бывший осенью 1941 г. начальником штаба Западного фронта, критиковал немецких военачальников и называл решение Гитлера единственно возможным. Хотя подобные оценки, разумеется, в значительной степени объясняются намерением подкрепить тезис о «непобедимости» Советского Союза, многочисленные соображения военного характера говорят в пользу этих аргументов.

Было ли это августовское решение действительно ошибкой Гитлера, невозможно ни достоверно доказать, ни опровергнуть. Однако можно с уверенностью сказать, что он допустил ошибку (вину за которую частично несет и командование вермахта), когда исходил в планировании военных мероприятий из того заблуждения, что Красная Армия находится на грани краха и требуется всего лишь небольшой толчок. Так, в начале сентября он отдал приказ об одновременном наступлении на Москву, захвате кавказских нефтяных месторождений и блокаде Ленинграда, а 17 сентября отозвал с севера танковую группировку Хёпнера и соединения люфтваффе и, таким образом, сам противодействовал намеченному взятию Ленинграда.

Гитлер, на ногах у которого появились отеки, что дало основания Морелю назначить ему корамин и кардиазол для поддержания центра кровообращения в мозгу и дыхательных центров, а также возбуждающие средства кофеин и первитин, хотя у пациента был обнаружен быстро прогрессирующий коронарный склероз, хотел слишком многого одновременно. И все же и в этот раз он, по-видимому, оказался прав. После того как группа армий «Центр» 2 октября 1941 г. быстрыми темпами начала наступление на Москву и вышла на линию Орел-Брянск — Вязьма, Гитлер 7 и 10 октября 1941 г. приказал начать немедленное преследование врага всеми имеющимися силами, хотя знатоки России предупреждали его о грозящей распутице, которая поставила неразрешимые задачи перед шведским королем Карлом XII и Наполеоном I. В приказе № 37 от 10 октября 1941 г. говорилось: «После того как основная масса советских войск разбита или уничтожена на центральном театре военных действий, нет больше веских причин, заставляющих осуществлять наступление и связывать русские силы в Финляндии. Имеющихся в наличии войск и времени не хватит для того, чтобы до наступления зимы взять Мурманск или полуостров Рыбачий и перерезать Мурманскую железную дорогу в Центральной Финляндии. Таким образом, важнейшей задачей остается сохранение достигнутого, обеспечение безопасности никелевых рудников в Петсамо и подготовка всего необходимого для того, чтобы в следующем году, начиная уже с зимы, окончательно захватить Мурманск, полуостров Рыбачий и Мурманскую железную дорогу». Гитлер полагал, что еще до наступления зимы, реальных условий которой не представлял себе ни он сам, ни кто-либо другой, сможет достичь Москвы, и ему удалось убедить в правильности своего мнения советников из верховного командования. Веря в то, что ему удастся одолеть и Россию в ходе молниеносной войны, он приказывает продолжать наступление, не позаботившись о каких-либо существенных подкреплениях для сухопутных войск и авиации и игнорируя тот факт, что боевой запал вермахта уже в значительной степени утрачен. Он по-прежнему не представляет себе реально «пустынных» просторов российской территории, которые ему необходимо завоевать. Как и прежде, он рассчитывает на хорошие укрепленные дороги, свежие войска, полные энтузиазма, безукоризненно работающие оружие, моторы и машины и необходимое оснащение. Он не включает в свои стратегические и оперативные планы ни пыль и грязь российских проселков, которые портят, а порой и совершенно выводят из строя оружие, ни плохое обмундирование своих войск, ни болезни, ни высокий боевой дух Красной Армии. Уже в ходе планирования похода он недооценил транспортную проблему, которая ввиду колоссальных расстояний и крайне плохого состояния дорог играла роль первостепенного оперативного фактора. Ширина колеи русских железных дорог, где паровозы топились дровами, не совпадала с колеей немецких дорог, и рельсовый путь необходимо было заменять. Оснащение российских железных дорог было примитивным и совершенно недостаточным, особенно если принять во внимание, что Гитлеру ввиду численного превосходства советских войск необходимо было как можно быстрее перебрасывать воинские части, вооружение и другие военные материалы. Авиация, базировавшаяся на берегах Атлантики, в Южной Италии и Северной Африке, понесла тяжелые потери в воздушной войне над Англией и Критом и не смогла сыграть должной роли в России.

Гитлер значительно переоценивал возможности использования в русской кампании современной боевой техники, развитие которой он порой сам тормозил в отдельных областях. Это доказывает его точка зрения, высказанная в марте 1941 г., что с помощью техники, особенно танков и самолетов, он сможет, несмотря на частичную демобилизацию сухопутных войск, добиться в России того, что не удалось ни Карлу XII, ни Наполеону I. Эта роковая ошибка демонстрирует, что, несмотря на необычайно широкие познания в технической и военной области, он все же не был подлинным полководцем. И после 1941 г. он совершенно недостаточно учитывал реальные условия, хотя был знаком с ними лучше, чем большинство его советников. То обстоятельство, что он трезво оценивал обстановку лишь в тех случаях, когда она отвечала его представлениям, нельзя было считать нормальным. Все это неизбежно должно было в концеконцов привести к роковым последствиям. Уже осенью 1940 г. и особенно весной 1941 г., когда он начал принимать корамин и кардиазол, а также первитин и кофеин, было заметно, что отдельные его решения и высказывания выходят из-под контроля разума. Высказанные под влиянием лекарств и стимулирующих средств (кофеина и первитина) фантастические и гипертрофированные утверждения, которые затем в трезвом состоянии пугали даже его самого, сопровождались изданием приказов, которые вызывали буквально ужас. Так, например, в конце марта 1941 г., после стодневных размышлений и проволочек, появился приказ «о комиссарах», а в начале апреля 1941 г. — «об окончательном решении еврейского вопроса». Поскольку подобные приказы сопровождались порой логически неопровержимыми и дальновидными комментариями, почти все окружение и, в частности, военные даже не догадывались, что фюрер не всегда отдает отчет в своих действиях. Генерал-фельдмаршал Эрих Мильх, внимательно следивший за Гитлером, заявил в 1946 г.: «Ненормальность в его поведении была не настолько заметна, чтобы утверждать: этот человек… душевнобольной… Ненормальность… часто остается скрытой от масс и даже от близких людей. Я полагаю, что на этот вопрос врач ответит лучше, чем я». 30 марта 1941 г., например, Гитлер отметил в полном соответствии с мнением Генштаба, что величина российской территории сама по себе составляет особую проблему и требует концентрации собственных мероприятий, что Красная Армия располагает самым большим количеством танков в мире и очень сильной в количественном отношении авиацией, а союзники немцев не дают никакого повода для иллюзий. И в то же самое время он заявил, что обращение с пленными советскими высшими офицерами и политкомиссарами «не является предметом рассмотрения военными судами», а «с комиссарами и сотрудниками ГПУ» следует обращаться как с преступниками. После того как Гитлер, который с 19 декабря 1941 г. занимал еще и пост верховного главнокомандующего, что дало повод некоторым военным позднее характеризовать его как узурпатора, остановил зимой 1941 — 42 гг. все фронты на восточном направлении, хотя войска крайне плохо были снабжены зимней одеждой, он задался вопросом, какое продолжение должна иметьвойна в 1942 г. Он сам был виноват в том, что эта война уже не укладывалась в задуманные им рамки. Он развязал на востоке идеологическую войну, которая развязала руки у русских и в декабре 1941 г. втянула в боевые действия США. Таким образом, война стала мировой, хотя это было предусмотрено лишь на последней стадии его «поэтапной программы». К этому времени он уже знал или, по крайней мере, догадывался о двух вещах. Он больше не верил в победу и был убежден, что развязывание мировой войны после нападения японцев на Перл-Харбор является «всемирно-исторической ошибкой». Все, что последовало за этим, было только попыткой затянуть войну и продлить свою жизнь. Однако в первую очередь его интересует вопрос, как должен действовать вермахт весной 1942 г. Если и в дальнейшем придерживаться оборонительной тактики, то вследствие его стратегии, направленной на достижение пропагандистских эффектов, у мирового общественного мнения могло сложиться впечатление (которое он и сам разделял), что операция «Барбаросса» потерпела в этой войне свою первую неудачу. 5 апреля 1942 г., когда очередной период распутицы сорвал наступление, он заявил в приказе № 41, что после завершения «зимнего сражения» немецкие войска «вновь вернули себе превосходство и свободу действий» и «должны окончательно уничтожить… все еще имеющиеся у Советов военные силы и максимально лишить их важнейших военно-экономических источников». В этой фазе войны, когда стало совершенно очевидно, что Гитлер, в отличие от Советского Союза, совершенно неправильно оценивает боеготовность своих союзников, войска которых в тот момент насчитывали 35 дивизий, особенно ярко проявилось, что он не является полководцем в традиционномсмысле. Несмотря на ряд военных успехов, все четче вырисовывается образ агрессивного политика, который может осуществить свою «программу» только в наступательном плане, для чего был изобретен метод «блицкрига». Оборонительная война, которая была совершенно неизбежна вследствие растянутого на большом протяжении фронта и которую Клаузевиц даже называл самой высшей формой ведения войны, не отвечала ни планам, ни образу мыслей Гитлера. Таким образом, в 1942 г. началось новое наступление, подготовленное лично самим Гитлером, которое летом еще раз подтвердило его правоту, даже если его планы были ошибочны, с точки зрения военных академиков.

28 июня 1942 г. Гитлер посылает в наступление пять немецких, две румынских, одну итальянскую и одну венгерскую дивизию, разделенные на две группы армий, в восточном направлении от Изюма и Харькова. Южная группа («А») должна достигнуть нижнего течения Дона, а северная («Б») выйти на широком фронте к Волге по обе стороны от Сталинграда. Однако левый фланг вследствие мощного сопротивления русских вскоре останавливается, и ему не удается форсировать Дон. Русские особое внимание обращают на целостность фронта, маневрируют и больше не дают окружить себя, как в 1941 г. Хотя они и несут серьезные потери, но об их разгроме не может быть и речи. Поскольку Гитлер требует, чтобы наступление группы армий «А» продолжалось в направлении нефтяных месторождений Кавказа, а группу «Б» нацеливает на Сталинград, чтобы перерезать Волгу, которая была важнейшей транспортной артерией, и парализовать промышленность Сталинграда, группы армий расходятся и растягивают фронт, который теперь пролегает от Туапсе до Сталинграда и Воронежа и составляет 2000 км в длину и 750 км на оперативную глубину при общей протяженности всего Восточного фронта в 3000 км. Когда 6-я армия генерала Паулюса, усиленная дополнительными дивизиями, достигает Сталинграда, она представляет собой недостаточно защищенный с флангов узкий клин в советских оборонительных порядках. Гитлер, опасающийся в августе 1941 г. советского нападения на фланги, вновь принимает решение вопреки мнению военных, хотя на этот раз они правильно оценивают возможности и планы противника. Он упрямо верит в свое счастье, отказывается дать отдых войскам, которые уже не в состоянии взять Сталинград, и придает битве за этот город настолько символический характер, что назад дороги уже нет. 19 ноября 1942 г. разражается катастрофа: русские прорывают фронт на участке 3-й и 4-й румынских армий и смыкают клещи наступления за спиной 6-й армии в излучине Дона к западу от Сталинграда. 22 ноября русские окружают город. Просьбу Паулюса разрешить ему прорыв из окружения Гитлер отклоняет. Геринг не в состоянии выполнить свое обещание ежедневно доставлять самолетами 500 тонн грузов окруженным войскам. Попытка Манштейна прорвать кольцо окружения извне проваливается, в том числе и по причине отсутствия превосходства немецкой авиации. Гитлер, заявлявший еще в середине декабря, что если Сталинград будет потерян, то вновь завоевать его уже не удастся, впервые осознает, насколько роковой может быть стратегия престижа. Однако уже поздно. 30 января 1943 г., в день десятилетней годовщины прихода Гитлера к власти, 6-я армия капитулирует. Из 265 тысяч человек более 100 тысяч убиты, 34 тысячи ранены, 90 тысяч попадают в плен. Осенью 1944 г. Гитлер рассказывал своему отоларингологу Эрвину Гизингу: «Нельзя сказать, что наша разведка ошиблась и мы не были информированы о большом скоплении русских войск на левом берегу Волги. Нельзя также сказать, что мы были застигнуты врасплох внезапным наступлением русских или капризами погоды. Я все учел и намерен был бороться той зимой и добиться здесь решающего успеха. Но когда в декабре 1944 г. обстановка под Сталинградом ухудшилась, меня подвела авиация, хотя Геринг обещал, что может гарантировать все снабжение 6-й армии в течение по меньшей мере 6–8 недель… Вдобавок в самое критическое время под Сталинградом, когда итальянцы сверху, а румыны снизу не смогли удержать фронт, меня не было на месте, так как я был в пути на своем спецпоезде. В течение примерно 24 часов я не мог руководить сам, а когда узнал о несчастье, было уже слишком поздно». Не говоря уже о том, что бессмысленно было оправдывать таким способом свое поражение, Гитлеру уже в конце 1941 г., когда шла битва за столицу, следовало бы понять, что люфтваффе вряд ли может оказать существенное влияние на решающие операции. То, что он поверил заверениям Геринга, говорит не в его пользу, хотя генерал-фельдмаршал Альберт Кессельринг в 1945 г. уверял, что рейхсмаршал обещал Гитлеру снабжение окруженной группировки по воздуху «лишь при условии соблюдения определенных предпосылок и на протяжении короткого периода времени». И все же Гитлер не побоялся взять на себя вину за поражение под Сталинградом, после которого войскам пришлось перейти кобороне. Трудно с уверенностью сказать, разделял ли он мнение Манштейна, высказанное им спустя 20 лет, что эта битва не обязательно должна была стать решающей в войне. Как бы ни оценивать значение Сталинградской битвы для второй мировой войны в целом, однако именно с этого времени дела неуклонно пошли все хуже и хуже. Даже убежденные национал-социалисты с тех пор втихомолку задавали себе вопрос, действительно ли фюрер такой гениальный полководец, за какого они его принимали.

В апреле 1943 г., когда верховный главнокомандующий вскоре после своего возвращения из Винницы праздновал свой 54-й день рождения, фронт на востоке был восстановлен. Начальник Генерального штаба пытается убедить сильно постаревшего Гитлера, которого лишь с трудом удается поддерживать с помощью лекарств, что настало время сломить наступательный порыв русских и взять инициативу в свои руки. Он предлагает фюреру атаковать далеко вклинившийся в немецкий фронт выступ, образованный позициями русских войск под Курском, но Гитлер даже не в состоянии помыслить о наступлении. То, что он не был готов по рекомендации своих военных советников выровнять примыкающую с севера линию фронта, было следствием эгоистического стремления удержаться изо всех сил и таким путем продлить собственную жизнь. А то, что она придет к концу с последним днем войны, он знал лучше, чем кто бы то ни было. Во время первой мировой войны он понял, насколько легко войска при планомерном отступлении могут «покатиться» и потерять больше территории, чем было предусмотрено командованием. Он реагирует на все как утопающий, хватающийся за соломинку, и неспособен здраво рассуждать. По привычке он сначала заявляет, что план, подготовленный Генеральным штабом, не имеет шансов на успех. Однако 5 июля, к моменту начала операции «Цитадель», он все же позволяет уговорить себя.

Собственное понимание военной ситуации, болезни и их влияние на личность делают Гитлера по-стариковски упрямым и мешают ему прислушаться к мнению окружающих. Основным принципом ведения войны он объявляет защиту каждого окопа. На возврат здоровья, решимости и гибкости рассчитывать уже не приходится. Его болезни уже нельзя рассматривать как временное явление и следствие самовнушения. Они становятся постоянным фактором, оказывающим все более негативное влияние. Откуда бы ни исходили всевозможные предложения, он считает их не желанием оказать помощь, а попыткой сломить его волю и ограничить власть. Результаты его все более обостряющейся недоверчивости и злобы, постоянно повторяющихся припадков ярости испытали на себе практически все видные военачальники — все главнокомандующие сухопутными войсками, начальники Генерального штаба, 11 из 18 фельдмаршалов, 21 из 37 генерал-полковников и все (за исключением Шернера) командующие группой армий «Север».

Мнение Манштейна о том, что Гитлер избегал риска в военной области, недостаточно обосновано и лишь частично соответствует действительности. Его политика, приведшая к неизбежной, по мнению Буллока, войне, была полна риска. В первой фазе войны он тоже охотно шел на риск. Буллок даже утверждает: «Мне кажется… что любая победа (начиная с сентября 1939) использовалась им как основа для того, чтобы поднять ставки в следующей, еще более смелой игре». Правда, Гитлер побоялся нападать на Англию, но зато вместо этого начал операцию «Барбаросса». Как стратег он мыслил и действовал очень рискованно, но как полководец в оперативной сфере был лишен этого качества. Взяв на себя ответственность за ту или инуювоенную операцию, он слишком долго медлил с принятием решений, если они ему не нравились, и упускал при этом возможный успех. Все это еще больше усугубилось с переходом к оборонительной тактике войны. Он неделями не подпускал к себе генералов, которые настойчиво уговаривали его сдать позиции, которые уже невозможно было защищать, как, например, в 1943 г. на Донце и в 1944 г. на Днепровской дуге. Предположение Манштейна, что он в принципе опасался излишнего риска, так как не имел достаточного военного образования, представляется несостоятельным. Такие сомнения в собственной непогрешимости не были свойственны Гитлеру, который был твердо убежден, что в состоянии сделать все и даже навязать свою волю врагу. Он хорошо осознавал, что он делает и какие приказы отдает. Так, например, 2 июня 1942 г., прочитав сообщения советской прессы о боях южнее Харькова, он заявил, что русские скрывают свое поражение и не находят в себе мужества «немедленно прекратить операцию, которая уже не обещает успеха». Начиная с 1942 г. Гитлер избегал военного риска и его приказы вследствие подозрительности и неверия в собственную победу сводились к мелким вопросам на уровне полкового командира. Любой полководец и государственный деятель, руководствуясь соображениями морали, должен был бы в такой ситуации прекратить войну. Гитлер не сделал этого, так как хотел жить. Можно только предполагать, какие решения он как стратег и политический руководитель мог и должен был бы принять, поняв, что война проиграна. Мы не можем дать ответов на вопросы, не лучше ли было бы, например, перебросить на восток войска, вооружение и боеприпасы, задействованные в ходе арденнского наступления, и не стоило ли бы отказаться от немецкого наступления на озере Балатон в Венгрии, где были растрачены последние оперативные танковые резервы, которые можно было использовать впоследствии для защиты рейха.

Перечень военных ставок Гитлера

Во время польской кампании с 3 сентября 1939 г.:

«Специальный поезд фюрера» (рабочий и жилой вагон для Гитлера, по одному вагону с зенитными установками в голове и хвосте поезда, несколько вагонов со средствами связи, а также вагон-ресторан и спальные вагоны для штабных работников).

Отель «Казино» в Сопоте.

16 сентября 1939 г.:

Возвращение в Берлин.

Западный поход (Франция):

С 10 мая 1940 г. — «Фельзеннест» («Гнездо в скалах») в Родерте. С 4 июня 1940 г. — «Вольфсшлухт» («Волчье ущелье») в Брюли-де-Пеш. Гитлер живет в бараке, его штаб размещается в школе и доме священника. С 25 июня 1940 г. — «Танненберг» на горе Книбис в Шварцвальде. По словам секретарши Гитлера Кристы Шредер, там было «несколько маленьких сырых бункеров, в которых практически невозможно было жить».

Поход на Югославию и Грецию (апрель 1941 г.):

«Специальный поезд фюрера» в Менихкирхене.

7 июля 1940 г.:

Возвращение в Берлин.

Поход против Советского Союза:

С 24.6.1941 г. — «Вольфсшанце» в Растенбурге в Восточной Пруссии. Надземные бетонные бункеры и несколько деревянных бараков. По словам генерал-полковника Йодля, это было «…нечто среднее между монастырем и концлагерем». С июля по октябрь 1942 г. и с февраля по март 1943 г. — «Вервольф» («Оборотень») в Виннице на Украине. Два бетонных бункера, блокгаузы и бараки в редком лесу.

С октября 1942 г.:

«Вольфсшанце», «Бергхоф» (личное владение Гитлера с 20-х годов, после 1933 г. было расширено за счет «Фонда Адольфа Гитлера») в Оберзальцберге под Берхтес-гаденом, а также замок Клесхайм под Зальцбургом.

С 20 ноября по 10 декабря 1944 г.:

Рейхсканцелярия в Берлине (в 1943 г. в саду рейхсканцелярии был построен бункер для фюрера). По словам секретарши Гитлера Кристы Шредер, «Гитлер жил в очень маленькой комнате, где помещался только небольшой письменный стол, узкий диван, стол и три кресла. Комната была холодной и неуютной. Дверь слева вела в ванную, а справа — в очень тесную спальню».

Декабрь 1944 — январь 1945 гг. (наступление в Арденнах):

«Адлерхорст» («Орлиное гнездо») — перестроенное в 1939 г. под ставку фюрера поместье Гутсхоф в Цигенберге в горах Таунус.

С 16 января 1945 г.:

Рейхсканцелярия в Берлине (бункер фюрера до дня самоубийства: в саду рейхсканцелярии).

В 1943 г. Гитлер еще менее был в состоянии, чем в 1942-м, использовать завоеванное на востоке пространство в качестве базы для того, чтобы в ходе оборонительных боев добиться ничейного результата в войне, что многие немецкие генералы в то время считали еще возможным. Гитлер знает, что это иллюзия, так как прекрасно осознает, что война уже проиграна. Но его тактика строится на внушении уверенности в окружающих, чтобы они были готовы пожертвовать жизнью за его убеждения, сознавая, что делают великое дело. Уже в середине февраля 1945 г. он пытается после авиационного налета на Берлин убедить своего бывшего врача Гизинга, что наверняка одержит победу в войне. В его указаниях, предназначенных для узкого круга лиц, явно заметно расхождение между пониманием ситуации и надеждой. Так, например, 3 ноября 1943 г. он констатировал: «Жестокая и связанная с большими потерями борьба против большевизма за последние два с половиной года потребовала участия больших военных сил и исключительных усилий… Опасность на востоке осталась, но еще большая вырисовывается на западе: опасность англосаксонского вторжения!» Гитлер знает, что война продлится недолго, если не удастся предотвратить массированной высадки западных стран. «Если врагу удастся… вторгнуться на широком фронте в наши порядки, — предвещает он, — то последствия этого проявятся уже в ближайшем времени». Варлимонт вспоминает, что в конце 1943 г. частенько слышал из уст Гитлера, что война будет проиграна, если вторжение союзников увенчается успехом. Гитлер скептически относится даже к своим успехам на востоке. Генералы, к которым он до сих пор относился как к простым рядовым в казарме, на этот раз проявляют себя как неплохие военачальники, если речь идет о тактических и оперативных вопросах, но они мало смыслят в военной экономике и в вопросах внешней политики, которые Гитлер должен учитывать в своих решениях. Кроме того, они уже упустили момент, чтобы завоевать в глазах своего верховного главнокомандующего то положение, которым постоянно пользовались их англосаксонские коллеги. «Мое влияние на фюрера, — признавался, например, Йодль на заседании военного трибунала в Нюрнберге, — было далеко не таким сильным, как это можно было предположить и как должно было бы быть в соответствии с занимаемым мною постом». А Кейтель рассказывал о Гитлере, что уже «начиная с 1938 г. ни одно важное решение не было принято им коллегиально или в результате обсуждения», а всегда выражалось только в форме «отдания приказа». В 1943, 1944 и даже в 1945 гг. Гитлер еще настолько силен, что военные лишь исподтишка решаются саботировать его приказы или использовать свои знания на собственное благо, как, например, министр вооружений Альберт Шпеер незадолго до краха рейха.

Если Гитлер порой и шел на уступки, как, например, по отношению к Вильгельму Листу, Гудериану или Манштейну, то он, как и прежде, начиная еще с норвежской кампании, в принципе отказывался признавать своих военных советников, а если и делал такой широкий жест, то исключительно по собственной прихоти.

Окруженная 1 ноября 1943 г. в Крыму 17-я армия под давлением советских войск вынуждена очистить Керченский полуостров. В апреле 1944 г. она отходит к Севастополю и держит оборону на подготовленных в 1942 г. Красной Армией позициях. Гитлер приказывает удерживать город. Его требование учитывать в стратегии не только военные, но и политические и экономические вопросы было в принципе правильным, однако ввиду сложившейся военной обстановки и желания Гитлера продлить свой конец все стратегические, оперативные и тактические меры после 1941 — 42 гг. стали этапами немыслимого преступления.

Гитлер не позволил оставить Крым в то время, когда это можно было сделать без особых потерь, так как предполагал, что Турция, снабжавшая немецкую военную экономику жизненно важной хромовой рудой, ввиду нарастающего советского давления в районе Черного моря может отказаться от своей нейтральной позиции и встать на сторону союзников. Ситуация после отвода войск подтвердила эти опасения: была потеряна необходимая для вермахта румынская нефть. Теперь советская авиация могла эффективно бороться с целями в Румынии. Советское военно-морское командование снова обрело утерянную в 1941 — 42 гг. оперативную базу, оттеснило немецко-румынский флот к узкой полоске румынского и болгарского побережья и могло уже не опасаться немецких нападений на побережье Кавказа и Крым. Оправдалось и предсказание Гитлера, что свобода действий Турции будет существенно ограничена, как только Крым перестанет быть немецким.

Гитлер теперь в состоянии «спокойно» оценивать факты только в том случае, если они соответствуют его представлениям, и игнорирует информацию, за которую был бы благодарен любой полководец. Так, например, он не обращает внимания на информацию разведки, которая сообщает не только детали о боевом духе и настроениях в Красной Армии, но и о точных датах ее наступления. Русское наступление под Орлом в июле 1943 г., атаки на немецкие позиции в августе под Брянском и в марте 1944 г. на южном фланге Восточного фронта — это всего лишь некоторые операции противника, к которым он, безусловно, мог подготовиться, если бы оставался в «нормальном» состоянии. Однако он в припадке ярости отвергает все эти предсказания и не использует их.

Неприятные последствия высадки войск союзников в районе Анцио-Неттуно в январе 1944 г. Гитлер еще может предотвратить, но этого уже нельзя сказать о начавшемся 6 июня наступлении в Нормандии. Он понимает, что никакие разумные аргументы уже не могут оспорить факта его окончательного поражения, и избегает бесед наедине с ведущими военными руководителями. Тем не менее он не готов к тому, чтобы начать переговоры о мире или подать в отставку. Судьбу Германии и ее народа он связывает с собственной жизнью, о которой он сам 31 августа говорит, что если бы покушение 20 июля удалось, то оно освободило бы его от забот, болезней и бессонных ночей. Все его мысли только о последнем дне, но все же он надеется прожить еще хотя бы несколько месяцев. Запасов хромовой руды должно хватить еще на весь 1945 г., значит, воевать еще можно. Роммеля и Рундштедта, которым в конце концов удается встретиться с ним 17 июня 1944 г., он убеждает в успехе применения ракет «Фау-1» и «Фау-2». 31 августа 1944 г. он заявляет в ставке «Вольфсшанце»: «Для политического решения время еще не созрело. Я не раз доказывал в своей жизни, что могу добиваться политических успехов. Мне не приходится никому объяснять, что я не упущу такой возможности. Но, разумеется, было бы наивным во времена тяжелых военных поражений надеяться на благоприятный политический момент. Такие моменты могут возникнуть, когда придут успехи… Настанет момент, когда разногласия среди союзников станут настолько велики, что дело дойдет до разрыва. Коалиции во всемирной истории всегда когда-нибудь рушились, надо только выждать момент, как бы тяжело ни было. Моя задача, особенно после 1941 г., заключается в том, чтобы при любых обстоятельствах не терять голову, находить выход из положения и средства, когда где-то что-то рушится, и подправлять историю».

Неправда, что Гитлер до самой смерти действительно верил в победу, как часто утверждают. О том, что игре конец, он знал еще до конца марта 1945 г., когда на замечание генерала Йозефа Каммхубера о том, что победы одержать не удастся, он мрачно ответил: «Это я знаю и сам». Он чувствовал и знал «лучше всех в мире… что война проиграна». Йодль писал, сидя в тюрьме в Нюрнберге, что фюрер не верил в победу уже тогда, когда «зимой 1941 — 42 гг. разразилась катастрофа». А в конце 1942 г. он, по словам Йодля, был более, чем когда-либо, уверен, что из этой войны он не выйдет победителем. «Когда вслед за этим в конце года (1942) Роммелю, разбитому у ворот Египта, пришлось отойти к Триполи, когда союзники высадились во французской Северной Африке (в ноябре 1942), Гитлер ясно осознавал, что бог войны отвернулся от Германии и перешел в другой лагерь».

В конце декабря 1944 г. могло показаться, что вновь засияла звезда прежнего Гитлера. Военные вновь увидели готового на риск полководца и стратега, который приводил в изумление и ужас специалистов в 1940–1941 гг. Когда фон Айкен 30 декабря во время арденнского наступления навещает Гитлера в его ставке «Адлерхорст» после четырехнедельного перерыва, он не может скрыть удивления. Гитлер кажется посвежевшим и увереннымв себе. Несмотря на слабость голосовых связок, он вновь нормально говорит. Он пережил последствия покушения Штауфенберга и держится прямо, хотя ему приходится прилагать для этого все силы. Спина у него неизлечимо больна, цвет лица пепельно-серый. 22 июля 1944 г. доктор Гизинг испугался, увидев его впервые. Гитлер «произвел на меня… впечатление состарившегося… усталого и истощенного человека, — писал он в 1945 г., — который держится из последних сил… Его сутулая осанка, впалая грудь и поверхностное дыхание представляли собой астенически-лептосомные признаки, многие из которых, по-видимому, следовало приписать его физическому и духовному истощению». Лишь позднее, теснее общаясь с Гитлером, он понял, что этот Гитлер уже два года как не имеет ничего общего с фотографиями Хоффмана.

Уже в конце 1942 г. Гитлер с трудом переносит яркий свет. Его глаза защищает необычно широкий козырек фуражки. При поездках по железной дороге окна вагона должны быть занавешены шторками. У него очень бледная, белая и дряблая кожа. Он очень остро реагирует на определенные вкусовые ощущения и запахи, что Гизинг объяснял в 1945 г. воздействием стрихнина, содержавшегося в антигазовых пилюлях, которые Гитлер принимал в течение нескольких лет. У него нарушено чувство равновесия. «У меня постоянно такое чувство, будто я валюсь вправо», — рассказывает он в июле 1944 г. и жалуется при этом, что еще более неуверенно чувствует себя в темноте. Он становится все более замкнутым и недоступным для общения, перестает слушать музыку и резко обрывает беседы, если они затрагивают детали, которых ему не хочется слышать. У него поседевшие волосы, большие мешки под потускневшими глазами. Губы сухие и слега потрескавшиеся. Однако наблюдательность у него по-прежнему острая. Так, например, он 22 июля рассказывает Гизингу, что во время взрыва принесенной Штауфенбергом бомбы «явственно видел это дьявольски яркое пламя… и подумал при этом, что это может быть только английская взрывчатка, потому что немецкие взрывчатые вещества никогда не дают такого интенсивного, яркого и желтого пламени».

Однако все это лишь тень прежнего Гитлера, слегка ожившая под влиянием разработанной им после начала битвы в Нормандии в условиях строжайшей секретности операции «Северный ветер», к которой не были допущены даже офицеры штаба вермахта. Ее исход еще раз доказывает, насколько слабо Гитлер в определенных ситуациях оценивает реальность. Прежде чем этот план в начале января 1945 г. в Эльзасе начинает оказывать влияние на театр основного наступления на севере, Гитлер признает, что «продолжение арденнской операции не имеет шансов на успех». Что же касается операции в Эльзасе, то Гитлер признает ее полный провал лишь спустя несколько дней. 14 января 1945 г., на следующий день после переноса ставки фюрера в Берлин, он уже не может не признать, что наступательная инициатива перешла к противнику.

Теперь ему осталось жить лишь 106 дней. Уже 22 августа 1944 г., за пять дней до того, как он посчитал, что время для принятия политических решений еще не созрело, Рузвельт в своему меморандуме сообщил военному министру: «Необходимо разъяснить немецкому народу, что вся нация позволила втянуть себя в противозаконный заговор против морали современной цивилизации». Вряд ли можно было связывать с этими словами радужные надежды. Для Гитлера их, во всяком случае, уже не оставалось.

22 апреля 1945 г., на следующий день после того, как профессор Тео Морель окончательно покинул своего пациента, тот рассуждал в бункере рейхсканцелярии о самоубийстве: «Мне следовало бы принять это самое важное в моей жизни решение еще в ноябре 1944 г. и не покидать ставки в Восточной Пруссии». Говоря это, он прекрасно осознает, что вся его борьба начиная с 1941 г. была направлена только на то, чтобы как можно дольше оттянуть принятие такого решения. Когда спустя пять дней в Берлине он все же принимает решение покончить с собой и разом положить конец «всей этой суете», как он выразился, в стиле игрока ва-банк он приукрашивает и придает героический дух этому решению в глазах окружающих и заявляет: «В этом городе у меня было право отдавать приказы. Теперь я должен повиноваться приказу судьбы. Даже если бы у меня была возможность спастись, я не сделал бы этого. Капитан тонет вместе со своим кораблем». 13 апреля Ева Браун интересуется у генерал-лейтенанта Герхарда Энгеля, как можно надежнее всего застрелиться. Несмотря на уговоры своего окружения, в частности Ханны Райч и Ганса Баура, которые хотели вывезти Гитлера на самолете, он остается в Берлине и кончает с собой, когда все уже потеряно. За тря дня до этого он, находясь под воздействием стимуляторов, спокойно ложится в постель и отдает распоряжение разбудить его только в том случае, если перед его спальней остановится русский танк, чтобы завершить «последние приготовления».

Описание последних дней Гитлера, сделанное Тревор-Ропером, настолько подробно и достоверно, что излишне повторять его здесь.

Совсем по-другому обстоит дело с обнаружением трупа Гитлера. Опубликованное Львом Безыменским спустя 23 года после этого события утверждение, будто он был обнаружен советскими солдатами в начале мая 1945 г., опознан спустя несколько дней экспертной комиссией и в конце мая «окончательно сожжен, после чего пепел… был развеян по ветру», не подтверждается фактами.

По внешнему виду труп, выкопанный советскими солдатами в начале мая 1945 г. из засыпанной воронки от гранаты, никем не мог быть опознан. По данным акта № 12 советской комиссии по расследованию, он был обожжен до неузнаваемости. От головы остались только обожженные части затылочной кости, левой височной кости, нижние части скуловой и носовой кости, а также верхняя и нижняя челюсти, в то время как вся кожа на лице и верхняя часть черепа отсутствовали. Не лучше выглядели туловище, руки и ноги. Таким образом, комиссии Красной Армии в качестве доказательства, что ею обнаружен «предположительно труп Гитлера», оставались только челюсти. То, что ее данные о зубах, мостах, коронках и пломбах убитого поразительно совпадали с описанием челюстей Гитлера, объяснялось обстоятельствами, к возникновению которых комиссия не имела отношения. После того как комиссия завершила работу, в руки советских экспертов через ассистентку дантиста Гуго Блашке Кете Хойзерман попала медицинская картотека с точными данными о зубах Гитлера и несколько его рентгеновских снимков, а зубной техник Фриц Эхтман, изготовивший для Гитлера несколько коронок и мостов, снабдил их дополнительными сведениями. Этими фактами они не только воздействовали на людей из числа ближайшего окружения Гитлера, которых находились в плену и которых постоянно допрашивали о месте его нахождения и смерти, но и использовали полученные от них данные и не относящиеся к делу фотографии в 1968 г. в качестве «доказательства», что Гитлер якобы был найден и опознан. По сведениям людей из окружения Гитлера, которые либо наблюдали за его сожжением и похоронами 30 апреля 1945 г., либо непосредственно занимались сжиганием трупа, туловище и голова Гитлера горели с 16 и по меньшей мере до 18 часов 30 минут (данные после 18.30 не могут считаться достаточно достоверными). Незадолго до 23 часов тело, которое, по их словам, почти полностью сгорело, было захоронено. «Обугленный труп, у которого уже не было лица, а вместо головы были ужасно обгоревшие остатки, был положен на брезент и под сильным советским артиллерийским огнем закопан на изрытом воронками поле вблизи рейхсканцелярии. Воронка, в которую его положили, была зарыта землей и утрамбована сверху», — рассказывал личный адъютант Гитлера Отто Гюнше, который поджег тело в 16 часов, спустя полчаса после самоубийства. Не только Гюнше, но и другие люди, участвовавшие в сожжении, например слуга Гитлера Хайнц Линге и его водитель Эрих Кемпка, достававший для этих целей бензин, показали, что от головы Гитлера ничего не осталось. Допрошенный советскими властями Гарри Менгесхаузен, несший караульную службу в составе боевой группы СС «Монке» в рейхсканцелярии и наблюдавший через окно за церемонией сожжения с расстояния 60 метров, рассказал, что голова Гитлера была «сожжена», прежде чем труп был захоронен. А один из полицейских, который служил в личной охране под командованием Раттенхубера и не пожелал быть названным, доложил Геббельсу вскоре после 22 часов, то есть непосредственно перед захоронением, что «фюрер полностью сожжен и от него почти ничего не осталось». Некоторые из свидетелей, которые впоследствии уже не столь уверенно говорили о «полном сожжении», делали это явно под влиянием внушенного им представления, что человек не может полностью сгореть при наличии всего 90 литров бензина. Так, например, пилот Ганс Баур, которому Гитлер поручил позаботиться о полном уничтожении его тела, заявил: «Если бы я знал, что Кемпка сможет достать всего 180 литров бензина для фюрера и его жены, то я бы позаботился о том, чтобы кремировать его в одной из больших коксовых печей». Несмотря на некоторые более поздние оговорки, все выжившие свидетели придерживаются мнения, что после эксгумации тела Гитлера совершенно невозможно было обнаружить у него во рту «части стенки и донышка тонкостенной стеклянной ампулы», как указано в акте № 12 советской комиссии от 8 мая 1945 г. При этом они даже не ссылаются на показания Кемпки о том, что голова была полностью раздроблена в результате выстрела в рот.

Советские авторы, в том числе генерал Розанов и Лев Безыменский, в течение 23 лет утверждали в соответствии с показаниями свидетелей и результатами исследований иностранных историков, что Гитлер застрелился. В 1968 г. Безыменский вдруг во всеуслышание заявил: «…Наша комиссия не смогла 8 мая 1945 г. обнаружить никаких следов выстрела». Неизвестные документы из московских архивов якобы опровергали то, что Гитлер застрелился. Тот факт, что он, несмотря на совершенно определенное заключение главного судебно-медицинского эксперта Шкаравского, не обнаружившего на найденном трупе никаких следов выстрела, пытался выяснить, кто же все-таки выстрелил Гитлеру в голову, ясно демонстрирует, что он и сам не слишком верил московским документам и тем, кто их составлял. Неуверенность советских историков (подкрепленная к тому же диаметрально противоположными свидетельскими показаниями) проявляется не только в противоречивости данных, которыми они пользуются. Помимо всего на них строятся и совершенно неправильные выводы. Безыменский, в частности, «с достаточной долей уверенности» утверждает, что Гитлер был не в состоянии застрелиться. Несмотря на плохое состояние здоровья, Гитлер все же мог есть без посторонней помощи. Поэтому ему было значительно легче выстрелить себе в рот, чем, например, многократно в течение дня подносить ко рту вилку и ложку.

Утверждение Безыменского, что Советский Союз так долго тянул с опубликованием результатов обследования трупа, обнаруженного в 1945 г., поскольку опасался, «что кто-нибудь может попытаться выступить в роли чудом спасшегося фюрера», абсурдно и говорит само за себя. Безыменский еще в 1970 г. был заметно озабочен тем, что кем-то могут быть обнаружены неоспоримые доказательства, опровергающие утверждения и предположения русских. Неизвестным для Безыменского, Тревор-Ропера и других исследователей, занимавшихся вопросом смерти Гитлера, остался тот факт, что русские не сожгли обнаруженный ими труп в мае 1945 г., как утверждал Безыменский в 1968 г., а законсервировали его. Спустя четыре месяца после осмотра ими трупа в Берлине они попытались выяснить у американской спецслужбы СИС, что известно американцам и англичанам о смерти Гитлера и местнахождении его останков, и интересовались, нет ли у американцев на примете врача, который мог бы идентифицировать голову Гитлера. Поскольку американцы, естественно, были заинтересованы в таком расследовании и у них находился в заключении отоларинголог Гитлера Эрвин Гизинг, хорошо знавший голову и зубы Гитлера по рентгеновским снимкам, сделанным в сентябре 1944 г., они дали свое согласие. Офицеры 4-го отдела американской военной разведки под псевдонимами Стюарт и Фелбс проинформировали Гизинга о намерениях русских. Тот в это время переводил для разведки свои дневниковые записи, снабжая их оправдательными примечаниями и комментариями в надежде добиться скорейшего освобождения. Когда русские узнали от американцев, что у них находится Гизинг, который готов опознать голову Гитлера, они пошли на попятную. Они не рискнули показать тело и другим немногим немецким пленным, которые были быв состоянии развеять их сомнения. Кроме того, уже 3 мая 1945 г. им пришлось признать, что один из найденных ими и предъявленных для опознания трупов не был телом Гитлера, так как на ногах у него были заштопанные носки. Они пришли к выводу, что в обстановке нарастающей напряженности между союзниками нельзя упускать шанс, имея на руках такой козырь, как тело Гитлера, тем более что эти утверждения было не так-то легко опровергнуть. Когда пилот Гитлера Ганс Баур, которому они предъявили фотографии челюсти Гитлера и в которого они в буквальном смысле слова вколотили свою версию, выразил готовность, находясь в 1946 г. в Советском Союзе, осмотреть и опознать труп, который якобы все еще был в Берлине, русские промолчали и больше к этой теме не возвращались. Объяснение советского врача немецкого происхождения, который допрашивал Баура, что они «хотят в конце концов знать, можно ли уничтожить труп», говорит само за себя.

Хотя рост Гитлера составлял почти 175 см, а в советском протоколе был указан рост трупа 165 см, это не обязательно опровергает советскую версию, так как тело подверглось воздействию высокой температуры при сожжении. Однако были и другие факты, которые бесспорно говорят против того, что обнаруженный труп принадлежал Гитлеру. Главный судебно-медицинский эксперт Шкаравский, судебно-медицинский эксперт Богуславский, главные врачи Краевский и Маранц, а также военный врач Гулькевич под руководством Василия Горбушина, которого Безыменский называет экспертом и который до войны был мастером на московском заводе «Красный путиловец», в подписанном ими «заключении» указывают: левое яичко не было обнаружено ни в мошонке, ни в семенных каналах, ни в малом тазу. Предположение Безыменского, сделанное им в 1968 г., что этот «врожденный порок» Гитлера до сих пор не упоминался в литературе, поскольку «фюрер всегда решительно отказывался подвергаться врачебному обследованию», исходит из фактов, которые не имеют к Гитлеру никакого отношения. Бесспорно доказано, что Гитлер с 1934 по 1945 г. необычайно часто обследовался врачами и никогда ничего не имел против тщательного обследования своих половых органов. О том, что они были нормальными, не имели недостатков и были совершенно здоровыми, свидетельствует один из врачей, который проводил обследование Гитлера в берлинской клинике Вестенд вскоре после его прихода к власти и уделил особое внимание его пенису и яичкам вследствие слухов об имевшейся у него якобы склонности к гомосексуализму. Тео Морель также неоднократно подтверждал, что половые органые Гитлера, его пенис и яички были нормальными. В 1940 г., когда Гитлер полагал, что ему уже недолго осталось до смерти, он 9, 11 и 15 января потребовал у специалистов, чтобы они ему откровенно сказали, как у него обстоят дела со здоровьем. Пользуясь случаем, он заодно прошел тщательную проверку на сифилис. При этом реакции Вассермана, Майнике и Кана дали отрицательную реакцию.

Важнейшие результаты обследования, проведенного врачами Бринкманом, Шмидтом-Бурбахом и Ниссле, которые мы еще раз приводим здесь, гласили:

9 января 1940 г.:

анализ крови нормальный. Пульс 72, кровяное давление 140/100.

10 января 1940 г.:

сахар и белок в моче отсутствуют, повышен уробилин. Реакция Вассермана (на сифилис) — отрицательная, осадок в моче умеренный, состоящий из углекислого кальция. Отдельные лейкоциты.

15 января 1940 г.:

Сахар в моче отсутствует. Реакция Майнике (MKRII) на сифилис отрицательная. Реакция Кана (на сифилис) отрицательная.

Отоларинголог Эрвин Гизинг, лечивший Гитлера с 22 июля по 7 октября 1944 г. и без всяких трудностей получивший 1 октября разрешение подробно исследовать все тело лежавшего в кровати пациента, в том числе половой член и яички, записал сразу же после этого в дневнике: «Я снова накрыл живот ночной рубашкой и откинул одеяло с ног… Аномалий половых органов я не заметил. Рефлексы Бабинского, Гордона, Россолимо и Оппенгейма — отрицательные. Он недвусмысленно подтверждает, что яички у Гитлера были нормальными. У трупа же, вскрытого русскими в морге армейского полевого госпиталя № 96 в Берлине, отсутствовало левое яичко. Этот факт доказывает, что в руки русских попали не сожженные останки Гитлера (которые, по данным Отто Гюнше, еще до появления Красной Армии были в спешке захоронены его ближайшими сотрудниками). Представленные ими в состоянии упоения победой части тела не принадлежали Гитлеру. Не имел отношения к Гитлеру и труп, обнаруженный ими 3 мая, который они даже не стали предъявлять на опознание, так как у него были заштопанные носки.

Когда Адольф Гитлер 12 сентября 1919 г., будучи «никому не известным солдатом из народа», как он сам себя охотно называл, выступил на одном из собраний дал в небольшом мюнхенском ресторанчике, в результате чего ему был вручен членский билет за номером 555 и началась его карьера «политика ифюрера», свидетелем этого события стали 46 человек, разочарованных первой мировой войной и ее результатами и искавших вождя и избавителя. Когда 30 апреля 1945 г. он после беспримерного жизненного пути совершил в подземелье самоубийство подобно разыскиваемому преступнику, его окружало примерно столько же отчаявшихся и разочарованных людей, уставших от войны, которую развязал их фюрер. Лишь теперь они осознали, что связали свою жизнь с ложным пророком. «Смерть Гитлера… означала для нас окончание состояния массового гипноза, — писала спустя двадцать лет секретарша Гитлера Траудль Юнге, остававшаяся с ним до самого конца. — Мы вдруг обнаружили в себе непреодолимое желание жить, стать самими собой, вернуться в человеческий облик. Гитлер нас больше не интересовал». А другая секретарша Иоганна Вольф заявила в июле 1947 г., что она была «так несчастна», когда Гитлер признал, что «все кончено». В 1919 г. Гитлеру было 30 лет, он был полон сил и одержим потребностью доказать всем окружающим и всему миру, что можно совершить то, что он считает возможным. В 1945 г., хотя ему было всего 56 лет, это был абсолютно сломленный и конченый человек, который лишь с трудом мог пройти 30–40 метров, держась при этом за своего собеседника правой рукой, так как левая его уже не слушалась. До 1941 г. он владел собой и своим лицом как опытный актер. В 1945 г. свежесть, остроту и бодрость сохранил только его дух, да и то он уже не был в состоянии реагировать на окружающее так, как четыре года назад. Когда в 1945 г. из уголков его рта текла слюна, а усталые, слезящиеся и налитые кровью глаза недоверчиво смотрели на окружающий мир, его удивительная память работала почти так же, как и раньше. Дух, который создал «третий рейх», остался почти таким же в тот момент, когда его творение рассыпалось в прах. Лишь тело, служившее вместилищем для этого духа, было больным, изуродованным и приближалось к своему концу. Хорошо еще, что не наоборот. Ведь в противном случае его сторонники имели бы возможность сослаться на то, что все «могло быть по-другому», и попытаться довести этот ужас до конца.