Адольф Гитлер. Легенда. Миф. Действительность

Мазер Вернер

ГЛАВА 2

ДЕТСТВО И ЮНОСТЬ

 

 

В жизни Адольфа Гитлера не осталось белых пятен, и ее можно реконструировать настолько детально, что для описания его биографии прямо-таки напрашивается повествование в настоящем времени. Условия его жизни резко отличаются от жизни отца, на которого он был во многом похож. Оба были, хотя это и проявлялось совершенно по-разному, исключительно властными натурами и обладали необычной харизмой. Оба решительно и полностью отреклись от своего происхождения, так что только противники и враги надеялись найти в нем какие-то объяснения. Оба отличались непреклонным характером, необычайным умом, нетерпеливостью, беспокойством, стремлением к образованию. Они моментально усваивали знания, что одинаково поражало и профанов, и специалистов, последовательно шли к цели, холодно и расчетливо добивались власти и умели пользоваться ей, могли оказывать влияние на окружающих людей, которых очень мало ценили, и обладали даром убеждения. Оба сделали необычайную карьеру. Алоиз, внебрачный сын престарелой крестьянки из небольшой деревушки, в которой лишь несколько жителей умели написать свою фамилию, сам не имея достаточного школьного образования, сумел стать уважаемым государственным чиновником и мог позволить себе нарушать сложившиеся общественные устои и игнорировать мнение своего окружения. Адольф, сын служащего, родившийся в небольшом пограничном городишке и также не имевший достаточного образования, был некоторое время самым могущественным человеком на земле. Раннее детство, которое психологи считают особенно важным для формирования характера, отец и сын прожили в совершенно различных условиях. В то время как отец до пятилетнего возраста жил в деревне Штронес под опекой своего деда, который был старше его на 73 года, и матери, которая была всего на 31 год моложе, и только потом попал в дом Гитлеров в Шпитале, где у него началась «нормальная» жизнь, сын рос совершенно в другом окружении. Мать, которой было при его рождении 29 лет, очень любила его. Алоиз чувствовал себя в Штронесе «чужаком» в мире старцев, а Адольф в Браунау был в центре внимания своей еще относительно молодой матери, которая за год потеряла троих детей и поэтому всю заботу и любовь сконцентрировала на одном ребенке.

Уход из Штронеса в Шпиталь Алоиз в свое время воспринял как счастливый поворот в своей судьбе. Здесь он нашел тепло родного гнезда и любящие руки Иоганна Непомука, который был всего на 30 лет старше его и у которого, к его сожалению, кроме дочерей, не было законных наследников рода. Здесь он был в обществе других детей, жил в красивой деревне, где могли раскрыться его способности. То, что сам он обрел с таким трудом, он дал своему сыну при рождении. Мать, считавшая Адольфа слабым и болезненным, простро тряслась над ним, опекала и лелеяла его. То, что отец иногда взрывался и при этом обходился с ним не слишком ласково, не имело ничего общего с отсутствием любви. Алоизу пришлось с ранних пор противостоять престарелому и не слишком гибкому окружению: старому деду, старой матери, а в последнее время в Штронесе еще и, неудачнику-отчиму, который был на 45 лет старше его, а в Шпитале трем дочерям Иоганна Непомука — Иоганне, Вальбурге и Йозефе. Хотя он и вырос среди неграмотных людей, однако самостоятельно научился хорошо писать и читать Адольф же научился читать и писать уже в шестилетнем возрасте. Его отец читал книги и журналы и охотно со знанием дела рассуждал о вопросах пчеловодства. Еще будучи ребенком, Адольф слышал о том, что «происходит в мире», и независимые самоуверенные комментарии отца учили его толковать происходящие события по-своему. В Шпитале Алоиз был единственным мальчиком в семье Гитлеров, и поэтому его немного баловали, но он был там равным среди равных. Адольф же был любимцем матери, которая дарила ему свою преувеличенную любовь после того, как в течение 25 дней потеряла своих детей Густава (1885) и Иду (1886), а вдобавок вскоре после рождения умер и сын Отто (1887). Видимо, главным образом именно поэтому смышленому и живому Адольфу уже с раннего детства постоянно удавалось отстоять свою точку зрения перед всепрощающей и добросердечной матерью. Разговоры о том, что Адольфу Гитлеру не хватало ее любви, как приходится порой слышать, вне всякого сомнения, не имеют под собой оснований. Распространенная прежде всего в США теория, что в первые два года жизни Адольфа Гитлера что-то было не в порядке в семье, не подтверждается фактами.

Условия жизни для семьи с маленьким Адольфом и более взрослыми сводными братом и сестрой Алоизом и Ангелой в гостинице «У померанца», одном из самых представительных зданий в городе, были почти идеальными. Дети могли играть на большой площадке сразу за гостиницей и вдоволь плескаться в протекающем поблизости Инне. Толстые стены не пропускали по вечерам шум из ресторана на верхний этаж, где находилась квартира Гитлеров. И все же Браунау не оставил заметного следа в душе Адольфа Гитлера. Этому ничуть не противоречит фраза, с которой начинается его книга «Майн кампф»: «Мне кажется сегодня добрым предзнаменованием, что судьба выбрала в качестве места моего рождения именно Браунау-на-Инне». Уже следующая фраза Гитлера явно показывает, что он имеет в виду. «Ведь этот городок, — говорится в "Майн кампф", — находится на границе двух немецких государств, объединение которых, по крайней мере, мы, молодые, считаем задачей всей жизни, добиваться которой необходимо всеми средствами».

До 1892 г. в доме Гитлеров не происходит ничего особо приметного и важного по отношению к Адольфу. В мае 1892 г., когда Адольфу только что исполнилось три года, его отец уезжает в Вену, где остается до 6 июня. Что он там делал, однозначно определить по документам и свидетельствам очевидцев не удалось. Предположение Смита, что эта поездка, возможно, была связана с последним повышением Алоиза по службе, возможно, верно по сути дела, но это не столь существенно. Гораздо большее значение имеет тот факт, что Алоиз в это время взял в долг 600 гульденов, примерно половину своего годового оклада, под залог дома в Вёрнхартсе. Вполне возможно, что Алоиз, у которого наряду с двумя первыми женами постоянно были и любовницы, вручил эту сумму своей рожденной вне брака дочери Терезе Шмидт, которая в это время родила в Швертберге сына Фрица Раммера, на удивление похожего на его сына Алоиза.

В августе 1892 г. Алоизу Гитлеру был присвоен ранг старшего официала (гражданский чин в Австрии. — Прим. перев.) таможенного управления, что повлекло за собой перевод на новое место работы, так как в штате таможни Браунау, где Алоиз провел 21 год жизни, не было места для такого высокого чина. В то время в Браунау работали только начальник таможни, контролер, официал и его помощник. В октябре 1892 г., когда семья жила уже в Пассау, Алоиз продал свой дом в Вёрнхартсе.

24 марта 1894 г. у Адольфа родился брат Эдмунд, что, возможно, на короткое время лишило его центрального положения в семье. То, что это событие лишило его позиции безоговорочного любимца матери, как утверждает Смит, это чистой воды предположение. Адольфу исполнилось уже 5 лет, когда отец 1 апреля 1894 г. начинает службу в Линце, хотя семья по-прежнему остается в Пассау, так как Клара, очевидно, не решается пускаться в дорогу с грудным ребенком. В то короткое время, которое семья провела там вместе, Адольфу удавалось чаще, чем раньше, общаться с отцом. У Алоиза оставалось больше времени, чтобы бывать дома и заниматься сыном, который, естественно, пытался привлечь к себе внимание членов семьи, бессознательно опробуя таким образом силу своего влияния. Утверждение Смита, что «Алоиз, очевидно, рассматривал этот вызов не как возрастную стадию развития, а как угрозу своей позиции», кажется надуманным. Такого человека, как Алоиз Гитлер, который целыми днями командовал тертыми таможенниками и считался среди них уважаемой личностью, провокации мальчишки, который не достиг еще школьного возраста, вряд ли могли побудить к подобной реакции.

Алоиз не был домоседом. Он любил бывать на своей пасеке и проводил там порой целые вечера. Во время пребывания в Браунау он ради пчел летом иногда даже не бывал дома и месяцами жил на квартире в старом городе, чтобы, не теряя времени, добираться до своих ульев в соседней долине. Из Пассау он ежедневно ходил пешком «в Австрию», в Хайльбах, где у него были пчелы, и возвращался домой лишь поздно вечером. Адольф, видимо, не очень часто видел отца. Друг юности Август Кубицек наблюдал после смерти Алоиза, как мать Адольфа, пытаясь придать своим словам больше веса, указывала пальцем на стоящие на подставке в кухне курительные трубки умершего главы семьи. Возможно, этот воспитательный момент использовался ею и при его жизни.

Часто утверждают, что отец Адольфа был пьяницей и постоянно просиживал в ресторане. Это не так. И в Браунау, и в Ламбахе, и в Пассау, Леондинге и Линце он пил не больше, чем положено. Не только его карьера, но и почерк в тот период, когда он вышел на пенсию, однозначно доказывают, что он никогда не был пьяницей. Утверждение Смита, что дядя Алоиза Франц Шикльгрубер закончил жизнь «спившимся поденщиком», по меньшей мере спорно, так как в 1876 г., когда проходила процедура признания отцовства, именно он вручил своему племяннику 230 гульденов.

В течение года дети Гитлера жили как бы без отца, потому что они видели его только время от времени как редкого гостя. Таким образом, Адольф находился вне сферы его непосредственного влияния. В то время как Алоиз и Ангела ходили в последние классы школы и под надзором мачехи должны были помогать по дому, Адольф мог делать все, что вздумается. Из этого периода жизни на немецкой земле у него остался глубоко укоренившийся баварско-австрийский диалект, который впоследствии буквально завораживал миллионы людей. Когда он спустя 40 лет после своего пребывания в Пассау приехал к баварским строителям и как само собой разумеющееся начал отпускать в разговоре баварские словечки, то это не были наскоро заученные выражения, рассчитанные на эффект среди местной публики, а моментально проснувшиеся в памяти воспоминания о родном диалекте.

В апреле 1895 г. семейство Гитлера встретилось в Линце, чтобы оттуда направиться в Хафельд неподалеку от Ламбаха, где Алоиз купил дом и земельный участок площадью 18 тысяч квадратных метров. Здесь в жизни Адольфа произошел важный поворот. 1 мая 1895 г. он пришел в первый класс начальной школы в Фишльхаме неподалеку от Ламбаха, что означало существенное ограничение его независимости. Вне родительского дома ему пришлось учиться дисциплине, уступать, подчиняться и принимать других детей как равноправных партнеров. К тому же его отец 25 июня 1895 г. после сорока лет службы досрочно ушел на пенсию по состоянию здоровья и у него, несмотря на занятия пчеловодством и сельским хозяйством, появилось намного больше свободного времени, чтобы уделить его сыну, который должен был получить высшее образование и стать в будущем государственным служащим. Адольф очень хорошо учится, вселяя в честолюбивого отца надежды, и получает у учителя Карла Миттермайера только отличные оценки. В 1896 г. он переходит во второй класс ламбахской школы при бенедиктинском монастыре и попадает к учителю Францу Рехбергеру, у которого учится до весны 1898 г. И там он получает только отличные оценки. Впоследствии он с удовольствием вспоминает, что пел в это время в хоре мальчиков и брал в свободное время уроки пения. Будучи членом монастырского хора и министрантом во время богослужений, он много слышит об аббате Хагене, известном всему Ламбаху, в гербе и на перстне которого была изображена стилизованная свастика, изображение которой он распорядился вырезать и на кафедре. „В «Майн кампф» Гитлер признается, что хорошо организованное праздничное великолепие церковных праздников заставляло его видеть в профессии католического священника высший идеал стремлений. То, о чем он только думал, сумели сделать его однокашники и друзья по школе. Священником стал его школьный приятель Балдуин Висмайр. Позднее он был аббатом в Вильхеринге под Линцем. Священниками стали также брат его школьного друга из Ламбаха Вайнбергера и однокашник по Линцу Иоганн Хаудум, который с 1938 по 1943 г. работал в Леондинге и заботился о том, чтобы могила родителей Гитлера сохранилась «во веки веков».

Представительный дом родителей в Хафельде, который весной 1897 г. купил венский аристократ доктор Конрад фон Здекауэр, подчеркнутое уважение, которое деревенские жители оказывали государственному чиновнику Алоизу Гитлеру, высокая оценка семьи, которую ежедневно приходилось слышать из уст окружающих, отличные успехи в школе, признаваемые учителями в Фишльхаме и Ламбахе, — все это уже в детстве позволило Адольфу Гитлеру составить себе представление о политическом мире, в котором решающую роль играли деньги, успех, влияние, внешнее впечатление и авторитет. Порой можно услышать утверждения, что на формирование его характера оказал решающее влияние древний девиз бенедиктинцев «discretio est mater omnium virtutum» («скромность есть матерь всех достоинств»), а также либеральный и жизнеутверждающий климат бенедиктинского монастыря в Ламбахе, однако это всего лишь основанное на фантазиях толкование той обстановки, на фоне которой рос школьник и значения которой он в свои 7–9 лет еще абсолютно не понимал. Гитлер довольно редко вспоминает о Ламбахе, но о Фишльхаме, где он в 1865 — 66 гг. учился читать и писать, он не забывает никогда. В 1939 г. он приезжает туда, садится за свою школьную парту, покупает свою «старую» школу и отдает распоряжение о постройке в деревне нового школьного здания.

21 января 1896 г. на свет появилась сестра Адольфа Паула. То, что она сместила Эдмунда с позиции младшего ребенка, должно было только положительно сказаться на развитии Адольфа. Всю свою жизнь он постоянно относился к ней с участием и прямо-таки отеческой любовью, хотя она с тех пор, как он стал самым могущественным человеком Германии, в силу своих скромных возможностей тайком помогала людям, приговоренным от имени Гитлера. Встречающиеся порой сведения о том, что ее брат, хозяйство которого она вела после 1936 г. под именем Паулы Вольф, приказал убить ее, являются выдумкой.

С 1896 г. в доме Гитлеров живет уже пятеро детей. В условиях, когда под одной крышей проживает семь членов семьи, Адольфу приходится включаться в напряженный ритм жизни. Алоиз охотно сбегал из семьи в ресторан, где пил вино или пиво и читал газеты. Он многого достиг в своей жизни, демонстративно носил усы как у императора и наслаждался покоем после сорока успешных лет службы. Всю свою жизнь он работал на себя и на благо семьи, сделал карьеру и любил «подать себя», о чем свидетельствует его речь, вне всякой меры пересыпанная иностранными словами. Как и большинство самоучек, добившихся успеха своими силами, он был убежден, что свое общественное положение необходимо утверждать демонстративным употреблением латинских и латинизированных выражений. Адольфу Гитлеру, который мастерски умел имитировать большинство диалектов и особенностей речи, этот недостаток был несвойствен. Он употреблял иностранные слова правильно и только тогда, когда они значительно точнее выражали мысль, чем расплывчатое немецкое описание.

Алоизу Гитлеру приходилось обрабатывать в Хафельде 38 тысяч квадратных метров земли, что было для него нелегко, так как последний раз он занимался крестьянской работой 35 лет назад, а дети еще не в состоянии были оказать ему сколько-нибудь существенную помощь. Не случайно поэтому он писал 29 декабря 1901 г. своему соседу: «…Я узнал, что фрау фон Здекауэр собирается продать имение «Раушер» (бывший дом Алоиза в Хафельде. — Прим. автора)… венским покупателям. Для таких людей это всего лишь развлечение на несколько лет и средство приобретения опыта, который гласит, что всему надо учиться».

С того момента, как Адольф пошел в школу, характер у отца испортился. Он постоянно придирается к своему 14-летнему сыну Алоизу и в конце концов вынуждает его в 1896 г. уйти из дома. Хотя Адольф после этого и не стал старшим ребенком в семье, но отец относится к нему именно как к старшему, опасаясь, что из него может получиться такой же бездельник, как и Алоиз. Он оказывается в центре отцовской заботы, которая заключается в нетерпеливых понуканиях. Недовольство Алоиза развитием политических событий в Австрии, где немцы уже в это время начали бояться утраты своего влияния, разумеется, еще никак не сказывается на Адольфе в силу его малого возраста.

Роль, которую играли сводные брат и сестра Алоиз и Ангела в раннем детстве Адольфа, недостаточно определена. Правда, Ангела, чья дочь Гели стала его большой любовью, в течение почти 30 лет пользовалась его доверием и с 1928 по 1935 г. даже оказывала ему помощь в ведении хозяйства, прежде чем в один прекрасный день внезапно исчезла из его окружения. Однако точных данных о том, как она повлияла на становление его характера, не имеется. Патрик Гитлер, ее племянник, признавался в своей статье в газете «Пари суар», что проявление любых эгоистических интересов вызывало в нем радикальную и внезапную негативную реакцию. «В 1935 г., — пишет Уильям Патрик, — Адольф Гитлер встретил Ангелу на пороге своего дома в Берхтесгадене и дал ей ровно 24 часа, чтобы упаковать чемоданы… Он обвинил ее в том, что она помогла Герингу приобрести в Берхтесгадене земельный участок… который располагался прямо напротив его дома и на котором Геринг собирался построить себе дом». Он поступил так, хотя четыре года назад Гели застрелилась в его мюнхенской квартире. Это событие он так и не смог до конца своей жизни бесследно изгладить из памяти и из сердца. К Алоизу, чей сын Уильям Патрик доставил ему немало хлопот своей статьей в «Пари суар» в 1939 г., он постоянно относился как к чужому. Когда тот уехал из дома Гитлеров, Адольф ходил только во второй класс, а когда вновь встретил его спустя много лет, то увидел перед собой человека, которому тюрьма была известна не понаслышке. Адольф настолько отдалился от него, что ему не пришлось прибегать к актерскому искусству, когда он заявил своему племяннику Патрику, что его отец на самом деле вовсе не родня ему. Он всегда относился к Алоизу как к сводному брату, который оказался неудачником в жизни. Его сын от второго брака Хайнц Гитлер, который в 1938 г. после учебы в национально-политическом учебном заведении в Балленштедте (NPEA) решил стать офицером (Адольф Гитлер противился этому, так как опасался, что одна только его фамилия может привести к подхалимажу со стороны офицеров и подчиненных), погиб в 1942 г. в России, будучи унтер-офицером 23-го Потсдамского артиллерийского полка, и тем самым окончательно разорвал и без того не слишком крепкие узы, связывавшие сводных братьев.

То, что ни Алоиз, ни Адольф никогда не навещали бедную деревушку Штронес, где жила Мария Анна Шикльгрубер и где родился Алоиз, а постоянно бывали только в Шпитале, имело под собой логичные и веские причины. В то время как в Шпитале жили их прямые и близкие родственники, в Штронесе оставалось только семейство Зиллипов, связанных побочным родством с прадедами Адольфа. Их потомки в ходе выселения района Деллерсхайм переехали в Вайсенгут неподалеку от Кренгль-баха. В Штронесе, где род Шикльгруберов закончился на бездетном брате Марии Анны Йозефе, они были бы чужаками. С тех пор как Алоиз взял себе фамилию Гитлер, оборвались его контакты и с другими членами семьи Шикльгруберов, проживавшими в различных деревнях Австрии. От Франца Шикльгрубера он еще получил в 1876 г. 230 гульденов и переписывался с семьей Файтов. Затем оборвались и эти связи, и ни Алоиз, ни Адольф никогда не интересовались своей родней, состоявшей только из потомков сестры Марии Анны Йозефы и Леопольда Шикльгрубера в деревнях Фюнфхаус и Хернальс. Возможно, об этом знал только Алоиз. В связи со сменой фамилии даже трудно сказать, осведомлены ли были Шикльгруберы, посетившие летом 1938 г. дом Гитлера в Леондинге и оставившие свои подписи в гостевой книге, о своем дальнем родстве с Адольфом Гитлером.

В июле 1897 г. Алоиз продал свой дом в Хафельде и переселился в Ламбах-на-Трауне, где в то время насчитывалось около 1700 жителей и где ему вместе с семьей пришлось почти полгода жить в доме № 58 (позднее гостиница «Ляйнгартнер»), а затем, вплоть до поздней осени 1898 г. снимать квартиру у мельника Цёбля, где девятилетнему Адольфу приходилось целыми днями слышать шум мельницы и работавшего по соседству кузнеца Прайзингера, который подковывал лошадей. Новая обстановка пришлась по душе его отцу, который завел знакомство с новыми людьми и проводил с ними больпгую часть своего времени. К тому же у него не было возможности заниматься здесь своими любимыми пчелами. Однако у Адольфа, который был очень чувствителен к шуму, это время не оставило особенно приятных воспоминаний. Возможно, здесь и таятся корни той странной нелюбви, которую он всю жизнь испытывал по отношению к лошадям и верховой езде, но это только предположение.

В это время Гитлер, по его собственным словам, начал испытывать «все большую тягу ко всему, что было как-то связано с войной и армией». Утверждение Кубицека, сделанное им в 1938 г., что молодой Гитлер «и слышать не хотел» обо всем, «что было как-то связано с войной и армией», продиктовано пропагандистскими намерениями с целью показать всему свету миролюбивого Гитлера. Однокашник Адольфа Баддуин Висмайр подтвердил высказывание Гитлера словами: «Больше всего на свете он любил играть в войну». Его приятель из Леондинга Франц Винтер частенько повторял после 1939 г.: «Он и мальчишкой нас гонял, и теперь продолжает». Еще один ученик из класса Гитлера, Иоганн Вайнбергер отмечал особую склонность юного Гитлера к военным играм и рассказывал, что по инициативе Гитлера ученики из Леондинга и Унтергаумберга часто вели между собой «войну». «Мы под командованием Гитлера были бурами, а ребята из Унтергаумберга англичанами». Нет сомнений в том, что Гитлер уже в то время был осведомлен о своей харизматической силе. Его упоминания о том, что уже в школьные годы у него были особые ораторские способности, подтверждают все без исключения однокашники. Он сам рассказывал: «Я полагаю, что уже тогда начал оттачивать свой ораторский талант в более или менее ожесточенных спорах с одноклассниками. Я стал маленьким заводилой».

В ноябре 1898 г., когда Адольфу не исполнилось еще и десяти лет, отец приобретает в Леондинге под Линцем дом, который стоял рядом с кладбищем. Туда в феврале 1899 г. и переезжает семейство, прежде чем Адольф успевает перейти в четвертый класс своей уже третьей по счету школы, куда ему придется ходить до сентября 1900 г. Этот дом, который американцы в 1938 г. после «аншлюса» собирались купить и выставить в США как аттракцион, долгое время считался «домом родителей фюрера» и с 1938 г. превратился в место паломничества тысяч людей со всего мира, которые заносили свои имена в гостевые книги. Родственники Адольфа Гитлера, Шмидты и Шикльгруберы, знакомые Алоиза Гитлера, школьные приятели Адольфа и его официальный опекун Майрхофер, представители дворянства, буржуазии и рабочего класса, ученые, служащие, коммерсанты, солдаты, студенты и множество других «паломников», приезжавших в Леондинг, клялись Адольфу Гитлеру в верности до самой смерти и с религиозным восторгом присовокупляли к своим подписям хвалебные гимны и благодарности в его адрес.

В сентябре 1900 г. Адольф, у которого 2 февраля от кори умер брат Эдмунд и который с тех пор остался единственным сыном Клары Гитлер и последней надеждой честолюбивого отца, поступил в государственное реальное училище в Линце, где двадцатью годами позже закончит среднюю школу и красивая дочка его сводной сестры Ангела, которая обратит на себя внимание своим «милым характером». Как отразился на Адольфе этот период жизни, демонстрируют две его школьные фотографии. На одной он изображен учеником четвертого класса начальной школы в Леондинге, а на другой — учеником первого класса реального училища в Линце. На фотографии из Леондинга мы видим самоуверенного мальчика, который привык находиться в центре внимания, уже настоящего «фюрера». Гитлер гордо стоит позади учителя, посреди верхнего ряда, скрестив руки на груди. На лбу у него уже угадывается прядь волос, которая станет в будущем знаменитой. На фотографии из Линца 1901 г. он хотя и стоит в верхнем ряду (правда, с краю), но выглядит не слишком самоуверенно. Заметно, что он недоволен собой. Он стоит ссутулившись, и похоже, что его не очень беспокоит, заметят ли его вообще.

Учась в Линце, Гитлер продолжает по-прежнему жить в доме своих родителей в Леондинге вплоть до скоропостижной смерти отца (в январе 1903). Затем, весной 1903 г. он переезжает в школьное общежитие в Линц и вместе с будущим правительственным чиновником Фрицем Зайдлем и братьями Хаудум, один из которых станет затем священником в Леондинге, придумывает всяческие «проказы», которые он спустя двадцать лет назовет в «Майн кампф» типичными формами выражения своего характера. Он будет постоянно вспоминать Леондинг теплым словом вплоть до самой смерти. Это была чистенькая деревушка, населенная крестьянами и ремесленниками. Она располагалась посреди необъятного ландшафта всего в 4 километрах от Линца. В Леондинге Алоиз Гитлер, похоже, обрел предел своих мечтаний. Совсем рядом с городом у него был красивый дом с садом, так что ему не нужно было теперь ходить к своим пчелам за несколько километров, как в Браунау или Пассау, поскольку ульи стояли, всего в нескольких метрах от спальни. Снимавшая у него жилье Элизабет Плеккингер частично покрывала своей квартплатой расходы на содержание дома. Многочисленные более поздние высказывания Адольфа Гитлера доказывают, что его критическое отношение к церкви зародилось в Леондинге, где он начал воспринимать некоторые факты в духе своего отца, хотя в Ламбахе относился к ним положительно.

Несмотря на отличные успехи в начальных школах Фишльхама, Ламбаха и Леондинга, а также хорошей поначалу успеваемости в реальном училище по истории, географии и рисованию, то есть по тем предметам, где он, по мнению своего преподавателя Сикстля, знал больше, чем некоторые учителя, Гитлер остается в первом классе реального училища на второй год. О Сикстле он вспоминал спустя сорок лет в своей ставке «Вольфсшанце» («Волчье логово»): «Мне шел шестнадцатый год. Это тот возраст, когда пишут стихи. Я бывал на всех представлениях в паноптикуме и вообще везде, где было написано "Только для взрослых". В этом возрасте все хочется узнать. Однажды в Линце я вечером зашел на Южном вокзале в кинотеатр. Шла ужасная халтура! На благотворительном сеансе показывали весьма двусмысленные фильмы. Само по себе все это было свинство. Но характерно, насколько либеральным было австрийское государство. Мой преподаватель Сикстль тоже сидел в зале и сказал мне: «Значит, вы тоже жертвуете на Красный крест!» — «Да, господин профессор». Он рассмеялся, но мне было немного не по себе в этой двусмысленной ситуации».

Смена привычной деревенской школы на большое и чужое реальное училище в городе была Гитлеру не по душе. Ему нравился только путь длиной 5–6 километров от дома до Штайнгассе, где находилась школа. Табель, который он получил после окончания первого учебного года в Линце, сообщал ему и родителям, что он отличался «неровным» прилежанием, а его знаний по математике и естествознанию недостаточно для перевода в следующий класс, поэтому ему придется повторить курс первого года. В «Майн кампф» он рассказывает об этом времени: «Мои оценки в то время выражали две крайности в зависимости от предмета и моего отношения к нему. Наряду с похвальными и отличными в табеле были удовлетворительные и даже неудовлетворительные. Лучше всего были мои успехи в географии, и тем более, во всемирной истории. Это были два любимых предмета, в которых я был на голову выше всего класса». Гитлер дает этому простое объяснение, и оно, по-видимому, соответствует действительности: «То, что мне нравилось, я учил… то, что казалось не имеющим значения и не привлекало меня, я полностью саботировал».

Алоиз Гитлер, который кое-чего добился в жизни и теперь с разочарованием констатировал, что его старший сын (Алоиз) неспособен и не готов пойти по его стопам, начинает с такой силой наседать на смышленого Адольфа, что у того пропадает всякое желание учиться. «Я должен был получить высшее образование, — рассказывал Гитлер. — Исходя из всей моей натуры, а еще больше из темперамента, отец сделал вывод, что гуманитарная гимназия не отвечает моим наклонностям. Ему казалось, что лучше всего будет реальное училище. Особенно он утвердился в этом мнении из-за моих очевидных способностей к рисованию. Это был предмет, которому, по его убеждению, в австрийских гимназиях уделялось недостаточно внимания. Возможно, здесь сказалась и тяжелая работа, которой он вынужден был всю жизнь заниматься и которая привела его к мысли, что гуманитарное образование непрактично. В принципе же он придерживался мнения, что… его сын должен стать государственным чиновником. Тяжелая юность побуждала его к завышенной оценке достигнутого, тем более что он добился всего только за счет железного трудолюбия и собственной энергии. Это была гордость человека, который сам всего достиг, и он считал, что сын должен добиться такого же, а по возможности и более высокого положения в жизни… Одна только возможность отрицания того, что было для него смыслом всей жизни, казалась ему… абсурдной. Поэтому решение отца было простым и определенным… В конце концов, для его натуры, закаленной в тяжких боях за существование… было бы совершенно недопустимым предоставлять право принятия решения в таких вещах неопытному и безответственному, с его точки зрения, юнцу. Такая пагубная слабость, когда речь шла об отцовском авторитете и ответственности за будущую жизнь своего ребенка… не вписывалась в его понятие о чувстве долга… Впервые в своей жизни… я оказался в оппозиции. Чем жестче и решительнее пытался отец провести в жизнь свои планы и намерения, тем все более упрямо и дерзко сын восставал против этого. Я не хотел быть чиновником. Ни уговоры, ни «серьезные» внушения не могли сломить сопротивления. Я не хотел быть чиновником… Все попытки отца на примерах из своей жизни породить во мне любовь или желание к этой профессии оборачивались полной противоположностью. Меня разбирала зевота при мысли о том, что я буду сидеть в конторе, не имея возможности распоряжаться самим собой и своим временем».

Спустя двадцать лет Гитлер изображал свои плохие успехи в учебе как сознательный протест против отцовской воли и утверждал, что плохая учеба в реальном училище в конце концов должна была помочь ему отстоять свое мнение и добиться у отца разрешения стать художником. «Я полагал, — говорил он, — что если отец увидит у меня отсутствие прогресса в реальном училище, то волей-неволей разрешит мне воплотить в жизнь мою мечту». Упорное стремление Алоиза Гитлера сделать из своего сына удачливого государственного служащего, каким был и он сам, уже в одиннадцатилетнем возрасте загнало Адольфа, по его собственному признанию, «в оппозицию», сделало его упрямым и дерзким. Как бы ни изображал Гитлер эту ситуацию, но все детали и взаимосвязи однозначно свидетельствуют, что уже в молодом возрасте Гитлер воспринимал систематическую работу как каторгу. Плохие отметки в реальном училище, разумеется, объяснялись не отсутствием ума и способностей. Наряду с отвращением к принуждению уже в то время в Гитлере заметны признаки нелюбви к регулярной и постоянной интенсивной работе, если он сам не имеет возможности устанавливать нормы и расставлять акценты. По всем предметам, где наряду со способностями требовалась усидчивая работа, у него были неудовлетворительные оценки. Он блистал только в тех областях, где не требовалось интенсивно изучать содержание предмета. Его успехи, без сомнения, определялись склонностями, интересом и импровизаторским даром. Когда он учился во втором классе реального училища, у него 3 января 1903 г. неожиданно умер отец. Он потерял сознание в ресторане, а когда его донесли до дому, он был уже мертв. Адольф Гитлер, который пишет в «Майн кампф», что, несмотря на все споры и стычки с отцом, очень любил его, безутешно рыдал, стоя у гроба. Хотя он в последующем и идет навстречу советам и просьбам матери, которая хочет выполнить завещание мужа, и продолжает посещать училище, но с этого момента еще более укрепляется в мысли, что будет не чиновником, а только художником. Незадолго до смерти отец взял его с собой в таможенное управление Линца, чтобы продемонстрировать ему круг будущих задач, но Адольф только лишний раз убедился, что такая деятельность не имеет для него смысла. Он прогуливает школу, а на уроках работает только вполсилы. Теперь он единственный мужчина в доме. Вместе с ним живут мать, сестра Паула, тетя Иоганна Пёльцль и квартирантка Элизабет Плеккингер. 21 июня 1905 г. мать продала дом за 10 тысяч крон и переехала с детьми в Линц. Ангела 14 сентября 1903 г. вышла замуж за чиновника Лео Раубаля и покинула родительский дом. Мать Адольфа пыталась справиться с постигшим ее горем, посвящая все свое время детям Адольфу и Пауле. Судьба оказалась к ней неблагосклонной. То, чего она ожидала от брака с умным, ловким и самоуверенным другом детства, соседом и родственником из Шпиталя, не сбылось. Когда Август Кубицек познакомился с ней, ей было за сорок, но она уже была вдовой и матерью шестерых детей, из которых только Адольф и Паула пережили отца. У нее было изможденное лицо, усталая фигура. Держалась она тихо и незаметно. Ей не хватало жизненной силы мужа, которая не только поддерживала ее начиная с детства до самой его смерти, но и подавляла, не давая раскрыться собственным способностям. 22 мая 1904 г., когда Адольфу исполнилось уже 15 лет и он последние недели ходил в третий класс государственного реального училища в Линце, он прошел конфирмацию и после этого первый раз в жизни побывал в кино. Поскольку он хочет всегда быть и оставаться «свободным человеком», у него не вызывает интереса информация, что в Австрии окончание четвертого класса реального училища дает возможность поступить в финансируемое государством кадетское училище. Учится он по-прежнему с неохотой. Больше всего ему не нравятся уроки французского языка. Он работает безо всякого старания и демонстрирует соответствующие успехи. Результатом становится то, что ему приходится повторно сдать экзамен по французскому, чтобы его перевели в четвертый класс. Осенью 1904 г. он сдает этот экзамен, но вынужден недвусмысленно пообещать экзаменатору Эдуарду Хюмеру, который считает Гитлера «определенно способным», что переведется в другое училище. Хюмер, который вел у Гитлера не только французский, но и немецкий язык, хорошо знал своего ученика и на судебном процессе над Гитлером в Мюнхене в 1924 г. охарактеризовал его так: «Гитлер был определенно способным учеником, хотя и несколько односторонним, однако он не умел владеть собой и считался по меньшей мере строптивым, самовольным, несговорчивым и вспыльчивым юношей. Ему было определенно сложно подчиняться школьным порядкам. Не отличался он и прилежанием, потому что при его бесспорных задатках он мог бы добиться значительно больших успехов».

В сентябре 1904 г. Гитлер объявляется в государственном высшем реальном училище в Штайре у директора Алоиза Лебеды, который до сентября 1905 г. будет считать его одним из самых лучших своих учеников, и подает заявление о приеме в четвертый класс. Причина этого перевода долгое время оставалась в тени и давала повод для самых разнообразных предположений. Так, например, политические противники в 1923 г. утверждали, будто Гитлер вынужден был покинуть училище в Линце из-за того, что во время причастия выплюнул просвиру и положил себе в карман. После того как газета «Мюнхнер пост» 27 ноября 1923 г. рассказала об этом святотатстве молодого Гитлера, «Байришер курир» 30 ноября 1923 г. дал волю своей фантазии и сообщил, что этот случай привел в Линце к «большому скандалу».

В Штайре Гитлер живет в доме коммерсанта Игнаца Каммерхофера на квартире у судейского чиновника Конрада Эдлера фон Цихини на площади Грюнмаркт, 19, которая была впоследствии переименована в Адольф-Гитлер-плац. Спустя 37 лет после того, как он покинул школу, он вспоминал об этом так: «Штайр мне не понравился. Он был полной противоположностью Линцу. Линц был окрашен в национальные цвета, а Штайр был черным и красным. Я жил… в комнатке, выходившей на задний двор, вместе с товарищем, которого звали Густав. Фамилии его я не помню. Комната была очень уютная, но вид на двор был ужасен. Я постоянно стрелял по бегавшим там крысам. Квартирная хозяйка нас очень любила, во всяком случае относилась к нам всегда с большей симпатией, чем к собственному мужу. Тот вообще не имел дома права голоса. Она постоянно набрасывалась на него, как гадюка. Я не раз говорил ей: "Уважаемая госпожа, не надо делать кофе таким горячим. У меня утром слишком мало времени, и я не могу ждать, пока он остынет". Однажды утром я заявил, что уже половина, а кофе все еще нет. Она ответила, что еще нет половины. На это ее муж заметил: "Петронелла, но ведь уже действительно тридцать пять минут". Она прямо взвилась и не успокоилась до самого вечера. А вечером произошла настоящая катастрофа. Ему нужно было куда-то выйти. Мы оба делали уроки, а он хотел, чтобы кто-нибудь из нас вышел с ним. Каждый раз кто-то должен был светить ему, потому что он боялся крыс. Как только он оказался за порогом, она заперла дверь. Мы подумали: "Ну, сейчас начнется!" Она нам очень нравилась. Он крикнул: "Петронелла, открой!" Она засмеялась, начала напевать какую-то песенку, ходила по квартире взад-вперед и даже не подумала открыть. Он начал грозить ей, потом умолять: "Петронелла, я прошу тебя, открой! Петронелла, ну нельзя же так!" — "Еще как можно". Потом вдруг: "Адольф! Немедленно откройте!" Она мне: "Не открывайте!" — "Госпожа запрещает". Она продержала его на улице до 7 часов. Когда он вошел с молоком, вид у него был жалкий. Ах, как мы его презирали! Ей было около 33 лет, а его возраст на вид было трудно определить — у него была окладистая борода. Я думаю, что ему было 45. Он был из обедневшей дворянской семьи… В Австрии было полно обедневших аристократов… Жена постоянно подсовывала нам что-нибудь вкусненькое. Квартирных хозяек студенты называли «мамочками». Ах, это было прекрасное, светлое время! Но для меня оно было связано с большими заботами, потому что было очень трудно одолеть все школьные препоны, особенно когда экзамены были на носу… На горе Дамберг я научился кататься на лыжах. После окончания семестра мы всегда устраивали большой праздник. Там было очень весело: мы кутили вовсю. Там-то и произошел единственный случай в моей жизни, когда я перепил. Мы получили свидетельства и решили отпраздновать это дело. «Мамочка», узнав, что всё уже позади, была слегка растрогана. Мы потихоньку поехали в один крестьянский трактир и там пили и говорили ужасные вещи. Как все это было в точности, я не помню… мне пришлось потом восстанавливать события. Свидетельство было у меня в кармане. На следующий день меня разбудила молочница, которая… нашла меня на дороге. В таком ужасном состоянии я явился к своей «мамочке». "Боже мой, Адольф, как вы выглядите!" Я вымылся, она подала мне черный кофе и спросила: "И какое же свидетельство вы получили?" Я полез в карман — свидетельства нет. "Господи! Мне же нужно что-то показать матери!" Я решил: скажу, что показывал его кому-то в поезде, а тут налетел ветер и вырвал из рук. Но «мамочка» настаивала: "Куда же оно могло пропасть?" — "Наверное, кто-то взял!" — "Ну тогда выход только один: вы немедленно пойдете и попросите выдать дубликат. У вас вообще-то деньги есть?" — "Не осталось". Она дала мне 5 гульденов, и я пошел. Директор заставил долго дожидаться в приемной. Тем временем четыре обрывка моего свидетельства уже доставили в школу. Будучи без памяти, я перепутал его с туалетной бумагой. Это был кошмар. Все, что мне наговорил ректор, я просто не могу передать. Это было ужасно. Я поклялся всеми святыми, что никогда в жизни больше не буду пить. Я получил дубликат… Мне было так стыдно! Когда я вернулся к «мамочке», она спросила: "Ну, и что он сказал?" — "Этого я вам не могу сказать, но скажу одно: я никогда в жизни больше не буду пить". Это был такой урок, что я никогда больше не брал в рот спиртною. Потом я с радостным сердцем отправился домой. Правда, особой радости-то и не было, потому что свидетельство было не из лучших».

Свидетельство, использованное Адольфом вместо туалетной бумаги 11 февраля 1905 г., было не просто «не из лучших», а хуже некуда. Его успехи в немецком, французском языке, математике и стенографии были отмечены оценкой «неудовлетворительно». Кроме рисования и физкультуры, где он получил «отлично» и «превосходно», остальные оценки были удовлетворительные.

В училище, где в 1904–1905 гг. немецкий язык преподавал еврей Роберт Зигфрид Нагель, успехи Адольфа, который не имеет оснований жаловаться на условия, после первоначального застоя улучшаются. Только по физике (профессор Бернхард Бача) они ухудшаются; по химии (Бача) остаются стабильно слабыми; по рисованию (проф. Эмиль Хайтум) и физкультуре (директор Алоиз Лебеда) оценки отличные. Гитлера это, очевидно, удовлетворяет. Только за первое полугодие у него 30 дней пропусков «без уважительных причин». 3 марта 1942 г. Гитлер рассказывает своим гостям в ставке «Вольфсшанце» в полном соответствии со своими воспоминаниями в «Майн кампф»: «В целом я учил не более 10 процентов от того, что учили другие. Я всегда очень быстро справлялся с домашними заданиями. Однако в истории я разбирался хорошо. Часто мне было жалко своих одноклассников. "Пойдем играть?" — "Нет, мне еще заниматься надо!" Они готовятся к экзаменам. Они сдают их! И как же они потом разочаровываются, когда приходит человек без подготовки и тоже справляется с этим. "Как же так! Ведь мы же готовились!" Господи, одному это дано, а другому нет».

В Штайре Гитлер остается таким же строптивым и упрямым, как и в Линце. В ночь с 8 на 9 января 1942 г. он вспоминал: «Если бы не пара преподавателей… которые вступились за меня, мне бы плохо пришлось… Один из наших профессоров (Кениг, который преподавал Гитлеру французский язык. — Прим. автора)… был в свое время инспектором по паровым котлам… При взрыве у него отнялась речь, и он не все мог выговорить. Когда мы пришли к нему на урок, я сел за первую парту. Он начал перекличку. Когда он дошел до меня, я даже не пошевелился, а только смотрел на него. Он поднял меня и спросил, в чем дело. "Меня зовут не Итлер, господин профессор, а Гитлер!" Он не мог выговаривать "г"». И все же Кениг ставит ему по французскому осенью 1905 г. уже не «неудовлетворительно», как в феврале, а «удовлетворительно». 16 сентября 1905 г. Гитлер получает следующие заключительные оценки: поведение — «удовлетворительно», прилежание — «удовлетворительно», религия — «удовлетворительно», математика — «удовлетворительно», химия и физика — «удовлетворительно», геометрия и начертательная геометрия — «удовлетворительно» (после повторного экзамена), рисование — «отлично», физкультура — «отлично», пение — «удовлетворительно». Учителя реального училища на протяжении всего года не перестают удивляться, почему такой отличный спортсмен, как Адольф Гитлер, который в детстве перенес всего лишь операцию на миндалинах и болел корью, выглядит таким «болезненным» и чувствует себя отверженным. Профессор Грегор Гольдбахер, преподававший ему геометрию, рассказал 29 января 1941 г., что Гитлер «видимо, вследствие смерти отца и… пребывания вдали от дома… вел себя тихо и подавленно» и что «молодой ученик чувствовал себя в то время неважно» и с трудом находил контакт с одноклассниками, будучи чужим в городе и в училище. Представление о том, как он выглядел в то время, может дать рисунок его одноклассника Штурмбергера, который изобразил его в профиль. На портрете мы видим слишком взрослого и слишком серьезного для пятнадцати лет худощавого молодого человека с покатым высоким лбом, длинным острым носом, выделяющимся подбородком и пронзительными глазами на аскетическом лице. Плохо причесанные волосы свисают справа налево на лоб. Описание внешности молодого Гитлера, которое дает Кубицек — «очень бледный, худосочный юноша… с горящим взглядом», — в целом совпадает с дилетантским рисунком Штурмбергера.

Несмотря на отвращение к школе, Адольф вынужден повиноваться матери и готовиться к получению аттестата зрелости. Во всяком случае, он дает ей такое обещание. Серьезность его намерений, однако, внушает большие сомнения. Тем не менее он уходит из училища осенью 1905 г. только из-за болезни. Сам он рассказывает об этом так: «И тут мне на помощь пришла болезнь и всего за несколько недель определила мое будущее, ликвидировав постоянный источник споров в доме отца. Ввиду тяжелой легочной болезни врач настоятельно посоветовал матери… ни при каких обстоятельствах не отдавать меня на работу в контору. Посещение училища также следовало приостановить по крайней мере на год. То, на что я втайне так долго надеялся, из-за чего спорил, вдруг стало само собой реальностью… благодаря этому событию. Под впечатлением моей болезни мать наконец согласилась забрать меня из реального училища и разрешила поступить в художественную академию». Гитлер счастлив и вместе со своей тоже нездоровой матерью едет на поезде из Линца в Гмюнд, где их встречают Шмидты, родственники из Шпиталя, и подвозят на воловьей упряжке. В Шпитале он попадает в руки врача Карла Кайса из Вайтры, пьет много молока, хорошо питается и быстро идет на поправку. Однако он держится особняком, часто играет на цитре, рисует, гуляет по окрестностям и наблюдает за полевыми работами родственников, не пытаясь принять в них участие. Он не пытается сблизиться ни со своей теткой, сестрой матери, ни с деревенской молодежью. Чем больше интереса они проявляют к «студенту» из города, тем меньше он обращает на них внимания.

Наконец-то он разделался со школой, которую, как рассказывает с его слов друг юности Кубицек, он покинул с чувством ненависти. Для поступления в Венскую академию изобразительных искусств ему вполне хватает и образования, которое он получил в школе, и свидетельства. Осенью 1905 г. в возрасте шестнадцати лет он добивается того, к чему стремился еще при жизни отца. Однако теперь он не торопится. Его болезнь не позволяет матери настаивать на скорейшем начале учебы, к тому же вступительные экзамены в 1905 г. уже прошли, когда он еще учился в училище. Теперь он может поступить в академию не раньше осени 1906 г., и он твердо настраивается на" это. В мае 1906 г. он отправляется в Вену, где до июня посещает музеи и другие достопримечательности города. Но вступительных экзаменов он так и не дождался. Он откладывает поступление на следующий год. Уже 7 мая он пишет своему другу: «Я доехал хорошо и теперь целыми днями брожу по городу. Завтра иду в оперу на «Тристана», послезавтра на "Летучего голландца" и т. д. Хотя здесь все очень красиво, я скучаю по Линцу». Возможно, изучение произведений искусства в Вене слегка сбило с него спесь. Вероятнее, однако, что ему не хотелось так быстро расставаться с беззаботной жизнью и снова, как в сентябре 1905 г., включаться в ритм, который определяет не он сам. В то время как его одноклассники по Штайру готовятся к чиновничьей карьере, он, «маменькин сынок», как он напишет сам о себе спустя 20 лет, наслаждается свободой и бездельем, «пустым безмятежным существованием». Дом в Леондинге мать уже продала в июне 1905 г. Клара, Адольф и Паула Гитлер живут теперь на Гумбольдт-штрассе, 31, в Линце, так что Адольфу уже не приходится ходить пешком в город, как весной 1903 г. В Линце он записывается в библиотеку Общества народного образования, начиная со 2 октября 1906 г. до 31 января 1907 г. берет уроки игры на фортепьяно у бывшего военного музыканта Преватцки-Вендта, регулярно ходит в местный театр, смотрит все постановки Вагнера, рисует, пишет стихи, сочиняет музыку, разрабатывает проекты театральных декораций, мостов, городов и улиц и обсуждает со студентом музыкальной школы Кубицеком великие и фантастические планы. Ему теперь не нужно подчиняться дисциплине, и он сам определяет, что ему делать. Мать начинает явно стареть, и здоровье ее ухудшается. 18 января 1907 г. она ложится в Больницу сестер милосердия в Линце, и хирург Карл Урбан в течение часа делает ей сложную операцию, после чего заносит в историю болезни диагноз: саркома малой грудной мышцы. Клара перенесла эту операцию, но прожила после этого всего лишь 11 месяцев, мучась сознанием, что Адольф, не обращая ни на что внимания, «пойдет своей дорогой, как будто он один живет в этом мире». Чтобы не тревожить его, она делает вид, что ей лучше, хотя знает, что жить ей осталось недолго. Адольф, похоже, неправильно оценивает ее состояние. Во всяком случае, он оставляет ее одну с сестрой и уезжает в Вену. Когда Кубицек навестил ее в конце лета 1907 г., в то время как Адольф был в Вене, сдавая вступительные экзамены в Академию изобразительных искусств, он увидел перед собой старую и больную женщину. «Она показалась мне, — писал он, — более озабоченной, чем прежде. Лицо было покрыто глубокими морщинами. Глаза были мутными, голос звучал тихо и отрешенно. У меня создалось впечатление, что сейчас, когда Адольфа не было рядом с ней, она сильно сдала и выглядела более больной и старой, чем обычно. Конечно же, она утаила от сына состояние своего здоровья, чтобы облегчить расставание… Теперь же, оставшись одна, она показалась мне старой больной женщиной».