«Летом 1912 г., — пишет Гитлер в "Майн кампф", — я наконец-то приехал в Мюнхен».
После его прихода к власти большая мемориальная доска с орлом и свастикой появилась на доме № 34 по Шляйсхаймер-штрассе в Мюнхене: «В этом доме жил Адольф Гитлер с весны 1912 г. до дня добровольного поступления на военную службу в 1914 г.». Обе даты не совпадают с реальными фактами. До 24 мая 1913 г. Гитлер жил на Мельдеманн-штрассе, 27, в Вене.
24 мая 1913 г. (а не весной 1912 г.) Гитлер выписывается из Вены и уезжает в Мюнхен. В ночь с 24 на 25 мая в Вене покончил с собой начальник Генерального штаба 8-го корпуса полковник Альфред Редль, которого вследствие его гомосексуальных наклонностей шантажировала и завербовала российская секретная служба, после чего он многие годы работал на Россию, выдавая важные военные тайны. Гитлер узнает об этом в доме своего мюнхенского хозяина квартиры Йозефа Поппа из сообщений газет. Он реагирует на это почти с радостью, так как подтверждается его убеждение, что не имеет никакого смысла служить в австрийской армии. Йозеф Попп, который в молодости работал портным в модных парижских ателье, знает французский язык и убежден, что «кое-чего повидал в мире», уже 26 мая, в тот день, когда к нему въезжает новый жилец, видит в связи с аферой Редля, что он хорошо разбирается в политических событиях и реагирует на них быстро, определенно и с самостоятельных позиций. Каждый вечер происходят политические дискуссии, которые быстро надоедают еще одному жильцу, с которым Гитлер делит комнату, и тот съезжает с квартиры. В первое время пребывания в Мюнхене Гитлер сравнивает то, что он узнал из книг, с действительностью. В 1924 г. он пишет в «Майн кампф»: «Город был мне так хорошо знаком, как будто я жил в его стенах уже много лет. Это объянялось тем, что все книги, которые я изучал, на каждом шагу ссылались на эту столицу немецкого искусства. Нельзя утверждать, что видел Германию, если не видел Мюнхена… и, прежде всего, говорить, что знаешь немецкое искусство, если не знаешь Мюнхена». Гитлер опять становится художником.
Живется Гитлеру в Мюнхене, во всяком случае, не хуже, чем в Вене. Не случайно он описывал позже свой мюнхенский период с 1913 по 1914 г. как самое лучшее и счастливое (до войны) время в жизни. Как художник он зарабатывает в месяц в среднем немалые деньги — 100 марок, что он подтверждает в январе 1914 г. путем предъявления налоговой декларации магистрату Линца, который потребовал его явки в связи с неоднократным уклонением от призыва в армию. «Я зарабатываю как свободный художник, — пишет он в Линц, — только для того, чтобы обеспечить себе дальнейшее образование, так как совершенно лишен средств (мой отец был государственным служащим). Добыванию средств к существованию я могу посвятить только часть времени, так как все еще продолжаю свое архитектурное образование. Поэтому мои доходы очень скромны, их хватает только на то, чтобы прожить. В качестве доказательства прилагаю свою налоговую декларацию и прошу вновь возвратить ее мне. Сумма моего дохода указана здесь в размере 1200 марок, причем она скорее завышена, чем занижена, и не надо полагать, что на каждый месяц приходится ровно по 100 марок». Спустя десять лет он пишет в «Майн кампф» то же самое: «Пусть даже мои заработки были очень скудными, но я жил не для того, чтобы рисовать, а рисовал, чтобы обеспечить свою жизнь или, точнее говоря, чтобы позволить себе дальнейшее образование». Его официально зарегистрированный минимальный годовой доход в размере 1200 марок превышал те суммы, которые он ежемесячно мог заработать в Вене. К тому же условия жизни в Мюнхене были более благоприятными. За обеды в ресторане Гитлер должен был платить в Вене около 25 крон в месяц, а в Мюнхене всего 18–25 марок. Стоимость найма комнаты в Вене составляла 10 крон (а при коротком сроке проживания и 15 крон). В Мюнхене же Гитлер за хорошую меблированную комнату с отдельным входом платил только 20 марок. После вычета расходов на завтраки и ужины у него ежемесячно оставалось по меньшей мере около 30 марок на другие нужды. Относительно дорогие в то время газеты он, по собственным словам, постоянно читал в кафе. Поскольку он был неприхотлив, то денег у него было больше, чем необходимо. Банковский служащий его возраста, к примеру, зарабатывал в 1913 г. в Мюнхене всего около 70 марок. Генриху Хоффману Гитлер рассказывал 12 марта 1944 г.: «Мне нужно было не более 80 марок в месяц». На ежедневный обед и ужин хватало одной марки. Сыну квартирного хозяина Йозефу Поппу он мог постоянно давать деньги и сладости, когда тот приносил ему книги или выполнял другие поручения.
Как и в Вене, Гитлер вел в Мюнхене одинокий образ жизни. Окружающие не понимали его, что ему, кстати, было совершенно безразлично. Он уклонялся от сближения с людьми, не говоря уже о дружбе, так как ни перед кем не хотел открывать душу. В глазах нормальных бюргеров Адольф Гитлер ведет бессмысленную и бесцельную жизнь. Большую часть дня он проводит за чтением книг и журналов. Картины он рисует только днем, да и то в течение всего нескольких часов. Время от времени он ходит в кафе на ближайшем углу, чтобы съесть там пирог и прочитать газету. Вечерами он дискутирует с Йозефом Поппом (старшим), излагает ему свои представления и идеи и зачитывает выдержки из специальных книг по военным вопросам. Его не интересует «профессия» или то, что обычно понимается под этим словом, и в этом он почти не отличается от других художников. Так, например, знаменитый Оскар Кокош-ка, учившийся в Венской школе художественных ремесел еще до того, как Гитлер пришел туда на прием к профессору Роллеру, рассказывал на своем 85-летнем юбилее: «Я всегда был бродягой, начиная с самой юности».
Гитлер ведет богемный образ жизни, но при этом всегда так изысканно одет, что даже особенно чувствительный к этим вопросам портной Попп, которого клиенты особо ценят за приобретенный им в Париже вкус, не может сказать о его костюмах ни одного плохого слова. Кроме того, Попп уже в то время видит в нем личность, чьи способности подают большие надежды. Не случайно он уже в 1919 г. вступает в Германскую рабочую партию (членский билет № 609), где Гитлер отвечал за пропаганду.
Гитлер, зная, что окружающие считают его чудаком, очень много читает, а картины пишет лишь тогда, когда поступают заказы или когда его принуждают к этому особые обстоятельства. Он охотно и страстно дискутирует на политические темы и проявляет при этом необыкновенный талант убеждать людей своей речью, аргументами и жестами. Об этом в один голос говорят все его знакомые из Линца, Шпиталя, Леондинга, Вены и Мюнхена. Слушатели порой не знают даже, смеяться ли им при виде страстно вещающего и жестикулирующего Гитлера или относиться к нему серьезно. По свидетельствам родственников и посторонних наблюдателей, у него была очень противоречивая натура. Его стремление доказать свою правоту, готовность к агрессии и жажда власти были гипертрофированы, действия импульсивны и эгоистичны. Он не терпел доверительных отношений. И перед друзьями, и перед противниками представал одинаково непреклонным, упрямым, ранимым и капризным спорщиком, но в то же время был неловок и замкнут. Того, кто непосредственно имел с ним дело, поражали порой его болезненное честолюбие, фантастичность планов, ничем не поколебимое самомнение и безудержная энергия. Многие его взгляды критически мыслящим наблюдателям уже в 1914 г. в Мюнхене казались гипертрофированными.
Свидетельства очевидцев позволяют сделать вывод, что у молодого Гитлера, несомненно, просматривались психопатические черты. Однако очень распространенное и кочующее из биографии в биографию утверждение, что Гитлер попросту «был ненормальным», представляется предвзятым, грубым и даже примитивным. Психопатами были Микеланджело, Лютер, Тассо, Жан-Жак Руссо, Наполеон, Бетховен, Гельдерлин, Клейст, Ленау, Хеббель, Маркс, Бисмарк, Стриндберг, Мопассан, Ван Гог и Ницше, и это далеко не полный перечень знаменитых имен. Какие последствия может иметь психопатия, демонстрирует никем в основном не опровергнутый анализ Вильгельма Ланге-Эйхбаума, в котором, в частности, говорится: «…психопатическая аффектация может стать движущей силой, развивающей, расширяющей и углубляющей задатки и дарования. Психопатическое восприятие реагирует на малейшие раздражители, и за счет этого расширяется опыт. Внутреннее беспокойство в крови, подвижность, быстрая смена настроений позволяют пережить многие события в самом разном свете. Таким образом… усиливается острота восприятия всего самого основного и существенного. Психопат за счет большей подвижности своих мысленных представлений, вечной жажды новых ощущений и тяги к новому касается многих областей знания. Это расширяет его горизонт, развивает духовные способности, будит доселе спящие задатки. Таким образом в одной душе объединяются далеко отстоящие друг от друга сферы знаний, и эти пограничные области, пограничные науки и искусства становятся важным источником мысли. Благодаря необыкновенной силе чувственного восприятия, отсутствию сдерживающих факторов и недостаточному самообладанию накапливается опыт, не доступный никому другому».
Обладал ли молодой Гитлер непринужденным юмором и другими столь же привлекательными «человеческими» чертами, достоверно установить не удалось. Он сам описывал себя в ночь с 8 на 9 января 1942 г. как злого мальчишку (в период пребывания в Линце и Штайре), холодным взглядом наблюдающего за окружающими и использующего увиденное в своих целях. Важным в этой связи представляется то, что молодой Гитлер порой казался очень милым человеком тем людям, которые ближе стояли к нему или часто общались с ним, когда он «забывался» и сбрасывал с себя холодную маску, копирующую некую «недоступную личность», которую он демонстративно носил, еще будучи учеником. Так, например, доктор Блох был просто потрясен тем, что Гитлер после смерти матери вдруг обнаружил в себе «человеческие» чувства, хотя до этого всегда казался ему замкнутым и недоступным человеком. Его учитель музыки Преватцки-Вендт никогда не видел его открытым и готовым к более близким контактам. Родственникам, которых он навестил после того, как оставил школу, он показался скорее замкнутым, чем дружелюбным. Не только им молодой Гитлер представлялся человеком, который подчеркнуто сводил общение с другими людьми к уважительным формальностям, никогда не показывал своих слабостей и никогда не признавался в недостатке знаний. Йозеф и Элизабет Попп характеризуют 25-летнего Гитлера как «обаятельного австрийца», который всегда был готов оказать услугу, был предупредительным и щедрым, но постоянно держал дистанцию. И им самим, и их родителям Гитлер «очень нравился, но мы так никогда и не узнали, что у него на уме. Его невозможно было распознать. Он никогда не говорил о родительском доме, о друзьях и подругах. Чаше всего он сидел дома и что-то читал с серьезным видом, а иногда рисовал».
С кем Гитлер общался в Мюнхене в 1913 — 14 гг., не знали ни Йозеф Попп, ни его дети, которых Гитлер особенно любил, постоянно называл их в письмах с фронта ласковыми шутливыми именами и не забывал передать им отдельный привет. Гостей он не принимал, хотя этим не доставил бы никаких хлопот хозяевам квартиры, так как в его комнате был отдельный вход. Однако установлено, что в 1914 г. в Мюнхене у него были личные контакты за пределами семьи Попп. Так, например, он, очевидно, достаточно близко общался с юристом Эрнстом Хеппом и его женой, о чем свидетельствует длинное письмо Гитлера Хеппу с фронта.
«Я покинул Австрию в первую очередь по политическим причинам, — писал Гитлер в 1924 г. и тут же добавлял: Я не хотел воевать за габсбургское государство». Лишь позднее выяснилось, что этой дипломатической формулировкой он описывал неприятный эпизод, пережитый им в Мюнхене. 29 декабря 1913 г. австрийская полиция обратилась в полицейское управление Мюнхена с просьбой установить, зарегистрировано ли проживание Гитлера в баварской столице. «Художник Адольф Гитлер, родившийся в 1889 г. в Браунау-на-Инне, — сообщали австрийцы, — 24 мая 1913 г. выбыл из Вены в Мюнхен. Просим Вас в порядке оказания помощи… сообщить нам, зарегистрировано ли там указанное лицо». Мюнхенские полицейские нашли его. 10 января 1914 г. они сообщили коллегам в Линц: «Разыскиваемый с 26.V.1913 г. проживает по адресу Шляйсхаймер-штрассе, 34/Ш, у квартировладельца Поппа». Уже через 8 дней Гитлер получил от мюнхенской уголовной полиции повестку с указанием явиться 20 января в Линц на призывную комиссию. 19 января полицейские доставили его в австрийское консульство в Мюнхене, где был составлен протокол. Мюнхенское консульство благосклонно поверило всем данным, которые сообщил о себе Гитлер, который, вероятно, явился с визитом в старом и измазанном краской костюме. Он рассказывал о своих болезнях и, по-видимому, сумел произвести довольно жалкое впечатление. В сообщении консульства было сказано: «По наблюдениям полиции и по личным впечатлениям, изложенные им в прилагаемом оправдательном заявлении данные полностью соответствуют истине. Он также якобы страдает заболеванием, которое делает его непригодным к военной службе… Поскольку Гитлер произвел благоприятное впечатление, мы пока отказались от его принудительной доставки и порекомендовали ему непременно явиться 5 февраля в Линц на призывную комиссию… Таким образом, Гитлер выедет в Линц, если магистрат не сочтет нужным учесть изложенные обстоятельства дела и его бедность и не даст согласие на проведение призывной комиссии в Зальцбурге». Гитлер телеграммой запросил магистрат в Линце об отсрочке прохождения комиссии до 5 февраля 1914 г. Однако его просьба была встречена отказом. «Обязан… явиться», — гласил раздраженный официальный ответ из Линца, полученный Гитлером лишь 21 января. Тогда он попросил магистрат в Линце разрешить ему по материальным соображениям пройти призывную комиссию в Зальцбурге, который находится ближе к Мюнхену. В очень вежливо составленном письме говорится, в частности:
«Я направляю Вам это письмо вне зависимости от подписанного мною сегодня в консульстве протокола. Я прошу Вас также направлять все дальнейшие указания в мой адрес через консульство и заверяю, что не премину в точности выполнить их. Что касается данных о моем положении, то они подтверждаются консульством. Сотрудники консульства были достаточно благо-склонны ко мне и породили во мне надежду, что достаточно будет явиться для прохождения комиссий в Зальцбург. Хотя и не смею надеяться, но прошу все же не осложнять мою ситуацию понапрасну.искренне преданный Вам
Покорнейше прошу Вас принять это письмо к сведению и остаюсьАдольф Гитлер,
Хотя Гитлер и «не смел надеяться», что власти в Линце удовлетворят его просьбу, однако она имела успех. 5 февраля 1914 г. он выехал в Зальцбург для прохождения призывной комиссии и, как и надеялся, был освобожден от военной службы. «Настоящим подтверждается, — говорится в документе отдела статистики земельного правительства от 23.2.1932 г., — что Адольф Гитлер, родившийся 20 апреля 1889 г. в Браунау-на-Инне и постоянно прописанный в Линце, земля Верхняя Австрия, сын Алоиза и Клары, урожденной Пёльцль, проходящий по списку призывников 3-й возрастной категории, признан 5 февраля 1914 г. в Зальцбурге «негодным к строевой и вспомогательной службе, ввиду слабого телосложения» и освобожден от военной службы.
«…Также якобы страдает заболеванием», — такую осторожную формулировку записал 19 января предусмотрительный сотрудник австрийского консульства, и это дает основание полагать, что Гитлер во время допроса сослался на свою уже давно излеченную болезнь легких, которая стала причиной того, что мать осенью 1905 г. забрала его из школы. Во всяком случае, уклонявшийся от службы Адольф Гитлер не собирался служить и впредь. То, что он по секрету сообщил в конце лета 1908 г. Кубицеку, начало претворяться в жизнь. Он не хочет служить в одной армии с чехами и евреями, воевать за габсбургское государство, но всегда готов умереть за Германский рейх. Гитлер, будучи фанатичным пангерманистом, хочет жить в Германском рейхе, который станет для него любимой и достойной уважения родиной, и если уж становиться солдатом, то только там. В 1914 г. ему разрешают по-прежнему оставаться в Мюнхене, вести богемный образ жизни и допускать презрительные высказывания о своей австро-венгерской родине.
В Мюнхене главные интересы Гитлера, в отличие от Вены, прикованы не к антисемитизму и марксизму, а к германо-австрийской внешней политике и к отношению немецкого населения к Австрии. Германскую блоковую политику, австро-германский пакт от 7 октября 1879 т., союз трех императоров от 18 июня 1881 г. и тройственное соглашение между Германией, Австро-Венгрией и Италией от 20 мая 1882 г. он, по собственным словам, считал «ошибкой», еще живя в Вене. В Мюнхене Гитлер приходит к убеждению, что немцы в целом принимают своего союзника Австро-Венгрию за «серьезную силу», которая «в трудный час покажет себя», во что он, будучи австрийцем, уже не верит, так как двойная монархия, по его убеждению, «уже давно перестала быть немецким государственным образованием». Он придерживается мнения, что «внутренняя ситуация» в Австро-Венгрии «с каждым часом приближает ее к распаду». Австро-венгерским заверениям он не доверяет. По его мнению, «носителями союзнических идей… в Австрии остались только Габсбурги и немцы. Габсбурги из расчета и по необходимости, а немцы вследствие доверчивости и политической глупости». Он не сомневается в том, что Германия в результате тройственного союза приковала себя «к трупу», который «утащит в пропасть обоих», и убежден, что «лучше, чем официальные дипломаты», понимает «бессмысленность и опасность германской блоковой политики». Молодого австрийца с пангерманистскими наклонностями поражает в Мюнхене отсутствие интереса населения к ситуации немцев в дунайской монархии. «К своему удивлению, мне постоянно приходилось констатировать, — говорил он, — что даже в образованных кругах отсутствует какое-либо понимание сути габсбургской монархии». «В 1913–1914 гг. я… впервые высказал… в различных кругах свое убеждение, — пишет Гитлер в "Майн кампф", — что будущее немецкой нации зависит от уничтожения марксизма». О том, что это утверждение сделано не задним числом, свидетельстуют не только сообщения очевидцев, ночи письменные высказывания Гитлера того времени.
Когда Гитлер узнал, что австрийский наследник престола Франц Фердинанд и его жена 28 июня 1914 г. убиты в Сараево, его сначала, как он пишет позднее, в 1924 г., охватило «опасение, что пули могли быть выпущены из пистолетов немецких студентов, которые были возмущены постоянным ославяниванием, проводимым наследником престола, и решили освободить немецкий народ от внутреннего врага… Но когда я услышал фамилии преступников, а кроме того, прочел, что они сербы, меня охватил легкий ужас от этой мести непредсказуемой судьбы. Самый большой друг славян погиб под пулями славянских фанатиков». Но «легкий ужас» продолжается недолго. На фотографии, где Гитлер изображен 1 августа 1914 г. среди людей, собравшихся в Мюнхене на Одеон-плац, чтобы прослушать прокламацию об объявлении войны, можно увидеть, как горят его глаза, придавая лицу необычно радостное и возбужденное выражение. Как и многие другие представители немецкой образованной буржуазии, в числе которых были, например, Томас Манн, Людвиг Тома и многие университетские профессора, Гитлер испытывает радость при известии, что началась война. «Те часы, — пишет он в "Майн кампф", — стали для меня как бы избавлением от неприятных воспоминаний юности. Я не стыжусь… признаться, что от охватившего меня восторга упал на колени и от всего сердца возблагодарил небеса за то, что мне даровано счастье жить в такое время». Он немедленно подал прошение на имя Людовика III, чтобы ему, австрийцу, разрешили поступить на службу в баварскую армию, хотя прошло всего несколько месяцев как австрийская призывная комиссия признала его негодным к военной службе. Уже на следующий день он получил из канцелярии кабинета министров сообщение, что может записаться в один из баварских полков. Гитлер выбрал 16-й резервный пехотный полк, который впоследствии стал носить имя Листа в честь погибшего в конце октября 1914 г. командира полка полковника Листа. 16 августа, в тот день, когда популярная газета «Берлинер иллюстрирте цайтунг» поместила на первой странице фотографию пехотного унтер-офицера в остроконечной каске и со шпагой наголо, ведущего солдат в атаку и кричащего «Ура!», Гитлер явился в 6-й рекрутский запасной батальон 16-го Баварского пехотного полка. Там он 8 октября 1914 г. дал присягу сначала королю Баварии, а затем и своему императору Францу Иосифу. Ганс Менд, занимавшийся в это время подготовкой рекрутов, рассказывал в 1931 г., какое впечатление произвел на него Гитлер в 1914 г. «Впервые я увидел Адольфа Гитлера, — писал он, — в ресторане «Шваб-мюнхен». Я не знал его, но, проходя мимо, обратил внимание, на его энергичный взгляд и что-то особенное в облике. Я принял его за студента, которых было много в полку имени Листа. После совершенно недостаточной подготовки Гитлер в середине октября 1914 г. попадает на фронт. Спустя 20 недель, в феврале 1915 г., он, пользуясь своим даром наблюдательности как художник, сообщает своему мюнхенскому знакомому Эрнсту Хеппу в цитируемом ниже подробном письме, пришедшем с полевой почтой, о том, что он пережил в эти дни.
«Уважаемый господин асессор!Преданный и благодарный Вам
Рад, что Вы получили мою последнюю открытку, и благодарю Вас за любезное письмо, которое Вы прислали мне в ответ.Адольф Гитлер»
Я уже подробно писал один раз, но, видимо, придется повторить. Прежде всего, хочу сообщить Вам, уважаемый господин ассессор, что уже 21 декабря получил "Железный крест". Возможностей для его получения, слава Богу, было более чем достаточно. Наш полк попал не в резерв, как мы думали, а уже 29 октября с утра был направлен в бой, и вот уже три (неразборчиво) мы не даем им покоя ни на минуту, если не в наступлении, так в обороне. После очень красивого путешествия по Рейну мы 31 октября прибыли в Лилль. Уже в Бельгии были заметны признаки войны. Лёвен был весь в развалинах и пожарищах. До (неразборчивое название населенного пункта) поездка проходила тихо и спокойно. А потом пошло одно за другим. В некоторых местах, несмотря на самую бдительную охрану, были развинчены железнодорожные пути. Все чаще попадались взорванные мосты, разбитые локомотивы. Хотя эшелон и так полз как улитка, мучительные остановки случались все чаще. Издалека уже слышен был монотонный гул наших тяжелых минометов. Ближе к вечеру мы приехали в порядочно потрепанный пригород Лилля, выгрузились и некоторое время слонялись без дела возле составленных в козлы винтовок. Где-то около полуночи мы вошли наконец в город. Бесконечная монотонная дорога, по обе стороны низкие фабричные корпуса, кругом сплошная сажа, мостовая разбита и вся в грязи. После 9 часов население на улицу не выходит, зато полно военных. Мы, рискуя жизнью, пробирались среди обозов с продовольствием и колонн с боеприпасами, пока наконец не добрались до внутренних ворот цитадели. Центр города, правда, немного получше. Но все здесь сделано по принципу "лишь бы смотрелось хорошо". Я постоянно вспоминал о Германии. Ночь мы провели во дворе здания биржи. Здание весьма представительное, но еще не закончено. Поскольку пришлось лечь с полной выкладкой, то была объявлена повышенная готовность. Кроме того, лежать на камнях было очень холодно, так что я не смог уснуть. На следующий день мы сменили место ночлега. На этот раз мы попали в большой остекленный зал. В свежем воздухе недостатка не было, так как от здания остался только железный каркас. От немецких снарядов стекла разлетелись на миллионы осколков. Днем мы немного занимались боевой подготовкой, осматривали город и главным образом восхищались колоссальной военной машиной, которая во всей красе разворачивалась на наших глазах и наложила отпечаток на весь Лилль. Ночью мы пели песни, некоторые из нас в последний раз. На третью ночь в 2 часа вдруг объявили тревогу, и в 3 часа мы двинулись на сборный пункт. Никто ничего толком не знал, однако мы решили, что это учебная тревога. Ночь была довольно темная. Не успели мы прошагать и 20 минут, поступила команда отойти на обочину, и тут пошли обозы, кавалерия и т. д. и запрудили, всю дорогу. В конце концов нашлось место и для нас. Мы далеко отошли от Лилля. Канонада становилась все сильнее. Наша маршевая колонна извивалась, как огромная змея. Где-то в 9 часов мы остановились в каком-то дворцовом парке. Два часа привала, а потом опять в путь до 8 часов вечера. Полк разделился на роты, и каждая из них оборудовала себе укрытие от самолетов. В 9 часов вечера мы получили продовольствие.
К сожалению, я никак не мог уснуть. В четырех шагах от моей вязанки соломы лежала дохлая кляча. Судя по ее виду, она лежала уже не меньше двух недель и наполовину разложилась. Вдобавок позади нас стояла немецкая батарея гаубиц и каждые 15 минут посылала по два снаряда над нашими головами в темную ночь. Воздух наполнялся воем и визгом, а затем вдали слышались 2 глухих разрыва. Все прислушивались к ним. Мы ведь слышали все это впервые в жизни. И вот пока мы лежали вповалку и тихонько перешептывались, глядя в звездное небо, вдали начался какой-то шум, потом он приблизился, залпы пушек стали все чаще и в конце концов слились в сплошной гул. Каждого из нас этот гул пробирал до печенок. Говорили, что англичане пошли в ночную атаку. Мы испуганно ждали, не зная, что же, собственно говоря, происходит. Потом все успокоилось, и в конце концов адский шум прекратился, лишь наша батарея каждые 15 минут посылала в ночь свой стальной привет. Утром мы обнаружили большую воронку от снаряда.
После долгих усилий кляча нашла в ней свой последний покой. Только мы собрались устроиться поудобнее, как в 10 часов снова тревога. Спустя 15 минут мы вышли. После долгих мытарств добрались до разбитого крестьянского подворья и устроили привал. Той ночью мне пришлось стоять на часах. В час ночи снова объявили тревогу, и в 3 часа мы двинулись маршем. Перед этим пополнили боеприпасы. Пока мы ожидали приказа двигаться вперед, мимо нас проехал на коне майор граф Цех: завтра мы идем в атаку на англичан. Все радуются: наконец-то. Сделав это объявление, майор занял место во главе колонны и пошел пешком. В 6 часов утра мы около какой-то гостиницы встречаемся с другими ротами, а в 7 часов все и начинается. Мы повзводно проходим через расположенный справа от нас лес и в полном порядке выходим на луг. Перед нами вкопаны четыре орудия. Мы занимаем за ними позиции в больших окопах и ждем. Над нами уже свистит первая шрапнель и срезает деревья на опушке, как соломины. Мы с любопытством глядим на все это. У нас еще нет настоящего чувства опасности. Никто не боится, все ждут команды "в атаку". А дела становятся все хуже. Говорят, что уже есть раненые. Слева появляются 5 или 6 молодчиков в мундирах цвета глины, и мы вопим от радости. 6 англичан с пулеметом. Мы смотрим на конвоиров. Они гордо шагают вслед за своей добычей, а мы все еще ждем и почти ничего не можем рассмотреть в адском дыму перед нами. Наконец команда "вперед!" Мы рассыпаемся цепью и мчимся по полю в направлении небольшого хутора. Слева и справа разрывается шрапнель, свистят английские пули, но мы не обращаем на них внимания. Залегаем на десять минут, а потом опять вперед. Я бегу впереди всех и отрываюсь от взвода. Тут сообщают, что подстрелили взводного Штевера. "Вот так дела", — успеваю я подумать, и тут начинается. Поскольку мы находимся посреди открытого поля, нужно как можно быстрее бежать вперед. Капитан бежит впереди. Теперь уже падают и первые среди нас. Англичане направили на нас огонь пулеметов. Мы бросаемся на землю и медленно ползем по канаве.
Иногда мы останавливаемся, это значит, что кого-то опять подстрелили и он не дает двигаться вперед. Мы выволакиваем его из канавы. Так мы ползем до тех пор, пока канава не кончается, и опять надо выбираться на поле. Через 15–20 метров мы добираемся до большой лужи. Один за другим мы вскакиваем туда и занимаем позицию, чтобы отдышаться. Но залеживаться некогда. Быстро выбираемся и марш-марш к лесу, до которого примерно 100 метров. Там мы постепенно опять собираемся вместе. Лес уже сильно поредел. Теперь нами командует вице-фельдфебель Шмидт, отличный здоровенный парень. Мы ползем до опушки. Над нами свистят пули и осколки, и вокруг падают сбитые сучья и куски деревьев. Потом на опушке рвутся снаряды, поднимая облака камней, земли и песка и вырывая огромные деревья с корнями, а мы задыхаемся в желто-зеленом ужасном вонючем дыму. Вечно здесь лежать не имеет смысла, если уж погибать, так лучше в поле. Тут подходит наш майор. Мы снова бежим вперед. Я прыгаю и бегу изо всех сил по лугу, через свекольные грядки, перепрыгиваю через окопы, перелезаю через проволоку и кустарниковые загороди и вдруг слышу впереди крики: "Сюда, все сюда". Передо мной длинная траншея, и через мгновение я спрыгиваю в нее. Передо мной, за мной, слева и справа туда же прыгают и другие. Рядом со мной вюртембержцы, а подо мной мертвые и раненые англичане. Вюртембержцы заняли траншею уже раньше нас. Теперь мне становится ясно, почему мне было так мягко спрыгивать. В 240–280 метрах слева от нас видны еще английские окопы, а справа дорога в (неразборчиво), которая находится в их руках. Над нашей траншеей беспрерывный железный град. Наконец в 10 часов начинает работу наша артиллерия. Пушки бьют одна за другой, 1-2-3-4 и т. д. То и дело перед нами снаряд попадает в английские окопы. Англичание [99] выскакивают, как из муравейника, а мы снова бежим в атаку.
Моментально проскакиваем поле и после рукопашной, которая местами была довольно кровавой, выбиваем их из окопов. Многие поднимают руки. Всех, кто не сдается, мы приканчиваем. Так мы освобождаем траншею за траншеей. Наконец выбираемся на большую дорогу. Слева и справа от нас молодой лес. Входим в него. Выгоняем оттуда целые своры англичан. Наконец доходим до места, где лес кончается и дорога идет дальше по чистому месту. Слева стоят какие-то хутора, которые еще заняты противником, и по нам открывают оттуда ужасный огонь. Люди падают один за другим. И тут появляется наш майор, храбрый как черт. Он спокойно курит. Вместе с ним его адъютант лейтенант Пилота. Майор быстро оценивает обстановку и приказывает сосредоточиться слева и справа от дороги и приготовиться к атаке. Офицеров у нас уже нет, да и унтер-офицеров почти не осталось. Поэтому все, кто еще в состоянии, вскакивают и бегут за подкреплением. Когда я во второй раз возвращаюсь с группой отколовшихся вюртембержцев, майор с простреленной грудью лежит на земле. Вокруг него куча трупов. Теперь остался только один офицер, его адъютант. В нас клокочет ярость. "Господин лейтенант, ведите нас в атаку", — кричат все. Мы движемся через лес слева от дороги, по дороге не пройти. Четыре раза мы встаем в атаку и четыре раза вынуждены отойти. Изо всей моей команды кроме меня остается всего один человек. Наконец и он падает. Мне отрывает выстрелом рукав кителя, но каким-то чудом я остаюсь живым и здоровым. В 2 часа мы идем наконец в пятую атаку и на этот раз занимаем опушку леса и хутора. Вечером в пять часов мы собираемся вместе и окапываемся в 100 метрах от дороги. 3 дня идут бои, пока наконец на третий день мы не опрокидываем англичан. На четвертый день маршируем назад в (неразборчивое название населенного пункта). Только там мы оценили, насколько тяжелы наши потери. За 4 дня наш полк сократился с трех с половиной тысяч человек до 600. Во всем полку осталось только 3 офицера, 4 роты пришлось переформировать. Но мы были горды тем, что опрокинули англичан. С тех пор мы постоянно на передовой. В Мессине меня в первый раз представили к Железному кресту, а в Витшете во второй, на этот раз представление на меня вместе с (неразборчиво) подписал господин подполковник Энгельхардт, наш полковой командир. 2 декабря я его наконец получил. Я теперь служу посыльным при штабе. Служба здесь немного почище, но зато и опаснее. В одном только Витшете в день первого наступления из нас восьмерых трех человек убило, а одного тяжело ранило. Нас, четверых оставшихся в живых, и раненого наградили. В тот раз эта награда спасла нам жизнь. Когда обсуждали список представленных к кресту, в палатку зашли 4 командира роты. Из-за тесноты нам четверым пришлось ненадолго выйти. Мы еще не простояли снаружи и пяти минут, как вдруг снаряд попал прямо в палатку, тяжело ранил подполковника Энгельхардта, а все остальные в штабе либо ранены, либо убиты. Это был самый ужасный момент в моей жизни. Мы все просто обожали подполковника Энгельхардта.
К сожалению, надо заканчивать, и я прошу Вас, уважаемый господин асессор, простить меня за плохой почерк. Я сейчас слишком нервничаю. День за днем мы с 8 часов утра до 5 часов вечера находимся под сильнейшим артиллерийским огнем. Со временем это может испортить даже самые сильные нервы. За обе посылки, которые Вы, господин асессор, были так добры послать мне, выражаю Вам и Вашей дражайшей супруге самую сердечную благодарность. Я часто вспоминаю Мюнхен, и у каждого из нас только одно желание: чтобы как можно быстрее рассчитаться с этими бандитами, чего бы это ни стоило, и чтобы те из нас, кому повезет снова вернуться на родину, увидели ее очищенной от всякой иноземщины, чтобы благодаря тем жертвам и страданиям, которые сотни тысяч из нас испытывают каждый день, и тем рекам крови, которые проливаются в борьбе с международным заговором врагов, мы не только разбили внешних врагов Германии, но чтобы рухнул и внутренний интернационализм. Это важнее, чем любые завоевания территории. Все начнется с Австрии, как я всегда говорил.
Выражая Вам еще раз свою сердечную благодарность, почтительнейше целую руки Вашей уважаемой маме и супруге.
* * *
Участие Гитлера в боях и сражениях, его награды, ранения, пребывания в лазаретах и отпуска отражены в документах:
1914 г.
16.8:
Поступление в 6-й рекрутский запасной батальон 16-го Баварского пехотного полка имени Листа в Мюнхене.
1.9:
Перевод в 1-ю роту 16-го Баварского резервного пехотного полка.
21.10:
Отправка на фронт.
29.10:
Сражение при Изере.
30.10–24.11:
Сражение при Ипре.
1.11:
Присвоение звания ефрейтора.
9.11:
Перевод в штаб полка.
25.11–13.12:
Позиционная война во Фландрии.
2.12:
Награждение Железным крестом II степени.
14.12–24.12:
Декабрьская битва во Французской Фландрии.
25.12.1914 — 9.3.1915:
Позиционные бои во Французской Фландрии.
1915 г.
10 — 14.3:
Сражение при Нев-Шапеле.
15.3–8.5:
Позиционные бои во Французской Фландрии.
9.5 — 23.7:
Сражение при Ла-Бассе и Аррасе.
24.7 — 24.9:
Позиционные бои во Французской Фландрии.
25.9 — 13.10:
Осеннее сражение при Ла-Бассе и Аррасе.
7.10:
Перевод в 3-ю роту 16-го резервного пехотного полка.
14.10.1915 — 29.2.1916:
Позиционные бои во Фландрии.
1916 г.
1.3 — 23.6:
Позиционные бои во Фландрии (Артуа).
24.6–7.7:
Разведка боем 6-й армии в связи с битвой на Сомме.
8 — 18.7:
Позиционные бои во Французской Фландрии.
19 — 20.7:
Бой при Фромеле.
21.7 — 25.9:
Позиционные бои во Французской Фландрии.
26.9–5.10:
Битва на Сомме.
5.10:
Ранение в левое плечо под Ле-Баргюром.
9.10 — 1.12:
Лазарет Красного Креста в Беелитце.
3.12:
Перевод в 4-ю роту 1-го запасного батальона 16-го Баварского пехотного полка в Мюнхене.
1917 г.
5.3:
Служба на передовой в 3-й роте 16-го Баварского резервного пехотного полка.
5.3 — 26.4:
Позиционные бои во Французской Фландрии.
27.4 — 20.5:
Весеннее сражение при Аррасе.
21.5 — 24.6:
Позиционные бои в Артуа.
25.6 — 21.7:
Битва во Фландрии, 1-я часть.
22.7–3.8:
Битва во Фландрии, 2-я часть.
4.8 — 10.9:
Позиционные бои в Верхнем Эльзасе.
17.9:
Награждение Крестом с мечами за боевые заслуги III степени.
30.9 — 17.10:
Отпуск в Шпитале.
17.10 — 2.11:
Арьергардные бои южнее Айетта.
3.11.1917 — 25.3.1918:
Позиционные бои севернее Айетта.
1918 г.
26.3–6.4:
Большое сражение во Франции.
7 — 27.4:
Бои при Авре и Мондидье.
28.4 — 26.5:
Позиционные бои севернее Айетта.
9.5:
Награждение полковым дипломом за выдающуюся храбрость при Фонтене.
18.5:
Получение знака отличия раненых (черного),
27.5 — 13.6:
Сражение при Суассоне и Реймсе.
14 — 30.6:
Позиционные бои между Уазой и Марной.
5 — 14.7:
Позиционные бои на Марне.
15 — 17.7:
Наступательное сражение на Марне и в Шампани.
18 — 25.7:
Оборонительное сражение между Суассоном и Реймсом.
25 — 29.7:
Мобильная оборона на Марне.
4.8:
Награждение Железным крестом I степени.
21 — 23.8:
Бой при Монши-Бапоме.
23 — 30.8:
Служебный отпуск в Нюрнберге.
25.8:
Вручение знака служебного отличия III степени.
10.9 — 27.9:
Отпуск в Шпитале.
28.9 — 15.10:
Оборонительные бои во Фландрии.
15.10:
Отравление газом под Ла-Монтенем. Первая помощь оказана в баварском полевом лазарете Оденаарде.
21.10–19.11:
Прусский тыловой лазарет в Пазевальке.
21.11:
Перевод в 7-ю роту 1-го запасного батальона 2-го Баварского пехотного полка.
Документально подтверждено, что Гитлер был осмотрительным и исключительно храбрым солдатом, поддерживал хорошие товарищеские отношения с сослуживцами и неоднократно поощрялся командованием. Тем не менее политические противники во времена Веймарской республики распускали слухи (возродившиеся затем после 1945 г.), что Гитлер незаслуженно получил Железный крест I степени. Сам он никому не рассказывал об обстоятельствах его получения. Совсем по-другому обстоит дело с его награждением Железным крестом II степени, который он получил уже в декабре 1914 г. Он написал Йозефу Поппу с фронта до сих пор нигде не опубликованное письмо на 4 страницах, где, в частности, говорится: «…Мне присвоили ефрейтора, и я словно чудом остался жив, а после трехдневного отдыха все началось сначала. Мы воевали в Мессине, а потом в Витшете. Там мы еще дважды ходили в атаку, но на этот раз было тяжелее. В моей роте осталось 42 человека, а во 2-й — 17. Сейчас пришел транспорт с пополнением, всего 1200 человек. Меня уже после второго боя представили к Железному кресту. Но командира роты в тот же день тяжело ранило, и все спустили на тормозах. Зато я попал ординарцем в штаб. С тех пор я, можно сказать, каждый день рискую жизнью и смотрю смерти в глаза. Подполковник Энгельхардт затем уже сам представил меня к Железному кресту. Но в тот же день и он был тяжело ранен. Это был уже наш второй командир полка, так как первый погиб уже на третий день. На этот раз меня опять представил адъютант Айхельсдёрфер, и вчера, 2 декабря, я все-таки получил Железный крест. Это был самый счастливый день в моей жизни. Почти все мои товарищи, которые тоже заслужили его, погибли. Прошу Вас, дорогой господин Попп, сохранить газету, где написано о награждении. Мне хотелось бы, если Господь Бог оставит меня в живых, сохранить ее на память». В конце письма Гитлер признается: «Я часто вспоминаю о Мюнхене и особенно о Вас, дорогой господин Попп… Иногда я так тоскую по дому. Буду заканчивать письмо и прошу прощения, дорогой господин Попп, что так долго не писал. Всему виной мой Железный крест». Айхельсдёрфер, который не знал об этом письме Гитлера, писал в 1932 г. в своем докладе «Четыре года на Западном фронте. История 16-го резервного пехотного полка им. Листа», что Гитлер был осмотрительным фронтовиком и настойчиво уговаривал Энгельхардта, преемника погибшего уже 31 октября 1914 г. полкового командира Листа, поберечь себя, чтобы не стать жертвой вражеского огня.
Известно, что Гитлер порой сообщал неверные сведения и допускал преувеличения, рассказывая о своих военных приключениях. Так, например, он написал своему мюнхенскому квартирному хозяину, что в его полку за четыре дня боев из 3600 человек остались в живых только 611. Официальный же список потерь полка имени Листа показывает, что 29 октября 1914 г., в день «крещения огнем», в полку погибло 349 человек, а в период с 30 октября по 24 ноября 1914 г. в общей сложности 373 человека. За всю войну в полку погибло 3754 офицера, унтер-офицера и солдата. Трудно определить, были ли сообщения Гитлера сознательными преувеличениями или происходили от недостатка информации. Однако что касается его награждений, то он всегда до мельчайших деталей строго придерживался фактов.
Источником слухов и легенд о награждении Гитлера Железным крестом I степени были главным образом ротный фельдфебель Георг Шнелль и унтер-офицер Ганс Менд. Шнелль заявлял, например «…Гитлер незаслуженно получил Железный крест I степени. 8 августа 1918 г. в полковом приказе было объявлено: "Железным крестом I степени награждается Гитлер Адольф, внештатный ефрейтор 3-й роты". Поскольку со стороны роты представления к его награждению не было, я немедленно связался по телефону с бывшим тогда полковым писарем вице-фельдфебелем Аманном (позднее он стал рейхслейтером НСДАП) и… направил сообщение командиру роты Рудольфу Гессу. Каждый месяц 1-го числа подавались представления к награждению Баварским крестом за заслуги, а по пятым числам представления к Железному кресту. Эти представления направлялись в полк, и там Аманн добавил в список себя и Гитлера. Это было самое подлое жульничество…»
Ганс Менд, бывший одно время унтер-офицером у Гитлера, сын крестьянина из Ротенбурга, заслуживший себе во время первой мировой войны репутацию отважного конного связного, распространял после войны так называемый «Протокол Менда», в котором содержались крайне отрицательные отзывы о Гитлере как о солдате, основанные якобы на личных впечатлениях. Относительно его награждения Железным крестом I степени он рассказывает следующую историю (подтвержденную свидетелем): «После получения военной подготовки он получил от капитана Година разрешение примкнуть к разведывательной группе из двух человек в порядке тренировки. Сразу же после выхода в разведку один из группы получил ранение и выбыл. Вместе со вторым разведчиком Гитлер обнаружил артиллерийскую воронку, в которой что-то шевелилось. Сразу же после этого выбыл и второй. Гитлер подбежал несколько шагов к воронке и обнаружил там группу съежившихся перепуганных французов. Он приказал им немедленно встать, бросить оружие и следовать с ним. Конвоируя их с винтовкой наизготовку, он в целости доставил их к себе. Капитан Годин, прочитав приукрашенный отчет, был поражен таким героизмом рекрута, у которого не было еще фронтового опыта, и немедленно вручил ему Железный крест I степени».
Одна только последняя фраза Менда доказывает, что он не был знаком с деталями. Железный крест I степени Гитлер получил, пробыв на фронте уже четыре года и поучаствовав примерно в тридцати боях. Это никак нельзя назвать «отсутствием фронтового опыта».
Утверждения Шнелля и Менда, тайком распространявшиеся и после прихода Гитлера к власти и даже сыгравшие, по данным друзей и знакомых, существенную роль в связи с событиями 20 июля 1944 г., служили исключительно политическим целям и задачам. Гитлера, которого пропаганда превозносила как храброго солдата в первой мировой войне и гениального полководца второй мировой войны, необходимо было выставить в смешном свете перед народом и вызвать к нему недоверие военных кругов. Подобные «воспоминания» Ганса Менда имеют столь же мало общего с фактами, как и воспоминания Ханиша о жизни Гитлера до 1914 г., которые Менд, возможно, слышал в Мюнхене, где после войны работал учителем конной езды и попутно (как и Райнхольд Ханиш до 1914 г. в Вене) подрабатывал продажей картин. В 1931 г. Менд, которого один из его знакомых охарактеризовал как «малосимпатичного наглого франконца, которому свойственны были грубые и беспардонные выражения», писал в своей брошюре, озаглавленной «Адольф Гитлер на фронте, 1914–1918»: «Как однополчанин я часто имел возможность слышать его (Гитлера. — Прим. автора) отзывы о войне, наблюдать его храбрость и познакомиться ближе с его замечательными свойствами характера». В так называемом «Протоколе Менда», составленном после 1933 г., Менд, который в 1931 г. еще называет Гитлера «прирожденным солдатом», уже утверждает, как явствует из записи по памяти его собеседника Шмида-Нёрра: «Вскоре после начала войны ему (Менду. — Прим. автора) определили в качестве денщика добровольца рекрута Адольфа Гитлера… Для начала этого "австрийского бродягу" пришлось "отчистить от вшей"… В Мюнхене он попался на пути наследнику престола Руппрехту и наговорил ему кучу высокопарных фраз, о том, что он убежденный немец и хочет сражаться. Чтобы избавиться от него, кронпринц приказал ординарцу отправить его на ближайший призывной пункт, где он и был зарегистрирован "по прямой рекомендации".
На фронте он вскоре произвел на однополчан впечатление выскочки, у которого не все дома. Все время, не занятое военной подготовкой, он ораторствовал перед солдатами. Образование он получил в результате усердного чтения рекламных газетенок. Попав в окопы, лепил из глины маленьких человечков, расставлял их на бруствере и держал перед ними речь… о победе, изменении общественного порядка и создании свободного народного государства. Солдатам он казался чокнутым болтуном, но никто его особенно всерьез не воспринимал».
Весной 1922 г., то есть в то время, когда еще не было нужды особенно восхвалять Гитлера, подполковник фон Люнешлос, бывший командир 16-го резервного пехотного полка генерал-майор Фридрих Петц, полковник Спатни, Макс-Йозеф Риттер, подполковник граф Антон фон Тубеф в один голсс охарактеризовали бывшего посыльного и самокатчика своего полка Адольфа Гитлера как энергичного, готового к самопожертвованию, хладнокровного и бесстрашного человека. Люнешлос заявил: «Гитлер никогда не подводил и особенно подходил для таких поручений, которые были не под силу другим ординарцам». Петц отозвался о нем так: «Гитлер… демонстрировал большую живость ума, физическую ловкость, силу и выносливость. Его отличали энергия и безоглядная смелость, с которой он в сложных ситуациях и в бою шел навстречу опасности». Спатни вспоминал 20 марта 1922 г.: «Очень неспокойный и тяжелый фронт (Северная Франция, Бельгия), где был постоянно задействован полк, предъявлял к каждому военнослужащему самые высокие требования с точки зрения готовности к самопожертвованию и личной храбрости. В этом отношении Гитлер представлял для всех окружающих образец. Его личная энергия, образцовое поведение в любых ситуациях боя оказывали сильное воздействие на товарищей. Поскольку все это сочеталось в нем со скромностью и удивительной неприхотливостью, он пользовался глубоким уважением командиров и солдат». Так же характеризовал Гитлера и Тубеф, который в 1918 г. вручил ему Железный крест I степени. «Он был неутомимым в службе и всегда был готов прийти на помощь, — писал он. — Не было такой ситуации, чтобы он не вызвался добровольцем на самое трудное и опасное дело, демонстрируя постоянную готовность пожертвовать своей жизнью ради других и ради покоя родины. Чисто по-человечески он был мне ближе всех среди солдат, и в личных беседах я восхищался его беспримерной любовью к родине, порядочностью и честностью во взглядах». В представлении о награждении, подписанном подполковником фон Годином 31 июля 1918 г. и направленном в 12-ю Баварскую резервную пехотную бригаду, говорилось: «Будучи посыльным, он проявлял в условиях и позиционной, и маневренной войны пример хладнокровия и мужества и всегда вызывался добровольцем, чтобы в самых тяжелых ситуациях с величайшей опасностью для жизни доставить необходимые распоряжения. Когда в тяжелых боях обрывались все линии связи, важнейшие сообщения, несмотря на все сложности, доставлялись по назначению благодаря неутомимой и мужественной деятельности Гитлера. Гитлер награжден Железным крестом II степени за бой при Витшете 2.12.14 г. Я считаю, что он абсолютно достоин награждения Железным крестом I степени».
К возникновению и распространению негативных слухов о награждении Гитлера в значительной степени приложили руку и сами национал-социалисты. Они не хотели признать (или были просто не осведомлены), что Гитлер получил эту награду, которую он гордо носил до самой смерти, по представлению адъютанта полка еврея Гуго Гутмана, после того как в тяжелых боевых условиях пробрался с сообщением в расположении немецкой артиллерии и тем самым предотвратил открытие огня по своей пехоте, вырвавшейся вперед.
* * *
В качестве посыльного при штабе полка Гитлер постоянно находился в окружении неоднократно сменявшихся командиров и штабных офицеров и видел и слышал больше, чем офицеры батальонного, ротного и взводного звена. Те из них, кто случайно встречался с ним, сразу обращали на него внимание. Одному из них, командиру 9-й роты, он 17 июля 1918 г. спас жизнь. После боя южнее Куртьези он нашел его, тяжело раненного американским снарядом, и дотащил до своих. Спустя две недели он был награжден Железным крестом I степени. Еще через три недели он поехал в служебный отпуск в Нюрнберг, 25 августа получил знак служебного отличия III степени и 10 сентября выехал в отпуск в Шпиталь, «родовую деревню» семейства Гитлеров.
В течение четырех лет боев за Ипр, Фромель, Мессин, Витшете, на Сомме, в Артуа, под Ла-Бассе, Аррасом, Шемен де Дамом, на Марне и под Ла-Монтенем он имел возможность понаблюдать за действиями командования полка и накопить такой опыт, который невозможен даже для офицера Генерального штаба в мирное время. Позднее, во время второй мировой войны, он был в этом отношении на голову выше многих из своих генералов. Но несмотря на свои удивительные идеи, интуицию и смелые решения, он всю свою жизнь в принципе оставался как полководец и стратег на уровне командира полка, которому все необходимо знать в деталях, все слышать, видеть и самому принимать решения по любым мелочам.
Приказы, которые Гитлер отдавал в качестве верховного главнокомандующего вермахта, и обоснования, которые он находил для своих решений, нередко отражали его личный опыт времен первой мировой войны. Так, например, при обсуждении ситуации вечером 18 июня 1944 г. он высказался по поводу воздушной войны в Италии следующим образом: «Во время мировой войны у нас нигде не было таких слабых позиций в воздухе. Это я точно знаю. Например, во время нашего большого наступления во Франции мы полностью смели англичан с театра войны. Такого ужасного положения у нас в мировую войну не было. Еще в 1917 г. ситуация складывалась так, что в битве под Аррасом экскадрильи Рихтгофена полностью очистили все небо. Английские эскадрильи не могли пробиться и повсюду натыкались на плотную оборону. Я сам видел, как были сбиты последние 10 самолетов. Потом у нас была полная свобода. И в битве за Фландрию, где состоялись первые крупные воздушные бои того времени, где в дело вводилось от 70 до 100 самолетов с каждой стороны, — там тоже была такая мясорубка. Но чтобы противник один господствовал в воздухе и летал где хотел, такого никогда не было. Правда потом они уже обнаглели совсем, а в 1918 г. стало еще хуже». А 29 декабря 1944 г., выслушав критические замечания по поводу действий отдельных частей в связи с поступлением пополнений, он делится своими воспоминаниями о мировой войне, которые у него всегда наготове: «Мне тут как раз пришло в голову насчет того, что люди жалуются, будто пополнение к ним приходит слишком поздно. В 1918 г., когда начиналось второе наступление, мы вышли 25-го вечером, 26-го заночевали в лесу, а 27-го вышли на позицию. Мы вышли в 5 часов вечера, а пополнение для крупного наступления в районе Шемен де Дам получили только после обеда накануне».
Время от времени он с позиций верховного главнокомандующего оправдывает свои решения, объясняя их опытом, полученным между 1914 и 1918 гг. «Такое случается, — рассказывал он в конце 1944 г. — Я это сам испытал, когда был посыльным. Например, командир на передовой получил открытку из дома, так было в нашем полку даже еще в 1915 и в 1916 гг., до тех пор пока у нас не появился толковый командира полка, кто-то должен был бежать среди бела дня, чтобы доставить ему эту открытку, о которой он узнал по телефону. Порой это стоило человеку жизни, да и для штабов возникала опасность, потому что днем сверху видно, кто куда идет. Просто идиотизм! Но только когда надавили сверху, это безобразие постепенно прекратилось. Точно так же было и с лошадьми. Тогда, например, чтобы привезти фунт масла, посылали подводу из Мессина в Фурн. Это, конечно, никуда не годится. Мне такое и в экономике приходилось встречать: машина грузоподьъемностью 4,5 тонны едет, чтобы привезти какую-то штуковину весом 12 килограммов. Постепенно мы все это прекратили».
Запрет Гитлера покидать раньше времени позиции, которые уже невозможно было удержать, и его (за немногими исключениями) упрямое нежелание принимать советы ведущих военачальников по заблаговременной подготовке и строительству запасных линий обороны тоже основывались в принципе на опыте, полученном им более чем 25 лет назад. Весной 1917 г. после возвращения на фронт из прусского лазарета в Беелитце под Штеттином он узнал, что при сокращении линии фронта между Аррасом и Суассоном отход немецких войск на «Личию Зигфрида» происходил быстрее, чем запланировано командованием. С тех пор он был убежден, что войска, имея в тылу заранее подготовленные позиции и укрепления, теряли уверенность в себе и их тянуло к этим укреплениям как магнитом. Однако его отказ от оперативного руководства войсками во второй половине второй мировой войны, когда такие меры во многих случаях наверняка принесли бы существенную пользу, нельзя отнести исключительно на счет его опыта, полученного во время первой мировой войны. Примерно такое же место занимали и пропагандистские мотивы, заключавшиеся в том, что даже во время войны необходимо обращать внимание на «мнение мировой общественности» и проводить важные военные мероприятия с его учетом. Это убеждение также возникло во время первой мировой войны. «К каким колоссальным успехам может привести… правильно проведенная пропагандистская работа, — признавался Гитлер в "Майн кампф", — можно было понять только во время войны… Враг преподносил нам… практические уроки… Все, что мы упускали, противник очень ловко подхватывал и использовал с гениальным расчетом. Я очень многому научился… изучая эту военную пропаганду». К одному из важнейших таких уроков Гитлер относил то, что пропаганда в войне, где нет места гуманности, должна «исходить из собственного тыла» и служить исключительно «средством для достижения цели», которой должно быть подчинено все остальное.
Насколько мастерски Гитлер сумел подвергнуть во время второй мировой войны влиянию пропаганды вермахт и немецкий народ, настолько же неудачны были его попытки оказать влияние на противника и все «мировое общественное мнение» и осуществлять собственные военные решения и мероприятия с учетом этого мнения. Неоднократно наблюдавшаяся привычка Гитлера возводить собственный опыт в ранг закона природы, неминуемо должна была привести к катастрофическим последствиям.
Так как Гитлер после прихода к власти стал не только «фюрером и рейхсканцлером», но и верховным главнокомандующим вермахтом, а также, по сути, министром иностранных дел и пропаганды и использовал военных, Риббентропа и Геббельса только в качестве исполнительных органов, он тесно увязывает политические, военные и пропагандистские меры и во второй фазе войны принимает важные военные решения с учетом их пропагандистского влияния. Конечно, такая война требовала, чтобы он как верховный главнокомандующий включал в свою стратегию политические, экономические и пропагандистские соображения, но он заходил в этом настолько далеко, что пропорции в недопустимой степени смещались в пользу пропаганды. Так, например, во время битвы за Сталинград и Крым он не отдал приказа об отступлении, хотя с военной точки зрения это было совершенно необходимо. Отступление, которое, с его точки зрения, может иметь негативные пропагандистские последствия, не дает ему начиная с 1942 г. возможности в решающих ситуациях осуществлять долгосрочное планирование военных мероприятий и осуществлять оперативное руководство ими. В 1944 г. он отдал приказ удерживать Крым, потому что боялся, что сдача полуострова побудит Турцию отказаться от нейтралитета и вследствие растущего советского давления в черноморском регионе выступить на стороне союзников. В конечном итоге его стратегия свелась к тому, чтобы руководить военным потенциалом главным образом с учётом пропагандистского эффекта. Ради мнимых пропагандистских успехов он отказывался от подлинной стратегической выгоды только затем, чтобы повлиять, хотя бы на короткое время, на «мировое общественное мнение». Эта преувеличенная оценка пропагандистских эффектов не могла позволить ему принимать такие, например, стратегические решения, как сокращение фронтов, поскольку реализация этих решений на первый взгляд очень похожа на поражение. Совершенно очевидно, что такая стратегия престижа, несмотря на все громадные достижения армии и тыла, была наихудшей среди всех возможных альтернатив. «В военной области нельзя постоянно блефовать, а если такие попытки делаются, то борьба не только вскроет реальное соотношение сил, но и неизбежно приведет к ответному удару, который при стратегическом подходе к делу можно было бы упредить заранее: Фридриху Великому удалось пережить Колин, Хохкирх и Кунерсдорф».
Под Фромелем, руины которого стали мотивом картин не только для Гитлера, но и для уже известных художников Отто Аманна и Макса Мертенса, тоже служивших наряду со своими коллегами Бирком и Хеннигом в полку имени Листа, Гитлер в начале 1915 г. стал свидетелем участия в боях индийских войск на стороне англичан. Он заметил, что они одеты не как «англичане», а как «индийцы» и мало пригодны для фронта. Тридцать лет спустя, 27 января 1945 г., он рассказывает: «Англичанину и в голову не приходит одеть индийцев по-английски… Они заставляют их бегать как аборигенов». А 23 марта 1945 г. говорит у себя на квартире в Берлине: «Есть индийцы, которые даже вошь убить не могут, они скорее позволят себя съесть… Я думаю, что если использовать индийцев для того, чтобы крутить молитвенные колеса или еще что-нибудь в этом роде, то из них получатся самые неутомимые солдаты в мире. Но использовать их в кровавом бою — это просто смешно».
Порой Гитлер игнорировал абсолютно реалистичный мировой военный опыт и на протяжении многих лет поступал совершенно наоборот, что наглядно доказывает одно из его высказываний в 1924 г.: «С сентября 1914 г., — писал он в "Майн кампф", — после того как в результате битвы под Танненбергом на дорогах и железных дорогах Германии появились первые толпы русских военнопленных, этому потоку уже не видно было конца. Громадная Российская империя поставляла царю все новых солдат и приносила войне все новые жертвы. Как долго могла Германия выдерживать эту гонку? Ведь придет же однажды день, когда после последней немецкой победы появится еще одна последняя русская армия для самой последней битвы. А что потом? По человеческим представлениям победу России можно только отсрочить, но она должна наступить».
В 1941 г. он, несмотря на этот опыт, все же надеялся в течение нескольких недель или месяцев завоевать Советский Союз.
В середине октября 1918 г. Гитлер был ранен под Ла-Монтенем. 29 ноября 1921 г. он написал: «В ночь с 13 на 14 октября 1918 г. я получил сильное отравление горчичным газом, вследствие чего поначалу совершенно ослеп». Лежа сначала в баварском полевом лазарете в Оденаарде, а начиная с 21 октября в прусском резервном лазарете в Пазевальке (Померания), он, с одной стороны, страдает от страха, что останется слепым или не сможет достаточно хорошо видеть, а с другой стороны, его гложет забота о развитии политической ситуации в уставшей от войны стране, где ему, несмотря на награды, возможно, придется просить милостыню, если революция изменит условия. «С флота постоянно поступали тревожные слухи, — вспоминает Гитлер, — что там все бурлит». И все же он надеется, что это только слухи: «…Мне казалось, что это скорее порождение фантазии отдельных людей, чем настроение широких масс. В лазарете все говорили только о надеждах на скорое окончание войны, но никто не думал, что она прекратится немедленно. Газеты я читать не мог». Однако состояние неопределенности продолжается недолго. «В ноябре общая напряженность начала нарастать. А потом вдруг, как гром среди ясного неба, пришла беда. Приехали матросы на грузовиках и начали призывать к революции. Вожаками в этой борьбе за "свободу, красоту и достоинство" жизни нашего народа оказались несколько евреев. Никто из них не был на фронте. Трое из этих «восточных» личностей по пути на родину прошли через так называемый "трипперный лазарет", а теперь пытались навязать стране красную тряпку». За этим последовали «ужасные дни и еще более кошмарные ночи. Я знал, что все потеряно. Надеяться на милость врага могли в лучшем случае дураки или лжецы и предатели. В эти дни и ночи во мне росла ненависть. Ненависть к зачинщикам этих событий. Затем я осознал свою будущую судьбу и рассмеялся при мысли о будущем, которое еще недавно доставляло мне такие заботы. Разве не смешно строить дома на такой почве? В конце концов мне стало ясно, что наступило то, чего я давно боялся, но в глубине души отказывался верить». 7 ноября 1918 г. он узнает в лазарете в Пазевальке, что война закончена, а Бавария стала республикой. Спустя три года он вспоминает: «Поскольку моя слепота вскоре начала отступать и ко мне снова вернулось зрение, а к тому же еще 9 ноября разразилась революция, я попросил как можно скорее перевести меня в Мюнхен и уже в декабре 1918 г. снова был в запасном батальоне 2-го пехотного полка».
Подобно утверждению, что Гитлер получил Железный крест I степени обманным путем, стала распространяться и версия, автором которой был главным образом генерал фон Бредов, что временная слепота Гитлера носила исключительно «истерический характер». Даже Морель после 1945 г. считал такое возможным. Разумеется, Гитлер, который в октябре 1918 г. видел свое будущее только в создании художественных ценностей, очень страдал от отравления горчичным газом и действительно на какое-то время мог потерять самообладание «от страха навсегда остаться слепым». Тот факт, что его слепота стала следствием применения противником газового оружия под Ла-Монтенем, где не только Гитлер был доставлен в лазарет с признаками отравления, достоверно подтверждается документами и свидетельствами очевидцев.
21 ноября 1918 г. Гитлер выписался из лазарета, где он, согласно его неоднократно цитировавшемуся высказыванию 1924 г., решил «стать политиком». Еще на фронте он со своим однополчанином Эрнстом Шмидтом, которого он в «Майн кампф» ошибочно называет «Шмидом», вел дискуссии о своем профессиональном будущем. Вплоть до конца войны он так до конца и не может определиться, станет ли он после войны архитектором или политиком.
Из Пазевалька он направляется в Мюнхен, в 7-ю роту 1-го запасного батальона 2-го Баварского пехотного полка, который с началом революции «находился в руках солдатского совета». По приезде в Мюнхен Гитлер поначалу приходит в растерянность от происходящих политических событий. Курт Эйснер, еврей, родившийся, по его собственным словам, в Берлине, бывший социал-демократ и редактор газеты «Форвертс», 7 ноября в результате «казачьего налета», как он сам иронически называет свою революцию, провозласил республику и захватил все правительственные учреждения. В отличие от Гитлера баварцы знают его, так как он известный журналист и театральный критик, в январе 1918 г. участвовал в мюнхенских забастовках, был арестован и в начале 1918 г. был участником судебного процесса по обвинению в государственной измене, а затем под влиянием социал-демократов снова проявил в сентябре политическую активность. Баварский король, которому Гитлер присягал 8 октября 1914 г., поспешно и без борьбы оставил свой трон, кайзер Вильгельм II вообще сбежал за границу. Уже 13 ноября, еще до того, как Гитлер прибыл в Мюнхен, сбежавший король освободил от присяги «всех чиновников, офицеров и солдат» и предоставил им право действовать дальше в зависимости от сложившихся условий. В большинстве случаев офицеры и унтер-офицеры с радостью приняли новую власть и согласились служить ей, о чем Гитлер сразу же узнает в казарме. Лидер офицерского корпуса барон генерал фон Шпайдель уже 8 ноября заверил, что офицеры, «осознавая свой долг, окончательно и искренне переходят на службу народному государству». Ввиду сложившейся политической ситуации они порывают с королевской властью и волей-неволей приспосабливаются к новому положению. Ни они, ни полиция, ни остальное чиновничество, которое, как и прежде, продолжает свою деятельность, не решаются активно выступить с оружием в руках за правящий королевский дом.
Гитлеру «вся эта возня противна», однако он остается в казарме своей части, где его вместе со Шмидтом привлекают к караульной службе. Чтобы дополнительно подзаработать денег, он вместе с Эрнстом Шмидтом вызывается на сортировку военного обмундирования. И все же он находит время для того, чтобы продолжить свое образование, которое вынужден был прервать в августе 1914 г. В Мюнхене он находит подтверждение тому, что его приобретенные еще в Вене взгляды «на евреев» соответствуют действительности. Германского кайзера, который с 1900 по 1914 г. был для него в Леондинге, Линце, Штайре, Вене и Мюнхене символом имперской идеи, он уже в ноябре, будучи в Пазевальке, вычеркивает из своего «мировоззрения». В «Майн кампф» он напишет позже, что в Пазевальке понял причину поражения Германии: Вильгельм II «первым из германских кайзеров подал в знак примирения руку лидерам марксистов», не подозревая при этом, «что у этих негодяев нет никакого понятия о чести». Эту идею он отстаивает уже в период между декабрем 1918 и февралем 1919 г. Он обвиняет марксистов в том, что «одной рукой… они пожимали руку кайзеру», а другой «уже тянулись к кинжалу», чтобы «выполнить свою еврейскую миссию». В Мюнхене в его распоряжение в 1918 г. попадают листовки и памфлеты националистического содержания, демонстрирующие болезненное национальное самосознание антисемитского толка. Вся вина за поражение Германии возлагается на евреев. Они обвиняются в том, что «их жажда власти и алчность… сделала Германию ненавистной для всего мира», что во время войны они заработали миллиарды на военных поставках и заказах, что они систематически разваливали Германию, готовя ее к установлению «власти еврейства», и инсценировали революцию только с той целью, чтобы предотвратить разоблачение этих фактов. Повсюду, не только в Баварии, фанатичные антисемиты проявляют себя словом и делом, пытаясь путем истеричных обвинений освободить отягощенный поражением и его последствиями немецкий национальный дух от сознания того, что в этой ситуации виновен прежде всего он сам.
Гитлер пока еще не собирается «вступать в политику». «Я не хотел ничего знать о политике, — излагает он в "Майн кампф" свою позицию во время войны, — но не мог не высказать своего отношения к некоторым явлениям». В казарме он ведет себя незаметно, много читает, наблюдает за окружающими и избегает близких контактов с военнослужащими и штатскими, за исключением Эрнста Шмидта.
В начале февраля 1919 г. на построении 7-й роты 1-го запасного батальона делается объявление, что примерно двадцать солдат могут быть в качестве добровольцев направлены на охрану лагеря военнопленных в Траунштайне, так как задействованные там для охраны старики из ополчения уволены. Гитлер и Шмидт записываются добровольцами. 12 февраля они прибывают в Траунштайн, где в то время содержались французские и русские, а позже только русские пленные, которые частично использовались на работах за пределами лагеря.
16 февраля 1919 г. маршал Фош отдает приказ об остановке немецкого контрнаступления в Польше и намечает демаркационную линию на востоке, которая впоследствии становится основой для определения границы в рамках мирного договора. 20 февраля 1919 г. Национальное собрание в Веймаре вынуждено пойти на условия союзников и подписать мирный договор, который станет определяющим для истории Веймарской республики и НСДАП. Подавляющая часть немецкого населения, в отличие от Гитлера, возмущена небывало жесткими условиями союзников. Так, например, параграф 231 Версальского договора, текст которого со своими пометками Гитлер впоследствии всегда носил при себе, разъезжая с агитационными речами, гласит: «Союзнические и примкнувшие к ним правительства заявляют, а Германия признает, что Германия и ее союзники, начавшие войну, несут ответственность за все потери и ущерб, понесенные союзническими и примкнувшими к ним правительствами вследствие войны, навязанной им в результате агрессии Германии и ее союзников».
21 февраля 1919 г., спустя пять дней после опубликования приказа Фоша, Курта Эйснера убивает выстрелом в спину офицер Арко-Фаллей, сын еврейки и племянник генерала фон Шпайделя, которого в многочисленных публикациях в прессе именуют «вторым Теллем», «второй Шарлоттой Корде» и который 8 ноября заверил Эйснера в лояльности баварского офицерского корпуса. О реакции Гитлера на это событие никаких сведений нет, однако можно предположить, что он в то время отрицательно отнесся к убийству Эйснера. В «Майн кампф» он пишет: «Смерть Эйснера ускорила… развитие событий и привела… к диктатуре Советов… к засилью евреев, как и было первоначально задумано организаторами всей революции». 7 марта он вынужден вернуться в 7-ю роту 1-го запасного батальона 2-го Баварского пехотного полка в Мюнхен, так как лагерь в Траунштайне ликвидируется. «В то время, — вспоминает он в 1924 г., — в голове у меня рождались бесконечные планы. Я целыми днями размышлял, что делать, однако плодом всех рассуждений оказывался трезвый вывод, что, не имея имени, я не располагаю ни малейшими предпосылками для какой-нибудь целенаправленной деятельности».
В начале 1919 г. Гитлер переживает в Мюнхене 69 бурных в политическом отношении дней. Он не участвует в этих событиях, оставаясь наблюдателем, и предоставляет право действовать другим, заботясь о своей безопасности. Пытаясь сориентироваться в ситуации, он читает всевозможные воззвания и листовки. Его привлекает украшенный свастикой и уже устаревший призыв Союза защиты и борьбы немецкого народа, направленный против «планов еврейского мирового господства», требующий «высылки восточных евреев» и смертной казни для спекулянтов и большевистских агитаторов. Он также принимает к сведению плакат с распоряжением главного командования Советов от 7 апреля 1919 г., которое гласит: «Применение физического насилия по отношению к представителям Республики Советов… карается расстрелом».
В начале марта в Нюрнберге проходят выборы нового премьер-министра. 17 марта, спустя 10 дней после своего возвращения из Траунштайна, Гитлер узнает, что министр по делам культов Иоганнес Хофман, который уже при кайзере сделал себе имя, будучи депутатом ландтага и рейхстага от социал-демократов, был избран премьер-министром буквально за несколько минут. Он с удовлетворением отмечает, что первое после свержения монархии правительство начинает работать без парламента. Лишь в середине марта начинает проявляться недовольство и неуверенность всех партий и населения, которое подогревается начавшими нервничать Советами. Намечается кризис, который коммунисты и независимые социал-демократы надеются предотвратить, учредив правительство Советов, как это произошло в конце марта в Венгрии под руководством Белы Куна. Инсценируются забастовки, проводятся собрания рабочих, демагоги повсюду сеют недовольство. Многие считают настоятельной необходимостью провозглашение Республики Советов. В ночь с 4 на 5 апреля в военном министерстве проходит конференция, в ходе которой от 80 до 100 участников от СДПГ и НСДПГ, от Баварского крестьянского союза, Центрального Совета, профсоюзов, а также министры Шнеппенхорст, Унтерляйтнер и Симон высказываются против провозглашения Республики Советов, после того как на конференции выступил появившийся в самый разгар дискуссии представитель российских коммунистов Ойген Левине, отказавшийся от сотрудничества с СДПГ. Однако в ночь с 6 на 7 апреля после совещания и нового выступления Левине (во дворце Виттельсбах) те же самые участники рассылают телеграммы во все окружные органы управления, в которых сообщается об объявлении Баварии (первой) Республикой Советов.
Бавария в этот момент превратилась в государство без политического руководства. Правительство Советов, в котором по-прежнему заседают также Хофман и министр внутренних дел Эндрес, состоит из членов, которые еще не имели опыта работы министрами (или «народными представителями», как они себя называли). В результате выборов «народных представителей» Советы с самого начала взвалили на себя слишком большую ответственность. Например, министр иностранных дел доктор Липп некоторое время провел в лечебнице для умалишенных. Теперь же, став министром, он совсем теряет душевный покой. Он посылает телеграмму в Москву, где сообщает большевикам со ссылкой на трактат Канта «О вечном мире» (тезисы 2–5), что либеральная буржуазия, разоблачившая себя как «агент Пруссии», разоружена, что Хофман в эти решающие часы сбежал, «прихватив с собой ключ от сортира», что «с волосатых рук гориллы Густава Носке капает кровь» а Пруссия «добивается перемирия, готовя войну отмщения».
Однако ни заседающий поневоле в Бамберге премьер-министр Хофман, ни военный министр Шнеппенхорст не готовы принять предложенную Носке 4 апреля 1919 г. помощь рейха. Они запрещают организацию вербовочных пунктов для создания добровольных объединений и публикацию вербовочных предложений в ежедневных газетах и плакатах. Тем не менее праворадикальный, антибольшевистский и антисемитский Союз борцов Туле продолжает агитационную работу, рассылает из Мюнхена сотни добровольцев (в их числе и Рудольф Гесс, впоследствии заместитель Гитлера), собирает оружие и поддерживает созданный в Ордруфе (Тюрингия) на средства рейха Баварский добровольческий корпус (фрайкор) под командованием Эппа. Двуличный военный министр Шнеппенхорст не хочет «кровопролития». «Спокойствие и порядок» должны быть восстановлены «без применения оружия и без помощи Пруссии и Эппа». Он ожидает путча республиканского ополчения против правительства Советов в Мюнхене. Однако его расчеты не оправдываются. Хотя 13 апреля 1919 г. действительно происходит путч, организованный Союзом борцов Туле, во время которого заговорщики арестовывают Липпа, Мюзама, Хагемайстера и леворадикального адвоката Вадлера, однако благодаря контрмерам объединения «Спартак», которое вдруг решилось помочь «марионеточной Республике Советов», Мюнхен вновь оказывается в руках Советов.
13 апреля заводские советы, заседающие в Хофброе под руководством Левина и Левине, объявляют себя высшей властью в Баварии, упраздняют Центральный Совет и провозглашают (вторую) коммунистическую Республику Советов. Прибывший из России Левине становится во главе вновь образованного Комитета действия. К нему примыкают еще двое русских — Макс Левин и Тобиас Аксельрод. Густав Ландауэр изгоняется, 21-летний матрос Эгельхофер назначается комендантом города и главнокомандующим Красной Армией. Появляется необъятный список всевозможных запретов. Запрещается издание буржуазных газет, по непонятной системе арестовываются и вновь выпускаются заложники, от населения укрываются продовольствие и топливо, конфискуются ювелирные изделия и квартиры, на старых банкнотах делаются надпечатки. Наймом квартир распоряжается непосредственно правительство Советов. Запрещают даже печь пироги. Молоко выдается только по заключению врачей в случае острой опасности для жизни. Ойген Левине в открытую заявляет: «Что из того, если в Мюнхен несколько недель будет доставляться меньше молока. Молоко ведь главным образом получают дети буржуазии. Их жизнь нас не интересует. Даже если они умрут, это никому не повредит, ведь из них все равно вырастут враги пролетариата». Существенное ограничение личных свобод представителей буржуазии, которые (в отличие от пролетариата) поначалу уже с 19 часов, а затем с 20 часов должны были находиться по домам, конфискации и грабежи, которые члены организации Туле нередко приписывали Советам, вызывают все большую обеспокоенность, неуверенность и недовольство жителей. Крестьяне уже почти не поставляют в столицу продовольствие. Быстро распространяются голод и нищета. В конце концов Хофман принимает решение просить правительство рейха о помощи. Так как создание добровольческих объединений в Баварии все еще запрещено, командир Баварского пехотного лейб-полка полковник Риттер фон Эпп, пользующийся авторитетом в Баварии как верный королю и закаленный в боях офицер, по совету Густава Носке на средства рейха собирает Баварский добровольческий корпус в Ордруфе. Общество Туле переправляет в Ордруф большое количество баварцев. Сначала Носке предлагает этот корпус в виде помощи, однако Хофман отклоняет предложение, утверждая, что душа баварского народа не выдержит вторжения прусских карательных войск в Мюнхен. 14 апреля 1919 г. он призывает баварский, народ к оружию. Одновременно издается прокламация о создании народного ополчения, на базе которого впоследствии будут созданы объединения самозащиты населения.
В то время как Хофман призывает к оружию, Эгельхофер 14 апреля издает распоряжение: «Все граждане должны в течение 12 часов сдать все оружие в городскую комендатуру. Не сдавшие оружие в течение этого времени будут расстреляны». Одновременно в Самочине под Бромбергом еврейский писатель Эрнст Толлер, руководящий северными районами, объявляет: «Все вооруженные рабочие и рабочие предприятий, где хранится оружие, должны сегодня, в воскресенье, в 9 часов утра явиться на рабочие места».
Хофман, который хочет опередить Советы, отдает приказ войскам в Бамберге атаковать. 15 апреля во Фрайзинге и Дахау происходят первые «бои», в которых уставшие от войны и недисциплинированные солдаты Хофмана передают свое оружие отрядам Советов и отправляются по домам. Красная Армия занимает города Розенхайм, Кауфбойрен, Шонгау, Кохель и Штарнберг. После этого «Ватерлоо» Хофман и Шнеппенхорст соглашаются на вход прусских войск. Носке, Риттер фон Эпп и капитан Герман Эрхардт, прусские, вюртембергские и баварские части общей численностью около 15 тысяч человек подходят к Мюнхену. Ситуация вследствие этого моментально меняется. 17 апреля появляется листовка, одобренная всеми политическими партиями (кроме НСДПГ), которая призывает баварцев немедленно вступать в добровольное народное ополчение. Канцлер, имеющий уже с декабря 1918 г. опыт обхождения с наемниками, получает 17 апреля от Хофмана полномочия на создание добровольческого корпуса. Генеральный викариат архиепископства в Бамберге по телеграфу дает указание всем баварским приходам «всеми силами» проводить в жизнь высказанную 19 апреля 1919 г. епископом Зенгером поддержку распоряжений правительства Хофмана. Хотя правительство и церковь призывают народ Баварии к оружию, не слишком многие готовы к борьбе с оружием в руках, Мюнхенцы не хотят ставить на карту свою жизнь, тем более что они не доверяют ни Хофману, ни его войскам. Гитлер тоже бездействует. Он ожидает дальнейшего развития событий, сидя в казарме. Лишь кое-где, например в Розенхайме, дело доходит до спонтанных выступлений против войск Советов. После того как католическая церковь публично выступила в поддержку правительства Хофмана, «Верховное командование Красной Армии», угрожая взять в заложники кардинала Фаульхабера, выпускает подписанный Эгельхофером призыв к немедленной всеобщей забастовке и к борьбе с оружием в руках против «капиталистов», где, в частности, говорится, что враг стоит у ворот Мюнхена и что революции угрожают офицеры, студенты, «сынки буржуев и белогвардейские наемники капитализма».
С обеих сторон начинаются кровавые эксцессы. Так, например, «белые» в районе Пуххайма неподалеку от Мюнхена загоняют в каменоломню 52 русских военнопленных, отпущенных на свободу Советами, и расстреливают их. В Штарнберге убивают 20 санитаров. Среди враждебно настроенного к Советам населения и «белых» войск вспыхивает возмущение, когда становится известно, что 29 апреля в гимназии имени Люйт-польда Советами расстреляны 10 членов общества Туле, в числе которых были взятые в заложники графиня фон Вестарп, барон фон Тайкерт, профессор Бергер, принц Мария фон Турн унд Таксис и барон фон Зайдлиц.
За Мюнхен идут ожесточненные бои. 1 и 2 мая войска Носке входят в город. С обеих сторон отмечаются акты кровавого насилия, свойственные для гражданской войны. 4 мая режим Советов свергнут, но бойня не прекращается. Освободители Мюнхена, опьяненные победой, самым варварским образом расправляются с «красными». Победители избивают, расстреливают и закалывают свои жертвы, не делая различия между коммунистами, русскими и мирными обывателями. В католическом приюте они обнаруживают 21 рабочего, выволакивают их из дома и доставляют в тюрьму на Каролинен-плац, где 6 мая солдаты 2-й гвардейской дивизии расстреливают их без лишних слов. В Мюнхене фрайкоровцы Лютцова убивают двенадцать ни в чем не повинных рабочих из Перлаха, арестованных 4 и 5 мая. 16 мая в Мюнхене расстреливают 77 немцев и 58 русских, задержанных с оружием в руках. Войска Эгельхофера, по некоторым оценкам, потеряли 433 человека убитыми и ранеными. Более 180 человек по смехотворным обвинениям приговариваются баварскими военно-полевыми судами к смерти, а многих убивают вообще без суда и следствия.
После взятия Дахау, где по распоряжению Эгельхофера было казнено 40 заложников, войска Носке приближаются к Мюнхену. С юга наступает Риттер фон Эпп и вюртембержцы. В этой ситуации Советы с большим опозданием соглашаются на переговоры с Хофманом. Лишь тогда, когда регулярные части и фрайкоровцы стоят на окраинах Мюнхена, Эгельхофер призывает части мюнхенского гарнизона встать на сторону коммунистических Советов и совместно с Красной Армией оборонить Мюнхен от «белых». В некоторых частях проводится голосование по вопросу, какую позицию занять. В казарме «Макс II», где находится Гитлер, тоже проходит голосование после выступления фельдфебеля Рудольфа Шюсслера. Пока солдаты размышляют, как поступить, Гитлер встает на стул и заявляет: «Товарищи, мы ведь не революционная гвардия для сбежавшихся отовсюду евреев. Фельдфебель Шюсслер совершенно прав, предлагая сохранять нейтралитет». Насколько низка была готовность солдат последовать призывам Эгельхофера, доказывает тот факт, что этих двух фраз Гитлера хватило, чтобы удержать батальон от выступления на стороне Советов.
В 1921 г. Гитлер утверждал, что его имя в период правления Советов находилось в «черном списке», а в «Майн кампф» указывал, что вследствие одного из его выступлений в Мюнхене, которое не понравилось Советам, его по приказу Центрального Совета должны были арестовать 27 апреля 1919 г. Это невозможно, так как Центральный Совет уже 13 апреля 1919 г. прекратил свое существование. «Если Гитлер утверждает, — писал Эрнст Никиш, который в то время был председателем Центрального Совета и 7 апреля ушел в отставку, — что некие уполномоченные Центрального Совета… собирались арестовать его 27 апреля 1919 г., то он всю эту историю… попросту выдумал. Центральный Совет после 7 апреля 1919 г. вообще не действовал. Кроме того, я могу с полной уверенностью сказать, что Центральный Совет за все то время, пока я входил в него, никогда не давал указаний по аресту Гитлера».
Гитлер с 7 марта 1919 г. и до того самого дня, когда войска Носке и фрайкоровцы Эппа вошли в Мюнхен и положили конец «красному» господству, находился в казарме «Макс II» в районе Мюнхена Обервизенфельд. Это было возможно только в том случае, если он не выступал против сложившейся ситуации. Поскольку части коммунистической Красной Армии носили на рукавах красные повязки, то не исключено, что и Гитлер мог ходить с коммунистической нарукавной повязкой. Об этом говорит и тот факт, что после входа в город фрайкоровцев Эппа он был даже арестован. Своим освобождением он обязан заступничеству нескольких офицеров, которые его знали. Поскольку этот факт мог вызвать подозрения в политической среде, в которой он вращался, Гитлер попросту превратил арест, произведенный солдатами Эппа, в попытку ареста со стороны красноармейцев Эгельхофера. Утверждение Эрнста Дойерляйна о том, что Гитлер перед свержением Советов безуспешно пытался примкнуть либо к НСДПГ либо к коммунистам, не подтверждается доказательствами.
Гитлер пишет: «Спустя несколько дней после освобождения Мюнхена, где вся военная, политическая и административная власть находилась в то время в руках командования 4-й группировки рейхсвера, я был откомандирован в распоряжение комиссии по расследованию революционных событий, созданной при 2-м пехотном полку». Хорошо информированный Эрнст Шмидт предполагает, что об этом позаботились офицеры, которые добились его освобождения после ареста солдатами Эппа. Скорее всего, именно с этого момента началась «чисто политическая активная деятельность» Гитлера. Бывший почитатель Гитлера Адольф Виктор фон Кербер рассказывал о деятельности Гитлера сразу же после свержения Советов: «В комиссии по расследованию его обвинительные документы проливали ясный свет на невообразимую гнусность предательских действий еврейской диктатуры периода советской власти в Мюнхене».
Поскольку у Гитлера не было юридического образования, баварские военные суды не могли поручить ему выполнение чисто юридических задач. Сам он позднее не рассказывал о подробностях даже своему уволенному несколько ранее из армии другу Шмидту, навещая его в Мюнхене. Неудивительно, что его противники посматривали на него с недоверием и называли его «шпиком», «соглядатаем» и «агентом», в то время как друзья считали «патриотом». Можно с уверенностью сказать, что в число задач Гитлера входило выявление унтер-офицеров и солдат, которые в период советской власти стояли на стороне коммунистических Советов. Возложенные на него задачи Гитлер выполнял к полнейшему удовлетворению своего начальства и был направлен в период с 5 по 12 июня 1919 г. на курсы повышения квалификации, где демобилизованные и вернувшиеся из плена солдаты должны были получить «определенные основы государственного и гражданского мышления».
На этих антибольшевистских курсах, созданных командованием 4-й Баварской группировки рейхсвера для специально отобранных офицеров и солдат на средства, поступившие из берлинского управления рейхсвера, а также из частных пожертвований, действовали следующие основные принципы: «Под защитой молодого рейхсвера должны быть проведены в жизнь разумные основы внутриполитического устройства нашей родины. Лишь после того, как государство вновь станет хозяином в собственном доме, станет возможным улучшение внешнеполитической ситуации. Таким образом, рейхсвер — это краеугольный камень, на котором зиждутся остатки и начала нашего социального, экономического и государственного права на самоопределение. Следовательно, возникает необходимость пробудить в рейхсвере, с одной стороны, усиленное чувство ответственности и самоотверженности, а с другой — понимание политических принципов и национальное самосознание. Политическое просвещение в войсках должно стоять над партиями, оно должно быть народным, но в то же время научно доказательным…» «Для меня, — писал Гитлер, — вся ценность этих курсов заключалась в том, что там я встретил единомышленников, с которыми можно было основательно, обсудить сложившуюся ситуацию». К «единомышленникам» принадлежал прежде всего праворадикально настроенный доцент и специалист по финансам Готтфрид Федер, который уже к осени 1918 г. получил известность благодаря своим публикациям в газете «Зюддойче Монатсхефте» и чья политическая карьера началась в обществе Туле. Федер читал на курсах лекции по вопросам экономики и одновременно пытался популяризировать собственную теорию «отмены процентного ига». Гитлер в рамках предписанной программы посещал также лекции и семинары в университете по следующим темам:
Германская история со времен Реформации (проф. Карл Александр фон Мюллер).
Политическая история войн (он же).
Теория и практика социализма (Карл фон Ботмер, писатель и журналист).
Наша экономическая ситуация и условия мира (д-р Михаэль Хорлахер, директор Союза сельскохозяйственных объединений и аграрной промышленности Баварии).
Взаимосвязь внутренней и внешней политики (фон Ботмер).
* * *
На вторых курсах, которые Гитлер мог посещать, и по всей вероятности, посещал с 26 июня по 5 июля, лекции о внешней политике после окончания войны читал фон Ботмер, о России и диктатуре большевизма — доктор Пиус Дирр (депутат баварского парламента и директор мюнхенского городского архива), об экономике сельского хозяйства — доктор Хассельбергер (правительственный асессор), о Германии в период с 1870 по 1900 г. — профессор Эрих Маркс, о значении рейхсвера — капитан Генерального штаба Карл Майр, о ценовой политике в народном хозяйстве — доктор Мерц (правительственный асессор) и о Баварии и единстве рейха — профессор Цан (президент земельного статистического ведомства).
«Впервые в жизни, — рассказывал Гитлер, — я столкнулся на курсах с проблемой международного биржевого и ссудного капитала». Ранее, изучая марксизм в Вене, он не занимался этой проблемой, да и позднее по возможности избегал финансовых вопросов. То, что он все время предполагал и «чувствовал», здесь было подано «научно доказательно» и облечено в доходчивые слова. Более того, преподаватели, особенно Готтфрид Федер, уверенно и убежденно изрекали формулы и шаблоны, которые оказывали несомненное влияние на слои населения, потерпевшие крах в ходе войны.
Наиболее активные участники курсов, к котором принадлежали Гитлер и Готтфрид Федер, сходились во мнении, что «Германию не смогут спасти ни партии, запятнавшие себя участием в ноябрьских преступлениях, ни центристы, ни социал-демократы, ни буржуазно-национальные партии». В их среде обсуждался вопрос «создания новой (социал-революционной) партии». Чтобы «выйти в массы», необходимо было найти для партии новое название, которое должно было нести в себе ожидание чего-то принципиально нового. «Так мы пришли, — вспоминал позднее Гитлер, — к названию Социал-революционная партия». Однако до создания партии, о чем Гитлер впервые задумался после одной из лекций Готтфрида Федера, дело так и не дошло. Тем не менее Гитлер обрел в этой среде новые впечатления и прежде всего стартовые возможности, которые во многом определили его дальнейший жизненный путь.
У Гитлера, который позднее заявлял, что «стал политиком вопреки собственной воле», в 1918 г. не было ни родины, ни законченного образования, ни профессии. У него все чаще возникала мысль заняться партийно-политической деятельностью, стать профессиональным оратором и найти свое будущее в практической политике.
Профессор Александр фон Мюллер, который читал на первых курсах лекции о германской истории после Реформации и о политической истории войн и заметил природный ораторский талант Гитлера, так описывал свою первую встречу с ним: «После окончания лекции и последовавшего за ней оживленного обсуждения, когда слушатели уже стали расходиться, я наткнулся на небольшую группу людей. Она собралась вокруг человека, стоявшего в центре ее и что-то страстно объяснявшего каким-то странным гортанным голосом. У меня возникло ощущение, что, возбуждая людей, он сам заражается этим возбуждением. Я видел его бледное худое лицо со свисавшей на лоб совершенно не военной челкой волос, с коротко подстриженными усами и удивительно большими голубыми глазами, горевшими холодным фанатизмом».
Решающую роль в жизни Гитлера сыграл его стойкий антисемитизм. Когда кто-нибудь из слушателей курсов начинал защищать евреев, Гитлер сразу же брал слово и засыпал своих фронтовых товарищей аргументами, приводившими всех окружавших в изумление. Только теперь нашло выход все то, чему он учился и о чем читал в Линце, Вене и Мюнхене и что стало его убеждением в годы войны. Его убежденные антисемитские высказывания в ходе дискуссий производили такое сильное впечатление, что руководитель агитационного отдела 4-й Баварской группировки рейхсвера, который 11 мая 1919 г. заступил на службу как преемник группы Меля, предложил ему заняться политической деятельностью в войсках. «В результате, — вспоминает Гитлер, — спустя несколько дней я был назначен в мюнхенский полк так называемым офицером по пропаганде». В 1921 г. он вспоминал о своей деятельности: «В этом полку (41-й стрелковый полк. — Прим. автора), а также в других частях я часто читал доклады о безумии красной кровавой диктатуры и с радостью отмечал, что из этих подлежащих демобилизации вследствие общего сокращения рейхсвера солдат создается первый отряд моих единомышленников».
В отделе I b/Р, который назывался то информационным, то отделом печати и пропаганды, то агитационным и которым руководил сын баварского судьи капитан Генерального штаба Карл Майр (1883–1945, погиб в концлагере Бухенвальд), Гитлер служил не «офицером по пропаганде», как он утверждает, а так называемым «доверенным лицом», то есть занимался сыскными функциями, что, однако, не ограничивало его возможностей.
22 июля 1919 г. командование группировки издало приказ об образовании агитационной команды под руководством Рудольфа Байшлага для военного лагеря в Лехфельде, где проходили фильтрацию возвращавшиеся из плена солдаты. В приказе, подписанном начальником штаба майором фон Прагером, в частности, говорилось: «Следует рассчитывать… на регулярное поступление в пересыльный лагерь Лехфельд… возвращающихся из плена военнослужащих. Обстановка в лагере в настоящий момент… не вполне благоприятна. Поступают сведения, что возвращающиеся военнопленные… а также многие гражданские служащие, находящиеся в лагере, куда имеется свободный доступ, неблагонадежны… К имеющейся в лагере охранной команде… приписывается агитационная команда». Далее в приказе предписывается «выделить в состав команды нижепоименованных людей, прошедших обучение на курсах, организованных командованием группировки… Учитывая особое значение, придаваемое заботе о военнопленных, а также в интересах рейхсвера следует особо подчеркнуть необходимость их откомандирования…»
Среди 33 человек, отобранных для зачисления в агитационную команду, под номером 17 числится «пехотинец Гитлер Адольф, 2-й пехотный полк».
Деятельность агитационной команды отражена в документах, где ясно видна и роль Гитлера, которого офицер Генерального штаба Карл Майр в письме от 10 сентября 1919 г. именует «многоуважаемым господином Гитлером».
Баварские военные не были разочарованы. Гитлер с блеском выполнял свою задачу. Он проявил себя, как писал один из членов агитационной команды в докладе начальству, «как отличный и темпераментный оратор, умеющий завладеть вниманием аудитории». Он умел «увлечь слушателей в ходе выступлений и дискуссий», — отмечал другой его сослуживец. Лоренц Франк 23 августа 1919 г. дал ему следующую оценку: «Гитлер — прирожденный народный трибун, который своим фанатизмом и близостью к народу… может побудить аудиторию к внимательному слушанию и размышлению». Так же охарактеризовал способности и успехи Гитлера в докладах командованию от 21 и 25 августа 1919 г. и командир охранного подразделения обер-лейтенант Бендт.
Гитлер, которому по приказу начальства был выделен в помощь солдат (например, для распространения листовок), умел, по донесениям сослуживцев, «доводить людей до состояния восторга», находить нужный подход к уставшим от войны и деморализованным солдатам, вливать в них новую надежду, а вместе с ней и ненависть и чувство мести.
30 мая 1942 г. в речи, обращенной к выпускникам военных училищ, он вспоминал о своей деятельности в 1919 г.: «…Когда в 1918 г. поникли знамена, возросла моя вера. И не только вера, но и протест против капитуляции перед, казалось бы, неминуемой судьбой. В отличие от остальных я был убежден, что на этом не может закончиться история немецкого народа, разве что сам народ захочет полностью отказаться от своего будущего. И тогда я вновь начал по мере своих сил и возможностей борьбу, которая отвечала моим убеждениям, что только в результате борьбы в немецком народе может в конечном итоге родиться победоносное движение, которое когда-нибудь вновь возвысит его». Война, борьба, жестокость, желание выжить и победить, отказ от гуманности завладевают его мыслями. Уже в 1914 — 18 гг. центром его мировоззрения становится положение, почерпнутое в ходе изучения трудов Мальтуса, Дарвина, Бёльше, Плётца и Тилле, что история является всего лишь суммой жестоких войн отдельных рас друг против друга, их побед и выживания самой жестокой и сильной из них. «Исключительно глубокая мысль одного из величайших военных философов, — поучает он выпускников военных училищ 30 мая 1942 г., — заключается в том, что борьба, а следовательно, и война являются матерью всех вещей. Достаточно бросить взгляд на природу… чтобы прийти к выводу о справедливости этой мысли в отношении всех живых существ и всех событий… Во всей вселенной царит один только вечный отбор, в ходе которого сильнейший в конечном итоге приобретает право на жизнь, а слабейший погибает. Одни утверждают, что природа жестока и немилосердна, но другие понимают, что природа всего лишь повинуется железному закону логики… Тот, кто, исходя из своих ощущений или мировоззрения, пытается восстать против этого закона, устраняет этим не закон, а самого себя. История доказывает, что целые народы становились слабыми. Они не устранили закон, а сами бесследно исчезли… Необходимо, чтобы этой основной мыслью овладели в первую очередь те, кто перед лицом всемогущего творца мира выходит на суд, где решается вопрос о силе и слабости людей… Эта борьба, которая окружает нас повсюду и определяет, кто должен занять место павшего, которая учит нас, что место ослабевшего народа занимает другой народ, которая не допустит даже в случае исчезновения всего человечества, чтобы земля опустела, и заселит ее другими существами, — эта борьба приведет в конце концов к непрекращающемуся отбору… лучших и более стойких. Поэтому мы видим в этой борьбе элемент построения основ жизни и всего живого… Мы знаем… что эта борьба всегда устраняет слабейшего, а сильного делает еще сильнее и что таким образом отдельные живые существа получают возможность развития. Это мировой порядок силы и мощи. Не существует мирового порядка слабости и подчинения, есть только судьба, которая заставляет подчиняться. Эта судьба именуется гибелью и забвением. С тех пор как существует мир, действует этот закон… И как бы трудно ни было человеку, он должен понять, что его судьба — это и судьба всех поколений, живших до него, что отдельный человек теоретически может уклониться от тягот жизни, но тем самым он перекладывает страдания на плечи других. Как бы ни была тяжела ноша каждого отдельного человека, он должен ясно осознавать, что эту ношу несли до него несметные поколения и миллионы других людей и что если бы они в свое время не были в состоянии нести ее, то он сегодня вообще не смог бы быть представителем своего народа и бороться».
После свержения Советов по всей Германии появляются борцы против еврейства и большевизма, «спасители отечества». Волнения, забастовки, попытки коммунистических переворотов, общий экономический кризис, новый, еще не привычный политический статус, агрессивное отрицание населением держав-победительниц, социальное расслоение и влияние милитаристских организаций порождают недовольство и вливают новые силы в антисемитов и неисправимых шовинистов. Повсюду возникают разнообразные политические партии, союзы, объединения и организации, имеющие военный или полувоенный облик. Антисемитские и антикоммунистические концепции и программы быстро находят для себя питательную почву. Германия, в особенности Бавария, становится военным лагерем для воинственных фрайкоров и объединений самозащиты, большинство из которых носит правоэкстремистский характер. В одной только Баварии действуют общество Туле, Объединение защиты немецкого народа, организация Эшериха, организация Канцлера, Союз старого флага рейха, Национальный союз немецких офицеров, Союз черно-бело-красных, Молодые баварцы, Народное ополчение, Железный кулак, фрайкор Эппа, военизированные подразделения Богендерфера и Пробстмайра, фрайкоры Вюрцбурга, Байройта, Бертхольда, Вольфа и многочисленные кавалерийские и артиллерийские подразделения. Отдел I b/P контролирует в одном только Мюнхене деятельность 49 зарегистрированных политических партий и организаций.
К организациям, которые пропагандируют новые формулы для нового времени, относится в этот момент и непосредственная прародительница НСДАП — общество Туле, насчитывающее в Баварии около 220 членов и представляющее собой ширму для созданного в 1912 г. Германского ордена (поклоняющегося богу Вотану, который у западных и северных германцев был богом войны и смерти). Баварское отделение ордена было создано летом 1918 г. бароном Рудольфом фон Зеботтендорфом. В его программе было недвусмысленно сказано: «…Сегодня мы заявляем, что еврей — наш смертельный враг и что с сегодняшнего дня мы начинаем действовать». Тому, что общество Туле в своих действиях не останавливается ни перед чем и в любой момент готово выступить против государственной власти, если та действует вопреки его интересам, баварцы нередко бывали свидетелями в период до лета 1919 г.. Направленное полицай-президенту Мюнхена письменное предостережение Зеботтендорфа о том, что он примет решительные меры и развяжет открытый террор, если полиция арестует членов общества Туле, ярко демонстрирует, насколько опасна была в те годы в Мюнхене сила Туле. Окутанный тайной барон, настоящее имя которого было Адам Альфред Рудольф Глауэр, который был выходцем из саксонской мелкобуржуазной семьи и который, подобно шефу секретной службы, всегда был скорее «легендой», чем живым человеком, угрожает, что если полиция не прислушается к пожеланиям общества Туле, то «…мои люди схватят первого попавшегося еврея и протащат по улицам, утверждая, что он украл просвиру. Тогда, господин полицай-президент, вы получите погром, который сметет и вас самого». О его мировоззрении, которое было типичным для всего националистического движения после 1919 г., в достаточной мере свидетельствует отрывок из его статьи: «Под влиянием христианства, — пишет он в газете, которая была приобретена им якобы за 1000 марок у вдовы Франца Эера и бьша предшественницей органа НСДАП "Фелькишер беобахтер", — распространилось учение о равенстве людей. Цыгане, готтентоты, ботокуды, германцы — все совершенно равны. Вот только великая учительница-природа учит нас другому: это равенство противоречит здравому смыслу… Существуют высшие и низшие расы! Тот, кто устраивает расовую мешанину и приравнивает чандалов к благородным арийцам, совершает преступление против человечества. Человечеству для собственного развития нужны вожди и правящие нации. Среди рас земли германская раса призвана быть ведущей».
Общество Туле, начиная с ноября 1918 г., напоминало настоящий зверинец: здесь была заново основана национал-либеральная партия под руководством Ганса Дана, здесь проводили свои съезды пангерманисты под предводительством издателя Лемана, Германское школьное объединение во главе с Ромедером, Путешествующие подмастерья, Союз молота, чьим активным членом был Даннель. Короче говоря, не было в Мюнхене ни одного объединения, имевшего национальную окраску, которое не нашло бы себе пристанища в Туле. Здесь впервые отстаивал свои теории Готтфрид Федер, здесь играл ведущую роль вождь мюнхенских пангерманистов издатель Леман. Общество Туле не только предоставляло националистическим кругам свой отель «Четыре времени года», но и руководило организацией многочисленных политических союзов под безобидными названиями, маскирующими их сущность, поддерживало антисемитские и антикоммунистические публикации и дорогостоящие мероприятия. Под его кровом Вальтер Дауменланг основал «кружок по изучению родословных и геральдики», Вальтер Нойхаус развивал кружок северогерманской культуры, Иоганн Херинг организовал кружок по изучению древнегерманского права (к нему в 1919 г. примкнул будущий национал-социалист Ганс Франк. — Прим. автора). В декабре 1918 г. здесь наряду с периодическими изданиями распространялись листовки антисемитского содержания. «Мюнхенер беобахтер» с июля 1918 г. был органом националистов и принадлежал Зеботтендорфу. Здесь Дитрих Эккарт (друг и учитель Гитлера. — Прим. автора) распространял 7 декабря 1918 г. первый номер своего радикального антисемитского журнала «Ауф гут дойч», здесь издавалась газета «Роте Ханд», а Даннель сочинял свои первые листовки. Фон Зеботтендорф и Туле стояли у истоков создания «Гражданской обороны» (в конце 1918 г.), используемой в рамках действовавшей в обществе Туле службы саботажа и разведки. При финансовой поддержке мюнхенского бумажного фабриканта Теодора Хойсса Зеботтендорф создал фрайкор «Оберланд», имевший важное политическое и военное значение. Туле оказывал помощь всем объединениям, которые были готовы бороться «против евреев».
Взоры реакционно настроенных военных кругов в Баварии после свержения монархии и подавления коммунистических Советов были обращены преимущественно на генерала фон Эппа, на фон Меля, Майра, Эшериха, Канцлера, Ксиландера, Питтингера, а до июня 1919 г. и на фон Зеботтендорфа, который был непременным участником всех акций. Тем, кто был настроен не столь милитаристски, наиболее подходящими фигурами казались Хайм, Кар, Хельд и Ботмер.
В сентябре 1919 г. в Мюнхене проходил судебный процесс, который вызвал особый интерес баварского населения, так как на подсудимых возлагалась ответственность за убийства заложников, совершенные красногвардейцами в период борьбы против Советов. 18 сентября 1919 г. шестеро из них были приговорены к смертной казни и на следующий день расстреляны.
Германской рабочей партии (ДАП), родившейся в лоне общества Туле и насчитывавшей в начале сентября 1919 г. всего четыре десятка членов, политические события в Баварии играли на руку, поскольку воинствующие левые радикалы больше не мешали ее деятельности. Однако не это способствовало ее развитию. Лишь после того, как Гитлер 12 сентября 1919 г. примкнул к ней по приказу армейского начальства и занял пост ответственного за пропаганду, началась ее подлинная история. О том, как состоялся имевший далеко идущие последствия контакт между Гитлером и ДАП после того, как в Мюнхене уже давно царила «нормальная» политическая обстановка, сообщает сам Гитлер в «Майн кампф»: «Однажды я получил от командования приказ проверить, что собой представляет политическая организация, которая намеревалась под именем Германской рабочей партии провести в ближайшее время собрание, где должен был выступить Готтфрид Федер. Я должен был сходить туда, ознакомиться с этой организацией и представить доклад». 12 сентября в ресторане «Штернэккерброй», когда туда зашел Гитлер, собралось 45 человек, среди которых был 1 врач, 1 химик, 2 владельца фирм, 2 торговца, 2 банковских служащих, 1 художник, 2 инженера, 1 писатель, 1 дочка судьи, 16 ремесленников, 6 солдат, 5 студентов и 5 человек, не указавших своей профессии. Гитлер был в штатской одежде и внес себя в список как «ефрейтора», а не офицера по пропаганде, указав в качестве места жительства адрес своей части. Он со скучающим видом прослушал доклад Готтфрида Федера, которого знал еще с июня 1919 г. по политическим курсам для демобилизованных солдат. Он остался в зале только потому, что его интересовала ожидавшаяся дискуссия. Однако когда слово взял профессор Бауман и потребовал отделения Баварии от рейха и создания союза Баварии и Австрии, Гитлера это задело за живое. «Я не мог не потребовать слова, — пишет он в "Майн кампф", — и не высказать этому господину своего мнения по этому вопросу». За два дня до этого, 10 сентября 1919 г., в Сен-Жермене был подписан мирный договор между Германией и Австрией и странами Антанты, который предусматривал разделение Венгрии и Австрии, а также признание Австрией независимости Чехословакии, Польши, Венгрии и Югославии, связанное с передачей им части территории. Результатом войны стал распад австрийского «государственного трупа», которого Гитлер с нетерпением ожидал еще в Вене. И то, что именно немецкий профессор в это время порекомендовал отделить часть Германии от рейха и вступить в союз с Австрией, которую Гитлер еще до войны считал умирающим государственным образованием, вывело его из себя. Когда сразу же после своего страстного выступления, заставившего приутихнуть большинство участников собрания, а самого профессора обратиться в бегство, он вышел из зала, за ним последовал первый председатель ДАП слесарь Антон Дрекслер, пораженный его блестящими ораторскими способностями, и вручил ему экземпляр написанной им брошюры «Мое политическое пробуждение», которую Гитлер прочел в казарме, нашел неинтересной, но по содержанию приемлемой.
Спустя несколько дней после этого вечера в «Штернэккерброй» Гитлер получил от партийного руководства ДАП открытку, в которой сообщалось, что 16 сентября в гостинице «Альтес Розенбад» на Херрн-штрассе, 48, состоится заседание руководства ДАП, что правление просит его принять в нем участие и что он уже «принят в Германскую рабочую партию». «После мучительных размышлений в течение двух ночей, — вспоминал Гитлер в 1924 г., — я пришел к убеждению, что должен сделать этот шаг… Назад дороги уже не было. Так я подал заявление о приеме в Германскую рабочую партию и получил временный членский билет под номером семь». Он стал, хотя поначалу и без собственного согласия, членом партии, существовавшей только в Мюнхене и насчитывавшей к 16 сентября 1919 г. вместе с ним 55 членов. В это время, когда Гитлер, по его словам, принимал важное решение в своей жизни, он считался в глазах армейского начальства человеком, взгляды которого на основные политические вопросы достойны опубликования. Так, например, офицер Генерального штаба Майр подтвердил 10 сентября 1919 г., что получил соображения Гитлера по вопросам расселения и одновременно чрезвычайно вежливо попросил его в ближайшие дни подготовить программное заявление по еврейскому вопросу.
В тот же день, когда Гитлер посетил заседание правления ДАП, он написал свое «исследование» по еврейскому вопросу, в котором потребовал «полного удаления евреев». Этот документ он подписал своим именем. В нем, в частности, говорилось: «Если опасность, которую еврейство представляет сегодня для нашего народа, выльется в его недвусмысленное отрицание со стороны большей части нашего народа, то причину этого отрицания следует искать не в ясном понимании осознанного или неосознанного планомерного пагубного влияния евреев во всей их совокупности на нашу нацию. Оно возникает главным образом в ходе личного общения, под тем впечатлением, которое оставляет еврей как индивидуум… Из-за этого антисемитизм легко приобретает характер простого чувственного явления. А это неправильно. Антисемитизм как политическое движение должен и может определяться не чувствами, а только осознанием фактов…
Прежде всего, еврейство представляет собой безусловно расу, а не религиозное сообщество. Сам еврей никогда не называет себя еврейским немцем, еврейским поляком или еврейским американцем, а только немецким, польским или американским евреем. Никогда еще еврей не перенимал от других народов ничего, кроме языка… Даже иудейская вера не может быть определяющей в вопросе, является ли человек евреем или неевреем… Благодаря тысячелетнему кровосмешению, часто осуществлявшемся в самом узком кругу, евреи в целом лучше сохранили свою расу и свои особенности, чем многие другие народы, среди которых они жили. Таким образом, налицо факт, что среди нас живет не немецкая, а чужая раса, которая не хочет и не может пожертвовать своими расовыми особенностями, отказаться от своих чувств, мыслей и стремлений и которая тем не менее имеет в политическом плане те же права, что и мы. Если уж даже чувства евреев сосредоточены на чисто материальных вещах, то тем более это касается их мыслей и стремлений. Танец вокруг золотого тельца становится ожесточенной борьбой за все те вещи, которые, по нашим понятиям, не могут быть высшей целью. Ценность каждого человека определяется уже не его характером, не значением его достижений для общества, а исключительно величиной его состояния… Величие нации измеряется уже не по сумме ее моральных и духовных сил, а только по богатству ее материальных ресурсов. Из этих чувств вырастают те мысли и стремления к деньгам и к защищающей эти деньги власти, которые заставляют еврея выбирать любые средства для достижения этих целей и безжалостно пользоваться ими. В государствах, управляемых аристократией, он ищет покровительства королей и князей и использует их в качестве сосущих кровь пиявок для собственного народа. В демократических странах он ищет благоволения масс, пресмыкается перед кумирами народа, но признает только один кумир — деньги. Он разлагает характер правителя византийской лестью, разлагает национальную гордость и силу народа издевкой и бессовестным насаждением пороков. Его средством в этой борьбе является общественное мнение, которое извращается прессой. Его власть — это власть денег, которая с помощью процентов бесконечно умножается в его руках… Все, что заставляет человека стремиться к высшим идеалам — будь то религия, социализм или демократия, — превращается для него в средство, чтобы удовлетворить свою алчность к деньгам и власти. Его деятельность превращается в расовый туберкулез для народов. А из этого можно сделать следующий вывод: антисемитизм, возникший по чисто чувственным причинам, найдет свое последнее выражение в форме погромов. Разумный же антисемитизм должен привести к планомерной законной борьбе и устранению привилегий для евреев. Его конечной целью неизбежно должно стать полное удаление всех евреев».