Подвал Телушкина. Ночь. Светится лампадка, да в маленькое окошко под потолком заглядывает луна. Пашка похрапывает на верхних нарах. Телушкин стоит на коленях перед Образом и молится. На полу, рядом с ним, горящая свеча, в руке — измятый листок бумаги.
Т е л у ш к и н. «Иисусе сладчайший… Не слажу с собой, Господи… Не умереть бы от пьянства без покаяния…» (Крестится, берет свечу и читает.) «Ты, Господи, расслабленных исцелял… Прокаженных очищал… Блудницу помиловал…» Господи, худо-то как. Невыносимо… Силушки нет боле. (Снова читает.) «Иисусе сладчайший… Не слажу с собой, Господи… Не слажу… Грешен, Господи, не уберег ласточку мою… Не отвел беду… от ангелочка моего… Не спас, не выручил… Из черной воды не вынул голубку мою… Пьяный валялся… Будь же я проклят во веки веков…
(Всхлипывает, мотает лохматой головой.) Ну и зачем мне таперя эта глупая жизня… Что я таперя такое, для чего? Метлою махать с утра до ночи, да в подвале убогом водку глушить? Зачем, для чего… Кому это все надоть-то… (Крестится.) «Иисусе сладчайший… Не умереть бы без покаяния…» Невыносимо… Паша! Пашка, спишь? Спить… Ах ты, Боже мой, худо-то как…
(Снова берет листок, трясущейся рукой подносит к глазам, с трудом разбирает.) «Прогони дьявола-искусителя… и пошли мне… пошли мне Ангела твоего хранителя, Господи…» Я ведь к нему поднялся все же… ножку его святую погладил… Ведь смог же, Господи, смог! За что ж ты меня так-то? Ведь я его спас. Укрепил. Не дал упасть, разбиться не дал о твердь земную. (Задумавшись.) А может, ты за то меня и наказал, Анисьей-то… Что я, мужик сермяжный, вровень с Ангелом небесным встать осмелился? Возгордился? Так ведь Твоим же попущением, Господи… Ох, ску-ушно… Мочи нет совсем. Пашка! Спить… (Снова читает.) «Пошли ты мне, милостивый Боже, Ангела твоего хранителя…» (В дверь подвала тихо стучат.) Что? Стук вроде… Али послышалось? (Тихий стук повторяется.) Кто это? Кто там? (Живо поднимается, берет свечу, подходит к лестнице, ведущей к двери.) Не заперто! Взойдите…
Дверь подвала медленно, со скрипом, открывается. В лунном сиянии на пороге стоит А н и с ь я с узелком в руках. Пауза.
А н и с ь я. По здорову ли, Петр Михайлович?
Т е л у ш к и н. Святые угодники… Анисьюшка…
А н и с ь я. Ночевать пустите ли к своей милости?
Т е л у ш к и н. Да как же… не пустить. Пройди… (А н и с ь я осторожно спускается в подвал по шаткой лестнице.)
А н и с ь я. Лесенку-то не поправишь все, Петя… Ручку подай, оступлюся…
Т е л у ш к и н. Так на, что же… (Пауза. Тихо.) Анисья, как же ты… Откудова?
А н и с ь я (спустившись, не отнимая руки Петра). Издалече шла. Бездомницей была, ею и останусь.
Т е л у ш к и н. Отдохни…
А н и с ь я. Спасибо… (Берет у Петра свечу, рассматривает его руку, потом берет и вторую). Как рученьки ваши? Зажили?
Т е л у ш к и н. Давно уже. Что им… станется.
А н и с ь я. Под облака не залазишь боле?
Т е л у ш к и н. Так… Подрядов нет пока.
А н и с ь я. Нет… подрядов. (Кричит.) Пе-е-етя! Родненький! Здравствуй! (Судорожно обнимает его. На своих нарах просыпается П а ш к а, приподнявшись на локте, недоуменно смотрит вниз. Потом быстро притворяется спящим. Его не замечают.) Петруша, голубчик! (Осыпает Т е л у ш к и н а поцелуями.) Родной… Петенька… Обними же меня, в голове помутилося… Что-то ноги не держат… Заскучала я… по ручкам твоим сильным.
(Т е л у ш к и н ведет А н и с ь ю к столу, усаживает.)
Т е л у ш к и н. Ты погоди… Ты посиди тута… Я сейчас того… Самовар… ты отдохни давай… Сейчас я!
А н и с ь я. Постой… Дай наглядеться… Петенька… Да ты, никак, поседел?
Т е л у ш к и н. А ты все така же… Красивая… Только бледненькая.
А н и с ь я. Устала маленько… Тяжела дороженька.
Т е л у ш к и н. Где ж ты была… так долго?
А н и с ь я. Ох, не помню. Там… холодно. Тёмно. Тебя нет! И дышать… нечем.
Т е л у ш к и н (испуганно). Ну и… пес с ним. Не вспоминай уж, чего…
А н и с ь я (оглядевшись, замечает П а ш к у.) А кто ж это там-то? Уж не третья ли ваша жена? А? Петр Михайлович?
Т е л у ш к и н. Да Бог с тобою… Кака жена. Придумашь… Это Пашка, с артели… Подмастерье. Прибился ко мне, помогат когда… по двору.
А н и с ь я. Ладно… Ну, дай же, Петечка, еще на тебя погляжу… Постарел ты. Осунулся… Грустный какой стал.
Т е л у ш к и н. Без тебя-то какое веселье.
А н и с ь я. Жалко, не дал нам Господь детушек… Тогда б и не скучал ты.
Т е л у ш к и н. Ну, что ж…
А н и с ь я. То моя вина. Не справилась я.
Т е л у ш к и н. От нас не зависить. Как на роду написано, так тому и бывать.
А н и с ь я. И то верно. (Пауза.) Пантелеев, Лексей Лексеич, как с тобою-то?
Т е л у ш к и н. Не к ночи будь помянут. Рычит все… Хлеба куска не проглотит, ежели не обругат…
А н и с ь я. А ведь это он — главный разлучитель наш. Он Михееву, болвану квартальному, обо мне донес. Когда Иван помер. Хватай, мол, ее, она — беглая. Да еще приплел — живет-де с Петром Телушкиным невенчана…
Т е л у ш к и н. Так это ён в полицию бегал? Не староста ваш?
А н и с ь я. Староста наш щей тогда похлебал, перстом погрозил, да и был таков. Больше для порядку заявился. Управляющий, вишь, шибко ретивый у нас — подослал его. Ведь когда старый барин преставился, царствие небесное, сын его — гусар, гулёна — все князю Гагарину и продал. Усадьбу продал, две деревеньки… Стали тут всех нас поголовно пересчитывать. А князю что? Он за кордоном по все дни… Что ему — какая-то беглая… Так бы и жили мы с тобой тихонько, горя не ведали. (Всхлипывает, утирает глаза платочком.) Пантелеев это, домовладелец наш…
Т е л у ш к и н. Благочиния, вишь, убоялся… Сукин сын. Ну, я ему… До сих пор, слышь ты, все ходит, вынюхиват. Глаза, что рогатины, уставит и давай допросы чинить. Намедни писателя привел, поил тута — за здорово живешь…
А н и с ь я. Ой, не верь ему, Петруша — темный он. Непонятный…
Т е л у ш к и н. А ведь я тада все сполнил, как ён велел: и крышу-то перекрыл ему на дармовщинку, и в дворники подался — заместо Ивана твово… Упокой, Господи, душу его грешную. (Крестится.) Тоже ведь жук был, тот еще.
А н и с ь я. Что ж старенького-то худым поминать. Он меня в свой пачпорт вписал. Спас, можно сказать. И с тобой ненароком свел, Царствие ему небесное… (Крестится.)
Т е л у ш к и н. Поспешила ты…
А н и с ь я. С чем это?
Т е л у ш к и н (поспешно). Да так — ничего… Я ведь тада, как прознал про все, к господину Оленину, на Гагаринскую, побег… Последняя ведь надёжа была. Ведь ён, когда книжку свою писал и к государю водил, так пообещал: жену твою выкуплю, вольную дам ей, да еще на вашей свадьбе погуляю. Во как!
А н и с ь я. Барская ласка, она — до порога…
Т е л у ш к и н. Да нет, другое тут. Занемог Алексей Николаевич как раз тада, в постели лежал — не принял… А я… В людской так и просидел. Посовестился другой раз-то… И вот итог — колочусь, как старый козел об ясли…
А н и с ь я. А хочешь — я тебе по двору буду помогать?
Т е л у ш к и н. Ни к чему это. Сам управлюсь. Ты только… это… Не уходила бы боле…
А н и с ь я. Что ты, Петя! Мне без тебя — ни жить, ни помирать… Я за тобой… Куды голова, туды и живот. А приедуть за мной — спрячусь! Ей-Богу! А ты им скажи — померла, мол! От холеры! Они и отстанут!
Т е л у ш к и н. Скажу… Я им скажу. Таку баню задам, что до новых веников не забудут! А первым Пантелеева отхлещу… душу продажную.
А н и с ь я. Что ты, Петечка — засадють! И в каторгу тебя, в Сибирь… Еще и хуже станет.
Т е л у ш к и н. Не станет… Хуже — не станет. (Пауза.)
А н и с ь я. Поснедать… не желаешь ли, Петр Михайлович? (Развязывает узелок.)
Т е л у ш к и н. Так ночь на дворе…
А н и с ь я (оглядываясь на луну в окошке). Ночь? Я и не приметила…
Т е л у ш к и н встает, обходит стол, опускается на колени перед А н и с ь е й, кладет ей голову на колени, обнимает ноги и так замирает.
А н и с ь я. Что ты, Петечка… Что ты, голубчик… (Гладит его волосы). Что же ты плачешь?
Т е л у ш к и н. Да кто б ты ни была… Откудова бы ни явилася… Хоша с Луны…
А н и с ь я. Любимый мой… Хороший мой…
Т е л у ш к и н. За тобой пойду… Опостылело мне тут все, не жизнь мне без тебя, Анисья…
А н и с ь я. Ну, что ты, что ты…
Т е л у ш к и н. Ежели снова ты… Ну, как тогда… Вдругорядь на шпиц поднимуся, да и кинусь с него, руки расставив. Полечу за тобою, так-то…
А н и с ь я. Ты же не андел небесный, Петруша, чтобы на небесах-то летать… Не примуть тебя.
Т е л у ш к и н. Об землю грянусь, да и дело с концом. Тада примуть. Без тебя все одно — не жилец я. Поймет Господь.
А н и с ь я. Нельзя так… Грех это. (Тоже сползает со стула, становится перед Т е л у ш к и н ы м на колени, обнимает его.) Знать, по судьбе нашей бороной прошли.
Т е л у ш к и н (в паузах между поцелуями). На Неве нынче, слышь ты, каменных львов ставят… Свинкзы… Морды у них — человечьи… С Египту везли…
А н и с ь я (забываясь). Зачем это…
Т е л у ш к и н (лихорадочно). Сказывают — утопленниц приманивать…
А н и с ь я. К чему… утопленниц?
Т е л у ш к и н. Прелестные львы… Заговоренные… Заклятье на них выбито.
А н и с ь я. Говори, говори… Петруша, говори…
Т е л у ш к и н. Царь ихний повелел… Стали в той земле покойнички к живым являться…
А н и с ь я. Страх-то, Господи…
Т е л у ш к и н. Мумии по-ихнему… Оживають, кидаются на людей, пожирают их…
А н и с ь я. Ох…
Т е л у ш к и н. Львы те — оберег… По ночам нечисть приманивают, да и… сничтожають ее… Наш государь про то прознал, повелел прикупить. Много, слышь ты, стало народу в Неву кидаться… Воду портят.
А н и с ь я. Целуй, целуй меня…
Т е л у ш к и н (почти кричит). Да ведь я тоже туды в полночь ходил!
А н и с ь я (слегка отстраняясь). Зачем это?
Т е л у ш к и н (горестно). Зачем… Тебя все высматривал, зачем…
А н и с ь я (отшатнувшись). Меня? Почему это… меня?
Т е л у ш к и н (ужаснувшись). Ну… как это… Ведь ты… Разве не… помнишь?
А н и с ь я (встает, медленно пятится). Не помню… Ничего не помню… Грех тебе, Петр Михайлович… Грех тебе!
Т е л у ш к и н (тоже встает). Погоди, куды ж ты… Постой! Анисья!
А н и с ь я (достигая лестницы). Петя… Что-то душно мне… Давит… (Хватается на горло.) Петя! Голубчик! Помоги… (Валится на пол.) Дышать нечем!
Т е л у ш к и н бросается к ней, поднимает голову, пытается привести в чувство. С нар скатывается П а ш к а, бежит к ним.)
Т е л у ш к и н. Анисьюшка! Родная моя! Что ж ты… Не помирай! Очнись! Пашка! Воды!
П а ш к а. Сейчас, Петр Михайлович! Я мигом! (Хватает со стола стакан с водой, несет Петру.)
А н и с ь я (на мгновение придя в себя). Не надо… воды… (Затихает.)
Т е л у ш к и н. Пашка! Что же это? Ить помират она! Сызнова помират!
П а ш к а. На постелю давай положим! За ноги бери!
Т е л у ш к и н и П а ш к а бережно относят Анисью на нары, укладывают.
П а ш к а. Ты, Петр Михайлович, за доктором беги! В тринадцатую! Вот что намедни заехали!
Т е л у ш к и н. Может, на воздух ее? Анисья! Ах ты, Боже мой…
П а ш к а. Нельзя ее боле трогать! Беги, Петр Михайлович! А я тута послежу, если что!
Т е л у ш к и н выбегает. П а ш к а, проводив его до лестницы, торопливо возвращается к А н и с ь е, пытается нащупать пульс — на руке, затем на горле. Потом быстро достает из-под своего матраса портативный прибор, начинает медленно водить над распростертым телом. Постепенно лицо его темнеет. Закончив осмотр, резко выпрямляется, присаживается к столу, с силой трет виски. Напрягшись, закрывает глаза, начинает говорить негромко, но четко.
П а ш к а. Аварийный контакт два. Алекса. Вызывает Крис. Повторяю, контакт два. (Пауза. Крис продолжает, почти умоляюще.) Алекса, просыпайся. Это очень важно. Аварийный контакт два. Алекса.
Голос К а т и (сонно). Это Алекса. Подтверждаю контакт два. Что у тебя, милый?
П а ш к а (оглянувшись на Анисью). У нас гости.
К а т я. Да? Среди ночи? И кто же? Уж не твоя ли прачка?
П а ш к а. Алекса, все очень странно. К Петру только что пришла… умершая жена.
К а т я. Анисья? Это которая… Как это — пришла? Не поняла, повтори.
П а ш к а. У нас в подвале — утонувшая год назад жена Петра Телушкина. Самоубийца. Они говорили.
К а т я. Почему ты открыто вышел на резервную связь? Тебя могут услышать!
П а ш к а. Некому. Телушкин за доктором побежал. А ей стало плохо. Внезапно сознание потеряла.
К а т я. Ты ее осмотрел? Прибор у тебя?
П а ш к а (еще раз оглянувшись на тело). У меня. Йоган после дурдома оставил. Но похоже…
К а т я. Что похоже? Может, спуститься? Старуха храпит на весь дом, не заметит.
П а ш к а. Нет… Не надо. Опасно.
К а т я. Ты ее сердце прослушал?
П а ш к а (медленно). У нее нет… сердца. (Пауза.)
К а т я. В смысле — остановилось?
П а ш к а. В смысле — совсем нет.
К а т я. Так не бывает!
П а ш к а. Это что-то вроде фантома. Только осязаемого. Такого я еще не видел…
К а т я. Солярис в петербургской дворницкой.
П а ш к а. Вроде того.
К а т я. И что ты обо всем этом думаешь?
П а ш к а. Ты знаешь… Пока, правда, на уровне догадок. Но только мне кажется, что Полдник, кроме нас, здесь ловит кто-то еще.
К а т я. Проведи молекулярный анализ вещества. Из чего она сделана?
П а ш к а. Уже пробовал. Прибор не определяет.
К а т я. Не может быть. Посмотри еще раз!
П а ш к а. Ладно. (Встает, подходит к телу А н и с ь и и вдруг отшатывается. Анисья резко садится в постели.)
К а т я. Что ты затих? Что случилось?
А н и с ь я (вставая и быстро двигаясь к входной двери). На погост мне пора. На погост…
П а ш к а пытается ее удержать, но внезапно получает удар такой сокрушительной силы, что отлетает в сторону.
А н и с ь я. На погост… На погост… На погост… (Легко взбегает по лестнице и исчезает за дверью.)
Двор. Ночь. Едва освещенные, из дома, один за другим, выходят странные бледные люди. Движения их неестественны, скованны. Плывет тяжелая, мрачная музыка.