На сцене — фрагмент коридора перед смотровым кабинетом. На двери висит табличка — «Уролог. Доктор медицинских наук М. А. Задорнов». Над дверью — круглые часы и сигнальный плафон для вызова больных. Сидя на железных стульях, приема ожидают четверо мужчин. Они подавленно молчат. Б у д е т е, лохматый субъект в круглых очках, уткнулся в газету. В ногах у него — целлофановый пакет. Л я к и н, коротко стриженный, в футболке с надписью «Ненавижу работу», грызет ноготь. В ногах у него стоит спортивная сумка с привязанной георгиевской ленточкой. К у з н е ц о в, одетый в обыкновенную рубашку и джинсы, сидит со скрещенными на груди руками и делает вид, что дремлет. Только старик П а н к р а т о в, увешанный медалями и орденами, беспокойно крутится на стуле, поглядывая на соседей. Он вздыхает, покашливает, что-то невнятно бормочет. Неожиданно начинает ощупывать сетчатую поверхность стула у себя между ног.
П а н к р а т о в. Следы какие-то. Не моют их, что ли?
Л я к и н. Чего не моют?
П а н к р а т о в. Пятна, я говорю, на стуле. Гляди. Засохши… Кровь никак? Или моча? (Круглыми глазами смотрит на Л я к и н а.) Протек кто-то.
Л я к и н. Копец. (Смотрит у себя, вскакивает.) Ё-ё! И у меня… (Трогает пальцем пятна.)
П а н к р а т о в. Не отскоблишь. Въелись за стоко лет. Ядрены…
Б у д е т е, немедленно изучив свое сиденье, складывает газету и стелет ее под себя. Потом достает из пакета книгу и принимается ее читать. К у з н е ц о в, слегка пошевелившись, продолжает делать дремотный вид. Л я к и н осторожно садится на самый край стула.
П а н к р а т о в. Скока же здесь мушшин перебывало… Как, все равно, перед казнью.
Молчание. П а н к р а т о в ненадолго затихает, потом вдруг сильно хлопает себя по коленям.
П а н к р а т о в. Нет, что ни говори, а самое страшное в жизни — смерть!
Л я к и н и К у з н е ц о в (почти хором). Дед, твою мать!
Б у д е т е. В сущности, боятся смерти не следует. Никакой смерти вообще нет.
К у з н е ц о в. Тьфу!
П а н к р а т о в. Это как это — «нет»? Как это «нет», когда — р-раз! И ку-ку.
Б у д е т е. Никакого «ку-ку». Человек, когда умер, этого сам осознать никак не может. Правильно? А то, что не осознаваемо, то не существует.
Л я к и н. К, роче, когда, по ходу, сознавать-то уже нечем.
К у з н е ц о в. Чер-рт…
Б у д е т е. Называется — субъективный идеализм. Философское течение.
В коридоре появляется дед-ветеран с палкой и многочисленными наградами. При его появлении К у з н е ц о в как-то странно настораживается, даже привстает с места, но, вглядевшись, быстро успокаивается. Дед еле-еле передвигается, его под руку поддерживает М е д с е с т р а с весьма выдающимися формами. Оба направляются к двери кабинета. Провожая их глазами, П а н к р а т о в развивает мысль, засунув ладони себе под ляжки.
П а н к р а т о в. Не знаю… Я стольких за свою жись перезахоронил, что на роту наберется. Смерти нет… Вот, к примеру, мой сосед — Вяземский, Александр Петрович. Да неделя тому всего! Жил хорошо. Богато. Был он, вроде как… по снабжению. Утром на кухню пошел, чайку попить. И упал. Рухнул, можно сказать. Жена — в крик! Скорая, то, сё. Не откачали. Главное — ни с того, ни с сего. Пошел на кухню, а попал в вечность.
Л я к и н. Вн, запная смерть как бы.
К у з н е ц о в. У вас что? Тем других нет? Для беседы?
Б у д е т е. И вечности никакой нет. Смерть — это и вечность, и мгновение одновременно. Умерший уже не может осознать эти категории. Значит, он не умер. Вечность стала секундой. И наоборот.
П а н к р а т о в. Выходит, если не помер, значит — живой. Так получается?
Б у д е т е (проводит пальцем по книжной строчке). Смотрите-ка, прямо по теме: «Я не был мертв, и жив я не был тоже». (Поясняет.) Данте. Божественная комедия.
К у з н е ц о в (впервые взглянув на Б у д е т е с интересом). Все-таки здесь надо определиться. Здесь, насколько я помню, просто фигура речи. Софизм у вас выскочил, уважаемый. (Б у д е т е пожимает плечами.)
Л я к и н (осторожно). Диалектика, ёптыть…
Молчание.
П а н к р а т о в. Если не живой и не мертвый, то… как? А какой тада?
К у з н е ц о в. Черт! Черт!
П а н к р а т о в. Да ладно — «черт»… (Отворачивается.) Слова им не скажи…
Л я к и н. Выпить бы, дедушка.
П а н к р а т о в (оживившись). А есть?
Дверь кабинета открывается, высовывается М е д с е с т р а.
М е д с е с т р а. Будете?
В с е (хором). А как же!
М е д с е с т р а выходит в коридор.
М е д с е с т р а (довольно). Бугаи.
Б у д е т е. Это я. (Встает.) Будете, Арнольд. Это я.
М е д с е с т р а. Так вы будете Будете?
Л я к и н. Мы тоже будем-будем!
М е д с е с т р а. Почему на ПСА6 не сдал?
Б у д е т е. Сдал. Просили передать. Я забыл. Вот. (Протягивает бумажку.)
М е д с е с т р а. Кузнецов есть?
К у з н е ц о в. Здесь. (Встает.)
М е д с е с т р а. Первым пойдете.
К у з н е ц о в (упавшим голосом). Почему… первым?
М е д с е с т р а (загадочно). Скажут. (Уходит в кабинет.)
Молчание.
П а н к р а т о в. «Первым пойдете». Слыхали? (В сторону двери.) А тут, между прочим, ветеран войны и труда. С инвалидностью! Первым я пойду. Идите вы все!
Л я к и н. Первым вообще-то я пришел. Тут еще и не было никого. Вы, ветераны, д, вайте, конкретно, как-нибудь через одного!
П а н к р а т о в. Конечно, какие теперь ветераны! Какие теперь заслуги! Когда кругом — одна голая коррупция.
Л я к и н. Отец, мы так до ночи просидим!
П а н к р а т о в. Лаврентия на вас нет!
К у з н е ц о в (прокашлявшись). Товарищи, я не виноват. Они сами назначили.
П а н к р а т о в. «Товарищи»… Это когда было, «товарищи»… Сидит заслуженный ветеран, с наградами. Со второй, понимаешь, группой… Нет — пошептались, посюсюкали, «вась-вась» сделали — и «первым пойдете»! Я к заведующему сейчас! Порядочки…
П а н к р а т о в встает и демонстративно занимает позицию у двери.
К у з н е ц о в (мрачно). Да мне вообще без разницы. Сами разбирайтесь.
Молчание.
К у з н е ц о в (обращаясь к остальным за поддержкой). Вы же сами видели. Чего он завелся?
Л я к и н. Слышь, дед…
Молчание.
Л я к и н. Ветеран! Уснул, что ли?
П а н к р а т о в. Да что с вами разговаривать…
Л я к и н. Сейчас такие специальные подушечки продаются. Взял бы, да и купил.
П а н к р а т о в. Чего ты?
Л я к и н. Для значков. Ну, зачем ты всю свою коллекцию на клифт нацепил?
П а н к р а т о в. Чего?
Л я к и н. «Чего-чего»… Вредно такие тяжести таскать. Тебя аж перекосило.
П а н к р а т о в (отваливается от двери и нависает над Л я к и н ы м). Да что ты понимаешь, тля сопливая! Я эти ордена кровью заслужил! Когда ты еще титьку сосал!
Л я к и н. Да ладно. Какие ордена? (Приглядывается к наградам.) «Почетный донор», что ли? Ну, это да. Тогда да — кровью.
П а н к р а т о в (трясясь). Да я таких, как ты… Раньше имел один раз, а потом выбрасывал!
Л я к и н (удивленно). Классный базар. Спиши слова!
П а н к р а т о в. Я те сейчас запишу! Я те так пропишу, своих не узнаешь!
Л я к и н (встает). Да что ты разорался-то? Шуток не понимаешь?
Б у д е т е (занимает позицию между сторонами, примирительно, П а н к р а т о в у). Конечно, вы первым пойдете. По старшинству и по заслугам. (Л я к и н у.) Потом вы, раз первым пришли. Потом первым пойдет… вот, господин Кузнецов. Как было объявлено. Ну, а я замкну шествие. Первым от конца. (К у з н е ц о в у.) Не возражаете, уважаемый?
К у з н е ц о в. Повторяю еще раз — мне совершенно безразлично.
Б у д е т е (П а н к р а т о в у). А вы бы сели. Похоже, тут… надолго.
П а н к р а т о в, что-то бормоча, возвращается на свое место. Л я к и н тоже садится.
Л я к и н. Всех помирил. Будете, а ты кем… будете? Из прибалтов, что ли? Добрый такой.
Б у д е т е. Между прочим, этимология моей фамилии имеет славянские корни. Я смотрел в Википедии. Я — белорус. Предки мои — из Белоруссии.
П а н к р а т о в. Все вы теперь — из Белоруссии.
Л я к и н. Теперь — да.
К у з н е ц о в. И чешут языками, и чешут. Какая разница, кто тут откуда? Здесь все равны. Как, понимаешь, перед Господом Богом.
Б у д е т е. О да.
П а н к р а т о в. В хипипедии он смотрел. Хипипед. Меня вот никто не спросит, сдавал я чего, не сдавал… А всякая сопля в рожу тычет.
Л я к и н. Слушай, дед, осади ходули…
П а н к р а т о в. Чего-о?
К у з н е ц о в (поспешно). У него ПСА запросили. Может, у него анализ плохой. Какие у вас там цифры, Арнольд?
Б у д е т е. Не помню. Кажется, около семи. С чем-то.
К у з н е ц о в. У-у… Тогда понятно.
Л я к и н. А какие надо?
К у з н е ц о в. От нуля до четырех. Если выше — пиши пропало.
Б у д е т е. Что это значит — «пропало»?
К у з н е ц о в. А то и значит. Ку-ку, как вон товарищ говорит. Подозрение, извините, на рак.
П а н к р а т о в. ПСА, ПСА… Именно что — подозрение. У меня раз вообще было — двенадцать. А ничего, сидю тут еще с вами. (Неожиданно развеселившись.) Тут врач, мужики, работает, — не доктор, а чисто сатирик. У него и фамилия подходяшша — Задорнов. Он эту самую ПСА называет «Псаки». Ну, говорит, что нам сегодня отмочила госпожа Псаки, Аденома Простатитовна? Какую нам такую санкцию объявила? Не иначе, товарищ Панкратов, лично вам — химкастрацию.
Л я к и н. Зачем это?
П а н к р а т о в. Шут его знает. Может, отпустит. Ты вот сколько раз за ночь бегаешь?
Л я к и н. А сколько надо?
П а н к р а т о в. Молодой… Я в твои годы про это и не думал. А как женился — тем более. Ты вот — женат, нет?
Л я к и н. А при чем тут это?
П а н к р а т о в. Молодой… Вот и сиди тута. Протекай. Всю резьбу уже, поди, сорвали.
Л я к и н. Ничего мне не сорвали
П а н к р а т о в. Что, не шупали еще?
Л я к и н. Чего не щупали?
П а н к р а т о в. От молодой! Железу, чего еще.
Л я к и н. А как ее… щупают?
Негромкий, но дружный смех. Остальные переглядываются, качают головами.
П а н к р а т о в. Ну, готовься тада. Поставят тебя, салагу, в позу… как бы это сказать… угнетенных народов Африки. И давай… демократию насаждать. Цветную, понимашь, революцию.
Л я к и н. Веселкин базар…
П а н к р а т о в. Легко не будет. Раз к ним попался. Чем эти ихние втыки терпеть — я Задорнову прошлый год сказал — вырежьте мне ее на хрен, и вся недолга.
К у з н е ц о в. Болезненная операция. Ее, говорят, не вырезают, а вырывают. Прямо через проход. А наркоз — только местный.
Л я к и н. Мама дорогая…
П а н к р а т о в. Раньше, до войны, так и делали. Теперь, вроде, лазером выжигают.
Л я к и н. Ну, и убрал бы ты ее. Чем трындеть тут. Я с твоего базара уже обстремался весь.
П а н к р а т о в. Нельзя. После операции — Задорнов сказал — в течение года наблюдается… как это, ядри его… Полное угасание половой функции.
Л я к и н. А она у тебя, дед, что… Еще не угасла?
П а н к р а т о в. Какое… Нет, ну, конечно, не так, как раньше. Но все-таки… Бабка говорит: пусть уж лучше она у тебя сама как-нибудь погаснет.
За дверью кабинета раздаются невнятный шум и возбужденные голоса. Через мгновение в коридор выскакивает М е д с е с т р а.
М е д с е с т р а. Один кто-нибудь! Доктору помочь!
Четверо в тревоге и недоумении переглядываются.
М е д с е с т р а. Чего вылупились? Дедушке плохо! Поднять надо!
Г о л о с д о к т о р а (из кабинета, повелительно). В реанимацию, я сказал! Пулей!
М е д с е с т р а. Ой, бегу! Что расселись, как на поминках? Один кто-нибудь!
М е д с е с т р а убегает. Все четверо встают, но в кабинет, неуверенно оглядываясь, проходит только Б у д е т е. П а н к р а т о в тут же подкрадывается к двери, заглядывает внутрь. Остальные окружают его сзади.
П а н к р а т о в. Готово дело. Похоже, преставился.
Г о л о с д о к т о р а. За ноги — и на койку! Да осторожней…
Г о л о с Б у д е т е. Тут лужа. И еще что-то.
Г о л о с д о к т о р а. Не утОните. Ну, взялись! Тихо, тихо, тихо…
П а н к р а т о в (орет). Будете, под коленки бери! Да куда… Под коленки бери, дурья башка!
Г о л о с д о к т о р а. Дверь закрыл!!!
П а н к р а т о в закрывает дверь и на цыпочках возвращается на место. За ним — остальные. Лица у всех скорбные.
П а н к р а т о в. Все, не жилец. Серый весь. Ни кровинки.
К у з н е ц о в. Так что было-то, я не понял?
П а н к р а т о в. «Что было, что было…» Пошел бы, да и помог — «что было». Упал старик. Обкакался и обмочился весь. Тебе-то что?
К у з н е ц о в. На отца моего покойного… издали похож. И умер похоже.
П а н к р а т о в. Значит — дрянь наследственность у тебя. Готовься.
Л я к и н. Ну, все… Теперь по-любому до ночи.
Два санитара с грохотом вкатывают в коридор каталку. За ними бегут врач-реаниматолог и М е д с е с т р а. Все быстро исчезают в дверях кабинета. Молчание.
К у з н е ц о в. Вот как это можно? В таком возрасте — и один, без сопровождения.
П а н к р а т о в. Выходит — можно! А кому мы нужны? Кому мы нужны? А ты вот — со своим отцом ходил ли?
К у з н е ц о в. Я со своим ходил.
П а н к р а т о в. Да не ври!
К у з н е ц о в. Он у меня вообще на руках умер.
К у з н е ц о в. А я вот один… Один и сдохну где-нибудь. Хоть бы раз позвонил, спросил, тама это, папа — ты как? Добересся один-то? Давай, мол, я тебя сопроводю. Хрен! Дождесся от них. Валяйся потом в собственной луже. Й-ех!
К у з н е ц о в. Сын, что ли?
П а н к р а т о в. Машину за мильоны купил, а чтоб отца подвезти, или тама что, — хрен с маслом. Давай, старик, жми через весь город на транвае. Быстрее окачурисся… Глядишь — и площадь освободится. Только и ждет, подлец…
Л я к и н. А что за тачка?
П а н к р а т о в. Не знаю… Как ленд-лиз все равно.
Л я к и н. «Ленд Ровер»?
П а н к р а т о в. Вроде…
Л я к и н. Вау!
Молчание.
П а н к р а т о в. Вот что ты такое сейчас вякнул? Что ты такое сказал, от сохи на время взятый?
Л я к и н. Весёлкин базар! Да ты, дед, никак сидел?
К у з н е ц о в (П а н к р а т о в у). Это междометие означает — «ничего себе». Англицизм.
П а н к р а т о в. Так и говори — ничего себе! Ты что — не русский? Ты где живешь? Ты что — в Америке живешь?
Л я к и н. Опять заболело-поехало.
П а н к р а т о в. Мяу! Хуяу! Слов у них уже не осталось, одни звуки. Мы за это на фронтах кровь проливали? Кузнецов, скажи! Вот за эту вот пятую колонну?
Л я к и н. Тебе как раз пять лет было, когда война по ходу кончилась.
П а н к р а т о в. Подсчитал! Гляди-ка, высчитал! Арихмометр! Плохо считашь! Может, я всю жись воевал! А тебе и знать не положено! Да где тебе знать-то, тля ты эдакая! Вот что это у тебя написано? (Тычет пальцем в спину Л я к и н у.) «Ненавижу работу»! Это что это такое? Сопля ты несчастная! Да мы по двенадцать часов…
Дверь кабинета распахивается. Санитары осторожно вывозят каталку, на которой лежит тело, с головой укрытое простыней. П а н к р а т о в умолкает на полуслове.
Выходят доктор З а д о р н о в, врач-реаниматолог и М е д с е с т р а.
В р а ч — р е а н и м а т о л о г. Инфаркт, конечно. Классика.
З а д о р н о в. Там все равно уже метастазы пошли. В почках, кишечнике…
М е д с е с т р а. Аркадий Михайлович, почему я-то опять?
З а д о р н о в (взрываясь). Идите тогда и оперируйте вместо меня! А я полы вытирать буду! (Останавливается и угрюмо смотрит на вставших пациентов.) Приму всех.
Процессия уходит в левую кулису. М е д с е с т р а с грохотом захлопывает дверь, за ней раздается сдавленный крик и через мгновение появляется бледный и еще более взъерошенный Б у д е т е, трясущий ушибленной рукой.
М е д с е с т р а (злобно). Ах, извините! (Уходит в правую кулису.)
Б у д е т е. Ничего. (Проходит к своему месту, снимает с него газету, и, приподняв очки, снова изучает пятна.) Гм… (Протирает очки, глядя перед собой.)
К у з н е ц о в. Живой дед-то?
Б у д е т е. Немножко мертвый. Сердце подвело.
П а н к р а т о в. Одно лечат, другое калечат. Я теперь на операцию нипочем не соглашусь. Не будет моего согласия.
К у з н е ц о в. Вот я не понимаю. У человека уже метастазы пошли.
Л я к и н. Стремно.
К у з н е ц о в. Ну, чего старика мучать?
П а н к р а т о в. Никогда они тебе толком не скажут. Темнят.
Л я к и н. В несознанку уходят.
Б у д е т е. Врачебная этика, вот и темнят.
К у з н е ц о в. Чушь какая-то. Конец — так конец. Чего там в прятки играть?
Б у д е т е. Ну уж сразу — конец. На ранних стадиях, бывает, спасают человека.
К у з н е ц о в. Так то — на ранних. А когда тебе под девяносто…
П а н к р а т о в. Жить, Кузнецов, всегда хочется. И в девяносто, и в сто. Поймешь потом.
К у з н е ц о в. Да что там за жизнь? Дряхлость, болячки, ожидание смерти… Из ума выживают. Из чувств остаются только злоба да зависть. И желчь. Всех измучают: врачей, близких, детей. А главное — самих себя.
П а н к р а т о в (негромко). Потом поймешь. Если доживешь.
Л я к и н (по-дурацки бодро). Живы будем — не помрем!
Появляется М е д с е с т р а с ведром и шваброй.
М е д с е с т р а. Помрете, куда вы денетесь. Как мой дурак: «Видал я ваших врачей в гробу!». А потом ссыте тут на пол.
Заходит в кабинет, начинает греметь ведром и стульями.
Л я к и н. Валить надо отсюда.
П а н к р а т о в. Давай, вали. Через год сюда же и привезут. С трубкой в пузыре.
Б у д е т е. Да, это не выход.
Л я к и н. Зачем с трубкой?
П а н к р а т о в. Вот будет у тебя непроходимость мочи, узнашь — зачем… На стену полезешь. «Вау».
Л я к и н (беспокойно). А чо делать-то?
П а н к р а т о в. Сиди и молчи.
Б у д е т е. Может, все еще обойдется. Может, зря пугают.
П а н к р а т о в. Страхуются они. Первым делом ЕГО исключают.
Л я к и н. А если…
За дверью звенит телефон. Звякает дужка ведра.
Г о л о с М е д с е с т р ы. Сидят, бубнят. Четверо еще. Сказал, всех примет. Тут у нас ЧП случилось. Дедуля один концы отдал. Прямо на приеме. Теперь подтираю за ним. Больше некому. Да одна, Галя, пашу, как папа Карло, с утра до вечера… Как дура, ну как дура, за ни за что… Да… Эти-то? Да, все с подозрением. Один особенно. Так что не знаю… Ладно, созвОнимся. Чао.
Грохот возобновляется.
П а н к р а т о в. Слыхали? «Один особенно».
К у з н е ц о в. Н-да… (Стучит пальцами по подлокотнику.)
Б у д е т е. Издевательство какое-то.
К у з н е ц о в. Эманация вашей этики, уважаемый.
Молчание.
П а н к р а т о в. Интересно, кто это тут — «один особенно». Слышь, молодой…
Л я к и н. Чего тебе?
П а н к р а т о в. Сходи, спроси у ее.
Л я к и н. Сам иди!
К у з н е ц о в. Даже она ничего не скажет… Рюмочной здесь нет поблизости, никто не знает?
Б у д е т е. И это не выход.
Л я к и н. А чо выход-то? Вот все им не так, прибалтам.
П а н к р а т о в. А им, слышь ты, всегда все не так.
Б у д е т е (П а н к р а т о в у, с вызовом). Лично я завтра в церковь пойду. Православную, между прочим.
П а н к р а т о в. С такой фамилиёй, как у вас, кажный день надо Богу молиться.
Б у д е т е. Фамилия тут не при чем. Батюшка есть один, отец Геннадий. Я всегда к нему… когда плохо. И укрепляет, и направляет, между прочим.
П а н к р а т о в. Это как бабка деду сказала: «Моли, дурень, об укреплении, а направить я и сама смогу».
Л я к и н громко прыскает и хохочет, сгибаясь пополам. К у з н е ц о в улыбается. Б у д е т е пожимает плечами.
Появляется доктор З а д о р н о в. Одновременно с ним из кабинета выходит М е д с е с т р а со своим инвентарем.
З а д о р н о в. Ну что, аденомщики? Все дрейфите? Бу-бу-бу, бу-бу-бу! А молодой хохочет! Так и надо. Ладно, всем сидеть и не дергаться. Кто тут из вас — Будете?
М е д с е с т р а. Вот этот. Я передала.
З а д о р н о в. Ну что, Будете? Будет вообще в стране порядок?
Б у д е т е (робко). Не знаю. Будет, наверное.
З а д о р н о в. Дал же Бог фамилию. Извините. (Строго.) Приму всех! Первый — Кузнецов. Мигну плафоном. (М е д с е с т р е.) Тамара Михайловна, дорогая, поспешите-с… (Уходит в кабинет.)
М е д с е с т р а. «Поспешите-с»… Когда с ссаньем ихним управлюсь. Подождете-с… (Уносит инвентарь.)
Молчание. Все провожают ее взглядами.
П а н к р а т о в. Вот бабам — тем легче. Им и тут легче. Никаких сложностей, одни дырки.
Л я к и н. Ну, не скажи. Им-то как раз хужее.
П а н к р а т о в. Ты-то откуда знаешь?
Л я к и н. По утрам про здоровье смотрю. У многих — опухоль груди. Или там… шейки матки.
Б у д е т е. А вот среди мужских раков опухоль предстательной железы занимает второе место в Европе.
К у з н е ц о в. Ну черт, черт! Арнольд, и вы туда же! Сколько можно-то?
К у з н е ц о в встает и начинает нервно прохаживаться по коридору. В это время над сценой начинается что-то неладное: раздаются странные звуки — отдаленное завывание ветра, чей-то неразборчивый шепот, слабые стоны, птичьи крики и прочая мистика. Потом становятся слышны голоса людей. Но странно — соседи К у з н е ц о в а сидят в прежних позах, не раскрывая ртов. Только в коридоре как будто потемнело и поднялся сквозняк.
Г о л о с а.
— Похоже, фрукт созрел.
— И, падая, о том не знает.
— Звонил Харон 7 . Там недоумевают.
— Он в транспортном своем порядком оборзел.
— Пиар-отдел опять не понимают.
«А кто оплатит мне простой?
Я воздух-де возить не нанимался»
— Харон — дурак. Здесь случай непростой.
— И шеф, похоже, тоже растерялся.
К у з н е ц о в замедляет шаги, с удивлением смотрит на соседей. Те по-прежнему сидят, не меняя поз, не открывая ртов, никак не реагируя на происходящее.
Г о л о с а.
— Кто завалил дедка?
— Отличный ход.
— Идея продается! Сто медалей.
Которые сперва навесил тот урод,
А после утопил в моче и кале.
— Как эти аллегории редки!
Коль с бедностью гордыню сочетают.
— И цацки звякнули, как медяки,
Когда в копилку их ссыпают!
Из кулисы в кулису пролетают несколько летучих мышей. К у з н е ц о в в ужасе от них отмахивается, даже приседает. Потом с силой трет глаза и трясет головой.
— Твои метафоры внезапны и мудры.
— Но результат… Он лишь на «тройку» тянет.
— Оценит разве шеф изящество игры…
— Ну, и бухгалтер пусть помянет!
(Хором, нараспев.)
— Amen!
По коридору быстро пробегает огромный паук. К у з н е ц о в отшатывается к кабинетной двери, и тут прямо над ним вспыхивает красным цветом сигнальный плафон. Все стихает.
П а н к р а т о в (неожиданно доброжелательно). О, доктор мигает! Кузнецов! Сигнал!
Б у д е т е. Идите, уважаемый. С Богом!
Л я к и н. Первый пошел.
К у з н е ц о в, оглядываясь, проходит в дверь. Появляется М е д с е с т р а и идет мимо троицы, игриво покачивая бедрами. Все молча следят за ней плотоядными взглядами. Снова раздаются голоса.
— Господь, грехи мои прости…
— Не знал прекрасней я моментов!
— Она одна могла б спасти
Всех здешних, ёптыть, пациентов…
М е д с е с т р а берется за ручку двери и оборачивается. Раздается нахальный женский голос.
— Когда б делились вы зарплатой,
Не знали бы проблем с простатой!