Пролог

В полдень, в первое воскресенье августа 1998 года, солнце нещадно палило над Севеннами. Даже легкий ветерок не освежал иссушенную землю. Природа словно оцепенела, и даже сверчки перестали петь.

Несмотря на ужасную жару, Ноэми Майар и ее дочь Вероника взбирались по склону горы Монвайан неподалеку от селения Лазаль. Здесь перед путешественником открывалась живописная панорама, но дорогой редко пользовались, особенно в это время дня: ведь надо было не просто иметь привычку к дальним прогулкам, но и обладать таким качеством, как выносливость, чтобы не обращать внимания на жару, пыль и тучи насекомых… Все это в полной мере относилось к Ноэми и Веронике, которые часто бродили по окрестностям, желая побыть вместе вдали от шумного городка Алеса, где они жили.

Разговаривать, идя в гору, было трудно, поэтому они молчали. Мать и дочь то и дело останавливались, передавали друг другу флягу с водой и, переглянувшись, вновь отправлялись в путь.

Вскоре они уже проходили последние метры, приближаясь к небольшому отлогому месту рядом со старым Орлиным мостом. Возвышавшийся над рекой, русло которой пересыхало каждые пять лет, он был известен тем, что с него открывался уникальный вид на окрестности Севенн. Этот мост не раз вдохновлял живописцев и фотографов на создание великолепных работ.

Отдохнув еще немного, женщины ступили на расшатанный мост. В нескольких местах каменные балюстрады, не имевшие опорных балок, осыпались. Настил моста, разрушенный ветром и дождем, пошел трещинами, причем такими широкими, что иногда приходилось идти по крепежным дугам.

Пока Вероника любовалась пейзажем, Ноэми достала старенький «Пентакс» и, осмотревшись, стала фотографировать причудливо разветвленное русло реки. Не беда, если из-за яркого солнца фотография выйдет не очень удачной — все равно будет память на долгие годы!

Внезапно Вероника, только что стоявшая рядом, пошатнулась и начала судорожно глотать воздух. Не произнося ни звука, она повисла на руке матери, затем, бросив на нее испуганный взгляд, упала на землю. Ноэми в тревоге склонилась над дочерью, стала звать ее по имени, трясти, бить по щекам. Наконец Вероника открыла глаза, но то были глаза слепого — казалось, она ничего не видит. Губы ее зашевелились, но мать не услышала ни одного звука. Девушка задрожала.

— Нет! Нет! Оставьте меня! Только не это! — закричала она мужским голосом.

 

Глава 1

А через два часа в единственном кафе Лазаля, хозяином которого был Антонен — старейшина села, — оживление достигло предела. Секретарь мэра Жорж Перрен рассказывал о случившемся посетителям, расположившимся у стойки бара:

— Вот так история! Полицейские из Алеса приехали вместе со «скорой», чтобы оказать помощь малышке, которая потеряла сознание на Орлином мосту. Вроде бы с ней приключился обморок, а проснувшись, она заговорила мужским голосом!

Старики закивали.

— Конечно, — заявил один из них, — ничего удивительного. Этот мост приносит несчастье!

— Еще бы, — подтвердил Антонен, — там наверху творятся странные вещи.

— Да, а мы так и не знаем, что же произошло на самом деле! Я вам говорю: этот мост проклят!

Какой-то человек, сидевший в глубине зала, отложил газету и приблизился к стойке.

— Ну вот, — сказал Антонен, — теперь мы узнаем, что думает об этом инспектор из Парижа.

Все повернулись к незнакомцу. Взгляды людей были в лучшем случае нейтральные, а то и откровенно враждебные. Здесь не очень-то любили чужаков, особенно парижан, которые за бесценок скупили большинство домов в округе и отреставрировали их, за редким исключением продемонстрировав полное отсутствие вкуса.

Секретарь мэра, стараясь быть вежливым, представился и протянул руку вновь прибывшему.

— Мишель Фабр, — ответил тот, — инспектор уголовной полиции. Я провожу отпуск у моего друга профессора Моруа.

— В таком случае рад с вами познакомиться. Профессор тоже один из моих друзей.

Взгляды посетителей кафе стали более приветливыми, и люди подвинулись, чтобы освободить место для Мишеля, который тут же предложил угостить всех выпивкой.

— Итак, инспектор, произошла довольно странная история, — продолжил прерванный разговор Антонен.

— Действительно любопытная!

— Меня от таких историй в дрожь бросает, — признался хозяин кафе. — Да ведь то же самое произошло с малышом Тома пятнадцать лет назад!

— И что же случилось?

— Ну, этого мы никогда не узнаем.

Взглянув на удивленного Мишеля, секретарь мэрии продолжил:

— Парень был из местных, сын Дюваля. Его семья жила чуть ниже у дороги, ведущей в Кальвиак. Тогда все решили, что это было самоубийство, но… Впрочем, наверное, так и есть!

Затем разговор перешел на другую тему, так как один из клиентов спросил у Перрена что-то насчет повышения местных налогов. Понимая, что больше ничего не узнает, Мишель не стал настаивать на продолжении разговора. В конце концов, это не его проблема. У него было лишь одно желание: нырнуть в бассейн.

Было восемь часов вечера, когда Жером Моруа, нейропсихиатр из клиники в Алесе, припарковал машину у своего дома, построенного из камня местных пород. Его великолепный фасад пламенел в лучах заходящего солнца. Несколько ласточек, свивших гнезда под крышей, летали кругами с веселым щебетанием.

Как всегда, возвращаясь, Жером вздохнул с облегчением: теперь он сможет на время забыть о своих больных и об их проблемах. Он захлопнул дверцу машины и вошел в дом. Жером был рад вновь увидеть старого друга, которого знал вот уже двадцать лет. Уж с ним-то можно поговорить о чем-нибудь другом, кроме медицины!

Улыбаясь, друг встретил его в фартуке на кухне.

— Привет! Налей себе выпить, садись и жди, пока я закончу, у меня сейчас самый ответственный момент в приготовлении.

— А в чем дело? — осведомился Жером, вдыхая запах соуса, готовящегося на сковородке.

— Соус болоньез домашнего приготовления, специально для спагетти.

— Можно было пойти в ресторан…

— Обожаю готовить, когда в отпуске.

— Что ты такое туда положил? Запах — восхитительный!

— У хорошего повара свои секреты! Но тебе я один открою. Прежде всего надо купить свежего рубленого мяса, обжарить его со всех сторон, пока не появится хрустящая корочка, затем мелко нарезать лук и пассеровать до золотистого цвета, а в конце положить чеснока и все перемешать. Потом в полученную массу влить две баночки концентрированной томатной пасты и два стакана соуса болоньез итальянского производства. Все это ставится на небольшой огонь и перемешивается. Когда соус загустеет, в него добавляют оливки, маслины и специи из Прованса…

— Такой труд заслуживает вознаграждения, — признал Жером и исчез. Вернулся он через несколько минут с бутылкой вина в руках. — Кьянти тысяча девятьсот восемьдесят девятого года. У меня еще осталось несколько штук в погребе для таких гурманов, как ты.

Он наполнил бокалы, и друзья выпили, вспоминая о вечеринках, которые устраивали, будучи студентами, о парижских ночах и женщинах, которых любили. Словом, обо всем, что их объединяло.

— Ну, как прошел день? — наконец спросил Мишель.

Жером пожал плечами:

— Уф! Несколько опухолей, мнимых и настоящих, несколько случаев легкого травматизма… Одним словом, рутина… Самый интересный случай — семнадцатилетняя девушка, ее привели ко мне, поскольку она почувствовала себя плохо, когда была неподалеку отсюда…

— Ах да, на Орлином мосту.

— А ты откуда знаешь?

— У Антонена только это и обсуждают! Кажется, она даже говорила мужским голосом!

— Должен тебе сказать, это приводит меня в полное недоумение. Я никогда не сталкивался с подобными случаями. Но самое удивительное, что в бессвязном потоке слов она произносит имя Тома Дюваля…

— Что?! Парня, который покончил жизнь самоубийством на Орлином мосту?

Жером рассмеялся:

— Действительно, не зря же ты полицейский! Ты прав. Ему тогда было двадцать лет. И я хорошо его знал. Это сын Элен и Бернара Дюваль, они жили в Кальвиаке. Я часто навещал их, пока Бернар был жив. С тех пор как он умер, вдова почти ни с кем не встречается.

Оставив соус на слабом огне, Мишель снял фартук и опустился на стул.

— Не правда ли, любопытно, что малышка назвала имя Тома? Ведь, судя по ее возрасту, она не могла его знать?

— Это так. К тому же она живет в Алесе и скорее всего никогда не встречала Дювалей.

Мишель встал, взял пачку сигарет и закурил.

— Скажи-ка, этот Тома действительно наложил на себя руки?

— Что ты хочешь этим сказать?

— Не знаю… В кафе мне показалось, что некоторые старики придерживаются другого мнения.

— Ну да! Они и на тебя нагнали страху! Испокон веков здесь говорят, что это место проклято. По легенде, с Орлиного моста можно наблюдать за жизнью духов. Короче, обычная ерунда, о которой часто болтают в деревне. Но при твоей работе это не должно казаться удивительным.

— Конечно… Ну хорошо, давай садиться за стол — спагетти уже готовы.

— О'кей! А я подброшу дров в камин.

На следующий день Мишель проснулся довольно рано из-за дневного света, бившего в окно. Вчера вечером они столько спорили и столько выпили с Жеромом, что он лег спать, забыв закрыть ставни. Ему бы хотелось еще понежиться в постели, но назойливая головная боль заставила подняться. Мишель принял ледяной душ, проглотил две таблетки аспирина и натянул джинсы и майку, прежде чем спуститься. Он не стал надевать спортивные ботинки — ходить босиком по плиточному полу было одним из маленьких удовольствий, которые он доставлял себе во время отпуска.

Поскольку Жером уже отправился в клинику, Мишель устроился на террасе, лицом к бассейну, чтобы, как всегда, выпить чашечку утреннего кофе и закурить самую ароматную первую сигарету. Начинался новый праздный день без каких-либо планов.

Уже стояла сильная жара, и совершенно не было ветра. Воздух был наполнен удушающим запахом магнолии, растущей где-то совсем рядом. «Быть может, посидеть в тени с хорошей книгой?» подумал Мишель, но тут же отказался от этой мысли — читать он не любил.

Он вспомнил о Френсис, ирландке, которую взял на свой катер и которая дала ему отставку как раз перед его отъездом.

Да, это был сильнейший удар. За два года совместной жизни он успел привыкнуть к ее телу, молочной коже, покрытой веснушками, ее улыбке и даже ее акценту. Впрочем, чтобы понравиться Френсис, ему пришлось подучить английский и привыкнуть пить чай. И хотя Мишель не любил ее, она сумела овладеть его помыслами. В то же время он посмеивался над своим новым статусом — он вновь оказался холостяком, убежденным в том, что не создан для супружеской жизни. У него был совершенно несносный характер, и его начальник и друг, дивизионный комиссар Бертран Барнье, дал ему прозвище Упрямый Осел!

Тем не менее у этого упрямства были и положительные стороны. По этой причине два года назад тот же Бертран предложил Мишелю должность, которую он занимал и поныне. Ему оказалось по силам вести множество сложнейших трудноразрешимых дел, включающих элементы необъяснимых и иррациональных явлений, дел без доказательств, без мотивов, без свидетелей и подозреваемых, то есть таких, какие требовали чрезвычайной настойчивости.

Мишель обожал эти расследования. Прежде всего он априори ничего не брал на веру, считая, что для иррационального и сверхъестественного всегда существует логическое объяснение. Надо только захотеть отыскать его.

Его работа принесла определенные плоды. Лишь немногие дела, считавшиеся неразрешимыми, таковыми и остались. Для достижения результата Мишель применял неизменный метод: правильно поставить вопросы и никогда не довольствоваться ответами, пришедшими на ум первыми.

Телефонный звонок заставил его вздрогнуть. Это был Жером:

— Ну как? Хорошо выспался?

— Немного сонный, в остальном — все нормально.

— Скажи, ты помнишь о нашем вчерашнем разговоре? О девушке с горы Монвайан?

— Да. Это та, что заговорила мужским голосом.

— Утром у нее опять был приступ. Она определенно утверждает, что Тома был убит.

— Ну и что?

— Не знаю, разве тебя это не интересует?

— Нет, пусть этим занимаются жандармы из Алеса. А я — в отпуске.

— О'кей, не буду настаивать. Сегодня вечером тебе готовить не придется — мы идем в ресторан.

— В какой?

— Это сюрприз.

Мишель вернулся на террасу. Какое ему дело до бессвязных речей этой девчушки? Он хотел просто спокойно позагорать.

Однако чем упорнее он гнал от себя эти мысли, чем больше времени проходило, тем занимательнее казалась ему эта история. Как получилось, что семнадцатилетняя девушка, никогда не знавшая Тома, стала рассказывать о его смерти?

В конце концов он встал с недовольным видом, понимая, что попался на удочку Жерома.

Был уже полдень, когда Мишель поставил машину у дороги, ведущей к Орлиному мосту. Поблизости не было ни души. Потрескавшаяся земля словно подрагивала под жаркими лучами солнца. Растительность была настолько чахлой и желтой, что казалось, еще немного она вспыхнет.

Оценивая путь, который ему предстояло пройти до вершины, Мишель остановился в нерешительности. Он забыл захватить с собой каскетку и флягу с водой. Тем не менее, подгоняемый любопытством, он двинулся в путь, взбираясь неторопливо и равномерно — как его учили на курсах по скалолазанию в молодости.

Через два часа он был на мосту, выдохшийся, но счастливый: несмотря на разгульную жизнь, которую вел в последние годы, у него хватило энергии и мастерства, чтобы осилить такой подъем.

Изобразив на голове нечто вроде тюрбана, чтобы уберечься от солнца, он ступил на мост. Разглядывая живописную панораму, инспектор лучше понял, что имели в виду старики из кафе Антонена. Перед ним, словно прекрасное Эльдорадо, расстилался новый мир.

Мишель приблизился к парапету и облокотился на него. Камень, оторвавшийся от моста, полетел вниз, в русло реки. Раздалось многократное эхо.

Мишель наклонился и подумал о Тома, бросающемся в пропасть. Даже трудно представить, что он сделал это намеренно. Конечно, упасть по неосторожности можно и со второго этажа Эйфелевой башни, но падение оттуда, равно как и с такого моста, не означало верную смерть.

Спускаясь к реке, Мишель спросил себя, зачем Тома понадобилось прийти на Орлиный мост. Был ли он один? И если правда, что он свел счеты с жизнью, то почему выбрал именно это место?

Он сделал несколько шагов по дороге, усыпанной камнями различной величины и покрытыми пылью. То здесь, то там виднелись островки выжженной солнцем травы.

Уставший от жары, он вернулся назад и сел в тени под мостом. Вероятно, Тома разбился где-то рядом. Мишель внимательно посмотрел на землю, сдвинув несколько камней. Ему пришла в голову любопытная мысль: а что, если ему удастся отыскать то, что в свое время не заметили жандармы?

Не испытывая особого волнения, лишь смутное чувство беспомощности, он жалел только о том, что интуиция, обычно помогавшая ему в таких ситуациях, сегодня покинула его.

На какое-то время Мишель решил здесь остановиться, чтобы проникнуться атмосферой места, попробовать понять безнадежный поступок Тома. Быть может, подумал он с иронией, дух парня поселился здесь. Но в этом месте на первый взгляд не было ничего магического и сверхъестественного.

Полностью разочарованный, он начал спускаться. Это было настоящее испытание: каждый шаг мог привести к падению. Когда же наконец Мишель добрался до машины, его ожидала другая неприятность. Находившийся под солнцем в течение нескольких часов мотор отказывался заводиться. Проклиная все на свете, в том числе и свою непредусмотрительность, обжигая руки о перегретые кузов и руль, Мишель совершил такой маневр, что машина встала по направлению к склону и тронулась с места, когда он выжал сцепление.

Умирающий от жажды и раздраженный, он остановился у деревенского кафе. В зале было пусто и царила приятная прохлада.

Антонен, поглощенный чтением газеты, поднял голову и поприветствовал его. Инспектор заказал пива и устроился за столиком, откуда он мог наблюдать за человеком, который собирался выпить свою пинту. Тот был далеко не молод, с редкими волосами и слегка сутулый. Он казался воплощением самой бедности. Внимательно изучая его жесты, одежду, взгляд, Мишель пытался определить, какой образ жизни он ведет, но тщетно.

Антонен тоже не принадлежал к числу людей, которых можно было легко раскусить.

— Ужасная жара, — заметил Мишель, обращаясь к хозяину, когда тот подошел обслужить его.

— Во всем виноват озоновый слой, — предположил Антонен, пожимая плечами.

— Кажется, он становится все тоньше.

— Так говорят сегодня, — проворчал старик, возвращаясь за стойку, — уверен, завтра будут говорить прямо противоположное!

Дав понять, что ему больше нечего добавить по данному вопросу, он принялся за чтение. Мишель не стал возражать. Он прекрасно знал, как ведут себя старые люди, живущие в глубинке. Они говорят, но между фразами делают большие паузы, как будто хотят показать, что постепенно уходят из этой жизни. Мишель тоже замолчал — тишину нарушал лишь шелест страниц, которые переворачивал Антонен, да тиканье часов на стене. Все складывалось удачно. Он никуда не спешил, и пиво было хорошее…

— Кстати, — сказал Антонен, — малышка осталась в клинике у профессора…

— Я знаю.

Хозяин кафе сложил газету.

— Загадочная история, не правда ли? Во всяком случае, я бы туда ни за какие деньги не пошел.

— Почему?

— Так ведь Орлиный мост приносит несчастье…

— Да нет же, я там был. В этом месте нет ничего сверхъестественного.

— Быть может, для вас, но… — Антонен прервал фразу и молча вытер несколько стаканов.

Мишель заказал еще порцию пива. Хозяин поставил кружку на стойку.

— Это за мой счет.

Мишель поблагодарил и облокотился на оцинкованную поверхность. Антонен налил себе лимонаду и сделал несколько глотков.

— Вообще это странно — свести счеты с жизнью на заброшенном мосту, вам не кажется? — продолжил Антонен, поставив стакан.

— Когда в жизни все надоело, место не имеет значения.

— Да, но в двадцать лет…

— Желание умереть может прийти в любом возрасте.

— Возможно, но я этому не верю.

— Почему?

— Бог мой… Я хорошо знал этого мальчишку. Он нередко приезжал сюда. Сначала на велосипеде, потом — на мотоцикле. Ему здесь нравилось, я это видел. Наверное, потому, что здесь спокойно…

— У него были с этим проблемы?

— Не знаю. Но в семьях таких богачей не все идет гладко.

— Он был с вами откровенен?

— Нет. Он ничего не рассказывал, но много курил, будто тайком.

— Он приходил один?

— Иногда — да, иногда — нет. Случалось, он появлялся в компании молодых людей, которых я не знал.

Мишель допил пиво.

— Не вижу ничего подозрительного в его самоубийстве.

— Может, вы и правы. Я же могу утверждать только то, что депрессии у парня не было. Тома слишком любил жизнь.

— Однако, судя по вашему описанию, он не был большим весельчаком.

— Чтобы любить жизнь, не обязательно прослыть весельчаком!

— Согласен. А вы рассказывали об этом жандармам тогда, много лет назад?

Антонен удивился:

— Если бы они интересовались моими показаниями…

— А что, никто не пришел вас допросить?

— Честное слово, нет.

В это время в кафе вошел посетитель. Он заказал порцию коньяка «Рикар», пачку сигарет и сел рядом с Мишелем.

Тот крутил в руках пустой стакан. Ответ Антонена означал, что допрос как таковой не был проведен, и это казалось подозрительным. Особенно если учесть, что существовали разные мнения относительно причины смерти. В подобных случаях по крайней мере допрашиваются соседи… С другой стороны, наверное, не стоит принимать всерьез россказни Антонена.

Окончательно запутавшись в этой истории, Мишель расплатился и вышел. Решение было принято: завтра он пойдет в жандармерию Алеса и попробует заполучить полицейские отчеты, составленные пятнадцать лет назад.

На закате Мишель и Жером добрались до Сова. Инспектор был очарован средневековым красавцем городом, раскинувшимся от подножия скал до реки Видурль. Постройки настолько хорошо сохранились, что казалось, из-за поворота вот-вот появится рыцарь в доспехах.

— Зная твою любовь к старинным развалинам, — пояснил Жером, когда они пошли по главной улице, — я не хотел лишать тебя удовольствия побродить здесь.

— Благодарю за заботу, зрелище действительно впечатляет.

Ресторан, в который они направлялись, располагался в верхней части города, и с его террасы можно было любоваться живописной долиной, освещенной последними лучами заходящего солнца.

Как только друзья сели за столик, к ним подошла хозяйка, крупная женщина с хрипловатым голосом.

— У нас сегодня соте из телятины под соусом из местного вина, — объявила она, поприветствовав их кивком. — Вам это подходит?

Мужчины с улыбкой согласились.

— Сейчас принесу, — сказала она, удаляясь.

— Послушай, — прошептал Мишель, — здесь что, ресторан для нерешительных?

— О да, зато он лучший в окрестностях.

Пока они ждали заказа, завязался разговор, довольно сумбурный и немного ностальгический. Этим вечером, как и всякий раз при встрече, друзья вспоминали прошедшую юность. Они говорили о Лондоне семидесятых годов, где вместе посещали злачные места, сборища молодежи и незабываемые рок-концерты, такие, например, как выступления «Роллинг стоунз» в Гайд-парке…

Их беседа была прервана появлением хозяйки, которая принесла соте.

— Скажите мне, если блюдо вам понравится! — проговорила она, ставя перед ними блюда, доверху наполненные мясом и картофелем. Но только не спрашивайте у меня рецепт, это такая же тайна, как имена моих любовников.

Не ожидая ответа, она удалилась в кухню.

— Ты, случайно, не из их числа? — пошутил Мишель.

Жером рассмеялся:

— Если только у меня не амнезия…

Блюдо было настолько вкусным, что они ели молча — хотелось насладиться им в полной мере. Покончив с мясом, Мишель удовлетворенно вздохнул и зажег сигарету.

— Честное слово, если бы мне удалось заполучить рецепт, я был бы просто счастлив!

— Ты видишь, я тебя не обманул, — сказал Жером, зажигая сигару «Давидофф».

— Надо же, — удивился Мишель, — у тебя появились средства, а я и не думал, что ты богат.

— Что ты хочешь! Я курильщик с комплексом вины. Считаю, что, перейдя на сигары, я смогу курить меньше…

Их разговор вновь прервали — молодая женщина принесла кофе. Вероятно, это была дочь хозяйки, если судить по внешнему виду. Такая же импозантная внешность и хрипотца в голосе.

Друзья не спеша принялись за кофе. Обстановка вокруг изменилась. Наступила ночь, и зажглись фонари. А несколько лампионов, расположенных над их головами, создавали праздничную атмосферу.

У фонтана собрались молодые люди. Они смеялись и разговаривали, слушая музыку в стиле рэп, которая доносилась и до Мишеля с Жеромом. Инспектор позавидовал было их беззаботности, а потом вспомнил о Тома, которому было примерно столько же лет, когда он ушел из жизни.

— Кстати, ты еще не рассказал мне о девушке.

— Я думал, тебе это не интересно…

— А я считал, ты именно ради этого разговора меня сюда пригласил.

— Действительно, я знаю кое-что об этом деле. Ее зовут Вероника Майар, и она живет в Алесе. Сегодня я встречался с ее матерью. Мы побеседовали. Судя по всему, у малышки раньше никогда не было психических отклонений. Мать Вероники заверила меня, что не знакома ни с Тома, ни с его семьей. Она выглядит совершенно несчастной.

— Что ты думаешь об этом как врач?

— Я бы сказал, малышка страдает серьезным расстройством психики. Из-за этого она не может чувствовать себя адекватно в реальной жизни, разве что воспользуется ощущениями другого человека, в данном случае Тома.

— Удивительно, что этот парень на самом деле существовал и покончил жизнь самоубийством… Но она же не знала его. Ты утверждал, девушка настаивала на убийстве?

Жером размышлял:

— Верно, она об этом говорила… Но это еще надо проверить. Не забывай, что она больна. Я даже дал ей транквилизаторы.

— Но в те времена версия самоубийства не явилась неожиданностью для семьи?

— Не думаю.

Мишель рассказал другу о поездке на мост и о разговоре с Антоненом и добавил, что собирается связаться с жандармами в Алесе.

— Ну наконец-то! — радостно воскликнул Жером. — Ты берешь дело в свои руки?

— Не торопи события. Пока я должен разведать обстановку и попытаться понять, что происходит.

— Кстати, я позвонил одной знакомой, Мюрьель Лакан. Она руководитель лаборатории парапсихологии в университете Тулузы. Я объяснил ей ситуацию, и она настолько заинтересовалась, что завтра же приедет сюда.

Мишель не мог скрыть возмущения:

— Ты несешь чушь! Уж не хочешь ли ты меня убедить, что веришь в бредни этих людей? Еще одна ясновидящая! А может, это я брежу?

— Постой! Все совсем не так. Мюрьель — доктор наук, физик, училась в Соединенных Штатах и работала консультантом в ФБР, потом вернулась во Францию. Для ясновидящей это совсем не плохо, правда? К тому же она чрезвычайно симпатичная…

— Наверное, ты и сам пытался произвести на нее впечатление?

— Да нет, мы просто давние приятели!

— Ты можешь делать все, что угодно, с этой дамочкой, — с издевкой произнес Мишель, — но я и слышать о ней ничего не желаю. Ты меня знаешь. Я ненавижу, когда кто-то сует нос в мои дела, и не желаю работать бок о бок с ясновидящей.

— Как хочешь. Но тебе придется с ней общаться, потому что я пригласил ее пожить у меня.

— Прекрасно! — воскликнул Мишель, оплачивая счет. — Врач, полицейский и ясновидящая под одной крышей! Осталось только устроить спиритический сеанс!

 

Глава 2

Ровно в четыре часа Мишель вошел в жандармерию Алеса. Он договорился о встрече с майором Вердье еще утром. Это было нелегко. Редко какой жандарм соглашался на то, чтобы полицейский, тем более из уголовного розыска и к тому же парижанин, приходил за информацией по делу пятнадцатилетней давности, считавшемуся закрытым. К счастью, тот факт, что его рекомендовал профессор Жером, в конце концов помог разрешить эту проблему.

Внутри здания царило настоящее столпотворение, как в пчелином улье: люди с озабоченным видом приходили и уходили, стоял постоянный шум из-за работавшего радио, по которому то и дело передавал сообщения дежурный патруль.

Мишелю показали, где находится кабинет Вердье. Окна этой комнаты выходили во двор, там располагалась стоянка служебных машин.

Майор был вежлив, но не более того. Он предложил Мишелю сесть и тотчас исчез для разрешения какого-то дела. Инспектор воспользовался этим, чтобы осмотреться. Он считал, что обстановка в помещении и его интерьер могут сообщить немало о владельце важных сведений. При виде столь спартанского кабинета Мишель понял, что Вердье не обладает богатой фантазией и довольно замкнут. Тут не было ни картин на стенах, ни книг на полках, только дела, аккуратно сложенные в шкафу за стеклянными дверцами.

На подоконнике стояло чахлое зеленое растение. Если бы за ним лучше ухаживали, оно, пожалуй, могло бы порадовать глаз.

Другая странность: здесь не было ни одного документа.

Мишель задался вопросом, что могли думать о нем самом посетители, когда входили в его «логово» в уголовной полиции. Глядя на беспорядок, в котором он работал, многие, очевидно, приходили к выводу, что он плохой полицейский. Но еще больше разжигать их любопытство должны были кипы книг, наваленных практически повсюду. Тут встречались и классические романы, и детективы, лежавшие вперемешку с трудами по эзотерике и парапсихологии…

Довольно долгое время Мишель размышлял о том, не стоит ли перенести все это богатство на катер, где он жил, но так и не собрался сделать это. Когда он работал, то предпочитал иметь необходимую литературу под рукой, чтобы не приходилось все время обращаться к компьютеру, чего он терпеть не мог.

Наконец Вердье вернулся. У него было квадратное лицо, короткая стрижка ежиком и типичная походка военного, для которого существовали лишь непреложные истины. Он вяло улыбнулся Мишелю и открыл шкаф, где стояли бутылки и стаканы.

— У меня только виски. Будете?

— Я бы лучше выпил воды. В это время дня алкоголь вызывает у меня головную боль.

Наполнив стаканы, Вердье сел. Мишель раскусил его с первого взгляда. Не надо было быть психологом, чтобы понять: этот человек всегда начеку.

— Чем могу быть полезен? — сухо спросил Вердье. Объяснив, чем он, собственно, занимается, Мишель поведал, что, находясь в гостях у своего друга Жерома, узнал о происшествии с Вероникой. Он не забыл упомянуть, что она произнесла имя молодого человека Тома, говоря при этом мужским голосом.

— Мне показалось любопытным, что она рассказывала о парне, который погиб пятнадцать лет назад, и я просто захотел получше в этом разобраться.

— Другими словами, — с иронией произнес Вердье, — вы хотите вновь заняться делом Тома Дюваля, основываясь на заявлениях девушки с поврежденным рассудком, и, быть может, тем самым доказать, что наши люди — дебилы по сравнению с полицейскими из уголовного розыска?

Мишель хладнокровно принял этот выпад. Он знал, что жандармы, часто страдающие комплексом неполноценности, становятся агрессивными в подобных ситуациях.

— Майор, мой план состоит совершенно в другом. В действительности я никогда не сталкивался с такими делами. Если вы откажете мне в доступе к архивам, я не буду настаивать.

Мишель понял, что этот раунд он выиграл. Впервые майор Вердье смягчился:

— Хорошо… Но дайте честное слово, что в прессу об этом деле ничего не просочится без моего разрешения.

— Обещаю.

— В таком случае вот все, чем я располагаю. — Он повернулся к шкафу, вытащил толстую папку и протянул Мишелю. — Я взял это из архивов. Здесь все, можете ознакомиться со всеми необходимыми фактами. Но никому ни слова.

— Спасибо за доверие. Я проинформирую вас, если узнаю что-нибудь новое или мне потребуется разъяснение. Кстати, а вы сами не интересуетесь случаем Вероники Майар?

— Зачем? Речь идет всего лишь о несчастном случае. К тому же нет никакого заявления, мне не на что реагировать.

— Верно, — согласился Мишель. После короткого формального разговора о необходимости использования сил полиции на данной территории мужчины расстались.

Хотя Алее был прелестнейшим городком, Мишель не стал здесь задерживаться. Как только приехал к Жерому, он налил себе кока-колы и, вооружившись материалами расследования, расположился в шезлонге у бассейна. Вот уж поистине блаженство…

На неряшливого вида картонной папке с потрепанными уголками было жирно написано наискосок: «Дело Тома Дюваля». Мишель открыл дело и почувствовал слабый запах затхлости. Пробежав взглядом несколько бесполезных страниц, он добрался до первого отчета жандармерии.

«4 августа 1983 года тело Тома Дюваля, 22 лет, было обнаружено туристами, гулявшими под Орлиным мостом около горы Монвайан. На нем были трусы и футболка. Брюки, пиджак и рубашка были разорваны на мелкие кусочки и разбросаны вокруг тела…»

Следствие постановило, что, находясь в депрессивном состоянии, юноша покончил с собой и бросился с моста.

Просматривая остальные страницы дела, Мишель обратил внимание на две фотографии. На одной был изображен труп Тома крупным планом, сфотографированный, очевидно, в морге. На другом оказался тот же труп, но на месте трагедии.

Мишель сравнил оба снимка. Что-то вызывало у него беспокойство. Каким образом у человека, который бросился с моста, могло появиться столько кровоподтеков и почему одежда разбросана вокруг тела? Если только предположить, что он успел ее снять во время падения…

Инспектор продолжил изучение других документов дела. В основном это были допросы друзей или близких родственников погибшего. Все, в том числе Элен Дюваль, мать Тома, придерживались одного мнения: он находился в депрессии.

С другой стороны, не было свидетельств того, что кто-то занимался раскиданной вокруг тела одеждой или гематомами. Вскрытие не было произведено, а отчет судебно-медицинского эксперта полностью вписывался в версию о самоубийстве.

Мишель внимательно изучил и другие фотографии Тома, собранные в конверте. Молодой человек был темноволос, строен и даже, можно сказать, красив. Поразительный факт: на каждом снимке, сделанном незадолго до смерти, он улыбался и в его открытом и светлом взгляде не было и намека на депрессию. Короче, Тома совсем не походил на меланхолика…

Мишель выбрал одну фотографию и положил в карман. Он часто поступал таким образом, считая, что устанавливает своеобразный контакт с жертвой. Он знал, что время от времени будет с ней разговаривать, рассказывать о своих сомнениях или открытиях. Мишель не считал это проявлением сентиментальности, скорее — методом работы. Имея большой опыт в подобных расследованиях, он был убежден, что раскрыть дело можно, только регулярно общаясь с жертвой, как если бы она была жива. Именно поэтому ему была необходима фотография — она помогала создать особую атмосферу…

Инспектор закрыл папку. Проанализировав все прочитанное, он почувствовал: в этом деле существует неуловимое на первый взгляд противоречие.

Каждый вечер в ожидании Жерома Мишель принимался за составление меню ужина. Эта обязанность его не тяготила. Для него заниматься хозяйством означало быть в отпуске. Единственной тенью, омрачавшей идиллию, был приезд этой Мюрьель. Замкнутый по характеру и любящий добровольное одиночество, Мишель не выносил непрошеных гостей и тех, кого ему навязывали.

Недовольство инспектора усиливало еще и то, что эта женщина была специалистом в области парапсихологии, псевдонауки, как он считал. Эта дисциплина казалась Мишелю искусственной и надуманной, имеющей мало общего с настоящей наукой. По его мнению, в этой области царили шарлатаны, пользующиеся доверчивостью людей. Кроме того, еще не существовало научного труда, раскрывающего трюки мошенников, которые заставляют вас видеть НЛО в собственном саду, оборотней в лесах и мага в каждом целителе…

Однако ему не удалось продолжить свои размышления. Дверь распахнулась, и из кухни до Мишеля донеслись голоса Жерома и его подруги. Тяжело вздохнув, он подумал, что ему ничего не остается, кроме как принять любезный вид и подавить иронию.

Появился Жером и представил молодую женщину:

— Мюрьель Лакан, бывшая близкая подруга, а теперь — просто подруга и прекрасный физик! Мишель Фабр, мой друг с незапамятных времен, самый вспыльчивый полицейский, но зато и один из самых способных.

Предубеждения Мишеля рассеялись как дым: рукопожатие Мюрьель было крепким, взгляд — ясным, улыбка — искренней; это позволяло сделать вывод, что с головой у нее все в порядке. Темноволосая, стройная, среднего роста, Мюрьель казалась несколько напряженной и настойчивой.

И хотя это был не его тип женщин, он заметил: приятельница Жерома не лишена определенного шарма. И еще: полное отсутствие косметики, никакой вычурности в одежде — ничего, что могло бы ввести окружающих в заблуждение относительно ее внешности. Мишель догадался, что для этой женщины физическая привлекательность не имеет первостепенного значения. И если он хочет узнать ее получше, стоит набраться терпения.

— Рада с вами познакомиться. Жером рассказывал о вашей давней дружбе.

— Да, мы дружим практически с самого детства.

— А как вы познакомились?

— Наши родители хорошо знали друг друга. А вы?

Она повернулась к Жерому с загадочной улыбкой:

— На факультете! Он использовал свою популярность и хотел превратить меня в одну из своих жертв. Мне удалось вырваться из его когтей, однако он не из тех людей, с которыми легко расстаются. Единственным выходом оставалась дружба…

Жером пригласил их устроиться на диванах в гостиной, а сам склонился над камином.

— Священный ритуал огня, — пояснил профессор, аккуратно собирая бумагу, веточки и поленья, чтобы разжечь камин. Когда все было готово, он присоединился к друзьям. Немного порассуждав о красоте Севенн и преимуществах жизни как в провинции, так и в Париже, Жером повернул разговор в интересующее всех русло.

— Мюрьель отыскала меня в госпитале и даже успела взглянуть на Веронику.

— Ну и что? — спросил Мишель. Женщина рассмеялась:

— Да ничего. Она спала под действием транквилизаторов. Вы ее еще не видели?

— Нет. Я навещу ее на днях, но для меня это не так срочно. Не думаю, что в нынешнем состоянии она могла бы оказать хоть какую-то помощь.

— Это правда, — согласилась Мюрьель, взглянув на Жерома, — однако я собираюсь просить профессора уменьшить дозу транквилизаторов, чтобы к Веронике хотя бы частично вернулось сознание.

— Не вижу в этом ничего предосудительного, только мне хотелось бы уберечь девушку от нового стресса.

— А в чем это проявилось?

— Бред, бессвязная речь, конвульсии и так далее.

— Как бы там ни было, — сказал Мишель, — поскольку я уже прочитал материалы следствия, то не отказался бы побеседовать с теми, кто знал Тома.

— Жером объяснил мне, о чем идет речь, в общих чертах, — произнесла Мюрьель, — но я желаю ознакомиться с делом подробнее, чтобы узнать больше о…

— О духе, который поселился в сознании Вероники!

Не обратив внимания на саркастический тон Мишеля, Мюрьель продолжила:

— Не стоит иронизировать. Это и есть самая удивительная сторона дела.

— В чем же она заключается?

— Этот юноша сообщает о том, как его убили, с помощью Вероники. В истории человечества немало случаев, когда после смерти людей духи возвращаются в мир живых, чтобы исправить несправедливость, совершенную по отношению к ним, или назвать виновных. Для призраков, например, типично посещение мест, где они страдали. Кстати, у меня в памяти еще свежа история, очень похожая на случай Вероники. Двадцать лет назад в Чикаго одну женщину убили в собственной квартире. Это была эмигрантка, она приехала из Филиппин и работала в госпитале. Полиция завела уголовное дело, но все было безуспешно. Некоторое время спустя жена одного доктора, работающего в том же госпитале, вошла в транс и начала произносить фразы на филиппинском наречии, которого никогда не знала. Дух, говоривший ее устами, утверждал, что стал жертвой убийства, и назвал имя виновного — сотрудника данного госпиталя. Полиция серьезно отнеслась к словам женщины, в которую вселился дух, и на основании уже новых данных продолжила расследование. Немного позже, производя обыск в квартире подозреваемого, о котором сообщил дух, полиция обнаружила драгоценности жертвы и арестовала убийцу.

— Прекрасно! — воскликнул Мишель, но насмешливая улыбка так и не сошла с его губ. — Теперь, всякий раз начиная расследование, я буду призывать духа жертвы и спрашивать у него имя убийцы.

— Бедняга! — перебил его Жером. — Ты просто ограниченный осел. Если бы французские полицейские имели такой же широкий кругозор, как американские, ваша работа была бы гораздо эффективнее.

— Нет, я не ограниченный осел, но если бы эти истории вызывали хоть какое-то доверие, все полицейские мира уже давным-давно были бы окружены медиумами и платили им баснословные гонорары. А все уголовные дела решались бы за спиритическим столиком.

Увидев, как Мюрьель нахмурилась, Мишель понял, что раздражает ее. Он уже собирался смягчить тон, но тут собеседница набросилась на него:

— Как вы думаете, почему я сотрудничаю с ФБР, Интерполом и другими подобными службами?

— Ну…

— Для того, чтобы посмотреть на непонятные, иногда невероятные факты под другим углом. Иначе говоря, чтобы сделать возможным появление новых гипотез. Это не имеет ничего общего с бредом, как вы полагаете. И я действую в соответствии с научной методикой, не полагаясь на волю случая. Можно оставаться рационалистом, реалистом, убежденным материалистом, как я, и верить в то, что человеческий ум еще не овладел всеми процессами, которые происходят в мире…

— Успокойся, я же тебя предупреждал, что ему совершенно чужд такой подход к делу.

— Это не совсем так, — возразил Мишель, — скажем, я просто лояльный скептик.

— Скептик — это да! — воскликнула Мюрьель, зажигая сигарету. — Но вот что касается лояльности, то в этом я не очень уверена.

Наблюдая за тем, как нервно она курит, Мишель понял, что сильно рассердил ее. Он искренне раскаивался в этом, но тут же отметил, что гнев придал Мюрьель удивительное очарование: ее зеленые глаза потемнели, губы сжались, лицо приобрело выражение упрямства и силы. Такие женщины ему нравились.

Чтобы разрядить обстановку, он обратился к Жерому:

— Не станешь же ты уверять меня в том, что как врач веришь в подобные истории?

— Конечно, нет! Что касается нашего случая, я склонен думать, что проблема скорее в сознании того, кто утверждает, будто видел и слышал умерших людей и говорил за них. Но я не стал бы проявлять категоричность во всех ситуациях. Эйнштейн, например, считал: люди, полагающие, что видели духов, не в ладах со временем…

— Знаете, — включилась в разговор Мюрьель, заметно успокоившись, — Вероника — это типичный пример присвоения мертвым субъектом живого существа. По всему миру можно найти тысячи похожих примеров. Множество людей входят в контакт с потусторонним миром. Чего стоят те, кто становится артистами, вдохновляемые другими давно ушедшими собратьями по призванию! Понимаю ваши предубеждения, но таково положение вещей — эти контакты существуют. Можно игнорировать подобные явления, но можно и интересоваться ими, не впадая в крайности, что я и делаю…

— Позвольте, но Жером мне сказал, что вы физик, доктор наук.

— Верно. Но парадокс в том, что именно по этой причине я и выбрала такую специализацию. Многие паранормальные явления, которые мне пришлось изучать, далеко выходили за пределы нашего понимания, и я предпочла попробовать вникнуть в их суть, вместо того чтобы посвятить себя традиционной, но довольно скучной карьере физика.

— Это произошло в Соединенных Штатах?

— Да, поскольку лаборатории там лучше оснащены, а ученые более гибко подходят к данной проблеме, чем во Франции.

— В таком случае почему же вы вернулись? — не без ехидства спросил Мишель.

— Потому что за несколько лет работы в Штатах мне безумно надоели гамбургеры. К тому же меня пригласили в Тулузу, где создавалась новая лаборатория. К слову сказать, то, чем я занимаюсь теперь, никоим образом не противоречит классической науке, которой обучали меня профессора университета. Наоборот, я не перестаю убеждаться, как писал Виктор Гюго, что сверхъестественное есть не что иное, как еще не объясненное, но вполне естественное явление…

— То есть мне просто не хватает веры… — заключил Мишель.

— Это не важно, — включился в разговор Жером, — вы здесь не для того, чтобы спорить. Проводите исследования, как считаете нужным. И быть может, однажды ваши позиции сблизятся.

Мишель встал.

— Хорошо. Только у меня не было времени хоть что-нибудь приготовить.

— На этот счет я могу не волноваться, — откликнулась Мюрьель, — Жером сказал мне, что у вас настоящий талант повара. А я пока пойду в свою комнату.

Жером проводил ее до дверей. Войдя в кухню, Мишель был вынужден признать: несмотря на то что он не понимал мотивов поведения этой женщины, она была ему симпатична.

На следующий день, ближе к вечеру, Мишель отправился в Кальвиак для встречи с Элен Дюваль, матерью Тома. Она согласилась его принять по настоянию Жерома, который предварительно позвонил ей по телефону.

Ведя машину по узкой извилистой дороге, инспектор думал о вчерашнем ужине, который продлился до поздней ночи. Его первые впечатления о Мюрьель подтвердились: она была умна, образованна и независима в суждениях. К тому же при ближайшем рассмотрении она показалась ему более хорошенькой, чем в первый раз. Быть может, потому, что, когда она вышла из комнаты, на ней были не джинсы, а короткое, сильно облетающее черное платье. Теперь Мишель заметил, что у Мюрьель красивые ноги и округлые формы. За столом они практически не говорили о Веронике, и прежде чем пойти спать, он отдал ей «Дело» Дюваля.

Утром Мишель очень удивился, когда нашел в кухне записку: «Весьма любопытно. Тем не менее я хотела бы обсудить с вами отдельные детали, которые меня удивляют. Желаю хорошего дня». Это доказывало, что Мюрьель не только привлекательна, но и рассудительна.

Первые капли дождя застучали по лобовому стеклу автомобиля, когда Мишель выехал на аллею, ведущую к дому Дювалей.

Миновав лес, инспектор обнаружил небольшую усадьбу XVIII века, которая стояла посреди огромного парка, расположенного на покатом склоне. В целом ансамбль был гармоничен и удобен для проживания. На мгновение он остановил машину, чтобы лучше рассмотреть здание, построенное в строгом классическом стиле: ни вычурных украшений, ни замысловатых линий. «Действительно, — подумал Мишель, вспоминая о современных архитектурных убожествах, будь то „Гранд-опера“ на площади Бастилии или Национальная библиотека, которые начинают разрушаться через десять лет после окончания строительства, — шедевры классической архитектуры — это лучшее, что создало человечество».

Он проехал вперед и очутился на посыпанной гравием аллее, которая заканчивалась у парадной лестницы. Там и ждала его Элен Дюваль.

Ей было около шестидесяти, и на ее лице явно проступало выражение пресыщенности, типичное для некоторых богатых людей. Судя по манере одеваться — на женщине было очень узкое платье из серого хлопка, доходившее до середины икр, — она любила демонстрировать свойственную ей элегантность. Это впечатление усиливалось, так как Элен не пользовалась косметикой и не носила никаких украшений.

После традиционного приветствия мадам Дюваль проводила Мишеля в библиотеку-гостиную, застекленные двери которой выходили в тенистый парк. Она предложила инспектору присесть на один из узких диванов с прямой спинкой, между которыми стоял низенький столик со стаканами и напитками, а сама села напротив.

Мишель изучал свою собеседницу, пока она наливала ему виски. Несмотря на возраст, мадам Дюваль все еще была красива — таким женщинам и годы нипочем. Ее руки слегка дрожали, Мишель предположил, что это от волнения.

Встретившись с ней взглядом, он подумал, что не стоит торопить события, если хочет что-то узнать от нее.

— Не скрою, я согласилась вас принять вопреки своему желанию и только потому, что Жером попросил меня сделать это. Мне чрезвычайно тяжело вспоминать о Тома. Кроме того, я не понимаю, что вы ищете. Мне кажется, в свое время в расследовании ничего не было. А что вы думаете по этому поводу?

— Честно говоря, меня встревожили некоторые странные факты и совпадения. Поэтому прошу вас не обижаться, если вам что-то не понравится в моем рассказе, настолько это необычно и, пожалуй, сверхъестественно.

Она обратила на него удивленный взгляд:

— Продолжайте, вы меня очень заинтриговали.

— Несколько дней назад молодая девушка по имени Вероника Майар потеряла сознание в том же месте, где разбился ваш сын. С этого времени она говорит мужским голосом от имени духа, который утверждает, что он и есть Тома.

— Это безумие!

— Более того, он уверяет, что не кончал жизнь самоубийством, а умер насильственной смертью.

Элен Дюваль нервно засмеялась, но тут же взяла себя в руки и добавила ледяным голосом:

— Неужели полиция верит всем этим глупостям?

— Понимаю ваше удивление. Но этот инцидент стал косвенной причиной, побудившей меня заинтересоваться этим делом. Я изучил материалы расследования в жандармерии…

— Неужели вам разрешили их посмотреть?

— В этом нет ничего необычного, различные службы полиции всегда взаимодействуют.

— Ах вот как!

— Я изучил отчеты, просмотрел фотографии того времени и был удивлен некоторыми несовпадающими деталями. Например, я не понимаю, каким образом ваш сын, бросившись с моста, при падении на землю оказался в одних трусах и майке. Почему остальная одежда была разбросана вокруг него в полном беспорядке? И почему при таких обстоятельствах не произвели вскрытия?

Элен с отрешенным взглядом сделала глоток виски. Внезапно она расслабилась, ее руки перестали дрожать. Мишель подумал, что она выпила больше, чем следовало.

— А вы спросите это у жандармерии, — усмехнулась она.

— Обязательно спрошу. Но неужели вас это не шокировало?

— В момент трагедии у меня было полно других дел, чтобы еще интересоваться следствием. Это было огромное горе, понимаете, инспектор? Кстати, мой муж так и не смог этого пережить. Он скончался через несколько месяцев.

Мишель медленно потягивал виски и одновременно изучал комнату, он часто так делал во время допросов. С одной стороны, этот прием позволял ему застать собеседника врасплох, с другой — давал возможность лучше прочувствовать атмосферу. Вокруг высились этажерки, заставленные книгами, стены были облицованы деревянными панелями, поблескивал паркет. Все это придавало комнате уют и напомнило ему обстановку английского клуба.

Внимание Мишеля привлекли фотографии молодого человека, похожего на Тома. Тем не менее это был не он.

— Это Пьер, мой младший сын, — пояснила Элен Дюваль.

— А у вас нет фотографий Тома?

— Я не могу на них смотреть. Это слишком тяжело.

— Понимаю, — согласился Мишель, зажигая сигарету. — Расскажите, каким был ваш сын.

Элен отвела взгляд и стала крутить стакан в руках.

— Это был чудесный ребенок, безупречный, веселый, всегда готовый рассмеяться. К тому же он хорошо учился.

— У него было много друзей?

— Кто-то был, но я их плохо знала.

— А была ли у него подружка?

— Нет!

По тому, как Элен ответила, Мишель понял, что она лжет, но пока не стал акцентировать на этом внимание.

— Однако есть кое-что, что я не могу понять. Вы говорите, Тома был жизнерадостный, и в то же время он решил расстаться с жизнью. Признайте, это не совпадает с показаниями свидетелей, которые утверждали, что он находился в депрессии. Как если бы это была официальная версия…

— Предполагаю, что он вел свою игру. Некоторые считают смех маской отчаяния.

— Вы правы, но не обижайтесь, если я скажу, что меня такое объяснение не совсем убеждает.

— Знаете, мне все равно, — ответила Элен Дюваль, глядя ему прямо в глаза. — Мой сын умер, давайте оставим его в покое.

— Проблема в том, мадам, что ему, кажется, хочется совсем другого.

— Прошу вас, не начинайте снова рассказывать о привидениях…

— Да я верю в них не больше вашего! К тому же меня интересует совсем иное.

— Что же тогда?

— Правда, мадам.

Мадам Дюваль встала и нахмурилась, всем своим видом показывая, что аудиенция закончена. Но Мишель невозмутимо продолжал пить виски.

— Прошу вас, мадам, сядьте. Я совершенно невосприимчив к театральным эффектам. Мне осталось задать вам всего несколько вопросов, а потом я вас покину.

Растерявшись, она вновь села, и Мишель хладнокровно продолжил:

— Вы знали Веронику Майар или ее семью?

— Нет.

— Согласились бы вы проведать эту девушку в госпитале? Она находится под наблюдением профессора Жерома.

— Но для чего?

— Чтобы услышать ее новый голос. Быть может, она говорит голосом вашего сына…

Мишель смотрел на нее не отрываясь. Элен отвела взгляд и изо всех сил сжала стакан. Казалось, она либо разрыдается, либо даст волю гневу. Но ей удалось подавить свои чувства.

— Я не желаю участвовать в этом эксперименте и не верю в возрождение мертвых.

Отдавая себе отчет в том, что Элен на грани срыва, Мишель понял бесполезность дальнейших расспросов. Он допил виски и поднялся.

— Извините, что потревожил вас. Вы правы — нет смысла ворошить прошлое.

Ни крупицы правды в его словах не было, так, всего лишь одна из проверенных уловок. Если ему удастся успокоить Элен сейчас, то позже это позволит ему преодолеть ее сопротивление.

Мадам Дюваль проводила его до двери и остановилась, сложив руки на груди. Очевидно, так она хотела показать, что не желает прощаться с ним.

— Спасибо за прием, — произнес Мишель.

Она вздохнула с облегчением и вновь стала высокомерной.

— Помните, я согласилась вас принять только из-за дружбы с Жеромом. Надеюсь, больше мы не увидимся.

— Как знать… — ответил Мишель.

Он пошел к машине, завел двигатель и поехал по аллее. Мельком взглянув в зеркало заднего вида, он заметил пожилого человека, появившегося неизвестно откуда; тот быстро направился к Элен и вошел в дом вместе с ней.

Это усилило подозрение Мишеля, что мадам Дюваль не сказала ему всей правды.

 

Глава 3

В это время Мюрьель находилась в госпитале рядом с Вероникой. Она приехала утром на собственной машине со всеми необходимыми приборами.

Жером попросил ее прийти пораньше, чтобы встретиться с Ноэми, матерью Вероники, которая каждое утро приходила навестить дочь. К тому же Мюрьель должна была получить от него разрешение на проведение своих исследований.

Разговор между двумя женщинами прошел успешно, тем более что собеседница показалась Мюрьель приветливой и симпатичной. Довольно высокая, стройная, она, казалось, относилась к тем женщинам, над которыми время не властно. На лице Ноэми не было морщин, что придавало ей моложавый и притягательный вид. Только во взгляде сквозила некая усталость, но это лишь усиливало ее очарование. Такие женщины обычно имеют бешеный успех у мужчин, которые думают, что могут показать себя перед ними с наилучшей стороны. В целом Мюрьель сочла, что мать Вероники — ее полная противоположность. Ноэми совершенно не возражала против исследований, которые собиралась проводить Мюрьель. Она лишь слегка вздрогнула, когда последняя попросила ее не приходить ни на рассвете, ни в сумерках — во время наиболее вероятного появления духов.

— Если это произойдет, — объяснила она, — мне лучше быть одной, чтобы ваше биополе не исказило результаты.

Ноэми согласилась, но пожелала быть в курсе всего, о чем будет говорить Вероника. Мюрьель, воспользовавшись предлогом, расспросила ее о дочери. Была ли девочка предрасположена к спиритизму? Случалось ли с ней что-либо подобное прежде? Часто ли у нее был отсутствующий вид? И каждый раз Ноэми давала отрицательный ответ. Ее дочь была уравновешенной, слегка впечатлительной, обладающей хорошей интуицией. Ни один факт не указывал на то, что в нее вообще мог вселиться дух умершего.

После ухода Ноэми Мюрьель установила всю свою аппаратуру для обследования: устройство для записи голоса, камеру на штативах, снабженную сверхчувствительной пленкой, чтобы заснять все поведенческие реакции Вероники во время кризиса. Затем, подключив электроды энцефалографа, она подробно рассказала Жерому о своей методике.

— Необходимо понаблюдать за пациенткой и узнать, существует ли определенная периодичность проявления симптомов кризиса. Затем следует попытаться декодировать речь, определенные выражения, факты, упомянутые духом, и сопоставить результаты с реальными событиями, которые имели место в жизни умершего. На втором этапе надо предпринять попытку войти в подсознание пациента, чтобы установить контакт с «пришельцем».

Когда она все объяснила, Жером скептически поморщился:

— Понимаю ход твоих рассуждений, но ты рискуешь потерять много времени. Интервалы между приступами довольно большие, а сами приступы быстротечны. Боюсь, как бы тебе не пришлось слишком долго ждать твоего духа…

— Я буду ждать столько, сколько потребуется, — ответила Мюрьель. — Мне не привыкать.

Действительно, на протяжении своей карьеры ей не раз приходилось подолгу оставаться в ожидании. Можно сказать, что это была характерная особенность ее профессии, так что терпение стало ее постоянным спутником.

Мюрьель посмотрела на часы. Было около пяти вечера, и ничего не происходило. Она прошлась по палате, чтобы размять ноги, и остановилась около окна, которое выходило во двор клиники. Там осторожно прогуливались больные, шедшие на поправку, многие сидели на скамейках и разговаривали. Это было и грустно, и в то же время — обнадеживающе.

Эта картина унесла Мюрьель в прошлое, когда, будучи ребенком, она, совершенно беспомощная, присутствовала с родителями при агонии бабушки по материнской линии. Она бессознательно наблюдала за тем, что потом назовет последней прямой линией — линией, ведущей в небытие. Вне всякого сомнения, это тягостное событие предопределило ее профессию. На самом деле она так никогда и не смирилась со смертью этой женщины, которую обожала, и поклялась сделать все возможное, чтобы вступить с ней в контакт post mortern — после смерти. Сделать же это можно было, лишь изучив «биополя исчезнувших сознаний».

Мюрьель скоро поняла, что провести такие исследования реально только при наличии солидного научного багажа. Она стала изучать физику и уехала в Соединенные Штаты, поскольку там университетское сообщество более терпимо относится к изучению паранормальных явлений, чем во Франции…

Она отвлеклась от воспоминаний. Вероника стала что-то бормотать и вертеть головой, как будто отказывалась от чего-то. Потом, не открывая глаз, девушка удивительно серьезным голосом произнесла нечто нечленораздельное.

Мюрьель включила камеру и магнитофон как раз вовремя, чтобы записать первую фразу, произнесенную Вероникой:

— Козыри — пики… Я — пас…

Внезапно девушка села в постели, а затем снова легла. Пот ручьями струился по ее телу. Стрелку энцефалографа зашкалило. По-прежнему находясь в состоянии сна, Вероника начала читать стихотворение Виктора Гюго:

— «Я завтра на заре, когда светлеют дали, отправлюсь в путь…»

Потом она снова замерла и больше не двигалась.

В напряжении Мюрьель ожидала нового приступа, и он не заставил себя ждать. Вероника затрясла головой.

— Только не мост! — истошно закричала она. — Нет! Нет! Только не мост! Только не это… — Затем девушка умолкла, и ее лицо, как и прежде, обрело спокойное выражение.

Мюрьель села у кровати. Ее сердце бешено стучало. Не каждый день приходится слышать, как грациозная девушка говорит мужским голосом. Это производило весьма странное и неприятное впечатление.

Подавив в себе страх, Мюрьель принялась рассматривать спящую Веронику. Хотя она и не была точной копией матери, но сильно на нее походила.

У Вероники были менее тяжелые веки и более крупный рот, но такая же нежная, почти прозрачная, кожа, которой обладают лишь некоторые очень юные блондинки. Мюрьель подумала, что девушка скорее всего слаба здоровьем и очень впечатлительна. Остановив взгляд на безупречном овале ее лица, обрамленного пышными волосами, Мюрьель вспомнила о картинах, на которых живописцы изображали лики ангелов. Вероятно, не случайно духи выбрали именно ее.

После беседы с Элен Мишель направился в Лазаль, в кафе Антонена.

Он умирал от жажды и, зная, что Жером и Мюрьель вернутся не скоро, совсем не хотел оставаться в огромном доме один. А о том, чтобы сидеть у бассейна под раскаленным солнцем, он и думать не мог.

Мишель сел у стойки и заказал бочкового пива. Антонен, разговаривавший с двумя рабочими, прервал беседу, чтобы обслужить его. Но вопреки привычке хозяин кафе не произнес ни слова и, обслужив инспектора, вновь присоединился к своим друзьям. Мишель не придал этому значения. В конце концов, человек мог быть не в настроении.

Отдавая должное прохладному пиву, он пил маленькими глотками, глядя прямо в глаза своему отражению в зеркале напротив.

Мишель задумался о разговоре с Элен. Им овладело чувство дискомфорта, от которого он никак не мог избавиться. Создавалось впечатление, что во время беседы главный вопрос вообще не был затронут. Иногда инспектору казалось, что мадам Дюваль колеблется и отвечает, глядя куда-то в сторону. Она держалась так, словно во время их беседы за ней наблюдали.

Но самым непостижимым в рассказе Элен было то, что она ни разу не упомянула о Тома, так называемом любимом сыне, гибель которого стала для нее настоящей трагедией. И еще Мишеля беспокоило ощущение незримого присутствия Пьера, младшего брата погибшего. Тот словно находился где-то рядом.

Прочитав в полицейском отчете посвященные ему страницы, Мишель решил поговорить с ним позднее. Размышляя о деле, которое решил распутать во что бы то ни стало, инспектор вспомнил о таинственном человеке, появившемся рядом с Элен, когда он уезжал. Кто он? Член семьи, управляющий или служащий? Почему создалось впечатление, что незнакомец хотел остаться незамеченным? Не имея ответов на эти вопросы, Мишель вернулся к Элен. Отчего у нее дрожали руки? Был ли тому причиной недостаток алкоголя или страх? А может, и то и другое? В любом случае это надо выяснить.

К великой радости Мишеля, рабочие, стоявшие у стойки, наконец покинули кафе. Но Антонен не подошел к нему, а принялся протирать стаканы. Заинтригованный, Мишель предложил ему выпить вместе. Хозяин кафе кивнул, что-то пробормотал и прошел за стойку, где налил себе лимонаду.

— Ну как дела, инспектор? Хорошо ли проводите отпуск?

— Неплохо. А вы? У вас все нормально?

Антонен залпом выпил лимонад и ничего не ответил. Очевидно, ему не хотелось разговаривать. Мишель решил разжечь его любопытство:

— Я встречался с матерью Тома.

— С Элен Дюваль?

— Вы ее знаете?

— Немного… Я встречал ее несколько раз в поселке. Но она никогда не приходит сюда. Для нее здесь, видимо, недостаточно роскошно.

— Ее тут не любят?

— Трудно сказать. Она не такая, как большинство людей, которые здесь живут. А почему она вас интересует?

— Меня интересует, с кем она живет.

Антонен повернулся к кофеварке и стал ее начищать.

— А вы ее об этом не спрашивали?

— Это, быть может, глупо, но когда она сказала мне, что ее муж умер, я подумал, что она действительно живет одна. Тем не менее, уезжая, я увидел какого-то человека, который присоединился к ней.

Антонен продолжал возиться с кофеваркой, хотя она и без того сверкала как золотая. Мишель понял, что тот избегает его взгляда. Тем не менее он продолжал с совершенно невозмутимым видом:

— Вы знаете человека, о котором я говорю?

— Нет… нет! — тут же бросил Антонен. — И я его никогда не видел. Я даже никогда о нем не слышал. — Оставив кофеварку в покое, он открыл дверь в погреб. — Я вас покину, инспектор. Мне нужно отыскать несколько бутылок. Если вы уйдете до моего возвращения, положите деньги на стойку.

И он исчез за оцинкованной дверью. Понимая, что его вежливо выставляют вон, Мишель допил пиво и покинул кафе.

Увиденное потрясло Мюрьель, но она была убеждена, что приступ повторится не скоро, поэтому решила покинуть госпиталь и пойти на мост, где дух проник в сознание девушки. Прежде чем уйти, Мюрьель договорилась с Жеромом встретиться в Лазале и вместе поужинать. На крыльце госпиталя она увидела Ноэми, которая хотела узнать, есть ли изменения в состоянии дочери. Мюрьель успокоила ее:

— Все хорошо. Она спит, но у нее был небольшой приступ и она произнесла несколько слов.

— Что она сказала? — с беспокойством спросила Ноэми.

Удивленная тревогой, которая казалась чрезмерной, Мюрьель продолжала все в том же спокойном тоне:

— Две-три фразы, не представляющие особого интереса. Но это уже кое-что. Я буду здесь завтра с самого утра. Желаю удачного вечера.

Какая мать, зная о состоянии дочери, не пожелала бы узнать, что это были за слова? Но у Мюрьель не было дочери, и вряд ли она это понимала…

Ей еще предстояло расшифровать слова Вероники: «Козыри — пики… Я — пас… Я завтра на заре, когда светлеют дали, отправлюсь в путь…»

Термин из карточной игры, отказ что-то сделать, строчка из стихотворения… Мюрьель знала: нельзя сразу пытаться установить причинную связь между каждым сообщением и придавать значение поверхностному смыслу слов. Речь могла идти о каких-то воспоминаниях, не связанных с Тома.

В то же время Мюрьель не хотела игнорировать то, что слышала. Надо было встретиться с родителями и близкими Вероники и Тома. Об этом она решила поговорить вечером с Мишелем, надеясь, что он ей поможет.

Покинув кафе Антонена, Мишель направился к дому Жерома. Поведение пожилого человека привело его в недоумение. Но самое неприятное было в том, что ему не удавалось понять причину замкнутости хозяина кафе.

Проводя расследование без официального разрешения, Мишель не мог оказывать на Антонена давление, как это было с Элен. Вот почему, натолкнувшись на стену молчания, инспектор решил пойти окольным путем. Мишель считал, что всегда можно найти подход к человеку, даже если его считают очень замкнутым.

Поскольку до возвращения Жерома и Мюрьель оставалось еще час или два, инспектор вновь погрузился в изучение досье, надеясь найти там хоть какую-то зацепку.

Когда Мюрьель вышла из машины с датчиком электроволн в руке, она невольно замерла в восхищении — ее поразила девственная красота этого места и тишина, царившая вокруг. Эта картина напомнила ей места, где она испытала подобные ощущения: Везелей, Бибракта, Стонхендж, Карнак.

Независимо от культовой принадлежности эти старинные постройки, по ее мнению, обладали сильной энергетикой, почти ощутимой физически, которая словно увлекала вас в прошлое, если вы были достаточно восприимчивы. Одни специалисты утверждали, что в подобных местах действуют теллурические силы, другие говорили о некоем духовном начале. У Мюрьель не было определенного мнения об этом феномене, она знала лишь, что на территории древних развалин часто наблюдаются более мощные, чем где бы то ни было, электромагнитные волны.

Мюрьель взбиралась на мост, обливаясь потом, тяжело дыша и недовольно сдвигая брови. Почему она заранее не поинтересовалась, насколько трудным будет подъем? Ведь она никудышная спортсменка — в Тулузе даже за хлебом ездит на машине! К тому же она терпеть не может прогулки по холмистым местам. А тут проявила такую беспечность! Впрочем, повод приезда сюда был действительно серьезным, и Мюрьель быстро подавила свою раздражительность и отбросила желание повернуть обратно.

Добравшись до небольшой плоской площадки моста, она остановилась, чтобы перевести дух и еще раз обозреть окрестности, которые расстилались перед ней. Пейзаж напоминал ей Землю Обетованную, увидеть которую дано только избранным. Без сомнений, сходство поразительное! Возбуждение Мюрьель все нарастало, она чувствовала, что это особенное место. Внезапно неведомая сила повлекла ее дальше, и она поспешила к центру моста.

Вся в напряжении, Мюрьель медленно двигалась вдоль переднего парапета, напрасно надеясь ощутить что-то особенное в том месте, где разбился Тома. Она пошла обратно — опять безуспешно, потом возобновила поиск, теперь уже с датчиком.

Когда женщина находилась на правой стороне моста, стрелка прибора словно взбесилась. Мюрьель повторила эксперимент несколько раз — результат тот же.

Положив камень в эпицентр этого «сгустка», она сделала несколько снимков. Догадки Мюрьель подтвердились, но она тем не менее решила позже спросить у Ноэми, было ли это именно то место, где «заколдовали» Веронику.

Окрыленная успехом, женщина спустилась к руслу реки и встала под мостом. Тут наверняка тоже будет сильный электромагнитный фон. Она включила прибор, но стрелка осталась неподвижной.

Мюрьель проделала опыты еще несколько раз, но безрезультатно. Это было необъяснимо.

Заинтригованная, она перебралась на другой берег реки, пролезла под парапетом, продолжая измерять датчиком интенсивность электроволн, которая заметно усилилась, когда она дошла до противоположного конца моста. В этом не было никакого смысла!

Не разрешив этой загадки, Мюрьель сделала точный эскиз моста, записала рядом результаты наблюдений, отметив точки, которые зафиксировала на мосту, при помощи нескольких камешков, и вернулась к машине в наилучшем расположении духа.

Для Мюрьель это был удачный день: Вероника заговорила, мост — тоже, только по-своему.

Чтобы узнать больше, надо вернуться сюда в ближайшее время, но уже ночью, прихватив с собой самое совершенное оборудование. Тогда она сможет сфотографировать энергетические «отпечатки» духов, появляющихся тут.

Теперь Мюрьель была уверена в том, что события, произошедшие четвертого августа 1983 года, развивались не в такой последовательности, как было указано в полицейских отчетах.

В то же время в Лазале Мишель внимательно читал дело Тома Дюваля. И хотя не нашел там ничего принципиально нового, он сделал шаг вперед, сумев свести воедино те сведения, которыми располагал.

С одной стороны — семья Дюваль, семья жертвы: Элен, Бернар — муж этой дамы, умерший вскоре после трагедии, и Пьер, младший сын. С другой стороны — Вероника и ее мать Ноэми.

Судя по всему, семьи не знали друг друга. Тем не менее в Веронику вселился так называемый дух, который сообщал об убийстве Тома, тогда как по официальной версии это было самоубийство.

Мишель сконцентрировался на фактах, забыв на время о необычном характере дела. В свое время жандармы пришли к выводу о самоубийстве, других версий никто не выдвигал. Однако теперь, пятнадцать лет спустя, в этом заключении можно было усомниться. Достаточно оказалось взглянуть на фотографии тела Тома с разбросанной вокруг одеждой, и прислушаться к vox populi — народной молве, говорящей устами Антонена.

Другой интересный факт: создавалось впечатление, что Тома как будто никогда и не существовал в жизни Элен, его матери, чего нельзя было сказать о его младшем брате Пьере.

Быть может, такие рассуждения и не принесли Мишелю никаких ответов, зато позволили сформулировать несколько вопросов, на которые надо было срочно ответить: если не считать «псевдодуха», существовала ли какая-нибудь связь между двумя семьями? Если да, то какого рода и как она возникла?

Устав перечитывать документы, Мишель решил освежиться в бассейне и надел плавки.

С серьезностью ленивых людей он задумал переплыть бассейн несколько раз. Если ему это удастся, он хоть на какое-то время перестанет казнить себя за огромное количество выкуренных сигарет, любовь вкусно поесть и полное отсутствие интереса к спорту. Так он докажет себе, что, несмотря на многочисленные статьи в глянцевых журналах о здоровом образе жизни, можно оставаться в хорошей форме, наслаждаясь всеми земными радостями, которых, как он считал, не так уж много.

Мишель как раз начал новый заплыв, когда появилась Мюрьель. Хотя это было нелепо, он смутился, но все-таки подплыл к бортику.

— Не останавливайтесь! — крикнула ему Мюрьель. — Я вас догоню.

Переодевшись в купальник, она вернулась и прыгнула в бассейн. Довольно долго они плыли рядом молча, потом Мишель остановился.

— Вы быстро выдохлись, инспектор! — поддразнила его Мюрьель, продолжая плыть.

Мишель подождал, с восхищением наблюдая за ее безупречным кролем.

— Браво! — воскликнул он, когда женщина присоединилась к нему. — Я не знал, что вы так хорошо плаваете.

— Вы еще многого обо мне не знаете, — ответила она.

— Не буду скрывать, мне бы очень хотелось узнать больше.

— Пойдемте, — предложила Мюрьель, бросив на него насмешливый взгляд, — и не ведите себя как назойливый зазывала в клубе…

Задетый за живое, Мишель пошел на террасу и насухо вытерся полотенцем.

— Ну, как прошел день?

— Неплохо! Вероника заговорила, и я сделала кое-какие открытия на Орлином мосту. А вы?

— Ничего особенного. Я встречался с матерью Тома, она приняла меня чрезвычайно сдержанно, и я почти ничего не узнал.

— Поговорим об этом? — спросила Мюрьель, выходя из бассейна.

Она не стала дожидаться ответа и направилась в дом.

Немного позже Мишель тоже пошел переодеться, раздумывая над словами Мюрьель. Судя по всему, она не любила флиртовать и с насмешкой принимала ухаживания поклонников. Как только инспектор подумал об этом, то сразу понял, что она ему небезразлична…

Они встретились на кухне. Мишель уже давно был там и обдумывал меню ужина.

— Извечная проблема! — воскликнула Мюрьель. — И, честно говоря, не самая волнующая.

— У меня она возникает только во время отпуска. А вообще я ем все подряд, я не гурман.

— Так рассуждают только те, кто живет один. А когда у вас есть ребенок, нужно думать еще и о нем.

— Вы это про себя?

— Да, у меня есть сын Эндрю.

— И сколько ему лет?

— Семь.

— Он остался с отцом?

— Нет… Мы разошлись. Он живет в Калифорнии, и я его больше не вижу.

Тень страдания промелькнула на ее лице, и Мишель не стал задавать лишних вопросов. Изучив содержимое кухонных шкафов, он громко спросил, что Мюрьель хотела бы съесть на ужин.

— Ну что же, будем готовить из того, что есть, — подытожил он. — Яйца, сало, сладкий картофель… Все необходимое, чтобы приготовить омлет по-крестьянски, не так ли?

Он надел фартук.

— Идеальный мужчина, — улыбнулась Мюрьель. Чувствуя, что выглядит немного нелепо в этом наряде, Мишель захотел взять реванш:

— А вы, я думаю, феминистка?

— Нет, но мне нравится, что вы решили заняться ужином. В мире слишком много мужчин, считающих домашние дела уделом домохозяек.

— Понятно, но один я не справлюсь.

Мюрьель разлила по бокалам вино и помогла Мишелю подготовить продукты.

— Так в чем же состоит ваше открытие? — поинтересовался он.

— Боюсь, вы не воспринимаете меня всерьез.

— Начинайте, а там будет видно!

— Я обнаружила необычную ауру в том месте, куда упал Тома.

Мишель посмотрел на нее с некоторой долей недоверия:

— Что это за бред?

— Так вы будете меня слушать или нет?

— Конечно, я просто пошутил, извините.

— Это совсем не смешно… Представьте себе, что все человеческие существа выделяют то или иное количество энергии, которую можно измерить и зарегистрировать. Это называется эффект Кирлиана, по имени его открывателя.

— А кто это?

— Инженер-электрик. В 1939 году его пригласили в одну лабораторию на Кавказе, чтобы починить аппарат для проведения электротерапии. Случайно он коснулся рукой электрода и получил удар тока, но искра, которая при этом образовалась, привлекла его внимание. Он решил продолжить эксперимент, устанавливая фотопленку между своей рукой и искрой. В конце концов он увидел что вокруг его рук образовалось нечто вроде светящегося ореола. Кирлиан повторил опыт несколько раз, используя различные предметы, но это ни к чему не привело. Потом он решил сконструировать машину, которая могла бы создавать высокочастотные электрические поля, чтобы между электродами за одну секунду проходило до двухсот тысяч искр. Позже подобный опыт повторялся многократно, и теперь немало лабораторий занимаются изучением этого вопроса.

— Неужели ученые интересуются аурой? А я думал, это изобретение ясновидящих…

— Ученые так боялись показаться некомпетентными, что поспешили научно обосновать это открытие, они ввели собственную терминологию. Для них аура — это скопление элементарных частиц, вроде плазмы, состоящей из ионов.

— Признаюсь, я мало что в этом понимаю! Но продолжайте, я слушаю вас с таким же удовольствием, как если бы вы говорили на иностранном языке.

— В таком случае я объясню подробнее. Плазма — это газ, ионизированный до такой степени, что все электроны покинули ядра атомов. Подобный процесс происходит, например, при термоядерной реакции, когда температура приближается к тремстам миллионам градусам. Но пока нет никаких доказательств в пользу того, что такие процессы могут происходить при температуре человеческого тела. Но отчего же нет? Исследования продолжаются…

— Очень увлекательно… А каким образом это связано с вашей экскурсией на мост?

— Я предположила, что место, где нашли тело Тома, должно было сохранить некий сгусток энергии, исходившей от его тела, и проверила эту теорию. Представьте, я действительно обнаружила там мощный источник излучения! Позже обязательно сделаю несколько снимков, при определенных условиях, конечно. Надеюсь зафиксировать эффект Кирлиана.

— А если этого не произойдет?

— Я лучше пойму, как дух Тома вселился в сознание Вероники, и смогу доказать, что юноша упал не там, где было указано.

Мишель прекратил взбивать яйца и внимательно посмотрел на нее.

— Да, — продолжала Мюрьель. — Если мне удастся провести этот эксперимент, у меня будет доказательство, что Тома упал не туда, где тело было сфотографировано жандармами.

— Вы хотите сказать, что фотографии подделаны? Но с какой целью?

— А вот до этого, инспектор, предстоит докопаться вам.

Мишель хотел задать ей еще пару вопросов, но тут появился Жером.

— А здесь вкусно пахнет! — воскликнул он, входя в кухню. — Что у нас сегодня на ужин?

— Омлет по-крестьянски по рецепту моей бабушки, — ответил Мишель.

— То есть по рецепту мсье Коффа?

— Тебе правда надо знать все подробности?

Жером налил себе вина и выпил его залпом.

— Почему бы и нет? Во всяком случае, это будет гораздо интереснее того, что я выслушал за сегодняшний день.

— Рецепт прост. Ты взбиваешь яйца, режешь кубиками картофель и обжариваешь его. Одновременно на другой сковороде пассеруешь ломтики сала, стараясь не пережарить, иначе они получатся очень жесткими. Когда все приготовится, кладешь все это на одну сковороду, перемешиваешь, заливаешь смесью из взбитых яиц с молоком, тертым сыром и петрушкой. Но — осторожно! Это очень ответственный момент. Когда заливаешь смесью поджаренный картофель и ломтики сала, нужно на несколько секунд увеличить огонь до максимума, чтобы омлет схватился, затем уменьшить пламя, аккуратно подцепить края и завернуть их к центру, чтобы блюдо получилось очень нежное, но все-таки прожаренное.

Жером даже присвистнул от восхищения:

— Снимаю шляпу. Ты выбрал не ту профессию.

— Этот мужчина — настоящая находка для семьи, — добавила Мюрьель.

— Согласен! — кивнул Мишель. — А теперь накрывайте на стол.

— Как бы там ни было, — сказал Жером, — это мне нравится: приходить домой после работы, садиться и вытягивать ноги под столом.

— Но это вряд ли понравится твоим знакомым женщинам, — возразила Мюрьель. — Я уж точно не знаю ни одной, которая бы согласилась иметь такого мужа!

— Очко в твою пользу! — признал Жером, удаляясь. — Пойду приму душ, как говорят в высшем обществе, а потом займусь вином…

Обстановка за ужином была удивительно непринужденной. Бесконечные разговоры, веселые шутки, вино — все это привело к тому, что друзья разоткровенничались. Личные ошибки и неудачи не принимались всерьез, каждый немного узнавал себя в другом, и это было не случайно. Все трое принадлежали к поколению, представители которого организовывали студенческие выступления в мае 1968 года в Париже, все они прошли через одни и те же трудности, участвовали в одних и тех же событиях, бунтовали по одним и тем же причинам. И хотя они не признавались в этом даже себе, они были счастливы, что оказались тут, связанные таинственным делом, которое представлялось им уникальным.

Чуть позже, когда после вкусного ужина друзья удобно расположились на диванах у огня, в дверь постучали.

Жером немедленно поднялся — ведь это мог быть срочный вызов!

Тем не менее, когда он открыл, на крыльце оказалось пусто. Он посмотрел в темноту и, ничего не увидев, захлопнул дверь.

— Там никого нет! Возможно, нам всем почудился этот стук, — предположил Жером и растянулся на диване.

— Вероятно, это дух Тома! — пошутил Мишель.

Его реплика заставила их вновь вернуться к необычному делу. Мюрьель рассказала об опытах, проделанных на Орлином мосту, затем повторила слова, произнесенные Вероникой. Довольно долго они пытались найти в них хоть какой-нибудь смысл. Безуспешно. Даже если бы сам Виктор Гюго был приверженцем спиритизма, ему вряд ли удалось объяснить значение загадочных фраз девушки. Тем не менее здесь явно прослеживалась тесная связь с делом Тома, и это еще больше заинтриговывало всех троих.

Возвращаясь к вещам более конкретным, Мишель начал расспрашивать Жерома о его отношениях с семьей Дюваль.

— Честное слово, — воскликнул последний, — я их практически не посещал после смерти Бернара, мужа Элен! Мы познакомились, когда его банк финансировал покупку этого дома. Встречались несколько раз, но не более того. У них всегда было много денег, и они предпочитали держаться особняком, что типично для обеспеченных протестантов. В их глазах моей единственной заслугой было то, что я врач.

— Ты был знаком с Тома?

— Конечно. И с ним, и с его братом Пьером. Но ты знаешь, как это бывает… Когда я ужинал в Кальвиаке, мы говорили друг другу только «здравствуйте» и «до свидания». У них был свой круг общения, поэтому они никогда не ужинали с нами.

— Тебе не приходилось их лечить?

— Нет! Я же нейропсихиатр. Их домашним доктором был Полен.

— Он из местных?

— Да, но теперь, я думаю, он на пенсии. Живет довольно далеко, около Сен-Жан-дю-Гара.

— Ты хорошо его знал?

— Я часто встречал его у Дювалей. Он был одним из их близких друзей.

Мюрьель сменила тему разговора:

— Что за парень был этот Тома?

Жером, казалось, смутился, услышав ее вопрос.

— Я не знаю… как все в его возрасте. Скорее приятный, вежливый и внешне счастливый.

— А тебя не удивило, что он решил покончить с собой?

— Разумеется, удивило. Но ты ведь знаешь, как это происходит. Сначала ты удивляешься, потом идешь на похороны, а затем все забывается.

— А что ты думаешь об Элен?

— Она, безусловно, красивая женщина, но чрезвычайно холодная и отрешенная… У меня не сохранилось ни одного сколько-нибудь теплого личного воспоминания о ней.

— Она казалась тебе счастливой?

— Да, пожалуй. Счастливой, насколько это возможно в ее мире, где каждый жест, каждое слово должны соответствовать принятым нормам. Возможно, о ее истинных чувствах знал только муж… Впрочем, думаю, их отношения были полностью обусловлены нормами общества, в котором они вращались. Ты знаешь, в этих семьях старинного протестантского рода ничто интимное никогда не проявляется на публике. А то, что проявляется, — напускное…

— Это любопытно, — отметила Мюрьель, — такое же чувство я ощутила, общаясь с Ноэми, матерью Вероники. Она всегда говорит очень сдержанно. Ни одного лишнего слова. Сегодня мы встретились на выходе из клиники. Она хотела знать, какие слова произнесла ее дочь, но я предпочла уклониться от ответа.

— Почему? — поинтересовался Мишель.

— Это нелегко объяснить. Интуиция шепнула мне, что я должна промолчать. Дело в том, что она показалась мне слишком взволнованной, непохожей на ту женщину, которую я встречала раньше.

— Вы заметили, что ее поведение изменилось?

— Что-то в этом роде. Как будто она частично потеряла над собой контроль и ей обязательно надо было вытянуть у меня информацию.

— Одно меня удивляет: вы встречаетесь только с ней. А что, у Вероники нет отца?

— Хороший вопрос, но я об этом ничего не знаю! — призналась Мюрьель.

— Это не важно. Я узнаю об этом завтра, когда нанесу ей визит, — сообщил Мишель, начиная позевывать. — А теперь я пошел бы спать.

Он встал, но в этот момент во входную дверь вновь постучали. Инспектор сделал знак друзьям, а сам на цыпочках осторожно подобрался к двери. На этот раз о случайности не могло быть и речи.

Убежденный в том, что поймает шутника, Мишель резко распахнул дверь. Никого. Тем не менее он отчетливо слышал, как через заросли, окружавшие дом, кто-то быстро убегал.

Вернувшись в гостиную, он предпочел ничего не говорить Жерому и Мюрьель, которые вопросительно смотрели на него.

— Очевидно, ставни были плохо закрыты, вот створка и стукнула, — предположил он.

Кажется, это их убедило. Тем лучше! Не было необходимости что-то доказывать им. Но отныне нужно быть осторожнее. Его импровизированное расследование явно начало кого-то раздражать.

 

Глава 4

На следующий день Мишель встал поздно и с сильной головной болью, к которой уже почти привык. Он плохо спал: размышления о необычном деле не позволяли ему расслабиться. А последняя ночь оказалась просто мучительной, полной сюрреалистических идей, мыслей и образов. Это доказывало, что мозг перегружен информацией. Теперь Мишель понимал, что захотел вести расследование не от скуки. Он почувствовал нечто подозрительное в этом деле. Но что?

Инспектор принял душ, проглотил две таблетки аспирина и выкурил на балконе сигарету. Капли росы искрились в лучах яркого солнца. Легкий освежающий ветерок, принесший с собой запах герани, давал надежду на то, что жара не будет такой сильной, как в предыдущие дни. Мишель глубоко вздохнул и стал спускаться.

В гостиной он увидел Мюрьель, которая сидела на диване и изучала дело Тома. На ней были шорты и белая майка, прекрасно облегающая ее округлые формы. Мокрые волосы, зачесанные назад, придавали ее лицу особый шарм. Мюрьель подняла голову и посмотрела на него.

— Глядя на вас, не скажешь, что вино пошло вам на пользу, — со смехом заметила она.

— Не знаю, виновато ли вино, однако я действительно не в лучшей форме.

— В таком случае сейчас не стоит утомлять вас вопросами?

— Нет-нет! Я только выпью кофе.

После того как он вернулся из кухни с чашкой в руках, сел рядом с Мюрьель и зажег сигарету, состояние его явно улучшилось.

— Ну что?

Просмотрев фотографии жертвы, она сразу же выразила удивление по поводу кровоподтеков и одежды, разбросанной вокруг тела.

— Да, это довольно странно, — признал Мишель, зевая, — но это всего лишь позволяет предположить, что речь идет об убийстве, а не о самоубийстве…

— Согласна. Особенно если внимательнее посмотреть на одежду и на порядок ее расположения относительно тела.

— Что вы хотите этим сказать? — заинтересовался Мишель, чувствуя, что допустил оплошность.

— Посмотрите! — сказала она, указывая на фото. — Одежда расположена строго по кругу.

— Это так. И что же?

— Мне кажется, это сделано целенаправленно, как если бы для выполнения какого-то ритуала. Еще больше меня убеждает в этом то, что тело упало не там, где его обнаружили и сфотографировали. Я говорю о продуманном сценарии, смысл которого от меня ускользает. Если нам удастся разгадать эту головоломку, мы приблизимся к правде, а значит, к виновному или виновным…

— К виновным?

— Это лишь гипотеза. Но она не кажется мне безумной, поскольку кто-то заставил Тома спрыгнуть с моста отсюда кровоподтеки, — переместил труп и in fine — в конце концов — разложил одежду вокруг тела. Что вы об этом думаете?

Мишель молчал. Чувство душевного равновесия, которое он испытывал, беседуя с этой обольстительной женщиной, постепенно превращалось в чувство какой-то неловкости. Впервые в жизни он, закоренелый холостяк, всегда отвергавший традиционные супружеские отношения, вдруг ощутил желание связать себя узами брака с той, которую смог бы полюбить…

— Извините, — спросила Мюрьель с заинтересованным видом, — быть может, вы не в состоянии поддерживать разговор?

— Нет-нет! — живо откликнулся он, пытаясь скрыть смущение. — Просто ваша гипотеза полностью все меняет.

— Почему?

— Не знаю. Сначала я даже вообразить себе этого не мог. Тем не менее, если вы правы, необходимо понять, зачем преступник все это сделал.

— Я об этом подумаю… Но меня удивляет, что вас это заинтересовало! До этого вы практически не воспринимали подобные вещи! Я была уверена, что вы никогда не будете выслушивать мою эзотерическую тарабарщину…

— Не так важны средства, если предположения имеют под собой веские основания!

— Спасибо за искренность, но, быть может, вы продвинулись дальше, действуя методом Мегрэ?

Мишель сделал вид, что не понял иронии.

— Нет, хотя я и стараюсь найти связь между Вероникой и Тома. Увы, пока мне это не удается. Они не состоят в родстве, никогда не встречались…

— Тем не менее кое-что есть, пока еще непонятное, но конкретное: девушка раз за разом упоминает об этом молодом человеке.

— У вас есть объяснение?

— Я лишь в начале пути! Все похожие дела, над которыми я работала, доказывают, что не существует прямой связи между духом и живым существом без присутствия третьего лица, называемого обычно медиумом.

— И кто это может быть, по-вашему?

— Трудно сказать. Только Вероника способна нам об этом сообщить. Если вновь заговорит…

Мишель улыбнулся:

— Это все равно что ждать Годо… Действуя как Мегрэ, я предпочитаю ворошить муравейник. Начну с матери Вероники. Кстати, вы, наверное, знаете ее адрес?

Мюрьель записала на листке бумаги: «Тупик Лила, 7, Алее».

Инспектор надел пиджак.

— Спасибо все-таки за вашу информацию, — бросил он на ходу. — Постараюсь ее учесть.

— Вы слишком любезны! — ответила Мюрьель.

Когда за ним закрылась дверь, она пробормотала, что он может идти куда подальше…

Мишель сел в машину и нервно тронулся с места. Мюрьель снова его раздражала. Она не только мешала ему, но и позволяла себе с невинным видом поучать его, выдвигая занятные гипотезы на основе исследований, которые казались ему плодом чистой фантазии.

Только чтобы не думать об этом, он включил радио и прослушал метеосводку. Температура воздуха понижалась. Собирался дождь. Это его порадовало. Он терпеть не мог работать в сильную жару, слишком расслабляющую, по его мнению, чтобы мыслить здраво.

Мишель стремительно вел машину, надеясь застать Ноэми Майар врасплох. Это был старый метод, который никогда его не подводил. Сколько раз удавалось ему добраться до истины, неожиданно появляясь у свидетелей и людей, причастных к уголовным преступлениям? Не менее десятка, наверное… Он считал, что эффект неожиданности помогает увидеть истинное лицо подозреваемого, и тогда правда, иногда неясная, изменчивая, вырывается наружу.

По прибытии в Алее инспектор поставил машину в центре города и спросил у прохожего, где находится тупик Лила. Это оказалось в нескольких сотнях метрах, на холмах. Мишель принял решение идти пешком, чтобы полюбоваться городом. От шоссе, только что обильно омытого дождем, исходила приятная прохлада.

Тупик полностью оправдывал свое название: он представлял собой узкий проход, вдоль которого располагались жилые дома. Улица была тенистой из-за густых деревьев и пахучих цветов, растущих в садах и выбивающихся на окраину дороги из-под заборов. В аллее стояла тишина: ни машин, ни прохожих. На какое-то время инспектору стало не по себе. Казалось, тупик не принадлежит городу, а является частью совсем другого мира, в который Мишель проник из Зазеркалья… Дом семьи Майар находился в глубине.

Дойдя до двери, он позвонил. Послышались шаги, дверь открылась, и Мишель увидел женщину лет сорока.

— Ноэми Майар?

— Да, это я.

После того как он представился, она отошла в сторону, дав ему пройти, и проводила до гостиной, выходившей окнами в большой сад.

— Садитесь, пожалуйста, — произнесла она приятным голосом.

Мишель украдкой наблюдал за ней. Ничто в ее поведении не выдавало ни удивления, ни недоверия.

— Извините за беспокойство, но меня очень интересуют слова вашей дочери о некоем Тома Дювале. Судя по материалам, которыми мы располагаем, он покончил жизнь самоубийством пятнадцать лет назад именно в том месте, где ваша дочь погрузилась в состояние…

— …бреда, — докончила Ноэми Майар.

— Это так. Но, говоря голосом Тома, она утверждает, что он был убит. Поскольку она, может быть, права, принято решение о дополнительном расследовании.

— Это странно. В жандармерии об этом даже не упомянули.

— Спросите у них об этом сами, — сказал Мишель, явно блефуя. Он сознавал, что майор Вердье вряд ли одобрил бы его инициативу.

— Нет-нет! Прошу вас, инспектор, я отвечу на все ваши вопросы. Но сначала вы, вероятно, захотите что-нибудь выпить?

Хотя Мишеля мучила жажда, он решил отклонить это предложение. Он ни в коем случае не хотел, чтобы Ноэми на несколько минут ускользнула от него и успела продумать линию поведения.

— Вы не могли бы поточнее рассказать, как произошла эта метаморфоза с вашей, дочерью? — спросил он.

— Охотно. Мы обе очень любим природу. В тот день мы решили прогуляться на гору Монвайан. Туда мы доехали на машине. Все складывалось превосходно. Я помню, что стояла прекрасная погода, а на дороге было мало народа. Нам было приятно прогуливаться вместе. Мы оставили машину у подножия горы, на дороге, и начали подниматься. Я забыла, о чем мы говорили, когда оказались на мосту. Вдруг, приблизительно на середине, Вероника вскрикнула «мама!», а потом опустилась на землю. Моя дочь начала произносить нечто нечленораздельное мужским голосом. Она повторяла имя Тома, утверждала, что все неправда и что он не кончал жизнь самоубийством. Это озадачило меня, но, сознаюсь, я не придала большого значения ее словам. Мне хотелось скорее позвать кого-то на помощь. Я тут же позвонила жандармам по мобильному телефону.

— А вы сами не могли довести Веронику до машины?

— Нет! Стоянка слишком далеко, у меня бы не хватило сил нести ее столько времени.

— А не произошло ли чего-то странного во время этого приступа?

— Нет, насколько я помню. Я часто возвращалась к этому в мыслях, но… Нет, ничто не привлекло моего внимания. То же самое я сказала вашим коллегам из жандармерии, которые задали подобный вопрос.

— Ваша дочь еще что-нибудь сказала до приезда полиции?

— Нет! Она, казалось, была где-то далеко-далеко… Мишель взглянул на часы в гостиной. Они показывали 10 часов 20 минут. У него на часах было 12.30.

— Не пойму, то ли мои часы спешат, то ли ваши опаздывают? — Поскольку его собеседница молча пожала плечами, он решил не настаивать на объяснении этого любопытного факта и продолжил допрос: — Ее сразу отвезли в госпиталь?

— Да, ее осмотрел доктор Моруа. Вероника опять впала в состояние бреда и повторяла то, что уже сказала на мосту.

Слушая Ноэми, Мишель разглядывал гостиную. Здесь было только все самое необходимое: диван, потертый восточный ковер, устилавший почти весь пол, часы на камине. На белых стенах не висело ни картин, ни открыток, кроме мандалы в рамке, на которой были изображены концентрические линии в голубых и фиолетовых тонах. В целом комната не производила особого впечатления.

Столь же непримечательна была и одежда собеседницы Мишеля. На Ноэми Майар был свободный черный свитер, надетый прямо на голое тело, длинная бежевая юбка, а на ногах — кожаные сандалии.

Поражали огромные голубые глаза на ее красивом лице. Их взгляд был устремлен вдаль, как у бездушных персонажей в фильмах ужасов.

— Что вы думаете относительно происшествия с вашей дочерью? — вдруг резко спросил Мишель, надеясь, что истинные чувства Ноэми вырвутся наружу.

Она слабо улыбнулась:

— Ничего особенного. Я скорее растерянна, нежели обеспокоенна.

— Почему?

— Не знаю. Никогда не бывает следствия без причины, — загадочно произнесла она.

— Что это значит?

— Трудно объяснить. Мне кажется, произошло нечто необычное. И я допускаю, что Вероника могла вступить в контакт с душой умершего, который захотел что-то сообщить живым.

Мишель выпрямился в кресле, насторожившись.

— Вы хотите сказать, что верите в подобные вещи?

На этот раз Ноэми пристально на него посмотрела.

Взгляд ее стал колючим, почти агрессивным.

— Я ничего не думаю, месье, я констатирую. Моя дочь говорит голосом другого человека, и его можно идентифицировать.

— Несомненно, но она могла что-нибудь прочитать об истории этого Тома, а потом отреагировать по-своему. Люди иногда ведут себя очень странно, но всегда объяснимо. Доктор Моруа в связи с этим говорит о некоем раздвоении личности: будто таким образом Вероника бежит от реальности.

Ноэми некоторое время молчала, пристально глядя на Мишеля, который чувствовал себя все более неуютно, затем спросила:

— А что такое реальность? Вы можете ответить? Я — нет. Что мы знаем о взаимосвязи прошлого, настоящего и будущего? Что мы знаем о жизни и многообразии миров?

— Вы интересуетесь оккультными науками?

Она пожала плечами:

— Не слишком. Я слушаю, смотрю, ощущаю, мне этого достаточно.

— А ваша дочь?

— Она живет… как и все девушки ее возраста.

— Чем она занимается?

— Учится в лицее на отделении гуманитарных наук.

— У нее есть друг?

— Вероятно… Но она мне никогда о нем не говорила.

— Вы бы это не одобрили?

— Почему? Я не держу дочь в строгости, я ей доверяю. Если ей надо что-то мне сказать, она это делает.

— Вы знаете, где она встречается с друзьями?

— Думаю, в кафе.

Мишель был в недоумении. Какой бы вопрос он ни задал, ответ всегда оказывался у нее наготове и произносила его она без малейших колебаний.

Ноэми встала и задернула занавеси, чтобы укрыться от солнца, которое залило светом всю комнату.

— Извините, мне слишком жарко. — Она снова села. — Вы действительно не хотите выпить?

— Нет, спасибо. Я не буду вас долго задерживать, осталось уточнить лишь один-два вопроса.

— Пожалуйста.

— Чем вы занимаетесь?

— Я делаю переводы.

— А ваш муж?

Ноэми заколебалась, отвела взгляд и проронила:

— Он ушел…

— То есть?

— Он нас оставил, и уже давно.

Не желая обидеть собеседницу, Мишель не стал расспрашивать ее об этом и встал. Пот лил с него ручьями, и он хотел выйти на свежий воздух.

— Быть может, мне придется увидеться с вами снова.

Она пожала ему руку и ответила почти равнодушным тоном, граничащим с иронией:

— Пожалуйста, инспектор, если я могу вам чем-то помочь…

Выйдя на улицу, Мишель стремительно сделал несколько широких шагов, желая как можно скорее влиться в оживленную атмосферу города. Дойдя до конца улочки, он обернулся: Ноэми неподвижно стояла на крыльце и смотрела в его сторону. Он вспомнил о ее последней фразе. Да этой женщине наплевать на него!

Очень быстро инспектор добрался до центра города. Войдя в первое попавшееся кафе, он заказал бочкового пива.

Сидя в кафе, Мишель почувствовал, что ощущение неловкости, возникшее во время разговора с Ноэми, постепенно исчезло. Он снова мог спокойно размышлять. Надо же, эта женщина вывела его из равновесия. А сама казалась неуязвимой, скользкой, недоступной. А он вел себя как самый заурядный полицейский. Допрос абсолютно ничего не дал, ответы Ноэми не приблизили его к истине. Он не смог ничего от нее добиться, кроме очевидных фактов и общих слов.

Инспектор вспомнил об их странном разговоре, таком же странном, как и спартанская обстановка в гостиной, часы с остановившимися стрелками, невозмутимость своей собеседницы, ее равнодушие к собственной дочери. Облокотившись о стойку бара, Мишель вновь испытал неприятное ощущение — казалось, он вернулся из другого мира.

Он допил пиво, без всякого интереса прислушиваясь к разговорам соседей, но от этого ему стало удивительно хорошо! Его окружали нормальные люди, которые говорили о нормальных вещах и умели смеяться.

Мишель вдруг понял причину своего дискомфорта — Ноэми обладала той же показной сдержанностью, что и мать Тома! Она так же вела себя и так же ловко уходила от «неудобных» вопросов. Ободренный этим выводом, Мишель решил, что продолжит размышлять в этом направлении. Возможно, у обеих дам есть и другие общие черты.

Тем временем Мюрьель находилась в Лазале у Жерома. Она не спешила в клинику Алеса. С Жеромом они условились встретиться днем, в четыре часа. Если Вероника заговорит, считала Мюрьель, то это произойдет не раньше чем в конце дня.

Пользуясь свободной минутой, она позвонила сыну Эндрю. Их разговор был не из легких. Хотя Эндрю жил у друзей, где были его сверстники, он тут же посетовал, что с ним рядом нет Мюрьель, сказал, что она постоянно куда-то уезжает. Она пообещала сыну очень скоро вернуться, но этого оказалось недостаточно, чтобы его успокоить.

— Ты всегда так говоришь, — обвинил ее мальчик, — но тебя никогда нет!

— Послушай, дорогой, я знаю, это трудно, но у меня такая работа, что мне все время надо уезжать. Понимаешь?

— Нет! У меня и так уже нет папы…

Подобных слов Мюрьель боялась больше всего. Что она могла ответить на это сыну? Такому маленькому мальчику трудно было объяснить, как она страдала из-за его отца и сколько ей пришлось вынести, чтобы его удержать.

В то же время Мюрьель знала: она не сможет до бесконечности отделываться уклончивыми ответами. Эндрю подрастал очень быстро, слишком быстро, на ее взгляд, и скоро он потребует более убедительных объяснений.

Не желая продолжать разговаривать на эту тему, она решила повременить с развязкой:

— Послушай, Эндрю, я понимаю, что тебе плохо и ты хочешь знать, что случилось. Но по телефону я не могу об этом рассказывать. Клянусь, как только вернусь, мы серьезно обо всем поговорим…

Тем не менее Эндрю настаивал, и ей пришлось несколько раз повторить свою просьбу, чтобы он наконец положил трубку.

Успокаивая сына, сама Мюрьель так разнервничалась, что, едва их разъединили, она разрыдалась. Иногда она давала волю слезам. Это был способ выплеснуть эмоции, при условии, конечно, что ее никто не видит. Мюрьель терпеть не могла, когда кто-нибудь начинал ее жалеть. Она всегда преодолевала трудности в одиночку, всего добивалась лишь собственными силами, как с восхищением говорил ее отец.

Действительно, это выражение полностью соответствовало ее характеру. Будучи дочерью рабочего, Мюрьель жила в северном предместье Парижа и знавала худшие времена. Одиночество, наркотики, преступления, насилие…

Любопытно, что она никогда не говорила об этом протестующим тоном, а вспоминала о прошлом скорее с нотками ностальгии в голосе. В противовес словам некоторых сочувствующих друзей она утверждала, что была счастлива в то время.

Для нее предместье Парижа мало отличалось от провинции. Здесь тоже была своя история, свои правила игры, и насилия было не больше, чем в деревнях.

В подавленном состоянии Мюрьель прошла на кухню и налила себе кока-колы. По привычке она быстро перебрала в мыслях события дня, прикинув, что ей удалось, а что нет. Результат был не блестящий. Конечно, ее профессиональная жизнь удалась, но это было ничто в сравнении с неудачами в личной жизни. Полная неразбериха! Лишь одному Господу известно, как она верила в счастье, когда познакомилась с Питером на стажировке в Беркли. Он был красив, умен, полон амбиций. Она готовилась начать работу в ФБР. Короче, все говорило о том, что ей предстоит пережить волнующую историю любви. К несчастью, после рождения Эндрю, через несколько месяцев после их свадьбы, Питер предстал перед ней совершенно в другом свете. Выяснилось, что он человек равнодушный, непостоянный, лживый, к тому же, по его словам, он отказывался быть «пленником семейной жизни», которую считал утомительной.

Сначала Питер говорил, что семья мешает его карьере, но вскоре стали ясны истинные причины его равнодушия. Он любил очаровывать… В силу своего воспитания, а также из любви к человеку, которым восхищалась, Мюрьель героически сносила все обиды. Сначала она пыталась сохранить брак, потом хотела защитить Эндрю. Но неизбежное все же произошло. Однажды утром она покинула дом в Сан-Франциско и переехала в Нью-Йорк, где предварительно нашла новую работу. Удивительно, но Питер не стал затевать долгого и нудного судебного разбирательства при разводе и согласился на все условия Мюрьель, даже на то, чтобы расстаться с Эндрю.

С тех пор она Питера не видела и не знала, что с ним стало. Не желая больше думать о прошлом из-за страха совсем расклеиться, упасть на диван и снова разрыдаться, она вытерла слезы, взяла «Дело» Тома и пошла изучать его, присев у бассейна.

Просматривая досье, Мюрьель поняла, что ей предстоит хорошенько потрудиться.

Прежде всего надо было под покровом ночи добраться до Орлиного моста и сделать снимки. Затем попытаться установить контакт с Вероникой, для чего необходимо создать особые условия. Наконец, следовало завязать более тесные отношения с Ноэми, Элен Дюваль и с другими членами этих семей, не мешая расследованию Мишеля.

Иначе говоря, все это требовало от нее известной доли энергии и дипломатии. Особенно в отношениях с Жеромом, ведь она хотела, чтобы он изменил медицинские предписания в связи с проведением эксперимента. Она знала его очень хорошо, а потому понимала: убедить его сделать это будет нелегко. Несмотря на широту взглядов, Жером был прежде всего врачом, убежденным в эффективности своей методики. Интерес, который он проявлял к работе Мюрьель, ограничивался жесткими рамками. Жером не терпел никакой недосказанности, неопределенности экспериментов, которые могли бы отрицательно отразиться на состоянии его пациентов.

Но самое трудное заключалось в том, чтобы убедить Мишеля в необходимости поддерживать особые отношения с семьями Вероники и Тома. А это было абсолютно необходимо, поскольку она хотела найти духовную связь между девушкой и юношей и, in fine, объяснить причину их удивительной встречи.

Все это навело ее на мысли о Мишеле. Странный тип! Он обладал именно теми чертами характера, которые так раздражали Мюрьель в мужчинах. Инспектор казался одновременно слишком самоуверенным и некомпетентным, притягательным и ироничным. Не говоря уже о том, что она не доверяла закоренелым холостякам… Он, по ее мнению, был такой же любитель вскружить голову женщинам, как и другие, готовый броситься за добычей, схватить ее, а потом выбросить, как ненужную вещь, когда она ему надоест. Но с Мюрьель у него ничего не выйдет! Она улыбнулась.

В то же время она призналась себе, что объективно находит его привлекательным и что, возможно, ему бы повезло, если бы ей был нужен мужчина в постели, но это не тот случай…

Выйдя из кафе, Мишель направился к машине. Визит к Ноэми оставил у него смутное ощущение незавершенности, странности, которую нельзя уловить, но которая раздражает.

И хотя он не сомневался в существовании психологической близости между матерью Вероники и Элен Дюваль, пока он видел в этом лишь случайное совпадение и не хотел придавать своим догадкам особого значения. Как и в предыдущих расследованиях, инспектор действовал очень осторожно. Не зря ведь он повторял молодым коллегам: впечатление — это еще не аргумент!

Прежде всего необходимо было узнать все детали этой трагедии. Тогда Мишель сможет нарисовать картину, на фоне которой разворачивались события, и изучить среду, в которой они происходили, а это позволит ему лучше прочувствовать, понять суть событий…

Поэтому он должен допросить свидетелей, проходивших по этому делу. В первую очередь Мишель подумал об Антонене. Его выбор был не случаен по нескольким причинам. Пожилой человек не только дал ему понять, что много знает, но и отрицательно реагировал на некоторые его вопросы, замыкаясь в себе. Такое поведение несомненно имело причины, и их надо было выявить.

Итак, Мишель направился в Лазаль, готовый, если потребуется, надавить на хозяина кафе, если тот откажется давать показания.

Инспектор опустил стекла автомобиля — теперь он мог курить за рулем. Он всегда так делал, поскольку не выносил запаха табака в салоне машины. Включив радио, он спел вместе с Джо Кокером. Наконец-то нормальная музыка, а не техно или рейв, которые он терпеть не мог.

Деревни в Севеннах утопали в зелени, но слишком яркое солнце мешало наслаждаться красотами природы. Дорога часто петляла, но была абсолютно пустынна. Так всегда бывает в сезон отпусков. Мишель вспомнил, что и сам сейчас в отпуске.

Чтобы подстраховаться, он решил было позвонить своему начальнику Бертрану Барнье и проинформировать его, что взялся за расследование в частном порядке. Потом он отбросил эту мысль: результатов пока никаких, да и будут ли они? Лучше повременить.

Мишель искренне любил Бертрана. Это был один из его настоящих друзей, из таких, кто может сказать все, не говоря ничего. Бертран обладал удивительной природной скромностью и всегда уважал других.

Мишель удивлялся, что им удавалось понимать друг друга с полуслова. Ведь они были такие разные! Если Мишель вел довольно легкомысленный образ жизни, то Бертран был буржуа до мозга костей.

Всегда одетый с иголочки, он проживал в роскошном доме в семнадцатом округе Парижа с женой Каролиной, работавшей адвокатом, имел двоих детей и принадлежал к тому типу людей, которым Мишель никогда не симпатизировал.

И тем не менее с тех пор, как они познакомились на факультете права, а потом учились в школе полиции, их дружба никогда не прекращалась. Их союз представлял собой единство противоположностей и был на редкость плодотворен.

Именно Бертран посоветовал ему заняться нетипичными делами, чтобы, как он сам объяснил, выбраться из рутины. Это получилось. Вот почему Мишель никогда еще не чувствовал себя таким независимым и обладающим столь богатым воображением. За этот совет инспектор выразил признательность другу, слова которого надолго остались у него в памяти: «Не благодари меня, для меня это способ переживать приключения заочно». И этим все было сказано! Заставить других поверить, что, помогая им, он делает это для себя!

Мишель перестал думать об этом, когда ставил машину у кафе Антонена, старинной постройки, вполне гармонировавшей с остальными зданиями. Очевидно, чтобы шагать в ногу со временем, Антонен или его предшественники перестроили фасад, покрыв бежевой штукатуркой, что лишило его всякой оригинальности. Мишель вошел в кафе, досадуя на последнюю архитектурную моду, которая, по его мнению, чаще всего уродует то, что раньше было просто и красиво.

Как обычно в это время дня, после полудня, в зале не было ни души. Антонен тоже не показывался.

Мишель сел за стойку бара и стал ждать. Ему нравилось это место, пропитанное духом старины. Таких кафе больше не существует, разве что в самой удаленной провинции.

Пожелтевшие стены, покрытые слоем потрескавшейся от времени краски, со старинными плакатами, рекламирующими вина и коньяки «Казанис» и «Рикар». На некоторых плакатах изображены женщины, совершенно непривлекательные в сексуальном отношении, но с обворожительными улыбками. Мишель не сомневался, что они были немыми свидетелями бесконечного множества разговоров и трагедий… Ему казалось, эти стены впитали в себя радость и горе, надежду и разочарования бывавших тут людей. Вот почему он так любил старые дома…

Это не означало тем не менее, что Мишель сожалел о прошлом. Он не сомневался, что несколько десятков лет назад люди были трудолюбивее и что многим приходилось жить в тяжелейших условиях. Но он твердо знал: раньше все видели больше радости на своем веку…

— Ну что, инспектор, — сказал Антонен, неожиданно появившись из глубины зала, — мечтаем?

— Нет, я размышлял над тем, не подойти ли мне к стойке и налить себе пива.

— О, пожалуйста! Вы не первый! Когда-то это было естественно, а теперь времена изменились… — Антонен протянул пиво Мишелю и придвинул к себе стакан лимонада. — Жарковато, да?

Мишель согласно кивнул. Хозяин кафе пожал плечами:

— Хотя вам, должно быть, все равно, ведь у вас бассейн.

— Я провожу там мало времени, и вы это знаете…

Они пили молча. Антонен смотрел на дверь, как будто ждал клиента.

— Говорят, у доктора живет какая-то женщина?

— Да. Эта одна из его хороших знакомых. Он пригласил ее на несколько дней.

— А я-то думал, что он наконец нашел себе подходящую пару.

— Почему?

— Мне казалось это вполне возможным после смерти его жены.

Мишель вспомнил о Натали, жене Жерома. Прошло уже восемь лет с тех пор, как она разбилась на машине неподалеку отсюда. Тогда он приезжал к Жерому, чтобы поддержать его в несчастье. Ему было вдвойне трудно пережить это, поскольку Натали ждала ребенка…

— Вы ее знали? — спросил Мишель.

— Знал ли я ее! Да она отсюда не выходила — то читала, то что-то писала. Когда я спрашивал, почему она тут работает, она отвечала, что только в этом кафе находит вдохновение.

Удивительно, но находясь в кафе Антонена, Мишель тоже ощущал душевное равновесие и поэтому понимал женщину, которую очень ценил. Он представил, как Натали писала романы, сидя за одним из столиков, вдали от никчемной суеты столицы, потом вспомнил, как она приходила к нему на службу и спрашивала, каким образом полицейские ведут расследование…

В ней был определенный шарм, и вместе с Жеромом они составляли идеальную супружескую чету, чему Мишель немного завидовал. Неудивительно, что его друг так и не женился вновь. Натали была единственной любовью его жизни.

Не желая отвлекать инспектора от его мыслей, Антонен принялся начищать кофеварку, хотя в этом не было никакой необходимости. Тем не менее хозяин кафе это делал. Он считал, что машина должна сверкать.

— Скажите, — вновь задал вопрос Мишель, — вы ведь знаете здесь почти всех, не могли бы вы оказать мне одну услугу?

Антонен повернулся. Взгляд его стал другим. Мишель понял, что Антонен насторожился.

— Я вас слушаю…

— Хочу обратиться к вашей памяти.

Антонен усмехнулся:

— У меня ее больше нет. Я даже ищу очки, когда они у меня на носу…

Мишель не обратил внимания на эту смехотворную отговорку пожилого человека.

— Я говорю не об этом, вы же понимаете…

Он вынул фотографию Тома и положил на стойку. Антонен смотрел на снимок, стараясь скрыть волнение, но это было невозможно. Его подбородок задрожал, а на глазах появились слезы.

— Ради памяти Тома вы должны побольше рассказать мне о нем, — настаивал Мишель. — Вспомните, вы сами говорили, что не верите в его самоубийство. Сегодня я и сам в это не верю…

Антонен замотал головой, словно собирался с духом, чтобы отказаться. Потом пожилой человек повернулся к кофеварке и налил кофе.

— Не хочу ворошить прошлое, — пробормотал он, — это слишком давняя история…

— Для вас это больше, чем просто история, — возразил Мишель, — вы любили этого юношу. Вы знали о нем гораздо больше, чем рассказали следователю. Я это сразу почувствовал. Так отчего вы не хотите говорить?

— Я не могу, инспектор! Не нужно на меня сердиться. Все, что должно было случиться, случилось.

— О чем вы?

— Это рок…

— Ну же, Антонен! Вы знаете, так же как и я, что дело не в причудах судьбы.

Хозяин кафе обернулся и посмотрел Мишелю прямо в глаза. Казалось, он был чем-то напуган, потому что все время поглядывал на входную дверь.

— Вы, может быть, и не верите в силу рока, потому что вы не местный! Но поверьте мне, он все-таки определяет судьбы людей…

— В таком случае расскажите все! Сделайте это хотя бы ради Тома.

— Вам достаточно спросить у него самого.

— Как так?

— Не принимайте меня за дурака, инспектор. Ведь это его голосом заговорила малышка. — После этих слов, не желая продолжать разговор, Антонен ретировался в глубь зала. — Извините, — пробормотал он, прежде чем исчезнуть, — у меня дела.

Сначала Мишель хотел последовать за ним, но потом передумал. Антонен явно чем-то напуган, едва ли удастся его разговорить.

Инспектор покинул кафе, не заплатив, досадуя на себя: ему так и не удалось разрушить стену молчания, которой окружил себя Антонен.

Застигнутый жарой врасплох, инспектор укрылся в тени каштана и стал размышлять о своих дальнейших действиях. Купаться ему не хотелось, так же как и возвращаться в дом Жерома. В то же время было уже достаточно поздно, чтобы нанести визит кому-нибудь еще. И он решил прогуляться. Вероятно, это поможет ему успокоиться и еще раз проанализировать детали все более усложнявшегося дела.

 

Глава 5

Мюрьель приехала в клинику Алеса чуть раньше четырех часов. К счастью, здесь было прохладнее, чем на улице.

Вчера вечером, перед сном, Жером попросил ее зайти к нему в кабинет и ознакомиться с медицинским диагнозом Вероники.

Она невольно задумалась об этом человеке, блестящем и притягательном, в которого была влюблена, будучи студенткой. Их роман продлился лишь несколько месяцев, но они остались друзьями навсегда. Жером стал единственным среди бывших ее интимных партнеров, с кем она продолжала общаться.

Мюрьель часто задавалась вопросом, почему поступила вопреки одному из своих правил: никогда не поддерживать отношений с прежними любовниками.

Встречаясь с Жеромом время от времени, она в конце концов поняла: он принадлежал к редкому типу людей, с которыми невозможно расстаться. Привязанность к нему основывалась не на физическом или сексуальном влечении, а на чем-то большем. В Жероме было то, что она называла интеллигентностью сердца, которая чрезвычайно редко, по ее мнению, встречалась у мужчин.

Мюрьель немедленно проводили к нему в кабинет, где царил творческий беспорядок и повсюду были навалены бумаги, книги и медицинские карты. Жером усадил ее и предложил чашечку ароматного кофе, который сам и сварил в кофеварке, привезенной из какой-то поездки по Италии.

— Итак, доктор, вы хотели меня видеть? — шутливым тоном спросила Мюрьель.

— Да. Я хотел поговорить с тобой о Веронике. Ты знаешь, хотя и заведую отделением, я не могу в одиночку принимать решения о лечении больных.

— Я так и думала, и это хорошо!

— Нас смущает твой подход. Некоторые мои коллеги, а также медсестры выразили удивление, когда я объявил им о твоем приезде и рассказал о сущности твоих экспериментов.

— Ты хочешь сказать, им не нравится мое присутствие? — воскликнула Мюрьель с ноткой агрессивности в голосе.

— Не совсем так. Вопреки расхожему мнению психиатры более любопытны, чем другие врачи. Кроме того, здесь мы применяем достижения многих областей медицины. Твой метод, каким бы странным он ни казался некоторым специалистам, никто не отвергает, но все требуют одного: чтобы график лечения Вероники не нарушался.

— Но я надеюсь, ты их убедил?

— Да. Однако ее случай уникальный и очень сложный, поэтому некоторые опасаются, что твое вмешательство может нарушить взаимоотношения пациента и врача и в конечном итоге повлияет на правильность определения диагноза и проведение терапевтического лечения.

— Сколько слов, чтобы сказать, что я здесь лишняя, — с иронией произнесла Мюрьель.

Жером расслабился и поудобнее устроился в кресле.

— Отдаю должное твоей врожденной интуиции… Я не сказал, что ты мешаешь, просто в твои обязанности входит информировать нас о результатах твоих экспериментов, представлять нам для ознакомления фильмы и записи и, кто знает, может быть, когда-нибудь принять участие в совместном обсуждении этого случая.

— Мне казалось, мы договорились об этом с самого начала, — удивилась Мюрьель.

— Я хотел услышать от тебя подтверждение. Было бы неплохо оформить это в письменном виде…

— Хорошо. Только меня удивляет, что моего слова недостаточно.

— Я завишу от придирчивой администрации…

— Понятно. Но поскольку речь идет об обсуждении случая, произошедшего с Вероникой, я хотела бы, чтобы ты сказал мне несколько слов о вашем замечательном диагнозе, причем, пожалуйста, на понятном языке…

Жером выпил глоток кофе.

— Ты всегда пьешь его холодным и без сахара? — спросила Мюрьель.

— Всегда! Ты видишь, я совсем не изменился… Но вернемся к нашему делу. Для нас Вероника это довольно типичный случай. Симптомы указывают на промежуточное состояние между бредом, галлюцинациями и шизофренией. Причем четкий диагноз поставить невозможно. Само собой разумеется, что твой подход нам в какой-то мере интересен, поскольку предполагает символическое объяснение механизмов поведения…

— Но ты знаешь, моя цель состоит в другом.

— Конечно! Однако я прошу тебя повернуться лицом к моим коллегам.

— Ну хотя бы ты веришь в успех моего дела?

— Безусловно, иначе я бы не просил тебя приехать…

Какое-то время они молчали, понимающе глядя друг на друга.

— Если я не ошибаюсь, — вновь заговорила Мюрьель, — ты хочешь, чтобы я опустила планку и говорила на научном жаргоне с твоими коллегами, чтобы их не напугать.

— Да, что-то в этом роде. Как бы то ни было, не бери на себя никакой инициативы относительно Вероники и сообщай нам о своих планах. А что до ее матери, то, если тебе надо с ней поговорить, не касайся медицинских проблем.

— Хорошо, шеф! Как чувствует себя наша больная сегодня?

— Никаких изменений. Она не говорит, у нее вялость, зато начинает появляться аппетит.

— Я могу ее увидеть?

— Лучше подожди до завтра. Ее мать пришла незадолго до тебя и, вероятно, останется здесь до вечера.

— Удачное совпадение. Я как раз собиралась сделать несколько фотографий на мосту в сумерках, надо как следует подготовиться.

— Что? Ты полезешь на гору сегодня вечером?

— Да, а почему тебя это беспокоит?

— Не знаю, там крутой подъем…

— О! Так ты забыл, что я прекрасная спортсменка!

— А ты, однако, изменилась! — заметил Жером, отодвигая стул. — Ну а я пойду навестить мадам Майар.

Он собирался встать, когда Мюрьель спросила:

— Кстати, ты не мог бы рассказать мне о ней в двух словах? Мне кажется, мадам Майар имеет какое-то отношение к проблеме Вероники.

— Наверное, но в разговорах, которые с ней веду, я не заметил ничего, что можно было бы связать со странным состоянием девушки. Мне кажется, мать Вероники в целом уравновешена и у нее разумные суждения.

— И ничего больше?

— О чем ты?

— Ну, я не знаю… Об их совместной жизни, о прошлом этой семьи… Что-нибудь в таком роде. Ведь ты, наверное, задавал ей подобные вопросы?

— Ты знаешь, это уже область врачебной тайны. Единственное, что я могу сказать, — их жизнь вполне обычна.

— Она говорила с тобой ровно, без запинки?

— Да, но почему ты спрашиваешь?

— Потому что это не очень совпадает с тем образом, который нам описал Мишель.

Жером поднялся.

— Послушай, Мишель — полицейский, я — врач. Даже ты стала бы разговаривать с нами по-разному.

— Верно, — призналась она, вставая.

Они обнялись.

— Ты по-прежнему такой же обаятельный, — прошептала Мюрьель, легонько погладив его щеку, когда они стояли на пороге.

Выйдя из клиники, она почувствовала, что эта встреча взволновала ее. Было странно, что Жером оказался таким формалистом. Создавалось впечатление, что энтузиазм, с которым он относился к ее работе в первые дни после ее приезда сюда, несколько поубавился.

Когда Мюрьель добралась до Лазаля, то увидела Мишеля в саду перед домом. Он расхаживал вдоль забора, тщательно изучая его. Несомненно, он пытался понять, каким образом незнакомец, стучавший в дверь, проник в имение.

— Что, инспектор, интересуетесь местными растениями?

— Нет, — рассмеялся Мишель, направляясь к ней, — я разглядывал стену…

Мюрьель изумленно посмотрела на него:

— Боитесь, что она обрушится?

— Нет, я восхищался реставрационными работами, которые провел Жером.

— И правда, все получилось замечательно. Но самое удивительное — это небольшая речка в нижней части сада. Прелестный уголок!

Они сели за стол на террасе. Стало немного прохладнее из-за легкого ветерка, который дул со стороны леса, расположенного к востоку от дома. Пряные запахи цветов напоминали о том, что стояло лето. Около бассейна в поисках влаги роились мушки.

Все еще находясь во власти неприятного ощущения после встречи с Антоненом, Мишель сидел молча. Он смотрел вдаль и барабанил пальцами по столу. Мюрьель украдкой наблюдала за ним. Не нужно было хорошо знать этого человека, чтобы заметить его озабоченность. В выражении лица инспектора появилось что-то детское. В первый раз со времени приезда Мюрьель уловила в образе закоренелого холостяка что-то очень личное. Он был более нетерпелив, чем желал показать, и, вероятно, довольно раздражителен. Внимательно рассмотрев черты его лица, Мюрьель сделала вывод, что они более утонченные, чем ей показалось сначала. Изучив его в профиль, она отметила, что нос у Мишеля прямой. Небольшие складки около глаз и рта указывали на привычку улыбаться, и это ей нравилось. И хотя инспектор напускал на себя строгий вид в присутствии Мюрьель, она поняла, что у него веселый и беззаботный характер.

Прервав наблюдение, она пошла за графином с водой и разлила ее по стаканам.

— Кажется, вы чем-то обеспокоены? — спросила Мюрьель, протянув стакан инспектору.

Он повернулся к ней с легкой улыбкой на губах:

— Как вы догадались? Я всегда такой, когда мне не удается контролировать ситуацию. — Он рассказал о встрече с Антоненом, а затем заключил: — Очевидно, для людей, которых я встречал здесь до сих пор, молчание — привычная вещь. Хотел бы я знать, что за этим кроется…

Мюрьель пожала плечами:

— Часто всего лишь небольшие секреты. Может, для Антонсна это способ показать свою значительность.

— Нет, не думаю, — ответил Мишель, закуривая сигарету. — В его взгляде явно сквозил страх. И я уверен, это связано с нашим делом, так или иначе.

— С полицейскими не откровенничают, разве что по обязанности.

— Да, я знаю, но мне не хотелось давить на него. К тому же у меня нет на это права. Официально расследование не начато.

— Почему же не придать ему официальный характер?

— Для этого необходимы один или два новых аргумента, а их пока нет.

— А если мне поговорить с Антоненом? Женщина внушает больше доверия. Я могу между делом попросить его рассказать о легенде, связанной с мостом. К тому же мне и самой это интересно. Может, тогда он заговорит?

— Почему бы и нет? — неуверенно ответил Мишель. — Но Антонен совсем не глупый человек. Он знает, что мы живем в одном доме, и быстро поймет маневр.

— А вдруг, если я скажу ему правду на свой манер, что-нибудь да получится?

Мишель кивнул:

— О'кей! Посмотрим, что из этого выйдет.

Мюрьель посмотрела на часы.

— Боже мой! — воскликнула она. — Я должна подготовить оборудование, поехать на мост и сделать фотографии.

— Если хотите, могу поехать с вами.

Мюрьель недоверчиво взглянула на него:

— Я не скажу «нет», но опасаюсь вашего сарказма.

— Обещаю запрятать его поглубже и накрыть носовым платком.

Она поднялась.

— Тогда я согласна. Подождите меня здесь. Я буду готова через несколько минут.

По возвращении она предложила Мишелю поехать на ее машине, в которой было сложено необходимое оборудование. Мишель не стал спорить, и они тотчас тронулись в путь.

Мюрьель вела машину молча, размышляя о том, как удобнее всего сделать снимки. Мишель же, опустив боковое стекло, блаженно вдыхал теплый воздух, пропитанный запахами земли. Красное солнце уже садилось за горизонт, и постепенно начинало темнеть. Это было самое замечательное время дня, когда на людей и природу снисходит умиротворение и они готовятся к наступлению ночи.

Мишелю этот промежуточный час, когда наступали сумерки, казался блестящей иллюстрацией условий человеческого существования. Нечто вроде no man's land, поразительный момент между сомнением и уверенностью.

Эти мысли незаметно увели Мишеля в детство. Он какое-то время жил в провинции, в Бургундии, где у его матери была фамильная усадьба среди полей, лесов и виноградников. В любое время он мог уходить из дома, свободно постигать тайны природы, а также ее суровые законы, познавать растительный, животный и людской мир, чарующий разнообразием и одновременно пугающий жестокостью. Он понял смысл жизни по-своему, хотя и в то время она не была такой уж безоблачной…

— И о чем же вы думаете? — вдруг спросила Мюрьель.

— Знаете, этот пейзаж и эти запахи напомнили мне детство.

— Я тоже люблю вспоминать о времени, когда была девочкой. Все казалось таким простым, не правда ли?

Мишель промолчал.

— Я сказала какую-то глупость? — забеспокоилась она.

Он улыбнулся:

— Нет! Просто мои мысли отличаются от ваших.

— Отчего же? Ваше детство не было счастливым?

— Вообще-то нет. Я сказал бы, скорее непростым. Я жил один с матерью, которая была и остается очень властной женщиной.

— А ваш отец?

— По официальной версии, он был антропологом и уехал на остров Борнео, не оставив адреса.

— Почему вы говорите об официальной версии?

— Это версия моей матери.

— А вы ей верите?

— Да. Хотя иногда сомневаюсь в том, что она говорила правду. Я не думаю, что мой отец захотел уехать. Просто у него не было другого выхода. Моя мать из тех женщин, от которых надо держаться подальше, — она слишком подавляет других.

— Так же произошло и с вами?

— Возможно…

Они замолчали. Автомобильная дорога заканчивалась, и им пришлось выйти из машины и добираться пешком до подножия моста по тропинке, идущей по склону горы.

Переход был длинным и утомительным из-за крутого подъема, камней, которые выскальзывали из-под ног, а также из-за тяжелой ноши. Каждый нес на спине по рюкзаку, к тому же вместе они тащили чемоданчик, небольшой, но довольно увесистый.

Они не разговаривали, прежде всего чтобы сэкономить силы и прислушаться к тишине. Иногда они останавливались, чтобы полюбоваться пейзажем, который все еще таял в тумане наступающих сумерек, в то время как на горизонте небо, полыхавшее от последних лучей солнца и покрытое большими прозрачными облаками, быстро теряло краски.

Наконец началось восхождение до покатого уступа. Добравшись до его вершины, они отдышались и направились к мосту, еще более прекрасному в сумерках. На западном склоне горы камни сверкали с такой силой, что, казалось, хотели возвратить весь свет, накопленный в течение дня.

Они зачарованно смотрели на этот пейзаж, потом Мюрьель позвала Мишеля подойти к той точке на парапете моста, которую отметила при помощи небольших камешков.

Но искали они напрасно — горка из мелких камешков исчезла.

— Вероятно, туристы, — предположила она. — Наверное, лучше было сделать пометку на самом камне.

— Возможно… У вас есть другой ориентир?

— Да. Внизу.

Они спустились под арку моста. Но и там камней не было.

— Странные туристы, — пробормотал Мишель. — На парапете кто-то мог побывать, но зачем ему надо было спускаться с моста туда, где нет ничего интересного? Это странно.

— И какие из этого можно сделать выводы?

— Думаю, кто-то наблюдал за вами, когда вы делали отметки, и уничтожил их преднамеренно.

— Если даже и так, это глупо, потому что я все там сфотографировала, и, что бы он ни сделал, уничтожить места скопления энергии невозможно.

Они поднялись на мост, отыскали необходимое место на парапете, и Мюрьель вынула из чемоданчика странную коробочку.

— Что это? — спросил Мишель.

— Если в двух словах, то портативная камера, приспособленная для съемки всех видов местности. К ней подсоединен автоматический фотоаппарат с объективом высочайшего качества и саморегулирующейся диафрагмой, к тому же снабженный сверхчувствительной пленкой. — Она открыла коробочку и осторожно положила ее на парапет немного ниже того места, которое ее интересовало. — Благодаря источнику питания, который я закрепила чуть в стороне, я смогу освещать синим светом дно коробки и выявлять таким образом энергетические сгустки. Это одновременно и очень просто, и очень эффективно. Таким методом пользуются и в ваших лабораториях для выявления отпечатков пальцев на некоторых предметах.

Когда устройство было собрано, Мюрьель осветила дно коробки, сделала несколько снимков, а потом повторила эту операцию, сдвигая коробку то вправо, то влево.

Отойдя на несколько шагов, Мишель курил сигарету и любовался пейзажем, который теперь навевал грусть.

Контуры близлежащих холмов постепенно теряли очертания — неотвратимо приближалась ночь.

Когда Мюрьель закончила эксперименты, он помог ей собрать оборудование и отнести его под мост, где она тоже сделала несколько фотографий.

Становилось темно, и он стал ее поторапливать.

— Давайте поспешим, ведь скоро наступит ночь, и тогда спуск будет не из приятных.

— Я закончила. К тому же я все предусмотрела. — Она вынула из рюкзака два мощных фонаря и отдала один Мишелю. — Теперь в путь. Сейчас у меня есть все, чтобы доказать свои предположения. Тома упал не туда, куда должен был… Если он действительно свалился с моста.

— Хорошо! — пробормотал Мишель, не силясь понять, что бы это могло значить.

Они возвращались прежней дорогой и довольно быстро дошли до машины. Мишель пребывал в благодушном расположении духа, ему хотелось поесть и выкурить хорошую сигарету, маленькими глотками потягивая коньяк.

Мюрьель включила стартер — никакого эффекта! Мотор не заводился.

— Проклятие! — воскликнул Мишель, сильно раздосадованный. — Такое всегда происходит в самый неподходящий момент. Откройте капот, я посмотрю, что там.

— Я в этом ничего не понимаю, — призналась встревоженная Мюрьель.

Мишель осмотрел мотор при помощи фонаря. На это не потребовалось много времени — приводной ремень был перерезан!

— Ну что?

— Привод перерезан…

Судя по всему, кто-то следил за ними и хотел задержать их в этом месте! Это не предвещало ничего хорошего.

На холмы опустилась темнота, а Мишель, как и Мюрьель, совершенно не знал этих мест. К тому же при нем не было оружия и мобильный телефон он оставил у Жерома.

Она подошла к нему.

— Эта поломка могла произойти внезапно, сама собой, без причины?

— Внезапно можно только насморк подхватить.

— Ничего нельзя поделать?

— Только если доставить машину в мастерскую!

— Черт! Придется возвращаться пешком.

— У вас нет мобильного?

— Нет. Терпеть его не могу!

— Ничего не поделаешь. Придется идти назад пешком.

— Я думаю, стоит взять с собой ваш хитрый чемоданчик. Вдруг здесь появятся любопытные туристы…

— Даже в закрытой машине нельзя его оставить?

— Конечно, нет! Ведь стекла легко бьются.

— Странно, вы так пессимистически настроены к людям. Вас послушать, так здесь опаснее, чем в предместье, где я жила еще девчонкой!

Мишель ничего не ответил и решил вынуть чемоданчик из чехла. Он предложил нести его на плече, а Мюрьель попросил идти впереди и освещать дорогу.

После того как она закрыла машину, они отправились в путь. Стараясь ничем не выдать тревоги, Мишель внутренне собрался. В то же время он почти испытывал удовольствие: у него появились доказательства, что за ними идет слежка и кто-то пытается помешать им продолжать следствие.

Ничего не зная о его догадках, Мюрьель шла впереди, и ее забавляла мысль о нелепости ночной прогулки.

— Странно, мне всегда казалось, что в подобной ситуации я должна испытывать страх. Шелест листьев, неизвестные звуки… Это напоминает сказку о Белоснежке, которая потерялась в лесу. Заметьте, я нахожусь в другой ситуации! Меня сопровождает прекрасный принц… Вы любили мультфильмы Уолта Диснея, когда были мальчишкой?

Мишель едва заметно кивнул — он совершенно не был склонен предаваться высоким понятиям, надо было думать о том, как защититься в случае неожиданного нападения. Они находились на враждебной территории, вдалеке от всякой цивилизации. Мишель был уверен, что кто-то видел, как они фотографировали мост, а это могло быть опасно.

В этот момент где-то поблизости, справа от него, послышался звук падающих камешков, выдавая чье-то присутствие. Он направил луч фонаря в ту сторону, но увидел лишь деревья и кустарники.

— Все нормально? — забеспокоилась Мюрьель. — Чемоданчик не очень тяжелый?

— Нет-нет!

— Можем остановиться, если хотите.

— Нет! Лучше идти вперед.

Мишель вновь услышал шум падающих камней, а также звук шагов. Он не понимал, где это происходило, но казалось, что где-то рядом. Направляя вперед луч фонаря, он вздрогнул, заметив чуть правее два сверкающих глаза. Мишель остановился. Это была собака.

— Что случилось? — спросила Мюрьель.

— Ничего, бродячий пес. Он меня здорово напугал!

— Ну, если он вас смущает, бросьте в него горсть камней.

Они собрались продолжить путь, когда собака зарычала.

— Пойдемте дальше, может, она успокоится!

Но животное не отставало, ворча все сильнее. Мюрьель разволновалась:

— Что нам делать?

— Не знаю. Пойдем дальше и будем на нее поглядывать.

Однако вскоре с другой стороны показалась еще одна собака, и она тоже рычала. Мюрьель приблизилась к своему спутнику.

— На этот раз мне действительно страшно, — прошептала она.

— Все это не случайно — объяснил Мишель.

— Как это?

— Собаки выдрессированы, это очевидно. Иначе они бы уже давно на нас напали. Они только хотят испугать нас.

— Вы так думаете?

— Скорее всего так и есть, но я хотел бы быть в этом уверен!

На повороте они увидели огни Лазаля, светящиеся в долине. Это было одновременно и успокаивающее и пугающее ощущение. «Пожалуй, — подумал Мишель, — если чему-то суждено случиться, то это произойдет сейчас».

Собаки приблизились к ним. Путники остановились, глядя на животных и освещая их фонарями. Это оказались доберманы.

Как учили в полиции на курсах по самообороне, Мишель осторожно поставил чемоданчик на землю, чтобы освободить руки для защиты. Дрожа при мысли, что эти животные могут вцепиться ей в горло, Мюрьель схватила его за руку. Собаки сделали еще шаг навстречу.

Со всей возможной осторожностью Мюрьель и Мишель отступили назад и обошли их. Собаки по-прежнему следили за ними, не нападая. Мишель взял Мюрьель за руку.

— Будьте осторожны! Не отводите от них взгляда и пойдемте по направлению к склону. Если они не двинутся с места, значит, они нас отпускают.

Случилось так, как он и сказал. Им удалось уйти — собаки перестали их преследовать. Затем Мюрьель и Мишель спустились по дороге, ведущей к деревне, думая только о том, что сумели добраться до жилища Жерома целыми и невредимыми.

За несколько метров до дома они замедлили шаг и разомкнули руки.

— Боже мой, как же я испугалась! — призналась Мюрьель. — Я вся покрылась холодным потом.

— Мне было не лучше, — сказал Мишель. — Поторопимся, а то мало ли что еще может случиться.

Когда они вошли в дом, Жером поспешил им навстречу:

— Где вас черти носят?! Я уже думал звонить в жандармерию!

По выражению лиц друзей он понял, что произошло нечто серьезное.

Мишель и Мюрьель рухнули на диван.

— Будь любезен, — попросила Жерома молодая женщина, — налей нам виски и дай перевести дух.

После того как они молча выпили виски, Мишель поведал, что с ними приключилось.

— Невероятно! — поразился Жером. — Я никогда ни о чем подобном не слышал. Такого в этих краях не бывало!

— Возможно! Но это начинает действовать мне на нервы, — сказал Мишель. — На этот раз и речи не может быть о шутке или чьем-то желании нас слегка напугать. Это была преднамеренная агрессия. Могу предположить, что, занимаясь делом Тома, мы влипли куда больше, чем ожидали.

— Во всяком случае, я потеряла свой чемоданчик! — пожаловалась Мюрьель. — Это катастрофа! Мало того, что потребуется масса времени, чтобы собрать такой же, так я осталась еще и без фотоснимков.

— Да, это отвратительно, — согласился Мишель, — но меня, во всяком случае, согревает мысль, что методы нашей работы кого-то пугают. Продолжайте работать как и раньше, особенно с Вероникой, а что до меня, то я меняю свою тактику.

— Ты хочешь официального открытия дела? — спросил Жером.

— Зачем? Ни один следователь не начнет расследования из-за каких-то стуков в дверь, перерезанного ремня или двух агрессивных собак. Мы имеем дело с большими хитрецами…

— Хорошо! — подытожил Жером, вставая. — Думаю, после этих переживаний вам очень хочется есть. Пойду поищу какие-нибудь консервы. А вы, дорогие мои, отдыхайте, я позабочусь обо всем сам.

 

Глава 6

Когда они сели за стол, усилия Жерома, непрерывно говорившего обо всем и ни о чем, принесли определенные плоды.

Мишель и Мюрьель постепенно расслабились и, забыв о странном происшествии, начали перечислять те эпизоды из своей жизни, когда им становилось страшно. Мишель вспомнил о детстве в деревне, когда, один в комнате, он не мог сомкнуть глаз из-за крыс, шуршавших в погребе. Мюрьель рассказала о нескольких случаях насилия в ее предместье.

После кофе пришло время более откровенных разговоров. Мюрьель поведала об Эндрю и тех трудностях, которые преодолевала, воспитывая его одна.

— Раньше не представляла, что это так сложно. Женщина не в состоянии быть одновременно и отцом и матерью. И я опасаюсь упустить что-то очень важное…

Мишель попытался ее успокоить:

— Знаете, вам не надо так волноваться. У меня не было отца, и я без него обошелся.

— Вы никогда не чувствовали, что его вам не хватало?

— Нет! Думаю, в каком-то смысле это было даже хорошо. У меня были «заместители» отца, я их сам выбирал и любил. Иногда я даже думал, что быть сиротой — преимущество. Все, кого я знал, смогли достойно выйти из этой ситуации, причем им не надо было думать, как избежать столкновений с одним или даже двумя родителями.

— С этим я не согласен, — вмешался в разговор Жером, — это ненормально и деструктивно. Если у человека нет крепких эмоциональных привязанностей, повышается риск нестабильного поведения. В кабинетах психологов полно таких несчастных.

— Возможно, в чем-то ты и прав, — неуверенно пробормотал Мишель, — но я продолжаю думать, что, если случай уготовил кому-то такую судьбу, это не всегда плохо…

Мюрьель тоже хотела высказать свое мнение, но тут раздался настойчивый стук в дверь.

Мишель вскочил и сделал друзьям знак, чтобы они не двигались.

— Продолжайте разговаривать, — прошептал он, потом пошел открывать, надеясь застать непрошеного гостя врасплох.

Инспектор резко распахнул дверь и оказался лицом к лицу с секретарем мэра, Жоржем Перреном. Тот был крайне удивлен такой манерой встречать гостей.

— Извините за беспокойство! Я пришел за доктором. Антонену сделалось плохо!

Жером вышел с чемоданчиком в руках.

— Мы с тобой! — крикнул Мишель. Затем, обращаясь к Мюрьель, он добавил: — Нужно удостовериться, что недомогание Антонена никак не связано с нашим делом.

В кафе полным ходом шли разговоры по поводу несчастного Антонена. Черт! Трудно было поверить в то, как это произошло!

Ни с того ни с сего он повалился на бок и стал бредить как безумный!

Мишель слушал, о чем говорили люди, и медленно двигался к комнате, находившейся позади зала, где Жером уже осматривал больного. Посетители, в большинстве своем люди пожилые, казалось, были напуганы. С некоторыми Мишель поздоровался, поскольку уже не раз видел их в баре.

Жорж Перрен стоял у входа в комнату, где лежал Антонен. Мишель, а за ним и Мюрьель вошли туда. Помещение было довольно просторным, с земляным полом; оно служило и жилой комнатой, и складом для бутылок. Здесь пахло выдержанным вином. Везде царил беспорядок, и на первый взгляд трудно было понять, что где лежит у Антонена. Личные веши валялись повсюду: среди кухонных принадлежностей, ящиков с бутылками и другими нелепыми предметами, такими, как старинная коляска, проржавевшая сушилка для белья и ручная тележка без колеса.

Хозяин кафе лежал плашмя на армейской кушетке, тяжело дыша и широко открыв глаза. Жером осматривал его.

— Думаю, у Антонена не было сердечного приступа, — доверительно сообщил он Мишелю. — Я позвонил в Алее. Его перевезут в клинику, чтобы провести дополнительные обследования.

В то время как Жером укрывал Антонена серым рваным одеялом, Мишель встретился со взглядом панически напуганного старика. Его губы дрогнули, но он не произнес ни единого звука.

Поскольку Мюрьель согласилась посидеть с Антоненом, Мишель пошел опрашивать свидетелей происшествия.

Все пытались говорить разом. Это неизбежные последствия его возраста! Ему почти восемьдесят лет, и он совершенно нормален, только у него слабое сердце!

Некоторые, однако, качали головами, выражая сомнения. По их мнению, дело было в чем-то другом, совсем другом… Впрочем, и они не представляли, что стало причиной столь разительной перемены в поведении Антонена.

Один из спорщиков, крепкий семидесятилетний старик с буйной седой шевелюрой, высказался более внятно:

— Я все видел! Он наливал мне пиво, когда это случилось. Надо было видеть его глаза. Он казался одержимым. Можно подумать, что перед ним возникло видение. Я вам точно скажу, в него вселился дух…

— Все это чепуха, — возразил другой человек, не намного моложе. — Я понимаю, о чем ты толкуешь. Но это давно забытая история.

— Черт! Ты можешь думать что хочешь, — настаивал первый, — но я вот что тебе скажу…

Их разговоры были прерваны появлением санитаров «скорой помощи», которые увезли парализованного Антонена. Старики толкались, чтобы посмотреть на больного и сделать более или менее оптимистические прогнозы по поводу его выздоровления. Было похоже, что эти пожилые люди участвуют в своеобразной и довольно неприятной гонке на выживание и никому из них не хочется стареть.

Жером несколько минут побеседовал с санитаром, настаивая на том, чтобы Антонена сразу отвезли в его клинику.

Жорж Перрен принял решение закрыть кафе. Некоторые пенсионеры стали ворчать, что теперь им некуда будет ходить. Но разве Перрен мог поступить иначе? У хозяина кафе не было ни семьи, ни помощника, который вел бы дела в его отсутствие.

Секретарь мэрии попросил всех освободить помещение. Мишель предупредил Жерома и Мюрьель, что вернется не скоро, пока не допросит старика, слова которого показались ему загадочными. Представившись, он предложил ему прогуляться вместе.

— Да почему же нет, молодой человек? Первый раз в жизни меня будет сопровождать полицейский! Но предупреждаю, быстро не получится. Я хожу медленно, а мой дом в самом начале деревни. Путь неблизкий.

Как только они вышли на дорогу, он начал говорить скороговоркой. Его зовут Эмиль, ему восемьдесят три года, и он здесь родился. Всю свою жизнь он проработал в текстильной промышленности, пока не закрыли последнюю прядильную фабрику в Сен-Жан-дю-Гаре.

— Эмиль, я буду говорить без обиняков, — прервал его Мишель. — Когда я услышал о ваших подозрениях относительно инцидента с Антоненом, то захотел узнать об этом поподробнее.

Старик шел ровной походкой, опираясь на трость.

— Ах, молодой человек, лучше бы мне ничего вам не рассказывать. Как говорят, держи язык за зубами! Но поскольку жить мне осталось совсем недолго… Это началось в далекие времена. В эпоху религиозных войн. В то время протестанты боялись католиков и, чтобы защитить себя, стали образовывать тайные общества. Одно из них просуществовало в этих краях в течение нескольких веков, причем у него были приверженцы в каждой деревне. Говорили, что даже руководители общества точно не знали, кто их поддерживал. В одном я уверен: мой отец был среди них. Порой он уходил вечерами, и никто не знал куда. Моя мать, конечно, обо всем догадывалась, но говорила, что детей это не касается… Через несколько дней он возвращался, возобновлял работу и домашние дела как ни в чем ни бывало. Это продолжалось и во время войны. Вероятно, эти люди участвовали в движении Сопротивления, но точно об этом никому не известно… Тем не менее многое приписывали деятельности этого общества! Исчезновение людей, насильственную смерть, доносы и еще бог знает что… Потом все прекратилось, и надолго. Затем, в восьмидесятых годах, без всяких причин общество возродилось. Каждый раз, когда в этих краях происходили странные события, во всем обвиняли общество.

— Как оно называлось?

— Несчастный! О нем говорили «общество», «оно» или «они». Но никакого названия не упоминали.

— И все же, — заметил Мишель, — я не понимаю, какие цели преследовали его члены…

— Я говорю то, что знаю! Я никогда не был одним из них. Но, должно быть, там все происходит как в религиозных сектах, о которых известно больше. О них рассказывают всякий вздор, и это передается из поколения в поколение. Одни верят в конец света, другие — в пришельцев, третьи — в дьявола. Вы, наверное, видели в «Новостях» сообщения о массовых самоубийствах людей, которым пообещали, что после смерти они вновь вернутся на землю, или еще какую-нибудь другую глупость…

Свернув на узкую тропинку с живой изгородью, они вышли к каменному дому неподалеку от дороги. Поскольку было темно, Мишелю не удалось составить мнение, что это был за дом.

— Вот здесь я и живу, молодой человек.

— Один?

— Да, я всегда так жил, или почти всегда. Жизнь меня не баловала…

Он отпер дверь и зажег свет.

— Но какое отношение имеет ваш рассказ к Антонену? — спросил Мишель.

— Его взгляд… Его взгляд, когда он открыл глаза… Не знаю почему, но я сразу подумал о секте.

Мишель предпочел бы, чтобы Эмиль пригласил его в дом. Ему нужно было задать старику столько вопросов! Но тот уже прощался:

— Теперь вы знаете, где я живу, приходите меня навестить! Вы составите мне компанию. Ну, всего наилучшего! До свидания…

Возвращаясь, Мишель на какое-то время позабыл о словах Эмиля. Ночь была слишком хороша, и можно было идти, глядя на звезды. В низинах трава, покрывшаяся росой, источала сладостный аромат. Ему захотелось лечь на землю, как он делал это мальчишкой. Но нужно было вернуться и привести мысли в порядок.

На следующий день инспектор встал очень рано. Из-за бесконечных кошмаров он плохо спал и несколько раз даже просыпался.

На кухне хозяйничал Жером. Мишель начал было расспрашивать его о вчерашних событиях, но друг уклонился от вопросов, сказав, что очень спешит. Тем не менее, уходя, он пообещал Мишелю держать его в курсе событий относительно состояния здоровья Антонена.

Мишель пил кофе, сидя напротив застекленного окна, выходящего в сад, и размышлял о том, как изменить тактику расследования. Действительно, ситуация стала совсем другой всего за несколько часов. Загадочное происшествие у моста. Он и Мюрьель стали жертвами угроз, а затем и странный недуг Антонена. Все это вызывало тревогу. Да и дело Тома становилось все более подозрительным…

Для начала он поедет вместе с Мюрьель забрать ее машину. Придется ехать без тормозов, а потом сдать автомобиль в ремонт. Предположив, что молодая женщина захочет повидать Веронику, Мишель решил, что подбросит ее до клиники и пойдет навестить майора Вердье, которому расскажет последние новости. Потом, если останется время, он без предупреждения заедет к Пьеру, брату Тома, который является одним из основных свидетелей по этому делу. Мишель знал, что всегда застанет его на месте, так как у Пьера антикварный магазин в Сен-Марсиале, в нескольких километрах от Лазаля.

Он только повесил трубку после телефонного разговора с Вердье, как появилась Мюрьель. По выражению ее лица инспектор понял, что она тоже плохо спала ночью.

— Это правда, ночь была ужасная, — призналась она. — Я вздрагивала от малейшего шума. К тому же меня мучили кошмары, очень похожие на галлюцинации. Однако я считаю, что это нормально, если принять во внимание вчерашние события.

Потягивая маленькими глотками кофе, который налил ей Мишель, она слушала его рассказ о разговоре с Эмилем.

— Что вы об этом думаете? — спросил он, закончив повествование.

— Пока не знаю. Все слишком неопределенно, чтобы составить какое-то мнение. Думаю, мне следует заняться более тщательным расследованием и попросить в лаборатории, чтобы прислали отчеты о подобных делах. Во всяком случае, у меня создалось впечатление, что наш интерес к причинам смерти Тома повлек за собой цепь загадочных и тревожных событий.

— Я задаюсь вопросом, кто стоит за всем этим, — размышлял Мишель.

— Я тоже. Но как бы там ни было, нужно продолжать поиски, хотя могут возникнуть новые осложнения. Это единственный способ добраться до сути дела. Со своей стороны, я попытаюсь заставить Веронику говорить. Надо также узнать, что случилось с Антоненом. Это, быть может, даст нам какие-то новые зацепки.

Мишель согласно кивнул, но, встретив улыбающийся взгляд Мюрьель, спросил:

— К чему эта ирония?

— Ни к чему… Просто я поняла, что вы изменились.

— Как это?

— Вы стали более терпимы к моим методам работы.

— Просто я еще не проснулся!

— В таком случае продолжайте спать, так вы мне гораздо симпатичнее.

Они дошли до машины Мишеля и поехали к горе Монвайан.

Автомобиль Мюрьель стоял там же. Он даже не был открыт. Однако шины были раскрашены белой краской, причем круг в каждом случае не был дорисован до конца.

После более внимательного изучения местности они обнаружили другой круг, очерченный вокруг машины, внутри которого располагался треугольник.

— Что это? — забеспокоился Мишель.

— Колдовство, инспектор. Эта машина и ее пассажиры, то есть вы и я, вероятно, стали жертвами колдовства.

Внимательно рассматривая символы на земле, Мишель продолжил:

— Типичный символ заключения договора с дьяволом.

Он хотел войти в круг, но Мюрьель его остановила:

— Пожалуйста, не ходите туда, мало ли что…

Он рассмеялся:

— С вами не соскучишься. Духи, дьявол, призраки… Я думаю, нам пора прибегнуть к услугам заклинателя.

— Вы храбритесь, но от некоторых историй о колдовстве у вас волосы встанут дыбом.

— Все это ничем не отличается от гадания в темноте перед камином! Кстати, что вы ищете?

— Дополнительные знаки…

— И что будет, если найдете?

— Ничего, — созналась она, поднимаясь. — Но мне это не нравится. Я предпочитаю оставить машину здесь…

Он недоверчиво взглянул на нее:

— Вы шутите?

— Ни в коем случае. Я не знаю, с какими силами мы имеем дело, и не хочу рисковать.

Она направилась к машине Мишеля, но он ее остановил.

— Подождите! Нельзя оставлять вашу машину здесь! Как же… — Он осекся под решительным взглядом молодой женщины.

— Инспектор, в этом мире есть люди, наделенные демоническими силами, о существовании которых вы и не подозреваете. И если то, о чем я думаю, верно, все факты оказываются взаимосвязанными. Смерть Тома, вселение духа в сознание Вероники, молчание тех, кого вы расспрашивали, недуг Антонена, непонятный шум в доме Жерома, собаки… Думаю, это звенья одной цепи.

Она решительно села в машину, Мишель взялся за руль, и они тронулись в путь. Ехали молча, пока случайно не увидели открытый и пустой чемоданчик Мюрьель. Он лежал на правой полосе дороги.

Они остановились и вышли из машины. Мишель хотел забрать чемоданчик, но Мюрьель возразила:

— Это бесполезно, а может, и опасно. Кто знает, какое зло в нем теперь заключено…

Инспектор решительно пошел вперед.

— На этот раз я вас не послушаюсь. Вдруг мы найдем какие-нибудь отпечатки?

Она схватила его за руку.

— Умоляю вас. Я…

— Вы серьезно?

— Абсолютно. Лучше держаться подальше от зоны действия сил этих людей. Подождем, пока у нас будет побольше доказательств, прежде чем подвергать себя риску.

На какой-то момент Мишеля охватило сомнение. Уступить просьбе означало признать существование сверхъестественных сил, а это вызывало у него отвращение. С другой стороны, Мюрьель действовала с такой решимостью, что он начал колебаться.

Тем не менее разум взял верх и Мишель схватил чемоданчик.

— Я не протестовал, когда речь шла о машине, но не нужно преувеличивать опасность. Не хочу упустить случай поймать этого — или этих — негодяев.

— Хорошо, если я ошибаюсь…

Мишель положил чемоданчик в чехол. Они доехали до Лазаля, а затем взяли направление на Алее.

Каждый был погружен в свои мысли, поэтому они молчали большую часть пути.

Мюрьель начала анализировать гипотезы, которые ей совсем не нравились. Она не любила заниматься делами, имеющими отношение к людям с необыкновенными способностями, к людям, которым в большинстве случаев не приходило в голову использовать их для добрых дел. К тому же это навевало немало неприятных воспоминаний. Несколько раз, как в Соединенных Штатах, так и во Франции, ей приходилось сталкиваться со смертями, болезнями и несчастьями, связанными с сатанизмом. Мишель в это не очень-то верил. И она его понимала. Принять такую реальность слишком тяжело для здравого смысла. И тем не менее…

Мишель мысленно похвалил себя за проявленную решимость. Он поступил правильно. Нельзя было все время идти на поводу у Мюрьель! Доверять ее мнению можно лишь до определенной степени! Иначе это означало бы поступиться своими принципами и дать чрезмерную волю воображению, то есть бредовым идеям! Можно еще согласиться с тем, что некоторые индивидуумы придают символическое значение своим поступкам. Есть и такие, кто постоянно объясняет свои несчастья вмешательством потусторонних сил. В тюрьмах и в ночлежках полно таких ясновидящих, утверждавших, что они действовали под влиянием дьявола, Бога или марсиан… Но, заключенные в четырех стенах, эти люди все же оставались преступниками, их действия поддавались объяснению и в данном случае были безобидны. В худшем случае они являлись пациентами психиатра…

Он остановил машину перед клиникой, Мюрьель предупредила его, что вернется в Лазаль с Жеромом.

Когда она собралась выходить из машины, Мишель ее задержал.

— Как такая образованная девушка, как вы, может быть такой доверчивой и…

— А как такой умный инспектор полиции может быть таким ограниченным? — парировала она.

Мюрьель вышла из машины и направилась к зданию клиники не оборачиваясь.

Мишель задумчиво провожал ее взглядом, пока она не исчезла из виду. И правда, в этой женщине было немало силы. Осознавая, что считает ее привлекательной, он яростно завел мотор. Не могло быть и речи о том, чтобы он дал волю своим желаниям или фантазиям.

Чуть позже он уже припарковывал машину у жандармерии — настало время его встречи с Вердье.

Тот дожидался его в кабинете и принял более радушно, чем в первый раз. Он был сегодня не таким напыщенным и даже сел рядом с Мишелем.

— Как договорились, майор, я пришел к вам с отчетом! — пошутил Мишель.

— Надеюсь, это не создаст для вас никаких неудобств?

— Нет. Наоборот, я даже надеюсь, что вы мне поможете. — Мишель указал на чемоданчик, который принес с собой. — Мне хотелось, чтобы вы взяли его на экспертизу, в особенности это касается отпечатков пальцев.

— Зачем?

Мишель рассказал, что с ним произошло за последние несколько часов. Вердье слушал его внимательно, время от времени делая записи в блокноте.

— Не хочу усложнять дело, но мне кажется, здесь есть над чем поработать и даже, возможно, вновь начать официальное расследование.

— Послушайте, инспектор, вы знаете не хуже меня, что, пока нет достаточно обоснованной жалобы, это невозможно. Вы представляете себе выражение лица следователя, если я представлю ему те аргументы, которые вы только что привели? Это же полный бред! Колдуны, призраки, нападение бездомных собак, история тайного общества и так далее.

— Я знаю. Но мне было бы легче продолжать расследование официально?..

— А это действительно так необходимо? Не лучше ли вам отдохнуть у бассейна?..

— Конечно, но себя не переделаешь. Моя интуиция…

— О, эта интуиция полицейского! — с иронией сказал Вердье. — Это хорошо для детективных романов. Вы сами знаете, что это чепуха. Интуиция — это прежде всего кропотливая работа, цепь умозаключений, а также везение…

— Возможно, но одним упорством тут не возьмешь. У меня достаточно опыта, чтобы отказаться от дела, если я вижу, что оно безнадежно.

— Хорошо! — согласился майор.

— В таком случае я хотел бы покопать в другом направлении, и тут я прошу вашей помощи.

— Пожалуйста, если это в моих силах…

— Можно ли встретиться с человеком, который вел следствие по делу Тома пятнадцать лет назад? Это был бригадир Кастеллан, если мне не изменяет память.

— Кастеллан! Нет ничего проще. Он ушел в отставку и живет в Генерарге, кстати, недалеко от Лазаля. Я позвоню ему, чтобы предупредить о вашем приезде. Уверен, он будет рад вас принять. Насколько я знаю, он сильно скучает, занимаясь своей собакой и садом.

Они еще немного поговорили о жизни полицейского в отставке, придя к единодушному мнению, что труднее всего привыкнуть к умственной пассивности, после чего распрощались. Вердье поблагодарил Мишеля за доверие и пообещал проинформировать его о чемоданчике, как только получит сведения из лаборатории.

Выйдя на улицу, Мишель отказался от мысли допросить Пьера, брата Тома. Поскольку приближался час обеда, он стал искать кафе. В конце концов, как правильно заметил Вердье, он был в отпуске. Надо было хоть иногда об этом вспоминать.

Сделав несколько шагов, он заметил небольшую пивную, освещенную солнцем, — такие ему нравились. Усаживаясь на террасе, он мог наблюдать за толпой людей, которые приходили и уходили, и это было для него одним из самых больших удовольствий.

В то же время Мюрьель находилась наедине с Вероникой, одурманенной лекарствами. Судя по взгляду, девушка была в полном сознании.

Прежде чем зайти в палату, Мюрьель поговорила с медсестрой клиники. Медсестра подтвердила, что у Вероники больше не было приступов и ей по рекомендации доктора Моруа уменьшили дозу успокоительного. Мюрьель осталась этим довольна — Жером проявил большую решимость ей помочь, но не хотел этого афишировать.

Несколько минут она молча наблюдала за Вероникой, потом приблизилась к девушке.

— Здравствуй… Меня зовут Мюрьель, и я здесь для того, чтобы понять, что с тобой случилось. Я буду счастлива, если ты сможешь говорить, но не получится, ничего страшного. Когда я буду задавать тебе вопросы, наклони голову или прикрой глаза, чтобы мне ответить. Этого будет достаточно. — Из предосторожности Мюрьель включила магнитофон и камеру. — Ты меня слышишь?

Никакой реакции. Мюрьель продолжала:

— Ты помнишь, что произошло с тобой на Орлином мосту?

Вероника сделала какую-то гримасу и замотала головой.

— Не важно. Ты помнишь, что говорила голосом юноши?

Девушка продолжала смотреть на Мюрьель.

— Ты знаешь, кто такой Тома Дюваль?

На этот раз Вероника нахмурилась. Ее взгляд изменился, стал колючим, почти агрессивным. Она что-то пробормотала и яростно затрясла головой.

— Не бойся, это не страшно! — сказала Мюрьель, стараясь успокоить Веронику и одновременно подавить собственное волнение.

В глазах этой девушки было столько страдания и боли! Все указывало на то, что одно неосторожное слово или жест могут вызвать новый приступ.

Рассудив, что не надо больше настаивать, Мюрьель бесшумно встала. Ее сердце бешено билось от страха. Схватив кофту и сумку, она попятилась к выходу.

Внезапно, когда Мюрьель уже открывала дверь, Вероника заговорила. Это было ужасно. Голос будто исходил из могилы. Слова давались девушке тяжело, возможно, с болью. Она неистово мотала головой и била ногами по кровати.

— Тома… Я здесь… Тома… Карты… Нет… Завтра… — Сказав это, Вероника замерла без движения.

Хотя Мюрьель уже слышала этот голос, она была поражена. Какое-то время она пребывала в оцепенении, потом подошла к постели. Вероника закрыла глаза. Несколько капель пота блестели у нее на лбу, но лицо выражало полную безмятежность. Мюрьель наблюдала за ней сквозь слезы. Беззащитная девушка, в которую вселился дух, сломивший ее волю, выглядела очень трогательно, но пока не было никакой возможности ее освободить. Мюрьель, которая уже сталкивалась с подобными случаями — главным образом жертвами становились девушки в расцвете юности, — видела в этом что-то несправедливое, с чем нельзя было смириться. Но сейчас она решила бороться, чтобы спасти Веронику.

Мюрьель выключила магнитофон и камеру, забрала кассеты и пошла к Жерому.

 

Глава 7

Мюрьель настолько разволновалась, пока рассказывала Жерому об эксперименте, что он, желая ее успокоить, повел ее обедать в ресторан, хорошо известный в городе и расположенный неподалеку от церкви.

Как только Мюрьель села, она почувствовала себя лучше, расслабилась и сразу смогла оценить строгую и одновременно гостеприимную атмосферу этого заведения. На белых оштукатуренных стенах висели старинные картины и зеркала, безупречно гармонировавшие с интерьером. В углах стояли два буфета в деревенском стиле, в хорошем состоянии и, очевидно, очень дорогие. Они использовались как сервировочные столики и подставки для растений, что создавало домашнюю атмосферу. Расцветка и сельские мотивы набивных тканей, из которых были сшиты шторы, отлично сочетались с салфетками и каймой тарелок. Словом, это было место, где посетители могли быстро забыть о делах и наслаждаться уютной атмосферой и комфортом.

Мюрьель заказала виски, что делала только в крайних случаях.

— Я думал, ты сильнее, — посмеиваясь, сказал Жером. — Обычно тебе не нужен алкоголь…

— Что ты хочешь! Этот голос был одновременно такой реальный и такой замогильный, что мне теперь необходимо прийти в себя…

— Знаешь, — заметил Жером шутливо, — человеческий разум способен на невероятные вещи для выражения страдания.

Она посмотрела на него с удивлением:

— Ты хочешь сказать, что все относишь на счет психического расстройства?

— Я лишь оцениваю результаты наблюдения в клинике. Мне доводилось сталкиваться с необъяснимыми патологиями, которые приписывались потусторонним силам, и я стал недоверчив…

— Согласна, но считаю человеческую психику настолько сложной, что ее проявления могут быть истолкованы самым различным образом. Например, коллективным гипнозом.

— Вот это да!

— Юнг занимался этим всю жизнь, но его тем не менее никто не считал ясновидящим.

— Это так, но я не хочу углубляться в теорию, я практик и должен лечить.

— Кстати, ты мне так и не сказал, что за диагноз у Вероники.

Жером прислонился к спинке стула.

— Девушка страдает серьезным психическим расстройством, что вынуждает ее уходить от реальности и воплощаться в другом образе. В данном случае — в образе Тома. Она говорит его голосом и рассказывает о фактах из его жизни. Вероятно, Вероника вошла в этот образ, чтобы убежать от повседневности, которая ей неприятна. Для меня в этом нет ничего удивительного, разве что порождает абсолютное перевоплощение одного человека в другого. Моя обязанность определить, почему и как она избрала такой путь…

— О'кей! Но ты забываешь, что Тома действительно существовал, умер пятнадцать лет назад и девушка не могла его знать.

— Это так, но анализировать подобное не в моей компетенции. В мои обязанности не входит вести расследования подобного типа. Я должен поставить диагноз, выписать лекарства, позволяющие облегчить страдания пациентов, и создать условия для их возвращения к нормальной жизни.

Мюрьель тронула Жерома за руку.

— Ты так и не сказал, почему попросил меня приехать.

— Именно потому, что считаю возможным по-разному интерпретировать различные проявления человеческого разума.

— И это все?

— Все.

Их разговор на время прервался из-за появления официантки. Они сделали заказ и продолжили беседу.

— Во всяком случае, нельзя сомневаться в том, что этот мужской голос звучал на самом деле. Я его слышала и даже записала на магнитофон. Не говоря уже о том, что я сняла Веронику на камеру…

Жером удивленно приподнял брови:

— Ты оставила кассеты в клинике?

— Нет, я взяла их с собой. Я хочу отвезти их в Лазаль и посмотреть вместе с Мишелем. Это должен быть сеанс в соответствующей surrounding, вечером у тебя дома!

Он кивнул, и какое-то время они ели молча, потом он поинтересовался:

— Что ты делаешь сегодня после обеда?

Мюрьель приняла загадочный вид.

— У меня есть идея, но я не хочу тебе об этом говорить. Ты все узнаешь сегодня вечером одновременно с Мишелем.

— Погоди! — возразил он. — Все-таки я имею право на другое обхождение. В память о…

— Ой-ой-ой! — прервала его Мюрьель. — Сбавь обороты! Если тебе когда-то удалось меня соблазнить, то это не дает тебе никаких прав сегодня.

— О'кей! Но могу я хотя бы сказать, что счастлив тебя видеть и это вызывает у меня приятные воспоминания?

Она насмешливо покачала головой:

— В качестве обольстителя ты уже не подходишь! Раньше ты был убедительнее.

— Что поделаешь, нет тренировки!

Они замолчали и посмотрели друг другу в глаза.

— Ты кого-нибудь встретил после Натали?.. — спросила она.

— Нет. У меня было несколько романтических приключений, но ничего серьезного. Я смирился с одиночеством, а потом… А потом ничего!

Чувствуя, что Жером больше ничего не скажет, Мюрьель не стала задавать лишних вопросов.

Вскоре он отошел в туалетную комнату, и она закурила сигарету, размышляя. Жером не очень-то изменился. Когда он страдал, из него клещами надо было вырывать признания. Даже в то время, когда они были вместе, она потратила немало сил, чтобы заставить его понять разницу между понятиями «сказать» и «говорить». Все оказалось бесполезно. Жером был из тех людей, что не выставляют напоказ ни радости, ни страдания — с этим они справляются сами. Вероятно, это была одна из причин, по которой Мюрьель с ним рассталась. Чтобы быть счастливой, ей требовался собеседник.

Раздавив в пепельнице сигарету, Мюрьель подумала, что сегодня, когда стала более зрелой и сильной женщиной, чем во времена их первой встречи, она смогла бы, пожалуй, сломить сопротивление Жерома. И она решила попробовать. В глубине души, быть может, он тоже желал этого.

За кофе они вспомнили о прошлом, потом покинули ресторан, обнявшись, как пара влюбленных, которыми больше не были…

Они расстались на церковной площади. Жером должен был провести с персоналом собрание, в ходе которого надеялся получить информацию о состоянии Антонена. Что до Мюрьель, она спешила на свое таинственное свидание. Они договорились встретиться в шесть часов вечера в клинике и вернуться в Лазаль вместе.

Наспех позавтракав, Мишель направился в Сен-Марсиаль. Он ехал с опущенными стеклами, включив радио на полную громкость. Можно сказать, он находился в приподнятом состоянии духа. Мимо проносились живописные сады, в воздухе приятно пахло свежестью, но самое главное — его расследование продвигалось.

По прибытии в Сен-Марсиаль он по указателям доехал до магазина, вход которого прикрывал старинный навес. Мишель заметил посыпанную гравием дорожку, которая вела к некоему подобию хорошо укрепленного деревенского дома, стоявшему в низине. Строение выглядело настолько красиво и впечатляюще, что он остановился полюбоваться им.

Из-за забавной игры светотени постройка, хотя и внушительная, казалась очень компактной. Создавалось впечатление, что в ней можно было укрыться как от врагов, так и от жары и яркого света. Узкие окна здания располагались в глубине толстых стен.

Самым удивительным в этом доме было ощущение исходившей от него силы. Мишелю даже представились охровые стены и черепичная крыша, способные поглощать солнечные лучи…

Инспектор медленно подъехал к зданию, размышляя о том, что младший сын Дювалей был совсем не бедным.

Мишель оставил машину на стоянке для посетителей и направился ко входу в выставочный зал антиквариата. Это оказалась небольшая дубовая дверь, открывающаяся на довольно крутую каменную лестницу. Она вела к обширному подвалу со сводчатым потолком и колоннадой в романском стиле. Помещение приятно освещалось дневным светом, который проникал через подвальные окна и шел от галогенных ламп, расположенных так, чтобы выгодно подчеркнуть все прелести архитектуры. Мебель, витражи и другие старинные вещи были расставлены вокруг колонн. Можно было сесть на старинные кресла и как следует осмотреть выставку. Чтобы усилить впечатление уюта, на плиточном полу было расстелено несколько персидских ковров. Это выглядело восхитительно.

Некоторое время Мишель ходил по залу, отмечая хорошее качество мебели и антикварных вещей, и тут одна витрина привлекла его внимание. Если судить по некоторым фигуркам, амулетам, колдовским книгам и свиткам из пергамента, она была посвящена исключительно сатане и его культу. Особенно Мишель заинтересовался гравюрой, где изображался круг, внутри которого были нарисованы две свечи и треугольник, под которым стояла надпись JHS.

К инспектору неслышно подошел какой-то человек. Мишель сразу понял, что это Пьер. Несмотря на усталость, явно проступавшую на его лице, и некоторую вялость, он удивительно походил на Тома.

— Здравствуйте, могу ли я вам чем-нибудь помочь? — спросил Пьер с любезной улыбкой продавца, которая покоробила Мишеля.

— Да, эти предметы обращают на себя внимание.

— Меня это не удивляет. Сатана всегда привлекает.

— Это продается?

— Ну что вы! Это частная коллекция. А я интересуюсь совсем другой верой. Но, может быть, вы ищете нечто особенное?

— Точно! Мне нужен Пьер Дюваль.

— Это я.

Мишель представился. Лицо его собеседника тотчас омрачилось.

— Мать говорила о вас, но мне нечего сказать. Прошу вас уйти.

Мишель не двинулся с места.

— Неужели вам не интересно, о чем я хочу вас спросить?

— Мне все равно. Уходите! Вы не имеете права допрашивать меня.

Мишель собирался уходить, как вдруг неизвестно откуда появилась женщина. Он окинул ее быстрым взглядом и замер от восхищения: лет сорока, высокая, в костюме с короткой юбкой, открывающей длинные стройные ноги, она производила неизгладимое впечатление. Ее лицо с едва заметными морщинками обрамлялось роскошными темными вьющимися волосами, спадавшими на плечи. «Вот это красотка!» — подумал инспектор.

— Матильда, — панически пробормотал Пьер, — это полицейский, о котором нам говорила мама!

Матильда оглядела Мишеля с головы до ног и, послав ему очаровательную улыбку, повернулась к мужу.

— Ну и что? — спросила она хорошо поставленным голосом. — Не думаю, что он пришел тебя арестовать.

— Но ты знаешь, как я к этому отношусь…

— Конечно, дорогой. Но чем меньше говоришь с полицейским, тем вероятнее, что он подумает: ты что-то скрываешь. Это все знают. А вас зовут…

— Инспектор Фабр.

— Я права, инспектор? — Не обращая больше никакого внимания на мужа, она взяла Мишеля под руку и повела к старинному креслу девятнадцатого века. — Присядем, здесь нам будет удобнее разговаривать.

Пьер удалился, а они сели рядом. Мишель был начеку: эта женщина явно не только красива, но еще и чрезвычайно умна.

— Я Матильда Дюваль, жена Пьера, — начала она чуть насмешливым тоном. — Что я могу вам рассказать, чего вы еще не знаете?

Понимая, что лавировать бесполезно, Мишель сразу заговорил о Тома, о своих подозрениях, о вселении духа в сознание Вероники и о недавнем визите к мадам Дюваль.

— Понимаю, — кивнула Матильда. — Но что-то важное от меня ускользает. Поскольку вы высказываете серьезные опасения насчет обстоятельств смерти Тома, почему не начнете официальное расследование?

— Пока рано…

— Быть может, у вас нет достаточных доказательств, чтобы это сделать?

— Это правда.

— В таком случае почему вы не оставите это дело?

— Интуиция, желание разобраться и еще кое-что…

— Конечно, но, не имея полномочий, вы никого не можете заставить заговорить…

— Верно… Теперь моя очередь удивляться. Если все так просто в деле о смерти вашего деверя, почему мне отвечают молчанием или откровенно лгут, когда я задаю вопросы на эту тему?

Матильда поудобнее устроилась в кресле и скрестила ноги, еще больше обнажив их. Мишель сделал над собой усилие, чтобы отвести взгляд, и посмотрел прямо в глаза собеседнице.

— А чему тут удивляться, инспектор! — пожала плечами она. — В один прекрасный день без предупреждения вы приезжаете и начинаете ворошить давно забытое прошлое, ища в нем невесть что. И вы хотите, чтобы люди вам охотно отвечали? Ну же, инспектор, поставьте себя на их место! Никто этого не любит…

— Пожалуй… — согласился он.

— Но вам повезло, — продолжала Матильда с некоторой иронией. — Перед вами один из основных свидетелей по этому делу — в то время я встречалась с Пьером и знала Тома. И я готова рассказать вам все, что знаю. Признайтесь, вы на это не надеялись?

— Верно, — ответил Мишель. — И я буду искренне рад, если кто-то расскажет мне о том времени без утайки.

Однако он не строил иллюзий. Эта слишком спонтанная открытость больше походила на контрнаступление, чем на что-либо другое.

Делая вид, что мучительно пытается о чем-то вспомнить, Матильда начала:

— В то время когда я встречалась с Пьером, он был очень дружен с Тома, и я поняла, что, полюбив одного брата, я должна принять и другого. Впрочем, я не видела в этом ничего особенного. Тома казался умным, немного странным и скромным. Вскоре мы стали не разлей вода. Это произошло быстро, потому что в наших отношениях не было никакой двусмысленности, никакой ревности и всего, что ее сопровождает…

— Чем вы занимались, когда виделись?

— Как и все, мы ходили в ночной клуб, в кафе, слушали музыку и пытались переделать мир… Короче, нам было хорошо… — Она замолчала и через минуту-другую продолжила: — Все шло хорошо, пока не пришло время сдавать экзамен на степень бакалавра в мае или июне восемьдесят второго года…

Ее фраза повисла в воздухе. Мишель терпеливо ждал продолжения, не желая перебивать собеседницу.

— Что же произошло? — все-таки не удержался он от вопроса.

— Не знаю. С какого-то момента Тома словно подменили, причем никто не понимал причины этой разительной перемены. Он стал более замкнут, раздражителен, часто приходил в отчаяние. Конечно, его брат, родители и я пытались поговорить с ним, но напрасно. Он уходил в себя, пропадал на несколько дней и ничего о себе не сообщал. Тома видели в день экзамена, который он, кстати, прекрасно сдал, а потом он снова исчез.

— Вы пробовали обсудить с ним его поведение наедине?

— Да, я вспоминаю… Однажды мне удалось вытянуть из него несколько слов, когда мы сидели в кафе. Я выпытывала у него, признаюсь, это было глупо, не испытывал ли он ко мне каких-либо чувств.

— Почему? Разве на это были причины?

— Нет, думаю, во мне говорило тщеславие. В то время мне было трудно представить, что какой-нибудь мужчина мог остаться ко мне равнодушным! Ну… в общем, я ошибалась. Тома сознался, что встречается с другой девушкой…

— Он вам сказал, кто она?

— Нет, он никогда не называл ее имени.

— А у вас были какие-нибудь догадки?

— Нет. Тома рассказал мне, что любит ее, а она не обращает на него внимания… Короче, сами видите! Такое часто бывает, когда влюбляешься в первый раз…

— И вам не хотелось узнать правду?

— Хотелось. Но с другой стороны, я не воспринимала этого всерьез. И я была не права… — Матильда печально посмотрела вдаль, потом продолжила: — Если бы я оказалась повнимательнее, этого бы не случилось, он бы не наложил на себя руки.

— Вы знаете, как это произошло?

— Никто не знает. Его тело обнаружили люди, которые гуляли в тех местах…

— Версия о его самоубийстве показалась вам правдоподобной?

— Почему же нет? Тома не первый, кто решил свести счеты с жизнью из-за несчастной любви.

— Любопытно, — сказал Мишель, доставая фотографию Тома. — Этот снимок был сделан за несколько недель до его смерти, в июле восемьдесят третьего… Судя по улыбке, парнишка чувствовал себя превосходно.

Матильда посмотрела на фотографию.

— Верно, — согласилась она. — Но вы знаете жизнь не хуже меня, может, даже лучше. Настроение меняется и у счастливых людей. Достаточно какой-нибудь мелочи, чтобы все перевернулось…

— Я разделяю ваше мнение, — проговорил Мишель вставая. — Спасибо за помощь. Думаю, теперь смогу лучше понять, что произошло.

— Иногда все оказывается проще, чем мы склонны думать, не правда ли, инспектор? Со своей стороны, благодарю вас за интерес, который вы проявили к судьбе Тома. Он был замечательный парень. Я жалею лишь о том, что не выслушала его более внимательно. — Матильда тоже поднялась и пожала руку инспектору. — Я вас провожу, если позволите.

Иногда Мишель останавливался перед каким-либо предметом мебели или сувениром и обращался к Матильде за разъяснениями. Цены были высокие, но вещи того стоили.

Они покинули выставку и направились к машине.

— У вас прекрасный дом, — отметил Мишель, — и процветающий бизнес.

— Вы правы. Но должна сказать, нам во многом помогла мать Пьера. Правда, теперь мы работаем сами.

Мишель открыл дверцу машины.

— Кстати, вы в курсе, что произошло с Вероникой Майар? Она будто бы заговорила голосом Тома.

Матильда рассмеялась:

— Да, Элен нам рассказывала… Надеюсь, вы не принимаете этого всерьез?

— Нет, конечно… — Он сел в машину и опустил стекла. — В следующий раз я приеду уже как клиент.

— Мы будем рады, — любезно проговорила Матильда, по-дружески помахав ему рукой.

Он включил зажигание.

— Очень красивая, — пробормотал он, — но такая лгунья!

Мишель ехал медленно и поглядывал на дом. На втором этаже он увидел Пьера — тот наблюдал за ним, стоя у окна.

По возвращении в Лазаль инспектор расположился в шезлонге около бассейна. Пасмурное небо было затянуто облаками, которые наливались грозной свинцовой тяжестью. Поднялся ветер. Если так пойдет дальше, ночью обязательно разразится гроза.

Мишелю это даже нравилось. Он с детства обожал грозы и до сих пор помнил о первой грозе, которую застал в Бургундии на летних каникулах. Ночью его разбудили раскаты грома, сопровождавшиеся оглушительным треском. Молнии следовали одна за другой, освещая комнату синеватым светом. Эти яркие вспышки, тени и ужасный шум в конце концов его напугали, и он побежал к бабушке, которая спала в другом крыле дома. Она его не стала ругать, только крепко прижала к себе и рассказала сказку о трех поросятах и большом страшном волке. Сказка настолько соответствовала обстановке, что Мишель вскоре забыл про грозу и стал размышлять о трех маленьких героях…

Некоторое время Мишель предавался воспоминаниям, перенесшим его в счастливое детство, а потом вновь вернулся мыслями к разговору с Матильдой. Казалось, она все взяла в свои руки, властно и разумно. Вместо того чтобы избрать тактику отступления и молчания, как сделали другие члены семьи, она предпочла говорить, придав фактам одновременно ясный, правдоподобный и трогательный характер.

Слишком хороша, однако… Нет, не все было идеально в отношениях между братьями и этой женщиной.

Да и объяснение причины самоубийства Тома, жертвы несчастной любви к женщине, имени которой Матильда якобы не знала, казалось довольно сомнительным.

Тем не менее, повинуясь профессиональной интуиции, Мишель решил отделить отрицательные впечатления от реальных фактов. Он будет держать в голове все высказывания Матильды и сопоставлять их с новыми фактами всякий раз, когда это покажется необходимым.

По правде сказать, его не очень заинтересовали ранее не известные сведения о жизни Тома, однако показания Матильды открывали новые перспективы и давали пищу для размышлений.

Он начинал лучше понимать действующих лиц этой истории, их взаимоотношения. Перед ним вырисовывался определенный тип семьи, очень сплоченной, имевшей свои тайны, скрытной.

С другой стороны, хотя в поведении Ноэми и Элен улавливалось некоторое сходство, он обнаружил, что в целом у этих женщин мало общего. Одна представляла крупную буржуазию и исповедовала протестантскую веру, другая принадлежала к интеллектуальной буржуазии. Однако, и он был в этом уверен, существовали некие тайные связи между этими семьями, и слова Вероники, как бы безумно они ни звучали, неоспоримо свидетельствовали об этом.

Мишель также подумал об Антонене, который, вероятно, мог поведать о секретах причастных к этому делу лиц, потом об Эмиле, знающем немало о местных жителях…

Так начинала составляться, по его собственному выражению, картина расследования. Для Мишеля это было больше, чем метод, скорее необходимость, заставлявшая его продвигаться вперед.

Он поразмышлял о том, насколько небрежно проводилось полицейское расследование тогда. Почему оно не велось по всем правилам, тем более что самоубийство Тома не удалось доказать?

Еще одной проблемой являлись приверженцы сатаны, желающие во что бы то ни стало отвратить его и Мюрьель от расследования… Конечно, это не давало никакой зацепки. Однако, если рассматривать дело всесторонне, можно было установить некоторые закономерности: заинтересовавшись смертью Тома, он нарушил установленный порядок вещей — какой? — и спровоцировал недовольство противников — каких? — защищающих свои интересы — какие?.. Короче, несмотря на то что рамки расследования представлялись ему еще довольно расплывчатыми, появилось ощущение, что некоторые вопросы приобрели ясность, и это его радовало.

Инспектор решил сделать небольшую паузу, разделся и нырнул в бассейн.

Мюрьель и Жером, которые вернулись довольно рано, застали его уже в шезлонге.

— Хорошо быть полицейским! — воскликнул Жером. — Во всяком случае, ты не рискуешь умереть от инфаркта.

— Как говорил Пуаро, я заставляю работать свое серое вещество.

Мюрьель, быстро переодевшись в купальный костюм, сделала несколько заплывов и вышла из бассейна. Мишель предупредительно протянул ей полотенце.

— Ну что? Есть новые успехи?

— И еще какие!

— Черт возьми! Необходимо провести брифинг! — предложил Жером, угощая друзей фруктами и соком.

— И с показом кинофильма! — добавила Мюрьель, уходя, чтобы переодеться.

Жером подошел к Мишелю.

— Ну как, расследование продвигается?

— Нет. Зато сомнений стало меньше.

— Но, может быть, появились новые факты?

— Знаешь, расследование — это не что иное, как устранение сомнений. Немного похоже на твою работу с больными, не так ли?

— Ты прав. Я тоже ищу виновных…

Они помолчали, потом Мишель встал.

— У тебя действительно шикарный дом. Мне даже хочется последовать твоему примеру и уехать из Парижа.

— Места здесь красивые, это правда, и жить тут хорошо, но к этому быстро привыкаешь. А потом нужно чем-то заниматься…

— Но это тебя не остановило, когда ты решил обосноваться здесь?

— После моей работы в интернате у меня не было другого выбора, как перебраться на юг страны.

— Но почему Алее, а не Марсель или Монпелье?

— Натали возражала против этого. Когда в тысяча девятьсот восемьдесят втором году мы решили пожениться, она предпочла поселиться в маленьком городке в глухой провинции. Ей это было необходимо, чтобы писать. Меня же сей факт нисколько не смущал, в свое время я вдоволь поразвлекался в Париже…

Мишель взял сачок и стал вылавливать листья, упавшие в бассейн.

— Жаль, что у вас не было детей… В них ты видел бы ее.

— Да, но мне кажется, она не очень этого хотела.

— А ты?

— Вероятно, больше, чем она.

— В конце концов, Натали присутствует в своих книгах. Хотел бы прочитать ее последний роман. У меня до сих пор не хватало на это времени.

— Воспользуйся случаем. Все ее книги стоят в шкафу у входа в библиотеку.

Вернулась Мюрьель, одетая в черное облегающее платье. Ее волосы были собраны в пучок, что придавало ей юный и одновременно строгий вид. Жером пошутил:

— Нечто среднее между учительницей и wonder woman!

— Нет, это всего лишь я собственной персоной! — заявила Мюрьель.

Достав кассету, она вставила ее в видеомагнитофон.

Жером и Мишель последовали за ней и сели рядом на диван у телеэкрана.

Камера сняла искаженное гримасой лицо Вероники во время приступа. Казалось, девушка испытывала ужасные страдания. Мюрьель и Мишель были потрясены.

— Успокойтесь! — сказал Жером. — Если ее лицо выражает страдание, это еще не означает, что она действительно его переживает. Все происходит как бы вне сознания Вероники. Так проявляется ее уход от реальности, при этом она забывает о себе. Вы видите не ее, а проекцию другой личности.

Мишель зажег сигарету.

— Хотелось бы тебе верить, но если бы не было страдания, она могла бы смеяться.

— Во всяком случае, — вмешалась Мюрьель, — это необыкновенный документ. Думаю, что вселение духа Тома в Веронику является неоспоримым фактом. Необходимо продолжать наблюдение. Я планирую связаться с лабораторией и проанализировать подобные случаи, имевшие когда-либо место. — Повернувшись к Мишелю, она добавила: — Я также изучу некоторые секреты колдовства, которые могут нас заинтересовать.

После окончания фильма Мюрьель и Мишель удобно устроились на диване. Им надо было прийти в себя после такого потрясения. Жером, как ни странно казался совершенно спокойным.

— Невероятно! — удивилась Мюрьель. — Неужели это не производит на тебя никакого впечатления?

— К счастью, нет, иначе я бы не занимался медициной. Мне приходилось видеть и более страшные вещи во время практики в психиатрических клиниках! Для меня Вероника — пациентка с расстроенной психикой.

— Меня поражает, — сказал Мишель, — что Вероника удивительно похожа на свою мать. И в то же время она напоминает мне кого-то другого, но не могу сказать, кого именно.

— Я этого не заметил, — проговорил Жером, — но как врач я нахожу нечто общее между ней и Антоненом…

— А именно? — спросила Мюрьель.

— Его сегодня осматривали, и он создает нам столько же проблем, сколько и девушка. В физиологическом плане у него нет никаких признаков болезни, кроме возрастных изменений. Но при этом он находится в состоянии полной атонии. Нет напряжения в мышцах, отсутствует речь… Ничего! Это не живой человек, а растение…

— Что могло послужить причиной? — взволнованно спросил Мишель.

— Не знаю…

— И что вы собираетесь делать?

— Продолжать обследования и подключить систему искусственного жизнеобеспечения.

— Уверена, на него навели порчу! — заявила Мюрьель.

— С вашей позиции это логично, — согласился Мишель, — но мне это кажется несколько сомнительным.

— У вас есть другое объяснение?

— Нет. Я полагаюсь на медицину.

— Думайте что хотите, но вы не сможете меня убедить, будто это всего лишь странное совпадение, тем более что все произошло именно в то время, когда вы начали интересоваться делом Тома…

— Насколько я знаю, — вмешался Жером с ироничной улыбкой, — для колдовства нужен как минимум колдун, не так ли? А какие мотивы…

— Смейтесь! — перебила его Мюрьель. — А я точно знаю: все, что с нами случилось на мосту и позже, взаимосвязано.

Мишель не мог хоть отчасти не согласиться с ней:

— Я не знаю, кто из вас двоих прав, но совпадения удивительные. Более того…— Он вкратце пересказал свой разговор с Матильдой и заключил: — Смотрите, я приехал поговорить с Пьером, однако вместо него со мной беседовала его жена и дала мне очень хорошо продуманное объяснение…

— Действительно! — кивнул Жером. — И куда тебя может это завести?

— Пока никуда. Но мне все больше хочется распутать это дело.

— И вы правы! — воскликнула Мюрьель. — В качестве доказательства хочу показать вам, что я сегодня нашла в местной газете…

— Это то, о чем ты не хотела мне говорить? — догадался Жером.

— Да, я просмотрела газеты за третье и четвертое августа. О смерти Тома в газете было написано лишь несколько строчек, а фотография вообще отсутствовала. Но самое интересное — это разговор, который состоялся у меня с главным редактором Грапелли…

— Я хорошо его знаю, — сказал Жером. — Натали когда-то приглашала его к нам, чтобы поблагодарить за то, что он писал о ее книгах в газете.

— Он спросил меня, почему я интересуюсь Тома. Я ответила, что изучаю случаи самоубийства. Мало-помалу разговор перешел на семью Дюваль. Грапелли считает, что это самые богатые люди в округе. Основной капитал принадлежал отцу. В то время он почти полностью контролировал газету и выделял немалые средства местным компаниям и ассоциациям провинции. Поговаривали, будто он раздавал деньги, чтобы расширить свое влияние.

— С какой целью? — удивился Мишель.

— Я спросила об этом Грапелли, но он ничего не ответил. Однако благотворительности пришел конец на следующий день после смерти Тома. Говорят, после трагедии отец исчез, и никто не видел его вплоть до смерти.

— Любопытно! — произнес Мишель, поворачиваясь к Жерому. — Ты можешь это объяснить?

— Нет. Знаешь, я посещал их очень редко, — пробормотал он вставая. — Ладно, хватит разговоров, время идет, и нужно подумать об ужине. Сегодня вечером у меня встреча, и я не хотел бы ее пропустить.

Мюрьель тоже встала:

— О'кей! Поторопимся. Но сегодня ужином занимаюсь я.

— Очень мило! И что мы будем есть? — спросил Мишель.

— Никаких деликатесов, инспектор. Я приготовлю только замороженные продукты, которые обнаружила в холодильнике…

 

Глава 8

В три часа ночи Мишеля разбудил стук ставни. Он раздраженно перевернулся на другой бок в надежде заснуть снова, но стук повторился. Окончательно пробудившись, инспектор встал, вышел на балкон и облокотился о перила.

Из-за лунного света ночь была очень светлая. В бассейне блестела вода, а в саду четко вырисовывались контуры кустарника, обрамлявшего территорию имения. Хотя ветер не дул, воздух был наполнен прохладой и сыростью. Мишель зажег сигарету, и в это время шум возобновился. Удивляясь, как такое могло произойти в безветренную погоду, он попытался определить, какие ставни стучат. Это оказалось бесполезно, поскольку звук раздавался в другом крыле дома.

Инспектору не хотелось ни одеваться, ни спускаться, и он стал внимательно смотреть на небо, где сияло множество звезд. Как и в детстве, он пытался отыскать на небе какие-нибудь созвездия, но, поняв, что все позабыл, отказался от этой затеи и обратил внимание на тени, отражавшиеся в бассейне.

Внезапно он услышал всплеск, потом другой — как будто в бассейн бросали камешки. Сначала Мишель подумал о лягушках, потом оставил эту мысль. Звук повторился. На этот раз сомнений не было: в бассейн что-то бросали! Чтобы проверить, кто там, он начал одеваться, как вдруг почувствовал, что шею внезапно свела судорога. Ощущение было крайне болезненным, и Мишель сел на край кровати, пытаясь сделать себе массаж. Напрасно — боль становилась все более сильной. Он захотел встать, но тут же вынужден был отказаться от этой мысли — ноги не держали его!

Мишель лег. Его голову словно заключили в железные тиски, и его охватил страх. Он вспомнил о том, что рассказывала ему Мюрьель о колдовстве. Кто знает? Быть может, он находился под влиянием злых чар?

Где-то вдалеке продолжала равномерно стучать ставня. Мишель стал думать, как вести себя дальше: звать на помощь было вроде нелепо, с другой стороны, боль и судорога не имели никакого реального объяснения. Это зло приходило извне, медленно поражало его, а он не сумел ему противостоять. Он протянул руку к выключателю, чтобы зажечь лампу, стоявшую у изголовья. Свет мог бы его успокоить. Но лампочка перегорела.

Собрав все силы, он потянулся к ящику стола и вынул пистолет. Ощущение оружия в руке придало ему сил. Тем не менее он был вынужден отложить пистолет из-за нового приступа головной боли.

Повернувшись, Мишель заметил, что в проеме окна появился силуэт, который прошел мимо него: В комнате определенно кто-то находился!

Нет! Это невозможно! Он бредит! И однако…

Какая-то тень мелькала то тут, то там. Она походила на мужчину… Или на женщину? Он больше ничего не понимал…

Мишель попытался сделать хоть какое-нибудь движение, крикнуть. Бесполезно. Живым оставалось только сознание в его неподвижном теле! И он по-прежнему видел тень, которая двигалась рядом с ним…

В конце концов Мишель забылся, провалившись в темноту.

На следующее утро Мюрьель встала довольно поздно. Она решила ознакомиться с некоторыми документами в Интернете, связаться со своей лабораторией, а потому Жером ушел в клинику без нее.

Она работала в гостиной, когда деревенский колокол пробил полдень. Ей показалось странным, что Мишель до сих пор не проснулся. Какое-то время она колебалась, но потом все-таки решила к нему подняться.

Поскольку на стук никто не ответил, она открыла дверь. Мишель лежал на постели абсолютно обнаженный и умоляюще смотрел на нее широко раскрытыми глазами. Она быстро подошла к нему и укрыла одеялом.

— Что происходит?

— Не знаю, — еле слышно прошептал он. — Меня парализовало.

— Я позову доктора!

Он жестом остановил ее, и слабая улыбка появилась на его губах:

— Нет. Теперь мне лучше…

— Скажете тоже! Вы похожи на мумию…

Она потрогала лоб Мишеля, проверяя, нет ли у него температуры. Он тут же почувствовал, как его охватило блаженство. Волна горячего тепла проникла в тело, и он стал возвращаться к жизни.

— Оставьте руку в таком положении. Мне так лучше.

Она улыбнулась:

— А не смеетесь ли вы надо мной, инспектор? Предупреждаю вас, я уже не в том возрасте, когда играют в доктора…

— Нет. Если бы у меня были виды на вас, я бы взялся за это по-другому.

— Надеюсь.

Он приподнялся на локтях. Голова болела, но это не шло ни в какое сравнение с той болью, что он пережил ночью.

— Будьте любезны, дайте мне две таблетки аспирина и витамин С. Все это есть в ванной.

Пока Мюрьель ходила за лекарствами, он попробовал пошевелить ногами, руками, потом ему удалось сесть на край кровати. Смущенный оттого, что оказался перед Мюрьель полностью обнаженным, он поспешил одеться.

Постепенно ночные кошмары всплыли в его памяти. Сначала это было чередование образов и криков, одно страшнее другого. Настоящий фильм ужасов! Потом в середине дьявольского круга Антонен, Вероника, Матильда, Тома, Пьер, Ноэми, Элен, Мюрьель, Жером и он спорили из-за чемоданчика, а доберманы яростно кусали тех, кто пытался вырваться из круга. На заднем плане за огненной стеной находился некто, кому словно доставляло садистское удовольствие наблюдать за этой безумной картиной.

Мюрьель вернулась со стаканом воды и таблетками. Мишель разом их проглотил.

— Извините, что застала вас без одежды, — смущенно проговорила она. — Я думала…

— Не важно, — перебил он ее. — Надеюсь, теперь вы будете звать меня по имени и говорить мне «ты»!

— О'кей!

Мишель встал и поведал о том, что с ним приключилось.

— Сожалею, — сказала она, — но думаю, это колдовство.

— Колдовство или нет, но за всем этим скрывается злоумышленник, которого я намерен вывести на чистую воду!

Он направился к двери.

— Почему бы вам не остаться в постели? — предложила Мюрьель.

— Мне лучше продолжать двигаться. И потом, необходимо кое-что проверить.

Как только Мишель спустился вниз, он подошел к бассейну. На воде плавали фотографии, а приборы и инструменты, которые позавчера находились в чемоданчике Мюрьель, покоились на дне.

— Значит, я не бредил, — констатировал Мишель.

— Черт побери! — воскликнула Мюрьель.

Она быстро сняла брюки, свитер и нырнула в воду в одном нижнем белье. На ней был великолепный гарнитур серого цвета, вид которого тотчас вывел Мишеля из состояния летаргии. «Очевидно, — подумал он улыбаясь, — даже колдовство не может погасить желание…»

Через несколько минут, вытащив все из воды, Мюрьель вышла из бассейна, сбегала за пеньюаром и принялась рассматривать снимки как ни в чем не бывало. Это были именно те фотографии, которые она сделала на мосту.

— Вот мои доказательства! — убежденно воскликнула она, протягивая их Мишелю.

Вода повредила снимки, но на них все-таки можно было разглядеть световые вспышки, указывающие на места скопления энергии.

— Тому или той, кто это сделал, на них абсолютно наплевать! — сказал он после тщательного изучения.

— Это верно! — согласилась Мюрьель. — На это первый раз, когда он или она открыто вмешивается в нашу работу.

— Ты права, и я рассматриваю это как объявление войны.

— Но ведь мы принимаем вызов, не так ли?

— Да! Хотя думаю, мне придется денек отдохнуть.

— Я позабочусь о тебе, — шутливо произнесла она, делая акцент на слове «тебе». — Все складывается удачно, так как я решила заняться кое-какими исследованиями на компьютере.

— И что ты будешь делать?

— Подключусь к банку данных и буду ждать информации от моих коллег из лаборатории.

Во второй половине дня, прочитав старый роман Тито Тапена, Мишель захотел прогуляться и предложил Мюрьель составить ему компанию. Она согласилась при условии, что ей больше не придется карабкаться на гору Монвайан.

— Не беспокойся, — успокоил ее Мишель, — у меня на это нет ни сил, ни желания.

Они вышли на дорогу и покинули поселок. Стояла жара, но небо было затянуто облаками. Какое-то время они шли молча, любуясь дикой красотой пейзажа. За исключением нескольких полей, природа, казалось, осталась девственно нетронутой. Как только взгляд устремлялся чуть дальше линии горизонта, повсюду виднелись леса и буйная растительность.

Мишель первым начал разговор:

— Я видел, как ты работаешь. Это впечатляет. Ни одного слова, ни минуты передышки.

— Это осталось еще с университетских времен. В физике нельзя быть невнимательным…

— Над чем ты работала после обеда?

— Я пыталась систематизировать информацию о сатанинских сектах, замеченных в окрестностях, и понять сущность их деятельности.

— Нашла что-то любопытное?

— Прямых доказательств нет, но я начинаю составлять фоторобот нашего… противника. Я бы предположила, что он все-таки мужчина. К тому же, опираясь на те материалы, которые прочла, могу заключить: он явно не аристократ, а человек попроще. Если не сказать — деревенщина…

— Интересно, — прокомментировал Мишель, лукаво улыбаясь. — Мы продвигаемся…

— Я знаю, ты недоверчиво относишься к моим рассказам, но не теряю надежды тебя переубедить и так или иначе доказать полезность моего метода. Как бы там ни было, наш мужчина, кажется, обладает очень мощным энергетическим полем. Он может перемещать собак в пространстве, погружать некоторых людей в состояние летаргии, применять телепатию, проникать в чужое сознание, и в твое, между прочим…

— А что ты думаешь о состоянии Вероники?

— Не знаю. Мне пока не удается установить связь между ней и незнакомцем. В одном я совершенно уверена: она медиум.

— Да? — крайне недоверчиво пробормотал Мишель. — Однако ты согласна, что это нас не сильно продвигает вперед?

— Верно. Но мои пробные шаги стоят твоих, не так ли?

— Один — ноль в твою пользу… — Внезапно он остановился, вспомнив, что дом Эмиля находится лишь в нескольких десятках метров от них. — Послушай, я об этом не подумал, но, возможно, было бы полезно пойти и поговорить с ним. Как считаешь?

— Не хотела бы вам мешать…

— Ты еще сомневаешься? А ведь колдуном может оказаться именно он!

Миновав высокую зеленую изгородь из орешника и шелковицы, они оказались у небольшого старого дома. Его фасад был обвит лозами дикого винограда. По обе стороны застекленной входной двери стояли каменные тумбы. Правда, дверь была закрыта, так же, как и окна. Вокруг царила полная тишина, прерываемая лишь неясными звуками, доносившимися с реки.

Мишель согнал с окна огромное количество мух и несколько раз постучал в дверь. Ответа не было.

— Может, Эмиль пошел прогуляться? — предположила Мюрьель.

Мишель недоверчиво посмотрел сквозь кружевную занавеску, которая скрывала комнату от взглядов посторонних.

— Боюсь, он отправился в куда более длительное путешествие, — сказал он, резко распахивая дверь.

Эмиль лежал на выложенном терракотовой плиткой полу кухни с проломленным черепом. Мюрьель едва не вскрикнула, увидев труп.

— Я не знаю, сделал ли это твой колдун, но если так, то он совершил первую ошибку… — сказал Мишель.

— Как это?

— Теперь я наконец смогу начать официальное расследование этого проклятого дела.

Ругая себя за то, что не захватил мобильный телефон, Мишель закрыл дверь, и они поспешно направились к дому Жерома.

Часом позже в доме Эмиля уже распоряжались жандармы под командованием Вердье в сопровождении судебно-медицинского эксперта и специалистов из лаборатории. Во дворе ждала машина «скорой помощи», чтобы отвезти тело в морг для вскрытия.

Мишель тоже был там. На этот раз официально. Предупредив Вердье, он позвонил Барнье в Париж и попросил его использовать свое влияние на регионального начальника уголовной полиции, чтобы расследование поручили именно ему.

Сейчас, когда бюрократическая машина была запущена, Мишель почувствовал себя намного увереннее. Теперь он сможет действовать по своему усмотрению!

А пока он ходил по дому и ждал заключений специалистов. Им не потребовалось много времени, чтобы установить время и причину смерти.

Эмиль был убит вчера вечером, около двадцати трех часов. Судя по всему, убийца схватил его за горло и бил головой о край стола, пока несчастный не повалился на пол.

Между тем медицинский эксперт не был категоричен в выводах. Только вскрытие позволит узнать, что же произошло на самом деле.

В доме было множество отпечатков, но надо было ждать результатов экспертизы, чтобы выяснить, кому они принадлежат.

Получив эти далеко не полные сведения, Мишель прошелся по дому, заглянул в кухню, где нашли тело убитого, и в проходную комнату. Ему хотелось проникнуться обстановкой этого места, понять, как жил Эмиль. Если судить по первым сведениям, полученным от мэра, это был мягкий и словоохотливый человек. Уже очень давно Эмиль остался один и жил на свою пенсию.

Член городской управы, казалось, был искренне огорчен гибелью Эмиля, как и Жорж Перрен, секретарь мэра, примчавшийся чуть позже.

— Боже мой! — повторял он. — Но кто мог желать зла такому милому человеку?

Мишель внимательно изучил две фотографии, прикрепленные к стене булавками. На одной из них Эмиль был запечатлен среди однополчан, на другой — он же держал руку жены в день свадьбы.

У кровати валялись местные газеты вперемешку с журналами ветеранов войны. В шкафах было кое-какое чистое белье, правда, с пятнами ржавчины. Над кроватью-качалкой висело распятие, украшенное веточкой самшита. На камине под стеклянным колоколом лежали орден Почетного легиона и военный крест.

Мишель бросил беглый взгляд на бумаги, разбросанные на письменном столе. Это были либо счета, либо рекламные проспекты. В ящиках стола за долгую жизнь скопилось множество ненужных вещей. Письма, какие-то предметы, неинтересные безделушки. Короче, ничего, что наводило бы на какой-нибудь след. Однако для полной уверенности Мишель решил вернуться сюда позднее.

Когда основные выводы были сделаны, дом стал потихоньку пустеть. Вскоре там остались только Мишель и Вердье.

— Какая нелепость! — воскликнул последний. — Прожить такую долгую жизнь, пройти несколько войн и погибнуть таким образом, от руки воришки-бродяги!

— Нет Думаю, он был убит по другой причине, — не согласился с ним Мишель.

Вердье недоверчиво покачал головой:

— Что вы имеете в виду?

— Я уверен, его смерть связана с делом Тома.

— Возможно, но это еще надо доказать… Кстати, чуть не забыл рассказать вам о чемоданчике. Ничего нет! Ни малейших следов. Только отпечатки пальцев его владелицы. Я вам его отдам. Он в машине.

Вердье вышел из дома. Инспектор посмотрел ему вслед: у этого человека была уверенная походка и прямая осанка. Неплохой парень, подумал Мишель, даже симпатичный…

Забрав чемоданчик, инспектор вернулся к Жерому, убежденный в том, что нужно действовать быстро, если они желают избежать новых трагических событий.

Когда Жером, вернувшись в Алее, узнал о случившемся, он был просто сражен. Хотя доктор не знал Эмиля близко, он часто встречал его, старик нравился ему.

Во время ужина разговор то и дело возвращался к расследованию, причем друзья единодушно признавали, что дело зашло слишком далеко.

Тем не менее, в отличие от Мишеля и Мюрьель, Жером отказывался видеть связь между событиями последних дней.

— Я не представляю, что может быть общего у Тома с Эмилем или Антоненом, — говорил он. — Для меня это отдельные события. Антонен болен, Эмиль мог стать жертвой грабежа или мести, причину которой мы не знаем.

Мюрьель и Мишель пытались доказать ему обратное. Мюрьель настаивала на возможном существовании сатанинской секты, а Мишель указывал на многочисленные совпадения, которые нельзя было считать простой случайностью. Ничто не помогало. Отвергая последовательно все их аргументы, Жером не сомневался в том, что они идут по неверному пути.

— Повторяю, для меня Антонен стал жертвой недуга, что вполне естественно в восемьдесят лет! Что касается Эмиля, то он был убит, но не известно — кем. И хотя случай с Вероникой меня озадачивает, я не потерял надежды найти ему научное объяснение. А что до ночных звуков и других угроз колдунов, то я нахожу это забавным, но меня это не убеждает.

— Все-таки непостижимо, что ты не хочешь ничего слышать! — воскликнул Мишель с раздражением. — Тем более что ты сам просил меня заняться этим расследованием и сам пригласил сюда Мюрьель.

— Да, конечно! Но я не подозревал, что вы будете нести полный бред. Если вас послушать, то создается впечатление, будто речь идет о широкомасштабном заговоре, организованном злобными силами, такими же мощными и невидимыми, как сам Господь.

Мюрьель и Мишель не стали больше настаивать на своем, тем более что инспектор отчасти понимал друга. Нередко во время допроса людей — иногда даже полицейских — многие отступают перед слишком смелой гипотезой, пытаясь найти произошедшему более привычное объяснение. У Жерома для этого были все основания: он психиатр и привык рационально подходить к обоснованию дисфункций сознания, то есть безумия.

Чуть позже друзья отправились спать. Жером пошел к себе в комнату на первый этаж, а Мюрьель и Мишель поднялись на второй.

Прежде чем расстаться, они договорились не закрывать двери и в случае необходимости звать на помощь.

Мишель заснул с величайшим трудом. Когда ему удалось отвлечься от мыслей о расследовании, перед ним возник образ Мюрьель, ныряющей в бассейн…

Постепенно он стал анализировать, что узнал о ней за последние дни.

Поздно ночью, выкурив полпачки сигарет, он пришел к выводу, что эта женщина притягивает его все сильнее с каждым днем и что пришла пора действовать. И чтобы обратить на себя ее внимание, придется, так или иначе, попытаться сказать ей о своих чувствах.

На следующее утро Мишель ехал в Генерарг, где жил бригадир Кастеллан, ответственный за расследование смерти Тома, и осыпал себя многочисленными упреками. Он действительно оказался очень плохим полицейским.

Он взялся за расследование не с того конца, как настоящий дилетант. И хотя сначала Мишель вообще не собирался браться за это дело, тем не менее он допустил грубые ошибки в тактике. Следовало начать с того, что он и собирался сделать: отыскать и допросить всех людей, причастных к так называемому самоубийству Тома, с тем чтобы нарисовать полную картину трагедии, произошедшей несколько лет назад.

И только потом, после получения необходимых сведений и показаний, целесообразно было бы встретиться с родственниками и допросить их более тщательно. Тогда бы ему удалось установить связь между всеми свидетелями и быстро добиться сколько-нибудь существенных результатов.

Потрясенная смертью Эмиля, Мюрьель предпочла остаться в Лазале, отменив тем самым визит к Веронике.

Надо было бы забрать машину, застрявшую на Орлином мосту, но она отказалась от этой мысли — слишком страшно возвращаться туда! С головой погрузившись в изучение мира колдовства во Франции, Мюрьель поняла, что это явление не только реально существовало, но и сильно недооценивалось. Сатанинские деяния совершались в сектах или тайных обществах, которые хорошо финансировались, имели разветвленную сеть и включали представителей практически всех слоев общества.

Если, как она думала, дело Тома связано с сектой, к тому же сатанинской, нужно проявлять бдительность. В противовес существующему мнению, в секту попадают не только простые люди, но также — и все в большей степени — индивидуумы с высоким умственным потенциалом, имеющие престижные профессии и определенное влияние в нравственной и политической сферах.

В то же время Мюрьель не оставляло чувство, что оккультные и агрессивные действия, жертвами которых стали она и Мишель, производились не одним человеком.

Располагая лишь обрывками информации, она не пыталась разрешить все проблемы разом. Как часто говаривал ее муж-американец — вероятно, это был единственный совет, который остался у нее в памяти, — нужно классифицировать все вопросы и выбрать, насколько это возможно, самые важные.

Однако существовал один вопрос, на который она все еще не ответила и который, казалось, был ключом к разгадке: что связывало Веронику и Тома, если дух последнего смог вселиться в сознание девушки?

Чтобы найти ответ, Мюрьель перебрала в памяти все известные факты: чтобы воспринять ауру Тома, Вероника должна была обладать качествами медиума. Это становилось возможным лишь в том случае, если ее объединяла очень крепкая, пусть бессознательная, связь с Тома. И если Веронике не удается высказаться до конца, или если Тома при помощи девушки не может этого сделать, это означает, что ему мешает другая, очень мощная энергетическая сила. Безусловно, тот, кто использует эту силу, тоже имеет эмоциональную связь либо с Вероникой, либо с Тома, а не исключено, что и с ними обоими.

Опираясь на эти данные, Мюрьель решила провести эксперимент и превратить Тома в своего непосредственного собеседника. Для этого она использует его собственные заявления, то есть несколько слов о картах, строчку из стихотворения Виктора Гюго и образ моста…

Она собиралась составить генеалогическую и реляционную матрицу всех тех, кто тем или иным образом был причастен к данному расследованию, ведь спиритические связи между людьми основывались на рационалистической логике повседневного опыта.

Прежде чем приняться за работу, она позвонила Эндрю. Была среда, и в этот час она могла свободно с ним поговорить.

 

Глава 9

В четыре часа дня Мишель припарковал машину у дома бригадира, ничем не примечательной традиционной постройки с оштукатуренными стенами цвета ржавчины. К дому, расположенному на небольшом возвышении, вела неудобная лестница, ступени которой были выложены плоскими серыми плитками. Лестница петляла по безупречному газону, где буйно разрослись карликовые деревья и растения. Всего этого Мишель терпеть не мог.

Когда он оказался перед входной дверью, послышалось рычание собаки, которая потом громко залаяла — это разозлило инспектора. Он не выносил, когда его так принимали. Через несколько секунд кто-то шаркая приблизился к двери.

После резкого окрика собака замолчала, дверь распахнулась, и Мишель увидел перед собой крепкого верзилу с очень длинными руками. Судя по отвисшей губе, опухшим щекам и красному носу, бригадир пребывал не в лучшем расположении духа и явно находился под воздействием алкоголя.

— Это еще что такое? — хрипло проворчал Кастеллан.

Мишель представился и тут же показал удостоверение:

— Вердье должен был предупредить вас о моем приезде. Я провожу расследование, и мне, вероятно, пригодятся воспоминания о деле, которым вы когда-то занимались.

— Уф! Надо подумать…

Бригадир пригласил инспектора в дом и провел в гостиную, где с давних пор никто не убирал и не вытирал пыль. В комнате царил холостяцкий беспорядок, поскольку ее обитателя ничуть не заботило, в какой обстановке он жил. В любом случае здесь было бы трудно что-либо изменить — мебель и другие предметы интерьера выдавали дурной вкус хозяина. Худшим из всего представлялась невообразимая коллекция безделушек, возвышавшаяся на буфете. Очевидно, Кастеллан привез их из тех городов Франции, в которых бывал.

Чтобы усадить Мишеля, бригадиру пришлось убрать с продавленного в нескольких местах дивана кипу газет и грязную одежду.

— Выпьете что-нибудь?

Мишель не возражал, полагая, что ему удастся лучше разговорить собеседника, если они выпьют вместе. Он согласился на портвейн, тогда как Кастеллан налил себе чистого виски. Оба подняли бокалы.

— За полицию! — провозгласил бригадир.

— За жандармерию! — ответил Мишель.

Выпив виски до половины, Кастеллан откинулся на спинку дивана.

— Так о чем вы хотели со мной поговорить? Думаю, особых деталей я не припомню. Времени прошло немало, и я многое забыл.

Мишель поведал об истории, приключившейся с Вероникой, и упомянул о смерти Тома.

— Я бы хотел, — сказал он в заключение, — чтобы вы рассказали мне о расследовании, которое проводили в то время. Любая подробность может оказаться полезной.

Кастеллан усмехнулся, положив руку на круглый живот.

— Черт побери! Как изменились полицейские! Теперь они занимаются историями с призраками!

— Это не совсем так, — живо возразил Мишель. — Вероника интересна мне лишь потому, что вызывает к жизни юношу, погибшего при трагических и не до конца выясненных обстоятельствах.

Кастеллан выпрямился. Взгляд его стал колючим:

— Что вы хотите этим сказать?

Мишель выдержал паузу. Он чувствовал недоверие со стороны Кастеллана, тот оказался умнее, чем можно было предположить с первого взгляда.

— С коллегой я не собираюсь ходить вокруг да около. В свете недавно случившихся событий смерть Тома кажется мне подозрительной, — признался инспектор.

— Другими словами, вы хотите получить у меня сведения о расследовании, которое я завалил? — спросил Кастеллан. — А вы ловкач!

— Помилуйте, бригадир. Я совсем не это имел в виду. Я знаю, насколько серьезно работают в жандармерии. Я хотел только послушать воспоминания о том расследовании. Может, в свое время вы столкнулись с чем-то важным или необычным. Такое часто бывает в жизни полицейских.

Кастеллан размышлял довольно долго. Выражение его лица изменилось. Он больше не выглядел как холостяк в отставке, бездеятельный и спившийся, — перед Мишелем сидел полицейский. Когда бригадир заговорил вновь, даже тембр его голоса стал иным:

— Вас, вероятно, удивит это, но я хорошо помню дело Тома. Я принял близко к сердцу смерть этого парня. Не потому, что я его хорошо знал, а потому, что сожалел о его преждевременном уходе, ведь он так ничего и не узнал о жизни… Я был чрезвычайно удивлен, узнав, какое место он выбрал. Какой-то мост, затерявшийся среди холмов…

— Это Орлиный мост, — уточнил Мишель.

— Да, верно. А что касается собственно расследования, то у меня есть причины вспоминать о нем. Как бы точнее сказать? Думаю, инстинктивно я был настроен скептически. Если мне не изменяет память, была какая-то история с одеждой парня, и это меня смущало…

— Как и меня. Я сразу обратил на это внимание, когда разглядывал фотографии.

— А вы, случайно, не принесли их с собой? Это помогло бы освежить воспоминания.

— Ну конечно! Я захватил их вместе с материалами дела.

Он протянул снимки Кастеллану, который стал внимательно их изучать.

— Да, вспоминаю. Я не понимал, почему его вещи лежали вокруг тела в таком порядке…

— И что же?

— Я сообщил об этом начальству. Но быстро понял, что это их не интересует. Они посчитали, что я слишком педантичен, и уж не знаю, по какому волшебству, но я оказался отстранен от дела. На мое место пришел другой полицейский, который быстро завершил расследование, сделав вывод о самоубийстве.

— А что произошло после?

— Не знаю.

Кастеллан допил виски и налил снова. Мишель отказался от портвейна. Ему хотелось, чтобы бригадир еще раз обратился к памяти. Последние слова тот произнес слишком поспешно, а потому у Мишеля возникло впечатление, что его собеседник неискренен.

— Я хочу уточнить вопрос, — продолжил инспектор. — Оказывалось ли на вас или на того полицейского давление, чтобы дело свернули побыстрее?

Кастеллан так красноречиво посмотрел на Мишеля, что это было равнозначно положительному ответу.

— Инспектор, я сообщил вам все, что помнил. Но если хотите знать мое мнение, ответы на ваши вопросы нужно искать в семье этого юноши. Во всяком случае, так я думал в то время.

Мишель встал и пожал вялую руку собеседника, горячо поблагодарив его. Несмотря на помятый вид и злоупотребление алкоголем, в этом человеке оставалась искорка любви к жизни, и этим он был интересен.

Уже на пороге инспектор повернулся к бригадиру, который сдерживал собаку, агрессивную немецкую овчарку. Они обменялись взглядами. В первый раз на лице Кастеллана появилось нечто вроде улыбки:

— Мне вспомнилось еще кое-что. Мальчишка входил в какую-то компанию. Если мне не изменяет память, я допрашивал его брата, его подружку и другую девушку… Больше я ничего не помню. Это было так давно. Желаю удачи, инспектор. Когда у вас появятся новости, сообщите мне, я буду рад.

— Непременно. И еще раз спасибо.

Возвращаясь, Мишель насвистывал какую-то мелодию. Интуиция подсказывала ему, что он ухватил правильную нить, и теперь надо вновь повидать Элен Дюваль.

В Лазале он застал Мюрьель — она работала за компьютером. Мишель налил себе стакан вина и расположился на диване.

— Скажи, а духи могут использовать компьютер, чтобы связаться с нами?

Она пожала плечами:

— Смейся! По телевизору уже показывали поразительные истории…

Он рассмеялся:

— С тобой не соскучишься. Ты всегда сообщаешь что-нибудь интересное…

Она прекратила работу и повернулась к нему.

— Прежде всего считаю тебя невоспитанным, так как ты даже не предложил мне вина. И потом, мне бы хотелось, чтобы ты не был таким категоричным в отношении вещей, о которых ничего не знаешь. Мишель встал и налил ей вина.

— Ну же, — шутливо сказал он, — объясни, как мне компенсировать мои пробелы?

— Если ты думаешь, что я собираюсь тратить силы и время на то, чтобы выслушивать твои саркастические замечания…

— Обещаю не смеяться. Но должна же ты приложить усилие, если хочешь обратить меня в свою веру!

— Представь себе, что в семидесятых годах сообщали о женщине, которая видела по телевидению катастрофу за несколько часов до того, как несчастье действительно произошло.

— Это было бы идеально для игры в лото!

Мюрьель продолжала, не обращая внимания на насмешки:

— Она смотрела передачу около полудня, когда трансляция была прервана срочным сообщением. В нем говорилось о взрыве на ближайшем химическом заводе с многочисленными жертвами и прочими ужасами. Через несколько минут к этой даме случайно зашли две ее подруги. Они ничего не слышали о событии, о котором рассказывала их приятельница. Вечером они уже сами посмотрели телевизор. Можешь себе представить их лица, когда они услышали, что катастрофа произошла в шесть часов вечера!

— А что с той женщиной, которая видела взрыв по телевидению?

— Она ничего не могла объяснить. Но это очевидный факт.

— Ну что же, неплохо! А что еще?

— Хватит! Я следую принципам гомеопатов — понемногу каждый день…

Затем, перейдя на серьезный тон, Мюрьель рассказала Мишелю, что разрабатывала гипотезу возможной спиритической связи между Тома и Вероникой — это могло бы выявить их родственные отношения.

Мишель скорчил недоверчивую гримасу. Отчаявшись, Мюрьель сделала вид, что вернулась к работе, и склонилась над клавиатурой.

— Не обижайся! Конечно, я считаю твой подход несколько необычным, но это не означает, что я не принимаю его в расчет при собственных размышлениях, — утешил он ее.

— Благодарю! — сухо откликнулась она. — Очевидно, я должна считать себя польщенной?

Сознавая, что, возможно, перестарался, Мишель извинился и пригласил ее поужинать с ним вечером.

Мюрьель внимательно посмотрела на него и смягчилась.

— Приглашение принимается, но не сегодня вечером. Во-первых, мы не знаем, каковы планы Жерома и было бы неудобно оставлять его здесь одного. А во-вторых, мне, пожалуй, хочется остаться тут. Ты бы мог приготовить нам что-нибудь вкусное…

— Сделаю все, что в моих силах, а ты пока расскажи мне о своей работе.

Вновь улыбнувшись, она объяснила, что при помощи специальной компьютерной программы составляла своеобразное генеалогическое и реляционное древо всех участников дела.

— Таким образом, быть может, мы быстрее поймем, что их связывает…

— Почему бы и нет? Это может оказаться полезным.

— Если так, то мне понадобится твое разрешение побеседовать с Ноэми.

— Почему ты спрашиваешь о разрешении?

— Не хочу мешать тебе в расследовании.

— Это мне не помешает, напротив, может помочь моим поискам.

— То есть?

— Мне кажется, разгадку надо искать в семье Дюваль, а феномен Вероники лишь подсказка, не более того. У меня создалось такое впечатление после разговора с Кастелланом. — Пересказав Мюрьель вкратце их разговор, Мишель заключил: — Теперь ты понимаешь, почему я рассматриваю твою гипотезу о колдовстве как вторичную? Смерть Эмиля пока рассматривается как убийство, но могут существовать и другие версии. В этой связи я думаю, что было неправильным оставлять твою машину в горах. Наши враги считают, будто мы испугались. И потом, она может тебе понадобиться.

— И речи быть не может о том, чтобы я ее забрала. Говорю тебе, машина заколдована…

— К сожалению, если я полезу за ней, мне понадобится твоя помощь. Нужно попросить кого-нибудь спустить ее вниз.

— Ни за что! Не хочу, чтобы ты туда ходил. Лучше я возьму какую-нибудь машину напрокат.

Расценивая решимость Мюрьель как интерес к его персоне, Мишель сдался. Быть может, он ей не безразличен?

И он тут же получил ее согласие позвонить Вердье и попросить его поднять машину и провести экспертизу.

Вечером на несколько минут забежал Жером. Он сообщил, что будет где-то ужинать с друзьями-коллегами и вернется поздно.

Как только он уехал, Мишель и Мюрьель понимающе посмотрели друг на друга. Не признаваясь себе в этом, они были рады остаться наедине.

Пока Мишель ходил в погреб за вином марки «Шато де Луар», Мюрьель приготовила поднос с едой: холодная курица, сваренные вкрутую яйца, несколько сортов сыра. По возвращении Мишель сделал майонез, взбив его вилкой, что вызвало неописуемый восторг у Мюрьель.

— А мне он не удается, даже если я использую миксер!

— Секрет в том, — объяснил он, — что нужно все ингредиенты положить в миску одновременно и влить довольно много растительного масла, а потом энергично взбить…

— А я думала, сначала надо взбить горчицу с яичными желтками, а потом постепенно добавлять равные порции масла…

— Да, так говорят, и именно поэтому соус не получается…

Когда все было готово, они сели смотреть телевизор. Сначала они развлекались, переключаясь с одной программы на другую, потом договорились посмотреть какой-то американский сериал. Но вскоре, утомленные примитивным сценарием, они выключили телевизор. Думая, чем бы заняться, Мюрьель предложила Мишелю поиграть в скрабл, на что тот согласился без особого энтузиазма.

— Ты никогда в него не играешь? — удивилась она.

— Нет. Во всяком случае, не помню, когда это было в последний раз.

— Ты не прав, такие игры положительно влияют на нервную систему.

Они установили доску и начали заполнять клеточки. Поскольку Мишель был в затруднении, Мюрьель начала посмеиваться над ним.

— Что, не хватает запаса слов?

— У тебя хорошая тренировка, и это заметно!

— Это правда, я часто играю с друзьями…

— А как живется в Тулузе?

— Неплохо. Все преимущества Парижа плюс очарование провинции.

— Ты, наверное, сильно изменилась после Соединенных Штатов?

— Это еще мягко сказано. Но я не жалею, что вернулась.

— Ты встречаешься со своим бывшим мужем?

— Никогда. Мой брак действительно был ошибкой… — Она посмотрела на него с любопытством. — Слушай, предупреди, когда тебе надоест расспрашивать меня о личной жизни. Хорошо?

— Говоря о себе, ты, быть может, невольно подскажешь мне слова для этой дурацкой игры!

Несмотря на то что ей хотелось кое-что рассказать о себе, Мюрьель промолчала. Она сомневалась. Сколько раз ее обманывали мужчины, создавая иллюзию, что любят! Ни в коем случае она не хотела снова быть соблазненной и покинутой. Мюрьель довольно долго жила одна и теперь стремилась к крепким и искренним отношениям, не ограниченным плотским желанием…

— А если мы немного поговорим о тебе? — предложила она.

— Почему бы и нет? Но, думаю, это неинтересно. Я холостяк, и у меня вполне размеренная жизнь… — Он выложил свои жетоны на доску. — Каникулы, — сказал он, считая очки.

— Сколько получается?

— Двадцать четыре.

— У тебя кто-нибудь есть?

— Нет. Я никогда не имел сильных привязанностей, а может, меня никогда не любили. Честно говоря, я считаю, в моей жизни нет места женщинам. Сначала они восторгаются тем, что я полицейский, потом очень быстро устают от этого. Рядом со мной они не чувствуют себя уверенно, кроме того, я редко бываю дома…

— И ни одна к тебе не привязалась? — спросила Мюрьель, раскладывая свои буквы. — Вариация: шестнадцать очков!

— Одни остаются дольше, другие уходят быстрее, но никогда у меня не возникало мысли строить с кем-то совместную жизнь.

— А тебя не тяготит одиночество?

— Нет. К этому привыкаешь, а потом, есть даже преимущества: никакой скуки, никаких ссор…

— И никакой ответственности!

— Это верно! А как ты?

Мюрьель не решалась ответить. Казалось, это был безобидный вопрос, но он вызывал столько горьких чувств и неприятных воспоминаний!

— Я понемногу прихожу в себя после потрясения, — призналась она.

Почувствовав, что в ее последних словах сквозило страдание, Мишель не стал продолжать разговор. Чтобы понравиться человеку, надо было, как он считал, уважать его чувства.

Они словно заключили молчаливое соглашение не говорить больше о личном и сосредоточились на игре. Слова следовали за словами: круг, дом, роман, взгляд, дыхание, вагон. Благодаря последнему слову Мишель получил значительный перевес очков и выиграл.

— Видишь, — воскликнула Мюрьель, — тебе стоило только взяться за это! Еще несколько партий — и ты станешь непобедимым!

Внезапно они услышали мерное постукивание, похожее на то, что разбудило Мишеля ночью.

— На этот раз, — пробормотал он, — я так просто не сдамся!

Думая, что шум доносится из-за ставни, он вышел на террасу. Мюрьель последовала за ним. Все ставни фасада были закрыты. И все-таки стук продолжался.

Они поднялись на второй этаж: в конце коридора открытое окно хлопало из-за сильного ветра.

— Наверное, оно было плохо закрыто, — предположил Мишель, выглянув во двор.

Он закрывал ставни, когда Мюрьель заметила на ковровом покрытии несколько грязных следов, ведущих в ванную комнату. Они пошли туда. Мишель резко распахнул дверь и зажег свет. Там не было ни души.

После тщательного обыска им показалось, что все на своих местах и ничего не украдено.

— Ты думаешь, кто-то проник сюда? — обеспокоенно спросила Мюрьель.

— Похоже. Тем более что забраться на второй этаж по изгороди из дикого винограда совсем не трудно.

— Но что ему здесь было нужно?

— Не знаю.

Они спустились вниз и сели на диван.

— Мне становится страшно, — призналась Мюрьель. — Чем дольше я здесь живу, тем сильнее тревога. Тут не чувствуешь себя в безопасности.

Мишель разлил по рюмкам арманьяк 1978 года, который Жером хранил для особых случаев…

— Выпей! Это тебя взбодрит. И потом, не давай страху завладеть тобой. Когда происходит такое, начинаешь ломать голову над пустяками. Вдруг это Жером оставил следы или кто-то из нас? Мы же ходим здесь, чтобы пройти в туалетную комнату…

— Да, возможно, — неуверенно проговорила она. — Во всяком случае, сегодня вечером ты не будешь закрывать дверь своей комнаты и…

— И что, мне не спать?

— Да, я бы предпочла.

Они допили коньяк и решили не дожидаться Жерома, а разойтись по своим комнатам.

Мишель был уже в постели и собирался читать комиксы, как вдруг услышал возмущенный голос Мюрьель. Он резко вскочил и бросился к ней. Она оказалась в ванной комнате.

— Что случилось?

— Кто-то взял мою расческу!

— Ты уверена?

— Я всегда кладу ее в косметичку, а теперь ее там нет!

— Ты не могла положить расческу в другое место?

Она посмотрела на него с раздражением:

— Женщина никогда не бывает такой рассеянной!

— Хорошо! — согласился Мишель, оглядев все вокруг. — Но если кто-то действительно стащил у тебя расческу, то я не понимаю причины.

— Я тоже.

Желая снова оказаться в постели, хотя и немного обеспокоенный, он собрался уходить.

— Хочешь, возьми мою!

— Спасибо.

Причесываясь перед зеркалом, она задалась вопросом:

— Боже мой! Но что можно сделать с расческой?

В остальном ночь прошла спокойно. Как обычно, все трое встретились на террасе, чтобы позавтракать. Хотя было довольно тепло, природа еще не решила, как ей себя вести. На западе небо затянули облака, серые и неподвижные, а на востоке было совершенно ясно.

В то время как они гадали, будет ли хорошая погода, Жером объяснил, что все зависит от силы ветра из долины.

— Месье изобрел новую специальность, — пошутил Мишель, — врач-метеоролог!

— И к тому же кутила! — добавила Мюрьель, заметив, что Жером неважно выглядит.

— Нет-нет! — запротестовал тот. — Я просто плохо спал.

— Во всяком случае, ты бесшумный как мышь! — заметил Мишель. — Я даже не слышал, как ты вернулся!

— И я тоже, — добавила Мюрьель. — Кстати, ты не брал, случайно, мою расческу?

— Нет, зачем она мне?

Они рассказали ему о вчерашнем происшествии, утверждая, что кто-то определенно побывал в доме.

— Да вы ненормальные, — разозлился Жером, — у вас просто ум за разум заходит из-за ваших историй! Сюда невозможно пробраться незамеченным. А что касается пропажи расчески…

Мишель и Мюрьель не стали развивать эту тему, и разговор перешел на обсуждение предстоящего дня.

Мюрьель планировала повидать Веронику и предложила Жерому поехать в клинику вместе. Мишель же сказал, что нанесет визит доктору Полену, тот когда-то был семейным врачом Дювалей.

Жером удивился:

— Странная мысль! Мне кажется, ты от него ничего не добьешься.

— Почему?

— Ты поймешь, когда увидишь этого типа!

— Что ты имеешь в виду?

— Сам увидишь!

Поторопив Мюрьель, он пошел собираться в дорогу.

Машин на дорогах почти не было, поэтому Жером и Мюрьель быстро добрались до клиники. Они не стали разговаривать о серьезных вещах. Ссылаясь на сильную головную боль, Жером уклончиво отвечал почти на все вопросы Мюрьель. Он встрепенулся только тогда, когда та сообщила ему, что намерена теперь обращаться к Тома, а не к Веронике.

— Что за бредовая идея! — воскликнул он. — Это все равно как если бы я начал обращаться к Иисусу Христу, потому что один больной вообразил себя Всевышним.

— Послушай, — парировала она, — я не психиатр, и мои методы могут отличаться от твоих! Я утверждаю: моим собеседником является тот, кто вселился в Веронику, а она только медиум.

Жером не ответил, и они продолжали молчать весь остаток пути.

Войдя в палату, Мюрьель была обрадована, увидев Ноэми, которая суетилась у постели дочери.

— Все складывается удачно, я как раз хотела с вами поговорить.

— Прямо сейчас? — насторожилась Ноэми.

— Нет, в течение дня… Мы не могли бы встретиться в кафе?

— Нет, я бы предпочла принять вас дома. Там нам будет спокойнее… Но о чем вы хотите поговорить?

Ноэми произнесла эту фразу довольно агрессивно, чем вызвала удивление Мюрьель.

— Не беспокойтесь, мадам Майар, я просто собиралась побеседовать с вами о том, как работаю с Вероникой, и задать несколько вопросов о прошлом. Мне нужно хорошо ее знать, чтобы получить результат.

— В таком случае оставайтесь с ней. А мне нужно работать.

Ноэми, поцеловав дочь на прощание, бесшумно вышла. Это проявление материнской ласки взволновало Мюрьель до такой степени, что ей очень захотелось крепко обнять своего сына…

После ухода Ноэми Мюрьель попросила, чтобы никто в течение часа не заходил в палату, потом подготовила аудио — и видеоаппаратуру. Если ей повезет и удастся вступить в диалог с Тома, у нее останутся доказательства. Но особенно хотелось посмотреть на своих коллег, когда она предоставит им эти материалы.

Она приблизилась к Веронике. Девушка лежала без движения, ее взгляд также был неподвижен — это объяснялось воздействием успокоительных средств. Мюрьель спокойно сказала, что собирается делать, прежде чем включить видеомагнитофон.

Выждав несколько секунд и сконцентрировавшись, она взяла руку девушки и начала:

— Дух, вселившийся в Веронику! Я хотела бы поговорить с тобой.

Она повторила просьбу несколько раз, но ничего не произошло.

Мюрьель не отчаивалась. Уже не в первый раз она применяла этот способ и не ждала немедленного результата. Было необходимо, чтобы дух, медиум и тот, кто задает вопросы, настроились на одну волну.

Она подождала несколько минут и продолжила, стараясь не отвлекаться ни на что постороннее. Наступил решающий момент. Мюрьель нужно было достичь такого состояния «отстраненности», чтобы ни одна мысль не помешала силе и целенаправленному стремлению войти в контакт. Этому она научилась в Соединенных Штатах у китайского учителя.

Вдруг рука Вероники шевельнулась. Не знавшая, является ли это отношением причины и следствия, но преисполненная надежды, Мюрьель снова обратилась к духу. На этот раз Вероника задвигала головой, ее губы зашевелились, все тело задрожало. Более того, она кивнула головой в знак согласия. Окрыленная успехом, Мюрьель несколько раз спросила у духа его имя. Все напрасно.

Но Вероника продолжала двигаться в постели. Она била ногами по кровати, ее губы шевелились, хотя ни звука не было слышно.

Сознавая, что близка к цели, Мюрьель опять повторила вопрос.

— Томммма… — ответила Вероника с большим трудом.

Мюрьель постаралась сконцентрироваться еще больше и заговорила медленнее:

— Тома! Меня зовут Мюрьель… Я твой друг. Я хочу помочь тебе и Веронике. Но для этого нужно, чтобы ты что-нибудь рассказал.

Вероника начала говорить, и ее лицо покрылось испариной.

— Бежать… Мост… Дьявол… Завтра на заре… Шарль… Козыри — пики… Люблю… Люблю… Но… — Внезапно бессвязная речь прервалась.

— Кто такой Шарль? — спросила Мюрьель.

Она несколько раз повторяла вопрос, но Вероника не отвечала, и Мюрьель поняла, что сеанс закончен.

Тем не менее девушка продолжала метаться по постели еще сильнее, чем прежде, и тихо стонать. Движения ее рук и ног стали более размашистыми и беспорядочными.

Забеспокоившись, Мюрьель позвала медсестру, которая тут же сделала укол успокоительного бедняжке.

— Думаю, теперь ее нужно оставить в покое, — сказала медсестра с упреком.

Не обращая внимания на ее неодобрительный тон, Мюрьель встала, сложила кассеты в сумочку и вышла. Радость окрыляла ее. С такими документальными доказательствами она докажет свою правоту даже самым суровым скептикам!

В какой-то момент ей захотелось увидеть Жерома и рассказать ему о необычном эксперименте, но потом она отказалась от этой мысли. Она хотела, чтобы он ознакомился с записью одновременно с Мишелем и чтобы тот признал наконец эффективность ее методов.

 

Глава 10

Мишель направлялся в Сен-Жан-дю-Гар, где жил доктор Полен. Верный тактике, он не предупредил его о своем приезде.

Забыв на какое-то время о делах, инспектор подумал о вчерашнем вечере, проведенном с Мюрьель. Он вспомнил о том, как хорошо ему было с ней, он будто помолодел на несколько лет. Однако в то же время Мишеля охватило чувство, похожее на беспокойство, это было знакомое ощущение. Он почти влюбился…

Мишель желал прогнать прочь это наваждение. О романе с Мюрьель не могло быть и речи! Он мысленно перечислил множество убедительных аргументов против: он закоренелый холостяк и слишком дорожит свободой; его любовные отношения всегда быстро оканчиваются; у этой женщины есть ребенок; она живет в Тулузе; он недавно порвал с Френсис, а жить с ней было не сладко… Ничто не помогало. Мюрьель прочно поселилась в его сознании… Полный решимости избавиться от наваждения, инспектор попытался сконцентрироваться на расследовании, особенно на вопросах, которые задаст собеседнику.

Мишель быстро добрался до имения доктора: за железными воротами в старинном стиле простирался обширный ухоженный парк, обнесенный каменной стеной. Все это позволяло предположить, что Полен был человеком весьма состоятельным.

Мишель свернул на аллею, засаженную платанами, кроны которых смыкались, образуя тенистый зеленый свод. Усадьба располагалась чуть дальше, на ротонде, посыпанной мелким гравием.

Он пересек ее и остановился у лестницы, ведущей к входу.

Как только инспектор вышел из машины, человек неопределенного возраста, но еще достаточно подвижный возник неизвестно откуда и внимательно посмотрел на него.

— Я никого не жду. Вы кто?

— Месье Полен?

Мужчина кивнул.

Мишель представился и объяснил:

— Полиция. Мне нужно поговорить с вами в связи с одним расследованием.

— Слушаю вас, — сказал доктор, не приглашая Мишеля войти в дом.

Инспектор уселся на ступеньки.

— Извините, я не люблю кричать издалека. Я хотел бы расспросить вас о несчастном случае, произошедшем пятнадцать лет назад…

— Почему не о Всемирном потопе? — с презрением произнес Полен.

Мишель постарался сохранить спокойствие, но внутри у него все кипело. Еще несколько ответов такого рода, и ему, возможно, придется сменить тон.

— Понимаю ваше недовольство, доктор, но у меня не было времени вас предупредить о своем визите… Если хотите, я согласен вас принять в жандармерии Алеса.

Полен внимательно на него посмотрел.

— Я не склонен терять на это время. О чем пойдет речь?

— Я хочу, чтобы вы рассказали мне о Тома Дювале.

— О Тома? Но ведь он давно умер!

— Да, так говорят, но некоторые новые факты заставляют нас думать, что все было иначе.

— Странно!

— Мы могли бы об этом побеседовать? — предложил Мишель, жестом указав на вход в дом.

После некоторых колебаний доктор пригласил его войти.

Гостиная оказалась просторной комнатой, обставленной в старинном духе. По мнению Мишеля, здесь было слишком много мебели и безделушек, и из-за смешения различных стилей отсутствовала гармония. Комната скорее напоминала склад антиквариата, чем жилое помещение.

Он сел на диван XIX века с прямой спинкой, Полен расположился напротив в клубном кресле.

— Я вас слушаю, — высокомерно бросил доктор.

Мишель перечислил причины, которые повлияли на повторное возбуждение дела. В заключение он сделал вывод относительно возможной связи между убийством Эмиля и смертью Тома.

Полен слушал его внимательно, не перебивая. Он ни разу не отвел своих голубых глаз. Взгляд был очень ясный, но на удивление невыразительный. «Этот человек, — подумал Мишель, — несомненно, циничен, расчетлив и умеет скрывать эмоции».

— Это увлекательно, — заключил Полен, — но я думаю, ваши предположения — плод фантазии полицейского, а не отражение действительности. Я не понимаю, в чем может состоять связь, которую вы ищете между насильственной смертью старого человека в Лазале и гибелью Тома, произошедшей пятнадцать лет назад. Но, в конце концов, это ваши проблемы. Чтобы ответить на ваш вопрос, скажу: Тома действительно наложил на себя руки. В этом нет сомнения. Я сам осматривал его труп по просьбе Элен Дюваль.

— Скажите, как произошла трагедия?

— Люди, гулявшие в тех местах, нашли тело и, я думаю, сообщили жандармам. В то время как те осуществляли все необходимые формальности, я присоединился к ним по настойчивой просьбе Элен. Поскольку я был согласен с моим тогдашним коллегой из полиции относительно причины смерти, тело было увезено в Кальвиак для организации похорон.

— Где похоронен Тома?

— Нигде. Он был кремирован.

— А где урна?

— Об этом я ничего не знаю. Надо спросить у Элен.

— А вы не помните, были ли гематомы на теле Тома?

— Нет. Но, возможно, это записано в полицейском отчете.

— В том-то и дело, что нет. К тому же фотографии, находящиеся в деле, очень красноречивы. — Мишель вынул их из папки, которую привез с собой. Полен посмотрел на них не моргнув глазом и отдал Мишелю.

— Не знаю… Возможно, он катился по земле и оцарапался о камни…

Мишель протянул ему другой снимок, где был изображен лежащий под мостом Тома, а вокруг тела была разбросана одежда.

— Посмотрите внимательно. Вас ничто не удивляет?

Полен пристально посмотрел на фотографию.

— Нет!

— А расположение одежды?

— Да, ну и что?

— Вам не кажется странным, что одежда расположена вокруг трупа таким образом, будто кто-то положил ее туда после смерти Тома?

Полен вернул Мишелю снимки.

— Быть может, вы правы. Но это было так давно, что я не помню всех деталей.

— Вы знали жертву?

— Да, я часто обедал и ужинал у Дювалей.

— В таком случае вы тоже задавались вопросом вместе с другими членами семьи, почему парень совершил самоубийство?

— Вы знаете, Тома находился в депрессии, к тому же был очень чувствителен. В таких условиях достаточно пустяка…

— Хорошо. Но что оказалось этим пустяком?

Полен пожал плечами:

— Не имею понятия. Я был близким другом Элен и Бернара, а не их детей. Да я к этому и не стремился — дети меня раздражают.

— Предположим, Тома на самом деле совершил самоубийство. Но почему на Орлином мосту?

Доктор усмехнулся:

— Вы думаете, когда человек решает покончить с жизнью, он выбирает место?

— Да, возможно. Самоубийство — это своего рода спектакль, который необходим отчаявшемуся человеку, чтобы привлечь внимание. Кстати, преступление тоже…

Мишель встретился взглядом с Поленом. Тот казался удивленным и встревоженным одновременно.

— Я знаю Орлиный мост. Но я не в состоянии объяснить, почему Тома выбрал это место.

Мишель почувствовал, что Полен сознательно уходит от ответа. Скользкий как угорь! Мишель решил сменить тему:

— В то время когда вы еще работали, у вас был консультационный кабинет?

— Да. Здесь же.

— У вас были пациенты?

— Да.

— А в Лазале?

— Вероятно, тоже, но я не помню. Нужно просмотреть архив. Но я почти уверен, что нет.

— Жаль. А я думал, вашими пациентами были Эмиль Массар или Антонен Думерг, хозяин кафе в Лазале.

— Почему?

— Хотелось бы ознакомиться с историями их болезней.

— Для этого вам надо обратиться к другим докторам, которые здесь работают. В Лазале есть доктор Моруа, он должен знать, кто кого лечит… — Полен сделал акцент на этой фразе, и его лицо приняло лукавое выражение.

Мишель ответил ему улыбкой и продолжил:

— Вы по-прежнему близкий друг Элен Дюваль?

— Да, насколько это возможно. Элен восхитительная женщина.

— Через кого вы познакомились с семьей Дюваль, через нее или через Бернара?

Полен выпрямился. Казалось, ему все труднее было скрывать раздражение.

— Послушайте, инспектор, ваши вопросы меня не задевают, если они профессиональны и помогают вашему расследованию. Но теперь я вижу, что вы отклоняетесь от ваших прямых обязанностей, поскольку то, о чем вы спрашиваете, касается моей личной жизни. И я даже начинаю думать, не являюсь ли подозреваемым…

— Ну что вы, успокойтесь! Мне и в голову такое не приходило, просто иногда в начале расследования возникает небольшая путаница…

— Хорошо, я спокоен! В таком случае вы должны знать, что я познакомился с Элен раньше ее мужа. Наши семьи, издавна жившие в этих местах, всегда общались. Но, предугадывая ваш вопрос, скажу, что я никогда не был любовником Элен. Нас связывает другое.

— И что же это?

— Определенное восприятие жизни, общие вкусы и интересы, типичные для нашего светского общества.

— То есть?

— Мы происходим из старинного рода протестантов этой провинции, и нас объединяет сама история.

— Интересно, ведь именно Эмиль…

— Кто это?

— Эмиль Массар, жертва…

— Ах да, я забыл!

— Он мне много рассказывал о тайном протестантском обществе, целые века существовавшем в этой провинции.

— Ничего не знаю об этом, но расскажите мне! — с иронией воскликнул Полен. — Мне интересно, куда может завести людей воображение.

— Эмиль говорил, что оно возникло в эпоху религиозных войн. Протестанты тогда боялись католиков и, чтобы защитить себя, якобы создали здесь тайное общество, причем его члены были в каждой деревне. По его словам, тайное общество брало на себя ответственность за исчезновения людей, убийства, доносы во время войн, в особенности во время последней. Он говорил о том, что после периода бездействия оно вновь появилось в восьмидесятых годах по неизвестной причине, и если в округе начинали твориться странные вещи, все приписывалось ему.

— Какая забавная история! А у тайного общества не было названия?

— Нет!

— Очевидно… Послушайте, инспектор! — сказал доктор, раздвинув ноги и облокотившись на ручки кресла. — Я думаю, мы уклонились от вашего дела. У этой истории нет ни конца, ни начала. Если бы такое общество существовало, я бы непременно об этом знал. — После этой реплики он встал. — Разрешите мне закончить наш разговор, полагаю, мы все сказали друг другу. Меня ждет работа.

Мишель тоже встал.

— А вы разве не на пенсии?

— Вы правы. Но я занимаюсь имением, а это требует очень много времени.

— Понимаю.

Полен проводил Мишеля до крыльца и пожал руку.

— Если вам будут необходимы другие сведения, я к вашим услугам.

— Спасибо, доктор. Кстати, забыл спросить у вас кое-что еще…

— Пожалуйста…

— А от чего умер Бернар Дюваль?

— От сердечного приступа.

— У себя дома?

— Да.

— Вас вызвала Элен?

— Верно, но, к сожалению, я приехал слишком поздно.

— Жаль…

— Да… Это был чудесный человек, — заключил Полен с напускной грустью.

Когда собеседник Мишеля скрылся в доме, он невольно залюбовался ротондой из гравия, которую окаймлял газон, а также платановой аллеей, расположенной как раз напротив. Весь ансамбль состоял из строгих геометрических форм. Все было ясно, четко, как ответы доктора на его вопросы. Но Мишель считал, что они были не совсем искренни и начисто лишены воображения.

Окинув взглядом в последний раз входную дверь дома, он сел в машину.

В 12 часов 30 минут Мюрьель уже стучала в дверь к Ноэми Майар. Ноэми открыла ей и пригласила войти. Судя по озабоченному виду и суетливым движениям, мадам Майар нервничала. Женщины расположились в гостиной. Сложив руки на коленях, Ноэми попыталась улыбнуться, но ее взгляд выражал одновременно недоверие и страх.

— Вы хотели меня видеть?

— Да. Прежде я хотела бы сообщить вам хорошую новость. Вероника… то есть Тома сегодня утром заговорил…

— И что она… то есть он сказал?

— Минуту, я все записала. — Она вынула небольшой блокнот из кармана. — «Бежать… Мост… Дьявол… Завтра на рассвете… Шарль… Козыри — пики… Люблю… Люблю… Но…».

— Боже мой! — воскликнула Ноэми.

— Что такое?

— Ничего, ничего! Просто я крайне удивлена, что кто-то говорит посредством моей дочери…

— И правда, это удивительно, — согласилась Мюрьель. — Пожалуй, даже страшновато. Признаюсь, когда я услышала этот голос, мне стало жутко…

Ноэми явно было не по себе, она то и дело смыкала и размыкала руки. Мюрьель продолжала:

— Интересно и то, что можно сравнить эти слова духа с тем, что он сказал несколько дней назад…

— Вот как? — удивилась Ноэми. — А разве он… она уже говорила?

— Да. Я об этом не упоминала, чтобы не беспокоить. — Она снова посмотрела в свои записи. — Он сказал: «Козыри — пики… Я — пас… Я завтра на заре, когда светлеют дали, отправлюсь в путь… Только не мост! Нет! Нет! Только не мост! Только не это…»

Ноэми вдруг резко поднялась.

— Извините, я сейчас приду.

Она исчезла в другой комнате.

Ее волнение не ускользнуло от Мюрьель. Это показалось ей любопытным.

Ожидая возвращения Ноэми, она стала рассматривать комнату. Тут было уютно, светло и чисто. Тем не менее почти полное отсутствие картин, ваз и прочих милых вещиц указывало на некую отстраненность от реальной жизни. Внезапно внимание Мюрьель привлекла мандала, висевшая на стене. Появилось странное ощущение, словно какая-то сила притягивала ее к центру картины. Мюрьель пыталась сопротивляться — напрасно! Чем больше она смотрела на рисунок, тем отчетливее становилось впечатление, что она теряет контроль над собой. Ее охватила смутная тревога, в сознании вдруг стали возникать бессвязные сцены насилия, будто она приняла вещество, вызывающее галлюцинации.

В то же время она почувствовала, как на нее накатила волна ненависти, неведомая ей прежде. Сердце учащенно забилось, и ее охватил панический страх.

Мюрьель старалась вернуть себе душевное равновесие, но поняла, что находится под воздействием кого-то или чего-то. Словно околдованная невидимой силой, она стала терять свое «я», но все-таки смогла поднести руку к глазам и перевести взгляд на букет сухих цветов, стоявших на камине.

Ей стало легче, хотя сердце по-прежнему неистово колотилось в груди. Мюрьель с трудом поднялась, подошла к балконной двери и приоткрыла ее. Свежий воздух пошел ей на пользу.

Едва она пришла в себя, как появилась Ноэми.

— Простите, что задержалась…

— Ничего страшного, — сказала Мюрьель, решив не упоминать о том, что с ней произошло. — Мы остановились на словах вашей дочери, то есть на словах Тома. Как вы думаете, что они означают?

Ноэми отвела взгляд. Мюрьель украдкой наблюдала за ней. Казалось, Ноэми была здесь и одновременно далеко отсюда.

— Ничего! — в конце концов ответила она. — Они мне ни о чем не напоминают.

— И даже имя Шарль?

— Нет. Я не знаю никакого Шарля.

— Извините мою настойчивость, но я бы хотела, чтобы мы поговорили о вашей семье, в частности, об отце Вероники.

Ноэми повернулась к Мюрьель. Ее взгляд был так печален, будто она вот-вот могла расплакаться. Тем не менее очень быстро женщина пришла в себя, ей почти удалось улыбнуться.

— Поговорить об отце? Но я не знаю, что с ним стало. Это было так давно… Я встретилась с ним, когда была студенткой. Но он мгновенно исчез, узнав, что я жду ребенка.

— Вы никогда не пытались его разыскать?

Ноэми заколебалась:

— Нет. Ну конечно, нет! Зачем? Мужчину, который уходит при таких обстоятельствах, удержать невозможно.

— А Вероника страдала от отсутствия отца?

— Думаю, да. Все страдают от этого.

— Вы правы, — согласилась Мюрьель, думая об Эндрю. — Вы с ней никогда об этом не говорили?

— Нет. Вероника слишком целомудренна и не могла на это согласиться…

Мюрьель молчала, удивившись, что мать и дочь, настолько близкие друг другу, никогда не говорили на эту тему. У нее с сыном все было наоборот: каждый день Эндрю вспоминал об отце и задавал вопросы, ответа на которые не существовало.

Понимая, что молчание затянулось, Мюрьель продолжила:

— Я полагаю, это событие обострило повышенную чувствительность Вероники. Вот чем можно объяснить тот факт, что она стала медиумом и вошла в контакт с умершим…

— Возможно, вы и правы, но все это выше моего понимания. В то же время мне хотелось бы лучше понять, чем вы занимаетесь.

Обрадованная неожиданным интересом Ноэми к своей работе, Мюрьель принялась рассказывать о новом проекте и делах, которые она уже распутала. Затем она упомянула о наблюдениях, сделанных на мосту, и злоключениях, которые за этим последовали.

Легкая тень омрачила лицо Ноэми:

— Сожалею, что так получилось…

— О, не беспокойтесь. Я умею защищаться.

— Надеюсь, но меня это так пугает…

— Почему?

— Не знаю, — сказала Ноэми, как если бы говорила сама с собой. — Колдовство… Темные силы… Оккультизм. Это может причинить очень много зла…

— Я знаю. Вплоть до смерти. Несколько дней назад это случилось с Эмилем Массаром…

Ноэми выпрямилась.

— Вы знали Эмиля Массара? — спросила Мюрьель.

— Нет! Нет! Честно, я не…

Такой ответ удивил Мюрьель. Она стала рассказывать о предполагаемых обстоятельствах преступления, внимательно наблюдая за собеседницей. С каждой минутой Ноэми волновалась все сильнее. Однако и на этот раз ей удалось овладеть собой.

— Но это все же не объясняет вашего интереса к моей дочери, — заметила Ноэми с некоторой досадой, когда Мюрьель замолчала.

— Меня пригласил доктор Моруа…

— Это он вас вызвал?

— Да, а что?

— Ничего, просто я этого не знала.

— Как только приехала, я поняла, что Вероника обладает удивительными способностями медиума. Вот почему я и начала исследовательскую работу. Но для успеха мне нужна ваша помощь.

— А вы уверены в успехе?

— Да, если у меня будет максимум информации о вашей дочери и о вас.

— Что вы еще хотите знать?

— Мне самой это пока не вполне ясно. Но если мы поговорим о вашей жизни, это мне поможет.

Ноэми растерянно посмотрела на нее.

— Я не знаю, что вам сказать… Я веду обычную жизнь. Родилась в этом городе. Окончила лицей. Затем отправилась изучать иностранные языки в университет Монпелье. С тех пор я занимаюсь переводами для международных организаций.

— Вы любите свою работу?

— Нет. Просто раньше она позволяла мне иметь свободный график и ухаживать за Вероникой.

— У вас никогда не было спутника жизни, который мог повлиять на вашу дочь?

Ноэми покачала головой, потом неожиданно повернулась к мандале. В ее взгляде промелькнул испуг, затем выражение лица изменилось, и она успокоилась. У Мюрьель появилась уверенность, что за матерью Вероники наблюдают.

— Никогда не видела ничего более красивого, — сказала она, указывая на картину. — У нее есть особое значение?

— Не знаю! — резко ответила Ноэми. — Я ничего не понимаю в этом искусстве.

Следя за тем, как беспокойно Ноэми вертится в кресле, Мюрьель поняла, что начинает ей надоедать.

— Не буду вас больше задерживать. Если вас не затруднит, возьмите запись слов Тома. Если вам придет в голову какая-либо мысль о том, с чем они могут быть связаны, обязательно сообщите мне!

— Хорошо…

— Хотела вам сказать, что теперь я по-другому построю поиски. Вместо того чтобы обращаться к Веронике, я буду разговаривать с духом. К тому же у меня есть идея заставить Веронику писать под гипнозом. Быть может, тогда дух лучше проявит себя?

— Желаю удачи. Спасибо за визит. А с Вероникой поступайте так, как сочтете нужным, при одном условии: обо всем сообщайте доктору Моруа.

— О! Не беспокойтесь! Он в курсе. Я живу в его доме.

— Вот как?

— Да, мы старые друзья. Он меня пригласил и предложил остановиться у него.

Они встали. Мюрьель собиралась покинуть гостиную, когда ее взгляд упал на настенные часы над камином. Они показывали 10 часов 20 минут.

— Не обращайте внимания, — сказала Ноэми — они давно сломаны… Очень давно.

Мюрьель пожала ей руку и вышла. Она дошла до конца аллеи. Неизвестно почему, но история с часами не выходила у нее из головы.

Обернувшись, она увидела Ноэми, которая стояла на крыльце и смотрела ей вслед.

 

Глава 11

Покинув доктора Полена, Мишель поехал в Лазаль, чтобы еще раз провести тщательный обыск в доме Эмиля. Ему почему-то казалось, что какая-то важная деталь упущена.

Стояла прекрасная погода. Благодаря утреннему ветру жара досаждала меньше, что не могло не радовать.

В дороге Мишель снова проанализировал имеющиеся факты.

Несомненно, что все люди, которых он допрашивал, каждый по-своему, пытались что-то скрыть, используя одну и ту же тактику: говорить, но по сути ничего не сказать или сказать, но как можно меньше.

Будь то Элен, Ноэми, а теперь еще и Полен — никто не хотел говорить правды. Антонен отмалчивался, пока его не свалил недуг. Пьер, брат Тома, явно избегал разговора. Сам же Эмиль говорил лишь намеками, пока не замолчал навеки. Наконец, Вероника — она одолжила свой голос духу, а это, хотя и символически, тоже означало молчание.

И только Тома, умерший пятнадцать лет назад, оказался самым откровенным и честным, опровергнув ложь о своем так называемом самоубийстве!

Молчание… Это слово не шокировало Мишеля. Он привык к нему еще в детстве, когда жил в Бургундии. Для инспектора молчание было естественной сущностью жизни на земле. В молчании разыгрывались драмы, в молчании скрывалась нищета, зарождались любовь и ненависть. Оставалось лишь найти, что скрывалось за этим молчанием.

Подъехав к дому Эмиля, Мишель не мог не испытать чувства сожаления, к которому примешивалось ощущение вины за случившееся. В какой-то мере он считал себя ответственным за смерть этого человека.

Это ощущение еще более усилилось, когда инспектор увидел, что печати на комнатах сорваны и здесь уже кто-то побывал. Посетителю было все равно, узнают об этом или нет, так как он оставил множество следов.

Мишель подосадовал на себя, что не взялся за поиски сразу после того, как унесли тело. Однако его неожиданный приход мог принести плоды. Безусловно, неизвестный искал что-то, что могло его скомпрометировать.

Сначала Мишель прошелся по двум комнатам, обращая внимание на стены, мебель и предметы, которыми пользовался Эмиль. Он хотел прежде всего почувствовать, в какой обстановке жил этот человек, и тогда, быть может, понять, почему его убили.

Старик существовал очень скромно. Минимум посуды в стенном шкафу, почти никаких бытовых электроприборов, маленькая газовая плита с двумя конфорками, на одной из которых все еще стояла кастрюлька для варки кофе, потускневшая, с отбитой эмалью.

В комнате, в шкафу было кое-что из нижнего белья, сорочки с потертыми воротничками, бесформенные свитера и около десятка простыней. В платяном шкафу висел лишь старый серый костюм, сильно поношенный. Вероятно, Эмиль надевал его в самые торжественные дни своей жизни.

Через несколько минут Мишель уже сидел за кухонным столом напротив почерневшего камина.

Он представил себе, как Эмиль, расположившись на этом месте, смотрит на танцующее пламя огня в камине, медленными глотками потягивая кофе. О чем он думал? Как жил? Кого любил? Какие воспоминания были ему дороги?

Ничто в этом доме не указывало на сколько-нибудь примечательное прошлое. Никаких следов личной жизни, кроме свадебной фотографии. Никаких видимых свидетельств дружеских привязанностей, любви к путешествиям, особых художественных пристрастий. Ничего…

Досадуя на отсутствие фактов, Мишель решил поискать тайники. Начал он с комнаты. Вытащил все вещи из шкафов, прощупал стены, потолок, пол. Исследовал кровать, пытаясь найти потайные места или незаметные ниши. По-прежнему пусто.

Осматривая оконный проем, инспектор обнаружил, что на каждой секции стены, где крепилась дверная рама, имелась закругленная царапина.

На всякий случай он постучал вдоль и поперек по деревянному подоконнику, который служил внутренней опорой рамы. Сначала звук был глухим, потом стал более отчетливым.

Разволновавшись из-за находки, Мишель попробовал приподнять доску. Она сразу поддалась, и он увидел отверстие, проделанное в стене.

В глубине лежал большой конверт. Мишель осторожно вскрыл его. Там оказались: пятифранковая монета, на которой был выгравирован крест, конская подкова, странным образом закругленная и сомкнутая, и два листка бумаги, на которых кто-то нацарапал несколько строчек.

Первый листок гласил: «Во имя всемогущего Господа, во имя пяти ран нашего распятого Христа-великомученика прекрати меня преследовать! Во имя Бога я желаю этого и приказываю тебе исчезнуть! Уходи! Убирайся туда, откуда пришел, и оставайся там навсегда!» На втором Мишель обнаружил текст молитвы «Отче наш», написанной на латыни в обратном порядке. Очевидно, речь шла о колдовстве. Он сложил все в конверт и продолжил поиски на кухне.

Очень скоро Мишель понял, что не найдет больше ничего, и вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь. Именно в этот момент его внимание привлекли две соломинки, зажатые между двумя камнями у дверной рамы. Он копнул поглубже в промежутке между ними и вынул крест, сделанный из двух палочек, сплетенных из соломы в форме косичек, а также еще одну пятифранковую монету с выгравированным на ней крестом.

Не понимая значения находок, Мишель не стал теряться в догадках — лучше расспросить об этом Мюрьель, когда они встретятся.

Терраса, на которой Мюрьель пила кофе, была переполнена. Расположенная на тротуаре центральной улицы Алеса, она давала возможность греться на солнышке и наблюдать за людьми. Одним из любимых занятий Мюрьель было выделить из толпы мужчину или женщину, потом, подметив особенности одежды, походки, манеры держаться, определить их образ жизни. Но сейчас, продолжая вспоминать о разговоре с Ноэми, она не обращала внимания на прохожих.

От этой встречи у нее осталось двойственное чувство — сострадания и подозрительности. Создавалось впечатление, что в этой женщине поразительно сочетались искренность и скрытность, причем одно было невозможно отделить от другого.

Но больше всего заинтересовала Мюрьель, безусловно, мандала. Она все еще находилась под впечатлением от страха, вспоминая о всевидящем глазе, который словно пригвождал ее к месту, завладевал вниманием и парализовывал волю.

Это напомнило ей гипноз. Мюрьель не понимала, как это происходило, но картина являлась средством для передачи мыслей на расстоянии, причем существовал один или несколько человек, которые генерировали эти мысли.

Если это так, то Ноэми находилась под постоянным воздействием этих колдовских сил, что объясняло ее колебания, приблизительные ответы и страх.

Конечно, эта гипотеза была довольно шаткой. Тем не менее чем больше Мюрьель думала о ней, тем более правдоподобной она казалась. Особенно если представить себе мужчину или женщину, обладающих подобными способностями, а Мюрьель уже сталкивалась с такими случаями в Соединенных Штатах. Это не радовало. Одни люди могли ввести в заблуждение других, привести их к краху или заставить совершать поступки, противоречащие их воле. Даже такие, как самоубийство.

Гипотеза оккультного влияния становилась еще более правдоподобной, так как у Мюрьель крепла уверенность, что в этой истории не обошлось без колдовства. Предупреждения, которые получили они с Мишелем, и другие странные события, свидетелями которых они стали, не могли быть объяснены иначе как вмешательством одного или нескольких посторонних лиц, обладающих и использующих во зло свои паранормальные способности.

Понимая, что пока не в состоянии выстроить какую-либо аргументированную версию, Мюрьель задалась вопросом о загадочном Шарле, имя которого было произнесено духом.

Среди людей, с которыми она встречалась или о которых шла речь, не было ни одного Шарля! Даже Ноэми казалась искренней, утверждая, что не знает такого человека. Для Мюрьель это была настоящая головоломка! Она не могла оставить без внимания эту информацию.

Позже, устав задавать себе вопросы без ответов, она решила насладиться солнцем и ни о чем не думать. В конце концов, никто не запрещал ей немного позагорать! Тем более у нее был еще целый час до встречи с Жеромом — друг обещал отвезти ее в Лазаль.

Но очень скоро она заметила, что не получает того удовольствия от солнца, на которое надеялась. Можно было бы списать это на слишком шумную обстановку, сильную жару, но в глубине души она знала, и уже давно, что ненавидит наслаждаться чем-либо в одиночку, не имея возможности разделить свою радость с любимым человеком. Хотя это было банально, но от того не менее мучительно: она страдала от одиночества. Все чаще и чаще она испытывала необходимость почувствовать руку друга на своем плече, высказаться о наболевшем и услышать слова утешения. Короче, ей хотелось встретить настоящего мужчину. Но вот незадача! Как говорил ее отец, настоящего мужчину не так просто найти. После разрыва с мужем, не считая нескольких коротких и незначительных встреч, она ни разу не влюблялась. Размышляя о мужчинах, которые могли бы ей понравиться, она, естественно, принялась думать о Мишеле. Но долго на этой мысли она не задержалась. Хотя у этого человека были и шарм, и незаурядный ум, Мюрьель ни на секунду не могла представить себя вместе с ним.

Мишель уже давно был дома и перелистывал какие-то книги в библиотеке, когда приехали Мюрьель и Жером. Он спустился к ним, держа в руках книгу.

— Как ты мне и посоветовал, — обратился он к Жерому, — я взял почитать роман Натали.

— Да? Какой?

— «Круг»… Ты его читал?

— Нет еще. Он был опубликован как раз незадолго до несчастного случая, и, признаюсь, у меня сердце не лежало…

Чтобы поменять тему разговора, Мишель спросил Жерома, как прошел день.

— Уф! — ответил тот. — Как обычно. Все те же неврозы, психозы и другие виды депрессии.

— Кстати, — поинтересовалась Мюрьель, — как здоровье Антонена?

— Хорошо, насколько это возможно. Он все еще пребывает в прострации. Тем не менее все жизненно важные органы функционируют нормально. Он находится под наблюдением, но, боюсь, мы не сможем ему помочь. Все проведенные тесты дали отрицательные результаты.

Теперь настала очередь Мюрьель рассказать о своем визите к Ноэми. Потом она вставила в видеомагнитофон кассету, где был записан ее разговор с духом Тома, и прокомментировала отснятый материал.

Если это произвело заметное впечатление на Мишеля, то Жером казался явно раздосадованным. Как только кассета закончилась, он тут же произнес ироничным тоном:

— Извини, но я все более скептически начинаю относиться к твоим исследованиям и, признаюсь, уже жалею, что пригласил тебя сюда.

— Почему? — спросила Мюрьель обиженно.

— Я считаю, и мои коллеги с этим согласны, что все эти разговоры с духом Тома только ухудшают состояние Вероники. Она страдает не от вселения духа, а от психического расстройства, очень серьезного и трудноизлечимого.

— Я не понимаю! — вспыхнула Мюрьель. — Когда ты мне позвонил, то был так оптимистично настроен, говорил, что мой подход позволит по-новому взглянуть и на традиционные методы лечения. Если ты хочешь, чтобы я уехала, то это нетрудно… Я смогу это сделать даже завтра утром, — добавила она голосом, изменившимся от возмущения, — если ты только дашь мне время собрать вещи.

И Мюрьель ушла к себе в комнату, сильно хлопнув дверью.

Не произнося ни слова, Мишель пытался установить взаимосвязь между противоречивым поведением своего друга и событиями последних дней. Ему казалось невозможным отнести все на счет усталости или сентиментальных проблем. Конечно, у Жерома и Мюрьель была связь. Но это в прошлом. И со времени ее приезда — а Мишель был в этом уверен — между ними ничего не было. Нет, у этого конфликта другие причины…

Он посмотрел на Жерома, сидевшего на диване. У того было упрямое выражение лица, а взгляд он устремил вдаль. Мишель попытался заговорить с другом:

— Извини, но я тоже не понимаю, почему ты…

— Нечего тут понимать! — отрезал Жером. — Просто я совершил ошибку, пригласив ее сюда. Доказательство — вся моя бригада врачей беспрестанно повторяет мне, что Мюрьель замедляет или даже усложняет выздоровление Вероники.

— Возможно, ты прав как медик, но ты мог это предвидеть, когда приглашал ее.

— Верно! Я совершил глупость.

Они помолчали. Жером вертел в руках пустой стакан, повернувшись к камину, где полыхал огонь. Казалось, он дошел до крайности и ему на все наплевать.

— Ты хочешь, чтобы она прекратила исследования? — поинтересовался Мишель.

— Нет! Но я хочу, чтобы она работала под строгим медицинским контролем, с учетом наших методов лечения.

Чтобы не создавалось впечатления, будто Мишель принимает сторону Мюрьель, он сказал:

— Понимаю твое раздражение, но, признайся, ведь она проделала прекрасную работу. То, что ей удалось вытянуть из Вероники, поможет не только расследованию, но и пониманию этого явления в целом.

Жером пожал плечами:

— Скажешь тоже! Строчка из стихотворения Виктора Гюго и бессвязные слова… Не нужно никакого духа, чтобы услышать подобную чепуху. Я каждый день имею дело с больными, которые выдают мне такие речи, кстати, даже получше той, что сказал так называемый дух!

— И тем не менее! Несмотря на то что я нахожу ее подход несколько необычным, я должен признаться, что Мюрьель мне помогла. Хотя бы своими выводами и оригинальным методом искать объяснения там, где мне бы и в голову не пришло.

— В таком случае тебе остается только соблазнить ее, — ехидно проговорил Жером, вставая.

— Ты действительно говоришь ерунду!

— Ну, может, и не совсем… — пробормотал он, уходя в свою комнату.

Мишель задумался. У него не было ни одного веского аргумента, чтобы объяснить резкое изменение в поведении Жерома. Тем не менее интуиция подсказывала, что это не случайно.

Он тоже отправился к себе в комнату. Проходя мимо двери Мюрьель, он немного поколебался, но все-таки постучал.

— Кто там?

— Это я, Мишель! Мы могли бы поговорить?

— Входи.

Он расположился в кресле напротив нее. Мюрьель сидела на кровати, обложенная бумагами и документами. Одета она была в строгий костюм.

— Странное поведение, не так ли?

— Да, вероятно, это усталость, проблемы в клинике или еще что-то. Но ничего серьезного, из-за чего тебе стоило бы уезжать…

— А у меня и нет такого желания. Наоборот, мне хочется прояснить это дело и ознакомить с выводами тех, кого они могли бы заинтересовать. И что бы вы там оба ни думали, я на правильном пути. Вот, например, веришь ли ты, что Тома отвечает мне с легкостью, когда я к нему обращаюсь?

— Ну… не знаю.

— А я знаю! Я отметила моменты, которые могут иметь значение. Я имею в виду его заявления и кое-какие странности в поведении Ноэми. Все это начинает составлять… окружение.

— То есть?

— Заявления Тома становятся более внятными. Сначала он сказал: «Козыри — пики. Я — пас». Так сказал бы любой человек, играющий в карты. Тем не менее он выбирает определенную масть. Пики — это символ несчастья, смерти в божественных науках. Потом он читает строчку из стихотворения Виктора Гюго, а мы знаем, что поэт любил общаться с потусторонним миром. «Я завтра на рассвете, когда светлеют дали, отправлюсь в путь…» К тому же это строки из первого стихотворения поэмы, посвященной его дочери Леопольдине, которая утонула в Сене. Здесь вновь идет речь о смерти… Затем Тома кричит: «Только не мост! Нет! Нет! Только не мост! Только не это!..» Эти слова призваны вернуть нас к реальности и подтвердить, что он не покончил с жизнью. Потом он возвращается к уже знакомой теме, добавляя к ней новые элементы: «Бежать… Мост… Дьявол… Люблю… Люблю… Но…» Вот здесь не все ясно.

Но, во всяком случае, упоминание о дьяволе, кажется, указывает на то, что мы идем по правильному пути, когда интересуемся колдовством. И наконец, названо конкретное имя. Я искала, кто может быть этим Шарлем. Но, признаюсь, пока безуспешно. Не считая того, что это было имя мужа Леопольдины, который утонул вместе с ней.

— И что теперь?

— Ничего. Я делаю лишь предварительные выводы.

— Да, но это никуда не приведет нас.

— Правильно. Но это по крайней мере поможет нам окунуться в определенную атмосферу. Не так ли?

Мишель согласно кивнул и замолчал. Хотя новые подробности и не особо продвигали его вперед, они все же способствовали уточнению картины расследования.

Внезапно инспектор вскочил.

— Я вернусь! — предупредил он.

— Тебе настолько скучно со мной? — простодушно удивилась Мюрьель.

Мишель остановился на пороге и молча посмотрел на нее, прежде чем уйти. Мюрьель улыбнулась, довольная тем, что ее чары не оставляют его равнодушным. По возвращении он выложил на кровать предметы, обнаруженные у Эмиля, и рассказал, каким образом отыскал их.

— Восхитительно! — воскликнула женщина, когда Мишель закончил.

— Да, очень интересно! Но это все равно никуда не ведет.

В глубоком волнении Мюрьель рассматривала монетки, крест, читала вслух надписи на листочках, потом обратилась к Мишелю:

— Это свидетельствует о колдовстве, причем о таком, каким занимаются здесь, в провинции, уже долгое время. Очевидно, Эмиль сам был колдуном и пытался уберечься от порчи, которую насылали на него другие. Если он расположил эти талисманы у двери и окна, значит, хотел защитить свой дом от колдовства или проклятия. Я считаю, Эмиль боялся alter ego.

— Иначе говоря, его убийцей мог быть другой колдун?

— Точно!

— То есть мы должны ориентировать наши поиски на подобных людей?

Мюрьель улыбнулась:

— Я ведь не полицейский. Скажем, я бы порекомендовала поступить именно так, если бы кто-нибудь спросил мое мнение.

— О'кей! — сказал Мишель, вставая. — Приму это во внимание. А пока пойду вытащу нашего ворчуна из комнаты и приготовлю ужин.

Когда он вышел, Мюрьель растянулась на постели. Ее гнев исчез без следа.

На следующее утро все трое пили кофе на кухне. После вчерашней размолвки Мюрьель отказалась ехать в клинику с Жеромом.

— Когда вы с коллегами измените взгляд на вещи, тогда будет видно…

Зазвонил телефон. Подошел Жером. Это был Вердье. Жером передал трубку Мишелю.

— Инспектор? Я хотел бы срочно встретиться с вами и вашей подругой, — сказал Вердье.

— Сегодня?

— Сегодня утром, если не возражаете.

— О чем речь?

— Поговорим при встрече.

— О'кей! Допиваем кофе и едем к вам.

Когда Мишель закончил разговор, Мюрьель и Жером с удивлением на него посмотрели.

— Майор хочет нас видеть, Мюрьель и меня.

— А Вердье сказал зачем? — забеспокоился Жером.

— Нет, но, кажется, это срочно…

— У тебя есть хоть какие-то догадки на этот счет?

— Никаких…

Жером вымыл чашку и вышел, пробормотав что-то на прощание.

Мюрьель и Мишель переглянулись.

— Он явно не в своей тарелке! — заметила она.

Мишель ничего не ответил, но его вчерашняя тревога заметно усилилась. Он никогда не видел друга в таком нервозном состоянии.

Машин на дорогах было немного, поэтому Мишель и Мюрьель быстро доехали до жандармерии. Вердье принял их без промедления. Предложив им кофе, он сел за письменный стол. Вид у майора был более озабоченный, чем всегда. Затем он обратился к Мишелю:

— Поговорим о вашем расследовании чуть позже, прежде я хотел бы сообщить вашей спутнице, что случилось с ее машиной. — Он повернулся к ней. — Вот какие дела, мадемуазель. Как попросил меня Фабр, я послал одну из наших бригад на ее поиски вчера вечером. Но произошло нечто… скажем… необычное. — При этом он снял трубку и попросил прислать в кабинет двух работников. — Пусть они сами вам расскажут. Вы понимаете, они это видели собственными глазами.

Через несколько минут в кабинете появились двое мужчин в голубых рабочих комбинезонах.

— Ланселен и Гийар, — представил их Вердье. Мишель подумал, что, если бы майор назвал их Лорел и Харди, он бы не удивился — насколько один был маленьким и толстым, настолько другой — высоким и худым.

— Садитесь и расскажите инспектору и мадемуазель, что же произошло.

Слово «мадемуазель» вызывало раздражение у Мюрьель, но она не подала виду, хотя решила выбрать момент и сказать инспектору, что такое обращение неуместно.

— Ну вот, — начал толстяк, — вчера, как нас попросили, мы поднялись на гору Монвайан искать тачку. Для нас это просто. С таким эвакуатором, как у нас! Это же внедорожник, джип, понимаете?

— Понятно, Гийар! — перебил его Вердье. — Ближе к делу!

— Так вот, там, наверху, мы нашли машину. Одна дверца была открыта, но нас это не удивило. Мы подумали, что это прохожие пошарили внутри. Мы все сделали и стали спускаться к Лазалю. Нас немного потряхивало из-за каменистой дороги, но мы не обращали на это внимания. Мы и не в таких переделках бывали… Но в этот момент… — Он повернулся к напарнику. — Ну говори же, Ален!

Ланселен покачал головой, как будто до сих пор находился под впечатлением от случившегося.

— И вот примерно на середине спуска машина словно пустилась в пляску святого Витта! Нас начало так потряхивать, что пришлось сбавить скорость. Но было уже поздно. Не знаю каким чудом, но машина отцепилась от эвакуатора и помчалась прямо в овраг!

Мишель не смог удержаться от смеха:

— Не хочу вас разочаровывать, парни, но вы ее просто плохо закрепили!

— Нет! Нет! — вмешался Вердье. — Я тоже так сначала подумал. Но когда увидел разорванные цепи и скрученный подъемный кран, я изменил свою точку зрения! Кстати, я попросил провести экспертизу в нашей лаборатории. Исходя из веса машины, они считают случившееся просто невозможным. Хуже того, звенья цепи могли бы порваться, но не в этом месте.

— Вот это правда, — вступил в разговор Гийар. — К тому же машина должна была бы скатиться в канаву, а не в овраг. Но она повернулась вокруг собственной оси и исчезла совсем в другом направлении.

— Это казалось невероятным, — добавил Ланселен, — у нас создалось впечатление, что за рулем сидел невидимка!

— Короче, — заключил Вердье, обращаясь к Мюрьель, — я не понимаю причин этого происшествия… Но ваша машина разбилась вдребезги на дне оврага. Вам остается лишь сообщить об этом страховой компании.

— А я ничего не смогу забрать из салона?

— Боюсь, нет! Мы доставим вам все, что в ней осталось, когда пошлем туда подъемник…

Когда служащие ушли, Мишель поведал Вердье о продвижении дела, но не упомянул о находках в доме Эмиля — он опасался, как бы майор не наломал дров. Сначала ему хотелось кое-что проверить, действуя на свой страх и риск.

Удовлетворенный объяснениями Мишеля, Вердье поблагодарил его за доверие и проводил своих посетителей до двери.

— Вы знаете, я с уважением отношусь к вашим методам расследования, но что касается Эмиля, я склонен думать, что это дело рук воришки-бродяги. Наверное, колдовство существовало, но сейчас в это верится с трудом…

— Возможно, вы правы, — согласился Мишель, не настаивая. Скептицизм майора был ему на руку.

Когда инспектор и Мюрьель вышли на крыльцо жандармерии, они посмотрели друг на друга и рассмеялись.

— Ну что же, мне остается лишь взять напрокат другую машину!

— Неплохая мысль, — согласился Мишель, — если учесть, в каком состоянии твоя прежняя!

— Пусть от нее практически ничего не осталось, но я хотела бы…

Не позволив договорить, Мишель властно взял ее за руку и повел в центр города. Удивленная его поведением, Мюрьель немного насторожилась, но сопротивляться не стала. Через некоторое время, заметив бар, Мишель предложил своей спутнице выпить кофе на террасе, и она согласилась. Они сели за столик.

— У тебя осталось в машине что-то ценное? — обеспокоенно спросил он, закуривая сигарету.

— Нет. Но меня бросает в дрожь от одной мысли: что, если бы мы взялись спускать ее вместе, как ты предложил?

— Мы бы здорово влипли…

Она пожала плечами и попросила у него сигарету.

— Извини, я думал, ты не куришь! — удивился Мишель.

— Обычно нет. Но сейчас мне надо расслабиться.

— Я бы не хотел становиться причиной…

— Ты уже ею стал. И надо уметь брать на себя ответственность, вот и все.

Сделав вид, что не понимает подтекста, Мишель продолжил:

— А ты сама веришь в эту историю с обезумевшей тачкой? Это почище, чем малолитражка из мультфильмов Уолта Диснея…

— Да, я в это верю. А ты нет?

— Конечно, нет! Ты видела этих молодцов? По одному их виду можно понять, что они недобросовестно выполняли работу, а эту историю выдумали, чтобы им не влетело!

— Даже Вердье в это поверил!

— Он хороший начальник и поэтому прикрыл их!

— У тебя на все есть ответ, — раздраженно проговорила Мюрьель. — Но не доверяй своему скептицизму! Сегодня даже самые выдающиеся ученые рассматривают телекинез не как паранормальное явление, а как способность, которой обладают лишь немногие люди. Не хочу утомлять тебя доказательствами, но независимо от того, где это происходит: в Америке, в Европе, в России или в Японии, — ученые-физики интересуются этим видом мозговой деятельности человека. Причем существует и такое мнение, что телекинез подчиняется законам физики. Этот пункт также включили в программу конференции физиков в Исландии в тысяча девятьсот семьдесят седьмом году. Было зарегистрировано немало людей, среди них: Юрий Геллер и Жан Пьер Жерар — во Франции, Джордж Портер — в Великобритании и Масуаки Кийота — в Японии; каждый из них мог деформировать сталь на расстоянии.

— Вероятно, твой колдун обладает дьявольскими способностями…

— Кто тебе сказал, что он действует в одиночку?

— Допустим, это так. В таком случае иди на поводу у своей интуиции, а я буду прислушиваться к внутреннему голосу. Пойду надоедать Элен… Кстати, я хотел бы забрать кассеты из Лазаля и дать ей их прослушать. Мало ли что, вдруг мне удастся вызвать ее на откровенность?

— Хочешь, пойду с тобой? Вероятно, я замечу то, что ускользнет от тебя. Знаешь, иногда женщины более внимательны, чем мужчины, когда речь идет об оценке другой женщины.

— А если нужно составить мнение о мужчине? — усмехнулся он.

— В этом случае женщина может совершить ошибку.

Они улыбнулись друг другу и покинули террасу.

Когда они дошли до машины, Мишель распахнул дверцу и сказал:

— Я подвезу тебя до места, где ты возьмешь напрокат машину, и мы отправимся к Дювалям. Быть может, Элен захочет познакомиться с девушкой, которая говорит голосом ее сына?

Мюрьель ничего на это не ответила, лишь снова улыбнулась.

 

Глава 12

Немного позже Мишель ехал по дороге Лазаля, а Мюрьель следовала за ним на «рено» модели «Твинго», взятом напрокат. Он ехал медленно, поглядывая время от времени в зеркало заднего вида и убеждаясь в том, что Мюрьель не отстает.

Безусловно, в профессиональном плане эта женщина казалась ему интересной. Напрасно он выказывал ей недоверие, сейчас Мишель начал воспринимать всерьез методы ее работы. Она не только продвигалась вперед, благодаря правильной тактике никогда не поддаваясь первым впечатлениям, но, кроме всего прочего, не попадала под чужое влияние, что, по его мнению, было отличным качеством, которым должен обладать каждый человек.

Им не потребовалось много времени, чтобы добраться до жилища Жерома. В это время дня дом представал во всей красе: стены из камня сверкали белизной под яркими лучами солнца. Создавалось впечатление, что это современная постройка, хотя на самом деле дом возвели более двухсот лет назад.

Выйдя из машины, Мишель залюбовался этой картиной:

— Чудный домик! — сказал он, когда Мюрьель подошла к нему.

— Ты мечтаешь о чем-то подобном?

Он покачал головой:

— Нет! Прежде всего у меня нет средств, чтобы купить такой дом, да мне и не хочется: это слишком связывает.

— Вечная боязнь потерять свободу…

— Да. Во всяком случае, сузить свой выбор…

Как только они вошли в дом, Мишель отправился в кухню и налил себе стакан воды, а Мюрьель поднялась за кассетами в комнату. Поскольку она долго не возвращалась, Мишель пришел к ней и застал ее за безуспешными поисками.

— Невероятно! — бормотала она. — Я уверена, что оставила их на ночном столике.

По прошествии нескольких минут они спустились вниз, заглянули в видеомагнитофон и на полки. Все напрасно. Кассеты исчезли!

Мишель предположил, что Жером забрал их с собой. Они позвонили ему, но тот ответил, что кассет у него нет. Для Мюрьель удар был слишком чувствителен. Поскольку исчезли доказательства ее общения с Тома, теперь невозможно их проанализировать и двигаться дальше. Не говоря уже о том, что она хотела их использовать на ближайшем семинаре как исключительное свидетельство контакта с потусторонними силами.

Мюрьель села на кровать совершенно расстроенная.

— Хорошо, что ты видел фильм, иначе мне пришлось бы все время убеждать тебя в его существовании.

— Вероятно, — согласился Мишель.

Он был сильно огорчен, но старался не показывать этого. Если кассеты похитили, значит, кто-то проник в дом.

— Это невыносимо, — сказал он, — но ведь получается, что твоя работа кому-то мешает. Иначе почему сначала исчезли снимки, а теперь кассеты?

— Верно! Остается лишь найти того, кто… Может, Элен подаст нам какую-нибудь идею?

— Почему она?

— Не знаю, просто догадки…

Мишель покачал головой:

— Нет-нет, я не чувствую женщины за всем этим.

— Почему?

— Потому что такие методы действия несвойственны женщинам.

— Вот как?

— Да, здесь не хватает изящества.

Когда они оказались в имении Кальвиак, Мюрьель присвистнула от восхищения.

— Смотри-ка! А они ни в чем себе не отказывают!

— Да, действительно, — отозвался Мишель, ставя машину перед парадной лестницей, около автомобиля марки «Порше-911», черного цвета, с блестящим кузовом. Он внимательно осмотрел его со всех сторон. — Черт возьми! Вот какую машину я хотел бы иметь, если бы мне побольше платили!

— Скажешь тоже, — ответила Мюрьель. — И для чего? Чтобы ехать по автобану со скоростью сто тридцать километров в час? Ничего интересного!

— Все вы, женщины, одинаковы. Ни во что не ставите интересы мужчин. Это то же самое, как если бы я сказал, что глупо иметь жемчужное ожерелье, потому что можешь носить его один-два раза в год!

Их разговор был прерван появлением Пьера Дюваля, который спускался по лестнице. Он, казалось, был не в настроении, как и в прошлый раз, когда Мишель встречался с ним в антикварном магазине. После короткого приветствия он сел в машину. Мишель поспешил подойти к нему, пока он не закрыл дверцу.

— Пользуюсь случаем сказать, что заеду проведать вас и вашу жену.

Пьер кивнул, что-то пробормотал и резко тронулся с места, отчего гравий полетел под ноги Мишелю и Мюрьель.

— Кажется, этот тип не хочет разговаривать с тобой! — заметила она.

— Да, но ему придется. Иначе я буду вынужден вызвать его в жандармерию…

— Почему? Он вызывает подозрение?

— Не более, чем кто-либо другой в этом деле. Пока, во всяком случае.

Они уже находились на середине лестницы, когда к ним подошла Элен. Она улыбалась:

— Инспектор! Мне кажется, я слышала шум другой машины…

Элен поздоровалась с Мишелем, тот представил ей Мюрьель.

— Ах да… — сказала Элен, якобы вспоминая. — Об этой молодой женщине вы говорили мне в прошлый раз?

— Именно так! — ответил Мишель, зная точно, что никогда не упоминал имени Мюрьель.

Значит, кто-то это сделал за него.

Элен пригласила их в гостиную, где принимала Мишеля в первый раз, и предложила им выпить. Следуя примеру хозяйки, Мишель предпочел виски, Мюрьель выбрала апельсиновый сок.

В прекрасном настроении Элен села, скрестив ноги, а они у нее еще были очень красивые. Ее руки дрожали, но не так сильно, как тогда.

— Слушаю вас, инспектор. Хотя, думаю, я уже все вам сказала.

— Сожалею, но появились новые обстоятельства, которые вынуждают вновь докучать вам.

Элен широко улыбнулась:

— Ну что вы! Если я могу быть полезна, то с удовольствием отвечу на все вопросы.

Мишель отпил глоток виски, чтобы скрыть раздражение. Этой женщине определенно нравилось выводить его из себя!

— Старый человек, Эмиль Массар, — начал он, — был убит в Лазале, и у нас есть основания полагать, что его смерть связана с колдовством.

— Боже мой! Какой ужас! Но я-то какое имею к этому отношение?

— Пока никакого. Но незадолго до своей смерти этот человек поведал мне о старинном тайном обществе протестантов, которые занимаются весьма подозрительными делами. Зная, что вы принадлежите к одному из самых уважаемых протестантских родов, давно обосновавшихся тут, я подумал, что вы, вероятно, располагаете кое-какими сведениями об этом.

Элен изумленно посмотрела на него:

— Очень мило с вашей стороны предположить, что я имею подобную информацию, но это не так. Если бы мой муж был жив, он бы мог вам об этом рассказать, но я…

— Кстати, от чего он умер?

— От сердечного приступа, у себя в кабинете.

— А доктор Полен находился у вас?

— Нет. Я ему позвонила, но, когда он приехал, было уже слишком поздно.

— Где похоронен ваш муж?

— Здесь же, в имении.

— А почему Тома кремировали?

— Он сам выразил такое желание во время одного из разговоров с родственниками. Мы исполнили его волю.

— Думаю, вы сохранили урну с прахом?

— Нет. Он пожелал, чтобы его прах был развеян в парке, который он так любил.

— Значит, вы никогда и не слышали об этом тайном обществе? — вмешалась Мюрьель.

— Да нет же! Наша семья никогда не имела к нему отношения.

— Извините, мадам, честно говоря, это общество интересует меня только потому, что я вижу связь между ним и смертью Тома…

— Каким образом? — живо перебила ее Элен.

Мюрьель и инспектор обменялись понимающими взглядами, и она рассказала о странных случаях, произошедших в последние дни, но при этом не упоминала имени Мишеля.

Элен отпила виски. Она продолжала улыбаться, но чувствовалось, что она напряжена.

— Думаю, — предположила мадам Дюваль с лукавым видом, — что вы, мадемуазель, очень чувствителны и…

— Чепуха!

— То, что она рассказывает, мадам, — правда. У меня есть веские основания верить ей…

— Убеждена в этом, инспектор!

— И я должен задать вам еще несколько вопросов.

— Прошу вас!

— Встречался ли ваш сын Тома с другими девушками помимо Матильды, невесты брата? Короче, была ли у него подружка?

— Я же сказала вам «нет» еще в прошлый раз! Для него существовали лишь брат и его жена.

— А вы не думаете, что Тома завидовал Пьеру?

— Это нелепо. Они прекрасно ладили. К чему вы клоните?

— Как мать вы, очевидно, были в курсе многих дел, касающихся вашего сына.

— Возможно, но, если бы Тома влюбился, он рассказал бы мне об этом в последнюю очередь. Мальчишки не любят говорить о таких вещах, а Тома вообще отличался скрытностью.

— Полная противоположность брату, который приходил сюда с Матильдой…

— Верно, они были очень разные.

— Любопытно, но бригадир Кастеллан, который вел расследование в то время, говорил мне о какой-то другой девушке, входившей в их компанию…

Элен с интересом посмотрела на него:

— Он назвал вам ее имя?

— Нет, я рассчитывал на вас.

— Сожалею, но ничего не могу добавить.

— Кстати, мадам, — вмешалась Мюрьель, — дух вашего сына…

— Ах нет, умоляю, мадемуазель, не будем возвращаться к этой теме…

— Тогда, скажем, Вероника… Она назвала имя: Шарль. Вам это о чем-нибудь говорит?

Элен встрепенулась. В ее взгляде появилось беспокойство.

— Шарль? Не имею понятия…

— Жаль, — пробормотала Мюрьель, глядя на Мишеля.

Тот ликовал. Чередуя вопросы, он был уверен, что в конце концов Элен сдастся или по крайней мере совершит ошибку, которой можно будет воспользоваться.

— Я подумал, — продолжил Мишель, — что это может быть кто-то из ваших родственников, например, мужчина, которого я видел в прошлый раз, когда покидал имение.

— Вероятно, тайный воздыхатель, — с иронией произнесла Элен, взяв себя в руки.

— Кто знает? Вы не первая и не последняя женщина…

— Я нахожу, инспектор, что вы очень неделикатны, я должна была бы выставить вас за дверь.

— Вы можете это сделать, мадам, но тогда вам придется отвечать на мои вопросы в жандармерии. Во всяком случае, человек с длинными седыми волосами, которого я видел, не показался мне молодым.

Элен залпом выпила виски.

— У меня не было любовников с тех пор, как умер Бернар, — сухо сказала она, — и раньше тоже. И уж если бы я в них нуждалась, то выбрала бы не того красавца, о котором вы говорите!

Наступила тишина. Мюрьель воспользовалась моментом, чтобы осмотреть гостиную. Она не заметила ничего странного, хотя и удивилась отсутствию фотографий Тома. Правда, об этом ей уже говорил Мишель. Однако Мюрьель почувствовала, что какая-то важная деталь от нее ускользает.

— Скажите, — вновь обратился к хозяйке дома Мишель, — у вас сохранились личные вещи Тома? Например, в его комнате?

Элен отвела взгляд и налила себе еще виски, не предложив Мишелю. Ей приходилось прилагать неимоверные усилия, чтобы унять дрожь в руках.

— Я ничего не сохранила… Что касается его комнаты, то теперь это комната для гостей.

— Почему вы вычеркнули Тома из своей жизни? — удивилась Мюрьель. — Матери, которые теряют сыновей, обычно хранят воспоминания, фотографии…

— Каждый поступает по своему усмотрению, мадемуазель. Страдание затухает, когда нет постоянного напоминания о его причине.

— Могу я попросить вас об одной любезности?

Элен согласно кивнула, и Мюрьель продолжила:

— Готовы ли вы прослушать голос Вероники и сказать, похож ли он на голос вашего сына?

— Я уже сказала: нет и только нет!

— Вы даже не хотите опознать его почерк?

— Как это?

— Я попробую провести эксперимент под гипнозом.

— Это смешно! — бросила Элен, вставая. — Я хочу оставить все на своих местах. Ваши вопросы относительно Тома кажутся мне неуместными, а ваше поведение похоже на домогательство. Думаю, мне следует обратиться к адвокату.

— Хорошая мысль, — одобрил Мишель. — Но, боюсь, он вряд ли сумеет способствовать прекращению расследования. Быть может, вы еще не знаете, но с сегодняшнего дня дело считается официально открытым.

Элен посмотрела на инспектора без тени смущения. Он выдержал ее взгляд, отметив, что эта женщина — сильная личность. Она проводила их до двери и попрощалась, не подав руки.

Когда они сели в машину, мадам Дюваль уже скрылась в доме.

По возвращении в Лазаль Мюрьель и Мишель решили провести остаток дня дома, чтобы проанализировать случившееся.

Удобно расположившись в гостиной, где царила приятная прохлада, они обменивались мнениями об Элен.

— Восхищаюсь такими женщинами! — призналась Мюрьель. — Элен всегда элегантна, несмотря на возраст, и обладает потрясающей живостью ума.

— Да, — вяло подтвердил Мишель. — Она действительно никого не оставляет равнодушным.

— Ты не очень убежденно это говоришь.

— Да нет же! Просто я в меньшей степени интересуюсь этой стороной дела, нежели тем, как она вела себя с нами.

— Что ты имеешь в виду?

— У меня создалось впечатление, впрочем, как и после разговора с Ноэми, что Элен недостаточно искренне отвечала на вопросы… Что ей приходилось делать усилие, дабы быть такой, какой ты ее описываешь.

— Не понимаю, что заставляет тебя так думать.

— Не знаю, — признал Мишель. — Всего лишь интуиция.

— А если поконкретнее?

— Скажем, мне непонятно ее отношение к сыну, который покончил жизнь самоубийством. В ее поведении и словах чувствуется эмоциональный надрыв…

— А я и не знала, что ты психоаналитик! — усмехнулась Мюрьель.

Мишель рассмеялся:

— Ты права, я несу какой-то бред.

Мюрьель внимательно на него посмотрела — не в его привычках было так легко отступать. Судя по всему, у него имелась какая-то идея. Однако она не хотела настаивать и лишь предложила систематизировать факты, которыми располагал каждый из них, для выявления связи между ними. Мишелю эта мысль чрезвычайно понравилась, и они принялись за работу. Это было нелегко, ведь уже столько времени прошло с момента смерти Тома. Свидетели многое забыли или делали вид, что не могли вспомнить о тех событиях.

Элен продолжала давать одни и те же ответы, Ноэми не вносила никакой ясности, Полен отвечал уклончиво. Что же до бригадира Кастеллана, то он оставил свою память на дне бутылки.

С другой стороны, колдовство в этом деле стало играть важную роль. На Антонена наслали порчу, жертвами колдовства оказались Мюрьель и Мишель. Вероятно, именно магия явилась причиной смерти Эмиля, хотя ни одного подозрительного лица обнаружить не удалось, как, впрочем, и ни одного колдуна, если только им не был сам Эмиль.

Первым препятствием на пути Мюрьель и Мишеля оказалось отсутствие связей между семьей Дюваль, Эмилем и Антоненом.

Кроме того, пока не представлялось возможным определить истинную причину смерти Тома и Эмиля, как и объяснить их поведение и высказывания.

Чтобы хоть немного продвинуться в расследовании, Мюрьель и Мишель решили перечислить очевидные факты.

Прежде всего Тома не покончил жизнь самоубийством, и по крайней мере один, а вероятно, даже все свидетели, то есть Пьер, Матильда, Элен и Полен, знали правду. Не исключено, что Антонен, Эмиль и Ноэми тоже знали какую-то долю правды.

Другой очевидный факт: Эмиль был убит, а Антонен обречен на молчание по одной или нескольким причинам, имеющим отношение к данному делу. В таком случае напрашивался следующий вывод: они стали жертвами одного и того же лица. И наконец, анализируя совершенные против них действия, исчезновение кассет и причину молчания, стену которого перед ними воздвигли, Мишель и Мюрьель убедились, что кто-то не хотел завершения расследования.

Когда жара на улице спала, Мюрьель и Мишель расположились у бассейна и продолжили разговор.

— Я задаюсь вопросом, как найти концы в этом запутанном деле, — сказал Мишель.

— Придется проявить максимум воображения…

— Это верно, но недостаточно. Нам нужно знать причину преступления. А она всегда существует: месть, зависть, корысть…

— Можно убить и из-за безумия… или чего-то необъяснимого.

— Я знаю, это твое хобби, но даже необъяснимое есть не что иное, как ширма для прикрытия неблаговидной реальности. Ничто не происходит просто так…

Но Мюрьель уже не слушала его. Ее охватила смутная тревога, причем она не могла объяснить, откуда взялось это чувство. Ощущение появилось внезапно и стало усиливаться. Резкая боль пронзила живот, горло сжала судорога, сердце бешено заколотилось.

Удивленный молчанием, Мишель внимательно посмотрел на нее. Мюрьель была мертвенно-бледной.

— Что-нибудь не так? — забеспокоился он, резко вскочив с места.

— Да, мне что-то не по себе…

Он помог ей подняться.

— Тебе надо лечь на диван.

Мюрьель казалось, что она вот-вот упадет в обморок. Она вся дрожала, ноги едва двигались, сознание помутилось. Ее охватил панический страх.

— Мне действительно плохо, — призналась она, ложась на диван, — предупреди Жерома…

Мишель укрыл ее пледом и позвонил в клинику. Убедив друга приехать немедленно, он приготовил травяную настойку и дал ее выпить Мюрьель, которая обливалась потом.

— Ничего страшного, — повторял он, чтобы ее успокоить. — Ты просто съела что-то не то или простудилась…

На самом деле инспектор был встревожен. Недомогание Мюрьель слишком походило на то, что он испытал в своей комнате несколько дней назад, а также напоминало муки Антонена, перед тем как тот погрузился в странное состояние. Мишель обнял ее.

— Ты понимаешь, что я тебе говорю?

Она покорно кивнула.

— Скажи что-нибудь! — настаивал он, гладя ее по лицу.

Мюрьель безуспешно попыталась произнести несколько слов. Постепенно черты ее лица заострились, а глаза ввалились.

Мишель проклинал свою беспомощность. Он подумал об отравлении, потом отбросил эту мысль, ведь он ел и пил то же самое.

Внезапно Мюрьель схватила его за руку и с большим усилием произнесла:

— Поищи что-нибудь похожее на талисман. Быстро!

— Какого рода?

— Что-нибудь из моих вещей…

Мишель заколебался, потом, поцеловав ее в лоб, поднялся в ее комнату, где занялся тщательными поисками.

— Талисман… Талисман… — повторял он, чтобы почувствовать себя более уверенно.

Инспектор разобрал постель, перетряс всю одежду Мюрьель, посмотрел за картинами, порылся в сумках, перебрал обувь. Ничего! Он передвинул мебель, приподнял ковер, подергал занавеси. По-прежнему ничего.

Остановившись на минуту, чтобы перевести дух, Мишель посмотрел на беспорядок, который учинил в комнате, пытаясь понять, что же он упустил.

— Боже мой! Постель! — воскликнул он, заглядывая под кровать.

Увидев в полумраке что-то непонятное, он приподнял матрац.

На полу Мишель обнаружил три пыльных шарика из волос и соломы, перевязанных очень тонкой веревочкой. Не понимая, в чем дело, он не решился к ним притронуться и спустился к Мюрьель. У нее был ясный взгляд, но она продолжала слабеть. Он описал ей свою находку. Мюрьель качнула головой.

— Возьми их, не прикасаясь, и сожги в саду…

— Что это?

— Иди…

Вооружившись небольшим совком, найденным на кухне, Мишель поднялся в комнату, забрал шарики и снова спустился вниз. В глубине сада он зажег несколько газетных листов в мангале для барбекю и бросил туда шарики. Когда все сгорело, он собрал пепел при помощи совка и развеял его над рекой.

В первый раз с начала расследования инспектор был по-настоящему встревожен. Не только потому, что ситуация уходила из-под контроля, но и потому, что жизнь Мюрьель подверглась опасности. Теперь он больше не сомневался: эта женщина ему очень дорога, в чем ранее он ни за что бы не признался.

Вычистив совок, Мишель вернулся к Мюрьель. Вопреки его ожиданиям она была на ногах и даже слегка порозовела.

— Кажется, дело идет на поправку! — заявила она.

— Я вижу, — сказал он, обнимая ее. Удивленная и счастливая, Мюрьель разрыдалась.

— Не волнуйся, — прошептал он, — мы покончим со всем этим…

Он вдруг засмущался от того, что все еще держал ее в объятиях, и, отпустив, зажег сигарету.

— Спасибо, — проговорила она. Затем, опираясь на руку Мишеля, Мюрьель попросила проводить ее в кухню. — Я хочу пить, у меня совершенно пересохло во рту.

Выпив воды, она съела бутерброд с сыром. Немного успокоившись, Мишель налил себе вина и сел рядом с ней.

— Черт побери! Ну и напугала же ты меня!

— Ничего страшного. Но, думаю, надо быть осторожнее. Тот, кто это затеял, знает свое дело!

— Ты можешь мне объяснить, что я нашел под твоей кроватью?

— Шарики… Это твердые тела, образованные путем скопления проглоченных, обычно быками, волосков, трение которых о стенки желудка придает им сферическую форму. В науке их называют безоарами.

— О'кей! Но какое отношение это имеет к тому, что я сжег?

Мюрьель отпила глоток вина из стакана Мишеля.

— Отношение самое непосредственное. В деревне, где с древних времен наводят порчу на животных, колдуны используют те же методы, чтобы воздействовать на людей. Они изготавливают шарики из волос жертвы и прячут их в ее жилище.

— Надо было это знать.

— Я поняла это, когда вспомнила об исчезновении расчески прошлым вечером.

— Может, стоит переехать в другое место?..

— Нет! Наоборот, я хочу остаться. Пусть наш противник видит, что у него ничего не получается. Это заставит его волноваться, он станет рисковать и обнаружит себя.

Мишель только хотел ответить, как вбежал запыхавшийся Жером. Увидев, что друзья сидят на кухне за столом, он разозлился:

— Вы что, издеваетесь надо мной?

— Вовсе нет! — воскликнул Мишель и рассказал ему, что произошло.

Когда он замолчал, Жером опустился на стул, недоверчиво поглядывая на них обоих.

— Нет, у вас определенно крыша поехала! Шарики! Я брежу? Вы уже и не знаете, что придумать! Покажите мне по крайней мере, как это выглядит!

— Я их сжег, — сказал Мишель.

— Так надо было, — объяснила Мюрьель, — иначе все могло закончиться гораздо хуже.

Жером налил себе выпить.

— Если вам захотелось провести вторую половину дня со мной, — с иронией произнес он, — лучше бы вы попросили меня об этом заранее!

Раздосадованный упрямством друга, Мишель повел его в комнату Мюрьель.

— Ты что, думаешь, я бы устроил здесь такой кавардак, если бы на это не существовало причины?

Жером игриво посмотрел на него:

— Так это, наверное, было очень приятно, разве нет? Я не знал, что у нее такой темперамент!

Мишель пожал плечами.

— Нет, ты в самом деле кретин, — сказал он, оставив Жерома в комнате.

Через несколько минут тот спустился вниз.

— Ну хорошо! Это не так важно! Но вы должны понять мое недоверие. Исчезнувшие кассеты, шарики под кроватью Мюрьель… Покруче, чем «Секретные материалы»!

— Ты можешь насмехаться, — возразила Мюрьель, — потому что не тебя околдовывают! А что касается кассет, так ты, возможно, знаешь, где они лежат?

— Откуда мне это знать?

— В таком случае, — заметила Мюрьель, — в дом несколько раз кто-то проникал во время нашего отсутствия.

Жером заволновался.

— Послушайте! Мне начинают надоедать ваши истории. Вы во всем видите подвох! На службе от меня уже отворачиваются коллеги, Ноэми Майар начинает требовать, чтобы ты прекратила эксперименты. И наконец, когда я возвращаюсь домой, здесь все вверх дном! Пора с этим кончать! — Повернувшись к Мишелю, он добавил: — Ну, то, что Мюрьель несколько впечатлительна, я еще понимаю. Но почему в это веришь ты, мне не ясно!

— Послушай, Жером, — возразил Мишель, стараясь сдержать раздражение, — я не имею никакого отношения к ясновидящим, и ты это знаешь. Я просто констатирую, что здесь происходят странные вещи, и это не случайно. Кто-то стоит за этим, и я хочу найти его.

Жером ухмыльнулся:

— Ты пытаешься мне что-то объяснить? Это же просто паранойя! По-вашему, всех можно подозревать! Семью Дюваль, Ноэми, Полена, Антонена! Почему еще и не Веронику? И меня самого?

— Хочу тебе напомнить, — сухо сказал Мишель, — что Эмиль был убит. Если из-за признания этого факта кого-то считают параноиком, то пусть к больным причислят и меня!

— Прекрати болтать глупости!

— Ты прав, глупо умереть с проломленным черепом!

— Ну и что, это мог быть вор!

— А что там мог взять вор? Эмиль был беден как церковная мышь!

Кипя от возмущения, Жером вышел из кухни. Мюрьель и Мишель остались сидеть молча. Чуть позже Жером покинул дом, хлопнув дверью.

 

Глава 13

Мишель и Мюрьель решили не проводить вечер дома. Им хотелось выйти на свежий воздух и поговорить о странном поведении друга.

Мишель предложил пообедать в ресторане «Сов», куда уже приглашал его Жером. Это было недалеко, да и само место представлялось удобным для сокровенных разговоров. Они ехали молча до въезда в город. Пересекая главную улицу, перекинулись несколькими фразами относительно красоты домов и очарования старинных улочек, но мысли обоих были заняты другим.

В ресторане Мишель предложил выбрать отдаленный столик рядом с парапетом, откуда открывался вид на долину Видурль. Здесь было красиво и прохладно.

Они сделали заказ, затем Мишель начал разговор о том, что тревожило их обоих.

— Меня шокировало поведение Жерома. Он вел себя не только странно, но и подозрительно…

Мюрьель смотрела на него, не говоря ни слова. Так она давала понять, что разделяет его мнение.

— Слишком много противоречий, — продолжил Мишель. — В начале расследования Жером был сама энергия! Он приставал ко мне, чтобы я заинтересовался случаем с Тома, пригласил тебя для изучения феномена Вероники. В течение нескольких дней он с интересом следил за ходом наших исследований, а затем, без видимой причины, начал критиковать твою работу. Теперь же ему на нас наплевать, и он считает, что мы параноики!

— Верно. Я тоже пришла к таким выводам. И несмотря на то что хорошо его знаю, я, как и ты, не могу объяснить, почему его поведение изменилось. Похоже, Жером чего-то боится.

— Чего?

— Поди узнай! Чего-то, что ставит его в затруднительное положение и может помешать карьере…

Они молчали, пока им ставили на стол закуски, потом Мишель спросил:

— Каким образом?

— Я думаю, ему угрожают. Не забывай, он в самом центре этого дела. Он лечит Веронику, он вовлек нас в это расследование, у него сложились определенные отношения с Элен, Пьером, Тома, Поленом, Эмилем, Антоненом… и, вероятно, со многими другими, о ком мы еще ничего не знаем. Этого достаточно, чтобы вызвать чье-либо неудовольствие.

— Можешь ли ты сказать, что он ведет себя подозрительно?

— Нет, я не стала бы выражаться так категорично. Однако у меня есть серьезные сомнения на его счет.

— Это нелепо! Жером прямой, бесхитростный парень. Конечно, он немного помешан на своей работе, но я никогда не думал, что он способен причинить кому-то зло.

— Вероятно, он виноват, но косвенно…

— Не понимаю.

— Представь себе, что он знает больше, но не хочет этого показать, а настоящие преступники давят на него. Что ему остается делать, кроме как подчиниться им и затормозить наше расследование, насколько это возможно?..

— В таком случае зачем он нас позвал?

— Это легко объяснить. Вначале Жером влез в это дело, не отдавая себе отчета в последствиях. Будучи энтузиастом, он позвал тебя на помощь. Он знал, что случай с Вероникой особенный и заинтересует тебя. К тому же, возможно, ему захотелось увидеться с тобой, и он использовал случай.

— Не понимаю, к чему ты клонишь?

— Сначала вселение духа в Веронику никого не волновало. В клинике ее бы лечили от шизофрении или чего-нибудь еще. Она бы оставалась при закрытых дверях, и о ней бы все забыли. Но именно Жером заварил эту кашу. Призвав нас для расследования, он посеял панику среди тех, у кого нечиста совесть. Но поскольку это разумные люди, они дают нам возможность продвинуться в расследовании, чтобы потом эффективнее нам противостоять. К тому же, в той или иной мере, они в курсе наших расследований благодаря Жерому…

— Ты думаешь, это Ноэми?

— Она или кто-нибудь другой.

— Кто тебе сказал, что в команде Жерома нет доносчика?

— А что касается твоих исследований?

— Неизвестно! Может, это полицейский, информированный Вердье, или Вердье собственной персоной?

Мюрьель съела несколько листиков салата и отложила вилку. Ей больше не хотелось есть.

— Не думаю, что Жером непосредственно замешан в этом деле, — сказала она.

— Я так не говорил. Но он, вероятно, замешан в нем против своей воли. Когда стало ясно, что мы приближаемся к разгадке, ему начали угрожать, чтобы заставить нас прекратить поиски.

— Тебя послушать — так это настоящий заговор.

— Называй как хочешь. Но я уверен, что дело касается нескольких людей, объединенных общим интересом. Колдовство, семейные тайны, идеологические, политические, экономические причины…

— А какое отношение имеет к этому Жером?

— Если в двух словах, думаю, он слишком много знает, что ставит его в зависимость от наших противников.

— Хорошо, но почему он никогда не подвергался колдовству, как мы?

— Это не имеет смысла. Если он делает то, что от него требуют, нет необходимости его убирать! Для других он — великолепный троянский конь. Зачем же лишать себя такого сокровища?

Мюрьель замолчала. Представлять себе, что Жером имел отношение к делу, было невыносимо. Дружеские чувства, которые она питала к нему, и ее собственные выводы не позволяли обвинять его.

— Не думаю, что мы имеем дело с религиозной сектой, разве что с двумя или тремя лицами. Именно они и проделывают эти трюки и обладают исключительными способностями, которые используют исключительно для реализации враждебных намерений.

— Не забывай, что в каждой секте выполняются одни и те же ритуалы, связанные с религией и с прошлым, к тому же иногда деньги являются ведущим мотивом.

— Возможно. Но ничего такого я не вижу в нашем расследовании. Это всего лишь домыслы.

— Верно.

— Во всяком случае, — повторила Мюрьель, — Жером не способен ни на что плохое.

Мишель не настаивал. Он не собирался говорить ей о том, что хороший полицейский должен забывать о чувствах и выдвигать гипотезы, основываясь только на фактах и их взаимосвязи. Что касается Жерома, существовали некоторые подозрительные моменты. Несмотря на беспокойство, он не подвергался никаким нападкам. Но он мог быть в курсе всего того, что касалось расследования и опытов Мюрьель, поддерживать отношения со всеми участниками трагедии, воздействовать на состояние здоровья Вероники и Антонена и, что хуже всего, убить Эмиля. Ведь вечером, в день убийства, Жерома не было дома!

Конечно, это было слишком серьезное обвинение, чтобы обсуждать его с Мюрьель. Мишель пообещал себе, что отныне будет контролировать все свои слова. И если надо будет проверить Жерома, он сделает это без огласки.

Видя, что Мюрьель сильно огорчена, Мишель погладил ее по руке.

— Извини, что был так прямолинеен, но это часть моей работы.

— Знаю, — ответила она, отодвигаясь, — но ведь ты тоже не безгрешен. Жером и твой друг! Нет, я бы не хотела быть полицейским.

Мишель попытался оправдаться. Слова Мюрьель задели его.

— Если я и выдвигаю эти гипотезы, то для того, чтобы доказать его невиновность.

— Не понимаю.

— Задаваясь вопросом относительно его поведения, я сам же на него отвечаю и доказываю непричастность Жерома.

Эти аргументы не убедили Мюрьель, и она замолчала. На самом деле она злилась на весь белый свет: прежде всего на Мишеля, чьи рассуждения хотя и раздражали ее, во многом были обоснованны; на Жерома, потому что не одобряла его поведения и не во всем доверяла ему; на себя наконец, поскольку в такой ситуации проявлялись и ее личные привязанности: с одной стороны, повышенная сентиментальность к Жерому, с другой — слишком осторожная позиция по отношению к Мишелю, ведь ей приходилось скрывать, что ее безудержно влечет к нему. Это было слишком сложно и мучительно. Уж лучше бы поскорее лечь спать!

— Я хотела бы вернуться, — предложила она, допив кофе. — Лучший способ признать невиновность Жерома — это поговорить с ним.

— А вот это будет ошибкой, — возразил Мишель. — Если предположить, что преступник — или преступники — загнал его в угол, то он окажется в еще более затруднительном положении.

Мюрьель не могла не согласиться с Мишелем.

— В таком случае я должна интенсивнее работать с Тома. Совершенно очевидно, что он знает правду.

Мишель кивнул, но в глубине души вовсе не был с этим согласен. По его мнению, правда могла выйти наружу лишь в результате разговора с живыми, а не с умершими. Для этого нужно было заставить их говорить, поймав на каком-нибудь противоречии. Это он и попытается завтра сделать при встрече с Пьером и Матильдой.

Оплатив счет, они сели в машину. Во время поездки старания Мишеля заинтересовать разговором Мюрьель ни к чему не привели. Прижав лоб к стеклу, она всю дорогу до Лазаля молчала.

В три часа ночи Мишель еще не спал. После размолвки с Жеромом и бурной дискуссии с Мюрьель он был опустошён и взволнован. Масса вопросов, касающихся Жерома, прокручивалась у него в сознании, причем ни на один из них он не мог ответить с полной уверенностью.

Это казалось трудным еще и потому, что в его рассуждения вклинивались воспоминания. То были трудные совместно прожитые годы, когда еще студентами они жили в одной квартире и имели общих друзей. Потом следовали встречи в Марселе, в Париже или где-то еще, когда жизнь и их собственные планы отдалили их друг от друга.

Он вспомнил также о времени, когда Жером жил с Натали. Это многое изменило в их отношениях. Они стали меньше встречаться, реже звонить друг другу, но тем не менее поддерживали связь.

Однако как только Мишель узнал о гибели Натали, он тут же примчался поддержать Жерома, попытаться вернуть ему радость жизни… Тут инспектор вспомнил о романе Натали «Круг», лежавшем на ночном столике. Зная, что ему не удастся заснуть, он зажег свет и принялся за чтение.

Мюрьель тоже не спалось. Взбудораженная словами Мишеля, она старалась сформулировать аргументы, доказывающие невиновность Жерома. И делала это с большим рвением, так как предположения Мишеля казались ей отчасти оправданными. Она убеждала себя, что Жером не был таким, каким видел его Мишель. Он не мог войти в сатанинскую секту, посещать колдунов, еще менее — был способен убивать, ведь он такой безобидный! Доказательство: выбранная им профессия, психиатрия. Здесь ему не приходилось сталкиваться с физическими страданиями других людей.

И наконец, когда-то Жером и она любили друг друга. Значит, он не мог оказаться чудовищем. Безусловно, это были доводы эмоционального порядка, но для Мюрьель они имели силу доказательства. Это помогло ей успокоиться. Если бы потребовалось, она приложила бы неимоверные усилия, чтобы снять с Жерома подозрение вопреки всему и даже вопреки ему самому. Поэтому она будет продолжать поиски, основываясь на одном очевидном факте: Вероника говорила голосом духа, который утверждал, что он Тома. Несмотря на то что последний давал очень неполную информацию и ей будет трудно приблизиться к истине, его заявления определенно имеют какую-то логику, которую она обязательно поймет! В течение некоторого времени Мюрьель повторяла высказывания Тома, ломала голову над каждым словом, пытаясь придать фразе хоть какой-нибудь смысл. Потом она оставила это занятие. Она знала, что слова Тома имели чисто символическое значение.

Засыпая, Мюрьель думала о Мишеле. Мечтала о близости с ним. Желала его… Ей больше не было страшно, она чувствовала себя защищенной… Веселая… Легкая… Счастливая…

Мюрьель заснула очень быстро, хотя первые проблески рассвета уже начали проникать в ее комнату.

На следующее утро Мишель потягивал кофе, когда в кухне появился Жером, всем своим видом демонстрировавший, что спешит. Невнятно пробормотав утреннее приветствие, он налил себе кофе и выпил его стоя.

Мишель наблюдал за ним украдкой. Судя по осунувшемуся лицу и нахмуренному виду, он плохо спал ночью. Мишелю было интересно знать, где друг провел вечер, но он не осмеливался об этом спросить, настолько напряженным тот выглядел.

Инспектор принял равнодушный вид и сконцентрировался на планах на день. Его основная задача сводилась к тому, чтобы найти способ выявить виновного или виновных. И немедленно. Это дело начало слишком осложнять жизнь в доме…

Покончив с кофе, он пошел в гостиную звонить Матильде и Пьеру.

Застав последнего, инспектор сообщил ему о намерении нанести им визит в первой половине дня. Пьер сослался на неотложное дело. Раздосадованный Мишель не оставил ему выбора: или его примут в доме, или Пьер получит повестку в жандармерию.

Когда он повесил трубку, к нему подошла Мюрьель с сумкой на плече.

— Я еду в клинику. Попробую еще раз войти в контакт с духом Тома. Я предупредила Жерома, и он согласился.

— Как он тебе?

— Неважно.

— Он что-нибудь рассказал?

— Нет.

В этот момент они услышали, как Жером выругался в дверях. Они поспешили к нему.

— Вы видели это? — воскликнул Жером, показывая на дверь, где внутри круга была нарисована белая пентаграмма. — Невероятно!

— Ну и что? — пошутил Мишель. — Это наш сатанист развлекается!

— Считаешь, это смешно? — возразил Жером, которого все больше охватывала паника. — Я терпеть этого не могу! Ужас!

— Ну же! — сказал Мишель спокойным тоном. — Ничего страшного. Это безобидная угроза. Если тебя это впечатляет, ты что-то недоговариваешь.

— Скажешь тоже… — пробормотал Жером, поворачиваясь, чтобы уйти.

Мишель схватил его за руку.

— Послушай меня! Если ты хоть что-нибудь знаешь и если у тебя есть хоть какое-нибудь сомнение, ты должен об этом сообщить.

Жером вырвался.

— Мне нечего сказать!

Потом он сел в машину и уехал.

Некоторое время спустя Мишель добрался до Пьера и Матильды. Поскольку было довольно прохладно, он ехал с поднятыми стеклами и размышлял о поведении Жерома, желая уловить в нем хоть какой-нибудь смысл и тем самым снять с друга подозрения. Но чем больше инспектор над этим думал, тем меньше доказательств невиновности Жерома у него оставалось. Когда он ставил машину перед домом, на пороге появился Пьер.

— Сожалею, инспектор, но у меня очень мало времени для…

— Мы потратим столько времени, сколько нужно, — прервал его Мишель совершенно хладнокровно.

Пьер промолчал, но его свирепый взгляд был достаточно красноречив. Направляясь в кабинет, они встретили Матильду.

— Здравствуйте, инспектор! Так вы больше не желаете меня видеть? — спросила она, явно кокетничая.

— Наоборот! Я не только намереваюсь поскорее с вами встретиться, но к тому же наедине…

— Какая радость! — откликнулась она.

Встретившись с ней взглядом, Мишель понял: ее спокойствие показное, на самом деле она испугалась… Из этого он сделал вывод, что Матильда не во всем доверяла мужу. Неудивительно. Стоило лишь заметить его неуверенную походку и бегающие глазки, как становилось ясно, что этот человек не обладал ни большим умом, ни хладнокровием.

Они расположились в кабинете. Судя по тому, как хаотично была расставлена мебель и в каком беспорядке находились безделушки, бумаги, старинные книги и предметы, кабинет служил также и складом. Запах воска, старой бумаги и холодного табака был настолько тошнотворным, что Мишель поспешил закурить сигарету.

— Извините за беспорядок, — сказал Пьер, — но все это должно пройти экспертизу.

Заметив симпатичную лампу в виде тюльпана и представив ее у себя дома, Мишель не удержался и спросил цену. К несчастью, она оказалась слишком высокой, чтобы он мог себе это позволить.

— Вы действительно брат Тома? — начал инспектор без всякого вступления.

Пьер удивленно посмотрел на него:

— Да, конечно. А почему вы об этом спрашиваете?

— Потому что вы не похожи! Хотя это и не преступление.

Он вынул фотографию Тома, которую носил с собой, и протянул ее Пьеру. Рассматривая ее, последний нахмурился, потом вернул.

— Действительно, я на него не очень похож… Он был значительно красивее.

— Вы с ним ладили?

Пьер слабо улыбнулся:

— Иногда — да, иногда — нет…

— Думаю, его смерть глубоко потрясла вас, особенно когда вы узнали, что это самоубийство.

— Конечно! Но…

— Что?

— Да так, ничего.

— Как это произошло?

— Туристы обнаружили его тело у Орлиного моста. Приехали жандармы, составили протокол и привезли тело в дом.

— Доктор Полен был с вами?

Пьер поколебался, потом ответил:

— Да…

— Вы уверены?

— Уверен. Если мне не изменяет память, Полен участвовал в составлении протокола вместе с судмедэкспертом из жандармерии.

Почувствовав неловкость, он стал крутить в руках какую-то статуэтку, взяв ее со стола. Глядя прямо в глаза Пьеру, Мишель вьщержал длительную паузу, затем спросил:

— Почему его кремировали, а вашего отца похоронили на кладбище?

— Мне объяснили, что такова была воля Тома.

— Кто объяснил?

— Мама.

— Это вас не шокировало?

— Нет, поскольку он так пожелал.

— Но вы об этом никогда не слышали?

— Нет.

— Это странно. Судя по тому, что сказала мне ваша мать, вы были неразлучны?

— Да, можно сказать и так.

— Кажется, вы в этом не очень уверены.

— Нет-нет, это правда. Мы почти не расставались.

— В таком случае вы, я полагаю, знали, есть ли у него подружка?

Пьер поднял голову, стараясь избежать взгляда Мишеля.

— Нет, он никогда не говорил о своей личной жизни.

— Тем не менее ваша жена предположила, что именно любовная драма могла стать причиной его самоубийства. К тому же бригадир Кастеллан, который в то время вел расследование, сказал мне, что Тома встречался с кем-то.

— Без сомнения, это так! — ответил Пьер. — У него было несколько девушек. Ведь он казался таким красивым, таким умным! Он всегда мог ответить на любой вопрос, расположить к себе кого угодно, даже саму свирепую собаку.

Вероятно, осознав, что погорячился, Пьер замолчал. Мишель посмотрел на него и перехватил его взгляд.

— А ведь вы не любили брата, не так ли?

Пьер занервничал еще больше и стал быстрее крутить статуэтку в руках.

— Ничего подобного я не говорил. Да, иногда мне действовало на нервы, что он такой замечательный. Пусть так! Но это не означает, что я его не любил.

— Тома действительно никогда не рассказывал вам о своих любовных приключениях?

— Нет!

— Вернемся к дню его самоубийства. Где вы находились в тот момент?

— У матери. Туда и пришли полицейские, чтобы сообщить нам о случившемся…

— И что вы тогда сделали?

— Конечно, мы направились к месту трагедии!

Для того чтобы выбить собеседника из равновесия, Мишель снова замолчал и огляделся, любуясь старинными часами, висящими над камином, и картинами на стенах. Милые безделушки, которые украшают жилище.

— Это мне понятно, — продолжил Мишель. — Однако что-то меня все-таки смущает в самоубийстве вашего брата…

Он открыл «Дело» и протянул Пьеру фотографии Тома, сделанные сразу после гибели. Тот взглянул на них и тотчас вернул обратно, словно они обожгли ему пальцы.

— Вас ничто не удивляет? — поинтересовался Мишель.

— Нет.

— Посмотрите внимательно, — попросил инспектор, вновь обращая внимание Пьера на снимки.

— Я уже посмотрел!

— Тогда как вы объясните синяки на теле и странное расположение одежды вокруг трупа?

— Не имею понятия, — ответил Пьер, взяв несколько бумаг, лежавших на столе. Достав пачку сигарет, он закурил и выпустил длинную струйку дыма.

Почувствовав его возрастающую напряженность, Мишель продолжил допрос нейтральным тоном:

— Это странно… Если бы мне сказали, что Тома был избит или боролся до того, как броситься в бездну, я бы не удивился. Так же, как если бы мне сказали, что его одежду разложили вокруг него уже после падения…

Пьер скорее жевал сигарету, нежели курил. Он оглядывался по сторонам, словно искал помощи. Зазвонил телефон. Он с облегчением поднял трубку:

— Да… Нет… Да… Иду. — Он закончил разговор и встал. — Извините, инспектор, моей жене необходима помощь, чтобы решить проблему с клиентом.

Он уже положил руку на ручку двери, но Мишель приказал ему остаться.

— Это допрос, месье. Ваш клиент подождет. К тому же я не задержу вас надолго.

Пьер заколебался, потом неохотно подчинился. Обшлагом рукава он вытер пот, струившийся по его лицу.

— Среди ваших коллекций я увидел предметы, имеющие отношение к колдовству. Это ваше увлечение?

— Да… То есть нет. Это случайно. Покупая разрозненные предметы у моих клиентов, я решил объединить их по определенным признакам. Есть любители, которые приобретают такие вещи.

Мишель вспомнил, что Пьер убеждал его в обратном во время первой встречи.

— Некоторые предметы попали к вам от колдунов, живущих в этих местах?

— Не знаю. Я просто этого не помню.

— Хорошо, а есть ли клиенты, которые называют себя колдунами и покупают эти предметы?

— Вы думаете, что колдун так легко выдает себя?

Мишель поднялся. Пьер, окончательно сбитый с толку, вздохнул с облегчением:

— Это все?

— Да. Как видите, ничего страшного. Но, вероятно, мне придется вернуться в ближайшие дни и задать вам еще пару вопросов… Вас это не затруднит?

— Конечно, нет, — ответил Пьер. — Я в вашем распоряжении.

По возвращении, пересекая выставочный зал, они снова столкнулись с Матильдой, которая изучала нормандский шкаф.

— Ваш клиент ушел, ничего не купив? — с иронией спросил Мишель. — Искренне сожалею.

Женщина удивленно посмотрела на него, потом нашлась с ответом:

— Ах да, мне пришлось выкручиваться самой!

— Пьеру тоже, — сказал Мишель.

Затем, не оставляя Матильде времени для ответа, он вышел, насвистывая какую-то мелодию. Картина расследования принимала более конкретную форму.

Мишеля мучило лишь одно: почему его не оставляло ощущение, что он заметил какую-то важную деталь в кабинете Пьера и не понял этого?

 

Глава 14

После бесполезного блуждания по городу в поисках подходящего портного Мюрьель приехала в клинику довольно поздно, в конце первой половины дня.

Она прошла в палату Вероники, полная решимости вступить в контакт с Тома. Она ждала от этих экспериментов ощутимых результатов, чтобы убедить Жерома в необходимости своей работы.

Однако ее энтузиазм быстро улетучился. К ее величайшему удивлению, постель Вероники оказалась пуста, а ее аудио — и видеоаппаратура лежала сложенная в углу.

Мюрьель обратилась к медсестрам и персоналу за разъяснениями, но все были немногословны: если ей необходимо получить более подробную информацию, стоит обратиться к заведующему отделением.

В полном негодовании она устремилась в кабинет Жерома, но секретарь попросила подождать, и ей пришлось остаться в коридоре.

Наблюдая за больными, врачами и вечно спешащими медсестрами, Мюрьель подумала, что несколько минут, проведенных в коридоре клиники, являются лучшей терапией против болезней.

Через несколько минут секретарша Жерома пригласила ее в кабинет.

— Как я рад тебя видеть! — воскликнул он, обнимая ее.

— Больше, чем я тебя! — сухо произнесла она.

Он сел.

— Да, я знаю, — начал он смущенно, — ты, наверное, удивилась, что Вероники здесь больше нет. Но, видишь ли, ее мать настояла, чтобы я отправил девушку домой, а у меня не было возможности отказать ей. У Вероники нет серьезной патологии, и ее жизнь не подвергается смертельной опасности…

— Никакой возможности отказать? Ты понимаешь, что говоришь? В противовес твоим утверждениям у нее есть патология! И ты это знаешь! Твоим долгом было оставить девушку тут!

— Это совершенно не так! Решение принималось коллективно, совместно с моими коллегами.

В воздухе повисла тяжелая тишина. Они враждебно посмотрели друг на друга. Потом Мюрьель вновь заговорила:

— Что происходит, Жером? Вот уже несколько дней я не узнаю тебя.

— Хватит! Со мной все в порядке! — запротестовал он, отводя взгляд. — Вы с Мишелем все усложняете!

— Я думала, мы хорошо знаем друг друга. Не надо рассказывать мне сказки! Твое поведение изменилось, и я бы очень хотела знать почему.

— Что ты имеешь в виду?

— Все эти твои непредсказуемые вспышки, плохое настроение и непостоянство…

— Умоляю тебя! Это лишь слова! И все это очень по-женски… Одни эмоции, и никаких фактов!

— Согласна, у меня очень эмоциональная речь, но ты не отвечаешь на мои вопросы!

— Задай их, и я отвечу!

— Это не трудно! Например, почему, пригласив меня приехать, ты теперь отрицаешь важность моей работы?

— Хватит паранойи! Я с уважением и интересом отношусь к твоей работе! Но в данном случае, я считаю, ты рискуешь нанести больше вреда Веронике…

— Это пустая болтовня! Просмотрев кассеты, ты смог убедиться, что я продвигаюсь в моих исследованиях. Вероника заговорила, она упомянула о вещах, которые могли способствовать успешному ходу нашего расследования! Я уже почти установила контакт с духом, который в нее вселился…

— Скажешь тоже! Даже Мишель был настроен скептически!

Она пожала плечами:

— Может быть, но не он пригласил меня приехать, и, даже если тебе это не нравится, он иногда руководствуется моими интуитивными выводами! Парадоксально, но он не такой упрямый, как ты!

— У тебя есть другие вопросы?

Мюрьель встала, едва сдерживая гнев.

— Нет! — Открыв дверь, она обернулась. — Впрочем, один вопрос у меня все-таки есть! Когда у тебя хватит духу честно высказать свое мнение?

Мюрьель покинула кабинет, хлопнув дверью. Со слезами на глазах она быстро вышла на улицу, стараясь, чтобы ее никто не заметил. Долгое время она шла наугад по улицам Алеса в самой гуще толпы. Ей хотелось видеть улыбающихся людей, счастливые пары, слышать обрывки разговоров и смех.

В конце концов она успокоилась, и ей захотелось кому-то довериться. Подумав о Мишеле, она зашла в телефонную кабину и позвонила ему на мобильный.

Приняв близко к сердцу ее огорчение, Мишель постарался ее утешить и предложил заехать за ней в клинику через полчаса.

Мюрьель взяла себя в руки, вернулась и села на скамейку в сквере недалеко от клиники.

Стояла прекрасная погода. В нескольких шагах от нее городской садовник поливал газон и цветочные клумбы. От земли и влажной травы исходил сладковатый запах. Чуть поодаль, в песочнице, дети строили замки из песка под внимательным взглядом матерей.

Мюрьель поудобнее расположилась на скамейке и закурила сигарету, чтобы полнее прочувствовать миг безмятежности. Она так редко могла насладиться гармонией с окружающим миром! Вечно надо было бежать, действовать, размышлять. Она отдавала себе отчет, что жила не в своем естественном ритме, а в том, какого требовала ее работа… Это казалось странным и неправильным. Тем более что Эндрю страдал от этого больше всего. Придя в ужас при мысли, что недостаточно любит сына, она решила отныне больше времени уделять общению с малышом. Это немного успокоило Мюрьель, и совсем в другом настроении она направилась к месту встречи с Мишелем.

Оставив машину на стоянке, чтобы не ездить по центру города, Мишель пришел на свидание пешком. Мюрьель нашла его очень привлекательным. Ей импонировали его легкая походка, непринужденный стиль в одежде. Но больше всего ее волновала его улыбка. В ней было что-то трогательно-детское…

Он властно взял ее под руку и повел в открытое кафе, расположенное неподалеку от рынка. Мюрьель нравилось подчиняться ему, и она была счастлива, что хоть один раз ей не придется самой принимать решение. Они выбрали столик в тени цветущей изгороди и заказали кофе и воду.

После того как им принесли заказ, Мюрьель рассказала Мишелю в подробностях обо всем, что произошло в клинике. Слушая ее рассказ, он безуспешно пытался найти связь между этим и предшествующими событиями.

— Еще одно препятствие, которое надо будет преодолеть, — заключил Мишель, когда она закончила.

— Что ты хочешь сказать?

— Что мне это кажется логичным…

— Ты можешь выражаться яснее?

— Скажем, это событие не является из ряда вон выходящим. В конфликтной ситуации это называется «стратегия выжженной земли». У противника изымается все, что может оказаться полезным. По здравом размышлении получается, что мы представляем угрозу для того или тех, кто замешан в этом деле. Поэтому Антонена нейтрализовали, Эмиля убили, Веронику увезли. В то же время на нас пытались воздействовать физически и морально.

— Вероятно, это так, но мы наконец знаем, кто наши противники. Это семья Дюваль, Полен, скорее всего и Ноэми…

— И еще Жером, — вставил Мишель, — даже если он это делает бессознательно.

— Хватит, прошу тебя!

— Знаю, что тебе это не нравится, но если хочешь идти до конца, надо быть честным с собой. Ты не можешь отрицать, что он лишил тебя всякой возможности продолжать исследования.

Он был абсолютно прав, и Мюрьель промолчала.

— При этом, — продолжил Мишель, — знать всех участников дела недостаточно… Это не дает нам права утверждать, что каждый из них виновен. Все может оказаться гораздо сложнее.

— У тебя есть какая-то идея?

— Нет. Но я пытаюсь докопаться до истины. Я полностью уверен лишь в том, что внешняя доброжелательность семьи Дюваль — это миф.

Для доказательства своей теории Мишель пересказал ей разговор с Пьером.

— Но здесь что-то не сходится, — подметила Мюрьель. — Никто из опрошенных нами людей не похож ни на колдуна, ни на любителя колдовства.

— Это не всегда написано на лице!

— Верно. Тем не менее уже можно исключить женщин. Трудно представить, чтобы какая-нибудь из них прогуливалась ночью по деревне или бродила по дому Жерома. Речь идет скорее о мужчине, которого я могу охарактеризовать следующим образом: загадочный, вероятно, грубоватый, но это не значит, что недалекий, сильный и очень чутко воспринимающий природу. Кто-то вроде Эмиля в пятьдесят лет. Во всяком случае, подозреваемый, о котором я думаю, не похож ни на Пьера, ни на Полена, не говоря уже о том, что Антонен нейтрализован.

— Кстати, ты его навещала?

— Я была настолько потрясена всем случившимся, что это вылетело у меня из головы… Но я вернусь туда забрать оборудование.

К этому времени они проголодались и заказали фирменные сандвичи, потом стали говорить о другом, в частности об Эндрю, за которого беспокоилась Мюрьель.

Она рассказала, что звонит сыну каждый день и начинает сильно по нему скучать. Мишель слушал ее с какой-то печалью, и она это заметила.

— Ты, кажется, жалеешь, что у тебя нет детей?

— Да, немного. В моем возрасте мужчина не может не думать об этом. Но, полагаю, если бы мне суждено было их иметь, я бы давно стал счастливым отцом…

Растрогавшись оттого, что его слушают, Мишель приподнял завесу своей личной жизни. Он снова вспомнил об отце, уехавшем сразу после его рождения. По нескольким фотографиям и тому, что рассказывала о нем мать, Мишель выдумал его сам. Это был мифический отец с замашками авантюриста, красивый, умный, потерявшийся не то во время бури, не то в непроходимых джунглях. Инспектор в который раз заговорил о матери, с которой прожил до восемнадцати лет, и вспомнил, что ему было крайне тяжело с ней расстаться. Потом Мишель заключил:

— Вероятно, я должен быть тем, кто я есть: единственным избалованным сыном, не знающим реальных трудностей жизни.

— Может, ты еще и немного капризный? — предположила Мюрьель, взволнованная его искренним рассказом.

— Не думаю, скорее слишком независимый.

— Независимости никогда не бывает слишком много.

— Видимо, бывает. Иначе я бы привязался к какой-нибудь женщине…

Мюрьель не стала продолжать. Говорить об отношениях между мужчиной и женщиной значило будить в себе слишком тягостные воспоминания и заставлять Мишеля произносить такие слова, которые могут оказаться неуместными…

Немного помолчав и заметив ее смущение, инспектор решил сменить тему разговора.

— Как зовут главного редактора, с которым ты встречалась несколько дней назад?

— Грапелли. А почему ты спрашиваешь?

— Просто так. Хотел его повидать, пока ты будешь забирать вещи из клиники.

— Мне заехать за тобой?

— Нет, жди меня здесь. Я ненадолго. Потом мы пойдем к Ноэми.

На этом они расстались, сознавая, что в своих откровениях зашли не так далеко, как им того хотелось…

Мишель шел легкой походкой. Излив душу Мюрьель, он успокоился. К тому же он не чувствовал, что ей не нравится его работа полицейского, а это для него было принципиально. В действительности, несмотря на некоторые сомнения, он жаждал признания своих профессиональных качеств — качеств, необходимых для его профессии, приносившей ему огромное удовлетворение, в частности, в ходе вот таких необычных расследований, когда приходилось демонстрировать незаурядные мыслительные способности, а также богатое воображение.

Мишель добрался до редакции газеты и понял, что ему повезло: Грапелли принял его без промедления и стал еще более любезен, узнав, что инспектор приехал по рекомендации Мюрьель.

— Если вы приехали по рекомендации этой милой девушки, то добро пожаловать! Боже мой, как она красива!

— Я ей об этом скажу, думаю, ей будет приятно.

Мишель объяснил главному редактору, в чем состоит цель его приезда. Тот выслушал его и отвел в помещение, где хранились архивы.

— Будьте как дома, инспектор. Посмотрите номера, которые вас интересуют, если что — позовите меня!

Мишель поблагодарил его и погрузился в поиски.

Часом позже Мишель и Мюрьель уже сидели в кафе.

— Послушай-ка, — шутливым тоном начал Мишель, — если бы ты собралась замуж, тебе бы не пришлось объехать полмира в поисках родственной души!

— Почему?

— Грапелли без ума от тебя!

Мюрьель улыбнулась:

— Да, я это заметила. Но этот мужчина не в моем вкусе.

— Однако он не так уж плох, к тому же журналист — отличная партия.

— Не настаивай. Он меня нисколько не привлекает, кроме того, я терпеть не могу журналистов.

— Отчего же?

— У них на любой вопрос готов ответ, и чаще всего они говорят, чтобы ничего не сказать… Нет, ты знаешь, я бы предпочла человека другой профессии…

— Например?

— Почему бы не полицейского?

Удивленный Мишель не знал, что ответить. Мюрьель рассмеялась:

— Ты видишь, я говорю то, что думаю. — Потом она добавила: — Довольно шутить. Ты нашел свое счастье?

— Не знаю, действительно ли это мое счастье, но кому-то это покажется несчастьем.

— Ты можешь говорить яснее?

— Не сейчас.

— Я настолько глупа, что не в состоянии тебя понять?

— Не сердись. Я хочу эффекта неожиданности. Подумай о встречах, что нам предстоят. Это очень важно.

Выпив кофе за стойкой, они поехали к Ноэми на машине Мюрьель, где лежало оборудование, взятое из клиники.

— Как прошло посещение клиники? — с беспокойством спросил Мишель.

— Наилучшим образом. Все тут же начали мне улыбаться.

— Да, теперь там многим станет спокойнее. Кстати, ты видела Антонена?

— Видела, он все в том же состоянии. Вялый и похудевший. Если бы только ему удалось из этого выбраться…

Они поставили машину перед домом семьи Майар и постучали. Ноэми открыла, оставив дверь на цепочке.

— Что вы хотите? — спросила она еще более резко, чем обычно.

— Извините за беспокойство, — начала Мюрьель, — но нам надо с вами поговорить.

— В этом нет необходимости. Я не хочу, чтобы вы видели мою дочь.

Мишель подошел ближе и заговорил тоном, не допускающим возражений:

— Послушайте, мы не войдем, если вы не разрешите. Но хотел бы уточнить: отныне я веду официальное расследование и могу вызвать вас повесткой в любое удобное мне время или получить разрешение проникнуть в ваш дом. Мне не хотелось бы прибегать к крайним мерам, тем более что вам, очевидно, не в чем себя винить. Тем не менее, сознательно или нет, вы можете знать вещи, которые окажутся полезными в нашем расследовании.

Ноэми продолжала смотреть в сторону других строений тупика, словно боялась быть застигнутой врасплох, разговаривая с ними.

— Повторяю вам. Я не хочу, чтобы Вероника…

— Хорошо! — согласился Мишель. — Мы не будем общаться с вашей дочерью, если вы этого не желаете, но вы сами могли бы принять нас.

И все-таки Ноэми не решалась открыть дверь.

— Пожалуйста, — попросила она, — оставьте меня в покое! Я ничего не знаю!

— В таком случае, — пригрозил Мишель, — я не буду больше уговаривать вас. Я не только официально вызову вас в жандармерию, но и попрошу ордер на обыск.

Инспектор не обратил внимания на неодобрительный взгляд Мюрьель. Он и так был достаточно терпелив, теперь надо закончить расследование и воздать должное невинным жертвам! Мишель подождал несколько мгновений и, видя, что Ноэми никак не может решиться, сделал вид, что уходит.

— Хорошо! Во всяком случае, я вас предупредил…

Мюрьель не двигалась, стараясь оценить ситуацию.

И тут вдруг Ноэми открыла дверь.

— Я согласна. Только, прошу вас, ненадолго…

Они расположились на привычном диване, тогда как Ноэми села на пуфик. В этом было что-то трогательное — настолько беззащитной она казалась.

Обменявшись взглядом с Мишелем, Мюрьель задала первый вопрос:

— Мадам, скажите, Вероника, то есть голос Тома ничего не поведал вам, пока вы сидели с дочерью?

— Нет.

— Позволю себе повторить вопрос. Это очень важно. Вполне возможно, что именно в состоянии вашей дочери ключ к разгадке всего дела.

— Нет! — раздраженно произнесла Ноэми.

Мишель продолжил:

— С самого начала расследования нам не дает покоя тот факт, что Вероника говорит голосом Тома…

— Но как это возможно? — резко оборвала его Ноэми. — Если мне не изменяет память, ей было два года, когда То… Я хочу сказать, когда погиб этот бедный юноша!

— Конечно, — подтвердила Мюрьель. — Но даже при вселении духа вероятность случайного совпадения слишком мала.

— Вероятно, это случилось потому, что Вероника прошла по Орлиному мосту в день, когда не следовало этого делать? — предположила Ноэми.

Ее нервозность выражалась в том, что ее руки беспрестанно двигались. Глаза Ноэми наполнились слезами. Еще мгновение — и она расплачется.

Мюрьель окинула взглядом стены, избегая смотреть на мандалу. Потом она вновь заинтересовалась часами, висевшими над камином и показывавшими всегда 10 часов 20 минут. Это что-то ей напоминало, но она не могла понять, что именно.

— Уверяю вас, — проговорила Ноэми, — я не могу сказать ничего важного для…

Внезапно она остановилась на полуслове. Из соседней комнаты послышался голос Вероники:

— Папа!.. Папа…

Ноэми резко вскочила.

— О нет! — воскликнула она, стремительно выходя из комнаты.

Мишель и Мюрьель последовали за ней. Вероника пребывала в величайшем волнении и мотала головой из стороны в сторону. В то же время она била руками по матрацу. Девушка продолжала звать отца.

— Не волнуйтесь! — воскликнула Мюрьель, выходя из комнаты. — Никакой опасности нет!

Она вернулась с магнитофоном, взятым из машины, и включила его.

— Прошу вас, нет! — умоляла Ноэми, стараясь успокоить дочь.

Но все было напрасно, девушка продолжала метаться по постели. Пораженный увиденным, Мишель оттеснил Ноэми, а Мюрьель включила магнитофон и села у кровати.

— Тома! Я Мюрьель. Ты со мной уже разговаривал!

Вероника начала улыбаться как безумная.

— Тома, — вновь заговорила Мюрьель, — послушай меня. Ты нам нужен!

Теперь девушка смеялась. Содрогавшаяся от рыданий Ноэми оказалась в объятиях Мишеля.

— Тома, помоги нам! — настаивала Мюрьель. — Говори! Мы здесь, чтобы ты обрел покой!

При этих словах Вероника перестала смеяться, и судороги стали не такими сильными.

— Шарль… — прозвучал загробный голос. — Шарль… Только не мост… Нет!

Потом голос стал более приятным:

— Я завтра на заре, когда светлеют дали, отправлюсь в путь.

Ты ждешь, я знаю, ждешь меня!

Пойду через леса, поникшие в печали…

Вдруг Вероника пронзительно закричала, а потом продолжила мужским голосом:

— Шарль… Я — Шарль…

— Кто этот Шарль?

Девушка застыла. Обливаясь потом, она, казалось, погрузилась в сон. Ноэми подошла поцеловать ее.

— Бедняжка моя.

Мишель подал знак Мюрьель, что пора уходить.

— Мы уходим, — сказал он.

Ноэми подняла голову и посмотрела на них ненавидящим взглядом:

— Чтобы вы больше никогда не переступали порог этого дома!

Мишель и Мюрьель вышли и направились к машине. Глубоко потрясенные, они не промолвили ни слова до выезда из тупика.

— Куда теперь? — спросила Мюрьель.

— К Элен. Думаю, это начало конца.

— Могу я поехать с тобой?

— Да. И перемотай пленку. Полагаю, то, что ты записала, должно сразить эту уважаемую даму.

* * *

Как только они припарковались перед имением Дювалей, Элен вышла на крыльцо.

— Среди воспитанных людей принято предупреждать о приезде, — заметила она.

— Вы правы, — ответил Мишель, поднимаясь по ступенькам. — Но это не визит вежливости, мадам.

— Мне все равно.

— Советую принять нас сейчас же, иначе я без промедления увезу вас в участок.

Они посмотрели друг другу в глаза, и Элен уступила.

— Это в последний раз!

— Думаю, вы правы! — отозвался Мишель, входя в дом.

Она приняла их в той же гостиной, что и прежде, но не предложила виски. Мадам Дюваль выжидала, глядя на них с презрением. Мишель сделал знак Мюрьель включить магнитофон.

— Сначала мы хотели бы дать вам прослушать одну запись…

Мюрьель увеличила громкость.

Элен выслушала до конца с насмешливой улыбкой.

— Да! Ну и что?

— Вы узнали голос Тома? — поинтересовался Мишель.

— Нет! — ответила Элен, пожав плечами. — Вообще все это очень странно…

— Вы так считаете?

— Без сомнения.

— Хорошо! — не стал возражать Мишель, роясь у себя в карманах. — Но после музыки будет кино… — И он разложил на столе четыре фотографии из журналов, переснятые журналистом Грапелли. — Два первых снимка сделаны при захоронении вашего мужа Бернара. Два других — после несчастного случая с Натали, женой Жерома Моруа…

Мадам Дюваль бросила беглый взгляд на фотографии и посмотрела на Мишеля.

— Терпеть не могу снимки с похорон…

— Понимаю, но вам придется ответить на один вопрос.

Элен молчала. Мишель продолжил:

— На этих фотографиях вы изображены рядом с одним и тем же мужчиной. Любопытно, не правда ли?

Хозяйка дома слегка покраснела.

— Я не знаю его, — произнесла она вяло. — Кто это?

— Именно об этом я вас и спрашиваю!

— Но, в конце концов, это глупо! Как вы можете от меня требовать вспомнить, кто стоял рядом со мной, после стольких лет?

— Не принимайте меня за дурака, мадам. То, что вы стоите рядом с этим человеком сначала в тысяча девятьсот восемьдесят четвертом, а потом в тысяча девятьсот девяностом году, не может быть случайностью. Вы это знаете. И очень хорошо, я полагаю!

Протянув руку к бутылке виски, Элен налила себе глоток и выпила.

— Повторяю, я не знаю этого человека, — твердо произнесла она.

Мишель встал, а за ним поднялась и Мюрьель.

— Это не важно, мадам. Я уже объявил розыск и гарантирую вам, что мы найдем его очень скоро.

Он подал Мюрьель знак следовать за ним. Элен собралась было встать, чтобы их проводить, но Мишель остановил ее жестом:

— Это не обязательно. Мы знаем дорогу так же хорошо, как и вы правду.

Элен словно застыла, услышав эти слова.

Прежде чем покинуть имение, Мюрьель попросила Мишеля остановить машину. Опушка леса, окружающая дом, очень заинтересовала ее.

— Ты ничего не замечаешь?

— Нет.

— Обрати внимание на линию опушки, образованную деревьями. Смотри! Ведь это пентаграмма, не так ли?

— Действительно, — согласился Мишель, посчитав стороны, — но, быть может, это случайность?

— Может быть… а может, и нет, — пробормотала Мюрьель, когда Мишель тронул машину с места.

Какое-то время они ехали молча, пока женщина не воскликнула:

— Все сходится! Теперь я понимаю!

— Рад за тебя, — с иронией произнес Мишель.

— Ты помнишь, что-то не давало мне покоя после нашего прошлого визита к Элен?

— Да.

— Я поняла причину! Часы над камином в ее доме остановились и показывают десять часов двадцать минут или двадцать два часа двадцать минут, в точности как у Ноэми…

— И как у Пьера! — добавил Мишель.

— Что?

— Да. И у него тоже есть часы, которые показывают это же время. Но чем это нам поможет?

— У меня в голове полно всяких нелепых историй про часы, которые остановились в момент смерти их владельцев. В Германии есть даже такая песенка, в ней рассказывается о старом человеке, часы которого остановились и уже больше никогда не ходили, когда его не стало. Еще раньше то же самое заметил один парень: часы его брата остановились в момент кончины последнего, в семь часов десять минут. Когда пришло время справлять поминки, он пригласил всех членов семьи на завтрак. В какой-то момент кто-то из гостей спросил время. Парень посмотрел на часы, они показывали семь часов десять минут. А это был подарок от его умершего брата! Естественно, он подумал, что забыл их завести, но когда кто-то еще попробовал это сделать, оказалось, что часы уже заведены…

— Любопытно, но какое отношение это имеет к нашему делу?

— Предположим, что по той или иной причине Тома имел какое-то отношение к этим часам. Тогда можно было бы сказать, что они остановились в момент его смерти, так? Во всяком случае, стоит проверить час смерти, зарегистрированный в полицейском протоколе.

— Посмотри, — предложил Мишель, — он на заднем сиденье.

Мюрьель открыла папку.

— Есть! Тело было обнаружено туристами в полдень, а медицинский эксперт утверждал, что смерть наступила двумя часами раньше… Все сходится, верно?

— Действительно, но я не вижу, в чем важность этой детали.

— Просто мы установили дополнительные связи между всеми действующими лицами.

Они снова помолчали, потом Мюрьель сказала:

— Кстати, неплохо у тебя получилось с фотографиями! Как тебе это удалось?

— Я просмотрел газеты прошлых лет. В местных изданиях, в провинции, заметки, например о похоронах, нередко сопровождаются фотографиями. Так было с Бертраном и с Натали. Внимательно изучив их, я удивился: каждый раз Элен сопровождал один и тот же тип.

— Ты думаешь, она его действительно знает?

— Да.

— И чего ты от него хочешь?

— Дополнительных разъяснений…

 

Глава 15

Когда они приехали в Лазаль, Жером уже вернулся. Склонившись перед дверью, он пытался стереть следы краски скипидаром.

— Ты уже здесь? — удивилась Мюрьель.

— Мне нужно немного отдохнуть.

Понимая, что друг не расположен говорить, она поднялась в комнату, чтобы принять душ и переодеться.

Это было одним из ее любимейших занятий, особенно когда стояла страшная жара, как сегодня. Мюрьель долго выбирала и в конце концов остановилась на черном платье, достаточно коротком и довольно облегающем. В последний раз проверив, как выглядит, она взъерошила волосы, что, по ее мнению, придавало ей более юный вид, и надушилась туалетной водой «О'соваж», запах которой казался ей нежным и скромным.

Прежде чем спуститься, Мюрьель хотела позвонить Эндрю, но было еще рано: в этот час он находился в школе. Ей очень не хватало сына, и она надеялась, что расследование скоро закончится и она уедет к мальчику в Тулузу. Мюрьель подталкивала к отъезду и ссора с Жеромом. Вероятно, она приехала сюда не только для изучения паранормальных явлений. Быть может, она бессознательно хотела поставить точку в истории их отношений с Жеромом. Истории, которая, в сущности, так и не закончилась.

После расставания они не прекращали переписываться, перезваниваться, а после смерти Натали — даже встречаться. Она так и не смогла забыть Жерома, хоть и не понимала почему. Но разве это важно?

Проблема состояла в том, и теперь Мюрьель это понимала, что она гонялась за призраком. Хотя Жером по-прежнему был привлекательным мужчиной и великолепно выглядел, он утратил оптимизм и способность радоваться жизни — качества, которые так привлекли ее в момент их знакомства. Теперь придется забыть его, как и многих других.

Оправляя платье перед зеркалом в ванной комнате, она убеждала себя, что это решение правильное. Когда она вычеркнет из своих мыслей Жерома, ее сердце станет свободным для другой любви…

Мюрьель вспомнила, что забыла солнечные очки в машине, и отправилась за ними. У дома она столкнулась с Жеромом, который просто стоял и смотрел куда-то вдаль, на холмы. Благодаря легкому ветерку, приносившему запах глициний, жара казалась не такой изнуряющей.

— Ты закончил с дверью? — спросила Мюрьель.

— Нет.

— Куда ты смотришь?

— На горизонт, — ответил он с вымученной улыбкой. Она подошла к Жерому и нежно взяла его за руку.

— Что происходит?

— Почему ты об этом спрашиваешь?

— Ты сам все понимаешь. Вот уже несколько дней ты сам не свой, и меня это беспокоит.

Он высвободил руку.

— Не беспокойся обо мне. Ничего страшного. Такова жизнь…

— Я тебя больше не узнаю, Жером. Такова жизнь? Эти слова ничего не значат! Такие клишированные фразы говорят для того, чтобы от кого-то отмахнуться.

— Ты права. Но иногда нужно принять все как есть и не пытаться повлиять на события. В этом случае пусть все идет своим чередом, а мы будем надеяться, что это не принесет большого вреда…

— Не люблю, когда ты говоришь намеками, — бросила Мюрьель, внезапно разозлившись, — и не хочу ломать голову над тем, что ты хочешь сказать…

Она пошла к машине за очками, а на обратном пути опять остановилась рядом с Жеромом, который вернулся к работе. Они обменялись взглядами.

Раздраженная упорным молчанием Жерома, Мюрьель присоединилась к Мишелю, сидящему у бассейна.

Инспектор, расположившийся в шезлонге под зонтиком, внимательно посмотрел на нее:

— Мне не нравится, когда ты надеваешь темные очки, я не вижу твоих глаз.

Она улыбнулась:

— Это так важно? — Поскольку он не ответил, Мюрьель сменила тему: — Как, ты думаешь, нам следует вести себя с Жеромом?

— Что ты имеешь в виду?

— Не принимай меня за дурочку. Тебе придется рано или поздно задать ему какие-то вопросы.

— Зачем торопиться? Ответы придут сами собой.

Мюрьель не стала продолжать разговор и углубилась в чтение газеты. От нечего делать Мишель взял у нее страницу с кроссвордами и стал их разгадывать. Иногда мимо проходил Жером, бросал им несколько фраз и вновь исчезал в доме. И хотя в его словах не чувствовалось прежней теплоты, он все-таки казался менее напряженным, чем в последние дни. Скорее можно было бы сказать, что в мыслях он где-то далеко, а все, происходящее здесь, его не затрагивает.

Так прошла вторая половина дня, и они, естественно, приступили к обсуждению меню ужина. Им показалось странным, что Жером настаивал на исключительно изысканном меню, предлагая даже открыть экзотические консервы, которые трепетно хранил в погребе.

— Как вы смотрите на то, чтобы начать с гусиной печенки под соусом из белого вина и закончить утиными бедрышками и филе из птицы с бокалом бордо?

Конечно же, Мишель и Мюрьель согласились, но при этом оба испытывали чувство неловкости. Энтузиазм их друга был показным, и за его наигранным радушием что-то скрывалось.

— У меня к тебе единственная просьба, — продолжал Жером, обращаясь к Мишелю, — было бы хорошо, если бы ты приготовил картофель по-сарладезски…

— Никаких проблем, при условии, что ты дашь мне гусиного или утиного жира.

Жером рассмеялся:

— Если ты таким образом надеялся выкрутиться, то тебе не удалось. У меня есть в погребе жир. Даже несколько банок.

Мишель еще долго сидел на солнце у бассейна, прежде чем закрыться на кухне, предупредив, чтобы его не отвлекали. К удивлению друзей, он заявил, что приготовление пищи является сокровенным актом, при котором необходимо полное уединение. На самом деле ему просто хотелось побыть одному. Такое часто случалось с ним во время расследования, когда он чувствовал необходимость отделить главное от второстепенного.

Когда Мишель принес сковороду, друзья встретили его радостными возгласами. Они уже уловили аппетитные запахи, доносившиеся из кухни.

— Если тебя уволят из полиции, ты, без сомнения, не останешься без работы! — воскликнула Мюрьель.

В отличие от предыдущих дней сегодня Жером был словоохотлив и остроумен в течение всего ужина. Он много говорил, рассказывал забавные истории из жизни клиники. Когда перешли к кофе, он первым коснулся темы расследования:

— Ну как, детективы, что вам удалось обнаружить на сегодняшний день?

Обескураженный поведением друга, Мишель на мгновение заколебался, но все же показал ему фотографии, сделанные на похоронах. Жером внимательно изучил снимки, особенно те, что касались Натали.

— И что?

Мишель указал ему на незнакомца, который находился рядом с Элен.

— Ты знаешь этого человека?

— Нет. Действительно нет…

— Ты уверен?

— Абсолютно. Но Элен должна знать, не так ли?

— Мы ее об этом спрашивали, — сказала Мюрьель, — но она тоже утверждает, что он ей незнаком.

— В таком случае… А кстати, почему вам необходимо его имя?

— Потому что он, по-видимому, связан с нашим делом, — объяснил Мишель.

— Ну, это не так важно, — заметила Мюрьель, наливая всем еще кофе. — Думаю, разыскать его будет несложно!

— Труднее, чем тебе кажется. Если этот человек не совершил никакого правонарушения, он нигде не зарегистрирован.

Вдруг Жером резко вскочил.

— Я чрезвычайно доволен нашим ужином, но теперь пойду спать. Последние дни я слишком много работал.

Мюрьель и Мишель запротестовали. Он еще достаточно молод! И если он попозже ляжет спать, это не скажется на эффективности его работы. Но Жером не хотел ничего слушать.

Когда он вышел, Мишель и Мюрьель замолчали.

Через широко распахнутое окно до них доносилось стрекотание сверчков, которое сливалось с шелестом деревьев у бассейна. Было тепло, но не душно.

Мишель решил смешать коктейль, Мюрьель между тем достала диск Трейси Чепмена и поставила его в проигрыватель.

— Только не очень громко, — попросил Мишель, услышав характерные щелчки кнопок телефона в гостиной. — Жером кому-то звонит!

Они сели вместе на диван и закурили.

— Скажи-ка, — спросила Мюрьель, — ты не возражаешь, если я немного покопаюсь в доме Эмиля?

— Как хочешь, но не думаю, что там можно еще что-то найти.

— Вероятно, ты прав, но я хочу быть уверена на все сто процентов.

— Это значит, мы с жандармами недостаточно тщательно проделали свою работу?

— Ну ты и подозрительный! Но вообще-то это так, вы могли упустить кое-что. Мужчины порой не обладают достаточной интуицией, чтобы найти тайник…

— О'кей! Но у тебя появилась какая-то мысль, верно?

— Да… Судя по талисманам, которые ты нашел, Эмиль был колдуном. Кроме того, его дом — единственное место, где мы обнаружили конкретные и неоспоримые улики, связывающие это дело с колдовством. Думаю, там можно найти и другие подсказки, которые выведут нас на верный путь.

— Какие же?

— Посмотрим…

В этот момент раздался телефонный звонок. Жером снял трубку. Чуть позже он заглянул к ним.

— Это тебя, Мишель.

Инспектор подошел к телефону. Звонила Ноэми. Она приглашала его и Мюрьель приехать к ней завтра около полудня. Поскольку это вызвало удивление, она объяснила, что хочет сообщить им дополнительную информацию, и положила трубку.

Когда Мишель пересказал этот разговор, Мюрьель заулыбалась:

— Ну наконец-то дело сдвинулось!

Они не спешили идти спать — сидя на диване, они слушали музыку, пили вино, иногда обменивались одной-двумя фразами, избегая смотреть друг на друга, как будто брошенный взгляд мог иметь какие-то последствия…

Наконец, сраженные усталостью, Мишель и Мюрьель решили разойтись по комнатам.

Около трех часов ночи в доме раздались крики. Мишель проснулся. Все его чувства были напряжены, сердце отчаянно билось. Прошло несколько минут в полной тишине. Решив, что шум ему померещился, он заснул было снова, но крики возобновились с новой силой. На этот раз инспектор включил свет, вскочил с постели и, прихватив пистолет, вышел в коридор. Мюрьель в мужской пижаме стояла возле его двери с озабоченным видом.

— Что это?

— Не знаю, мне кажется, шум доносится снизу. Пойду посмотрю…

— Я тоже, только накину что-нибудь!

Войдя в гостиную, Мишель зажег свет. Все, казалось, было в порядке. Он подумал, что ему все приснилось, но вдруг услышал стенания, доносившиеся из комнаты Жерома. Он подошел к двери вместе с Мюрьель.

Стоны становились все громче. Мишель резко распахнул дверь и включил свет: Жером лежал поперек кровати, обливаясь потом и вытаращив глаза, будто ему привиделось нечто ужасное.

Пока Мюрьель закрывала окно, выходящее в сад, Мишель попытался привести Жерома в чувство:

— Ну, просыпайся!..

Жером смотрел на них невидящими глазами и не отвечал, словно находился в обмороке.

Они укрыли друга одеялом, и Мюрьель села рядом с ним.

— Успокойся, расскажи нам, что случилось.

Жером сел в кровати и вытянул руку вперед, как будто хотел помешать кому-то приблизиться.

— Натали! Нет! Я не виноват! Натали! Прошу тебя! Верь мне!

Его взгляд был полон ужаса.

— Натали больше нет, — спокойным, но твердым голосом сказал Мишель.

Жером замотал головой и откинулся назад, уперевшись в спинку кровати.

— Умоляю, — повторял он, — я невиновен!

— Конечно, ты невиновен! — сказал Мишель, пытаясь ему подыграть. — Успокойся, дружище…

При этих словах Жером пришел в себя, взгляд его стал осмысленным. Увидев друзей в своей комнате, он удивился, не понимая, что же случилось.

— Что со мной?

Мишель погладил его по щеке.

— Это ты должен нам рассказать! Мы услышали крики, доносившиеся из твоей комнаты, и спустились.

Жером растерянно посмотрел на них. Он, казалось, совершенно обессилел.

— Дайте мне пить, — пробормотал он, садясь.

— Так что все-таки произошло? — взволнованно спросила Мюрьель.

— Не знаю… Я ничего не помню…

— Кто-то входил в твою комнату?

— Я действительно не помню… Я забыл.

Мишель внимательно посмотрел на него:

— Ты помнишь, о чем говорил?

— Нет!

Мишель все ему пересказал. Жером был изумлен.

— Я говорил о Натали? Не понимаю.

Он залпом выпил стакан воды, который протянула ему Мюрьель, и снова лег в постель. По его просьбе она дала ему снотворное, потом выключила свет, и они с Мишелем вышли, оставив дверь приоткрытой.

Вернувшись к себе в комнату, Мишель так и не смог заснуть: чего-то он не понимал в поведении Жерома! Многократно прокрутив в уме всевозможные вопросы, он в конце концов зажег свет и вновь погрузился в чтение романа Натали.

На следующее утро, не желая терять ни минуты, Мишель не стал дожидаться, пока Мюрьель и Жером проснутся, и поехал в Алее. Он чувствовал, что чем больше времени проходит, тем настойчивее становятся их противники. И то, что произошло ночью, стало тому подтверждением. Инспектор не сомневался: кто-то снова пробрался в дом и навел порчу на Жерома. Хорошо еще, что не было совершено покушение на его жизнь!

На этот раз Мишель остался равнодушным к мелькающему за окном пейзажу. Он быстро вел машину и размышлял, стараясь включить в цепь своих умозаключений некоторые детали из книги Натали.

Даже если история, рассказанная ею, и не проливала света на проводимое расследование, она тем не менее помогала погрузиться в похожую среду, знакомила с персонажами, близкими к сегодняшним действующим лицам. Речь шла об истории семьи, богатой и замкнутой, где зависть, мстительность и корысть стали основными причинами разыгравшейся трагедии. Но самое удивительное состояло в том, что Натали описала ссору двух братьев из-за наследства…

Подъехав к окрестностям Алеса, Мишель был удивлен наплывом народа. Вспомнив, что сегодня ярмарочный день, он поставил машину при въезде в город и продолжил путь пешком прямо до жандармерии.

Поскольку он не предупредил о своем визите, Вердье не смог принять его сразу. Сидя на скамье в сером узком коридоре, заставленном металлическими шкафами, Мишель размышлял над тем, что стоит рассказать майору, а что нет. И дело было не в отсутствии доверия, а скорее в тактике осторожной осмотрительности, которой инспектор придерживался всякий раз, когда ситуация грозила выйти из-под контроля.

Через несколько минут Вердье пригласил его в кабинет.

— А, это вы, Фабр! Хорошо, что пришли. Я как раз собирался вам кое-что сказать!

Забыв о своем кресле, майор уселся рядом с Мишелем, и тот рассказал о ходе расследования.

— Вижу, вы продвигаетесь вперед, — признал майор, — но я думаю, вам надо быть осторожнее. Я не знаю мадам Дюваль, но говорят, у нее непростой характер и хорошие связи. То же самое относится к доктору Полену. Все эти люди, богачи и компания…

— Я вас понял. Но не волнуйтесь, я принимаю меры предосторожности. Кстати, вы можете в этом убедиться — факты накапливаются…

— Есть с чем идти к судье?

— Нет… Не хватает неопровержимых доказательств.

— В таком случае будьте осторожны. Вы знаете не хуже меня, что в таких делах один неверный шаг — и все оборачивается против вас. Одна ошибка, а расплачиваться за нее придется долго.

— Вы правы, но здесь нельзя колебаться. Ведь совершено убийство…

— Хорошо! Но не надо подозрительности… Как бы там ни было, поскольку вы меня попросили, я занялся поисками человека с фотографии. Ничего! Антропометрические данные ничего не показали. Можно только спросить о нем у мадам Дюваль лично, а иначе не знаю, как его идентифицировать.

— А я тем более. Жаль! Надеялся, что вы сделаете невозможное.

— Если уголовная полиция иногда это и делает, то жандармерия — никогда! — воскликнул Вердье.

— Не скромничайте. Я помню немало дел, которые не были бы раскрыты без вашей помощи.

Обменявшись любезностями, они расстались.

Мюрьель выруливала на дорогу, ведущую к дому Эмиля. Она ругала себя за то, что проснулась слишком поздно и не смогла поговорить с Мишелем. Ей так нравилось делиться с ним ночными размышлениями!

Но что особенно ее смутило, так это чувство вины Жерома за гибель Натали. Даже если это был всего лишь кошмарный сон, такое поведение казалось весьма подозрительным. Что он имел в виду, когда говорил, будто невиновен?

Естественно, Мюрьель тут же задумалась о дорожном происшествии, в котором погибла Натали. Однако, не зная обстоятельств, в которых произошла катастрофа, она не могла продвинуться вперед в своих выводах. Ну ничего, это не так важно, при первой же возможности она спросит об этом у Жерома.

Припарковав машину, она не спеша вошла в дом Эмиля, пытаясь проникнуться его атмосферой.

Конечно, она уже была тут, но никогда не приходила сюда одна, а это меняло все. Рядом не было ни Мишеля, который мог отвлечь ее, ни жандармов, снующих туда-сюда.

Сегодня у нее создалось впечатление, что она впервые пришла сюда с намерением обнаружить доказательство причастности колдунов к убийству Эмиля.

Вокруг дома царила странная и в то же время тревожная атмосфера.

Мюрьель стало не по себе. Появилось ли это ощущение из-за скрипа изгороди или от тягостной тишины? Вероятно, от того и другого одновременно. Ее поражала явная странность: листья на кустах шелестели, хотя не было даже легкого ветерка.

Большинство людей поспешили бы покинуть это место. Но только не Мюрьель. Наоборот, ощущение опасности лишь разжигало ее любопытство. Она сделала несколько шагов и остановилась, пытаясь представить, как Эмиль мог жить в столь тяжелой атмосфере.

В любой момент она ожидала увидеть гостей из другой эпохи. Как те две англичанки, посетившие Трианон в начале века, которые утверждали, что видели королеву Марию Антуанетту и ее близких. Поверить невозможно. И все-таки…

Мюрьель не удивляло, что все ее чувства обострились. Во время расследований в Соединенных Штатах ее многочисленные коллеги-полицейские, а также психологи уверяли, что она обладает способностями медиума.

Если они были правы — а Мюрьель в этом не сомневалась, — то ей не стоило, как утверждают некоторые шарлатаны, пытаться сконцентрироваться. Напротив, если она хотела о чем-то догадаться или что-то увидеть, следовало забыть о собственном существовании, отбросить все посторонние мысли и приготовиться к неожиданностям.

Взволнованная, она подошла к двери. Хотя замок работал нормально, Мюрьель открыла дверь с трудом.

Она подумала, что дерево деформировалось из-за влажности, потом, посмотрев повнимательнее, заметила куски штукатурки и камня, разбросанные по полу, которые и помешали открыть дверь.

Внутри дома Мюрьель почувствовала, что на нее давит полумрак, царящий в комнате из-за закрытых ставен. Подумав, что их закрыл Мишель, она не стала беспокоиться и распахнула их.

Прежде чем начать поиски, Мюрьель несколько минут постояла без движения, вслушиваясь в тишину. Откуда-то донеслось тиканье часов, и она удивилась, что не заметила этого при входе.

Приписав появление этого звука игре воображения, она прошлась по комнате. Судя по всему, все осталось прежним со времени ее последнего посещения. И все-таки, и Мюрьель была в этом уверена, что-то изменилось! Какая-то деталь, которую ей не удавалось уловить, беспокоила ее.

Осмотревшись по сторонам с большей тщательностью, она поняла: фотографии, прикрепленные булавкой к стене, исчезли!

Поскольку забрал их не Мишель, стало ясно, что кто-то проник в дом, чтобы уничтожить компрометирующие улики!

Это побудило Мюрьель удвоить внимание. А вдруг таинственный незнакомец не нашел того, что искал?

Ободренная такой мыслью, она продолжила осмотр дома.

Мюрьель методично простучала стены, надеясь, что какой-нибудь из камней поддастся, потом проверила кроватную сетку и матрац. Заглянув под кровать, она подошла к небольшому письменному столу и выдвинула ящики. Кто-то опередил ее, если судить по беспорядочно лежавшим бумагам. Для очистки совести она прочитала несколько листков, потом отложила их в сторону, поскольку в основном это были банковские счета или административные документы.

В полном разочаровании, Мюрьель уже хотела пройти в кухню, когда снова обратила внимание на письменный стол. Выглядел он несколько необычно. Стол был массивным, а верхние ящики казались очень маленькими.

Заинтригованная, она стала вынимать их и после нескольких попыток обнаружила потайное отделение как раз под столешницей. Тайник был устроен очень ловко.

Мюрьель отодвинула небольшую дощечку, открывающую доступ к тайнику, и увидела спичечный коробок внушительных размеров. Она положила коробок на письменный стол. Раздираемая противоречивыми чувствами — естественным любопытством и отвращением к тому, чтобы рыться в вещах умершего человека, — она внимательно осмотрела коробок, прежде чем вынуть находящиеся в нем предметы: прядь волос, перехваченную позолоченной ниткой для шитья, золотой медальон с инициалами М.Ш., маленькое сердечко из затвердевшей земли, проткнутое восемью короткими иглами, и листок бумаги, сложенный вчетверо. Мюрьель прочитала его. Это было продолжение заклинания на языке, отдаленно напоминавшем латынь:

«Adibaga, Sabaoth, Adonay, contra ratout prisous prerunt fini unixis parade gossum…

Qui fussum mediator agros gaviol valax… Landu zazar valoi sator saluxio parade gossum… Mortus cum fice sunt per flagllationem Domini nostri Jesu Christi… Avir suntpar-acletur strator verbonum offisum fidando?»

Далее следовал перевод:

«Я обращаюсь ко всем тем, кто составил молитвенник Авеля. Мерзавец, что мы сделали тебе плохого, что ты ищешь нас на море, на суше, всегда и везде, без времени и без роздыха?»

Мюрьель не сомневалась в том, что речь идет о магических заклинаниях. Когда она вернется в Лазаль, то сможет просмотреть свою базу данных и, вероятно, поймет, о чем идет речь.

Продолжая поиски, она перешла в кухню. Удушающая жара, стоявшая в доме, когда она пришла, сменилась почти ледяным холодом. Мюрьель не понимала, в чем причина, поскольку окна и дверь дома оставались открытыми. Ведь теплый воздух с улицы должен был проникать в дом.

Она начала дрожать, а потом даже зубы застучали. Осознав, что происходит нечто странное, она испугалась и вернулась в комнату. Мюрьель сложила все предметы в спичечный коробок и двинулась к выходу.

В тот момент, когда она собиралась переступить через порог, дверь с грохотом закрылась перед ней. В ужасе Мюрьель вернулась в комнату, надеясь выбраться через окно, но и оно захлопнулось. После напрасных попыток открыть его она повернулась к кухонной двери и потянула за ручку. Все безуспешно.

Охваченная паникой, Мюрьель осмотрелась вокруг, ища другой выход. Напрасный труд! Она была заперта, а температура воздуха продолжала понижаться.

Совсем упав духом и дрожа от холода, Мюрьель расплакалась, сожалея, что пришла сюда одна и не прихватила мобильник.

Необходимо было немедленно предпринять хоть что-нибудь! Мюрьель схватила стул и бросила в окно. Но и на этот раз ее усилия ни к чему не привели. Стул отскочил от окна, как будто оно было резиновым!

Теперь холод, казалось, проникал ей под кожу. При таких темпах температура могла опуститься до уровня арктического холода за несколько минут. Нужно было срочно что-то придумать!

Может, она вызвала такие странные перемены, взяв спичечный коробок? Мюрьель положила его на место. Никакого эффекта. Наоборот! Галлюцинация это или реальность, но ей показалось, что места соединения камней на стене побелели, как будто влага, содержащаяся в щелях, начала превращаться в иней.

Мюрьель почувствовала, как все ее члены немеют, а мысли становятся все более и более расплывчатыми. Не в состоянии двигаться, она села на пол. Сообразив, что огонь — лучшее средство борьбы с холодом, Мюрьель стала рыться в сумке в поисках зажигалки. Это было нелегко, ведь пальцы, скованные холодом, еле двигались! Когда она все-таки нашла ее и попыталась зажечь, поняла, что все напрасно, и оставила эту затею. Огонек зажигалки все равно не смог бы обогреть целый дом!

Она начала терять надежду, когда ей пришла в голову новая мысль. Может, ей удастся сбросить с себя колдовство, если она сожжет то, что лежит в коробке?

Близкая к обмороку, Мюрьель опустилась на пол у письменного стола и неимоверным усилием вытащила коробок из тайника. Она вновь попробовала зажечь зажигалку. Но каждый раз прикосновение пальца к колесику вызывало нестерпимую боль. Наконец появилось пламя. Как можно быстрее она приблизила его к спичечному коробку, который сейчас же загорелся, но тут Мюрьель потеряла сознание.

 

Глава 16

Прежде чем отправиться к Грапелли, Мишель остановился перед баром выпить кофе. Это была привычка, сохранившаяся еще со студенческих лет. Ему доставляло удовольствие слушать разговоры за стойкой. Порой чья-то случайно оброненная фраза помогала продвинуться в расследовании. Но сегодня ему не повезло. Его оба соседа, строители, обсуждали, как идут дела на стройке.

Он быстро выпил кофе и поехал в редакцию газеты. Как только Мишель назвал свою фамилию, Грапелли тут же пригласил его в кабинет. Хотя комната была тесновата и в ней пахло табаком, она казалась уютной — отчасти из-за беспорядка.

Листы бумаги, журналы и другие иллюстрированные издания стопками громоздились на полу. Полки прогибались под тяжестью сложенных как попало книг. На столе находилось невообразимое количество документов и различных папок. На стенах многочисленные фотографии, наклейки и рисунки детей образовывали, налезая друг на друга, симпатичную и живую композицию.

Грапелли освободил стул и предложил, Мишелю сесть.

— Ну, инспектор, что новенького?

Озабоченный тем, чтобы не выдать информацию, которая могла быть неверно истолкована, Мишель лишь коротко упомянул о своих открытиях.

Когда он закончил, Грапелли лукаво улыбнулся:

— Вижу, полиция не отказалась от дурных привычек.

— Как это?

— Вы ведете себя, как советский аппаратчик.

Мишель сделал удивленное лицо:

— Не понимаю!

— Ну, инспектор, не будете же вы меня уверять, что только задаетесь вопросами относительно этого дела. Думаю даже, у вас есть определенная версия!

— Если это и так, вы же не надеетесь, что я ее выложу?

— Почему бы и нет?

— Потому что я нашел бы эту информацию в какой-нибудь статье в искаженном виде, еще до того как арестовал виновного или виновных.

Грапелли откинулся на спинку стула и зажег сигарету.

— Вы ошибаетесь. Во-первых, я не любитель копаться в грязном белье. А что касается этого дела, то у меня к нему особое отношение. У меня тоже есть свои счеты…

— Какие?

— Об этом позже. А пока хочу убедить вас в готовности содействовать расследованию. Сразу после вашего визита я принялся искать человека, который мог бы опознать того типа с фотографии. И я его нашел.

— Кто это?

— Некто Мюзелье. Старый журналист на пенсии. Он живет в Сен-Боннэ, недалеко от вас. — Грапелли протянул ему карточку, где был записан адрес, и добавил: — В свое время именно он освещал события, связанные с двумя похоронами. Я ему позвонил. Он согласен вас принять.

— Когда я могу к нему подъехать?

— Он предложил приехать сегодня вечером, в восемь сорок пять, после его процедур — у него парализованы ноги. Нелепое дорожное происшествие.

Они помолчали. Потом Грапелли сказал:

— Вы ждете, когда я вам расскажу, почему мне хочется свести счеты с семьей Дюваль, верно?

Мишель закурил.

— Не буду отрицать. Но вы не обязаны меня в это посвящать. Мы не на допросе.

— Бернар Дюваль, муж Элен, владел контрольным пакетом акций нашей газеты. Чуть больше пятидесяти процентов. В действительности он самолично управлял газетой, хотя для проформы назначил директора. В то время я уже работал в редакции корреспондентом. Бернар нас так изводил, что у меня остались о нем крайне неприятные воспоминания.

— Что это был за человек?

— Одно слово — тиран. Дюваль считал, что имел право на всех женщин и абсолютную власть над мужчинами. То есть газета как средство информации была в его полном распоряжении и он пользовался ею в своих интересах.

— Каким образом?

— Он сам выбирал темы для статей, правил все материалы и постоянно угрожал нам увольнением… Это был сущий ад. В тысяча девятьсот восемьдесят четвертом году, когда Дюваль умер, мы ощутили настоящее облегчение, но все равно оставались начеку. После смерти отца нам, естественно, пришлось иметь дело с сыном.

— То есть с Пьером?

— Да, с его единственным сыном, поскольку другой умер годом ранее. Однако дело оказалось более сложным, чем предполагалось, и сын отказался от акций, но на таких условиях, что газета очутилась на грани краха. Мне думается, он заграбастал больше денег, чем следовало. Короче, это дурно пахло. Вот почему я начал собственное расследование. Но очень скоро мне стали вставлять палки в колеса. Люди не только не желали отвечать на мои вопросы, но и сама дирекция воспротивилась тому, чтобы я продолжал расследование.

— Вам что-то удалось выяснить?

— Да, кое-что. Бернар Дюваль подкармливал многочисленные ассоциации, компании и другие организации довольно сомнительным образом, а его нотариус прикрывал его жалкие делишки.

— Вы довели до конца ваше расследование?

— Шутите! Это было очень опасно. Нет, я сдался. В то время у меня как раз родился сын, и я не мог ставить под удар семью только из-за желания отомстить за погибшего парня.

— Но чем это поможет расследованию? Ни один факт не указывает на то, что причину смерти Тома нужно искать в денежных отношениях, и не имеет отношения к Эмилю.

— Может быть…

— То есть?

— Поговорите с управляющим, нотариусом… И вы увидите! Уверен, вы узнаете об этой семейке больше, чем предполагаете!

Мишель встал.

— Сделаю это непременно, — сказал он, пожимая руку Грапелли. — Благодарю вас.

— Во всяком случае, если вам что-нибудь нужно, не стесняйтесь.

Выйдя на улицу, Мишель посмотрел на часы. Было почти двенадцать, и у него как раз оставалось время, чтобы доехать до тупика Лила, где его должна ждать Мюрьель, чтобы вместе поехать к Ноэми.

Он решил ехать через старый город, чтобы полюбоваться древними постройками, заглянуть во внутренние дворики, обладающие особым очарованием. Добравшись до тупика, инспектор расположился в тени платанового дерева в ожидании Мюрьель. Было тепло, дул легкий ветерок. Цветочные ароматы, доносившиеся из соседних садов, напомнили Мишелю детские годы в деревне. Ему особенно нравились анютины глазки с нежной окраской. Он настолько их любил, что часто вкладывал цветы между страницами старенького словаря Ларусса, который дала ему бабушка. Позже, перелистывая его, Мишель находил любимые цветы пожелтевшими, но по-прежнему изящными и нежными. Прождав час, он забеспокоился и позвонил в Лазаль, но не получил ответа. Затем он уверил себя в том, что Мюрьель, возможно, задерживается из-за пробок. Мишель прождал еще какое-то время, выкурив две сигареты, и решил ехать к Ноэми. Мюрьель его догонит.

Поскольку никто не ответил на его звонок в дверь, он забеспокоился. Предположить, что Ноэми вышла, было еще возможно, но Вероника должна была остаться в доме! Он повернул ручку двери, и она с легкостью открылась.

Инспектор позвал хозяев несколько раз и, не получив ответа, все-таки решил войти.

Тишину в доме нарушало лишь отдаленное тиканье часов. Мишель осторожно прошел по коридору и заглянул в гостиную. Здесь, несомненно, произошло нечто необычное. Диван был перевернут, низкий столик — передвинут, на полу валялась разбитая посуда. Инспектор заметил также, что мандала исчезла.

Он вынул пистолет и направился в комнату Вероники. Здесь царил неописуемый беспорядок. Матрацы свисали с кровати, а скомканные простыни валялись по всей комнате. И наконец, кто-то опрокинул ночной столик!

Вывод напрашивался сам собой: на Ноэми и Веронику совершили покушение, а они оказали яростное сопротивление!

Мишель вошел в комнату Ноэми. Круглый столик и стулья были перевернуты, ящики из комода вытащены. На полу в беспорядке разбросано постельное белье, какие-то безделушки, бумаги, книги.

Мишель убрал оружие и осмотрел предметы, валявшиеся на полу.

Это был настоящий эзотерический хлам: книги по гаданию, парапсихологии и колдовству, колода карт Таро, настенные часы и наполовину сожженные свечи. Выходит, несмотря на заверения в обратном, Ноэми все-таки интересовалась оккультными науками. Отодвинув в сторону кухонные полотенца и тряпки, а также смятую одежду, Мишель увидел талисманы, медальоны и игральные карты.

Он попытался мысленно воссоздать картину произошедшего. Очевидно, кто-то толкнул круглый столик и все, что на нем находилось, свалилось на пол. Продолжив поиски, Мишель заметил на камине два канделябра, между которыми стояла шкатулка из ценных пород дерева. По выгравированному на ней кресту он понял, что это погребальная урна. Тем не менее, вопреки существующему обычаю, на ней не было имени. Мишель положил ее в карман пиджака и обошел дом в надежде найти письма, фотографии или личные бумаги. Безуспешно. Похититель или похитители все унесли.

Мишель позвонил Вердье и обрисовал ему ситуацию. Тот пообещал прибыть с ордером на обыск как можно скорее. Тем временем Мишель возобновил поиски. Невероятно, но все потаенные уголки дома уже кто-то обследовал! В том числе и кухню — там на полу валялось невообразимое количество битой посуды.

Создавалось впечатление, что похитители искали конкретную вещь, уничтожая при этом улики.

Осознав, что Мюрьсль должна была приехать сюда уже давным-давно, инспектор позвонил в Лазаль. Однако никто опять не взял трубку.

Через пятнадцать минут подъехал со своей командой Вердье.

— Скажите, здесь что, ураган промчался?

— Не знаю, — ответил Мишель, — но мне это не нравится. Оставляю вас здесь делать выводы, а мне надо ехать.

— Как хотите! Но что мне делать? Начинать обыск?

— Поступайте как считаете нужным! — воскликнул Мишель, покидая дом. — Я позвоню позже!

Ведя машину на большой скорости по направлению к Лазалю, Мишель думал о Мюрьель. Куда она могла исчезнуть?

Накануне вечером она радовалась, что встретится с Ноэми и Вероникой. Ей, говорила она, предоставляется дополнительная возможность понять паранормальный характер этого дела. В таких условиях Мюрьель никак не могла его подвести.

Чтобы подавить возрастающее беспокойство, Мишель стал придумывать различные, вполне объективные, причины ее опоздания. Ее задержала интересная находка в доме Эмиля, или она решила остаться поработать у Же-рома, или же грелась на солнышке у бассейна…

Но он чувствовал, что ни одна из его гипотез не выдерживает критики. В любом случае Мюрьель позвонила бы и предупредила его. Нет, тут что-то не так! Чем ближе подъезжал он к Лазалю, тем тревожнее становилось у него на душе.

Увидев, что машины Мюрьель нет у дома Жерома, он тут же отправился к жилищу Эмиля. Каково же было его облегчение, когда он заметил машину Мюрьель в конце небольшой аллеи! Итак, Мюрьель до сих пор там и занимается поисками улик.

Поскольку стояла невыносимая жара, он оставил пиджак на пассажирском сиденье машины, думая о взбучке, которую сейчас задаст молодой женщине, забывшей об их встрече.

Но тут инспектор остановился — его насторожило, что из дома не доносится ни звука. К тому же довольно странно, что дверь и окна закрыты. Он осторожно подошел к крыльцу, позвал Мюрьель, но не получил ответа.

Так как Мишелю не удалось отворить дверь, он подошел к окну и не поверил своим глазам: створки ставен были покрыты инеем!

Не размышляя, он выхватил пистолет и выстрелил в верхнюю часть окна — стекло разлетелось на мелкие осколки. Из дома потянуло холодом. Ледяной воздух превращался в пар, смешиваясь с горячим уличным.

Мишель взобрался на подоконник и ударом ноги открыл окно. Объятый холодом, он спрыгнул вниз и заметил Мюрьель, лежавшую под письменным столом. Увидев ее мертвенно-бледное лицо, он понял, что не стоит тешить себя иллюзиями: Мюрьель определенно мертва…

Охваченный ужасом, Мишель открыл входную дверь, чтобы дать проникнуть теплому воздуху в дом, и без всякой надежды попытался нащупать пульс на руке женщины. Вопреки всем ожиданиям пульс, хоть и очень слабый, был.

Инспектор быстро вызвал по мобильнику «скорую помощь» и объяснил, где он и что произошло. Затем, вынув из шкафа два одеяла, завернул в них Мюрьель и вынес на улицу.

Согревая Мюрьель в своих объятиях, Мишель пытался понять, каким образом прогретый солнцем дом превратился в ледяную комнату? Это не укладывалось у него в голове. Его охватило чувство вины. Он оказался не только не способен разрешить это дело, но и не смог защитить женщину!

Он внимательно посмотрел на нее и притронулся к лицу. Несмотря на бледность, Мишель находил Мюрьель красивой и женственной. Потрясенный, он поцеловал ее и еще крепче обнял ее неподвижное тело, умоляя судьбу не отворачиваться от нее. Хотя инспектор никогда себе в этом не признавался, он испытывал к этой женщине нечто большее, чем дружеские чувства… Он… Не осмеливаясь назвать вещи своими именами, он лишь крепче прижал Мюрьель к себе и заговорил с ней:

— Во что ты ввязалась? Почему не предупредила меня? Но это больше не повторится, я никогда тебя не отпущу ни на шаг, обещаю. — Он поцеловал ее в лоб и продолжил: — Не бойся, ничего страшного, ты выкарабкаешься. Но помоги мне. Ведь я ничего не понимаю…

Он услышал сирену «скорой помощи» и встал, чтобы встретить врачей.

Пока Мюрьель оказывали первую помощь, врач попросил Мишеля объяснить, в чем дело. После того как тот замолчал, они вошли в дом, где уже установилась нормальная температура.

— Извините меня за недоверие, — сказал врач, — но…

— Я вас понимаю, — прервал его Мишель, — это действительно странная история. Но, пожалуйста, поезжайте скорее и сделайте все необходимое! Как только закончу дела, я тоже приеду в клинику.

— Не надо так беспокоиться! Это случай обратимой гипотермии. Через несколько дней ваша знакомая будет абсолютно здорова.

До того как Мюрьель уложили в карету «скорой помощи», Мишель взял ее руку и поцеловал. Она напомнила ему Белоснежку в хрустальном гробу…

— Не волнуйся, — прошептал он, — они не станут увозить тебя в рай…

Потом он попрощался с доктором и попросил его предупредить Жерома.

Когда машина «скорой помощи» уехала, Мишель вернулся в дом, полный решимости разгадать загадку. Не зная точно, что ищет, Мишель начал осматривать место, где обнаружил Мюрьель.

Очень быстро в столешнице письменного стола он обнаружил спичечный коробок. Внутри находились лишь почерневший медальон и пепел от сожженного листка бумаги.

Намеренно проигнорировав обычную полицейскую процедуру, он соскреб копоть с медальона и увидел две заглавные буквы — М и Ш. Что касается буквы М, то она, вероятно, соответствовала фамилии Эмиля — Maccap, но Мишель не нашел никакого объяснения для Ш. Положив медальон в бумажник, он тщательно осмотрел весь дом, но не заметил ничего особенного. Мишель положил спичечный коробок в кастрюлю и взял все с собой в машину. Как только сможет, он попросит Вердье послать коробок на экспертизу.

Затем, желая скорее покончить со всем этим, он решил допросить нотариуса, занимающегося делами семьи Дюваль.

По дороге инспектор позвонил Вердье, чтобы рассказать о своем приключении. Последний не смог удержаться от смеха:

— В самом деле, Фабр, с вами постоянно что-то случается!

— Да, но на сей раз это выше моего понимания. Как бы там ни было, я считаю целесообразным послать бригаду полицейских в этот дом.

Вердье согласился и положил трубку.

Потом Мишель позвонил Жерому, который подтвердил, что Мюрьель привезли и ей значительно лучше. Это было просто удивительно. Она уже пыталась вставать и в тот же вечер хотела вернуться из клиники в Лазаль.

Успокоенный Мишель поставил кассету Бена Харпера в автомагнитолу и задумался о Мюрьель.

Сначала она показалась ему взбалмошной, немного эксцентричной, но дни шли, расследование продвигалось, и теперь он понял, что ошибался. У этой женщины, несомненно, была голова на плечах, Мюрьель проявила себя и храброй и дальновидной. А такие качества ему нравились… Но этого, возможно, было бы недостаточно, чтобы привлечь его внимание, если бы не ее грациозность. Тонкая и стройная, с притягательной внешностью, живым взглядом, она приближалась к его идеалу женской красоты, отличному от тех, что пропагандируют иллюстрированные журналы. Для него быть красивой означало иметь свой стиль, внутреннюю гармонию в жестах и во взгляде. Но особенно — оставаться собой, отказавшись от всяческого приукрашивания тела и духа, что обычно выдает неуверенность в себе… И все это воплощалось в Мюрьель.

Мишель зажег сигарету и вновь принялся думать о деле. После всех переживаний, которые ему пришлось испытать, он чувствовал необходимость воссоздать картину расследования…

Однако это оказалось нелегко. Как часто бывает в подобных случаях, когда необъяснимое противостоит очевидному, инспектор почувствовал, что потерялся в круговороте фактов и гипотез, подчас непримиримых, даже противоречивых. В результате о виновности каждого участника событий или их свидетеля нельзя было говорить наверняка.

Не хватало связующего звена. Можно было, конечно, утверждать, что колдовство составляло фон, на котором разворачивалось это дело. Но кого оно касалось, кроме Эмиля?

Мишелю пришлось признать очевидное: если он надеялся преуспеть в деле, то ему стоило побольше узнать об этой проклятой семейке Дюваль и ее приближенных — Антонене, Ноэми, Полене, Жероме и, может быть, даже Натали.

Ему необходимо точно установить, что всех их связывало, распутать клубок интриг, которые их объединяли или разделяли, и понять, кто за этим стоит.

Нотариальная контора располагалась в старом квартале Алеса, рядом с собором. Она занимала первый этаж роскошного здания XVIII века.

При входе посетители сразу попадали в зал, построенный в классическом стиле и обставленный со вкусом, без всяких излишеств. Пол из белых и черных плит покрывал огромный восточный ковер со старинным рисунком. На каждой стене висели картины, выполненные в современной манере, в ярких тонах; они сглаживали строгий стиль архитектуры. В глубине комнаты, за столом эпохи Директории — подлинным, если судить по инкрустации и бронзовым украшениям, — сидела секретарь.

Пока Мишель шел к ней, девушка вежливо улыбалась ему, потом спросила о цели визита. Когда инспектор объяснил, что ему нужно, она перестала улыбаться.

— Господин нотариус принимает только по записи, — сухо произнесла секретарь. — Боюсь, сегодня это уже невозможно…

— Понимаю, — ответил Мишель, протягивая удостоверение полицейского, — но думаю, будет все же уместно предупредить его о моем приходе…

Хмуро посмотрев на Мишеля, девушка сняла телефонную трубку и проинформировала нотариуса. Тот согласился его принять.

Мишель расположился в одном из кресел времен Людовика XVI, инкрустированного бирюзой. Выбрав наугад один из журналов, лежащих на низком столике, он стал перелистывать его безо всякого интереса.

Через несколько минут зазвонил телефон. После короткого разговора секретарь позвала Мишеля и проводила до двери с двойными створками. Открыв ее и объявив о прибытии Мишеля, она исчезла.

Нотариус, сидящий за огромным письменным столом, оказался полноватым человеком с живым взглядом. Поприветствовав Мишеля, он указал на кресло напротив.

— Так как же, инспектор? Полиция больше не запрашивает аудиенции?

— Только не тогда, когда спешит, мэтр! — ответил Мишель. — Однако благодарю, что вы это поняли.

— Ничего я не понял! Напоминаю вам, я даже не знаю, по какому делу вы пришли.

— Это правда, но я сейчас все объясню. Естественно, при соблюдении конфиденциальности…

— Никаких проблем. Между людьми, работающими с законом…

Мишель быстро изложил историю расследования смерти Тома и Эмиля, подчеркнув возможную роль колдовства и паранормальных явлений в этом деле.

Закончил он свой рассказ, упомянув о необходимости получить точную информацию о семье Дюваль, в частности о наследстве Бернара.

— Вы слишком многого хотите! — заметил нотариус. — Это абсолютно конфиденциальная информация.

— Как и все то, что я вам рассказал!

— Конечно, но вы знаете, что по закону необходимо специальное разрешение следователя и…

— Послушайте, мэтр, — прервал его Мишель, — не будем пересматривать закон. Я его знаю так же хорошо, как и вы. Я мог бы все это оформить, но спешу и потому предпочитаю наиболее короткие пути для получения информации. Вы же понимаете, я хочу избежать нежелательной огласки…

Вертя в руках нож для резки бумаги, юрист посмотрел на Мишеля, потом встал и застыл перед окном, выходящим во внутренний дворик.

— Что вы хотите знать?

— Честно говоря, не так много, мэтр. Каким образом происходило вступление в права наследования?

— Видите ли, — начал нотариус, глядя вдаль, — вышло так, что я довольно хорошо знаю семью Дюваль. Поскольку уже несколько поколений моей семьи живут здесь, я знал Элен еще со школы и в той или иной мере был свидетелем всех значительных событий ее жизни. Ее замужество, рождение сыновей, похороны… Тем не менее я никогда не был близким другом Дювалей, в некотором смысле меня это даже радует. Я не люблю заниматься делами близких людей. Из-за этого трудно принять правильное решение… На момент своего замужества Элен принадлежала к старинной, но обедневшей протестантской семье. Поскольку она была очень красива, на ее руку претендовали многие молодые люди, среди них и Бернар Дюваль, молодой женевский банкир, протестант, который к тому же располагал значительными средствами. Думаю, они действительно полюбили друг друга и поженились, чтобы, как говорят, быть вместе всю жизнь… Я общался с ними в этот период, так как составлял их брачный контракт.

— Каким образом?

Нотариус повернулся к нему с улыбкой:

— Естественно, в интересах более богатого. Вы можете представить себе женевского банкира, кальвиниста, отдающего все свое состояние супруге в случае смерти? Даже если он в нее влюблен? Нет, речь шла о гораздо более сложном виде контракта… Потом родился Тома, который по праву должен был стать наследником, затем Пьер, обладающий теми же правами. Не знаю почему, но все разладилось в тысяча девятьсот восемьдесят третьем году… В июне… Да, именно тогда…

— То есть как раз перед самоубийством Тома?

— Да. Бернар попросил о немедленной встрече. Признаюсь, меня это очень удивило. Этот человек ничего не делал в спешке. Я помню, что он ворвался сюда словно вихрь. Дрожа от негодования, Бернар попросил меня вынуть завещание и изменить его по указаниям, которые показались мне слишком категоричными: он хотел лишить наследства Элен и Пьера, насколько это было возможным! Будучи в полном недоумении, я попросил объяснений, но Бернар отказался их дать. Он также отверг всяческие советы и потребовал, чтобы я сделал все в лучшем виде и как можно быстрее. Разумеется, это была нелегкая работа, но посильная. Я связался с его швейцарскими консультантами. И мы горы свернули, чтобы выполнить его указания. Когда мы закончили, я попросил его засвидетельствовать новое завещание… Несмотря на мои неоднократные обращения и письма, он так мне и не ответил. А потом он умер. Я ничего не понял, но не стал допытываться, что произошло. В конце концов, сказал я себе, клиенты делают что хотят. Просто я удивился, когда узнал о его смерти, что так и не получил от него ответа.

Инстинктивно Мишель чувствовал, что эти события связаны с расследованием, но не понимал как.

— Что вы об этом думаете, мэтр?

Нотариус пожал плечами:

— Ничего. Мне доверяют управлять состояниями, а не совестью…

— Конечно. Но это не мешает вам иметь свое мнение об этом странном распоряжении…

— Нет. Я как раз ничего об этом не знаю. Видите ли, Бернар был не из тех людей, что любят откровенничать. У него был тяжелый, тиранический характер, и он всегда сам принимал решения, не давая объяснений.

— Какими делами он занимался?

— Ничего особенного. Выделял субсидии некоторым ассоциациям, объединениям и другим благотворительным организациям. Это позволяло ему создавать финансовое и юридическое обеспечение, чтобы не платить налоги.

— Вы не говорили ему о своей позиции?

— Только в юридическом плане, а не по существу.

— Вас ничто не удивляло?

— Не понимаю…

— Поставлю вопрос по-другому. Бернар Дюваль был честен в делах?

Юрист ловко вышел из положения:

— Когда у вас столько денег… много денег — а это как раз его случай, — честность становится понятием относительным…

— Какие ассоциации он субсидировал?

— Не помню, думаю, все понемногу…

Мишель почувствовал, что бесполезно настаивать и пытаться узнать побольше о махинациях Бернара Дюваля. Нотариус будет говорить намеками, так как и сам в этом замешан.

Мишель поднялся и пожал ему руку.

— Благодарю вас, мэтр. Благодаря вам у меня появилось еще больше сомнений, но я знаю, что вы сказали главное.

— У меня не было никаких причин скрывать от вас что-либо. Во всяком случае, вы бы сами об этом узнали. А это сэкономит время, особенно если вам удастся поймать виновника убийства.

— Кстати, что касается убийства. Два последних вопроса в одном, мэтр. Думаете ли вы, что Тома действительно покончил жизнь самоубийством, а Бернар умер естественной смертью?

Нотариус открыл дверь.

— То, что я об этом думаю, не имеет никакого значения, инспектор. Нужны доказательства для ответа на такие вопросы.

Мишель согласно кивнул и вышел.

Он не спеша дошел до машины, наслаждаясь очарованием улиц старого города. Он был доволен. Картина следствия обогатилась несколькими дополнительными деталями.

 

Глава 17

Сгорая от нетерпения увидеть Мюрьель, Мишель быстро вернулся в Лазаль. Увидев ее на диване, он подумал, что грезит. У нее снова была прежняя улыбка и спокойное лицо. Только темные круги под глазами свидетельствовали о том, что ей пришлось пережить.

— Это невероятно! — воскликнул он, обнимая ее. — Я оставил тебя еле живой от холода, а теперь ты снова свеженькая, как всегда!

— Что ты хочешь? Стало быть, я стойкая и духи не имеют надо мной большой власти! В любом случае спасибо. Я тебе крайне обязана. Заметь, я почти довольна, что со мной это приключилось. По крайней мере ты предстал передо мной в другом свете, скажем… не только грубым мужчиной!

Мишель посмотрел на нее, не понимая.

— Да, — сказала она, — представь себе, когда я лежала без всяких признаков жизни, я частично слышала, что ты говорил…

Мишель покраснел. Не зная, что ответить, он порадовался появлению Жерома в гостиной.

— Хорошо, что ты здесь, — сказал друг Мишелю. — Вечером я должен уехать, мне не хотелось оставлять Мюрьель одну.

— Романтическое свидание?

— Не совсем…

Когда он вышел, Мюрьель встала.

— Подожди меня несколько минут, — попросила она Мишеля. — Мне надо переодеться и позвонить Эндрю. Потом мы обо всем поговорим. Хорошо?

В ожидании Мюрьель Мишель сделал несколько заплывов в бассейне. Нагретая солнцем за день, вода была еще теплая. После суматохи нескольких часов ему хотелось расслабиться, и он пытался думать только о приятном.

Инспектор как раз выходил из воды, когда появилась Мюрьель в чудесном сиреневом платье.

— А я и не знал, что мы идем на танцы! — сказал он, вытираясь.

— Я стараюсь хорошо выглядеть после недомогания. Это помогает мне почувствовать себя более сильной.

— Не думаю, что это так необходимо…

— Почему?

— Ты уже доказала, что сломить тебя невозможно.

Мюрьель улыбнулась, ничего не ответив.

Они сели за стол и налили себе апельсинового напитка.

— Ну, — пошутил Мишель, — расскажи, как ты умудрилась чуть не умереть от холода в такую жару?

По мере того как она рассказывала ему в мельчайших подробностях о том, что сделала и обнаружила, Мишель все больше удивлялся.

— Ты понимаешь, что все это просто невероятно! — вскричал он, когда Мюрьель закончила.

— Да, если смотреть на факты глазами неверующего. И вполне объяснимо, если предположить, что это колдовство.

— И как ты это объясняешь?

— У меня нет объяснений. Прежде чем дать ответ, я должна заглянуть в базу данных в лаборатории.

Она прошла в гостиную, где был установлен компьютер. Мишель проследовал за ней и сел на диван, откуда мог наблюдать за ее работой.

В профиль лицо Мюрьель казалось ему более строгим, чем анфас. Властный подбородок свидетельствовал о ее уверенности в себе и упорстве. Мишель, несомненно, находил ее очаровательной…

От Мюрьель не ускользнуло то, что Мишель на нее смотрит, и это ее забавляло. Его всегда равнодушный взгляд, который, казалось, скользил по лицам людей, стал ласковым и добрым. Вероятно, инспектор начинал воспринимать ее всерьез. Во всяком случае, его отношение к ней изменилось…

Через несколько минут Мюрьель прервала работу и воскликнула:

— Это именно то, о чем я подумала! Текст на листке бумаги, который лежал в спичечной коробке, был магическим заклинанием. Он взят из книги заклинаний под названием «Колдовская книга папы Гонориуса и сборник самых редких таинств».

— Что это за штука?

— Старая книга по колдовству.

— И что, папа на самом деле является ее автором?

— Нет. Вернее, вначале ее действительно приписывали папе Гонориусу Третьему, но сейчас есть основания полагать, что это скорее произведение Кадалуса, который в тысяча шестьдесят первом году прославился антипапскими настроениями и чья жизнь была отнюдь не образцом добродетели. В свое время он совершал нападки на папу Александра Второго при поддержке немецкого императора Генриха Четвертого, но не сумел тем не менее его победить. Предполагается, Кадалус написал эту книгу, чтобы отомстить папству.

— Любопытно. Но Боже мой! Какое отношение это имеет к нашему делу?

— Эта книга была широко известна и в течение длительного времени использовалась колдунами. Возможно, и Эмиль не обошел ее своим вниманием. И поверь мне, так или иначе этой книге не суждено творить добро. Ну-ка иди сюда! Посмотри на обложку.

Вдохнув нежный запах духов Мюрьель, Мишель внимательно посмотрел на репродукцию.

— Видишь, — продолжала она, — здесь, под названием, нарисован крест, увенчанный петлей, с двумя поперечными перекладинами. Это символ двоичности, образ всепобеждающего зла.

Потом она разъяснила значение других знаков, изображенных на рисунке. Повернутая к Изиде Луна, расположенная в центре треугольной пирамиды, утверждала, что зло распространяется повсюду. На левой стороне два соприкасающихся треугольника символизировали главенство человеческого разума над природой. На правой — жертвенный нож, нарисованный над двоичным числом, говорил о необходимости принести все в жертву во имя зла. Внизу было написано имя Бога и начертаны два перевернутых креста — это означало, что не существует ни Бога, ни искупления.

— А что гласит надпись вокруг рисунка? — спросил Мишель. — Мне не удается ее прочитать.

— «Подчиняйтесь вышестоящим и слушайтесь их, ибо они стоят на страже».

— И в чем смысл этого высказывания?

— Речь идет о предупреждении тем, кто мог бы раскрыть тайны этой книги.

Мишель вновь опустился на диван.

— Но как эта книга попала в руки к Эмилю?

— Это не важно! В течение нескольких веков огромное количество колдовских книг появлялось в деревнях самыми разными путями… Напротив, что мне кажется важным, так это другой текст, написанный на листке бумаги, который я сожгла; Я его отыскала практически in extensor.

Мюрьель стала набирать текст на клавиатуре, и он появился на экране: «Я обращаюсь ко всем тем, кто составил молитвенник Авеля. Мерзавец, что дурного мы тебе сделали, что ты ищешь нас повсюду: на море, на суше, всегда и везде, без времени и без роздыху?»

Прочитав напечатанное громким голосом, Мюрьель продолжила:

— На этот раз заклинание предназначено не для того, чтобы творить зло, но чтобы от него защититься. Я думаю, Эмиль хотел нейтрализовать колдовские силы, которые другой колдун насылал на него. Велика также вероятность того, что прядь волос и медальон в коробке принадлежат одному и тому же человеку.

— В таком случае, если мы найдем их обладателя, узнаем, от кого Эмиль хотел защититься.

— Хорошая мысль! А ты представляешь, как это сделать?

— Нет, — признался Мишель, — но, может быть, узнаю, когда поговорю с Мюзелье, старым журналистом на пенсии, о котором мне говорил Грапелли.

— Почему именно с ним?

— В то время именно он освещал в газете события, связанные с похоронами Бернара Дюваля и Натали. По словам Грапелли, он также занимался расследованием деятельности колдунов в этой местности.

— Когда ты с ним встречаешься?

— В двадцать сорок пять.

— Я хотела бы поехать с тобой.

— Ни в коем случае. После всех потрясений тебе надо отдохнуть.

Раздосадованная Мюрьель вышла на террасу. Поскольку стало холоднее, она надела свитер, а потом устроилась в шезлонге.

Мишель был не прав. Она рисковала жизнью, чтобы продвинуть следствие, отработать новые версии, но как только зашла речь о ее непосредственном участии в деле, он встал на дыбы. То же происходило и в Соединенных Штатах при ее сотрудничестве с агентами ФБР. Когда надо было выдвигать предложения, делать выводы, ее боготворили. Но как только доходило до практических действий, ее отодвигали в сторону под предлогом, что это опасно, такая работа не для женщины, и приводили массу других доводов.

Мишель сел рядом с ней в другой шезлонг.

— Не надо сердиться. Пойми меня! Ты только что выдержала серьезное испытание. Ты могла умереть. Я думаю, нет необходимости…

— Я уже достаточно взрослая, чтобы определить, что я могу, а что нет! Если я попросила взять меня с собой, так это потому, что чувствую себя достаточно сильной. Кроме того, это, быть может, шанс углубить мои познания в колдовстве.

Мишель рассмеялся:

— В первый раз вижу, как ты сердишься!

— Я не сержусь, я — в ярости! Это большая разница!

— Ладно, — согласился он в конце концов. — Поедем вместе. — Потом он сменил тему: — Мне бы хотелось понять, как дом Эмиля превратился в настоящий холодильник, когда там находилась ты…

— Можно рассмотреть несколько гипотез. Такие явления изучаются гиперфизикой. Любой колдун заряжает свои талисманы энергией, которая может проявляться по-разному. В данном случае Эмиль зарядил предметы негативной энергией, предназначенной творить зло против того, от кого он хотел защититься.

— Но почему ты? Тебя это не касалось…

— Верно. Но я нарушила порядок расположения предметов и их ауру. Таким образом я оказалась в поле действия заклятия. Я поняла это, когда двери захлопнулись и стало холодать. К счастью, спичечный коробок был наполовину опустошен… Вот что меня спасло — проклятие сработало не до конца. Иначе я бы превратилась в ледышку!

— Не верю ни одному слову из того, что ты рассказываешь.

— Знаю, ты считаешь это бредом. Но если бы тебе пришлось побывать в подобных ситуациях, ты бы понял, что не все можно объяснить. Иногда нужно смириться и признать: некоторые люди обладают удивительными способностями…

— Это все фокусники. И только!

— Не только. По неизвестным причинам некоторые мужчины и женщины способны улавливать энергию, контролировать и использовать ее. Некоторые это делают во благо, а некоторые — во вред другим. Вот и вся разница.

— Не могу поверить, что Эмиль носил в себе зло.

— Я тоже. Но он, вероятно, противостоял другому колдуну, у которого было иное понятие о нравственности. Чтобы защититься, Эмиль был вынужден использовать его же оружие.

— Возможно, речь идет о ком-то, кого он сам научил колдовству?

— И чьи инициалы «эм» и «ша»…

— Да, если судить по надписи на медальоне! Но это не помогает нам узнать имя.

— Ты прав.

Поскольку у них еще оставалось немного времени до визита к Мюзелье, они приготовили салат и сели за стол.

Мишель рассказал о посещении Ноэми и Вероники, об их исчезновении и о том, что увидел в их доме множество предметов оккультного характера.

— Невероятно! — воскликнула Мюрьель. — Никогда бы не подумала, что Ноэми лгала…

— Да и… — Внезапно Мишель вскочил со стула. — Черт побери! Из-за всех этих дел я забыл показать тебе погребальную урну, которую обнаружил в комнате Ноэми.

Инспектор пошел в прихожую, где висел его пиджак. Но напрасно он выворачивал карманы — урны там не было! Вспомнив, что оставлял пиджак на сиденье водителя, до того как обнаружил Мюрьель в бессознательном состоянии, он устремился к машине. Вероятно, урна выскользнула из кармана на пол.

Все поиски оказались тщетными. Вещь, представлявшая огромную ценность для расследования, бесследно исчезла!

Раздосадованный на себя за небрежность, он вернулся к Мюрьель.

— Ее там нет! — объявил он, опускаясь на стул.

— Не могла же она улетучиться!

— Нет! Но к машине подходило столько людей, что любой мог ее взять! Это совершенно нетрудно, тем более что я никогда не закрываю дверцы на ключ. Черт! У меня действительно нет головы на плечах!

— Зато есть смягчающие обстоятельства в связи с тем, что произошло…

— Нет! Я плохо сделал свою работу!

— Это не так важно. Попробуй описать мне урну…

— Шкатулка кубической формы, приблизительно десять сантиметров в высоту, сделана из дорогого дерева типа канадской березы. На ней был выгравирован крест…

— На ней что-нибудь написано? Имя, инициалы, эпитафия?

— Нет! Не могу этого утверждать. В доме царил такой беспорядок, что я не успел все как следует рассмотреть.

— Если речь идет о погребальной урне, то она могла содержать останки усопшего человека, близкого Ноэми.

— Вероятно… А поскольку шкатулка хранилась на камине, то, вероятно, это был очень близкий ей, даже родной человек.

Они ужинали молча, затем Мишель рассказал о том, что узнал от нотариуса.

— Эти сведения важны для тебя? — спросила Мюрьель, когда он закончил.

— Возможно, — ответил он в раздумье.

Сен-Боннэ находился всего в нескольких километрах, и они выехали из дома в полдевятого вечера.

Надвигалась ночь. Было тепло. Мюрьель опустила стекло, закрыла глаза и с наслаждением подставила лицо свежему ветерку. Так было легче вспомнить о том, что она сейчас в отпуске.

Мишель ехал молча, погруженный в размышления о событиях последних часов. Возможное похищение Ноэми и Вероники… Странное происшествие с Мюрьель… Исчезновение погребальной урны… Последнее злоключение раздражало его больше всего. Напрасно он рылся в памяти, пытаясь восстановить шаг за шагом последовательность своих действий после ухода из дома Ноэми. Мишель не мог определить, в какой момент урна пропала, хотя не сомневался: он не мог потерять ее. Оставалось одно, но ужасное объяснение: ее взял Жером перед отъездом из Лазаля…

По прибытии в Сен-Боннэ они полюбовались донжоном замка XI века, потом поставили машину у дома Мюзелье в центре деревни.

Пройдя через небольшой сад, Мишель и Мюрьель позвонили в дверь. Им открыла немолодая женщина и пригласила войти.

— Он сейчас будет, — предупредила она, проводив их в небольшую комнату, вероятно, рабочий кабинет журналиста.

Здесь царил милый беспорядок: полки этажерок прогибались под тяжестью книг, а стол был завален невообразимым количеством бумаг и папок.

Мишель и Мюрьель молча сели, обменялись улыбками. Через несколько минут появился Мюзелье в инвалидной коляске с ручным управлением. Это был крупный и сильный мужчина с грубоватыми чертами лица. Он приветливо улыбался.

После рукопожатий Мюзелье с завидной ловкостью устроился у стола.

— Извините за этот кавардак! Но я никогда не убираю, и никто не имеет права к чему-либо здесь прикоснуться.

— Уверена, здесь хранятся сокровища, — любезно предположила Мюрьель.

— Это дело всей моей жизни ассенизатора.

— Журналиста, — поправил его Мишель. Мюзелье с горечью тряхнул головой.

— Это слово кажется мне неуместным, если учесть то, что я сделал в своей жизни. Вы знаете, я не собирался посвятить себя этой профессии. Я плохо учился и вряд ли добился бы чего-нибудь, если бы не был любопытен и не повстречал людей, которые мне помогли.

— Так можно сделать карьеру без диплома…

— Да. И это определенное преимущество нашей профессии. Слова больше не вводят вас в заблуждение… Ну хватит! Вы здесь не для того, чтобы слушать старого ворчуна, говорящего всякий вздор о своей карьере. Мне позвонил Грапелли и попросил помочь вам. Благодаря информации, которую он мне сообщил, я смог опознать человека на фотографии. Это Шарль Массар.

— «Эм» и «ша»! — одновременно воскликнули Мишель и Мюрьель.

— В первый раз мои слова вызвали такой энтузиазм, — удивился Мюзелье.

— И этому есть объяснение! — сказал Мишель. — Мы ведем следствие по делу убийства Эмиля Массара.

— Это отец Шарля…

— Невероятно! Вы не знаете, где мы можем его найти?

— Не имею понятия. Но если вам интересно, могу кое-что рассказать о нем.

— Пожалуйста.

— В восьмидесятых годах я предпринял попытку изучить все, что так или иначе касалось колдовства в нашей округе. Я хотел встретиться с целителями, колдунами и ясновидящими, задать им вопросы и ознакомить с их ответами наших читателей. Но я не сказал об этом начальству, поскольку рассчитывал проверить, насколько это хорошая мысль. Я начал работать в одиночку, в своем углу, и работал так до того дня, когда мне удалось разыскать небезызвестного Шарля Массара, о котором я не раз слышал. Он согласился на интервью и назначил мне встречу в кафе Лазаля.

— У Антонена?

— Я не помню ни имени хозяина, ни как он выглядел. Шарль Массар стер это из моей памяти. Надо заметить, он казался необыкновенным человеком — отчасти из-за внешности, а также и из-за своего взгляда. Мне никогда этого не забыть! Когда он смотрел на вас, создавалось впечатление, будто он проникал в душу и читал мысли как открытую книгу.

— Вам удалось задать ему свои вопросы?

— В сущности, нет. Он позвал меня только для того, чтобы я вообще не упоминал о нем. Шарль отказался быть в компании с другими колдунами, с которыми я уже встречался. Он считал их шарлатанами. По его словам, он был единственным, кто обладал настоящей властью. Власть! Признаюсь, тогда я посчитал это хвастовством и манией величия. В то же время меня потрясли его слова. Он был непохож на других. В первый раз, когда я его увидел, мне стало страшно. Этот парень правда походил на дьявола! — Мюзелье заговорил быстрее, как будто прежний страх вернулся к нему.

— Он вам угрожал?

— В этом не было необходимости. Угроза просматривалась в его взгляде и жестах. Когда он говорил, что может войти в контакт с кем-либо вопреки расстоянию или говорить с умершими, это вызывало доверие. Помню, я попробовал выведать у него некоторые секреты, но натолкнулся на стену молчания. Он сказал мне примерно следующее: «Если вы решили постичь сущность настоящих таинств, надо идти до конца и отречься от этого мира». Тогда я понял, что в завуалированном виде он хотел приобщить меня к колдовству.

— Вы отказались?

— Да!

— Почему?

— Думаю, я струсил.

— А вы не видели его на похоронах Тома Дюваля и его отца? — спросил Мишель. — Грапелли утверждал, что именно вы освещали эти события.

— Да, конечно! Но у меня уже не было ни причин, ни желания интересоваться его персоной.

— А что произошло потом?

— Я хотел продолжать свои изыскания без него. Только мне не удалось далеко продвинуться. Однажды Пьер Дюваль, который взял на себя руководство журналом после смерти отца, пригласил меня в кабинет и запретил заниматься этим делом, угрожая увольнением.

— На каком основании?

— По его словам, кое-кому из тех, с кем я встречался, не понравилась моя инициатива.

— Он вам сказал, кому именно?

— Нет.

— Может, это был Массар?

— Вполне возможно.

— И на этом ваша работа над темой колдовства закончилась?

— Да. Я никогда больше не слышал об этом человеке. В моем возрасте нельзя было терять место, иначе я столкнулся бы с безработицей, а дело того не стоило…

— Вы сохранили архивы? — поинтересовался Мишель.

— Я считал, что да. Перед вашим приходом я искал их, но не нашел. Наверное, они в коробке на чердаке. Или я их потерял.

При этих словах Мишель встал и поблагодарил журналиста. Удивленная такой поспешностью, Мюрьель последовала его примеру.

Как только они очутились на улице, Мишель ускорил шаг и увлек свою спутницу к машине.

— Куда ты так спешишь?

— Мы едем в мэрию Лазаля.

— А ты знаешь, который час? Она закрыта!

— Не волнуйся! Нам откроют.

Удовлетворенный, почти счастливый, Мишель начал насвистывать какую-то популярную мелодию. Появление Шарля Массара придавало смысл всему расследованию. Не было больше ни темных пятен, ни неясностей. Наконец-то связи между свидетелями начали проявляться… Теперь осталось лишь проверить некоторые детали и сделать выводы.

— Зачем мы едем в мэрию? — спросила Мюрьель.

— Хочу убедиться, что Шарль действительно сын Эмиля.

— А что дальше?

Он повернулся к ней.

— Мы вернемся домой и расскажем друг другу, что могло происходить в семье Дюваль на протяжении последних двадцати лет…

— Думаешь, у нас есть для этого все необходимое?

— Да. И завтра утром мы арестуем всех виновных.

— Даже Шарля?

— Вероятно. По моим расчетам, он где-то рядом.

— Ты можешь мне все объяснить?

— Позже. У нас вся ночь впереди.

Они ехали молча, пока не добрались до Лазаля.

— Каким образом ты надеешься войти в мэрию? — обеспокоенно спросила Мюрьель.

— Очень просто. Нам откроет дверь секретарь.

Перрен жил в пристройке на краю деревни. Света в окнах не было.

Едва они вошли во двор Перрена, залаяла собака, потом на первом этаже зажегся свет.

Они позвонили. Через несколько минут послышались шаркающие шаги, и Перрен, одетый в пижаму, открыл им. По его опухшим глазам и всклоченным волосам было видно, что он еще не вполне проснулся.

— Вы? А что случилось?

— Извините за столь позднее вторжение, — сказал Мишель, — но нам нужно просмотреть журналы, регистрирующие акты гражданского состояния в коммуне.

— В такой час?

— Да, это чрезвычайно важно.

Перрен вздохнул:

— Хорошо! Подождите здесь. Я сейчас вернусь.

Через некоторое время он вышел из дома в мятом костюме и сел в машину.

— Но что же случилось такого срочного, что вам пришлось меня будить?

— Мне нужно проверить, был ли у Эмиля сын, — объяснил Мишель.

— Сын? Это невозможно! У него никогда не было детей!

— А вот это как раз и нужно выяснить…

Когда они подъехали к мэрии, Перрен открыл дверь и повел их в комнату на втором этаже.

Он скрылся за рядами полок и навел справки по журналу. Поиски были недолгими. Эмиль на самом деле заявлял о рождении сына по имени Шарль в 1933 году.

Перрен сделал ксерокопию страницы.

— Поверить не могу… Кто бы мог подумать…

— Откуда вам было знать? — пожал плечами Мишель. — Если все забыли…

Получив ксерокопию, Мишель и Мюрьель подвезли Перрена и вернулись домой, возбужденные тем, что им наконец представилась возможность разгадать эту головоломку.

 

Глава 18

Приготовив крепкий кофе, Мюрьель и Мишель расположились на диване в гостиной.

— Хочу рассказать тебе одну историю, — начал он.

Она закурила, перелистывая досье.

— Давай! Обожаю всякие истории! Надеюсь, твоя по крайней мере красивая…

Он состроил гримасу.

— Уф! Я бы не сказал… А вообще-то здесь переплетаются несколько историй, вот почему нам так трудно было разобраться. Возьмем дело Тома Дюваля. Начало тысяча девятьсот восемьдесят третьего года. В это время братья Тома и Пьер имели много общего. Оба встречались с девушками. Пьер — с Матильдой, а Тома с другой…

— Ты не хочешь назвать ее имя?

— Нет, почему же, у меня есть все основания думать, что это Ноэми.

— Что?! Ноэми?

— Да. Меня с самого начала удивили некоторые мелочи в ее поведении и высказываниях. Особенно ярко это проявлялось, когда речь заходила о Тома. Каждый раз Ноэми казалась взволнованной, хотя для этого не было причин. И мое предположение полностью подтвердилось во время нашей последней встречи. Один раз она произнесла имя Тома так, будто он был ей очень близок, но потом поправилась. Контраст был слишком велик, поскольку раньше она говорила «этот Тома».

— Но это еще не доказательство.

— Да, ты права, — согласился Мишель, вынимая фотографию Тома и протягивая ее Мюрьель. — Ну! Посмотри-ка! Ты помнишь, когда я увидел Веронику в первый раз, я сказал тебе, что она на кого-то похожа, но не понимаю на кого. Сегодня я могу дать определенный ответ: Вероника похожа на Тома…

Мюрьель посмотрела на снимок.

— Да, вероятно, но это тоже не доказательство…

— О'кей! Но пока моей первостепенной задачей остается поиск всевозможных связей между действующими лицами, которые могли бы пролить свет на произошедшие события.

— Хорошо! Но это звучит слишком эмоционально для полицейского.

— Допускаю. Разреши мне продолжить… В последний раз, когда я был в доме Ноэми, то обнаружил погребальную урну. Я задался вопросом, кого она почитала настолько, чтобы хранить его останки у себя? Я подумал о возможном временном совпадении. Ноэми тридцать семь лет, именно столько было бы Тома сегодня. Нет ничего невозможного в предположении, что они могли встречаться…

— И иметь общую дочь. Например, Веронику?

— Верно! И это многое объясняет. Прежде всего Ноэми вместе с дочерью регулярно поднимаются на гору Монвайан, то есть на место гибели Тома. Нечто вроде паломничества. Затем в Веронику вселяется дух отца, и она говорит его голосом.

— Это тем более правдоподобно, что вселение духа в Веронику происходит в годовщину смерти Тома. Я только не понимаю, почему данное событие произошло через пятнадцать, а не через четырнадцать или шестнадцать лет после его гибели.

— Это не твоя проблема. Если бы я проводил поиски вместе с тобой, это означало бы, что я верю в существование духов.

— Ты должен был бы…

— Я в них поверю, когда духи наших предков вернутся, чтобы предупредить нас о войнах, катастрофах и других бедствиях!

— Ты можешь думать что хочешь, но теперь я уверена: Тома вернулся с помощью дочери, чтобы предотвратить новую опасность и спасти ее и Ноэми.

— Хорошо, но вернемся на землю. Таким образом, в январе тысяча девятьсот восемьдесят третьего года Ноэми и Тома, полюбившие друг друга, встречаются в течение нескольких месяцев, и в конце года у них рождается ребенок. Думаю, эта связь совсем не нравится семье Дюваль, вероятно, отцу, но в большей степени Элен и Пьеру. Они делают все для того, чтобы разлучить влюбленных.

— Почему ты противопоставляешь Бернара Элен и Пьеру?

— Я тебе отвечу, но прежде я хотел бы сослаться на факты, о которых рассказал мне нотариус. По его словам, в июне тысяча девятьсот восемьдесят третьего года в семье Дюваль произошло необъяснимое событие. Бернар принял решение лишить наследства жену и одного из своих сыновей, Пьера. Почему именно его?

— У тебя есть объяснение?

— Нет. Но если Бернару не нравилось поведение Тома, именно его он должен был лишить наследства.

— И что тогда?

— А ничего! Если только это не дух противоречия, то процедура, начатая отцом, означала, что Тома становился его основным наследником, а Пьер и Элен оставались ни с чем.

— Ты хочешь сказать, это и есть причина, по которой убили Тома?

— Естественно. Но необходимо будет проверить это завтра во время допроса, как и тот факт, что Бернар умер естественной смертью несколько месяцев спустя, как утверждают Элен, Пьер и Полен. Кстати, зачем ему отказываться от мысли лишить наследства жену и сына даже после смерти Тома?

— Действительно, какой в этом смысл?

— Он мог сделать это ради Ноэми и ее маленькой дочки, о существовании которой он не мог не знать.

— Другими словами, Бернару Дювалю помешали переделать завещание?

— Что-то в этом роде… С точки зрения логики, эта гипотеза имеет право на существование. Муж хочет лишить наследства супругу и одного из сыновей; они об этом узнают и, конечно, не могут с этим согласиться. Чтобы избежать такого грабежа, им ничего не остается, как нейтрализовать отца и убить того, в чью пользу составлено завещание, то есть Тома.

Они прервали разговор. Пока Мюрьель в очередной раз готовила на кухне кофе, Мишель подошел к широко распахнутой балконной двери и с жадностью вдохнул свежий воздух. Ему казалось, ночь впитала в себя особый запах травы, глициний и влажной земли.

Мысленно возвращаясь к делу, он подумал, что, несмотря на возможные неблагоприятные последствия, ему нравится вести это расследование.

В общем, он был счастлив даже в отпуске работать полицейским…

Вернулась Мюрьель и налила ему кофе.

— Если твои гипотезы подтвердятся, — начала она, — это означает, что истинными виновными являются Элен, Пьер и даже Матильда. Но в таком случае какова роль Полена, Антонена и Эмиля?

— У нас пока нет всех необходимых сведений, но я думаю, что недалек от правды, утверждая, будто Полен покрыл убийство Тома, а может, и Бернара.

— Что заставляет тебя так думать?

— Видишь ли, он приехал на Орлиный мост, чтобы дать показания относительно смерти Тома, и мог оказать давление на судебно-медицинского эксперта. Когда умер Бернар, Полен тотчас приехал к Дювалям и подписал разрешение на погребение. Кроме того, во время допроса я заметил, что он отвечал на мои вопросы слишком быстро, как будто заранее готовился к ним. И потом Полен настойчиво защищал Элен, словно хотел убедить меня в ее невиновности…

— Но какой у него интерес?

— Думаю, ты сама мне об этом скажешь.

— Я?

— Да, когда я изложу собственные умозаключения. И хотя я не всегда согласен с твоим сюрреалистическим толкованием событий, у тебя хорошая интуиция…

— Погоди, расскажи мне сначала об Антонене и Эмиле.

— Полагаю, Антонен являлся лишь косвенным свидетелем, но он определенно кому-то мешал, иначе его не заставили бы замолчать. Он знал Тома, причем лучше, чем хотел это показать. Антонен регулярно видел парня в своем кафе в компании Ноэми. Вероятно, он располагал какой-то информацией об этой паре, о семье Дюваль и о других людях. К тому же он был знаком с Эмилем и скорее всего подозревал, что у того есть сын. И если бы Антонен заговорил, это могло вызвать осложнения…

— Тогда почему его тоже не убили?

— Думаю, это планировалось.

— Иными словами, ему просто повезло?

— Да.

— А Эмиль?

— С ним все обстояло по-другому. Он являлся не только свидетелем, но и действующим лицом. В каком состоянии духа, ты думаешь, он находился, когда я встретил его сразу после несчастного случая с Антоненом? Старик уверял, будто знает истинные причины этого происшествия, и в то же время был напуган. Это не случайно. Эмиль понимал, что, беседуя со мной, навлекает на себя большую опасность. Я помню, как он произнес: «Я не должен говорить…» Несмотря на риск, он все же решился на это, но о многом умалчивал, предпочитая обходиться намеками. Скажем, вспоминая о тайном обществе, старик углубился в подробности, которыми я мог воспользоваться впоследствии. Так, он сообщил о группе протестантов, что отсылает нас к семье Дюваль. Он также признался, что имеет представление о колдовстве, к которому его приобщил отец. Выходит, такие знания передаются от отца к сыну. Потом Эмиль сообщил мне, что в восьмидесятых годах тайное общество вновь заявило о себе, то есть я должен был заинтересоваться этим периодом. И наконец, старик дал мне понять, что болезнь Антонена — результат действий этого общества, как если бы он хотел ориентировать меня в поисках. Но поскольку Эмиль был порядочным человеком, он продолжал защищать сына, утверждая, что всегда жил один…

Некоторое время Мишель пребывал в раздумье, потом продолжил:

— Я сожалею, что не придал должного значения его словам. Это могло ускорить ход расследования.

— Так всегда говорят, когда событие уже свершилось. Тебе не в чем себя упрекать. В тот момент, когда Эмиль рассказывал все это, ты не мог догадаться о тайном смысле его слов.

— Вероятно, ты права. Но как бы там ни было, вопреки словам Эмиля, которые я услышал в тот вечер, у него был сын Шарль, которого он приобщил к колдовству. И если довериться мнению Мюзелье, то ученик далеко превзошел своего учителя и вскоре начал заниматься колдовством во благо секты и в преступных целях. Узнав об этом, Эмиль стал противодействовать сыну, используя собственные колдовские познания, ведь старик был честным человеком. Например, пригрозил, что выдаст Шарля. Это и привело Эмиля к смерти при известных нам обстоятельствах.

— Так ты думаешь, что Шарль убил своего отца?

— Скажем, это вполне возможно…

— Допустим. Но как объяснить то, что этого человека видели только на похоронах? И почему рассказать о нем смог только Мюзелье?

Мишель неопределенно пожал плечами.

— Об этом, старушка, мы узнаем, когда поймаем его. А пока скажи, что ты думаешь об этом типе.

— Во-первых, — возразила Мюрьель, — я тебе не старушка, тем более что я чувствительна к такого рода шуткам. Во-вторых, помимо свидетельства Мюзелье, у меня нет других сведений, чтобы составить мнение об этом человеке. В настоящий момент я ограничиваюсь поиском общей теории, касающейся сверхъестественных явлений, жертвами которых мы стали.

— Ты имеешь в виду то, что произошло с тобой у Эмиля? Понимаю…

— Но что больше всего меня поражает с самого начала этого дела, так это постоянство и сила необъяснимых происшествий и то, что на нас все время оказывали давление. Значит, мы постоянно находились под контролем. Как Ноэми… Каждый раз, когда я встречалась с ней, одна или с тобой, я удивлялась, насколько она была напряжена.

— Как это?

— Она все время оглядывалась по сторонам, как загнанный зверь, или смотрела на эту злосчастную мандалу, которая и меня заставила пережить несколько неприятных минут…

— Вероятно, это самовнушение?

— Самовнушение или нет, — ответила Мюрьель довольно резко, — но мандала все же исчезла из дома Ноэми, значит, можно предположить, что она играла более важную роль, чем простое украшение.

— Наверное…

— Я могу утверждать, что мы имеем дело с уникальным духовным началом, организованным и способным оказывать паранормальное воздействие на людей.

— Вероятно, к этому причастен Шарль Массар. Его характеристика полностью подходит, не так ли?

— Я говорила не об отдельном человеке, а о духовном начале. В свете данных, которыми мы располагаем, таких людей может быть несколько. В действительности довольно трудно представить себе, чтобы кто-то один обладал даром передачи мысли и способностью контролировать сознание трех или четырех человек, находящихся в разных местах. Кстати, в большинстве случаев, даже если мы ничего не заметили, кто-то всегда находился поблизости, чтобы расположить предметы или знаки, позволяющие осуществить заклинание. Я думаю, в частности, о пентаграмме, нарисованной на двери, и так далее. Тем не менее правдой остается и то, что существует человек, и даже не один, который может контролировать ауру нескольких субъектов и тем самым оказывать на них давление. Это, вероятно, происходило и с Ноэми, причем уже давно, и — в меньшей степени — с Жеромом, тобой и мной в кризисные моменты. Кроме того, я могу констатировать, что все действующие лица, кроме Ноэми, Вероники и Тома, имеют отношение к сатанинской символике. Имения Элен и Полена находятся на лужайках в форме круга или пентаграммы. Пьер и Матильда коллекционируют предметы сатанинского культа, не продавая их. Эмиль сам был колдуном и располагал целым арсеналом талисманов и предметов, защищающих от колдовства. И наконец, нам не раз приходилось сталкиваться с культом сатаны во время расследования. Наша машина оказалась заблокированной в магическом круге, близком сатанистам, дверь этого дома была исписана аналогичными знаками. Пентаграммы, шарики, изготовленные из моих волос… не говоря уж о. моих мучениях в доме Эмиля! Вот почему, повторяю, я думаю, речь идет о нескольких лицах, объединенных в секту или в какую-либо другую подобную организацию.

— Ты хочешь сказать, что семья Дюваль, Полен и Шарль Массар несут коллективную ответственность?

— Очень вероятно, и под покровительством повелителя…

— Шарля Массара?

Мюрьель кивнула:

— Похоже. Но это надо доказать. Ничто не мешает нам думать, что Полен и Пьер также имеют необычные способности…

— Но не Элен?

— Не думаю. Не похоже, что так. И потом, я ничего не почувствовала при контакте с ней. Наоборот, у меня создалось впечатление, что она тоже под чьим-то контролем.

— Как Ноэми?

— Нет, по-другому. Ноэми кажется мне скорее порабощенной жертвой. Но не до конца. У меня чувство, что она восстает против тех, кто желает ей зла, и борется с ними тем же оружием. В качестве доказательства — предметы, книги и другие вещи, относящиеся к оккультным наукам, которые я нашла у нее. Однако я убеждена, что именно Ноэми спровоцировала возвращение Тома, с тем чтобы правда наконец восторжествовала. Когда она водила дочь на Орлиный мост, речь шла прежде всего о многократных попытках войти в контакт, а не о совершении прогулки. И в итоге, думаю, ей это удалось. Иначе члены секты бы ее похитили!

— Это значит, она с самого начала знала правду относительно того, что произошло на мосту в августе тысяча девятьсот восемьдесят третьего года?

— Очень вероятно…

— Но почему еще тогда она не обратилась к жандармам, а потом к нам?

— Не знаю. Возможно, Ноэми ощущала сильнейшее давление со стороны других людей. Поди узнай, какие угрозы они были готовы привести в исполнение, чтобы сохранить преступления в тайне!

— Все сходится! — заключил Мишель, зевая. — Обвинения кажутся мне достаточно вескими для ареста этих людишек. Завтра, рано утром, я позвоню Вердье… А теперь предлагаю пойти спать.

Мюрьель не заставила просить себя дважды. Она сама падала от усталости.

Мишель был рад оказаться в своей комнате. На самом деле, хотя он ничего не сказал об этом Мюрьель, его основной задачей было понять, какую роль играл в загадочной истории Жером. Развязка приближалась, и это становилось для Мишеля главным. Ему было необходимо доказать невиновность друга или найти смягчающие обстоятельства его поступков.

Потушив свет, Мишель проверил, осталась ли дверь его комнаты приоткрытой, потом облокотился на подоконник, чтобы выкурить сигарету. Он любил подумать при полной луне, любуясь звездами. Сколько он себя помнил, ему всегда нравилось созерцать небо, размышлять о необъятных просторах Вселенной. Кстати, это во многом помогало ему в жизни. Необъятность мироздания напоминала ему, что, несмотря на многочисленные знания и умения, человек на земле — лишь песчинка. Но не стоило ломать над этим голову…

Мишель начал раздумывать о другом. Он вспомнил о приятных моментах, разделенных с Жеромом, о дружеских чувствах, которые последний к нему испытывал, и об их удивительном взаимопонимании. Эти воспоминания были мучительными, поскольку Мишель никак не мог представить своего друга в роли убийцы Эмиля и тем более приверженца сатаны. К тому же Мишель сомневался, что Жером обладает паранормальными способностями, хотя и считал его замешанным в преступлении.

Он уже давно уловил обеспокоенность Жерома в связи с ходом расследования и его полное неприятие методов работы Мюрьель. Кроме того, у Жерома не было алиби на момент убийства Эмиля.

Мысленно перебирая эпизод за эпизодом, Мишель вспомнил, как удивился Жером, когда он сообщил ему о своем визите к Полену, а также о его конфликтах с Мюрьель. Отношение Жерома к ней все больше напоминало враждебность, его реплики во время их последней ссоры были чересчур эмоциональными…

Существовал и еще один удивительный факт: в доме в Лазале не раз проявлялись паранормальные силы. Именно отсюда пропали расческа Мюрьель, ее кассеты и погребальная урна. Возможно, сюда приходил один или несколько человек. Но никто не оставлял следов. Мишеля это озадачивало и наводило на мысль, что между этими людьми существовала какая-то договоренность.

Но самое поразительное — резкое изменение в поведении Жерома в ходе расследования, несмотря на то что он сам способствовал его началу. Мишель пытался найти этому объяснение. Безуспешно. Ни одна гипотеза не выдерживала критики.

Раздосадованный тем, что ходит по кругу, Мишель добрался до кровати, зажег свет и принялся за чтение книги Натали. Он как раз приближался к эпилогу. Борьба двух братьев подходила к неизбежному концу: младший запланировал убийство старшего, чтобы отомстить и завладеть наследством.

Мишель отложил книгу в сторону, чтобы обдумать давно мучивший его вопрос. А что, если Натали знала правду о смерти Тома и это навело ее на мысль написать об этом книгу? Такая возможность существовала, но в связи с этим возникали и другие вопросы, которые…

Он прислушался, уверенный, что различил какой-то звук, идущий извне. Как будто кто-то споткнулся о какой-то металлический предмет. Он погасил свет и снова прислушался, готовый вскочить в любой момент. На этот раз таинственным незнакомцам не удастся его провести! Послышался скрип. Он донесся из гостиной или из кухни.

Мишель встал, чтобы одеться, когда стукнули обе створки окна. Он замер. Это было непостижимо! Перед сном Мишель закрыл их на крючок!

Быстро одевшись, он снова закрепил створки и стал пристально вглядываться в темноту, но ничего особенного не заметил.

Внезапно новый скрип заставил его обернуться. Дверь его комнаты закрылась. Мишель хотел удержать ее, но она хлопнула так сильно, что лампа в комнате замигала и погасла.

В тот момент, пока он безуспешно пытался открыть дверь, раздался крик Мюрьель. Решив не терять времени, Мишель схватил пистолет, лежавший на столе, выстрелил в замочную скважину и поспешил к ней.

В комнате Мюрьель царила полная темнота. Сидя на краю постели, она содрогалась от рыданий.

— Что произошло? — обеспокоенно спросил Мишель, прижимая ее к себе.

— Не знаю. Ставни захлопнулись, и я услышала странный шум…

Мишель встал, безуспешно попробовал включить свет, как вдруг раздался грохот, будто кто-то бил посуду. Шум шел снизу.

— Оденься! — бросил он Мюрьель. — Пойду посмотрю, что там внизу.

С пистолетом наготове он осторожно прошел по темному коридору и остановился на лестничной площадке, готовый ринуться вперед при первой необходимости. Внизу стукнула дверь. Инспектор попытался зажечь свет, когда к нему присоединилась Мюрьель.

— Что происходит?

— Не знаю! Следуй за мной!

Благодаря лунному свету, проникавшему через балконную дверь, им удалось определить серьезность нанесенного ущерба. Книжный шкаф был повален, он упирался в низкий столик; книги, безделушки и разбитые рамки от фотографий валялись на полу.

Они заглянули в кухню. Кто-то вытащил из шкафов все ящики и вытряхнул их содержимое на пол.

Мишель и Мюрьель устремились в холл в поисках электрического щитка.

Внезапно, когда они на ощупь пытались зажечь свет, какая-то фигура, возникшая неизвестно откуда, пересекла гостиную и исчезла в проеме балконной двери.

Мишель не решился выстрелить.

— Идем! — обратился он к Мюрьель, хватая ее за руку. — Нужно его поймать!

Увидев, что незнакомец исчез в ближайшем лесу, они последовали за ним. Тем не менее беглецу удалось от них оторваться, и через несколько минут изнурительной погони они, тяжело дыша, сбавили шаг.

Пройдя несколько сотен метров, Мишель и Мюрьель очутились на склоне холма. Задаваясь вопросом, куда идти дальше, они услышали внизу шум от скатившихся камешков.

— Это он! — сказал Мишель. — Идем!

Переход через склон оказался еще более утомительным, чем бег по лесу. Им постоянно приходилось обходить препятствия, замедлять шаг, чтобы не поскользнуться. Внизу трава уступила место каменистой почве, и пришлось идти еще медленнее. Наконец выйдя на дорогу, Мишель и Мюрьель остановились, счастливые, что могут передохнуть.

Неожиданно, возникшие из безмолвия ночи, к ним приблизились два добермана. По их свирепому рыча нию можно было догадаться, что они готовы наброситься на людей…

— Что… нам делать? — прошептала Мюрьель, оцепенев от ужаса.

Вместо ответа Мишель вытащил пистолет и выстрелил в собак.

— С ума сошел! — запротестовала Мюрьель. — Ты поднимешь на ноги всю округу!

Мишель отвел ее в сторону и прижал к себе.

— Это уже не важно. Я, кажется, знаю, где мы находимся.

Когда он почувствовал, что Мюрьель успокоилась, то отстранился от нее и прикончил хрипящих собак.

После этого он снова подошел к своей спутнице, взял ее за руку и, не говоря ни слова, повел к дороге.

 

Глава 19

Через несколько минут, как и ожидал Мишель, они вошли в парк имения Дювалей.

В сотне метров от дома он посоветовал Мюрьель спрятаться в траве, а сам стал вглядываться в темноту. Никакого движения. Ни шороха. Ни одного горящего окна в доме.

Тем не менее инспектор оставался начеку. Стоило лишь немного приблизиться к дому, и они становились легкими мишенями.

— Подождем, — прошептал он. — Быть может, наш незнакомец как-то проявит себя.

Через некоторое время, поскольку ничего не происходило, они подкрались к дому и обошли его кругом, прижимаясь к стенам. Им приходилось двигаться не спеша, чтобы не наткнуться на неожиданное препятствие. Когда Мишель и Мюрьель находились позади здания, они услышали голоса, доносившиеся из слухового окна. Инспектор лег на землю и заметил, что отверстие заделано ветошью и бумагой.

Осторожно убрав все это, он различил мерцающий свет, исходивший снизу, танцующие блики которого походили на пламя свечи. Потом снова раздались голоса.

Надеясь хоть что-нибудь рассмотреть, Мишель попытался просунуть голову в отверстие, но оно оказалось слишком узким и он увидел лишь сводчатый потолок помещения с романскими колоннами, украшенными лепниной.

Он встал и прошептал:

— У нас нет выбора. Если мы хотим узнать, что происходит, нужно войти в дом.

— Ты уверен?

— Абсолютно. Что тебя смущает?

— Мы проникаем на частную территорию без разрешения.

— Здесь жизнь людей подвергается опасности…

И инспектор увлек Мюрьель к парадной лестнице. Стеклянная дверь была заперта, и Мишель разбил стекло ударом рукоятки пистолета на уровне замочной скважины. Звон падающего стекла заставил Мюрьель обратиться в панику.

— Спасаемся! Они все слышали!

Словно не слыша, Мишель повернул ключ в замке и проник в холл, потащив женщину за собой.

Они прошли по дому, залитому лунным светом, открывая каждую дверь, которая встречалась им на пути. К несчастью, лестницы в подвал они так и не нашли.

— Поищем кухню, — предложила Мюрьель, указав кивком на коридор.

Они двинулись туда, стараясь идти бесшумно и не споткнуться о какой-нибудь предмет мебели. Мишель и Мюрьель вышли к просторной комнате, вероятно столовой, судя по обстановке, и без труда обнаружили кухню.

Она была довольно большая, посредине стоял простой стол, на нем высились целые горы посуды. По обе стороны стола стояли скамейки. Осмотревшись, Мишель и Мюрьель направились к двери рядом с камином, в котором тлели последние угольки. Инспектор открыл дверь. Наконец-то лестница, ведущая в подвал!

— На этот раз мы взяли верное направление! — прошептал Мишель.

Спускались они в полной темноте.

— Мне страшно, — призналась Мюрьель. Мишель взял ее за руку, чтобы успокоить, и вдруг замер. Он увидел внизу полоску света. Значит, там другая дверь. Мишель заколебался. Что-то было не так. Их поиски оказались слишком легкими! Предчувствуя, что совершил ошибку, он велел Мюрьель возвращаться.

— Уходи! Здесь ловушка! — Он передал ей свой мобильный телефон. — Позвони Вердье. Расскажи ему все! Его номер — в памяти телефона.

— А ты?

— Ради Бога, быстрее уходи отсюда!

Подчиняясь больше собственной тревоге, нежели уговорам Мишеля, Мюрьель молниеносно поднялась по лестнице, добежала до кухни и успела выскочить за дверь, готовую закрыться.

Мишель оказался прав! Эта лестница на самом деле существовала для того, чтобы поймать в капкан непрошеных гостей!

Не тратя время на раздумья, она возвращалась прежним путем с одной мыслью: дойти до дороги живой и невредимой…

Мишель же тем временем медленно приближался к двери подвала. Внезапно она широко распахнулась перед ним.

— Войдите! — приказал ему человек, которого он еще не видел.

Удивленный Мишель прошел в зал, освещенный факелами, и увидел пятерых человек, неподвижных и молчаливых. Каждый из них был одет в длинный красный балахон с капюшоном. Все они стояли на конечных точках пентаграммы, вписанной в круг, причем рисунок был выполнен белой краской.

Неожиданно шестой человек, одетый как и все остальные, вышел из-за колонны.

— Ваша подруга с вами?

Пытаясь узнать голос, безусловно принадлежавший мужчине, Мишель направил на него пистолет.

— Нет! Она пошла за подкреплением.

Незнакомец рассмеялся:

— Как вы наивны, инспектор! Когда приедет полиция, все уже будет кончено… — Он приблизился к Мишелю, не обращая внимания на оружие. — Этим пистолетом вы нас не запугаете. Разве что вам придется убить шесть человек. А я не уверен даже в том, что у вас осталось столько пуль в обойме.

— Снимите капюшон! — приказал Мишель.

Незнакомец ухмыльнулся и вошел в магический круг.

— Вы не можете отдавать приказы великому мэтру, повелителю сил ада!

Служители культа тотчас стали петь мелодии, похожие на заклинания.

— Прекращайте эту чушь! — воскликнул Мишель, подскочив к одному из них, чтобы сдернуть капюшон.

Но инспектор не успел этого сделать. Кто-то нанес ему сильный удар по затылку, и он потерял сознание.

Выбежав из парка, Мюрьель оказалась на дороге, соединяющей Кальвиак с Лазалем. Она перевела дух, пытаясь подавить страх. Ночь, какие-то тени, шорохи, резкие крики то здесь, то там — ее нервы были на пределе.

Пытаясь унять дрожь в руках, она позвонила Вердье и объяснила, что произошло.

— Никуда не уходите! — посоветовал он. — Мы будем через двадцать минут.

Мюрьель села на ствол поваленного дерева и зарыдала. Но подумав о Мишеле, который находился в опасности, она взяла себя в руки и решила пуститься в обратный путь. Необходимо сделать все возможное, чтобы помочь ему.

Это было не просто. Продвигаясь в темноте, задевая ветки деревьев и кустов, прислушиваясь к подозрительным шорохам, она почувствовала, что все детские страхи вернулись к ней.

Когда Мишель очнулся, он понял, что привязан к стулу, стоящему в нескольких метрах от группы служителей культа.

Тот, кто считал себя великим мэтром, с разведенными руками стоял в середине круга, тогда как другие произносили таинственные заклинания.

Потом они взялись за руки и стали ходить по кругу, продолжая распевать псалмы все быстрее и быстрее.

Через несколько минут круг порвался. Один из членов группы исчез на какое-то мгновение и вернулся с графином и стаканами. Он поставил их рядом с великим мэтром.

— Как поклялись, — заявил последний, — мы отдадим почести Люциферу, принеся ему в жертву наши жизни!

— Аминь! Аминь! — ответили другие хором.

Взбешенный нелепой сценой, Мишель начал кричать:

— Прекратите! Это бессмысленно! Во всяком случае, я знаю каждого из вас!

Великий мэтр прервал церемонию и приблизился к нему.

— Вы правда это знаете?

— Конечно!

Собеседник поднял пистолет Мишеля.

— Поскольку вы так в этом уверены, я даю вам возможность это доказать!

Он подошел к одному из служителей культа, приставил дуло пистолета к его виску и подвел его к Мишелю.

— Вот правила игры, месье Всезнайка! Если вы правильно назовете его имя, он помилован, если нет — умрет на месте!

— Да вы сумасшедший, Массар!!! — закричал Мишель.

Тот отвечал ему безумным смехом:

— Вы не угадали, инспектор!

— Кончайте эту глупую игру. Для вас это конец. Сейчас сюда приедет полиция.

— Нам все равно. Они найдут лишь безжизненные тела!

В следующее мгновение, словно забыв о кровавой игре, мэтр занял прежнее место и положил пистолет на линию круга.

— Братья сатаны! — воскликнул он, делая знак остальным приблизиться к нему. — Прочтем нашу последнюю молитву и исполним клятву!

Снедаемый тревогой, Мишель попытался освободить руки. Если Вердье не прибудет с минуты на минуту, он станет свидетелем кровавой резни, да и сам погибнет!

Он заметил, что его пистолет больше не лежит в том месте, где оставил его повелитель. Это не предвещало ничего хорошего. Вероятно, подумалось Мишелю, мэтр прячет его за обшлагом рукава, готовый выстрелить в любой момент…

Пока он размышлял над этим, один из служителей культа выхватил пистолет и выстрелил в повелителя. Тот упал.

— Хватит! Хватит! — истерически закричал стрелявший.

Держа других на прицеле, он освободил Мишеля и отдал ему пистолет.

— Теперь твоя очередь, — сказал он и снял капюшон.

Это был Жером.

— Вот бедолага! — пробормотал Мишель, приближаясь к людям в балахонах.

И тут прозвучал еще один выстрел. Дверь в подвальную комнату распахнулась, и в нее вбежал Вердье со своими помощниками. С сатанистов сняли капюшоны и надели наручники. Мишель увидел лица Пьера, Матильды, Полена и Элен. Мадам Дюваль рыдала. Она бросилась к безжизненному телу Массара, и ее с трудом удалось оторвать от него.

У всех был жалкий вид. По приказу Вердье задержанных вывели во двор, где их ждал специальный фургон.

Стоя рядом с Мюрьель, Мишель наблюдал за странной процессией со смешанным чувством негодования и сожаления.

— Как они могли дойти до этого?

Мюрьель взяла его за руку.

— Не стоит пытаться понять это сейчас. Для этого нам потребуется немало времени.

Через несколько минут в дом вошли жандармы, чтобы произвести обыск. По подсказке Жерома Ноэми и Вероника были найдены в котельной. Несмотря на усталость, девушка вновь обрела ясность сознания и улыбалась. Их проводили к только что подъехавшей машине «скорой помощи».

Когда Ноэми собиралась в нее сесть, Мишель отвел ее в сторону.

— Почему вы сразу не сказали мне правду? Это, возможно, помогло бы избежать еще одного убийства…

— Я не могла, инспектор. Они уже убили Тома. Я не хотела, чтобы они принялись за нашу дочь.

Мишель согласно кивнул и присоединился к Мюрьель, которая пообещала навестить Веронику перед отъездом.

На следующий день Мишель и Мюрьель покинули дом в Лазале — он был опечатан полицией — и переехали в гостиницу Алеса.

Им еще многое предстояло сделать. Мишель немало времени посвящал допросам обвиняемых и свидетелей — всех, кроме Жерома, которого передал другому инспектору. Инспектору было необходимо восстановить полную картину этого темного дела.

Поскольку речь шла о разветвленной организации, он попросил себе в помощь специалистов по уголовным делам из Парижа, а также следователей из финансовой бригады, которые должны были выявить влияние секты на экономику района.

Это была каторжная работа, требующая постоянных допросов, обысков в банках, на предприятиях, у частных лиц. Не говоря уже о том, что нужно было выяснить связи этой сатанинской секты с подобными организациями во Франции и за границей.

В конце недели, когда Мюрьель выяснила все, что могла, оказалось, что ей здесь больше нечего делать. Несмотря на формальное предписание полиции оставаться поблизости для освещения всех паранормальных аспектов дела, она тем не менее получила разрешение вернуться в Тулузу.

Мюрьель решила уехать из Алеса в воскресенье утром. Для нее это было настоящее освобождение, поскольку, покидая Лазаль, она покидала и Жерома, обвиняемого в убийстве и находящегося в заключении. Кроме того, грядущий отъезд доставлял ей радость, ведь она собиралась вернуться к Эндрю и наконец-то заняться им.

Однако был еще и Мишель. Мюрьель не хотела больше себя обманывать. Этот человек ей нравился, она привязалась к нему и готова была пойти ему навстречу, если он только подаст ей знак.

Она не могла сказать, что готова взять на себя какие-то обязательства, что ее снедает пламя жгучей страсти. Нет! Речь шла скорее о симпатии, еще робкой, но уже достаточно глубокой, вселявшей надежду на будущее.

Глупо отрицать, что в течение последней недели ей очень хотелось поговорить с Мишелем, проверить его чувства, которые он так тщательно, но безрезультатно скрывал. Однако, к сожалению, подходящий случай так и не представился. Занятые собственными проблемами, они в лучшем случае встречались случайно, в худшем — искали друг друга и не находили.

Пока она думала об их отношениях, пакуя чемодан, в то воскресное солнечное утро, в дверях ее комнаты появился Мишель и пригласил вместе позавтракать.

Они сели в укромном уголке ресторанного зала, сделали заказ и молча посмотрели друг другу в глаза. И он и она чувствовали, что еще не все потеряно. Они беспрерывно курили, как будто хотели скрыться за завесой дыма.

Когда им принесли заказ, Мишель первым осмелился заговорить с деланно-равнодушным видом:

— Я не хотел, чтобы ты уехала вот так, не попрощавшись.

— Я тоже, — ответила Мюрьель тем же тоном.

— Почему ты не предупредила меня вчера или не разбудила сегодня утром?

— Я не думала, что это так важно для тебя.

Он внимательно посмотрел на нее. Ему захотелось обнять, поцеловать ее, быть может, отвести в свою комнату. Но он не осмеливался — как если бы подходящий момент еще не наступил…

Выбитая из равновесия его молчанием, Мюрьель решила, что кажется ему смешной. Потом, вспомнив, что давно не была близка с мужчиной, она почувствовала, как ее уверенность улетучилась. Вероятно, она растеряла все навыки обольстительницы! Ей больше не удавалось вызвать любовь мужчины! Мюрьель охватила паника при мысли, что она окончательно запуталась. Она залпом выпила кофе и объявила, что ей нужно немедленно уезжать, так как дорога до Тулузы неблизкая.

Застигнутый врасплох, Мишель не знал, что предпринять. Он поднялся с совершенно глупым видом, чтобы проводить ее, но она его удержала.

— Нет, — сказала Мюрьель, целуя его в щеку, — я бы предпочла, чтобы ты остался.

— Созвонимся, — прошептал он.

— Как хочешь…

Она ушла не оглядываясь. Мишель, разозлившись на собственную глупость, ругал себя последними словами.

Уже сидя в машине за рулем, Мюрьель с трудом сдерживала слезы. Да и зачем! Здесь никто не мог ее видеть. Со слезами на глазах она тронулась с места, но в ту же минуту вспомнила об обещании, данном Веронике, навестить ее перед отъездом.

Конечно, ей очень хотелось поскорее уехать отсюда, но обещания надо выполнять. Тем более что Мюрьель не только обязана этой девушке новыми знаниями о паранормальных явлениях, но еще и симпатизирует ей.

Через несколько минут, наложив легкий макияж, чтобы скрыть следы слез, она отправилась к Майарам.

Дверь открыла Вероника. Несмотря на улыбку, она выглядела усталой: щеки ввалились, под глазами образовались большие темные круги.

— Заходите, я рада вас видеть.

Мюрьель прошла в гостиную, извинившись за визит без предупреждения.

— Что вы, — весело сказала девушка, — я обожаю сюрпризы.

Они сидели друг против друга, Мюрьель — на диване, Вероника — на пуфе, и улыбались.

— Мамы нет дома? — спросила Мюрьель.

— Нет, но догадайтесь, где она.

— Не знаю…

— Ну! Это не трудно!

— Нет, уверяю тебя, я не знаю.

— Вместе с моим отцом! — воскликнула Вероника, заливаясь смехом. — На горе Монвайан!

Заразившись весельем собеседницы, Мюрьель тоже рассмеялась.

— Какая я глупая, я должна была догадаться!

— Да, — сказала Вероника более серьезным тоном. — Все осталось по-прежнему. Только сегодня я не захотела идти вместе с ней.

— Почему?

— Эти прогулки не так много значат для меня.

— Да? А я думала…

— Вас это удивляет? — спросила Вероника немного агрессивно.

— И да и нет, — осторожно ответила Мюрьель. — Я думала, после всего, что произошло, тебе бы захотелось…

Девушка усмехнулась:

— Еше бы, после того как чуть не сошла с ума по воле какого-то кретина, я должна боготворить своего папочку, которого никогда не знала и которого моя мать описывала как сущего негодяя!

Она встала и принялась расхаживать по комнате. Мюрьель попыталась ее успокоить:

— Послушай, Вероника, я не хотела…

— Хорошо! Выслушайте меня! Вы мне симпатичны, но я не хочу вникать во всю эту чепуху про духов, призраков и так далее. С меня хватит! Это чуть не убило мою мать, а я едва не лишилась рассудка! Не хочу верить в эту дребедень и тем более зацикливаться на воспоминаниях об отце, образ которого постоянно искажали в моих глазах. Несколько лет я жила, веря словам матери, и думала, что он нас попросту бросил. Я злилась на него, хотела, чтобы с ним случилось что-нибудь плохое, воображала, как разыщу его и убью… Все эти глупости приходят в голову, когда начинаешь понимать, что ты не такая, как все! Вы знаете, чего мне стоила эта история?

— Нет, — призналась Мюрьель, искренне взволнованная словами девушки.

— Я поняла, что моя мать жила воспоминаниями о человеке, которого убили! Что она тысячу раз мне лгала, лишь бы не признаваться в ужасной правде, которая вызывала у нее чувство вины. Ведь она считала, все произошло из-за нее! — Едва сдерживая слезы, Вероника подошла к Мюрьель и продолжила: — Да, моя жизнь состояла из сплошной лжи! Сейчас я не желаю больше иметь придуманного отца, который при необходимости составил бы мне компанию! Мне не нужна мать, которая постоянно лгала! И вспоминать не хочу, как она заставляла меня в сотый раз взбираться на гору Монвайан якобы для того, чтобы полюбоваться красотой пейзажа! Это немыслимо! В сущности, она вела себя как безумная, а я этого даже не замечала! Однако мне следовало обратить внимание на то, что она запиралась в комнате со своими талисманами. Но нет! Я ее любила и поэтому была слепа!

Она упала на диван и разразилась рыданиями. Мюрьель прижала Веронику к себе — девушка продолжала плакать.

— Нет! Нет! Не хочу ничего больше слышать ни о прошлом, ни об отце, ни об этой грязной истории…

— Успокойся! — ласково попросила ее Мюрьель. — Понимаю твои чувства. Я тоже много страдала, когда была девчонкой… Но это не повод, чтобы сдаваться. В жизни тебя, вероятно, ожидает еще много приятных сюрпризов. Так посмотри на все по-другому. Не важно, что ты думаешь о духовном возрождении отца. Важно, что он у тебя был. И уверяю, судя по тому, что я узнала, это был хороший человек, он любил твою мать. Любил настолько сильно, что не отказался от тебя и защищал как только мог. А твоя мать совсем не заслуживает упреков. Возможно, она уделяла тебе мало внимания, недостаточно, как тебе кажется, любила, но она в этом не виновата. Ведь она тоже страдала. Ты понимаешь, что ее жизнь не удалась? Что она никого так больше и не полюбила? Она принесла себя в жертву своим чувствам, а ведь это тоже вызывает уважение, не так ли? Не требуй от нее невозможного…

Вероника высвободилась, вытерла слезы и обняла Мюрьель.

— Вы правы. Я была идиоткой. Извините, что я так раскисла…

— Теперь все хорошо. Я счастлива, что ты успокоилась. И спасибо тебе за то, что поделилась со мной своими переживаниями.

Вероника встала, вышла из комнаты и вернулась с фотографией Тома. Мюрьель внимательно ее рассмотрела.

— У него был свой стиль, ты знаешь это. И можешь этим гордиться. Кстати, ты на самом деле на него похожа.

Вероника улыбнулась:

— Возьмите ее на память!

— Ни в коем случае.

— Пожалуйста, прошу вас. Несмотря ни на что, именно благодаря вам я услышала его голос… А это уже немало.

Мюрьель встала и обняла девушку.

— Обещаю хранить ее очень бережно.

Она положила фотографию в сумочку и сказала, что ей пора ехать.

Вероника проводила ее до двери. Она вновь научилась улыбаться по-детски.

— Когда-нибудь я приеду навестить вас в Тулузе.

Мюрьель улыбнулась в ответ:

— Приезжай когда захочешь, ты всегда будешь желанной гостьей.

А потом, не оглядываясь, чтобы не выдать своих чувств, она пошла к машине.

 

Глава 20

В это весеннее утро Мишель, покинув здание уголовной полиции, прогуливался вдоль Сены, останавливаясь иногда перед лавочками букинистов, чтобы полюбоваться старинной гравюрой или книгой. Он только что расстался с Бертраном Барнье, который рассказал ему об окончании следствия по делу Тома Дюваля и Эмиля Массара.

Несмотря на то что прошло уже несколько недель после окончания расследования, разочарование Мишеля все возрастало.

Он не только потерял старого друга, но и страдал, оттого что открыл в себе новые качества, о существовании которых и не подозревал.

К счастью, он познакомился с Мюрьель. Конечно, после их нелепого расставания в Алесе не произошло ничего серьезного, кроме нескольких телефонных звонков по поводу следствия и обмена почтовыми открытками. Но, по мнению Мишеля, это было не столь важно. Он знал, что их объединяло, а в остальном полагался на волю случая…

Возможно, думал он с некоторой восторженностью, это произойдет в «Брассри Альзасьен», где через несколько минут они будут обедать…

Вчера Мюрьель, как всегда неожиданно, позвонила ему и сказала, что оказалась проездом в Париже. Она хотела его видеть, чтобы поделиться выводами относительно паранормального аспекта их совместного дела.

В ресторане, заметив, что ее еще нет, Мишель сел за столик у окна с видом на площадь Сен-Андре-дез-Ар и заказал пива.

Он наблюдал, как уходят и приходят люди, потом, предвкушая разговор с Мюрьель, стал вспоминать о расследовании, которое так занимало его в последние месяцы…

Все началось в сентябре 1961 года — с рождением Тома. Уже в это время отношения Элен и Бернара оставляли желать лучшего. Она больше не любила мужа, которого ей навязали в результате жестких переговоров между двумя семьями. Быть может, она его даже ненавидела…

Тем не менее, следуя традициям своей среды, она продолжала играть роль любящей супруги. Появление сына принесло ей не много радости. Однако вскоре все изменилось! Через несколько недель после рождения Тома из-за проблем со здоровьем она встретилась с Шарлем Массаром, известным в округе целителем, и ее судьба круто изменилась.

Они без памяти влюбились друг в друга. Это была настоящая любовь, отчаянная и беспощадная, над которой ничто не властно.

Элен позволила себе увлечься по многим причинам. Шарль был чудесным любовником, пылким и темпераментным, способным на крайности и непредсказуемые поступки. Короче, полная противоположность Бернару, финансовому барону, холодному, расчетливому, добивавшемуся лишь одного — власти. И тогда она начала изменять ему без всяких угрызений совести, чувствуя себя самой счастливой женщиной в мире.

Конечно, неизбежное случилось: она забеременела!

Но это совсем не смутило Элен. Договорившись с Массаром, она возобновила интимные отношения с Бернаром, с тем чтобы тот поверил, будто ребенок от него. Исполняя роль идеальной матери в Кальвиаке, Элен продолжала тайно встречаться с Массаром.

Так могло продолжаться довольно долго, если бы в действие не вмешались враждебные силы.

Дело в том, что Массар был не только целителем. Одни считали его святым, потому что он мог излечить их недуг, другие приравнивали к Создателю — настолько пугала их его сила.

Он на самом деле обладал таким даром притяжения, что никто не мог избежать его влияния независимо от того, шло ли оно во благо или во вред.

Но именно в этом и состояла проблема! Массар являлся не только чудесным целителем, но и колдуном, и большинство людей об этом не знали. И это был очень сильный колдун, намного превзошедший своего учителя, Эмиля.

Мишель прервал размышления о деле и вновь подумал об убитом старике. Он сожалел о его смерти, как сожалеют о тех, кто, словно метеор, проходит через жизнь и кого невозможно забыть. Он вспоминал об этом с большой горечью, тем более что Эмиль очень деликатно попытался сказать ему правду. Мишель мог бы его спасти…

Но откуда ему было знать, что сам Эмиль — колдун и что у него есть сын, которому он передал свои знания? Как можно было предположить, что Шарль будет использовать свои таланты во зло, а не во благо? А ведь именно это и произошло в последние годы, когда он жил в скандальной связи с Элен. День за днем он тайно приобщал ее к сатанинскому культу. Хуже того — он раскрыл в ней способности, о которых она и не подозревала! В частности, он научил ее думать о зле и осуществлять его. Из женщины, задыхавшейся от равнодушия мужа и скучной жизни, она превратилась в счастливую почитательницу Люцифера.

И это сразу принесло плоды. Полен, тайно влюбленный в Элен и близкий друг семьи, также был обращен в эту веру. Затем очередь дошла до Пьера, который, вероятно, догадывался, что он сын Массара.

Только Тома стал исключением в их узком извращенном мирке. Он был воплощением ангельской чистоты и любил жизнь во всех ее проявлениях, поэтому всеми силами противостоял сатанистам.

Взрослея в окружении близких людей, которых не понимал, и отца, занимавшегося исключительно финансовыми делами, Тома привык жить собственной жизнью. Его взгляды были совершенно иными, он много читал и совершал длительные прогулки по окрестностям. Так он обнаружил небольшое кафе Антонена в Лазале.

По словам врачей, Антонен вышел из состояния летаргического сна, когда умер Массар. Позже Мишель встречался с ним во время слушания дела. Конечно, он допросил хозяина кафе, с тем чтобы точно определить очередность событий. Кроме того, инспектор хотел поговорить с пожилым человеком о Тома, поскольку ему казалось важным узнать, каким был этот парень.

Антонен действительно знал Тома лучше, чем желал показать. Парень часто заходил в кафе, и в конце концов они прониклись симпатией друг к другу. По мнению Антонена, Тома обожал слушать его рассказы об этом крае и истории о забавных случаях из жизни местных жителей. Именно он рассказал юноше об Орлином мосте и порекомендовал ему побывать там.

Тома последовал совету январским днем 1982 года. По воспоминаниям Антонена, тогда было очень холодно и повсюду белел иней. Но сам он не поднимался с Тома на мост и не мог сообщить Мишелю, что там произошло. Об этом ему рассказала Ноэми…

Когда Тома пришел туда, девушка уже стояла на мосту и любовалась окрестностями. Конечно, они разговаривали, как могут разговаривать только два очень юных существа. Без всякого притворства, переходя от самых общих тем к сокровенным.

Что это было — случай, судьба? Не важно. Одинаково несчастные, они оба были поклонниками совершенства, истины, красоты. Их сердца соединились, и через несколько дней у них начались романтические отношения, которые, по словам Ноэми, заставили их забыть о безрадостности собственной жизни.

В самом деле, жизнь Ноэми отнюдь не напоминала праздник. Она училась в Монпелье, мечтала о путешествиях, приключениях, тайнах. И больше всего ей не хотелось думать о родителях, которые совершенно о ней не заботились. Ноэми оставалось лишь бороться с собственной тоской, но любовь Тома все изменила. Наконец-то в ее жизни появился смысл. Она больше не была одна — вот ради чего стоило жить!

После первого свидания молодые люди полюбили друг друга и стали встречаться.

Местом свиданий стало кафе Антонена. Здесь они просиживали часами, обмениваясь своими тайными мыслями, строили планы. Потом, когда страсть захлестывала их, они шли в самые неожиданные и отдаленные места и там предавались любви. По словам Ноэми, они это обожали. Иногда они даже возвращались на Орлиный мост, чтобы любить друг друга там, под аркой, с видом на Севенны.

Одним весенним днем Тома задумал рискованное приключение. Он предложил Ноэми пойти на сеновал в поместье Кальвиак. С одной стороны, для него это означало утереть нос собственной семье, а с другой — было своеобразным способом доказать девушке, что он ее любит.

К несчастью, это не привело ни к чему хорошему. Любовники были обнаружены Элен…

С этого момента, по мнению Мишеля, и начались драматические события. Ноэми была изгнана, а Тома заперт в имении Кальвиак под наблюдением брата, его подружки Матильды, а также Элен и Бернара. Не было и речи о том, чтобы прогуляться в Алее или куда-нибудь еще! Никакой возможности увидеть Ноэми, эту шлюшку, как назвала ее Элен! Он останется в Кальвиаке и будет жить так, как подобает члену добропорядочной семьи!

Эти несколько месяцев стали настоящим адом для влюбленных. И несмотря на многочисленные попытки усыпить бдительность семьи, им ни разу не удалось встретиться.

Сентябрьским утром 1982 года эта история получила продолжение. Будучи на шестом месяце беременности, Ноэми позвонила в дверь имения Кальвиак, чтобы потребовать принадлежащее ей по праву: признание семьи Дюваль и возможность жить с Тома.

Однако это был слишком наивный поступок. Элен дала Ноэми крупную сумму наличными и беспощадно выпроводила, пригрозив принять самые жестокие меры, если девушка что-нибудь расскажет посторонним. Что до Тома, его попросту «арестовали» в Кальвиаке.

Мишель посмотрел на часы. Мюрьель опаздывала. Он снова заказал пива и, вернувшись к своим мыслям, подумал, что бы он сам сделал на месте Ноэми. Вероятно, устроил скандал.

Она этого не сделала, потому что знала: в одиночку она не сможет противостоять семье Дюваль. Ноэми решила сопротивляться по-другому — создать для своего будущего ребенка достойные условия жизни. Она переехала в Алее, чтобы находиться поблизости от имения Кальвиак в ожидании родов, которые должны были произойти в декабре.

Тома же, запертый в четырех стенах и подвергнутый унижению, просто погибал. Перед ним встал выбор: или бежать из дома и воссоединиться с Ноэми и их ребенком, или же умереть…

В это же время в Кальвиаке разыгрывались другие трагедии.

Страсть Элен и Массара разгоралась, вследствие чего ее ненависть к Бернару и Тома становилась все сильнее. Кроме того, Пьер узнал правду о своем настоящем отце, причем непосредственно от матери… Вероятно, это обстоятельство оказало влияние на ход событий. Пьер радовался, что Бернар не его отец. До тех пор парень его просто недолюбливал, теперь же мог ненавидеть. К тому же возникла дополнительная причина ненавидеть Тома.

В конце концов по прошествии некоторого времени алчная жажда денег проявилась сначала у Массара и Элен, потом у Пьера и Матильды… В действительности, в ходе следствия и при учете собственности и состояния семьи Дюваль, выяснилось следующее: у Элен не было ничего, у Бернара — все!

При таком положении дел Элен, по совету Массара, а позже Пьер и Матильда решили прибрать к рукам все состояние старика. Нужно же было оплачивать сатанинские пристрастия Массара и леность остальных…

В этой связи следователю так и не удалось определить, был ли у них план преднамеренного убийства Бернара. Но для Мишеля не существовало никаких сомнений — они просто ждали удобного случая.

И такой случай представился в июне 1983 года.

В то время — Полен подтвердил это в ходе слушания дела — у Бернара стала прогрессировать болезнь сердца, беспокоившая его уже много лет. Обреченный, практически импотент, он был лишь тенью самого себя.

К тому же выяснилось, что жена изменяет ему с Массаром, причем уже давно, и что Пьер не его сын.

Конечно, это открытие произвело эффект разорвавшейся бомбы. Бернар потребовал удаления Массара, вернул свободу Тома и объявил, что примет все необходимые меры, чтобы лишить наследства Элен и Пьера в пользу старшего брата.

Это было одновременно и много, и очень мало. Чтобы добиться своего, он должен был не только действовать быстро, но и тотчас покинуть поместье Кальвиак. Однако Бернар остался: физическое состояние не давало ему возможности диктовать свою волю другим. Хуже того — на этот раз он сам превратился в пленника!

Это привело к еще более ужасной ситуации. Тома не получил свободы, а Массар стал по сути мужем Элен и обосновался в одном из семейных поместий. Что касается угроз Бернара изменить завещание, то они остались лишь угрозами.

Тем не менее Массару, Элен, Пьеру и Матильде было все труднее держать ситуацию под контролем. Иметь пленника было проблематично, не говоря уже о двоих.

Когда-нибудь кто-то этим заинтересуется. Если… если только от них не избавиться!

У кого возникла эта идея? Неизвестно. Допросы и очные ставки не внесли никакой ясности. Но для Мишеля это не имело первостепенной важности. Безусловно, никто из этих четверых не возражал. Во всяком случае, когда решение было принято, оставалось лишь воплотить его в жизнь.

Связанные как своей страстью к поклонению сатане, так и денежными интересами, эти люди решили прежде всего покончить с Тома и передать его жизнь в руки Люцифера.

Следователю было очень трудно восстановить картину того вечера, так как каждый из участников предпочитал отмалчиваться. Но благодаря сопоставлению фактов удалось прояснить некоторые моменты.

Вечером того страшного дня они выпустили Тома из погреба, потом поужинали и играли все вместе в карты. Чтобы усыпить его подозрительность, они подсыпали ему в бокал наркотик.

Однако они просчитались, поскольку Тома каким-то образом понял, что обречен. Пытался ли он спастись? Сопротивлялся ли, когда его схватили? Никто из подозреваемых в этом не сознался.

Тем не менее он был забит до смерти, а преступление представили как самоубийство.

Мишель заметил Мюрьель, входящую в ресторан, и помахал ей рукой. Сев напротив, она извинилась за опоздание:

— Париж не Тулуза. Здесь надо выходить с запасом в четверть часа, чтобы приехать вовремя… — Она заказала аперитив и посмотрела на Мишеля. — Все в порядке? У тебя странный вид!

— Я вновь размышлял об этом грязном деле.

— Меня это не удивляет. Мне тоже трудно забыть о нем. Но наконец, кажется, все стало ясным.

— Я в этом не совсем уверен. Остались темные пятна. Например, почему они решили сбросить Тома с Орлиного моста?

— Возможно, Тома кому-то сказал, что познакомился с Ноэми именно в этом месте. И если бы у полиции появились сомнения, его самоубийство можно было бы объяснить разочарованием в любви.

— Вероятно… Но мне так и не удалось полностью восстановить картину того вечера.

— Если основываться на словах Вероники, произнесенных в состоянии транса, то я могла бы предположить следующее. Они играют в карты, отсюда выражения: «Козыри — пики… Я — пас…» Внезапно — то ли по репликам играющих, то ли по их заговорщическим взглядам — Тома понимает, что он в ловушке, и пытается спастись. Они бегут за ним, хватают и со свойственным им садизмом начинают рассказывать, что сейчас произойдет. Он отбивается и кричит: «Только не мост! Нет! Только не мост!» Действительно, для него это место священно и не должно быть осквернено смертью! В конце концов он умирает от ударов, и они его сбрасывают с моста.

— О'кей! Но как ты объяснишь то, что энергетические сгустки не совпадали, когда ты делала фотографии?

— Вероятно, они положили тело на парапет, раздумывая о дальнейшем сценарии. Поэтому получилось несовпадение. Не нужно рассматривать этих негодяев как закоренелых убийц. Они продолжали совершать ошибки. Вспомни об одежде! Еще один признак поклонения сатане… Круг… Думаю, это осталось незамеченным только из-за небрежности полицейских.

Они замолчали и сделали заказ, потом вновь заговорили.

— Верно, — заметил Мишель, — каждый раз им удавалось выкрутиться. Как можно было несколько месяцев спустя подозревать их в убийстве Бернара, когда все знали, что он страдал болезнью сердца. Так же, как и доказать, что Массар убил своего отца, человека, у которого якобы не было детей?.. Им повезло еще и в том, что я упустил разгадку, которую, можно сказать, держал в руках.

— И я тоже.

— Наверное. Но, изучив более детально слова Вероники, я должен был понять. «Мост… Карты… Люблю…» А еще она читала строчки из стихотворения Виктора Гюго и назвала имя Шарль. И наконец, вскрикнула: «Папа!», когда мы были у нее в гостях. Столько намеков, а я не смог их расшифровать…

— Не могу обвинять тебя, ведь я сама упустила или закрыла глаза на многие факты. В особенности на те, что касались Жерома… — сказала Мюрьель, нахмурившись.

— Знаю, тебе трудно говорить об этом, — отозвался Мишель, — но мы должны принять правду такой, как она есть. Поверь, для меня это тоже очень тяжело.

— Понимаю, но все это кажется настолько невероятным…

— Положим, это невероятно для нас, потому что мы хорошо его знаем. Но по существу его история классически банальна.

— Трусость не может быть банальной, если речь идет о человеке, которого любишь.

— Ну хорошо, пусть так…

— Нет, Мишель! — сердито произнесла она. — Трудность в том, что он не заслуживает снисхождения. Несмотря на то что в конце он совершил смелый поступок, он не искупил своей вины. Это было бы слишком просто!

— Я согласен, но…

— Что «но»? Месье проводит вечер у Полена вместе с женой. Он напивается до умопомрачения, садится за руль и врезается в дерево у поместья. Увидев, что Натали мертва, он идет к тому же Полену и умоляет его представить непредумышленное убийство как несчастный случай! А мы, наивные, идем на похороны и еще утешаем его! Он так жалок! Иметь такую красивую и умную жену и потерять ее в нелепом дорожном происшествии! Я вспоминаю, как в то время он мне рассказывал, что его бедную жену обнаружили в машине одну, за рулем… А он еще предупреждал, чтобы она никогда не ездила одна… Послушай, меня от этого воротит! А все потому, что месье боялся быть замешанным в скандале и потерять свое место и еще не знаю какие привилегии!

Мишель нежно дотронулся до ее руки:

— Успокойся! Это отвратительно, но ничего не поделаешь. Ты не можешь ничего изменить.

— К тому же месье не догадался, что за услугу такого негодяя, как Полен, когда-нибудь придется расплачиваться…

Она замолчала, положила вилку и, извинившись, вышла из-за стола. Мишель знал, что Мюрьель пошла плакать в дамскую комнату, но не стал ее удерживать. Он все понимал. А конец истории был настолько отвратителен…

Он вновь вспомнил о показаниях Полена и других обвиняемых, об их подробном дьявольском рассказе, как им удалось подловить Жерома…

В действительности, когда он пришел просить помощи, Полен сразу сообразил, какую выгоду может из этого извлечь. В обмен на лжесвидетельство, согласно которому Натали одна приехала к нему и разбилась на обратном пути, он мог привлечь в тайное общество еще одного человека.

И его план сработал! Тем более что Полен предварительно сделал снимки на месте катастрофы и мог предъявить их в любой момент. Поставленный перед выбором, стать ли членом секты или сознаться в преступлении, Жером оказался в тупике: ему оставалось лишь согласиться на участие в коллективном безумстве Массара и ему подобных. Вероятно, они потребовали от Жерома оказать какие-то услуги еще до начала следствия…

Вот почему, по его собственному признанию, Жером пригласил Мюрьель и настоял на том, чтобы Мишель занялся этим делом. По сути, это был крик о помощи.

Но Мишель не верил в эту идиллию. Почему Жером сразу не рассказал им всю правду? Почему не воспрепятствовал действиям Массара, направленным против него и Мюрьель, когда им угрожала опасность? Почему он позволил Пьеру проникнуть в свой дом и украсть расческу Мюрьель? Почему пошел к Эмилю и помог Массару отыскать талисманы и предметы колдовства? И при этом не признался в убийстве, которое совершил?

С какой целью, в конце концов, он украл погребальную урну? Почему? Почему?

У Мишеля был лишь один ответ. Начав по принуждению, Жером со временем превратился в подобострастного исполнителя всех приказаний предводителя, как часто случается в подобных сектах. Снедаемый чувством вины за смерть Натали, оглушенный речами Массара и других членов тайного общества, он не смог решиться противостоять абсурдным действиям сатанинской секты.

Тем не менее Мишель продолжал искать смягчающие обстоятельства. Кроме всего прочего, тот факт, что неосторожность Жерома явилась причиной смерти Натали, не мог не повлиять на его бывшего друга…

Натали — это отдельная тема для размышлений. Несмотря на окончание следствия, у Мишеля оставалось немало вопросов, касающихся сюжета ее книги. Например, как она узнала о некоторых подробностях истории семьи Дюваль?

Мишель пытался, установить связь между тем, что она писала, и ее гибелью. В конце концов, вполне возможно, что и другие были причастны к ее смерти, «поколдовав» над ее машиной, поскольку сюжет романа мог их не устраивать… Но напрасно Мишель их допрашивал, пытался выявить противоречия в показаниях. Он не нашел доказательств, подкрепляющих эту версию.

И за это инспектор злился на себя. Он не смог прочитать «Круг» должным образом. Если бы читал с большим вниманием, он, вероятно, быстрее бы понял, что между Тома и Пьером существовала смертельная вражда.

Мюрьель вернулась и зажгла сигарету.

— Извини… Это слишком тяжело для меня!

— Не беспокойся, все пройдет. Со временем…

Они заказали кофе.

— Кстати! — воскликнула она, открыв свою сумку. — Я принесла тебе отчет по этому делу.

Она вытащила объемистую рукопись и положила перед удивленным Мишелем.

— По крайней мере ты все доводишь до конца! — восхитился он. — Обещаю прочесть, но на это уйдет время. Не могла бы ты рассказать главное?

— Не хочешь прилагать лишних усилий? Понятно, для тебя это не важно.

— Прекрати говорить чепуху! Без тебя я не продвинулся бы в расследовании так быстро!

Она недоверчиво пожала плечами:

— В целом все крутится вокруг личности Массара, и ты это подозревал… По-своему это был необыкновенный человек. Будучи чрезвычайно умным, он обладал исключительной властью над людьми и предметами. Еще очень молодым он постиг колдовскую науку своего отца. Шарль развил ее и превратил в настоящее искусство. Это объясняет то, что он смог обратить в свою веру Элен, продолжая любить ее, а также их сына Пьера, Матильду, Полена и даже Жерома. Конечно, это было не слишком трудно, ведь они не могли должным образом противостоять его чарам. Он умел навести порчу, использовать старинные рецепты колдовства, сохранившиеся в деревнях. Массар прекрасно передавал мысли на расстоянии, о чем свидетельствуют наши неоднократные недомогания, прострация Антонена или парализованная воля Ноэми. Я не знаю его секретов, и уйдет много времени на их раскрытие. Но если бы Шарль Массар использовал свои способности во благо, он мог творить чудеса. И в истории человечества он не первый поставил ученых в тупик. Независимо от веры целители, святые, ясновидящие и маги творят непостижимые чудеса. Истории, которые о них рассказывают, не пустой вымысел. И чем больше времени проходит, тем меньше остается загадок, так как наука постепенно дает объяснение таинственным явлениям. Как бы там ни было, этот человек обладал способностями, которые так будоражат воображение людей. Мы видели, как он воздействовал на предметы, использовал свои магнетические способности на индивидуумах и передавал мысли на расстоянии. Я действительно сожалею о его смерти. Изучение его феномена многое дало бы науке.

— Возможно. Но нужно помнить о том, что его таланты служили для воплощения в жизнь дурных помыслов, к тому же он не забывал и о денежных интересах. Да и не такой уж он был всемогущий! Ведь ему пришлось убить собственного отца! Видно, Шарль боялся Эмиля.

— Верно, у него был извращенный ум. Но такое часто случается с теми, кто от природы способен воздействовать на других. Эта история многим послужит уроком! Что касается необходимости убить отца, тут все объяснимо. Эмиль сам был колдуном, и его способности передались сыну. Вероятно, он знал средства, как противостоять порче, которую стал насылать на него Шарль, когда понял, что отец собирается его выдать. Поди узнай, какова была эмоциональная подоплека этого преступления…

Мишель не ответил. Это был еще один загадочный аспект дела, и таковым он и останется.

Поскольку Мюрьель отказалась от новой чашки кофе, он оплатил счет, и они вышли. Ей нужно было идти на другую встречу, а ему возвращаться в участок.

Они расстались у станции «Сен-Мишель».

— Я хотел бы как-нибудь показать тебе мой плавучий домик, — сказал он.

— Почему бы и нет? — ответила она, быстро целуя его в губы. — Позвони мне.

Не ожидая ответа, Мюрьель спустилась по лестнице подземки. Внизу она обернулась, дружески помахала ему рукой и исчезла.

Удивленный и счастливый, Мишель замер на месте, наблюдая за людьми, входившими и выходившими из метро, а потом поехал на службу — в уголовную полицию.