Узнав, что сестры Боташевы прибыли в столицу, капитан пригласил их к себе на обед. Они приехали с графом Переверзевым. Даша была в красивом тонком платье черного цвета, легкий розовый платок обвивал ее прелестную шейку, а на голове красовалась розовая очаровательная шляпка. На груди золотая изящная цепочка с медальоном. Вера же прибыла в зеленом платье, в украшениях из бриллиантов и золота. Сегодня она выглядела хорошо. Умело наложенные пудра и румяна скрывали ее болезненные черты и мелкие изъяны и придавали лицу милый и цветущий вид. Она улыбалась и кокетничала. Граф Переверзев представлял собою пожилого мужчину с залысинами и седыми бакенбардами, одетого в отлично сшитый сюртук малинового цвета.
– Monsieur Golevskij, permettez-moi de vous presenter mon mari, – сказала Вера.
Граф нарочито равнодушно пожал Голевскому руку, хотя взглянул на хозяина с некоторым интересом. Мол, неужели это тот самый капитан, что когда-то так безуспешно волочился за его будущей женой. Голевский тоже с интересом посмотрел на Переверзева.
«И как Вера могла променять меня, такого бравого офицера, на этого отвратительного Сатира, пусть и состоятельного», – подумал капитан, а вслух сказал:
– Bounjour, mon comte. Enchante de faire votre connaissance. Спасибо, Андрей Платонович, что откликнулись на мое приглашение и приехали.
– Я тоже рад с вами познакомиться, любезный Александр Дмитриевич. Вера много о вас рассказывала.
– Надеюсь, самое положительное.
– Разумеется, сударь, – усмехнулся Переверзев.
Обменявшись дежурными любезностями с графом, Голевский пригласил всех к столу. Гости расселись и приступили к трапезе. Блюда на столе выглядели весьма аппетитно. Здесь был и осетр, запеченный в сметане со шпинатом, и стерляжья уха с расстегаем, и телятина с чесноком, и поросенок, фаршированный гречкой, а также присутствовали соленья, блины с икрой семги и говяжий язык.
Голевский был доволен. Повар Кузьма сегодня на славу постарался. Он умел удивить своим поварским искусством даже самого искушенного гурмана.
Дополняли угощения клюквенный морс, лимонный квас и самое хорошее французское шампанское.
– Я хотя и не утонченный гастроном, но ясно понимаю, что обед приготовлен на славу. Все так вкусно, – похвалил хозяина граф.
Сестры его тоже поддержали. Голевский был польщен.
Тут же он рассказал пару свежих анекдотов – и сестры еще больше развеселились. Граф с юмором изрек какую-то светскую сплетню. Обед плавно перешел в непринужденный разговор. Голевский замечал заинтересованные, даже чересчур, взгляды Веры и Даши, порой требовательные, порой страстные, и чтобы не обидеть сестер, пытался поочередно уделять им внимание. Наконец Голевский решился сообщить сенсационную весть.
– Дорогие гости, то, что я хочу сейчас сказать, вас весьма удивит, но я должен объявить мое решение, и вы будете первыми…
Гости заинтригованно замерли.
– …Дело в том, что я в скором времени отправляюсь в весьма длительный вояж…
Граф не выдержал:
– Позвольте полюбопытствовать, сударь, куда? За границу? Если не секрет?..
– Нет, не заграницу, а в далекую и суровую Сибирь…
На лицах гостей отразилось сильное недоумение.
– …Цель моя – поклониться праху моего друга Михаила и написать заметки о тамошней природе, а после издать их. Также постараюсь составить краткий словарь пословиц, поговорок и загадок народов Урала и Сибири. Я выпросил двухмесячный отпуск, а потом возможно выйду в отставку. Устал я от военной службы. Шутка ли – столько лет в армии! Хочу попутешествовать по России, заняться более серьезно писательским трудом… Не век же мне носить офицерский мундир, пора сменить его на партикулярный сюртук.
Александр Дмитриевич замолк. Легкое замешательство среди гостей, на лицах – сильное изумление. Вера даже всплеснула руками. Послышались удивленные возгласы.
Голевский украдкой взглянул на Дашу. Княжна заставила себя улыбнуться, потом объявила то ли в шутку, то ли всерьез:
– Ах, если бы моя матушка с батюшкой позволили отправиться вместе с Александром Дмитриевичем в это нелегкое путешествие! И не только чтобы посетить последний приют брата… Михаил писал, что там чудная и великолепная природа и такие отзывчивые люди…
Вера укоризненно посмотрела на сестру.
– Дарья, полноте, что за шутки, право! Какая дикость! Выкинь эту чепуху из головы! Матушка и батюшка не отпустят тебя ни при каких обстоятельствах!
И обратилась к Голевскому:
– Я полагаю, что мои родители, узнав о вашем благородном поступке, попросят вас, Александр Дмитриевич, поклониться от нас праху Михаила, а также забрать его вещи, книги, письма. Вы это сделаете?
– Конечно, конечно, графиня, непременно.
– Как мы будем вам благодарны за это…
– А вы, сударь, не боитесь отправляться в столь далекое и опасное путешествие? – вступил в беседу граф Переверзев. – Морозы, дикие звери, разбойники, кровожадные туземцы?..
– Я, граф, ничего не боюсь. Я прошел всю войну, трудности и опасности меня не пугают. Морозов тоже не страшусь, просто оденусь потеплее – и в путь.
– Достойный ответ. Однако ж сколько дней вам предстоит путешествовать до Сибири?
– Доберусь дней так за пятнадцать-восемнадцать, это в лучшем случае, в худшем – около месяца.
– И все же я бы вам не советовал кидаться в такую авантюру, молодой человек… Знаете, всякое бывает…
– Благодарю вас, граф, за вашу трогательную заботу о моей персоне, но я все же с Божьей помощью решусь на это путешествие, пусть оно и будет чрезвычайно опасным.
Граф с сочувствием посмотрел на капитана.
– И все же это безрассудство…
– Пусть вас хранит Бог, – пожелала Даша.
– Спаси и сохрани, – добавила Вера.
– Благодарю, – расчувствовался Голевский.
Даша бросила в сторону капитана мимолетный взгляд, полный немого восхищения и обожания.
Спустя час гости решили откланяться. Голевский дал слово сестрам, что непременно заедет к ним по пути в Сибирь.
Вот хлопнула парадная дверь, и Голевский выглянул в окно…
Гости вышли на крыльцо. Кучер уже подогнал экипаж. Лакей услужливо открыл дверцу кареты… Несколько мгновений, прощальный взгляд – и княжна скрылась. Кучер натянул вожжи, и лошади тронулись с места. Карета выехала на Невский проспект.
Капитан с трудом оторвался от окна. Теперь уже сердце заныло от боли. Неизъяснимой, сладкой, щемящей… Вот она, любовь. Извольте, сударь! Получите! Пришла неслышным шагом, словно невидимка, не предупредив, не сказав ни слова, ни полслова. А просто молча схватила и заключила в свои цепкие, но сладостные объятья – вовек не вырваться…
Вошел Игнат с конвертом в руке.
– Барин, вам письмо от молодой барышни. Той, что была у нас в гостях, вот только недавно.
Голевский оживился, пульс учащенно забился.
– Да? Ну-ка, давай-ка, братец, его быстрее.
– Вот, пожалуйте…
Слуга отдал конверт. Голевский поспешно распечатал его, развернул письмо… Повеяло неизъяснимым ароматом. От сильного волнения пальцы дрожали, листок слегка трясся, а строчки прыгали перед глазами. Послание с трудом читалось:
Милый Александр Дмитриевич!
Пожалуйста, не осуждайте меня! Я решилась на это, не в силах больше совладать со своей страстью. Вы можете меня осудить, наказать, заклеймить. Это Ваше право. Но я хочу признаться Вам, что люблю Вас! И поверьте, искренней, благоговейною любовью. Вы думаете, что я по-прежнему ребенок, но глубоко ошибаетесь. Я уже взрослая, а посему мои слова обдуманны, мысли взвешены, а чувства правдивы.
Позвольте поведать Вам, дорогой Александр Дмитриевич, мои детские воспоминания. Мне десять лет. У нас грандиозный бал. Музыка, веселье, торжество. Мне пора спать, но я умоляю няню хоть одним глазком посмотреть на бал. Я украдкой наблюдаю за Вами. Вы словно сияющее солнце! Вы танцуете вальс с моей сестрой. Удивительно красиво танцуете. Ощущение незабываемого праздника. Когда мне было двенадцать лет, я жутко ревновала Вас к моей сестре, глупая. Просто ужасно! Следила за Вами. Когда Вы целовались с Верой на берегу реки, я мечтала быть на месте сестры! Когда звучали мелодичные переливы церковных колоколов, я представляла, что мы венчаемся в этой церкви. Помню, как я безутешно рыдала, когда Вас арестовали. Как я осуждала Веру за то, что она отвернулась от Вас, как я ее ненавидела! Но Бог внял моим молитвам, и вот мы встретились…
Позвольте сказать еще вот что. Вы, Александр Дмитриевич – сильная личность. Вы – удивительный человек. Я восхищаюсь Вами. Сейчас совершенно другое поколение и, по моему глубокому убеждению, оно хуже, чем Ваше. Им только кажется, что они любят, но это не настоящая страсть, это иллюзия любви. Жертвовать собой ради предмета обожания? Нет уж, увольте! Это не для них! Им дороже свой покой и благополучие.
А Вы, напротив, гораздо лучше их…
Признаюсь еще раз: я Вас люблю. Моей привязанности и страсти восемь лет, и оно только крепнет изо дня в день. Вручаю свою судьбу в руки провидения, и с нетерпением ожидаю Вашего ответа.
Ваша Д***
Голевский, ошеломленный неожиданным признанием, чуть не выронил его из рук.
«Она меня любит! Она меня любит!!! Лю-ю-бит!!!»
Он был готов повторить это слово тысячи раз. От него так сладостно замирало сердце. Говорят, что лучшее средство от несчастной любви – это новая сердечная привязанность. Может быть. Но зарубцуется ли старая сердечная рана? И надолго ли новое счастье? Исчезнет ли оно завтра или продлится целую вечность? Но что завтра будет – неважно! Важно, что в этот день и этот час он счастлив!
Голевский воздел руки к небу. Счастливая улыбка не сходила с его сияющего лица.
«Благословляю судьбу за ее промысел! Благодарю за любовь!» – Он был готов сойти с ума от любви к Даше.
Ведь она его любит!
Любит!!!
Лю-ю-ю-бит!!!
* * *
Пока Голевский наслаждался неожиданным счастьем, Диктатор спешно вызвал к себе в особняк Максимилиана. Глава тайной полиции тотчас же примчался к главнокомандующему. Разговор тет-а-тет происходил в роскошном кабинете, обитом пурпурными французскими обоями, обставленном античными статуями, бюстами, дорогой мебелью. В голосе Диктатора чувствовалась обеспокоенность. Уловив это, Максимилиан изобразил на лице участие:
– Что-то случилось, мой Диктатор? Я вижу, вы чем-то встревожены.
– Да, случилось…
– Осмелюсь спросить, что же-с?..
– Наш человек из тайной канцелярии донес, и это подтвердил другой наш достойнейший брат – брат Катулл, ты его знаешь…
– Конечно, знаю.
– …Что некто Александр Голевский, капитан лейб-гвардии Московского полка, кстати, бывший член Северного общества, а также лучший друг ныне покойных Изменников, по поручению Бенкендорфа едет с секретной миссией в Белояр…
Максимилиан встрепенулся, брови его изумленно изогнулись.
– Белояр?! Вот так петрушка!
– Да, Белояр. Голевский едет туда, но с какой целью, зачем, для чего, наш человек не знает, и это, признаться, меня тревожит. Бенкендорф – хитрая лиса. Как ты думаешь, зачем тот отправляет в столь далекое путешествие гвардейского офицера?
– Осмелюсь предположить следующее, мой Диктатор. Генерал отправляет офицера, чтобы узнать тайну гибели Изменника № 1. Вдруг он проговорился еще кому-то…
– Катилина передал нам мемуары с верным человеком, и я лично их сжег, это бесспорный факт. Но мне все равно не нравится эта мышиная возня. А вдруг что-то произойдет, вдруг что-то отыщется, появится? Этот агент будет проезжать города, где есть наши ячейки, наши братья. Он будет как ищейка вынюхивать и искать наших людей. Совершенно недопустимо, чтобы из-за какой-то мелочи все наши планы рухнули. Ведь в скором времени наступит Великий День.
– Да, это верно.
– Так что присвоим ему имя… имя… имя… Допустим, «Отступник». Он же предал идеалы революции, значит «Отступник», – Максимилиан согласно кивнул. – И займемся им вплотную.
– Слушаюсь, мой Диктатор.
– Поезжай за ним и сделай так, чтобы он никогда не вернулся в Петербург. Ни при каких обстоятельствах. Отступник должен умереть. Заодно проверишь наши поволжские, уральские и сибирские филиалы, их готовность к Великому Дню, финансовое состояние, отвезешь деньги тем нашим ячейкам, кто нуждается в средствах на подготовку революции. Срочно вызывай на всякий случай Буковскую из Парижа. Пусть займется Голевским, она-то, если что, выведает у Отступника все его тайны и покончит с ним…
– Слушаюсь.
– Я отпускаю тебя в поездку. Действуй.
– Есть, мой Диктатор. Отступник далеко не уйдет. Его остывшее тело скоро привезут в столицу. У меня уже возникла неплохая мысль. А что если для начала им займется центурион Фабий, и тогда нам не придется вызывать Буковскую из Франции. Черт с ней, с этой целью миссии, может и не стоит нужды узнавать ее, а просто убить этого гвардейца и дело с концом!
– Фабий? – оживился Диктатор. – Отличная идея! Это решительный малый. Я в него верю. Пускай он возьмется за дело. И тогда Отступник будет обречен, у него не будет ни единого шанса на спасение. Да, пусть это будет брат Фабий – это хорошо придумано.
– Так точно, мой Диктатор, – довольно заулыбался Максимилиан. – Отступнику, так сказать, отступническая смерть.
– Это верно. Ступай, разыщи Фабия. Как сделаешь дело, доложи мне.
– Есть! – радостно воскликнул Максимилиан и, круто развернувшись на каблуках, вышел из кабинета.
Он был вполне горд собой. Придумать такую простую и вместе с тем эффективную комбинацию – это не каждому под силу. Какое же это наслаждение – разрушать коварные планы врагов, опережать их, иногда на шаг, на полшага, строить против них интриги. Он всегда должен быть на высоте. В любой ситуации, при любых обстоятельствах.
Он – хищная птица. Безжалостная, кровожадная. Если он не будет ею, то его братья не победят, и не наступит Великий День.
И Максимилиан с двумя верными людьми отправился в Ахтырский гусарский полк.
…Диктатор довольно потер ладони. Прав Максимилиан. Разрубить Гордиев узел! Нет человека – нет проблемы. Если граф выбрал именно Голевского для тайного поручения, значит, оно весьма важно. И, возможно, гибельно для Союза. Голевский – достойный враг, которого надобно уничтожить. Необходимо уничтожить. Ради Великого Дня.
* * *
И вот наступило утро 1 октября. Среда. Точка отчета для гвардейского капитана Голевского. Небо нахмурилось, посерело, подул неприятный холодный ветер. Поплыли, зашуршали вдоль улицы стайки желтых и багряных листьев. Пора было собираться в дорогу. В трудное и далекое путешествие.
Вчера Снетков привез Голевскому в конверте оплаченную подорожную. Капитан вскрыл пакет и увидел напечатанные строчки:
«Объявителю сего (далее вписано красивым почерком) капитану лейб-гвардии Московского полка господину Александру Голевскому из состоящих в ведомости Почтамтов двенадцати лошадей от Санкт-Петербурга (снова вписано) до Красноярска и обратно со всех почтовых станций без наималейшего замедления и остановки давать за указанные прогоны почтовых лошадей во уверении сего при подписании Почт-Директора, с приложением Санкт-Петербургской Почтамта печати, дана сия подорожная». Сбоку, рукой главного почтмейстера России написан номер подорожной. Внизу, той же рукой – «Сентября» , «30-го» и печатными буквами «дня 1831 года» . Бумагу удостоверяла печать столичного Почтамта и витиеватая подпись почт-директора.
– Вот и славно, поручик, – сказал Голевский.
Снетков протянул ему еще четыре конверта.
– Что это, сударь?
– Этот конверт с красным сургучом – дозволение посетить могилу Боташева, другой – разрешение на двухмесячный отпуск, в третьем – особый бланк, выданный начальником всех сибирских почт для быстрой подачи лошадей на станциях, а в четвертом – две тысячи рублей на непредвиденные расходы. Деньги выделены из Казенной палаты, в коих по возвращению следует дать отчет. Сударь, вы понимаете, что мы не можем вас сопровождать открыто, с казаками или жандармами. Миссия весьма секретна.
– Понимаю.
– Но за вами будет тайно ехать наш человек, жандармский поручик Фокин в партикулярном платье, а с ним еще двое наших агентов, переодетые в слугу и кучера. Поручика вы узнаете по тайному паролю. А пароль таков. Начинает он первый. Вопрос: «Сударь, вы не из Петербурга, кажется, лицо мне ваше знакомо». Вы отвечаете: «Нет, я из Москвы, но в Петербурге я жил когда-то, на улице Морской». Он: «Вот как, а я жил на Невском». Запомнили?
– Да.
– Также будете общаться с помощью писем и записок. На бумаге в верхнем правом углу будет надпись по латыни стоять «Dum spiro, spero!» Так же вы, если хотите предать Фокину письменное донесение или сведение, то тоже указывайте в условном месте условный девиз. Оставлять на тех почтовых станциях, где побывали, на имя господина Уварова. Уяснили, сударь?
– Вполне, поручик.
– Секретные депеши относительно вас мы разослали по городам, где вы проследуете. У Фокина будет на руках ордер от имени графа с правом арестовывать любого, на кого вы укажете как на заговорщика. Поручик будет слать нам курьерами известия из каждого города, где вы остановитесь. Так что его превосходительство будет всегда знать о ваших передвижениях и возможных успехах.
– Хорошо. Завтра же я отправляюсь в путешествие.
Снетков доброжелательно посмотрел на капитана. Слова прозвучали вполне искренне.
– Удачи вам, капитан. Храни вас Бог.
– Спасибо.
Вот что было вчера. А сегодня поутру Голевский написал письмо своей тете о том, что надолго уезжает и оставляет все на управляющего Аристарха. Тетя уже собирается в Петербург, но видимо, не суждено им свидеться после многомесячной разлуки. Увидятся после вояжа, если все будет благополучно. Не забыл написать Александр и краткое послание своему брату. Сын Кузьмы по-мальчишечьи шустро сгонял на городскую почту, отнес письма. Игнат помог Голевскому собрать чемодан, Александр Дмитриевич взял шкатулку, любовное признание Даши, Евангелие, с десяток любимых книг. Подошел к иконе. С надеждой взглянул на лик божий.
– Спаси и сохрани. – И начал молиться.
Вошел Игнат и доложил:
– Барин, лошади готовы.
– Хорошо, Игнат. Ступай, голубчик, я позову тебя.
Старик кивнул и вышел. Голевский дочитал псалом, сказал «аминь!» и перекрестился.
Посидели на дорожку, вздохнули, встали. Кухарки и горничные всплакнули, даже управляющий Аристарх прослезился. Все вышли во двор. Игнат вынес чемодан, погрузил в почтовую кибитку. Голевский сел в нее, Игнат – рядом.
…Северная Пальмира осталась позади.
Голевский погрузился в сон. Двадцать две версты – и вот уже почтовая станция София. Следом другая, третья… Заночевать он решается в славном городе Новгороде, в гостинице.