Утром 2-го октября Голевский покинул Новгород. Проехав Крестцы и Валдай, капитан заночевал в селе Хотилово. На следующий день снова отправился в путь. Проскакав верст сто, остановился на почтовой станции Медная. В тридцати верстах отсюда была уже Тверь. Александр Дмитриевич решил немного передохнуть и перекусить. Коляску так трясло на ухабах, что ему чуть не сделалось плохо. Станционный смотритель, седой худощавый старик, встретил его любезно. Посмотрел подорожную, кивнул.
– Лошади сейчас будут готовы, ваша милость. Не изволите ли чаю? А может, и покушать?
– Да распорядись, голубчик, я чертовски голоден.
– Сию минуту. Глаша!..
Жена смотрителя, тоже худенькая, косоглазая старушка, поняла мужа с полуслова и наказала дочери насчет чая. Дочка метнулась разжигать самовар. Игнат остался на улице у коляски. Присмотреть за ней и помочь ямщику запрячь лошадей.
Почтмейстер не успел вписать в книгу номер подорожной капитана, как в дом вихрем влетел бравый обер-офицер в гусарском ментике и доломане темно-синего цвета. Голевский сразу же узнал лихого кавалериста. И как его было не узнать! Известный бретер Цаплин. Поэт, кутила, храбрый вояка. Когда-то любимчик великого полководца Н. Н. Раевского. Семь лет назад на глазах Голевского от выстрела поручика скончался родной брат известного декабриста Ивана Анненкова – Григорий. Голевский был секундантом на той злополучной дуэли. На лице гусара виден шрам от сабли французского кирасира. За одну из дуэлей Цаплина, тогда ротмистра Павлогорадского гусарского полка, отправили рядовым-драгуном на Кавказ в действующую армию, он достойно сражался с горцами, отбыл наказание, снова заслужил офицерское звание и снова числится в гусарах, только уже Ахтырского полка.
Цаплин не стал отдавать честь капитану, хотя по званию был младше Голевского. Это было вполне типично для того времени. Отдавать честь или подчиняться приказу старшего по званию, но только другого полка, пусть даже и того же рода войск, не очень любили в армейской среде. Поэтому кавалерист Цаплин лишь небрежно кивнул и тут же грозно гаркнул смотрителю.
– Лошадей, каналья! Живо! Ну!..
Старик съежился и с немой мольбой посмотрел в сторону Голевского, как бы ища его поддержки. Запинаясь, проговорил:
– Никак, нет-с, господин офицер, лошади отданы, вот-с господин капитан, он прибыл ранее вас и посему берет-с коней. Остальные в разгоне. Вот так-с…
– Что-о-о?! Нет перекладных?! Как так?! Сгною в Сибири!..
Бедный старик потупил взор, не решаясь взглянуть в сверкающие бешенством зрачки поручика, но все же осмелился повторить свой отказ.
– Лошадей нет-с, они отданы господину капитану. Да-с, вот так-с.
Тогда офицер с чувством собственного превосходства посмотрел на Голевского.
– Черт возьми! Надеюсь, вы уступите мне коней, капитан?
– А по какому такому праву, поручик, не изволите ли объяснить?
– Мне нужнее! Мне срочно!
– И мне весьма необходимы лошади, сударь. Я тоже тороплюсь.
– Что же, выхода нет. В таком случае мы будем стреляться, господин капитан, – будничным тоном произнес гусар, как будто пригласил выйти погулять или выпить по бокалу шампанского. И объявил: – Победитель получает лошадей. Вот такой менуэт получается, да-с.
Смотритель и его жена открыли рот от удивления, а Голевский, ошеломленный столь неожиданным вызовом, какое-то время приходил в себя (вот попал в историю!), но потом собрался с мыслями и натянуто улыбнулся:
– Вот как. Интересное предложение. А стоит ли овчинка выделки, поручик? Драться по такому пустяку? Не глупо ли?
– Струсили, сударь? – хладнокровно поинтересовался гусар-забияка.
– Я?! – продолжил улыбаться Голевский. – Отнюдь, поручик. Отчего вы так решили?
– Значит, будем стреляться?
– Конечно!.. Дабы вы не усомнились в моей смелости. А то подумаете бог знает что… Но, однако ж, позвольте, поручик, что за моветон драться без секундантов?.. Как это, сударь, право, не понимаю?
– Так точно, будем драться без оных. Да и зачем они нам, капитан? Офицерская честь не позволит нам слукавить при проведении поединка. И лишние очевидцы нам ни к чему. Неужели я не прав, капитан?
– С вами трудно не согласиться, поручик. Но позвольте узнать, на скольких шагах будем стреляться? Да и как? По жеребью или на счет, или по знаку?
– По знаку. Зачем полагаться на случай? И на тридцати шагах. По десять до барьера, каждому, и десять шагов для убойной дистанции. Осечка считается за выстрел. Если мы оба промахиваемся, то дуэль возобновляется вновь. До полной сатисфакции одной из сторон. Ну, как, идет, милостивый государь?
– Хорошо, я принимаю сии условия, сударь. А позвольте узнать, а что же послужит нам знаком для выстрела, ведь у нас нет секундантов?
– У меня есть часы с боем. Заведем их, и третий удар часов будет означать для нас команду «сходиться!»
– C'est excellent, monsieur. Je n'ai rien contre. Je suis d'accord.
– Вы воспользуйтесь своими проверенными пистолетами, капитан?
– Конечно, сударь.
– Я тоже…
Дуэлянты, прихватив оружие, вышли во двор…
Эх, дуэль, дуэль!.. Будь она неладна! На веку Голевского было всего две дуэли. И они не имели для него каких-либо неприятных или серьезных последствий, вроде ссылки на Кавказ или в Сибирь. Одного франта он ранил в ляжку, второго пощадил, выстрелив в воздух. Но что будет на этот раз? Только Богу известно. А ведь ничто не предвещало такого поворота событий. Ехал, никого не трогал. А тут…
Голевский призадумался.
«А кто сказал, что путь будет легким? Да и случайна ли эта дуэль? Вполне вероятно, что ее могли подстроить».
Цаплин бросил черную лайковую перчатку на пожухлую траву, обозначая край дистанции, и отсчитал от нее ровно десять шагов.
– Десять! – воскликнул он азартно и воткнул саблю в землю. – Это послужит вам барьером, сударь!
– Благодарю за заботу, поручик! – насмешливо крикнул Голевский и добавил. – Пусть будет так!
Гусар отмерил от сабли такое же расстояние… Скинул доломан на проплешину и громко объявил.
– А это мой барьер, сударь!
Голевский кивнул.
– Раз, два, три, четыре, пять, шесть… десять! Вот и ровно тридцать шагов! Это мой край!
Вторая черная перчатка полетела на траву.
Поручик достал свой кавалерийский пистолет, а Голевский свой – армейский, чей ствол обычно немного длиннее кавалерийского. Дуэлянты проверили свое оружие, прочистили, зарядили пулями, насыпали пороху на полки, взвели курки.
– Вы готовы, капитан? – осведомился Цаплин.
– Да.
– Сходимся, как и договорено, после третьего удара. Целимся и стреляем в произвольном порядке.
– Хорошо, поручик!
Голевский перекрестился, поцеловал крест. Цаплин завел часы и положил у доломана.
– Расходимся, капитан! – крикнул гусар. – Трехминутная готовность!
– Хорошо!
Офицеры встали на исходную позицию. Боком к друг другу, чтобы уменьшить зону обстрела, правую руку с оружием согнули в локте, а левой, как опытные дуэлянты, прикрыли бок. Поручик был на редкость спокоен и невозмутим, видимо был абсолютно уверен, что подстрелит Голевского как куропатку. А капитан, напротив, волновался.
«Надо успокоить дыхание, дышать ровно. Шагов навстречу делать не буду, останусь на месте. Просто прицелюсь и выстрелю. Вот такая нехитрая стратегия. Главное, чтобы пистолет не подвел в нужный момент. Только бы не осечка!»
Часы подали первый сигнал.
Бом!..
Испуганный Игнат упал на колени и, закрыв глаза, усиленно молился за спасение своего господина. Голевский приготовился…
Бом!!
«Даша! Прощай, милая!»
Бом!!!
«Господи, сохрани!»
Голевский остался на месте. Он выровнял дуло, прицелился… Поручик сделал пару шагов вперед и вскинул пистолет. Капитан быстро нажал на курок, лишь на доли секунды опередив Цаплина. Ударил кремень, искра вылетела, воспламенился порох на полке…
Ба-бах! Выстрел!
Ба-бах! Ответный выстрел…
Голевский почувствовал горячее дыхание пули у виска. Промах?!!
«Жив! Ура! Виват! Слава Всевышнему!»
Бом!..
Часы замолчали. Дым рассеялся. В воздухе запахло пороховой гарью и свежей кровью. Игнат плакал от счастья. Капитан увидел, что Цаплин упал и корчится в судорожных муках, всхрапывая как лошадь. Ранен? Гвардеец подошел ближе… Увидел, что пуля прошла чуть пониже гортани, и кровь хлестала… Поручик судорожно схватился за горло, словно пытаясь заткнуть ее. Голевский понял, что противник уже обречен на смерть. Агония длилась недолго. Гусар резко затих, и его черные зрачки застыли в одной точке. Голевский скорбно склонил голову.
«Ну что ж, упокой душу, раба Божьего, Цаплина, кажется, Кондратия, отчество не помню».
Вдруг по телу гусара прошла судорога… Он открыл глаза! Безумный невидящий взгляд уперся в капитана… Труп ожил?! Голевский в ужасе отскочил от Цаплина! Мороз побежал по коже.
– Что за чертовщина! Это проделки сатаны! – воскликнул капитан, пятясь назад.
Цаплин встал. Весь его мундир был залит кровью. Он выдернул саблю из земли и двинулся на Голевского.
«Нечистая сила! Сгинь, сгинь!» – попятился гвардеец.
Оцепенение продолжалось недолго. Голевский все же взял в себя в руки. Кем бы поручик ни был, сатаной или колдуном, капитан будет с ним драться. Голевский обнажил свою острую саблю и встал в позицию… Он был готов к нападению…
Поручик-мертвец приближался к нему…
Абсолютно непроницаемое бледное лицо, остекленелый взгляд, зловещий оскал. Капитан зашептал отрывок из двадцать шестого псалма.
«Господь – свет мой и спасение мое: кого мне бояться? Господь крепость жизни моей: кого мне страшиться? Если будут наступать на меня злодеи, противники и враги мои, чтобы пожрать плоть мою, то они сами преткнутся и падут…»
Вот Цаплин все ближе…
«…Надейся на Господа, мужайся, и да укрепляется сердце твое, и надейся на Господа!» – с этими словами Голевский ринулся в бой.
Схватка с нечистой силой началась! Сталь ударилась об сталь, да так, что искры посыпались в разные стороны! Заскрежетал, зазвенел смертоносный металл!
Выпад, еще раз выпад!..
Цаплин теснил Голевского, нанося яростные удалые удары – поручик лихорадочно отбивался.
Удар, еще удар!..
Противники разошлись и снова закружились в незримом и опасном хороводе. В атаке уже капитан. Ряд хитроумных фехтовальных комбинаций, но ни один удар не причиняет поручику никакого вреда.
Противники вновь отступили на исходные позиции. И снова клинки сцепились с неистовой силой! Звенят, лязгают, скрежещут. Дуэлянты рубятся, рубятся, рубятся…
И вот Голевский шагнул вперед.
Ловкий прием… Свист рассекаемого клинком воздуха.
Есть! Отрубленная кисть гусара вместе с саблей упала на землю! Гусар схватился за обрубок и недоуменно уставился на Голевского. Затем – на отрубленную руку. Что-то в его мозгу щелкнуло. Цаплин наклонился, чтобы подобрать саблю другой рукой. Но Голевский не стал ждать новой атаки, а ловко срубил голову. О боже, тело без головы продолжало двигаться! Оно все же подняло оружие и размахивало им наугад. Как в жмурках. Цаплин не видел Голевского, но пытался поразить его. Капитан шагнул в сторону и рубанул мертвеца под колени – тот упал. Сухожилия были перерезаны, и мертвец не мог уже больше подняться. Он подергался, подергался и затих.
Капитан подозвал насмерть перепуганных Игната и смотрителя. Те унесли Цаплина за сарай. Отрубленную голову и кисть завернули в узелок и положили рядом с телом. Голевский строго-настрого наказал старику хранить в тайне этот поединок.
– Запомни, меня здесь не было. И ничего такого сверхъестественного здесь не происходило. Скажешь, что на офицера напали разбойники в масках. Убили, ограбили. Понял?
– Как скажете, барин.
– Ты меня не записывал же. Так ли?
– Не успел, барин.
– Запиши под другим именем. Смотри, почтенный смотритель, держи язык за зубами, или в Сибирь поедешь на вечную каторгу.
Старик испуганно закивал. Голевский дал ему сто рублей и спешно покинул станцию. Игнату он строго-настрого наказал молчать о происшествии. Тот поклялся всеми святыми, что будет нем как рыба и об увиденной дуэли не скажет никому ни слова. Могила! А в одной из деревенских церквей, что встретилась по дороге, Голевский поставил свечку за спасение своей души и заказал благодарственный молебен. После этого он истово помолился, прочитал 90-й псалом и на время успокоился. Правда, ненадолго. В дороге не мог ни заснуть, ни подремать, бессонница надолго овладела им: призрак Цаплина витал над ним, не давая отвлечься или погрузиться в сон. Игнат предложил проверенное лекарство – шкалик водки. Капитан воспользовался советом слуги – и тут же уснул как убитый.
* * *
На четвертый день своего путешествия Голевский прибыл в Москву. Капитан все никак не мог отойти от дуэли. Его трясло. Он все прокручивал и прокручивал в голове жуткие эпизоды поединка. Картина была настолько ярка, будто он видел ее наяву.
Вот они сходятся…
Вот он стреляет…
Вот умирающий поручик…
Агония… Застывшие зрачки – и вдруг судорога! Мертвец оживает, встает! Безумный, страшный нечеловеческий взгляд вперяется в него. Просто чертовщина. Мистика! От такого сразу и не отойдешь. Жуть-то какая!
– Барин, кажись, приехали!
Капитан очнулся от возгласов Игната и посмотрел направо… Точно, приехали. Вот знакомая улица, знакомый особняк, привычные глазу люди. Боташевы были рады его видеть. Голевский был тронут теплым приемом, чуть слезы не выступили на глазах. Растворившись в море любви и внимания, на какое-то время отвлекся от тяжелых мыслей по поводу всякой чертовщины.
Даша при виде капитана сильно смутилась, потупила свой прелестный взор и покраснела. Девичьи щеки расцвели пунцовой розой. Она заметно волновалась. Сквозь декольте красивого жемчужного платья было видно, как бурно вздымается ее грудь.
Княжна старательно отводила глаза, стараясь не встречаться с пристальным и призывным взглядом Голевского. Казалось, этот взгляд прожигает ее насквозь, как самый жаркий и пронизывающий луч солнца. Этот взгляд взывал, настаивал, просил, умолял о снисхождении: «Ну же, сударыня, посмотри на меня! Умоляю! Хоть одним глазком…»
Наконец княжна, не выдержав страстного немого натиска Александра Дмитриевича, подняла свои глаза – и взоры влюбленных пересеклись…
Даша замерла в немом ожидании… Голевский широко улыбнулся и ласково на нее взглянул, лицо ее оживилось, глаза счастливо заблестели.
Виват любви! Она помилована!
Князь заметил эти переглядывания и внутренне улыбнулся. Кажется, он понимал природу этих немых, но выразительных взглядов. Старик по-отечески похлопал капитана по плечу.
– Благодарю тебя за то, что решился на сию поездку. Я уже старик, часто болею… А ты молод, Александр, молод, ты выдержишь сие путешествие. Поезжай, друг мой любезный, поклонись от нас всех могилке Мишеньки, царство ему небесное, помяни товарища, поставь свечку в местной церкви, дай денег церковнослужителям, дабы ухаживали за могилой и стерегли. А также если сможешь, привези его личные вещи, какие там остались, сделай милость… Жаль, что перстень наш фамильный украли эти подлецы…
Княгиня одобрительно закивала, соглашаясь со словами мужа.
– Так выполнишь просьбу старика, а, Саша?
– Непременно, Николай Николаевич.
– Узнай также о сыне Мишеньки, как там его здоровье. Я заберу его из Сибири, воспитаю. Выхлопочу лично у его императорского величества разрешение. Хочу отдать впоследствии в юнкерское училище.
– Хорошо, князь.
– Там, говорят, ужасно дикие морозы.
– Да, это так.
– Прохор, принеси мой подарок.
(Княгиня снова согласно закивала и улыбнулась).
– Слушаюсь, барин.
Слуга, рябой верзила с длинными ручищами, кивнул, быстро исчез и также быстро появился с роскошной медвежьей шубой на руках.
– Дорогой Александр, это шуба – мой тебе подарок.
– Что вы, Николай Николаевич! Не надо, право, таких дорогих подарков!
– Уважь старика, Саша. Ты нам как сын. Прохор, принеси мою шкатулку.
Слуга снова исчез и вернулся со шкатулкой. Князь открыл ее и достал пачку ассигнаций.
– Вот эти пятьсот рублей для Ивана… А эти две тысячи рублей тебе, Саша. На дорогу.
– Что вы, что вы, светлейший князь! Не надо мне этих денег.
– Не прекословь старику, а то я обижусь! Ты же едешь и по нашей надобности.
– Но все же…
– Не возражай, Саша.
Поговорив и отужинав, Голевский засобирался домой. Княгиня подала знак своей служанке. Та понимающе кивнула. Появилась она с иконой Божьей Матери. Передала в руки барыни. Голевский преклонился на одно колено, поцеловал икону. Княгиня поцеловала его в лоб и осенила крестным знаменем. На ее глазах застыли слезы. Князь, снова всплакнув, обнял, расцеловал Голевского, махнул ему рукой: дескать, до скорого свидания, дорогой мой друг!
Князь кивнул Даше.
– Доченька моя, Дашенька, проводи Александра Дмитриевича до дверей. Сделай одолжение.
– Avec plaisir, папенька!
Княжна проводила гостя до передней. Там влюбленные стали прощаться. Смущенные и тихие, они преданно смотрели друг на друга и молчали. Нужные слова почему-то не находились в этот момент, пауза затягивалась…
Наконец Голевский не выдержал.
– Даша, – сказал он и взял княжну за руку. Рука ее была так нежна и горяча.
Княжна тоже заговорила:
– Дорогой мой, милый мой Александр Дмитриевич, я хочу признаться вам вновь и вновь, что… люблю вас. Да, да, люблю искренно и страстно. А вы?.. Что вы молчите, Александр Дмитриевич?..
Она пристально взглянула в его глаза. Изящное гибкое тело подалось ему навстречу. Дыхание ее замерло. Видя ее великое нетерпение, Голевский невольно улыбнулся.
– Конечно, Даша, я люблю вас! Какие могут быть сомнения!
– Ах… – вздох облегчения вырвался из ее груди.
Капитан бережными, нежными движениями привлек княжну к себе. Губы их нетерпеливо сблизились и слились в упоительном и продолжительном поцелуе…
Они минут пять самозабвенно целовались, не размыкая страстных объятий. И все никак не могли насладиться друг другом. Так бывает, когда в жаркий солнечный день постоянно хочется холодной воды: пьешь, пьешь ее и все не можешь вдоволь напиться. Вот и наши герои не могли насытиться любовью. Но пришло время расставаться. Голевский заглянул в печальные и преданные глаза девушки…
– Au revoir, милая княжна. Надеюсь, мы еще свидимся. За это я буду молиться нашему Господу Богу. Ежедневно, еженощно.
– Помилуйте, Александр Дмитриевич, право, что за речи! Конечно же, мы увидимся. Непременно увидимся. Иначе и быть не должно. Я полагаю, судьба нас свела не для того, чтобы мы расставались. Я тоже буду молиться нашему всемилостивому Господу за наше счастье, за вас. Я люблю вас, Александр Дмитриевич!
Слеза скатилась по щеке Голевского, в горле вмиг запершило. Он застыл как статуя, княжна тоже замерла. Соленая влага выступила и на ее глазах.
– Я тоже вас люблю, милая Даша.
– Я буду писать вам письма. Я буду вас ждать.
– Ждите, Дашенька, я приеду. Обязательно приеду, – он протянул ей запечатанный листок. – Это стихи, посвященные вам.
– Мне? – искренне обрадовалась княжна.
– Да, вам, – подтвердил Голевский. – Можете переписать их в свой альбом. А впрочем, как вам будет угодно, княжна.
– Благодарю, Александр Дмитриевич… А это вам, – она сняла с шеи и протянула капитану золотой медальон на изящной золотой цепочке. – Возьмите. Там мой портрет.
– Благодарю.
– Сегодня к нам приезжал граф Дубов… – вдруг печально сказала княжна.
– Дубов? – нахмурился Голевский.
– Да, он самый, Петр Каземирович.
– Мерзкий тип. Я помню его по допросам в Зимнем, тогда, в двадцать пятом году. О нем у меня сохранились только неприятные воспоминания. И что ему угодно от вас, Дарья Николаевна?
– Он сватается ко мне.
– Ах, вот оно что. В таком случае я его вызову на дуэль и убью, и тогда он никогда не сможет жениться на вас, – то ли полушутя, то ли всерьез сказал Голевский.
Даша запротестовала:
– Прошу вас, не совершайте сего безумного поступка, Александр Дмитриевич, в этом нет никакой необходимости, министр не опасен для меня. Я сама дам ему со временем от ворот поворот.
– А как ваш отец смотрит на это сватовство?
– Отрицательно. Он недолюбливает этого фанфарона, а посему вряд ли выдаст меня за Дубова. К тому же папенька догадывается о нашей страсти…
– Да?
– …И будет ждать вашего возвращения, и если вы попросите моей руки, то он непременно согласится на это.
– Как это благородно с его стороны!
И снова жаркие объятия и поцелуи. Влюбленные простились.
Не успел Голевский отъехать от особняка, как ему путь перегородила карета со знакомым гербом. Из нее выпорхнула графиня Переверзева. Вся запыхавшаяся, возбужденная, взвинченная. Капитана встревожил ее вид, и не напрасно. Вера цепко схватила капитана за руку и воскликнула голосом трагической актрисы:
– Саша!
– Вера!
– Слава Богу, я вас застала.
– Что-то случилось?
– Нет, нет, что вы… Право, я не хотела, я… Я… о боже, я вся в великом смущении…
– Что с вами происходит, сударыня?
– Не обращайте на меня внимания.
Графиня вспыхнула, щеки ее покраснели.
– Александр Дмитриевич, вы уезжаете, не попрощавшись со мной.
– Так получилось, графиня… Время не терпит. Надобно ехать.
– Да, конечно, я понимаю… Стало быть… Нет, нет, я не должна сие говорить… Вы меня, боюсь, не поймете…
Вера еще больше зарделась и протянула какой-то конверт бывшему жениху.
– Послание для вас. Вскройте его на ближайшей станции… Что же еще, Александр Дмитриевич?.. Ах вот… Bon voyage, Александр Дмитриевич! И храни вас Бог! – графиня торопливо поцеловала его в щеку, слезы навернулись на ее глаза, и она, сев в карету, быстро уехала.
Недоумевая, Голевский долго смотрел карете вслед, затем машинально положил письмо в карман и продолжил свой путь. Через час, на станции, он вскрыл письмо Веры. В нем оказался листок бумаги и 500 рублей ассигнациями.
Голевский быстро прочел короткое послание:
Дорогой Александр Дмитриевич!
Простите за все, коли сможете! Деньги не возвращайте, я их все равно не возьму, а сызнова отправлю вслед за Вами. Они Вам там весьма пригодятся. Это то единственное, что я могу сделать для Вас. Если в будущем Вам понадобятся деньги, то напишите мне обязательно! Ваша просьба будет выполнена.
Не забывайте! Пишите!
Да хранит Вас Бог!
С любовью, Ваша преданная Вера.
Голевский внутренне улыбнулся.
«Вот те раз! Неужто классический любовный треугольник со мной приключился?! То нет любви, то сразу две. Разрешу эту проблему по возвращении. Хотя, право, я немного забежал вперед. Еще надо вернуться из Сибири живым и здоровым».
Мысли Голевского с Веры переключились на княжну.
«Эх, Даша! Однако же ей сейчас нелегко. Испытание выпало невероятное! Надо же – встретить свою любовь и тут же расстаться с ней. Выдержит ли она сие? Не охладеет ли к моей особе? Дождется ли меня? Правда, надобно сказать, в таком же, как и она, невразумительном положении нахожусь на данный момент и я. Мне тоже придется нелегко. Но… все знают: разлука гасит огонь легкого увлечения, но раздувает пожар истиной любви».
Рассуждения Голевского прервал прибывший на станцию взмыленный курьер. Нарочный прямо с порога обратился к капитану:
– Извольте полюбопытствовать, сударь, вы, часом, не господин Голевский Александр Дмитриевич?
– Да, это я, а что вам угодно, милейший? – насторожился капитан.
– Вам срочный пакет, сударь.
«Интересно, от кого? – подумал Голевский. – А может, узнали о дуэли и просят вернуться в Москву? А там посадят на гауптвахту, а потом в крепость? И все! Конец вояжу и службе. Но в этом случае прибыл бы фельдъегерь с жандармами».
– Подайте. Благодарю.
И вот печать сломана, конверт открыт. В углу – условный девиз: «Dum spiro, spero!» О, это весточка от Фокина. Вот и первое знакомство с поручиком. Интересно, что он пишет…
<Дорогой <друг!
Думаете, <что <сказочные
эльфы <не устали
роиться <возле лилий <и <роз?
Нескучно <им? Простите, старина,
но <вы <не <правы. <Да-с!
<Им все <надоело. <Как <и <мне.
<Все <никак <мне <не <удается
уладить <свои <отношения <с женой.
Позавчера ездил жаловаться <на <нее <к теще.
Бес припутал! <Вернее, <попутал. <А <в пятницу
<я <у старого верного <товарища ночевал, <играл
<в < карты, <пил <шампанское. <Весело <было!
<Вот <и <все <новости. <С <нижайшим <поклоном,
<твой <Федор.
Итак, первая строчка письма…
Читаются первые две буквы слова, не отмеченного знаком «<». Вторая строчка – первые три буквы. Третья строка снова две первые буквы, четвертая – три и так далее.
Голевский взял карандаш и стал подчеркивать нужные буквы. И вот перед капитаном появился окончательный текст тайного послания, который гласил следующее:
ДУЭЛЬ ЗАТЕЯНА НЕСПРОСТА.
НО ВСЕ УЛАЖЕНО.
ПОЕЗЖАЙТЕ БЕСПРЕПЯТСТВЕННО.
Голевский облегченно вздохнул. Это бумажка – индульгенция от Бенкендорфа за смерть бретера-гусара. И негласное разрешение на следующую дуэль. А также на уничтожение врагов государства. То есть разрешение на любое другое преступление, за которое обыкновенный гражданин, не обладающий такой полицейской защитой, как Голевский, понес бы жесточайшее наказание. Все будет прощено гвардейскому офицеру ради успеха тайной миссии, все будет оправдано. Ведь он под покровительством государства. И это придавало капитану уверенности и дополнительные силы.
Через два часа Голевский поехал дальше.
…Почтовая тройка резво бежала. Колокольчик переливчато звенел над дугой. Дорога была жутчайшая. Грязь, ухабы, ямы. Кибитку то и дело сотрясали толчки, она перепрыгивала то один ухаб, то другой. Чем дальше уносила капитана Голевского почтовая тройка от Москвы, тем все грустнее и грустнее ему становилось.
Позади любовь, спокойная жизнь. А что впереди?
Опасности? Испытания? Смерть? Или успех предприятия?
Может, зря он ввязался в эту авантюру? Да нет, не зря. Найти убийц друга – это дело чести! Он никогда не малодушничал и сейчас не будет. Так его воспитали.
Так что давай, ямщик, погоняй лошадей! Пусть несут гвардейского офицера быстрее! Навстречу судьбе, навстречу опасностям, навстречу холодной и мглистой неизвестности!
А там как повезет.