Героическая драма

 

Действующие лица

Ермаков Михаил Николаевич (Ермаков старый) — 64 лет.

Ермаков молодой — 19–20 лет.

Ковалев Герман Вячеславович — 35 лет.

Барабанова Полина Викторовна — врач.

Борис — ее сын, студент.

Лена — студентка.

Барабанов Геннадий Александрович — юрист.

Барабанова Нина — его жена.

Людмила — их дочь.

Тимофей — дворник.

Старик в очках (Павел Тимофеевич) — его сын.

Горшков Иван Никифорович — домовладелец.

Горшкова — его жена.

Семен — их сын.

Валерий — секретарь комсомольской ячейки.

Игорь Иванов, Олег Мазуров, Николай Чумаков — друзья Бориса.

Сабуров — работник ЧК.

Чекисты, люди с носилками, друзья Семена

 

Открывается занавес, и совсем у рампы — посередине сцены, обнявшись, стоя целуются долгим поцелуем юноша и девушка.

На сцене — просторная комната в старом московском доме, с большим камином из старинных русских изразцов; с потолка свисает большая люстра. Видно, эта комната— часть бывшей богатой квартиры.

Сейчас здесь — этажерки и много книг, рабочий стол, на нем какие-то чертежи, в беспорядке разбросаны газеты, журналы; диван, тахта; на стенах — фотографии. Это — комната студента. Борис и Лена целуются.

В приоткрытых дверях с правой стороны появляется мать Бориса — Полина Викторовна. Это красивая, стройная женщина. Увидев целующихся, она уходит обратно, чтобы не смущать их.

Голос Полины Викторовны (за сценой). Боря!

Лена быстро вырвалась из объятий Бориса, но Борис, схватив ее за руку, останавливает.

Борис (глядя Лене в глаза). Да, мама!..

Полина Викторовна (за сценой). Который час?..

Борис (не отрывая глаз от Лены). Половина девятого… кажется… Половина десятого!..

Лена (шепотом). Отпусти!..

Борис (взяв ее за обе руки). Смотри на меня вот так!.. Вот так смотри!..

Лена (шепотом). Любишь?..

Борис. Очень! Очень люблю!.. Безумно люблю!..

Лена. А я не люблю!..

Борис. Врешь, любишь!

Лена. Люблю! Люблю!..

Борис. Как?.. Как ты любишь?..

Лена. Вот… вот так! (Закрыла глаза; сжала кулаки.) Вот так люблю!

Борис. А я тебя еще больше!

Лена. Нет! Сильней любить уже невозможно!

Борис (порывисто обнимает Лену). Нет, возможно! Сильней, чем я люблю, — вот это действительно невозможно! (Снова обнимает Лену, целует.)

Лена испуганно вырывается из его рук, подходит к столу и начинает рассматривать газеты. В комнату входит Полина Викторовна.

Полина Викторовна (словно только сейчас увидела Лену). A-а! Девочка пришла!

Лена (смущенно). Пришла… Полина Викторовна!

Полина Викторовна. Здравствуй!

Лена. Здравствуйте, Полина Викторовна!

Полина Викторовна (собирая со стола посуду после завтрака, Борису). Допей свой чай! Боже мой, всегда куда-то спешит! Никогда по-человечески не позавтракает… Леночка, чашку чая?..

Лена. Спасибо, Полина Викторовна, я уже завтракала.

Полина Викторовна. Мы едем в Валентиновку, на дачу к моей сестре. Поедешь с нами?

Лена. С удовольствием!.. Но удобно ли, Полина Викторовна?..

Но Полина Викторовна выходит из комнаты и не слышит ответа Лены.

Борис (допивая чай). Глупости какие! «Удобно ли?» Меня увозят на целый день за город, а тебе — «удобно ли»?..

Лена (не глядя на Бориса и продолжая просматривать газеты). А почему тебе обязательно нужно ехать в эту… Валентиновку?.. Остался бы!

Борис. Мама просит хоть раз в год съездить к тете. И этот раз — как раз сегодня!

Лена (просматривая газету, вдруг от неожиданности даже присела). Какая нелепость! (Читает.) «Николай остался без глаза!» (Продолжает читать.)… «Двенадцатилетний Алеша Карпов, ученик пятого класса, во время игры, нечаянно из рогатки выбил глаз своему товарищу— Николаю, сыну школьной уборщицы Надежды Иннокентьевны Дедухиной…»

Как только Лена начала читать, в комнату вошла Полина Викторовна, она останавливается и слушает Лену.

Борис (уже стоя за спиной Лены, продолжает читать громче).…«Мальчика доставили в больницу районного центра Адамовск, но, как установили врачи, у Николая нарушена роговица, и он ослеп».

Полина Викторовна. Вот к чему приводят детские шалости!..

Борис (выхватывая из рук Лены газету, продолжает читать). «Я никогда не прощу себе, что Николай остался по моей вине слепым! Умоляю вас, помогите! Столько у нас хороших врачей! Неужели нельзя вернуть Николаю зрение? Я буду работать год, два! Сколько угодно буду работать! Соберу деньги на дорогу в Москву Николаю и его матери. Помогите, чтобы Николай видел! Иначе я не знаю, как мне дальше жить!» Это письмо дал мне прочитать молодой директор школы Анатолий Кричко из поселка целинного совхоза «Комсомольский». И он сказал мне: «Зрение Николаю, наверно, уже не вернут. Но вы понимаете трагедию двенадцатилетнего Алеши Карпова?! Он не оставляет его ни на минуту одного…» (Отложил газету, взглянул на мать.)

Лена. Какая трагедия!

Полина Викторовна. Да… Жалко! Обоих мальчиков жалко!

Борис. Мама, это правда, что ему нельзя вернуть зрение?..

Полина Викторовна. Не знаю. Наверно, мальчика там смотрели опытные окулисты. Они же знают!

Борис (вдруг). А если спросить Верховцева?

Полина Викторовна. Что ты! Неудобно.

Борис. Что тут неудобного?! Может быть, от этого зависит жизнь человека!

Полина Викторовна (укоризненно). Ты понимаешь, что будет с Василием Егоровичем, если каждый москвич, кто сегодня прочтет эту заметку, — будет звонить ему домой?..

Борис. Что будет?.. Ничего не будет! (Вопросительно взглянул на Лену.)

Лена (горячо). Да, конечно, ничего не будет! (Но. сообразив, что неудобно противоречить Полине Викторовне, быстро поправилась.) Да, может быть, неудобно! Сегодня воскресенье — вот что!..

Полина Викторовна. Василия Егоровича, наверно, и дома нет! Он, вероятно, сегодня на даче.

Борис. А вдруг дома? (Быстро перелистывает записную книжку, и пока Полина Викторовна еще не опомниласъ, он набирает номер телефона.)

Полина Викторовна. Подожди! Что ты делаешь?! (Схватила сына за руку.) Дай подумать, что сказать человеку!..

Борис (успел набрать номер, передает матери телефонную трубку). Скажи, что мальчик — сын твоих хороших знакомых… потерял глаз…

Полина Викторовна (растерянно — в трубку). Дуся?.. Здравствуйте! Это Полина Викторовна Барабанова. Профессор, наверно, на даче?.. Дома?.. Неужели? (Борису, сердито.) Как же так можно?..

Лена (Борису, шепотом). А кто такой Василий Егорович?

Борис. Глазник. Академик! Светило!

Полина Викторовна (улыбаясь). Василий Егорович! Здравствуйте, дорогой! Ничего. Хорошо. Спасибо! Василий Егорович, извините, что беспокою вас в воскресенье. Но вот мой сумасшедший сын… Он виноват!.. Понимаете… у моих хороших знакомых в Оренбурге случилось с мальчиком большое несчастье… Ему рогаткой изуродовали глаз и пишут, что нарушена роговица. Скажите, дорогой, это безнадежно?.. А-га! Спасибо… большое спасибо. Да ничего! Собираемся на дачу, к Ларисе Викторовне. Привет! Спасибо! (Кладет трубку.)

Борис (нетерпеливо). Ну что?..

Полина Викторовна. Говорит, что, наверно безнадежно, если местные врачи так считают… Но сказал — раз я так беспокоюсь о мальчике, пусть привезут его в Москву. Ты понимаешь, в какое глупое положение ты поставил меня… Вынудил соврать!.. А Василий Егорович говорит: «Пусть ваши знакомые привезут мальчика, а я испробую все возможное…»

Борис. А если действительно вызвать его в Москву?..

Полина Викторовна. Кого?..

Борис. Мальчика! С мамой, конечно!

Полина Викторовна. С ума ты сошел. Так сразу — взять и вызвать!

Лена. А что?! Это было бы здорово!

Полина Викторовна. Наивные вы люди! Вызвать из Оренбургской области в Москву. Такую даль!.. Знаешь ты, сколько денег это стоит?.. Одна только дорога от Адамовска до Москвы… Самолетом или поездом… Шутка ли!

Борис. У меня есть деньги, если ты позволишь… конечно…

Полина Викторовна (пожала плечами). Деньги твои. Ты сам их заработал!

Лена. У меня тоже… есть… свои деньги.

Полина Викторовна (иронически улыбаясь). Ай-яй-яй, какие вы оба ужасно богатые!

Борис. А где же этот Адамовск… (Бросается к книгам.) Мама, где атлас?..

Полина Викторовна. Атлас взял вчера Михаил Николаевич.

Борис (выбегает из комнаты, на ходу кричит). Дядя Миша!

Полина Викторовна (глядя Борису вслед). Заводной он у меня!

Лена. А вдруг правда восстановят мальчику зрение?..

Полина Викторовна. Все возможно! (Складывает скатерть.)

Вбегает Борис с атласом в руке.

За ним в дверях появляется Михаил Николаевич Ермаков. Это старый, уже совсем седой человек. Но, несмотря на преклонный возраст, его добрые и ласковые глаза еще горят молодым огнем, и кажется, ничто вокруг не ускользает от его взгляда. На нем довольно поношенный, но элегантно сшитый костюм, белоснежная сорочка с галстуком и до блеска начищенные ботинки. Он носит карманные часы — из жилетного кармана свисает короткая цепочка.

Ермаков. Доброе утро, Полина Викторовна!

Полина Викторовна. Доброе утро, Михаил Николаевич!

Ермаков. Зачем ему понадобился Адамовск?.. Не на целину ли собрался?..

Полина Викторовна. На целину он удрал, когда ему было двенадцать лет, но его поймали под Казанью, как зайца!..

Лена (Ермакову). В Адамовске живет мальчик, который потерял глаз…

Ермаков. Да, да! Читал! Читал!.. Несчастный случай! (Лене.) Как вас зовут?

Лена. Лена!

Ермаков. Хорошее имя Лена. (Пожимает Лене руку, подходит к Борису, который разыскивает в атласе Адамовск.) Адамовск — это в Оренбургской области… Вот здесь!.. (Показывает.) Здесь, видишь? (Взглянув на Лену.) Хорошее имя Лена! (Возвращается к карте.) А вот целинный совхоз «Комсомольский». Это в Оренбургских степях…

Борис. О-го, как далеко!

Полина Викторовна (указывает па сына). Он решил вызвать в Москву мальчика с мамой, чтобы показать его профессору Верховцеву…

Ермаков. Это Боря решил? (Не дожидаясь ответа.) Правильно решил! Что скажешь, Лена, — правильно решил?..

Лена. Правильно решил!

Ермаков. А деньги?.. Мать этого мальчика уборщица. Написано — «уборщица в школе». Вы сами понимаете, какие у нее могут быть сбережения?!

Борис. Деньги у меня есть, дядя Миша!

Ермаков. Свои собственные?..

Борис. Собственные!

Ермаков. Если бы я имел деньги, наверно, поступил бы так же, как и ты… Конечно, если догадался бы поступить так… (Улыбаясь.) Боюсь, не догадался бы! А может быть, деньги пожалел бы! А?.. Наверно, пожалел бы, Лена?..

Лена (смущенно улыбаясь). Не знаю…

Ермаков (уже деловито). Ну, а как дальше будем действовать?

Полина Викторовна. По-моему, надо послать телеграмму матери мальчика, что мы их приглашаем к себе.

Ермаков. Не телеграмму, Полина Викторовна! Письмо надо послать! Авиаписьмо, чтобы подробней объяснить несчастной женщине, что вы их приглашаете в Москву и мальчика покажете известному профессору-глазнику. И что вы сделаете для них все возможное! Если хотите, могу составить такое письмо.

Полина Викторовна. Сделайте одолжение, Михаил Николаевич!

Ермаков. С радостью, Полина Викторовна! (Ласково потрепал Бориса по голове. Улыбаясь.) Выходит, и я оказался при деле!

Идет к двери. Взгляд его падает на два портрета, висящие рядом на стене. Это портрет молодой красивой женщины и мужчины — капитана Советской Армии, очень похожего на Бориса.

Полина Викторовна. Это бабушка Бориса, Людмила Геннадиевна… Я ее не помню… А это — мой муж, отец Бориса. Он был капитаном… Погиб под Берлином… под самым Берлином… в последние дни войны… От случайной пули…

Ермаков. Да… жалко… Тем более жалко, что в последние дни… (Еще раз взглянул на портреты и вышел из комнаты.)

Лена (проводив взглядов Ермакова). А кто этот старик?..

Полина Викторовна. Наш новый сосед. Он недавно обменял отдельную квартиру в новом доме из двух комнат на одну комнату в нашей квартире… Чудак, правда?..

Лена (смеется). Уму непостижимо!

Полина Викторовна. От нас ушли трое невыносимых соседей. И пришел он один! Пока все хорошо. Не сглазить бы! Никаких недоразумений. Наоборот, все время старается чем-нибудь помочь, чем-нибудь угодить… А дальше — кто его знает, каким он окажется?.. (Выходит из комнаты.)

Борис схватил Лену, опять обнял ее, целует.

Лена. Неудобно… Полина Викторовна…

Борис. Полина Викторовна особа хитрая… Она все видит! Все знает! Ты думаешь, она не знает, что мы сейчас целуемся?.. Знает!

Лена (испуганно). Неужели?..

Борис. Честное слово! (Опять обнимает, целует Лену.)

Лена. Пусти! (Вырвалась из его рук.)

Входит Полина Викторовна с двумя сумками продуктов.

Полина Викторовна. Поехали, Лена!

Лена. А удобно ли, Полина Викторовна?..

Полина Викторовна. Ничего неудобного тут нет. Поедем, Лена, веселей будет!

Борис. Ну пошли. А то жара какая… (Подмигнул Лене, взял у Полины Викторовны сумки и вышел вслед за Полиной Викторовной и Леной.)

Хлопнула наружная дверь. После некоторой паузы стук в дверь. Стук повторяется.

Открывается дверь, показывается Ермаков.

Ермаков. Можно?.. Ушли! (Входит в комнату. В руках у него бумага. С каким-то особым интересом оглядывает всё вокруг. Подходит к другой двери; входит в смежную комнату.)

Некоторое время комната пуста.

Ермаков возвращается. Он все время оглядывает комнату. Непонятно — что нужно здесь этому человеку? Но, видно, это не искатель приключений, и не вор, и не человек, который что-то ищет в этой квартире. Он обходит комнату, оглядывая стены… вещи… Долго смотрит на старинную люстру. Подходит к камину, трогает руками изразцы… Останавливается у фотографии молодой красивой женщины и ее сына-капитана; вынул из кармана белоснежный платок, протер стекло на фотографии женщины…

(Шепчет.) Бабушка… Бабушка… Здравствуй, Людмила! Люда!.. Пятьдесят лет назад я в первый раз вошел в эту комнату… Помнишь, Люда?.. Помнишь?.. И впервые за сорок шесть лет я снова здесь!.. Снова здесь! Снова у тебя, Людмила! (Ласковым шепотом.) Здравствуй! Помнишь, ты говорила: «Тише… Мама услышит!..» (Улыбнулся.) «Мама услышит…» (Покачал головой, обернулся, подошел к столу, оперся руками. Обращаясь к зрительному залу.) Да… человеку свойственно мечтать! Фантазировать! Вспоминать!.. И если бы вы спросили меня, старого, искалеченного, вывернутого наизнанку Михаила Ермакова — хочу ли я вернуть себе свою молодость?.. Силу?.. Энергию?.. Вернуть свое влюбленное сердце?.. Пору крылатой мечты?.. Я вам ответил бы: «Нет, не хочу!» Потому что я потерял бы больше, чем свою молодость! А вся моя жизнь?..

Да… многие не поймут меня! И я не осуждаю. Многие могут смеяться надо мной: к чему пришел Михаил Ермаков? К чему?.. Какие блага получил он за свою, полную тревог, боевую жизнь?.. Старческое одиночество! Трижды простреленные легкие! Перебитые ноги! Бессонные ночи старика! И больное сердце! Пенсия… и отдельная комната в коммунальной квартире!.. Нет, тот, кто думает обо мне так, — тот не знает радости жизни! (Пауза.)

Я тоже вырос в этом доме, как мой Борис!.. Вы не знаете, почему я Бориса называю «моим»?.. Борис — мой внук! Да, мой внук! Сын моего родного сына, Геннадия (посмотрел па фото капитана)… который погиб под Берлином в самые последние дни войны… от «случайной пули»… (Усмехнулся.) «Случайная пуля»… Есть же наивные люди, которые думают, что на войне бывают «случайные пули»… Пусть так думают, если им от этого легче на душе! (Подходит к фотографиям па стене.) Да, Людмила… Людмила… Были ли мы счастливы с тобой? Да, были! Были, Люда! И никто о нашей радости не знал… Никто о нашем счастье не знал… Знали только ты да я! Ты да я!

Затемнение

* * *

Двор большого старого московского шестиэтажного дома. До сих пор здесь сохранились чугунные скамейки… часть чугунной ограды. В остальном — приметы нового.

На скамейке сидят Ермаков и старик в очках, на нем серая кепка.

Старик в очках. Вы пенсию получаете?

Ермаков. Получаю! А как же без пенсии?

Старик в очках. Да, без пенсии, конечно, никак! А сколько вы получаете?

Ермаков. Получаю сколько полагается.

Старик в очках. Это хорошо! Очень хорошо… раз «сколько полагается»…

Ермаков. А вы давно здесь живете?

Старик в очках. Давненько! С самого своего рождения!..

Ермаков. И все время в этом доме?

Старик в очках. Да, аккурат в этом доме! Мой батюшка здесь дворником работал… (Смеется.) Пролетарского происхождения, одним словом! А я здесь водопроводчиком трудился. Вот оно как обстоят дела. Сорок два года трудового стажу!

Ермаков. И вы помните хозяев этого дома?

Старик в очках. Горшковых-то? Этих проклятых?! Кто их в Москве не знал. Богатые были люди… Как Новый год — подарочек папаше. Конфекты разные… и всякая прочая ерунда, чтобы исправно служил… Хитрый был барин, сукин сын!

Ермаков. А Ермаковых не помните, Павел Тимофеевич? Они тоже жили здесь при Горшковых…

Старик в очках. Ермаковы… Ермаковы?.. Разве всех упомнишь? Дом-то большой! И сколько людей он пережил… и честных… и негодяев разных!.. (Смотрит на карманные часы.) Ого, сколько времени ушло! Пойдем, Михаил Константинович…

Ермаков (поправляя). Михаил Николаевич.

Старик в очках. Пошли, Михаил Николаевич! Ударим в «козла»!

Ермаков. «Козлом» не увлекаюсь!

Старик в очках (кряхтя, поднимается со скамейки). Значит, скучная у тебя жизнь, дружище! Липовый ты пенсионер, если в «козла» не играешь, вот что я тебе скажу! (Уходит.)

Ермаков (горько улыбнулся). Пролетарского происхождения! Помню я тебя, Павел Тимофеевич! Помню, Паша! И отца твоего помню… Тимофея! Черта с два я что-нибудь забыл! Все помню! Все!.. (Зрителям.) Вот здесь (указывает рукой), в подвальном этаже, жил мой отец, типографский рабочий, Николай Николаевич Ермаков… Будто эта сволочь (указывает в направлении, куда ушел старик в очках) не помнит моего отца!.. Помнит! Мать мою звали Ефросиньей… Я был единственным сыном… И если бы я мог показать вам мою фотографию, когда мне было восемнадцать — двадцать лет, вы сказали бы, что это фотография моего внука Бориса, которого вы хорошо знаете. Правда, ростом я был выше его, шире в плечах, но лицом — вылитый Борис! Нет, не присматривайтесь ко мне… В моей внешности сейчас вы уже ничего общего с Борисом не найдете! Меня били железными прутьями, сапогом наступали на горло, кулаком выбивали зубы! Я перенес все! Все, что только может перенести человек! Но, как видите, я жив! И не только жив, но и очень счастлив! Честное слово, счастлив! (Сердито взглянул туда, куда ушел старик в очках, пробормотал.) Пролетарского происхождения… Гады! Сукины дети!.. (Поворачивается к зрителям.) Этот дом пятьдесят лет назад так же стоял здесь, как и сегодня… Домовладельцы Горшковы жили на четвертом этаже… Бельэтаж… второй… третий и четвертый этажи занимали врачи… инженеры… юристы… государственные чиновники… деловые люди, одним словом! Квартиры у них были большие! Роскошные! В Москве этот дом был особым домом!.. А мы жили внизу, в полуподвале… вон там! Отец мой получал мало. Из кожи лезли вон родители, чтобы сделать из меня человека, и отдали в Московский политехнический институт, что на Старой площади…

Затемнение

* * *

Двор того же дома. 1918 год.

С левой стороны — там, где был виден остаток чугунной ограды, высятся большие ажурные ворота.

На той же скамейке сидит старый. сегодняшний Ермаков. Рядом с ним сидит Ермаков молодой, в студенческой форме политехнического института. Это один и тот же герой — в старости и молодости.

Роль молодого Ермакова играет тот же актер, который играет Бориса.

Ермаков старый. Конечно, я не был таким рыхлым, как сейчас! Я был худым! Как палец худым! И выше… конечно, выше, чем Борис! Но лицом, как две капли воды, мы похожи с Борисом. И потому вам нетрудно представить меня в молодости… Я писал стихи…

Ермаков молодой. Любил Игоря Северянина…

Ермаков старый. «Это было у моря, где ажурная пена, где встречается редко… где встречается редко…» Эх, забыл!

Ермаков молодой (одухотворенно), «…где встречается редко городской экипаж… Королева играла в башне замка Шопена, и, внимая Шопену, полюбил ее паж…»

Ермаков старый. Да, любил стихи!

Ермаков молодой …и мечтал стать авиатором…

Ермаков старый. Да, я видел первый самолет, который пролетел над Красной площадью в день первой годовщины Октябрьской революции!..

Ермаков молодой. И у меня так забилось сердце, что передать трудно! Нет, это была не только радость— это было что-то большее! Что-то гораздо больше радости! Над Москвой летел человек! Я стоял совсем недалеко от трибуны и видел, как Ленин приветствовал человека в воздухе!.. И все, кто стоял на этой огромной площади, подняв головы, смотрели вверх на этого человека! На одного! И тогда я решил стать летчиком… Я прибежал домой и написал стихотворение об авиаторе…

Ермаков старый. Я не помню слов… но помню одно! Сначала я прочел стихотворение матери. Она улыбнулась и сказала, что я большой фантазер. Потом…

Ермаков молодой. …прочел я его Людмиле…

Ермаков старый. Она жила на третьем этаже, в квартире девяносто семь… там, где теперь живу я и живут мой Борис и моя Полина Викторовна. Да, они мои! И до сих пор, несмотря на то что мне уже шестьдесят четыре, — как только подхожу к квартире девяносто семь — у меня бьется сердце, как у мальчика! Я помню дверь… круглую металлическую дощечку с цифрами «девять» и «семь»… Я даже помню щербинку в двери… Она до сих пор там! Отец Людмилы, Геннадий Александрович Барабанов, был известным юристом. Кроме Людмилы у них был маленький сын, Вася. Я готовил мальчика к экзаменам и часто бывал у Барабановых. Это были самые счастливые дни в моей жизни!

Ермаков молодой. Мое стихотворение Людмиле очень понравилось. Она сказала, что я буду поэтом, настоящим поэтом!.. Только не надо быть авиатором — это опасная профессия!

Ермаков старый (вздохнул). «Опасная профессия!» Опасная профессия! Люди не всегда знают, какая профессия самая опасная… А может быть, и лучше, что не знают?!.. «Опасная профессия»… А тем более в восемнадцатом году!.. Вы сами понимаете — время тогда в Москве было тревожное… Часто по ночам слышалась перестрелка… Это чекисты арестовывали банды контрреволюционеров и спекулянтов…

Ермаков молодой. В нашем доме… на втором этаже… вот в этой квартире… вон там, где два окна… жил человек опасной профессии…

Ермаков старый. Помню! Ковалев Герман…

Ермаков молодой. Да, коммунист Герман Ковалев. Он тоже, как и мой отец, был типографским рабочим, и у нас в доме все невероятно удивились, когда узнали, что он работает в Чека…

Ермаков старый. И знаете, многие жильцы стали бояться с ним разговаривать… Избегали встречи с ним… И он это чувствовал! «Чекист живет в нашем доме», — с ужасом шептали женщины с верхних этажей…

Ермаков молодой. Нет, лично я не боялся Ковалева, но… (задумался) наверно, боялся… Я старался с ним не встречаться с глазу на глаз…

Ермаков старый. Он часто не ночевал дома… Коммунистам тогда было трудно. Очень трудно! Время-то было какое!..

Ермаков молодой. И случалось, вечером сижу я здесь, на этой скамейке… ожидаю мою Людмилу… и вдруг — шаги! Оборачиваюсь — идет он! Ковалев!

Со стороны ворот усталой походкой идет высокий человек лет тридцати пяти. Он в кожаной куртке. Из-под куртки торчит деревянная кобура маузера. На нем штатские брюки, заправленные в голенища сапог. На голове кепка. Он не брит уже несколько дней. Видно, устал он очень. Это — Ковалев. Он останавливается у скамейки.

Ковалев. Здравствуй, Миша!

Ермаков молодой (почтительно встает.) Здравствуйте, Герман Вячеславович!

Ковалев (взяв за плечи молодого Ермакова, опускается вместе с ним на скамейку). Как у тебя дела? Давно мы с тобой не виделись!

Ермаков молодой. Ничего… Институт… экзамены… Все как и полагается у студента!

Ермаков старый. У Ковалева была привычка: разговаривая с тобой, внимательно осматривать все вокруг! И это меня почему-то нервировало…

Ковалев. Что в доме творится? Жильцов-то у нас — уйма! Как отец? Как мама?..

Ермаков молодой. Ничего, Герман Вячеславович! Живем!

Ковалев. Живем… живем!.. Значит, экзамены?..

Ермаков молодой. Экзамены…

Ермаков старый. Мне хотелось сказать ему, что он похудел, что выглядит утомленным, но… почему-то я не решился тогда сказать ему это! Не знаю, испугался… или счел неудобным?..

Ковалев (посмотрев на молодого Ермакова). Значит, экзамены?.. (Вдруг.) Ты в комсомоле или нет, Миша?..

Ермаков молодой (после паузы, будто испугавшись вопроса). Да, комсомолец! А что?..

Ковалев. Это хорошо, Миша! Сейчас нам очень нужно, чтобы побольше таких, как ты, было в комсомоле!.. (Думая совсем о другом.) Значит, экзамены?.. (Кого гда молодой Ермаков па этот вопрос не ответил, Ковалев взглянул на него и доверительно, тихо спросил.) Ты с Семеном Горшковым часто встречаешься? (И указал глазами на четвертый этаж.)

Ермаков молодой. С Семеном?..

Ковалев. Ага!

Ермаков молодой. Сегодня его видел.

Ковалев. К нему разные молодые люди ходят… кажется…

Ермаков молодой. М-м-м… не знаю…

Ермаков старый. Хотя я знал, что у молодого Горшкова часто бывают какие-то друзья… И сегодня они были у него! Я их видел, но побоялся сказать об этом Ковалеву. А Ковалев понял, что я соврал ему. Ковалеву трудно было соврать! Мне кажется, он всегда все понимал! Он понял и то, что я соврал не потому, что я в дружбе с Семеном и оберегаю его, а потому, что боялся знать то, что может знать Ковалев…

Ковалев. А ты гляди в оба, Миша! Пойми, время тяжелое!.. Они все, эти сукины дети, готовы в крови утопить нашу революцию! Ты понимаешь?.. Твою революцию! Твой комсомол утопить в крови хотят!

Ермаков молодой (после паузы). Понимаю, Герман Вячеславович!

Ковалев (вынул из кармана пачку папирос, раскрыл ее, взял папиросу и, не протягивая Ермакову, спросил). Ты куришь?

Ермаков молодой. Нет, не курю.

Ковалев. Хорошо, что не куришь! От этой дряни— никакой пользы. Наоборот! (Закурил, блаженно прикрыл глаза. После паузы, вдруг.) А как Люда?

Ермаков молодой (смутившись). Какая Люда?

Ковалев. По-моему, Семен Горшков неравнодушен к ней… Но ты не ребенок! Я говорю тебе об этом, честное слово, не для того, чтобы вызвать в тебе ревность! Ты скажи Люде… Нет, не говори, а дай ей понять, что у Семена, его отца и их друзей другая дорога…

Ермаков молодой. При чем тут Люда?

Ковалев. А ты не кипятись!

Ермаков старый. Я поверил тому, что Ковалев говорил со мной о Семене Горшкове не потому, что хотел вызвать во мне ревность, а потому, что оберегал Людмилу! И меня тоже оберегал!

Ковалев (тихо). Миша, может быть, Горшковы здесь и ни при чем… Весьма возможно, что они ни при чем! Но то, что я тебе сейчас скажу, должно быть только между нами! Между коммунистом и комсомольцем! Ты ведь тоже большевик! (Придвинулся ближе, чтобы начать серьезный разговор.)

Ермаков молодой (с дрожью в голосе). Слушаю вас, Герман Вячеславович!

Но в это время со стороны улицы послышались шаги.

Ковалев (оглянулся, шепотом). Идут! Я сейчас устал… Завтра мы с тобой поговорим… Мне очень нужна твоя помощь! (Встал, протянул руку.) Спокойной ночи. (Направился к дому.)

Ермаков молодой провожает глазами уходящего Ковалева. Во двор входит Горшков, высокий статный мужчина, под руку слепой.

Горшков (заметив уходящего Ковалева, тихо). Вот Ковалев!

Горшкова. Боже мой! У меня в жилах стынет кровь от страха, когда я вижу эту гадину!

Горшков (проходя мимо). Здравствуй, Миша!

Ермаков молодой (почтительно встает). Здравствуйте, Иван Никифорович!

Горшковы уходят.

(С лихорадочной быстротой бросается к рампе и, обращаясь к зрительному залу, нервно говорит.) Я не мог заснуть до утра… И все время думал о том, что мне завтра скажет Герман Ковалев… Какое испытание ждет меня?.. Он так доверился мне! А я так боялся его… как чекиста… Боялся, как многие в нашем доме… Я с волнением ждал завтрашнего дня, чувствуя, что Ковалев может доверить мне что-то очень секретное и очень важное!..

Ермаков старый (спокойно). Я с волнением ждал завтрашнего дня…

Ермаков молодой (вдруг говорит в настоящем времени). Я страшно боюсь завтрашнего дня… В моей жизни еще не было таких трудных минут! Может быть, пойти на квартиру к Ковалеву и спросить, что он хочет сказать мне?.. (Побежал в сторону подъезда, по остановился.) Нет, он сейчас уже, наверно, свалился в постель и спит… усталый и измученный! Боюсь разбудить его! Боюсь его!..

Ермаков старый (сидя на скамейке, спокойно продолжает). Я со страхом ждал завтрашнего утра… Но утром мы узнали, что в эту ночь Германа Ковалева убили!..

Ермаков молодой (потрясенный). Убили! Убили!

Ермаков старый (спокойно). В двенадцать часов ночи его вызвали на Лубянку, в Чека…

Ермаков молодой (ошарашенный, взволнованный, в ужасе, схватившись руками за голову, шепчет). Убили! Германа Ковалева убили! Германа Ковалева убили!..

Ермаков старый (спокойно). В Матросской Тишине обнаружили вооруженную банду… Ковалев руководил отрядом по ликвидации банды… Наверно, была жаркая перестрелка… В эту ночь убили нашего Германа и еще трех коммунистов. Пуля пробила голову Ковалеву! Об этом на второй день писали в «Известиях» и в «Правде»…

Ермаков молодой (шепотом). Убили нашего Германа Вячеславовича… Так и не успел сказать мне ничего… Но… он так много сказал мне! Так много он мне сказал!..

Ермаков старый. Казалось, всем нашим домом овладел страх. Одни в душе ликовали, что убит коммунист Ковалев… но боялись говорить об этом открыто. Другие жалели Германа Вячеславовича — человека, который родился и вырос в нашем доме. Человека, который не знал ни сна, ни отдыха в эти трудные дни. Но и эти тоже боялись открыто высказывать свое сожаление…

Ермаков молодой. А мой отец с огорчением покачал головой и сказал: «Ковалев был фанатиком, потому и погиб…»

Ермаков старый. Семен Горшков в этот день, должно быть от радости, с утра уже был навеселе… И под вечер он со своими дружками ввалился в наш старый двор…

Семен Горшков — высокий, приятный на вид молодой человек, одетый с иголочки, в сопровождении трех, таких же, как он, лощеных молодых людей — входит во двор. О чем-то шумно разговаривая, они громко, весело смеются.

Семен (продолжая начатый разговор). Он говорит мне: «Поймите, молодой человек! Вся программа обучения будущих юристов станет иной!..» Я спрашиваю: «Но законодательство, господин профессор! Товарищ профессор!» (Вдруг увидел молодого Ермакова, кинулся к нему.) Здравствуй, Миша! (Сел рядом, искренне.) Жалко! Как жалко Ковалева!

Ермаков молодой. Да! Конечно, жалко!

Семен. Жена… дети…

Ермаков молодой. Детей нет, ведь ребенок у них умер. Летом… от дифтерии…

Семен. Да-да, умер… Жалко Ковалева! Познакомьтесь! Михаил Ермаков — мой сосед! А это — мои друзья, с юридического… (Встает, хватает Ермакова за руку.) Миша, пошли с нами! Я сегодня экзамен выдержал! И вот…

Ермаков молодой. Спасибо, не могу. Устал. Голова болит. Хочу посидеть на воздухе…

Ермаков старый (в зрительный зал). Я уже ненавидел его и безумно ревновал. И, конечно, не мог пойти к нему в гости…

Семен. Да не валяй ты дурака! Пошли! Выпьем немного!

Ермаков молодой. Не могу! Пойми, не могу!

Семен. Ну как хочешь!

Ермаков молодой (провожая глазами Семена и его друзей, пожав плечами). Как бы я хотел поговорить сейчас с Германом Ковалевым! Мне уже кажется, что весь наш дом — это пороховая бочка, которая вот-вот взлетит на воздух!

Ермаков старый. Да, тогда мы были наивными! И, кажется, наивнее всех был я, Михаил Ермаков!..

Из дома выбегает Людмила. Это холеная, красивая девушка. Молодой Ермаков бросается ей навстречу.

Когда ты встречаешься с любимой девушкой и хочешь, чтобы ты был красивее всех, привлекательнее всех, — твое далекое настоящее, даже самое умудренное, самое почтенное — плохой тебе помощник, старик! Пусть моя молодость сама говорит с вами! (Уходит.)

Молодой Ермаков обнимает Людмилу. Они целуются.

Людмила (глядя в глаза). Мне кажется, ты чем-то озабочен?

Ермаков молодой. Мне жаль Ковалева!

Людмила. Да, очень жалко! Правда… говорят, он сам многих убивал…

Ермаков молодой. Кого он убивал?

Людмила. Не знаю… людей! Он же в этом… в Чека…

Ермаков молодой. Ты ничего не понимаешь, Людмила!

Людмила. Может быть, ничего и не понимаю. Но так говорят. Папа же лучше знает, чем мы с тобой!

Ермаков молодой. Ты, пожалуйста, никому не рассказывай, о чем говорят у вас дома. А то еще чего доброго…

Людмила (испугавшись, наивно). Нет-нет, что ты! Это я только тебе говорю!

Садятся на скамейку.

Ермаков молодой (обняв Людмилу, глядит куда-то вдаль). Никто не знает, что нас ждет…

Людмила (не поняв). Все будет хорошо! Наши переезжают на дачу… Я ужасно не хочу ехать с ними! А мама так прикрикнула сегодня на меня: «Я знаю, почему ты хочешь остаться в городе!» А я ей ответила: «Разве я скрываю — почему?!» Мама ведь о нас с тобой все знает.

Ермаков молодой. Ты думаешь?

Людмила. По-моему, абсолютно все! А отец как налетит на меня: «Что? Что ты сказала? Говори, что ты не скрываешь?» Снова вмешалась мама: «Чего ты кричишь на нее? Девушке девятнадцать лет! Она имеет право и увлекаться! И любить! И иметь свое мнение!» А папа — не своим голосом: «Какое мнение?! Дура! Теперь надо знать, кем увлекаться! С кем дружить! И кого любить! Время такое!..» В общем в доме у нас сплошной кошмар! (Шепчет.) Папа все время нервничает… То и дело прибегает к нему Горшков…

Ермаков молодой. Горшков? А что ему нужно у вас?

Людмила (наивно). Не знаю! Запираются у отца в кабинете, о чем-то спорят… Долго спорят! Ну… папа, как юрист, всегда вел дела Горшковых…

Ермаков молодой (у него вдруг вырвалось). Не надо дружить с Горшковыми!.. (Испугался своих же слов.)

Людмила. А почему?..

Ермаков молодой. Да так! Не надо! Не надо, Люда!

Людмила. А недавно папа за обедом намекнул, что Семен Горшков — вот кто достойный молодой человек, c которым мне было бы неплохо подружиться…

Ермаков молодой. С Семеном? Неужели Геннадий Александрович мог так сказать?

Людмила. А мама так вскипела, возмутилась: «Кому нужен твой Семен? Он пьяница! Развратник! Этого еще не хватало в нашей семье!» (Тяжело вздохнула, посмотрела ему в глаза.) А ты чего такой угрюмый… такой расстроенный?..

Ермаков молодой. Ковалев!

Людмила. Да, безумно жалко! А я даже не знала, как его звали…

Ермаков молодой. Герман.

Людмила (без тени иронии). Как в «Пиковой даме»… Страшно! Человек жил в этом дворе… Приходил, уходил… Каждый день возвращался домой. Сидел на этой скамейке… Именно на этой скамейке, где мы сейчас с тобой сидим… А потом вдруг узнаём, что его убили… И значит, никогда он больше домой не вернется!.. Как это страшно!..

Ермаков молодой (повторил). Страшно…

Людмила. Боже мой! Я хотела бы бросить Москву! Весь этот шум… Эту революцию, приносящую людям только несчастье… И убежать вместе с тобой куда-нибудь в деревню, в такое тихое место, чтобы никто нас не трогал…

Ермаков молодой. А ты думаешь, в деревне легче? В деревне сейчас голод! Тиф!..

Людмила (заплакала, прижалась головой к груди Ермакова). Я чего-то боюсь, сама не знаю чего… Неужели никогда больше не будет спокойно?..

Ермаков молодой. Когда-нибудь да будет!

Людмила (плачет). А мне хочется, чтобы это «когда-нибудь» было сейчас! (Крепко прижимается к Ермакову.) Ты знаешь… мама все время вопросительно глядит на меня, будто ожидая, что вот-вот я скажу ей что-то такое… очень страшное для нее…

Ермаков молодой. Ведь все равно она скоро узнает! (Взяв Людмилу обеими руками за голову, улыбаясь, глядит ей в глаза.) Пусть ничего тебе не будет страшно! Я люблю тебя, Людочка моя! А если мама и папа будут сердиться — ну что ж, мамам и папам полагается сердиться! Как бы они ни сердились — они у нас с тобой хорошие. (Улыбается.) Правда, хорошие?

Людмила (шепчет). Ты мой хороший. (Целует его.)

Затемнение

* * *

Угол комнаты. Рабочий стол. На столе плакаты РОСТа. За столом сидит Валерий — молодой человек, с взъерошенными волосами. Поверх солдатской гимнастерки на нем мундир студента политехнического института.

Входит Ермаков молодой.

Ермаков молодой. Здравствуй, Валерий!

Валерий. Здравствуй, товарищ Ермаков!

Ермаков молодой (присаживаясь). Зачем искал меня?

Валерий (оторвавшись от бумаг). Дело есть к тебе. Очень серьезное дело!

Ермаков молодой. Слушаю.

Валерий. Товарищ Ленин обратился с призывом: рекомендовать самых честных и преданных делу революции членов партии и комсомольцев для работы в ВЧК. И бюро нашей комсомольской ячейки единогласно остановилось на твоей кандидатуре. Решили направить тебя в распоряжение ВЧК!

Ермаков молодой (ошарашен). Меня? В Чека?..

Валерий. Тебя, Михаил!

Ермаков молодой. Я никогда в руках оружия не держал!

Валерий. Мы тебя рекомендуем не как стрелка-снайпера, а как честного и преданного человека: так Ленин просит!

Ермаков молодой (взволнованно). Валерий, пойми! Какой же из меня чекист?..

Валерий. А что такое Чека, ты знаешь?

Ермаков молодой. Чека?.. (Задумался. После паузы.) Должно быть, не знаю..

Валерий. Раз Ленин требует направить туда самых честных и преданных людей… ты понимаешь, что это такое — Чека?

Ермаков молодой (задыхаясь от волнения). Нет, нет, Валерий! Я не могу! Не могу идти в Чека!.. Умоляю тебя, не надо! Я это не умею! Я все испорчу!..

Валерий. Чепуха! Ты все можешь! Ничего ты не испортишь! Наоборот, ты все можешь! Все будет хорошо, только не волнуйся. Подумай, какое доверие тебе оказывает комсомол! Все товарищи оказывают тебе такое доверие!

Ермаков молодой. Дай мне хоть немного подумать…

Валерий. Пожалуйста, думай. Думай!..

Ермаков молодой. Хорошо! Завтра… Нет, послезавтра я тебе отвечу.

Валерий. Нет, не выйдет! Ты сегодня должен идти туда!

Ермаков молодой. Но я же должен подумать… Ты же сказал: подумай!

Валерий. Ну сиди и думай!

Ермаков молодой. Здесь? У тебя?..

Валерий. Да, у меня!

Ермаков молодой. Ты что, рехнулся? Сколько я могу здесь сидеть и думать?

Валерий. Сколько хочешь! Я тоже буду сидеть здесь, с тобой…

Ермаков молодой (в отчаянии). Что ты, Валерий? Дай мне подумать хотя бы до вечера…

Валерий. Не могу. Ты должен быть там через час. Таков приказ!

Ермаков молодой. Тогда чего же думать, если у тебя есть приказ?

Валерий. Да, думать не к чему! Мы уже много думали и о тебе и за тебя. И мы решили… единогласно решили. И уже с райкомом согласовали. И в ЦК комсомола говорили о тебе. (Выдвигает ящик стола.) Вот и направление на твое имя готово. (Кладет перед ним бумагу.)

Ермаков молодой (не может сразу осознать, что с ним произошло. Читает). «Ермакова Михаила Николаевича…» (Вдруг.) Товарищи, поймите! Какой же из меня чекист? Вы что, с ума сошли?!

Валерий (встает, наливает из графина воду, серьезно, без шуток, ставит перед Ермаковым стакан). Выпей!

Ермаков молодой (без сопротивления берет стакан, подносит ко рту, но, не выпив, медленно ставит его обратно. Опомнившись). А как с учебой?!

Валерий. Об этом тоже советовались. Учебу придется отложить годика на два. Чека ведь Комиссия Чрезвычайная! Хоть это ты понимаешь? Кончится борьба с контрреволюцией и спекуляцией, войдем в социализм — и, пожалуйста, тебе — снова институт!

Ермаков молодой. А Герман Ковалев уже закончил борьбу с контрреволюцией…

Валерий. А кто такой Герман Ковалев?

Ермаков молодой. Сосед мой. Чекист. Убили его неделю назад…

Валерий. Бывает… Время ведь какое…

Ермаков молодой (сложил бумагу, еще держит ее в руках). Могу ли я сказать об этом отцу… родителям?..

Валерий. О чем?

Ермаков молодой. Что меня посылают работать в Чека…

Валерий. Как хочешь. А впрочем, тебе объяснят в самом Чека, надо ли говорить о том, где ты работаешь… (Смотрит на ручные часы.) В твоем распоряжении еще пятнадцать минут!! Как раз дойти до Лубянки. (Встает, пожимает Ермакову руку.) Ну, желаю успеха, Михаил Ермаков!

Затемнение

* * *

1919 год. Тот же московский двор. На скамейке сидит Ермаков старый.

Ермаков старый. Целый месяц я скрывал от матери и отца, где я работаю… Говорил, что работаю на заводе по заданию ЦК комсомола… А мать не верила — она думала, что я связался с какой-то бандой воров или спекулянтов… Она нашла у меня в кармане пистолет и деньги… зарплату за месяц. И все время добивалась — откуда у меня деньги и пистолет?.. Отец догадывался о том, что я работаю в Чека, но боялся со мной заговорить об этом: вдруг его догадки оправдаются!.. Но уже через несколько месяцев весь наш дом знал, что Миша Ермаков стал чекистом! А дом наш в Москве был особый… Ох, как все вокруг презирали меня! Весь наш дом заговорил, что сын Николая Ермакова, тихий и скромный парнишка — таким меня считали все в нашем доме, — стал чекистом! Мать со слезами на глазам рассказывала, что соседи с верхних этажей с возмущением спрашивали у нее — что заставило ее Михаила пойти работать в Чека? Такой вежливый и хороший парень — и вдруг чекист?.. Бедная мама! Многие в нашем дворе перестали с ней разговаривать. И она тяжело это переживала… Отец считал себя марксистом. Но большевиком он не был! И он был страшно огорчен, что его сын, его единственный сын — один из всего нашего огромного дома— пошел по пути Германа Ковалева… По после крепкого разговора со мной он понял, что я уже не тихий, безропотный паренек, а коммунист! А это слово означало очень многое… В этом слове были не только политические убеждения человека, но и характер человека!

Людмила, правда, была ошарашена, узнав, где я работаю… И, может быть, со страха бросила бы меня сразу же… Но было уже поздно — она ждала ребенка!.. (Пауза.) Я помню, — это было девятнадцатого апреля… Ночью меня вызвали для участия в операции… Ордера на арест руководителей крупной подпольной организации были на руках у нашего командира. И только у ворот нашего дома я узнал, к кому мы идем на обыск и кого должны арестовать… Я был потрясен! Будто ударом тяжелого молотка по черепу оглушили меня…

Слышно, как у ворот остановилась автомашина. Во двор входят восемь вооруженных чекистов. Последним идет Ермаков молодой с карабином на плече; озираясь по сторонам, он поднял ворот куртки-полушубка, опасаясь быть узнанным соседями.

Если бы я хоть на полчаса раньше знал, куда ведет меня моя судьба, куда ведет нас командир, — я объяснил бы ему, что мне не следует идти в эту квартиру… Какие только испытания не подстерегали меня на трудном пути моей жизни, но такой страшной ночи… как ночь на девятнадцатое апреля тысяча девятьсот девятнадцатого года… в моей жизни не было и не могло больше быть! И в эту ночь я впервые понял, что такое «опасная профессия»!..

Затемнение

* * *

Из затемнения. Большая комната в квартире Барабановых. Эту комнату мы знаем: в ней сейчас живут Полина Викторовна и Борис.

Та же люстра, тот же камин. Только обои другого цвета и на стене нет фотографии и нет стеллажей с книгами. Выбежавшие из разных комнат, сталкиваются друг с другом встревоженные Людмила и Барабанова.

Людмила. Что случилось, мама?

Барабанова. Чекисты…

Людмила. А чего ты волнуешься?

Барабанова. Да так… Не знаю…

Людмила. Успокойся, мама! Чекистам у нас нечего делать! Они ведь тоже люди, как все!

Барабанова. «Люди»! «Люди»! Боже мой, они идут!.. (Начинает быстро креститься.)

Людмила. Да ты не бойся, мама!

Барабанова. Слышишь?.. Они идут по двору… Людмила (в отчаянии). Не сходи с ума! Успокойся, мама! Не нервничай! Чекистам нечего делать у нас! Пойми ты это!

Быстро входит Барабанов, набрасывая на плечи пиджак. Это стройный мужчина с проседью, средних лет; он держит в руках папиросу.

Барабанов (нервничая). Где же спички? У нас в доме никогда нет спичек! Где же спички, Нина?

Барабанова. Чего ты шумишь, Геннадий? Вот тебе спички. Ради бога, не кричи!

Барабанов (передразнивает). «Не кричи»! «Не кричи»!

Барабанова. Чего ты нервничаешь? У нас на каждом столе спички! Везде спички! (Вдруг вся превращается в слух.)

Барабанов. К чему ты прислушиваешься?

Барабанова (в страхе). Они идут!..

Барабанов (волнуясь). Идут? Ты думаешь, идут?.. Глупости! Никого нет!

Все трое прислушиваются. Слышен равномерный шум шагов поднимающихся по лестнице людей.

Барабанова. Не может быть, чтобы сквозь такие толстые стены… были слышны шаги!

Барабанов. Когда страшно — все слышно! Все слышишь.

Барабанова. А почему тебе страшно, Геннадий? Скажи, иначе я сойду с ума!..

Барабанов (не обращая внимания на жену, продолжает прислушиваться; с испугом в голосе). Да! Они идут!.. Выдержка и хладнокровие! (Бросается к маленькому стенному несгораемому шкафу, быстро вынимает из кармана ключ, открывает шкаф, вынимает оттуда несколько пухлых конвертов, бежит к камину и бросает их в огонь, все время повторяя.) Выдержка и хладнокровие!

Людмила (взволнованно). Ничего не понимаю… (Шепчет.) Папа, что ты делаешь?.. Зачем?.. Неужели…

Слышится протяжный звонок в дверь.

Барабанова (в отчаянии, еле выговаривая). Это к нам…

Барабанов (в изнеможении опускается в кресло). Я знаю, кто нас предал…

Людмила (как тигрица бросается к отцу, хватает его за плечи, трясет; задыхаясь от волнения). Папа! Папа! Неужели это правда? Ты… ты… Зачем тебе надо было? Зачем… Из-за Горшковых! Из-за этих подлецов!

Барабанов (кричит). Молчи, дура! (И с такой силой отталкивает от себя Людмилу, что она падает на пол.)

Барабанова. Значит, ты… ты, Геннадий!.. (Истерически.) Мы погибли!

В дверь продолжают звонить.

Барабанов (вскакивает, подбегает к телефону). Три — восемнадцать — двадцать пять! Иван Никифорович! Ко мне уже пришли… Они уже у дверей! Звонят!.. Неужели?.. (После паузы кладет трубку, в отчаянии шепчет.) И к Горшковым пришли!.. (Опускается в кресло.)

В дверь продолжают звонить. Потом быот кулаками.

(Жене.) Открой!

Барабанова (нервно шепчет). Не могу! Не могу…

Людмила медленно встает и шатаясь идет открывать дверь. Возвращается, отступая назад. За ней следом входят четверо вооруженных чекистов. Первым — человек в очках, видно интеллигент; у него высокий лоб, чисто выбритое лицо; кажется застенчивым — это Сабуров. За ним идут трое чекистов, среди них — Ермаков молодой.

Сабуров (останавливаясь в дверях). Разрешите?

Барабанов (не вставая с места). А вы разве спрашиваете разрешения?

Сабуров (развел руками). Элементарная вежливость.

Барабанов (вставая). Когда это было слыхано, чтобы вежливые люди в двенадцать часов ночи барабанили кулаками в дверь чужой квартиры?!

Сабуров. Положение обязывает, Геннадий Александрович!

Барабанов. Вы уверены, что разговариваете сейчас именно с Геннадием Александровичем?

Сабуров. Вы сразу слишком агрессивно нас встречаете…

Чекист (быстро направляется к камину, разглядывает горящие уголья и, не разгребая их, обращается к Сабурову). Только что сожгли какие-то бумаги…

Сабуров. То, что сожжено, — к сожалению, уже не бумага! (Барабанову.) Геннадий Александрович, есть у вас оружие?

Барабанов. Оружие?..

Сабуров. Да, пистолет или… что-нибудь другое…

Барабанов. Пистолет… есть. (Встает, вынимает из ящика стола браунинг, кладет его на стол.)

Сабуров. Мы из ВЧК. (Показывает документы.) Должны произвести у вас обыск. Но чтобы не выворачивать все наизнанку, прошу показать все, что вы сами считаете для нас важным… Короче говоря, оружие… иностранная валюта и золото… документы, бумаги, касающиеся деятельности вашей подпольной организации…

Барабанов (уже спокойно). Никакого оружия больше нет! Никакой валюты нет. Ни о какой подпольной организации я не знаю, и никаких документов и бумаг, компрометирующих меня, как честного гражданина, у меня нет!

Сабуров (указывает рукой на дверь). Тогда прошу проводить нас в спальню.

Барабанов. Пожалуйста. (Идет вперед.)

Барабанова (в отчаянии). Мне можно с мужем?

Сабуров. Женщин прошу остаться здесь.

Сабуров и второй чекист выходят в другую комнату вслед за Барабановым.

Один чекист стоит у письменного стола, не отрывая глаз от Барабановой и Людмилы. В полутени у дверей, стараясь как-нибудь не выдать своего присутствия, стоит молодой Ермаков.

Людмила (совершенно ошеломленная всем происшедшим, только сейчас заметила Ермакова; с удивлением шепчет). Миша?.. (Кричит во весь голос.) Миша! (Бросается к нему.) Миша! Дорогой! (Схватила его за плечи.) Родной! Помоги! Помоги, там отец!.. (Указывает рукой в сторону спальни.) Как я боюсь! Как мне страшно! (Вдруг опомнившись, шепотом.) Почему ты здесь?.. (Громче.) Миша, почему ты здесь?..

Ермаков молодой. Люда, выслушай меня… Людмила. Нет, не может быть! Как ты мог прийти к нам?.. Почему ты здесь?.. (Вдруг размахивается и отпускает Ермакову сильную, звонкую пощечину.) Ермаков молодой. Люда! Я все объясню… Людмила (кричит во весь голос). Подлец! Негодяй! Вор! (Кидается к матери, указывает на Ермакова.) Вот кто донес на отца! Вот кто оклеветал нас! Доносчик! Подлец! Вот почему он подружился со мной! Прикидывался влюбленным!.. Дура! Дура! Дура! (Бьет себя кулаком по лбу.) Я одна во всем виновата! Только я! Я погубила отца!

Барабанова. Людмила, опомнись!

Людмила. Да, мама! Я погубила отца! Тебя! Себя! Горшковых! Я ему все рассказывала!.. Вот он, мой любовник! Мой любовник! Муж!..

Барабанова. Замолчи! Как тебе не стыдно! Людмила (кричит). Мне уже ничего не стыдно! Ничего не стыдно! Вот он, мой любовник. Дрянь! Убийца!..

На лестнице раздался выстрел. Все замерли. Из другой комнаты выбегает Сабуров, прислушивается.

Чекист. Это у Горшковых… (Бежит к двери.)

Затемнение

* * *

Тот же двор. Ночь.

Тимофей, ежесекундно прислушиваясь, делает вид, что подметает двор. Роль Тимофея играет тот же актер, который играет старика в очках.

На середине двора стоит Ермаков старый.

Ермаков старый (зрителям, быстро и нервно комментируя события). У нас в доме все — от мала до велика— знают, что происходит сейчас у Барабановых и у Горшковых… Но никто не посмеет выйти из своей квартиры. Только дворник Тимофей — старый шакал, полицейский доносчик и прихлебатель Горшковых — делает вид, будто не интересуется тем, что творится вокруг… Тимофей, Тимофей! Подлая твоя душонка! О чем ты думаешь сейчас?..

Тимофей (останавливается, перестает подметать; как бы отвечает самому себе). О чем я думаю?.. Я думаю про то, как бы всех, всех до единого, кто меня раньше считал своим верным слугой… всех, кого я почитал, боялся и любил всем сердцем… всех, кто бил мне морду, а я, кланяясь, благодарил: «Спасибо, барин!»… всех, кому я служил… кто одаривал меня деньгами… портками… сапогами… поскорей переловили бы! Всех поскорей переловили бы! Перестреляли бы! Перевешали бы… чтобы они не успели про меня никому рассказать! Или… всех большевиков… (перекрестился) этих нехристей… передушили бы и перестреляли бы к чертовой матери! Вот где сейчас мои думы… (Испуганно озирается вокруг, шепчет.) Э-эх, Тимофей, Тимофей! Тяжелая твоя доля!

Во двор вбегает Семен Горшков. Бросается к Тимофею.

Семен (с волнением). Тимофей?.. Там автомобили! К кому?..

Тимофей (хватает Семена за руку). Господин! Беда! Беда, мой барин.

Семен. Что случилось?

Тимофей. К вам, барин. К барину нашему… старшему пришли. Там у вас такое творится… Барин стрелялись… Помешали ему убить себя.

Семен. Отец стрелялся?..

Тимофей. Слава тебе, господи. (Крестится.) Пока жив и невредим! (Шепотом.) А знаете, кто у них начальником? Кто их привел?.. (Указывает рукой на подвал.) Змееныш… Змееныш Ермаковых!..

Семен. Мишка Ермаков? (Срывается, бежит к дому.)

Тимофей (нагоняет его, хватает за руку). Куда вы, барин? В пекло головой? На виселицу? Навстречу пуле? (Осеняет Семена крестом.) Упаси вас, господи! Идут! Скройтесь, барин… Бегите, а то и вас…

Семен (кричит). Пусти!

Тимофей (с силой обхватывает Семена за плечи). Слышите? Сюда идут! Бегите!..

Семен скрывается в одном из подъездов. Тимофей, словно ничего не случилось, продолжает подметать двор. Восемь чекистов ведут через двор арестованных Горшкова и Барабанова.

Шествие замыкает Ермаков молодой.

Ермаков старый (провожая глазами чекистов). Я знаю… из всех щелей, из всех окон сейчас глядит на меня весь наш дом…

Ермаков молодой отстал от чекистов. Остановился посередине двора, снял фуражку, опустил воротник и, повернувшись, оглядел этажи, как бы стараясь, чтобы все его увидели.

И первый раз я захотел, чтобы все, все узнали в нашем доме, что это я вместе со своими товарищами арестовал злейших врагов революции! В эту ночь я потерял все… Потерял любовь. Семью. Мечту о спокойной жизни. И никогда больше, до самой старости, я не имел ни семьи, ни спокойной жизни…

Тимофей (перестав подметать; подобострастно, молодому Ермакову). Здравствуйте, Михаил Николаевич!

Молодой Ермаков, сердито и презрительно взглянув на Тимофея и не ответив на его приветствие, быстро ушел со двора, догоняя своих товарищей.

(Прищурив глаз, провожает злым взглядом Ермакова молодого.) Сволочь! И твой конец не за горами!.. Помнишь Германа Ковалева? В начальниках ходил… аж стены от страха дрожали! И тебе туда дорога! Господи, ты все знаешь! Все видишь! Окажи милость… (Сложил три пальца, чтобы перекреститься, но вдруг задержал поднятую ко лбу руку; с большим сомнением, как бы спрашивая самого себя.) А может, и бога нет?.. (Задумался, но быстро решился.) Ну… па всякий случай. Не велик труд! (Перекрестился.) Господи, сохрани раба твоего Тимофея в этот черный час! В это смутное время!..

Затемнение

* * *

Тот же двор сегодня.

На скамейке сидит Ермаков старый, читая газету. Мимо него с коробкой от шашек проходит старик в очках.

Ермаков (оторвавшись от газеты). Эй ты, «пролетарского происхождения»!.. Куда идешь?

Старик в очках (обрадованно). А-а-а, Михаил Николаевич! Мое почтение!

Ермаков. Здравствуй, Павел Тимофеевич, садись!

Старик в очках (кряхтя, садится). Ревматизмы меня замучили… а то я не так уж стар. Всего шестьдесят пять годочков.

Ермаков. Ого! На год старше меня! Так и есть… на год старше. А сколько лет было батьке твоему, Тимофею, когда он отдал богу душу?..

Старик в очках. Годков сорок… с хвостиком, наверно, было… Он в девятнадцатом году скончался от болезни… Тоже ревматизмы… Ревматизмы унесли старика. Мы же в подвале жили! Это уже меня совсем недавно, аж после войны, перевели на второй этаж, чтобы хоть на старости лет пожить по-человечески. Спасибо нашей власти!

Ермаков. Значит, тебе в восемнадцатом году было… сколько лет?

Старик в очках. Девятнадцать. Точно, девятнадцать!

Ермаков (как бы рассуждая). Девятнадцать лет! Вполне сознательный человек!

Старик в очках. Да, насчет сознательности не жалуюсь.

Из дома выходят Лена и Борис.

Борис. Здравствуйте, дядя Миша!

Ермаков. Садитесь, ребята! (Сидя на скамейке, берег за руку Лену, сажает ее между собой и стариком в очках.)

С другой стороны от Ермакова садится Борис.

Почему ты меня называешь дядей, Борис? Скорей я тебе дедушка!

Борис. Ну какой вы дедушка! Посмотрите на себя в зеркало. Не только я — даже дети с нашего двора вас дядей Мишей называют!

Ермаков. Ну прикинь сам… Мне шестьдесят четыре года.

Лена. Не может быть, дядя Миша!

Ермаков. А ты не льсти мне, я же не старая дева! Мне сейчас шестьдесят четыре… (Борису.) А тебе сколько?

Борис. Девятнадцать. Двадцатый пошел.

Ермаков. Видишь! В девятнадцатом году я был в твоем возрасте… Если бы я тогда женился, моему сыну было бы сейчас сорок шесть лет. Как раз он и годился бы тебе в отцы!

Старик в очках. Правильно! Так и есть — годился бы в отцы.

Борис. Арифметика правильная, но…

Ермаков. Что но? (Взглянув ему в глаза, ласково потрепал по голове.) Э-эх, и мне бы твои годы! И сидеть здесь с тобой на этой скамейке. Эта скамейка помнит многих влюбленных! (Ударил рукой по скамейке.) Э-эх, мне бы твои годы… и был бы я твоим соперником! (Обнял Лену за плечи.)

Лена. И было бы очень весело!

Ермаков. Тебе было бы весело, а ему каково?! Я был бы соперником о-ох каким страшным!!!

Борис. Я соперников не боюсь! Я сам страшный!

Ермаков. Это хорошо, что страшный, а то бывают такие соперники, что на них и смотреть противно!.. (Обняв одной рукой за плечи Лену, другой — Бориса.) А из Адамовска опять ничего нет?..

Борис. Ничего, дядя Миша… Молчат!

Ермаков (смеется). А может быть, там, в этом совхозе «Комсомольский», ничего и не случилось… И всю эту историю с ослепшим мальчиком придумал сам корреспондент, чтобы показать красоту души Алеши Карпова?!

Лена (не поняв). Не Алеши Карпова, а Николая Дедухина…

Ермаков. Дедухин для журналиста — это только повод, Леночка! Главный его герой — это Алеша!

Лена (смеется). Вот получится конфуз с нашим письмом!

Ермаков. Дай бог, чтобы получился конфуз и не было бы слепого! Куда молодежь собралась?

Борис. В кафе, дядя Миша! В молодежное кафе. Пойдемте с нами! «Вспомним нашу молодость!»

Ермаков. Молодость…

(Лене.) А дальше?..

Лена (развела руками). Не знаю…

Борис (не дожидаясь).

(Поморщился.) Ай, как это старо, дядя Миша!.. А вот!.. «Я буду писать

Ермаков (довольный). А любите вы, черти, Маяковского?

Борис. Кого же нам любить, дядя Миша, как не его?!

Ермаков. Кто вас знает?.. Молодежь — нация увлекающаяся! Одним — редька, другим фиалки!.. Значит, «атакующий класс» в кафе направляется? Будем танцевать твист?..

Борис. Будем танцевать, дядя Миша!

Ермаков. Тебе нравится твист и рев джаза?..

Борис. Ей-богу, нравится, дядя Миша! (Смеется.) Это, наверно, потому, что я малокультурный человек!

Лена. Пойдемте с нами, Михаил Николаевич!

Ермаков. Спасибо, не могу. Занят с коллегой… (Указывает рукой на старика в очках.) Обсуждаем важные дела нашего двора… А то действительно потанцевал бы! (Улыбаясь.) Только здоровое сердце у кого бы одолжить?..

Лена вскочила со скамейки, потянула за собой Бориса, и они убежали.

(Провожая их ласковым взглядом.) Эх, молодость, молодость…

Старик в очках. «Молодость!» (Вдруг придвинулся к Ермакову. На ухо.) А ты, Михаил Николаевич, знаешь, кто были в прошлом твои соседи (указал большим пальцем в сторону ушедшего Бориса)…

Ермаков (сразу не понял). В прошлом?..

Старик в очках. Да, да… В восемнадцатом году.

Ермаков (понял, но сдержал себя). Ты что, рехнулся, старик? Кем мог быть Борис в восемнадцатом году? Парнишке всего девятнадцать лет!

Старик в очках. А знаешь ли ты, кто был его дед? Дед этого Бориса… Барабанов… Геннадий Александрович… Знаешь, кто был Барабанов? И что с ним стряслось?..

Ермаков (не дав договорить, зло схватил его за грудь и крепко потряс). Эй ты, «пролетарского происхождения»!

Старик в очках (испуганно). Что вы… Михаил Николаевич!

Ермаков (не отпуская его). Павел Тимофеевич! Павел Тимофеевич! Помнишь ли ты Мишку с нашего двора?.. Помнишь?!

Старик в очках (смущенно). Какого это Мишку?

Ермаков. «Змееныша»! Мишку Ермакова… которого ты со своим папашей «змеенышем» называли…

Старик в очках (смущенно улыбаясь). А-а-а… Ага! «Змеенышем»…

Ермаков. Помнишь Ермаковых?.. (Указал рукой.) Там… в подвале жили!

Старик в очках (с жалкой улыбкой). Ага! Ермаковых… Да, Ермаковых… Михаил Николаевич!

Ермаков (потряс за плечи). Посмотри мне в глаза! Посмотри, сволочь! Чего ты боишься?.. Посмотри как следует! Похож я на «Мишку-змееныша»?..

Старик в очках. Что вы! Что вы, Михаил Николаевич! Михаил Николаевич… Михаил… (Ослабевшим голосом.) Михаил…

Ермаков (твердо). Мишка! Мишка, а не Михаил!

Старик в очках (окончательно перепугавшись). Да… Михаил… Михаил…

Ермаков (еще трясет его). Мишка, гадина! Вытрясти бы твою грязную душонку из этой пакостной оболочки!..

Старик в очках (еле выговаривает). Не шутите так! Не шутите, Михаил Николаевич…

Ермаков. Кто умер от ревматизма? Твой батька Тимофей от ревматизма подох? Врешь, Пашка! И тебя я помню, «Пашку-косого»!

Старик в очках (перекрестился). Господи, помилуй! Пожалей старика!

Ермаков. Тьфу, пакость! (Отпустил.) Вон отсюда! Чтобы духа твоего не было! Вон, говорю!

Старик в очках поспешно встал и быстро ушел.

Затемнение

* * *

1919 год. Ночь.

Та же скамейка. На скамейке сидит Ермаков старый Он следит за тем, как дворник Тимофей совком и веником подбирает мусор и окурки; видно, что Тимофей это делает только для отвода глаз, он крайне взволнован.

Ермаков старый. О чем ты думаешь, Тимофей?

Тимофей (перекрестился: как бы самому себе, нервно). Ни о чем я не думаю! И думать ни о чем не желаю! Лишь бы все отстали от меня! (Бросился к рампе, оглядывает зрительный зал.) Помогите мне! Помогите, люди, ради бога! (Осекся.) Но кто из вас мне поможет?.. И чем мне молено помочь?..

Во двор, закутанный в плащ, вбегает Семен Горшков. Подбегает к Тимофею, хватает его за плечи, рывком поворачивает к себе.

Семен. Ты что меня обманываешь, подлец? (Дает ему кулаком в зубы.)

Тимофей. Пожалейте меня, барин! Пожалейте, ради бога! Я и не думал вас обманывать. Ей-богу, его три дня не было дома! Целых три дня Мишки не было дома!..

С улицы донесся осторожный, тихий свист.

Семен. Стой здесь! Ни слова! А то первым уложу! Тимофей. Стою, барин. Стою!

Семен убежал за угол дома. Тимофей, дрожа от страха, делает вид, что подметает. В это время входит усталый Ермаков молодой. Тимофей бросился в сторону, чтобы скрыться, но Ермаков заметил его.

Ермаков старый. Тимофей хотел скрыться от меня, но я успел заметить его.

Вдруг за спиной молодого Ермакова раздался выстрел. Молодой Ермаков покачнулся и быстро схватился за револьвер, но с противоположной стороны вбегает Семен и двумя выстрелами подряд сваливает молодого Ермакова. С улицы вбегают двое друзей Семена. Семен подбежал к лежащему на земле лицом вверх Ермакову и выстрелил в него в упор. Убедившись, что он мертв, бежит к окнам подвального этажа, где живут Ермаковы. Ногой ударяет в окно; раздается звон разбитого стекла.

Семен (кричит). Эй, кто там? Мишку убили! Выходите, вашего сына убили! (Увидев кого-то в комнате, стреляет туда подряд несколько раз.)

Раздался пронзительный женский крик.

Ермаков старый (продолжая сидеть на скамейке). Это убили мою бедную маму…

Семен отбежал от окна, махнул рукой своим друзьям, те скрылись.

Семен. Скорей! (Убегает со двора.)

Ермаков старый (глядя па лежащего па земле молодого Ермакова). Бедный ты, Миша! Если бы люди знали, как ты любил их! Если б люди знали, как ты любил революцию! Комсомол! Свой город! Как ты любил этот дом… Если б люди знали, каким ты был честным, чистым и правдивым! (Вдруг, обрадованно.) Ага! Раз ты еще способен мыслить — значит, ты еще не мертв! Раз мозг твой работает — значит, ты еще живой!

Ермаков молодой пробует подняться.

(Бросился к молодому Ермакову, присел около него, склонился над ним; еще более горячо.) Миша, не сдавайся! Не сдавайся, Мишенька! Надо жить во что бы то ни стало! Жить назло врагам! Держи зубами жизнь! Не выпускай! Держись, парень! Дел у нас еще много! И ты очень нужен! Очень ты нужен! (Тревожно оглядывается.) Скорей бы только на операционный стол! Скорей!.. Чтобы хоть немного осталось крови во мне! Хоть еще немного билось мое сердце! (Берет за руку молодого Ермакова, пробует пульс.) Жив! Пока еще жив! Жив!..

Ермаков молодой (силясь приподняться, хриплым голосом). Э-гей! Кто там? Помогите!..

Ермаков старый (вскочил на ноги). Э-гей! На помощь! Кто-нибудь на помощь! Человек умирает!..

Из-за угла выглядывает перепуганный насмерть Тимофей. Он смотрит на распластанное на земле тело молодого Ермакова.

Тимофей! Будут люди спрашивать… Чека с тебя, сволочь, спросит: почему дворник Тимофей не прибежал, когда стреляли?!

Тимофей (словно доказывая самому себе). Но у меня нет оружия! Они могли меня убить!

Ермаков старый. Надо было прийти… хотя бы сейчас же после стрельбы!

Тимофей (зрителям). Но я ведь пришел! Я ведь здесь!

Ермаков старый (горячо). Ну тогда кричи! Кричи, гадина! Чего молчишь?., Кричи, если хочешь сохранить свою шкуру! Кричи! Видишь, человек умирает!..

Тимофей (бегает по двору, нечеловеческим голосом орет). Помогите! Помогите, люди! Убили человека! Убили человека! Нашего Мишку убили! Мишку Ермакова убили! (Убегает со двора, и долго еще слышен его крик.) Бандиты у-би-ли че-ло-ве-ка! Помогите!.. Мишку Ермакова у-би-ли-и!..

Во двор вбегают люди с носилками. Впереди них — взволнованный, обезумевший Тимофей.

(Орет.) Скорей! Спасите! Помогите! Спасите, люди! Помогите, ради бога!.. Может быть, он еще живой?.. Бедный Мишка! Бедный наш Мишка Ермаков! Мы все его так любим! Помогите, ради бога!..

Люди бережно поднимают молодого Ермакова и быстро уносят.

(Бежит за ними, все еще причитая во весь голос.) Скорей, голубчики! Добрые мои! Скорей, мои родненькие! Спасите жизнь хорошего человека! (У ворот он отстал от носилок, повернулся, взглянул в сторону зрительного зала, в сердцах.) Отродье проклятое! Получил свое! (Перекрестился.) Господи, на все твоя воля!

В воротах появляются возвращающиеся домой Людмила с матерью.

Барабанова. Что здесь случилось, Тимофей? Кого это унесли? (Указывает рукой в сторону улицы.)

Тимофей (громко). Горе, барыня! Большое горе! Нашего дорогого… (запнулся, перешел на шепот) Мишку Ермакова… врага нашего прикончили! Убили! Убили несчастного!

Людмила (в отчаянии кричит). Что?.. Кого?.. Кого убили?.. Что ты говоришь, Тимофей?! (Хватает за грудь Тимофея.)

Тимофей. Да, барышня! Мишку Ермакова убили! Людмила (ошеломленная; кажется, она потеряла рассудок, кричит), Миша! Миша, родной! Миша! (Бросалась к Барабанов ой, повисла на шее у матери.) Барабанова (властно). Люда, опомнись! Людмила (оторвалась от матери, бежит к воротам, кричит). Миша! Миша!..

Барабанова. Людмила! Куда ты, Людмила?

Тимофей (преграждая Людмиле дорогу), Куда вы, барышня? В такую ночь? И за кого же вам пропадать?! Из-за этого выродка? «Змееныша»? Это он батюшку вашего, Геннадия Александровича, под пулю погнал!

Людмила (со всего размаха дает Тимофею оплеуху). Скотина! Мразь!

Барабанова бросилась к дочери, схватила ее за руку, увела за собой в дом.

Тимофей (стоя на месте, трет себе щеку; проводив глазами Барабановых, в сердцах). Шлюха! Знаю, отчего у тебя нутро горит! Поздно! Допрыгалась, козочка… Комиссарова девка! (Уходит.)

Ермаков старый. Ох, если бы я мог в ту ночь услышать этот крик отчаяния моей Людмилы. Наверно, я быстрее воскрес бы из мертвых!.. Да… меня оперировали лучшие хирурги Москвы! Резали… Зашивали… Заклеивали… Снова резали… чинили… Латали, как рваную шинель, изрешеченную пулями… И я выжил! Выжил! Только на семьдесят восьмой день очнулся в больнине. Открыл глаза… и сразу вспомнил! Кого? Как вы думаете, кого я первым вспомнил?.. Дворника! Тимофея, подлеца, вспомнил! Тимофея, которого видел перед тем, как я упал под пулями… Видел, как он спрятался… (Сердито.) Да, крепко я вспомнил Тимофея! Очень крепко! (Взглянув в ту сторону, куда уходил старик в очках, в сердцах.) Врешь, старик «пролетарского происхождения»! Твой батька, Тимофей, не от ревматизма подох! Врешь, Пашка!..

Затемнение

* * *

Тот же двор под вечер. На скамейке, положив книги и сумку рядом с собой, сидит Лена. Видно, что она чем-то взволнована. Берет книгу, раскрывает ее, хочет начать читать, но быстро захлопывает и кладет обратно на скамейку.

Со стороны улицы появляется Ермаков.

Ермаков (увидев Лену, обрадованно). О! Леночка, здравствуй!

Лена (вскакивает со скамейки). Здравствуйте, Михаил Николаевич!

Ермаков. Можно мне около тебя? Не помешаю?

Лена. Что вы, Михаил Николаевич! Садитесь, пожалуйста.

Ермаков (садится). Что нового, Леночка?

Лена. Ничего. Ничего нового…

Ермаков. Как это «ничего»! Не может быть «ничего»! В жизни каждого человека обязательно каждый день что-то да новое.

Лена. А в вашей жизни что нового сегодня, дядя Миша?

Ермаков. В моей жизни? (Улыбается.) В моей жизни действительно ничего нового… Жизнь моя… Моя жизнь, Леночка, сказала «стоп!». «Хватит!» — сказала. «Прочь всякие новости!» — сказала. Даже радостные новости прочь! Опасны они для моего здоровья! (Шепотом.) Поэтому… только поэтому я тайком от самого себя узнаю и встречаю всякие новости… Но сегодня, к сожалению, у меня действительно никаких новостей. (Глядит на книги Лены.) Бог мой, какие мудреные названия! И все это медицина?

Лена. Медицина. Михаил Николаевич.

Ермаков. Значит, скоро государственные экзамены?

Лена. Да, скоро… через месяц.

Ермаков. И куда же, Леночка?

Лена (вздыхает). Не знаю, куда… куда пошлют.

Ермаков. Как это «куда пошлют»? А что Борис на это скажет?

Лена. Борис… Что Борис может сказать? Ничего он не говорит… Ему не до меня, дядя Миша.

Ермаков. Вот тебе и здрасте! Как это не до тебя?

Лена (вздыхает). Так, Михаил Николаевич… не до меня. Я не видела его целых три дня.

Ермаков. Не видела? Три дня?

Лена. Да… три дня. И так очень часто…

Ермаков. И ты думаешь, он полюбил другую? Чепуха какая!

Лена. Нет, я не об этом. У всех молодых жизнь как жизнь, а у нас с Борисом не то, дядя Миша… Даже в театр вечером не можем вместе пойти…

Ермаков. Я никак не могу понять, как это «не то». Что у вас случилось?

Лена. А вы не волнуйтесь. Вам нельзя волноваться. (Смотрит в глаза Ермакову.) Ничего у нас не случилось… И очень жаль, что ничего не случилось! (Вытирает слезы.) Это, наверное, потому что… (шепотом)… потому что я его очень люблю, а он…

Ермаков. Что — он?

Лена. Не знаю, дядя Миша. Я, наверное, глупая или чего-то не понимаю в его делах…

Ермаков. А какие у него такие дела, что мешают вашей любви?

Лена (вдруг поднимает голову и глядит Ермакову в глаза). Дядя Миша, я Бориса последнее время мало вижу… совсем мало. Мне хочется все время быть с ним, а он говорит, что не может со мной часто бывать… Говорит, занят с профессором в лаборатории…

Ермаков. Может быть, действительно так и есть?

Лена. А когда я спрашиваю, что это за работа, он отвечает: «тайна».

Ермаков. Неужели ты не допускаешь мысли, что у Бориса на работе, в лаборатории действительно есть тайна, которую он не может доверить даже самому любимому человеку? (Обнгшает Лену за плечи.) Уверяю тебя, Леночка, что такие тайны существуют! Я это хорошо знаю. И, слава богу, если у человека есть такая тайна — значит, он человек!

Лена (шепотом). Человек…

Ермаков (тихо). Ты должна гордиться, что у твоего Бориса такая профессия!

Лена (со слезами в голосе). Я горжусь, Михаил Николаевич… Очень горжусь… Извините, пожалуйста! (Встает, собирает книги и уходит в дом.)

Ермаков (провожая ее глазами). Да… бедная девочка! А может, он врет ей? (Быстро вынимает из кармана трубочку с валидолом и, положив в рот таблетку, шепчет.) Новости! Опять эти новости! Куда ты годишься, Михаил Ермаков? (Задумался.) Неужели врет Лене этот прохвост? (Развел руками.) Ничего тут не поделаешь, если пропала любовь, пропала вера… Ничего не поделаешь! Я помню, как я приползал после болезни в наш двор и садился на эту скамейку. Знакомые проходили мимо и не узнавали меня… потому что я был неузнаваем. Сидел тут и с нетерпением ожидал, когда пройдет Людмила, чтобы увидеть ее… объясниться с ней… Только на пятый вечер я в конце концов дождался ее. Я потом долго жалел, что добился этой встречи. Какими только словами Людмила не обозвала меня! В ее глазах горела жгучая ненависть и бессильная злоба из-за того, что она не может расправиться со мной… А я любил ее… безумно любил! Я любил ее всю свою жизнь. Только ее одну любил! Я ходил за ней как тень… Я знал каждый ее шаг! Я тайком приходил в этот двор, чтобы видеть нашего мальчика, моего сына, которого назвали не Ермаковым, а Геннадием Барабановым в честь деда — врага нашей революции. Но мой мальчик рос в этом дворе, среди других мальчиков… Бегал здесь, здоровый крепыш, ласковый и жизнерадостный… И ничего не знал он ни о своем отце-коммунисте, ни о своем деде-контрреволюционере… Потом Людмила вышла замуж… Мне было больно, но где-то в сердце теплилась радость, что она, может быть, счастлива… (Задумался, посмотрел в сторону, куда ушла Лена.) Неужели Борис обманывает Лену?

Поворачивает голову и видит, как из дома выходит Полина Викторовна.

Полина Викторовна. Михаил Николаевич, я вас целый день не видела!

Ермаков. А что мне делать дома, Полина Викторовна? Гуляю себе по бульвару от Пушкина до Тимирязева, от Тимирязева до Гоголя и обратно до Пушкина. Садитесь, Полина Викторовна!

Полина Викторовна. Нет, Михаил Николаевич, спешу по делам.

Ермаков. По делам? В такой час?

Полина Викторовна. Да, Михаил Николаевич, по делам, в такой час. Но, честное слово, по делам!

Ермаков. А Борис дома?

Полина Викторовна. Бедный мальчик, очень занят! В последние дни поздно возвращается домой. Вчера его не было с утра до двенадцати часов ночи. Дела в институте.

Ермаков. А вы не спрашивали, что за дела у пего по вечерам?

Полина Викторовна. Спрашивать не совсем удобно, Михаил Николаевич. Он же работает в лаборатории профессора Курагина.

Ермаков (удивленно). Курагина? У Сергея Прокофьевича?

Полина Викторовна (с гордостью). Да. Борис его любимый ученик. Сам Сергей Прокофьевич мне об этом сказал. Он даже звонил нам домой, когда Борис был болен, и беспокоился о его здоровье.

Ермаков. Курагин! (Обрадованно.) Курагин большой ученый, Полина Викторовна! Ай да Борис! А мне о Курагине он ни слова.

Полина Викторовна. Да, у него работа такая, что… Словом, что вам объяснять! Вы же знаете, наверное, о Курагине. А я, честно говоря, очень волнуюсь!

Ермаков. О чем волноваться, Полина Викторовна? Курагин-то (делает выразительный жест)…

Полина Викторовна. Об этом я и волнуюсь. (Садится рядом с Ермаковым.)

Ермаков (на его лице радостная улыбка. Он быстро вынимает валидол, снимает крышку с трубочки и, не достав таблетку, кладет трубочку обратно в карман). Каждый день да какие-нибудь замечательные новости!.. (Вдруг.) Вы знаете, Полина Викторовна, я очень полюбил вашего Бориса.

Полина Викторовна (смеется). За что его любить, Михаил Николаевич?

Ермаков (растерялся). Не знаю… но… люблю. Наверно, оттого, что я человек одинокий…

Полина Викторовна. Спасибо вам, Михаил Николаевич!

Ермаков. Я помню, в его возрасте и у меня была «тайна»… Ну конечно, не такая, как у Бориса… И скрывал даже от своей матери, где я работал… И от любимой скрывал… Это очень трудно не говорить любимой, не раскрыть ей свою душу, не рассказать, что тебя волнует, чем ты живешь вне дома… что тебя огорчает и что тебя радует. Это очень трудно — скрывать от близких людей, Полина Викторовна, но… Если Борис умеет скрывать то, о чем нельзя говорить за обеденным столом, у себя дома, то радуйтесь этому, Полина Викторовна! Значит, он человек!

Затемнение

* * *

Сегодняшняя квартира Барабановых. Поздняя ночь. Взволнованная и испуганная Полина Викторовна ходит по комнате.

Полина Викторовна. Это первый раз… первый раз за все годы мой мальчик не вернулся домой. Этого никогда не было… В институте никого нет… В лаборатории… в лаборатории тоже никого. А если позвонить на квартиру профессору? (Бежит к телефону; останавливается.) Что он подумает? Подумает: с ума сошла баба, звонит в четыре часа утра! «Откуда я знаю, где шатается ваш сын по ночам, откуда? Вы что, в своем уме?» — спросит он.

Что же с Борисом? Он же знает, как я всегда волнуюсь… Знает, что я сегодня не сомкну глаз… Подумать только, сколько горя у бедной матери! Неужели Лена не знает, где Борис? Она должна знать! (Быстро хватает телефонную трубку, набирает номер, ждет.) Лена? Леночка! Ты, конечно, спала? Почему? Прости меня, девочка, что в такой поздний час, но… но умоляю, скажи, что с Борисом случилось? Где он может быть? (Пауза. Кладет трубку.) Вот тебе и на! Разревелась, глупая! Ничего не понимаю… Не мог же Борис, если он жив и здоров и при здравом рассудке, не позвонить мне! А куда же пропал Михаил! Николаевич? В два часа ночи он еще был дома. (Нервно стучит кулаком в стену.) Нет его! Неужели он пошел искать Бориса? Боже мой! Сколько я болтаю! Это, наверное, чтобы не было так страшно… Чтобы не было так страшно… (Смотрит на часы.) Уже половина пятого! Надо бежать! Но куда? Где его искать? (Хватает пальто, на ходу застегивает пуговицы. Вдруг останавливается посреди комнаты, прислушивается.) Пришел!

Подбегает к двери, распахивает ее. На пороге стоит счастливо улыбающийся Ермаков. Рядом с ним смущенный и до предела усталый Борис.

Борис. Мама, извини меня, но я не виноват… дело.

Полина Викторовна. Какое может быть дело до пяти часов утра?

Борис. Может быть, мама! Не будем спорить об атом. Верь всему, что я говорю!.. Может быть!

Полина Викторовна. И ты не мог позвонить?

Борис. Не мог, мама. Не мог! Нельзя было… Даже Сергей Прокофьевич не звонил домой… Дело…

Полина Викторовна не может вымолвить ни слова. Резко повернулась, подошла к столу. Сникла, уронила голову на стол, и плечи ее судорожно задвигались.

Растерянный Борис взглянул на Ермакова и поморщился. Тот предостерегающе приложил палец к губам и тихо вошел в комнату вслед за Борисом. Ермаков и Борис молча садятся у стола в ожидании, когда Полина Викторовна успокоится.

Полина Викторовна (подняла голову, вытерла слезы платком). Простите, Михаил Николаевич!

Ермаков. Что вы! Что вы, Полина Викторовна!

Полина Викторовна (не поднимая глаз). Я мужа потеряла на войне… Думала, с меня хватит… Я не хотела, чтобы мой единственный сын, которому я отдала всю свою молодость, выбрал такую опасную профессию…

Борис вопросительно посмотрел на Ермакова.

Ермаков (снова приложил палец к губам и после паузы). Успокойтесь, Полина Викторовна. У Бориса не такая уж опасная профессия. Какая это опасная профессия— физик? (Он многозначительно подмигнул Борису.)

Полина Викторовна (вздыхает). Физик, физик… (Посмотрела на сына.) Небось голодный?

Борис (оживился). Как зверь голодный, мама! Но я с большим удовольствием завалился бы спать… устал… Чертовски устал… (Встает, обнимает Полину Викторовну, целует ее.) Ты моя самая… самая лучшая мама на свете. (Ермакову.) Честное слово, это так, Михаил Николаевич!

Полина Викторовна. А где вы его нашли, Михаил Николаевич?

Ермаков. Я всю ночь просидел во дворе. Мне ведь все равно не спится…

Полина Викторовна встает и выходит из комнаты в сторону кухни.

А ведь действительно надо было позвонить!

Борис. Честное слово нельзя было, дядя Миша! Есть же такие места, откуда не звонят домой!

Ермаков. Да… бывают. (Полными радости глазами глядит на Бориса. Вдруг что-то вспомнил.) Да, ведь ты же мужчина, сделай так, чтобы Лена не беспокоилась.

Борис. А что мне делать, Михаил Николаевич? Я ее люблю, — что я еще могу делать?

Ермаков. Но она…

Борис. Дядя Миша, прошу вас, позвоните ей, чтобы она пришла! Она, наверное, не спит. А если я позвоню— она не придет. (Набирает помер телефона и передает трубку Ермакову.)

Ермаков. Леночка! Здравствуй! Это я, Михаил Николаевич!.. Прошу срочно одеться и спуститься к нам! Ничего, не волнуйся! Есть дело. Да, дело! Давай! (Кладет трубку, подмигивает Борису.) Она сейчас прибежит!

Звонок по телефону.

Борис (берет трубку, взволнованно). Да… я. Что? Где профессор? Я сейчас! (Бежит к двери. Оборачивается к Ермакову.) Михаил Николаевич, мне надо срочно быть в лаборатории! Да, скажите маме, что я ушел! Извините… (Выбегает. Слышно, как хлопнула входная дверь.)

Ермаков (один на сцене, со счастливой улыбкой па лице). Если бы кто-нибудь знал, как сейчас счастлив Михаил Ермаков!

Входит Полина Викторовна, неся на подносе ужин.

Полина Викторовна (стоя в дверях). А где он? Ермаков (громко и радостно смеется). Опять сбежал!

Полина Викторовна. Куда?!

Ермаков (довольно потирая руки). Не сердитесь, Полина Викторовна! Бориса уже, слава богу, трудно исправить!

Полина Викторовна (поставила поднос на стол, присела). Да… Что мне делать?

Ермаков. Я не понимаю вашей тревоги.

Полина Викторовна (поднимает полные слез глаза. Ермакову). Вы же знаете, Михаил Николаевич, с какими опасностями связана работа профессора Курагина! Я врач… правда, детский, но все же врач.

Ермаков. Вам нечего волноваться. В этих лабораториях сначала думают о безопасности работающих там людей, а потом о самой работе. Вы же это тоже знаете!

Полина Викторовна. Однако несколько месяцев лежал в больнице один из ассистентов Курагина — Игорь Иванов, близкий друг Бориса. Он допустил одну малюсенькую ошибку…

Ермаков. Ошибки не надо допускать, Полина Викторовна! А разве в вашей профессии детского врача маленькая ошибка не может стоить жизни ребенку?

Звонок в передней.

Полина Викторовна (быстро). Это он вернулся! (Бежит к двери.)

Ермаков (как бы самому себе). Нет, это не он! Это Лена!

Затемнение

* * *

Утро. Дома один Бори с. Он лежит на кровати, уткнувшись лицом в подушку, и спит богатырским сном. Часы бьют девять раз. Борис не шевелится. Слышен настойчивый звонок в прихожей.

Кто-то открывает входную дверь. Громкий разговор. Слов не разобрать. Входит Ермаков, за ним трое молодых людей. Двое из них одеты ультрамодно. Первый — худой и высокий (про таких говорят, что он длинный) , с тонкой мусульманской бородкой. Это Олег Мазуров. Другой — плотный, среднего роста, по виду не старше других, но уже лысеющий. Это Игорь Иванов. Третий — белобрысый, небольшого роста, худой, в очках. Одет чисто, но несколько небрежно и не модно. Это Николай Чумаков.

Ермаков (глядя па Бориса, шепотом). Он спит!

Игорь. Не беда! Разбудим!

Ермаков. Но он совсем недавно вернулся…

Олег. Знаем, знаем, папаша! (Подходит к столу, вынимает из карманов две бутылки коньяку и ставит на стол.)

Олег и Николай кладут на стол свертки с закусками и, не обращая внимания на Ермакова, держат себя здесь как в собственном доме: открывают шкаф, вытаскивают рюмки, тарелки.

Олег и Игорь мурлычут какую-то джазовую мелодию.

Игорь (выдвигая ящик стола). По-моему, в этом благочестивом доме даже штопора нет! Надо их просветить, а то совсем погибнут, бедные!

Олег (Ермакову). Вас, наверное, удивляет наша бесцеремонность?

Ермаков. Ну что вы! Меня уже трудно чем-нибудь удивить!

Николай. Вы, наверное, новый сосед Бориса?

Ермаков. Да… новый сосед.

Игорь (откупоривая бутылку). Нам Борис о вас говорил.

Ермаков (заинтересованно). Что же он говорил?

Игорь. Боитесь, что он вас ругал?

Ермаков. За что меня ругать? Мне просто интересно, что он мог сказать обо мне.

Олег. Говорил, что вы замечательный старик.

Игорь. Нет! Стариком он вас не называл.

Ермаков. Я действительно старик. Ничего обидного в этом нет.

Олег (глядя на Бориса). Хватит ему дрыхнуть! Давайте поднимем!

Игорь. Подожди! Давай поднимем его музыкой! (Он вынимает из кармана губную гармошку и начинает играть джазовую мелодию.)

Олег и Игорь начинают пританцовывать и ходить вокруг спящего Бориса.

Николай (Ермакову). Вам, конечно, дико смотреть на этих, окончательно разложившихся субъектов?

Ермаков (улыбается). Почему? Это очень мило!

Николай. Но, ей-богу, они не такие уж моральные уроды!

Ермаков. А я этого и не думал!

Игорь и Олег, еще громче подпевая и словно шаманствуя, крутятся вокруг Бориса.

Борис медленно просыпается, переворачивается на спину, приподнимается в постели и, увидев танцующих вокруг него друзей, расплывается в радостной улыбке.

Борис. Ах вы, черти! Поспать не дали!

Николай. А мы и вовсе не ложились!

Олег (срывает с Бориса одеяло). Вставай! Хватит!

Борис (в одних трусах вскакивает с постели. Увидев Ермакова, смутился). Михаил Николаевич, извините… это мои… друзья.

Ермаков. Догадался. Они мне уже представились.

Николай. Нет, еще не представились! (Здоровается.) Николай Чумаков!

Олег. Олег Мазуров. (Здоровается с Ермаковым.)

Ермаков. Михаил Николаевич Ермаков.

Игорь. Игорь Иванов!

Ермаков (задержал, руку Игоря в своей руке и, глядя ему в глаза). Игорь Иванов? Ага!.. Мне о вас Полина Викторовна говорила, что вы друг Бориса.

Игорь. Наверное, Полина Викторовна ругала меня за то, что я плохо влияю на ее сына?

Ермаков. Нет, что вы! Наоборот, она хвалила вас!

Олег. У Полины Викторовны золотое сердце. Она наивный человек. Иначе как можно хвалить такого… окончательно потерянного и морально и этически разложившегося типа, как Игорь Иванов!

Борис (увидев накрытый стол). Боже мой! Здесь уже все готово! Я сейчас… (Схватив брюки и сорочку, убегает со сцены.)

Игорь. Михаил Николаевич, где вы работаете?

Ермаков. Я… нигде. Уже пенсионер.

Олег. Я мечтаю побыть пенсионером хотя бы неделю, чтобы выспаться вдоволь. А так… вы понимаете, мне еще тридцать восемь лет ждать момента, когда буду иметь возможность спать по-человечески…

Николай. Тридцать восемь лет! Это космическое время.

Игорь (смеется). Вы знаете, Михаил Николаевич, почему Олег у нас такой длинный? Мама, его мама говорит, что ее Олег похож на растение, выросшее в темноте. Олег потому и длинный, что он бодрствует ночью, и даже днем работает в темноте, в герметически закрытом помещении, и стремится к солнцу. Потому он у нас такой длинный!

Олег (Игорю). Хватит чесать язык! По твоей болтовне нетрудно заметить свежему человеку, что ты субъект действительно малокультурный!

Николай. Михаил Николаевич, скажите нам честно, ведь пожилые люди… вот люди, например, вашего возраста считают же нас, современную молодежь, в основном умственно недоразвитыми и окончательно разложившимися?

Ермаков. Кто же это так думает о нашей молодежи?

Олег (категорически). Все! По-моему, все так думают. Моя мама, например, так думает. Дед мой так думает. Картежник и старый развратник! Покойная бабушка рассказывала, что он каждую ночь пропадал в клубе, играл в карты и проигрывал все, что у него было. А сегодня ему восемьдесят семь лет и он говорит про меня, что я отвратительный субъект!

Ермаков (смеется). Он, конечно, шутит, а вы верите!

Игорь. Нет, он не шутит, Михаил Николаевич! Уверяю вас, что если проследить даже за последние сто лет высказывания старших поколений о современной им молодежи и поверить им, то мы, сегодняшние молодые люди, должны бегать на четвереньках, выть по-собачьи и лаять на луну!

Олег. Ей-богу, и сегодня многие о нас так думают!

Ермаков (улыбается). Думают… Мало ли чудаков на свете…

Николай. Да бросьте вы философствовать! Давайте приступим к делу! (Наполняет рюмки.)

Возвращается Борис.

Борис. Садитесь, Михаил Николаевич!

Ермаков. Спасибо. (Садится.)

Игорь (поднимает рюмку). Михаил Николаевич, вот мы, четыре человека, были участниками… Нет, извините, не участниками, а свидетелями… одного научного свершения… И я предлагаю выпить за одного человека. Это наш профессор. Он старается сделать из нас. открывателей чудес мира. И хочу выпить за то, что он не стесняется называть нас своими учениками! Профессор… это… Ну, как вам объяснить, Михаил Николаевич… Это… такой человек!

Ермаков. Я знаю, кто он такой. Сергея Прокофьевича Курагина я хорошо знаю, дорогой Игорь.

Игорь. Три месяца мы с ним недосыпали, не отдыхали, неделями не брились… Но были всегда бодрыми и радостными… И не было минуты, чтобы мы не волновались, потому что на наших глазах, Михаил Николаевич, Курагин совершал чудо…

Ермаков (поднимая рюмку и ласково обнимая за плечи стоящего рядом Игоря). За Курагина, Игорь! (Улыбаясь глядит ему в глаза.)

Борис. Вам нравится Игорь, Михаил Николаевич?

Ермаков. Нравится.

Олег. Вот что значит простодушный человек! Понравился такой подонок!

Ермаков (Игорю). На каком вы курсе, Игорь?

Борис. Игорь, Михаил Николаевич, кандидат наук! Докторскую готовит!

Олег. По ошибке! Уверяю вас, Михаил Николаевич, по совершенно случайной ошибке его курсовую работу на четвертом курсе утвердили, как кандидатскую диссертацию. И вот этот прохвост выскочил в ученые…

Входит Полина Викторовна с полной сумкой продуктов.

Полина Викторовна (увидев ребят, радостно). Боже мой! Какая компания!

Все хором. Полина Викторовна! Полина Викторовна, дорогая, здравствуйте!

Все трое парней бросаются к Полипе Викторовне, целуют ей руки, берут у нее из рук сумку и подводят к столу.

Полина Викторовна (укоризненно). С утра пьянствуете!

Ермаков. Нет, нет, Полина Викторовна! Ребята так… Просто от полноты чувств…

Полина Викторовна (Ермакову). Вы с ними уже познакомились?

Ермаков. Мы друг друга уже давным-давно знаем! Игорь. Полина Викторовна, выпейте с нами рюмочку!

Полина Викторовна (смеется). Что ты, Игорек! Я и запаха коньяку не знаю, тем более в такую рань! (Заботливо, Игорю.) Как твое здоровье?

Игорь. Здоров, как бык и как десять ломовых лошадей вместе!

Олег (Игорю). Брось трепаться! Давай музыку! Я должен танцевать с Полиной Викторовной!

Игорь вытаскивает губную гармошку и начинает шпарить джазовую мелодию. Остальные, кроме Ермакова, подпевают. А длинный Олег изворачивается перед Полиной Викторовной в твистовых движениях.

Полина Викторовна. Ах вы, мои дорогие! И когда наконец вы станете серьезными!

Олег. Полина Викторовна, ей-богу, мы серьезные… Мы очень серьезные люди, но никто этому не верит! Даже вы не верите!

Полина Викторовна (чувствуя себя неловко перед Ермаковым за поведение молодых людей, смущенно улыбается). Вы не удивляйтесь, Михаил Николаевич, они хорошие ребята! Они выросли вместе с Борисом… Они мне как родные…

В музыку джаза врывается звонок из прихожей.

Борис (обрадованно). Это Лена! (Бежит открывать дверь.)

Танцы в разгаре. На сцену вбегает Лена с газетой в руках. За ней Борис.

Голоса. О, Лена! Леночка!

Все трое бросаются к Лене и по очереди целуют ее, обнимая и прижимая к груди.

Борис (высвобождая от них Лену). Вы не очень-то ее расцеловывайте!

Лена. Вы читали сегодняшнюю газету «Советская Россия»?

Полина Викторовна. Мы «Советскую Россию» не получаем.

Лена (бросается к столу). Смотрите, здесь написано про вас! (Читает.) «Добрые люди. От собственного корреспондента из Оренбурга. По телеграфу…»

Борис (стоя за спиной Лены, продолжает читать вслух). «В совхоз „Комсомольский“ пришло письмо от Полины Викторовны Барабановой и ее сына Бориса. Они приглашают в Москву…» Это о нас, мама!

Ермаков. Читай, читай!

Борис (продолжает). «Письмо Полины Викторовны Барабановой и ее сына Бориса произвело большое впечатление на всех жителей целинного совхоза „Комсомольский“. Совхоз заранее благодарит Барабановых за организацию врачебной консультации, а все расходы по отправке Дедухиных в Москву совхоз берет на себя».

Игорь. Ничего не понимаю! Что за совхоз? Какое вы имеете отношение к целинному совхозу?

Полина Викторовна. Там… в совхозе мальчику… выбили глаз рогаткой. Вот мы и вызвали его с матерью к себе, чтобы лечить.

Борис (продолжает читать). «Послезавтра Николай Дедухин с матерью выезжают в Москву к Барабановым…»

Полина Викторовна (садится, озабоченно улыбается). Прямо как снег на голову!

Звонок в прихожей. Борис выбегает.

Лена. Значит, завтра они будут уже в Москве!

Вбегает Борис.

Борис (на ходу распечатывая телеграмму). Телеграмма! (Читает.) «Спасибо. Выезжаем поездом номер семнадцать, вагон пятый, место семь и восемь. Будем в пятницу, в два часа дня. Большое спасибо. Дедухины».

Полина Викторовна. Надо подготовить комнату, чтобы поместить наших гостей.

Борис. Мать будет с тобой, а мальчик у меня. Поставим здесь кровать или раскладушку…

Ермаков. Зачем мальчику кровать? Его прямо с вокзала надо везти в больницу, к Верховцеву, как можно скорее!

Игорь. Я поеду на вокзал.

Олег. Мы все поедем на вокзал.

Лена. Ох, если бы правда вернуть зрение мальчику!

Звонок в передней. Борис идет открывать дверь.

Ермаков. Кончился ваш покой, Полина Викторовна!

Полина Викторовна. И вам нет покоя с нами, Михаил Николаевич.

Ермаков. Если бы вы знали, как я счастлив, что у меня нет покоя в этом доме!

Игорь. Я не филолог, но, по-моему, слово «покой» происходит от слова «покойник». И что может быть, Михаил Николаевич, противнее покоя!

Олег (Игорю). Я всегда знал, что ты гений, но боялся признаться в этом из опасения, что моя гипотеза потерпит крах!

Входит Борис.

Борис. Михаил Николаевич, к вам! Вас спрашивают.

Ермаков (удивленно). Меня?! Извините, пожалуйста. (Выходит.)

Борис (провожает Ермакова глазами; поворачиваясь к Полине Викторовне). Мама, спрашивали генерала Ермакова.

Полина Викторовна (удивленно). Генерала? Михаил Николаевич генерал?

Борис. Трое пришли. И, по-моему, двое из них — иностранцы!

Игорь. Генерал! А мы так с ним себя вели!

Лена. Я догадывалась…

Борис. О чем ты догадывалась?

Лена. О том, что Михаил Николаевич…

Стук в дверь.

Борис. Войдите!

Входит Ермаков. Он смущен.

Ермаков. Полина Викторовна, извините… друзья… друзья ко мне пришли… Если можно, рюмки и тарелки… если можно.

Полина Викторовна. Пожалуйста, Михаил Николаевич! Пожалуйста, дорогой! (Засуетилась.) А есть у вас чем закусить?

Ермаков. Ну кое-что найдется…

Игорь. Закусить? Пожалуйста! Вот всё' (Он быстро собирает тарелки с закусками, берет оставшуюся неоткупоренной бутылку коньяка.) Здесь все есть! Помогите, солдаты, обслужить генерала!

Все четверо молодых людей и Лена собирают со стола тарелки с закусками и идут к двери.

Ермаков (смущенно разводит руками). Вот сколько вам хлопот, Полина Викторовна, от такого… беспокойного соседа!

Затемнение

* * *

Та же комната. Лена одна сидит за столом, обложившись книгами. Занимается. Стук в дверь.

Лена. Войдите!

В комнату входит Ермаков.

Ермаков. Леночка! Одна?

Лена (сердито). Михаил Николаевич, почему вы встали? (Вскакивает с места.) Вам же сказали: не вставать! Боже мой, какой вы непослушный! Хуже ребенка!

Ермаков. Ничего, Леночка, ничего со мной не случится…

Лена. Но доктор же сказал, что вам нельзя вставать с постели хотя бы несколько дней! (Берет его за руку, проверяет пульс.)

Ермаков. Пульс у меня подходящий, ровный, спокойный…

Лена (испуганно). Нет, нет! Совсем не подходящий, не ровный! Вам надо лежать! Через час будет готово лекарство. Я принесу.

Ермаков. Ты не волнуйся, Леночка! (Берет ее за подбородок.) Я себя уже совсем хорошо чувствую. На пульс не обращай внимания, пульс — это чепуха! Такое со мной часто бывает… А докторов я все время подвожу: они одно думают, а я вот… живу! (Весело подмигивает.) Вот видишь — живу! Борис вернулся?

Лена. Нет. Они все в больнице. Сегодня ведь снимут повязку у Николая. Я так волнуюсь… так волнуюсь, дядя Миша, вы представить себе не можете! Как будто мне самой сделали операцию и я жду ее исхода.

Ермаков. Я тоже волнуюсь, но мне, как тебе известно, волноваться нельзя.

Лена. Вам нельзя, а мне можно.

Ермаков. А ты почему не пошла в больницу?

Лена. Меня оставили присматривать за вами. А вы изволите гулять по квартире.

Ермаков. Почему по квартире? Я сейчас пойду на улицу.

Лена (вскрикнула). Вы с ума сошли! (Смутилась.) Извините меня, Михаил Николаевич, но это действительно никуда не годится! Зачем вам на улицу?

Ермаков. Хочу свежим воздухом подышать. Вот зачем!

Лена (тоном приказания). Идите сейчас же и ложитесь, иначе…

Ермаков. А что «иначе»?

Лена (смеется). Милицию позову!

Ермаков. Садись! (Усаживает Лену рядом с собой, берет ее голову обеими руками, глядит ей в глаза.) Внучка ты мне или нет?

Лена. Внучка, дядя Миша.

Ермаков. Любишь Бориса?

Лена (прислонилась головой к груди Ермакова, прошептала). Люблю… очень…

Ермаков (довольный, гладит Лену по голове). Хорошо, когда… очень! Это очень хорошо!

Лена (вдруг подняла голову). Дядя Миша! Мы все время спорим, кто вы.

Ермаков. Я? Кто я? Я… Михаил Николаевич Ермаков.

Лена (смущенно). Да нет… Я не это хотела спросить…

Ермаков. A-а! Ты хотела спросить, кто я такой?

Лена (наивно). Да.

Ермаков. Я… Ну как тебе сказать… Я — коммунист.

Лена. Ага!

Ермаков. Бывший чекист. Хотя чекистов бывших не бывает, Лена. Чекист всегда чекист, до последнего своего вздоха! Ну, что еще? Бывший военный. Воевал в Испании… Отчасти дипломат… Знаю в совершенстве четыре языка. Когда в Германии я был немцем, никто не сомневался, что я чистокровный немец! (Смеется.) А вырос я в одном московском дворе… (Шепотом.) Между нами говоря, Леночка, в этом дворе я вырос.

Лена. В нашем дворе?

Ермаков. Да, в нашем дворе. Давно, правда…. Очень давно!

Лена. Неужели? Как это здорово!

Ермаков. Значит, вы спорили обо мне?

Лена. Да… спорили, Михаил Николаевич.

Ермаков. Хорошо. Сегодня вечером я позову к себе тебя и Бориса и все, все, что вспомню о себе, расскажу вам. Только вам…

Лена. Мы с Борисом вас очень любим, дядя Миша!

Ермаков. Спасибо за это… (Поцеловав Лену, встает.)

Лена (вдруг, сердито). А сейчас идите ложитесь! Обязательно ложитесь, иначе позвоню в больницу, чтобы Борис немедленно пришел!

Ермаков. Интересно, что сейчас там, в больнице… Очень интересно!

Лена. Наверное, скоро придут, и мы всё узнаем.

Ермаков. А пока я пойду посижу на воздухе. Это Борису! (Вынимает из кармана и кладет на рабочий стол коробочку и конверт.)

Лена. А лекарство?

Ермаков. Лекарство я уже принял! (Выходит.)

Лена (открывает коробочку и вынимает из нее старинные мужские золотые часы; удивленно смотрит на дверь, куда ушел Ермаков. Быстро кладет обратно часы, вынув из незапечатанного конверта письмо, читает). «Мой дорогой Борис! Все мое богатство — вот эти часы. И они дороги мне не потому, что они золотые… Когда ты прочтешь надпись на часах, ты поймешь, почему они мне так дороги. И я хочу, чтобы самое дорогое, что есть у меня, было твоим. Михаил Ермаков — твой дядя Миша». (Лена быстро открывает крышку часов, читает выгравированную надпись.) «Михаилу Ермакову — солдату революции. Феликс Дзержинский». (Лена бережно кладет часы обратно в коробочку и поворачивает удивленное лицо в сторону, куда ушел Ермаков.)

Затемнение

* * *

Двор. Ермаков один, сидит на знакомой нам скамейке, спокойно глядит в зрительный зал. Он о чем-то думает, разводит руками, улыбается сам себе.

Вдруг лицо его становится серьезным. Поворачивает голову в сторону и видит входящего во двор старика в очках.

Ермаков (будто обрадовавшись). А-а-а, Паша! Старый плут, садись!

Старик в очках. Здравствуй, Михаил Николаевич!

Ермаков. Здравствуй, Паша! Садись! Садись!

Старик в очках (усаживаясь рядом). У меня дела. Дома меня ждут.

Ермаков. Врешь! Никто тебя не ждет. Сиди! Интересно мне с тобой беседовать…

Старик в очках. Конечно, интересно!

Ермаков. Правда, человек ты пакостный, Паша! Но ничего не поделаешь… Ты мне молодость мою напоминаешь, потому и хочется с тобой поговорить… Закрою глаза… и будто слышу голос Тимофея… Точь-в-точь Тимофей!..

Старик в очках. На то и батьков сын, что похож!

Ермаков (как бы про себя). «На то и батьков сын, что похож»!

Старик в очках. Где же ты так долго пропадал, Михаил Николаевич, что аж с того самого времени я тебя ни разу не видел!..

Ермаков. Долго меня не было в Москве, Паша! То на Дальний Восток, то на Запад! Где только трудно бывало — туда и Ермакова!..

Старик в очках. Да… жизнь у тебя!..

Ермаков. Война застала меня в самом логове… в Берлине!

Старик в очках. В логове? И не расстреляли?..

Ермаков (глядя ему в глаза, с насмешкой). И не расстреляли… Назло тебе, Паша, не расстреляли!..

Старик в очках. Все шутишь, Михаил Николаевич!

Ермаков. Шучу, Паша! Шучу!! Вот так и вся моя жизнь… То на запад, то на восток, а то и к самому черту в лапы! И наконец — пенсия… И вот — скамейка!.. Давно знакомая, наша скамейка… И сижу я рядом с тобой! С Павлом Тимофеевичем сижу…

Старик в очках. Все-таки хороший ты старик. Михаил Николаевич!

Ермаков. «Все-таки»! «Хороший»! Врешь, Паша! Знаю я тебя! С каким удовольствием ты задушил бы этого «хорошего» старика собственными руками… Да не можешь!!

Старик в очках (поднимается со скамейки). Спасибо! Больше не намерен выслушивать тебя! И какого черта ты вернулся в наш дом?!

Ермаков (хватая его за руки). Садись, я пошутил! Не обижайся, Паша!.. Я, конечно, пошутил!..

Во двор входят Полина Викторовна и Борис.

Полина Викторовна (увидев Ермакова, сердито). Михаил Николаевич, кто вам разрешил выходить на улицу?

Ермаков. Лена… Лена сказала, что я могу выйти… Пульс у меня нормальный… И она сказала, что я могу выйти во двор… А ведь она тоже врач… Через месяц будет врачом… Вот я и вышел подышать немного воздухом… (Вдруг, с нетерпением.) А как там? С мальчиком?

Полина Викторовна. Мальчик будет видеть. Михаил Николаевич!

Ермаков. Как это хорошо! (Садится.)

Старик в очках (подобострастно). Здравствуйте, Полина Викторовна! Здравствуйте, Боренька!

Полина Викторовна. Здравствуйте, Павел Тимофеевич!

Старик в очках (притворно улыбаясь, качает головой). Бог! Бог вознаградит вас, Полина Викторовна, за такое доброе дело!..

Ермаков (хитро глядит старику в глаза; потом переводит взгляд на Полину Викторовну). Бог, конечно, вознаградит… Конечно, вознаградит!

Полина Викторовна. Пойдемте, Михаил Николаевич! Стаканчик чайку с нами…

Ермаков. Обязательно! Я сейчас… скоро приду, Полина Викторовна! У меня дело… общественное дело с моим коллегой по нашему двору (указывает на старика в очках).

Полина Викторовна. Скорее приходите! Ждем вас!

Полина Викторовна и Борис уходят.

Ермаков (провожая их глазами, старику в очках). Ну как? А? Что ты скажешь? Соседи мои…

Старик в очках. Да… люди! В газетах про них пишут!

Ермаков. А ты?.. А ты что про них говорил? Вспомни, что ты про них говорил!

Старик в очках. Да то ж я про деда говорил! Геннадий Александровича… (Хитро сверкнув глазами.) Небось не забыл его? (Придвинулся к Ермакову, многозначительно.) И дочку ихнюю, Людмилу, помнишь?! Помнишь, старик?..

Ермаков (тихо и спокойно). Иди, Паша… Иди с богом! Уходи!

Старик в очках молча уходит.

(Прислонился к спинке скамейки, тихо.) «И дочку ихнюю, Людмилу, помнишь…» «И дочку ихнюю, Людмилу… помнишь…» (Раскинул руки, запрокинул назад голову, улыбнулся и закрыл глаза; шепчет.) Людмила… Людмила…

Пауза.

Из дома выбегает радостный Борис, Видит Ермакова, бросается к нему.

Борис. Дядя Миша!

Ермаков не отвечает.

(Думая, что Ермаков спит, подходит к нему, глядит на его улыбающееся лицо; тихо.) Дядя Миша… (Встрепенулся.) Дядя Миша! (Берет его за руку.) Дядя Миша!

Ермаков мертв.

(Схватил его за плечи, трясет.) Дядя Миша!.. (Во весь голос кричит.) Помогите! Помогите! Мама!.. Дядя Миша!.. Дядя Миша!.. (Убегает; слышен его крик.) Дядя Миша!! Дядя Ми-и-и-ша!!

На скамейке сидит Ермаков с раскинутыми в стороны руками: на его лице — счастливая улыбка.

Занавес медленно закрывается

1965

 

Народная комедия

 

Действующие лица

Папино — 19–20 лет, «холодный сапожник».

Чино — студент.

Лола — красивая девушка.

Консул.

Чезаре — лавочник.

Даниэла — его жена.

Марио — шофер.

Тетя Жанна.

Антонио — полицейский.

Луиджи, Рафаэль — студенты.

Корреспондент.

Полицейский инспектор.

Без слов: полицейские, фоторепортер.

Время действия — наши дни.

Место действия — двор дома на окраине большого итальянского города.

 

Окраина большого итальянского города.

На сцене — глубокий двор-колодец трехэтажного дома с мансардой.

Балконы… окна… лестницы… выходящие во двор…

Таких дворов много в городах Италии. Здесь на веревках, протянутых от балкона к балкону, развешено белье; с окон свисают одеяла… тюфяки… коврики…

Справа, у самой рампы, — подворотня.

У ворот — сколоченная из фанеры и старой жести «мастерская починки обуви».

«Холодный сапожник» Папино — парень с лукавыми глазами и черными кудрявыми волосами, ему лет девятнадцать-двадцать.

Мы застаем Папино за работой — он чинит дамскую туфлю.

Папино (без тени патетики, как бы разговаривая сам с собой). Да… Если бы мне улыбнулась судьба и какой-нибудь дядюшка оставил мне наследство… мельницу… лошадь… каменный дом, как досталось нашему полицейскому Антонио, счастливее меня не было бы человека на свете! Я продал бы лошадь… Мельницу и дом продал бы и открыл бы бакалейную лавку, как Чезаре.

Показывает на мужчину в майке лет тридцати, который сидит у раскрытого окна второго этажа и читает газету.

И по воскресеньям я тоже мог бы сидеть дома, ласкать жену и читать газеты… Тогда меня могла бы полюбить и Лола! Лола! Лола!.. Она такая красивая… Если бы вы знали, как я ее люблю! Но она не обращает на меня внимания… И это страшно! А я люблю ее больше всех на свете! Больше жизни люблю!.. Она это знает и только смеется надо мной… Пусть смеется, если ей от этого хорошо на душе!.. А мне хочется плакать…

В окне показывается растрепанная миловидная девушка— видно, она только что проснулась, потягивается, зевает…

Это Лола. Она очень легко одета, если можно назвать одеждой то, что сейчас на ней… Это плотненькая, белолицая девушка с большими глазами.

Ее называют «Джина Лолобриджида нашего двора»… Конечно, она тоже могла сделать карьеру, как Лолобриджида, но… одним судьба улыбается, над другими посмеивается… Говорят, Джину случайно заметил режиссер, она ему понравилась и… пошла карьера!! А Лоле не повезло: ее пока не заметили!.. И вместо того чтобы стать «звездой экрана», она стала «звездой ресторана»!.. Да, она служит официанткой в ресторане и работает до поздней ночи… А вы думаете, легко быть официанткой?! Для этого тоже надо иметь по крайней мере красивые глаза… красивые ноги… и очень тонкую талию… И главное — надо уметь улыбаться посетителям так, как улыбается наша Лола!.. Но что она от этого имеет? Виллу? Нет! Автомобиль? Нет! У нее только черная лакированная сумка да иногда — синяк под глазом! Вы спросите: почему синяк?.. Потому что часто пьяные гости пытаются поцеловать Лолу. А она дает пощечину! И за это получает сдачи. И вот вам — синяк! По крайней мере Лола так говорит… А почему мне не верить Лоле, когда я так люблю ее!.. (Неожиданно.) Ох, будь у меня деньги! Тогда я похитил бы Лолу, как наши студенты украли испанского консула. (Вдруг испугавшись.) Дурак! Дурак ты, Папино! Какое тебе дело до того, кого уперли студенты?!

Лола. Папино!

Папино. Что, Лола?

Лола. Я вчера сломала каблук…

Папино. Ты каждый день ломаешь каблуки…

Лола. Почини! (Бросает Папино из окна туфлю.)

Папино ловит туфлю.

Что нового в газетах, Чезаре?..

За спиной мужа в окне появляется Даниэла с целым лесом бигуди на голове, она на ходу делает массаж лица.

Даниэла (зло). А тебе какое дело?.. Тоже нашлась! Без газет жить не может!..

Лола. Болтунья ты, Даниэла! Бездельница!

Даниэла (ехидно). Одна только ты из всего дома работаешь! Молчала бы лучше!.. Знаем, чем ты занимаешься!..

Лола. Я тебе покажу!.. Спустись только во двор! Получишь у меня!..

В окне третьего этажа показалась женщина средних лет, в пестром фартуке, она чистит картофель. Это тетя Жанна.

Тетя Жанна. Что вы разорались, женщины?!.. Делать вам нечего, что ли?!..

Чезаре (читает газету, будто не слышит голоса женщин). Опять об этом консуле!.. Все газеты только о нем и трещат…

Тетя Жанна. А что?.. Консул это больше, чем посол?..

Чезаре. Нет, не больше… Даже меньше… Но тоже человек!

Тетя Жанна. У него, наверно, жена?.. Дети?.. Ох, бандиты! За что украли человека?..

Даниэла (отстраняя мужа, высовывается из окна, размахивая руками). Увидите, что из-за этого поганого консула получится большой скандал!.. Мой Чезаре уже второй день ничего не делает!.. Только газеты читает!.. А лавка закрыта!!

Чезаре. Тоже сказала!.. «Закрыта»!.. Ведь сегодня воскресенье!

В окне первого этажа показывается плотный, здоровенный мужчина лет сорока, он небрит, у него заспанные глаза. Это — Марио.

Марио. Правда, это не мое дело, но, ей-богу, молодцы эти ребята! (Хохочет.) Украсть консула! Это не шутка!.. Ну и подлец Франко! На месте этого испанского студента я бы не только взорвал его памятник, но и самого Франко прицепил бы к своему грузовику и поволок по всему городу!..

Тетя Жанна (передразнивает). «Грузовик»!.. Хвастун ты несчастный! Чего стесняешься?.. Сказал бы прямо, что работаешь на мусоровозе!..

Марио. А что?.. Мусоровоз тебе не автомашина?!

Чезаре (просматривая газету, вдруг отстраняет жену, высовывается из окна и громко читает). «Сегодня в полночь один из похитителей дважды звонил в редакцию нашей газеты…»

Марио. О-го! Звонили, значит!.. (Уселся на подоконник.)

Лола. Интересно!

Тетя Жанна. Тише, тише! Не мешайте слушать!..

Чезаре (продолжает читать). «…Мы, группа антифашистов, — сказал он, — похитили испанского консула. Мы освободим его только тогда, когда получим гарантии, что наш друг, студент Хосе Корильо, приговоренный Валенсийским трибуналом к смерти за то, что распространял антифашистские листовки, взорвал в центре города скульптурную фигуру диктатора Франко и бросил бомбу в здание полиции, будет избавлен от смертного приговора…»

Марио. О-го! Ей-богу, этот парень неплохо поработал!

Чезаре (продолжает читать). «…Есть все основания считать, что консула похитили специально приехавшие из Испании анархисты и увезли его за границу — в Швейцарию или во Францию…»

Папино (неожиданно фыркнул). За границу?! Вот это здорово!.. (Доверительно, обращаясь к публике.) Вы меня не выдавайте… Консула похитили вовсе не испанские анархисты, а наши студенты… Его никуда не увозили… Откуда у бедных студентов деньги на поездку за границу?!.. Консула они приволокли сюда… и держат его на мансарде нашего дома… там, где живет Чино… тоже студент… третьего курса… Во всем доме никто, кроме меня, об этом не знает!.. Это случилось позавчера ночью…

* * *

На сцене становится темно Поздняя ночь. Во всех окнах погашен свет. Только в «мастерской» Папино светло. Он чинит обувь. Во дворе никого нет. С улицы донесся шум остановившейся машины. Хлопнули дверцы… И в подворотню быстрыми шагами входят четверо… Двое молодых людей — это Рафаэль и Луиджи — ведут под руки мужчину с завязанными глазами.

Это консул. За ним идет молодой человек. Это Чино.

Консул. Куда вы меня ведете? Куда?.. Ради бога, развяжите глаза!..

Чино. Не шумите! Если хотите жить — молчите!..

Консул (вдруг садится на землю). Не пойду! Никуда я дальше отсюда не двинусь!.. Сколько вы хотите?.. Берите все, что у меня есть! Вам нужны деньги? Пожалуйста! Но с собой у меня денег нет. Поверьте моему честному слову — вы получите сколько хотите! Все, что у меня есть!.. При мне только кольцо… бриллиантовое!.. Три карата! Пожалуйста, возьмите! Часы… золотые!.. Это ценные вещи! Берите!!

Чино. Спокойней, синьор! Прошу вас, спокойней! Нам не нужны ни ваши деньги, ни ваше кольцо, ни ваши часы…

Консул. Тогда кто же вы такие?..

Чино. Это не ваше дело!..

Консул. Господа! Наверно, вы меня с кем-нибудь спутали?! Я ведь консул! Я консул! Вы понимаете — испанский консул!

Чино. Вот вас-то нам и надо!

Консул (гордо). Но я лицо неприкосновенное!

Луиджи. Не валяйте дурака, господин консул!

Консул (выдернул руку). Я хочу посмотреть на вас… Кто вы такие?.. (Пытается развязать глаза.)

Рафаэль (придерживал руку консула). Не хулиганьте, господин консул, а то мы будем вынуждены связать вам руки!.. (К Луиджи.) Давай подымем его!..

Луиджи и Рафаэль подымают с земли консула, который, поджав под себя ноги, повисает на руках у студентов.

Консул (с отчаянием). Господа, подождите! Одну минуту! Дайте мне сказать! Я человек, вы — тоже люди!.. Мы ведь можем договориться! Обо всем можем договориться!..

Луиджи. Нам не о чем договариваться.

Консул. Я на все согласен! Поймите, я на все согласен! Деньги? Пожалуйста! Ценные вещи? Пожалуйста! Моя подпись? Пожалуйста! Что вам еще нужно?..

Чино. От вас абсолютно ничего, господин консул, кроме спокойствия!

Консул. Тогда — за что же?.. Куда вы меня ведете?.. Если вы так заботитесь о моем спокойствии — отвезите меня обратно домой! Или отпустите на улицу! Я согласен — пешком дойду… Даю слово: ни в полицию, никуда я заявлять не буду! Но вы, наверно, хотите получить за меня много денег?.. Пожалуйста! Я выдам вам чек на все мое состояние!

Луиджи (сердито тряхнул консула). Вы будете молчать или нет?

Консул (испуганно). Молчу, молчу!

Рафаэль. Идите и не упирайтесь! Вас не собираются убивать…

Луиджи и Рафаэль ведут консула в дом. Чино остается у ворот. Убедившись, что, кроме Папино, их никто не видел. Чино подходит к нему.

Чино. Папино, ты нас не видел!! И вообще ты ничего не видел!

Папино (испуганно). Конечно, Чино! Никого я не видел… И ничего я не видел… Но на всякий случай я должен знать, чего я не видел!..

Чино. Я сейчас вернусь и все расскажу тебе… Только дай мне двести лир — бензин кончился… машину нужно отогнать подальше… Полицейские могли номер заметить…

Взволнованный Папино вынимает из ящика деньги, дает Чино, тот убегает.

Папино (нервно оглядываясь по сторонам). Ничего не понимаю… Что это такое?.. Неужели Чино бандит?.. Или…

В ворота входит, тяжело шагая после трудового дня. в рабочем, грязном костюме, держа в руках канистру с бензином и длинный кусок толстой веревки. Марио.

Марио (поставил канистру в углу «мастерской» Папино и бросил на пол веревку). Пусть это полежит у тебя. (Потянувшись.) Чертовски устал!

Папино (хочет, чтобы Марио поскорей ушел). Иди. иди спать! На тебе ведь лица нет!..

Марио. Ну, спокойной ночи… Спокойной ночи!. (Входит в дом.)

* * *

Снова на сцене светло. Все обитатели дома на своих прежних местах.

Папино (продолжает, обращаясь к публике). Если бы тогда ночью Марио пришел на пять минут раньше, он все увидел бы своими глазами!.. И, знаете, консул с тех пор здесь… на мансарде… (Смеясь.) Правда, им трудновато вчетвером жить на четырех метрах… Тем более, что гость у них толстый… И Чино жалуется, что он храпит… Эх, как обидно, что у наших студентов не хватило денег на поездку в Рим, а то они ведь собирались украсть самого испанского посла! Тот, говорят, птица поважнее… За него могли совсем освободить бедного Хосе Корильо! А за консула?.. За консула… Франко еще подумает — стоит ли из-за него отменять приговор…

Чезаре (внимательно вглядываясь в газету). Новое сообщение! Пишут, что в похищении консула принимали участие французские антифашисты…

Тетя Жанна (рассвирепев). Мало у них там, во Франции, своих испанских консулов! Чего им наш понадобился?.. (Сокрушенно качая головой.) Вот увидите, обязательно будет война!..

Марио. Э-э-э! Война, война!.. Никакой войны из-за одного консула не будет! Даже из-за посла и то не будет! Кому сегодня охота воевать?..

В ворота входит Чино. Под мышкой у него пачка газет и журналов, в хозяйственной сумке — две банки консервов и буханка хлеба.

Что это, Чино?.. Свадьба у тебя, что ли?.. Столько продуктов!

Чино. Экзамены, Марио… Вот сидим с товарищами… занимаемся…

Тетя Жанна. Я у тебя, Чино, три дня не убирала… Всё руки не доходят — дела!

Папино (в публику). Еще там тети Жанны не хватает! Вы представляете себе, если она зайдет к Чино и увидит консула — через час об этом будет знать весь наш двор!.. Что двор?.. Вся улица!! Что улица?.. Весь город будет знать!!

Чино. Ничего, тетя Жанна, не беспокойтесь! Мы сами подметаем…

Папино (в публику, ехидно). «Подметаем»!.. Конечно, Чино боится, что тетя Жанна зайдет к нему и увидит консула… Когда это было, чтобы студенты сами убирали свою комнату?.. Они, наверно, там по горло в окурках и мусоре сидят!..

Обернулся, посмотрел на Чино, который уже сидит у окна Лолы и, улыбаясь, глядит на нее.

Не люблю, когда Чино сидит у окна Лолы… Правда, Чино — мой друг. Но дружба дружбой, а Лолу я никому не уступлю! Что поделаешь, каждый, кто увидит Лолу, обязательно пристанет к ней!.. Разве Лола виновата, что она такая красивая!..

Чезаре. Что нового насчет консула, Чино?.. Что у вас говорят в университете?..

Чино. Говорят, что консула украли не испанцы и не французы, а наши студенты…

Папино. А-га! Слышите?!..

Лола (в восторге). Итальянцы?

Чино. Итальянцы, Лола! Итальянцы! (Берег ее за подбородок.) Итальянцы — смелые люди!..

Тетя Жанна (сокрушенно). «Смелые, смелые»… Я же говорила, что наши студенты что-нибудь да натворят! Обязательно будет война! Запомните мое слово.

Марио. Молодцы ребята!

Чезаре (обрадованно). Студенты, значит?!.. Дело принимает серьезный оборот!

Даниэла (передразнивая мужа). «Серьезный оборот»!.. «Серьезный оборот»!.. А лавка-то закрыта!

Чезаре. Пойми, глупая… Сегодня во-скре-сенье!

Даниэла. Совсем забыла! (Хлопнула себя по лбу.) Этот консул… будто сидит у меня вот здесь, в голове… а не где-то в подвале…

Чино (смеется). Почему в подвале, Даниэла? Может быть, его держат где-нибудь на мансарде?.. Вроде как у меня?.. (Показал рукой вверх.)

Папино (испуганно, к публике). Он сошел с ума!..

Лола. Тем более что большинство студентов живут на мансардах…

Даниэла (ехидно). А ты откуда знаешь, как живут студенты?

Лола (крикнула). Держите меня! Иначе я убью ее!.. (Вскочила на подоконник.)

Чино (быстро подхватил Лолу, поднимает ее на руках, подзадоривает). Бей ее, Лола!..

Лола снимает с ноги вторую туфлю и бросает в Даниэлу. Даниэла успевает отскочить, туфля попадает в Чезаре.

Чезаре. Вот сумасшедшие женщины!

В окне за спиной мужа показалась Даниэла с тяжелым ведром в руках.

Даниэла. Подожди, подожди! Я тебя мигом успокою!

Чино (сажает Лолу па подоконник). Спасайся, Лола! (Взглянув вверх на Даниэлу.) Я и без холодного душа обойдусь, Даниэла! Спасибо!..

Чезаре (задумался). Значит… консула, может быть, никуда и не увозили из нашего города?!..

Чино. Не знаю! Может быть, и увезли…

Марио. Куда?

Чино (хохочет). Вы думаете, раз я студент, то должен все знать о консуле?!.. Еще не хватает сказать, что я его украл! (Быстро в ходит в дом.)

Папино. Ей-богу, прямо как в кино! Но, наверно, и в кино бывает так, как у нас сегодня… Если бы соседи знали, сколько за эти два дня Чино нахватал у меня денег, чтобы прокормить этого толстяка консула, они кое-что бы поняли… А толстяк, как назло, жрет за десятерых!! Правда, студенты дают ему только за двоих! Чино говорит, что он долго не соглашался есть консервы… Но сейчас жрет все подряд!.. Если Франко затянет отмену приговора еще на два дня… придется признаваться Даниэле, что я загнал ее туфли… или варить консулу суп из моих старых башмаков!..

В ворота входит полицейский Антонио. Все молча смотрят на него. Полицейский взглянул на Папино и, не поздоровавшись, вошел во двор, поднял голову, увидел в окне Чезаре, взял под козырек.

Антонио. Здравствуй, Чезаре!

Чезаре. Здравствуйте, синьор Антонио!

Антонио (сделал несколько шагов, посмотрел ли Марио). Здравствуй, Марио!

Марио (довольно пренебрежительно). Здравствуй!

Антонио (подходит к окну, долго смотрит па Лолу, поднес руку к козырьку, тихо, ласково). Здравствуй, Лолобриджида!

Лола (натянуто улыбаясь). Здравствуйте, синьор Антонио…

Антонио (тихо). Как поживаем?.. (Садится на подоконник.)

Лола. Ничего… поживаем…

Папино (не глядя на полицейского). Не напрасно здесь бродит Антонио… У нас в квартале говорят, что у него нюх ищейки… Знает всех — кто к кому ходит в гости и как долго засиживается… Знает — кто что украл и… говорят… заранее знает, кто что украдет!.. У каждого своя профессия: я — сапожник, он — полицейский… Антонио мечтает напасть на след консула и думает: «Эх, чем черт не шутит! Может быть, где-нибудь в каком-нибудь доме и прячут консула?»… И вот он бродит… рыщет… А вдруг найдет — и получит за это хороший куш!.. Правда, можно заработать и более честным трудом, но у каждого своя совесть!.. (Понизив голос.) А в наш двор он заходит еще потому, что влюблен в Лолу. (Разводит руками.) Разве Лола виновата, что она такая красивая!!

Антонио (тихо, так, чтобы слыхала только одна Лола). У меня в деревне дядя умер… Я — единственный наследник!.. Осталась лошадь… и хороший каменный дом… и…

Лола. Мельница?

Антонио. Да! Откуда ты знаешь?..

Лола (ехидно). Так… догадалась…

Антонио. Мельница — это капитал! Правда, водяная… но все же мельница! Старик неплохо жил!..

Лола. Я рада за вас!.. (Отвернулась и отошла от окна.)

Чезаре. Ну как, синьор Антонио?.. Не нашли еще консула?..

Антонио. Нет, Чезаре! Не нашли!.. Его украли не для того, чтобы так скоро вернуть… С этим консулом у нас будет еще много хлопот!.. Видно, его утащили опытные бандиты… Испанцы или французы… А может, турки…

Лола (подходит к окну). Хм!.. Бандиты!.. И вовсе не испанцы и не французы, а, говорят, наши студенты!..

Антонио (уже официальным тоном). Кто это говорит, синьорина?..

Лола. В газетах написано… Чезаре читал…

Даниэла (зло). Чезаре о студентах ничего не читал… Это ты сама, сплетница, придумала!..

Тетя Жанна. Боже мой! Обязательно будет война!

Антонио. Студенты, студенты! Ох, эти студенты! И без них в мире неспокойно…. А тут еще студенты! Будь моя власть — я просто закрыл бы все эти университеты!

Из дома выходит Чино.

Чино (увидев полицейского). Здравствуйте! (Быстро проходит милю.)

Антонио (будто шутя, хватает Чино за руку, повернул его к себе). Куда спешишь, Рафаэль?

Чино (остановившись). Прежде всего я не Рафаэль, а Чино! А теперь — здравствуйте!

Антонио (продолжая держать руку Чино в своей руке, улыбаясь). Здравствуйте!

Чино. Чего это вы вдруг так заинтересовались моей скромной персоной?..

Антонио. Говорят, вы знаете, где находится консул?

Чино. Да ну?! Я и сам не знал, что знаю об этом!

Антонио (все еще улыбаясь). Наша «Бриджида» говорит, что консула похитили студенты…

Чино. А почему бы и нет?! Наверно, так оно и есть! Об этом говорит весь университет!.. А за такое ценное для вас сообщение дайте мне сигарету!

Антонио. Сигарету? Пожалуйста! (Лезет в карман, вынимает панку сигарет, протягивает Чино.)

Чино (вытаскивая из пачки сигарету). Дешевые курите, синьор полицейский!

Антонио. Когда студенты получат выкуп за испанского консула, вы угостите меня дорогими…

Чино. Консула похитили не для того, чтобы получить за него выкуп… Неужели вы об этом не слыхали?.. Спасибо за сигарету! (Быстрыми шагами уходит си двора.)

Антонио (провожая взглядом Чино). Дерзкий молодой человек!

Даниэла. Студент!

Антонио. Студент! (Про себя, протяжно.) Студент!.. В нашем квартале живут его сорок девять студентов! Сто сорок девять студентов! (Посмотрел в сторону мансарды, пожал плечами.) Сто сорок девять!.. (Уже ни на кого не обращая внимания, медленными шагами выходит со двора.)

Тетя Жанна. Я знаю, что без полиции обойтись невозможно… Полиция нужна для порядка!.. Но когда вижу полицейского — у меня в душе появляется какой-то страх… Почему?..

Марио (хитро). Я сказал бы — почему, но боюсь тебя!.. Наш зеленщик Джакомо говорит, что если у него в день будет десять таких покупательниц, как тетя Жанна со своей большой сумкой… он за неделю вылетит в трубу!..

Все хохочут. Из дома выходит Лола, неся чашку кофе. Она подходит к Папино, ставит перед ним кофе, садится рядом.

Папино. Спасибо, Лола!

Лола. На здоровье!

Папино (пьет кофе). Будь у меня цветочный магазин, я подарил бы тебе все цветы!..

Лола (серьезно). А что бы мы тогда ели?..

Папино. Если уж у меня будет цветочный магазин— голодать не будем! Хотя… на доходы от цветочного магазина жирно не проживешь!.. Лучше иметь магазин обуви…

Лола (мечтательно). Да… владельцы обувных магазинов хорошо зарабатывают… У них и деньги, и собственные машины… И даже собственные виллы!..

Папино. Если бы ты меня любила!..

Лола (глядя на пего). Ну и что тогда?..

Папино (после паузы). Ничего… Но было бы очень хорошо!

Лола (придвинувшись к Папино, оглядывается назад). Ты где был позавчера ночыо?..

Папино. Как — где?.. Здесь!

Лола. Спал?..

Папино. Нет, работал!.. (Опомнившись.) Да… хотя… спал…

Лола (лезет в карман, оглядывается, протягивает Папино бумажные деньги). Эти деньги отдай Чино…

Папино (смутившись). Зачем Чино деньги?.. Ты что?.. Должна ему?..

Лола. Я никому ничего не должна… Только не говори, что это от меня… Скажи, что ты сам…

Папино (окончательно растерявшись). Почему?.. Почему я должен давать ему деньги?..

Лола (вставая). Хочешь еще кофе?..

Папино. Нет, спасибо!

Лола берет у Папино чашку, уходит к себе.

Страсти какие!.. Ничего не понимаю… Хотя… все понимаю!

Во двор возвращается Чино с бутылкой молока.

Чино! На минуту!

Чино (подходит к Папино). Он каждый день требует бутылку молока!

Папино (протягивает ему деньги). Лола просила передать тебе… Но взяла с меня слово не говорить, что это от нее…

Чино (удивленно). Неужели она видела?..

Папино. Возможно… Она же возвращается поздно ночью…

Из дверей выбегает взволнованная тетя Жанна со щеткой и ведром в руках.

Тетя Жанна. Боже мой! Боже мой! (Крестится.)

Чино. Что случилось, тетя Жанна?..

Тетя Жанна. Ничего, Чино!.. Ничего, сынок!.. Я отнесла вам кипяток для чая…

Чино (внимательно глядя на нее). Ну и что?..

Тетя Жанна. Ничего, Чино! Ничего!.. Лишь бы не было войны! (Умоляя.) Сделай, Чино, так, чтобы не было войны!

* * *

На сцене темнеет. Ночь. Освещена только каморка Папино.

Папино. Значит, в нашем доме о консуле уже известно троим… Чем больше людей знают такой секрет, тем хуже! Значит, это уже не секрет! (Задумался.) А может, и лучше?.. Во всяком случае, студентам сейчас будет легче… Попробуйте прокормить такого обжору!

В ворота входит полицейский Антонио.

Антонио. Добрый вечер, Папино!

Папино. Здравствуйте, синьор Антонио!

Антонио (оглядел темные окна). Все уже спят?..

Папино. Спят, синьор Антонио!

Антонио. А ты почему не спишь?..

Папино. Хочу побольше заработать, синьор Антонио!.. Открыть обувной магазин… Разбогатеть и жениться!..

Антонио. Наивный ты парень, Папино!

Папино. Да, наивный, синьор Антонио!..

Антонио. Я знаю, ты мне ничего не скажешь, если что-нибудь и знаешь… Но… может быть… ты все-таки видел на нашей улице черный «фиат» номер 1858?..

Папино. Вы правы, синьор Антонио! Если бы я и видел, то вам не сказал бы!.. Но я действительно не видел! А почему вы интересуетесь этой машиной?..

Антонио. На этой машине студенты увезли консула…

Папино. И машина пропала?..

Антонио. Нет, машину-то нашли! Но интересно… была ли эта машина позавчера в нашем квартале?..

Папино. Почему именно в нашем квартале?..

Антонио. Чудак! На этом можно заработать не меньше, чем в обувном магазине… Ведь похитили консула, а не сапожника!..

Папино. Да… Жаль, что я не видел этой машины!.. (Мечтательно.) Лишиться такого заработка!..

Антонио (глядя по направлению к мансарде). Что говорят ваши студенты?.. Может быть, кто-нибудь из них хвастался, что слыхал, где консул?.. Или знает, кто его украл?..

Папино. Вы меня удивляете, синьор Антонио!

Антонио. Чем же?..

Папино. Я сижу… работаю… А вы приходите и устраиваете мне допрос, как следователь!..

Антонио. Я не допрашиваю. Я разговариваю с тобой, как с другом.

Папино. Какой же вы мне друг? Я «холодный сапожник», вы полицейский!

Антонио. И что же?.. Разве мы не можем дружить?!

Папино (протягивая руку). Тогда одолжите десять тысяч лир!

Антонио. Ты шутишь!

Папино (не убирая протянутой руки). Ей-богу, нужны! До зарезу нужны!..

Антонио (пожал плечами). Откуда у меня десять тысяч лир? Вот если бы мы с тобой обнаружили консула — заработали бы миллион лир! И по-честному разделили его пополам!..

Папино (мечтательно улыбаясь). Полмиллиона лир! Неплохо!

Антонио. Честное слово!

Папино. Я открыл бы магазин… Женился бы!..

Антонио (развел руками). А ты говоришь, я тебе не друг!

Папино. Одного только не хватает для нашей дружбы: мы оба не знаем, кто украл консула и где он находится…

Антонио. Ничего, Папино! Будет и на нашей улице праздник!.. (Садится.) А на нашей улице все может случиться… Улица-то длинная… И много всяких людей у нас живут… (Посмотрел в сторону закрытого окна Лолы. Как бы между прочим.) А что Лола… еще не вернулась?..

Папино. Нет, она ведь поздно возвращается…

Антонио. Да… работа у нее такая… Жаль девушку!.. Надо было, чтобы она нашла себе более подходящее место…

Папино. Да, конечно, было бы хорошо!..

Антонио (мечтательно). Когда я соберу немного денег — обязательно женюсь на Лоле!..

Папино. А как ваш дядя?.. Лошадь?.. Мельница?..

Антонио. Женился дядя!.. Подлец!

Папино (с деланным удивлением). Как?.. Он ведь умер?..

Антонио. Нет!.. Это я только мечтал о том, чтобы он умер… Он тяжело болел… Я думал — конец! А он взял да и женился! Понимаешь, этому пройдохе семьдесят лет, — чтобы ему пусто было! Здоров как бык!..

Папино. Н-ну… Я знаю одного — ему девяносто два года. И то он женился!..

Антонио. Черт с ней, с мельницей! Может быть, мы с тобой на консуле больше заработаем! Ведь на нашей улице живут сто сорок девять студентов! Сто сорок девять!.. (Подмигнул Папино.) Спокойной ночи, Папино! (Идет к воротам.)

Папино. Спокойной ночи, синьор Антонио!

Полицейский в воротах вдруг заметил кого-то, быстро возвращается во двор и прячется в «мастерской» Папино. В ворота входит Чино. Видно, он устал, в руках у него связка книг.

(Взволнованно, не знает, как предупредить Чино, что здесь полицейский и что он не должен задерживаться, резко.) Спокойной ночи! Иди спать!

Чино. Сам понимаешь, какая в моем положении может быть спокойная ночь?.. (Садится рядом с Папино, не глядя на него.) Ну, что нового?..

Папино. Ничего у меня нет нового! Иди, пожалуйста, спать! Не мешай работать!

Чино. Чего ты злишься?.. И почему ты так поздно работаешь?..

Папино (выходя из себя). Всем до меня дело! Каждый спрашивает: почему я так поздно работаю?..

Чино. А кто еще спрашивал?

Папино. Синьор Антонио… полицейский…

Чино. А что этот дурак от тебя хочет?.. Зачем он так зачастил в наш двор?..

Папино (чуть не плача). Как зачем?.. Он хочет жениться на Лоле! Он любит Лолу! И она любит его!..

Чино. Не смеши меня! Лола не может любить такого идиота!

Папино (почти кричит). Он обязан приходить! Он же полицейский!

Чино. Ну и плевать, что полицейский! Мало ли полицейских рыщут сегодня по городу, как собаки!.. А глупей всех наш… Вот этот Антонио!..

Папино (взревел). Как ты можешь так говорить?!

Чино. Не бойся! Когда полицейский тебя не слышит — крой его на чем свет стоит! Отведи душу! Если бы Антонио был чуть умнее — он давно бы кое-что выпытал у меня…

Папино (вдруг с силой ударил себя молотком по руке, закричал). Э-эй! Помогите!..

Чино (взял его за руку). Ничего! Заживет! (Доверительно.) Завтра вечером я буду знать, где прячут консула… Во всяком случае — в каком районе нашего города…

Папино (изумленно). Интересно! Очень интересно!

Чино. Я сегодня целый день ничего не жрал. Одолжи пятьсот лир! Пойду куплю хлеба и сыру…

Папино. Пятьсот лир? (Выдвинул ящик, начал считать деньги.) У меня только триста! (Торопит Чино, чтобы тот поскорей ушел.) На! Иди купи!

Чино. Спасибо! (Оставляет книги, убегает за ворота.)

Антонио (быстро выходит из укрытия, вытаскивает из кармана деньги. К Папино). На тебе тысячу лир!.. Отдай ему… Пусть жрет! Только ни слова про меня! (Приободрился.) Ничего, Папино! Мы с тобой еще увидим Лазурный Берег!.. (Быстрыми шагами уходит.)

Папино. Да… Антонио!.. Увидишь ты Лазурный Берег! Один черт знает, что ты увидишь! (Радостно запел и принялся за работу.)

В ворота вбегает Чино со свертком в руках.

Чино. Ну как?.. Ушел?..

Папино. Ушел… Вот оставил тысячу лир, чтобы прокормить твоего консула…

Чино. Ну что ж! Очень хорошо! На суде ему придется отвечать за соучастие…

Папино. Ну?.. Разве будет суд?.. Кого же будут судить?..

Чино. Всех, кто похитил консула… И всех, кто знает, где его прячут.

Папино. Значит, и меня?..

Чино. Тебя раньше других!

Папино. Интересно… (Вдруг обрадовавшись.) И фотографию поместят в газетах?..

Чино. Ну конечно! Какая же сенсация без фотографии? Тем более фотография человека, который все знает! Как привезли консула!.. Где его упрятали!.. Как собирали деньги, чтобы его как следует кормить!.. Ты будешь главным действующим лицом после консула! А знаешь, консул нахал: сегодня потребовал у меня чистое белье и пижаму!..

Папино. Ишь чего захотел!..

Чино. И еще начал курить на нашу голову… Говорит: от волнения!..

Папино. А если Франко еще долго будет тянуть с отменой приговора?..

Чино. Тогда придется еще долго держать консула взаперти…

Папино. А если фашисты вообще не отменят приговор?

Чино (будничным голосом). Ну что ж, тогда придется повесить консула!..

Папино (испугавшись). Что?.. Что ты сказал?..

Чино (смеясь). Повесить… Не отпускать же его!.. Кстати, мне нужен шпагат!

Папино. Откуда у меня шпагат!

Чино. А это что?.. (Подымая с полу веревку.)

Папино. Это веревка Марио!..

Чино. Какая разница — чья! Лишь бы выдержала!..

Папино (удивленно). Для чего тебе веревка?..

Чино (смеясь). Чудак! Какой ты непонятливый!.. Чтобы повесить консула!.. (Забирает веревку, уходит в дом.)

Папино (задумавшись, покачал головой). Он что, с ума сошел?.. Хотя… от студентов всего можно ожидать! (Деланно улыбаясь, как бы успокаивая самого себя.) Нет… не может быть!.. Конечно, Чино пошутил!..

В ворота входит, прихрамывая па одну ногу, Лола с большой лакированной сумкой в руках, на ней черное, облегающее фигуру платье.

Лола! Дорогая! Что с тобой?.. (Испуганно.) Почему хромаешь?..

Лола. Ты плохо прибил каблук! Опять отлетел!.. (Садится рядом с Папино, опустила голову на колени, зарыдала.)

Папино (обнял Лолу за плечи). Что случилось? Скажи!.. Почему ты плачешь?.. Не надо! Не надо, умоляю! Я не могу видеть твоих слез!..

Лола (подняла заплаканные глаза на Папино). Меня уволили с работы…

Папино. За что?..

Лола. Я дала хозяину пощечину…

Папино. Почему?.. За что — хозяину?.. Ты же недавно дала пощечину сыну хозяина?!

Лола. С сыном я уже помирилась… А хозяин!.. Толстая свинья! Вся рожа словно жиром намазана… А руки… длинные и цепкие…

Папино. Не надо, Лола, умоляю! Не надо плакать! Черт с ней, с работой! Не надо работы!.. Посмотри мне в глаза!.. Я не могу работать, когда ты плачешь! У меня сердце на куски разрывается… Я сам хочу плакать!.. (Взял ее голову обеими руками, любовно глядит на нее.) Какая ты красивая, Лола! Лучше тебя нет девушки на свете! Разве ты виновата, что ты такая красивая!!

Лола. Папино!.. (Громко плачет, прижавшись к груди Папино.)

Папино (счастлив, что Лола склонилась к нему на грудь, он гладит ее голову, не осмеливаясь поцеловать Лолу, боясь вспугнуть ее). Сейчас я самый счастливый человек на нашей улице!.. Почему на нашей улице?.. Во всем нашем городе! А может быть, и во всей Италии!.. Мне, кроме тебя, Лола, ничего… и никого не надо!.. Только ты будь со мной! Вот так!.. Вот так! Как теперь!..

Лола (не отрываясь от груди Папино, подняла голову, посмотрела ему в глаза, прошептала). Папино… Ты очень, о-о-чень хороший!

Папино (боится шелохнуться, боится вспугнуть Лолу, как бы ни к кому не обращаясь). У меня нет ни лошади… ни мельницы… Кстати, у него тоже нет!.. А дядя женился! Не умер, а женился!

Лола (вдруг резко меняясь, хохочет). Не может быть!.. Женился дядя?.. Так я и знала! Бедный Антонио!.. (Вдруг с жалостью в голосе.) А он ведь хороший!..

Папино (ревниво). Кто?.. Кто хороший?..

Лола. Антонио!

Папино (задыхаясь от гнева). Он подлец! Он негодяй! Он полицейский!

Лола. Ну и что ж! Человеку ведь надо жить!.. (Поднялась, чтобы уйти.)

Папино (вдруг что-то вспомнив, радостно). Да, Лола! Знаешь, твоя фотография будет в газетах! Ей-богу, будет!

Лола (удивленно). Почему?.. Откуда ты это взял?..

Папино. В газетах поместят фотографии всех, кто похищал консула… И всех, кто знал, где его прячут… И всех, кто помогал содержать его…

Лола (обрадованно). Правда?..

Папино (убежденно). Истинная правда, Лола!

Лола (быстро открывает свою лакированную сумку, вынимает деньги, шепотом). На! Передай это Чино, но не говори, что от меня…

Папино. Я уже говорил Чино…

Лола. Что?.. Что ты говорил?..

Папино …что ты уже давала деньги…

Лола. И что же Чино сказал?.. Он не испугался, что я тоже знаю…

Папино. Нет, не испугался!

Лола. И что он сказал?..

Папино. Сказал, что… (Папино придумывает, что бы ему такое сказать Лоле, чтобы доставить ей удовольствие.) Он сказал, что ты самая красивая девушка в нашем городе!.. И что он верит тебе!

Лола (ласково улыбнулась). Чино хороший!.. Хороший он!.. (Медленно идет к дому.)

Папино (ошарашен, разводит руки). Ну и дурак! Что я наболтал?! Ведь Чино про Лолу ничего не говорил… А теперь, видите ли, и Чино уже хороший! И Антонио хороший!.. (Со слезами в голосе.) Ничего не понимаю… Кто, в конце концов, из нас хороший?.. (Вдруг, обрадованно.) Да… Но она сказала, что я не просто «хороший», а «о-че-ень… о-чень хороший»!.. И что самое главное — ни Чино, ни Антонио она не целовала! А меня?.. Вы сами видели!..

Затемнение

* * *

Утро. Двор.

Папино увлеченно работает.

В ворота входит Чезаре с кипой свежих газет в руках.

Папино. Что нового, Чезаре?..

Чезаре. Гм! Что нового?.. Новое то, что я никогда в жизни не тратил столько денег на газеты и журналы, сколько за эти дни!.. Этот консул уже влетел мне в хорошую копеечку!.. А знаешь, по-моему, консула никто и не похищал… Всю эту шумиху подняли газетчики, чтобы как следует заработать…

Папино. Может, это и так, но все же прочти мне, что нового в газетах…

Чезаре (садится, читает). «Преследователи подняли тревогу на всех пограничных постах… Власти обратились за содействием к испанской полиции… Полиции Швейцарии! Франции! Прибегли к помощи разведок многих европейских стран, которые мы, по соображениям национальной безопасности, не называем…»

Папино. И неужели все из-за этого консула?.. (Украдкой взглянул на мансарду.) Не может быть! Не может этого быть!

Чезаре (продолжает читать). «Никто не отменит приговор Валенсийского трибунала в отношении Хосе Корильо, если даже будут похищены все наши консулы и даже послы во всех странах! — заявил сам диктатор Испании генерал Франко. Когда об этом узнали студенты европейских стран и стран Азии, они начали сбор средств, чтобы обеспечить и в дальнейшем похищение дипломатических представителей фашистской Испании там, где они аккредитованы… Студенты уже собирают средства для защиты похитителей на предстоящих судебных процессах…»

Папино (испуганно). А разве их могут арестовать?

Чезаре. Чудак! Конечно! А как же иначе — видишь, что творится (ткнув пальцем в газету)! Как-никак, а ведь похитили представителя суверенного государства!

Папино. Какое же оно «суверенное», если оно фашистское!

Чезаре. Фашистское-то фашистское, но послов и консулов имеет. Значит, суверенное!

Папино. Ты говоришь, их арестуют?.. И будут судить?..

Чезаре. Чего ты испугался? Не ты же похитил консула!..

Папино (глядя в сторону окна комнаты Лолы). А женщин тоже будут арестовывать?..

Чезаре. Каких женщин?..

Папино (растерянно). Ну… женщин… которые знают (заикаясь)… г-де… с-спрятали…. к-консула…

Чезаре. При чем тут женщины?..

Папино. Ну допустим, женщины тоже знают о консуле… как и я…

Чезаре. А ты откуда знаешь, где спрятан консул?..

Папино (овладев собой). Какой ты непонятливый, Чезаре! Допустим, я знаю, где спрятали консула… Допустим!.. Меня арестуют?

Чезаре. Арестуют!

Папино. Допустим, что об этом знает и одна девушка… По-твоему, ее тоже арестуют?..

Чезаре. Конечно, арестуют! Женщина не человек, что ли?..(Глядя в газету.) О-го!

Папино (заинтересованно). Что?..

Чезаре (читает). «До нашей редакции дошли слухи — они исходят от весьма компетентных лиц, — что похитители консула, узнав об отказе франкистского правительства отменить приговор над студентом Хосе Корильо, вынесли свой приговор похищенному консулу и предъявили ультиматум: если в течение двадцати четырех часов приговор не будет отменен — консула повесят там, где он содержится…»

Папино. Что-о-и?.. (Вскочил с табурета.) Повесят, говоришь? (Посмотрел в сторону мансарды.) Это же… (Вдруг, категорически.) Нельзя этого допустить! Как можно повесить человека!

Чезаре (сердито). А если они хотят расстрелять студента? А?

Папино (покорно). Да, конечно… Если они хотят расстрелять студента, то придется повесить консула!.. (Быстро, взволнованно.) Но зачем все-таки вешать человека?! Это варварство! Этого нельзя допустить! Этому надо помешать! (Глядит то в сторону мансарды, то на удивленного Чезаре.)

В ворота входит Марио с газетой в руках.

Марио (на ходу, как бы между прочим). Слыхали?.. Слыхали, что они натворили…

Папино и Чезаре (вместе). Что еще случилось?..

Марио (показывая газету). Сегодня ночью студенты повесили консула… Это ужасно, друзья!

Папино (в отчаянии упал на. табуретку, еле выговаривает). Да… да… Значит, все-таки повесили?! Повесили!..

Марио. Повесили!.. (Берет свою канистру.) А где же веревка?..

Папино (испуганно). Веревка?.. Веревка?… (Ом почти кричит.) Веревка! Он так и сказал: «Повесим консула!» «Повесим»!.. Значит… повесили все-таки…

Чезаре (догадавшись, что Папино что-то знает о консуле, схватил, его за грудь, трясет). Где веревка?.. Скажи, где веревка?..

Папино. Отстань!

Чезаре. Кто повесил консула?..

Из подъезда как ни в чем не бывало выходит Чино.

Чино. Доброе утро, синьоры!

Чезаре (все еще продолжая держать Папино за грудь, подозрительно посмотрел па Чино). Слыхал? Консула повесили… студенты… На веревке Марио!..

Чино. А тебе что? Жалко?.. Повесили — ну и правильно сделали! Чего напрасно кормить этого дармоеда!

Папино (с силой отталкивает от своя Не заре, удивленно, к Чино). Что ты сказал, Чино?..

Чино. То, что ты слыхал!

Папино. Значит… выходит, это правда?..

Чино. Раз пишут в газетах — значит, правда!

Папино (закрыл глаза, сжал ладонями лоб, шепчет). Я сейчас сойду с ума!

Чино. Вот это напрасно!

Папино. Повесили!.. Повесили человека!.. Но как же вы… Как же его похоронить?..

Чино. Кого?.. Кого ты собираешься хоронить?..

Папино (указывая рукой в сторону мансарды). Этого., консула…

Чино (деланно смеется). Ты так смотришь на окно моей комнаты, будто консул у меня и висит там… на вешалке?..

Папино (совершенно растерян). Я этого никому не говорил…

Чезаре (все это время не отрываясь глядит то на Папино, то на Чино). Я хочу сейчас зайти к тебе в гости, Чино!

Чино. Буду очень рад. Но сейчас я спешу… Опаздываю на лекцию. (Хочет идти.)

Чезаре (хватает Чино за руку, категорически). Нет, ты на лекцию сегодня не пойдешь!

Чино. Что ты от меня хочешь?

Чезаре (идет к дверям дома, тянет за собой Чино). Пойдем! Это я тебе там скажу… у тебя в комнате…

Чино (вырвал свою руку из рук Чезаре). Оставь меня в покое! Некогда мне с тобой ходить!..

Чезаре. Тогда пойдем в полицию! (Снова схватил Чино за руку, боясь, чтобы тот не сбежал.)

Марио (который до сих пор молчал, нарочито кашлянул). Что с тобой, Чезаре?.. Нельзя гак волноваться! Вредно для здоровья!

Чезаре (сердито). Я вполне здоров и не нуждаюсь в твоих советах!

Марио (натянуто улыбаясь). Но ты можешь заболеть… Сию же минуту! Можешь даже потерять дар речи!..

Чезаре (рассвирепев). Ты что?.. Запугать хочешь?..

Марио. Боже меня упаси! (Положил свою сильную руку на плечо Чезаре.) Мы же с тобой люди, Чезаре!.. А не какая-нибудь сволочь! И, кроме того, мы — старые друзья! Ну, какое нам с тобой дело до этого испанского консула, будь он трижды проклят! Пусть вешают его на здоровье! Черт с ним! (Понизив голос, указывает на Чино.) Не обижай Чино… У него и без того много хлопот… Экзамены надо сдавать!.. Видишь, сколько книг тащит бедный мальчик!..

Чезаре (кричит). Какой же он мальчик! Ему двадцать два года! Я не хочу быть соучастником преступления!.. Сейчас же пойду и сообщу в полицию! (Двинулся к воротам.)

А в это время в воротах появляется полицейский Антонио с букетиком цветов в руках. Чезаре в испуге застыл на месте.

Антонио. Доброе утро, синьоры!

Папино (заискивающе). Доброе утро, синьор полицейский!

Антонио. О чем вы так шумно беседуете?..

Чино (опережая всех). Обсуждаем, как похоронить испанского консула!

Антонио (по-приятельски обнял Чино за плечи). Может быть, в этом вопросе полицейский окажется полезным, Чино?.. А?..

Чино (многозначительно). Может быть… Чино окажется полезным синьору полицейскому?..

Антонио (вздохнул). Поздно, дорогой студент! Консула-то уже повесили!.. (Ткнул пальцем в газету, которую держит в руках Марио.)

Чезаре (сердито). А на чьей веревке повесили консула?..

Антонио. Это уже не имеет значения, Чезаре! Консул мне нужен был живой… Награда была обещана за живого!.. А за мертвого?.. (Он сделал многозначительный жест рукой, понизив голос, будто на ухо, говорит Чезаре громким шепотом.) А за мертвого консула могут посадить за решетку даже полицейского!.. Вот увидишь, за мертвого консула мно-о-гие сядут… Я теперь даже боюсь что-нибудь узнать про консула… Слава богу, что его прикончили не в нашем квартале! (Идет по двору и садится на подоконник раскрытого окна Лолы.) Здравствуй. Лолобриджнда!

«Доброе утро!» — послышался из комнаты голос Лолы. Антонио перешагнул через подоконник и скрылся в глубине комнаты Лолы.

Чезаре (так ослаб от волнения, что еле держится на ногах, повис на могучей шее Марио). Мне дурно…

Марио (поддерживая Чезаре, улыбаясь). Не надо умирать, Чезаре! Видишь, даже консула не на что похоронить!

Чезаре (еле шепчет). Нас всех за решетку!.. Слыхал, что говорил полицейский?!

Чино. Ну я все же пойду на лекцию! А вы здесь без меня разберетесь! (Быстро уходит.)

Чезаре (провожая его глазами). Убейте меня, если Чино когда-нибудь вернется в наш дом! Так мы его и видели!..

Марио. Тише!.. Ты так можешь погубить парня!

Чезаре. Чино сам уже погубил всех нас!.. И тебя!..

Марио. А меня за что?.. Я ничего не знаю! Это ты кое о чем знаешь… Ты же набивался к Чино в гости…

Чезаре. Да… Я хотел зайти к нему… Но к нему, а не к консулу!

Марио. Значит, ты догадался, что консул — у Чино… А я не догадывался…

Чезаре. А откуда я знаю, что ты об этом не догадывался?

Марио, Раз ты догадался, что консул у Чино, то должен был догадаться, догадываюсь я об этом или нет?!

Папино. Я уже догадываюсь, о чем вы догадались… Но, ради бога, не мешайте мне работать! Я по горло и долгах!

Чезаре (понурив голову, медленно идет к дому, недоуменно разводя руками. Вдруг он что-то сообразил, быстро повернулся и бросился к Марио). А веревка-то?.. Веревка-то?.. Где твоя веревка?..

Марио. Это ты брось, Чезаре!.. На веревке не написано, чья она!.. А ты на самом деле думаешь, что консула повесили?

Чезаре. А как же! Чино сам сказал!.. (Хватаясь за голов}/.) Не понимаю… Как нам сейчас можно молчать?..

Марио (подходя к Чезаре). А кто сказал, что надо молчать? Не надо молчать! Надо кричать во весь голос! Но кричать так, чтобы никто этого не слыхал… Иначе на всю жизнь можно лишиться голоса… Тогда и бакалейная лавка останется без хозяина!..

Чезаре (закричал). Оставь меня! (Громче.) Оставь меня! Оставьте меня в покое!.. (Бежит и врывается в дом.)

Марио (поворачивается к Папино). Придется объявить соседям, что Чезаре заболел и не выходит из дома…

Папино. Да… Это будет кстати… Но как сделать, чтобы Чезаре не выходил из дома?..

Марио. Я поговорю с Даниэлой… Она умнее своего мужа! Даниэла поймет, что для здоровья Чезаре ему вредно в эти дни общаться с посторонними людьми…

Папино. Особенно с полицейскими!..

Марио. Так и сделаем! (Решительными шагами входит в дом.)

Папино. Боже мой! Еще одного упрятали!.. (Тяжело вздохнув.) Скоро, наверно, нас всех упрячут!.. И надолго!.. (Вдруг он что-то вспомнил, бросил нервный взгляд на подоконник Лолы… Не увидев там Антонио, вскочил с места, бежит к окну. Но, добежав до середины двора, быстро возвращается обратно, берет свой большой сапожный нож. Глядя прямо в зрительный зал, решительно.) Боюсь, что сегодня в нашем доме будет еще один труп!.. (Бросился к окну Лолы, заглянул в комнату.)

Вдруг из комнаты послышался звук звонкой пощечины. И букет цветов падает из окна Лолы у ног Папино.

(Весело подбросил цветы ногой, на его лице блаженная улыбка.) Я так и знал! Молодец, Лола! (Бежит обратно, садится в своей «мастерской», делая вид, что увлеченно работает, однако не отрывает глаз от окна Лолы.)

Из окна, держась за щеку, вылезает Антонио, опасливо оглядывается, не видит ли его кто-нибудь, и… удирает со двора.

(Хитро прищурившись, провожает Антонио глазами, обращается о зрительный зал.) Видели? Я же вам говорил! Разве Лола виновата, что она такая красивая!!

Затемнение

* * *

Маленькая комната на мансарде. В глубине — окно, заслоненное шкафом. Две койки, между ними — столик. На столике, на полу— везде масса газет и журналов, пустые консервные банки.

В углу на этажерке — череп.

На стене — медицинские плакаты, мышцы, сухожилия…

С потолка свисает привязанный к крюку кусок веревки. Рафаэль, стоя на стуле, поставленном на стол, привязывает ко второму крюку на потолке другой кусок веревки. Луиджи — голый, в одних трусах, молча что-то зубрит, уткнувшись в книгу.

За столиком сидит небритый человек с взъерошенными волосами, в белой измятой сорочке, поверх сорочки накинут плед. Это плотный, седеющий брюнет лет 55, он следит за Рафаэлем, который привязывает к потолку веревку, вдруг он обращается в зрительный зал.

Консул. Вы, конечно, не думаете, что они хотят меня повесить!.. Это газетчики меня уже повесили!.. Сами понимаете, сенсация: студенты повесили консула! Да, вы догадались! Я — консул! Это меня они украли (показывает на Луиджи и Рафаэля)… Вас, конечно, интересует, как они меня похитили?.. Очень просто! Позвонили домой, сказали, что меня приглашает к ужину мэр города… Сами понимаете, какой уважающий себя консул откажется принять приглашение мэра! Обещали, что у подъезда меня будет ожидать автомобиль и секретарь мэра… Вот он— «секретарь» (указал рукой на Рафаэля)!.. Я вышел, ничего не подозревая. А какое у меня могло возникнуть подозрение? Вы когда-нибудь слыхали, чтобы дипломатов похищали, как девушек?.. Никогда вы этого не слыхали! А меня украли! Это, наверно, первый случай в истории! Меня посадили в какую-то старую разболтанную машину. Я далее удивился — откуда у мэра города такая дырявая галоша на колесах?!.. И вот меня увезли… (Вздохнул.) Вы думаете, я не сопротивлялся?.. Сопротивлялся! Но мне связали руки, завязали глаза и заткнули рот… Я был уверен, что Попал в руки гангстеров! И вот приволокли меня сюда… в эти «апартаменты»! Хм!.. «Апартаменты»! (Нервничает.) Вы, конечно, спросите: почему я молчал и теперь молчу? Почему не подыму скандала? В этом доме, наверно, живут и честные люди, а не только похитители консулов, у которых нет ни бога, ни совести, ни копейки за душой! Я, конечно, протестовал, но… очень неприятно, когда за это меня привязывают к кровати и затыкают рот какой-то грязной тряпкой!

Луиджи (не отрывая глаз от книги). Ничего подобного! И вовсе это не тряпка, а наше общее полотенце, и каждый день оно стирается!

Консул. Слышите?.. Говоря языком международного обозревателя — комментарии излишни! (Продолжает.)…Я молчал еще и потому, что боялся: они могли распороть мне живот!.. Они ведь студенты медицинского факультета!.. Им ничего не стоит покопаться в моем желудке… пощупать рукой мою селезенку или печень… Я тоже кое-что смыслю в анатомии! Как-никак, а до третьего курса медицинского института я все же дотянул!

Рафаэль за это время привязал веревку ко второму крюку, потянул ее и подвесил кольца для гимнастических упражнений.

Рафаэль. Пожалуйста, господин консул! Можете упражняться! (Снимает со стола стул, садится рядом с Луиджи, берет учебник и углубляется в чтение.)

Консул. Покорнейше благодарю, синьор! (В публику.) Это они для меня специально сделали!.. По моей просьбе… конечно… Я без гимнастики не могу и дня прожить! Давнишняя привычка, ничего не поделаешь! Чтобы сохранить фигуру! Они хорошие парни. Все делают, о чем ни попрошу!.. Ох, сколько я перетерпел за эти дни из-за этого негодяя генерала Франко! Спрашивается: почему я должен страдать из-за того, что все его так ненавидят?.. Студенты, конечно, правы! Иметь такую сволочь руководителем государства! Такого мерзавца и убийцу!.. (Доверительно.) На месте студентов я давно переловил и перевешал бы всех испанских послов, консулов, атташе и секретарей!

Луиджи (не отрываясь от книги). Не беспокойтесь! Мы это сделаем!

Консул. Слышите? Они это сделают… Но, поверьте, я всего два раза за всю жизнь был в Испании! Я честный итальянец! Деловой человек!.. Родился в Болонье и вырос в Венеции. Но моя бабушка была испанкой… И вот… жена пристала, чтобы я непременно стал испанским консулом!.. У меня большие связи, влиятельные друзья… Сам имею кое-какой капитал и некоторое количество разных акций… Таким образом, я стал консулом! И вот, мое почтение! Я — консул государства, которым руководит генерал Франко. Убийца, жулик и вор первой категории! Бандит с большой дороги, которого рано или поздно повесят! Запомните мое слово — повесят, если даже он перед этим застрелится! Видите эти газеты?.. Журналы… Весь мир сегодня знает обо мне! Ни одна звезда экрана не была так популярна, как я в эти дни! Сколько на мне зарабатывают газетчики! А я сижу здесь и жру консервы!.. У меня изжога… Я толстею, как рождественский индюк… И не дают побриться — нечем! Да, вас, конечно, удивляет, почему я молчу, когда могу кричать?.. Ну хотя бы сейчас… Во-первых, закрыто окно… Его заслонили шкафом… Как только я хочу отодвинуть его, они оба (показывает па студентов)… мгновенно вскакивают и снова привязывают меня к кровати. И вот это полотенце (показывает на цветное полотенце, висящее на крючке)! Оно страшней, чем пистолет! Во-вторых, и что самое главное, у меня со студентами джентльменское соглашение: я не буду кричать и беспокоить людей, а они, со своей стороны, дали слово, что меня не повесят! А в общем, здесь не так уж скверно… Только меню однообразное… И вот… это полотенце!.. Какую я допустил оплошность! Знай я. что меня похитят, я перед уходом из дома непременно положил бы в карман деньги! Впервые в жизни сожалею, что меня не ограбили! Если бы меня ограбили — у похитителей были бы деньги! И меня бы хорошо кормили! Я предлагал им свои золотые часы, бриллиантовое кольцо… Не берут! Я им говорю: «Вы же украли человека! Что вам стоит украсть часы или кольцо?..»

Луиджи (не отрываясь от учебника). Ничего вы не понимаете, господин консул, в международных отношениях!

Консул. Да, да! Не удивляйтесь — они крайне вежливы. Они обращаются на «вы» и называют меня господином даже тогда, когда привязывают к кровати и затыкают рот полотенцем… Ох, это полотенце! (Тяжело вздохнув.) Лучшее средство ни о чем не думать — читать книги! Здесь у них книг много! Но одни медицинские учебники! Мой мозг не может всего этого переварить! Правда, я вчера попросил дать мне почитать что-нибудь для души… Они дали мне «Капитал»… Маркса!.. Я уверял их, что Маркса я уже читал. Но они мне не поверили! Сказали, что если бы я действительно читал Маркса, то не стал бы консулом фашистской Испании…

Рафаэль. Это ведь правда!

Консул. Вы… вы примитивно мыслите, молодой человек!

Слышно, как в замочную скважину вставили ключ. В комнату входит Чино с кипой газет и журналов.

Чино. Как вы себя чувствуете, господин консул?..

Консул. Благодарю вас, синьор! (Ищет в пепельнице окурки, подносит окурок к носу, морщится.)

Чино. Вот, курите! (Бросает па стол перед консулом пачку сигарет.)

Консул. О-о-о! Благодарю вас!.. Что нового обо мне в газетах?..

Чино. В газетах вас уже нашли… но… повешенным на чьей-то вилле…

Консул. Не может быть! Неужели опять повесили?

Чино. Да, да. синьор! Пожалуйста, полюбуйтесь! Так сообщает итальянская газета, сочувствующая вам и вашему правительству!

Консул. Какая наглость! Бедная моя Виолетта! Она ведь сойдет с ума… Подумать только — меня второй раз повесили! Меня повесили!

Чино. Не беспокойтесь, я уже звонил вашей супруге из автомата… Это стоило мне сорок лир…

Консул (машинально лезет в карман, скороговоркой). Оплачу! Все оплачу, синьор! Вы мой спаситель! Вы настоящий друг!

Чино. Я просил вашу супругу не верить газетам… И подтвердил, что господина консула никто не собирается убивать!

Консул. Чрезвычайно… вам благодарен! Чрезвычайно, синьор студент! Когда я освобожусь от вас, я буду вашим лучшим другом и припомню всю вашу доброту и заботливость… все, что вы для меня сделали!..

Луиджи. Это значит, что вы нас сразу повесите?..

Консул. Может быть, вы и правы! Действительно, человек еще далек от совершенства!.. Конечно… когда я окажусь на свободе, моим главным желанием будет поскорее повесить вас и ваших товарищей — моих «близких друзей»… Нет! Нет! Я о вас забуду! Забуду все плохое, лишь бы снова увидеть солнце, жену, моих детей и внучат (прослезился)… которых я никогда не пошлю в Испанию!

Чино (ткнув пальцем в газету, угрюмо глядит на консула). Здесь пишут, что вы близкий родственник генерала Франко…

Консул (даже вскочил с места). Это клевета! Я говорю так не потому, что боюсь вас, а потому что это действительно ложь! Клевета чистейшей воды! Я в жизни не видел Франко в глаза! Я ненавижу этого убийцу! Только не подумайте, что я люблю коммунистов! Я их ненавижу еще больше! Я не выношу крайностей в жизни и в политике! (Повышает голос.) Я «родственник Франко»!! (Кричит.) Как не стыдно газетам так нагло врать?! (Нервно подбегает к стене, снимает с крючка полотенце, протягивает его Чино.) Заткните мне рот… иначе я нарушу наше джентльменское соглашение!

Чино. Садитесь, господин консул!

Консул. Я нервничаю…

Чино. Не надо нервничать! Жизнь так коротка!..

Консул. Вы думаете, коротка?.. Не люблю, когда молодые люди философствуют… Они могут так дойти до полного отрицания жизни! А отрицание жизни доводит до преступления!

Чино. Мы уже дошли до преступления…

Консул (испуганно). Что вы собираетесь со мной сделать?

Чино. Консул, поймите! С вами — ничего! Кроме того, что мы сделали, мы ничего делать не собираемся! Не на что! И как только ваше правительство…

Консул (не дает Чино закончить фразу). Я отказываюсь от своего правительства!

Чино. Не-ет! Не выйдет!.. Это надо было сделать раньше, как делают все честные испанцы! О вашем отказе от правительства Франко мы никому не сообщим… Нам сейчас это невыгодно! Наоборот, я сегодня позвонил в редакцию одной газеты и сказал, что консул день и ночь молится за генерала Франко… что консул действительно родственник испанского диктатора — он сам это подтвердил…

Консул (кричит). Вы! Вы! Вы действительно преступник! Вы оскорбили меня!

Чино. А вы неплохой актер… Но… больше подходите для комедийных ролей…

Консул (совершенно спокойно). Да, я неплохо играл в студенческих спектаклях… Но не комические роли… Мечтал сыграть Отелло и Наполеона! Говорили, что в молодости я был похож на Наполеона!

Луиджи. Да… в вас есть что-то наполеоновское!

Консул. В каждом человеке есть что-то от Наполеона!

Чино. Ну, а что во мне наполеоновского, господин консул?

Консул (посмотрел на Чино). Жажда славы!

Луиджи. Мы все втроем согласны уступить вам свою славу со всеми последствиями… сейчас же, как только освободят Хосе Корильо!

Консул. Спасибо за честь!

Рафаэль. Нет! Я не уступлю! Хочу, чтобы люди знали, что я участник этого благородного преступления!

Консул (к Луиджи). Слышите?..

Чино. А что тут плохого, если мой друг хочет, чтобы о нем знали?.. Знали, что именно он первый связал руки испанскому консулу… завязал глаза… и заткнул рот…

Консул. Да… Ваш друг может иметь успех у определенной категории людей!

Луиджи (к Чино). Самое главное, как у тебя экзамен, Коко?

Чино. И не спрашивай! Срезался!

Рафаэль (удивленно). Как? Неужели?..

Чино. Да! И на таком простом вопросе!.. На ангиостомии!

Консул (искренне сожалея). Ай-яй-яй! Неужели забыли?! Это способ наложения на кровеносные сосуды фистул, с помощью которых в любой момент можно получить у животного кровь в условиях хронического опыта… (Вырывает книгу из рук Луиджи, быстро перелистывает, показывает Чино, проводя пальцем по строкам, читает.) «Для этого к наружным стенкам артерии или вены (засучивает свой рукав) подшивается… сюда (показывает на вену)… при помощи петелек изготовленная из какого-либо нержавеющего металла трубочка, играющая роль фистулы…»

Луиджи (заглядывая через спину консула, продолжает читать), «…свободный конец фистулы выводится наружу через отверстие в коже». (Он пальцем прощупывает вену на руке консула.)

Консул (ему щекотно, он начинает неудержимо хохотать). Я страшно боюсь щекотки.

Осторожный стук в дверь. Консул и студенты притихли. Стук повторился. Луиджи и Рафаэль берут под руки молчаливо следящего за ними консула и прячут его за шкаф.

Чино (подходит к двери). Кто там?

Голос (после паузы). Это я! Чезаре!

Чино свободно открывает дверь. В дверях появляется Чезаре с завязанной головой, у него вид тяжело больного человека.

Чезаре (стоит в дверях, опасливо оглядывает комнату, увидел, свисающую с потолка веревку с кольцами, медленно поднял вверх руку). Это для чего у тебя?..

Чино (улыбаясь). Чтобы повесить консула! Что тебе надо, Чезаре?..

Чезаре (умоляюще). Газеты! Ты понимаешь, меня не выпускают на улицу… А Даниэла боится оставить меня одного, чтобы я не повесился… Или чтобы кто-нибудь меня не… (Пауза.) Газеты! Я уже два дня не читал газет!

Чино (быстро собирает со стола газеты). На тебе! Иди!

Чезаре (прижал газеты к груди, тихо). А что с консулом? Не знаешь?..

Чино (указывает па газеты). Здесь написано, что его еще раз повесили!!

Чезаре (тихо повторил). Повесили… значит!.. (Еще раз осматривает комнату, все стараясь разглядеть, что за шкафом. Пожимает плечами и выходит.)

Чино прикрыл за ним дверь.

Затемнение

* * *

Двор.

Папино (отложил в сторону ботинок, который держал в руках, глядя прямо в зрительный зал). И вот уже второй день Чезаре не выходит из дому… Но Марио тоже засел дома — боится, как бы Чезаре не ушел… Караулит его!.. Один бог знает, чем все это кончится!.. Даниэла плачет, и неизвестно — почему… Может быть, она беспокоится о здоровье мужа! А может быть, узнала от Чезаре, что консул у нас в доме… И боится втройне!.. А бедный Чино совсем с ног сбился… Кроме себя надо прокормить консула и еще двоих!.. Понятно, денег не хватает! Меня и Марио он окончательно разорил!.. А теперь взялся за полицейского Антонио, пообещав ему кое-что разузнать о похитителях консула… А Антонио держит это в секрете от других полицейских: один хочет заработать миллион! И подкидывает денежки Чино… думает его подкупить! Чино делает вид, что поддается, и… вытягивает у полицейского сколько может!.. Но Антонио тоже не Ротшильд! Сами понимаете, сколько может получать простой полицейский?!..Все перепуталось в нашем доме!.. Двое заключенных… Три безответственных женщины, которые в любую минуту могут проговориться… У наших женщин, извините, ум на кончике языка! Потом у нас Чино и каких-то двое неизвестных мне молодых людей… (Тихо, доверительно.) Кстати, если и повесят консула, это сделает, наверно, не Чино, а те… двое! Не представляю, чтобы человек, которого я лично знаю, мог повесить человека! Я, например, не знаю Франко, и мне кажется, что он вообще не существует! Тем более такой изверг, который расстреливает и вешает… И от него бегут люди во все страны… Вся Италия полна испанцев!.. Неужели так трудно повесить одного Франко, чтобы он не вешал всех?.. Боже мой!.. Все перепуталось в нашем доме!

Входит полицейский Антонио.

Антонио. С кем ты беседуешь, Папино?..

Папино. С самим собой, синьор Антонио!

Антонио. Это плохой признак!

Папино. Любой на моем месте давно бы сошел с ума!

Антонио. Нет денег?

Папино. Нет!..

Антонио. А у кого они есть?! (Пожал плечами.) Я не понимаю: похитить человека, чтобы за это получить только тюрьму?! Я понимаю, похитить человека и получить за это деньги! (Глядит в сторону мансарды.) Не знаешь, Чино дома?

Папино. Нет! Давно ушел в город… У них экзамены…

Антонио. Я должен его арестовать!

Папино (испуганно). За что?..

Антонио. Есть за что!

Папино. Его одного?

Антонио. Пока одного… А потом посмотрим!..

Папино (упавшим голосом). Что?.. Уже все… узнали?

Антонио. О чем?

Папино …что это он… украл консула…

Антонио (хохочет). Ха-ха-ха! «Чино украл консула»! Тоже герой!.. Это он хвастается… Может быть, даже деньги под это занимал, как у меня…

Папино. Разве Чино говорил, что консул у него?..

Антонио. Он говорил, что знает студентов, которые скрывают консула… Обманул! Обещал, что завтра… здесь… в вашем доме устроит мне с ними встречу… (Сердито.) А похитителей арестовали сегодня ночью… в Турине… (Показывает газету.)

Папино (облегченно вздохнул). В Турине, значит! Сегодня ночью! А вы уверены, что именно они похитили консула… а не наши?..

Антонио (показывает на газету). Так написано!

Папино (пожал плечами). «Написано»!.. Позавчера писали, что консула повесили…

Антонио. Вчера вечером жена получила от консула письмо: жив и здоров!

Папино. А сегодня пишут: в Турине арестованы похитители! Э-э-э! Синьор Антонио, можно ли верить газетной брехне? Лучше послушайте Чино! Я уверен, он вас не подведет и обязательно устроит встречу не только с похитителями, но и с самим консулом!

Антонио стал посередине двора спиной к зрительному залу, глядит в сторону мансарды… Так он стоит долго… Недоуменно пожимает плечами… Потом идет к дому, подходит к дверям и снова в нерешительности останавливается.

Затемнение

* * *

Мансарда.

Консул сидит на своем прежнем месте. Перед ним — открытая коробка консервов, хлеб, бутылка кианти в плетенке, он с жадностью ест.

Луиджи и Рафаэль спят на койках.

Чино уткнулся в учебник. Он — весь внимание! Раздался резкий стук в дверь.

Консул испуганно посмотрел на Чино и, как сообщник, как бы спрашивает его глазами и жестами: «Кто это может быть?» Раздался условный стук три раза.

Чино подбегает, открывает дверь.

Появляется тетя Жанна со щеткой и тряпкой в руках.

Тетя Жанна. Можно убирать?

Чино. Можно.

Тетя Жанна. Доброе утро, синьоры!

Консул. Доброе утро, синьора! Какая сегодня погода?

Тетя Жанна. Не знаю.

Консул. Ах, простите! Я все забываю, что не имею права что-либо спрашивать…

Тетя Жанна. Я принесла чистое полотенце! (Вешает полотенце на гвоздь.)

Консул. Спасибо! Большое вам спасибо! Как вас… (Хочет спросить ее имя, по запнулся.) Да, да! Извините… Извините, синьора!

Тетя Жанна. Ничего, ничего…

Консул. Когда я наконец освобожусь от вас…

Тетя Жанна (перебивает). А я вас не держу… Я вас сюда не приводила и вообще не знаю, кто вы такой… Мне все равно, кто вы, лишь бы не было войны!

Консул. Вы же читаете газеты и знаете, что похитили консула!

Тетя Жанна. Я знаю, что украли консула… Но «Консулом» зовут собаку нашей соседки… Я спрашивала у нее… Она говорит: «Ничего подобного! Газеты врут! Консула никто не похищал. Он преспокойно гуляет по двору и лает на прохожих!..» И я спокойна: из-за дворовой собаки не может быть войны!

Консул. Вы напрасно хитрите, синьора! Вы не такая глупая, чтобы не знать, кто я такой! Все равно я узнаю, кто вы и где живете!..

Тетя Жанна. А мне все равно, кто вы такой!

Консул. Я не потому… Я хочу отблагодарить вас за все ваши заботы обо мне в эти дни суровых испытаний!

Тетя Жанна. Я не нуждаюсь в вашей благодарности! Вы лучше напишите вашему генералу, чтобы он освободил этого бедного парня студента!

Рафаэль (из-под простыни). Давай, давай ему, тетушка!

Тетя Жанна. А то я напишу Франческо… эго мой сын…

Чино. Он в Риме шофером такси работает… Веселый парень!

Тетя Жанна … Чтобы Франческо со своими товарищами похитили вашего посла и привезли его сюда… к нам… Я уступлю ему свою комнату!

Чино (смеется). У тети Жанны комната еще меньше, чем наша!..

Тетя Жанна. Ничего! Поместимся! (Консулу.) Вы понимаете, когда я близко вижу вас… вас, которых так боюсь… я уже больше не боюсь! И мне живется спокойнее. Я готова даже пожертвовать своей комнатой, лишь бы не было войны!

Чино. И вы, господин консул, сможете перестукиваться с послом! (Стучит йогой об пол.) Тетя Жанна живет под нами…

Консул (обрадованно). Ах, значит, вас зовут тетя Жанна!

Тетя Жанна (укоризненно). Э-э-э! Чино! «Конспиратор»!

Консул (еще более обрадованный). А вы, оказывается, не Коко, а Чино!

Луиджи (не высовывая из-под простыни головы). В нашем городе тысяча тетушек Жанн и несколько тысяч Чино… Консул, я могу вам помочь… Меня зовут Луиджи! Я студент! Но для заработка хожу по дворам, глотаю шпаги и пою «Санта-Лючия»! А слева от вас спит…

Рафаэль (опережает). Я не хочу, чтобы консул знал мое имя!

Луиджи. Он трус, консул! И не хочет, чтобы вы знали его имя… Даже среди похитителей бывают трусы! Но все равно нас всех арестуют… на день раньше, на день позже… это не имеет никакого значения!.. Его тоже арестуют! Его зовут Рафаэль!

Тетя Жанна (ехидно). Вот вы уже всех и знаете, синьор консул! Тетя Жанна и ее дети: Чино. Луиджи и Рафаэль… Можете доносить! (Махнув рукой.) Я вижу, войны из-за вас не будет! Никому вы не нужны! Я спокойна!.. А сейчас до свиданья, синьор! (Фамильярно.) Чао, синьор!

Закончив уборку, тетя Жанна выходит. Снова условный стук. Чино открывает дверь. В дверях появляется Лола с чашкой дымящегося кофе.

Лола. Можно?

Консул (вскакивая с места, в смущении застегивает сорочку и прихорашивается, опережает Чино). Можно, можно!..

Лола. Доброе утро, синьор!

Консул. Доброе утро, синьорина! Вы невероятно любезны… Прошу! Садитесь!

Чино (перекинув через плечо полотенце, взяв мыльницу). Садитесь, Лола! Я сейчас! (Уходит.)

Консул (обрадованно). Лола! Лола!

Лола. Да, да, Лола!

Консул (глядя ей в глаза). Клянусь, вы красивее, чем Джина Лолобриджида!

Лола. Пейте кофе!

Консул. Почему вы так пристально смотрите на меня?..

Лола (улыбается). Вы с каждым днем становитесь всё веселее…

Консул (понизив голос, чтобы, не слышали «спящие»). Вы не можете представить, как я волнуюсь каждое утро, ожидая вас!

Лола (кокетливо). Вы ждете кофе, а не меня…

Консул. Кофе — это само собой!.. Но… Только прошу вас, не смейтесь!.. Я не так стар! Я просто… три дня не брился… А для мужчины день без бритвы — десять лет старости!..

Лола (лукаво). Значит, вы на тридцать лет моложе, чем выглядите?..

Консул. Нет! На все сорок!.. Поверьте!..

Лола. Верю! Верю!

Консул. Вы мне безумно нравитесь… (Понизив голос.) Поверьте, вы могли бы украсить любое великосветское общество! Могли осчастливить любого богатого и почтенного синьора с юным сердцем… В вашем присутствии я становлюсь молодым… Совсем юношей!.. (Шепотом.) Я не спрашиваю вашего адреса… Я знаю, в моем теперешнем положении это не полагается… Но вот моя визитная карточка… Здесь мой телефон! (Протягивает ей визитную карточку.)

Лола. Ваш телефон сегодня известен всей Италии!

Консул (гордо). Тем более! Популярность украшает человека! Разрешите вашу ручку!

Лола. Зачем?..

Консул. Ну разрешите!

Лола. Пожалуйста!

Консул (беря руку Лолы). Боже мой! Какие божественные пальчики! (Снимает со своей руки кольцо и надевает его ни руку Лолы.) Это бриллиант! Три карата!

Лола (рассматривая кольцо ни своей руке). Какая красота! Я никогда не видела такого кольца!

Консул. Оно ваше! Но что одно кольцо?! Такая красавица, как вы, должна быть осыпана бриллиантами! Вы должны жить на белой вилле, утопающей в цветах! На вилле где-нибудь у Лазурного Берега… У вас должна быть только белая машина… Белый «фиат»! Или «ягуар». Нет, «роллс-ройс»!

Лола (хохочет). А мне все равно — лишь были бы колеса и чтобы сама двигалась!..

Консул (кокетничает, деланно смеется, целует ей руку, шепотом). Могу ли я надеяться?..

Лола (не понимая его). На что?..

Консул. На… встречу с вами… Конечно… когда я уже буду на свободе…

Лола. Пожалуйста!

Консул (удивлен таким мгновенным согласием). Что? Вы меня, наверно, не так поняли…

Лола. Что ж тут непонятного? Вы хотите со мной встретиться? Извольте!

Консул (разочарован легкой победой). Да, да! Очень приятно! (Снимает кольцо с руки Лолы и надевает на свою.) Это кольцо — память о моей матери… Она, бедная, умерла на моих руках!

Лола (сухо). Пейте кофе, а то остынет!

Консул. Ах да! Кофе, кофе! Спасибо! Спасибо, синьорина!

Лола. Не синьорина, а синьора. Я замужем!

Консул (снова оживился). Ах! Вы замужем!.. Очаровательно! (Дотронулся до своего кольца.)

Лола (строго). Кольца не надо! Пейте кофе!

Луиджи (из-под простыни). Пошляк!

Консул. Что?.. Что вы сказали?..

Луиджи. Пейте кофе, консул! Лола спешит!..

Консул (с досадой). Как трудно наладить личные взаимоотношения, когда вокруг столько свидетелей!

Затемнение

* * *

Снова двор.

На сцене — Папино, он чрезвычайно взволнован.

Папино (сначала молчаливо разводит руками, как будто о чем-то споря сам с собой, потом резко поворачивается к зрительному зилу, с возмущением). Вы не можете себе представить, как нас всех подвел Чино!.. Чино, которому я так верил! Больше, чем самому себе! Больше, чем всем вам! Он, оказывается, дважды отправлял письма консула к жене! Ничего страшного, конечно, в этом нет: пусть старуха успокоится и убедится, что ее муж пока еще жив!.. Но зачем надо было оба раза опускать письма в почтовый ящик на нашей улице?.. Всего в двухстах шагах от нашего дома?! (Указал на подворотню.) Этим Чино выдал местонахождение консула… И вот с утра в нашем квартале идут поголовные обыски… Тетя Жанна говорит, что уже арестовано сорок восемь студентов! Она все знает!.. Скоро полиция нагрянет и сюда… И начнется здесь та-а-ко-е!.. И мы все будем свидетелями презабавнейшей истории! Хорошо, если только свидетелями! Нас просто возьмут за шиворот и загонят в тюрьму!.. Даже фотографы не успеют нас заснять! Бедная Лола!.. Как мне ее жаль!.. Она так хотела немного повертеться перед фотоаппаратом! Ай-яй-яй! Чино всех нас без ножа зарезал!.. Но самое неприятное то, что когда полиция найдет консула, ультиматум итальянских студентов уже ничего не будет стоить!

Из дома выходит Лола с хозяйственной сумкой в руках, она в фартуке, в домашних туфлях.

Лола! Родная! (Обнимает ее за. талию.) Когда я вижу тебя — все заботы от меня уходят!.. Ни о чем не хочется думать!

Лола. Все это хорошо… Но ты просил приготовить обед!

Папино. Конечно! И даже вкусный!..

Лола. Что ты хотел бы?..

Папино (глядя на нее восторженными глазами). Ну… на первое — суп из спаржи… На второе — жареных цыплят!.. Но… до этого — макароны со сладким томатом!.. А до этого… (Притягивает Лолу к себе, сажает па колени, целует.) Зачем человеку обед, когда его любит такая девушка!

Лола. Довольно! Я спешу! Дай деньги!

Папино. Деньги!.. (Улыбается.) Денег нет, Доли! Откуда у меня деньги?..

Лола. А как же спаржа? Жареные цыплята?..

Папино. Когда я вижу тебя — мне кажется, что я уже все это ел… И кажется, что у нас был самый лучший обед во всей Италии!

Лола. Но, Пэпэ, от «кажется» сытым не будешь!..

Папино. Что же делать, Лола! Никто мне сегодня не принес ни одной лиры! Будто в нашем квартале никому не нужно чинить обувь! Я же знаю, что в каждом доме есть дырявые ботинки… И их надо чинить! Но все жалеют денег!.. Ты только не сердись! Не всегда же будет так… Ведь когда-нибудь придет время, и люди будут чинить свои ботинки!.. Тогда и у меня появится работа! Много работы!.. И деньги! Много денег!..

Лола. А сегодня?..

Папино. Сегодня!.. (Пошарил в карманах, улыбнулся, взял Лолу за подбородок, ласково.) Сегодня — как-нибудь обойдемся! А завтра… или у меня будут деньги… Или меня схватят за шиворот и загонят в тюрьму…

Лола (обняла Папино). Я никому не дам забрать тебя! Я выцарапаю всем глаза!..

Папино. И тебя тоже… арестуют!

Лола. И очень хорошо! Мы попросим, чтобы нам дали отдельную камеру!

Папино (в восторге). И нам не нужно будет работать! Я не буду чинить рваные ботинки!..

Лола. Ты думаешь, нас будут кормить?..

Папино. Ну… жареных цыплят в тюрьме, конечно, не будет… И макароны с сыром тоже не будут! И кофе тоже не принесут! Но там будешь ты!

Лола. И ты, Папино!.. Только мы вдвоем! Я буду каждое утро убирать камеру… Повешу белые занавески на окошко, чтобы закрыть железную решетку… Тетя Жанна будет приносить цветы… И мы с тобой будем мечтать о том, как хорошо жилось бы людям, если бы все сидели в тюрьмах и никому не надо было искать работы!..

Папино (вдруг задумался). А вдруг в тюрьме нет камер для молодоженов?..

Тетя Жанна (крайне взволнованно). Боже мой! Что делается! У Маркоччи, там, где живут эти пятеро студентов… с долговязым… выбросили на улицу все вещи!.. Разбирают полы!.. Распороли перины, будто консул это наперсток, что его спрячешь в подушку?! А студенты хохочут! Их полиция арестовывает, а они хохочут, да еще издеваются над господином инспектором!.. Удивительный народ! (Вдруг понизав голос, к Папино.) Если бы полиция знала, что делается у нас на мансарде!.. Вот увидите, что здесь произойдет, — здесь будет стрельба! А эти двое… которые все время читают книги у Чино… У них наверняка бомбы! Они непременно будут стрелять, когда придет полиция!.. Или выбросят консула из окна!.. Вы понимаете мое тяжелое положение: знать столько, сколько знаю я, и… никому ни слова не сказать!.. Молчать! Молчать! Это же мучение! Я буквально задыхаюсь!..

Папино (испуганно). Надо молчать, тетя Жанна!..

Тетя Жанна (возмущенно). А Антонио, наш полицейский?! Этот подлец! При всем честном народе смотрит мне прямо в глаза и говорит: «Как же это вы, тетя Жанна, до сих пор не узнали, где на нашей улице прячут консула, когда вы первая всегда все знаете и первая всегда обо всем рассказываете!..» (Быстрыми шагами идет в дом, вдруг поворачивается.) Где Чино?.. Где же Чино?..

Папино. Не знаю, тетя Жанна…

Лола. Я его сегодня не видела…

Тетя Жанна. Должно быть, сбежал! Бросил всех, оставив у нас на руках консула… как подкидыша какого-то… Очень нужен мне этот толстобрюхий подкидыш!

Папино. Наверно, Чино арестовали!

Лола. Или с ним что-то случилось?..

Тетя Жанна. Пойду присмотрю, как бы эти двое с перепугу действительно не придушили консула… А то не оберешься неприятностей!

Лола. А я отнесу консулу кофе… (Смеется.) Вчера он обещал мне подарить золотой браслет и норковую шубу!

Папино (кричит). Он дождется, что я его действительно повешу!

Хохочущая Лола и взволнованная тетя Жанна уходят в дом. Опасливо оглядываясь, в воротах появляется Марио. У него в руках газеты.

Марио. Здравствуй, Папино! (Подходит к нему, садится рядом.)

Папино. Где ты пропадал целые сутки?..

Марио. Работал. Сменщик у меня заболел.

Папино (скороговоркой). Знаешь, что делается на нашей улице?..

Марио. Знаю! Как же не знать?! Все газеты уже об этом трещат… Эх и дурак же этот студент! Зачем ему понадобилось опускать письма консула именно в наш почтовый ящик?!

Папино. Это же Чино!!

Марио. Я этого не знаю… В газетах о Чино ничего не написано…

Папино. На нашей улице обыски… Сегодня нас всех арестуют!

Марио. Кого это «нас»?..

Папино. Ну… тебя тоже!..

Марио. Меня?.. За что?.. Я не знаю, кто похитил консула… Не знаю, где он находится… И не знаю, кто знает о том, где прячут консула…

Папино (ошеломлен). Что ты говоришь, Марио?..

Марио. То, что слышишь! Чего ты таращишь на меня глаза?.. Я разве видел консула?..

Папино. Не-е-ет!

Марио. Разве я знаю то, что знаешь ты?!

Папино. А что я знаю?..

Марио. Дурак! Откуда мне знать, о чем ты думаешь и что ты знаешь!.. (Хватает Папино за грудь.) Разве ты знаешь, где консул?.. Скажи, где он?..

Папино. Откуда мне знать?

Марио (улыбаясь). Видишь?.. А ты говоришь, меня арестуют! За что?..

Папино. А Чезаре?..

Марио. Чезаре?.. (Задумался, повернулся, кричит.) Эй, Чезаре!

Чезаре показался в окне. Голова у него завязана полотенцем.

За ним — Даниэла.

Чезаре. Чего пристаешь к больному человеку?

Марио. Послушай, Чезаре! На нашей улице повальные обыски… Из-за этого проклятого консула уже арестовали шестьдесят человек! Скоро полиция придет сюда! Папино говорит, что нас всех арестуют… И меня тоже!.. За что?.. Арестовать могут только в том случае, если я знал, где прячут консула, и своевременно об этом не заявил… Но я же о нем ничего не знаю! Может, ты что-нибудь знаешь?!

Чезаре (после секундного раздумья). Нет! Ничего я не знаю!

Марио. В таком случае и тебя тоже не за что арестовывать!

Чезаре (ухватившись за мысль Марио). Я про консула ничего не знаю! (Снимает с головы полотенце.)

Даниэла (обрадованно). Вот видите! Он совершенно здоров! Можно его выпустить во двор?..

Марио. Пожалуйста! Пусть идет куда хочет…

Чезаре быстро отходит от окна, выбегает во двор.

Чезаре. Что нового в газетах?

Марио. На, читай!

Чезаре (раскрывает газету). «…Фонд сбора средств для зашиты похитителей испанского консула растет с каждым часом! Студенты всех стран заявили о своей солидарности с итальянскими коллегами, похитившими консула диктатора Франко. Семь миллионов лир переведено в итальянский государственный банк на текущий счет главаря группы похитителей консула…»

Марио (хлопнул Чезаре по плечу). Чезаре, может быть, нам выгоднее что-нибудь да знать о консуле?! Семь миллионов лир! Это солидная сумма!

Папино (в восторге). Семь миллионов!

К раскрытому окну подбегает взволнованная Даниэла.

Даниэла (кричит). Слыхали?.. Слыхали?!..

Чезаре. Что еще случилось?..

Даниэла (задыхаясь от волнения). Только что передавали по радио, что Валенсийский трибунал, приняв ультиматум итальянских студентов — похитителей консула, отменил приговор испанскому студенту Хосе Корильо! Корильо па свободе!!

Марио. Ур-р-ра! Слышишь, Чезаре? Молодцы ребята! А ты, трусишка, говоришь, что их не знаешь…

Из дома выбегает тетя Жанна.

Тетя Жанна. Слыхали?.. Слыхали?..

Папино. Слыхали, тетя Жанна!

Тетя Жанна. Побегу! Обрадую их… моих мальчиков! (Бежит обратно в дом.)

Марио (к Чезаре). Ты слыхал?.. Кого это тетя Жанна хочет обрадовать?..

Чезаре (пожал плечами). Ничего я не слышал! И ничего я не знаю!

Папино. Марио, оставь его в покое! Он снова заболел!

Во двор вбегает Чино, он радостно взволнован, в руках у него газеты.

Чино. Нате! Читайте! Приговор отменен!

Марио. Молодец, Чино! Я, правда, не знаю, кто из студентов похищал консула, но ты молодец, потому что ты тоже студент!

Вдруг с мансарды послышалась песня «Санта-Лючия», и из окна комнаты Чино кто-то выбросил знакомое нам цветное полотенце.

Чино. Мое полотенце!

Папино. Слышишь, Чезаре?

Песня нарастает.

Чезаре (испуганно). Ничего я не слышу!

Папино. Поют!..

Чезаре. Это тебе кажется, что поют… Я не слышу! Марио. Знаешь что, Чезаре?.. На всякий случай иди ты пока домой… А то скоро сюда нагрянет полиция…

Чезаре. Да, да! Лучше я уйду! У меня опять разболелась голова…

Чезаре медленными шагами идет в дом. А с мансарды все нарастает песня «Санта-Лючия».

Марио. Хорошо парень поет!

Из дома выбегает взволнованная Лола.

Лола (радостно кричит). Чино! (Бросается к нему, повисает у него на шее, целует.)

Папино. Только не целоваться! Я не люблю, когда ты целуешь Чино! Если хочешь — целуй Марио!

Лола. Консул требует немедленного освобождения.

Папино. Вот пройдоха!

Чино. Ну, друзья! Сейчас единственный вопрос: как вывести консула так, чтобы ни он сам, ни другие не знали, откуда его вывели?..

Марио. Знай я, где скрывают консула, я посоветовал бы студентам продержать его до темноты, потом завязать глаза и вывести… Посадить в мой мусоровоз и выпустить его где-нибудь в темном переулке… подальше от нас…

Чино. Да… но если полиция нагрянет к ним до вечера?

Марио. Тогда я посоветовал бы запереть консула на мансарде, а самим удрать!

Чино. Куда?

Марио. Куда глаза глядят! Не сидеть же в тюрьме из-за этого консула!

Чино. Пожалуй, ты прав, Марио!

Папино. Конечно, он прав!

Чино бежит через двор, вбегает в дом.

И в эту же минуту в воротах появляется инспектор полиции в сопровождении Антонио и еще двух полицейских.

Антонио. Я здесь всех знаю, господин инспектор! Правда, наверху живет студент… Но он вне подозрений! И потом здесь все мои друзья!

Полицейский инспектор остановился посреди двора и, подняв голову, оглядывает верхние этажи.

Затемнение

* * *

Из затемнения. Снова двор. Посреди двора стоят взбудораженные обитатели дома: Лола, тетя Жанна, Чезаре, Марио, Даниэла. Папино сидит у самой рампы. У дверей дома стоит незнакомый полицейский. В воротах — трое полицейских. Чувствуется, что они с трудом сдерживают натиск толпы. С улицы доносится беспорядочный шум, гудки машин. По двору взад и вперед ходит совершенно обалдевший полицейский Антонио уже без мундира. Он недоуменно разводит руками и поодиночке оглядывает обитателей дома — «своих друзей». Он хочет что-то сказать, но от злобы и возмущения не может вымолвить ни слова.

Папино (глядя в зрительный зал). Я не могу смотреть на Антонио! Мне его даже жалко! Но если бы вы знали!.. Если бы вы только знали, что здесь произошло за этот час!.. И что было с Антонио, когда он своими глазами увидел консула на мансарде у Чино! У Чино! Во-первых, Антонио сразу потерял полмиллиона лир!

Антонио. Идиот! Не полмиллиона, а целый миллион! Неужели ты думаешь, что я поделился бы с тобой?..

Папино (презрительно махнул рукой на Антонио, продолжает). Во-вторых, он потерял службу! А кто у нас возьмет на работу бывшего полицейского, выгнанного за непригодностью?

Антонио. Э-э-эх! И не говори!

Папино (тихо). В-третьих, я думаю… между нами говоря… его тоже арестуют… Чино заявил инспектору полиции, что Антонио давал деньги на содержание консула!..

Антонио (вдруг крикнул). Сдался мне этот консул!

Даниэла (взволнованно). Чего же они так долго не выводят его?..

Чезаре. Допрашивают… Составляют протокол…

Даниэла. Разве я могла подумать, что наш Чино такой разбойник?

Марио. «Разбойник»… Тоже скажешь — «разбойник»!.. Чино уже стал героем среди всех студентов Италии! А завтра его будет знать весь мир!.. Вот это слава!

Тетя Жанна. Хотела бы я знать, что бы он делал без меня!

Лола. Не знаю, как без тебя, тетя Жанна, а без меня консула никто не удержал бы!

Папино (кричит). Я зарежу его!

Марио (издевательски). Если ты хотел его зарезать— надо было это сделать хотя бы час назад!..

Чезаре. Э-э-эх, Чино! Чино! Каким хорошим мальчиком рос… Кто мог ожидать, что он будет похищать послов и министров?!

Папино. Чино теперь богаче всех нас! У него семь миллионов лир!

Марио (к Чезаре). Может быть, нам с тобой похитить испанского посла, Чезаре?..

Папино. Вот если бы все студенты и сапожники во всем мире объединились и украли бы всех консулов и всех послов фашистской Испании! Это было бы здорово!

Марио (передразнивает). «Студенты и сапожники»!.. Что бы вы делали без шоферов?.. Кто увозил бы ваших послов и консулов?..

Чезаре. Посмотрел бы я, как вы прокормили бы своих заложников, если бы не лавочники!

Из дверей дома выбегает корреспондент с блокнотом в руках. За ним — фоторепортер.

Корреспондент (подбегает к стоящим во дворе жильцам дома). Вы арестованы?..

Марио. Пока нет. Но на улицу не выпускают…

Корреспондент. Это значит, что вы уже арестованы!

Марио. Спасибо за приятное сообщение!

Чезаре. Арестованы?.. Не имеют нрава!

Фоторепортер начинает снимать жильцов.

Лола. Не смейте! Не надо! Я должна переодеться' (Закрывает лицо руками, бежит в дом.)

Корреспондент (к Марио). Ваша фамилия? Профессия?

Марио. Марио Маркони. Шофер.

Корреспондент. Это вы увозили консула?

Марио. Нет, не я!

Корреспондент (не слушая его, улыбаясь). Марио Маркони! (Фоторепортеру.) Снимите мне его! Первым я допрашиваю шофера, который увозил консула!

Марио. Это не я!.. Я на мусоровозе работаю!..

Корреспондент. Не имеет значения. Вы шофер?

Марио. Шофер, но…

Корреспондент. Всё! Мне больше ничего не надо!

Фоторепортер начинает быстро щелкать аппаратом, снимая Марио со всех сторон.

(Ткнул пальцем в грудь Чезаре.) Имя? Фамилия?

Чезаре. Чезаре Долоретти. Торговец. Здесь, за углом, моя бакалейная лавка…

Тетя Жанна (ревниво глядя на Чезаре). Не надо себе приписывать чужие заслуги!.. (Становится между корреспондентом и Чезаре.) Я убирала комнату студента и видела консула по нескольку раз в день… Один раз даже стирала полотенце, которым консулу затыкали рот, когда он начинал кричать… Вот это полотенце! (Показывает на полотенце, которое висит посредине двора па веревке.)

Фоторепортер снимает полотенце в разных ракурсах.

Корреспондент. Дальше.

Тетя Жанна. Короче говоря, бедные студенты без меня совсем пропали бы!

Даниэла (долго терпела и, не дождавшись, когда тетя Жанна кончит говорить, оттолкнула ее от корреспондента). Как будто я не знала, что консул у нас в доме!.. Как будто ты одна об этом знала! Будто я не помогала!

Тетя Жанна (рассвирепев). Чем ты помогала? Тем, что караулила дома своего мужа, чтобы он не побежал в полицию доносить на студентов?

Чезаре (вдруг отталкивает тетю Жанну). В самом деле, будто Даниэла могла удержать меня, если бы я хотел пойти в полицию!

Антонио. Э-э-эх! Дурак ты, Чезаре! Упустить из рук та-ко-е дело!!

Чезаре (оборачивается к корреспонденту). Пишите, синьор корреспондент! Я все знал! Знал, что Чино — главарь похитителей… Этого мальчика, можно сказать, я воспитал! Когда Чино остался без матери, он через день приходил к нам обедать… Вот моя жена Даниэла кормила его!

Тетя Жанна (еще больше разъярившись). Посмотрите на них! «Они кормили»!.. Это же свинство! «Они кормили Чино»! Лавочники!.. У вас капли воды не допросишься! (Размахивая руками, возмущается.) «Они кормили Чино»!.. Что ты скажешь на это, Марио?..

Марио. Что я могу сказать? Чино действительно остался сиротой. А как не помочь сироте?

Корреспондент. А где его отец?

Папино. Отца убили нацисты в перестрелке… в сорок четвертом…

В дверях дома появляется Лола в своем облегающем фигуру черном платье, с большой черной лакированной сумкой, в туфлях на высоких каблуках.

Лола (останавливаясь в дверях, кричит). Теперь снимайте! (Сразу начинает докладывать.) Консула я знаю очень хорошо! Мы с ним за эти дни даже подружились… Он хотел подарить мне бриллиант своей покойной матери… Вот такой большой! (Показывает на пальцах.) Но я не взяла!

Фоторепортер снимает Лолу с разных точек.

Папино (обрадованно). Лола! Какая ты сейчас красивая!

Корреспондент. Имя? Фамилия?

Лола. Лола!

Корреспондент. Профессия?

Лола. Профессия? Профессия?.. Официантка!

Даниэла. Хм! «Официантка»!..

Лола (сердито повернулась к Даниэле). Что ты сказала? (Хотела было двинуться на Даниэлу, по вдруг…)

Корреспондент. Вы в самом деле видели консула?

Лола (быстро повернулась к корреспонденту). Ха-ха! Видела ли я консула?!.. Спросите его самого!

Папино (кричит). Я убью его!..

Корреспондент (вдруг, к Папино). Кто вы такой? Имя? Профессия?

Антонио (опережая Папино, громко). Он?.. Бандит! Натуральный бандит! Это и есть самый главный преступник! Вот кого надо было повесить!.. (И, не давая корреспонденту ни слова сказать, начинает бить себя кулаком по лбу.) Дурак! Дурак! Дурак! (Тычет себя в грудь пальцем, кричит.) Вот кого надо было повесить!!

Корреспондент. Не беспокойтесь! Вас всех повесят!..

С улицы доносится все нарастающий, беспорядочный шум толпы. гудки машин. Из дома, широко распахивая двери, выходит полицейский. Несколько полицейских ведут арестованных Чино, Луиджи и Рафаэля, на них наручники. Впереди всех — консул под руку с полицейским инспектором. Лола подбежала к консулу, бесцеремонно взяла его под руку с другой стороны и с застывшей улыбкой глядит прямо в аппарат фоторепортера.

Полицейский инспектор (прислушиваясь к шуму с улицы, взял под козырек. Консулу). Господин консул! Вам сейчас выходить на улицу небезопасно. К сожалению, я не могу обеспечить вашу неприкосновенность!

Консул (раздраженно). В конце концов, когда же ваша полиция сможет обеспечить мою неприкосновенность?..

Полицейский инспектор (доверительно). Господин консул! У ворот несколько тысяч студентов… Сами понимаете!..

Консул (растерянно). Да, да! Понимаю!.. Лучше вернуться обратно… к себе… (Оглядев всех присутствующих, быстро поворачивается и почти бегом скрывается в дверях дома.)

За консулом инстинктивно двинулись Чино, Рафаэль, Луиджи.

Полицейский инспектор (преградив им дорогу, останавливается в дверях. Студентам). Вы, господа, арестованы! (И, оглядев жильцов дома, тычет пальцем в сторону Папино, Марио, Даниэлы, Чезаре и тети Жанны.) И вы! И вы! И вы! (И при каждом движении его пальца полицейский быстро надевает наручники на арестованных.) И ты! (Сердито ткнул пальцем в сторону Антонио.) Арестован!

Полицейский надевает наручники на Антонио.

Лола (с обидой). А я, господин инспектор?..

Полицейский инспектор (взяв Лолу за подбородок, повернул ее к себе лицом, посмотрел па нее оценивающим взглядом). А синьорина… пойдет без наручников!..

Папино. Что?.. (Сорвался с места, подбежал к полицейскому инспектору.)

Полицейский инспектор (глядит па Папино, как удав на кролика). Ну?..

Папино (быстро поворачивается к публике, у него на лице блаженная улыбка). Разве Лола виновата, что она такая красивая?!

Занавес

1962

 

Героическая драма в трех актах

 

Действующие лица

Тереза Фернандес — 40 лет.

Хосе, Виолета, Антонио — дети Терезы.

Апполонио Сельвиро — брат Терезы.

Аманда — 20 лет.

Эдлай Гамильтон — художник, 60 лет.

Марсело Альварес, Эдуарте Грасио, Родригес Мендес, Манола — крестьяне.

Альфа — дочь Эдуарте, 17 лет.

Эльвира — толстуха .

Карлос — толстяк .

Вентура — 35 лет.

Место действия — Куба.

Время действия — апрель 1961 года.

Несколько слов постановщику и художнику спектакля

На лучших курортах Кубы, расположенных по всему побережью, существовали аристократические клубы, которые могли посещать только очень богатые люди; гости допускались туда лишь по их рекомендации. Сейчас эти клубы принадлежат народу. Это шикарные здания, где часто стены — сплошное стекло; поэтому из баров, ресторанов и даже жилых помещений хорошо видны не только берег моря и пляж с золотым песком, но и дальние перспективы кубинского пейзажа — аллеи высоких, стройных королевских пальм и других тропических деревьев.

Мдивани

Я не знаю более музыкальной страны, чем Куба! Здесь по радио всегда передаются танцевальная музыка и песни. Даже в те дни и часы, когда в стране было крайне напряженное положение и каждую минуту ожидалось нападение извне, когда в Гаване и других городах взрывались бомбы террористов, — даже тогда по радио все время передавалась темпераментная музыка Кубы, которая на каком-то аккорде вдруг обрывалась, и тогда слышался знакомый каждому кубинцу голос Фиделя Кастро или звонкий голос маленькой легендарной женщины Касалес — самого популярного радиодиктора, говорящей о чрезвычайном положении в стране, о проделках врагов родины.

Эти контрасты драматического и веселого, так тесно живущие рядом, органичны для характера народа, ибо герои Кубы с песней трудятся и с песней идут в бой!

 

Акт первый

В баре, через сплошные окна которого виден пляж, пустынно; здесь сейчас только двое: восемнадцатилетний парень Хосе, готовящий у стойки коктейль, и Апполонио — седой человек, лет пятидесяти, с обветренным, морщинистым, но мужественным лицом.

Апполонио сидит на высоком стуле и читает газету; несмотря на свои годы, он еще не пользуется очками. На буфете висит новенький кольт Хосе, с рукояткой, украшенной серебряной инкрустацией.

В левой стороне бара дверь, ведущая в отель.

Апполонио (откладывает газету, берет коктейль). Опять взорвали бомбу в Гаване… двое убитых…

Хосе (взволнованно). Я бы перестрелял всех этих мерзавцев!.. Всех поставил бы к стенке! Никого не оставил бы в живых! Всех этих, которые только мутят воду…

Апполонио (спокойно). Но этих… не всегда их узнаешь!

Хосе. А я узнал бы! Ходил бы с утра до вечера по улицам Гаваны… Смотрел бы каждому в глаза… И если человек не улыбается — к стенке! Раз не улыбается — значит, он не рад нашей революции!

Апполонио (синеется). А если у него мать умерла или девушка его разлюбила и ему не до улыбок?.. Тогда что?..

Хосе. Ну, конечно, такого бы я не тронул… Шутка, что ли? Девушка разлюбила!.. Здесь не только не улыбнешься, а и заплачешь… Конечно, надо разобраться… (Вдруг снова разъярился.) Но террористов я бы всех к стенке!.. (Тихо, доверительно, с просьбой в голосе.) Дядя Апполонио, скажи маме — пусть отпустит с тобой в Гавану… Здесь, в Плайя-Хироне, скука… тоска… Никакой опасности, никакой жизни… Сбивай коктейль, встречай гостей, улыбайся… А кольт напрасно висит… скучает… Скажи маме, а?.. Она тебя любит… верит… Скажи, что возьмешь меня с собой…

Апполонио. Ладно, скажу. (Снова берется за газету.)

Из гостиницы выходит Аманда — смуглая девушка, в обтягивающем фигуру модном платье; видно, она недавно проснулась и только что привела себя в порядок.

Аманда (подходит, садится рядом с Апполонио). Здравствуйте, молодые люди!

Хосе. Здравствуй, Аманда!

Аманда (отнимая у Апполонио газету). Ты чего такой неприветливый?

Апполонио. Не мешай, видишь — читаю…

Аманда (обнимает его, целует, заглядывает в глаза). Посмотри на меня и улыбнись… Улыбнись… согрей Душу!

Апполонио (откладывает в сторону газету). Разве у тебя есть душа?..

Аманда. Зачем тебе моя душа? Тебе не душа моя нужна, а вот эти глаза… (Снова заглядывает ему в глаза.) Вот эти руки… Вот эти губы… (Целует его.) Пожалуйста! На! Все!.. Чего молчишь? Скажи что-нибудь… хоть обмани — скажи, что любишь… Ну что тебе стоит?.. Мне приятно будет, мой седой волк… Нет, не волк!.. Эрдельтерьер… седая собака…

Апполонио. Отстань… Не мешай!

Аманда (сердито, передразнивая). «Не мешай»!.. Хочешь испортить мне настроение! А почему по ночам я тебе не мешаю? (Встает; с песней, пританцовывая, заходит за прилавок, обращается к Хосе, который готовит бутерброды.) Это мне?

Хосе. Тебе, конечно!

Аманда (обнимает Хосе за плечи). Для меня все равно — ты или Апполонио… Но ты мне приятнее, чем этот седой эрдельтерьер… Мой курчавый мальчик! Какие у тебя глаза!

Апполонио. Не трогай мальчика!

Аманда (смеется). «Мальчик»!.. Хорош мальчик! (Вздыхает.) Эх, будь я на три года моложе!

Хосе. Какая разница?..

Аманда. Что ты понимаешь, Хосе! Разница большая… Я выбрала бы другую профессию…

Хосе. Разве нашей революции не нужны танцовщицы?

Аманда. Танцовщицы!.. Глупыш ты, Хосе! Танец только реклама для моей профессии… (Дружески хлопает Хосе по спине.) «Мальчик»!

Хосе (отстраняясь). Дай приготовить завтрак.

Аманда (возвращаясь обратно, садится рядом с Апполонио, снова обнимает его и глядит в глаза). Если бы ты не был собакой!.. Несмотря на твои седые волосы… и эти морщины… тебя еще можно было бы полюбить… Ты мужчина… грешник и негодяй!

Апполонио (улыбаясь). Ну полюби меня… и мы останемся в Плайя-Хироне… не поедем больше в Гавану…

Аманда (скептически). Разве ты на мне женишься?..

Апполонио (с иронией). Какая идиллия! Какая верная будет у меня жена! Какая чистая, непорочная любовь!..

Аманда (дает ему пощечину). Подлец! Хотя… чего от тебя другого ожидать? (Встает, подходит к радиоприемнику, крутит рычажок, усиливая звук танцевальной музыки. Танцует. Танцует нервно, истерически. Потом с рыданиями падает на диван лицом вниз.)

Апполонио (подходит к Аманде). Я не намерен выслушивать твои упреки и смотреть на все это представление! (Повелительно.) Вставай!

Аманда (садится, покорно). Прости…

Апполонио. Уходи…

Аманда (вытерла глаза). Прости…

Апполонио. Уходи, говорю!

Аманда. Отстань!..

Хосе. Садись, Аманда! Завтрак готов!

Аманда поправляет прическу, взбирается на стул, начинает завтракать.

(К Апполонио.) Дать тебе чего-нибудь крепкого?

Апполонио. Дай кофе. (Садится, продолжает читать газету.)

Из гостиницы выходит высокий, худой, убеленный сединами человек с фигурой спортсмена. Это Эдлай Гамильтон.

Гамильтон. Здравствуй, Хосе!

Хосе. Здравствуйте, сеньор Гамильтон!

Гамильтон. Где мама, Хосе?

Хосе. Ушла за продуктами. Скоро вернется. Что-нибудь срочное?

Гамильтон (садится). Ничего… потом… Кофе, пожалуйста!

Хосе. Сейчас… Познакомьтесь, господин Гамильтон. Это мой дядя, брат мамы… Апполонио Сельвиро… Он из Гаваны… А это — сеньор Эдлай Гамильтон… художник.

Гамильтон. Очень рад.

Апполонио. Взаимно. Познакомьтесь! (Указывает на Аманду.)

Гамильтон (пожимает руку Аманде). Большое сходство… Дочка?

Апполонио (улыбаясь). Нет, сеньор Гамильтон… Старческая забава…

Гамильтон (смеется). Что ж, прелестная забава!.. (Бесцеремонно гладит Аманду по голове.) Старость этому не помеха… Прелестная забава! (Пьет кофе.) Когда из Гаваны?

Апполонио. Вчера.

Гамильтон (задавая вопросы Апполонио, все время оценивающе разглядывает Аманду). Надолго?.. Отдыхать?..

Апполонио. Нет, только на день… Поздравить сестру с днем рождения…

Гамильтон. Ах, сегодня день рождения Терезы!.. Хосе. Да, сеньор Гамильтон.

Апполонио (Гамильтопу). Вы давно здесь?..

Гамильтон. В гостинице недавно… а вообще — живу здесь недалеко… у залива…

Апполонио (задумывается). Гамильтон, Эдлай Гамильтон… (Смеется.) Янки?

Гамильтон (улыбается). Янки, но такого янки, как я, правительство Кастро из Кубы не гонит…

Хосе (к Апполонио). Сеньор Гамильтон герой Испании! Он воевал против Франко! Против фашистов!

Гамильтон (махнув рукой). «Герой»! Я и забыл, когда был героем, Хосе!.. (Встает, снова оглядывает Аманду с головы до ног; без стеснения, с восторгом.) Прелестная забава! Ей-богу, прелестная! (К Апполонио.) Значит, завтра уезжаете?

Апполонио (улыбается). Да… И «забава» уезжает со мной…

Гамильтон (смеясь). Вот это действительно жаль… Ей-богу, очень жаль… (Целует Аманде руку.) Ничего не поделаешь, сеньорита! (Берет ее за подбородок.) Прелестная сеньорина! (Уходит.)

Аманда (провожая Гамильтона восторженным взглядом). Вот это настоящий мужчина!

Апполонио. Он ведь старше меня!

Аманда. Ничего ты не понимаешь, Апполонио, в этой жизни!

Апполонио (к Хосе). Что здесь делает этот янки?

Хосе. Рисует…

Апполонио. Рисует?.. Почему именно здесь?

Хосе. Говорит, что здесь самый тихий уголок на всем земном шаре… Он везде побывал — ив Индии, и в Бирме, и в Китае… Даже в России!

Апполонио. А зачем он маму спрашивал?

Хосе. Мама стирает ему сорочки… Он очень хороший, дядя Апполонио! Любит наши места… Все время ходит с мольбертом по берегу… Все болота облазил…

Апполонио. Болота?

Хосе. Да… А что?

Апполонио. Ничего… Говоришь, герой Испании?

Хосе. Да…

Апполонио. А откуда ты знаешь, что он герой?..

Хосе. Он сам сказал…

Апполонио (передразнивая). «Сам сказал»! Глупый ты мальчик, Хосе!

Аманда (все еще глядя вслед ушедшему Гамильтону). Как хорошо жить на свете! Кажется, я могла бы танцевать с утра до вечера!..

Апполонио (он, кажется, ревнует; обнимает Аманду, ласково глядит ей в глаза). Ты действительно прелестна!.. А может быть, правда жениться?..

Аманда (презрительно смотрит на него). Эрдельтерьер! Я в жены не гожусь… На таких не женятся… И потом… (Замолкает.)

Апполонио. Что?.. Говори!

Аманда (решительно). Поздно, Апполонио! Я уже полюбила.

Апполонио (хохочет). Кого? Не этого ли янки?

Аманда. А почему бы и нет? Янки — прелесть! (Бросается к приемнику, крутит рычажок, музыка звучит громче. Начинает танцевать.)

Вдруг музыка обрывается. Мертвая тишина. Все настороженно повернулись к радиоприемнику. Голос диктора:

«Говорит Гавана!

Говорит Гавана!

Слушайте, сыны и дочери Кубы!

Слушайте, народы Латинской Америки!

Слушайте, народы всего мира!!!

В Гаване раскрыта большая организация террористов и диверсантов, возглавляемая агентом разведывательного управления Соединенных Штатов Америки — Рамоном Соладо. Изъято много оружия и взрывчатки… Уничтожено еще одно логово злейшего врага революционной Кубы — американского империализма.

Родина или смерть! Мы победим!

Говорит Гавана! Говорит Гавана!

Радиостанция свободной территории Америки…»

Апполонио (задумывается). Рамон Соладо… Не слыхал…

Аманда (ошеломленная). Я знаю Соладо… Рамона Соладо… Это сын хозяина нашего кабаре… архитектор… Неужели он террорист? (Тихо.) С ума можно сойти!..

Апполонио. Не надо, моя девочка! У тебя не так много ума, чтобы его столь щедро расходовать… Он молодой?

Аманда. Кто?..

Апполонио. Этот твой… Рамон Соладо…

Аманда (пожав плечами). Мужчина! Лет сорока…

Апполонио. У тебя все мужчины… Я мужчина… Гамильтон мужчина… И вот этот террорист… Как его?..

Хосе. Рамон Соладо…

Апполонио. …тоже мужчина… Даже Хосе — и тот мужчина!

Аманда (не слушая Апполонио). Революция мне ничего не принесла… Наоборот, мне стыдно жить при революции… А раньше я не стыдилась своей профессии… О, если бы я хоть неделю назад знала, что Рамон Соладо террорист!.. Я убила бы его… И сегодня меня считали бы человеком! Хоть один подвиг совершила бы девушка из кабаре! (Посмотрев на Апполонио.) Забава седого эрдельтерьера! Налей мне, Хосе, чистого бакарди!

Апполонио (к Хосе, повелительно). Не надо!

Аманда. Не надо, Хосе… Апполонио, я хочу увидеть янки! (Уходит в ту сторону, куда направился Гамильтон.)

Из гостиницы появляются перепуганные муж и жена — толстяк и толстуха.

Толстяк (задыхаясь). Слыхали, что творится в Гаване?

Толстуха. Это черт знает что такое!.. Вообще надо сломать радио… Нигде не стало от него покоя… даже в Плайя-Хироне! Человек не черепаха, он так мало живет на свете. И вот… пожалуйста!.. Какие неприятности!..

Толстяк. Успокойся! Успокойся, Эльвира! Я же говорил тебе: не включай радио! Ничего приятного не услышишь… Радио — это самое большое зло нашего века!

Апполонио (иронически). Да… в тяжелое время мы живем!

Толстяк. И не говорите! Человеку надо родиться или за сто лет до революции, или пятьдесят лет спустя… Иначе — кошмар!

Апполонио. Вы откуда?

Толстяк. Из Гаваны.

Апполонио. Чем занимаетесь?..

Толстяк. Я мирный человек… У меня аптека… Я хочу, чтобы люди были здоровы и не убивали друг друга… А вы, позвольте спросить, что делаете в жизни?

Апполонио. Я работаю в городском муниципалитете.

Толстяк. Очень приятно. Дай нам позавтракать, Хосе! Адски голоден!.. Чем тревожнее время, тем больше хочется есть! Ничего не поделаешь — инстинкт животного… Крысы перед пожаром бегут с корабля, а человек перед войной запасается жиром…

Толстуха. Ты думаешь, что война все-таки будет?

Толстяк. А почему ей не быть?

Апполонио. Думаю, что войны не будет, сеньор!

Толстяк. Будет! Ведь каждому американцу, который владел собственностью на Кубе, прямой расчет вложить всего-навсего десять процентов стоимости потерянного, чтобы вернуть все… Вы знаете, сколько это получится миллиардов?..

Апполонио. Наверно, немало…

Толстяк. А войну делают не солдаты и генералы, сеньор, а деньги…

Толстуха (тяжело вздохнув). Боже, спаси нас! Дай нам, Хосе, яичницу, ветчину и салат!

В бар входят четверо крестьян в широких соломенных шляпах, с длинными мачетами — ножами для рубки сахарного тростника, похожими на широкие мечи: Марсело Альварес — высокий, худощавый молодой человек с длинной бородой; Родригес Мендес — седой негр маленького роста, худой как доска; его семнадцатилетний сын Манола, парень с восторженными, большими, всегда улыбающимися глазами, и Эдуарте Грасио — здоровый мужик с бородой. Чувствуется, что эти люди много работают под палящим кубинским солнцем; на них короткие сорочки навыпуск с засученными рукавами и узкие холщовые штаны. Широко шагая, крестьяне подходят к стойке.

Эдуарте (подмигнув Хосе). Нам что-нибудь холодненького… (Лезет в карман за бумажником.)

Хосе (старому негру). Тебе, как всегда, чистого, дядя Родригес?

Родригес (улыбается, пожав плечами). Сегодня платит Эдуарте… Как он?

Апполонио (вмешивается в разговор). Сегодня плачу я! Садитесь, друзья!

Эдуарте. Спасибо, мы сами заплатим.

Хосе. Познакомьтесь. Эго — мой дядя… Он из Гаваны… Брат мамы… (К Апполонио.) А это наши… здешние…

Родригес (обрадованно). Очень приятно. Родригес Мендес. (Пожимает руку Апполонио.)

Эдуарте. Эдуарте Грасио. У вас хорошая сестра, сеньор. Терезу мы все очень любим. Она молодец! Троих воспитала… одна!

Родригес. И вот слава богу! Такой дом!

Хосе. Дом-то не наш, дядя Родригес… Дом принадлежит революции…

Эдуарте. А что?.. Разве революция не наша?..

Родригес (к Хосе). Живите на здоровье! Есть правда на земле. Жили же здесь раньше хозяева толстопузые…

Апполонио. Да… всякая нечисть жила…

Толстяк и толстуха перестают завтракать и грустными глазами смотрят друг на друга.

Толстяк. Не все толстые — толстопузые, сеньор Родригес! И не все толстяки — нечисть, сеньор!

Апполонио (смеется). Вы напрасно обиделись… Вы же не латифундист… Вы — аптекарь…

Толстуха. Он у меня просто нервный… Не обращайте на него внимания…

Родригес. Я состарился в этих местах, сеньор Апполонио, а в этом клубе, поверьте, никогда раньше не бывал… Нас сюда не пускали…

Апполонио (с любопытством разглядывая бородатого Эдуарте). Вы что… были в повстанческой армии?

Хосе (опережая Эдуарте, горячо). Эдуарте воевал в горах Сьерра-Маэстра! Вместе с Фиделем! О, сколько городов он взял… Сант-Яго де Куба… Мансанильо… Тринидао… Санта-Клара…

Эдуарте (смеется). Хватит, Хосе!

Хосе. А на улицах Матансаса он один взорвал танк!

Родригес. Да! Эдуарте — парень молодец!

Хосе. А Марсело?.. Марсело — снайпер! Он сержант! Когда где-нибудь бывало трудно, Фидель говорил: «Пойдет Марсело!»

Марсело. Это неправда!

Хосе (горячо). Правда, дядя Апполонио… Марсело не любит, когда о нем говорят… Его даже два раза убивали! Думали, совсем уже мертвый…

Родригес. Убивали один раз…

Хосе. И когда армия Фиделя наступала на Гавану. дядя Родригес собрал всех крестьян и напал на гарнизон в Плайя-Ларга!

Родригес. Тоже мне «гарнизон»! Двадцать восемь солдат и один сержант!

Хосе. А Манола… (Пожимает плечами.) Ну что Манола?.. Он вроде… как я… Имеет кольт, стреляет хорошо… И все!.. (Указывая рукой па Эдуарте, Марсело и Родригеса.) Им хорошо! Они брали Гавану! А нам с Манолой что?..

Толстуха (наивно). Я помню, когда бородачи ворвались на улицы Гаваны, — какой был шум! Какая стрельба! Карлоса (показывает рукой на мужа) я заперла в подвале… там, где склад медикаментов… (Хохочет.) Я боялась, как бы моего толстопузенького не застрелили…

Апполонио (крестьянам). Садитесь, сеньоры! (К Хосе.) Чего ты возишься? Налей чистого рома!

Родригес (указывая на сына). Маноле чистого не надо! Ему чего-нибудь сладкого…

Манола. Почему?

Родригес. Не надо, говорю!

Крестьяне садятся.

Эдуарте (к Апполонио). Надолго в наши края?

Апполонио. К сожалению, завтра должен ехать— служба!

Эдуарте. А я уже год не был в Гаване…

Манола. Говорят, террористов арестовали… Большую группу.

Толстяк. Да… Только что по радио передавали…

Родригес. Большой город Гавана… и народ там разный…

Апполонио. А как у вас здесь?

Эдуарте. У нас ничего! Тихо, спокойно… Живем!

Родригес. Хорошо живем!

Апполонио. У вас что? Кооператив?

Родригес. Да. Кооператив. Вот наш председатель. (Показывает на Эдуарте.)

Эдуарте (лукаво подмигнув). А это, можно сказать, мои подчиненные. (Хохочет.)

Апполонио (разливая чистый ром в бокалы со льдом). А вот янки не хотят, чтобы у нас были кооперативы… грозятся… Говорят, вернут латифундистов… заводчиков…

Манола. Не получится!

Эдуарте. Пусть только сунутся!

Родригес. В своем ли уме эти янки?.. Вот они где у меня сидят! (Хлопает себя по шее.) Пусть только попробуют сунуться к нам!

Марсело (который до сих пор молчал и пил). Сунутся!

Манола. Кто посмеет, Марсело?..

Марсело. Латифундисты… заводчики… Так они и уступили тебе свое добро — и землю и заводы… Скажут: «На здоровье, Манола, мой голубоглазый негритенок!.. Кушай на здоровье! Фидель построил тебе школу— учись на здоровье! Живи себе, как птичка! Ходи в бар, попивай бакарди!..» Так они тебе все и отдали! Наивный ты парень! Полезут, дьяволы…

Апполонио. Может быть, и попытаются, но не пройдут!

Марсело. Пройдут не пройдут, а полезут…

Толстуха (вздыхает,). Конечно, они не успокоятся…

Марсело (прищурившись и уставившись на толстуху, мрачно). А вы как хотите, сеньора, чтобы янки успокоились или не успокоились?

Толстуха оторопела.

Эдуарте (сердито). Марсело, ты что? В своем уме?

Марсело. Сеньора извинит меня. Я так… к слову… Пошутил… конечно… (И, повернувшись, продолжает.) Мне больше не надо пить… А то еще что-нибудь похуже скажу… (К Апполонио.) Спасибо, сеньор. Сегодня жарко… Не надо было пить чистый бакарди! (Встает и широкими шагами выходит из бара.)

Крестьяне встают.

Эдуарте (толстухе). Извините, сеньора. Он не хотел вас обидеть. Он злится не на вас… Он вообще злой, потому что семерых его братьев расстреляли солдаты Батисты, а отца повесили на сейбе. На священном дереве! А сам он весь изрешечен пулями… Вот и злой… Простите его. Спасибо, сеньор Апполонио!

Родригес (пожимает руку Апполонио). Приезжайте к нам почаще. У нас тихо… спокойно… Отдохнете!

Хосе. Родригес! Эдуарте! Мама просила вас вечером на день рождения… Обязательно приходите!

Родригес. Придем! К Терезе всегда придем! У вас замечательная сестра, сеньор Апполонио.

Эдуарте. А пока до свиданья!

Крестьяне уходят. Апполонио, улыбаясь, провожает их взглядом.

Толстяк (удрученный, смотрит в сторону дверей; как бы про себя). Кое-чего я не понимаю, сеньор… Я радуюсь… Ей-богу, радуюсь… Но не знаю — чему…

Апполонио. Вы, наверно, нервный?

Толстяк. Как вам сказать…

Толстуха. Да! Он очень нервный…

Апполонио. Хорошее место вы выбрали для отдыха… Можно сказать, самый спокойный уголок на всем нашем острове…

Толстуха. Только скучно здесь… никаких развлечений… Радио… и вот музыкальный ящик…

Апполонио. А зачем вам развлечения? Вы ведь приехали отдыхать, а не развлекаться… Развлекаться успеете в Гаване…

Толстуха. Да, это правда! (К Хосе.) Дай мне чаю, а мужу кофе.

Толстяк. Почему кофе? Может быть, я тоже хочу чаю!.. Почему я должен пить и есть то, что ты хочешь, а не могу себе выбрать сам?

Толстуха (к Апполонио). Видите, какой он нервный! Мы раньше жили на острове Кюрасао— там смертельная скука… И никакого бизнеса… как будто никто не болеет. В аптеку за день зайдут один… два человека…

Апполонио. Вы кубинцы?

Толстяк. Кубинцы. Но какая, собственно говоря, разница?

Хосе. Разница большая! Родина!

Толстяк (пожимает плечами). Родина, конечно, родина… Но я не настолько богат, чтобы заставить кого-нибудь воевать за себя! И не настолько беден, чтобы меня самого заставили воевать! Ну, скажи мне, парень, что такое родина?

Хосе (растерялся; вначале не находит слов). Родина… это родина! Ну как вам сказать? Родина… ну… моя Куба!.. Моя земля! Мое море! Наша революция! Фидель!.. Вот моя Родина!

Толстяк (усмехнувшись). Может быть, и так…

Хосе (горячо). Родина это то, что я люблю Кубу! А вы не любите Кубу!..

Толстяк. Чудак! Если бы я не любил Кубу, зачем мне жить здесь?

Хосе. А почему вы сбежали на Кюрасао?

Толстяк. Во-первых, я не сбежал, а уехал, молодой человек! Чтобы заработать… Ты этого не понимаешь! Но… не заработал… И вот вернулся обратно… Во-вторых, я не скрываю, что Фидель Кастро мне нравится куда больше, чем этот кровопийца Батиста. Но я хочу спокойно жить! Зачем все время нервничать?.. Революция— дело хорошее, но я хочу жить! Понимаешь, друг?.. Может быть, тебе не нравится, что я отдыхаю?

Хосе. Мне-то что?.. Но я за Кубу любому горло перегрызу!

Толстяк (нервно). А я никому не хочу перегрызать горло… Я хочу обнимать… целовать… ласкать людей… И спокойно жить на моей Кубе!

Толстуха (как бы оправдываясь за мужа). Вот, видите, какой он нервный!

Толстяк. И всю жизнь буду жить здесь, если только случайная пуля не угодит мне в живот… Уж больно заметная мишень!

Апполонио (который все это время читал газету и не принимал участия в разговоре; к Хосе). Налей мне кофе!

В бар с улицы входит веселая, подвижная женщина, неся корзину с продуктами. Это мать Хосе — Тереза. Ей лет сорок, но она кажется совсем молодой.

Тереза. Доброе утро, сеньоры! Ну как? Не заморили вас голодом мой Хосе?

Толстуха. Что вы, Тереза! Хосе работает как заправский официант.

Тереза. Ничего, я скоро сменю его. Хосе, почему нет музыки?

Хосе. Музыка будет вечером, мама… На твоем празднике…

Тереза уходит в гостиницу.

(Вынимает из кармана флакон духов, показывает Аппоонио.) Вот что я купил маме в подарок… (Гордо.) За свои деньги!

В бар вбегает шустрый курчавый мальчик лет пятнадцати, с двумя корзинами. Это брат Хосе — Антонио.

Антонио (быстро ставит корзины на пол, бросается, сзади к Апполонио, обнимает его). Дядя Апполонио! Мама обещала, если я перейду в седьмой класс с хорошими отметками, на все лето отправить меня к тебе в Гавану…

Апполонио. Ну что ж! Давай! Давай!

Хосе. Тебе в Гаване нечего делать!

Антонио. Тоже мне… советчик нашелся! Я сам знаю, куда и зачем мне ехать… Дядя Апполонио, достань мне пистолет!

Толстяк. Зачем тебе пистолет, Антонио? Антонио. Как — зачем?

Хосе. Хвастать перед девчонками!

Антонио. Это ты повесил свой кольт всем напоказ… А я стреляю из любого пистолета и без промаха! Спросите у Марсело, он вам скажет, как я стреляю…

Толстуха. Тебе арифметику учить, Антонио, а не стрелять!

Антонио. Все учат бедного Антонио! (Схватил корзины и побежал за матерью.)

Хосе (наливая кофе, к Апполонио). Хочу в этом году поступить в архитектурный институт. Ты посоветуешь?

Апполонио. Что ж, хорошая мысль!

Толстяк. Никогда во всей Америке столько не строили, как теперь на Кубе. Наверно, сеньор Кастро никого не хочет оставить без квартиры… Архитекторы сейчас нужны… (С оттенком грусти.) И даже больше, чем аптекари…

Со двора доносится шум подъезжающей автомашины.

Толстуха. Слава богу, кто-то еще приехал!

Толстяк. Тебе общества не хватает?

В бар входит Санче Вентура. Это худощавый брюнет средних лет с энергичным лицом и сверлящим взглядом. Он держит в руках маленький чемоданчик, подходит к стойке, взбирается на стул рядом с Апполонио.

Вентура (не обращая ни на кого внимания и ни с кем не здороваясь). Мальчик! Яичницу с ветчиной! А пока оранж… Только холодный!

Толстуха (мужу). Ну хватит! Вытри рот. Пойдем погуляем, пока не очень жарко.

Толстяк (вытирает рот, встает, вздыхает). Эх, нигде от тебя покоя нет… Даже позавтракать как следует не даешь!

Толстуха и толстяк уходят. Хосе ставит перед Вентурой стакан оранжа, берет масло и ветчину и выбегает на кухню.

Апполонио (не глядя на Вентуру). Зачем ты приехал?..

Вентура. Дело к тебе. Ты один?

Апполонио. Нет, с девушкой.

Вентура. Ну как… здесь?..

Апполонио. Тихо… спокойно…

Вентура. А вокруг?

Апполонио. Тоже спокойно… На берегу батарея и несколько солдат. Я вчера целый день объезжал побережье… миль на пятьдесят… Побывал в деревнях… Разговаривал с крестьянами… Место подходящее… Недалеко сахарный завод «Централь Аустралия»…

Вентура. Я эти места знаю… Не раз их облазил!

Апполонио. А кто такой Рамон Соладо? Только что объявили по радио… Он арестован…

Вентура. А бог его знает… Впервые слышу… Идиоты! Попадают, как крысы в мышеловку.

Входит Хосе с яичницей и ставит перед Вентурой.

Апполонио (отложив газету). И мне дай яичницу с ветчиной.

Хосе. Сейчас! (Быстро уходит на кухню.)

Апполонио. Неужели отсюда все и начнется?

Вентура. Может, и отсюда… А может, сразу из нескольких мест…

Апполонио. Страшно как-то…

Вентура. Да… страшновато…

Вбегают две девушки лет по семнадцати. Это сестра Хосе — Виолета, со свертком в руках, и ее подруга Альфа.

Виолета (на ходу, кричит). Хосе! Хосе!

Апполонио (с напускной строгостью). Ты чего кричишь?

Виолета. Дядя Апполонио! (Подбегает, обнимает его, целует.) Ты у меня самый… самый лучший дядя из всех дядей на свете! На твои деньги я уже купила себе подарок. Во! (Разворачивает сверток, показывает голубую блузку народной милиции с погонами, коричневый берет и коричневые брюки.)

Апполонио (хохочет). Молодчина! Увидят тебя в этом костюме янки — все умрут от страха…

Виолета. А что? Спроси у Альфы, как я стреляю!

Апполонио. Во-первых, познакомь меня с твоей подругой.

Альфа. Альфа Грасио.

Апполонио. Грасио… Грасио… (Что-то вспоминает.) Ты не дочка бородача Эдуарте… председателя кооператива?

Альфа. Вы знаете моего отца?

Апполонио. Ну как же — друг! Он только что здесь был.

Входит Хосе с яичницей.

Хосе (обрадованно). Альфа!

Виолета. А меня ты и не замечаешь! (К Апполонио.) Когда они вместе — никого вокруг не видят.

Альфа (смеется). Дурочка!

Виолета. Почему дурочка?.. Как будто ты не любишь Хосе!

Альфа. А я разве это скрываю? (Подставив щеку.) Поцелуй меня, Хосе!

Хосе подходит ближе и вместо щеки целует Альфу в губы. Альфа весело смеется и шутя слегка ударяет его по голове.

Хосе (обняв Альфу за плечи). Ну как, дядя Апполонио? Посмотри, какие у нее глаза! Вот она — моя радость!

Альфа (смеется). А ты мой глупый!

Хосе. Может быть, глупый, но твой!

Виолета (вздыхает). Ох и болтуны! (Вырывает Альфу из объятий Хосе и уводит к двери отеля.)

Хосе. Что еще прикажете?

Вентура. Кофе.

Хосе (наливает кофе, ставит перед Вентурой). Я сейчас! (Убегает за Виолетой и Альфой.)

Вентура. Как видно, ты здесь уже всех знаешь?

Апполонио. Здесь работает моя сестра. А этот парень… мой племянник. Я все думаю, как с ними быть?

Вентура (насторожившись). А что?

Антонио. Если отсюда начнется, как ты предполагаешь…

Вентура (быстро). Я этого не говорил!

Апполонио. Все равно — говорил ты или не говорил… Но что мне с ними делать? Не могу же я их погубить! Тереза моя единственная сестра… Кроме нее и детей, у меня нет родных.

Вентура. Да… родственники в таких случаях всегда обуза!

Апполонио. И сегодня день рождения моей сестры… Она, бедная, думает, что я приехал поздравить ее…

Вентура. А как настроен народ?

Апполонио. Разве здесь поговоришь с народом? Родной сестре и то боишься намекнуть… Видишь, как они радуются форме милиции!

Вентура. Чепуха! Народ боится любого правительства. А ты разве не боишься Кастро?

Апполонио. Я ведь не народ!

Вентура. Но… ты работник бывшей американской компании… (Понизив голос.) Компании, которая не хочет быть «бывшей»…

Апполонио (испуганно озирается). Не болтай…

Вентура. Народ… Скоро их всех!..

Апполонио. И мою сестру?.. И детей?..

Вентура. Уговори сестру на несколько дней уехать к тебе в Гавану… погостить… Дай им машину, деньги, пусть едут!

Апполонио. А я?

Вентура. Ты должен остаться здесь, так приказано!

Апполонио. Но я уже сказал своим, что завтра уезжаю…

Вентура. Это неважно… Скажешь, что раздумал. Они будут только рады.

Апполонио. Если сестра согласится — когда их отправить?

Вентура (пожав плечами). Ты хочешь, чтобы я сообщил дату высадки? Но об этом я знаю столько же, сколько и ты.

Апполонио (задумчиво). Да… положение… А что я здесь должен делать?

Вентура (оглядывается). Дел много… (Увидев входящую Терезу, тихо.) Потом…

Входит Тереза, на ходу надевая белый фартук.

Тереза. Какое жаркое утро! Кажется, уже настоящее лето! Что вы еще хотели бы, сеньор?

Вентура. Спасибо. Ничего. Я хорошо позавтракал. У вас все так вкусно приготовлено.

Тереза. Как умеем. (Улыбаясь.) А вот брат недоволен… Говорит, я плохо кормлю… (смеется) и убегает к себе в Гавану…

Апполонио (смеется). Сестра, конечно, шутит.

Вентура. Он не убегает, остается…

Тереза (обрадованно). Правда?

Апполонио (кивает головой). Правда, Тереза… Решил остаться на несколько дней… отдохнуть…

Тереза (весело). Вот хорошо! Как обрадуются дети! Знаете, сеньор, они его обожают! Понятно — единственный дядя… Он их всегда балует…

Вентура. Можно мне получить номер?

Тереза. Пожалуйста! Номеров сколько угодно!

Вентура. А пока попрошу кофе.

Тереза. С удовольствием! (Наливая кофе, к Апполонио.) Здесь ты можешь прекрасно отдохнуть… Я не видела тебя целых три месяца, ты за это время очень похудел… Даже постарел…

Апполонио. И ты плохо выглядишь… Тебе тоже не мешало бы отдохнуть…

Тереза (наливая кофе). Ничего… придет время, и я отдохну!

Апполонио. Зачем откладывать?.. Возьми мою машину, забирай с собой детей и уезжай на несколько дней в Гавану…

Тереза. Ты что, Апполонио? У меня сегодня день рождения… Вечером столько гостей будет!

Апполонио. Я не говорю «сегодня»… Поезжай завтра!

Тереза. Ты шутник. Тебя оставить здесь, а самим уехать? (Вентуре.) Слышите, сеньор?

Вентура. А что? Неплохая идея… Почему вам, действительно, не поехать в Гавану, если есть такая возможность?

Апполонио. Прокатиться… отдохнуть… Сводишь детей в кино, покажешь им город. Деньги я вам дам…

Тереза (смеется). Хорошо иметь богатого брата с машиной, с деньгами… (Вдруг меняется в лице.) Мне сейчас не до прогулок… Кто же будет работать, если я уеду? Каждый день приезжают новые гости!.. Я ведь на службе… И ты у нас в гостях!

Апполонио. Тогда пусть дети съездят без тебя. Хосе прекрасно водит машину… А мы с тобой останемся…

Тереза. Не говори глупостей, Апполонио. Не подбивай их… дети учатся… Какие сейчас каникулы? Я хочу, чтобы они стали людьми, а не шалопаями, вроде тебя…

Апполонио (укоризненно). Разве я шалопай?

Тереза (подавая кофе). Это я так… по-родственно-му… (Берет посуду, уходит на кухню.)

Вентура (пожав плечами). Да… она отсюда никуда не уедет. И не пытайся!

В бар входят Аманда и Гамильтон.

Гамильтон (увлеченно). Не море надо рисовать, Аманда, а то, как ты видишь море…

Аманда (как зачарованная глядит на Гамильтона). Да… да… «как ты видишь море»… (Пауза.) Ничего не понимаю… Это плохо? Да?

Гамильтон (улыбается). Ну что ж! Можно и не понимать… Ничего страшного в этом нет.

Они проходят к выходу, не замечая сидящих Апполонио и Вентуру.

Вентура. Это девушка из кабаре?

Апполонио. Да.

Вентура. Это она с тобой?

Апполонио (пожимает плечами, улыбается). Была со мной…

Вентура. А кто он?

Апполонио. Янки.

Вентура. Ты его знаешь?

Апполонио. Нет!

Вентура. Чего он здесь торчит?

Апполонио. Говорят, рисует…

Вентура. Ох уж эти мне «художники»! О нем мне ничего не сообщили… Может, он тоже… работает?

Апполонио. Возможно…

Вентура. О нем мне ничего не говорили…

Апполонио. Тебе лишняя работа…

Вентура. Нет, это тебе придется повозиться с ним…

Из кухни возвращается Тереза.

Сеньора, номер готов?

Тереза. Ваш номер пятнадцать, сеньор. (Вынимает из ящика ключ, передает Вентуре.) Здесь же, на первом этаже… налево… (Показывает рукой.)

Вентура (берег ключ). Благодарю, сеньора! (Взяв чемоданчик, к Апполонио.) А ты в каком номере?

Апполонио. Рядом с тобой.

Вентура уходит. Апполонио раскрывает газету и продолжает читать.

Тереза. Ты не голоден? Что тебе дать? Апполонио (отложив газету). Ничего… Вполне сыт! (После паузы, укоризненно.) Ты никогда ни в чем не верила мне… И никогда не исполнила ни одной моей просьбы…

Тереза. Ты что? Шутишь?

Апполонио. Нет, не шучу. Я хочу доставить детям удовольствие… а ты мне мешаешь…

Тереза. Я?.. Мешаю?.. (Настороженно.) Какое удовольствие?

Апполонио. Отправим их на два дня в Гавану… Только на два дня!

Тереза. Это они тебя просили?

Апполонио (улыбаясь, обнимает Терезу). Я не буду скрывать… Молодежь! Это никому не помешает — ни учебе, ни им… (Смеясь, хватает Терезу за талию, сажает на стойку.) Родная ты моя! Понимаешь… когда приезжаю к тебе, сразу вспоминается детство… Будто Хосе — это я, а Виолета — ты…

Обгоняя друг друга, из дверей отеля выбегают Альфа. Хосе, Виолета и Антонио. Альфа и Хосе кружатся в танце. Антонио убегает от Виолеты, хочет спрятаться за спиной Апполонио. Апполонио хлопает его по спине, отгоняя от себя. Тереза, словно расшалившаяся девушка, с хохотом убегает от сына. Апполонио с любовью глядит на этих родных ему людей.

Виолета (догоняя Антонио, пытается отнять свой берет, который тот напялил на голову). Отдай берет! Растянешь!

Антонио, убегая от Виолеты, прячется за спиной матери.

Мама! Пусть он отдаст мой берет!

Тереза (поймав Антонио, шлепает его). Верни берет! (Вырывает у сына берет, передает дочери.) Дети! Послушайте, чертенята! Дядя Апполонио приглашает вас к себе в Гавану…

Виолета (радостно). Дядя Апполонио! (Бросается к Апполонио, обнимает его.)

Антонио (обрадованно). И меня?

Тереза. Всех! Только с одним условием: машину будет вести Хосе. (К Антонио.) Ты не будешь браться за руль…

Хосе. Так я ему и дал!

Тереза. Вы едете только на два дня…

Виолета. Когда? Когда мы едем, дядя Апполонио? Апполонио. Я не еду… Я останусь здесь, с мамой… Буду отдыхать… А вы поезжайте! (Хитро подмигнув.) Но не больше, чем на два дня. (Многозначительно.) Правда, я пробуду здесь больше недели… Но мама говорит, что вам нужно заниматься…

Тереза. Не подбивай их, а то и вовсе не пущу! Виолета. И Альфа, конечно, с нами!

Хосе. Конечно, с нами!

Виолета. Когда мы едем?

Хосе. Не сегодня же… Сегодня день рождения мамы… У нас гости… А завтра с утра поедем!

Все, кроме Альфы, радостно кричат: «Дядя Апполонио!», снова бросаются к Апполонио, начинают его теребить и наперебой целовать.

Тереза, радостная и возбужденная, напевая, подходит к музыкальному ящику, бросает в автомат монету. Заиграла веселая танцевальная музыка.

Занавес

 

Акт второй

Декорация та же. Ночь. Бар ослепительно освещен; развешаны бумажные фонарики; всюду разноцветные гирлянды серпантина. Из музыкального ящика несется темпераментная кубинская танцевальная музыка.

В баре весело. Танцуют Альфа, Хосе, Виолета, Антонио, Аманда, Эдлай, толстуха и толстяк.

За стойкой бара Апполонио и Вентура попивают коктейль.

Тереза (принарядившаяся, разливает коктейль; она весело возбуждена). Хватит! Хватит танцевать! Давайте выпьем! (Подбегает к музыкальному ящику, выключает его; музыка прекращается.) Идите к стойке!

Хосе. Мама, дорогая! (Хватает Терезу и, смеясь, поднимает ее.)

Гамильтон. Никто не скажет, сеньора Тереза, что Хосе — ваш сын… Скорее — брат!..

Тереза. Он впервые поднял меня на руки… Мой мальчик! (Целует сына.) Мой хороший!

Антонио (ревниво). А я?

Тереза (смеется). Тебе пока меня не поднять… цыпленок! (Целует Антонио.) Идите к стойке!

Все устремляются к стойке, поднимают бокалы.

Толстяк. Ваше здоровье, Тереза!

Толстуха. Счастья вам! Живите на этом свете как можно дольше, как можно лучше! Вы хороший человек.

Тереза … И дети у вас хорошие… Живите долго, Тереза! Хороших людей бог любит!

Гамильтон (поднимает бокал). Я в бога не верю, сеньора Тереза… И не надо в него верить… Все, что я видел в жизни, убеждает в этом. Пусть верят те, кому это доставляет удовольствие. Я не против — пусть каждый верит тому, чему он верит! Я хочу выпить за…

Апполонио (перебивая, будто шутя). Значит, вы соглашатель, сеньор Гамильтон?

Гамильтон. Соглашатель? Гм… (Горько усмехнувшись.) Эдлай Гамильтон — соглашатель! (Подмигивает Аманде.) Слышишь, крошка? (Берет ее за подбородок.) Эдлай Гамильтон — соглашатель! (К Апполонио.) А может быть, не только соглашатель, но и похуже? (Разводит руками.) Да… сеньор Апполонио, жизнь — сложная штука… И тем, кто уже начинает понимать, что такое жизнь, бывает или очень плохо, или очень хорошо…

Вентура. Вам, надеюсь, очень хорошо, сеньор Гамильтон?

Гамильтон. Значит, по-вашему, я уже понимаю, что такое жизнь?

Вентура. Одинокий человек, который живет в чужой стране, должен понимать, что такое жизнь… Ему, наверно, или очень хорошо, или очень нехорошо…

Гамильтон (шутливо). Во-первых, сегодня я не одинок! (Обнимает за плечи Аманду и заглядывает ей в глаза.) А во-вторых… (Смотрит на Вентуру в упор.) Знаете, сеньор, старые львы, чтобы умереть, уходят в глубь джунглей…

Вентура. Вы думаете, Куба — джунгли?

Гамильтон (обиженно). Сеньор, я не знаю вашего имени, но прощаю вашу грубость ради дня рождения Терезы… И ради того, что у меня сегодня хорошее настроение!

Тереза (испуганно, неловко смеясь). Зачем ссориться? За ваше здоровье, сеньор Гамильтон!

Гамильтон. За ваше здоровье, сеньора Тереза!

Аманда. Эдлай, дорогой! (Обнимает его.) Не сердитесь на него… Хотите, я дам ему по морде?

Гамильтон. Что ты, Аманда!

Аманда. Нет! Я поставлю ему фонарь под глазом!

Вентура (Гамильтону). Извините меня, сеньор Гамильтон! Я не хотел вас обидеть, честное слово… Прошу прощения…

Гамильтон (махнув рукой в сторону Вентуры). Не стоит извиняться, сеньор! (Терезе, продолжая гост.) Я хочу выпить за вашу радость, Тереза! За все то, что для вас сделали хорошие люди… революция!.. Я люблю вашу Кубу, люблю ее, как мои Штаты!.. Как люблю Испанию!.. Люблю, как своего первенца… хотя у меня нет ни жены, ни сына… И вот я до сих пор искал… долго искал… мучился… не знал, как передать мою любовь к Кубе… На холсте, конечно… И только сегодня вечером нашел, как это сделать… Вернее, понял, что нужно делать… Я нарисую вашу радость, Тереза, в день вашего рождения!.. После этого я могу спокойно уехать с вашего острова…

Аманда. Куда, Эдлай?

Гамильтон. Туда, где возможна вторая Куба, Аманда! А таких мест в наше время много на земле.

Аманда. А я?

Гамильтон. Если захочешь — поедешь со мной… А ты не побоишься? Ведь там стреляют… убивают…

Аманда. Где — там?

Гамильтон. Там… где-нибудь… (Обнимает ее за плечи.) Боишься?

Аманда. Что ты? С тобой куда угодно — хоть в ад! Разве с тобой можно чего-нибудь бояться?

Вентура. Вы что больше рисуете, сеньор, пейзажи или портреты?

Гамильтон (не задумываясь). Совесть, сеньор!

Вентура. Непонятно…

Гамильтон (пожимает плечами). К сожалению, ничем помочь не могу…

Открывается дверь. Появляются Родригес Мендес. Эдуарте Грас и о. Марсело Альварес, Манола Мендес.

Впереди — Родригес и Манола, они вносят большой плетеный поднос с горой бананов, ананасов, апельсинов и других плодов кубинской земли.

Тереза (радостно). Родригес! Эдуарте! Дорогие мои! (Бросается к пришедшим, обнимает всех по очереди, целует.)

Родригес (улыбаясь). Тереза, почему ты так крепко целуешь Эдуарте, а я и не почувствовал твоего поцелуя?

Марсело. Вдова предпочитает вдовца, Родригес!

Тереза заразительно хохочет и снова обнимает Эдуарте.

Родригес. Прими этот маленький подарок, Тереза… Это от всех нас… Мы тебя очень любим и хотим по меньшей мере еще сто раз поздравить тебя с днем рождения…

Эдуарте. Добрый вечер, друзья!

Апполонио (крестьянам). Давайте к стойке! Выпьем за Терезу!

Родригес. За нашу Терезу — с удовольствием!

Хосе (наливая коктейль). Тебе чистого, как всегда, дядя Родригес?

Родригес. Сегодня угощает твоя мама… как она прикажет…

Апполонио (к Хосе). Наливай всем чистого бакарди!

Родригес. Хорошо иметь богатого брата!

Эдуарте. Лучше богатого мужа…

Родригес. А еще лучше — и мужа и брата. (К Хосе, который наливает бакарди.) Маноле чистого не надо… Ему что-нибудь сладенького…

Манола (возражает). Сегодня я хочу выпить!

Родригес. Ты будешь пить сладкое!

Апполонио (Вентуре). Познакомьтесь, сеньор Вентура, это друзья моей сестры…

Вентура (здоровается с крестьянами за руки. К Эдуарте). Много вас здесь, в Сапате, героев повстанческой армии?

Эдуарте. Человек сто будет…

Марсело. Какое там сто!.. Человек двадцать…

Родригес. Сейчас все мальчики отпускают бороды, и потому Эдуарте кажется, что их сотня…

Альфа (огорченно). Только один Хосе бреется…

Хосе (смущенно). Я не бреюсь… еще борода не растет… Но доктор сказал, что через два года у меня будет такая же борода, как у Марсело…

Толстяк. Через неделю я поеду в Гавану и привезу средство для рощения волос! (К Хосе.) С тебя денег не возьму… Будешь пользоваться моим средством — отрастишь себе бороду хоть до колен… А за это будешь рекламировать мое универсальное, патентованное средство…

Гамильтон (хитро подмигнув, к Хосе). Только рекламировать тебе придется, Хосе, до того, как выра стет борода…

Хосе (удивленно). Почему?

Гамильтон. Потому что от этого, с позволения сказать, универсального патентованного средства борода никогда не вырастет.

Тереза (смеясь). Зато у сеньора Карлоса появится много денег? Все наши мальчишки мечтают о бороде!

Толстяк (смеясь). Я не скрываю: я — человек дела! (Пожав плечами.) Жить-то надо!

Эдуарте (к Хосе). Так и быть! Уступлю тебе половину своей бороды!

Родригес. Насчет бороды не знаю… А вот дочку он у тебя отнимет…

Эдуарте. Ну что ж! Ничего не имею против… Как. Тереза?

Альфа. Мы вас и не спрашиваем… (Берет Хосе под руку и глядя ему в глаза.) Только… вот… бороду бы!

Гамильтон (Альфе). Ничего, девушка! Я уверен, что у вашего Хосе будет борода!.. Густая, как заросли камыша… и нежная, как шелк!

Виолета. Довольно о бороде! Давайте танцевать! (Подбегает к музыкальному ящику, бросает монету.)

Звучит быстрая танцевальная мелодия.

Эдуарте. Давай, Тереза!

Аманда. Танцуйте, сеньора. Пожалуйста, танцуйте!

Тереза (смущенно, Аманде). Мне танцевать? Да еще при танцовщице?

Апполонио. Не заставляй себя просить, сестра!

Эдуарте танцует, вызывая Терезу. Тереза, словно молодая девушка, вбегает в круг; она танцует с большим темпераментом, забыв свои годы.

Вентура и Апполонио, взяв наполненные коктейлем бокалы, садятся за маленький столик на авансцене.

Вентура смотрит на часы.

Апполонио. Чего ты смотришь на часы?

Вентура. Должен уехать…

Апполонио (удивленно). Сейчас?

Вентура. Да.

Апполонио. Почему сейчас?

Вентура. Как — почему? У меня дела!

Апполонио. Почему ты так неожиданно решил уехать?

Вентура. Неожиданно? Я ведь не говорил тебе, когда уеду…

Апполонио. Да… но люди могут заинтересоваться, почему ты уезжаешь среди ночи?

Вентура. Мне все равно, чем люди будут интересоваться. Я должен уехать!

Апполонио. Ты думаешь, сегодня начнется?

Вентура (пожав плечами). Не знаю… Может быть, сегодня. Может быть, через месяц…

Пауза.

Продолжает звучать музыка. Все, кроме Вентуры и Апполонио, танцуют.

Апполонио. Напрасно ты обидел янки.

Вентура. Я его не понимаю.

Апполонио. Я тоже…

Вентура. Ты когда-нибудь слыхал о таком художнике?

Апполонио (усмехаясь). Мы с тобой неважные знатоки живописи. Я не могу сказать, что не получаю удовольствия от картин, но кто их рисовал — понятия не имею!

Вентура. Может быть, этот янки и художник, но он мне очень подозрителен.

Гамильтон неожиданно оставляет танцующих, берет свой бокал и подходит к столику.

(Вскочив со стула, почтительно.) Я чрезвычайно огорчен…

Гамильтон (перебивает его). Не стоит, молодой человек. Садитесь! (Садится сам.) Вы кубинец?

Вентура. Самый настоящий! Из Сант-Яго де Куба.

Гамильтон (не глядя на Вентуру). Это хорошо! (Вынимает карманные часы, смотрит на циферблат.)

Апполонио (многозначительно взглянув на Вентуру, Гамильтону). Вы торопитесь, сеньор Гамильтон?

Гамильтон. Куда?

Апполонио. Спать… наверно…

Гамильтон (обнял за плечи Апполонио; с улыбкой заглядывая ему в глаза). Сегодня я до утра не буду спать… У меня, черт возьми, хорошее настроение! (И повернувшись, Аманде.) Эй, Аманда! Иди сюда!

Аманда (подбегает). Что, Эдлай?

Гамильтон. Сеньор Апполонио гонит меня спать… Хочет избавиться от соперника…

Аманда (садится рядом с Гамильтоном, улыбаясь). Апполонио не знает, как я полюбила вас… Эрдельтерьер не знает, что я нашла свое счастье…

Апполонио. Болтунья ты, Аманда!

Гамильтон. Аманда — хорошая девушка!

Тереза (подбегая к столу, Вентуре). Вы Скучаете на моем празднике, сеньор?

Вентура. Что вы! Что вы, сеньора!

Тереза. Сеньор Гамильтон! Хочу с вами танцевать!

Гамильтон. С удовольствием, сеньора! (Встает.)

Марсело (подходит к Аманде). Станцуем, красавица?

Аманда. Пожалуйста!

Аманда и Марсело танцуют.

Марсело (глядя Аманде в глаза). Почему вы такая красивая?

Аманда. Право, не знаю…

Марсело. И кто в этом виноват?

Аманда. Наверно, вы…

Марсело. Я?

Аманда. Да! Вам кажется, что я красивая, вы и виноваты!

Марсело. Вы мне очень нравитесь…

Аманда. Я многим нравлюсь…

Марсело. Это хорошо, что многим… Значит, я не ошибаюсь, вы красивая!

Аманда (безразлично). Может, и не ошибаетесь…

Марсело. А если я вас полюблю?

Аманда. Даю вам слово, почти все мужчины так говорят любой женщине.

Марсело (после паузы). Я плохо танцую?

Аманда. Да, неважно.

Вентура (к Апполонио). Первым делом надо убрать всех этих бородачей…

Гамильтон (кончил танцевать, целует Терезе руку). Благодарю вас, сеньора.

Аманда (к Марсело). Спасибо! (Оставляет его, бежит к Гамильтону.) Можно с тобой, Эдлай?

Гамильтон. Прошу, дорогая!

Аманда. Никто здесь так не танцует, как ты!

Гамильтон. А этот красавец бородач?

Аманда. Он только хорошо объясняется в любви.

Гамильтон. Парень он хороший… А он тебе нравится?

Тереза (весело). Альфа! Хосе! Давайте в круг!

Все берутся за руки. Начинается общий танец. Танцующие уходят за стеклянную перегородку на освещенную террасу. Только Апполонио и Вентура остаются на своих местах за столиком. А у стойки медленно потягивает коктейль не принимавший участия в общем веселье Марсело.

Вентура. А этот янки — настоящий янки!

Апполонио. Кто его знает…

Вентура (глядя в сторону танцующих). Словом, эго видавший виды человек… Он здесь не зря…

Апполонио. Ты так думаешь?

Вентура. Уверен!

Апполонио. Тем лучше!

Вентура. Да… но… сегодня уже надо знать своих…

Апполонио (нервно). Мне ты, черт возьми, можешь сказать правду? Это сегодня?

Вентура (глядя в глаза Апполонио, после долгой паузы утвердительно кивает головой, тихо). Сегодня…

Апполонио (испуган и ошеломлен; еле шепчет). Сегодня…

Вентура. А какая разница — сегодня или завтра?

Апполонио. Да… собственно говоря… (Окинув взглядом бар.) Черт возьми! Этот стеклянный горшок не очень надежное укрытие от пуль.

Вентура. Если отсюда не будет стрельбы, никто не тронет этот, как ты выразился, горшок… И никто не будет его обстреливать…

Апполонио (усмехается). Тут будет такая катавасия… Здесь у каждого мальчика и у каждой девочки кольты и автоматы… И все они мечтают, как бы пострелять…

Вентура (зло, забыв о том, что все эти «мальчики и девочки» — близкие родственники Апполонио). Эти мальчики и девочки сегодня же получат свое! Вояки!

Апполонио. Ты сошел с ума!

Вентура (успокаивающе). Твои племянники могут не отстреливаться… Это вовсе не обязательно… Они так тебя любят… так слушаются…

Апполонио. Здесь около ста бородачей, ты слыхал? А сколько безбородых! И все они мечтают о бородах…

Вентура. Чепуха! Все это капля в море!

Музыка прекратилась. Все устремились к стойке.

Толстяк (к Марсело). Почему вы не танцуете, Марсело?

Марсело (слегка улыбнувшись, пожал плечами). Не знаю… Говорят, не умею…

Толстяк (хохочет). Не может быть! Какой кубинец не умеет танцевать?

Марсело. Есть такие кубинцы!

Хосе (берет Альфу за талию, подсаживает на высокий табурет). Значит… утром едем в Гавану?

Альфа. В Гавану, Хосе! В Гавану!

Хосе (обнимает ее). Никто не умеет так сказать «Хосе», как ты, Альфа! Никто!

Альфа. И никто не говорит так «Альфа», как ты, Хосе! Будто у меня раньше было другое имя… совсем другое имя… Будто меня никто и не называл раньше Альфой…

Родригес. Эдуарте, боюсь, Хосе отнимет у тебя дочку…

Эдуарте. Не знаю, как Хосе, но мать я у него, ей-богу, отниму!

Тереза (хохочет). Все грозишься, Эдуарте… Уж который год!

Эдуарте. Тереза! Сегодня праздник… Самое подходящее время объявить о нашей свадьбе… И брат здесь… и гостей полно… И настроение свадебное… Что нам мешает?

Тереза. Ты что? Спятил? (Оглядывается.) Дети…

Эдуарте. Что — дети! Смотри, дети опередят нас… Тогда будет поздно, Тереза!

Виолета (глядя на мать и Эдуарте). Болтуны! Такие большие, а как дети…

Доносится шум пролетающего самолета. Все прислушиваются.

Молчание.

Эдуарте. Должно быть, пассажирский…

Вентура. Который час?

Гамильтон. Вы что? Уже собираетесь спать?

Вентура (растерянно). Нет… Я должен уехать…

Эдуарте. В такой поздний час? Куда, сеньор?

Вентура. У каждого свои дела…

Тереза (все прислушиваясь к гулу удаляющегося самолета). Да… должно быть, пассажирский…

Родригес. А может, и не пассажирский… Сегодня они бомбили завод «Аустралия»…

Тереза. Не дают спокойно жить. Ох, люди, люди!

Вентура. Как вы думаете, мистер Гамильтон, когда ваши нападут на нас?

Гамильтон (после паузы). Кто это — наши?

Вентура. Ваши? Конечно, американцы! Соединенные Штаты…

Гамильтон. Вы слишком примитивно судите, сеньор, о своих и чужих. Я не знаю, кто вы такой и кто для вас свои, кто чужие… Но у меня есть свои и в Штатах и на Кубе… И среди янки и среди кубинцев…

Тереза. Да… свои и чужие… Люди бывают хорошие и среди янки и среди кубинцев… Вот, например, сеньор Гамильтон… Простите, сеньор, я вас считаю совсем своим… как Родригеса… как Эдуарте… Я вас всех люблю! Но Кубу я люблю больше всего на свете… Простите меня, больше, чем всех вас… И думаю, что это для каждого так…

Марсело (мрачно). Нет, Тереза! Не для каждого…

Эдуарте. Разве те кубинцы, которые обучаются военному делу в Гватемале и штате Флориды, чтобы напасть на нашу революционную родину, любят Кубу? Черта с два!

Гамильтон. И может быть, сегодня ночью они уже плывут к берегам вашего острова…

Вентура (ошарашенный). Почему сегодня?

Марсело (мрачно). Может быть, сегодня. Может быть, через месяц… но обязательно нападут… Дьяволы!

Гамильтон (Вентуре). Вы этих кубинцев тоже считаете своими, сеньор?

Вентура (горячо, громко, чтобы все слышали). Как я могу считать своими врагов моей родины? Предателей Кубы? Я их всех по одиночке перестрелял бы! Пусть только сунутся— мы им покажем!

Хосе. Да, сеньор Вентура! Пусть только посмеют… Единственное, чего я боюсь, что они к нам сюда, на Сапата, не полезут… Найдут более удобное место! Если бы только они оказались здесь!

Манола. Тогда мы были бы первыми… Ох и попало бы им от нас!

Родригес (хлопая сына по плечу). Эх, ты! Герой!

Вентура. Маловероятно, чтобы кто-нибудь полез в ваши болота… Тонуть, что ли?

Гамильтон. Думаю, они полезут не сюда…

Родригес. Сеньор Гамильтон, говорят, вы воевали в Испании против Франко?

Гамильтон. Что значит «воевал»? Во время войны между фашистами и республиканцами я находился в Мадриде… И, конечно, был на стороне республиканцев.

Апполонио. Но вы же стреляли?

Марсело. Как же не стрелять, сеньор, если во время войны ты находишься на чьей-либо стороне…

Эдуарте (Гамильтону). Вы коммунист?

Гамильтон. Нет, сеньор.

Вентура. Почему же вы воевали в Испании?

Гамильтон. Вы думаете, что за свободу на земле должны сражаться только коммунисты?

Вентура (смущенно). Я не настолько разбираюсь в политике, сеньор Гамильтон.

Тереза. Довольно о политике! Говорите обо мне! Сегодня ведь мой праздник!

Марсело. Да… Испания! Двадцать пять лет тому назад вы, наверно, были сильным и крепким, сеньор Гамильтон.

Гамильтон. Я был в вашем возрасте, Марсело. Эх, мне бы сейчас ваши годы!

Марсело (заинтересованно). И что тогда?

Гамильтон. Я был бы сегодня в Анголе или в Лаосе… И знал бы, кто свои, кто чужие…

Вентура. И стреляли бы, как двадцать пять лет тому назад?

Гамильтон. Марсело прав, сеньор! Как же можно не стрелять, если в бою ты находишься на чьей-либо стороне!

Толстяк. И убивали бы португальцев?

Гамильтон. Нет. Я убивал бы фашизм!

Вентура. Кто отправлял вас в Испанию?

Гамильтон. Как это — отправлял?

Хосе (горячо объясняя Вентуре). Мистер Гамильтон сам… По своему желанию… Ну как вам объяснить? За идею!

Толстяк. Да… конечно, были и такие…

Эдуарте. О чем ты задумался, Марсело?

Марсело (тяжело вздохнув). Меня не учили… чтобы я не знал, где Лаос и где Ангола… Но ничего! Я еще молод! Я многому научусь!

Гамильтон. Но вы же, Марсело, знаете, кто на Кубе свои, кто чужие?

Марсело. Ох, если бы я знал всех!

Вентура (чтобы переменить тему разговора). За ваше здоровье, сеньор Гамильтон!

Гамильтон. Спасибо, сеньор!

Aпполонио. Во время революции вы были на Кубе?

Гамильтон. Да.

Вентура. И вы были на нашей стороне?

Гамильтон. Извините, но я все еще не знаю, кого вы считаете своими?

Эдуарте (смеется). Вот это здорово!

Вентура. Вы меня обидели…

Гамильтон. Ну?.. (Шутя.) Что ж, придется решить вопрос дуэлью… Правда, я уже старик, но давайте померяемся силами. (Засучивает правый рукав.)

Вентура. Ну что ж, давайте!

Хосе (тащит стол па середину бара). Вот так!

Виолета. Ах, как интересно!

Антонио. Я даже знаю, кто выйдет победителем!

Общее оживление.

Эдуарте. Я буду судьей.

Аманда (Гамильтону). Молодец, Эдлай! Ты настоящий мужчина!

Гамильтон садится за стол. Против него садится Вентура.

Тереза (подбегает к столу, быстро ставит перед соревнующимися бокал, с коктейлем). Это коктейль моего имени… Я приготовила его для победителя… Но не скрою — хочу, чтобы победили вы, сеньор Гамильтон…

Гамильтон. Постараюсь, Тереза!

Виолета. Я тоже за дядю Эдлая!

Альфа. Сеньор Гамильтон! Мы все за вас!

Вентура (оглядывая всех). А за меня, выходит, никого? Совсем никого?

Толстяк. Я за вас, сеньор Вентура… Если… конечно… вы проиграете…

Толстуха (Вентуре). Я за вас, сеньор! Я не люблю людей, которые убивали… Не беспокойтесь! Мы с вами выиграем!

Гамильтон и Вентура, опершись локтями о стол, начинают борьбу. Пока еще трудно определить, кто победит.

Аманда (подсаживается к Гамильтону). Эдлай, умоляю! Ты должен победить! Во что бы то ни стало победить! Давай! Давай его!

Антонио (снизу поглядывая из-под стола на руки соревнующихся). Сеньор Вентура, не отрывайте локоть от стола…

Эдуарте (к Антонио). Не мешай!

Вентура тянет руку Гамильтона к столу.

Толстяк (взволнованно, к Апполонио). Сеньор, зачем терять зря время?.. Хотите выиграть? Я ставлю за сеньора Вентуру пять песо… Согласны?

Апполонио (следит за тем, как Гамильтон постепенно выпрямляет руку). Подождите, сеньор…

Толстяк (сердится). Но потом будет поздно… Я раздумаю, и вы потеряете пять песо!

Апполонио (видит, как Гамильтон постепенно прижимает к столу руку Вентуры; толстяку). Согласен, сеньор. Еще десять сверху желаете?

Толстуха (сердито, мужу). Ты что? С ума сошел? (Присутствующим.) Он совершенно невыносим! Играет даже на число букв на вывесках… на номера автомобилей… Играет с клиентами на то, сколько девушек за десять минут пройдет мимо нашей аптеки! Он даже играет на похоронных объявлениях: кто умер — женщина или мужчина? И, представьте, всегда проигрывает! Я самая несчастная женщина на Кубе!

Теперь Вентура прижимает руку Гамильтона к столу.

Толстяк (быстро вытаскивает из кармана бумажник и сует Апполонио банкноты). Хотите двадцать пять? Двадцать пять песо, сеньор Апполонио…

Антонио. Сеньор Вентура, не отрывайте локоть от стола…

Апполонио (сердито, Вентуре). Это нечестно!

Толстяк. Ничего подобного! Все правильно!

Родригес (к Эдуарте). У меня есть одно песо… Хочешь, сыграем?

Эдуарте. Я ведь судья…

Родригес (бросается к Марсело, продолжающему сидеть все на том же месте). Марсело! Хочешь заработать песо?

Марсело. Отстань, Родригес!

Тереза (Родригесу). Давай мы с тобой!

Родригес. Я за сеньора Вентуру!

Толстуха (Вентура). А вы еще сомневались, будет ли кто-нибудь за вас!

Толстяк (жене). И с тобой могу сыграть на песо!

Толстуха (с волнением следит за соревнующимися). Я за сеньора Вентуру.

Толстяк. Ну хорошо! С тобой я за мистера Гамильтона, а с вами (к Апполонио) за сеньора Вентуру. (Оглядывая присутствующих.) Кто желает еще?

Аманда (с нетерпением). Эдлай! Прошу тебя… Слышишь? Прошу! Давай! Давай его!

Вот-вот Вентура прижмет руку Гамильтона к столу.

Толстяк (хватая за руки Апполонио). Сеньор, за вами двадцать пять… Понятно?

Апполонио. Обождите, это еще не конец…

Слышится далекий выстрел. Все превратились в слух. Вентура первым опускает руку и поднимается с места.

Тереза. Что это такое?

Марсело (мрачно). Кажется, на нас напали…

Тереза. Ну, шути, Марсело!

Марсело. Конечно, шучу!

Родригес. Наверно, дети балуются…

Эдуарте. Стреляли-то из боевого ружья…

Родригес. У наших детей охотничьих ружей нет… только боевые…

Тереза. Боже мой! Какое безобразие! Роздали детям оружие… мальчикам и девочкам… И вот, слышите?

Вентура. А много ли здесь мальчиков и девочек?

Толстяк (возмущенно). Сколько хотите! Вокруг везде деревни, и всюду полно ребят. И у каждого пистолет или ружье. Того и гляди, пальнут в тебя! Не понимаю, что смотрит Фидель? (Поглядев на Апполонио.) А жаль… потерял двадцать пять песо!

Снова послышались далекие выстрелы, похожие уже на перестрелку.

Марсело (встает, прислушивается). Это уже не шутка… Напали, сволочи!

Гамильтон. Похоже, что так… (Быстрыми шагами идет в отель.)

Стрельба продолжается.

Марсело (бросается к двери, останавливается). Эдуарте! Родригес! Манола! Альфа! Пошли! (Пулей вылетает из бара.)

За ним — Эдуарте. Родригес, Манола и Альфа. Хосе срывает со стены свой кольт, выдвигает ящик стола и наполняет карманы патронами.

Тереза (к Хосе). Ты куда?

Хосе, ничего не ответив, целует мать и выбегает из бара. Виолета быстро уходит в отель.

Апполонио (бросается к Терезе). Тереза! Есть ли в этом проклятом доме подвал?

Тереза. Подвал крепкий… под нами… Там летний бар… каменные стены…

Толстуха. Боже мой! Что нам делать? (Толстяку.) Бежим!

Толстяк. Ты что? Куда бежать в такую темень?

Вентура, ни с кем не прощаясь, выходит из бара.

Аманда (опомнилась). Где Эдлай? (Зовет.) Эдлай!!!

В дверях появляется Гамильтон в зеленой куртке, с карабином, опоясанный патронташем.

(Бросается к Гамильтону.) Ты куда? Я не пущу тебя!

Гамильтон (тихо и спокойно). Шутки кончились, Аманда! Стреляют! (Деловито застегивая на ходу пуговицы, словно он собирается на охоту, медленно выходит из бара.)

Апполонио (к Антонио). Принеси мне из комнаты револьвер и патроны… там… под подушкой…

Антонио срывается с места и бежит в отель.

Тереза. Боже мой! Как все сразу перепуталось…

В дверях появляется Виолета в форме народной милиции, с карабином.

(Смотрит на дочь и как бы про себя шепчет.) Все сошли с ума!

Виолета, не обращая внимания ни на мать, ни на остальных, строго и решительно, чтобы ей не противоречили, идет через бар на улицу.

(Так и не может двинуться с места; она как-то беспомощно посмотрела на Апполонио и, горько улыбнувшись, спрашивает.) Видел, как она прошла? Это для того, чтобы я не кричала… Понимаешь? Ну что мне с ними делать?.. Совсем уже не слушаются матери… А ты говоришь, отправить их одних в Гавану…

Вбегает Антонио и передает Апполонио револьвер и патроны. Снова послышались далекие выстрелы.

Толстуха. Вот тебе и тихое местечко!.. Как будто приехали сюда за смертью…

Апполонио застегивает ремень с пистолетом. Антонио срывается с места и бежит к двери.

Тереза (бежит за ним, кричит). Ты куда? (Не успела добежать и до середины бара, как Антонио уже скрылся за дверью.)

Толстуха. Боже мой! Что творится!

Тереза (бросается к Апполонио). Помоги! Помоги! Умоляю, верни его!

Апполонио. Не сходи с ума! Ничего с ним не будет!

Стрельба усиливается.

Толстуха. Спаси нас, боже!

Толстяк. Раз дело дошло до бога, плохи наши дела!

Занавес

 

Акт третий

Подвальный этаж отеля. Толстые стены из необтесанного серого камня. Потолок с тяжелыми балками. Сверху ведет каменная лестница с перилами.

Здесь тоже бар. Глухо доносятся выстрелы. Толстяк и толстуха забились в самый темный угол. Аманда сидит на верхней ступеньке лестницы. Тереза убирает бар.

Тереза (чувствуется, что она занимается уборкой бара лишь для того, чтобы отвлечься от своих мыслей; расставляет посуду, стаканы, бутылки с напитками). Неужели все кончено? Нет! Этого не может быть! Есть у нас Гавана!.. Есть Фидель! Есть Куба… Куба!.. Наша Куба!.. Может быть, уже нет Кубы?.. Боже мой! Кажется, я сошла с ума… (Нервно, испуганно.) Эй, люди!.. Люди!.. (Тихо.) Молчи, Тереза! Молчи, Тереза… Где мои дети?.. Где мои дети?.. Как все было хорошо… Где мои дети?.. Где мои дети… Совсем они меня уже не слушаются!.. Не знаю, что мне с ними делать?.. (Вдруг меняется в лице, увидев толстяка.) Что прикажете, сеньор? Что вам подать?

Толстяк. Ничего… ничего… Тереза! Ничего не надо!

Аманда. Слава богу, светает…

Толстяк. Слава ли богу?

Аманда. Все-таки днем меньше страха, чем в этой кромешной тьме… Днем даже умереть не так страшно… А вот ночью…

Толстуха. Замолчите вы, ради бога! Не трещите над ухом! Смерть! Смерть!.. Я вовсе не собираюсь здесь умирать Никто не имеет права убивать ни меня, ни моего мужа… ни революция, ни янки… Мы никому не сделали зла!.. Боже мой, зачем мы сюда приехали?

Толстяк. Зачем? Зачем? Откуда ты знаешь, что в Гаване сейчас спокойнее, чем здесь? Может быть, половина города уже разрушена…

Аманда. Хоть бы приемник заработал! (Резко поворачивается к Терезе.) Где же ваши дети? Почему вы так спокойны?

Тереза. Откуда вы знаете, что я не волнуюсь?

Аманда. Так… непохоже…

Тереза. Непохоже… непохоже… (Нервными движениями машинально сбивает коктейль.)

Толстяк (подходя к стойке). Тереза, приготовьте мне яичницу с ветчиной… салат и коктейль… Только покрепче, с двойным бакарди… (Задумывается, быстро.) Нет, яичницу и салат не надо! Давайте бакарди… только чистого!

Аманда. Вам страшно?

Толстяк. Мне кажется, девушка, вопрос неуместный… В особенности в нашем положении, когда мы окружены со всех сторон и сидим, как в мышеловке… А крепость наша не очень-то надежная…

Аманда (беря толстяка за подбородок, ласково). Не сердитесь на меня… сеньор… Не надо отчаиваться…

Подбегает толстуха и отталкивает Аманду.

Аманда (иронически улыбается). Неужели вы думаете, что я собираюсь увлечь на путь греха вашего… (хотела сказать что-то резкое, раздумала и тихо добавила)… вашего супруга… Я просто хотела, чтобы он перестал думать о смерти…

Толстуха. Это не твое дело! Развлекай своего янки и Апполонио… Хватит с тебя двоих…

Аманда. Вы глупы, как овца, сеньора… Как десять овец! Глупы, как пробка…

Тереза (сердито). Аманда!

Аманда (не слушая Терезу). Вы жалкий таракан… Вы клоп, а не человек!

С улицы слышна все усиливающаяся перестрелка. Аманда хватает со стола длинный нож и наступает на толстуху.

Толстуха (испуганно кричит). Карлос!!!

Аманда (продолжая наступать). Знаете что? Я сейчас вас зарежу… И ваш Карлос не посмеет подойти ко мне, чтобы спасти свою супругу… Я и его убью! Видите, как он дрожит?

Толстуха (вопит). По-мо-ги-те!

Тереза. Аманда!

Аманда (вдруг необычайно спокойно). Не бойтесь, Тереза! Я ее не трону… (Бросает нож.) Это я так… Сколько разных людей живет на свете! Одни вон там!., дерутся… (Поворачивается к толстяку.) Слышите, как стреляют? Там умирают люди… А мы с вами кто? Мы — грязь! Пыль! Навоз!

Стрельба усиливается.

Дайте монету, Тереза!

Тереза. Зачем вам монета?

Аманда. Дайте монету!

Тереза дает Аманде монету. Аманда поднимается вверх по лестнице.

Тереза. Куда вы? Куда? Вы с ума сошли!

Аманда поднимается вверх и скрывается в проеме. Слышен звук опускаемой в музыкальный ящик монеты. И заиграла веселая, бравурная музыка. Несется песня. Уже не слышно стрельбы — только музыка, бравурная музыка.

Толстяк. Она… эта Аманда… храбрая девушка!

Аманда появляется в проеме и спускается по лестнице. Музыку перекрывает радостный крик Антонио: «Ранили! Ранили! Меня ранили…»

Тереза (срывается с места, бросается вверх по лестнице). Антонио! Сынок!

Сверху появляется полный восторга Антонио. Он держится рукой за правую ногу и прихрамывает.

Антонио (радостно кричит). Мама! Меня ранили! По-настоящему ранили!

Тереза (бросается к сыну, обнимает его, усаживает на ступеньки). Глупый ты мой! Чего ты радуешься? (Обнимает, целует сына, затем осторожно, боясь причинить ему боль, стаскивает с него брюки.) Ах ты, чертенок! Сумасшедший чертенок!

Антонио (оставшись в одних трусах, возбужденный). Вот… сюда попали… Сюда… Видишь?

Тереза (стараясь подбодрить сына, сама еле сдерживает слезы). Господи, царапина!.. Дурачок ты мой! Зачем ты лез в это пекло?.. Только тебя там не хватало! (И сердито ударяет его по плечу.) Я тебе покажу! (Потом смягчившись, целует, гладит, как маленького.) Кто тебя просил ввязываться? Там ведь одни взрослые, а ты?.. (Нервно смеется.) Хотя ты у меня уже мужчина! Ха-ха-ха! Мужчина! (Неожиданно сердито.) Не дрыгай ногами!.. «Мужчина»! Аманда, помогите! Там в ящике бинты…

Аманда (бросается к ящику, вытаскивает бинты, подбегает к Антонио и Терезе; опускаясь на колени). Больно?

Антонио. Конечно, больно… но… это неважно… А какой там бой, мама! Я видел, как они ползли… Их много… очень много! В десантных костюмах… Сеньор Эдлай дал мне свой пистолет! И я стрелял!

Аманда (обхватив голову Антонио). Молодец, Антонио! Ты уже настоящий мужчина!

Тереза (лихорадочно перевязывая сына). «Мужчина»! Молокосос! Нос еще не умеет вытирать как следует, а лезет в бой!

Аманда. Герой! Настоящий герой! Первый раненый!

Антонио. Какой там первый… Там столько раненых! Столько убитых!

Тереза (резко). Не двигайся! Не размахивай руками — мешаешь! (Шлепает его по спине.)

Антонио (вскрикнул). Ай! Больно!

Тереза. Больно?.. Я тебе покажу, больно… (Целует сына в голову.) Ах ты, мой мальчик! Мой хороший!.. Больно… конечно, больно… (Снова шлепает его.) Зачем ты лез туда?

Аманда. Неужели так по всей Кубе? Неужели везде бои?

Антонио (корчась от боли). Почему не работает радио?

Тереза. Не твое дело!

Аманда. Может быть, в приемник попала пуля?

Антонио. Давайте сюда! Я исправлю…

Тереза (перевязывая Антонио). Лежи! Не двигайся!

Толстуха. А что? Может быть, Антонио и в самом деле исправит приемник… и не будет думать о своей ране…

Аманда. Я принесу приемник. (Вскакивает и бежит вверх по лестнице.)

Тереза. Не надо, Аманда! Там свистят пули… Вас могут убить…

Аманда. Ничего… как-нибудь доберусь. (Уходит.)

Антонио (показывая пальцем вверх). В баре все стекла выбиты…

Толстуха (тяжело вздохнув). О боже мой!

Тереза. А ты Хосе видел?.. Виолету видел?..

Антонио. Нет, я Хосе и Виолету не видел… Я видел Марсело, мама! Марсело! Он командовал… и стрелял… Сначала из автомата, потом бросал гранаты… Потом опять командовал… Опять стрелял… Кричит: «Батальон, вперед!» А батальон?.. Откуда ж батальон!

Толстуха. Марсело — герой!

Антонио. Потом я видел, как дядя Эдуарте схватил кого-то за плечи… и швырнул в болото… А на него навалились три человека… Я хотел броситься на помощь Эдуарте, но… вдруг упал… ранили меня…

Аманда приносит радиоприемник.

Аманда. Здесь сбоку дыра от пули…

Антонио. Все лампы целы, контакт я исправлю…

Аманда (ставит на пол приемник). Ну, попробуй!

Антонио (начинает разбирать его). Лампы, кажется, целы…

Толстяк (с претензией, Терезе). Почему у вас нет подвала для продуктов?

Тереза. Подвал есть, сеньор Карлос… Но там воды по горло… Вы же знаете — берег рядом… Не советую вам лезть в подвал!

Толстяк (иронически). Вы думаете, здесь сейчас удобнее, чем в подвале для продуктов?…

Тереза. Здесь тоже подвал, сеньор… Правда, тот глубже… но там вода…

Антонио (не переставая возиться с приемником). Там можно утонуть, сеньор.

Толстуха (испуганно). Надо что-то предпринять.

Аманда (Терезе). Пусть они лезут в подвал.

Толстуха (Аманде, резко). Вас никто не спрашивает! Не вмешивайтесь!

Аманда (как бы про себя). Я могу еще раз взять нож в руки.

Толстяк (жене). Ты замолчишь наконец!

Антонио (продолжая возиться с приемником). Боже мой! До чего все стали нервные… Мама, дай пить!

Тереза (вынимает из холодильника бутылку с водой. Чувствуется, что она нервничает, ищет и не может найти штопор). Какой Хосе безалаберный… (Громко, нервно.) Вечно куда-нибудь запрячет штопор… На место не положит, а потом ищи! Ох, дети, дети! Мало я их шлепала!

Аманда. Что вы, сеньора Тереза! Хосе здесь и не было… Это мы с вами перенесли сюда посуду…

Тереза. Да… действительно мы! Нет, мой мальчик хороший! Не думайте, что я его ругаю… Хосе ведь не буфетчик… Он собирается в архитектурный институт… если… конечно… (Снова смотрит вверх, в сторону лестницы.) Если… конечно… эта война не затянется… Если… конечно, мы останемся в живых… (Решительно.) Но выбора нет! Либо мы все погибнем, либо мы их…

Толстуха. Какая глупость! Ведь можно договориться!

Антонио (с неожиданной резкостью). С кем договориться? С врагами Кубы? С врагами Фиделя Кастро? Вернуть им нашу землю? Наши дома? Заводы? Вы что, тетя… извините, сеньора, в своем уме?

Толстяк (жене). Дура ты! Не видишь — человек ранен… Он может сейчас любого убить…

Антонио. Убить?.. Мама, я могу убить?.. Что вы, сеньора! За что я должен вас убить?

Врываются Эдуарте и Родригес с автоматами в руках; Эдуарте взлохмаченный, без берета, в изорванной гимнастерке.

Он останавливается наверху, оглядывая присутствующих.

Тереза. Эдуарте!

Эдуарте (грозно). Чего вы тут расселись? Ступайте в подвал! Вниз! Скорее вниз!

Тереза. Эдуарте… детей моих не видел? Где Хосе? Где Виолета?

Эдуарте (на ходу). Я их не видел, Тереза! Там такое… Разве кого-нибудь узнаешь! (С этими словами он бегает вниз и вверх по лестнице, выбирая позицию для стрельбы.)

Тереза (удивленно). Что ты ищешь, Эдуарте?

Родригес. Отсюда будем вести бой, Тереза!

Толстуха. Отсюда?.. Бой?..

Эдуарте. Да, сеньора… Отсюда!

Тереза. Бой?.. Какая же это крепость? (Рассеянно озирается вокруг, к Эдуарте.) Не лучше ли с лодочной станции? Там каменный сарай…

Родригес. Лодочную станцию, Тереза… они уже заняли…

Аманда. Кто — они?

Эдуарте. Они, сеньора!

Тереза. А… у ловцов губок?.. Там дом Педро… Каменный дом…

Эдуарте. Дом Педро тоже в их руках…

Тереза. А мост?

Родригес. На мосту бои… Кругом бои, Тереза!

Толстуха. Боже! Спаси нас!

Тереза. И бедный Апполонио так не вовремя приехал!

Толстуха. А что, вы думаете, мы вовремя приехали?.. Спасибо за такой отдых! (Мужу.) Это ты во всем виноват! Я говорила: поедем отдыхать в Кюрасао! А ты — нет: в Плайя-Хирон! Я говорю — в Кюрасао! А он — нет: в Плайя-Хирон! Вот тебе и Плайя-Хирон!

Тереза. Где же мои дети? Где мои дети?.. Почему Я здесь сижу?..

Наверху появляется Марсело с автоматом в руках.

Марсело (к Эдуарте). Молодец Хиральдо! Он со своими ребятами потопил корабль… Я видел, как он тонул…

Толстяк. Что?.. Они на кораблях?..

Марсело. Да… на кораблях, сеньор… На нескольких кораблях… Даже танки привезли…

Тереза. Марсело, где Хосе? Где Апполонио?

Марсело (долго смотрит на Терезу немигающими, суровыми глазами. После паузы). Налей мне чего-нибудь холодного!

Тереза. Я спрашиваю: где Хосе?

Марсело (стараясь не смотреть Терезе в глаза). Не знаю… Я его не видел… Налей бакарди!

Тереза. А Виолета?

Марсело. Виолета там… у лестницы… Жива… не ранена…

Эдуарте (к Марсело). Почему такая тишина?

Марсело. Они окружили весь район… Нам, наверно, предложат сдаться…

Толстяк. Сдаться? Что вы! Как это можно!

Эдуарте. А как вы думаете, сеньор, нас всего человек сто пятьдесят… а их — тысячи! Шутка ли… четыре корабля!

Марсело (выпивает чайный стакан чистого рома). Спасибо, Тереза! Налей еще!

Тереза. Что ты!

Марсело. Налей! Жалко, что ли?

Тереза. Для тебя? Для тебя мне ничего не жаль, Марсело! Только тебя мне жалко… (Наполняет стакан.) Что с тобой? У тебя кровь на плече…

Марсело (осушает второй стакан). Ничего… Налей еще!

Аманда. Дайте, я перевяжу!

Марсело. Перевяжите, если есть чем…

Аманда. Сядьте! (Берет бинт, делает перевязку.)

Тереза. Эти дети меня доконают… Все время думаю о них…

Аманда (перевязывая Марсело, шепчет). Несчастная Тереза… Как вы думаете, неужели мы не выдержим?

Марсело. Как вам сказать, сеньорита? Их слишком много… Кто мог ожидать, что они высадятся здесь? В наших болотах сам черт может сломать себе шею…

Аманда (перевязывая). Вы думаете, они только здесь? У нас? А не по всей Кубе?..

Марсело. Все может быть…

Аманда. Вам больно?

Марсело. Я привык к ранам, сеньорита. Но меня мучает мысль: почему я ранен в спину? Неужели кто-нибудь из наших?.. Случайно… А может быть, и не случайно?.. А?..

Тереза. Все может быть, Марсело…

Родригес (вглядываясь). Ползут, ползут…

Марсело. Не стрелять! Может быть, наши?..

Антонио оставляет приемник, ползет на четвереньках по лестнице.

Тереза (бежит за сыном). Вернись! Сейчас же обратно!

Антонио. Отстань, мама!

Марсело (сердито). Назад, щенок!

Антонио, как побитая собака, снова подползает к приемнику.

Аманда (глядя на обнаженную грудь Марсело, удивленно). Сколько же у вас было ран?

Марсело. Столько же, сколько раз меня хотели убить, сеньорита… Тереза, налей еще!

Тереза. Нет! Больше не дам! Хотя… пей сколько хочешь! (Берет стакан.)

Аманда. И каждый раз вы лежали в госпитале?

Марсело. Нет, сеньорита… Я лежал в камышах… в лесах лежал… как пес зализывал раны… И вот — выжил! Все-таки выжил! (Глядя ей в глаза.) Вы еще что-то хотите спросить? Спрашивайте. Мне будет легче… Туже перевяжите… Туже! Чтобы совсем не было больно… Вот так! Чтобы совсем не было больно… У меня еще много работы… И у вас будет работа, раз вы умеете перевязывать раны… Вот так! Спасибо! (Оглядывая ее.) Какая вы в самом деле красивая! Вы давно в наших краях?

Аманда. Нет… всего два дня… А вы здешний?

Марсело. Да… здешний… Все, что вы здесь видите, было моим… И небо… и дорога… и воздух… Только земля не была моей! И была у меня мачета — метр в длину и с ладонь в ширину! И вот руки были… И было у меня семь братьев… И был отец… Его звали Хиральдо — он был выше меня… крепче меня… С утра до позднего вечера мы рубили тростник… чужой тростник на чужой земле… И так каждый день… много лет… И вот мы узнали, что Фидель в горах Сьерра-Маэстро сказал. «Земля должна принадлежать тем, кто рубит тростник»…

Аманда (с восхищением глядя ему в глаза). Вы замечательный! Вы настоящий мужчина!

Марсело. И мы всей деревней, всей провинцией ушли в леса к Фиделю, чтобы освободить нашу Кубу! А эти мерзавцы (показывает рукой) вернулись, чтобы отнять у меня землю…

Тереза (наливая ром). А может, Хосе жив?

Марсело (резко и сурово). Кто сказал, что его убили?.. Разве я это сказал? (Повысив голос.) Может быть, Эдуарте сказал?.. Или Родригес? (Еще громче.) Кто сказал, что Хосе убит?

Эдуарте. Ты пьян, Марсело!

Марсело. Кто сказал, что Хосе убили?

Тереза (тяжело вздохнув). Сынок! Родной мой!

Родригес. Я видел, как Хосе стрелял… Спускал курок и считал: раз… два… три…

Эдуарте. Он сосчитал до пятнадцати… Я помню…

Аманда (глядя, па Терезу). Молодец! Молодец, Хосе!

Тереза (подавая стакан). Пей, Марсело!

Марсело. Спасибо, Тереза. Налей сеньорите.

Аманда. Я сама себе налью. (Наливает ром.)

Марсело. Я пью за твое здоровье, сеньорита! Хорошо ты меня перевязала! Извините, что говорю на «ты»… но мне сейчас так хочется… Не обижайся, сеньорита! Ты действительно чертовски хороша! С кем ты здесь? Это твои родные… мать и отец? (Показывает на толстуху и толстяка.)

Аманда (брезгливо). Что вы?

Марсело. Ты здесь с мужем?

Аманда. Нет у меня мужа…

Марсело. Откуда ты?

Аманда. Из Гаваны…

Марсело. Кто ты такая? Что ты делаешь в жизни?

Аманда. Я?.. Танцовщица… из кабаре…

Марсело (словно обрадовавшись). Из кабаре? Если сегодня будет хороший день… если меня не убьют… и ты, красавица, полюбишь меня… только по-настоящему… как умеют любить кубинские девушки… тогда я женюсь на тебе!

Аманда. Поклянитесь!

Марсело. Клянусь наступающим днем! Клянусь тем, что сегодня меня не убьют!

Аманда (недоверчиво). Вы шутите…

Марсело (переходя на «вы», грустно). Шучу, сеньорита… Извините меня… (Задумавшись.) А все-таки… кто стрелял мне в спину?.. (Поворачивается к Эдуарте.) Ну, как там?

Эдуарте (глядя в бинокль). Ползут…

Марсело (встает во весь рост, поправил правой рукой автомат). Ну что ж! Начнем сначала… Встретим дорогих гостей!

Толстяк. Извините… Марсело… так, кажется, вас зовут?

Марсело. Да, сеньор. Так назвал меня отец еще двадцать семь лет тому назад.

Толстяк. Скажите откровенно, в каком мы положении?

Марсело. Как вам ответить?.. Положение наше… конечно… не очень веселое, но… (Вдруг подходит к нему и доверительно, тихо.) Понимаю… вы хотите успокоить вашу сеньору? (Указывает на толстуху.)

Толстяк. Нет… у сеньоры крепкие нервы… Это у меня…

Марсело (поморщился). Как вам сказать?.. Положение наше не очень… Короче говоря, мы окружены… Видите, на нас идут… Мы должны принять бой. Другого выхода нет! Не сдаваться же в плен этим зверям!

Эдуарте. Если мы попадемся им в руки, они никого не пощадят…

Тереза. Неужели Хосе не доползет до дому?

Марсело (продолжая). Они не верят ни в бога, ни в черта… у них нет ни совести, ни чести… Они и глазом не моргнут — всех нас перестреляют!.. Вы знаете, как их муштровали во Флориде и Гватемале?! Два года их обучали убивать, жечь, уничтожать… Нас они называют коммунистами. А я и не знаю, кто такие коммунисты…

Толстяк. Коммунисты?.. О-о-о! (Хочет что-то сказать, но, меняя тон и криво улыбаясь, продолжает тянуть.) О-о-о-о!

Марсело. Если коммунистами называют тех, кто не хочет быть рабами, кто гонит чужеземцев со своей земли, если коммунистами называют тех, кто не хочет гнуть спину на других и добивается свободы и радости на земле, тогда и я коммунист! Тогда все на Кубе коммунисты! Тогда во всем мире все честные люди — коммунисты!

Толстяк (пожав плечами). Я ведь честный человек…

Марсело (резко). А я разве сомневался в вашей честности? Не вы же стреляли мне в спину… час назад…

Толстяк (растерянно). Что вы! Что вы! У меня и пистолета нет…

Марсело. Напрасно!

Аманда. Как вы думаете, сейчас и в Гаване бои?

Марсело. Этого я не знаю… Может быть, и в Гаване и по всей Кубе бои… Тогда нам нет спасения… А если только здесь, у нас, тогда нас выручат…

Эдуарте. Сам Фидель придет!

Марсело (толстяку). Жаль, нет для вас оружия… Но все может случиться… (Осматривает своих товарищей.) Оружие скоро может освободиться… Очень скоро!.. И вам тоже придется стрелять… Не отчаивайтесь!

Толстуха. Он даже не умеет обращаться с оружием…

Родригес. Я тоже не умел стрелять, сеньора… В жизни не брал в руки оружия. Но вот видите, сейчас… даже из пулемета стреляю… Правда, мой Манола стреляет куда лучше…

Тереза (озабоченно). Где же Виолета?

Марсело (поднявшись по лестнице, кричит). Виолета! Альфа! Сюда!

Вбегают Виолета и Альфа с автоматами в руках.

Тереза (вздохнув). Виолета, дочка! Не видела Хосе?

Виолета. Хосе там… впереди, мама… Вместе с сеньором Эдлаем…

Родригес. Эдлай — хороший янки!

Эдуарте. Все янки хороши, если они не против нас…

Родригес. А Эдлай за нас… Он здорово стрелял!

Тереза. А где Апполонио?.. (И, не получив ответа, подходит к девушкам.) Что ты плачешь, Альфа?

Альфа. Я не плачу, тетя Тереза…

Тереза (глядя ей в глаза). Милая Альфа! Родная! Хорошая!

Альфа. Клянусь… не плачу, тетя Тереза! (Плачет.)

Виолета (сердито). Оставь ее, мама!

Тереза. А ты что не плачешь?

Виолета. Чего же мне плакать?

Тереза. Где Хосе, дочка?

Виолета (резко). Я же сказала — где… Он впереди… там… Я только видела его… с сеньором Гамильтоном…

На верхних ступеньках лестницы показались мужские ноги. Чувствуется, что человек остановился в нерешительности. Все присутствующие повернулись и молча, с волнением глядят вверх.

После долгой паузы Гамильтон усталой походкой, согнувшись в плечах, медленно спускается по лестнице, держа в руках свой карабин и новенький кольт Хосе.

Тереза (застыла на месте; с трудом, еле выговаривая слова, шепчет). Кольт моего сына… (Как бы обращаясь ко всем присутствующим.) Он его совсем недавно купил… и очень недорого… (Молча оглядывает всех; видно, хочет что-то сказать, но только разводит руками и идет за стойку; останавливается, шепчет.) Может быть, это сон? Ведь бывают же дурные сны… когда человеку плохо спится?

Гамильтон (шатаясь от усталости). Марсело! Я видел танки… «Шерман»… Это из Штатов… Страшное оружие… Неужели на всей Кубе так?.. Неужели всюду десанты?.. (После паузы.) И знаете, Марсело, кто-то сегодня стрелял по нашим в спину…

Марсело. Да… кто-то стрелял, сеньор Гамильтон…

Аманда (бросается к Гамильтону). Эдлай! Ты ранен…

Гамильтон. Нет, Аманда, просто я устал… В мои годы!..

Аманда (усаживает Гамильтона, садится рядом с ним). При чем здесь годы? Ты так молод! (Гладит его седые волосы.) Ты как белый бог!.. Ты как старый генерал… (ласково) сухой и крепкий, как камень… но сердце у тебя теплое… горячее сердце… Ты старый солдат в вечных походах…

Гамильтон (криво улыбаясь). Да… старый-то старый, но походы кончились, моя девочка!.. Действительно… куда меня только не бросала жизнь! В каких только не бывал сражениях!.. В каких переделках!..

Аманда. Думаешь, когда они победят, тебя расстреляют?

Гамильтон (отрицательно качает головой). Нет, Аманда! Они уже никогда не победят! Они могут расстрелять нас. Могут всех нас перебить… только они никогда не победят! Куба для них пропала навсегда! Все, что они теряют, им больше не вернуть! И чем больше теряют, тем они злее… тем страшнее…

Толстяк. Они потеряли половину Европы… Не понимаю, о чем они думают?.. Они потеряли Азию!

Толстуха (сердясь, мужу). Не вмешивайся! Пусть теряет кто что хочет… Политика — не твое дело!

Гамильтон. И вот теперь они злятся, что потеряли Кубу. Фидель Кастро подложил им свинью!.. (Устало опускает голову на стойку, будто собирается спать.)

Марсело. Мистер Гамильтон, они скоро потеряют Мексику, Бразилию… Всю Латинскую Америку потеряют…

Тереза (прислушивается, вдруг кричит). Тише!

Все, кроме Гамильтона, прислушиваются. Глухо слышится перестрелка.

Родригес. Это там они… слева… столкнулись с группой Хиральдо…

Эдуарте. Хиральдо негде укрыться…

Родригес. Пробились бы к нам… Мы здесь как в крепости!

Стрельба усиливается.

Тереза (Гамильтону). Неужели вам нечего мне сказать, сеньор Гамильтон?..

Аманда. Он спит… Не надо его будить…

Толстуха. Как только люди могут?.. (Мужу.) Видишь, спит… в этом аду!

Толстяк. Ему все равно: что ад, что рай… Он привык!

Гамильтон (медленно подымает голову, долго, в упор смотрит на толстяка). А вам, сеньор, разве трудно привыкнуть быть человеком?..

Толстяк. Я вас не понимаю…

Гамильтон. К сожалению, ничем вам помочь не могу!

Марсело (берет у Гамильтона кольт Хосе; толстяку). Вот вам оружие, сеньор!

Толстяк (отпрянув от пистолета, как от ядовитой змеи). Нет-нет! Я не умею стрелять!

Гамильтон. У нас, как в ноевом ковчеге, — есть чистые и нечистые…

Толстяк (с надеждой). Но ковчег-то остался целым, сеньор Гамильтон!

Гамильтон. Наш ковчег тоже не погибнет, сеньор. И в мире снова останутся чистые и нечистые… Но чистых будет больше! Уверяю вас!

Марсело. Этот старый чудак Ной допустил большую ошибку: не надо было брать с собой в ковчег нечистых… Их надо было утопить…

Гамильтон. Настанет время, Марсело, когда на свете будут только чистые… И не будет нужды в новом всемирном потопе…

Толстяк. Не только боги — сейчас и люди научились делать всемирный потоп, сеньор Гамильтон.

Гамильтон. Это и страшно… Иные люди страшнее, чем боги… те хоть отбирали от каждой твари по паре… и дали старику Ною возможность построить ковчег…

Родригес. Разве люди, которые сейчас грозят уничтожить мир, думают о ковчеге? Черта с два!

Тереза. Сеньор Гамильтон! Я не спрашиваю вас о Хосе, но… скажите хоть что-нибудь…

Гамильтон (закрывая от усталости глаза). Я нашел кольт у лестницы… совсем недалеко… (Съежился, как от сильной боли.)

Аманда. Что с тобой?

Гамильтон (шепчет). Ничего… ничего… (Медленно опускает голову на стойку.)

Тереза. Он покупал кольт и говорил, что лучшего, наверно, нет во всем мире! Он одолжил у Родригеса десять песо…

Родригес (чувствуется, что говорит неправду). Он мне вернул их…

Толстяк. Интересно, что сейчас думают о нас в Гаване?

Родригес. Может быть, им интересно узнать, что мы думаем о них?.. Я видел сегодня под утро далекое зарево… пылал весь горизонт… Может быть, это Гавана?

Аманда. Гавану отсюда не увидишь!

Эдуарте. Должно быть, горели плантации… или сахарный завод… Они все время бомбили…

Марсело (подсев к Антонио.) Может, ты как-нибудь починишь эту машинку. Помоги ему, Виолета!

Виолета (повернувшись ко всем спиной, плачет, приглушенным голосом). Я не знаю, как чинить приемник… Пусть Антонио…

Тереза (к Антонио). Ну, как? Не болит?

Антонио. Я даже забыл о ране…

Аманда (ласково). Ох ты, мой герой!

Тереза. Да… герой! Мой герой! (Больше не может сдерживать себя; выпрямившись, деловым шагом, но заметно шатаясь, идет к выходу. Дойдя до середины лестницы, останавливается, кричит.) Сынок!.. (И рванулась в выходу.)

Марсело (преграждает ей дорогу). Обратно, Тереза!

Тереза. Марсело! Пусти меня!

Марсело (топом приказа). Обратно! Хозяин сейчас я! И все подчиняются мне! Без меня — ни шагу! Иди обратно, Тереза!

Тереза. Я мать, Марсело!

Марсело. Ты кубинка! И сегодня — это всё!

Виолета (вдруг рванулась вперед, кричит матери). Мама! Иди обратно!

Тереза (опомнившись, смотрит на Виолету). Дочка!.. (Согнувшись, медленными шагами спускается с лестницы.)

Марсело. Тереза! Приготовь завтрак! Мы все голодны… И выложи на стол все, что у тебя есть… (Тоном приказа.) Только быстро!

Аманда. Марсело! Вы могли бы командовать целой дивизией!

Эдуарте. В горах Сьерра-Маэстро Марсело был хорошим командиром.

Сверху слышатся выстрелы. Вбегает Апполонио. Он не ожидал, что увидит здесь бородачей.

Апполонио (растерянно). Эдуарте! Марсело! Родригес!..

Длинная пауза.

Слава богу, вы живы!

Тереза (бросается к Апполонио). Апполонио! Апполонио, родной! Как я боялась! Как я боялась за тебя! Слава богу!..

Апполонио (не обращая внимания, на Терезу, растерянно оглядывается назад). Негодяи!.. Звери! Звери!..

Марсело. За вами гнались, сеньор?

Апполонио (не растерявшись). Гнались? Конечно… От самого берега гнались… Мы в мышеловке, Марсело… Что нам делать?

Толстуха (вдруг находит выход). Сдаться! Именно сдаться! Не умирать же нам здесь!.. За что, я вас спрашиваю?

Аманда (ошеломленная). Сдаться?

Апполонио (с надеждой глядя па толстуху). Да, сеньора… Но если… (Вдруг поворачивается и обводит глазами молчаливо стоящих вокруг Эдуарте, Родригеса, Марсело, Альфу и Виолету; бросает взгляд и на Антонио, который даже перестал, чинить приемник и стоит на четвереньках, словно готов броситься на Апполонио; вдруг меняя, тон.) Что вы, сеньора! Сдаться в плен? Сдаться этим мерзавцам? Нет, лучше умереть! Вы не знаете этих негодяев… Они страшнее самых лютых зверей! Они никого из нас не пощадят!

Все, кроме Терезы и Антонио, который вернулся к своему занятию, напряженно глядят на смутившегося Апполонио. Один только Гамильтон не шелохнулся. Уронив голову на скрещенные руки, он не двигается; кажется, что он спит. Марсело, Альфа, Виолета бросаются наверх по лестнице и вместе с Эдуарте и Родригесом занимают круговую оборону; отстреливаются. Вдруг раздается сухой треск. Сверху, из музыкального ящика, доносится сумасшедшая танцевальная музыка с гитарами, ударными инструментами и пением.

Тереза. Что такое? Кто мог бросить монету?

Аманда. Наверно, пуля попала в музыкальный ящик…

Толстяк. Вот она, жизнь!

Несмотря на то что идет близкая перестрелка, шума боя уже не слышно; все заглушает бравурная танцевальная музыка.

Марсело (кричит). Стойте! Не стрелять!

Обороняющие лестницу отшатываются. На лестницу врывается Манола.

Родригес (обрадованный; от волнения у пего заплетается язык). Сукин сын! Я знал, что тебя не убьют! Ей-богу, знал! Видите — живой! Живой!!!

Манола (не обращая ни на кого внимания, даже на отца, обводит взглядом присутствующих и пристально смотрит на Апполонио, затем медленно спускается по лестнице и останавливается в двух шагах от него; тихо). Сеньор, куда вы девали Хосе?

Апполонио. Манола! Ты что?

Манола. Сеньор, куда вы девали Хосе?

Тереза (чувствуя что-то трагическое и безвыходное, бросается к Апполопио, обнимает его и, как бы. защищая брата, отвечает Майоле). Нет-нет, Манола! Апполонио не видел Хосе! Он его не видел!.. Он так сказал мне… (Поворачивается к Апполонио, заглядывая ему в глаза.) Ты же… Ты же не видел Хосе! Ей-богу, не видел!..

Марсело (подойдя к Терезе, грубо берет ее за руки, резко отстраняет). Подожди, Тереза! (Вопросительно глядит на Апполонио.)

Манола (будто не знает других слов). Куда вы девали Хосе?

Апполонио. Он сошел с ума!

Манола (показывая на свою спину, кричит). Кто стрелял мне в спину?.. Кто стрелял мне в спину, сеньор?.. А Хосе видел, как вы и сеньор Вентура… стреляли в спину. (К Марсело.) И Хосе погнался за ними… И я видел, как он догнал их…

Тереза (шепчет). Боже мой!.. Апполонио… Манола. Где сеньор Вентура?.. Куда вы девали Хосе?..

Во время всей этой сцены Альфа медленно спускается по лестнице. Она слышит все до последнего слова. Вдруг она вырывается вперед, отталкивает Манолу и, вскинув автомат, в упор стреляет в Апполонио.

Апполонио так и не двинулся с места. Только из его рук выпал пистолет.

Альфа (кричит). Пустите меня! Пустите меня! (Вырвавшись из рук Марсело, бежит к лестнице.)

Эдуарте преграждает дорогу Альфе. Он берет ее за руку, задерживает.

Пусти, отец!

Эдуарте, ничего не ответив, силой сажает ее; Альфа уткнулась головой в угол лестницы.

Аманда. Я опять опоздала… (Глядя на Апполонио.) Эрдельтерьер… Нет, волк! Страшный волк! Я опять опоздала…

Апполонио, силясь удержаться на ногах, идет через бар, словно хочет скрыться от Терезы. Она, ошеломленная, потерявшая дар речи, как тень следует за братом. Он идет, испуганно озираясь на Терезу.

Присутствующие напряженно глядят на Терезу и Апполонио. Антонио сидит на месте, словно каменное изваяние, не зная, что предпринять.

Апполонио, дойдя до угла, хочет взяться за перила лестницы, но силы оставляют его, и он, мертвый, падает на пол за стойкой.

Тереза (вскрикивает). Апполонио!!

В музыку врываются звуки выстрелов и свист пуль. Эдуарте и Марсело бросаются наверх, начинают отстреливаться.

Толстяк (который до сих пор молчал, удивленный, испуганный всем происходящим, неожиданно кричит). Я протестую! Изверги! (Срывается с места, хватает кольт Хосе и бежит к лестнице; вдруг он спотыкается о радиоприемник, лежащий на полу, и опрокидывает его.)

Неожиданно приемник начинает работать; слышен будто издалека приближающийся голос: «Куба будет стоять насмерть! Куба не сдается! Родина или смерть!»

Марсело (радостно). Радио! (Срывается с места, бежит вниз.)

Виолета и Антонио подбегают к приемнику.

Антонио лихорадочно настраивает его.

Голос диктора: «Дорогие герои Сапата! Герои Плайя-Хирона! Вся Куба знает о вашем героизме! Вся Куба с вами! Все передовое человечество с вами! Держитесь, товарищи! Враг будет разбит!»

Толстяк (обрадованно). Значит, бои только здесь?.. На Сапата?..

Толстуха. Неужели мы спасены?

Тереза (вздыхает). Спасены… (Качает головой.) Спасены, сеньора… (Смотрит на дочь, горько улыбается.) Спасены… конечно, спасены, Виолета! Дочка!

Музыка постепенно стихает. Выстрелы отдаляются. Нарастает равномерный гул, похожий на шум движущихся танков.

Эдуарте (выпрямляется во весь рост; видны только его ноги, слышен только его голос). Наши идут!

Марсело (оглядывает бар после боя, оставшихся в нем живых, повторяет слова Эдуарте). «Наши идут»!.. (Подходит к Гамильтону.) Слышите, сеньор Гамильтон?.. Наши идут!..

Аманда. Сеньор Гамильтон спит…

Марсело (поворачивается к Гамильтону, трогает его за плечо). Сеньор Гамильтон, слышите? Наши идут!.. (Его рука так и застывает на плече Гамильтона.) Что с вами, сеньор?.. (Трогает Гамильтона за плечи, но тот не реагирует — он игертв.)

Аманда (настороженно). Эдлай! Эдлай!..

Марсело. Он мертв… Неужели сердце?..

Антонио. Что это?.. (Показывает на спину Гамильтона.)

Марсело (наклоняясь к Гамильтону). Убили… Убили, негодяи! В спину стреляли… Эх, честный янки! Эдлай Гамильтон — честный янки!

Аманда (неожиданно кричит). Нет. Нет! Эдлай, ты жив! Ты не мертв! Не может этого быть!.. (Трясет Гамильтона за плечи, затем, оглядев присутствующих, тихо.) Неужели это правда?.. (Шепчет.) Эдлай… Дорогой… (Молча опускается у его ног.)

Сверху вбегает Эдуарте.

Эдуарте (остановившись на лестнице, кричит). Марсело! Марсело! Фидель пришел! Фидель! (Срывается с места, бежит обратно.)

Марсело, Виолета, Антонио, Альфа бегут по лестнице и скрываются в проеме.

Тереза (стоит в центре бара, беспомощно вглядываясь по сторонам, словно хозяйка, которая не знает, с чего начать уборку в своем доме; разводит руками). Ох, дети, дети! Ну что же мне с вами делать?.. И Апполонио тоже… не вовремя приехал… Боже мой!.. Я сойду с ума… А говорили, что будет день рождения… Большой праздник!.. Помните, сеньор Гамильтон?.. Это неправда! Вас не убили! Нет, не убили!.. И мой Хосе не убит! Он жив!.. (Тихо.) За что же, сеньор Гамильтон?.. Почему янки стреляют в нас?.. Почему янки убивают наших детей?.. (Громче.) Почему янки убивают наших детей?.. (Еще громче.) Почему янки убивают наших детей?.. (Громче.) Фидель!!! Почему янки убивают наших детей?.. (Срывается с места, бежит по лестнице вверх, кричит.) Фидель! Фидель! Почему янки убивают наших детей?.. (И еще долго за сценой слышен ее крик.)

Занавес

1961

 

Историческая драма в пяти актах, восьми картинах

 

Действующие лица

Кутузов Михаил Илларионович.

Багратион Петр Иванович.

Барклай-де-Толли Михаил Богданович.

Платов Матвей Иванович.

Кутайсов, Ермолов, Дохтуров, Раевский, Воронцов, Коновницын, Сен-При — генералы.

Александр I Константин Павлович — цесаревич.

Кохта, Гагарин, Грабовский, Давыдов Василий — адъютанты Багратиона.

Багратион Реваз — брат Петра Ивановича Багратиона.

Давыдов Денис — подполковник.

Гангардт — доктор.

Андрианов — унтер-офицер Кирасирского полка.

Константинов — интендант.

Карацапов Иван Андреевич — смоленский подрядчик.

Анна — жена Карацапова.

Лиза, Николай — их дети.

Наполеон Бонапарт.

Граф Нарбон.

Мюрат, Ней, Даву, Жиуно, Бертье — маршалы Франции.

Мареско — адъютант Наполеона.

Секретарь.

Прусский посол.

Принц Вюртембергский.

Офицеры, солдаты.

 

Пролог

В глубине сцены огромный камин. В камине пылают дубовые плахи. Ближе к рампе тяжелое кресло с орлами, обитое роскошной материей. В кресле сидит Александр I. Слышны звуки вальса. На матовых стеклах видны силуэты танцующих пар. Между камином и креслом стоит высокий худой человек с большим бледным лбом, его левая рука на черной перевязи. Это военный министр, генерал-от-инфантерии Барклай-де-Толли.

Барклай (продолжая чтение). «Опасность с каждым днем увеличивается. Война неизбежна. Надо выиграть время для победы, ведя войну не оборонительную, а наступательную. Силы против нас уже стягиваются. Не благоугодно ли будет его императорскому величеству обнародовать ноту, к императору Наполеону обращенную, и в ней изъяснить, что правительство наше осведомлено об интригах Турции, о сосредоточении французской армии в Пруссии, о занятии Данцига и усилении гарнизона в Силезии и Померании…»

Александр I. Так учит он императора своего. Он считает себя не подданным императора Александра, а преемником Александра Суворова. Продолжайте, дорогой мой Барклай.

Барклай (читает). «Необходимо требовать от Наполеона гарантий, что со времени получения ноты река Одер станет демаркационной линией, и известить императора Наполеона, что переход этой линии будет нами понят как объявление войны…»

Александр I. С тех пор как один генерал стал императором, другие генералы стали невежливы с императорами и, кажется, добиваются права объявлять войну.

Барклай (читает). «Промедление с нашей стороны — преступление перед родиной. Наполеон не медлит. Он уже развертывает армию на нашей границе…»

Александр I (взглянув па Барклая). Война… Багратиону скучно без войны.

Барклай (читает). «Необходимо довести Белостокский корпус до ста тысяч, усилить его артиллерию; необходимо сосредоточить корпус полевой и осадной артиллерии на границе с Пруссией и расположить пятидесятитысячный корпус на второй линии, как стратегический резерв, готовый для удара в любом направлении. Необходимо заключить мир с Турцией, стягивать войска, отказавшись от принципа кордонного охранения. Ударную группу обеспечить годовым запасом и подвозом снабжения по Балтийскому морю. Не позднее мая войска должны двинуться к Праге и Варшаве. Европа спит, но народы ненавидят Наполеона…»

Александр I. Не план, а боевая поэма. Только нет рифм.

Барклай (читает). «В тот же день корпусу, расположенному на границе Восточной Пруссии, перейти Вислу у Граудонта. Флот подходит и помогает осаде Данцига. Пятидесятитысячный корпус наносит дополнительный удар. Европа пробуждается. Мы — надежда мира, потому каждый шаг наших войск должен быть наступательным, дабы не дать возможности Наполеону бросать на нас армии, составленные из солдат покоренных им стран Европы…»

Александр I (встал, прошелся, вздохнул). Среди генералов многие сочувствуют этому плану?

Барклай. Да, ваше императорское величество. Имя Петра Багратиона дорого народу.

Александр I. Русские генералы выдвигают свою военную теорию, они завидуют немцу Пфулю, прекрасному теоретику. Между тем Дрисский лагерь дает нам надежду воздействовать на коммуникацию противника при любом его движении.

Барклай (читает). «Ваше императорское величество, я призываю Вас на Париж. Русское оружие обеспечит победу. Надо дать народу в войне цели простые и ясные, чтоб это была война не обыкновенная, а национальная, народная. Ваше императорское величество, сегодня еще есть возможность принять решение отвести войну за границу нашего отечества. Ваш покорнейший слуга — генерал Багратион».

Александр I. О боже мой, сколько у царей советчиков! Если мы потерпим поражение, отвечает перед страной не генерал Багратион, а я.

Звуки вальса слышнее.

(Недовольно поморщился.) Вам нравится вальс, Михаил Богданович?

Барклай (пожимает плечами). Мода, ваше императорское величество.

Александр I. Пошла мода на вальс и на большие планы войны, но все вернется к прекрасному менуэту. Наполеон еще не готов, силы его не стянуты. А если он перейдет нашу границу, то у нас есть Дрисский лагерь, дорогой министр. (Медленно поворачивается и идет к дверям.)

Занавес

 

Акт первый

Картина первая. «Смоленск»

Две комнаты: первая — приемный зал, вторая — спальня. В зале стулья из простого дерева, окрашенного масляной краской. В простенках в качестве украшения стоят почти аршинные фигуры из крашеного гипса, изображающие солдат русской армии. В обеих комнатах на стульях, на столах и в углу сложено оружие.

В зале у стены, на лежанке, на диване спят три человека. В спальне — большая, чисто убранная кровать. Посредине комнаты на матраце спит человек, укрытый шинелью. Другой человек спит на деревянном жестком диване.

У входной двери стоит часовой — унтер-офицер кирасирского полка Михаил Андрианов. В углу зала на сложенной кошме сидит молодой смуглый курчавый офицер. Это адъютант Багратиона — Кохта.

Уже утро. Косые лучи солнца освещают комнату. Перед Кохтой сидят восемнадцатилетняя девушка Лиза и четырнадцатилетний мальчик Николай. Мальчик поминутно засыпает, а девушка, зачарованная, слушает рассказы Кохты.

Кохта (глядя на Лизу). Не отдадим Смоленска. Нам отдать дом ваш, дом Ивана Карацапова, — нет, Лиза, мы не так воспитаны. Позавчера переплыли реку, обошли врага с тыла — начался сумасшедший рукопашный бой. Черепа людей становились подножьем копыт, гремели сабли.

Николай дремлет.

(Желая привлечь его внимание, повышает голос.) Пламя боя уже погасло, но Багратион ударил плашмя шпагой коня и крикнул: «Ребята, вперед! Вперед!» (Кричит, подражая Багратиону.)

На знакомый голос вскочили и бросились к оружию три адъютанта Багратиона: Василий Давыдов, Грабовский и Гагарин.

Давыдов (протирая заспанные глаза). Чего ты чужим голосом орешь?

Кохта (указывая Лизе на Давыдова). И тут, Лиза, Вася обнажил шпагу и ринулся в привычную для него сечу.

Довольный Давыдов завертывается в шинель и укладывается.

Гагарин. Кохта! Почему ты не спишь?

Кохта (указывая рукой на Гагарина). О, если бы вы видели, Лиза, как сражался Гагарин! Он ударил во врага, как молния в гору.

Гагарин ложится.

Грабовский. А ты, Кохта, на кого похож с бессонной твоей болтовней?

Лиза (глядя на Кохту влюбленными глазами). Разве можно спать, слушая господина офицера?

Николай. И мне не хочется спать.

Кохта. Хочет спать один Грабовский. В наказание он ничего не услышит о себе. А жаль! У меня есть что про него рассказать. Но зачем портить сон человеку рассказом о его славе?

Грабовский ложится и мгновенно засыпает.

(Продолжает, понизив голос.) Но что значат эти рассказы по сравнению с повестью о том, как сражался князь Багратион, командуя шестью тысячами русских и удерживая под Шенграбеном всю армию Наполеона!

Лиза. Расскажите всё! Боже мой, что вы за воин, если ваша сабля рубит так, как вы рассказываете!

Кохта. Дорогая моя, когда я рассказываю, я перевожу с грузинского. Когда я рублю, я рублю без перевода, по-свойски.

Николай. Вы давно знаете Багратиона?

Кохта. Я крестник князя и младший сын его кормилицы. Значит, я его молочный брат. Мои отец и мать были слугами родителей моего господина и вместе со старым Багратионом пришли в Кизляр из Грузии.

На сцену входит Иван Карацапов, человек лет сорока, со своей красавицей женой Анной. Они вносят еду на больших подносах. Ставят на стол. Кохта вскакивает.

Карацапов. Неужели мои дети не дали вам спать, господин офицер?

Анна. Вы уж простите, господин офицер.

Кохта. Это я им не давал спать.

Лиза. Так спокойного сна, господин офицер.

Кохта. Какой сон, госпожа моя, — уже утро.

Лиза. А я и не заметила.

Кохта. Спокойного сна, мадемуазель!

Лиза и Николай уходят.

(Проходит в спальню. Шепотом.) Какая милая девушка. А может, и в самом деле поспать полчаса? (Бросает шинель. на пол, кладет на нее подушки от седла, ложится.) Хотя бы полчаса. (Засыпает.)

Анна. Что будет со Смоленском, Иван Андреевич?

Карацапов. Не нам думать, Аннушка. О городе нашем думает большой человек, князь Петр Багратион.

Анна. Какой он простой человек! Когда вошел к нам тот высокий с орденом, я подумала, что он и есть Багратион.

Карацапов. То граф Сен-При, при Багратионе начальник штаба.

Анна. А князь Петр Иванович пришел после всех. Я думала, что это простой солдат. Когда вошел он, все вскочили. Он посмотрел, и я по глазам его поняла, что он самый главный.

Карацапов. Господи, неужели мы не отстоим Смоленска! Ведь он за Днепром и за такими стенами!! Смоленск — Москве ворота. (Уходит.)

В зал на цыпочках входит Лиза.

Лиза. Мама, я помогу тебе.

Анна. Не надо, иди спать.

Услышав голос Лизы, Кохта просыпается, садится и прислушивается.

Лиза (помогает матери накрывать на стол. Шепотом). Мама, может православная выйти замуж за магометанина?

Анна. Да как же можно, коли он не нашей веры?

Лиза. Мама, а грузины магометане?

Анна. Нет, дочка, наш священник говорил, что Иверская божья матерь — значит божья матерь грузинская. Все равно как Смоленская — наша божья матерь. Значит, они, как мы, православные.

Лиза. Так почему они такие черные?

Анна. От солнца, дочка.

Кохта ложится, охватив руками подушки. В зал входит Карацапов. Он вносит на подносе графин и рюмки.

Карацапов (останавливается перед часовым, наливает рюмку). Выпей, служивый!

Андрианов. Не могу, служба.

Карацапов. Выпей, служба! Ведь дневальный — не часовой.

Андрианов. Разве выпить? (Пьет.) Вкусна!

Карацапов. Как зовут?

Андрианов. Гвардии Кирасирского полка унтер-офицер Михаил Андрианов, при генерале Багратионе завсегда.

Карацапов (наливает). Выпей за дом.

Андрианов. А как вас зовут?

Карацапов. Карацапов Иван. Сын Андреев.

Андрианов. Дому вашему, и Смоленску, и делу нашему — полного успеха.

Пьют.

Анна. Спасибо. (Мужу.) Как ты думаешь, отец, не придется ли нам уходить из Смоленска?

Карацапов. Я еще об этом не думал и тебе говорю: не беспокойся, покамест я тебе не скажу — беда, мол.

Анна (Андрианову). Как вы думаете, что будет со Смоленском?

Андрианов. Много лет вожу я за генералом Багратионом планшет да дальнозорную трубу. Упористый он генерал.

Карацапов. А что слыхал про Барклая-де-Толли?

Андрианов. Я, друзья, человек старослуживый и даром говорить не буду. Генерал он со многими кавалерами и Георгиями даже. Ходил на Наполеона, ходил на шведов с Багратионом, через лед, и с ним шли мы три дня и на тот берег вышли.

Карацапов. Значит, генерал надежный?

Андрианов. Хороший генерал, да не Багратион. Вот орел — летит и чует крылом ветер.

Входит Николай.

Николай. Когда встанет Багратион?

Андрианов. Рано, дружок. Спит он всего два часа.

Карацапов. Уходи, не буди людей.

Николай. Коли в Смоленске будут бои, так я тоже в армию пойду.

Анна. Придет твое время, сынок. (Уходит.)

Лиза уходит за ней.

Быстро входит генерал Платов. Андрианов вытягивается.

Платов (проходит, не глядя, мимо Андрианова, втягивает в себя воздух). Анисовая. Она для утра хороша. Анисовая?

Андрианов. Не могу знать, ваше превосходительство.

Платов. Вот что плохо, то плохо — пить, да не разбираться. Командующий проснулся?

Андрианов. Нет еще, ваше превосходительство.

Платов (Николаю). Здравствуй, молодец!

Николай. Здравия желаю, ваше превосходительство генерал Платов.

Платов. Ты откуда меня знаешь?

Николай. Видал, ваше превосходительство, на картине героев.

Платов. Воином будешь: глаз у тебя приметливый. (Проходит в спальню.)

Николай. Сам Платов!

Андрианов. Среди легкоконных нет в мире лучше донцов, а Платов донцам — атаман и слава.

Платов. Здравствуй, Кохта!

Кохта (вскочил, шепотом.) Здравия желаю, ваше превосходительство!

Платов. А это кто? (Указывает на человека, лежащего на диване).

Кохта. Реваз.

Лежащий на диване полковник поднял голову.

Реваз. Здравствуй, Матвей Иванович.

Платов. Здравствуй, князь, с приездом.

Денис Давыдов вводит пленного французского полковника. При полковнике конвой из двух гусар. В зале просыпаются Грабовский, Василий Давыдов и Гагарин.

Грабовский (Андрианову). Что случилось, Михаил?

Андрианов. Разрешите доложить: гусарский подполковник Денис Давыдов представляет пленного хранца — полковника.

Грабовский, Василий Давыдов и Гагарин быстро идут в спальню.

Николай. Я хочу видеть Багратиона.

Андрианов. Этого, браток, нельзя. Вот к завтраку выйдет; если тут будешь — увидишь, а так не обременяй.

Денис. Разрешите, господа…

Платов (рассматривает пленного француза). Молодец, Денис, привел полковника непомятого!

Реваз. Как взяли?

Денис. Ночью, на правом берегу Днепра. Мой отряд столкнулся с французским авангардом. Изрубили сто восемнадцать, пленных — двадцать три.

Платов (пленному). Садитесь, господин полковник!

Пленный садится.

Попросите генерала Сен-При!

Грабовский быстро уходит.

Реваз (пленному). Вы из авангарда маршала Нея?

Платов. Отвечайте, господин полковник.

Пленный. Я отвечаю только моему императору и маршалам Франции.

Платов. Вы в плену, дорогая курочка.

Пленный. Мой император меня освободит. Мой плен — случайность. Государство, в которое приходит Наполеон, всегда ему покоряется.

Человек, спящий под шинелью, поворачивается и встает. Это Багратион, широкоплечий, с черными курчавыми волосами, орлиным взором.

Багратион. Фанфарон! Как вы смеете так разговаривать со старшим в чине?

Пленный (вскакивает). Мой бог! Багратион! Я не так сказал…

Багратион. Садитесь. Здравствуйте, Матвей Иванович! Здравствуй, Денис! (Пленному.) Вот что, господин полковник, вы не в Австрии, вы не в Пруссии, вы на русской земле. И вам придется давать ответ каждому русскому офицеру, который будет с вами разговаривать по делам службы.

Пленный. Слушаюсь, господин генерал. Меня зовут Пьер Жакто.

Багратион. Уведите мсье Жакто!

Пленного уводят.

(Платову.) Как дела, Матвей Иванович?

Платов (пожав плечами). Спасибо, хорошо.

Багратион. Трезво скучаешь?

Платов. Выполняю слово, данное вашей светлости. Две недели в рот ничего не брал, все ожидаю графского титула.

Багратион. А вчера утром?

Платов. Так случилось. Он попался.

Багратион. Кто же это «он»?

Платов. У Малеева болота, когда я разбил авангард маршала Нея, у пленного французского доктора оказалась фляга. При разборе вещей проверил флягу… оказался он… спирт… Сколько ни запивал водой, все какой-то привкус остается, ваша светлость.

Багратион. Пока ты с ним не раззнакомишься, трудно подписать ходатайство о твоем графском титуле.

Платов. Допустить невозможно, князь, чтобы я был просто атаманом, а штабной генерал Сен-При носил титул графа.

Входят генерал Сен-При и Грабовский.

(Кланяясь Сен-При.) Генерал, примите мое уважение! Багратион. Зачем тебе графство?

Платов. В хозяйстве пригодится. Я дочери обещал.

Багратион. Ну ладно, черт с тобой. Сегодня напишу императору.

Платов. Честное слово?

Багратион. Честное.

Платов выходит в зал.

(К Сен-При.) Эммануил Францевич, подполковник Денис Давыдов привел еще одного пленного полковника.

Сен-При. Очень рад, господин подполковник. (Жмет руку Денису.)

Багратион. Я уверен, что авангард маршала Нея бродит где-то около Смоленска. Пленный дерзок. Вероятно, будет разговорчивее.

Сен-При идет в зал, где Платов уже пьет третью рюмку водки.

Платов. За ваше здоровье пью, граф. Выпьем! Сен-При. Рановато праздновать графство, господин генерал.

Платов. Все учат старого донца. Хотел бы я, чтобы в бою у меня было столько советчиков.

Сен-При. Я знаю, что сердце генерала Платова для меня неприступно.

Платов. Дело в том, что я с детства терпеть не мог штабных генералов и офицеров.

Сен-При. Слава богу, что я не исключение. (Уходит.)

Платов. Всё языком арканит. Вьется. Вот они какие, графы, бывают — на скользком месте живут. (Уходит.)

Багратион (надевает мундир). Спасибо, дорогой Денис.

Денис. Рад служить вам, князь. Разрешите идти?

Багратион. Иди, не прекращай разведку ни на минуту. О результатах доноси прямо мне.

Денис уходит. Багратион рассматривает бумаги, лежащие на столе, читает письмо.

Реваз. До свидания, Петр!

Багратион. До свидания! (Гагарину.) Интенданта Константинова ко мне!

Реваз уходит, за ним — Гагарин.

(Василию Давыдову.) Лети в арьергард, к Милорадовичу, поторопи оттуда с донесением! (Грабовскому.) А ты передай интенданту армии полковнику Скворцову, чтобы срочно были присланы сведения о заготовке сухарей и фуража.

Василий Давыдов и Грабовский выбегают.

Кохта. Как вы думаете, князь, из Смоленска мы тоже отступим?

Багратион (сердито). Мне не пошлет Барклай приказа отступить из Смоленска без генерального боя.

Кохта (шепотом). Князь, а может быть, Барклай и в самом деле предатель?

Багратион. Молчи, Кохта! Барклай — честный генерал. Предателем он не был и быть не может. Это грязные сплетни цесаревича Константина Павловича.

Кохта. Тогда зачем Барклай все время отступает? Почему он не принимает боев, князь?

Багратион. Очевидно, таков его план.

Кохта. Сердце болит, князь. Я не могу понять, почему не вас назначили главнокомандующим?

Багратион. Наверное, я сам не замечаю того, чего мне недостает, и ты не видишь, ослепленный любовью ко мне… Ты мой воспитанник, одной грудью с тобой мы вскормлены. Прямо тебе скажу, что у меня тоже болит сердце. Но, богом клянусь, не из честолюбия! (Подходит к окну, смотрит.) Чудесный, исправный сад! Хозяин этого дома — или деловой человек, или вор и жулик.

Кохта. Чрезвычайно честный человек, замечательный человек, князь!

Багратион (с сомнением). Если ты в этом убежден, зачем говоришь так горячо?

Кохта (растерянно). Я на него посмотрел, сразу и увидел — хороший человек.

Багратион. Сатана, давая людям хитрость, торопился, и, увидав мой большой нос, он мне дал сто порций хитрости, подумав, что я тоже черт. Скажи, у нашего хозяина красивая дочь?

Кохта (еле слышно). Необычайной красоты, князь.

Багратион. Все ты к красоте не можешь привыкнуть. Но если ты обманешь женщину в доме, где я ел хлеб, — я оторву тебе голову.

Кохта. Клянусь, что женюсь!

Багратион. А кто ее за тебя отдаст?

Кохта. Женюсь, если вы согласны.

Багратион. Я ей не отец.

Кохта. Согласитесь, князь, — и тогда пусть весь Смоленск стоит на страже, я все равно украду! Меня тоже черт не обидел.

В зал входит Карацапов, начинает убирать комнату.

Багратион. Попроси сюда нашего хозяина.

Кохта (быстро выбегает в зал, Карацапову). Вас просит князь.

Карацапов (удивленно). Князь? (Оправляет одежду, вместе с Кохтой входит в спальню.)

Багратион. Здравствуй, хозяин. За беспокойство прости.

Карацапов. Какое беспокойство, ваша светлость! Почетный гость — хозяину честь.

Багратион. Спасибо на добром слове. Как зовут?

Карацапов. Карацапов Иван. Сын Андреев.

Багратион. Смоленский?

Карацапов. Из Смоленской губернии, из крестьян села Сысоевка. Плотник-подрядчик. Почти все новые дома в Смоленске построены или мной, или моими учениками.

Багратион. Значит, вы Смоленск любите больше всего?

Карацапов. Люблю каждую доску в каждом доме, ваша светлость. Люблю то, что цело и что сгорело.

Входят адъютант Гагарин и интендант Константинов, плотный, слегка седой офицер. Багратион косо смотрит на Константинова.

Константинов. Чем заслужил честь вызова, ваша светлость?

Багратион (спокойно). Заслужил воровством и жульничеством.

Константинов (отступает назад). Что вы, ваша светлость!

Багратион (приближается к Константинову, хочет сорвать с него погоны, но сдерживается). Отвечай, подлец, — сколько вчера проиграл в карты?

Константинов. Тысячу сто.

Багратион. Купил коня? Сколько дал?

Константинов. Меньше четырехсот рублей, князь.

Багратион. Сколько домой послано?

Константинов. Две полтыщи.

Багратион. Не по приходу расход. Откуда деньги взял? Бессовестный человек!

Константинов (еле слышно). Взял жену с приданым, ваша светлость.

Багратион. Врешь! Украл. В Рудне ты продал фураж и сказал, будто бы его перехватил неприятель. Вчера продал в Смоленске сухари, завтра меня французам продашь за две пол тыщи. Россию продашь. Уже привык, негодяй! В такие дни, вместо того чтобы за родину кровь проливать, жуируешь?

Константинов. Разрешите, ваша светлость, с оружием в руках кровью искупить свою вину.

Багратион (разгоряченный). Нет! Я не оскорблю чести русского солдата, поставив рядом с ним вора и жулика, и не дам тебе погибнуть геройски в бою! Твоя грязная кровь отечеству не нужна!

Константинов. Расстреляйте.

Багратион. Нет! Это для тебя будет наградой, а не наказанием. Иди сейчас же и передай интенданту армии Скворцову мой устный приказ, чтобы он объявил по всей армии, что князь Багратион разжаловал офицера Константинова за воровство и жульничество и отправил копать рвы для солдатских нужников.

Константинов. Помилуйте, ваша светлость! Я дворянин.

Багратион (свирепо). Воришка ты, а не дворянин. Убирайся! Выполняй приказ!

Константинов (вытянулся). Слушаюсь, ваша светлость! (Пошел к двери.)

Багратион (вдогонку). Да смотри, копай хорошо!

Константинов уходит.

(Карацапову, спокойно.) Простите, хозяин.

Карацапов. Что вы, ваша светлость! Видно, бессовестный человек. Такие люди огорчения приносят солдатам.

Багратион (Карацапову). Я вас назначаю офицером милиции.

Карацапов обомлел.

В ваших руках будет столько денег, сколько вам потребуется для заготовки продовольствия дивизии и фуража. Но жизнь моих воинов вы должны устроить так же хорошо, как этот дом и сад. Вы согласны?

Карацапов. Боюсь, что не смогу, мой князь. Я никогда не служил на военной службе.

Багратион. Вы хорошо знаете смоленских купцов и фабрикантов. Можете у них купить продовольствие, фураж и товары?

Карацапов. Слову моему верят, князь.

Багратион (быстро садится, что-то пишет, потом передает Карацапову). Вот вам, Иван Андреевич, бумага с моей подписью. Хозяина над собой вы не будете знать, кроме Багратиона. Вы будете кормить мне армию, а насчет боя заботу оставьте на нас. Смотрите, чтоб бумаги было мало, а счет ясный. (Гагарину.) Идите с офицером Карацаповым к интенданту армии полковнику Скворцову, передайте, что я его назначаю вместо Константинова. До свидания, Иван Андреевич. Помогай вам бог!

Карацапов (оторопевший и растерянный). Спасибо, ваша светлость. Но я…

Багратион (Гагарину). Офицера, присланного Милорадовичем, ко мне!

Гагарин. Будет вызван, ваша светлость.

Гагарин и Карацапов уходят.

Багратион (ходит взад и вперед. Останавливается перед Кохтой, смотрит ему в глаза). Помнишь, Кохта, в Кизляре наш маленький сад?

Кохта. Как не помнить, князь. В детстве я играл там в войну.

Багратион. И я часто играл, Кохта. То Александром Македонским был, то Александром Невским.

Входит молодой офицер.

(Офицеру.) Скажите, молодой человек: думали ли вы в детстве о славе Македонского?

Офицер (опустив глаза). Какого ребенка не мучила, ваша светлость, его слава?

Багратион. А Суворов?

Офицер (смущенно). Он был моей мечтой.

Багратион. Как случиться могло, что молодой офицер, мечтавший о судьбе Суворова, убежал с фронта? Разве вы окончили корпус для того, чтобы носить блестящие погоны и на петербургских балах восхищать девушек мазуркой?

Офицер молчит.

Правду или нет генерал Милорадович сообщает, что вы во время рукопашного арьергардного боя оставили свою часть и позорно убежали?

Офицер (опустив голову). Правду, ваша светлость.

Багратион. А вы знаете, что вас ожидает за это? Военный суд. Прогонят сквозь строй. Давно служишь в армии?

Офицер (бормочет). Месяц, ваша светлость.

Багратион. Разве в школе учили только тому, как держаться перед старшими в чине? И забыли обучить, как держаться в бою? Эх, я твоих учителей, генералов и офицеров, послал бы на один год на фронт повоевать! Только после этого они стали бы настоящими учителями.

Офицер (пристыженный). Растерялся, ваша светлость. Первый раз попал в рукопашный бой.

Багратион. Ну что мне сейчас с тобой делать? Что мне, военную школу открывать или драться с Наполеоном? Отвечай… что делать?

Офицер. Мне стыдно, ваша светлость. Прощения не прошу.

Багратион. Я попрошу Милорадовича простить тебя. Иди. Дерись! Бог тебе в помощь!

Офицер бросился на колени, хотел поцеловать Багратиону руку.

(Отдернул руку.) Молодец руку целовать. Я не патриарх и не барышня. Землю целуй, умри за нее и шага назад не отступай. Как фамилия?

Офицер. Львов, ваша светлость.

Багратион. Львов! Какая хорошая фамилия пропадает даром. Хорошо, поручик, иди и старайся, чтобы о твоей фамилии мне иначе напомнили бы.

Офицер. Разрешите идти, ваша светлость? Багратион. Иди!

Офицер быстро вышел. В зал входят генералы Ермолов и Кутайсов.

Ермолов (Андрианову). Главнокомандующий проснулся?

Андрианов. Давно, ваше превосходительство. Ермолов и Кутайсов входят в спальню.

Багратион (обрадованный, бросился к ним). Здравствуйте, дорогие други! (Обнял, расцеловал сначала Ермолова, потом Кутайсова.) Как живете? Ермолов. Мы ничего, князь. О вас горевали. Багратион. Горевали… Видно, что Барклай не очень обо мне беспокоился. Еле догнали вас. Скажите мне — куда бежите? Если бы не догнал вас в Смоленске, то, наверное, заставили бы бежать за вами до Москвы.

В зал входят Раевский и Воронцов.

Раевский (услышав голос Багратиона, Воронцову с улыбкой). Ага! Наверное, князь генералов Первой армии славит.

Багратион. Отвечайте уж: если собирались без боя отдать Наполеону Россию, зачем нужны были мои бои?

Раевский и Воронцов проходят в спальню.

(Указал рукой на Раевского.) Против шестидесятитысячного корпуса маршала Даву дрался один Раевский. Генералы Воронцов, Басильченков, Паскевич, Милорадович, как простые солдаты, дрались в рукопашных боях. А бой для чего? Для того чтобы я соединился с Первой армией и вместе мы ударили бы по Наполеону. А ваш главнокомандующий вместе с вами, дорогие, други, бежит, и догнать невозможно.

Ермолов (Раевскому и Воронцову). Николай Николаевич, Михаил Семенович, мой низкий поклон! (Обнимает обоих.)

Кутайсов (обнимает Воронцова и Раевского). Слава богу, что мы уже вместе. Наполеон, наверное, это почувствует.

Раевский (Кутайсову). Если главнокомандующий будет такого же мнения, дорогой Алеша.

Багратион. Россия велика, Николай Николаевич. У Барклая и его Первой армии оказались быстрые ноги Кутайсов. Армия здесь ни при чем, ваша светлость. Первая армия и ее генералы так же хотят генерального боя, как и Вторая армия и ее главнокомандующий князь Багратион.

В зал не спеша входит Дохтуров, коренастый, с длинными волосами, воспаленными глазами. Андрианов вытягивается.

Дохтуров (Андрианову). Князь у себя?

Андрианов. У себя, ваше превосходительство.

Дохтуров (тяжело дыша, отрывисто). Унтер, как Александр Васильевич Суворов, князь Италийский, граф Рымникский, про лазарет говорил?

Андрианов. Приказано было помнить, ваше превосходительство: здоровым — питье, воздух, еда; больным — тоже воздух, питье, еда.

Дохтуров. В лазарете один умирает, а десять хлебают его смертный дых. (Повысил голос.,) Не затащат меня в гроб из боя!

Андрианов. Так точно, не затащат, ваше превосходительство.

Багратион (прислушиваясь, удивленно). Дохтуров?

В спальню шатаясь входит Дохтуров.

(Раскрыв объятия, идет навстречу.) Дмитрий Сергеевич, а мы тебя в числе мертвых считали.

Дохтуров. А Дохтуров — как колобок: «Я от дедушки ушел, я от бабушки ушел» — вот и от Наполеона ушел. Только не обнимай меня, Петр Иванович. Еще заразишься. Здравствуйте, господа генералы!

Багратион. Что ты, Дмитрий Сергеевич, и глаза горят и разговор необычный? (Кохте.) Позвать доктора!

Кохта уходит.

Дохтуров (садится к окну). Жар томит.

Входит Кохта с доктором Гангардтом. Гангардт приветствует присутствующих.

Гангардт (пробует пульс Дохтурова). Горячка. Тифус. Вам в лазарет нужно, Дмитрий Сергеевич.

Дохтуров (жадно пьет воду). Нам смерть спокойная на роду не написана, доктор… (Опять пьет.) Если умирать, так уж лучше на поле славы, чем в лазарете.

Багратион. Болен ты, мой дорогой, совсем ты больной.

В спальню быстрыми шагами входит цесаревич Константин Павлович, молодой еще, но у лее лысый и очень похожий на Павла I.

Константин Павлович. Здравствуйте, господа генералы!

Генералы:

— Здравствуйте!

— Здравствуйте, ваше императорское высочество!

Константин Павлович. Ого! Здравствуй, Ермолов! Здравствуй, Кутайсов! (Рассматривает близорукими глазами в лорнет сапоги Ермолова и Кутайсова, иронически.) Господа генералы Первой армии, которую пару сапог вы истрепали во время бегства с наших границ?

Воронцов. Нет, ваше высочество, они сапог не трепали, лошадей загоняли.

Константин Павлович (хохочет). Лошадей загоняли! Лошадей загоняли! Ха-ха-ха!

Ермолов. Здесь ничего смешного нет, Константин Павлович. Барклая сам император назначил главнокомандующим.

Константин Павлович. Напрасно вы думаете, Алексей Петрович, что каждое решение моего брата меня радует и я с ним всегда согласен.

Ермолов. Здесь не так виноват Барклай, как негодный план обороны прусского генерала герр Пфуля. Рассеивание и расчленение сил наших армий дало возможность Наполеону дойти до Смоленска почти без боя.

Дохтуров (вздыхает). Ой, Смоленск… (Пьет воду.)

Раевский. Если б его величество принял план Багратиона в начале года, то сегодня не Наполеон дрался бы у Смоленска, а русская армия была бы под Парижем.

Багратион (Раевскому). Не люблю я, Николай Николаевич, когда воспоминания заменяют дело. (Ермолову.) Скажи, Алексей: что думает Барклай? Даст он генеральный бой Наполеону под Смоленском?

Ермолов. Это от тебя зависит, князь, — как встретишься ты с ним и что вы решите.

Дохтуров (про себя). Барклай решит… Барклай тифус… (Пьет воду.)

Через зал в спальню врывается возбужденный Платов.

Платов (срывает с себя мундир, бросает па лавку). Нет, я не хочу больше носить мундир генерала, мне стыдно! Мои казаки глядят на меня так, как будто бы я виноват в том, что Наполеон берет Россию без боя. На улице женщины смотрят на меня, будто я отдал Наполеону Россию до самого Смоленска.

Багратион. Кто скажет после этого, что атаман Платов не сумасшедший? Правду говорят. (Платову.) Надень мундир, Матвей Иванович! А то подумают, что ты пьян.

Быстро входит Сен-При.

Сен-При. Здравствуйте, господа генералы! (Здоровается за руку с Ермоловым и Кутайсовым. Багратиону.) Петр Иванович, делегация смолян просит приема.

Багратион. Каковы показания пленного полковника?

Сен-При. Похоже, что силы армии Наполеона уже соединились… Авангард маршала Не я завтра утром подойдет к правому берегу Днепра. По более свежим сведениям, полагаю, что маршал Жиуно с корпусом вестфальцев старается обойти нашу армию и отрезать путь на Москву.

Багратион (генералам). Этого как будто и ждал Барклай. Если бы Первая армия подождала меня у Горок и мы отрезали бы путь французам к Смоленску, если бы объединенная сила наша ударила по Наполеону, у которого главные силы тогда еще разбросаны были, а обманутый мною маршал Даву со своим шестидесятитысячным корпусом медлил с боем под Салтановкой, то мы победили бы. (Быстро выпрямился и взглянул на Ермолова.) Может, Барклай не собирается защищать Смоленск?

Ермолов (пожав плечами). Не могу ничего ответить, Петр Иванович. Несмотря на то что я начальник штаба, его планы для меня остаются неизвестными до последней минуты… Я думаю…

Багратион. Что? Что вы думаете, господин генерал?

Ермолов. По моим наблюдениям, защита Смоленска не входит в план Барклая.

Кутайсов (вскочил). Сакраменто! Пусть меня разжалуют в солдаты, пусть расстреляют, но я из Смоленска не уйду!

Дохтуров (низким голосом). Друзья, я сейчас начну кричать…

Раевский. Если и Смоленск сдадим без боя, ни один солдат уже не будет верить в своих генералов и мы вынуждены будем оставить армию и фронт.

Константин Павлович (кричит). Предательство! Россию предали!

Платов (Багратиону). Князь, сегодня в Смоленске собраны все лучшие, прославленные генералы России. Не за себя одного скажу. Я знаю, что думают Милорадович, Басильчиков, Паскевич, Коновницын, Дохтуров и другие. Не сегодня-завтра Наполеон со своими маршалами и корпусами подойдет к Смоленску. Его величество наш император далеко. Вы должны взять в свои руки командование и защитить Смоленск и этим спасти Россию от вечного позора.

Багратион. Ты пьян, атаман!

Кутайсов. Этого требуют не только генералы, но и обе армии, солдаты которых жаждут боя и будут драться до последней капли крови.

Воронцов. Правильно!

Раевский (Багратиону). Вы должны принять решение и всем пожертвовать для России, ваша светлость. Таково желание всех наших генералов.

Ермолов. Друзья, по-моему, это похоже на бунт генералов.

Дохтуров (бормочет). Бунт… пусть будет бунт… пусть дело будет…

Константин Павлович (испуганно). Бунт? Против кого?

Раевский (обозленный). Для нас все равно. Против кого бы то ни было, ваше высочество. Сегодня Россию надо спасать.

Сен-При. Что скажут во дворце?

Раевский. Мы деремся не для петербургских салонов, а для России…

Воронцов. Правильно!

Дохтуров (бормочет). Я от Смоленской битвы выздоровею. А такая война, друзья мои, и для здоровых вещь вредная, — Барклай это знает.

Кутайсов (Багратиону). Господин главнокомандующий, обе армии ожидают ваших приказаний.

Багратион. Этого не может быть, други.

Платов (разгоряченный). Почему не может быть? Отвечайте: кто сегодня считается в России лучшим учеником Суворова и старика Кутузова? Кто прославил русское оружие у стен Очакова, в Италии, на Альпах, у Шенграбена? Кто не раз обращал в бегство лучшие корпуса прославленных маршалов Франции?

Багратион (повысив голос). Я приказываю замолчать.

Генералы замолчали.

Ермолов. Это все правильно, господа, но так действительно не годится.

Раевский. А как же иначе, Алексей Петрович, ведь половину России без боя оставили! Наши солдаты не закоптили стволов пороховым дымом. Я уверен, что Барклай-де-Толли оставит Смоленск без боя.

Константин Павлович (кричит). Барклай — предатель!

Багратион (еле сдерживая себя). Молчите, ваше высочество!

Константин Павлович. Как вы смеете!

Багратион. Барклай — честный человек, и я как ваш главнокомандующий вторично приказываю прекратить этот разговор.

Константин Павлович. Вы забываете, ваша светлость, что я наследник престола. (Быстро повернулся и вышел.)

Ермолов догнал его в зале.

Ермолов. Ваше высочество, убегать не годится. Рассердится князь.

Константин Павлович. Вы думаете? (После паузы, вдруг вспомнив, сердито.) Но он меня оскорбил!

Ермолов. Вы ошибаетесь. Просто происходил военный разговор в спартанском духе. Историки оценят вашу выдержку. Вернитесь и помиритесь с ним!

Константин Павлович (быстро возвращается, подходит к Багратиону, который стоит спиной и смотрит в окно. Тронул его за руку). Петр Иванович, простите, что я вас расстроил.

Багратион (обнимает за плечи Константина Павловича и показывает в окно). Видите, ваше высочество, какой замечательный Смоленск? Западные ворота страны нашей. Вот город, в котором столько умирали за Россию. Вот страна обширная, цветущая, в которой можно гордо жить, за которую умереть можно без колебаний. И если не здесь, то где же мы должны защищать судьбу нашей земли? (Быстро поворачивается. Кохте.) Ну, Кохта, шпагу мне, ордена и парадный костюм! Я должен явиться с визитом к министру и главнокомандующему генералу Барклаю-де-Толли. (Расстегивает пуговицы мундира.)

Дохтуров (встал). Значит, мне опять дело будет.

Сен-При. Ваша светлость, что передать делегации смолян?

Раевский. Передайте, что князь Багратион решил защищать Смоленск.

Багратион. Передайте, что армии российские соединились, и главнокомандующий Барклай-де-Толли решил защищать Смоленск, и генерал Багратион этому очень рад.

Занавес

 

Акт второй

Картина вторая. «Лед и пламень»

На холме, среди начавших уже желтеть полей, стоит шалаш главнокомандующего Барклая-де-Толли. Заходящее солнце освещает шалаш. Горизонт слева застлан дымом, освещенным пламенем пожара. Чем ниже спускается солнце, тем краснее и ярче горит пожар. Со стороны пожара доносится гул боя. Справа виден неширокий Днепр. У шалаша стоят Платов, Воронцов и Коновницын. Они смотрят в подзорные трубы в сторону пожара. В шалаше у рабочего стола сидит Ермолов и пишет. Перед столом ходит Барклай-де-Толли. К группе наблюдающих генералов быстрыми шагами подходит Кутайсов.

Кутайсов (взволнованно). Есть бой, но нет решения. Проклятие! Две дивизии храбрецов дерутся против всех маршалов Франции, а наши главные силы изнывают от бездействия. Почему нет приказа о генеральном наступлении? О чем думает Барклай?

Коновницын. Как дела у Дохтурова?

Кутайсов. Маршал Даву второй раз атакует ворота города. Все холмы покрыты трупами французов. Прославленный маршал удрал, не подобрав раненых.

Воронцов (смотря в сторону пожара). Горит город. Как смола, горит Смоленск!

Барклай-де-Толли стоит прямой и неподвижный, как мумия, и только рука па черной перевязи несколько нарушает прямую и мертвую линию его фигуры. Когда он говорит, оживает его сухой рот с тонкими, как будто мертвыми губами.

Барклай. Господин Ермолов, в письменной форме передайте генералу Кутайеову мое предупреждение, что если он не оставит свои бравады и будет без моего разрешения вмешиваться в бой, то я его пошлю в Петербург… Где это слыхано, чтобы генерал артиллерии сам принимал участие в рукопашном бою?

Ермолов. Ваше высокопревосходительство, но артиллерия сейчас отбивает картечью натиск французов, и генерал Кутайсов поддерживает дух сражающихся.

Барклай. Господин начальник штаба, я не нуждаюсь в ваших дружеских выгораживаниях ослушников. Сегодня я сам видел, как генерал Кутайсов во главе пехотного полка полковника Веснина шел в атаку… и полчаса жонглировал шпагой и колол неприятельских солдат.

Ермолов (продолжая писать). Надо ему еще раз простить его дерзость, ваше высокопревосходительство. Он молод. Но осмелюсь заметить, что ваше нахождение в этом пункте, откуда вы видели бой рукопашный, тоже рискованно.

Барклай. За себя я сам отвечаю, господин начальник штаба.

Кутайсов (указывая рукой в сторону шалаша). Спит, наверное, наша рыба с генеральскими лампасами.

Воронцов. Нет, Ермолова вызвал. Наверное, пишет приказ о генеральном сражении. Приказ со многими пунктами и оговорками.

Платов. Как зарево ярко! Уж вечер… Небось главный бой на завтра отложили. Не знает наша рыба, что щи вкусны, пока горячи.

Воронцов. Ой, друзья, боюсь, что главнокомандующий пишет, как по всем правилам Смоленск неприятелю оставить.

Платов. Не мудри, Миша. Коли так было бы дело, мне бы пришлось остаться здесь с одними казаками. Мы-то не уйдем! Стыд не отпустит.

Барклай (почти шепотом). Платов пьянствует?

Ермолов. С горя, ваше превосходительство. Платов видит дела свои бесплодными. Что дала засада Платова, десятого июля произведенная? Что дал бой у Молева болота?

Барклай. Вы опять выгораживаете своих друзей? Ермолов. Я уверен в ваших генералах, ваше высокопревосходительство. Приказ готов, ваше высокопревосходительство. Но умоляю его не подписывать.

Барклай медленно берет бумагу, читает.

Ваше высокопревосходительство, не подписывайте этого приказа: он может быть роковым.

Барклай (кладет бумагу на стол, спокойно, не садясь, подписывает). Я подписал, господин генерал. Обеспечьте выполнение приказа.

Ермолов. Приказ подписан, но он еще не сдан. Кутайсов (увидел вдали Багратиона). Князь! Воронцов. Вот всадник, который решит судьбу России! Боже, дай крылья Багратиону!

Слышен топот коня. Топот смолкает. Врывается на сцену запыленный Багратион в простом мундире. В руке Багратиона нагайка. За ним — Кохта.

Багратион. Здравствуйте, господа генералы!

Все. Здравствуйте, князь! Здравствуйте, Петр Иванович!

Багратион (стремительно бежит к шалашу и сталкивается у входа с Ермоловым). Здравствуйте, Алексей Петрович!

Ермолов не успевает ответить ему: Багратион уже в шалаше.

(Жмет руку Барклаю.) Друг! Победа за победой! Дохтуров отразил вторую атаку Даву. Победы Дохтурова, Неверовского и Раевского будут написаны золотыми буквами на стенах Смоленска. Потери неприятеля огромны.

Ермолов (перекрестился). Слава богу, что пришел! (Генералам.) Уйдем отсюда, господа. Барклай сейчас все расскажет князю, и начнется такой пожар!

Кутайсов. Что случилось?

Ермолов. Пойдемте ко мне. Я вам сообщу.

Барклай (после паузы). Раевский — хороший генерал. Он хорошо выполнил приказание. Русская армия выигрывает в моральном отношении.

Багратион. Михаил Богданович! Раевский, бесспорно, талантливый генерал. Но надо превратить успех в победу, надо собрать все силы и бросить их туда, где неприятель уже начинает колебаться. Мы сломим крылья Наполеону.

Барклай (после паузы, чуть слышно). Князь!

Долгая пауза.

Багратион. Не больны ли вы, ваше высокопревосходительство?

Барклай (тихо). Наполеон силен.

Багратион. Для нас это не новость. Не ново и то, что силы Наполеона тают. Вначале у него было триста пятьдесят тысяч человек.

Барклай. Четыреста семьдесят тысяч, ваша светлость.

Багратион. Сейчас он потерял в боях, потерял больными, истратил на гарнизоны до двухсот тысяч.

Барклай. Полтораста, любезный князь.

Багратион. Наши люди узнали, как бить Наполеона.

Барклай. У Наполеона под Смоленском силы превосходят наши.

Багратион. Михаил Богданович, вы командующий… вы, а не бог. Задумаем маневр, создадим место, где мы сильней.

Барклай (указывает рукой на карту). Маршал Жиуно с корпусом вестфальцев обходит нас, намереваясь отрезать нам дорогу. Императору Наполеону выгодно, чтобы мы дали генеральное сражение на смоленских рубежах…

Багратион (внезапно понял мысль Барклая, еле слышно). Короче. Что вы хотите сказать?

Барклай. Потери под Смоленском велики, ваша светлость. У Раевского погибло много людей.

Багратион. Знаю.

Барклай. У Дохтурова тоже.

Багратион. И это знаю. Но скажите, что вы решили?

Барклай (почти шепотом). Мной решено Смоленск оставить.

Багратион. Что? (Двинулся на Барклая.)

Барклай (делает шаг назад). Мой дорогой князь…

Багратион. Этого не может быть! Вы… вы…

Барклай. Ругайте меня, дорогой мой князь, если это вас успокоит.

Багратион. Не может быть! Нет, вы не хотите оставить Смоленск! Вы не знаете, здесь, в Смоленске, есть улица, она зовется Резницкая. Здесь смоляне резались ножами, защищая город от татар. Здесь можно держаться.

Барклай. Наука военная, мой дорогой князь, не знает таких способов сопротивления. Положение Смоленска стратегически тяжелое, город горит.

Багратион. Господи боже мой, подумайте, вас и так называют предателем! Вы это знаете…

Барклай. Я все знаю, князь. И знаю, что князь Багратион этим слухам не верит. И знаю, что говорит это цесаревич Константин Павлович. И сегодня его высочество оставит армию и выедет в Петербург.

Багратион. Что это исправит?

Барклай. Я знаю, что генералы против меня. Я знаю войну, и бремя этой войны, может быть, не для моих плеч. Но я назначен императором, и я обязан принять то решение, которое считаю правильным.

Багратион. Михаил Богданович, может быть, еще не поздно. У каждой войны свои законы. Михаил Богданович, может быть, вы не верите в армию? Не верите в наш народ?

Барклай. Я верен России.

Багратион. Вы не верите России. Без этого нельзя командовать. Что я отвечу толпам беженцев, чем мы оправдаемся перед ними?

Барклай. Мы оправдаемся победой.

Багратион. Я чувствую войну, я не только верен России. Я верю в Россию. Я знаю — Смоленск горит. Но мы будем драться среди горящих развалин, мы выпустим кровь из армии Наполеона, мне нужно вырвать из рядов Наполеона… еще сорок тысяч, и только тогда возможно остановить врага у Москвы, а не за Москвой.

Барклай. Я принял решение. Я не согласен с вашей военной теорией, князь.

Багратион. Вы думаете, что я рубака, что я не понимаю большой войны. Михаил Богданович, я вижу, как вы отступаете, но я не вижу у вас плана отступления.

Барклай. Ваш план разгрома Наполеона путем наступления был замечателен, но он отклонен, и я теперь о том скорблю.

Багратион. Сорок тысяч! Мне нужно выбить у Наполеона сорок тысяч! Я здесь должен защищать Москву. После вы можете говорить, что Багратион сумасшедший. Что он умеет только наступать и побеждать. После я буду постигать вашу науку, буду учиться унижаться. Но сейчас отмените свой приказ!

Барклай молчит.

Багратион быстро идет к двери.

Барклай. Вернитесь, дорогой князь!

Багратион. Что вы от меня хотите?

Барклай. Я хочу, чтобы вы согласились с моим приказом.

Багратион. Я солдат, и, слава богу, я еще не потерял способности подчиняться. Но скажите: какой у вас план? Я знаю, Петр говорил: когда война идет в России, надо пользоваться глубиной театра военных действий. Но, ваше высокопревосходительство, на какую позицию мы отступаем? Вместе с приказом об отступлении я должен передать корпусным генералам, где мы остановимся.

Барклай. Для выбора позиции послан полковник Толь.

Багратион. Надо было сперва выбрать позицию, а потом отступать. Отступление — это наука. Это тоже решение. А мы идем на авось.

Барклай. Неужели бог авангардных и арьергардных боев, храбрейший человек — Багратион обеспокоен отсутствием заранее подготовленной позиции?

Багратион. Не хвалите меня, я этого пшена не клюю. Я не цыпленок!

Барклай. Богом клянусь! Перед вами я имею сердце чистое и сокрушенное.

Багратион (резко). А что вы скажете, господин главнокомандующий, если Наполеон свою кампанию тысяча восемьсот двенадцатого года кончит взятием Смоленска, а наступление на Москву отложит до весны?

Барклай (опешил). Этого не может быть! Это было бы против законов военной логики!

Багратион. В Смоленске запасы, в Смоленске дома для зимовки. В тылу Наполеона земли разорены только вдоль дороги. Он укрепится на зиму и с весной, по первой траве, придет к Москве.

Барклай (кричит). Этого не может быть! Наполеон не успокоится на взятии Смоленска.

Багратион. А если успокоится? Неужели вы сомневаетесь в военном гении Наполеона? Наполеон может и не допустить ошибки. Вот вы утверждали, что он в этом году не нападет на Россию.

Барклай. Это утверждал император.

Багратион. Отвечаем мы. Отмените приказ…

Слышен звук далекого взрыва.

Что случилось?

Барклай. Согласно приказу моему днепровский мост взорван. Мы отступаем.

Багратион. Мы не подрезали жил Наполеону. Вы сошли с ума… За дерзость прошу прощения. (Пулей вылетает из шалаша.)

Навстречу ему идут генералы. Уже темно. Сцена освещена пламенем пожара.

(Смотрит в сторону Смоленска.) Горит Смоленск… Даром горит… Оставлен Смоленск… (Вдруг заметил около себя Платова, Коновницына, Сен-При. Спокойно, к Сен-При.) Эммануил Францевич, мы оставляем Смоленск. Передайте мой приказ об отступлении Второй армии. Дохтурову приказываю сдерживать противника.

Платов (тихо). А что, если я не выполню приказа?

Багратион (кидается к Платову, обнимает его, целует). Слава тебе, атаман! Слава тебе, рубака! (Хватает его за горло.) Выполняй приказ, атаман, иначе… (Отходит, останавливается на склоне холма.) Матвей Иванович, мчись со своими казаками, обеспечь возможность отхода армии, умри в бою, но свяжи армию Наполеона!

Генералы уходят. На сцену выходят Ивам Карацапов с сыном Николаем.

Карацапов. Ваша светлость, склады я успел поджечь. Но моя Аннушка и моя Лиза…

Кохта. Лиза…

Николай. Мать оставили, ваша светлость, и сестра осталась.

Багратион. Почему они остались в городе?

Карацапов. Приказа моего двинуться не было, князь. Склады надо было жечь. Не оставлять же сухари Наполеону. А домой я не поспел. Я знал, что Багратион не может оставить Смоленск.

Багратион. Какой стыд мне! (Надвинув на лицо папаху, быстро уходит.)

Кохта (Карацапову). Вы не беспокойтесь, не беспокойтесь, дорогой мой! (Убегает.)

Карацапов. Эх, господин офицер!.. Убежал! Да кому до нас дело! Пойдем, Николай! Без нас обозы запутают.

Барклай (один в шалаше). Виновен ли я? Может быть, мною руководят страхи, естественные перед бесповоротными решениями и ответственностью тяжкой… И я веду армию назад, не зная предела отступления и часа боя. О князь Багратион, сумасшедший генерал, как тебя другие называют, я люблю тебя больше, чем родного брата! У тебя сердце решает заодно с разумом. (Задумался.) Неужели я ошибаюсь? «У каждой войны свои законы». Я согласен — история стоит за тобой, Багратион, но я — не предатель. А вдруг Наполеон действительно останется в Смоленске, воспользуется нашими запасами? Кому будет дело, что я решал с чистым сердцем! (Застонал.) Тогда я буду предателем! Генерала Барклая-де-Толли, многих походов генерала, назовут предателем! И будет забыто сражение под Очаковом, и под Бендерами, и под Вильно, и Пултусское сражение, и метели на льду Ботнического залива! (Съежился.) Какой стыд мне!

Картина третья. «Император»

Дом Карацаповых в Смоленске. Вечерние сумерки. В русской печи еще что-то варится. Окна освещены пожаром. В зал вбегает Лиза.

Лиза. Мама, мама, где ты? (Вбегает в спальню.) Мама, они!

В зал входят двое французских солдат. Плечом к плечу, стремительно и деловито идут они в сторону спальни. На минуту заглядывают в печь. За ними в зал вбегает опаленный боем Кохта с обнаженной шпагой в руке.

Первый солдат (поворачиваясь). Рюсс!

Кохта. Русский, русский! (Поражает солдата шпагой.)

Второй солдат бежит в спальню и прячется за дверью.

Лиза. Французы! Помогите!

Кохта. Лиза!.. Я иду. (Бросается к двери и ударяет в нее с такой силой, что она распахивается. Пронзает француза шпагой.)

Лиза. Господин офицер!..

Кохта. Лиза, жизнь моя!..

Лиза. Зачем вы здесь, господин офицер, вас убьют!

Кохта. Я убиваю сам!

Лиза. Где мама, где отец, где Николай?

Кохта. Отец и Николай в безопасности.

Лиза. Мама…

В зал входит адъютант Наполеона Мареско с солдатами.

Мареско (видя труп солдата). Убитый! Обыщите помещение!

Кохта (открывает окно, подает руку Лизе). Прыгайте!

Лиза. Где мама?

Кохта. Прыгайте!

Лиза. Я не уйду без мамы.

Кохта. Прыгай! (Заставляет Лизу прыгнуть в окно.)

В комнату вбегают французы. Кохта стреляет, прыгает.

Мареско. Держите его!

Гвардеец. Это город помешанных. У дома мы застали женщину, она поджигала. Мы ее убили.

Мареско. В этой стране живут одни помешанные. Уберите трупы!

Солдаты несут убитых. Вбегает второй адъютант.

Адъютант. Император!

Мареско. Трупы в окно! Что вы, не понимаете, идет император!

Солдаты выбрасывают тела убитых французов в окно.

Я, кажется, помешаюсь здесь сам.

В зал входит Наполеон, у него бледное лицо, высокий белый лоб, прямые брови и темные глаза, в руках треуголка. Прядь волос прилипла ко лбу. Он выглядит усталым.

Наполеон. Эта женщина, которую вы не оттащили от входа, и мертвая была красива. Какой страшный народ! Скифы… скифы… (проходит в спальню, снимает шпагу, бросает ее на стол.)

Через зал в спальню проходят Мюрат, Жиуно, начальник штаба маршал Бертье и граф Нарбон.

Мюрат. Смоленск у ног вашего императорского величества.

Наполеон. Гасконада! Пышные слова! Огни пожара Смоленска над моей головой. (Пауза.) Как вы думаете, мои маршалы, кампания тысяча восемьсот двенадцатого года начинается взятием Смоленска или кончается им?

Взволнованные маршалы молча смотрят на императора. Пауза.

Кампания кончается. Смоленск взят. В наших руках ворота к Москве. В Польше, Литве и Белоруссии укрепим тыл. Подтянем новые силы из Европы, и Москва будет взята весной 1813 года.

Мюрат. Горе генералу Барклаю, что он не дал под Смоленском генерального боя. Багратион задушит его.

Наполеон (Мюрату). Если бы Барклай дал мне у Смоленска генеральный бой, я уничтожил бы русскую армию, продолжал бы наступление на Москву и закончил бы кампанию в этом году.

Жиуно. Барклай был бы счастлив, если бы слышал, что ваше императорское величество признает его талантливым полководцем.

Наполеон. Барклаю не суждено быть счастливым, Жиуно. Он не потому не дал мне генерального боя, что он так решил. Бой у Смоленска мог бы быть выигран, но не Барклаем. Барклай держался под Рудней, то отступая, то наступая. У него есть разум полководца, но нет сердца полководца. Десятки раз он хотел дать мне сражение, но не решался. И вообще он более похож на вдову великого человека, чем на великого человека. (Косо взглянул на маршалов.) Впрочем, у меня он был бы хорошим маршалом.

Бертье. Какие будут распоряжения у вашего императорского величества?

Наполеон. Вывесить на улицах объявления и сообщить населению, что тех, кто будет замечен в поджогах и в сокрытии продовольствия, каждый солдат имеет право расстрелять на месте.

Бертье. Слушаюсь, ваше величество.

Наполеон. Сведения о запасах продовольствия в городе соберите мне немедленно.

Бертье уходит.

Барклай был бы у меня хорошим маршалом. Мне не надо было бы ему приказывать. Он бы сам мне представил сведения о продовольствии. Но у него нет сердца великого полководца. Он заменяет решения благоразумием. Не таким был Суворов. Не таков Кутузов. Кутузов умеет заставить людей совершать безумные поступки. Уговорил же он сейчас турок заключить мир с русскими. Кутузов думает сам, а не старается догадаться, что думает противник.

Входит Даву.

Даву. Весь город объят пламенем.

Наполеон. Кутузов был бы у меня прекрасным маршалом. Я требую действия от маршалов, а не сообщений, Для сообщений у меня есть адъютанты. К счастью, Александр не любит Кутузова… И Кутузов сегодня разводит огороды и кур где-то в деревне. Александр улыбается, как женщина, и ревнив, как женщина. Он боится славы своих генералов. Не любит он и Багратиона. Багратион был бы у меня великим маршалом.

Мюрат. Ваше императорское величество, вы сегодня склонны к похвалам.

Наполеон. Вас я сегодня не хвалю. Сегодня хорошо дрались Раевский, Дохтуров, Неверовский. Я вас спрашиваю: что было бы, если бы командовал Багратион?

Даву. Город полон раненых.

Наполеон. Велите подбирать раненых. Забота о раненых подымает дух армии. (Подходит к окну.) Что думают эти люди, когда сжигают собственные дома? Ведь я уйду отсюда, и они будут жить среди углей.

Мареско. Они сумасшедшие, ваше величество.

Наполеон. Нет, это нация воинов. Этот народ не имеет чувства самосохранения. Каждое сожженное дерево затрудняет движение моей армии.

В комнату входит камердинер Наполеона, расстилает ковры, расставляет несессеры, вешает на стене портрет сына Наполеона — мальчика, держащего в руках глобус. Входит Бертье.

Бертье. Ваше императорское величество, в складах были рассыпаны угли. Склады пылают. Оставшихся запасов едва ли хватит на пять дней.

Наполеон. Ну а потом?

Бертье. Я издал приказ разослать отряды, которые будут изымать у крестьян продовольствие.

Даву. В деревне можно заготовлять только угли.

Наполеон (с ласковой улыбкой). Составьте мне, дорогой Бертье, приказ, что за каждого голодного солдата я расстреляю двух интендантов.

Даву. Боюсь, император, что на Россию нам не хватит корпуса интендантов. Придется устраивать дополнительную мобилизацию во Франции.

Жиуно. Ничего, расстреляем десяток — и продовольствие сразу появится.

Даву. Я всегда завидовал вашей любезности, герцог, но мы сейчас нуждаемся в продовольствии, а не в умении соглашаться с императором.

Жиуно (Даву). Не надо ссориться со мной, дорогой Даву. Я не генерал Багратион, который сегодня ушел от вас и не оставил не только ни одного орудия, но и ни одного колеса.

Даву. Жиуно, очевидно, вы тоскуете по своему маршальскому жезлу, который вами потерян у Островки.

Наполеон (раздраженно). Спокойной ночи, мои маршалы, вы договорите комплименты друг другу на улице.

Маршалы уходят. Остаются Наполеон, Бертье и Нарбон.

(Взглядом провожая маршалов.) Мне они служат хорошо. Как они будут служить моему сыну? (Бросил взгляд на портрет сына.) В бою — львы, в жизни — сплетники. Женщины… (Пауза.) Эта женщина, которая лежит мертвая у нашего входа, красива, Нарбон.

Нарбон. Русские женщины вообще красивы.

Наполеон. Русская женщина, взятая татарами, на невольничьих базарах Генуи, Венеции была драгоценным товаром. Тамерлан соблазнил свою армию рассказом о скифских женщинах с золотыми волосами и телами, подобными розовому мрамору.

Нарбон. На мой взгляд, ваше величество, нет женщин прекраснее, чем женщины нашей страны.

Наполеон. Не знаю, сумеют ли они поджигать свои дома, когда к ним ворвется враг.

Бертье. Кстати, о прекрасном, ваше императорское величество. Получено письмо от императрицы.

Наполеон. Посмотрите письмо.

Нарбон распечатывает письмо.

(Сидя над картой.) Она сердится, что я не пишу?

Нарбон. Вы угадали, ваше величество.

Наполеон. Поражаюсь уму женщины. С утра до вечера все французские газеты печатают только о том, как я выгляжу, какое у меня настроение, и для нее всего этого мало. Скажите секретарю, чтобы он написал императрице, что ее супруг, что его величество император Наполеон жив и здравствует. Пускай прибавит, сколько ему захочется, ласковых слов. (Просматривает бумаги.) Составьте мне проект об увеличении налогов с крестьян. Они получили дворянские земли, пускай платят. И другой проект — новый налог на торговлю. Оба подпишу не я, а президент сената, господин Ласепед. Я не настаиваю, чтоб все в мире делалось от моего имени. (Поднимает голову.)

Бертье (кланяясь). Жду приказания вашего императорского величества.

Наполеон. Ну что вы хотите сказать?

Бертье. Ваше императорское величество, посол прусского короля Фридриха-Вильгельма ждет уже третий день.

Наполеон. Пускай ждет. Мне нужны от Фридриха-Вильгельма не послы, а армия.

Бертье. Понятно, ваше императорское величество. (Уходит.)

Наполеон. Ах, любезный мой Нарбон, что победы, когда в России рождается ежегодно полмиллиона детей. Это двести пятьдесят тысяч мальчиков. Русский солдат стоит и после смерти, — его нужно не только убить, но и повалить.

Нарбон. Поля вокруг Смоленска усеяны трупами русских. Непонятно, на что надеется Александр, не заключая с нами мира.

Наполеон. Александр рожден императором, любезный Нарбон. Посте поражения он может вернуться в свой дворец, как после неудачной охоты. А я простой солдат и не могу вернуться к своему народу побежденным. Побежденный император Александр остается императором, победитель Александр — все равно император. Одним словом, всегда останется при своем. (Звонит.)

Входит секретарь.

Составьте приказ о досрочном призыве молодежи в армию. Вы, кажется, огорчены, господин Нарбон? Но одна ночь Парижа восстанавливает любые людские потери.

Секретарь кладет на стол бумаги.

(Читает бумаги, просматривает газеты. Секретарю.) Напишите Фуше, чтобы он всех редакторов парижских газет уволил с их должности.

Секретарь. Слушаюсь, ваше императорское величество.

Наполеон. Не торопитесь, вы еще не поняли. Пускай это будет сделано так, чтобы они помнили, что во Франции существует смертная казнь. Без меня они слишком разговорились. А мысль империи и слово империи — это я, и я этого не скрываю. Утром покажите мне репертуар театра Французской комедии.

Секретарь. Слушаюсь, ваше императорское величество.

Наполеон. Я разрешаю смеяться французам, но хотел бы, чтобы этот смех проверялся в моем штабе. (Читает следующую бумагу.) Жулик и вор! (Показывает Нарбону.) Вот еще сообщение о том, что Талейран все время приценивается, сколько ему заплатят на рынке за Наполеона.

Секретарь. А вот еще о нем секретное письмо.

Наполеон. От Фуше?

Секретарь. Да, ваше императорское величество.

Наполеон. Фуше и Талейран! Одного надо было бы сварить, другого надо было бы зажарить. Но вместе они продают друг друга и не успевают продать меня. (Читает письмо.) И мой дорогой тесть, австрийский император, шалит.

Нарбон. Вы защищены славой, мой император.

Наполеон. Зевс был защищен молнией, но я проверил— его нет сейчас на Олимпе. Слава защищает только тогда, когда она все время растет. (Подходит к портрету сына.) Земной шар. Египет, Сирия, Персия. Эх, Нарбон… земля не только на глобусе маленькая… (Секретарю.) Вызовите ко мне этого прусского посла!

Секретарь. Слушаюсь, ваше императорское величество. (Уходит.)

Наполеон. Александр Македонский достиг Ганга и вернулся со своей армией в Персию победителем.

Нарбон. Мы достигнем Ганга, перезимовав в Смоленске.

Наполеон. Европа мала, мой Нарбон. После взятия Москвы русский царь или помирится со мной, или погибнет от обычного дворцового заговора. И тогда откроется путь на восток.

Нарбон. Солдаты, ваше императорское величество, в Париже уже принимали поручения на посылку персидских шалей и индийских шелков. Ваши победы больше соединенных побед Александра Македонского, Ганнибала и Цезаря.

Наполеон. Эти имена мучили меня еще в детстве, дорогой Нарбон. Мы дойдем до Ганга, мы достигнем Индии. Англия рухнет. А вот письма из Персии. Мои люди уже обучают солдат шаха. Египту я ничего не обещал. Сирийцам мои люди говорили о моей любви к исламу. Персия сейчас влачит нищенское существование, но имя Персии еще много значит на Востоке. И я обещал шаху земли от Черного до Каспийского моря— Грузию, Армению, Азербайджан.

Нарбон. Какие прекрасные обещания!

Наполеон. Договоры победителей победителями не выполняются. А побежденным нечем платить. И те, которые принимают от меня обещания, об этом знают.

Нарбон. Почему же они так добиваются ваших обещаний?

Наполеон. Ими владеет страх, мой дорогой друг, страх перед могуществом. Они думают не о себе, а стараются догадаться, что я думаю о них. Разве не от страха отступил Барклай от Смоленска? Правда, есть люди, которые меня не боятся. Меня не боятся Багратион, Кутузов, но я их устрашаю теми, которые меня страшатся. (Пауза.) Значит, в Смоленске запасов напять дней?

Нарбон. Бертье так сказал.

Наполеон. Значит, их на три дня.

Входит секретарь.

Секретарь. Прусский посол, ваше величество!

Прусский посол. Добрый вечер, ваше императорское величество!

Наполеон (не отвечая на приветствие, стоит cпиной к послу. Потом поворачивается, кричит). Где армия, мне обещанная?!

Прусский посол. Ваше императорское величество, его королевское величество Фридрих-Вильгельм…

Наполеон. Короче! Я на войне. Где армия?

Прусский посол. Ваше императорское величество…

Наполеон. Не нужны мне бродячие послы… мне нужна армия! Ваш подлый король у меня в руках. Я сожму руку — и не будет существовать подлая нация. Подлое государство, которое всегда всех обманывало и не заслуживает права на существование.

Прусский посол. Ваше императорское величество, мое положение…

Наполеон. Ваше положение заставляет вас молчать. Убирайтесь отсюда!

Прусский посол. Не смею более беспокоить ваше императорское величество. (Пятясь и кланяясь, уходит.)

Наполеон (садится, совершенно спокойно). Поужинаем, Нарбон. Знаете, я многому научился у нашего великого трагика Тальма. Хотя он и многое перенял у меня. Я актер, который не дает своим партнерам реплик. Игра Тальма в классических трагедиях стала более реальна, чем прежде… Сейчас многому можно научиться у истерии. Короли, потерявшие свои государства, генералы, жаждущие чужестранных корон… соперничество… надежды… Разве можно найти лучший материал для трагика? Я сам пишу свою историю, но еще не знаю последнего акта трагедии. Тальма не обменялся бы со мной ролями. Моя роль опасна.

Нарбон. Тальма — талантливый актер.

Наполеон. Странное выражение — театр военных действий. На русском театре военных действий трудно выступать.

Входит Бертье.

(Взглянув на Бертье) Вас что-то волнует, маршал?

Бертье. Ваше императорское величество, в Смоленске не оказалось запаса фуража. Наши кони не могут тянуть артиллерию, питаясь только травой.

Наполеон. Чем еще обрадуешь, маршал?

Бертье. Получены сведения из Петербурга от наших разведчиков, что русский император сместил Барклая-де-Толли с поста главнокомандующего.

Наполеон (быстро). Назначен Багратион?

Бертье. Нет, ваше императорское величество, генерал Кутузов.

Наполеон. Кутузов?! Эта северная лисица? Еще хуже!!! Значит, русские готовятся к долгой войне. (Быстро подходит к карте. Бертье.) Вызвать маршалов! (Рассматривает карту.)

Входят маршалы Мюрат, Ней, Даву, Жиуно.

(Не поднимая головы.) Иоахим!

Мюрат. Слушаю, мой император.

Наполеон. В русском командовании произошли изменения, и русские будут пытаться вернуть себе стратегическую инициативу. Преследуйте армии Багратиона и Барклая кавалерийскими корпусами!

Мюрат. Слушаю, мой император.

Наполеон. Маршалам Нею, Даву следовать со своими корпусами за кавалерией маршала Мюр та!

Ней. Слушаю, ваше императорское величество.

Наполеон. Маршал Жиуно с корпусом вестфальцев пойдет на левом фланге. Не давайте противнику оторваться от преследования. Кампания тысяча восемьсот двенадцатого года начинается, мои маршалы, и она закончится в московском Кремле! (Встает, надевает шпагу.) Вперед, мои орлы! Земля не велика, она кругла, и это очень удобно для завоевателей!

 

Акт третий

Картина четвертая. «Кутузов»

Изба, срубленная из крупных, чисто вытесанных бревен. Между окнами большое лубочное изображение московского Кремля. В углу киот с иконами. Пол избы сделан с «парадом», то есть круто поднимается к красному углу. У тяжелого, чисто выскобленного стола сидят генералы Багратион, Ермолов, Дохтуров, Раевский, Воронцов, Платов, Коновницын, Кутайсов, Сен-При.

В темном углу сидит худой и мрачный Барклай-де-Толли. Его высокий лысый лоб бледен, как будто выточен из слоновой кости.

На другом конце стола сидит в широком простом мундире полный седой генерал, один глаз его закрыт черной повязкой.

Это — Кутузов. В дверях стоит часовой-кирасир.

Кутузов. Значит, так, господа генералы мои, на сем и закончим первую нашу беседу. (Спокойно улыбается.) Про первую встречу сказал я ненароком. Не вижу я никого, с кем бы вместе не находился уже в пламени сражения. Итак, будем говорить о встрече перед боем. Надеяться будем, что встреча после боя будет в том же составе, потому что нет среди нас людей для России и для меня, вашего старого командующего, не драгоценных.

Раевский. Дай бог вам здоровья, Михаил Илларионович.

Кутузов. Деревня Бородино в истории ничем не памятна, но река, здесь протекающая, Колоча и ручьи Стонец и Война показывают, что некогда здесь были бои. Но не было в истории нашей дней столь страшных, как сегодня. Скажите офицерам и солдатам, что за нами Москва.

Дохтуров. Князь! Солдаты ожидают боя, как светлого праздника.

Кутузов. Передайте им от меня, что завтра ни один из нас не останется без бремени, и родина надеется, что бремя мы снесем. Скажите им, что Наполеон— сильный враг, отечество же надеется на русского солдата, все превозмогающего.

Коновницын. Ваша светлость, наше левое крыло — Семеновские флеши — плохая позиция.

Кутузов (смотрит на карту). Правый фланг защищен впадением Колочи в реку Москву. Правый берег крут. И здесь стережем мы старую Смоленскую дорогу. Центр позиции прикрыт Колочей и ручьем Стонец. Левый фланг по местоположению не представляет выгод.

Сен-При. Ваша светлость! Французы умеют использовать выгоды позиции в наступательном бою.

Кутузов. Любезные генералы мои, исход боя решают не позиции только, а армия и полководец, ею разумно и храбро руководящий. Завтра Семеновские флеши в руках князя Багратиона будут неприступны.

Сен-При. Пленные говорят, что Наполеон сосредоточивает перед нами до семисот орудий. Дым канонады затмит солнце.

Кутузов. Итак, храбрые войска мои будут сражаться в тени. (Встает.) До свидания, дети мои, готовьтесь к труду и победе… Господа главнокомандующие, останьтесь!

Генералы. До свидания, Михаил Илларионович, спокойной ночи!

Дохтуров. До свидания, князь!

Кутузов. До свидания, господа генералы.

Генералы уходят, остаются Багратион и Барклай-де-Толли.

Кутузов (подходит к кирасиру). Слушай, друг, ты встанешь по ту сторону двери и не будешь слышать, что здесь говорят, и никто другой не услышит.

Кирасир. Будет сделано, ваша светлость! (Уходит.)

Барклай (подходит к карге). Если Наполеон сможет овладеть Семеновскими флешами и выйдет на старую Смоленскую дорогу, то положение наше будет затруднительно.

Багратион. В случае таком наши передовые части будут продолжать атаки, а главные силы отступят на Можайск, где соединяются все дороги, ведущие к Москве.

Кутузов. Ты прав князь, это мой план.

Барклай. А если Наполеон не будет наступать на Семеновские флеши и из деревни Утицы начнет заходить нам в тыл?

Кутузов. У Утицы я учредил засаду корпуса под командованием генерала Тучкова. Определяю я только главнейшие действия, все остальные действия, поражающие неприятеля, предоставляю вам соображать. Помните, однако, — берегите резервы: тот, кто сохранил резервы, сохранил возможность победы.

Барклай. Наполеон сильней нас у Бородина: мы превосходим его количеством пушек, но пехота его многочисленней. Примите также во внимание, что у нас десять тысяч ополчения и семь тысяч казаков, войска нерегулярного.

Кутузов. Казаки, дорогой мой, — войско доброе. И думаю я, Михаил Богданович, что Наполеон первое свое наступление обратит на вас. и вам будет принадлежать честь боя. Трудности же его и мне ведомы.

Барклай. Ничто не тяжко для меня, если это сделано будет для победы.

Кутузов. Михаил Богданович, связаны вы только общим планом. Перегруппировка сил — дело ваше.

Барклай. Спасибо, князь.

Кутузов. Пока неприятель может хвалиться только территориями занятыми, а не победами. И это можно отнести к славе вашей, Михаил Богданович.

Барклай (шепотом). Перед совестью своею считаю себя правым.

Кутузов. За заслуги эти история увенчает вас, Михаил Богданович. И если самолюбию вашему тяжко мое назначение, то… (Развел руками.)

Барклай. Михаил Илларионович, решается судьба отечества. Не мне спорить о чинах. Думать о самолюбии сейчас преступно и перед богом и перед землей нашей.

Кутузов. Итак, да поможет вам бог, Михаил Богданович!

Барклай. Разрешите идти?

Кутузов. Примите пожелания победы, друг, от старика, который в вас крепко верит. (Провожает Барклая, закрывает за ним дверь и долго стоит, точно прислушиваясь к шагам уходящего.) Для командующего ночь перед боем в тысячу раз труднее, чем день боя. (Шепотом.) Трудно самолюбие честного, но в делах несчастливого человека облегчать лживой улыбкой и лицемерием.

Багратион. Ошибка Михаила Богдановича в том, что он сейчас прощает, а не забывает себя… Ошибка его императорского величества в том, что не вы были назначены с самого начала главнокомандующим.

Кутузов. Друг и брат мой, ошибка Кутузова была в том, что он в Аустерлицком бою думал не только о России, но и об императоре. Но Аустерлиц для меня уже был. Императору наши победы нужны. Слава ему наша огорчительна. Генерал Пфуль, военный заводной механизм, сухарь Беннигсен и осторожный Барклай-де-Толли не требуют от императора душевных решений. Разве Павел не завидовал славе Суворова? У наследника характер отца. Но ничего, мой князь, народ и отечество нас не забудут.

Багратион. Мы должны были бить французов тогда, когда в Поречье и Велиже противника еще не было. До Рудни дошла только кавалерия Мюрата, а Наполеон со своей гвардией еще сидел в Витебске.

Кутузов. Понимаю тебя, князь. Мы сегодня должны были воевать не под Москвой, а под Парижем. Кто лучше русского любит жить безмятежно, пока его не тронут и не разозлят!

(Горячо, взволнованно.) Смоленск, ключ к воротам Москвы, врагу сдан! Я сам Суворовым на штурмах воспитан. Горячность более всего сердцу моему и сейчас свойственна. (И сразу же скрыл свое волнение под привычной маской хладнокровия.) Я должен воевать в открытом поле. Генералам и солдатам я должен показывать спокойную улыбку. От горя углем стало старческое мое сердце.

Багратион. С вами мы победим, Михаил Илларионович!

Кутузов. Именем Михаила, ангела божьего, Москвы покровителя, клянусь, что верю в победу, князь! Верю! Судьба России зависит от завтрашнего дня, и я ее тебе вручаю.

Багратион. Спасибо, Михаил Илларионович.

Кутузов. Наполеон называет меня хитрой лисою. Постараюсь доказать великому полководцу, что он не ошибается. Пускай мысль о хитрости моей его свяжет. Я в бою буду прост, но твоя задача трудная.

Багратион. Приказывайте, как солдату и сыну.

Кутузов. Униженье паче гордости, князь. Наполеон тебя считает из русских генералов первым и больше тебя боится, чем старика Кутузова, а армия его вся будет направлена не на Бородино и Барклая, а на твою позицию.

Багратион. Возможно.

Кутузов. Главная цель неприятеля будет левый фланг. Флеши деревни Семеновской еще не готовы, неприятель постарается захватить их, постарается дать мне бой генеральный. При сем случае не излишним почитаю тебе представить, что резервы должны быть сберегаемы сколь можно долее. На случай неудачного дела тебе будет указано, по каким дорогам армия должна отступать. Сей последний пункт остается единственно для твоего сведения.

Багратион. План Барклая! (Вскочил.) Мы будем отступать?

Кутузов. Успокойся, князь! Богом клянусь, французы будут конину жрать. И конины им не хватит. Непобедимого императора и бегать и плакать научу. (Взглянул в глаза Багратиону улыбаясь.) А интересно будет нам увидеть плачущего Наполеона! Я принимаю груз этой войны на привычные свои плечи. Отвечаю тебе, как своему старому боевому другу, что французская армия домой не вернется.

Багратион. Какова задача моя?

Кутузов. Коммуникации Наполеона растянуты. Если завтра на Семеновских флешах ляжет тридцать тысяч наполеоновских солдат, то, клянусь тебе костями Суворова, война решена. Я тогда сумею одолеть Наполеона. Ты и твоя армия завтра свяжете Наполеона, и ты будешь сжигать французов, как жгут хворост, и будешь гореть сам, и не сгоришь.

Багратион. Постараюсь, ваша светлость.

Кутузов. Бог свидетель — жалею тебя и каждого твоего солдата. Жалею! Но для России не жалко ничего, дорогой Петр!

Багратион. Я понимаю, ваше сиятельство, что полководец и армия созданы для боев, а не для празднеств и парадов.

Кутузов. Итак, да поможет нам бог, князь Петр! (Целует Багратиона.)

Багратион. Разрешите идти? (Идет к дверям, поворачивается, что-то вспомнив.) Михаил Илларионович, помните, я вам вчера говорил насчет гусарского подполковника Дениса Давыдова?

Кутузов. Денис Давыдов?

Багратион. Он представил план партизанских действий.

Кутузов. Хорошая мысль, понятая им еще не вполне.

Багратион. Денис Давыдов просил отряд в пятьсот человек гусар и казаков.

Кутузов. Вы его хорошо знаете?

Багратион. Очень хорошо, Михаил Илларионович. Он у меня был пять лет адъютантом. Он поэт.

Кутузов (улыбается). Поэт! Да, помню… Такой курчавый. Дайте ему полтораста человек.

Багратион. Не мало ли, ваша светлость?

Кутузов. Мало, если не подымется народ. И четыреста человек — тоже мало, но он поэт. Ему полтораста человек хватит. Этот курчавый большое дело задумал. Выход на фланг противника в историю войдет. Мы, русские, еще покажем Наполеону иную войну.

Багратион. Давыдов — смелый человек.

Кутузов. Благослови его в дорогу, князь.

Багратион. Спасибо, Михаил Илларионович.

Кутузов. Спокойной ночи, князь.

Багратион уходит.

(Долго смотрит в сторону закрытой двери. Шепотом.) И ему не сказал всего. Что ж, ему так легче. (Хлопает в ладоши.)

В избу входит слуга-казак.

Ну, Тема, чаю, и сними со свечей. (Подходит к карте, меряет расстояние циркулем, шепчет.) Да, да… Значит, так., совсем так… И не так…

Картина пятая. «Друзья»

Простая изба в Бородине. В углу справа стоит русская печь. В другом углу нары, покрытые соломой. На нарах лежит Денис Давыдов. Кох та раскладывает вещи Багратиона.

Кохта. Устал небось, Денис, а завтра бой… Погода холодная, продувает пехоту в поле.

Денис. А ты, говорят, в Смоленске девушку какую-то спас из-под носа Наполеона.

Кохта (как будто рассеянно). Хозяина нашего дочь. Гостеприимство, друг. Какое хорошее семейство! Мать ее, кажется, Анной звали… дом свой поджигала. Ее французы саблями зарубили…

Денис. Молодец! Лихое дело, брат.

Кохта. Еле удалось спасти дочь. Выпрыгнул в окно — навстречу гвардейцы. Я скрылся в горящем здании. Клянусь, Денис, я собственными глазами видел Наполеона.

Денис (приподнимаясь). Ну и что же?

Кохта (с досадой). Пистолет был разряжен.

Денис. А девушка где?

Кохта. Она отца разыскала. Отец провиант для нас заготовляет. Такой замечательный человек! Какая семья, Денис!

В открытой двери незаметно появляется Лиз а; услышав разговор, останавливается на пороге.

Денис. Ты влюблен, Кохта. Ох, не время, брат…

Кохта. Нет, Денис, я совсем не влюблен. И сделал все это из чувства долга.

Денис (улыбается). Влюблен, как на каждом привале. (Встает.) Пойду навстречу князю. (Идет к двери.)

Лиза хотела уйти, но Денис застает ее врасплох.

(Учтиво, низко кланяясь.) Здравствуйте, мадемуазель.

Лиза (смущенно). Простите.

Кохта (радостно). Лиза! Лиза!

Денис (галантно, приглашая ее жестом в избу, взглянул на Кохту). Я бы не отказался даже быть раненным для спасения такой девушки. (Лизе.) Простите, мадемуазель… (Быстро уходит.)

Кохта (бросается к Лизе.) Лиза!

Лиза (сухо). Господин офицер…

Кохта. Вы слышали?

Лиза. Нет, господин офицер, я не все слышала. Но я слышала достаточно.

Кохта. Лиза, я говорил сейчас Денису неправду.

Лиза. Вы сейчас говорите неправду, господин офицер. Но вы хвалили мою семью, вы спасли меня из чувства долга, и я не буду говорить больше из чувства благодарности.

Кохта. Лиза, клянусь совестью, я люблю вас!

Лиза. Это вам кажется, господин офицер.

Кохта. Разве не любовь привела меня в горящий Смоленск?

Лиза. А князь не наказал вас?

Кохта. Князь благодарил меня за ваше спасение. (Вдруг, радостно.) Лиза! (Порывисто обнял ее и начал целовать.)

Лиза. Сумасшедший!

Кохта. Не скрываю, что я сумасшедший! Пусть я буду всегда сумасшедший, но только с тобой. Жизнь моя, любовь моя! (Усаживает ее на нары.) Ох, Лиза!.. Когда кончится война, я попрошу моего князя… (Замолчал, опустив голову.)

Лиза (нетерпеливо). О чем? О чем попросишь?

Кохта. Не знаю… Я не могу оставить его…

Лиза. А меня? Меня можешь оставить?

Послышались шаги. Кохта растерялся.

Я уйду.

Кохта. Нет. (Осматривает комнату.) Спрячься на печке.

Лиза. Что ты! Я лучше уйду.

Кохта. Полезай на печь! (Тащит ее к печке.)

Лиза покорно влезает на печь и прячется так, что зрителю она видна. Входит Гагарин. Кохта принимает деловой вид, убирает вещи.

Гагарин. Здравствуй, Кохта. Говорят, ты спас в Смоленске девушку?

Кохта. Говорят…

Гагарин. Романтическая история— похищение девушки кентавром? А девушка, говорят, хороша, как ангел, и храбра, как амазонка.

Лиза на пыльной печке старается сдержаться, чтобы не чихнуть, но не выдерживает и чихает. Гагарин быстро поворачивается, озирается по сторонам.

Кохта (очень смущен, чихает несколько раз подряд). Черт возьми, простудился! В Смоленске жарко, а выехал из города без шинели — продрог.

Гагарин подозрительно посмотрел на него, все так же оглядываясь по сторонам.

(Смущенно.) Не выпьешь рюмку, Гагарин?

Гагарин не успел ответить, как входят Реваз и Денис Давыдов.

Реваз. Еще не вернулся?

Кохта. Нет еще, князь.

Денис. Над станом французским зарево багровое… много костров.

Гагарин. Плохая погода, моросит. Греются французы.

Реваз. Волнуешься, Денис?

Денис. Волнуюсь, князь. Боюсь, как бы командующий не отказал.

Входит Платов.

Платов. Здравствуйте, герои!

Денис. Здоров будь, Матвей Иванович!

Платов. Князь не вернулся?

Денис. Нет еще.

Платов. Страшная штука, Кохта, война.

Кохта. Страшная, ваше превосходительство.

Платов. Как только бои, сейчас же водка пропадает.

Денис. У меня ром во фляжке.

Платов. Ром… Выпить было бы недурно. Но резко у него благоухание. Князь прознает.

Кохта. Есть водка, пожалуйста!

Платов. Всем налей! Я говорить буду.

Кохта наливает.

Друзья генералы, за нашу завтрашнюю победу! Но не пейте сразу, слово у меня долгое. Вот воюем мы, и каждому что-нибудь от войны надо — кому славы не хватало, кому графство нужно для хозяйства.

Реваз. Выпьем за генерала Платова!

Платов. Постой! Есть один человек — старый человек, старший среди нас. Нужна ему в войне одна справедливость. Забыл о себе, помнит о родине. За Кутузова, друзья генералы!

Денис. Хорошо сказал, Платов. И зачем тебе быть графом, когда ты и так атаман?

Платов (выпивает). Равнодушия к малому не достиг.

Вбегает Грабовский.

Грабовский. Князь идет!

Платов (накрывает рюмку шапкой). Попались…

Входит Багратион.

Багратион (Денису). Поздравляю тебя, Денис. Главнокомандующий благословил тебя в дорогу.

Денис. Спасибо глубокое.

Багратион. Передай генералу Васильчикову мой приказ — дать тебе гусар. (Платову.) Матвей Иванович, передай сто пятьдесят доброконных казаков начальнику партизанских отрядов подполковнику Денису Давыдову.

Платов. Дам с удовольствием, князь.

Багратион. Только, атаман, выбирай людей, чтобы дрались храбро, уходили бесшумно.

Платов. Дам на подбор, князь.

Багратион. Ну, Денис, счастливого пути! Бог на помощь!

Денис. До свидания, князь.

Багратион (обнимает Дениса, глядя ему в глаза). Связала дружба горбоносого с курносым. Знаю — нельзя говорить «прощай». Ну, если не встретимся, то кто-нибудь вспомнит нас рядом. Жизнь солдата славна не числом прожитых лет. Вырастил я тебя, поэт, — лети!

Денис (целует Багратиона). Отец, родной вы мне отец! (Не глядя больше на Багратиона, быстро выбегает из избы.)

Багратион (провожая Дениса взглядом). Взволновался поэт. Чистый человек. (Обнял за плечи Платова.) Разве не счастье, атаман, умереть за такой народ?! (Махнул рукой.) Хотя умирать рано. Лучше жить, атаман. Будем жить врагам на огорченье!

Из-за сцены доносится солдатская песня:

(Подпевает низким голосом.)

И как это умудряется пехота в походе такие песни придумывать?

Платов. Поход — это жизнь, князь.

Багратион. Эх, атаман, с каким удовольствием сегодня выпил бы вместе с тобой!

Платов. Составил бы вам компанию, князь, но давно не пил.

Багратион. Как же, верю… старый плут! Впрочем (снимает шапку с рюмки), все равно получишь графский титул. И зачем тебе быть графом? Платов на весь мир один!

За сценой песня.

Слышишь, Матвей, как прекрасно поют?

Песня:

(Подпевает.) «Ох, девушки, девушки…» (Платову.) Если бы я мог, атаман, сейчас я расцеловал бы все сорок две тысячи своих солдат. Кто знает, сколько из них завтра, в этот час, больше не будут петь… (Адъютан там.) Ну, други, летите сейчас ко всем командирам дивизий и корпусов, передайте мой приказ, чтобы завтра к пяти часам утра все генералы и офицеры были одеты в парадные мундиры.

Платов. В парадные мундиры?

Багратион. Да, Матвей. Армии Багратиона не до парадов. Всегда она в походах. Пусть же завтрашний бой будет торжественным парадом всей армии. Мои генералы и офицеры кровью в боях завоевали ордена и почетное оружие в алмазах. Пусть их блеск ослепит врага, а сердце друга — радует!

Платов. Вся армия купается в ночной холодной воде, князь. Армии, князь, приказ твой понятен. Солдаты надели чистые рубахи.

Багратион. Русский солдат умеет к бою готовиться.

Входят Ермолов и Кутайсов.

Ермолов. Хозяин нас принимает?

Багратион. Ого! Друзья, как хорошо, что вы пришли! Знал… верил, что вы придете.

Входят Раевский и Воронцов.

Николай, Миша! Добро пожаловать! Кохта, накрой стол! Можешь на завтра ничего не оставлять. Завтрашний день пускай сам о себе думает.

Ермолов. Когда ты думал о завтрашнем дне, а не о завтрашнем бое?

Багратион. Пока я жив, дорогие други, мне всего хватает. Что делать, если я не гожусь для балов и торжественных приемов. (Смеется.) Наливай, Кохта! Выпьем, други мои, за завтрашнюю победу!

Пьют.

Ермолов. Семеновские флеши отрыты еще неглубоко, а завтра весь свой огонь Наполеон направит туда, на тебя.

Багратион. Не зря тебя пророком называют.

Кутайсов. Я завтра убегу к князю Багратиону, я в детстве мечтал сражаться рядом с вами, ваша светлость.

Воронцов. Сколько вам лет, граф?

Кутайсов. Двадцать восемь, Михаил Семенович.

Раевский. Ребенок…

Ермолов. Да, ребенок только по уму.

Все смеются.

Кутайсов. Что ты пристал? Ей-богу, не понимаю!

Ермолов (смеется). Ты веришь в бога?

Платов. Каждый воин верит в своего бога. На гербе войска запорожского, говорят, был вырезан воин на бочке. Может, то и не казак, а бог Бахус! (Пьет.)

Все смеются.

Воронцов. Хорошо было бы завтра вечером собраться всем вместе у князя Багратиона.

Раевский. Это невозможно, Миша. Завтрашний бой опустошит наши ряды.

Багратион. Завтра, други мои, многих из нас смерть наградит бессмертной славой.

Ермолов. Хорошо быть, друзья, воином русского народа. У нас Александра Невского и Дмитрия Донского святыми сделали за то, что они спасли родную Русь от гибели.

Кутайсов. Быть может, мой внук будет молиться в церкви на образ, на котором будет нарисован Ермолов с густыми эполетами на плечах и с сиянием вокруг головы.

Смеются.

Воронцов. Недаром Ермолова и при жизни называют пророком.

Ермолов. Я могу тебе сегодня сказать как пророк: ты не будешь иметь внука, Алеша.

Кутайсов (удивленно). Почему?

Ермолов. Бородино — предел твой.

Кутайсов (роняет стакан из рук). Что ты?! (Испуганно.) Пророк.

Ермолов. Я пошутил, Алеша.

Багратион. Горький у тебя язык, Алексей Петрович. Ты знаешь, Кутайсов, Ермолов каждый бой предсказывал, что этот бой для меня последний. А я вот жив и еще сто лет жить буду.

Ермолов. Не надо мне было пить вина. А не то я еще что-нибудь скажу. (Взглянул на Багратиона.)

Платов. Нет, казаки лучше пьют. Они пьют и поют. Зачем говорить о смерти? Если бы собрались все люди, которых убил я и убили мои воины, то набралось бы их не на графство, а на целое королевство. А что бы я сказал им? «Не становитесь, ребята, на пути донцу, а если можете сейчас биться — сразимся еще раз!»

Багратион. Прав атаман, лучше петь, други мои.

Платов. Гитара Кохты мяукает хорошо.

Кохта (Багратиону). Разрешите, князь?

Багратион. Пой, Кохта! Раз начал атаман… (Махнул рукой.)

Кохта. Что петь, князь?

Платов. Пой, что хочешь.

Кохта (поет, то и дело поглядывая в сторону печки).

Кутайсов. Эх, Кохта, влюблен…

Кохта, очевидно, хотел что-то возразить, но, испуганно посмотрев в сторону печки, сдержался.

Платов. Сказано во писании: не единым хлебом живет человек, живет человек не единым хлебом, не токмо войной живет человек, живет он еще песней. (Запевает казацкую песню.) Пойду посмотрю, как кони и казаки.

Багратион. Спокойной ночи, друг.

Платов. Спасибо на добром слове, князь. Ермолов. Ну, и нам пора! До свиданья, Петр Иванович!

Воронцов и другие генералы. Спокойной ночи, князь!

Генералы уходят. Остаются Реваз, Багратион и Кохта. Дверь избы открыта. Тишина. Темная ночь, освещенная на горизонте огнями бивуаков. Багратион и Реваз стоят в дверях и смотрят вдаль.

Багратион (обнимает за плечи Реваза). Бивуаки врага пылают бесчисленными огнями. Кругом огни. Огни отражаются багровым заревом на темных облаках. Пламя на небе знаменует пролитие крови на земле, дорогой брат.

Реваз. Велики собранные силы, великое предстоит побоище. Знаменито оно будет в летописях мира.

Багратион. Судьба отечества должна решиться здесь. Неужели маленькая деревушка Бородино станет более знаменитой, чем Троя и Карфаген?

Слышна далекая песня.

Реваз. Слышишь, кто-то поет?

Багратион. Чисто сердце русское… поет перед боем, как после победы.

Кохта вынимает из сундука генеральский парадный мундир.

(Улыбается.) На парад готовишь меня, Кохта?

Кохта. Так не годится, князь, хоть немного усните, завтра такой бой…

Багратион. Парад близится, Кохта. Спать будем после. Завтра против моей армии Наполеон выведет силы в два раза большие. Будет большой пир, и хватит ли нашего кровавого вина? (Обнимает Реваза.) Что скажешь, Реваз? Неужели я постарел?

Реваз. Откуда ты это взял? >

Багратион. Сорок семь лет, а сердце еще не истрачено… (Подошел к карте, нагнулся над ней. Не поднимая головы.) Спокойной ночи, брат…

Реваз (надевает фуражку). Спокойной ночи. (Уходит.)

Багратион (смотрит на карту, думает; негромко). У меня триста пушек, у французов — семьсот и сто тридцать тысяч отборного войска… Неравенство сил уравнено любовью к отечеству и жаждой мщения. (Поднимает голову.) Реваз!..

Кохта. Он уже ушел, князь.

Багратион. А почему не попрощался?

Кохта. Он попрощался, князь.

Багратион (задумывается над картой). Трудно… трудно, когда у полководца вынужденная позиция. Завтра сольются выстрелы и не будет промежутков между ударами. (Указывает Кохте на карту.) Видишь, Кохта, на каком открытом поле придется нам сражаться?

Кохта. Такова наша судьба, князь, — вы победите.

Багратион. Эх, мой друг, бои у стен Очакова, бои у итальянских крепостей, бои в альпийских скалах, Чертов мост и Шенграбен — все это по сравнению с завтрашним боем детские мечты. (Чертит на карте, свистит.) Почему так долго не рассветает?

Кохта. Еще и полночь не наступила, князь.

Багратион. Ну, Кохта, давай папаху. Пойдем посмотрим, как армия отдыхает. (Опоясывается шпагой, смотрит в глаза Кохте, подающему ему папаху.) Как ты думаешь, Кохта, уложит ли завтра Петр Багратион на поле Бородинском тридцать тысяч наполеоновских солдат?

Кохта (решительно). Уложит, князь!

Багратион (подмигнул ему). Я уверен, что уложит, мой друг. Он ведь у тебя такой.

Багратион и Кохта уходят, Лиза слезает с печки. Быстро распахивается дверь, вбегает Кохта.

Кохта (тревожно, громким шепотом). Лиза!

Лиза. Я чуть не умерла от страха.

Кохта (хватает ее за руку и уводит. Снова быстро открывает дверь, вводит ее обратно. Целует). Забыл! (Целует.) Никогда больше не буду забывать!

Лиза (шепотом). Сумасшедший! Князь, наверное, ждет!

Кохта. Отвезу тебя к отцу, а потом догоню его. (Быстро выбегает, увлекая за собой Лизу.)

Занавес

 

Акт четвертый

Картина шестая. «Тень нарастает»

Насыпь Шевардинского редута изрыта ядрами. Лежит подбитое орудие. Шатер Наполеона. Со стороны фронта доносятся ружейные залпы и рев пушек, потом протяжные и как будто печальные крики «ура», и после этого наступает тишина рукопашного боя.

Наполеон, в сером сюртуке, стоит чуть сгорбившись. Рядом с ним Мюрат, Бертье, Нарбон. Все смотрят в сторону боя.

Наполеон (передает подзорную трубу Бертье; ходит взад и вперед, смотрит на свою отчетливо видную на земле тень). Укорачивается тень, отбрасываемая солнцем Аустерлица. (Быстро поворачивается.) Иоахим!

Мюрат. Я здесь, мой император!

Наполеон. Почему Даву запаздывает с сообщением о взятии Семеновских флешей?

Мюрат. Вы видели, мой император, как наша пехота сходится с неприятельской. Они пускают батальный огонь, развертываются, рассыпаются и исчезают.

Наполеон. Мне нужны не картины боя, и донесения.

Мюрат. Если вашему императорскому величеству нужно мое мнение, то я считаю, что надо прибавить к корпусу Понятовского два кавалерийских полка, обойти русские войска со стороны деревни Утица. Битва лицом к лицу уже дорого нам стоит.

Наполеон. Ваша мысль хороша, Иоахим, но каждый бой и даже каждое сражение имеют свои законы. У северной лисицы Кутузова много путей для отхода. Я жажду боя, маршал, в котором был бы переломлен хребет русской армии. Мне надо сломить волю Кутузова и волю русского солдата, после чего ворота Москвы свободно откроются передо мной.

Вбегает Мареско. Наполеон поворачивается к нему.

Мареско. Ваше императорское величество, при столкновении с русскими кирасирами погиб сто шестой линейный полк. Генерал Пловон… вместе со своими офицерами погиб в бою.

Наполеон (кашляет). Как здесь ветрено! Пловон. Мой Пловон погиб… Русским, видно, мало, — они желают быть уничтоженными. Я помогу им в этом законном желании! Пловон… Сегодня это мой двадцать седьмой погибший генерал. Странно, что мне сегодня пришла мысль считать потери.

Вбегает третий адъютант.

Третий адъютант. Ваше императорское величество, развивая наступление, дивизия генерала Компана попала под перекрестный огонь русских батарей. Генерал Компан тяжело ранен. Сам маршал Даву направился на помощь дивизии и уверен в успехе.

Наполеон. Он уверен… Двадцать восьмой… (Кашляет.)

Нарбон (протягивает Наполеону маленькую шкатулку). Примите лекарство.

Наполеон (глядя па тень). Тень укорачивается. Бегите, Мареско, передайте маршалу Нею, чтобы он поддержал наступление Даву. Приближается тот мог мент боя, когда надо брать все и бросать в одно место. Всё на Багратиона!

Марееко убегает.

Мюрат. Ваше величество, а корпус вестфальцев?

Наполеон. Передайте маршалу Жиуно, что как только двинется корпус Нея, вестфальцы должны начать наступление на левый фланг Семеновской флеши: Искусство боя — это искусство в определенный момент в нужном месте быть сильнее своего противника. (Кашляет и входит в палатку.)

Третий адъютант убегает.

Мюрат. Сегодня я не узнаю нашего императора.

Бертье. Он болен, господа. У него насморк, и он не спал всю ночь.

Мюрат. Наш император умеет заменять сон победами.

Нарбон. Господа! Император чувствует то, чего мы еще не знаем!

Бертье. Просто русский климат вреден для императора.

Слышен топот копыт. Наполеон быстро выходит из палатки.

На сцену вбегает четвертый адъютант.

Четвертый адъютант. Мой император, дивизия генерала Морана штурмом взяла батарею русских!

Наполеон. Давно пора!.. Передайте Богарне — пусть с итальянским корпусом углубит прорыв русских позиций.

Четвертый адъютант. Слушаюсь, ваше величество! (Убегает.)

Наполеон (повеселев). И вот нет тени. И вот поворотный пункт сражения. Я сломил волю Кутузова. Все идет по плану… по плану. Только почему опаздывает Жиуно с известием о своих вестфальских свиньях?

Вбегает второй адъютант.

Второй адъютант. Ваше императорское величество, к сожалению…

Наполеон. Мне нет дела до вашего сожаления!

Второй адъютант. Русские ценой больших потерь вернули свои позиции, и дивизия генерала Морана отступает.

Наполеон. Не считайте за русских их потерь! Все ложь! Багратион в окопах, не отрытых в полный профиль, сегодня задержал всех моих маршалов. Это сказка, рассказанная трусом. Передайте генералу Морану, чтобы он явился ко мне в мундире простого солдата и принял от меня имя труса!

Второй адъютант (пошатнулся). Ваше императорское величество, генерал Моран никогда не примет от вас даже награды, потому что он геройски погиб на поле брани.

Наполеон (пристально глядя на второго адъютанта). Вы ранены?

Второй адъютант (быстро). Нет, ваше величество, я мертв. (Как подкошенный падает к нагом Наполеона.)

Наполеон (раздраженно). Адъютант Кутузова умер бы без слов. (Шагнул вперед.) Моран… Двадцать девять… Что происходит, я вас спрашиваю? Вы зажирели, господа маршалы. Может быть, я сплю и не могу пошевелить рукой? Нет, это вы спите, господа! Я разбужу вас! (К Бертье.) Приведите ко мне немедленно пленных русских! Я спрошу у них, какими дьявольскими хитростями они держатся.

Бертье. Пленных нет, ваше величество… не сдаются…

Наполеон. Маршал, соберите все батареи, сосредоточьте их против Семеновских флешей. Огонь пушек не раз развязывал узел, который не могли бы разрезать сабли кавалерии.

Вбегает третий адъютант.

Третий адъютант. Ваше величество, маршал Даву вторично взял батарею русских, но русские артиллеристы, умирая на пушках, до последней секунды отбивались картечью. Конь под Даву убит. Маршал вынесен из огня боя без сознания. Багратион начал контрнаступление.

Мюрат (тревожно). Даву?

Наполеон. Даву! Ах, Даву, Даву!.. Идите, Мюрат, сменяйте Даву и ведите его корпус против русских. Возьмите себе войска Нея, войска Жиуно, три кавалерийских корпуса генералов Нансури, Монбрюна и Ла-тур-Мобура. Ведите за собой всех. Вы прорвете линию Багратиона — или вы больше не король Неаполя!

Третий адъютант уходит.

Мюрат. Я отдаю свою жизнь, а не продаю свою кровь, ваше императорское величество.

Наполеон. Вы и сейчас торгуетесь, Иоахим. Мой приказ — под Бородином уничтожить русскую армию. Выкорчевывайте из земли русский дуб! Вам, господин Мюрат, заплачено за то, что вы погибнете на поле славы, а не в постели своей жены, хоть вы и зять императора.

Мюрат. Я сумею умереть без упреков, ваше императорское величество. (Уходит.)

Слышен его громкий голос: «Да здравствует император!» Рев армии: «Да здравствует император!» Голос Мюрата: «Вперед, за императора!» Слышен топот коней и возгласы: «Да здравствует император!» Шум постепенно удаляется. Наполеон сморкается, прячет носовой платок в карман, сердито скомкав его.

Ему надоел этот шум. Вбегает Мареско.

Мареско. Ваше императорское величество, корпус князя Понятовского лопал в засаду корпуса генерала Тучкова и наполовину уничтожен. Понятовский просит подкрепления.

Наполеон. Передайте господину Понятовскому, что ему обещана польская корона и что он не получит подкрепления и не получит польской короны, если не справится сам со своей задачей. В этом случае он получит пинок императора.

Мареско. Приказание будет передано. (Убегает.)

Нарбон (смотрит в бинокль в сторону фронта). На Семеновских флешах жестокий бой.

Вбегает третий адъютант.

Третий адъютант. Ваше императорское величество, маршал Ней ворвался на Семеновские флеши и ведет бой. Дивизии генерала Воронцова и Волкова наполовину истреблены.

Наполеон. Маршал Ней сегодня достоин своей славы.

Третий адъютант. Маршал Ней будет счастлив от слов вашего величества. (Уходит.)

Вбегает четвертый адъютант.

Четвертый адъютант. Корпус Богарне после двух ожесточенных атак захватил русские батареи. Солдаты вашего императорского величества устилают поле боя, как трава. Они скошены картечью.

Наполеон. Без поэзии… Говорите вашу дурную новость.

Четвертый адъютант (опустив голову). Русские отбили батареи. Бригадный генерал Бон-Ами взят русскими гусарами в плен.

Наполеон. Браво! Браво! У меня нет русского пленного, даже солдата, а они взяли в плен моего генерала! Может быть, к ночи они и маршалов возьмут!

Четвертый адъютант уходит.

Друг мой Бертье, молю вас, приведите ко мне как-нибудь того русского солдата, который утащил моего Бон-Ами, как коршун уносит цыпленка. Клянусь, сегодня я его сделаю французским маршалом, а завтра — польским королем! (Замолкает. Ему кажется, что он говорит слишком горячо, может быть обидно для французов. Другим тоном.) Но солнцу еще далеко до заката. Я пока еще не сделал решительного хода на шахматной доске боя. (Останавливается перед картой.) Бертье, я думаю выделить одну кавалерийскую дивизию и направить ее к деревне Мишино. Потом на деревню Псарево, и она окажется, таким образом, в глубоком тылу русских.

Бертье. Ваше императорское величество. У Псарева стоит русская артиллерия.

Наполеон. Она должна стать нашей добычей.

Бертье. Лес и кустарники наполнены русскими егерями.

Наполеон. Вы начинаете говорит!., как офицер Кутузова. Он подчинил вас своей воле.

Вбегает Мареско.

Мареско. Ваше императорское величество, соединенные по вашему приказу в одну группу силы маршалов Мюрата, Даву, Нея, Жиуно, Нансури, Монбрюна и Латур-Мобура прорвались сквозь Семеновские флеши и обратили русских в бегство!

Нарбон. Слава богу!

Наполеон. Передайте маршалу Мюрату, чтобы он не останавливался, а прорвался бы в сторону деревни Татариново и стремительно шел в тыл армии Барклая и штаба Кутузова, и пусть окружит их.

Мареско. Слушаюсь, ваше императорское величество. (Уходит.)

Нарбон. Гений славы сегодня еще раз увенчает гений победы моего императора.

Наполеон (обычным, будничным тоном). Я предпочел бы всем этим пышным словам одно извещение— что генерал Багратион мертв. Я не хотел бы больше слышать его имя в моих боевых приказах. Маршал, дайте приказ старой гвардии приготовиться.

Бертье. Гвардия готова, ваше величество!

Вбегает четвертый адъютант.

Четвертый адъютант. Ваше императорское величество, в направлении сел Логино и Беззубово в тылу нашей армии показались колонны наступающей кавалерии. Они опрокинули пехотную дивизию.

Наполеон. Кавалерия в тылу у нас?

Четвертый адъютант. Казаки и гусары.

Наполеон. Я не могу разгадать этого Кутузова. Он дерзок. Но старая гвардия добьет Кутузова. (Бертье.) Приготовиться гвардии, маршал!

Бертье. Гвардия готова, ваше величество.

Вбегает маршал Ней с обнаженной шпагой.

Ней. Генерал Бонапарт!

Наполеон. Что вы принесли мне, генерал?

Они говорят, как два старых боевых товарища, забыв, что один император, а другой маршал.

Ней. Нам необходимо подкрепление.

Наполеон. Ней, вы же взяли Семеновские флеши, вы прорвали линию фронта Багратиона.

Ней. Ваше императорское величество, они собрали последние силы и отбили обратно флеши.

Наполеон. Ней, этому не бывать. Я туда отправил подкрепление.

Ней. Лежат горы трупов. Они мешают пролетать ядрам. Но русские поднимались снова, как будто воскресали из мертвых. Сам маршал Мюрат чуть не был взят в плен.

Наполеон. Замечательно! Клянусь богом, замечательно!

Ней. Еще есть время до вечера, мой император. Это последние усилия русских. Дайте подкрепление — и сегодня мы вам принесем окончательную победу.

Наполеон (подходит к Нею и тихо несколько раз касается рукой его груди, как будто щупая его). Неужели это Ней, храбрейший из храбрых? Ты просишь у меня помощи? Что я слышу? Ней… Раньше для победы тебе было достаточно моего приказа, ты по одному моему слову сравнивал с землей города, республики и государства. (Кашляет.)

Вбегает Мюрат.

Мюрат. Трудно играть в шахматы с сумасшедшими, ваше императорское величество. Они проигрывают партию, а потом кусаются.

Наполеон. Это лучше, чем проигрывать партию, а потом лгать.

Мюрат. Это их последняя вспышка, судороги умирающего. Дайте нам подкрепление.

Наполеон. Маршал, у меня нет больше резервов.

Бертье. А старая гвардия, ваше величество?

Ней. Дайте гвардию, ваше величество!

Мюрат. Гвардия — и победа наша!

Наполеон. Неприятель в тылу у нас. Я не могу рисковать своими последними резервами в трех тысячах километров от Парижа. Я не хочу воевать с Кутузовым завтра, не имея гвардии.

Мюрат. Мы уничтожим русскую армию сегодня, мой император.

Наполеон. Все наши силы сегодня направлены против одного Багратиона. Правый фланг русской армии не разбит. Резервы Кутузова стоят нетронутыми.

Ней. Сегодня мы истребим армию Багратиона и заставим Кутузова пустить в бой и свои резервы.

Мюрат. Дайте гвардию, ваше величество!

Наполеон. Я не дам гвардии.

Входит Жиуно.

Ты не спешишь, Жиуно. Прославленные маршалы империи Мюрат, Ней, Даву! Разве не вы дрались в Египте под пирамидами? Разве не вы уничтожили у Абукирома грозную армию турок? Забыли победы Лоди и Риволи? Забыли Маренго и Аустерлиц, Иен, и Фридланд, и Ваграм? Где ваши наступления, которые были похожи на второе пришествие?

Мюрат. Мы все те же, мой император.

Наполеон. Неужели я растил вашу славу для того, чтобы вы ее закопали в могиле у этой дикой деревни Бородино? Будут рассказывать, что никогда и не было храброго маршала Мюрата, сына парижского трактирщика…

Мюрат. Мой император…

Наполеон. Будут говорить, что людям приснилось. будто сын лотарингского ремесленника Ней стал маршалом и завтра должен был стать князем Московским…

Врывается Мареско.

Мареско. Ваше императорское величество, наша кавалерия отброшена. Багратион перешел в контрнаступление.

Наполеон (внезапно успокаивается. Теперь ото не просто взволнованный человек, а император. Бертье). Маршал, держите старую гвардию наготове! (Остальным маршалам.) Мои маршалы, все корпуса и дивизии сосредоточьте у Шевардинских редутов. Все батареи соединить против Семеновских флешей. Руководить боем будет сам император. (Быстрыми шагами уходит.)

За ним — маршалы.

Занавес

 

Акт пятый

Картина седьмая. «Багратион»

Бородино. Командный пункт Багратиона. Слышен шум боя. Через правое плечо Багратиона перекинута голубая лента, на шее крест синего цвета, на груди серебряная звезда с Андреевским крестом, будто он принимает парад, а не руководит кровавым боем. Вокруг Багратиона Се и-При, Коновницын, Кохтаи доктор Гангардт. Все одеты в парадные костюмы.

В стороне стоит знамя. При знамени почетный караул. Около знамени пушки.

Багратион. Ускользнул маршал.

Сен-При (смотря в бинокль). Но шестая атака отбита.

Коновницын. Более сорока тысяч неприятельских трупов лежат перед нашими флешами. Багратион. Но этого еще мало.

Сен-При (смотря в бинокль). По моему мнению, корсиканское чудовище выводит до сорока тысяч солдат.

Багратион (раздраженный). По вашему мнению? Сен-При. Да, ваша светлость, а у нас осталось около двадцати тысяч.

Багратион (к Сен-При). Вычислять на счетах — это дело бакалейщиков, Эммануил Францевич, а не мастеров боя. Я не понимаю, кто вы — мелкий торгаш или французский аристократ?

Сен-При. Прощения прошу!

Багратион (дружески похлопал по плечу Сен-При). Жалко, граф! Мюрат не должен был уйти от нас.

Со свистом пролетает несколько ядер. Шум шагов приближающейся пехотной колонны. В стороне слышен крик: «Становись!»

Свист ядер учащается. Слышен крик: «Вперед!»

За бугром развевается знамя.

Вбегает адъютант Давыдов.

Давыдов. Князь, на левом фланге со свежими силами Понятовский возобновил атаку, генерал Тучков первый геройски погиб в рукопашном бою.

Багратион. Сказано было в Апокалипсисе: «И небо сольется, как свиток пергамента, и звезды упадут, как спелые смоквы». Падают наши генералы, но дорого достается их смерть врагам.

Давыдов. Четыреста орудий направлено на нас, князь, но Платов и Уваров, перейдя Колочу при селе Малом, прогнали легкую кавалерийскую дивизию Орнано за ручей Войну и ударили на пехотную дивизию Дельзона. Сам вице-король еле спасся от плена. Казаки Платова врассыпную рубятся среди французских колонн, ваша светлость.

Багратион. Это дает нам время, но не уменьшает тяжести давления на наш фронт. Лети, Вася, на крыльях, лети, передай генералу Тучкову-второму, чтобы он со своей дивизией заменил брата и отбросил Понятовского. На помощь я посылаю ему одни слова: «Во имя России».

Вбегает адъютант Грабовский.

Грабовский. Ваша светлость, тяжело раненный генерал Тучков-второй вынесен с поля боя. Французская кавалерия ворвалась на редуты левого фланга.

Багратион (Коновинцыну). Прими же ты честь, друг, лети со своими орлами, спасай левый фланг.

Коновницын. Слушаюсь, князь. (Уходит.)

Багратион (вдогонку Коновницыну). Петр Петрович, судьба боя от быстроты твоей зависит. (Грабовскому.) А ты, Леонид, лети на крыльях, скажи Паскевичу, чтобы он продержался пять минут — так я приказываю, а десять минут пускай держится — так я надеюсь. Пусть пятнадцать минут держится — так надо. Понимаешь?

Грабовский. Понимаю, ваша светлость. Паскевич продержится пятнадцать минут. (Убегает.)

Багратион (к Сен-При). Скопил Наполеон мощь всей Европы, и вот навалилась сила на нас. И мы на флешах сих — как апостол Андрей, на косом кресте распятый. На одного пятнадцать идут.

Вбегает опаленный боем Воронцов.

(Улыбаясь.) Михаил Семенович, вид у вас не парадный.

Воронцов. Рубили же мы их, князь! (Горячо.) Но еще одну дивизию, умоляю вас, одну дивизию!

Багратион. Друг мой… (Вывернул пустой карман, взглянул на Воронцова.) Ты же Воронцов… тебя не надо окрылять, и без того ты горишь…

Воронцов. Дайте тогда глоток воды.

Гангардт (подавая воду). Вы ранены, генерал?

Воронцов. Пустое… Что скажете, господин главнокомандующий?

Багратион. Наступает пятый акт нашей трагедии, граф. Кутузов приближает резервы к генералу Милорадовичу. Четвертому пехотинскому и второму кавалерийскому корпусам он приказал подтянуться влево.

Воронцов. Спасибо, князь. (Идет и останавливается. Указывая на дым.) Князь, сквозь дым приближается французская колонна. Что скажете, князь?

Голос фельдфебеля за сценой: «Становись, равняйсь!»

Багратион. Штык! На штык!

Воронцов уходит. За бугром движется пехота.

(Давыдову.) Вася, лети на крыльях, минуты смертельны! Передай Раевскому, чтобы дивизию генерала Львова направили в мое распоряжение. Передай генералу Ваеильчикову, чтобы гусары шли за дивизией Неверовского. Скажи генералу Дохтурову, скажи ему, что князь Петр просит на Семеновские флеши хотя бы несколько батальонов. Армия Наполеона наступает.

Давыдов. Я скажу, князь. (Убегает.)

Багратион (к Сен-При). Эммануил Францевич, все триста пушек пускай стреляют картечью, пускай подпустят французов ближе, а чтобы не волноваться прикажи — пусть повторяют имена погибших на батарее. Стрелять не дальше, чем за сто шагов. Понятно?

Сен-При. Понятно, ваша светлость. (Уходит.)

Вбегает адъютант Гагарин.

Гагарин. Князь, на правом фланге дивизия генерала Макарова полностью уничтожила сто шестой линейный полк французов. Но французская кавалерия возобновила жестокие атаки, дивизия тает как сне г, ваша светлость.

Багратион. Передай гусарам, пускай помогут. Таем мы все в огне, но и французы тают.

Нарастает шум боя.

Гагарин. Французы приближаются.

Кохта. Наши гренадеры отступают.

Гагарин (Багратиону). Князь, оставаться здесь опасно! Умоляю уйти.

Багратион. Я знаю свое место.

Вбегает Сен-При.

Сен-При. Князь, спасайтесь!

Багратион. Кохта, посмотри, заряжена ли пушка. Что ж, приготовимся принять бой. Други мои! Приказ, данный мне, ясен — здесь не пройдут французы. Понятно?

Гагарин. Понятно, ваша светлость.

Сен-При. Фронт прорван. Гренадеры бегут.

Багратион. Я поверну их обратно.

Вбегает Реваз.

(Кричит.) Ты чего здесь бродишь?

Реваз. Раевский послал меня.

За Ревазом показываются несколько солдат. На сцену врываются отступающие гренадеры.

Багратион. Садитесь, садитесь, храбрецы, ведь здесь же стреляют!

Солдаты невольно садятся.

(Спокойно.) Ну что ж, отдыхают ноги? Куда ты бежишь, капитан, на кого ты оставил позиции?

Капитан. Там ад, ваша светлость.

Багратион. Если там ад, ты должен быть чертом. Но мы же и похожи на чертей. Посмотри, как ты вымазался. (Выпрямляется.)

Капитан (в отчаянии). Ложитесь, князь! Багратион. Я здесь, и за мной Россия! Я здесь, ваш Багратион, — и кто меня оставит здесь одного? Вста-а-ать!

Гренадеры встают. Пули свистят. Падает сраженный гренадер.

Видите? Здесь стреляют. Братцы, в атаку! Вперед!

Кохта. Французы!

Багратион. Стреляй, а не кричи.

На сцену врываются французские солдаты и офицеры. Идет рукопашный бой.

Кохта (сражаясь с французским офицером, отбивая шпагу, ударяет снизу). Надо вот так, мусью! (Протыкает его насквозь шпагой.)

Багратион. Ура! За славу России! Ура!

Кохта хватает знамя и несет его. Русские идут в атаку под предводительством Багратиона. Долго слышно постепенно удаляющееся «ура». Входит Карацапов, за ним два ополченца и Николай вносят тяжелый котел, укутанный попоной.

Карацапов. Опоздали! Говорил, торопиться надо. Ушли люди в бой без каши. (Садится.)

Первый ополченец. До каши ли сейчас, Иван Андреевич?

Слышны лязг и звон.

Второй ополченец. А это что?

Карацапов. А это, милый мой, пуля в котел ударилась. Может, и котел пробила.

Первый ополченец. Ужасти какие!

Карацапов. И никакого ужаса нету. Пулю солдат не проглотит. И пуля не таракан — еду не испортит. Возьмет на ложку — выбросит.

Вбегает Кутайсов.

Кутайсов (смотря в сторону боя). Где князь?

Карацапов. Вот видите, господин генерал, князь уже на флешах, вместе с гренадерами… О, какая резня!

Николай (обрадованный, кричит). Бегут! Бегут! Видишь, отец?

Кутайсов (Карацапову). Как сердце у тебя выдерживает, русский офицер, что издали следишь за баталией? (Выхватил шпагу и побежал в сторону флешей.)

Карацапов (как ужаленный, крикнул). Господин генерал! (Заметался на месте.) Вы за кашей следите, а я этому генералу покажу, как надо драться и умирать! (Поднимает с земли шпагу убитого француза, передает ее Николаю.) Бери, сынок! Ведь смерть один раз на роду написана… (Бросился в сторону флешей. За ним — Николай.)

Входит генерал Платов.

Платов. Ну и бой! Я думал, что у меня бой. Нет, бой здесь. Как Багратион-то крутит!

Первый ополченец (вскрикнул). Упал! Багратион упал! (Хватает лежащее ружье.)

Платов. Этого не может быть! Багратион мне здесь приказал быть. Каша какая?

Второй ополченец. Гречневая с салом, ваше превосходительство.

Платов (разворачивает попону, садится возле котла). Разве поесть?

Входит Ермолов.

Ермолов. Кого несут?

Первый ополченец (с ружьем в руках). Неужто князя Багратиона? Вот с кашей замешкался… Бежать надо было, грудью заслонить.

Ермолов. Нет, Багратион вон идет. Это Сен-При несут.

Платов (глотая кашу, удивленно). Сен-При? Не может быть!

Ермолов. И кавалерия довершает смятение. Но вот распалась сеча. Наши идут.

На сцену выходит возбужденный Багратион. За ним — Кохта и Гагарин.

Багратион. Здорово, атаман, ты дал нам передохнуть! Но нету в мире, други, лучше солдат, чем наши гренадеры. А где Кутайсов?

Ермолов. Опять исчез. Где-нибудь в рукопашном бою дерется. Не хочет артиллерист понять, что пушки, бьющие картечью, — великая в пехотном бою сила.

Багратион вытирает лезвие шпаги белоснежными перчатками. Кохта подает ему ложку.

Багратион (с жадностью ест, все время поглядывая в сторону флешей). Хороша каша! Трудно было… очень трудно. (Глядит в сторону флешей.) И опять сила идет с Шевардина… Лети, Гагарин, скажи князю Кутузову, что нам трудно. У меня пятнадцать генералов убили. Наши сводные дивизии легли. Курган Раевского переходит из рук в руки. Перед нами лежит сорок тысяч убитых французов. Пленные говорят, что Наполеон потерял сорок семь генералов. И все, что видишь, передай. Ну, мчись, друг мой! (Совсем тихо.) Еще скажи князю, что у Багратиона больше нет армии. (Ест кашу.)

Гагарин. Слушаюсь, князь! (Убегает.)

Ермолов. Дела хороши, князь.

Багратион. Это ты после скажешь, Алексей. (Встает.) Ну, приготовимся, други!

Платов. Что мне прикажете, князь?

Багратион. Где сейчас твои казаки?

Платов. Уж недалеко и ждут вашего приказа. Багратион. Приказ будет, атаман.

Лиза и три женщины вносят самодельные носилки, на которых лежит Сен-При.

Кохта. Лиза!

Багратион. В чем дело?

Кохта. Сен-При в лазарет несут.

Багратион (Гангардту). Рана опасна, доктор?

Гангардт. Не смертельна, ваша светлость.

Платов (подходит к Сен-При). Очень рад положению вашему, граф, и прошу принять от меня ложку каши. Водка была — в бою выпил.

Сен-При. Чему же вы рады, Платов?

Платов. Ошибке своей рад, граф. Вижу вас героем. (Снимает шапку.) Перед вами склоняю голову, Эммануил Францевич. Значит, и на самом деле нужны штабные, коли умеют сражаться.

Сен-При. Спасибо, граф.

Платов. На добром слове спасибо. Но мне в бою графство как осетру зипун.

Багратион (глядит в сторону позиции; дотронувшись до руки Кохты.) А это что за сумасброд, ищущий смерти?

Кохта. Ой, трудно ему!

Багратион. Ну и молодец…

Ермолов. Храбрость сумасшедшая…

Кохта. Разрешите, князь?

Багратион. Иди, конечно.

Кохта убегает.

Лиза. Кохта!

Багратион. Девушка, в бою нет слез.

Первый ополченец (Лизе). Матери нет, чтоб тебя правилам учить. Коли ты на поле с бородинскими бабами вышла, так жалей всех. Видишь, человек без ноги лежит. Жалей его, быстро!

Появляется адъютант Давыдов.

Давыдов. Разрешите доложить… дивизия генерала Неверовского на марше, Васильчиков со своими гусарами ожидает приказа, уцелевшие сводные батальоны вновь сформированы.

Багратион. Сейчас, Вася.

Входит Кохта, за ним — офицер. Багратион подходит к офицеру, хлопает его по плечу. От плеча поднимается пыль.

(Смотрит на эполет.) Молодец поручик! Фамилия?

Офицер. Львов, ваша светлость. (Вытирает лицо.)

Багратион. Правильная фамилия. Где я вас видел?

Офицер (опустив голову). В Смоленске, ваша светлость, на вашей квартире.

Багратион. А, помню… Ты хорошо дрался, капитан…

Офицер. Поручик, ваша светлость.

Багратион (снимает с груди Георгиевский крест, прикрепляет к груди Львова). Кавалер ордена святого Георгия, офицер Львов, произвожу вас в капитаны!

Офицер. Недостоин!

Багратион. Вот это, милый, мое дело. А ты садись кашу есть. Где твоя часть?

Офицер. В поле легла, ваша светлость.

Багратион. Поешь каши, мой мальчик, и беги к полковнику Багратиону, возьми под командование батальон. Не много будет людей! И с богом, вперед!

Офицер. За честь спасибо, князь. (Убегает.)

Карацапов вносит на руках убитого Николая.

Карацапов (кричит). Доктора! Доктора мне! Доктора!

Багратион (Карацапову). Эх, несчастный!

Карацапов. Сына убили, князь. Моего Коленьку убили…

Гангардт. Положите его сюда.

Все молча смотрят на Николая. Гангардт встал, снял фуражку. Все присутствующие также сняли фуражки.

Карацапов (зарыдал). Горе мне, сын… Я его видел… я его узнаю… я его убью! (Убегает.)

Багратион. Убей любого, несчастный, и ты не ошибешься!

Лиза (увидела Николая, вскрикнула). Николай, Коленька! (Бросилась на колени перед братом.)

Первый ополченец (Лизе). Девушка, ты здесь всех одинаково и по порядку жалей, здесь все братья и отцы.

Лиза (встала. Слез у нее пет. Шатается). Одинаково и по порядку… Одинаково и по порядку… Неужели все это правда? (Простонала.) Коля!

Багратион (Кохте). Чего ты стоишь? Успокой девушку.

Кохта (бросается к Лизе, берет ее за руку). Пойдем, Лизанька! Ничего не поделаешь… Здесь война и убивают… И, конечно, трудно…

Лиза. Пустите, я буду работать… и буду… буду… всех одинаково жалеть. (Шепчет.) Коленька… Коленька… (Шатаясь уходит.)

Багратион (слушает приближающийся бой барабанов). Вот восьмая атака и, наверное, последняя. Даже скалы рушатся, дорогой Алексей, под частыми ударами урагана.

Ермолов. Люди сильнее скал, князь, когда родина за ними.

Багратион (адъютантам). Эй, ребята, по коням! Скачите к командирам, передайте приказ о контрнаступлении!

Адъютанты разбегаются, слышны залпы пушек, крики «ура».

Ермолов. Начали!

Багратион (Платову). Ну, братец граф-атаман, ударь со своими бородатыми чертями по французам, покажи им, как тяжел удар легкой кавалерии!

Платов. Как их прикажете расколоть?

Багратион. Коли по средним флешам, в лоб.

Платов. До встречи, князь! (Уходит.)

Ермолов. Опять все запылало!

Багратион. Восемнадцать тысяч русских идут в атаку, спешат к победе. Как ты думаешь, Алексей, а неприятеля сколько? Не глаза ли меня обманывают?

Ермолов (смотрит в бинокль). Раза в два больше. Шестьдесят тысяч солдат в единой схватке. Видите? Бросились друг на друга. Шестьдесят тысяч солдат в одном рукопашном бою. Где это видано!

Багратион. Не было в мире такой страшной бойни. И не принимали с начала века люди смерть с такою гордостью! (Воодушевленный, обнимает Ермолова и прижимает его голову к своей груди.) После всемирного потопа не было зрелища более страшного. Но крепок ковчег русской армии, и наше каре стоит в волнах этого моря…

Ермолов. А где наш Арарат, князь Петр? Наполеон двинул кавалерию.

Багратион. Вероятно, Наполеон принял командование на себя. Дыхание боя изменилось. Если бы у меня было три корпуса, Ермолов, то я взял бы сегодня в плен непобедимого императора и половину его прославленных маршалов.

Ермолов. Давят французы.

Багратион. Трудно, брат, хоть и привычно видеть бой рукопашный…

С разных сторон входят Гагарин, Кохта, Грабовский и Давыдов.

Грабовский. Дорогой Гагарин, лети и передай князю Кутузову, что трудно, очень трудно, весьма трудно.

Гагарин убегает.

Ермолов. Есть такая песня у нас — о том, как был бой-пир и кровавого вина не хватило.

Багратион (улыбаясь). Но мы уложили гостей… Двигалась туча Наполеона, и туча пролилась кровавым дождем. Еще час, Ермолов, еще один час, други, и мы решим участь врага.

Давыдов (обрадованно). Подкрепление, князь! Вот знамена Измайловского, Екатеринбургского и Литовского полков приближаются!

Ермолов. Я встречу и поведу войска. (Уходит.)

Багратион (вдогонку Ермолову). Скорей, Ермолов! И пускай они сражаются, как бессмертные.

Кохта. Французы на флешах, князь!

Грабовский. Как все перемешалось! Видите, что творится на левом фланге?

Стрельба.

Гангардт (бросается к Багратиону). Нагнитесь, князь! Нагнитесь, умоляю! (Пуля пронзает его. Он пошатнулся.) Великий боже, умираю!

Багратион (поддержал падающего Гангардта. Адъютантам). Помогите Гангардту, ребята!

Гангардт (умирающим голосом). Спасайтесь, любезный князь…

Гангардта уносят.

Давыдов. Скройтесь, ваша светлость!

Багратион (шепотом). Нас хватит… Возможно невозможное…

Давыдов (обрадованный). Наши кирасиры отбили флеши!

Багратион (шепчет). Замечательно!.. Замечательно!

Кохта. Корпуса французской кавалерии двинулись!

Багратион. Знаю. Моя музыка.

Грабовский. Ух, как идут! Умирают, но все идут.

Багратион. Браво, французы! Браво, герои! Жалко уничтожать такой народ, други, из-за какого-то сумасшедшего корсиканца, будь он трижды гениальным полководцем, который заботится о славе и пьет ее как соленую воду! (Глаза его сверкнули. Показывает рукой адъютантам.) Кто это на белом коне первым ворвался на флеши?

Давыдов. Король Неаполитанский, маршал Мюрат, ваша светлость.

Багратион. Кичливый петух, кричащий «кукареку» на кровавом поле. (Обнажил шпагу.) Коня мне! Я оставлю сиротой, без короля, это карманное государство! (Бросился к флешам.)

Кохта за ним.

Вдруг точно грянул гром, и Багратион на секунду застыл, потом, пораженный, упал. Наступила минутная тишина.

Кохта (кричит). Князь!!

Багратион (привстал, тихо). Что случилось? (Крикнул.) Этого не может быть! (Порывается снова бежать на флеши, но снова падает.) Этого не может быть… не может быть этого, други…

Грабовский (подбегает). Ваша светлость!

Давыдов. Господин главнокомандующий, успокойтесь.

Гагарин. Ради бога, пожалейте себя, князь. Багратион. Пустите меня! Отойдите… Я приказываю. Пустите меня… (Привстал, упирается шпагой о землю. Выпрямился, шепчет.) Прощайте, бои и победы… Прощай, шпага, подаренная Суворовым… Прости мне, Бородино, что я так рано ухожу… (Пошатнулся.) Эй, други, поддержите меня, чтобы не видели упавшего Багратиона.

Давыдов и Грабовский поддерживают его. Багратион на короткий миг потерял сознание и повис на руках адъютантов. В это время на сцену вбегают первые отступающие солдаты и, увидев Багратиона, застывают на месте.

Первый солдат. Князя убили!

Второй солдат. Боже мой, что же будет? Гагарин (взволнованно). Армия по всему фронту отступает. Маршалы приближаются. Уведем князя.

Багратион (вдруг выпрямился). Не смейте! Шинель мне, Кохта!

Кохта приносит шинель.

(Показывает на свои ноги.) Прикрой их, чтобы не видели мою раздробленную ногу.

Кохта прикрывает ему ноги.

(Адъютантам.) Разыщите мне Платова, атамана. Быстрее летите!

Давыдов. Сейчас, ваша светлость! (Убегает.) Кохта. Вот и Платов мчится сюда.

Багратион (крикнул). Атаман!

С обнаженной шпагой вбегает Платов — видно, что он вырвался прямо из боя.

Платов. Мой светлейший… неужели правда? Багратион. Неправда, атаман… неправда… Понимаешь?

Платов. Мы погибли?

Багратион. Нет, Матвей, победили мы, и ты увидишь дороги Европы и чужие холмы и пойдешь путями, о которых я мечтал… А я не увижу…

Платов. Сил у меня нет без вас, князь… плакать не могу…

Багратион. Ты другое можешь, мой граф-атаман. Иди и поверни войска обратно, прорубай дорогу, и пускай так ревут донские львы, наступая, чтобы я услышал их, даже если буду уже мертвым.

Платов. Я долго хочу слышать ваши приказы. А головы мы не боимся сложить. (Убегает.)

Вбегают отступающие солдаты.

Багратион (опираясь на плени адъютантов, крикнул). Кто смеет отступать с поля славы? Видите, я, раненый Багратион, вместе с вами в первых рядах! Мы поклялись князю Кутузову, что французы здесь не пройдут. (Вытянул руку в сторону флешей.) Там или геройская смерть, или победа! Позади — гибель отечества и вечный позор. Выбирайте же, мои солдаты, мои орлы: кто себя любит — меня оставит, а кто родину любит— вместе со мной пойдет в наступление. Ура! С нами бог и победа! (Двинулся в сторону флешей. Адъютанты почти несут его на плечах. Но вот он снова потерял сознание.)

Солдаты бросились в сторону флешей. Крики «ура» слышны по всему фронту.

Грабовский. Оставьте фронт, ваша светлость, вы истекаете кровью.

Багратион. Я знаю, что я делаю… Зачем моя кровь вне поля боя?

Вбегают Реваз, Воронцов и несколько офицеров.

(Сердито кричит.) Умереть я и без вас сумею! Вы мне бой покажите! Ведите армию!

Все, кроме Реваза, уходят.

Реваз (подбегает к Багратиону). Петр! Что с тобой?

Багратион. Ты же видишь. Ты расскажи мне, что там происходит… на флешах.

Реваз. Наша армия тает, брат, и корпуса Наполеона вырастают словно из-под земли.

Багратион. Эх, Бородино, Бородино…

Входит полковник.

Полковник. Ваша светлость, командир Литовского полка Воробьев ожидает вашего приказа.

Багратион. Ну, любезный полковник, наступать на средние флеши, на кавалерию французов!

Полковник уходит. Входит второй полковник.

Второй полковник. Ваша светлость, командир Екатеринбургского полка ждет вашего приказа!

Багратион. Счастливый вы, полковник, что со шпагой в руках вместе с солдатами можете идти в атаку. Летите на крыльях, дорогой, вырвите у врага батарейный курган!

Второй полковник (вскакивает на холм и кричит за сцену). Герой Екатеринбурга князь Багратион жив и здравствует. По его приказу мы должны овладеть этим курганом!

За сценой полк грянул «ура». Второй полковник уходит.

Грабовский (смотрит в сторону флешей). Наша армия снова теснит корпуса маршалов.

Багратион. Уложите меня.

Багратиона укладывают на шинель. Входит Андрианов, несущий шпагу, эполеты, ордена какого-то генерала.

(Приподнимается.) Андрианов, чья это шпага и ордена?

Андрианов. Генерала Кутайсова, ваша светлость.

Багратион (вздохнул). Ох, Алеша, и ты погиб… (Приподнялся на руках, глядит в сторону боя.) Видите, вон мчится его залитый кровью вороной. Видите?

Андрианов. Он был ранен смертельно, снял ордена, шпагу и эполеты, передал мне и крикнул: «Убери их с поля боя, унтер, пусть враг думает, что я простой боец, чтобы он не радовался смерти русского генерала!» Сказал — и умер, ваша светлость…

Реваз (садится у изголовья Багратиона, обнимает его). Петр, брат…

Багратион (открыл глаза, обнял одной рукой голову Реваза, поцеловал его). Прощай, брат! (Кохте, Грабовскому, Давыдову.) Ко мне, други мои… мальчики мои, мои родные… Передайте дорогому князю Кутузову, что солдат Багратион погиб…

Реваз. Молчи!

Багратион. Барклаю передайте мою дружбу. Кончен спор. Пускай забудет горе он в общей славе. Закройте Московскую дорогу зубами, когтями своими. Моим генералам передайте, что моя слава — дело их геройства.

Кохта (зарыдал). Князь, мой князь…

Багратион (уже слабея). Моим солдатам передайте мое спасибо.

Картина восьмая. «…И победа»

Командный пункт Кутузова. Слышен шум отдаленного боя. Перед хатой стоит чрезвычайно взволнованный Кутузов, рядом с ним принц Вюртембергский и адъютанты. Перед Кутузовым стоит адъютант Багратиона Грабовский.

Кутузов. Более тяжкого известия мне сегодня никто не мог сообщить. Мой князь… дорогой мой Петр Иванович… (Грабовскому.) Ранение смертельно?

Грабовский молчит, опустил голову.

(Вздыхает.) Дорогой мой друг… (Принцу Вюртембергскому.) Не угодно ли будет вашему высочеству принять на себя командование Второй армией?

Принц Вюртембергский. Приказывайте, ваша светлость!

Кутузов. Прошу, ваше высочество, укрепить флеши и не отступать без моего приказа.

Принц Вюртембергский. Постараюсь, ваша светлость. (Уходит. За ним — его адъютант.)

Кутузов (провожает его взглядом; уже сознавая, что ошибся в выборе, недовольно шепчет). Постараюсь… постараюсь… (Тяжело вздыхает.) Эх, Петр, друг…

Вбегает молодой офицер. Кутузов вопросительно смотрит на него.

Офицер. Ваша светлость, главнокомандующий генерал Барклай-де-Толли просит письменного подтверждения приказа не отступать.

Кутузов (после паузы). Передайте Михаилу Богдановичу, что завтра здесь же, в Бородине, мы атакуем противника. Объявить всем командирам всей армии приказ завтра атаковать противника.

Офицер. Слушаюсь, ваша светлость. (Убегает.)

Кутузов (вздыхает). Дорогой мой князь… любимый мой..

Вбегает адъютант принца Вюртембергского.

Адъютант. Ваша светлость, его высочество принц Вюртембергский просит подкрепления!

Кутузов (будто обрадовался). Как? Разве принц уже на флешах?

Адъютант. Нет, ваша светлость, но…

Кутузов (перебивает его). Передайте принцу, что я в такой тяжелый момент не могу обойтись без его помощи и советов и прошу вернуться ко мне.

Адъютант. Передам, ваша светлость. (Убегает.)

Кутузов (своему адъютанту). Ну, беги к Дохтурову и передай Дмитрию Сергеевичу приказ принять командование Второй армией. Передай, чтобы ни в коем случае не отступал без моего приказа.

Адъютант. Слушаюсь, князь. (Убегает.)

Кутузов. Дорогой друг мой…

Солдаты вносят носилки с Багратионом. За ними идут Кохта, Гагарин и Василий Давыдов.

(Идет к ним навстречу.) Ах ты, мой подстреленный сокол…

Солдаты опускают носилки на землю. Кутузов подходит к носилкам.

Багратион (увидел Кутузова). Друг мой, хозяин мой, скажи — отстояли мы Москву или нет?

Кутузов (наклонился над Багратионом). Родина спасена, мой дорогой князь, любимый друг мой…

Багратион. Больше мы не будем отступать?

Кутузов. Общей славой, славой прошлой, сегодняшней, будущей славой, клянусь тебе, не хитря, что ты сегодня завоевал победу.

Багратион. Я о Москве спрашиваю, Михаил Илларионович.

Кутузов молчит.

Неужели так надо?

Кутузов. Мы победим, дорогой Петр.

Багратион (вздохнул). Я видел, как сегодня Барклай четыре раза шел в атаку и два раза убили под ним коня, и хочу, чтобы это знала Россия.

Кутузов. Князь Петр, ты сейчас подарил ему в истории место рядом со мной. А для себя чего ты хочешь?

Багратион. Славы России. Клянусь богом, славы России.

Кутузов. Россия долго собирается, тяжко бьет и никогда ничего не забывает. Твои подвиги приняты в реку ее славы.

Багратион. Пусть так будет, если так нужно… Кончен мой трудный и многими не понятый путь…

Кутузов. Ты был не понят, князь Петр, не привел господь тебе повести войска по твоим планам. Кто знает, сколько еще ты мог бы сделать для России. (Наклоняется, целует Багратиона.)

Багратион. Прощай, отец… Слезы?.. Слезы Кутузова.

Кутузов (вытирая глаза). Мне не хватает глаз, чтобы выплакать горе… (Поднял голову.) Непобедима и едина наша страна, Багратион. То узнает враг в свой смертный час! Сегодня на Бородине спасена Европа! (Вдруг словно помолодел, выпрямился.) Пусть помнят народы, что здесь Россия!

Занавес

1945

 

Героическая драма.

В четырех актах, девяти картинах на материале испанских событий 1936 года.

 

Действующие лица

Педро Коррильо — полковник, командир одной из частей республиканской армии.

Микаэла — жена Коррильо.

Рафаэль, Фелиппе — их дети.

Мануэлита — родственница Педро Коррильо.

Перрико Наварро — тореадор, капитан республиканской армии.

Регино де Маранья — актер, лейтенант республиканской армии.

Томас Мансо — крестьянин, капитан республиканской армии.

Маленький Хосе — сын Мансо.

Пронико — капитан республиканской армии.

Фредерико Гарсиа Кастро — поэт, капитан республиканской армии.

Марианна Санчес — девушка, лейтенант республиканской армии.

Сант-Яго — лейтенант республиканской армии.

Мангада-Амбоу — рабочий из Толедо.

Хосе Урбан.

Диего — перебежчик из Толедо.

Военный почтальон.

Врач.

Прадос — фашистский генерал.

Полковник, Капитан, Адъютант — офицеры штаба генерала Прадос.

Гедо — капитан штаба Прадос.

Порфирио — настоятель монастыря Санта-Мария.

Гауптман — немецкий офицер.

Председатель и члены правительственной комиссии, солдаты республиканской армии, горожане, крестьяне, попы, офицеры мятежников.

Действие происходит в Испании, в районе Толедо, в 1936 году.

 

Акт первый

Картина первая

Фронт. Бивуак республиканской армии. Затишье после боя. Солдаты чистят оружие, чинят одежду, приводят в порядок несложное хозяйство вещевых мешков. Они поют песню «Единый фронт». Окруженный молодежью, Перрико Наварро обучает поэта Фредерико Гарсиа Кастро фехтованию.

Перрико. Смотри, шпагу держать надо вот так… (Показывает.) Встречаешь нападение так… И сразу взглядом лови глаза противника. Смотри в них пристально и прямо — держи, не отпускай. Удар стремительно наносишь и шпагою и взглядом.

Кастро. Постой, я буду нападать, ты защищайся. (Нападает.)

Перрико (увлечен песней; небрежно отбивая удары Гарсиа, кричит). Эх, хорошо, друзья! Мне жизнь отдать не жалко за такую песню. Давай, давай! (Запел.)

Кастро. Эй, берегись, Перрико, защищайся! (Наносит удар.) Тебя я ранил в руку!

Перрико (прерывает пение). Не ты, не ты, поэт, а песня ранила меня. Но если уж на то пошло — держись! Я покажу тебе, как надо нападать! (Переходит в нападение.) Эх, поэт, хорошие слагаешь песни ты, но шпагою владеешь плохо!

Смех.

Кастро (в беспомощном положении). Я ведь не дикий бык, Перрико, чтобы сверлить меня таким ужасным взглядом!

Перрико (поднимает шпагу и возвращает ее Кастро). Бык, Фредерико, и прям и честен; он этим отличается от нашего врага, который подл, бесчестен и коварен.

Регино. Дай руку, дорогой…

Рукопожатие.

Перрико. Летая в облаках, они с немецких самолетов бросают бомбы в женщин и детей и прячутся в бою за спины марокканцев.

Сант-Яго. Насчет фашистов и быка ты прав, Перрико, а вот бахвалишься немножко рано. (Берет шпагу у Кастро.) Попробуй-ка со мной сразиться!

Перрико. Давай, Сант-Яго! Но ты напрасно надеешься на свой гигантский рост. Не в росте дело. Защищайся! (Нападает.)

Сант-Яго (отступал). Шпага, шпага у тебя длиннее, чем моя! Нечестно это!

Смех.

Перрико. На, возьми мою ты шпагу. И дай сюда твою, короткую. Не я, а ученик мой Кастро с тобою будет драться. (Кастро.) Поэт, сражайся с лейтенантом!

Смех.

Регино. Сант-Яго, как не стыдно!

Перрико (Регино). Следи за боем, лейтенант, и доложи о результате.

Регино. Есть, капитан!

Перрико (подсаживаясь к Марианне, которая чистит винтовку). Эх, руки золотые у тебя, Марианна.

В группе, окружающей сражающихся Кастро и Сант-Яго, взрыв смеха.

Что случилось?

Регино (смеясь). В бедро Сант-Яго ранен, капитан.

Смех.

Перрико. Я же сказал тебе, Сант-Яго, не в росте дело!

Кастро. Куда мне до Сант-Яго! Он просто пощадил меня, как капитана… и поэта.

Смех.

Перрико. Щадить в бою не следует — опасно! Вчера, когда сошлись мы в рукопашном, я с мавром встретился одним. Он на меня как буря налетел. Не человек— гора, как Алто де Лион. Я отбивал его удары и любовался ростом мощным и красотой. Вдруг сзади офицер. Пришлось мне повернуться и шпагою проткнуть молодчика. Вот в этот самый миг красавец мавр чуть не отправил меня к праотцам. Я взвыл и в грудь ему всадил полметра шпаги. (Пауза.) Курчавый мавр упал на землю. От боли он мычал и черными глазами на меня смотрел, как мой последний бык, которого в июле убил я на арене цирка. Он словно говорил глазами, этот мавр: «Зачем с тобою я сражался? Чего с тобою я не поделил?»

Марианна (с увлечением слушает Перрико). Перрико, в твоих боях с быками на арене цирка ты часто жизнью рисковал. Скажи, с тобою не было, чтоб дрогнула рука иль сердце?

Перрико (вплотную подходит к Марианне). Ни разу, Марианна, никогда! В каком бы положении ни застигал меня взбешенный бык. А когда ты так смотришь на меня, дрожит мое, Марианна, сердце и рука дрожит.

Марианна (укоризненно). Перрико… как тебе не стыдно? Вокруг народу столько.

Смех.

Перрико. Любить не стыдно, Марианна. (Смотрит вокруг, нет ли в траве цветка; не находит.) Цветы растоптаны войной. Ты разреши мне подарить тебе вот эту вещь. (Вынимает из кармана, маленький маузер.) Это трофей мой, в бою жестоком взятый у врага.

Марианна (радостно). Спасибо.

Кастро (задумчиво повторяет). «Цветы растоптаны войной».

Сант-Яго. Здорово, Кастро! Люблю я твои песни. Пьянят они меня, как Каталонии родной вино, ласкает душу и сердце наполняют радостью борьбы. Эх, если бы я мог так петь стихами!

Регино (вздохнув). Стихи, друзья, стихи, поэзия… Смотрите, какой покой вокруг. Спокойное какое небо. Спокойная река… И мы сидим спокойно, в дружеской беседе проводим мирный час. Кто скажет, что только два часа назад здесь бушевал кровавый смерч и смерть заглядывала нам в глаза? Кто скажет, что будет через час вот с этим голубым покоем неба?.. Останется оно таким иль снова будет буйствовать и грохотать? Кто знает, кто из нас вот в это время завтра будет еще жив? (Пауза.) В пьесах Лопе де Вега и Шекспира играл героев я на сцене королевского мадридского театра, и никогда не думал я, что жизнь не бутафорское, а настоящее оружие из стали даст мне в руки и буду я им вправду убивать врагов.

За сценой голоса Педро и солдат: «Салют! Салют! Салют!»

Перрико. Командир!

Сант-Яго. Командир идет!

Голос Педро за сценой: «Салют!» И голоса: «Салют!»

Педро входит, за ним Томас Мансо с сыном — маленьким Хосе, десяти лет.

Педро. Салют!

Все. Салют, командир!

Педро. Что скажете, товарищи, горячий был денек?

Перрико. Горячий бой был, командир. Бои такие часто не бывают.

Педро (хлопает по плечу Перрико). Только нельзя, Перрико, забываться так в бою — легко и голову сгубить.

Перрико. Случайно это, командир, сам понимаешь— уж больно мавр красивый был.

Педро (обнимает Регино). Я-то понимаю, но знать хочу я мнение Регино. Скажи, Регино, разве можно так в бою играть собою, как Перрико?

Регино молчит.

Как раненые?

Регино. Отправлены все в госпиталь, товарищ командир.

Педро (Кастро). Как самочувствие? Устали, капитан?

Кастро. Счастье, радость и победы не утомляют человека, командир.

Педро (Марианне). Слова какие золотые сказал поэт. (Берет в руки винтовку Марианны, вынимает затвор и просматривает канал ствола; удовлетворен.) Вот если б за винтовкой каждый так ухаживал боец!

За сценой звучит труба горниста.

Сант-Яго. Обед, обед, друзья!

Перрико. Покушаем… барашков галисийских и жареных индеек в масле.

Смех. Все идут на зов трубы. Остаются только Педро и Томас с маленьким Хосе.

Томас. Иди, сынок, иди… поешь.

Педро. Да, Томас, мы сильны. И весь фашизм испанский давно бы стерли мы с лица Испании родной, не будь ему поддержки из Рима и Берлина. А так придется нам повоевать немало. Это надо знать. Победа не дается даром.

Томас. Все это верно, Педро, — мы победим. Да только крови льется много и загнивает кровью человеческой земля. Еще от предков среди нас поверие идет, что крови человеческой земля не принимает и, кровью напоенная, дает безвкусный плод. И дед мой сказывал, что после битв наполеоновских в Испании пятнадцать, а то и двадцать лет земля рожала прелый, как солома, хлеб. Янтарное вино прекрасной Каталонии мутнело, плесневело и пахло трупами. А мериносы галисийские давали нам не шелковую шерсть, а жесткую щетину.

Педро. Кровь, Томас, разная бывает и всходы разные дает. За что кровь проливается — вот в этом дело. Наша борьба расцвет природе даст и принесет богатый, сочный, вкусный плод.

Томас. Да, голову ты ясную имеешь, Педро. А мне вот трудно… Все гнет проклятый… Ведь от рожденья до седин я был рабом сеньора де Валера. Рабом помещика-сеньора и его земли. Эх, судьба крестьянская такая…

Педро. Судьбу делают люди, Томас. В борьбе жестокой разгромим фашистов — иная будет у тебя судьба… И светлая, как там, в далекой, но родной Стране Советов.

За сценой шум и голоса: «Стой! Стой, говорю!» Выстрел. Педро встает. На сцену вбегает усталый, истерзанный Диего. За ним Перрико, Сант-Яго, Пронико, Кастро, Марианна, солдаты.

Сант-Яго (преграждает путь). Куда ты и кто такой?

Диего. Педро Коррильо мне нужен, ваш командир!

Пронико. Чего от командира тебе надо?

Диего. Я из Толедо.

Педро. Ты из Толедо?

Диего. Да.

Перрико. Зачем же ты бежал от наших часовых?

Диего. Когда бежишь, так трудно разбираться — все часовые фашистскими казались мне.

Сант-Яго. А если бы тебя они на мушку взяли?

Диего. Я смерти не боюсь. Я спрашиваю, кто Коррильо, ваш командир?

Педро. Я Коррильо и командир.

Диего. Педро Коррильо! (Поспешно ищет что-то в кармане.) Я вам принес письмо от Микаэлы…

Педро взволнован, берет письмо, отходит в сторону, читает.

Кастро. Как тебя зовут?

Диего. Диего.

Кастро (тихо). Так, значит, живы еще жена и мальчики его?

Диего. Да, живы. Фашисты держат их в монастыре Санта-Мария. Я тоже там был заключен. Сидел в одном подвале с ними.

Кастро. Да?! А как удалось тебе бежать?

Диего. Вчера ночь темная была и паника от боя…

Марианна. Верно, вчера ночной был бой.

Диего. За монастырь фашисты группами водили заключенных и там… расстреливали их. Рабочих с оружейного завода погибло много в эту ночь…

Пронико. Но самому как удалось тебе уйти?

Диего (раздраженно). Я же рассказываю. Нас было трое: я и два рабочих оружейного завода. Мы спасти решили Микаэлу и ее детей. Как вдруг ее от нас забрали. Успела только передать письмо. А ночью…

Педро кончил читать письмо. Безвольно опустилась рука, отсутствующий взгляд.

Кастро (осторожно). Педро… что пишет Микаэла?

Педро (пришел в себя, прячет письмо). Особенного ничего. Жива, здорова. Дети тоже. (Смотрит па Диего.) Как удалось тебе бежать?

Диего. Вели нас ночью на расстрел. Решил: ведь погибать мне все равно — и бросился без размышленья в темноту. Стрельба поднялась, суматоха, а я бегу. На Оружейной на патруль нарвался марокканский, пришлось вбежать в какой-то двор. Через забор — опять на улицу. Тут офицеры налетели на меня, погнали к берегу. Скалистый берег — десять метров. Но высота его меня не устрашила — я прыгнул… и волны Тахо бурно приняли меня. Плавать я умею хорошо. Плыл по теченью до утра. А днем скрывался по кустарникам в долине. Потом — сюда.

Педро. В Толедо много войск?

Диего. Я до ареста побродил по городу немало. Город забит войсками. Полки легионеров, марокканцы и батальоны юнкеров. Бронемашины, танки. А летчиков немецких — как собак. На площади стояла артиллерия — так негде яблоку упасть. Командует толедским фронтом Прадос… генерал.

Пронико. Это мы знаем.

Диего. Расстрелы — день и ночь. Грузовики на свалку возят трупы беспрерывно. Порфирио и все его попы без устали шныряют по дворам, из дома в дом и намечают жертвы. (Пауза.) Трудно победить их, командир.

Кастро. Ты не грусти, Диего. Поверь, что львам шакалы не страшны, в какие стаи ни собирались бы они.

За сценой в глубине крики: «Вива ля республика! Да здравствует единый фронт!» Входит солдат.

Солдат. Товарищ командир, комиссия приехала.

Педро. Перрико, к себе возьми Диего. А ты у аппарата подежурь, Пронико!

Все, кроме Пронико и Сант-Яго, уходят.

Сант-Яго (подсаживается к Пронико). Скажи, Пронико, комиссия вот эта — чего ей надо?

Пронико. Не все ведь наши командиры — наши. Комиссия вот эта ездит по фронтам и проверяет командиров.

Сант-Яго. Я что-то не пойму. Предателя на месте, как собаку, надо убивать. Зачем комиссия?

Пронико. Но раньше надо выявить его.

За сценой крики: «Салют! Салют!» Входят председатель и три члена правительственной комиссии в сопровождении Педро, Кастро, Перрико, Томаса, Регино, Марианны и других.

Педро (входит на бугорок, поднимает руку) Смирно!

Тишина.

Товарищи, вы про комиссию по чистке командиров уже слыхали. Работу сложную комиссия проводит. Мы ей должны помочь. (Председателю комиссии.) Товарищ председатель, прошу!

Голоса: «Вива ля республика! Да здравствует единый фронт!» Председатель поднимает руку. Тишина.

Председатель. Испании свободной дочери и сыновья, бойцы и командиры! В боях с фашизмом решается судьба испанского народа, решается вопрос: быть или не быть Испании свободной? И судьбы человечества зависят от исхода наших битв. Враг наш коварен, подл, бесчестен и хорошо вооружен. Борьба с ним наша не легка. Но лучше стоя умереть, чем ползать на коленях— сказал наш вождь…

Крики: «Да здравствуют коммунисты Испании!»

И в этих огненных словах — душа Испании и воля непреклонная во что бы то ни стало победить.

Крики: «Вива ля республика! Да здравствует единый фронт! Вива!»

Наша комиссия к вам прислана правительством. Перед единым фронтом и республикой обязан каждый говорить в лицо о командире все, что знает он или слыхал о нем. Мы от удара в спину охранить должны бойца на фронте. (Садится.)

Педро (солдатам). Товарищи, давайте ближе!

Сцена заполняется солдатам и. Члены комиссии устраиваются на ящиках.

Первый член комиссии (достает список, читает). Педро Коррильо, полковник.

Педро выходит вперед.

Председатель. Вы можете нам кратко рассказать, кто вы? Откуда?

Педро. Я из Астурии. Горняк района Лонгрео. Мне тридцать лет. Войне в боях учился. Отец мой был шахтер. Дед тоже…

Второй член комиссии. Вы были когда-либо под судом?

Педро. Был.

Председатель. Когда?

Педро. В тридцать четвертом. Я астурийского восстания участник.

Председатель. Мы слушаем.

Педро. Как командир отряда горняков района Лонгрео, я был приговорен к расстрелу…

Солдат. А как, полковник, уцелели вы?

Педро. В бою был ранен тяжело. В тюрьме они меня лечили, чтоб мог я хоть стоять. А дальше обстановка изменилась. Поднялась пролетарская волна протестов против казней. Расстрел мне вечной каторгой был заменен.

Председатель. Какой вы партии?

Педро. Я коммунист.

Председатель. Ваш стаж?

Педро. С двадцать четвертого я в комсомоле, с двадцать восьмого — в партии.

Солдаты. Довольно! Хватит! Да здравствует наш командир! Вива Коррильо!

Председатель. Полковник вы свободны.

Один из членов комиссии уступает место Педро.

(Первому члену комиссии.) Давайте дальше.

Первый член комиссии. Перрико Наварро, капитан.

Перрико (выходит вперед и начинает, не ожидая вопросов). Я сын крестьянина. Кастилец. Пятнадцать лет мне было, когда отец меня привез в Мадрид и показал мне бой быков в мадридском цирке. На этом я погиб. Вот шпага. (Вынимает шпагу из ножен.) Я с ней не расстаюсь. Ее нашел мой прадед в долине Лас-Новас-Дитолоса. Много веков назад между кастильцами и маврами в долине этой грозный совершился бой. На шпаге есть насечка. (Читает.) «Без повода не обнажай, не опускай без славы. В Толедо выкована я». Когда я возвратился из Мадрида, украл я эту шпагу у отца, и в тот же день я трех быков помещика свалил на землю, на лугу…

Председатель. Ваша профессия?

Перрико. Тореадор.

Диего. Скажите, капитан… Известно, что многие тореадоры, и даже меньше знаменитые, чем вы, — вы сами знаете их имена — сражаются в рядах фашистов против нас. Что вас заставило пойти в ряды республиканцев?

Перрико зло посмотрел па Диего, молчит.

Председатель. Ответить надо, капитан. Перрико (после паузы). Матадор Антонио Галаи в Мадриде фабрику табачную имел… А Валентино имел игорный дом для офицеров гвардии. А я…

Диего. Вы разве собственного дома не имели?

Перрико смущен, молчит.

Имели или нет?

Перрико. Имел. Дом я имел и больше ничего. При чем здесь дом?.. Ведь дом — не фабрика… не банк… Я жил в нем — только и всего.

Диего. Вы все же не ответили, что привело вас к нам, в ряды республиканцев?

Перрико (председателю). Чего он хочет от меня?

Председатель (Диего). Товарищ, вы знаете о капитане что-нибудь, что следовало б знать и нам?

Диего. Нет, я не знаю, но…

Председатель. Но что? Слыхали что-нибудь о нем?

Диего. Нет, я ничего о нем не слышал… Знаю только, что Наварро — прославленный тореадор, и преданность его республике мне подозрительна…

Председатель. Нам недостаточно одних лишь голых подозрений.

Педро. Боец Перрико превосходный. И в рукопашных схватках он наша верная рука. Вот (улыбается) недолюбливает только огневого боя…

Перрико. Трусость человека, его боязнь смотреть врагу в глаза придумала оружье огнестрельное… Оно мне ни к чему. Предпочитаю шпагу.

Председатель. Ваша партийность, капитан’

Перрико. Я анархист.

Голос: «Вива капитан Наварро!»

Председатель кивком отпускает Перрико.

Первый член комиссии. Марианна Танчес, лейтенант.

Голоса: «Вива Марианна! Вива лейтенант!»

Марианна. Дочь булочника я. Жила в достатке, хотя бывали перебои. Училась. Закончила в июле. Диплом врача имею. На фронте…

Председатель. Но почему не врач, а командир вы? Фронт так нуждается в работниках врачебных!..

Марианна (смущенно). Я полагаю, что в бойцах нуждается фронт больше. Пусть лечат раны старики и те, кто не способен с оружием в руках сражаться и раны наносить врагам. А я здорова, владеть оружием умею, стреляю хорошо и, говорят, командую не плохо. Прошу…

Крики: «Вива лейтенант! Вива Марианна! Вива!»

Председатель. Партийность ваша?

Марианна. Социалистка.

Председатель. Пожалуйста, вопросов больше не имею.

Марианна отходит.

Первый член комиссии. Фредерико Гарсиа Кастро, капитан.

Кастро выходит вперед, стоит, ждет вопросов, молчит. В массе возникает песня «Единый фронт», она крепнет, ширится, распространяясь в глубину, за сцену. Поют все на сцене. Члены комиссии встали, тоже поют. Кастро стоит, смущенно опустив взгляд. Когда песня окончилась и члены комиссии сели па свои места, Кастро поднял взгляд па председателя.

Кастро. Я больше ничего сказать вам не могу.

Взрыв: «Вива Фредерико! Вива поэт! Вива! Вива! Вива капитан!»

Член комиссии. Пронико, капитан.

Пронико (подходит). Мне двадцать восемь лет. Я из крестьян…

Председатель. Ваша партийность?

Пронико. Коммунист.

Треск полевого телефона.

Один момент, товарищи… (Идет к телефону, берет трубку.) Двенадцать тридцать четыре слушает. Кто говорит? Так. Слушаю.

Пауза.

Есть лично командира. Товарищ командир, вас лично.

Педро (берет трубку из рук Пронико). Педро Коррильо. Да… да… да… да… да…

Пауза.

Есть! (Кладет трубку.) Пронико, сбор!

Пронико уходит.

(Идет к комиссии.) Вы извините нас, товарищи, я вынужден прервать работу вашу.

За сценой труба играет сбор. Солдаты расходятся.

(Председателю.) Получен боевой приказ в семнадцать тридцать наступать на Толедо!

Перрико (подходит к Марианне). Кто знает, Марианна, быть может, никогда уж больше не повидаться нам с тобой… И все же до свиданья, Марианна! (Прощается.)

Педро (на ходу вынимает карту из полевой сумки). Перрико и командиры все, ко мне! (Комиссии.) Товарищи, правительству и героическим всем гражданам Мадрида наш передайте боевой привет. Мы до последней капли крови сражаться будем, но возьмем Толедо.

Звучит труба. Командиры окружают Педро.

Занавес

 

Акт второй

Картина вторая

Утро. Перекресток на улице телеграфа в Толедо. Полуразрушенные баррикады. На баррикадах солдаты — наблюдатели, среди них Диего. За сценой в разных направлениях беспорядочная стрельба — последние вздохи закончившегося боя. Перрико сидит на каком-то ящике и внимательно изучает карту.

Диего. Товарищ капитан, из-за угла наш лейтенант с разведкой показался, идут сюда.

Перрико. Ладно. (Продолжает изучать карту.)

Регино появляется на баррикаде со стороны противника. За ним три солдата.

Регино (идет к Перрико). Перестаю я понимать, Перрико. Прошел я шесть кварталов — пусто!

Перрико. Не все понятно также мне. Но командир мне приказал: остановиться здесь и укрепляться. А дальше — ни на шаг. Ты отпусти людей.

Регино (солдатам, ходившим с ним в разведку). Идите отдыхать, товарищи!

Солдаты уходят. Входят Педро, Кастро, Сант-Яго.

Педро. Как у тебя, Перрико, все спокойно? Перрико. Спокойно, товарищ командир. Как на арене цирка после представленья.

Диего (вскидывает винтовку). Стой! Руки вверх!

Педро. Что там?

Диего. Люди какие-то, товарищ командир.

Педро. Давай сюда!

Диего. Сюда идите!

На сцену входят с поднятыми вверх руками девушка и два горожанина.

Девушка (увидев Педро, опускает руки и бросается к нему). Дядя! Дядя Педро! (Прижимается к Педро.)

Педро (гладит девушку по голове). Мануэлита, маленькая… как ты узнала, что я здесь?

Мануэлита. Весь город знает, дядя Педро, что ты республиканский командир.

Педро (отводит Many элиту в сторону). Ну как отец? По-старому все молится, ворчит…

Мануэлита (сдерживая рыдания). Папу… папу…

Педро. Что с ним случилось?

Мануэлита. Он каждый день из дому уходил к монастырю Санта-Мария. Ходил там под оградой, все думал, как-нибудь удастся ему взглянуть на Микаэлу. (Всхлипывает.) Ее так мучают!.. Вчера, когда республиканцы стали занимать Толедо, его схватили под оградой юнкера и тоже… тоже расстреляли…

Педро (застыл). Как «тоже»? А Рафаэль и маленький Фелиппе?

Мануэлита. Нет, дядя Педро, нет… Ее там только мучают…

Педро. Ты знаешь хорошо, что Микаэла жива еще?

Первый горожанин. Жива, и дети с нею.

Второй горожанин. Я видел их сегодня, Микаэлу и детей. Вели их юнкера в штаб генерала Прадос. Фелиппе маленький узнал меня, он крикнул и побежать хотел ко мне. Но юнкер, тот, который сзади шел, винтовку вскинул на меня, и я… я, Педро, убежал…

Педро. Дети… мальчики мои… И Микаэла, бедная моя… О человеческая подлость!

Входит Пронико.

Пронико. Товарищ командир, к нам в штаб явилось двести девушек и юношей Толедо. Оружия все просят и чести стать республиканской армии бойцами.

Педро. Я с ними буду говорить. Пока раздай оружие.

Пронико уходит.

Мануэлита. Мне можно, дядя Педро?

Педро (задумался). Перрико, к себе возьми Мануэлиту и воспитай бойца.

Первый горожанин. А нам куда, товарищ Педро?

Педро. С Мануэлитой здесь, у Перрико, оставайтесь.

Перрико (Мануэлите). С винтовкой обращаться ты умеешь?

Мануэлита. Нет.

Перрико. Регино, научи!

Регино. Пойдем, Мануэлита. (Горожанам.) И вы, товарищи…

Регино, Мануэлита и оба горожанина уходят.

Перрико. Мне не совсем понятно, командир, зачем меня ты здесь остановил? Я мог бы захватить еще кварталов восемь.

Входит Марианна.

Марианна. Товарищ командир, в районе моста, у Пяти углов, противник производит накопленье сил. Шумят грузовики, бронемашины, танки. Сейчас там установлено присутствие легионеров — не меньше двух полков. Правее моста, в улицах, скопленье марокканцев.

Педро (Перрико). Теперь тебе понятно, что здесь ты должен был остановиться и сгоряча не совать голову в капкан?

Перрико (взглянул па Марианну). Командир, позволь и мне отправиться туда, к Мансо или Пяти углам.

Педро (решительно). Не позволяю! Ты головой мне отвечаешь за штаб на телеграфе и этот перекресток. (Уходит вместе с Кастро, Сант-Яго и Марианной.)

Перрико. Марианна?!

Марианна. Увидимся, Перрико. (Уходит.)

Входит Регино.

Регино. Смышленая девчонка, капитан…

Перрико. Что? О ком ты это?

Регино. Забыл? О девушке Мануэлите. Всего лишь пять минут, и уж с винтовкою запанибрата.

Перрико. А-а!

Входит Мануэлита.

Мануэлита (берет винтовку к ноге, вытягивается). Товарищ капитан, вчера, когда вы с боем брали город, по улицам бежали в беспорядке марокканцы и бросили тут недалеко пулемет. Я и подружка приволокли тот пулемет во двор и спрятали. Вот тут, за баррикадой, всего лишь два квартала. Позвольте сбегать и притащить сюда.

Перрико. Одной опасно. Диего, возьми двух человек, пойдешь вот с девушкой, — она покажет. Притащишь пулемет сюда.

Диего. Слушаюсь, товарищ капитан. (Берет двух солдат и уходит вместе с Мануэлитой.)

Регино. Перрико, видишь? Посмотри — вон дом с колоннами. А дальше — вывеска. Это кафе, что носит имя Сервантеса. Видишь? В нем Сервантес досуг свой проводил и создавал своих героев.

Перрико. Вижу. Да, да. Но, дорогой Регино, пройдись-ка по участку и лично посмотри, как укрепились люди и хорошо ли за врагом ведется наблюдение.

Регино. Есть, капитан. (Уходит.)

За баррикадой несколько коротких выстрелов.

Солдат (на баррикаде). Товарищ капитан, Диего!.. Бежит Диего!..

Диего (вбегает,). Товарищ капитан, в ловушку мы попали… убиты все… Мануэлита…

Перрико. Что с Мануэлитой?

Диего. Убита наповал.

Солдат (на баррикаде). Женщина ползет из-за угла… с винтовкой…

Диего повернулся, вскинул винтовку, целится.

Перрико (рукой схватывает за дуло и опускает винтовку Диего к земле). Ты что? Ведь это же Мануэлита.

Диего (всматривается). Нет, это не она! Нет, не она!

Перрико. Ты что, ослеп или сошел с ума? За мной! (Бежит за баррикаду вместе с солдатом.) Санитары!

Перрико вносит Many элиту. Она без сознания. Один из солдат убегает.

Мануэлита (на момент приходит в сознание). Дядя Педро… (Ищет его глазами, не находит.) Капитан, товарищ капитан… (Снова теряет сознание.)

Перрико (склоняется над нею). Мануэлита, Мануэлита…

Входят санитары с носилками и врач.

Мануэлита (открыла глаза, пытается поднять руку). Капитан… (Умирает.)

Диего. Бедная Мануэлита…

Регино входит, растерянно обводит всех взглядом.

Врач. Смерть!..

Регино. Бедная Мануэлита…

Врач. Был в спину выстрел сделан.

Перрико. Ты что дрожишь, Диего?

Диего. Мануэлита!.. Сжимается от боли сердце… Бедная Мануэлита…

За сценой слева в отдалении вспыхивает стрельба. Мануэлиту выносят на носилках.

Перрико. Не надо командиру говорить сегодня. Регино. Какая девушка! Если бы видел ты, Перрико, как вспыхнули ее глаза, когда давал я ей винтовку!

Шум боя усиливается.

Перрико. Бойцы, на линию огня!

Вбегают солдаты, среди них девушки. Занимают места на баррикадах. За ними маленький Хосе.

Маленький Хосе. Дядя Перрико!

Перрико. Что, маленький?

Маленький Хосе. Меня прислал отец. Сказал: «Беги и передай, что тяжело и просим помощи…»

Перрико (нервничает). Регино, побудь здесь за меня. Я мигом! (Убегает вместе с Хосе.)

Диего (ворчит). Не вовремя уходит капитан. Как трус…

Голос (угрожающе). Ну, ты, поосторожней!

Сразу на участке возникает бешеная пулеметная стрельба.

Голоса. Наступают! Наступают!

Регино. Огонь!

Огневой бой.

Диего (срывается с места, бежит к Регино, кричит). Не удержаться нам! Не удержаться, товарищ лейтенант!

Регино. Марш на место! Огонь!

Диего возвращается на место. В шум боя слева врывается рокот танков. Слева вбегает солдат.

Солдат. Товарищ лейтенант, на Оружейной танки растоптали баррикады и движутся на нас, обходят слева.

Диего (вскочил, истерически). Танки! Танки!

На баррикадах возникает замешательство.

Регино. Гранатометчики, ко мне!

Диего (истерически). Где капитан? Где капитан? (Взмахнув руками, роняет винтовку и падает как подкошенный.)

Бой усиливается.

Регино (вбегает). По одному… очистить баррикаду…

Солдаты по одному оставляют баррикаду. Врываются и пробегают сцену фашисты. Около Диего через баррикаду вбегает фашистский полковник, за ним капитан.

Диего (вскакивает на ноги). Господин…

Полковник (направляет револьвер на Диего). Руки вверх, мерзавец!

Диего (подняв вверх руки). Толедский меч!

Полковник. Ты кто?

Диего. Юнкер Диего. Скорей на телеграф! На телеграф! Там штаб Коррильо!

Полковник (капитану). В кольцо взять телеграф! И взять живым Коррильо!

Капитан убегает.

(Диего.) Я полагаю, что встреча даже с пленным командиром небезопасна для вас, юнкер. Идите в тыл!

Диего уходит. За сценой возникает бурная короткая перестрелка. Входит капитан.

Капитан. Позвольте доложить вам, господин полковник, — телеграф взят. Штаб оказал сопротивление. Мы захватили пленных. Один — по найденным при нем бумагам — капитан, поэт Фредерико Гарсиа Кастро, другой — Сант-Яго, лейтенант. И первый и второй с ранением тяжелым…

Пауза.

Полковник. Я жду, вас, продолжайте, капитан.

Капитан. Педро Коррильо… ушел. Прорвался, господин полковник.

Полковник (саркастически). Благодарю вас, капитан. (Идет к выходу.)

Капитан. Еще позвольте доложить вам, господин полковник…

Полковник. Я слушаю.

Капитан. Среди бумаг, захваченных на телеграфе, я обнаружил телеграмму: на усиленье войск Коррильо идет бригада астурийских горняков. (Дает телеграмму.)

Полковник (читает). Бригада астурийских горняков. (Задумывается.)

Картина третья

Кабинет генерала Прадос. Прадос сидит ли столом. Перед ним вытянувшись стоит Диего.

Прадос. Скажите, неужели в бою в момент движения иль суматохи вы не могли полезно применить вашу винтовку, юнкер?

Диего (вздрогнув, вытягивается еще болыие). Не мог, ваше превосходительство. Он окружен всегда бойцами. Во время боя он носится, как метеор, с участка на участок. Восторженные крики: «Вива Педро, вива командир!» — его в пути сопровождают.

Прадос (презрительно). Командир? Бродяга астурийский, командующий сбродом. (Пауза.) Продолжайте — кто еще?

Диего. Тореадор Перрико. Он капитан и правая рука Педро Коррильо.

Адъютант входит, вручает генералу какую-то бумагу.

Прадос. Плохой вы тактик, юнкер.

Диего. На выпускных экзаменах по тактике был удостоен высшим баллом, ваше превосходительство. Присутствовавший генерал Франко за мой по тактике ответ пожал мне руку, ваше превосходительство.

Прадос. Я, юнкер, удивлен: у вас длинней, чем полагается, язык.

Диего. Слушаюсь, ваше превосходительство.

Пауза.

Прадос. Я возвращаюсь к тактике. Без огнестрельной раны не мыслю ваше возвращение к республиканцам. Оно способно заронить в них подозренье.

Диего. Если так думает ваше превосходи…

Прадос. Довольно! Вы свободны. О родине вам думать надо, юнкер.

Диего. Я жизнь готов отдать, ваше превосходительство. (Поворачивается, четко щелкнув каблуками, и строевым шагом выходит из кабинета.)

Прадос (адъютанту). Дайте мне тысяч шестьдесят таких молодцов, и язву революции я выжгу до кости (Вскочил.) Узнайте, что случилось!

Адъютант выбегает из кабинета. Прадос стоит, ждет.

Входит адъютант.

Адъютант. Юнкер Диего выстрелил себе в плечо, ваше превосходительство!

Прадос (раздраженно). Молокосос! Не мог найти другого места. (Садится.)

Дверь открывается от грубого толчка. В кабинет врываются три иностранных офицера: два немецких, Гауптман и оверлейтенант, и один итальянец, лейтенант. Прадос встает.

Гауптман. Что здесь творится? Пивнушка коммунистов это иль генерала Прадос штаб?

Прадос. Зачем вы говорите так со мною, repp Гауптман?

Гауптман. Где это видано, чтоб из револьвера палили в штабе?

Прадос. Неопытного юнкера случайный выстрел, repp Гауптман.

Гауптман. Случайностей у вас уж слишом много, герр генерал! Людей здесь лишних много болтается по штабу. Не забывайте, вы отвечаете не только за собственную жизнь.

Прадос. У нас все учтено, герр Г ауптман.

Гауптман. Не знаю, что учтено у вас, а что не учтено. Но штаб с сегодняшнего дня поступит под охрану моих людей. Без пропуска моей комендатуры никто сюда уж больше не войдет. (Пауза.) Меня интересуют результаты боя.

Прадос. Со стороны Пяти углов нанес удар я в тыл республиканцев. Мы захватили телеграф. Республиканцы отступили.

Гауптман. Потери?

Прадос (смущен). Выясняются, герр Гауптман. Далась победа нам с трудом, и дорогой ценой успех наш куплен. (Пауза.) Нужны мне подкрепления, герр Гауптман.

Гауптман. Могу порадовать. В Севилье выгружается бригада итальянцев. Вся будет брошена сюда.

Прадос. А самолеты, герр Гауптман?

Гауптман. Летят еще семь «юнкерсов». Сегодня в Саламанке будут. (Пауза.) О «юнкерсе-двенадцать» что слышно, герр генерал?

Прадос. «Юнкерс-двенадцать» вчера в пятнадцать тридцать на нашей территории посадку сделал, в районе Талаверы.

Гауптман. Я информацию иную, герр генерал, имею. Жерар Родриго, ваш знаменитый летчик, что пилотировал «юнкерс-двенадцать», вчера в пятнадцать десять в Мадриде спустился и перешел на сторону республиканцев.

Прадос. Мы это выясним, герр Гауптман.

Гауптман. Вам нечего уж выяснять, герр генерал. Все ясно! На наших самолетах летать немецкие команды будут. Испанский летчик — нет. Я моему правительству уж сообщил об этом.

Прадос (раздраженно). Известно ль вам, герр Гауптман, что ваши летчики сегодня Мадрид бомбили?

Гауптман. Известно, генерал.

Прадос. …И несколько из ваших бомб было наполнено воззваньями. Германские большевики к сопротивлению и борьбе мадридцев призывали и обещали помощь. Уверить смею вас, что бомбочки такие опаснее десятков самолетов, что могут перейти на сторону республиканцев. Я получил уже распоряженье генерала Франко внимательно немецкие все бомбы проверять.

Гауптман. Мне Франко не указ. Есть у меня свое правительство. Ему я подчинен.

Уходит вместе с обер-лейтеиаитом и лейтенантом.

Прадос (зло). «Свое правительство»! Мне попадись ты в руки, я покажу тебе, кому ты подчинен! (Адъютанту.) Вызвать капитана Гедо!

Адъютант уходит. Входит Гедо, молча вытягивается перед Прадосом.

Вы в Хетафе бывали, капитан?

Гедо. Родился я в Хетафе, ваше превосходительство. Отец— хетафский дворянин.

Прадос. Прекрасно! Есть задание, которое я поручить могу вам, капитан, и только вам!

Гедо. Польщен, ваше превосходительство!

Прадос. Не знаю, как — придумайте сами, — но до Хетафы вы должны идти пешком…

Гедо. Путь через фронт и самый центр расположения войск Коррильо?

Прадос. Вы совершенно точно маршрут определили, капитан. (Достает из бокового кармана полоску бумаги.) Вот адрес. Там найдете человека, который упомянут здесь. Ему сдадите результаты наблюдений и от него получите задание в обратный путь.

Гедо. Мне ясно все, ваше превосходительство!

Прадос отпускает Гедо. Гедо уходит.

Адъютант (входит). Отец Порфирио ждет разрешенья войти, ваше превосходительство!

Прадос. Просите.

Адъютант уходит. Входит Порфирио.

Порфирио. Благословенье господа над вами, ваше превосходительство.

Прадос. Желаю здравия, отец. Какие новости?

Порфирио. Гнев господа разит врагов его. С благословенья моего священники Толедо в нощи и денно допрос чинят и правят над безбожниками суд.

Прадос. Отец Порфирио, нам удалось взять в плен поэта Фредерико Гарсиа Кастро. В штабе Коррильо работал он и должен знать возможности и план бандита. Мне нужно развязать ему язык.

Порфирио. Закоренелый грешник Кастро, и против господа грехи его неисчислимы. И должно от него исторгнуть покаяние и кротость пыткой, ваше превосходительство.

Прадос. Но он поэт, и вряд ли пытка результаты даст.

Порфирио. Но пытка будет продолжаться, пока от господа не снидет на него смиренья дух и покаяние.

Прадос (после паузы). Как с биографией Педро Коррильо?

Порфирио. Ее как «Отче наш» теперь я знаю, ваше превосходительство.

Прадос (интимно). Я жду бригаду итальянцев. Мне надо, чтобы жена Коррильо письмо послала мужу своему. Ну, теплое такое, чтоб сердце тронуло, в смятенье душу негодяя привело и помогло нам оттянуть его удар последний по Толедо.

Порфирио. Распорядитесь ввести ее сюда, ваше превосходительство. Она письмо напишет. Не только сам Коррильо, но даже камни зарыдают.

Прадос (берет трубку телефона). Лейтенант! Микаэлу — в мой кабинет. Что? Дети? Нет. Одну.

Порфирио. В пустынных джунглях Индии охотники неплохо ловят тигров, ваше превосходительство. У западни они тигренка помещают. Щенок скулит. Зверь обезумевший на крик детеныша идет, бросается ему на помощь и гибнет в западне…

Адъютант (входит, останавливается у двери). Разрешите?

Прадос. Можно.

Прадос и Пйрфирио уходят.

Адъютант открывает дверь. Шум, крики Микаэлы: «Я не пойду одна! Я не пойду! Детей отдайте!» Конвоиры вталкивают Микаэлу в кабинет. Она падает. Пауза. Бросается к двери. Перед нею возникают конвоиры.

Микаэла. Дети… дети… мальчики мои… Куда их взяли от меня? Отдайте мне детей!

Конвоиры стоят как истуканы. Микаэла — сама безнадежность.

Отходит от дверей. Конвоиры скрываются.

Рафаэль, мой мальчик… и маленький Фелиппе… родные вы мои… (Пауза.) О, если б только кровью вашей матери насытились они и вас оставили в покое!.. Какая мука!.. Мой Рафаэль, услышь меня, услышь! Когда большим ты станешь, ты должен быть таким, как твой отец… Меня они пытали. Слышишь, Рафаэль? Ты помни это и никогда не забывай… Мой маленький Фелиппе… мне так нужны твои ручонки… коснись моих похолодевших щек… согрей меня, согрей, дай силу.

Порфирио. Благословенна будь, дочь Микаэла!

Микаэла. Зачем, святой отец, ты лицемеришь? Мое благополучие — твое несчастье!

Порфирио. Не говори так, Микаэла, и перед богом не греши. Не враг тебе я. Господь — свидетель мук моих за мальчиков твоих и за тебя. Кровь проливается, и неустанно воссылаю я молитвы к небесам, молю я бога, чтоб обратил он взор свой на тебя и на твоих детей. Но что с тобою, Микаэла, и почему молчишь? (Пауза.) В морщинах мук твои ланиты, тень смерти притаилась в них. Подумай и скажи, чем я могу помочь тебе… Ведь ты же веришь мне, Порфирио, отцу духовному?

Микаэла. Оставь меня, отец, мне ничего не надо, и ничего я не прошу.

Порфирио (благословляет.) Благословенье на тебе мое! Смирись, дочь Микаэла!.. И дьяволу безумия не дай ты овладеть твоей душой!.. Ты вспомни Педро своего, его любовь к тебе… Помнишь, как ты любила ласкать его и лаской Педро гордого покорным делать? Подумай, Микаэла, ведь страшно это: лежит твой Педро, раненный смертельно, на лбу его зияет рана… кровавая, глубокая… он истекает кровыо… и вороны клюют его глаза…

Микаэла. Оставь меня, отец! Не мучь! Оставь!..

Порфирио. Ты любишь Педро, Микаэла. И тело Педро помнит теплоту твоих ласк и бредит ими… Представь безумство боя. Богатую смерть собирает жатву. Взрывается снаряд, и тело Педро… любимое… рвет в клочья…

Микаэла (вскакивает,). Оставь меня, я говорю!.. Оставь!..

Порфирио. Дьявол безумия душою Педро овладел… И Педро осквернил твою любовь. Он сеет смерть на улицах Толедо, в тебя стреляет… и в твоих детей. Фелиппе маленького вижу я убитым пулей Педро… Мертвого его к своей груди ты прижимаешь, и по твоим рукам Фелиппе маленького кровь течет из раны… Снарядами разрушен монастырь, и под его развалинами погребен твой Рафаэль. Ты слышишь его стоны, изранены камнями твои руки, но ты бессильна камни сдвинуть с места…

Микаэла (истерически). Замолчи! Меня с ума ты сводишь… Я больше не могу! Не мучь меня… (Падает.)

Порфирио подхватывает ее, ведет к стулу, усаживает. Микаэла садится.

Порфирио (подсовывает ей бумагу). Должна ты Педро написать про свои муки и попросить его, чтоб сжалился он над тобою и пожалел твоих детей… (Дает ей в руки ручку.) Проси его, чтоб он о вас подумал…

Микаэла безучастно держит ручку, молчит. Пауза.

(Вкрадчиво диктует.) «Родной мой Педро, дорогой, любимый…»

Микаэла от этих слов приходит в себя. Смотрит на Порфирио. Порфирио благословляет ее и придвигает бумагу. Микаэла пишет.

(Продолжает.) «…Моя ты радость, моя жизнь…» Микаэла (повторяет), «…моя жизнь…» Порфирио. «…Два месяца прошло, как ты прощался с нами. Ты уезжал в Мадрид…»

Микаэла. «…Мадрид…»

Порфирио. «…Ты помнишь, Рафаэль хвалился, что начал азбуку учить, а маленький Фелиппе обнял тебя ручонками за шею, прижимался и повторял: „Я папку не пущу“. Он плачет и сейчас и все зовет отца…»

Микаэла. «…отца…»

Порфирио. «…От нас ты близко. Ты почти дома. Но между нами и тобою смерть. О нас подумай, и сжалься ты над нами. Педро, мой родной!..»

Микаэла. «…мой родной!..»

Порфирио. «…Если не будет нас, что жизнь твоя тебе? Что для тебя без нас твоя республика? От смерти нас спаси. Не убивай. Даруй нам жизнь, родной, любимый!.. Фелиппе маленький и Рафаэль в мольбе к тебе протягивают руки… Твоя Микаэла».

Микаэла. «…твоя Микаэла…»

Порфирио. О, будь благословенна, дочь моя! (Берег письмо. Делает знак адъютанту, что Микаэла ему больше не нужна.)

Адъютант уходит.

Твой муж во власти дьявола. На церковь поднял руку он, на бога поднял… Но о тебе поговорю я с генералом Прадос, молить его я буду, чтоб участь он твою смягчил.

Входят конвоиры и адъютант. Конвоиры уводят Микаэлу. Тотчас входит генерал Прадос.

Прадос. Актерский ваш талант мои все ожиданья превзошел, отец Порфирио!

Порфирио. Всё в воле господа, ваше превосходительство! Вот, слушайте. (Читает.) «Родной мой Педро, дорогой, любимый! Моя ты радость, моя жизнь! Мне лучше, чтобы ты смертельно ранен был, чтобы во лбу зияла рана… кровавая, глубокая… чтоб истекал ты кровью и вороны глаза твои клевали… чем знать, что трус ты жалкий и предатель».

Прадос. Что вы за вздор, отец Порфирио, несете? (Выхватывает письмо и читает сам.) «…Рафаэль и маленький Фелиппе гордятся, Педро, именем твоим… Победами гордятся над врагами… О нас не думай! И пусть не дрогнет рука твоя в бою. Будь беспощадным, Педро! Люблю тебя. И мужество твое пусть укрепит моя любовь, родной мой, дорогой, любимый. Твоя Микаэла».

Занавес

 

Акт третий

Картина четвертая

Декорация первой картины. Бивуак республиканской армии. В кругу группа солдат во главе с Педро Коррильо. Перед группой стоит, опустив голову, Перрико Наварро.

Диего (рука его перевязана). Правду скажу, товарищи. Простой солдат я, но все же в делах военных малость понимаю. Так если можно, я скажу, что думаю…

Педро. Давай, Диего.

Диего. Товарищи, мне кажется, что если б мы дрались как следует на перекрестке, а не бежали кто куда еще до боя, сегодня бы Толедо был у нас в руках… Перрико. Что хочешь этим ты сказать?

Диего. Сказать что я хочу? А то, что если б ты, наш капитан, не струсил и оставался на своем участке, мы удержали б перекресток и командиру не пришлось бы туго в штабе… и Кастро б не погиб, не говорю уж про Сант-Яго…

Перрико (обнажая шпагу). Ах ты, собака!

Педро (вскакивает). Перрико!

Перрико останавливается, опускает шпагу.

Дай шпагу!

Перрико отдает шпагу.

Снимай оружье!

Перрико отдает оружие.

Продолжай, Диего.

Диего. Товарищи, простите мою вы откровенность, но больно мне. Отца и братьев двух моих фашисты расстреляли… Мне трудно говорить…

Педро. Мы слушаем тебя, Диего.

Диего. Вот мне в бою плечо фашисты прострелили, — могли и голову. Этим сказать хочу я, что мы на фронте, что здесь война, борьба кровавая, а не арена цирка, где расфуфыренный тореадор щекочет шпагой глупого быка…

Голоса:

— Ну, ну, загнул куда?

— Чего «загнул», — он много правды говорит.

Диего махнул рукой, повернулся, смешался с массой.

Перрико. Томас, ты почему молчишь? Ты почему не говоришь? Ведь ты прислал ко мне Хосе и помощи просил?

Томас. Да, верно это. Была нужна мне помощь. Марокканцы навалились на участок мой, и дело врукопашную пошло…

Перрико. Скажи, скажи им, Томас, кто привел в порядок бойцов, что дрогнули перед штыками марокканцев?

Томас. Ты, Перрико!

Перрико. Кто ввел их снова в бой? Чья шпага была в крови до рукоятки? Кто в бегство марокканцев обратил?

Голоса. Перрико! Перрико!

Перрико. Кто пел в бою?

Солдат (выскочив вперед). Товарищ командир, мне тоже разрешите…

Педро. Давай.

Солдат. В отряде я у Томаса Мансо. Нас марокканцы потеснили. И неизвестно, что было б с нами, если бы не он, не капитан Наварро. Он повернул нас, и мы снова захватили мост. Не захвати мы мост обратно, ждала б нас гибель всех и даже командира.

Томас. Вива!

Педро. Выходит, Томас, ты считаешь, что правильно Перрико поступил?

Томас, Я в тактике военной и писаных ее законах мало разбираюсь, Педро. Но много я в горах Бискайи на волков ходил. И умный зверь меня немало поучил: как действовать, дорогами идти какими, тропинку как прикрыть и помогать как надо. Скажу по правде, я не оставил бы участка своего.

Перрико. Так, значит, Томас, я не должен был идти к тебе на помощь?

Томас. А что же вышло у тебя? Участок потерял… Любимого поэта погубил… Сант-Яго тоже и командира фашистам в лапы чуть не отдал…

Голос. Участок оставлять не надо было, капитан!

Перрико (злится). Но трусость, трусость здесь при чем? Мне говорят, что струсил я. Пусть мне докажут это — и сам себя безжалостно проткну я шпагой. Я трусом не был никогда. Скажите, кто рядом с Педро был, когда ворвался он в Толедо первым?

Голос. Ты, Перрико!

Марианна (вскакивая). В храбрости твоей, Перрико, не сомневается никто. Не в этом дело. Задачу боевую отряда своего ты выполнял? И перекресток удержал твой батальон? Ну, отвечай нам прямо!

Перрико (смущенно). Нет.

Марианна. Что с пулеметчиком твоим ты сделал бы, когда, заслышав пулеметную стрельбу у моста, он снялся бы с позиций и побежал через полгорода к Мансо?

Перрико молчит.

Не дело это. И ты неправ, Перрико. (Садится.)

Голос. Марианна!

Педро (берет в руки газету). Товарищи, в моих руках мадридская газета. Восторгами победы нашей наполнена она. О неудаче Мадрид еще не знает. С Мадридом вместе рабочие всех стран взволнованно следят за нашими боями и знают наши имена. Перрико, капитана, знают, и капитана Томаса Мансо, и имя каждого из нас. Для них победа наша — радость, и иораженье наше — горе. Что скажут все они, когда узнают, что Мансо, имея тридцать пулеметов, не мог остановить атаку марокканцев… нуждался в шпаге капитана, чтоб удержать французский мост?..

За сценой шум и голоса: «Дорогу дайте! Пропустите! Мы к командиру Педро». И три вооруженные допотопными ружьями девушки-крестьянки вводят нищенски одетого крестьянина.

Первая девушка. Кто командир из вас?

Педро. В чем провинился он?

Марианна (смеется). Наверное, жену из ревности избил.

Маленький Хосе. Нет, нет, я знаю.

Регино. Что знаешь ты, Хосе?

Маленький Хосе. Наверно, леший он…

Хохот.

Педро (серьезно). Я — Педро. Говори!

Первая девушка. Вы Педро?! Да?.. Я все забыла… Так это вы? Вы сами? Педро?.. И другого нет?..

Смех, улыбки.

Педро (улыбается). Я Педро… сам… другого нет… Рассказывай.

Первая девушка (взяла себя в руки). Товарищ командир, там, за деревней, где расходятся дороги, сменяла женский пост я. Сусанна, вот она, заметила, что шевелится сено в стоге. Мы крикнули, никто нам не ответил. Тогда мы к стогу подошли — как будто никого. Дай, думаю, я ковырну штыком — и ковырнула. Ему попала в ногу, он вылез. Смешной такой и никудышный. Шутя спросила пропуск. Бормочет что-то, не поняла я даже. Ну, жалко стало, отпустили. Пошел и вдруг заторопился. Меня сомненье стало забирать. Я крикнула ему: «Эй, стой!» А он — еще быстрее. Еще раз крикнула, а он — бежать.

Смех.

Голоса:

— Бежать?

— Куда ему Пожать?!

— Он еле ходит!

Первая девушка. Да, да, бежать! Ну, мы за ним, а он давай стрелять…

Голоса:

— Стрелять?!

— Ого!..

Первая девушка вручает Педро револьвер.

Педро (крестьянину). Подними голову. (Пауза.) Кто ты такой?

Крестьянин молчит.

Ну, будешь отвечать иль нет? (Спокойно.) Возьми его, Пронико! Расстрелять!

Крестьянин (падает на колени). Товарищи… товарищи… за что? За что, товарищ командир?

Педро. Ну говори — кто ты такой?

Крестьянин. Солдат… фашистский я солдат, бежал из Талаверы… Жена и дети у меня в Мадриде… Измучился по ним и убежал… Рабочий я.

Педро. Пшеном ты этим корми своих цыплят. Рабочий! На руки посмотри — придумал неудачно. (Пауза.) Ну говори — кто ты такой?

Крестьянин. Клянусь, солдат я рядовой!

Пауза

Педро. Ты офицер?

Крестьянин молчит.

Советую тебе я прямо говорить… без выкрутасов. Правду скажешь — не расстреляю, отправлю в трибунал, Крестьянин. Я юнкер.

Педро. Врешь!

Диего (внимательно слушает. Солдату). Что? Что он сказал?

Солдат. Сам слушай. Не мешай.

Педро. Ты скажешь или нет?

Крестьянин. Если не верите — отправьте в трибунал, там разберутся, кто я.

Педро. Ты штаба генерала Прадос офицер!

Крестьянин. Если вы знаете, зачем же спрашивать меня?

Диего. Что? Что он сейчас сказал?

Солдат. Да не мешай, тебе я говорю!..

Педро. Пронико! Расстрелять!

Крестьянин (четко). Я Валентин Гедо, капитан из штаба генерала Прадос. Что вы хотите, господин полковник?

Диего. Негодяй!

Педро. Так лучше. (Дает Гедо карту.) Вот карта вам Толедо, капитан. Отметьте, где какие части, систему укреплений также.

Гедо (отмечает). Окрайна южная — бригада марокканцев и офицерский батальон.

Педро. Так. Знаю.

Гедо. Французский мост — две пулеметных роты.

Педро. Неправда.

Гедо. Что — неправда?

Педро. Два взвода пулеметных там.

Гедо (после паузы). Так точно, господин полковник. (Делает отметку.)

Регино (не сдержался). Что с пленниками, капитан?

Гедо смущен, молчит.

Педро. Ответить надо, капитан.

Гедо. Як пленникам прямого отношенья не имел… Они в распоряжении отца Порфирио…

Марианна. Но живы они еще иль нет?

Гедо (уклончиво). Не все… Я слышал по ночам расстрелы.

Движение. Гедо замолк.

Педро (возвращает Гедо к карте). Продолжайте, капитан.

Гедо. На запад от Толедо, по шоссе, от придорожного столба в полкилометре… аэродром бомбардировщиков…

Выстрел. Убитый наповал Гедо падает к ногам Педро.

Педро (взбешен). Кто выстрелил? Перрико, кто стрелял?

Тишина. Перрико бежит и толпу. Приводит Диего.

Очистить штаб!

Все уходят. Остаются только Педро, Пронико и Диего.

(Диего.) Зачем убил ты капитана?

Диего. Не мог стерпеть я, командир… наших товарищей расстреливают негодяи по ночам…

Педро. Зачем убил ты капитана? (Хватает Диего за грудь.) Говори!

Диего (истерически). Кровь за кровь… Я отомстил… Не мог я больше негодяя слушать, господин полковник…

Педро (отшвырнул Диего от себя). Смирно!

Диего вытягивается.

Кру-гом!

Диего повертывается, четко щелкнув каблуками.

Шагом марш!

Диего четким строевым шагом уходит.

(Задумчиво.) «Господин полковник»?! В чьем отряде он?

Пронико. В отряде у Перрико.

Педро. С сегодняшнего дня Диего перейдет в твое распоряженье. Посматривай за ним, Пронико.

Картина пятая

Командный пункт генерала Прадос на площади в Толедо. В отдалении башни крепости Алькасар. За сценой, на улицах Толедо, бой. шум и крики беспорядочно отходящих через площадь фашистских частей. Офицеры штаба генерала Прадос и сам Прадос в походном снаряжении. Прадос стоя принимает донесения и отдает приказания.

Полковник (докладывает). Противник через мост прорвался, и марокканцы в панике бегут.

Прадос. Остановить мерзавцев пулеметами и Просить в контратаку третий полк!

Полковник молча откозырял, уходит. В сопровождении нескольких вооруженных священников входит Порфирио.

Порфирио. Благословенье господа…

Прадос (прерывает). Ну?

Порфирио (закончив благословляющий жест). Успели мы всех грешников из стен монастыря забрать и в Алькасар доставить.

Прадос. Кастро? Микаэла и ее щенки?

За сценой пулеметная стрельба.

Порфирио (поспешно). Тоже, тоже.

Прадос (адъютанту). Лейтенант!

Адъютант подходит, вынимает полевую книжку.

Записывать не надо. Передайте устно. Заложников всех поместить в один подвал… просторный, чтоб пулеметом действовать удобно было. Ясно?

Адъютант. Так точно! (Уходит.)

С ним уходят священники, кроме Порфирио.

Порфирио. Карающая длань господня настигла грешников.

Входит полковник.

Полковник (взволнованно). Конный отряд республиканцев в сопровождении танков прорвался к Талаверскому шоссе.

Прадос (раздраженно). Нам только этого и не хватало. Резерв, полковник?

Полковник. Резерв исчерпан. Имеется лишь рота юнкеров, что охраняет штаб.

Прадос. А третий полк?

Полковник. На мост он вами в контратаку брошен, ваше превосходительство.

Прадос (нервно). Э, черт! Отставить!

Полковник. Слушаюсь!

Быстро идет к выходу и сталкивается с входящим капитаном.

Капитан (тревожно). Атака третьего полка отбита, господин полковник…

Прадос (кричит). Где полк?

Капитан. Огнем республиканских самолетов рассеян третий полк и к площади отходит в беспорядке.

Порфирио молча крестится, целует распятие. Входит Гауптман в сопровождении обер-лейтенанта и лейтенанта-итальянца. Короткие безмолвные приветствия.

Гауптман. Обстановка, герр генерал?

Прадос (офицерам штаба и Порфирио). Прошу вас, господа, оставьте нас одних…

Офицеры штаба и Порфирио уходят.

Гауптман. Я слушаю, герр генерал.

Прадос. Окружены со всех сторон, герр Гауптман.

Гауптман. Это мне известно. Решение?

Прадос. Через восточную окраину попробуем прорваться к горам Сиерра Гвадаррама.

Гауптман. Толедо, значит, сдать республиканцам? Прадос. Иного выхода не вижу, герр Гауптман. Гауптман. А крепость Алькасар, герр генерал? Прадос. Для современной артиллерии это горшок, герр Гауптман.

Гауптман. У вас есть глина для того, чтобы горшок тот укрепить, герр генерал…

Прадос. Я не совсем вас понимаю, герр Гауптман. Гауптман. В руках у вас есть много детей и жен республиканцев. И можно взять еще…

Бой приближается. Долетают победные крики: «Вива ля республика! Ура!» Пули залетают па командный пункт. Беседа продолжается в быстром темпе.

Решенье, герр генерал?

Прадос. В Алькасар! Полковник!

Входят офицеры штаба генерала Прадос.

Женщин и детей побольше в крепость… Побольше женщин и детей…

Полковник. Слушаюсь, ваше превосходительство! (Уходит.)

Прадос (идет к выходу). В Алькасар! (Уходит.)

За сценой крики: «В Алькасар! В Алькасар!» Крики покрываются шумом моторов в небе.

Обер-лейтенант. «Юнкерсы» идут бомбить восточную окраину, герр Гауптман.

Тотчас же возникает характерный шум полета истребителей.

Капитан. Три истребителя республиканских…

Слышны звуки воздушного боя. Шум вошедшего в штопор бомбардировщика.

Обер-лейтенант. Падает… Ну и пусть падает!..

Взрыв.

Гауптман. Бедная машина!

Шум второго сбитого бомбардировщика.

Капитан (с досадой). Уходят!

Взрыв. Шум уходящих бомбардировщиков. Вспышка наземного боя.

Крики: «Вива ля республика! Ура! Вива Педро Коррильо!» Вбегает полковник.

Полковник. Герр Гауптман, вам здесь опасно дольше оставаться!

Гауптман, раздраженно поправив фуражку, уходит. За ним остальные.

Некоторое время сцена пуста. За сценой истерические крики женщин и плач детей.

Голоса:

— Куда, куда нас гоните?

— Мама, мамочка!

— Боже мой!

— Беги, беги, мой мальчик!

Выстрел. Стоп: «А-а».

— Изверги!..

— Я не пойду, я не пойду!..

Подталкивая штыком, юнкер гонит на сцену женщину с грудным ребенком на руках.

Юнкер. Иди, я говорю тебе — иди!

Женщина (идет). Боже, боже мой!.. (И вдруг останавливается.)

Юнкер. Опять остановилась, стерва? Иди!

Женщина (не обращая внимания па крик). Родная моя крошка, жизнь моя… Пусть твой отец простит меня… И ты прости…

Юнкер (кричит). Иди! Не то я пристрелю тебя тут как собаку. Иди!

Женщина. Прости мне малодушие мое!.. (Повернулась к юнкеру.) Стреляй! Стреляй, бандит!

Юнкер вскидывает винтовку.

(Не выдерживает, отворачивается и, припае лицом к стене, истерически кричит.) Стреляй! Стреляй же, сволочь! Стреляй!

За сценой топот пробегающих людей. Крики: «Ура! Вива ля республика!»

(Истерически.) Стреляй! Стреляй!

Юнкер убегает.

Стреляй! Стреляй же, негодяй!

На сцену врываются Педро, Перрико, Регино, Марианна и несколько солдат республиканской армии. Перрико и солдаты пробегают через сцену на другую сторону.

(В том же положении.) Стреляй!

Регино спешит к женщине.

Педро (смотрит в сторону Алькасара). Взгляни-ка, Марианна, возможно, ошибаюсь я…

Марианна (смотрит в сторону Алькасара). Там у ворот толпа и паника… и много женщин и детей… Да, женщины и дети…

Педро. Беги и прекрати огонь!

Марианна убегает.

Женщина. Нет, нет! Ты так стреляй! Стреляй!..

Регино (женщине). Да что с тобою! Повернись!

Резкий свист и голос Марианны за сценой: «Прекратить огонь!»

Стрельба затихает. Регино берет женщину за плечи, хочет повернуть ее лицом к себе.

Женщина. Нет, нет! Ты так стреляй! Стреляй, бандит!

Педро (подходит). Опомнись. Что ты говоришь? Кто должен стрелять в тебя?

Женщина. Стреляй!

Педро. Регино, уведи и успокой ее.

Регино, взяв за плечи женщину, отводит ее.

Женщина. Я не пойду, я не пойду! (В прострации.) Куда меня ты гонишь? (Идет.)

Регино и женщина уходят. Вой затихает. Входит Пронико.

Пронико. Товарищ командир, остановил отряд я у ворот восточных Алькасара. Сейчас спокойно все. Вправо держу я связь с Перрико, влево — с Мансо. Педро. Потери?

Пронико. Семь убитых и тридцать раненых, но большинство — легко.

Педро (после паузы садится на ступеньку). Присядь, Пронико.

Пронико садится. Пауза.

Под вечер кухни подтяни… Горячей пищей надо накормить людей. И почту не забудь раздать. Которые в цепи— тем раньше. Трофеи есть?

Пронико. Девять пулеметов… и три орудия с запряжкой полной… два танка, сто винтовок, а дальше мелочь… Пойду я, Педро, — за всем ведь надо присмотреть…

Педро (жмет руку Пронико). Привет твоим ребятам передай, Пронико.

Пронико уходит. Педро сидит, задумался. Регино входит, расстроен, на глазах слезы.

Что с тобой, Регино? Ты плачешь?

Регино. Нет… (Смущенно вытирает кулаком слезы.) Это я так. (Пауза.) Да, Педро, зга женщина с грудным ребенком… Жутко! Ее угнать хотели в Алькасар.

Педро (задумчиво). Есть дети у тебя, Регино?

Регино. Нет, Педро, я один. Но понимаю я: любимая жена и дети от любимой — большое счастье… Да, Педро, женщина — биенье сердца нашего, биенье, дающее нам жизнь!

Педро. Как хорошо ты говоришь, Регино! «Любимая и дети от любимой, биенье сердца…» Вот (вынимает из кармана фотографию) это Микаэла и мальчики мои: Фелиппе маленький и Рафаэль. Ношу я их на сердце, они всегда со мной, на отдыхе, в бою… И вот они в плену… Биенье сердца моего — в плену! Регино, понимаешь? Биенье сердца — у врага в плену. Мальчики мои и Микаэла! Терзает враг их и может в час любой убить! Регино, понимаешь, как болит душа? Боюсь наедине я оставаться со своею болью. (Пауза.) Ты хорошо сказал— «биенье сердца».

Пауза.

Регино (растроганно). Только сейчас по-настоящему тебя я понял, Педро, и понял, что такое мужество.

Входит Томас Мансо, за ним маленький Хосе.

Томас. С победой, командир! Триста винтовок, пятнадцать пулеметов, три танка. Попорчены, правда, немного, но ничего, работать будут, и неплохо…

Педро. Потери, Томас?

Томас. Девять убитых и раненых двенадцать. Но то новых привалило. И молодцы — один в один!

Педро. Смотри, не увлекайся.

Томас. Мансо. Народ надежный, Педро.

Педро (гладит Хосе?го голове). А ты все за отцом?

Маленький Хосе. Патроны в ленты я помогал оставлять. А скоро сам стрелять из пулемета буду.

Педро (прижимая Хосе к груди). Завидую тебе я, Томас.

Марианна (входит). Товарищ командир, в кольцо зят Алькасар! Между частями связь людьми и телефонная.

Перрико (входит). У Санта-Круа пушки ставить невозможно, товарищ командир.

Педро. Нет, возможно, Перрико. Пойдем!

Уходит вместе с Перрико. За сценой возникает песня «Единый фронт». Сцена заполняется поющими солдатами республиканской армии. Вносят и устанавливают знамена.

Военный почтальон (входит, в руках посылка). Где маленький Хосе?

Маленький Хосе. Я здесь.

Военный почтальон. Тебе посылка, дорогой мой.

Движение.

Регино (берет посылку, читает). «Толедский сектор. Пятый полк. Бойцу Хосе Мансо». (Дает посылку Хосе.)

Томас. Давай, сынок, откроем. (Берет, осматривает. Гордо.) Да это из Мадрида. (Ножом вскрывает ящик.) Э, да тут есть и письмо. (Вертит в руках.) Прочти, Ретоно.

Регино (берет письмо, читает). «Наш дорогой, любимый маленький Хосе. Дети великого Советского Союза узнали из газет, что ты вместе со своим отцом храбро сражаешься на фронте против фашистов, и посылают тебе через нас этот подарок и пламенный пионерский привет. Вива наш маленький Хосе! Объединенный комитет коммунистической и социалистической молодежи Испании».

Марианна. Такой вот маленький, а уж прославленный ты человек, Хосе.

Маленький Хосе (извлекает из посылки пионерский галстук). Смотри, отец, вот красный флаг.

Регино. Нет, это пионерский галстук. Но прав наш маленький Хосе. (Повязывает галстук Хосе.) Да. Это флаг, товарищи, и знамя, с которым победим. (Поднимает Хосе.) Вот дети будущей Испании, свободной и счастливой.

Крики: «Вива!» Хосе передают из рук в руки и качают.

Занавес

 

Акт четвертый

Картина шестая

Мрачное, почти совершенно темное подземелье Алькасара. Тусклый свет фонаря из слуховой щели над дверью. Заключенные мужчины, женщины и дети лежат вповалку на полу, жмутся к стенам. Их почти не видно. Они ощущаются по стонам, приглушенным, истерическим всхлипываниям, идущим с разных концов подземелья. В углу Сант-Яго, Кастро.

Хосе Урбан и Мангада-Амбоу.

Сант-Яго. Эх, Фредерико, я думаю, если глаза мои когда-нибудь увидят солнца свет, они не выдержат и лопнут. Желудок мой так сморщился, что больше никогда уже не сможет выполнять своей работы.

Мангада. Ты, друг, большое и наивное дитя. Разве не видишь, как по ночам нас группами выводят… на допрос. Ха-ха! Такая штука, как человеческий желудок, для тебя уж бесполезный инвентарь. Напрасно ты волнуешься: фашисты не дадут работы твоему желудку… И глаз твоих не будет беспокоить светом солнце. Возможно, на момент тебе покажут звезды, а затем — отец Порфирио… и аллилуйя, аллилуйя… и упокой, господи, душу раба твоего, дорогой мой. Аминь!

Кастро. Послушай-ка, приятель, зачем хитришь и портишь парню настроенье? Тебе ведь по плечу его улыбка? Презренье к смерти в ней и вера в жизнь, победу!

Мангада (подчеркнуто). О, ты не говоришь, а пишешь. Уж не поэт ли ты? Жаль, что мало света и не могу я видеть твое лицо.

Кастро. Ты не без юмора, мой друг, и мне характер твой веселый по душе. Ты говоришь о смерти, но, поверь, с твоим характером не верится тебе, что ты умрешь в подвалах Алькасара.

Мангада. Кто ты такой? Дай разглядеть твое лицо!

Сант-Яго (шепотом). Это Кастро, Фредерико Гарсиа Кастро!

Мангада. Фредерико Гарсиа Кастро? Фредерико Кастро! Радость ты моя! Всю жизнь мечтал я встретиться с тобою. И даже мрак подвала Алькасара не омрачает радости моей… (Пауза.) «Андалузские вечера» и песнь песней «Единый фронт»! Дай мне обнять тебя, поэт!

Голоса:

— Наш Фредерико здесь!

— Фредерико Гарсиа Кастро!

Мангада. Какая честь темницам Алькасара!

Хосе Урбан (простодушно). Товарищ Фредерико… Ты разрешишь мне так назвать тебя?

Кастро. А как иначе? Ведь я не враг тебе, а друг, товарищ по борьбе и брат по классу.

Хосе Урбан. Товарищ Гарсиа, когда тебя на волю выпустят, ты напиши про нас, как нас здесь мучили, пытали и как мы даже под расстрелом верили, что победим.

Кастро. Ты ошибаешься, товарищ. Здесь с вами вместе я вашу участь разделю.

Хосе Урбан. Нет, Фредерико, нет. Убить тебя фашисты не посмеют.

Мангада. Ты прав, товарищ. Поэта расстрелять нельзя.

Топот ног у двери. Дверь открывается, входят несколько юнкеров, за ними офицер.

Офицер. Мангада-Амбоу!

Мангада. А, добрый вечер, капитан, вы что-то зачастили к нам! У генерала Прадос, надо полагать, печенка разыгралась?

Офицер. Встань, когда ты с офицером говоришь!

Мангада (оставаясь в том же положении). Простите, капитан, для этого характер у меня не подходящий.

Офицер (резко отвернулся). Хосе Урбан!

Хосе Урбан спокойно поднимается.

Оба — на допрос!

Мангада (иронически). На допрос? А прокурорами будут нам винтовки (показывает на юнкеров) этих молодцов? (Встает.) Я знаю, что ответить. До свиданья, товарищ Фредерико. Позволь мне поцеловать твой честный лоб. (Целует.) И если все-таки ты вырвешься отсюда, напиши, что здесь с тобой сидел рабочий оружейного завода Мангада-Амбоу. Ты напиши, что был он человек суровый, любил восходы и закаты солнца, стихи любил… любил Испанию и ненавидел рабство. В бою он храбро дрался и пулеметом сеял смерть среди фашистов.

Конвоиры хватают Мангаду.

Ты голос мой услышишь, когда начнут (иронически) допрашивать вот эти прокуроры. Испания услышит, Педро Коррильо и армия, что осаждает Алькасар, — весь мир услышит.

Офицер. Взять негодяя!

Конвоиры уводят Мангаду и Хоее Урбана. Микаэла в другом углу, в группе женщин. Рафаэль и Фелиппе спят у нее на коленях.

Микаэла. Спите, спите, мои родные. Я здесь, я с вами, здесь. Спите, маленькие, папа скоро возьмет Алькасар и прогонит фашистов. Далеко-далеко… прогонит и принесет вам воды… Спите, мои маленькие… И кушать принесет… Солнышко снова будет… Папа вас любит, очень любит… и прогонит фашистов, навсегда прогонит… И вы снова будете бегать по улицам Толедо… Спите, спите, мои родные. Папа уж близко. Педро, мой родной…

Первая женщина (истерически). Я не могу, я не могу! (Бьется об стену.) Пить! Пить! Изверги, пить!

Вторая женщина. Пусть она замолчит! Пусть замолчит! (В истерике.) Пусть замолчит! Воды, воды! Капельку воды!

Подземелье стонет.

Стоны:

— Убейте!..

— Маленькая моя, маленькая моя!

— Звери!

— Пить, пить!

Сант-Яго. Страшно, Фредерико… Могу сойти с ума я…

Кастро. Крепись, Сант-Яго… Думай о Мангаде-Амбоу…

Через стены подземелья врывается голос Мангады-Амбоу. Он поет «Интернационал».

Сант-Яго. Это он, это он, Фредерико! (Подхватывает слова «Интернационала», поет.)

Кастро встает. Залп за сценой прервал на момент голос Мангады-Амбоу, но затем он снова слышен.

Кастро. Класс наш расстрелять нельзя! (Подхватывает слова «Интернационала», поет.)

Звуки «Интернационала» ширятся. В них тонут и прекращаются стоны. Все поют. Поет все подземелье. «Интернационал» становится все более мощным. Поют все подвалы Алькасара.

Картина седьмая

Штаб генерала Прадос в крепости Алькасар. Адъютант, не то скучая, не то размышляя, внимательно рассматривает полировку ногтей. Входит капитан.

Капитан (осмотрелся). Где генерал?

Адъютант (кивая в сторону двери). С полковником закрылся в кабинете. Оттуда, от Коррильо, лазутчик возвратился. И, видно, новости серьезные принес. Уж полчаса как совещаются.

Капитан. А ты скучаешь?

Адъютант. Почти.

Капитан. Да… (Садится.) Нельзя сказать, чтоб было основанье веселиться. Но все ж герр Гауптмана глина оказалась неплохой?

Адъютант. О чем ты это? О женщинах и детях?

Капитан. Да, да, о них. Но главным образом (подчеркнуто) — о женщине и детях, жене Коррильо и двух его щенках. Смотри, неделя уж прошла, как мы осаждены. И что ж — ни одного снаряда не послал на Алькасар Коррильо. Хотя имеет столько пушек, что в два часа разрушить может Алькасар и нас в его развалинах похоронить. А знает ведь, что итальянцы не сегодня-завтра подойдут и армии его придется биться на два фронта.

Адъютант. Ты знаешь, к старинному дворянскому принадлежу я роду. Не говорю уж об имениях, которые стоят на карте. Меня подозревать в сочувствии (презрительно) к ним просто неприлично. Но должен я сказать, что иногда я восхищаюсь их мужеством и… красотой души.

Капитан. Ты о вчерашнем случае, когда вот этот… как его?.. Мангада под расстрелом пел и взбудоражил все подвалы?

Адъютант. Да только ли подвалы? А что произошло в казармах? Пришлось ведь расстрелять пятнадцать человек, десяток марокканцев и даже юнкеров штук пять.

Из двери кабинета генерала Прадос выглядывает полковник. Офицеры встают.

Полковник. Отца Порфирио к его превосходительству.

Адъютант. Есть, господин полковник. (Уходит, затем возвращается.)

Офицеры снова садятся.

В моем присутствии отец Порфирио уламывал жену Коррильо предать его и побудить письмом к измене. До этого она прошла, конечно, пытку. Довел ее до исступления, подсунул ей перо, чернила и бумагу и начал осторожно диктовать. Она писала.

Входит Порфирио. Пауза.

Адъютант (к Порфирио). Генерал Прадос просит вас к себе.

Порфирио проходит в кабинет генерала Прадос.

Когда прочли ее письмо, я был взбешен и застрелить ее хотел на месте, как собаку. Но ночью, у себя, когда я сам с собою остаюсь, я, как испанец, восторгаюсь ею, как испанкой.

Капитан (встает). Восторги ваши, лейтенант, опасны. И если дальше так пойдет, боюсь, вы выстрелите в спину генералу Франко.

Входят Прадос, полковник, Порфирио. Офицеры вытягиваются.

Прадос (садится в кресло за столом). Садитесь, господа.

Все садятся.

Вам обстановка известна хорошо. И наш маневр понятен. Как только бригада итальянцев подойдет и под Толедо свяжет армию республиканцев боем, из Алькасара мы бьем республиканцам в спину, Коррильо мы уничтожаем и открываем дорогу на Мадрид. Для этого осталось ждать дня два иль три. Но… положенье осложнилось. Коррильо сошел с ума. Он колебаться перестал и изменил решенье. И завтра собирается подвергнуть Алькасар уничтожающей бомбардировке. Об этом мне известно достоверно.

Порфирио. В нем сердца нет! Безбожник! Изувер!

Прадос. Нам нужно оттянуть на два-три дня бомбардировку.

Капитан. На башни, бастионы, стены выставить всех заключенных женщин и детей.

Полковник (переглянулся с Прадосом). Разрешите, ваше превосходительство.

Прадос. Пожалуйста.

Полковник. Я вам скажу, но это надо удержать в секрете. Вчера, когда запел тот сумасшедший под расстрелом и взбунтовались все подвалы, мы пулеметами заставили их замолчать навеки. Случайно уцелел лишь Кастро. Оказалось, что этот великан… Сант-Яго прикрыл его своим гигантским телом и принял пули на себя. Понятно, капитан?

Капитан. Понятно, господин полковник.

Адъютант. Послать парламентеров, затеять болтовню о сдаче… протянуть день-два, а там уж итальянцы будут продолжать.

Прадос. Резон!

Полковник. Но надо обеспечить, чтобы Коррильо на эту удочку пошел наверняка.

Порфирио. Ценою жизни Кастро надо подкупить. Его присутствие среди парламентеров смягчит Коррильо и подозренье усыпит.

Пауза.

Полковник. Возможно и другое. Встречу парламентеров поэт использует, чтобы уйти к республиканцам.

Прадос. О нет. Мы так обставим встречу, что убежать поэту не удастся. (Адъютанту.) Распорядитесь привести его сюда.

Адъютант уходит.

А если не захочет…

Капитан. Пристрелить!

Порфирио. Еще попробовать исторгнуть покаяние и кротость пыткой.

Прадос. Но первая ведь результатов не дала?

Порфирио. Не дала первая, вторая может дать. Как приведут, вы предложите ему сесть, ваше превосходительство: от первой пытки сухожилия растянуты немного.

Конвоиры вводят Кастро. Он измучен, ступает осторожно, как больной. Но глаза горят, внутренне он собран, от лица веет несгибаемой волей. Последним входит адъютант.

Прадос. Садитесь.

Адъютант пододвигает стул. Кастро молча садится.

(Кивком приказывает конвоирам выйти.) Мы вам даруем жизнь, поэт!

Кастро (бросает внимательный взгляд на Прадоса. Пауза). Не надо!

Прадос. Так смерть?

Кастро. Смерть — закон природы, генерал. И разная бывает, как и жизнь. Обыкновенная смерть приходит, когда уж прожил век свой человек, ослаб физически и старческое тело покоя ищет и земли. Такая смерть законна и честна. Еще бывает честной смерть в бою, в неволе и под пыткой и когда за прогрессивную идею умирает человек. Одна из них мне суждена. Умру я честной смертью, и смерть мне не страшна! (Пауза.) Ты, генерал, умрешь бесчестной смертью. Кровь женщин и детей, расстрелянных тобой, — твой несмываемый, зловещий знак. Ты обречен, как обречен и класс, надевший эполеты на тебя.

Капитан (угрожающе, срываясь с места). Мерзавец!

Прадос. Капитан!

Капитан садится.

Порфирио (благословляя Кастро). Да снидет на тебя дух кротости и покаянья!

Кастро. Брось заклинанья, поп!

Прадос. Я честно жизнь вам предлагаю. Решили мы Коррильо сдать Алькасар. И шлем к нему парламентеров. Желательно, чтоб были вы… одним из них.

Кастро. Мне жаль вас, генерал. Парламентером вашим могу в аду лишь быть, куда святой отец Порфирио благословил меня еще под пыткой и где вас черти ждут и не дождутся. Я попрошу их, чтоб для вас они по рангу раскалили сковородки.

Прадос (вскакивает). Убрать!

Все встают. Конвоиры уводят Кастро.

Адъютант. Парламентеров все же стоит нам послать. Попробуем без Кастро.

Прадос. Послать! Не выйдет — предупредим письмом, что после первого снаряда, который будет послан в Алькасар, мы умертвим жену Коррильо и мальчиков его обоих. А Кастро к башне привязать! Он будет доказательством, что пленники еще живут и каждый взрыв снаряда средь них посеет смерть. На башню негодяя!

Картина восьмая

Толедо. Командный пункт Педро Коррильо под Алькасаром, на участке Томаса Мансо. Томас входит, за ним маленький Хосе. В руках у Томаса лопатка.

Томас (Пронико). А командира нет?

Пронико. Поехал. Батареи объезжает. Для каждой сам он намечает цель, количество и род снарядов.

Входит Регино.

Томас. Так, так! Стоит все, значит, на своем. Железный человек! Без ржавчины и вмятин!

Peгино. Его железо обручем мне голову и сердце давит. Безумие, безумие все это!

Пронико. Всю ночь наш командир не спал. Над картой просидел, все думал, думал, когда и как к Толедо итальянцы подойдут и как их отбивать и на Мадрид закрыть врагу дорогу.

Входят Перрико и Марианна.

Сказал, что Алькасар сегодня должен быть разрушен, и бросил, как судьбу, на карту карандаш.

Томас (садясь). Железный человек! И правильный!

Пронико. Под утро, как заснул, во сне метался и кричал. Все бредил Микаэлой и… детьми. По имени их называл, прощения просил и плакал — ручьями бежали слезы по суровому лицу.

Регино (закрывает лицо руками). Мне страшно!

Маленький Хосе. Зачем, отец, лопатку портишь?

Томас. Сынок! (Втыкает лопатку за пояс.) Не порчу я лопатку, берегу. Не вечно ж быть войне! Мы победим — в деревню возвратимся, к земле. Тогда увидишь, пригодится на виноградниках, сынок, лопатка эта из толедской стали. Состарюсь я, состаришься и ты, и даже перемрут все правнуки твои, мой маленький Хосе, а сталь толедская все будет жить. Из рода в род свободный человек взрыхлять лопаткой этой будет землю, чтоб легче дереву дышалось и лучше наливался виноград.

Входит Педро. Неловкое молчание. Его ощущает Педро, говорит, не поднимая глаз.

Педро. Хорошо, что вы все здесь. Я был на батареях — все готово. В два мы громим из пушек и штурмуем Алькасар.

Марианна. Все это так, товарищ командир, но разреши мне…

Педро. Не разрешаю!..

Регино. Опомнись, Педро!

Педро. Регино, здесь не театр, а фронт.

Марианна. Но, Педро, ты пойми…

Педро. Все понимаю. Мое решенье неизменно. Сегодня должен быть разрушен Алькасар… иль завтра будет поздно!

Диего (вбегая). Товарищ командир, из западных ворот парламентеры вышли… с белым флагом. У них завязаны глаза, их всех ведут сюда.

Регино. Ну вот…

Марианна облегченно вздохнула. Шум. Солдаты вводят парламентеров. Их двое: капитан штаба Прадоса и священник.

Капитан. Позвольте снять повязки.

Педро. Снимите.

Парламентеры снимают повязки.

Я слушаю.

Капитан. Генерал Прадос приказал нам передать вам, что склонен сдать Алькасар он и предлагает перемирие.

Педро. Приветствую решенье генерала. Оно разумно.

Священник. Отец Порфирио склонил его превосходительство к смиренным мыслям.

Педро. Но перемирие к чему, раз речь идет о сдаче?

Капитан. Мы полагаем, надо будет обсудить условия, порядок сдачи и ряд вопросов, обычных в случаях таких.

Педро. Но разговоры могут длиться бесконечно.

Капитан. Нет, нет, дня два или, быть может, три, не больше!

Педро. Понятно. Что еще?

Капитан. Всё!

Пауза.

Педро. Скажите генералу, что я согласен…

Томас. Педро!

Священник. О, как возрадуются матери и возликуют дети, которые нужду и страх осады с нами разделили. Ваш Рафаэль и маленький Фелиппе благословят отца…

Педро. Молчать! (Пауза. Спокойно.) Так вот я продолжаю. Времени у нас осталось мало. Даю я полчаса на перемирье, а дальше — сдача! (Смотрит па часы на руке.) В час тридцать из западных ворот штаб генерала Прадос, офицеры и духовенство все выходят без оружия. Жизнь сохранится всем, за это я, Коррильо, ручаюсь. Одновременно должны открыться все ворота Алькасара. Порядок входа в Алькасар и прочее определю я сам на месте.

Священник. Безумие!

Капитан. Суровостью условий вы отклоняете протянутую руку…

Педро. Мне нужен Алькасар, а не рука; и это не безумие, а ультиматум!

Священник. Вы ставите в опасность себя и жизнь своих детей…

Педро (взволнованно). Молчать! (Спокойно.) Вам следует поторопиться: в час тридцать истекает срок. Перрико, проводи их.

Парламентерам завязывают глаза, выводят.

О мальчиках моих напомнил мне… и словно нож воткнул мне в сердце… и дважды повернул… О негодяй! Воды, воды… нет, не воды — вина! Стакан мне крепкого вина!

Приносят вино. Педро пьет, приходит в себя. Тишина.

Ты почему так странно смотришь на меня, Марианна? А?

Марианна молчит.

И ты, Мансо, какой-то странный. Пронико тоже. А маленький Хосе расплакался. Иди ко мне, малыш!

Маленький Хосе подходит.

Ну, ну, не надо плакать. (Прижимает маленького Хосе к груди, гладит его.) Скажи мне — кто тебя обидел?

Маленький Хосе молчит.

Ты почему молчишь? Не любишь дядю Педро?

Маленький Хосе (сквозь слезы). Люблю… Перрико (входит, в руках пакет). Я проводил их, Педро. Когда расстались, обернулся капитан, меня окликнул и бросил этот вот пакет — тебе он адресован лично. (Вручает пакет.)

Педро вскрывает пакет, читает молча, вздрогнул, смял письмо в комок.

Томас (осторожно). Что пишут, командир?

Педро (уклончиво). Всё то же.

Регино. Но почему ты вздрогнул, Педро?

Педро. От возмущения, Регино.

Марианна (волнуясь). Товарищ командир, мне трудно говорить. Но высказаться я должна… Мне кажется, раз враг пощады просит и говорит о сдаче, переговоры надо нам продолжить и… подождать с бомбардировкой…

Регино. В переговорах можно попытаться совесть генерала Прадос разбудить и вырвать у него для женщин и детей освобожденье.

Томас. Обман все это и волчьи происки врага, чтоб время переждать и в спину нам ударить, как только итальянцы к Толедо подойдут.

Перрико. Мне говорить еще трудней, чем Марианне.

Пауза.

Но… командир наш прав. Нам медлить больше невозможно! Ударом верным мы замертво должны свалить быка, а нет, так бык растопчет нас ногами!

Марианна. Перрико!

Перрико. Да, Марианна!

Педро. Ты почему молчишь, Пронико?

Пронико. Ты мысли мои знаешь, Педро. Я думаю, как ты.

Педро. Так вот, идите по местам, и ровно в два — бомбардировка. Томас, пойди проверь еще раз батареи. Томас. Есть, командир!

Уходит вместе с маленьким Хосе.

Перрико. Есть! (Уходит.)

Пронико. Есть! (Уходит.)

Регино. Опомнись, Педро!

Марианна (снимает с себя оружие и швыряет его на землю). Я не могу участвовать в убийстве твоих детей и Микаэлы…

Педро (исступленно). Лейтенант Марианна Санчес!

Марианна не выдерживает взгляда Педро, вытягивается, опустив руки по швам, на глазах слезы.

(Спокойно.) Возьми оружие и приведи себя в порядок.

Регино поднимает оружие Марианны и помогает ей надеть снаряжение. Оба уходят.

Какая мука!

Входит Диего.

(Замечает его.) Диего?

Диего. Я к вам, товарищ командир, как делегат от нашей части.

Педро. Как делегат?! Так. Говори — в чем дело? Диего. Бойцы очень любят тебя, товарищ командир. И понимают твое горе… И говорят: переговоры надо продолжать… враг сдаст нам Алькасар без боя… Бомбардировку рано затевать. Нам командир дороже…

Педро. Довольно. Пока я командир, мое решенье для вас всех — закон и боевой приказ, который выполнить должны беспрекословно!

Диего. Но, командир, твои жена и дети…

Педро (исступленно). Молчать! (Пауза.) Как будто сговорились все терзать меня напоминанием о мальчиках моих. (Садится, опускает голову на руки.) Мне тяжело, Диего.

Диего вскидывает винтовку, целится в Педро. Выстрел. Педро вскакивает. Диего падает, роняя винтовку. Входит Пронико с маузером в руке. За ним Перрико, Марианна, Регино.

Зачем ты это сделал?

Пронико. Ты ж сам мне, Педро, приказал присматривать за ним. (Пауза.) Приказ твой выполнил я до конца. (Пауза.) Он застрелить тебя хотел — я пристрелил его. Предатель он, фашистская собака генерала Прадос!

Несколько разрывов шрапнели.

На ультиматум наш нам Прадос отвечает.

Педро. Убрать!

Солдаты выносят Диего. Входит Томас.

Томас. Товарищ командир, все батареи в полной боевой…

Педро. Прошу всех по местам!

Командиры уходят. Пропико уходит последним.

Пронико!

Пронико возвращается. Педро молча обнимает его Пронико уходит.

(Смотрит на часы.) Последние секунды. И каждая, как камень, падает на сердце… Два! Конец! (Ждет.)

Тишина.

Но почему все тихо? Орудия молчат. Не мог же Томас обмануть меня. Иль брежу тишиной я?

Тишину взрывают крики: «На башне — человек! Ведь это Фредерико, любимый наш поэт! На башне — Кастро!» Вбегает Регино.

Регино. На башне Фредерико Кастро, товарищ командир! Он чашу колебаний переполнил… Артиллеристы плачут! И выполнить не могут твой приказ. Я говорил тебе, что это невозможно! Безумие! У них перед глазами Микаэла и мальчики твои…

Педро. Молчать!

Все стихло. На сцене и за сценой мертвая тишина.

Я сам дам из орудий первый залп! (Выбегает.)

За ним — Регино. Сцена пуста. На фоне мертвой тишины слышится издалека голос Кастро.

Голос Кастро. Товарищи, я Фредерико Гарсиа Кастро, ваш капитан и ваш поэт… На башне я, а в башне штаб негодяев… Для пушек наших хороший я прицел. И пусть у вас не дрогнет сердце и рука. Обрушьте град снарядов на меня. Вернее цельте! В рядах передних с вами я штурмую Алькасар! Огонь!

Орудийный залп. Канонада Крики: «Вива ля республика! Вива!»

Штурм. Пробегают через сцену Педро, Марианна, Перрико, Пронико и Томас с маленьким Хосе.

Томас. Не отставай, не отставай, сынок! (Помогает маленькому Хосе перебраться через окоп.) Вот так!

Маленький Хосе убегает. Томас поднимается над окопом и падает, роняя карабин.

Хосе! Хосе! Возьми лопатку!.. (Теряет сознание.)

Маленький Хосе (возвращается, бросается к отцу). Отец! Отец!

Томас (приходит в себя). Не повезло, сынок… В какое время умираю… Лопатку не забудь, возьми… (Умирает.)

Пробегают Регино и солдаты. Движущееся вперед «ура».

Маленький Хосе (тормошит отца). Отец!.. Отец!.. (Хватает карабин отца.) Отец!.. (Бежит вслед за солдатами на Алькасар.)

Картина девятая

Бивуак республиканской армии во дворе Алькасара, Вокруг развалины башен, стен и зданий. На сцене маленький Xоссе, примостился в стороне, всхлипывает. Регино сидит молча. Мар и айна зашивает мужской плащ.

Перрико входит. Он угрюм. Молча садится недалеко от Марианны.

Марианна. Где Педро?

Перрико (показывая на развалины). Там…

Марианна. Зачем его оставил одного?

Перрико. Он как безумный мечется среди развалин и беспрерывно шепчет имя Микаэлы и детей… Все ищет их…

Марианна. Ты не ответил мне на мой вопрос, Перрико.

Перрико. Меня прогнал он, Марианна.

Марианна. И ты ушел?

Перрико. Ушел.

Марианна. Нехорошо, Перрико!..

Перрико. Я тоже так подумал было, Марианна, потом решил, что я неправ. (Пауза.) Я никогда не видел, чтобы такие глыбы мог с места сдвинуть человек! И так от груды к груде…

Регино. Идет!

Входит Педро. Он весь измазан известью. Обводит взглядом бивуак. Все избегают его взгляда.

Педро. Вы как-то странно смотрите все на меня… Или не смотрите совсем… И все молчите… Почему молчите? (Громче.) Почему? (Кричит.) Молчите почему?!.. Ведь мы же победили!

Молчание. Педро замечает маленького Хосе. Около Хосе лопатка и карабин отца.

И ты, Хосе, не смотришь на меня? А говорил, что любишь дядю Педро…

Маленький Хосе всхлипывает.

Ты плачешь, маленький? (Подходит к Хосе.) Мой дорогой, родной… Мой маленький товарищ боевой… Не надо плакать! Ведь мы с тобой бойцы и победители… А плакать победителям негоже… Ну улыбнись! Ты маленький, а я большой… Тебе отцом я буду, хочешь? А ты мне сыном будь! Состарюсь я и буду хвастать, как мой Хосе, мальчонкой в десять лет, плечо в плечо с отцом в бои ходил и побеждал… А ты вдруг плачешь…

Маленький Хосе (вытирает кулаком слезы). Не буду больше плакать, дядя Педро.

Педро. Ты молодец, Хосе. (Обводит взглядом бивуак.) Все, нее молчите? Боитесь мне в глава взглянуть? (Кричит.) Почему молчите?!

Движение. Все взглянули на Педро и не отводят взгляда.

Теперь… иное дело… Я вижу взгляд героев… и лица победителей я вижу!

Марианна улыбнулась.

Хорошая улыбка у тебя, Марианна! Ты зашиваешь плащ… А чей он?

Регино (смеется). Конечно, плащ Перрико!

Педро. Регино правду говорит, Марианна?

Марианна (смущенно). Правду, Педро.

Педро. Да… У вас с Перрико, Марианна, почти уже семья! Семья! Какое теплое и ласковое слово… как шелк, как бархат золотистый…

Маленький Хосе подходит и прижимается к Педро.

(Медленно.) Семья…

Возникает шум моторов в небе. Самолет идет на посадку. Шум затихает. Входит Пронико.

Пронико. Товарищ командир, с разведки возвратилось летное звено.

Летчик (входит). Товарищ командир, по вашему заданию летал в разведку я на Талаверу. В двух переходах от Толедо — по шоссе — колонна итальянцев в сопровождении артиллерии и танков.

Педро. Товарищи, нам предстоит жестокий бой. В ружье!

Все, кроме Педро и маленького Хосе, уходят, и сейчас же за сценой горнист играет поход. Возникает песня «Единый фронт». Через сцену проходят в порядке отряды.

(Хосе.) Не отставай, сынок, не отставай!

Уходят.

Занавес

1936

Перевод с грузинского В. Радыша

 

Пьеса в трех действиях, шести картинах

 

Действующие лица

Ягор

Арчил, Надир, Дато — его сыновья.

Сардион.

Нателла — дочь Сардиона, жена Надира.

Амиран — начальник заставы.

Алмасхан.

Вахтанг.

Гоги.

Колхозники.

Пастух.

Пограничники.

Место действия — Грузия, пограничное селенье.

 

Действие первое

Картина первая

Лес в горах. Могучие дубы. Столетние сосны. Пихты. Сцена пуста. Слышен приближающийся вой волка. С противоположной стороны ему отвечает, с ним перекликается другой волк. Появляется широкоплечий, седой Ягор. Он ползет по сцене, похожий на зверя. На плечах у него мокрая волчья шкура. За плечами ружье. За ним, тоже ползком, появляется такой же крепкий, широкоплечий, седой Сардион. Он тащит стальной капкан. Эти люди сливаются с окружающей их лесной чащей. Когда охотники встают, они подобны могучим дубам, они кажутся ровесниками стройным столетним корабельным соснам.

Сардион (шепотом). Стой, Ягор, волк близко!

Ягор (сурово посмотрел на друга). Молчи, старик… волк чует даже дыхание человека.

Подражая волку, воет Ягор, и ему отвечает, с ним перекликается волк.

Сардион (шепотом). Как ты замечательно воешь, Ягор! Даже мне становится жутко. А сколько раз темными ночами здесь, у границы, настигали меня стаи воющих волков!

Ягор. Молчи, старик! (Махнул рукой.) Зачем я зря тревожу зверя? Зачем зря приманиваю? Стрелять все равно нельзя: граница. Эх, Сардион! Сколько сотен волков выводил я из логова на голос и пулей укладывал наповал! Сколько медведей встречал я в честном бою на этих тропинках! А теперь я ползком пробираюсь по лесу, играя со зверем…

Сардион. Чем же это плохая игра? Ты. Ягор, знаменитый охотник. Я горжусь тобой.

Ягор (пощупал руками мокрую волчью шкуру). Разве капкан по сердцу охотнику? Мне жаль зверя, который попадает в него. Настоящий охотник встречается с волком лицом к лицу, а не ловит его, как трусливый ребенок, в капкан.

Сардион (смеется). Где это видано, чтобы человек состязался с зверем? Убьешь ли ты волка пулей, изловишь ли его капканом — волк остается волком.

Ягор (рассерженный). Не будь ты мне другом и братом — я перестал бы с тобой разговаривать… Разве человек — это зверь, чтобы думать только о добыче?

Сардион. Эх, Ягор! О чем же еще думать охотнику в этих лесах?

Ягор. Думать о радости, о силе. Мне шестьдесят лет, но я и теперь могу еще связать шестерых! А ты, Сардион, разве моложе меня? Посмотри на себя: ты стоишь, как столетний дуб. Откуда у тебя эта сила? Кто тебе дал ее? Простор наших гор, пьянящий воздух лесов, тишина тропинок, еще теплых от зверя, — вот откуда наша сила.

Сардион. Помнишь, Ягор. нашу молодость?.. С детства мы побратались и дали клятву в вечной дружбе. Сколько темных ночей скоротали мы у границы. Сколько раз мы смотрели смерти в глаза. Помнишь, Ягор, у этой скалы напали на меня царские солдаты?

Ягор. Я узнал твой голос.

Сардион. И ты примчался. Солдаты боялись тебя. (Пауза.) Эх, была у нас слава!

Ягор. Время было другое.

Сардион. Время идет медленно, и ничто не меняется в жизни. Так же замыкают ущелье горы, стволы деревьев поднимаются к небу, те же звезды висят над нашей деревней. Но люди спешат. Они подхлестывают время, как ленивого быка. Люди стали другими.

Ягор. Чем же это плохо? Или ты жалеешь о прошлом?

Сардион. Я никогда ни о чем не жалею.

Ягор. Неужели ты но жалеешь о прошлом? Помнишь? Граница всегда была открыта для тебя, и ночные караваны твоих людей переходили ее, никого не боясь. Тяжелыми шелками ты мог покрыть всю нашу деревню. О твоих шагреневых кожах мечтал каждый жених. Твоим янтарным турецким табаком пахли трубки наших стариков. В деревнях слагали песни о храбром контрабандисте Сардионе. А сейчас разве ты не скучаешь без любимого дела? Время заперло твое ремесло, Сардион.

Сардион. Да, разные у нас были ремесла. Но мы любили друг друга. Никто не знает меня так, как ты, Ягор. Мы родились в один день, вместе росли, вместе состарились, и, очевидно, вместе примет нас земля. Нет у меня, Ягор, тайн от тебя, И говорю тебе, как брату, как другу: человек счастлив только тогда, когда все окружающее радует его, когда счастье всех — его счастье.

Ягор. Разве счастье не рождается с богатством?

Сардион. Я никогда не был таким богатым, как теперь. Меня уважают, мне верят, меня любят. В этом мое богатство, моя радость. Разве человек — это зверь, чтобы думать только о добыче? (Пауза.) Но я одинок, Ягор. Была у меня единственная дочь — и ту увел твой сын.

Ягор (смеется). Неужели ты хотел, чтобы дочь согревала твой очаг до тех пор, пока не потухла бы сама?

Сардион. Нет! Эх, Ягор, не было бы предела моему счастью, будь бы у меня сын… (Пауза.) Я хочу усыновить твоего Дато.

Ягор (сердито). Где это видано, чтобы от живого отца отнимать родного сына? Ты с ума сошел, старик!

Сардион. Я буду сам воспитывать его. Я выращу из него настоящего человека. А ты, старый ворчун, никогда даже не улыбнешься своему сыну… Если у моей Нателлы будет мальчик, я заберу его к себе.

Ягор (сурово). У твоей Нателлы? Была у тебя Нателла, а теперь нет. Теперь она моя, жена моего Надира. Я воспитаю мальчика. Я дед.

Сардион (обозлившись). Ты дед? А чем я не дед, старый волк? Я жаловаться буду. Я напишу правительству, чтобы внука присудили мне, одинокому старику.

Ягор. Если хочешь, переходи жить ко мне — вот и кончится твое одиночество.

Сардион. Этого еще не хватало! Потушить свой очаг, потерять свой род и скитаться, как бездомный пес. Нет, отдай мне внука, и я воспитаю его.

Ягор (лукаво). А если у Нателлы родится девочка?

Сардион. У моей Нателлы не может родиться девочка.

Ягор. Нет, это у моего Надира не может родиться девочка. В нашем роду не рождаются женщины. Было же у меня три сына и ни одной дочери.

Сардион (шепотом). Три сына… (Вздохнул.) Эх, Ягор!

Ягор. О чем ты задумался, Сардион?

Сардион. Я вспоминаю о судьбе твоего сына Арчила, и солнечный свет уходит из моих глаз.

Ягор. Лучше не напоминай мне о нем…

Сардион. Помнишь, старик, как мы стреляли из винтовок, когда родился твой первенец?

Ягор. Эх, Сардион! Смерть Арчила разбила мое сердце. Я суровый человек, но иногда мне снится сон… Чудится, будто, скрипя, открывается дверь и Арчил возвращается домой. Ты не можешь понять, Сардион, что значит для отца не знать, где похоронен любимый сын, не оплакивать его могилы.

Сардион. У тебя еще есть замечательные сыновья, Надир и Дато. Вчера пограничники говорили, что твой Надир скоро станет командиром. Бойцы шутят: старик за всю жизнь столько не перестрелял волков, сколько сын его задержал диверсантов.

Ягор (довольный). По бегу жеребенка всегда определишь породу. Стало быть, ты доволен своим зятем, Сардион?

Сардион. А какая невестка радует потухший очаг твоего дома, Ягор? Нет на всем белом свете девушки лучше моей Нателлы.

Голос за сценой: «Эх ты, старый хвастун!» Ягор и Сардион обернулись.

Ягор (смеется). Хвастун? Ты прав, Алмасхан.

Входит колхозник Алмасхан, тащит на плече бревно.

Алмасхан (сваливая бревно, дразнит Сардиона). Все — мой, моя, мое… Нателла моя, очаг мой… Здравствуйте, друзья!

Ягор (обозлившись). Будь ты проклят, Алмасхан! Разве можно здороваться с охотником во время охоты?

Сардион (Алмасхану, шепотом). Говорят, ночью задержали нарушителей границы?

Алмасхан. Да. И говорят, что их проводником был кто-то из нашей деревни…

Сардион. Его тоже поймали, что ли?

Ягор (с увлечением ставит капкан). Если бы поймали, то не говорили «кто-то», а сказали бы — кто.

Сардион (вздохнув). Неужели у нас в деревне могут найтись такие подлые и презренные люди?

Алмасхан. Эх, Сардион! Не все такие честные, как ты и Ягор.

Сардион. Тише… Кто-то идет.

Ягор. По-моему, он не из нашей деревни. Я его никогда не видел.

Алмасхан. Очень смело идет. Видать, что это человек с чистой совестью.

Сардион. А может быть, ему уже негде скрыться?

Входит пастух.

Пастух. Здравствуйте, товарищи. Правда, не принято здороваться с охотниками во время охоты, но все же — здравствуйте, товарищи!

Все трое. Здравствуйте!

Пастух. Вы из этой деревни?

Сардион. Да, из этой деревни.

Пастух. Будьте добры, укажите мне дорогу на заставу.

Ягор. А ты разве не знаешь?

Пастух. Если бы знал, не спрашивал.

Ягор, Сардион и Алмасхан переглянулись между собой.

Ягор (показывает). По этой тропинке — направо и затем за холмом. Видишь?

Пастух. Спасибо, товарищи! (Идет в глубину сцены.)

Сардион (который во время всей этой сцены подозрительно смотрел на пастуха, выхватил ружье у Ягора, вскинул его), Стой!

Пастух обернулся. Недоумевающе смотрит на Сардиона.

Руки вверх!

Пастух. Товарищи!

Сардион (разъяренно). Руки вверх, говорю! Пастух поднимает руки. (Передает ружье Ягору.) Не спускай глаз с этого человека. (Подходит к пастуху и хочет снять с него берданку.)

Пастух. Не смей, старик!

Сардион. Таков закон границы. (Снимает берданку.) Мы тебя не знаем.

Пастух. Ведите меня на заставу.

Алмасхан. Поведем, поведем, дорогой!

Сардион ощупывает карманы арестованного.

Пастух (хватается за карман). Не трогай, старик! Оружия у меня больше нет. А моих бумаг я никому не покажу.

Сардион. А черт знает, какие у тебя бумаги! Пастух. В этом разберется лейтенант. Ведите меня на заставу.

Сардион продолжает ощупывать карманы.

Ягор. Оставь, Сардион! Бумаг мы не должны трогать.

Пастух. Я и не позволю вам. Ведите меня на заставу. Я отдал оружие потому, что узнал тебя, старик. (Обращается к Ягору.) Ты ведь отец Надира?

Ягор. Да, я отец Надира. Очевидно, велика его слава, если по сыну узнают отца.

Сардион. И враги хорошо знают твоего Надира. Это еще не доказательство.

Ягор прислушивается. Вблизи завыл волк.

Ягор. Тише, черти!

Все припали к земле. Алмасхан тянет за собой пастуха. Присев за деревом, Ягор завыл в ответ.

Сардион. Зачем приманиваешь? Все равно стрелять нельзя.

Ягор. Дай потешить сердце охотника. (Завыл.)

Совсем близко раздается ответный клич волка.

Алмасхан. Зверь близко, Ягор.

Ягор. Молчи, говорю!

Сардион. Эх, Ягор, стреляй! Ведь не повесят нас за это…

Ягор. Молчи! (Поднял было ружье к плечу, но тут же опустил его). Из-за волка поставить на ноги всю границу! Нет, не делай этого, Ягор!

Волчий вой все ближе. На пригорке шевелится кустарник. Сардион пытается вырвать ружье у Ягора. Ягор лег на оружие, не отдает его. Молчаливая борьба.

Сардион (шепчет). Выдержка у тебя железная! (Отпускает Ягора.)

Кустарник шевелится сильнее. Из-за кустов показывается голова пограничника. Это Надир. Волчьим воем приветствует он отца.

Ягор (сердито). А, черт… Надир!

Сардион и Алмасхан хохочут.

Сардион. Стреляй, Ягор, стреляй в твоего волка, в твоего выкормыша… Эх ты, охотник! Чуть было зятя моего не прикончил…

Надир (смеясь). Ты что, хотел убить меня, отец?

Из-за кустарника появляются начальник заставы лейтенант Амиран и трое пограничников. Все смеются. Ягор рассержен, хочет уйти.

Сардион (смеясь). Капкан забери. Того и гляди в него попадет Надир!

Ягор. На свою голову обучил его выть по-волчьи. Пограничники смеются.

Амиран. Сознайся, Ягор, — он воет лучше тебя?

Ягор. Лучше меня? А слыхал ли ты когда-нибудь, лейтенант, вой вожака? Видел ли ты волка?

Амиран. Как не видать, как не слыхать! Восемь лет я работаю в этих горах.

Ягор. Ой, врешь, Амиран! За пять километров волк кожу твоих сапог учует. Да что волк, — я узнаю. Надир еще не заходит в калитку, а я по запаху сапог отворяю ему дверь.

Амиран. Почему же, Ягор, ты нас не учуял?

Ягор. Учуял, поэтому и не позволил Сардиону стрелять.

Надир. Пока нас не было, здесь пахло кожей.

Ягор. Откуда в лесу могло пахнуть кожей? (Осматривается по сторонам.)

Амиран подал знак Надиру. Надир завыл. И буквально из-под земли, из-за кочек и кустарника вырастают пограничники.

Амиран. Видишь, Ягор, сколько волков воспитал твой Надир. И все… в сапогах.

Пограничники смеются.

Ягор (обиженно и растерянно оглядывает пограничников; Сардиону). Пойдем, старик.

Сардион (неожиданно спохватился, взволнованно забегал, кричит.) Где же этот человек? Ягор, где этот человек?

Пастух спокойно выходит вперед.

(Смущенно.) Ты хотел видеть начальника заставы?

Амиран, В чем дело?

Пастух. Вы товарищ Амиран?

Амиран. Да.

Пастух. Вот пакет от председателя нашего колхоза. (Передает.)

Амиран (прочел письмо). Передайте председателю колхоза благодарность за сообщение, но я уже знаю об этом.

Сардион. Прости, товарищ. Мы… мы не знали. (Возвращает пастуху оружие.) Извини нас.

Амиран. Молодец, Сардион. За это не извиняются.

Тяжелым, медвежьим шагом, волоча за собой капкан, уходит Ягор. За ним — Сардион.

Ягор!

Ягор останавливается.

Чего ты рассердился? Я думал, обрадуешься…

Сардион. Целый день мы ищем для капкана глухое место, подальше от людей, а, оказывается, здесь под каждым кустом…

Ягор (улыбнувшись, махнул Надиру рукой). Ты со мной, сын, не шути. Если завоешь где-нибудь подальше от границы, пристрелю… Так и останешься лежать в кустах и заставишь отца оплакивать тебя…

Надир. Не бойся, отец, если ты не узнаешь меня по голосу…

Сардион (смеясь, как бы вырвав окончание фразы из уст Надира). Узнаешь по сапогам, старик!..

Все смеются.

Картина вторая

Двор при доме Ягора. Рядом дорога. На траве сидят Нателла и Надир.

Нателла. Значит, с завтрашнего дня мы будем вместе целых две недели?

Надир. Мы будем вместе провожать каждый солнечный день и встречать каждую зарю. А сегодня я всю ночь буду в дозоре.

Нателла. Скажи, Надир, неужели не бьется тревожно твое сердце, когда темной ночью ты стережешь границу?

Надир. Конечно, бьется, но не потому, что я боюсь темной ночи.

Нателла. Уж не боишься ли ты волков, которые стаями бродят вдоль границы?

Надир. Нет, родная, не от страха бьется мое сердце. Я не ребенок, чтобы бояться черных стволов деревьев и далекого воя волков.

Нателла. Но почему же, милый?

Надир. Когда начинают шевелиться во тьме деревья, когда оживает кустарник и по волчьим тропам скользят неясные тени, тогда слышно, как бьется сердце. И только того и боишься, как бы оно тебя не выдало.

Нателла. Значит, все-таки боишься?

Надир. Только одного боюсь: чтобы ни одна темная тень не ушла от меня, чтобы ни одна тень не пробралась в мою деревню, в мою страну, чтобы никто не потревожил сон моей Нателлы…

Нателла. Разве ты думаешь обо мне в эти минуты?

Надир. Разве думать о тебе преступление? Даже тогда, когда я смотрю смерти в глаза, когда град вражеских пуль взрыхляет вокруг меня землю, — и тогда я не перестаю думать о тебе…

Нателла (прильнув к Надиру). Бесстрашный мой, любимый! Как ты темной ночью узнаёшь врага?

Надир. Я всегда узнаю врага по шагам: у человека с чистой совестью смелая и ровная поступь, а враг пробирается, как хитрая лиса. Его поступь нерешительна и боязлива. Шаги его неровны, тревожны и прерывисты, как биение его сердца.

Выходит на балкон Ягор с ружьем.

Ягор (громко зовет). Сардион!

Нателла (отстраняется от Надира). Отец!

Ягор. Сардион! Нателла, где твой отец?

Нателла. Кажется, он спит.

Ягор (смеется). Сардион не любит спать. Бродит, наверно, как бездомный пес. Отыскал где-нибудь старуху, любезничает с ней и вспоминает молодость…

Нателла. Где ему!

Ягор. Об этом спроси меня. А спросишь — не скажу. (Собирается уходить.)

Надир. А ты куда собрался, отец, в вечернюю пору?

Ягор. Поброжу по лесу, осмотрю капканы и, может быть, вернусь с добычей.

Надир. Ты и вчера не ночевал дома, отец!

Ягор (недовольно). До зари караулил медвежью берлогу, но так и не дождался хозяина. (Уходит.)

Нателла (прильнув к Надиру, смущенно). Надир, ты знаешь…

Надир. Ну что? Говори!

Нателла. Мне стыдно…

Надир (тихо). Говори…

Нателла что-то шепнула Надиру на ухо.

(Просиял.) Радость моя! Жизнь моя! И это будет мальчик. Мы назовем его…

Нателла (перебивает). Сардион!

Надир. Нет, Ягор! Первый внук должен носить имя деда.

Нателла (обиженно). А Сардион разве не дед?

Надир. Но Ягор — дед со стороны отца.

Нателла (с упреком). Как тебе не стыдно, Надир!

Надир (лукаво). А если это будет девочка?

Нателла рассмеялась. Слышно ноше пограничников. Нателла. Хорошо поют…

Пение приближается. На сцену входят пограничники и молодые колхозники. Они поют песню под аккомпанемент чонгури. В одной из групп залихватски бренчит балалайка.

Голоса:

— Ах, вот где Надир!

— Сбежал к своей красавице.

Через забор во двор прыгнул Дато и вцепился в Надира.

Дато. Здравствуй, брат! Давай поборемся.

Надир. Отстань!

Дато. Защищайся, а то повалю.

Голоса:

— Давай, Дато, давай, медвежонок!

— Надир, не поддавайся!

Надир. Отстань, говорю!

Дато. Ага, боишься!

Надир (потрепав Дато по волосам). Как же не бояться, когда голова у тебя как пустая тыква.

Первый парень. Как ему не жиреть: целыми днями греется на солнышке и балагурит.

Дато. А ты хорош, лентяй! Я по крайней мере двоих диверсантов выследил. Об этом вся деревня знает. А тебя не разбудит даже пальба из пушек.

Голоса. Правильно, Дато!

Дато (обращается к командиру отделения). Дядя Иван, скажи им, разве я говорю неправду?

Командир отделения. Дато говорит правду, друзья. Дато — зоркий и бесстрашный парень.

Входит Сардион. Все ласково встречают его.

Голоса:

— Дядя Сардион!

— Здравствуй, дядя Сардион!

Сардион. Здравствуйте, дети мои! Здравствуйте, молодцы! Видел я, как вы работали, и на душе у меня стало светло и радостно.

Первый пограничник (смеется). Только твой зять (указывает па Надира) сбежал от нас к молодой жене.

Сардион (подходит к Надиру, хлопает его по плечу). Ему простительно. Пчела всегда тянется к весеннему цветку, и даже бабочки любят ласкать друг друга.

Первый пограничник (тихо). Надир! Ты знаешь, что вчера нарушителей вел какой-то старик из этой деревни?

Сардион прислушивается.

Надир. Из нашей деревни? Откуда это известно? Опознали его?

Первый пограничник. Лица его не разглядели в темноте. Как только мы подошли, он, как подрубленный столетний дуб, покатился в ущелье и исчез.

Командир отделения. Пойдем, товарищи!

Молодежь и пограничники уходят с песней. На сцене остаются Надир, Нателла, Сардион и Дато.

Надир. Я догоню вас, товарищи! (Обращается к Дато.) Ты почему не ночуешь дома?

Дато. Я ночую в шалаше у границы, близ южной заставы.

Надир. Почему?

Дато. Я стерегу коня, смотрю на звезды и слушаю, как шелестят и переговариваются между собой деревья.

Надир. Я, как старший брат, велю тебе ночевать дома.

Дато. Ты остаешься ночью в лесу, под открытым небом, почему же мне нельзя ночевать в шалаше?

Надир. А если начнется стрельба на заставе, ты не испугаешься?

Сардион. Такому медвежонку, как Дато, лес не страшен.

Дато (усмехнувшись). Надир, ты не знаешь своего брата. Я не ребенок, чтобы бояться перестрелки. Как только услышу выстрелы, вскочу на коня и мигом окажусь на заставе. Я помогу тебе, брат!

Голос за сценой: «Дато!»

Дато прыгает через забор и скрывается.

Сардион (вздохнув). Эх!.. Был бы у меня такой сын!

Нателла. Чем же Надир не сын тебе, отец?

Сардион (обнимая Нателлу). Ты права, дочь моя. (Пауза.) Принеси отцу воды.

Надир. Когда Сардион просит воды, ему подают вино.

Нателла. Я знаю привычки своего отца. (Уходит.)

Сардион (тихо). Я должен поговорить с тобой наедине, Надир.

Надир. Я слушаю тебя, отец Сардион.

Сардион. Я даже не знаю, с чего начать. Мне трудно говорить об этом, но я должен сказать тебе.

Надир (заинтересованный, придвинулся к Сардиону). Что тебя мучает, говори?

Сардион осмотрелся по сторонам.

Никого нет, говори!

Сардион (обнимает Надира, прижимает его к груди). Мой мальчик, мой бедный мальчик!

Надир. Что случилось?

Сардион (вытирает слезу). Ты ведь знаешь, что, кроме тебя и Нателлы, у меня нет радости на свете! (Вздохнул.)

Надир. Чего ты вздыхаешь, отец? Разве мы не любим тебя? Не заботимся о тебе?

Сардион. Ты, наверное, лучше меня знаешь, что вчера ночью задержали нарушителей и…

Надир. И что?..

Сардион. Их сопровождал кто-то из нашей деревни.

Надир. Ну и что же?

Сардион. По деревне ползут дурные, грязные слухи. Они убивают меня. Они отравляют мою старость, тихую и спокойную, как закат.

Надир. Какие слухи? О чем ты говоришь?

Сардион. Я своими руками задушил бы каждого из этих болтунов за то, что они клевещут на моего лучшего друга, на самого честного человека в нашей деревне.

Надир. О ком ты говоришь?

Сардион. Не спрашивай меня, Надир. Я сам отомщу за него. Его обида — моя обида. Клянусь тебе в этом жизнью моей Нателлы и твоей жизнью, Надир!

Надир. Успокойся… Скажи мне, скажи твоему Надиру — о ком ты говоришь?

Сардион. Зачем ты спрашиваешь меня? Разве ты не знаешь, кого я считаю самым честным человеком в деревне и своим братом?

Надир. Отец?!

Сардион (прижимает его к груди). Молчи, сынок! Умоляю тебя, молчи!

Надир. Этого не может быть! Это ложь!

Сардион. Я сам знаю, что это ложь, но говорят, что никто, кроме Ягора, не бродит по ночам вдоль границы. Я люблю Ягора. как брата, и верю ему, как самому себе, а сказать ему об этом подозрении не могу: он убьет обидчика. И ты не смей ничего говорить ему, Надир. Мы сами найдем предателя, который приводит к нам врагов. И тогда прикусят языки те, кто клевещет на Ягора.

Надир (остановившимися мутными глазами смотрит на Сардиона). Замолчи!

Сардион. Тише… Нателла идет!

Из дома выходит Нателла. Она несет кувшин с вином и фрукты на деревянном блюде.

Нателла (с удивлением смотрит па Надира и Сардиона; раскладывая фрукты на траве). Что с вами? Вы поссорились? Кто кого обидел?

Сардион (старается улыбнуться). Кто нас обидит, дочурка? Мы сами любого обидим.

Нателла (ласково обнимает Надира, улыбаясь). Может быть, ты на меня обиделся?

Сардион наливает вино и протягивает Надиру.

Надир. Мне нельзя.

Сардион. Почему? Ты болен, что ли?

Надир. Сегодня я всю ночь в дозоре.

Нателла (мечтательно). Ночью я поднимусь на гору и крикну: «Надир! Слуша-ай меня!» И ты услышишь, любимый, но не ответишь мне. Ты будешь смотреть на звезды и шепотом повторять мое имя…

Надир. Скажи, Нателла: когда сегодня ночью отец вернулся домой?

Нателла. На рассвете. Почему ты так странно спрашиваешь об этом, мой милый?

Надир. Боюсь, как бы старика не задрал зверь. Чего он бродит по ночам, как медведь?

Нателла. Что ты! Еще не родился зверь, который одолеет Ягора.

Издалека слышны голоса пограничников: «Надир!»

Надир. Прощай, дорогая!

Нателла. Когда ты вернешься?

Надир. На рассвете. (Целует Нателлу.)

Нателла. Возьми меня с собой.

Надир. Нельзя.

Нателла. Почему?

Надир. На границе свои законы, свои порядки.

Нателла. Сердце мое тоскует по тебе. Я прошу, останься сегодня со мной.

Надир (обнимает ее). Спи, солнышко! Я вернусь на рассвете.

Голоса издалека «Надир, Надир!»

Иду! (Прыгает через забор. Оглянулся на Нателлу, ушел.)

Нателла (подбегает к забору). На-ди-ир!

Голос Надира издалека: «Ау-у, Нателла!»

(Опустив голову, вытерла слезы). Надир, мой горный орел…

Во двор врывается ватага веселых молодых парней. Впереди Дато.

Дато. О чем грустишь, Нателла?

Нателла. Ни о чем, мой мальчик! (Садится рядом с отцом.)

Дато (быстро оборачивается и хватает за руку одного из товарищей). Ну, Гоги, если хочешь бороться со мной, держись!

Гоги (ударяет Дато ногой). Отстань от меня, медвежонок!

Дато (смеется). Я пошутил, Гоги!

Голоса. Эх, испугался Дато!

Мальчики снова подтолкнули Гоги к Дато.

Гоги (злобно отталкивает спокойно стоящего Дато). Если ты меня не оставишь в покое, я растопчу тебя.

Мальчики:

— Дато, не спускай!

— Дато не боится Гоги!

— Гоги, дай ему!

— Дато, он тебя позорит!

Дато (смеясь, подбегает к Гоги, хватает его и приподнимает). Куда тебя забросить, хвастун? Выбирай между крапивой и лопухом!

Гоги (окончательно выходит из себя, вырывается из рук Дато, отбегает в сторону и орет). Эй, ты, волчий пасынок!

Все замерли. Стало тихо. Пауза.

Дато (подходит к Гоги, растерянно). Я не понимаю. Повтори, что ты сказал!

Гоги (злобно). Волчий пасынок! Старухи говорят, что отец подобрал тебя в лесу. Они говорят, что волчица выкормила тебя своим молоком, что Ягор — не отец тебе!

Дато (закричал, словно раненый, от боли). Как ты смеешь! (Бросается к Гоги, подминает его под себя.) Я тебе покажу!

Мальчики пытаются их разнять.

Пустите, не мешайте мне! Как ты смеешь, жалкий червяк! Повтори, повтори, что ты сказал!

Гоги. Помогите! Помогите! Мама!

Голоса:

— Дато, опомнись!

— Что ты делаешь?

— Нателла, Нателла!

Нателла (подбегает). Дато, Дато, что ты делаешь? Кого ты бьешь? Своего товарища!

Сардион. Как тебе не стыдно, Дато!

Дато (оставляя Гоги, дрожит). Он мне больше не товарищ! (К Гоги.) Вон отсюда! Все равно ты от меня не уйдешь! Я поймаю тебя и вырву твой отравленный язык!

Гоги. И еще говорят…

Дато (в бешенстве). Что еще говорят?

Гоги. Что сегодня ночью враги нарушили границу.

Дато. Ну?!

Гоги. А твой отец Ягор не ночевал дома.

Дато (подскочил к Гоги). Замолчи, а не то…

Нателла. Ступайте по домам.

Ребята расходятся.

Дато. Я покажу ему, как обижать моего отца! (Убегает.)

Сардион. А где же Ягор?

Нателла. Отец, ты ведь знаешь нрав своего друга. Он вскинул ружье на плечо и ушел в лес, к своим капканам.

Сардион (оглядывается по сторонам, взволнованно). А для кого расставляет он эти капканы? Почему Ягор возвращается домой с пустыми руками? Почему он не бьет зверя?

Нателла. Отец, ты ведь знаешь, что Ягор не нарушит законов границы и не будет стрелять, если даже медведь встретит его в лесу!

Сардион. Ты слыхала, что сегодня ночью враги пытались перейти рубеж и кто-то нарушил закон границы?

Нателла (тихо). Да.

Сардион. А этой ночью Ягор не ночевал дома?

Нателла. Да.

Сардион. Ты слышала, что говорят в деревне?

Нателла (тихо). Да.

Сардион. Ты понимаешь, о ком говорят?

Нателла молчит.

Чего ты молчишь? Отвечай!

Нателла (тихо). Да.

Сардион. А если это так, то не напрасно ли я отдал свою единственную дочь в этот дом?

Нателла (кричит). Замолчи, отец!

Картина третья

Кабинет начальника заставы. За столом сидят Амиран и трое младших командиров.

Амиран. Нарушители признались. Их проводником был местный житель. Я получил об этом дополнительное сообщение.

Первый командир. Кто бы это мог быть? Мы знаем всех достаточно хорошо.

Амиран. Очевидно, недостаточно хорошо.

Второй командир. Они его не назвали?

Амиран. Имени его они не знают. Они говорят, что это был седой человек, похожий на столетний дуб, но, указывая дорогу, он, как горная серна, легко бежал по тропинкам.

Третий командир. Кто бы это мог быть?

Амиран. Если бы я знал! (Пауза.) Скажи, Иван, кто в твоем районе сегодня не ночевал дома?

Второй командир (после паузы). Ягор… Я встретил его на заре. Он возвращался домой. Он сказал, что открыл медвежью берлогу.

Первый командир. Ягора заподозрить нельзя.

Третий командир. Потому что Ягор не раз сам задерживал нарушителей границы, потому что Ягор — это честь колхоза.

Второй командир. Это его сын бежал вместе с меньшевиками?

Амиран. Да, но он умер в Германии в двадцать пятом году — двенадцать лет тому назад.

Второй командир. Ты в этом убежден, Амиран?

Амиран. Да, соседи получили письмо о его смерти, но скрыли это от отца.

Второй командир. А все-таки подозрение падает на Ягора…

Амиран. Я ничего не утверждаю. Но я требую от вас, товарищи, так же как и от самого себя, осторожности и недоверия.

Третий командир. Я не верю, чтобы Ягор мог оказаться предателем. Убейте меня, не верю!

Амиран (взволнованно). Я тоже не хочу верить. Я знаю Ягора. Я люблю его. Но я буду следить за ним, я буду караулить каждый шаг, который приближает его к границе. Я боюсь, что он тоскует о сыне и ради него может пойти на преступление. Как бы мне хотелось ошибиться!

Входит красноармеец.

Красноармеец. Товарищ лейтенант, к вам боец Надир.

Командиры переглянулись.

Амиран. Пусть подождет. Я сейчас его позову.

Красноармеец. Слушаюсь, товарищ лейтенант. (Уходит.)

Амиран. Мне говорили, что Надир вернулся тревожный и сумрачный.

Второй командир. Неужели он тоже подозревает отца?

Амиран. Товарищи, он ни о чем не должен знать. Кто мог ему сказать о Ягоре?

Второй командир. Надир — парень зоркий и догадливый.

Входит красноармеец.

Пусть войдет Надир.

Красноармеец. Слушаюсь, товарищ лейтенант. (Уходит.)

Входит Надир.

Амиран (улыбается). Садись, Надир, я слушаю тебя.

Надир (взволнованно). Товарищ лейтенант!.. (Замолчал.)

Амиран. Ну, что с тобой? Не волнуйся! Возьми себя в руки!

Надир. Я болен, товарищ лейтенант, и прошу сегодня отпустить меня домой.

Амиран. Болен? Как тебе не стыдно говорить неправду твоему другу и командиру… Впрочем, если ты болен, обратись к врачу.

Надир (встает). Я еще раз прошу, товарищ лейтенант: разрешите мне сегодня быть дома.

Амиран. Не разрешаю!

Надир. Почему?

Амиран. Потому что ты сейчас впервые неискренен перед своим командиром. (Пауза.) Как тебе не стыдно, Надир, скрывать от меня свои мысли! Разве это когда-нибудь раньше бывало? (Подходит к Надиру, обнимает его за плечи.) Оба мы были как один человек, как одно сердце…

Надир посмотрел на остальных командиров.

Товарищи командиры, оставьте нас вдвоем.

Командиры выходят из комнаты.

Надир. Амиран! Разрешите мне, товарищ лейтенант, называть вас по имени?

Амиран. Конечно, Надир, разве мы не друзья с тобой?

Надир (сразу потеряв военную выправку, бросается к Амирану). Амиран, я прошу тебя, отпусти меня сегодня домой.

Амиран. Нет, Надир. Что с тобой, скажи мне?

Надир. Ты знаешь, что нарушителей сопровождал кто-то из нашей деревни?

Амиран. Знаю. Ну и что?

Надир (опускает голову). В деревне говорят, что… (Пауза.)

Амиран (сурово). Мало ли что говорят. Мало ли о чем кудахчут куры… А ты не прислушивайся, не бери примера с Дато, который из-за этого поссорился со всеми мальчишками деревни.

Надир. Амиран, неужели?..

Амиран. Надир, будь мужчиной. Мы в тебе уверены, иначе тебе не доверили бы охраны границы. Успокойся. Ему ничего не известно. Мы все проверим. Я сам поговорю с Ягором, но ты знай, что твое горе — это и мое горе.

Надир. Пойми, Амиран, если это так, то…

Амиран. Что ты задумал?

Надир. Я… я… (Задыхается от злости.) Сам не знаю, что… (Пауза.) Разреши мне сегодня не идти в наряд.

Амиран. Не разрешаю.

Надир. Почему?

Амиран. Потому что ты слишком взволнован и сам боишься своих мыслей. Сегодня ты пойдешь в наряд, а утром вернешься домой. Но дай мне слово, Надир, что ты никого не обидишь.

Надир молчит.

Почему ты молчишь? Неужели ты думаешь, что меньше твоего болит мое сердце?

Надир. Амиран! Если ты мне брат, если ты мне друг, отпусти меня сегодня домой.

Амиран. Что ты задумал?

Надир. Я сам не знаю! (Разгневанный.) Но если… Клянусь, что мое сердце не будет знать пощады! (Срывается с места и бежит к дверям.)

Амиран. Стой! Смирно, товарищ красноармеец!

Надир (останавливается, подтягивается). Есть, товарищ лейтенант!

Амиран (смотрит на часы). Через десять минут ты явишься на дежурство.

Надир. Есть, товарищ лейтенант!

Амиран. Я сам сменю тебя.

Надир. Есть, товарищ лейтенант!

Амиран (смотрит на часы). Время идти в наряд, товарищ красноармеец!

Надир. Есть, товарищ лейтенант! (Четким шагом выходит из кабинета.)

Занавес

 

Действие второе

Картина четвертая

Ночь в лесу. Тишина, Ползком движутся пять человеческих темей. Один из них — проводник, как будто знакомая нам фигура. Среди остальных — Арчил и Вахтанг.

Останавливаются.

Арчил (шепотом). Кажется, граница уже позади. Мы удачно пробрались.

Проводник утвердительно кивает головой. Он стоит спиной к зрителю и вглядывается в темноту.

Вахтанг. Граница позади, но помни, что пограничники могут идти по нашим следам. Может быть, мы и сейчас окружены в этом лесу, где люди перекликаются, как волки.

Издалека доносится волчий вой. Все замирают. Молчание. Затаенная тревога. Вой остается без ответа.

Арчил (шепотом). Как самого себя, знаю я эти горы, леса и ущелья. Каждый камень знаком мне, как родинка на моем лице.

Проводник скрывается и пропадает в темноте.

Вахтанг. Что же нам теперь делать?

Арчил. Подождем возвращения проводника. Если путь свободен, мы спустимся к деревне. Я помню: где-то у ручья должна быть тропинка.

Вдруг послышался какой-то шум. Все четверо притаились и смолкли.

Это сова, проклятая птица!

Вахтанг. Где же проводник?

Арчил. Если бы ты знал, Вахтанг, как бьется сердце.

Вахтанг. От страха?

Арчил. Кто говорит о страхе! Если бы вы только знали, как близки мне эти горы и ущелья, сладкий шепот этих лесов.

Вахтанг. Замолчи!

Арчил (шепотом). Вахтанг! Подумай только! Я должен пройти мимо своего дома и не войти в него… Шестнадцать лет я не видел семьи. Мой брат Надир был еще тогда мальчиком, похожим на веселого медвежонка. Теперь, он, наверно, взрослый мужчина. Я не могу его обнять, я должен пройти мимо него. Маленький Дато тогда лежал еще в колыбели. Бедная наша мать умерла от родов. Если я встречу брата, мой брат не узнает меня, и я должен пройти мимо него. Я не смогу даже поклониться праху моей матери. Я должен пройти мимо кладбища…

Вдруг в ущелье покатился камень. Шум. Все четверо залегли и схватились за оружие. Камень, должно Сыть, застрял в кустарнике. Шум прекратился. Долгое молчание.

(Шепотом.) Кажется, кто-то пробежал между деревьями.

Все напряженно вглядываются.

Вахтанг (шепотом). Тебе почудилось.

Арчил. Это мог быть зверь. (Шепотом.) Молчите. Здесь каждый куст дышит пограничниками, каждая скала имеет уши, на каждом шагу расставлены капканы.

Вахтанг (шепотом). Зачем, Арчил, ты, как гончую собаку, спустил язык по следу своих воспоминаний? Кому нужна твоя болтовня? С такими нервами надо было оставаться по ту сторону границы. Лучше возвращайся обратно. Ты нам накаркаешь беду.

Арчил. Чем же я провинился перед нашим общим делом?

Вахтанг. Расчувствовался, как девочка. Ты забыл, что ты на чужой земле. И нет у тебя здесь ни дома. ни семьи. А если умрешь, то и земля не примет здесь тебя в свое лоно. (Шепотом, передразнивал Арчила.) «Бьется сердце»! Будто у меня нет сердца и оно не бьется! А ты судьбу нашего дела топишь в детских воспоминаниях, сладких и липких, как дикий мед. Эх ты, сорокалетний ребенок!..

Арчил. Тише.

Раздался осторожный шорох. Прислушиваюся.

Это проводник.

Проводник крадучись входит. Делает знак следовать за ним. Осторожно идут пять теней. Вдруг из темноты раздался звонкий голос Надира: «Стой на месте! Дороги нет!» Диверсанты застыли. Это длится мгновение. Затем все бросаются бежать. Надир выскакивает из тьмы на тропинку.

Надир. Стой! Стой, я говорю! (Стреляет.)

Один из бегущих падает.

(Замечает убегающего проводника.) Отец! Неуже; и это ты? Остановись! Отец! Я убью тебя!

Проводник падает на землю и катится по тропинке вниз, в ущелье. Арчил стреляет в Надира.

Проклятый!.. (Зашатался. Ранен. Снова стреляет.)

Трое оставшихся диверсантов, спрятавшись в кусты, продолжают обстрел.

(Стреляет, кричит.) Сдавайтесь, сдавайтесь! А то всех перебьем!

Далеко па заставе выстрелы.

Вахтанг. Надо спасаться.

Трое диверсантов выбегают из засады и, отстреливаясь, бегут. Один из них падает, сраженный пулей Надира.

Надир. Стойте! Все равно далеко не уйдете!

Арчил и Вахтанг, отстреливаясь, скрываются в лесной чаще.

(Гонится за ними, стреляет.) Обходите их! Не пускайте!.. Сдавайтесь, предатели! Фашистские псы!

Снова выстрелы из темноты.

(Теряет силы. Винтовка выпала у него из рук. Он зашатался, прижался к дереву.) Сдавайтесь! (Шатаясь, отходит от дерева. С трудом подходит к другому дереву, обнимает ствол, прижимается к нему.) Горы мои… ущелья мои… деревья мои… земля моя…

Вдалеке слышны выстрелы пограничников.

Не пускайте их!.. Оцепите дорогу!.. В последний раз ты видишь звездное небо, Надир… Прощайся с женой, с братом, с землей!., Нателла… Почему ты молчишь? Ты сладко спишь и ждешь, пока муж разбудит тебя… Проснись, я говорю тебе, проснись!

Стрельба приближается.

(Силы у пего иссякают, но он снова кричит.) Товарищи!.. Братья!.. (Опускается на землю.)

Издалека слышен голос Дато: «Надир! А-а-а!» И голос эхом разносится по ущелью. За сценой слышен все приближающийся топот конских копыт.

Дато!.. Дато… медвежонок! (Старается встать, но силы оставляют его. Он падает. Он борется со смертью.) Эй, Амиран, ты хотел сменить меня! Где ты, Амиран?..

Топот копыт внезапно прерывается. Надир вслушивается. Неожиданно полное молчание, ночная тишина. Какая-то птица поет. В тишине раздается голос Дато: «Надир! Что с тобой?» С нагайкой в руках вбегает Дато.

(Приподнимается.) Скорей беги в деревню, Дато! Подними всех на ноги!..

Дато (взволнованно ощупывает Надира). Ничего, Надир, ничего. Я тебя не оставлю. Слышишь выстрелы? Это застава идет тебе на помощь. Скажи мне — что случилось? Что с тобой?

Надир. Пятеро нарушителей… Я шел за ними по пятам… Двоих убил… Остальные скрылись… Их проводником был кто-то из нашей деревни…

Дато. Кто?

Надир. Кажется, это был наш отец… (Скорчился, захрипел.)

Дато (вскакивает и в исступлении кричит). Отец! (Как будто сам пугается своего голоса. Подхватывает Надира, приглушенным шепотом.) Надир, неужели, неужели это правда? Отец! Значит, деревня права, Гоги прав! (Заплакал.) Какой я несчастный! Брат, какой я несчастный!

Надир (обнимает Дато, еле слышно). Я умираю, братишка, ты остаешься… Ты должен смыть позор с нашего рода…

Дато (нервно теребит его). Надир!.. Надир!.. Что с тобой? Открой глаза! Посмотри на меня!..

Надир (бредит). Беги в деревню… Двоих я убил… Умираю!..

Дато (хочет приподнять Надира). Так тебе будет лучше.

Надир (стонет). Не трогай меня. Мне больно… (Обнимает Дато). Дато, не оставляй Нателлу. Люби моего сына!

Дато (сдерживая слезы). Успокойся, Надир. Враги не уйдут. Их поймают. Им негде скрыться. А ты не волнуйся. Ты выздоровеешь. Лежи спокойно. (Обнимает Надира.) Слышишь, наши идут? Мы вылечим тебя, Надир. На самолете из Тбилиси прилетит доктор. Старухи выходят тебя лесными травами. Не шевелись, родной. Ты выживешь! (Нежно гладит голову Надира, боясь нарушить его покой, не понимая, что Надир уже умер.) Ты еще будешь нянчить своего сына и сыновей твоего сына.

На сцену вбегают Амиран и группа бойцов.

Амиран. Оцепить лес! Усилить караулы!

Дато. Амиран!

Амиран. Дато! (Подбегает к нему.) Что с тобой, Надир?

Дато (от боли, от отчаяния кричит). Эй, эй!

Эхо разносит голос Дато но горам и откликается последним прощанием с Надиром.

Надир! Надир! Родной мой! Амиран! Товарищ лейтенант, Амиран! Ну, что с ним?

Амиран встает, убитый горем, выпрямляется и снимает фуражку.

Амиран. Младший командир Сергеев! Прочесать лес от скалы до деревни. Осмотреть каждое дерево, ощупать каждый куст.

Сергеев. Есть, товарищ лейтенант! (Убегает с бойцами.)

Амиран. Младший командир Рогава! Вдоль реки по течению до поста сто тринадцать!

Рогава. Есть, товарищ лейтенант! (Убегает с бойцами.)

Дато (сквозь слезы). Товарищ лейтенант, Надир поручил мне сказать вам: из пяти нарушителей двое убиты, трое бежали. Среди них — проводник из нашей деревни… (Опускает голову, умолкает.)

Амиран. Надир не говорил тебе, кто был проводником?

Дато молчит, еще ниже опускает голову. Амиран не спускает с него глаз. Дато зашатался, заплакал, вернее — завыл от боли, от отчаяния, от злобы; крепче стиснул зубы. Не сказав ни слова, убежал.

Голоса: «Ау, ау, ау-у-у!»

Товарищи! Враги близко. Они в лесу. Тропинки сторожить до утра. Так, чтобы птица не пролетела, чтобы зверь не прошел, чтобы враг не проскочил! Вы слышали голоса? Это народ вышел на помощь заставе. (Обращается к первому пограничнику.) В ущелье устроить засаду!

Первый пограничник. Есть, товарищ лейтенант! (Убегает.)

За ним — отряд бойцов. На сцену вбегают вооруженные колхозники. В руках у них дымятся факелы.

Голоса:

— Что случилось?

— В чем дело, лейтенант?

Амиран, Товарищи, друзья! Большое несчастье! Враги убили Надира! Он умер как герой, оберегая границу, охраняя нашу страну.

Колхозники столпились вокруг тела Надира. Подняли его. Тишина, напряженная тишина. Только слышен треск смолы в факелах. В безмолвии трогается печальное шествие.

Медленно опускается занавес.

Картина пятая

Ночь. Комната Нателлы. За ширмой дверь и умывальник. Полумрак. Нателла спит. За сценой слышен голос Сардиона: «Ягор! Ягор!»

Голос Ягора раздается из другой комнаты. «Эй, кто там?» Голос Сардиона: «Это я, Сардион! На границе тревога, стрельба. Вставай, старик!»

Нателла проснулась, прислушивается. Ягор входит в комнату.

Ягор (бросается к дверям, кричит в темноту). Сардион! Эй, Сардион!

Ответа нет.

Нателла. Что случилось?

Ягор. Отец твой разбудил меня. Сказал, что на границе стрельба. Старый медведь! Ему все это приснилось! (Подходит к умывальнику, умывается.)

Нателла. Как вы умываетесь в темноте?

Ягор. Подобно сове, я вижу ночью, как днем.

Нателла. Куда вы собрались, отец?

Ягор. Я крепко спал сегодня. Уже по темной ночи, где-то за ущельем, крадется рассвет. Скоро он поднимется на солнечных лапах, и ночь убежит от него, как трусливый шакал. Я пойду к границе, Нателла. Проверю капканы. Может быть, посчастливится — поймаю черно-бурую лисицу и подарю ее тебе.

Нателла. А что вы сделали с медведем, которого выследили прошлой ночыо?

Ягор. Вчера медведь потравил поля в низовьях, и колхозники упрекнули меня, что я плохо охочусь. Но что же я могу сделать, если нельзя стрелять и попусту тревожить покой границы? Разве я виноват, что в медвежий капкан попадается шакал?

Нателла. Шакал — тоже зверь.

Ягор (умылся, вытирает лицо). Шакал — грязный и мерзкий зверь. Он, как враг, перешедший границу, двоедушен, коварен и труслив. А медведь любит мужественную встречу — лицом к лицу: он заревет, поднимет лапу, бросится на тебя, и тогда… держись, охотник. Медведь — мужик честный, боевой!

Нателла. Будь я мужчиной, я была бы охотником.

Стенные часы отбивают пять ударов.

Уже пять часов. Скоро вернется Надир.

За стеной слышен отдаленный волчий вой. Ягор улыбается.

(Улыбается.) Это Надир.

Ягор. И по ночам не дает мне покоя. Обучил весь отряд выть по-волчьи и дразнит меня, словно волк, идущий в капкан.

Нателла. Надир и моего отца дразнит.

Ягор. Старик ругал меня: зачем потакаю Надиру, зачем позволяю молодым говорить голосом волка.

Нателла. Отец мой гордый, и сердце у него каменное.

Ягор (одеваясь). Ты не знаешь своего отца, Нателла, так, как знаю его я. Ты не знаешь, как одинок твой отец. Недавно пристал ко мне: «Хочу, говорит, усыновить твоего Дато, хочу сына иметь». Я чуть не убил старика. Где это видано, чтобы отец отдал родного сына?

Нателла (улыбаясь). Вы любите Дато?

Ягор. Как же мне не любить моего медвежонка! Какой отец не любит своего сына!

Нателла. А почему вы с ним неласковы?

Ягор. Тебе не понять этого, Нателла. Отец не может быть ласковым с сыном. Мои сыновья росли смелыми и отважными. Таким же воспитал и меня отец. Однажды, когда я провинился перед ним, он чуть было не всадил в меня пулю. Отказался от меня, а вскоре умер от тоски.

Нателла. Чем же вы провинились перед ним?

Ягор. Напился пьяным. В голову ударило молодое вино, и молодость моя, и сила. Я бушевал и ранил друга моего отца.

Нателла. А если бы вы совершили еще большее преступление, что тогда бы сделал отец?

Ягор. Конечно, он убил бы меня. (Выходит в другую комнату.)

Осторожно открывается наружная дверь, и в комнату крадучись входит человек. Это Арчил.

Нателла (не видя за ширмой, кто вошел в комнату, думает, что это Надир. Сначала она притаилась, затем рассмеялась). Здравствуй, милый. Не скрывайся. Я сразу узнала тебя.

Арчил испуганно прижался к стене. Нащупывает револьвер в кармане.

Не притворяйся, дорогой! Я сразу узнала тебя! (Радостно и быстро встает, одевается.) Ты ведь сказал, что вернешься на рассвете. А я всю ночь не могла заснуть. Я так ждала тебя, любимый!

Ягор (из другой комнаты). Эй, сын мой! Сардион разбудил меня. Он говорит, что на границе стрельба. Врал, наверное, старый дурак!

Нателла. Отец так напугал меня. Я подумала: «Мой-то ведь на границе».

Ягор (из другой комнаты, ворчит). Одиночество не дает покоя старику и мешает ему спать. Он злится, что ты увел его единственную дочь.

Нателла. Что же ты молчишь, Надир?

Арчил пятится к дверям, ведущим в комнату Ягора.

(Выбегает из-за ширмы; с упреком.) Пришел и молчишь, нехороший Надир. (Неожиданно оказывается перед незнакомым ей человеком. Пятится назад. Испуганно кричит.) Отец Ягор!

Ягор уже собравшийся уйти на охоту, вбегает в комнату Нателлы с ружьем в руке. Отец и сын стоят друг против друга.

Ягор (остолбенел, пристально глядит на сына. Поставил ружье к стене). Ар… чил, сын мой! Ты жив?

Арчил. Отец! (Протягивает к нему руки.)

Ягор (бросается к нему). Сын мой, родной мой! Арчил! Ты жив? Напрасно тебя оплакивали тайком от меня наши старухи.

Арчил (обнимает отца). Конечно, жив, отец. Смотри, какой я!

Ягор. Ты будешь долго жить на свете. Народная мудрость говорит, что человек, которого считали мертвым, живет долго и счастливо.

Арчил. Наш род будет жить вечно, отец.

Ягор. Когда ты приехал, сын? Какой дорогой пришел сюда?

Арчил. Я приехал сегодня морем, отец.

Ягор. Значит, отец может радоваться твоему возвращению и оповестить об этом друзей и соседей?

Арчил (не сводя глаз с Нателлы). Конечно. А как же иначе?

Ягор (обнимает сына). Дорогой мой мальчик! Наконец ты вернулся в отчий дом. Душу отдаст за тебя отец. Ты исцелил мое раненое сердце. Какое счастье! Я — отец трех сыновей, и все они живы, и все они со мной!

Арчил (по-прежнему не сводит глаз с Нателлы, словно изучает ее). Ты ведь помнишь, еще в детстве тянуло меня к путешествиям, к дальним странам, о которых я читал в книгах. Я жил на чужбине. Объехал всю Европу. А потом потянуло на родину, потянуло к тебе, отец, и я вернулся.

Ягор. Я верил, что в жилах моего первенца течет честная кровь Ягора. А это — Нателла. Помнишь маленькую девочку, дочь Сардиона?

Арчил. Как же не помнить!

Ягор. Она — жена моего Надира, твоя невестка.

Арчил. А где Надир?

Ягор. Надир — на посту, он охраняет границу. Он скоро вернется домой. Ты встретишь прославленного брата. Он храбр, как лев, ловок, как тигр, и зорок, как орел.

Арчил. А маленький Дато?

Ягор. Ты не узнаешь его, сын мой. Дато — боевой парень. Он сегодня спит в шалаше, караулит лошадей. Как будет рад Дато твоему возвращению!

Арчил. А ты, отец, все так же крепок, как и раньше; родная земля питает твои корни, и сыновья вокруг тебя — как молодые зеленые ветки.

Ягор (обнимает сына). Мальчик мой! Какая радостная ночь пришла! Какой великолепный день настанет! Нателла, приведи сюда отца. Я хочу поделиться своим счастьем с этим старым медведем. Зови всех к нам в гости. Скажи всем, что Арчил вернулся.

Арчил. Отец!

Ягор. Ступай, Нателла! Созывай гостей. У меня на душе светло и празднично. Я хочу вспомнить молодость. Я сам буду плясать. Я сам буду тамадой на нашем пиру.

Нателла идет к двери, Арчил преграждает ей дорогу.

Арчил. Подожди, Нателла! Никого не зови сюда. Я хочу выспаться до утра.

Ягор. Хорошо, подождем до утра. (Арчилу.) Где твои вещи, сын?

Арчил. Их пришлют из города.

Слышны далекие голоса: «Ау, ау, ау!» Ягор, Нателла и Арчил прислушиваются.

Ягор (хватает ружье). Оказывается, Сардион был прав!

Арчил. В чем дело, отец?

Ягор. Чего ты дрожишь, Арчил? За меня боишься? Думаешь, убьют? (Смеется.) Ты можешь быть спокоен. Ни один волк никогда не уходил от меня. А теперь я ловлю двуногих волков, которые пробираются в нашу страну. Ты можешь гордиться своим отцом, Арчил. Двадцать диверсантов, двадцать хищников, я поймал живьем и пригнал на заставу. (Хочет уйти.)

Арчил (взволнованно). Отец! Остановись!

Ягор. Что с тобой?

Нателла (встревоженно). Отец!

Ягор. Что случилось?

Нателла. Отец, выйди со мной на минуту. Я должна с тобой поговорить.

Арчил. Отец, выслушай меня! Нателла, оставь нас одних.

Нателла. Отец, ты пойдешь со мной?

Арчил. Не слушай ее, отец, останься!

Ягор (встревоженно и внимательно оглядел Арчила и только сейчас заметил, что одежда сына разорвана и лицо расцарапано. Это следы колючек и веток кустарника. Глухо). Нателла, оставь нас одних.

Нателла, не сводя глаз с Ягора и Арчила, выходит в другую комнату.

Арчил. Умоляю тебя, отец! Никто не должен знать о моем возвращении.

Ягор (пошатнулся, словно раненый). Что? Что ты сказал? Повтори. Меня обманывает слух…

Арчил. Не кричи, отец! Нас могут услышать. Никому ни слова о том, что я вернулся. Понял?

Ягор (сел как подкошенный). Почему я должен скрывать твое возвращение?

Арчил. Отец, я перешел границу тайно. Понятно? Если об этом узнают, твой сын будет расстрелян.

Ягор. Кто будет расстрелян?

Арчил. Твой сын. Твой старший сын! Он будет расстрелян большевиками.

Ягор (не может прийти в себя). Что? Что ты сказал, сынок? Ты будешь расстрелян? За что?

Арчил. Я перешел границу тайком. Меня иначе бы не пустили.

Ягор. Я ничего не понимаю. Как это сына не пустят к отцу?

Арчил. Я пришел не только к тебе. У меня есть большое и важное дело. Но враги закрыли мне дорогу.

Ягор. Какие враги? О ком ты говоришь?

Арчил. А разве ты не знаешь, кто враг и кто друг?

Ягор (вскрикнул). Арчил, сын мой!

Арчил. Тише, отец. Тише, я говорю тебе.

Ягор (охватил руками голову Арчила и смотрит ему прямо в глаза). Да, сын мой, мой Арчил, это ты. Это не тревожный сон. Нет, сын вернулся. (В волнении ходит по комнате.) Что мне делать? Что мне с тобой делать, Арчил?

Арчил (следя за каждым движением отца). Спаси, спаси меня, отец!

Ягор (съежившись). О, горе тебе, Ягор! Несчастный Ягор!

Арчил. Не бойся, отец! Я сейчас же уйду. Только бы Нателла нас не выдала…

Ягор. Нас? Кого это «нас»? Что ты хочешь этим сказать?

Арчил. То, что я не узнаю своих близких. Камни и пули летели мне вслед, и не было мне никуда дороги. Я забежал в дом моих двоюродных братьев. Они натравили на меня собак. Вся деревня гналась за мной. Казалось, что деревья снялись со своих мест и хотят настичь меня.

Ягор. Узнали тебя братья?

Арчил. Они узнали меня, отец. Неужели все забыто и нет больше голоса крови?

Ягор. Почему не убила меня ружейная пуля, которой я приветствовал твое рождение?

Арчил. Отец, опомнись. Ты не смеешь так говорить!

Ягор. Зачем я дал тебе жизнь? Зачем ты рос на моих глазах?

Арчил. Приди в себя, отец! Ты не знаешь, о чем говоришь. Ты живешь в лесу, как медведь. Я объездил весь мир. Я тебе объясню…

Ягор (перебивая). Молчать, говорят тебе, змееныш!.. А я-то мечтал, что мой старший честный сын, может быть, не умер и вернется ко мне, на землю наших отцов, на землю нашего народа. Зачем ты вошел в мой дом и отнял эту последнюю надежду? Зачем ты обесчестил меня? Или ты хочешь, чтобы честного Ягора называли отцом изменника, предателя, собаки?!

Снова слышны тревожные голоса: «Где он?», «Держите его, держите!»

Слышишь, это все из-за тебя. Ты поднял на ноги деревню. Ты нарушил ее сон.

Арчил. Отец, помоги мне!

Ягор. Помочь тебе? Чем?

Арчил. Спаси мне жизнь, отец! (Обнимает его за плечи.) Я пришел только затем, чтобы повидаться с тобой… Шестнадцать лет я не видел тебя, отец. Посмотри мне в глаза. Это я, твой старший сын, твой Арчил…

Ягор. Мой сын? Зачем ты ко мне пришел? Ты ведь знаешь меня.

Арчил. Потому я и пришел, отец…

Ягор. Потому ты и не должен был приходить.

Осторожный стук в дверь.

Эй, кто там?

Арчил. Это мой товарищ. Спаси нас, отец!

Ягор (гневно). Впусти его!

Арчил впускает Вахтанга.

Арчил. Это мой отец.

Вахтанг. Ради всего святого, простите нас, добрый старик. У нас нет другого выхода, и все пути нам отрезаны. Мы скоро уйдем от вас. У нас много дела.

Ягор. А как вы перешли границу? (Арчилу.) Неужели ты сам отыскал эту тропинку?

Арчил. Нет, отец, нас проводил…

Вахтанг (перебивает). Мы проводника не знаем, старик… (Сурово смотрит на Арчила.)

Ягор (Арчилу). Неужели ты не узнал проводника?

Арчил (замявшисъ). Нет, я не мог узнать в темноте… Лицо его было закрыто башлыком.

Ягор. А как вы доверились чужому человеку?

Арчил. Ему доверяет наша организация.

Ягор. Какая организация?

Арчил (замявшись). Вот… наши… наши… друзья.

Вахтанг. Добрый старик, вы успеете в другое время поговорить с вашим сыном. Лучше подумайте, как спасти его.

Ягор. Я об этом и думаю.

Арчил (обрадованно). Я надеялся, что именно тебя, отец, я встречу по ту сторону границы и ты будешь нашим проводником.

Ягор (отшатнувшись). Почему? Как ты смел подумать об этом?

Арчил. Потому что я считал тебя честным человеком и верил, что наша правда — твоя правда.

Ягор. Как ты мог пойти на преступление, изменить родине?! Где честь страны? Честь колхоза? Честь нашего рода? Спрашиваю я тебя, ничтожный и жалкий человек.

Арчил. Замолчи, отец, нам с тобой не сговориться!

Пауза.

Ягор. Скажи, была ли на границе перестрелка?

Арчил. Была жаркая стрельба. Мы потеряли двух товарищей, но уложили какого-то солдата.

Ягор. Солдата?

Арчил. Ну, красноармейца, пограничника, который засел в секрете.

Ягор (вскричал). Несчастный Ягор! Зачем ты спал?

Арчил. Отец!

Вахтанг. Тише, старик. Нас могут услышать.

Ягор. А ты кто такой? Как смел ты, негодяй, войти в мой дом с руками, еще обагренными кровью?

Арчил. Опомнись, отец, это мой друг!

Ягор (отталкивает Арчила к стене). Я тебе не отец. Я отрекаюсь от такого сына. Нет у тебя больше ни отца, ни родины, ни чести!

Слышны тревожные голоса, крики, свистки, далекие выстрелы.

Вахтанг. Заклинаю тебя, старик, не выдавай нас! Укажи дорогу!

Ягор (берет ружье). Ступайте, я вам укажу дорогу!

Арчил. Куда ты ведешь нас?

Ягор. На заставу к лейтенанту, к Надиру, к красноармейцам, к тем, у кого вы сегодня убили товарища. Меня выслушают и поймут бедного старого отца.

Арчил. Значит, ты ведешь своего сына на смерть?

Ягор. Если ты достоин смерти, то пусть кровь твоя смоет пятно с Надира, с Дато, с меня!

Арчил. Чего ты хочешь от меня, отец? Я ни в чем не виноват…

Вахтанг. Спасибо, Арчил. Оказывается, твой отец — гостеприимный хозяин.

Ягор. Мальчишка! Любить гостя — не значит любить врага. Ступайте, говорят вам! (Кричит.) Эй, соседи! Сюда!

Вахтанг (выхватывает револьвер). Замолчи, старик, иначе я убью тебя!

Нателла вбегает и ружьем в руках.

Нателла. Руки вверх!

Вахтанг, остолбенев, роняет револьвер.

Арчил (падает на колени перед Ягором). Отец Ягор, пожалей меня! Пожалей своего первенца, своего Арчила. Я не виновен: я не враг, я никого не убивал.

Ягор (колеблется. Пристально смотрит на Арчила). Арчил! Несчастный мой мальчик. Что мне делать?

Нателла (предостерегающе). Отец Ягор!

Арчил. Зачем ты становишься между отцом и сыном, дикая женщина? (Обнажает кинжал.)

Ягор (бросается к нему и отнимает оружие). Кому ты осмеливаешься это говорить, змееныш? Ты, мужчина, грозишь женщине, жене твоего родного брата? Я не верю тебе, жалкое отродье! (Ударяет Арчила прикладом.) Ступай!

Арчил. Что ты ответишь богу, отец?

Ягор. Твоему богу я ничего не отвечу!

Арчил. Я все равно убегу.

Ягор. Разве ты не знаешь, что моя пуля и в темноте настигает бегущего?

Арчил. Ты не станешь стрелять в своего сына!

Ягор. Это ты узнаешь, если побежишь.

Арчил. Раз так, выслушай меня, старый волк! Если меня поймают, погибнешь ты, погибнет твой Надир, твоя Нателла! Вся семья погибнет!

Ягор. Что ты хочешь этим сказать?

Арчил. Нашим проводником был Сардион.

Ягор (в бешенстве). Какой Сардион?!

Арчил. Твой брат, твой кунак, отец Нателлы, тесть твоего Надира.

Нателла. Отец?!

Ягор. Ты лжешь, негодяй! Ты хочешь очернить самого честного человека нашей деревни.

Арчил. Я говорю правду, отец. Мой товарищ может это подтвердить.

Ягор. Ты лжешь! Сардион не может быть предателем. Ты знаешь, змееныш, как я люблю Сардиона, и хочешь воспользоваться этим!

Нателла. Неужели это отец?

Ягор. Если ты мне не докажешь, я убью тебя.

Арчил. Я говорю правду!

Пауза.

Ягор. Что же, дорого вы заплатили этому старому псу?

Арчил. Нет, денег он не взял.

Ягор. Тогда зачем же он это сделал?

Арчил. Стало быть, он думает так же, как и мы.

Ягор. А почему он так думает?

Арчил. Как почему? Помнишь, отец, каким большим человеком был Сардион? И как его все уважали? Была у него семья, и дом был полная чаша. Песня всегда звенела в его доме. Его друзья, богатые купцы, по ту сторону границы и сейчас вспоминают честного контрабандиста Сардиона. А кто он теперь? Ограбленный, несчастный человек, одинокий, как бездомный пес, и потухший, как очаг в его доме… Неужели тебе не жаль твоего друга, отец?

Ягор. Почему он скрывал это от меня?

Арчил. Потому что он боится тебя, как отца пограничника, как человека, который его может предать!

Ягор (захрипел). Предать?

Арчил. Все вы предали Сардиона. Закрыли для него цепями границу, и он, единственный честный человек среди вас, мечется, как волк в капкане.

Нателла. О, горе тебе. Нателла! Родной отец предал тебя.

Арчил. А ты что думаешь, подлая женщина? Тебе не жаль чужой жизни? Но на родного отца ты не поднимешь руки, язык твой не повернется предать его!

За сценой нарастают тревожные голоса.

Нателла (в бешенстве кричит Ягору). Отец, зови людей!

Ягор (кричит). Эй, товарищи! Сельчане! Сюда, ко мне! На помощь! Они здесь! (Толкнув ногой, распахивает дверь. Вскинув ружье, прицеливается в Арчила и Вахтанга.)

Арчил и Вахтанг обмениваются взглядами. Неожиданное резкое движение — и оба выбегают, скрываясь в темноте. Ягор бежит за ними. За сценой его голос: «Стойте! Ни с места! Буду стрелять!»

Выстрел. Голос Вахтанга за сценой: «Беги, Арчил, пока не поздно!»

Голос Ягора: «Остановись, Арчил, не то я и тебя убью!»

Нателла (стоя в дверях, нервно). Отец Ягор! Отец! Он убежал!

Голос Ягора: «Прощай, мой сын!» Выстрел. Голос Ягора: «Как я любил тебя!» Голос Арчила: «Будь ты проклят!»

Нателла, прислонившись к стене, дрожит. Светильник отбрасывает неясные тени на стены. Гробовая тишина. Тяжелой, медвежьей поступью, шатаясь, входит Ягор. Он волочит за собой ружье.

Ягор (остановился, посмотрел безумными глазами на Нателлу, бормочет). Был у меня сын… Успокойся, Нателла, выпей воды!

Нателла. Отец мой, несчастный отец!

Ягор в изнеможении падает на топчан. Слышны тревожные голоса: «Помогите Ягору!», «Эй, на помощь!», «Помогите Ягору!»

Ягор застонал.

Помогите Ягору! Помогите Ягору!

В открытую дверь вбегают вооруженные колхозники и Алмасхан.

Алмасхан. В чем дело, Ягор?

Ягор молчит, подавленный горем, он не замечает вошедших.

(Подходит к Ягору.) Ягор! Дядя Ягор!

Ягор не слышит.

(Теребит Ягора за плечо.) Приди в себя. Ягор!

Ягор (машинально повторяет). Приди в себя, Ягор! (Очнулся.) Что?.. Что вы говорите?.. (Поднимает голову. Непонимающе осматривается по сторонам, вскакивает и рычит, как человек, потерявший разум.) В чем дело? Что вам нужно от меня? Вон! Убирайтесь вон отсюда!

Голоса:

— Ягор!

— Что с тобой, Ягор?

— Успокойся, Ягор!

Ягор. Оставьте меня в покое! Оставьте меня!

Все бросаются к дверям, но останавливаются, увидев входящего Амирана.

Амиран (печально глядит на Ягора. Сняв фуражку, тихо). Ягор!

Ягор (весь съежился. С мольбой глядит на Амирана. Руки у пего трясутся. Как бы уверенный в том, что Амиран принес ему дурную весть, тихо, печальным голосом). Амиран, Амиран, сын мой! Не говори. Я умоляю тебя! Ничего не говори мне.

Нателла (срывается с места. Испуганно). Амиран! Лейтенант!

В это время шестеро красноармейцев на носилках вносят тело Надира; низко опустив голову, идет Дато с винтовкой Надира в руках. Ягор пятится от тела сына. Тело опускают на землю.

Ягор (окидывает взглядом присутствующих, подходит к носилкам, опускается на колени). Какой великолепный день наступает! Сколько гостей будет у нас на пиру, мертвые мои сыновья! Надир, прости твоего старого отца. Почему я так крепко спал в эту ночь? Почему я не был с тобой в бою и грудью не прикрыл тебя, мой мальчик, мой герой?

Нателла (до сих пор стояла как окаменелая. Не выдержала, с плачем бросается на носилки). Надир! Мой Надир!

Дато тихо подходит к отцу и обнимает его за плечи.

Ягор. Мальчик мой, Дато! Один ты остался у меня. Горе душит тебя, а глаза твои сухи. Это признак мужества, мой мальчик. (Встает. Снова берет ружье. Медленно идет по комнате, и ружье волочится за ним. Внимательно всматривается в лица всех присутствующих.) А где же Сардион? Почему я не вижу Сардиона? (Берет ружье на изготовку и выбегает из комнаты.)

Занавес

 

Действие третье

Картина шестая

Яркий солнечный день. Перед зданием пограничной заставы толпятся красноармейцы, колхозники и колхозницы. Среди них Дато и Амиран.

Амиран. Говори, Алмасхан! Народ слушает тебя.

Алмасхан. Что мне сказать, Амиран? Горе помутило мне разум. Кто тот проклятый предатель, что темными ночами, как шакал, крадется по нашим тропинкам? Кто указал пуле врага дорогу к сердцу нашего Надира?

Первый колхозник. Кто этот человек? Мы все знаем друг друга. Мы выросли вместе.

Старик колхозник. Кто среди нас предатель? Кто готовит нам измену из-за угла? На кого из братьев наших должно пасть подозрение, тяжелое как смерть? Мы должны разыскать и всенародно судить убийцу, который покрыл позором нашу деревню. Пусть жена откажется от него, пусть дети проклянут его, пусть собаки растерзают его, пусть солнечный луч не упадет на него, пусть земля откажется от его следов.

Голоса:

— Ты прав, Бетлар!

— Пусть прах его не осквернит нашей земли!

Первый колхозник. Братья, что мы скажем старику Ягору, когда он будет искать предателя, убийцу его сына? Что мы скажем осиротевшей Нателле и ее бедному отцу Сардиону?

Второй колхозник. Я не сомкну глаз до тех пор, пока не увижу предателя стоящим на коленях перед народом и молящим о пощаде, пока не услышу справедливого и гневного голоса народа.

Третий колхозник. Товарищ лейтенант, а может быть, Арчил сам был проводником диверсантов? Он здесь родился, он вырос в этих лесах, он знал каждую тропинку в наших ущельях.

Амиран. Нет, Арчил никогда не нашел бы дороги. И Надир перед смертью успел сказать, что путь врагам указывал кто-то из нашей деревни.

Первый колхозник. Неужели Надир не узнал его? Кто это был?

Амиран. Вчера была темная, безлунная ночь. Надиру показалось, что это был…

Второй колхозник. Кто?.. Говори — кто?

Амиран. Не нужно об этом говорить. Мы проверили. Надир ошибся, его зоркие глаза изменили ему в предсмертный час. И смерть его поэтому была вдвойне мучительной и тяжелой. Не нужно об этом говорить. Не нужно умножать горе Ягора, которое больше, чем может вместить человеческое сердце.

Алмасхан. Темная ночь, ты убила нашего Надира!

Амиран. Нет, друзья! Нам не страшны безлунные ночи. Как нерушимая преграда, стоит советская граница, и чем темнее ночь, тем зорче взгляд красноармейца. Надира убил тот. кто дал врагу возможность воспользоваться этой темной ночью. Кто знает, может быть, враг находится здесь, среди нас, лицемерно оплакивает гибель Надира, злой и черный человек, а сам замышляет новое предательство?

Народ в смятении. Колхозники оглядывают друг друга.

Голоса:

— Кто бы это мог быть?

— Кто среди нас изменник?

— Кто сделал вдовой Нателлу?

Первый колхозник. Бедный Ягор! До какого тяжелого дня довелось тебе дожить, несчастный старик!

Амиран. Где Ягор? Его нельзя оставлять одного. Пусть старики охотники приведут его сюда.

Второй колхозник. Он с Сардионом с утра бродит по лесу и вспоминает молодость. Он стонет, как раненый медведь, и все заставляет своего друга рассказывать, как они вместе росли, как возмужали, как ходили на охоту.

Первый колхозник. Как бы не сошел с ума несчастный старик.

Алмасхан. Все может случиться. Сразу двух сыновей потерял человек.

Первый колхозник. Несчастный Ягор!

Движение в толпе.

Голоса:

— Идут! Ягор идет, Ягор с Сардионом.

— Смотрите, Сардион поддерживает его!

— Эх, старый медведь Ягор! Железное у него сердце!

— Как он ухватился рукой за Сардиона!..

— Какая большая дружба, какая великая любовь у них!

Алмасхан. Замолчите, сельчане! Сердце Ягора не выносит жалости. Молчаливой скорбью встретим мы его великое горе.

Тишина. Все опускают головы. Входят Ягор с Сардионом. Народ расступается, давая им дорогу. Они идут, взявшись за руки, как братья, как друзья. У Ягора за плечами ружье. Сардион заметно прихрамывает. Оба они подходят к Амирану и останавливаются перед ним.

Ягор (оглядывает народ, затем смотрит на Сардиона). Сардион, ты любил моего мальчика, моего орла?

Сардион молчит.

Почему ты молчишь? Ты ведь любил его? Спрашиваю я, несчастный, осиротевший отец.

Сардион. Зачем ты разрываешь мое сердце? Разве ты не знаешь, что и я любил Надира, как родного сына.

Ягор. Помнишь, Сардион, нашу молодость, которая прошумела, как буря?

Сардион (вздохнул). Помню, Ягор.

Ягор. Помнишь ли ты, Сардион, как мы однажды поймали разбойника, который грабил наш народ, и ты рассек ему сердце своим острым кинжалом? Чем провинился перед тобой этот разбойник?

Сардион. Не передо мной он провинился, а перед народом. Темной ночыо, как волк, рыскал он по тропинкам и грабил одиноких бедных путников. Ради жалкой добычи он убил свою совесть, свою честь. Он хотел убить тебя, моего друга. Вот почему я поднял на него оружие.

Ягор. Помнишь ли ты, Сардион, ту темную ночь, когда мы вдвоем похитили девушку, которая стала моей женой и матерью Надира? Помнишь, как ты отстреливался от ее родичей, которые преследовали нас? Скажи, Сардион, зачем ты помогал мне тогда?

Сардион. Почему ты спрашиваешь меня об этом?

Ягор. Потому что я хочу, чтобы весь народ понял, какую силу имеет дружба и что она может сделать с людьми.

Сардион. Я помогал тебе потому, что ты был бедняком, а девушку хотели выдать за другого, за богатого. Я помогал потому, что девушка любила тебя и ты без нее был как рыба, выброшенная на берег. Я помогал потому, что не было и нет у меня лучшего друга, чем ты, Ягор.

Ягор. Скажи, Сардион! Неужели в ту ночь ты не думал о смерти, когда во имя дружбы подставлял грудь под пули?

Сардион. Как же я мог не пожертвовать собой для друга, для брата?

Ягор. Пусть твоя честь ответит мне: есть ли в жизни твоей что-нибудь скрытое от меня?

Сардион молчит.

Говори, старик! Посмотри мне в глаза и отвечай!

Сардион. Нет у меня тайн от тебя, Ягор.

Ягор (грозно). Ты лжешь, старая собака! Ты лжешь, изменник!

Голоса:

— Что он сказал?

— Неужели его разум помутился?

Сардион. Что с тобой, Ягор?

Ягор. Вчера была темная ночь, старый шакал. На рассвете ты звал меня: «На границе тревога!»

Сардион. Да, я звал тебя.

Ягор. А где ты был ночью?

Сардион. Дома, спал.

Ягор. Ты лжешь, бессовестный человек!

Голоса:

— Что? Что он говорит?

— Кто лжет?

Сардион. Ягор, как ты смеешь? Горе помутило твой рассудок. Наша дружба и эти седины мои…

Ягор (прерывает). Ты дожил до седин только для того, чтобы продать свою родину, отравить свою честь и убить свою совесть! Ты изменник, и нет тебе места на советской земле!

Голоса:

— Изменник?

— Ягор! Что ты сказал?

— Сардион, что говорит Ягор?

Ягор. Ты убил моего Надира, своего зятя! Ты сделал вдовой свою дочь!.. Ты указал дорогу врагам родины и привел их сюда! Земля еще не рождала такого предателя, как ты, Сардион! Я, старый и глупый слепец, пятьдесят лет считал тебя своим лучшим другом, своим нареченным братом. Зрение обмануло меня, чутье изменило мне. Волка узнаю я по запаху, а тебя не учуял, мерзкий и поганый шакал!

Голоса:

— Верно ли это, Ягор?

— Неужели Сардион изменник?

— Обдумай, что ты сказал.

— Так ли это, Сардион?

— Отвечай, старик! Оправдайся, если можешь!

Сардион (кричит). Ты лжешь, старик! Ты клевещешь на меня!

Ягор в исступлении бросается на Сардиона. Их пытаются разнять.

Ягор. Пустите! Я убью его, как бешеную собаку! Целый день я таскал его за собой по лесу, заставлял говорить, но старая лиса не сознавалась. Я хотел задушить его собственными руками, но советский закон для меня — закон. И я привел преступника сюда, к односельчанам, к бойцам. Пусть обвинит его могила моего сына и его зятя.

Сардион (салі двинулся на Ягора). Как ты смеешь, безумный старик?

Его останавливают.

Товарищи! Ягор сошел с ума от горя. Сельчане, помогите! (Подбегает то к одному, то к другому.) Помогите, говорю я! Он безумный, он клевещет на меня! Он хочет погубить меня! Вы ведь знаете меня… Вы ведь верите мне. Я ни одну ночь не покидал своего дома. Я одинокий, бедный старик! Скажите что-нибудь! Почему вы молчите? Неужели вы думаете, что я привел врагов, чтобы убить моего зятя, любимого Надира, мужа моей единственной дочери?.. Неужели вы думаете, что я мог сам убить свое счастье?.. Чего вы молчите? Я спрашиваю: неужели вы верите этой старой собаке? (Подбегает к Амирану.) Лейтенант! Товарищ лейтенант!.. Скажите что-нибудь! Вы же знаете меня как честного человека.

Голоса:

— Нателла!

— Нателла!

— Нателла идет!

Толпа расступается. Входит убитая горем Нателла. Все опустили головы.

Нателла (останавливается перед Амираном). Амиран! Силы изменили мне. Я была наедине с моим горем, но я пришла… Я должна сказать.

Сардион (бросается к Нателле). Дочь моя! Ягор клевещет на меня! Он сошел с ума! Ты ведь веришь своему отцу?

Нателла (останавливает его движением руки). Не смей подходить ко мне! Не пачкай меня кровавыми руками. Еще вчера ты клеветал на Ягора, на моего настоящего отца. Еще вчера ты жалел, что отдал меня в семью предателя.

Сардион. Что ты, дочь моя! Неужели ты не узнаешь своего отца?

Нателла. Нет, я не узнаю тебя. Ты мне не отец!

Сардион. Кто же воспитал тебя?

Нателла. Не ты, изменник. Меня воспитала честная женщина, моя покойная мать. А ты все время жалел, что у тебя нет сына.

Сардион. Тебя обманул Ягор, дочь моя!

Нателла (подходит к Сардиону). Отдай мне моего Надира. Зачем ты отнял его у меня? Зачем ты благословил мое замужество, а сам готовил черное дело и смерть?

Сардион съежился. Колхозники грозно двинулись на него.

Голоса:

— Отвечай!

— Почему ты молчишь?

Народ окружает Сардиона тесным кольцом.

Нателла. Отец! (Бросается к Ягору.)

Ягор (прижимая к груди Нателлу). Успокойся, родная дочь моя! Сегодня дважды рассекли твое сердце. И обе раны нанес твой отец. Если бы не он, никто другой не нашел бы тех тайных тропинок, которые привели пули врагов к сердцу Надира.

Амиран. Товарищи! Не надо бояться лесного волка, который, оскалясь, нападает на охотника. Опаснее прирученный, домашний волк, который лижет руку хозяина для того, чтобы потом сзади наброситься на него.

Двое вооруженных бойцов становятся около Сардиона. Общее внимание. Настороженная тишина.

Сардион. Я волк, а не дворовая собака. Я дикий и лесной волк, и вам не приручить меня! (Ягору.) Когда мы бродили сегодня по лесу, в твоих мутных от мести глазах я, как в зеркале, увидел свой конец, почуял свою смерть — и не поверил. Я мог всегда предать тебя смерти. Еще и сегодня в лесу ты был как раненый зверь, и я мог добить тебя. Но я этого не сделал: я считал тебя своим другом, а ты нарушил святой закон дружбы и теперь убиваешь меня.

Ягор. Дружба твоя как труха из гнилого дупла, и я не верю ей. Не я один — народ убивает тебя.

Сардион. Значит, конец! (Оглядывается по сторонам.) Теперь и я вспомню свою жизнь, которая отзвенела, как битва. Помнишь, Ягор, граница всегда была открыта для меня, и я, как ветер, перелетал ее с десятками моих людей. А теперь вы обнесли границу колючей проволокой, расставили на границе своих сыновей, каждый из вас стал пограничником. Время заперло мое ремесло. Вспомни, Ягор, сколько земли было у меня, — и это была моя земля. Как привольны и зелены были пастбища, — и это были мои пастбища. Как же мне не ждать часа, когда время повернет обратно!

Ягор. Время не повернет обратно. Ты умрешь, и ворон постыдится выклевать тебе глаза, шакал не захочет обнюхать твой труп. А мы будем жить! И вечно, пока солнце стоит в небе, все останется наше: и земля, и пастбища, и скот. Наше, потому что мы хозяева советской земли.

Занавес

1937

Перевод с грузинского А. Гольдмапа

 

Драма. В трех действиях. Пяти картинах

 

Действующие лица

Агафонов Василий Степанович — председатель колхоза.

Екатерина Григорьевна — его жена.

Алексей — их сын, агроном.

Гордей Степанович — брат Василия.

Степан Макарович Агафонов — отец Василия и Гордея.

Рябинин Сергей Дмитриевич — агроном, почвовед.

Зоя Кокорина — библиотекарша.

Тарас (Чижик) — колхозный сторож.

Орехов Николай Данилович — секретарь райкома.

Коровин Иван Иванович — член правления колхоза.

Кузьма Никифорович — счетовод колхоза.

Ваня Мухин — молодой колхозник.

Время действия — наши дни.

Место действия — Московская область.

 

Действие первое

Картина первая

Кабинет председателя большого, богатого колхоза; телефон, радио, телевизор; на стенах график работы бригад, диаграммы подъема животноводства. Длинный стол покрыт зеленым сукном. В кабинете чистота и порядок, — он имеет вид деловой и строгий.

За сценой слышен шум остановившейся машины. Входит здоровенный мужчина с проседью; военные брюки цвета хаки заправлены в высокие болотные сапоги; под кителем без погон — свитер; талия перетянута охотничьим патронташем. Это — Гордей Степанович.

Гордей (остановился в дверях, оглядел пустой кабинет; кричит). Э-гей! Кто здесь? Хо-зя-и-ин!

Из других дверей появляется библиотекарша колхоза Зоя — миловидная девушка лет двадцати. В руках у нее книга и газеты.

Зоя. Здравствуйте, Гордей Степанович! С приездом! Гордей. Здравствуй, Зоя. Как жизнь? Как дела? (И не дав ей ответить, посмотрел на стол.) Где брат?..

Зоя. Где же Василию Степановичу быть?! Где-нибудь в поле… весна ведь… Вы к нам надолго?

Гордей. На недельку, Зоя… пострелять, порыбачить… Ну, я пошел… Да, если увидишь Тараса — скажи, что я приехал…

Зоя. А вдруг дома никого нет? Кто вам двери откроет?..

Гордей. Ничего… в окно влезу… (Направляется к двери.)

В дверях Гордей сталкивается с Сергеем Рябининым — молодым человеком лет двадцати восьми-тридцати.

Рябинин. Здравствуйте…

Гордей. Здравствуйте!.. (Уходит.)

Рябинин. Кто это такой?..

Зоя. Брат Василия Степановича… из Москвы… полковник… Каждую весну приезжает на охоту… селезней бить…

Послышался шум удаляющейся машины.

Рябинин. Здравствуйте, Зоя…

Зоя (смеется). Здравствуйте, Сергей Дмитриевич.

Рябинин. А вы что здесь делаете?..

Зоя. Да вот, газеты принесла Василию Степановичу.

Рябинин. А где он?..

Зоя. Не знаю.

Рябинин (оглянулся па дверь, шепчет). Зоя…

3оя. Что, Сергей Дмитриевич?

Рябинин. Мы сегодня увидимся?

Зоя (опустив голову). Не надо, Сергей Дмитриевич…

Рябинин. Почему не надо?.. Я ведь не шучу с вами, Зоя…

Зоя (смотрит Рябинину в глаза). Так только в романах бывает, Сергей Дмитриевич… Приезжает в деревню человек из города в командировку или на отдых к родным, влюбляется в знатную колхозницу… и все заканчивается счастливой свадьбой… Но, во-первых, я не знатная колхозница, а самая обыкновенная библиотекарша… А во-вторых… (Замолкла.)

Рябинин. Что во-вторых?..

3оя. Ничего…

Рябинин. Так и «ничего»?..

Зоя. Не надо со мной шутить, Сергей Дмитриевич… Прошу вас… Мне так хочется верить, что вы хороший человек, а вы…

Рябинин (перебивает ее). А я?.. Что я сделал плохого?.. Я люблю вас, Зоя… Люблю… вот и всё!..

Зоя (оценивающим взглядом, укоризненно смотрит на Рябинина, и, кажется, она немного обижена). Хоть бы не говорили так, Сергей Дмитриевич… кто же вам поверит, что вы в тридцать лет впервые встретили девушку, которую полюбили, и то… в деревне…

Рябинин. Во-первых, мне не тридцать, а двадцать восемь. Но это не главное, — хорошо, что я хоть на два года серьезнее выгляжу… Конечно, я не первый раз влюблен… но так, как вас, Зоя, честное слово, никого еще не любил… Ну поверьте мне!..

Зоя хотела что-то сказать, но, не решившись, сорвалась с места и побежала к двери. Рябинин провожает ее ласковым взглядом, затем быстрыми шагами идет вслед за ней.

За сценой слышен шум остановившейся автомашины. В кабинет входит Василий Степанович Агафонов. Это человек лет сорока пяти — сорока восьми, сухощавый, с загорелым, обветренным лицом. Его слегка прищуренные, умные глаза смотрят чуть иронически. Вид у него опрятный, подтянутый, лицо чисто выбрито. Вслед за ним входит Ваня Мух и и, высокий парень, ходит вразвалку, кепка набекрень.

Агафонов (сел за стол, потер ладонями усталое лицо и взглянул на стоящего перед ним Ваню). Ты что ко мне пристал как банный лист?

Ваня. Не хотите меня дослушать, так хоть сами прочтите. (Протягивает ему какую-то бумагу.)

Агафонов. И слушать тебя не желаю и знать не хочу, что о тебе пишут.

Ваня. Не только обо мне, но и о вас, Василий Степанович…

Агафонов. Ну черт с тобой, читай!

Ваня (держа в руках бумагу, читает), «…председатель колхоза товарищ Агафонов обещал принять меры, а ничего не сделал. И что мы видим? Иван Мухин остался таким же лодырем и позорит всю свою бригаду, а наш председатель почил на лаврах…»

Агафонов. Как тут написано? «Почил на лаврах»? Ишь, как загнули! Ну давай дальше.

Ваня. «…и потворствует лодырям и дезорганизаторам».

Агафонов. Стало быть, тебе?

Ваня. Выходит, мне, Василий Степанович! (Продолжает.) «Мы требуем от товарища Агафонова ответа через нашу стенную газету». Подпись. «Редакционная коллегия». (Вопросительно посмотрел па Агафонова.)

Агафонов. Стало быть, вся редакционная коллегия требует от меня ответа. Так сказать, все на одного?

Ваня. Так выходит, Василий Степанович! Но что они все против вас одного? Шавки!

Агафонов (словно задумавшись, пристально смотрит на Ваню. После паузы). Да… обнаглел народ.

Ваня. Вот я и говорю…

Агафонов. Сколько газет получают: и «Правду», и «Известия», и нашу районную… А все мало… Не пойму, кому нужна эта стенгазета, да еще в четырех экземплярах…

Ваня (оживившись). Кляузникам, Василий Степанович.

Агафонов. Верное ты слово сказал, Ваня. Ох, уж эти мне кляузники… На дворе весна, работать надо, а они писаниной занимаются.

Ваня. Ночами не спят, сочиняют. До утра в библиотеке свет. Всё пишут, пишут… Будто и в самом деле писатели.

Агафонов. Говоришь, в библиотеке?.. Так… А где сейчас Зоя?

Ваня. Только что здесь была. Должно быть, у себя, Василий Степанович.

Агафонов (сердито). А ну-ка позови ее!

Ваня. Сейчас. (Быстро уходит.)

Агафонов (берет телефонную трубку). Дайте механическую… Петрович? Как у тебя там?.. Ты не виляй!.. Великий изобретатель… Этим ты бы зимой занимался, а сейчас — гони тракторы на поле! Иначе душу из тебя вымотаю! Не перебивай, слушай, что говорю… Чтобы к вечеру все тракторы были на местах!.. (Кладет трубку.)

Входят Ваня и Зоя. Агафонов, положив трубку, смотрит на Зою.

Зоя. Василий Степанович… Гордей Степанович приехал поохотиться…

Агафонов. Делать ему нечего… Мне сейчас не до его охоты…

Зоя. Он не вас, а Чижика искал…

Агафонов. Гордей Гордеем, а вы, товарищ редактор, почему по ночам в библиотеке свет жгете?..

Зоя (лукаво). А разве можно общественной работой заниматься в темноте?

Агафонов. Ну ладно! Скажи, который час?

Зоя. Вы меня за этим вызывали? (Посмотрела на часы, висящие на стене.) На ваших девять, Василий Степанович.

Агафонов (указывает на Ваню). А почему ты не спросишь Ивана Мухина, что он здесь делает в рабочее время? Почему он не в поле со своей бригадой? Разве в деревне можно сейчас встретить хоть одного колхозника?

Зоя (пожав плечами). Я ведь не председатель колхоза. Пока председатель вы, Василий Степанович.

Агафонов (вдруг искренне и весело засмеялся). Пока? Значит, только пока?

Ваня (растерянно). Я, Василий Степанович, здесь, а не там потому, что… вот… редакция…

Агафонов (серьезно). Садись, редактор! Пиши!

Зоя садится за стол.

(Диктует.) «Критику стенгазеты в связи с поведением прогульщика Ивана Мухина и ему подобных лодырей в колхозе принимаю с благодарностью…»

Ваня. Что вы, Василий Степанович!

Агафонов, «…явившись ко мне, Мухин требовал закрытия стенной газеты, то есть стал на путь зажима самокритики…»

Ваня (испуганно). Что вы, Василий Степанович! Я бы никогда до этого не додумался. Это вы, Василий Степанович!

Агафонов. Не спорю, — я. Но ты со мной согласился и сказал, что стенгазета существует для кляузы. Сказал?

Ваня молчит.

Ну?

Ваня. Сказал.

Зоя. Так и запишем.

Агафонов (сердито). Вырос эдакий верзила! Когда за ум возьмешься? Заруби себе на носу: колхоз тебе не дом отдыха! Понял? И твоя десятилетка не поможет— работать надо! Ра-бо-тать. (Махнул рукой. Зое.) Да чего с ним толковать!.. Напиши, Зоя, все, что здесь слышала, а я от себя добавлю и подпишу.

Зоя. Напишем, Василий Степанович…

Ваня (взволнованно). Нет, нет! Не надо, Василий Степанович! Прошу, в стенгазету больше не надо! Буду работать! Ну слово даю! Только в газету не надо…

Агафонов. Нет уж, я от своего слова не отступлюсь. Изобразим тебя в полном параде… А если не подействует— поставим вопрос на общем собрании и выдернем тебя, как сорняк с поля… Иди на все четыре стороны, работай где хочешь… только не у нас в колхозе…

Ваня (бормочет). Не будет больше этого, Василий Степанович…

Агафонов (смягчившись). И не стыдно тебе? Разве ты не видишь, что вокруг делается? Твои товарищи Героями становятся… ты!.. Уходи! Чтобы я тебя больше не видел. Уходи!

Ваня, опустив голову, выходит.

(Смотрит ему вслед. Затем, подмигивая Зое и добродушно улыбаясь.) Ничего, выправится.

Зоя. А может, не надо статьи, Василий Степанович?

Агафонов (многозначительно). А вам в газете следует и обо мне подумать — словом, поддержать мой авторитет. (Подмигнул и добавил.) Пока я председатель… Хотя я разрешаю и меня иногда покритиковать.

Зоя (улыбаясь). Если понадобится, мы вас и спрашивать не будем, Василий Степанович. И пропишем и изобразим.

Агафонов (улыбнулся). Эх ты, стрекоза! Меня пропишешь…

Зоя (вдруг вспомнила). Вы сегодняшнюю «Московскую правду» читали?

Агафонов. Нет еще. А что? Уже ругают?

Зоя. Наоборот, хвалят. И вас хвалят. Василий Степанович. Вот, на третьей странице… (Показывает.)

Агафонов (довольный, читает). Общественное хозяйство колхоза «Светлый путь». (Подмигнул Зое.) А ты думала, про нас плохо пишут?

Зоя. Пишут о наших новых скотных дворах… о молочной ферме… о мастерских… Обо всем пишут… (Лукаво.) И о том, что товарищ Агафонов хорошо руководит колхозом…

Агафонов. Ты лучше помолчи. Я и сам прочту. (Читает.) Видишь, «Московская правда» хвалит, а ты своей стенгазетой угрожаешь…

Зоя (ехидно). Но там и другое про вас написано… Запаздываете с весенним севом, Василий Степанович. Прочтите!

Агафонов. Да, погода без ножа режет. Земля на критику, так сказать, не реагирует. Правду в народе говорят: «Весной неделю мочит — два часа сохнет, а осенью два часа мочит — неделю сохнет». У нас что-то наоборот получается: весна, а земля не сохнет. Ты, как редактор, скажи: что мне делать?!

Зоя. К сожалению, Василий Степанович, я не агроном.

Агафонов. Ну ладно, иди! Насчет земли мы как-нибудь сами сообразим. Моего Алексея не видела?

Зоя. Нет, не видела. (Выходит.)

Агафонов (берет телефонную трубку). Дайте коровник! (Встает, смотрит в окно, продолжая говорить по телефону.) Как дела, Андрей Павлович? Ладно. Буду. Обязательно буду… (Вдруг увидел кого-то из окна, зовет.) Алеша! Зайди ко мне! (Кладет трубку, читает газету.)

В кабинет входит Алексей, молодой человек лет двадцати пяти. Он похож на отца, глаза у него слегка прищуренные, как у Василия Степановича, смотрят напряженно, словно он чем-то недоволен.

Алексей (садится, глядя на свои облепленные грязью сапоги). Эх! Черт возьми! Всюду грязь по колено.

Агафонов (исподлобья смотрит на сына). Как же быть, агроном?

Алексей. Не знаю. Ничего не поделаешь — форс-мажор…

Агафонов (прищурив глаз). Что? Форс-мажор? Это какое-нибудь новое удобрение вроде суперфосфата?

Алексей (снисходительно улыбаясь). Форс-мажор — это чрезвычайные обстоятельства. Например, стихийное бедствие, как у нас. (Развел руками.) Сырая весна…

Агафонов. Ага! Вот оно что… (Пауза.) А какой форс-мажор тебя беспокоит? Ты почему ходишь как в воду опущенный?

Алексей. А что, по-твоему, колхозный агроном должен по улице с песнями да с гармошкой ходить?

Агафонов. Не крути! Ты понимаешь, о чем я спрашиваю.

Алексей. Меня многое тревожит, отец.

Агафонов. Ну?

Алексей. Вот уже два года я работаю в колхозе… (Замолчал.)

Агафонов. Ну что? Договаривай! Не буду же я из тебя клещами каждое слово вытаскивать.

Алексей. Все равно ты меня не поймешь, отец.

Агафонов. Зря ты меня считаешь таким непонятливым. Люди иначе думают о Василии Агафонове. Выкладывай: может, я тебе чем-нибудь и помогу.

Алексей. Я не думал, что так сложится жизнь… Помнишь, как я рвался в колхоз после окончания института? Какие у меня были планы!..

Агафонов. И что? Форс-мажор?

Алексей пожал плечами.

Ну, сынок, хватит тебе баклуши бить. На песке планы не строятся… Вот я, вернее, наш колхоз, по плану должен в этом году поднять урожайность на пятнадцать процентов — так я обещал в Кремле! Целому Пленуму обещал!..

Алексей. Ты поторопился, отец! С трибуны говорить легко… А для нашего колхоза — это трудно, очень трудно…

Агафонов. Знаю, что трудно, но поднимем! А почему? У меня планы — во! (Показывает кулак.) Всё здесь! (Раскрывает кулак.) И люди, и земля — всё как на ладони! А у тебя (дует на ладонь) — ничего! Ветер! (Замолчал.)

Алексей сидит с опущенной головой. Кажется, что Агафонову стало жаль сына.

(Вдруг он переводит разговор.) Ты мне лучше скажи, что надо сделать, чтобы поскорее начать пахоту?..

Алексей. Куда в такую грязь пахать! Я не бог!..

Агафонов. Бог плохой агроном — это давно известно. (Задумался, после паузы.) Посоветовался бы ты о своих планах с Рябининым. Человек он умный и вообще, кажется, мужик с головой…

Алексей (сердито перебивает его). С Рябининым? Нет, мне с ним советоваться не о чем… Рябинин! У него свои планы…

Агафонов (не понимая сына, обрывает его). Ну и дурак ты! Он же больше тебя знает. Это сразу видно. Почему же не использовать человека? Почему не спросить, что и как лучше сделать? Какого черта ты петушишься!.. Он же не на твое место целится.

Алексей. Не шуми, отец! Ты не знаешь, в чем дело.

Входит Зоя. Алексей демонстративно подошел к окну и стал спиной к отцу и Зое.

Зоя (увидев Алексея, смутилась). Заметка готова, Василий Степанович. Прочтите, пожалуйста. (Кладет на стол бумаги и быстро выходит из комнаты.)

Агафонов (провожая Зою взглядом). Понятно… (Алексею.) Что-то ты скрываешь от меня… Эх ты, стручок гороховый!..

Алексей. Мне скрывать нечего…

Агафонов (многозначительно). Значит, так сказать, личная жизнь Алексея Агафонова? Наверно, с Зоей повздорил… (Иронически.) Трагический случай! Чудак ты! Зоя хорошая девушка, умная… Она будет хорошей женой…

Алексей (понурив голову). Здесь дело куда серьезнее, чем тебе кажется, отец.

Агафонов. Ай-яй-яй, как страшно!

Алексей (тихо). Сергей Дмитриевич вскружил ей голову…

Агафонов. Это еще кто такой?

Алексей. Рябинин… почвовед ив Москвы… Ты только что посылал меня к нему за советом…

Агафонов. Рябинин? (Сердито.) Зачем он сюда приехал? Работать или за нашими девками гоняться? Сегодня лее пусть уезжает ко всем чертям! Мне работники нуясны, а не… как бы это поприличнее выразиться… сердцееды…

Алексей. Что ты, отец! Хочешь, чтобы надо мной весь колхоз смеялся? Ты это оставь! Не твое это дело.

Агафонов (задумчиво). Рябинин — залетная птица. Он пробудет у нас всего-навсего две недели, а потом уедет обратно в Москву. И конец… И Зоя его забудет… Что ты молчишь?

Алексей. Возможно, и так.

Агафонов (вдруг спохватившись). А может, у него есть семья? Ты не знаешь?

Алексей. Не знаю, но это не меняет дела.

Агафонов. Что? Разве для члена партии безразлично, как он относится к своей семье?

Алексей (желая прекратить этот разговор). Ты прав… во всем прав. Только, прошу тебя, не вмешивайся в мои личные дела (улыбаясь) ни как отец, ни как председатель колхоза…

Быстрыми шагами входит Рябинин.

Рябинин. Здравствуйте, товарищи!..

Алексей (сухо). Здравствуйте.

Агафонов. Здравствуйте, Сергей Дмитриевич.

Рябинин. Я вас ищу, Василий Степанович. Без вашего распоряжения Кокорев не дает трактора, а я сегодня хотел пробовать новые плуги…

Алексей, не сказав ни слова, уходит.

Агафонов (провожая сына глазами, натянуто улыбается). Кокорев бюрократ, Сергей Дмитриевич…

Рябинин. Нет, что вы! Просто — хозяйский порядок.

Агафонов (подходит к карте колхоза, спрашивает). А какой участок вы для себя выбрали?

Рябинин. Мне не участок, а малюсенький кусочек земли… вот здесь… за мостом…

Агафонов (повторяет)… «земли»… Эх, Сергей Дмитриевич, для многих земля — только пространство, и ничего больше. А председатель колхоза должен знать каждую пядь своей земли: какой у нее характер, что она может дать, чего ей недостает, чем она, кормилица, дышит. (Вдруг, что-то вспомнив, внимательно смотрит на Рябинина и спрашивает.) Как вам у нас нравится? Не скучаете?

Рябинин. Что вы, Василий Степанович. Я рад, что попал именно в ваш колхоз. Я ведь о вас много слышал. И вот вижу перед собой живого Агафонова… На деле вижу.

Агафонов (иронически). И как? Нравится вам Агафонов? (Вздохнул.) Эх, Сергей Дмитриевич, много еще у нас недостатков…

Рябинин. Да… немало…

Агафонов (вдруг насторожился; он ожидал услышать от Рябинина другой ответ). Что?

Рябинин. Недостатки бывают в каждом деле.

Агафонов. А не должны быть, Сергей Дмитриевич. Не доли-сны быть! (Пауза.) Значит, вам у нас нравится?

Рябинин. Очень, Василий Степанович.

Агафонов (равнодушно, как бы между прочим). А почему вы не привезли с собой жену? Она за месяц могла бы отдохнуть у нас лучше, чем на курорте.

Рябинин (смеясь). Жену? Нет у меня пока жены, Василий Степанович.

Агафонов. Нет жены? Значит, вы, так сказать, жених? (С деланной улыбкой.) Ха-ха! Ну ничего, за этим дело не станет.

Рябинин. Ия так думаю.

Агафонов (переводит разговор). О чем мы, бишь, толковали?

Рябинин. О недостатках.

Агафонов. Стало быть, вы говорите, что у нас… много неполадок?

Рябинин (улыбается). Это и вы говорите, Василий Степанович.

Агафонов (внимательно смотрит на Рябинина). А вас, должно быть, девушки любят.

Рябинин (смеется). А почему вы так думаете?

Агафонов. Улыбка у вас правильная.

Рябинин. Правду сказать, не замечал…

Агафонов. Эх! Покраснел, как девка на выданье. (Погрозил пальцем.) Бабы таких любят… любят, Сергей Дмитриевич!

Рябинин (смущенно улыбаясь). Не жалуюсь, Василий Степанович. Кому следует, та и любит.

Агафонов. Говорите, любит?

Рябинин (утвердительно). Любит.

Агафонов. Что ж, хорошее дело, когда это все, так сказать, получается по-хорошему… (Неожиданно переводит разговор.) Ну, как работа? Ничего не мешает?

Рябинин. Спасибо, Василий Степанович, всё в порядке.

Агафонов. Разве вы за эти две недели успеете всё сделать?

Рябинин. Двух недель мне никак не хватит. Думаю остаться у вас еще на месяц… если не прогоните…

Агафонов. Что вы! (Шутливо и вместе с тем многозначительно.) Вы пока ничего такого не сделали, чтобы вас (смеется) гнать отсюда.

Рябинин. Я ведь на практике вашего колхоза перестраиваю свою диссертацию. За основу я беру правильную организацию земельной территории в большом колхозе для разных культур.

Агафонов (гордо). Значит, по-нашему — так, как у нас?

Рябинин (с хитрецой). Нет, не так, как у вас… А так, как должно быть в многоотраслевом колхозе под Москвой.

Агафонов (задумался). Вам кажется, что у нас неправильно… все это… так сказать… организовано?

Рябинин. Не совсем правильно.

Агафонов (усмехается). «Не совсем». Думаете, из кабинетов вашего института виднее, как нам участки распределять? Да?

Рябинин (смеется). А вы мне нравитесь, Василий Степанович!

Агафонов. Ну? Не думал.

Рябинин. Я пять лет был колхозным агрономом в Бронницком районе (хитро моргнул глазом)… и как будто неплохо работал…

Агафонов. А почему ушли из колхоза?

Рябинин. В аспирантуру, учиться, Василий Степанович.

Агафонов. Ишь ты, учиться… Так вас легко и отпустили?

Рябинин. Как вам сказать… (Пожал плечами.) Конечно, пришлось выдержать бой у себя в районе… И немалый бой… но… раз человек задумал учиться — кто его может остановить!

Агафонов. Вы еще, чего доброго, в этой самой., своей диссертации напишете, что у Агафонова в колхозе все не так устроено… А?

Рябинин. Ведь диссертация у меня не об Агафонове, а о земле.

Агафонов. Так… Та-ак… Значит, вы у нас еще целый месяц пробудете?

Рябинин. Говорю: если не прогоните…

Агафонов (хитро прищурившись). Жаль, нет в нашем колхозе достойной для вас девушки, а то за это время мы бы вас женили, ей-богу женили!

Рябинин (лукаво). Как сказать… Плохо же вы тогда знаете ваших девушек, Василий Степанович. А председатель колхоза должен знать, не только чем земля дышит, но и как у него люди растут.

Агафонов (хлопает Рябинина по плечу). Значит, может случиться, и нашим зятем окажетесь…

Рябинин. Слишком вы быстрый, Василий Степанович.

Агафонов. А может, быстрый не я, а вы?..

Рябинин. Что ж, быстрота — не порок.

Агафонов. Может, и не порок…

Входит Екатерина, высокая, плотная женщина лет сорока пяти, с энергичным и все еще красивым лицом. За ней — Тарас.

Екатерина (взволнованно, говорит уже у двери). Беда, Василий! Куры мрут. За ночь двадцать семь штук потеряли. (Садится.)

Тарас. Я говорил: куры — птицы деликатные.

Рябинин. Сколько их у вас?

Екатерина. Тысяч около десяти наберется.

Агафонов. Познакомьтесь — заведующая птицефермой.

Рябинин (здоровается.) Рябинин, Сергей Дмитриевич.

Екатерина. Я вас знаю.

Агафонов. А это — Тарас, охотник… Егерь он, наш колхозный сторож.

Тарас. Меня все московские охотники знают…

Агафонов (Тарасу). К тебе, Чижик, Гордей приехал селезней бить…

Тарас (обрадовался.) Неужели? Вот радость-то! (Засуетился.) Как же он мимо меня прокатил? (Почти бежит к выходу.)

Агафонов. Ты куда?..

Тарас (взволнованно). К Гордею… он же там один сидит… (Махнул рукой на Агафонова и выбежал из кабинета.)

Агафонов. Что с курами делать — ума не приложу… Как весна — мор…

Рябинин. Я видел вашу птицеферму… Там слишком сыро, и поэтому куры болеют. Я бы посоветовал перенести ферму в Андреевку — место высокое, песчаное, и воздух сухой…

Агафонов. Вы разве зоотехник, что так разбираетесь в куриных делах?

Рябинин. Нет, Василий Степанович. Но, по-моему, каждому должно быть ясно, что нельзя держать кур в заболоченных местах. Я бы здесь развел уток. Озеро-то у вас большое!

Агафонов. Да… гектаров сорок будет.

Рябинин. Вот видите, на таком озере можно расселить тысячи уток. Дело это хорошее и доходное, тем более что корма бесплатные. А так… зря пропадает озеро.

Агафонов (как бы между прочим). Да-да… утки — тоже дело… (Почесал затылок.) Подумаем насчет уток! (Глядя на Екатерину.) А пока — немедленно отделить больных кур от здоровых. Словом, устроить карантин…

Екатерина. Ох! Горюшко-горе…

Уходит.

Агафонов. Ничего не поделаешь, Сергей Дмитриевич, привыкли работать по старинке, а сейчас… когда мы (показывает руками) во как разрослись… иногда не всё, так сказать, учтешь. Руки не доходят… А учитывать надо… всё надо… Иначе — форс-мажор.

Рябинин. А эта Екатерина Григорьевна давно заведует птицефермой?

Агафонов (гордо). Со дня основания, целых двенадцать лет. Начали мы с сотни кур, а теперь у нас их тысячи.

Рябинин. Она имеет зоотехническое образование?

Агафонов (улыбаясь). Какое там образование! Простая колхозница… Но свое дело любит и в курах разбирается.

Рябинин. Вот у вас и мрет птица потому, что такой большой фермой заведует не специалист.

Агафонов (смутившись). Вы так думаете?

Рябинин. Конечно. Руководить такой фермой можно только на научной основе. Говорят, у вас в районе один зоотехник с высшим образованием в «Гастрономе» работает, другой — в сберкассе счетоводом. А у вас здесь птицеводством занимается не специалист… Может быть, эта самая Екатерина Григорьевна хорошая домашняя хозяйка — не смею спорить, но…

Агафонов (перебивает). Да, Екатерина Григорьевна отличная домашняя хозяйка. Я могу это подтвердить… она, так сказать… моя жена…

Рябинин (смутившись). Ваша жена?

Агафонов (улыбаясь). Да, жена. Чего вы смутились?

Рябинин. Я не знал. Вы извините, что я так чистосердечно, сплеча…

Агафонов. Это неважно. Значит, по-вашему, она не подходит для этой работы?

Рябинин. Я этого не утверждаю, Василий Степанович. Бывают практики сельского хозяйства, которые заткнут за пояс любого агронома.

Агафонов (повторяет). «Практик»… Обидное это слово… Вроде как малограмотный какой-то…

Рябинин. Да, конечно, это нехорошо… Но ведь таких малограмотных людей становится все меньше и меньше.

Агафонов (протяжно). Меньше… да… Все меньше и меньше… Однако… не все люди, так сказать, с дипломами могут заправлять, к примеру… колхозами.

Рябинин. Не каждого агронома выбирают председателем, Василий Степанович. Ищут лучших. Разве любой агроном управится с таким колхозом, как ваш? Черта с два! Здесь недолго и голову потерять!

Агафонов (перебивает его). А бывает и так, что выбирают первого попавшегося… лишь бы с дипломом!

Рябинин. Не спорю. Наверное, бывает.

Агафонов. Не наверное, а в самом деле бывает… Вот… в соседнем колхозе «Заря» в прошлом году выбрали председателем агронома Кочетова. Человек он как человек… с дипломом, с партийным билетом — словом, все как полагается… А насчет работы… (разводит руками) труба… Беда, да и только.

Рябинин. Промахи бывают, Василий Степанович.

Агафонов. А не должно быть! Выбирать председателя колхоза — это тебе не птицу в лёт стрелять. Здесь промахов не должно быть, Сергей Дмитриевич!

Телефонный звонок.

(Берет трубку.) Слушаю… Да, он здесь… Хорошо… (Кладет трубку.) Вас просят в мастерские.

Рябинин. Да, да! Спасибо. (Уходит.)

Агафонов (долго смотрит вслед Рябинину, горько усмехается). Промахи… всё меньше и меньше… Вот оно что! Эх, Рябинин, Рябинин! Не в мой ли огород камешки швыряешь? (Пауза.) Будто он не знал, что Екатерина Григорьевна — моя жена… (Пожимает плечами.) А может, и не знал… Какое ему дело до семьи Василия Агафонова?

Входит Зоя с книгой в руках.

Зоя (остановившись у двери). Сергей Дмитриевич ушел?

Агафонов. Зачем он тебе?

Зоя. Он книгу просил… Вот. (Показывает книгу.)

Агафонов. Книгу? Дай сюда! (Берет книгу, читает название.) «Профессор Преображенский. Добыча торфа». Интересно, что он насчет нашего торфа задумал. Оставь-ка ее, я почитаю. (Оглядывает Зою с головы до ног.) У тебя новое платье?

Зоя (смущенно). Новое… Я его в первый раз надела.

Агафонов. Сколько тебе лет, Зоя?

Зоя. Почему все меня об этом спрашивают?

Агафонов. А кто еще спрашивал?

Зоя. Сергей Дмитриевич.

Агафонов (сухо). Сергей Дмитриевич?

Зоя. Да.

Агафонов (после паузы). И что ты ему ответила?

Зоя (улыбаясь). Скрывать пока нечего, Василий Степанович. Мне исполнилось двадцать.

Агафонов. А ведь тебе, Зоя, замуж пора… Такую свадьбу закатим!

Зоя. Что вы, Василий Степанович! Кто меня возьмет? (И чтобы Агафонов не заметил ее смущения, быстро уходит.)

Агафонов (с силой швыряет книгу на стол; с досадой). Эх, ты, сынок. Шляпа! Такую девушку прозевать… (Берет телефонную трубку.) Дайте гараж! Сережа! Заезжай на строительство коровника, захвати инженера — и мигом ко мне!

Входит с бумагой и карандашом в руках Кузьма Никифорович, седой, худенький, маленький человек в очках.

Кузьма. Ты один, Василий? (Пе дожидаясь ответа, подходит к висящему на стене графику трудодней и что-то записывает.)

Агафонов. Как видишь, Кузьма, один. (Встает и тоже подходит к графику.) Ну, как дела?

Кузьма. Хороши, Василий! (Глаза его загорелись совсем молодым огнем.) Смотри, что делается!

Агафонов. Да, Кузьма Никифорович, растут люди, растут…

Кузьма. Разве раньше человек, окончивший гимназию, работал бы на земле? А теперь…

Агафонов (хитро прищурил глаз). А мы с тобой, Кузьма Никифорович, какие гимназии окончили?

Кузьма. Меня, каюсь, из четвертого класса честью попросили.

Агафонов. А я еле добрался до второго класса.

Кузьма. Зато в колхозном деле нас на любого профессора не променяют.

Агафонов. Смотри, не дорожись… Много за нас просишь…

Кузьма. Нет, немного. Помнишь, как мы с тобой начинали наш маленький колхоз? А теперь какой у нас колхозище! Мне иной раз кажется, что социализм пошел именно с нашего колхоза. И кажется мне, что к коммунизму мы тоже первые придем.

Агафонов. А все-таки плохо мы с тобой работаем, Кузьма.

Кузьма (удивленно). Плохо? Это что же, заключение ревизии?

Агафонов. Нет, ревизионная комиссия осталась довольна. У нас концы с концами сходятся.

Кузьма. А как же может быть иначе? Где они найдут лучшего председателя?

Агафонов (сердито). Не говори ерунды!

Кузьма. Что ты, Василий! Ведь это только одни голые факты.

Агафонов. Стыда у тебя нет! На старости лет подхалимничаешь.

Кузьма (обидевшись). Перед кем?

Агафонов. Передо мной, перед председателем колхоза.

Кузьма (гневно). Да как ты смеешь! Эх, Вася!.. Василий Степанович… Я здесь состарился, и никто никогда меня так не обижал… (Сердито бросает па стол бумаги и идет к двери.)

Агафонов (догоняет его и хватает за руку). Прости меня, Кузьма! Это я так… сгоряча…

Кузьма (качает головой). Нервничать ты стал, Василий Степанович, выдержку потерял. Ты словно чего-то боишься, а чего — и сам не знаешь.

Агафонов. Боюсь, Кузьма. И тебе, как другу, чистосердечно признаюсь: боюсь.

Кузьма. Чего, Васенька? Чего тебе бояться? Наш колхоз среди первых в области. И в какой? В Московской области!

Агафонов. Вот этого-то и боюсь, Кузьма. Дело наше как море… словно Московское море… Гляди, как бы нас волной не смыло! Что такое наш колхоз? Это же целый комбинат! А люди! Приходит ко мне простой колхозник, советуется — как бы поднять урожай пшеницы или надоить побольше молока, и, черт возьми, всё геометрическими прогрессиями доказывает. А что я и этих проклятых прогрессиях понимаю? Ни шиша!

Кузьма. Твоя голова поважнее этой геометрии.

Агафонов. Ну, начал ладан кадить. Вокруг председатели колхозов — агрономы с высшим образованием. А мы с тобой…

Кузьма (передразнивает). «С высшим образованием»… А что у них, лучше нашего дело поставлено, что ли?

Агафонов. Будет тебе, Кузьма! Подожди, скоро обгонят нас соседи. Тогда не то запоешь…

Кузьма (вздохнув). Тяжелое время…

Агафонов. Врешь, Кузьма! Время хорошее. Время что надо!

Кузьма. Не пойму я, чего тебе горевать?

Агафонов (понизив голос, доверительно). Мою Екатерину Григорьевну в стенной газете раскритиковали.

Кузьма (удивленно). Я читал сегодняшний номер, там про Екатерину Григорьевну нет ни слова.

Агафонов (шепотом). Я был у Зои в библиотеке. Случайно увидел статью. Ай-яй-яй! Чего они только про нее не написали. Придется се освободить от работы.

Кузьма (сокрушенно). Ничего не понимаю. Женщина работает с утра до поздней ночи, не знает ни сна, ни отдыха, а они…

Агафонов. А ты прикинь с другой стороны. Они правы. Ведь жена моя — не специалистка, зоотехнического образования не имеет.

Кузьма (пожав плечами). Пожалуй, и это верно…

Агафонов. Вроде как с твоей бухгалтерией получается. Здесь четырехклассного образования уже маловато.

Кузьма. Это верно. (Опомнившись.) Ты что сказал?

Агафонов. Вот это и сказал. (Пауза.) Плохи наши дела, Кузьма.

Кузьма молчит.

Без бухгалтера нам не обойтись. Бухгалтерия-то у нас тройная…

Кузьма. Значит, меня… по шапке?

Агафонов. Тебя? Нет… (Хитро.) А как ты сам посоветуешь?

Кузьма (задумался). Жестокий ты человек, Василий. Жену родную не пожалеешь.

Агафонов. Как видишь, не жалею.

Кузьма (идет к двери, поворачивается). Стало быть, мне домой… на печку?

Агафонов. Почему? Ты же сам говорил, что на ферме понадобятся счетоводы.

Кузьма (упавшим голосом). Когда будет решение о моем освобождении?

Агафонов. А кому нужно разводить этот бюрократизм? Пиши заявление. Так, мол, и так… прошу меня… на пенсию… Или куда-нибудь перевести…

Кузьма. Эх, Василий, на свою голову раздул кадило. Гляди, как бы и тебя волна не смыла. (Уходит.)

Агафонов (оставшись один). Я сдаваться не думаю… Хотя волна такая, что может и захлестнуть… (Задумался.)

3анавес

 

Действие второе

Картина вторая

Вечер.

Большая читальня колхозной библиотеки. За длинным столом, где разложены журналы и газеты, — сидят колхозники: старики и молодые — девушки, парни. Среди них: Ваня Мухин и мужчина средних лет — Иван Иванович Коровин. В углу, особняком, на стуле — Тарас. В конце стола — Сергей Рябинин; у книжного шкафа — 3оя. Занавес открывается в тот момент, когда на сцене общий хохот и веселый гомон, столь несвойственный обычной тишине читальни.

Зоя. Тише, товарищи! Забыли, где находитесь?

Смех смолкает.

Коровин. Слушаю я вас, товарищ Рябинин, и думаю: мастер вы сказки рассказывать!

Рябинин. Вот вы уже немолодой человек…

Коровин. Да, пятьдесят пять стукнуло.

Рябинин. А если лет тридцать тому назад вам бы рассказали о сегодняшней жизни — разве она не показалась бы вам сказкой?

Коровин. Как вам сказать?.. И да, и нет… Я ведь сам своими руками делал эту жизнь, дорогой наш Сергей Дмитриевич!

Рябинин. В том-то и беда, Иван Иванович, что вы всё хотите руками делать, поэтому и топчетесь на месте…

Коровин (удивленно). Это мы-то… топчемся? Вы что, милый?.. Шутите? Один из лучших колхозов области!..

Рябинин. Лучший. Не спорю! И про ваши миллионы знаю… Но доходы у вас уж третий год не растут!.. Вроде до предела дошли… И про это знаю.

Тарас (хмыкнул). И откуда это он все так досконально знает?

Коровин. Дай бог каждому хозяйству такой предел!

Рябинин. Нет, Иван Иванович… Так мы с вами Америку не перегоним… Ну вот, возьмем, к примеру, вашу прославленную доярку Марию Сорокину…

Коровин. А что? Таких, как Маша, во всей области по пальцам перечесть! Недаром про нее чуть ли не каждый день в газетах пишут…

Рябинин. Не подумайте, что я ее критикую. Она действительно героиня! Но поймите, Иван Иванович, современный труд не спорт, где прыгнешь на сантиметр выше — и уже новый мировой рекорд! Надо шире использовать технику — и удвоить, утроить свои доходы!

Молодая колхозница. А у нас механические доилки на складе ржавеют. Как купили, так и лежат…

Рябинин. Вот видите — на складе лежат. Обзавелись— и будет! (Коровину.) А вы приезжайте в Москву на любой завод, посмотрите, что там делается! Есть многие цехи, где рабочего не увидишь — сплошь автоматика…

Коровин. Завод, миленький мой, не земля… и не скотинка… Земля руки любит! И молочко, руками надоенное, вкусом получше…

Хохот.

(Ехидно, Рябинину.) Знаете что, вы бы все это нашему председателю Василию Степановичу доложили… Он вам спасибо скажет…

Рябинин. Василий Степанович хороший руководитель. У него многому можно поучиться. Но я ведь, Иван Иванович, не столько о нем, сколько о ваших агрономах… Они могли бы гораздо больше дать колхозу, ведь ваш колхоз — это народная академия! Только надо действовать смелее, побольше фантазии, Иван Иванович!

Коровин. Эх, дорогой друг… всякие там фантазии… мечтания… это люди с голоду придумали… Зачем мне забивать мозги разными фантазиями и мечтами о том, что я уже и так имею, что само ко мне в дом пришло.

Рябинин (иронически). По щучьему велению…

Коровин. Нет, всё сам… своими руками сделал…

Рябинин. Значит, мало вы от жизни хотите, Иван Иванович.

Коровин. Нет, Сергей Дмитриевич, я многого хочу… только не в мечтах, а на деле! Разве вашей мечтой поле вспашешь или дом срубишь? (Покачал головой.) Черта с два!..

Рябинин (смеется). Лукавите, Иван Иванович! Наша мечта — и поля пашет, и города строит, и космические корабли на планеты отправляет…

Коровин (уклончиво). Так это вы о большом, Сергей Дмитриевич… А наше дело маленькое, колхозное…

Рябинин. Плохо, когда от сытой жизни лень одолевает… и люди перестают мечтать о лучшем…

Коровин. Это вы о ком же, Сергей Дмитриевич?

Рябинин (хохочет). Ну хотя бы о вас, Иван Иванович. Только вы не обижайтесь на меня. Конечно, вы по праву считаетесь одним из лучших хозяйств области. Но сколько еще у вас можно сделать! Сколько еще не использованных возможностей для подъема урожайности! У нас здесь под боком богатейшие залежи торфа… лучшего удобрения и не придумаешь. При вашей технике да еще торф.

Коровин (развел руками). Всего не учтешь… Хорошо вы говорите, Сергей Дмитриевич, но… (посмотрел па часы) уже десять часов… (Оглядел присутствующих.) На сегодня хватит! Пора, ребята, по домам, а то утром вас барабаном не поднять!..

В комнате движение.

(Пожимает руку Рябинину.) Не обижайтесь, если я что-нибудь не так сказал. Я человек с пережитками.

Все засмеялись. Смеется и Коровин.

Рябинин. А вы не притворяйтесь, Иван Иванович.

Коровин (доверительно). Ей-богу, и в мыслях этого нет. У меня так бывает: голова одно хочет, а сердце другое подсказывает… Вот так и живу.

Тарас. Как говорят ученые, «раздвоение личности»…

Коровин. Нет, Тарас, вся личность на месте… Спокойной ночи! Вы идете?

Рябинин. Нет, я еще останусь… почитаю…

Коровин. Тогда до свиданья. (Выходит.)

За ним Тарас.

Голоса:

— Спокойной ночи, Сергей Дмитриевич!

— До свиданья.

Все, кроме Рябинина и Зои, уходят.

Зоя. И вы уходите, Сергей Дмитриевич… А то — мало ли что могут подумать…

Рябинин. Пусть думают что хотят!

Зоя. Вам, конечно, безразлично, что будут говорить… Вы уедете, а я ведь здесь остаюсь… Мне это далеко не безразлично…

Рябинин (горячо). А я тебя не оставлю… ни за что не оставлю… Я без тебя жить не могу! Понимаешь?.. Родная ты моя, хорошая… любимая!.. Ты со мной поедешь в Москву…

Зоя (отрицательно покачала головой). Я… не поеду, Сергей Дмитриевич…

Рябинин. То есть как это не поедешь? Ты же сама сказала, что мы никогда больше не расстанемся…

Зоя. Не надо об этом.

Рябинин. О чем ты задумалась?

Зоя. Слишком вы резко говорили, Сергей Дмитриевич.

Рябинин. О ком? Когда?

В дверях показался Агафонов. Услышав разговор Зои и Рябинина, он останавливается, не входя в комнату.

Зоя. Да здесь… о нашем председателе… Агафонов ведь хороший человек!

Рябинин. Он не только хороший человек, Зоя, но и отличный председатель! Слава вашего колхоза — это Василий Агафонов. Действительно, он все своими руками построил… И все это знают. Дай бог каждому хозяйству такого командира. Но…

Зоя. Но что?

Рябинин. Помощники у него плохие. Поэтому он часто путает, спотыкается…

Зоя (удивленно). Это… Василий Степанович спотыкается?

Рябинин. Да. А что?

Зоя (шепчет). Нет… Ничего…

Рябинин. А ваши агрономы, Зоя, ни в чем не помогают Агафонову. (Доверительно.) Скучные они люди… они служат, а не работают…

Зоя. Может, вы и правы, но… ваш разговор могут понять иначе.

Рябинин (резко). Это уж не мое дело! Я желаю добра колхозу. Думаю, Агафонов на меня не рассердится.

Зоя. Вы забываете, что агроном Алексей Агафонов, сын нашего председателя, считался моим женихом…

Рябинин. Во-первых, он не был твоим женихом, а только считался. А во-вторых, это дело прошлое.

Зоя. Тем более. Ваш разговор могут истолковать как прямую обиду.

Рябинин. Ну посуди сама, какой Алексей агроном, если он ничем не может помочь колхозу. Ручки боится в земле замарать.

Зоя. Не смейте его ругать, он хороший…

Рябинин (подозрительно взглянув на Зою). Хороший?

Зоя. Да, Сергей Дмитриевич… Алексей, когда пришел в колхоз, многое хотел сделать, но… отец не принимал его всерьез, всегда считал мальчиком…

Рябинин. И он сдался?

Зоя. Ему не хватает вашего характера.

Рябинин (смеется). Это какой у меня такой особенный характер?

Зоя (с хитрецой). Настойчивый… Вы своего всегда добьетесь.

Рябинин. А как же! Грош цена человеку, который не видит ясно перед собою цель. (Глядит в глаза Зое.). Вот я тебя вижу и… люблю тебя… Люблю, понимаешь?

Агафонов медленно повернулся и тихо ушел.

Зоя. Тише. Могут услышать..

Рябинин. Ну и что же! Пусть все слышат! Все равно в конце концов узнают и скажут: Сергей Рябинин (шепчет) с ума сошел от любви… Чего ты улыбаешься, родная?

Зоя. Да так… Я люблю вас слушать…

Рябинин. И только?..

Зоя (задорно). Нет… не только…

Рябинин (шепчет). Мне хорошо с тобой… Все мне вокруг тебя кажется замечательным: и эта комната и эти книги… (Посмотрев на книжные шкафы.) Сколько в этих книгах любовных историй, и счастливых, и трагических, а порой и смешных… (Глядя ей в глаза.) А у меня счастливая любовь… Счастливая… Правда, Зоя? Чего ты смотришь на меня и молчишь? Скажи что-нибудь!

3оя. А что вы хотите услышать?

Рябинин. Самое хорошее, самое сокровенное… Любишь меня? Отвечай!

Зоя (смотрит на него влюбленными глазами). Я же говорила…

Рябинин. А мне мало. Я жадный… Очень жадный. Я хочу еще раз услышать.

Зоя (неловко шепчет). Люблю…

Рябинин. Ты мне это будешь говорить ежедневно. И по сто раз в день повторять.

Зоя (смеется). Не много ли? Когда же тогда работать?..

Рябинин (шутливо). А зачем работать? Влюбленным работа ни к чему. Хорошо, что нас никто не слышит, иначе и впрямь бы сказали, что Рябинин действительно сошел с ума. Ты с мамой говорила?

Зоя (опустила голову). Говорила.

Рябинин. Ну?

Зоя (отрицательно покачала головой). Она и слышать не хочет… Она вас боится.

Рябинин (удивленно). Боится? Почему?

Зоя. Она говорит, что вы, наверно, в своей жизни не одну девушку обманули.

Рябинин. Я? Выходит, я тебя обманываю?

Зоя. Я этого не говорю. Это она… мама.

Рябинин. Какой вздор. Плохо же ты меня еще знаешь, Зоя.

Зоя (после паузы). Главное, она привыкла к мысли, что мой жених Алексей Агафонов. Она с Василием Степановичем даже о свадьбе говорила.

Рябинин. Я завтра с ней поговорю — хочешь, один, без тебя, поговорю? А через несколько дней айда в Москву!

Зоя. Нет, Сергей, в Москву я не поеду.

Рябинин опускает голову.

Не потому, что мне не хочется в Москву, и не потому, что я считаю свою работу здесь каким-то подвигом… Просто мне интересно работать в нашем колхозе. Вы разве с этим не согласны?

Рябинин. Я сам работаю у вас с интересом. Но это не имеет никакого отношения к твоему переезду в Москву. Мы едем — и всё!

Зоя. Нет, я не поеду! Что я буду делать в Москве? Сидеть дома и ждать, пока муж вернется с работы? (Решительно.) Нет. Так я не смогу.

Рябинин. Ты тоже будешь работать… Послушай меня…

Рябинин не успевает закончить фразу, как в комнату неровными шагами входит Алексей. Он садится у стола с газетами. Долгая, неловкая пауза.

Алексей (блуждающими глазами смотрит на Зою и Сергея). Не помешал?

Зоя. Нет. Почему?

Алексей. Я думал, помешал… Может быть… Сергею Дмитриевичу помешал.

Рябинин. Нет, вы мне никак не помешали.

Алексей (как будто просматривая газету, многозначительно). Очень рад. А я по глупости думал, что помешал… (Отложив в сторону газету и пристально посмотрев на Рябинина.) Сергей Дмитриевич, пойдем со мной! Хочу с вами пару пива выпить и… поговорить по душам.

Рябинин. О чем, Алексей Васильевич?

Алексей (пожав плечами). Хотите — об агрономии, о том, как на наших полях кукуруза растет. Или лучше поговорим о том, ну… (щелкнул пальцами) как у нас осваивается техника. (Доверительно.) Плохо осваивается, это я наверняка знаю… не хуже вас знаю. Но… (Развел руками.)

Зоя. Алексей, иди лучше спать.

Алексей. Мне лучше знать, товарищ Кокорина, куда мне идти и куда не идти.

Рябинин. Я давно хочу с вами поговорить, Алексей Васильевич, но давайте лучше завтра.

Алексей. Завтра? А может быть, все-таки сегодня? Настроение у меня такое…

Рябинин. А если у меня нет сегодня настроения говорить о технике?

Алексей. Ага… Значит, у вас сегодня настроение лирическое?

Рябинин. Допустим, лирическое.

Алексей (примирительно). Ну что ж, возможно, и так. Пусть будет лирическое. (Сделал, вид, что вновь углубился в чтение газеты.)

Зоя показывает Рябинину глазами, чтобы он ушел. Рябинин отрицательно качает головой и упорно продолжает сидеть на месте.

Пауза.

Зоя, тебя мама искала!

Зоя. Зачем ей искать меня? Она знает, что я в библиотеке.

Алексей (продолжая просматривать газету). Да, действительно знает…

Рябинин. Пора закрывать библиотеку, Зоя.

Алексей. Да, пора… А я не вовремя пришел… мешаю людям… мешаю… (Встает и довольно грубо берет Рябинина за руку.) Пусть она закрывает читальню, а вы пойдете со мной… Есть о чем поговорить…

Рябинин (очень спокойно). А вы руки… уберите…

Входит Агафонов. Чувствуется, что он раздражен. Вслед за ним семенит Тарас. Алексей, смутившись, быстро садится, берет газету и делает вид, будто читает.

Агафонов (молча садится между Рябининым и сыном. Вдруг резко поворачивается к Алексею, нарочито громко спрашивает). Что здесь, библиотека или кабак?

Алексей. Это ты о чем, отец?

Агафонов (еще громче). Смердишь водкой! Аж газеты и книги пропахли…

Алексей. А ты не кричи. Что ты от меня хочешь? Агафонов (тоном приказа). Встать!

Алексей вызывающе смотрит на отца и продолжает сидеть.

(Неожиданно хватает сына за грудь и резким движением подымает его со стула. Кажется, еще секунда — и он ударит Алексея. Но быстро меняет тон, тихо.) Я… кому сказал — встать? Иди домой! Там я с тобой поговорю… по душам поговорю!

Алексей покорно, нетвердыми шагами идет к двери и выходит.

(Косо взглянув на Зою.) Почему в десять часов вечера библиотека еще открыта?

Зоя. Здесь молодежь беседовала с Сергеем Дмитриевичем. Только что разошлись.

Агафонов. У нас для собраний клуб имеется. А в читальне чтобы никаких собраний! Понятно?

Рябинин. В этом я виноват, Василий Степанович. Я зашел, здесь товарищи сидели. Случайно разговорились, и вот засиделись до десяти часов.

Агафонов. Я не о вас, Сергей Дмитриевич, а о людях, которые с шести утра уже должны быть в поле.

Рябинин. Я виноват, Василий Степанович, не учел.

Агафонов. То-то. А надо, надо учитывать, Сергей Дмитриевич. В деревне надо всех и всё учитывать. Иначе получится форс-мажор.

Рябинин. Прошу прощения, Василий Степанович. Агафонов. Я не для того, чтобы извинялись. Я хочу только, чтобы вы знали об этом. Бывает, к нам приезжают разные люди, видят наши, так сказать, разные неполадки, а жизни нашей во всей доскональности не знают.

Рябинин. Наверное, бывает…

Агафонов. Я и говорю, что с гостями это бывает. (После паузы.) Но вы же у нас не гость…

Рябинин. Гость не гость, а человек временный. (Встает. Прощается с Зоей.) Спокойной ночи, Василий Степанович.

Агафонов. До свидания! (Провожая взглядом уходящего Рябинина, многозначительно повторяет.) Временный… (Садится за стол, берет газету.) Временный…

Зоя собрала книги и вышла в другую комнату.

Временный… А? (Прошептал.) Прохвост…

Тарас (наклоняясь к Агафонову). Ну и ну! Очень подозрительный тип. Сколько он здесь наговорил! И того у тебя в колхозе нет, и этого не хватает, и там недоглядели, и тут недодумали… Страсть чего наговорил. На наш торф напустился.

Агафонов (насторожившись). Что?

Тарас. Говорит, такое богатство, через него можно урожай вдвое поднять, а вы, говорит, этот торф ногами топчете…

Агафонов. Говоришь, торф? (Обозлился.) Отстань, Чижик!

Возвращается Зоя. Молча собирает со стола журналы и снова выходит.

Тарас. На нашу Марию Сорокину напал… Что это за героиня, говорит, когда все руками делает… а техника на складе ржавеет… Даром, говорит, колхоз деньги выбросил.

Агафонов. Техника?

Тарас (возмущенно). Без техники, говорит, сегодня и курице яйцо не снести. А вы эту технику не уважаете и потому стоите на месте.

Агафонов. Замолчишь ты наконец?

Тарас (чувствует, что Агафонов вовсе не хочет, что-бы он молчал). Агрономы, говорит, у нас неопытные, слабые…

Агафонов (вдруг переспрашивает). Агрономы?

Тарас. Да, агрономы…

Агафонов. Вот сволочь… куда метит.

Тарас. И на твоего Алексея напустился. Ничего, дескать, не делает. Любой практикант, говорит, принес бы больше пользы.

Агафонов (по-прежнему уткнувшись в газету). А как люди?..

Тарас. Слушали, головами кивали… даже поддакивали… А против никто не говорил.

Агафонов (понизив голос). А меня ругали?

Тарас. Нет. Только агрономам досталось.

Агафонов (огрызается на Тараса). А ты чего ко мне прилип?

Тарас (удивленно). Так я же… для твоей пользы, Василий Степанович.

Агафонов. Ты чего здесь делаешь? Одиннадцатый час… Тебе давно сторожить пора, а ты в библиотеке расселся. Хоть бы читать умел…

Тарас. Иду. (Вынимает из большого кармана колотушку.) Вот она у меня. Ружье мое. Ты на меня, Василий, не кричи. Я иду. Ты лучше на других покрикивай, а я человек верный, преданный. (Уходит и уже с порога начинает стучать колотушкой.)

Входит Зоя.

Агафонов (после паузы). Как стенгазета?

Зоя. Готова. (Кладет перед ним четыре экземпляра стенгазеты.)

Агафонов (просматривает газету). Скажи, редактор, почему ваша газета пишет только о полевых бригадах, а о фермах ни слова… ни гу-гу?

Зоя. Это неверно, Василий Степанович. В прошлом номере была заметка о неполадках на молочной ферме, а в этом номере печатаем ответ.

Агафонов. Это я читал. А почему ничего не пишете о птицеферме? Вы знаете, что там куры мрут?

Зоя. Знаем, но почему они мрут, никто сказать не может.

Агафонов. Значит, на то есть свои причины. Без причины на свете ничего не происходит.

Зоя. У нас ведь нет специалистов по птицеводству…

Агафонов (перебивает ее). В том-то и беда, что нет.

Зоя. Поэтому мы и не знаем, что писать.

Агафонов. Вот и надо писать о том, что специалистов у нас нет, а птицы больше десяти тысяч… Это же богатство, а мы плохо за ним смотрим, не бережем.

Зоя (лукаво). О вас, что ли, писать?

Агафонов. Обо мне? Разве я заведую птицефермой?

Зоя. Не вы, а жена… Вот мы и напишем, что товарищ Агафонов подбирает кадры по родственному признаку. (Звонко смеется.) Нет, Василий Степанович!

Агафонов. А разве это неправда? Ведь заведует же Екатерина Григорьевна птицефермой, не имея специального образования?

Зоя. Но ведь и вы не агроном, а таким колхозом заправляете!

Агафонов. Эх, Зоя, Зоя! И ты меня критикуешь… под чужим влиянием…

Зоя. Что вы, Василий Степанович!

Агафонов. Яс тобой о деле говорю, Зоя, а не шутки шучу. Стенгазета должна критиковать людей, так сказать, невзирая на лица.

Зоя. А вы, оказывается, хитрый, Василий Степанович.

Агафонов (наивно). Неужели? А я и не знал.

Зоя. Вы, наверное, задумали сменить Екатерину Григорьевну?

Агафонов. Ничего подобного. (Вдруг, словно спохватившись.) Собственно говоря, почему бы и нет? Она ведь не специалист, а дело-то как выросло! (Доверительно.) Пойми сама, Зоя. Такой фермой теперь должен руководить зоотехник, а не простая колхозница.

Зоя. И вы хотите, чтобы стенгазета приняла удар на себя. Ой и хитрый вы, Василий Степанович!

Агафонов. Да нет, где уж нам…

Зоя. Ох и попадет вам от Екатерины Григорьевны!

Агафонов. Я здесь ни при чем. Ты редактор — тебе и попадет.

Зоя. Все равно вы, Василий Степанович, за все отвечаете.

Агафонов (встал, повторил, словно про своя). <}а все… За все… Ты даже не понимаешь, Зоя, как ты это верно сказала. Я за все и за всех в ответе. Эх, Зоя, будь мне сейчас, как тебе, двадцать лет, я бы иначе распорядился собой. (Посмотрев на Зою.) А сейчас что получается? (Улыбнулся.) Меня на твоих глазах почем зря честят, аж пыль летит, а ты, воды в рот набрала.

Зоя. Что вы, Василий Степанович! Про вас никто плохого слова не говорил.

Агафонов. Ой ли? (Пауза. Снова посмотрел на Зою.) Знаешь что, Зоя?..

Зоя (настороженно). Что, Василий Степанович?

Агафонов (махнув рукой). Ничего… Закрывай библиотеку. Спокойной ночи. (Выходит.)

Зоя постояла, потом села за стол, опершись на локти, и низко опустила голову.

Занавес

Картина третья

Утро. Большая комната в доме Агафоновых. Две тахты, круглый обеденный стол. Комната обставлена по-современному, «по-городскому».

На сцене Степан Макарович, Гордей и Тарас. Гордей заряжает патроны.

Тарас. Я ни за какие деньги не сел бы в этот самый… корабль… который там… к звездам шарахнулся… Во-первых, по-моему, скучно одному сидеть, а во-вторых— не понимаю, зачем туда лететь? И на земле не так уж плохо…

Степан Макарович. Много ты, Чижик, понимаешь!..

Тарас. Чего же тут не понимать, Степан? По-моему, сущие пустяки! В «Московской правде» один ученый писал, что на Венере пятьсот градусов жары! Зачем же посылать туда на мучение человека, когда у нас на земле прохладно и вольготно? Хотя как сказать… может, и я полетел бы… если, конечно, на папиросах напечатали бы мой портрет… вроде той собачки…

Степан Макарович. Собачка-то, Чижик, животное умное. А ты…

Тарас (смеется). Ох и язва ты, Степан! (Оглядывается на дверь.) Куда это хозяйка запропастилась? Во всей деревне давно поели, а вас голодом морят. (Вынимает из кармана большие старинные часы, встряхивает их и смотрит на циферблат.) Господи! Да никак десятый час…

Гордей. Часы у тебя, Тарас, архиерейские.

Тарас. Почти угадал, Гордей. Часы эти особенные. В наших местах любил охотиться генерал, граф Строганов. Вот лет сорок тому назад он и подарил мне эти часы. Душевный был человек…

Гордей (смеется). Я не генерал, а только полковник…

Тарас (перебивает). По мне все едино — что полковник, что генерал… одно слово — командир!

Гордей. А насчет часов — так и быть. Есть у тебя подарок от генерала, пусть будет и от полковника.

Тарас (с деланной скромностью). Что ты, Гордей Степанович! Это ведь только так, к слову пришлось.

Степан Макарович (укоризненно смотрит на Тараса). Вымогатель ты, Чижик, вот что я тебе скажу. На днях сам при мне нашему гостю, инженеру Степанову, хвастался, что тебе эти часы подарил какой-то инженер в царское время.

Гордей (хохочет). А может, это другие часы?

Тарас (с жаром). Ей-ей, другие! Они у меня дома.

Степан Макарович. Вот что, Чижик. Мне Гордей костюм привез — в плечах жмет. (Снимает со стула висящий на спинке костюм.) Ты человек щуплый, он тебе впору будет.

Тарас (берет костюм). Спасибо, Степанушка. Как погляжу, душевный ты человек и мне заместо брата… Без тебя я, бобыль несчастный, совсем пропал бы…

Степан Макарович (сердито). Давай сюда! (Отбирает костюм.) Неблагородной ты породы человек, Чижик! Совсем в тебе стыда нет.

Тарас (повысив голос). Ты чего кричишь на меня?

Степан Макарович. А ты зачем мне акафисты поешь?

Тарас. Это я-то?.. Тебе?..

Степан Макарович. Да. Ты. Мне. И из-за чего? Из-за тряпки. Тьфу, поганая у тебя душа. Уходи, чтобы я тебя больше не видел!

Тарас. И уйду! В самом деле уйду! Вот встану и уйду! (Медленно поднимается с места и идет к двери.) Потом жалеть будешь, Степан. (Уходит.)

Степан Макарович (Гордею). Догони его, Гордей! Подари ему костюм от себя.

Гордей быстро выходит из комнаты и тотчас же возвращается вместе с Тарасом.

Тарас (обиженно). Не желаю я с ним мириться — и точка! Изверг он, тиран! И всю жизнь такой. Хорошо, что сыновья не в него, а в покойницу матушку. Душевная была женщина…

Гордей. Дядя Тарас! (Подает костюм.) Прими отмени на добрую память.

Тарас. Ну от тебя — другое дело. (Рассматривает костюм.) Буду щеголять по последней моде. (Посмотрев на Степана Макаровича.) А от него— ничего не хочу! Спасибо, Гордей Степанович. (Снова собирается уходить.)

Гордей. Куда спешишь, Тарас? Позавтракай с нами.

Тарас. Спасибо, я уже…

Степан Макарович. Он уже, наверное, трижды заправлялся. Он такой… С утра любит в гости ходить.

Тарас (Гордею). Вот таким манером все время меня шпыняет. А день к нему не зайдешь — сердится. (Степану Макаровичу, повысив голос.) Ну чего тебе надобно? Я ведь знаю, что тебе без меня скучно.

Степан Макарович (добродушно). Это ты правильно сказал, Чижик. Для меня ты как вино или какое-нибудь космическое представление.

Тарас (обиделся). Врешь, мучитель!

Степан Макарович (покровительственно улыбаясь). Вру, вру, Чижик. (Берет его за плечи.) Садись!

Гордей (хохочет). Можешь ли ты, отец, хотя бы день прожить без дяди Тараса?

Степан Макарович. Я — хоть всю жизнь. Только он сам не отстает.

Тарас. Душегуб ты, вот что я скажу! (Садится рядом со Степаном Макаровичем.)

Гордей взял полотенце и выходит из комнаты.

Какого ты, Степан, сына вырастил! Полковника! Понимаешь это, старик?

Степан Макарович. Почему сына, а не сыновей? А Василий?

Тарас. Василий — это Василий, а Гордей — это особенная личность. Крылья у него другие. (Многозначительно.) Голова! А Василий как был мужик, так и остался. Вроде как ты да я.

Степан Макарович (передразнивает его). «Ты да я». Чем тебе плох Василий? Его в газетах хвалят, к нам со всех сторон экскурсии наезжают, а ты его с собой равняешь! Он личность государственная! Тебе этого, Чижик, не понять.

Тарас (скептически). Я свое понятие имею. Какая же это государственная личность, ежели он без образования. Кругом — председатели агрономы, а он два класса приходского училища окончил, и стоп! Вот на днях этот приезжий из Москвы такую баню закатил… Ай-яй-яй!

Степан Макарович (насторожился). Какой приезжий?

Тарас. Этот самый агроном, Рябинин. Целое собрание устроил и такого наговорил…

Степан Макарович. И что он, Василия ругал?

Тарас. Не то чтоб ругал, а вроде… Отсталый ты человек, Степан. Это в старину говорили «ругать», а теперь это называют «критиковать». Вот что!

Степан Макарович. А что он говорил?

Тарас. Говорил, что наши агрономы плохо работают, никуда не годятся.

Степан Макарович. Значит, и Алексей тоже?

Тарас. Выходит. Говорил, что они не помогают расти колхозу.

Степан Макарович. Куда еще нашему колхозу расти? И так чуть не до самой Москвы наша земля. Ты что, спятил?

Тарас. Да это не я, а он, Рябинин. Говорит, земли у нас уйма, техники хоть завались, а вот агрономии, говорит, не хватает. Ежели председатель действовал бы согласно науке — вдвое, говорит, можно всего достичь. Вот какие дела…

Входит Гордей.

Степан Макарович (передразнивает Тараса). «Согласно науке». Что он, твой Рябинин, предлагает? Телятам доклады читать, как им лучше расти, или, может, скрещивать свеклу с пшеницей?

Тарас. Не знаю… Теперь все может быть. Я в агрономии человек темный.

С улицы входит Екатерина. На ходу она снимает шарф, лицо у нее расстроенное и сердитое. Не глядя ни на кого, она проходит в другую комнату.

(Шепотом.) Сердитая она сегодня. Быть буре… Я лучше пойду.

Степан Макарович. Сиди, обойдется. А как же ей не быть сердитой?

Тарас. Так раскритиковали, обложили… Прямо обидно за человека.

Входит Екатерина с кипящим самоваром.

Екатерина (услышав последние слова Тараса). Тебя, Чижик, ник го не просил за меня заступаться. Я и сама за себя постою. (Ставит самовар на стол.) Тоже опекун нашелся! (Снова выходит.)

Степан Макарович (подмигнув Тарасу). Попало, Чижик? Чего суешь нос не в свои дела?

С улицы входит Агафонов.

Агафонов. Проголодались? Небось хозяйка весь гнев на вас срывает?

Екатерина вносит большой поднос с завтраком.

Екатерина (услышав слова мужа). И ты, председатель, хорош! Нечего сказать!

Агафонов. А что я могу сделать? Ты хочешь, чтобы я запретил критику. Может, и стенгазету прикажешь закрыть?

Екатерина. Ничего я от тебя не хочу. Только оставь меня в покое. А на ферму я больше не пойду. Не дам над собой смеяться.

Агафонов. Постановление правления о твоем освобождении еще не подписано. Значит, пока будешь работать.

Екатерина. Ты что, собираешься меня еще перед правлением срамить?

Агафонов (подмигнув Гордею). А как же без правления? Дело это общественное. Хотя по-родственному могу тебе помочь, напишу: «Освободить от работы по семейным обстоятельствам». Ввиду того, что Екатерине Григорьевне Агафоновой следует потрудиться дома, так сказать, для здоровья собственного мужа…

Екатерина. Что? Дома? Я тебе не домашняя хозяйка! В своем колхозе я и без тебя работу найду.

Агафонов (пытается отшутиться). Без меня? Нет, не выйдет, Катя.

Степан Макарович. Одна болтовня! Противно тебя слушать! Ты мне лучше скажи, за что Катю обижают?

Агафонов (огрызаясь). Вы что, суд надо мной собираетесь устраивать? Что здесь, общее собрание колхоза или семейный завтрак?

Екатерина. А ты не ершись!

Входит Алексей и молча садится за стол.

Степан Макарович (сердито). Срамота! Денно и нощно женщина работает, из-за этих проклятых кур жизни не видит, а все мало! (Василию.) Ты скажи, за что Катю обидели?

Агафонов. Ты лучше прочти газету, отец. Значит, есть за что.

Екатерина. Конечно, есть. Пишут, что я университет по куриным делам не окончила и потому у меня птицы мрут.

Агафонов. А разве это не правда? Шутка ли, управлять такой птицефермой? Это дело большое. (Раздельно.) Об-ще-ствен-но-е…

Екатерина (наступая на мужа). А ты какую академию кончал? Таким колхозом небось руководишь… И ни гу-гу… Молчишь? И стенгазета молчит. И партийная организация молчит. И райком молчит.

Агафонов. Не беспокойся, придет время — и обо мне заговорят. И ох как заговорят!.. Правда, Чижик? Может, ты первый начнешь?

Степан Макарович (глядя на Тараса). Может, он уже начал. Характер у него такой: любит нос совать не в свои дела.

Тарас. Меня в газетах не печатают, я человек не опасный.

Агафонов (Екатерине). А ты, женушка, не печалься. Скоро и обо мне услышишь. Ветер переменится… И перестанут меня хвалить. Такое будут писать, аж перья полетят! Ох как будут писать!

Степан Макарович. Глупости говоришь. За что тебя ругать?

Агафонов. Стало быть, есть за что, отец. Правда, пока это не видно, то есть еще не всем видно, но я-то знаю, за что меня бить надо… Скоро и другие узнают, и тогда пойдет писать губерния…

Екатерина. А меня уже на весь район ославили. В четырех экземплярах пропечатали. Люди читают, ухмыляются, глазами на меня показывают.

Алексей. Хватит, мама.

Екатерина. Нет, погоди, я и до тебя доберусь. Это все твоя Зоя подстроила. Эта стрекоза ко мне всегда с улыбкой, с уважением, а сама…

Агафонов. Зоя здесь ни при чем. Там у них целая редколлегия.

Екатерина (передразнивая). Коллегия… Знаю я твою коллегию! Одна видимость. Зоя там — первый человек. И после этого она хочет стать моей невесткой!

Алексей (спокойно). Я и не собираюсь на ней жениться.

Екатерина (удивленно). Что?!

Алексей (так же спокойно). То, что слыхала, мама.

Екатерина (разводит руками). Ничего не понимаю. Всюду кричим: наш колхоз — дружная семья! А прочтешь стенгазету — одни непорядки. Придешь домой— и здесь неладно, нескладно! Вот тебе и колхоз! Все под откос валится.

Агафонов (сердито). Договаривай, жена, доругивайся! Эдак ты и до советской власти доберешься! (Отодвигает стакан с чаем.) Сказку о рыбаке и рыбке помнишь?

Екатерина (рассердившись). Ты советскую власть не трогай. Я о нашем колхозе говорю: у тебя все так перепуталось, что не поймешь, где хвост, где голова. Выпустил ты вожжи, председатель, сидишь на облучке, а не знаешь, куда ехать.

Агафонов. Ага!.. Давай! Крой, Катюша, бога нет! Слышишь, отец, жена обо мне первая заговорила, а ты спрашиваешь, за что меня ругать?

Екатерина. А что? Разве я не правду говорю? Вертишься, как белка в колесе. Думаешь, не вижу? Тебя будто подменили. Ночами не спишь, ворочаешься, словно не на перине, а на колючках лежишь.

Агафонов (шутливо). Что поделать, жена разлюбила: меня от ревности тяжелые сны одолевают. (Подмигивает Гордею.) Вот я и ворочаюсь. Наше дело такое, стариковское.

Степан Макарович. Хватит! Постыдился бы Гордея. Ему небось скучно про ваши дела слушать.

Гордей. Что ты, отец! Говори, Катя! Мы этот вопрос обсудим, подведем итоги (смеясь), создадим комиссию по разоружению… Выкладывай все, что у тебя на душе.

Екатерина (не может успокоиться). Я и выложу. Жили мы в нашем старом колхозе хорошо, степенно, как люди жили, и, слава богу, со всем управлялись. А теперь колхоз у нас чуть ли не на весь район, конца-края не видно…

Агафонов (повышает голос). И ты, конечно, недовольна. Ты бы хотела, так сказать, единоличные колхозы. Или, скажем, по пять баб — один колхоз. По тишине соскучилась, моя голубушка Екатерина Григорьевна?

Екатерина. Брось, Василий! Стыдно. Я не меньше твоего наш колхоз люблю, но я другого боюсь: за тебя, за нашу семью, за наше славное имя. Не хочу, чтобы над нами насмехались. Смотри, Василий, с меня началось— и до тебя дойдет.

Агафонов (встает из-за стола). Нет, видать, мне не удастся сегодня позавтракать. (Гордею.) Я скоро за тобой зайду, пойдем осматривать новые скотные дворы. Сегодня нам их сдают строители. Истинное удовольствие получишь: не дворы, а дворцы, Гордей!

Стук. Агафонов открывает дверь.

На пороге стоит Зоя.

(Пожав плечами, оглянулся, говорит ей вполголоса.) Ох, не вовремя ты пришла.

Зоя. Здравствуйте… Извините, я помешала… вы завтракаете…

Агафонов (многозначительно вздохнув). Дело не в завтраке, Зоя.

Гордей. Ничего… Прошу к столу. Враждебные стороны в сборе. Сейчас мы можем приступить к обсуждению конфликта…

Агафонов. Ты здесь, Гордей, похлопочи, так сказать, о мирном исходе дела… А я ушел! (Быстро выходит из комнаты.)

Зоя. Як вам, Гордей Степанович.

Гордей. Что, Зоя?

Зоя. Если у вас найдется время, я хочу, чтобы вы побеседовали с нашими читателями о космических полетах.

Гордей. Когда, Зоя?

Зоя. Хотя бы сегодня вечером.

Гордей. Хорошо! Я приду. Но для этого тебе придется с нами позавтракать.

Зоя. Нет, Гордей Степанович. Я уже завтракала. Гордей. Ничего не выйдет, я тебя просто-напросто не отпущу. (Берет ее за руку.)

Входит Екатерина Она несет блюдо с мясом. Увидев Зою, застыла на месте. Гневно смотрит на нее. Все замолкли, словно перед бурей.

Зоя (неловко улыбаясь, с трудом). Здравствуйте, Екатерина Григорьевна.

Екатерина, не отвечая на приветствие, молча смотрит на Зою.

Занавес

 

Действие третье

Картина четвертая

Та же комната в доме Агафоновых. Горит настольная лампа. Гордей, лежа на тахте, читает книгу. Вокруг тишина поздней ночи. Слышно только, как где-то далеко, обходя улицы спящей деревни, бьет в колотушку ночной сторож. Гордей, оторвавшись от книги, прислушивается к стуку колотушки. Он задумчиво улыбается. Чувствуется, что эти звуки будят в нем далекие воспоминания.

Тихо открывается дверь. Входит Агафонов. Гордей поворачивается к нему.

Агафонов (тихо). Чего ты не спишь? Уже два часа.

Гордей (так же тихо). Я днем отдыхал, а ты чего не спишь? Где до сих пор пропадал?

Агафонов (снимает фуражку, садится). Дела, брат.

Гордей. Дела. Всегда дела. Какие в колхозе могут быть дела в два часа ночи?

Агафонов. Весна… (Улыбается.) Только дела у меня не любовные.

Приближается однотонный, словно успокаивающий стук колотушки.

Гордей (прислушивается). Как хорошо! (Вздохнув.) Слышишь?

Агафонов. Что хорошего? Не хорошо, а плохо… Плохо Тарас работает… постарел. До двух часов ночи спит, а сейчас выходит со своей колотушкой, минут пятнадцать отколотит и обратно — спать до утра.

Гордей. Я не об этом, Василий. Вот слышу колотушку, и она мне как музыка… Помнишь детские годы…

Агафонов. Ага… Ты, так сказать, насчет поэзии. А для меня, брат, это просто ночной сторож.

Гордей (продолжает). Ночь… На дворе мороз, вьюга разгулялась… в сенях солома свистит, где-то собака воет, должно быть волка чует… Мы с тобой на печке, прижались друг к другу. А рядом спит отец, покрытый овчиной, он кажется большим, как гора… Ветер завывает в трубе… Воет… воет… и мне страшно. Высунешь голову из-под лохмотьев, прислушаешься, и вдруг, перекрывая вой ветра, — колотушка… И сразу уходит куда-то страх. Кажется, нет на свете человека храбрее деревенского сторожа. Он не боится ни ночи, ни вьюги, ни волков, ни бесов… А ветер так трясет нашу избу, будто хочет поднять ее и унести далеко-далеко, за тридевять земель… и опять колотушка… Под ее мерный стук и засыпаешь.

Агафонов. Тебе хорошо воспоминаниями заниматься… Правда, ты в отпуске, тебе можно. А у меня голова другим забита. Мне эти воспоминания, — как осетру зипун.

Гордей. Да, дел у тебя по горло…

Агафонов. Тяжко мне стало, Гордей. Ох, как тяжело!

Гордей. А может, это тебе только кажется. Бывает, вобьет себе человек в голову, что он не справляется с работой, его гложут сомнения, он теряет покой, а на деле оказывается, что все это туман, игра воображения.

Агафонов. Нет, Гордей… двадцать пять лет тому назад меня выбрали председателем…

Гордей (смеется). Вот и ты ударился в воспоминания…

Агафонов. Не в воспоминаниях дело… Двадцать пять лет тому назад я верил, что я настоящий председатель… Два года тому назад верил… (Понизив голос.) Год тому назад верил… (Умолк.)

Гордей. А теперь? Разве что-нибудь случилось?

Агафонов. Многое случилось, Гордей. Многое… Правда, ты газеты читаешь… всё знаешь… Вроде как всё знаешь… Но разве хватит газеты, чтобы рассказать обо всем, что у нас на селе происходит? (Махнул рукой.)

Гордей. В этом ты прав, Василий.

Агафонов. А в чем же я, собственно говоря, неправ?

Гордей. Вот я тебя послушаю, а потом скажу.

Агафонов. Помнишь наш маленький колхоз: тридцать дворов… триста гектаров земли… семьдесят голов скота…

Гордей. И всё.

Агафонов. Да, всё… И я был тогда настоящим председателем. Я знал, что должен знать каждый умный мужик. Заедет ко мне раз в месяц районный агроном, посмотрит, похвалит и уедет. И опять тишина… Спросишь: жили плохо? Нет, хорошо жили. А захотелось еще лучше, богаче жить, так сказать, ближе к коммунизму подойти. А почему бы и нет? Партия тебе помогает, власть тебе помогает, ни в чем отказа нету… Вот тебе и клуб, и библиотека, и кино, и школы. И магазины закатили такие, как на самой Петровке.

Гордей. Я все это знаю, но почему ты, Василий, говоришь об этом так, словно сердишься?

Агафонов (в сердцах, резко, но тихо). Чудак ты человек! Как я могу сердиться, когда все это — моя горькая радость, когда во всем этом моя кровь, мой пот! Но меня другое гложет. Вот здесь (показывает на сердце) засело и не дает покоя… Ох и сцепился я сегодня с секретарем райкома!

Гордей. С Ореховым?

Агафонов (ударил кулаком по столу). За живое он меня задел, так обидел, что я ему в жизни этого не прощу. Он меня себялюбцем обозвал. Меня, Василия Агафонова!

Гордей. А может, ты в самом деле стал себялюбцем? Подумай, Василий!

Агафонов (смотрит брату в глаза). А чего мне думать? Ты посмотри, что у нас делается в конце лета, когда все зреет. (Лицо его светлеет.) Это праздник! Праздник, Гордей! (Понизив голос). А у меня не те плечи, чтобы такой колхоз подымать. Вернее, голова не та. Понимаешь? Вот что обидно, Гордей! Вот что меня гложет.

Гордей (тихо). Значит, Орехов прав. Тебе обидно, Что колхоз так вырос?

Агафонов. Ничего ты не понимаешь… Ничего! Мне за себя обидно. Я хожу — будто меня обокрали…

Гордей. А кто вор?

Агафонов. Я вор. Я себя обокрал… Вокруг все выросли… (Ударяет себя ладонью по лбу.) Богаче стали… А я? (Тихо.) Кто я такой, Гордей? Тот же умный мужичок, и всё… (Свистнул.)

Гордей. Ты действительно так думаешь или для красного словца говоришь?

Агафонов (даже обиделся). Глупости, Гордей! Я ведь с тобой, с родным братом, говорю… ночью… один на один.

Гордей. А что ты скажешь собранию? Без общего собрания тебя и не переизберут и не освободят.

Агафонов. Собранию так и скажу: дорогие мои односельчане! Неплохо я у вас работал… неплохо… За двадцать пять лет скольким из вас я помогал учиться, выйти в люди. Ты знаешь, Гордей (берет брата за руку), я вчера сосчитал: из нашего колхоза — пятнадцать инженеров вышли, два профессора — доктора наук! А сколько со средним образованием! А сколько в институтах учатся!.. Да, я так и скажу. А сам я — Василий Агафонов, дорогие мои, остался неучем… силенок у меня не хватает, не управляюсь я. Честное партийное слово, так и скажу, — мне от своих таиться нечего. Прошли те времена, когда кулаком и криком брали. Теперь головой управлять надо!

Гордей. Правильный ты человек, Вася.

Агафонов. Знаю, что правильный. А почему он меня себялюбцем обозвал? Как же меня могут уважать мои агрономы? Они ведь больше меня знают… И понимают это, черти полосатые… больно уважительно со мной разговаривают — как бы я не догадался, что они ученее меня…

Гордей. Разве ты только сейчас заметил, что тебе трудно руководить колхозом?

Агафонов. Нет, Гордей, не сейчас… Я это давно чувствую. Собственно говоря, пока я еще крепко держу вожжи в руках, но… уже трудно стало. Завидно мне, Гордей… Начал я нашим детям завидовать. Знал бы я, к примеру, столько, как мой Алексей, — я бы горы своротил… Я бы себя показал во весь, так сказать, рост показал…

Гордей (тихо). А как Алексей? Он не мог бы тебя заменить?

Агафонов (горько покачал головой). Горе мне с ним, брат… горе… Я хотел дать ему все, чего мне недостает. Он же у меня единственный, ему никогда ни в чем отказу не было. Но… как говорят, не судьба — не получился человек!

Гордей (задумавшись). Разве? А мне казалось…

Агафонов (горько усмехнулся). И мне раньше казалось… (Вздохнул.) Оболочка у него правильная, как и полагается самому настоящему Агафонову.

Гордей. Значит, вы виноваты, плохо воспитали…

Агафонов. Может, и так. (Пауза.) Что же ты мне посоветуешь, брат? На старости лет идти учиться или оставаться и ждать, пока мне по шапке дадут. А?

Входит Екатерина и слышит последние слова мужа.

Екатерина (подходит к столу). Совсем рехнулся!

Агафонов (примирительно, ласково). Поди сюда, поди, моя красивая… Иди ко мне, любушка! (Протягивает руки и обнимает подошедшую Екатерину.) Что бы со мной было без тебя? (Незаметно подмигивает Гордею.) Ты одна меня понимаешь в этом доме!

Екатерина (не замечая иронического тона мужа, сочувственно гладит его по голове). Василек ты мой… хороший… Ну что с тобой делается, дорогой? Заболел, что ли? И голова у тебя, кажись, горячая.

Агафонов (иронически). Да… жар у меня… Погибаю я, Катя… Ну дай поцелую, добрая моя, хорошая… (Притягивает ее голову и целует ь щеку.)

Гордей. Дурака он валяет, Катюша. Смеется над тобой. Ничего у него не болит.

Екатерина. Послушай меня, Василий. Уймись ты, родимый. Довольно сраму в нашей семье, образумься ты, Васенька.

Агафонов. Ай-яй-яй! До чего дожили. Тебя по личной просьбе от работы освободили… Какой позор!

Екатерина (отстраняет от себя мужа). Ты еще издеваешься! Не освободили, а сняли… И это твоя работа. А теперь ты сам собираешься бросить дом и сесть за парту. Куда же мне после этого деваться? Над нами вся деревня будет смеяться: Василий Агафонов на старости лет в ученики пошел.

Агафонов. А мне плевать на то, что твои сороки будут обо мне на хвостах разносить. Пускай чешут языки сколько влезет. Я не о бабах, а о колхозе думаю.

Екатерина. А дом, а семья? А о самом себе ты когда-нибудь должен подумать?

Агафонов. Дом? (Оглядел комнату.) Дом — это, так сказать, существо не живое: бревна, доски и тес. Вот что такое дом… (Многозначительно посмотрев на Екатерину.) А семье я посоветовал бы понять меня.

Входит сонный Степан Макарович, на ходу застегивая пиджак.

Степан Макарович. Что у вас тут происходит, полуночники? По какому случаю в три часа ночи митинг?

Екатерина. Послушай своего сына, Степан Макарович. Василий надумал учиться. Бросает дом и колхоз. В школу поступает. (Иронически.) Я ему сумку для книг сошью. (Мужу.) Хочешь, я тебе старую Алешину сумку дам? Пригодится.

Агафонов (сжав кулаки, раздраженно). Давай, пригодится! Ох, бабы! Бабы! Все они одним миром мазаны.

Степан Макарович. Ты что, свихнулся, сынок?

Агафонов. Ты, Степан Макарович, в мои дела не вмешивайся. Мои дела — мой ответ.

Степан Макарович (раздраженно). Что? Ты кому это говоришь? Отцу? (Повысив голос.) Кто хозяин в этом доме: ты или я? (Еще громче.) Может, вам напомнить, кто я такой?! (Ударив кулаком по столу.) Раскудахтались, как куры на насесте. Ты командуй у себя, в правлении колхоза, а здесь — я правление, я — хозяин!

Агафонов. Будь ты в доме хоть трижды хозяин— мы тебя таким и считаем, — а в моих делах я сам себе хозяин!

Степан Макарович (ошеломлен, Гордею). Слышишь?

Гордей. Слышу, отец! (Хитро.) И возмущаюсь! Конечно, ты хозяин дома, и все мы, можно сказать, под тобой ходим. Как же иначе? В этом вопросе Василий ошибается. (Брату.) Извинись перед отцом. Но (подняв палец, понизил голос) что касается колхоза, он действительно прав.

Степан Макарович (метнув взгляд на Гордея). Как это прав? (Напряженная пауза.) Откуда ты знаешь, прав он или неправ? Ты же двадцать лет земли не нюхал. Двадцать лет не сеял, не пахал. Что ты в наших делах понимаешь? Весь колхоз на нашу семью с любовью смотрит… Только и слышишь: Агафоновы… Агафоновы… (Сердито.) А если Василий уже не председатель? Что от этих Агафоновых останется? Срам и пустое место… А ты говоришь, он прав. (Многозначительно.) Советчик!

Гордей. Да, отец. Василий прав. Во главе такого колхоза, как ваш, должен стоять агроном. В наше время на одной практике далеко не уедешь. Но… (притворно грозно посмотрел на брата) он, конечно, неправ: наш хозяин ты, отец!

Степан Макарович. Да, сынок… Туманно ты говоришь… И туда и сюда… Ничего не пойму!

Гордей (хохочет). Вы оба правы, Макарыч! Это уже честное слово…

Екатерина (вздыхает). Ох, горе-горе!

Входит заспанный Алексей.

Алексей. Что ты причитаешь, мать, будто в доме покойник?

Степан Макарович (Алексею). Послушай своего отца, тогда поймешь.

Алексей (садится). А я все слышал.

Степан Макарович (вопросительно). Ну?

Алексей (после паузы) Я с отцом… во многом согласен.

Степан Макарович (раздраженно). Все с ума сошли! Сговорились вы, что ли?

Агафонов. А в чем ты, собственно говоря, со мной не согласен?

Алексей молчит.

(Сердито.) Отвечай! Чего смотришь на меня как истукан?

Алексей. Я слышал, что ты говорил обо мне.

Агафонов. И, конечно, не согласен? Придираюсь я к тебе? Говори!

Екатерина. Чего ты привязался к парню?

Агафонов (Гордею, указывая на Екатерину). Видишь, так мы его и воспитывали: я — на него, она — на меня! И вот что получилось (показывает на Алексея)… Все двадцать пять лет за спиной матери прячется. А ты мне советуешь передать в его руки бразды правления!

Гордей. Ты, Василий, не передергивай. Я этого не предлагал.

Алексей (вдруг подняв голову). Не сердись на меня, Василий Степанович. Я сам знаю, что мне с колхозом не справиться.

Агафонов. Ты и со своими делами не управляешься. Об этом уже громко говорят.

Екатерина. Кто говорит? Рябинин! Со зла говорит твой Рябинин… которого ты на нашу голову из Москвы притащил…

Алексей. Ты Рябинина не трогай, мать! Он верно говорит.

Екатерина (выйдя из себя). Что ты сказал?

Алексей. То, что ты слышишь.

Екатерина (зло). Видишь, Василий, что ты наделал? Уходи с богом! Уходи на все четыре стороны! Куда глаза глядят! Только чтобы я тебя больше не видела!

Агафонов. А может, я никуда и не пойду. Останусь бригадиром…

Степан Макарович (рассвирепев). Что? Я тебе не позволю срамить мою семью. Тогда лучше убирайся из колхоза!

Агафонов (посмотрел на брата). Пойми, Гордей, они хотят сохранить доброе имя Агафоновых. (Отцу и Екатерине.) А если этот Агафонов похоронит доброе имя колхоза, вам на это наплевать?

Екатерина. С чего ты это взял? И впрямь взбесился человек. Разве кто-нибудь тебя ругал? Все — и колхозники, и райком, и даже сама Москва, — все хвалят Василия Агафонова.

Агафонов. А я не хвалю… Я собой недоволен… Я себя последними словами ругаю. Что? Не нравится вам? Я сам член бюро райкома и не хуже райкома знаю, что мне с такой махиной, как наш колхоз, не управиться. Вы уж меня извините, но интересы колхоза для меня дороже доброго имени Агафоновых.

Степан Макарович (горько вздохнул и покачал головой). Все вверх дном — и семья и дом…

Агафонов (хитро подмигнув Гордею). Хочешь знать правду, кто во всем виноват? Отец!

Степан Макарович. Я?! Да ты что, еще издеваться вздумал?

Агафонов. Почему одному сыну (показывает на Гордея) все, а другому ни черта? Одному — образование, университеты кончать, а другому — крестьянствовать?

Степан Макарович. Я Гордею никакого образования не давал, он его сам получил, а ты, лодырь, с трудом азбуку одолел. На какие шиши я дал бы вам образование? Что у меня за душой было? Дырявая хата да рваный армяк!

Гордей. Вот и отец ударился в воспоминания…

Вдруг у самых дверей раздается стук колотушки.

Екатерина (испуганно). Это еще Тарас на мою голову…

Степан Макарович (сердито). Подслушивал, наверно, старый хрен. Эх, не люблю я сор из избы выносить. (Встает.) Я ему покажу!

Екатерина. Не надо, отец. А то он на всю деревню раструбит, что у Агафоновых неладно.

Стук в дверь.

Гордей (смеясь). Войдите.

Тарас. Что это вы по ночам не спите? Дискуссия у вас, что ли? Может, Гордей Степанович чего-нибудь про войну и мир рассказывает? Страсть как люблю слушать. (Идет к столу.)

Степан Макарович. Интересно, откуда ты узнал, что мы не спим?

Тарас. А как же, когда во всех окнах такой свет, будто в доме свадьба. Ну я, как ночной сторож, по долгу службы обязан заинтересоваться…

Степан Макарович. Ходят тут всякие паразиты… Днем с сыном в своем доме не дадут поговорить. Вот приходится ночью балакать… И то не получается. А ты что, Чижик?

Тарас. Я… ничего… Хожу и постукиваю… Сторожу…

Агафонов. Знаю, как ты сторожишь! Одна видимость.

Тарас (обиделся). Ах, тебе не нравится, председатель? Ну и ладно. Сторожи сам… Другого ночного сторожа тебе во всем колхозе не найти, люди в Герои рвутся. Кто же захочет в колотушку бить? Меня одного, старого дурака, нашли.

Агафонов (примирительно). Тебе же, Чижик, за это трудодни насчитываются.

Тарас (смеется). А как же иначе? Что я, по-твоему, даром буду колотить? (Бьет в колотушку.)

Степан Макарович (вздохнув). Эх! Несознательная ты личность, Тарас.

Гордей. Что ты, отец! Я с тобой не согласен.

Тарас (Степану Макаровичу). Видишь, собственные твои сыновья с тобой не согласны.

Степан Макарович (с горечью махнув рукой). Подслушивал, подлец.

Тарас. Ей-ей… И в мыслях у меня этого не было. Мне твои разговоры неинтересны.

Гордей. Ты ведь у нас артист.

Тарас. Я и есть артист. Хочешь «Светит месяц» сыграю?(Выбивает на колотушке ритм.)

Гордей смеется.

А хочешь — «Барыню»? Изволь, за милую душу. (Выбивает ритм и подпевает.) «Барыня, барыня, сударыня барыня». Я двадцать лет каждую ночь вот так колочу. А когда скучно становится, сам себе песни играю… (понизив голос) и… развлекаю молодых голубков, что прячутся по углам. (Громким шепотом, хитро прищурив глаз.) Вот и сегодня вечером нашего приезжего гостя моей музыкой угощал… Он тоже, как голубь, в темноте ворковал…

Степан Макарович. Это еще какого гостя?

Гордей (хохочет). Честное слово, не меня. Я никуда из дому не выходил.

Тарас. Нет, не тебя, Гордей Степанович. Я насчет Рябинина говорю. (Искоса поглядев на Алексея.) Он около библиотеки с одной нашей девушкой до самой полуночи разговаривал. Я хожу вокруг да около, колотушкой постукиваю и удивляюсь, как людям не надоест…

Агафонов (сердито). Ты чего разболтался. Чижик?

Екатерина (многозначительно). Да-а-а… Понятно.

Алексей. Договаривай, дядя Тарас. Ты хочешь сказать, что Рябинин был с Зоей? Говори прямо, никого этим не удивишь.

Тарас. Это не я, а ты говоришь. Я про Зою не у поминал.

Степан Макарович. Не ябедничай, старый грешник!

Тарас (обиженно). Отродясь за мной этого не водилось. Я только не могу стерпеть, когда наша девушка чужого завлекает, а на своих и внимания не обращает. И другое скажу: если ты девушку любишь (он опять взглянул па Алексея) — никому не уступай! В случае чего, набей морду, как и полагается мужчине, а не спи, как баба на печи.

Алексей. Ты меня, старик, не учи, как поступать…

Агафонов. Старый сплетник….

Степан Макарович. А что! Ей-богу, Чижик прав. Вся деревня знает Зою как будущую невестку Агафоновых… Если внук не может, я сам этому кавалеру морду набью и выгоню его отсюда ко всем чертям!..

Агафонов. Вы что? С ума оба сошли?

Гордей. Нет, отец, так нельзя…

Екатерина. Бить, конечно, не дело… Но этот Рябинин немало бед у нас натворил. Всюду сует свой нос. Он у тебя обо мне допытывался, какая я есть?!

Агафонов. Верно, допытывался.

Екатерина. Верно… И так весь колхоз говорит, что наш председатель, Василий Агафонов, без Рябинина и шагу не делает, души в нем не чает… Даже невесту сына ему уступил…

Агафонов. Ох и язык у тебя, Катерина! Вот что я скажу!

Екатерина (рассвирепела). Ах так!.. Тогда я все выложу!

Агафонов. Выкладывай.

Екатерина (Гордею.) По совету Рябинина — Василий меня с работы снял. Ну это ничего… Допустим, так надо было. Но Зоя!.. (Она хотела сказать что-то резкое, запнулась и быстро перевела взгляд на Алексея. Сыну.) И ты тоже… нечего сказать… отличился… Не мог девушку уберечь…

Алексей (вскочил с места). Оставь меня в покое, мать! (Хватает пальто и пулей выбегает из комнаты.)

Екатерина. Боже мой! Он без шапки…

Тарас (провожая глазами Алексея. Хитро). Зачем такой горячей голове — да еще шапка!

Степан Макарович. Вот ночь — будь она неладна!..

Занавес

Картина пятая

Кабинет председателя колхоза. За столом — Агафонов; он считает на счетах и что-то записывает.

В кабинет входит Иван Иванович Коровин.

Коровин. Здравствуй, Василий!

Агафонов (не глядя на Коровина). Здравствуй, Иван!

Коровин. Подсчитываешь?

Агафонов (машинально). Подсчитываю.

Коровин. А что ты подсчитываешь?

Агафонов (опомнился, посмотрел на Коровина). Что? Что ты спрашиваешь?

Коровин (подсаживается к столу). Ничего.

Агафонов (взглянул в сторону окна). Как дела?

Коровин. По-моему, хороши… Погода установилась, все тракторы работают…

Агафонов. Еще пять таких деньков, и мы спасены, Иван!

Коровин. Погода стоять будет!

Агафонов. Давай бог! (Вернулся к счетам.)

Коровин (чувствуется, что хочет что-то сказать, но не решается). Послушай, Степаныч… Мой Федя… вот здесь… (Он вытащил из кармана бумаги.) Что-то нарисовал… и подсчитал…

Агафонов, прекратив считать, с вниманием слушает Коровина.

И говорит, что можно большие дела сделать! Вроде как в колхозе «Путь Ильича»… Даже еще больше, говорит…

Агафонов (заглядывает в бумаги и рисунки). Это что? Парники?

Коровин (уже более горячо). Не парники, а парниково-тепличное хозяйство… такие зимние огороды, говорит, где земля круглый год будет давать урожай…

Агафонов. Это что? Твой Федор придумал? Сам, без агрономов?

Коровин. Нет… (Запнулся.) Этот самый Рябинин помогал, вернее… подсказывал…

Агафонов. Рябинин?

Коровин. Да, он… Вчера он… у наших ребят был… на гитаре играли, пели… (И посмотрев на бумаги, продолжает.) Правда, здесь стекла много потребуется… Топлива в наших руках сколько хочешь… Торфа до окончания века хватит, да и зимой мы все свободны… Рябинин говорит, что с декабря сможем посылать в Москву тоннами свежие огурцы, капусту, помидоры… Понимаешь, какой это доход!

Агафонов (видно, что ему неприятен этот разговор). Понимаю… Понимаю, Иван! Я все понимаю. Ну что ж, подумаем и о парниках… До зимы еще далеко… (Как бы про себя.) А может, и недалеко…

Распахивается дверь, и на пороге появляется секретарь райкома Николай Данилович Орехов. Это опрятный, молодой, сухощавый человек.

Орехов. Здравствуйте, Василий Степанович.

Агафонов (обрадованно). Здравствуй, Николай Данилович! (Встает из-за стола, идет к нему навстречу.)

Орехов. Как здоровье?

Агафонов (прищурив глаз, подозрительно посмотрел на Орехова). Портишься, Николай Данилович…

Орехов (хохочет). Это почему я порчусь?..

Агафонов. Со здоровья начинаешь… Я же здоров как бык. Как сто быков! Это тебя надо спрашивать о здоровье. (Берет Орехова за худые плечи.)

Орехов. А я здоров! В жизни не болел… даже насморком… Здравствуйте, Иван Иванович.

Коровин. Здравствуйте, Николай Данилович! Ну, Василий, я пошел. (Выходит.)

Орехов. Ну как дела?

Агафонов. Дела? Вроде ничего… Пока в порядке… Садись, Николай Данилович.

Орехов. Послушайте, Василий Степанович… Только дайте слово — не сердиться…

Агафонов. А что случилось?

Орехов. Ничего особенного… (После паузы.) Был у меня Алексей…

Агафонов. Алексей? Сын?

Орехов. Да… Но он приходил не к секретарю райкома, а к товарищу по институту.

Агафонов (нетерпеливо). И что же?

Орехов. Просил перевести его в другой колхоз…

Агафонов. А ты что?

Орехов. Я решил посоветоваться с вами…

Агафонов (продолжая стоять рядом с Ореховым, обнял его за плечи). Николай! Друг ты мой! Я же тебя как родного сына люблю…

Орехов. Знаю, Василий Степанович.

Агафонов. Помоги мне… Убери Алешу из нашего колхоза. Ты это можешь — ты секретарь райкома. Партия тебя не станет критиковать за то, что помогаешь семье Агафоновых…

Орехов (растерянно). Не понимаю я вас, Василий Степанович… Вы что? Действительно не можете с сыном работать?..

Агафонов. Дело не в работе, Николай Данилович… Здесь дела сердечные, так сказать… (И, чтобы не услышать возражений Орехова, поспешно продолжает.) Словом, сделай так, чтоб Алексей работал в другом колхозе… Парень ведь он хороший, не подведет тебя…

Орехов. Я это знаю.

Агафонов. Ну тогда тем более… Он же у меня единственный. Ты это понимаешь?

Орехов. Алексей у нас в институте был среди лучших.

Агафонов. А в колхозе он у меня не среди лучших… И вообще следует, чтоб взрослые дети жили подальше от родителей… для самостоятельности, так сказать… (Доверительно.) А тут еще девушка его разлюбила… (Развел руками.) Трагедия! Хотя никакой трагедии и нет…

Орехов. Ну что ж! Можно и перевести… Такие хорошие агрономы в районе нужны. А у вас кто будет?

Агафонов. Найдем! Агронома найдем! У меня с тобой есть еще более серьезный разговор… Но это потом. (И вдруг, хлопая Орехова по плечу, с мальчишеским задором.) Как ты меня назвал? Себялюбцем? А?.. (Хохочет.) Этот себялюбец такое дело затевает, что аж чертям тошно станет!

В кабинет входят Степан Макарович, Гордей. Тарас.

(Весело.) Вот и вся честная компания. (Брату.) Ты что, уезжаешь?

Гордей. Уезжаю. Здравствуйте, Николай Данилович.

Степан Макарович. Здравствуйте, Николай Данилович.

Тарас. Мое вам нижайшее, товарищ секретарь!

Орехов. Здравствуйте. Как поохотились?

Гордей. Ничего… Селезней почему-то в этом году мало…

Тарас. Все они на торфяные болота тянутся… за Андреевну…

Степан Макарович. Врешь, Чижик! Там утки отродясь не водились. Им там делать нечего…

Тарас. Ей-богу, правду говорю.

Степан Макарович. От твоей правды за версту враньем несет. (Гордею.) Гляди, как бы не опоздать. Прощайся!

Тарас. Пока еще рано. (Вынимает из кармана знакомые нам старинные часы, встряхивает их и смотрит на циферблат.)

Орехов (попался на удочку). Хороши часы у Тараса Кирилловича…

Тарас (быстро). Да… отменные часы… Их подарил мне… (Вдруг испуганно посмотрел на Степана Макаровича, замолчал и спрятался за спиной Гордея.)

Степан Макарович. Кто? Кто подарил? Не бывший ли секретарь райкома?

Тарас (смеется). Именно он… бывший секретарь… Ты же знаешь, Степанушка, душевный он был человек!

Все хохочут.

Степан Макарович. Горбатого могила исправит.

Тарас. Неправ ты, Степанушка. Устарелая эта поговорка.

Орехов (снимает с руки часы). Ну, Тарас Кириллович, получай от меня подарок… Не могу я отставать от своего предшественника.

Тарас. Что вы, что вы. Это я… просто так… по привычке… (Протягивает руку, берет часы.) Спасибо, Николай Данилович.

Степан Макарович. Вымогатель ты, Чижик. Ты что, собираешься часовой магазин открывать? Или как? А где подарок моего Гордея?

Тарас (гордо вынимает из бокового кармана маленькие часы). Вот они у меня, заветные… Страсть как люблю часы! Часы — это время, Степан Макарович! Время… Вот остановятся, а время не ждет… Берешь другие, и они идут… И стрелки бегут… согласно времени идут.

Орехов. Оказывается, вы, Тарас Кириллович, философ.

Тарас. Что ж, философ так философ. Всё от бога, Николай Данилович. Отродясь нигде не учился… самородок, одним словом.

Гордей. Ну до свиданья, брат. (Протягивает руку Агафонову.) До свиданья, Николай Данилович.

Орехов. Я с вами.

Все идут к двери. Агафонов провожает их. Он стоит в раскрытых дверях, опершись о косяк. За сценой слышится шум отъезжающих машин.

Агафонов (подходит к окну, видит кого-то. Быстро распахивает окно). Сергей Дмитриевич! Чего вы мимо проходите? Заходите ко мне. (Закрывает окно, подходит к столу.)

В кабинет входит Рябинин.

Рябинин. Здравствуйте, Василий Степанович.

Агафонов. Здравствуйте, Сергей Дмитриевич. Как живется?

Рябинин (настороженно). Ничего.

Агафонов. Как работа?

Рябинин. Нормально, Василий Степанович.

Агафонов (что-то тянет, глядит в окно). Кажется, погода устанавливается…

Рябинин. Да, видать, устанавливается.

Агафонов. Садитесь, Сергей Дмитриевич.

Рябинин. Спасибо. (Садится.)

Агафонов. У меня к вам серьезный разговор.

Рябинин (настороженно). Я вас слушаю.

Агафонов. Можете вы быть со мной вполне откровенны?

Рябинин. Как видите, я человек довольно смелый. Хотя… (Смущенно.) Есть такие вопросы…

Агафонов (догадался, почему Рябинин смутился). Ваши личные дела меня не интересуют.

Рябинин. Я не понимаю, о каких личных делах вы говорите.

Агафонов (решительно). Хорошо! Я не хотел об этом с вами говорить. Честное слово, не хотел! Но если так — скажу! Мы люди, Сергей Дмитриевич, люди, и у нас бывает в жизни, так сказать… всякая там любовь… и тому подобное…

Рябинин. Куда вы клоните, Василий Степанович?

Агафонов. А вот куда… Зоя была невестой моего Алексея…

Рябинин. При чем тут Зоя?

Агафонов. А вы дослушайте до конца. Я знаю: вы любите Зою, и она вас полюбила… Одно скажу: будьте счастливы!

Рябинин удивленно смотрит на Агафонова.

Я люблю Зою. Она у меня на глазах выросла. Думал, она войдет в мой дом как родная, но… не судьба. Сын прозевал.

Рябинин. Я не хотел огорчать ни вас, ни Алексея Васильевича.

Агафонов. Это ничего. Алексей молодой… Потужит, потужит — и пересилит себя. Он гордый. Из-за гордости своей он и прозевал Зою. Эта гордость и поможет ему забыть ее. (Лукаво подмигнув.) Ведь моя Екатерина Григорьевна была невестой Ивана Ивановича… того самого Коровина, у которого вы вчера были в гостях… Но он слишком долго присматривался… А я… за день до свадьбы увел ее из отцовского дома.

Рябинин (облегченно улыбнулся). Да… Вот так история…

Агафонов. История этим не кончилась. Иван с горя напился и с топором ко мне в дом. Я ему говорю: уходи с богом, Иван! А он кричит: «Убью!» Ну, вмешались тут люди, отняли у него топор. Тогда он меня палкой по голове! (Нащупал рукой маленький шрам на лбу.) Вот и все, что осталось от его ревности.

Рябинин (улыбаясь). А мог бы убить. И не было бы председателя.

Агафонов (смеясь). Конечно, мог. Темными мы тогда были. Другие были времена. Но вам теперь эта опасность не угрожает. Алексей на вас с топором не пойдет.

Рябинин. А я в этом и не сомневался, Василий Степанович.

Агафонов (шутливо). Напрасно. Откуда у вас такая уверенность? Разве ревность отменена?

Рябинин (засмеялся). Конечно, нет, но не с топором же!

Агафонов. Это я пошутил. (Внимательно посмотрев на Рябинина.) У меня с вами не об этом разговор.

Рябинин. Я вас слушаю, Василий Степанович.

Агафонов. У нас к вам просьба… остаться в нашем колхозе…

Рябинин. Простите, я вас не понимаю. Как это остаться?

Агафонов. Очень просто. Вот так и остаться… Работать у нас.

Рябинин (пожав плечами). Я ведь научный работник, Василий Степанович.

Агафонов (хитро прищурив глаз). А разве эта ваша наука помешает колхозу?

Рябинин. Не наука помешает колхозу, а… колхоз помешает науке. Я готовлю кандидатскую диссертацию и по своей теме провожу у вас опыты…

Агафонов (перебивая его). Вот видите! Значит, эта ваша диссертация и вся наука связана с нашим колхозом. Так ведь обстоит дело, Сергей Дмитриевич?

Рябинин. Не совсем так.

Агафонов. То есть как это не совсем так? А по-моему, в самую точку так. Разве ваша наука не должна, так сказать, произрастать на колхозной почве? (Помогает себе жестами.) А она, то есть почва, у нас… А вы ведь почвовед… А наша почва и есть, так сказать, почва для вашей научной работы.

Рябинин. Все это так, но…

Агафонов (перебивает его). Вот видите, оказывается, так…

Рябинин. Так, но и не так, Василий Степанович. Одних опытов для диссертации мало. Мне нужна уйма литературы, я должен консультироваться с профессорами.

Агафонов. За чем же дело стало? Сели в машину — и через полтора часа вы в Москве… Или послали машину — и через полтора часа профессор здесь. В вашем распоряжении будут три легковые машины. Хватит для консультаций!

Рябинин. Нет, Василий Степанович… Поймите, у меня в Москве квартира… Я там спокойно работаю…

Агафонов (подхватывает). Вот и замечательно. Мы вам дадим квартиру не хуже, чем в Москве: с ванной, с электричеством и со всеми, так сказать, подробностями, как это полагается… А кабинет… вот, владейте (показывает на свой кабинет).

Рябинин. Нет, Василий Степанович, ничего у нас с вами не получится. Если я соглашусь быть у вас агрономом, у меня не останется времени для работы над диссертацией.

Агафонов. Что вы, Сергей Дмитриевич! Мы и не собираемся приглашать вас агрономом…

Рябинин (облегченно). Тогда другое дело. Я могу приезжать каждый месяц дня на три, на четыре и с удовольствием помогу вам, чем смогу.

Агафонов. Нет, Сергей Дмитриевич, так у нас с вами действительно ничего не получится. Вы же сами говорили, что такой колхоз, как наш, — это целая народная академия…

Рябинин. Говорил и подтверждаю.

Агафонов (продолжает).…что у нас можно чудеса творить. Жить. Работать. Коммунизм строить… Вы же меня на народе ругали именно за то, что я плохо завтрашний день вижу…

Рябинин. Я вас, Василий Степанович, не ругал. Правда, я критиковал правление за некоторую медлительность и говорил это вполне искренне.

Агафонов. Тогда за чем же дело стало? Вам и карты в руки! Вам и руководить колхозом!

Рябинин. Так вот в чем дело! (Смотрит в глаза Агафонову.) А я считал вас, Василий Степанович, прямым человеком и не думал, что вы пойдете на поводу у сплетни. (Встает.)

Агафонов (не понимая). Это вы о чем?

Рябинин (прямо и резко). О том, что я не люблю кривить душой!

Агафонов. Ничего не понимаю.

Рябинин. Поверьте, если мне и приходилось вас критиковать, то я вовсе не собирался занять ваше место.

Агафонов. Товарищ Рябинин! Я первым делом коммунист. Тридцать лет я не просто состою в партии, а верой и правдой служу партии.

Рябинин. Я ведь не ставил под сомнение вашу партийность. Речь шла о некоторых недостатках в вашей работе, а вы, оказывается, обиделись.

Агафонов (укоризненно). Как вы можете так думать, Сергей Дмитриевич. Критика — это как хирургическая операция: больно, необходимо для здоровья… Я не об этом, честное партийное слово. Я с вами как с другом говорю. Скоро у нас отчетно-выборное собрание… Я все равно председателем не останусь. И я хотел, чтобы моим колхозом руководил такой человек, как вы. Я говорю — моим, потому что мне здесь дорога каждая пядь земли… каждое деревцо мне родное. Я ведь ночей недосыпал, все о колхозе думал. А люди! Какие у нас люди, Сергей Дмитриевич! При вас они могут горы своротить!

Рябинин. Люди у вас действительно замечательные, Василий Степанович. Но… (после паузы) я на ваше предложение согласиться не могу. У меня своя научная работа, которая имеет значение для всех колхозов. У каждого своя дорога…

Агафонов. А если партия прикажет?

Рябинин. Партия уже приказала, она помогает мне стать ученым.

Агафонов (хитро). Какой же это приказ, Сергей Дмитриевич? Это помощь. Не так ли?

Рябинин. Так.

Агафонов. Мы всем колхозом на защиту вашей диссертации приедем. Так сказать, грудью станем.

Рябинин. Вы всё шутите, Василий Степанович.

Агафонов. А что? С шуткой да прибауткой веселей живется, Сергей Дмитриевич. (И он ударил Рябинина по плечу, словно полководец, выигравший сражение.)

Входит 3оя. У нее в руках какая-то бумага.

Зоя. Подпишите счет для библиотеки, Василий Степанович.

Агафонов. Давай сюда!

Зоя передает бумагу.

Рябинин (смотрит на часы). Извините, я опаздываю в лабораторию. Не сердитесь на меня, Василий Степанович. (Уходит.)

Агафонов (провожает Рябинина глазами). Орел! Чистый орел! Первого сорта человек! А ты чего покраснела, егоза?

Зоя (смущенно). Я? Это вам показалось.

Агафонов (строго). Ну выкладывай, когда свадьба?

Зоя (совсем растерялась). Какая свадьба, Василий Степанович? Чья свадьба?

Агафонов. А ну, ты мне туману не напускай! Говори все как есть. (Ласково.) Зоя… Зоя… Все равно я тебя, как дочку, люблю.

Зоя (с волнением). И я вас, Василий Степанович, как отца родного…

Агафонов (взяв ее за плечи). Можешь ты один секрет, так сказать, в тайне сохранить?

Зоя. А вы разве в этом сомневаетесь?

Агафонов. Тогда слушай — и никому ни слова!

Зоя. Ни слова, Василий Степанович!

Агафонов. Так вот: Сергей Рябинин остается работать у нас в колхозе.

Зоя. Агрономом?

Агафонов. Нет, подымай выше. Председателем.

Зоя (удивленно). Как?

Агафонов. Да так, председателем колхоза… вместо Василия Агафонова. Что? Не рада?

Зоя. Что вы, Василий Степанович? Шутите?

Агафонов. Это дело не шуточное. Я с тобой серьезно говорю.

Зоя (категорически). Нет, не может этого быть!

Агафонов. Только, Зоя, пока никому ни-ни… Ну, кроме своих, конечно… (Многозначительно.) Редколлегии… можешь сказать об этом, кое-кому из актива. Только чтобы они до поры до времени держали язык за зубами. Понятно? (Подписывает бумагу и передает ее Зое.)

Зоя, взяв бумагу, ошеломленная, выбегает из комнаты.

(Провожает ее глазами и неожиданно откровенно, весело смеется.) Этот важный секрет уже сегодня вечером будет знать весь колхоз… Слухи ветром гонит… И это очень хорошо, Василий Агафонов, бывший председатель колхоза «Светлый путь».

3анавес