Героическая драма

 

Действующие лица

Ермаков Михаил Николаевич (Ермаков старый) — 64 лет.

Ермаков молодой — 19–20 лет.

Ковалев Герман Вячеславович — 35 лет.

Барабанова Полина Викторовна — врач.

Борис — ее сын, студент.

Лена — студентка.

Барабанов Геннадий Александрович — юрист.

Барабанова Нина — его жена.

Людмила — их дочь.

Тимофей — дворник.

Старик в очках (Павел Тимофеевич) — его сын.

Горшков Иван Никифорович — домовладелец.

Горшкова — его жена.

Семен — их сын.

Валерий — секретарь комсомольской ячейки.

Игорь Иванов, Олег Мазуров, Николай Чумаков — друзья Бориса.

Сабуров — работник ЧК.

Чекисты, люди с носилками, друзья Семена

 

Открывается занавес, и совсем у рампы — посередине сцены, обнявшись, стоя целуются долгим поцелуем юноша и девушка.

На сцене — просторная комната в старом московском доме, с большим камином из старинных русских изразцов; с потолка свисает большая люстра. Видно, эта комната— часть бывшей богатой квартиры.

Сейчас здесь — этажерки и много книг, рабочий стол, на нем какие-то чертежи, в беспорядке разбросаны газеты, журналы; диван, тахта; на стенах — фотографии. Это — комната студента. Борис и Лена целуются.

В приоткрытых дверях с правой стороны появляется мать Бориса — Полина Викторовна. Это красивая, стройная женщина. Увидев целующихся, она уходит обратно, чтобы не смущать их.

Голос Полины Викторовны (за сценой). Боря!

Лена быстро вырвалась из объятий Бориса, но Борис, схватив ее за руку, останавливает.

Борис (глядя Лене в глаза). Да, мама!..

Полина Викторовна (за сценой). Который час?..

Борис (не отрывая глаз от Лены). Половина девятого… кажется… Половина десятого!..

Лена (шепотом). Отпусти!..

Борис (взяв ее за обе руки). Смотри на меня вот так!.. Вот так смотри!..

Лена (шепотом). Любишь?..

Борис. Очень! Очень люблю!.. Безумно люблю!..

Лена. А я не люблю!..

Борис. Врешь, любишь!

Лена. Люблю! Люблю!..

Борис. Как?.. Как ты любишь?..

Лена. Вот… вот так! (Закрыла глаза; сжала кулаки.) Вот так люблю!

Борис. А я тебя еще больше!

Лена. Нет! Сильней любить уже невозможно!

Борис (порывисто обнимает Лену). Нет, возможно! Сильней, чем я люблю, — вот это действительно невозможно! (Снова обнимает Лену, целует.)

Лена испуганно вырывается из его рук, подходит к столу и начинает рассматривать газеты. В комнату входит Полина Викторовна.

Полина Викторовна (словно только сейчас увидела Лену). A-а! Девочка пришла!

Лена (смущенно). Пришла… Полина Викторовна!

Полина Викторовна. Здравствуй!

Лена. Здравствуйте, Полина Викторовна!

Полина Викторовна (собирая со стола посуду после завтрака, Борису). Допей свой чай! Боже мой, всегда куда-то спешит! Никогда по-человечески не позавтракает… Леночка, чашку чая?..

Лена. Спасибо, Полина Викторовна, я уже завтракала.

Полина Викторовна. Мы едем в Валентиновку, на дачу к моей сестре. Поедешь с нами?

Лена. С удовольствием!.. Но удобно ли, Полина Викторовна?..

Но Полина Викторовна выходит из комнаты и не слышит ответа Лены.

Борис (допивая чай). Глупости какие! «Удобно ли?» Меня увозят на целый день за город, а тебе — «удобно ли»?..

Лена (не глядя на Бориса и продолжая просматривать газеты). А почему тебе обязательно нужно ехать в эту… Валентиновку?.. Остался бы!

Борис. Мама просит хоть раз в год съездить к тете. И этот раз — как раз сегодня!

Лена (просматривая газету, вдруг от неожиданности даже присела). Какая нелепость! (Читает.) «Николай остался без глаза!» (Продолжает читать.)… «Двенадцатилетний Алеша Карпов, ученик пятого класса, во время игры, нечаянно из рогатки выбил глаз своему товарищу— Николаю, сыну школьной уборщицы Надежды Иннокентьевны Дедухиной…»

Как только Лена начала читать, в комнату вошла Полина Викторовна, она останавливается и слушает Лену.

Борис (уже стоя за спиной Лены, продолжает читать громче).…«Мальчика доставили в больницу районного центра Адамовск, но, как установили врачи, у Николая нарушена роговица, и он ослеп».

Полина Викторовна. Вот к чему приводят детские шалости!..

Борис (выхватывая из рук Лены газету, продолжает читать). «Я никогда не прощу себе, что Николай остался по моей вине слепым! Умоляю вас, помогите! Столько у нас хороших врачей! Неужели нельзя вернуть Николаю зрение? Я буду работать год, два! Сколько угодно буду работать! Соберу деньги на дорогу в Москву Николаю и его матери. Помогите, чтобы Николай видел! Иначе я не знаю, как мне дальше жить!» Это письмо дал мне прочитать молодой директор школы Анатолий Кричко из поселка целинного совхоза «Комсомольский». И он сказал мне: «Зрение Николаю, наверно, уже не вернут. Но вы понимаете трагедию двенадцатилетнего Алеши Карпова?! Он не оставляет его ни на минуту одного…» (Отложил газету, взглянул на мать.)

Лена. Какая трагедия!

Полина Викторовна. Да… Жалко! Обоих мальчиков жалко!

Борис. Мама, это правда, что ему нельзя вернуть зрение?..

Полина Викторовна. Не знаю. Наверно, мальчика там смотрели опытные окулисты. Они же знают!

Борис (вдруг). А если спросить Верховцева?

Полина Викторовна. Что ты! Неудобно.

Борис. Что тут неудобного?! Может быть, от этого зависит жизнь человека!

Полина Викторовна (укоризненно). Ты понимаешь, что будет с Василием Егоровичем, если каждый москвич, кто сегодня прочтет эту заметку, — будет звонить ему домой?..

Борис. Что будет?.. Ничего не будет! (Вопросительно взглянул на Лену.)

Лена (горячо). Да, конечно, ничего не будет! (Но. сообразив, что неудобно противоречить Полине Викторовне, быстро поправилась.) Да, может быть, неудобно! Сегодня воскресенье — вот что!..

Полина Викторовна. Василия Егоровича, наверно, и дома нет! Он, вероятно, сегодня на даче.

Борис. А вдруг дома? (Быстро перелистывает записную книжку, и пока Полина Викторовна еще не опомниласъ, он набирает номер телефона.)

Полина Викторовна. Подожди! Что ты делаешь?! (Схватила сына за руку.) Дай подумать, что сказать человеку!..

Борис (успел набрать номер, передает матери телефонную трубку). Скажи, что мальчик — сын твоих хороших знакомых… потерял глаз…

Полина Викторовна (растерянно — в трубку). Дуся?.. Здравствуйте! Это Полина Викторовна Барабанова. Профессор, наверно, на даче?.. Дома?.. Неужели? (Борису, сердито.) Как же так можно?..

Лена (Борису, шепотом). А кто такой Василий Егорович?

Борис. Глазник. Академик! Светило!

Полина Викторовна (улыбаясь). Василий Егорович! Здравствуйте, дорогой! Ничего. Хорошо. Спасибо! Василий Егорович, извините, что беспокою вас в воскресенье. Но вот мой сумасшедший сын… Он виноват!.. Понимаете… у моих хороших знакомых в Оренбурге случилось с мальчиком большое несчастье… Ему рогаткой изуродовали глаз и пишут, что нарушена роговица. Скажите, дорогой, это безнадежно?.. А-га! Спасибо… большое спасибо. Да ничего! Собираемся на дачу, к Ларисе Викторовне. Привет! Спасибо! (Кладет трубку.)

Борис (нетерпеливо). Ну что?..

Полина Викторовна. Говорит, что, наверно безнадежно, если местные врачи так считают… Но сказал — раз я так беспокоюсь о мальчике, пусть привезут его в Москву. Ты понимаешь, в какое глупое положение ты поставил меня… Вынудил соврать!.. А Василий Егорович говорит: «Пусть ваши знакомые привезут мальчика, а я испробую все возможное…»

Борис. А если действительно вызвать его в Москву?..

Полина Викторовна. Кого?..

Борис. Мальчика! С мамой, конечно!

Полина Викторовна. С ума ты сошел. Так сразу — взять и вызвать!

Лена. А что?! Это было бы здорово!

Полина Викторовна. Наивные вы люди! Вызвать из Оренбургской области в Москву. Такую даль!.. Знаешь ты, сколько денег это стоит?.. Одна только дорога от Адамовска до Москвы… Самолетом или поездом… Шутка ли!

Борис. У меня есть деньги, если ты позволишь… конечно…

Полина Викторовна (пожала плечами). Деньги твои. Ты сам их заработал!

Лена. У меня тоже… есть… свои деньги.

Полина Викторовна (иронически улыбаясь). Ай-яй-яй, какие вы оба ужасно богатые!

Борис. А где же этот Адамовск… (Бросается к книгам.) Мама, где атлас?..

Полина Викторовна. Атлас взял вчера Михаил Николаевич.

Борис (выбегает из комнаты, на ходу кричит). Дядя Миша!

Полина Викторовна (глядя Борису вслед). Заводной он у меня!

Лена. А вдруг правда восстановят мальчику зрение?..

Полина Викторовна. Все возможно! (Складывает скатерть.)

Вбегает Борис с атласом в руке.

За ним в дверях появляется Михаил Николаевич Ермаков. Это старый, уже совсем седой человек. Но, несмотря на преклонный возраст, его добрые и ласковые глаза еще горят молодым огнем, и кажется, ничто вокруг не ускользает от его взгляда. На нем довольно поношенный, но элегантно сшитый костюм, белоснежная сорочка с галстуком и до блеска начищенные ботинки. Он носит карманные часы — из жилетного кармана свисает короткая цепочка.

Ермаков. Доброе утро, Полина Викторовна!

Полина Викторовна. Доброе утро, Михаил Николаевич!

Ермаков. Зачем ему понадобился Адамовск?.. Не на целину ли собрался?..

Полина Викторовна. На целину он удрал, когда ему было двенадцать лет, но его поймали под Казанью, как зайца!..

Лена (Ермакову). В Адамовске живет мальчик, который потерял глаз…

Ермаков. Да, да! Читал! Читал!.. Несчастный случай! (Лене.) Как вас зовут?

Лена. Лена!

Ермаков. Хорошее имя Лена. (Пожимает Лене руку, подходит к Борису, который разыскивает в атласе Адамовск.) Адамовск — это в Оренбургской области… Вот здесь!.. (Показывает.) Здесь, видишь? (Взглянув на Лену.) Хорошее имя Лена! (Возвращается к карте.) А вот целинный совхоз «Комсомольский». Это в Оренбургских степях…

Борис. О-го, как далеко!

Полина Викторовна (указывает па сына). Он решил вызвать в Москву мальчика с мамой, чтобы показать его профессору Верховцеву…

Ермаков. Это Боря решил? (Не дожидаясь ответа.) Правильно решил! Что скажешь, Лена, — правильно решил?..

Лена. Правильно решил!

Ермаков. А деньги?.. Мать этого мальчика уборщица. Написано — «уборщица в школе». Вы сами понимаете, какие у нее могут быть сбережения?!

Борис. Деньги у меня есть, дядя Миша!

Ермаков. Свои собственные?..

Борис. Собственные!

Ермаков. Если бы я имел деньги, наверно, поступил бы так же, как и ты… Конечно, если догадался бы поступить так… (Улыбаясь.) Боюсь, не догадался бы! А может быть, деньги пожалел бы! А?.. Наверно, пожалел бы, Лена?..

Лена (смущенно улыбаясь). Не знаю…

Ермаков (уже деловито). Ну, а как дальше будем действовать?

Полина Викторовна. По-моему, надо послать телеграмму матери мальчика, что мы их приглашаем к себе.

Ермаков. Не телеграмму, Полина Викторовна! Письмо надо послать! Авиаписьмо, чтобы подробней объяснить несчастной женщине, что вы их приглашаете в Москву и мальчика покажете известному профессору-глазнику. И что вы сделаете для них все возможное! Если хотите, могу составить такое письмо.

Полина Викторовна. Сделайте одолжение, Михаил Николаевич!

Ермаков. С радостью, Полина Викторовна! (Ласково потрепал Бориса по голове. Улыбаясь.) Выходит, и я оказался при деле!

Идет к двери. Взгляд его падает на два портрета, висящие рядом на стене. Это портрет молодой красивой женщины и мужчины — капитана Советской Армии, очень похожего на Бориса.

Полина Викторовна. Это бабушка Бориса, Людмила Геннадиевна… Я ее не помню… А это — мой муж, отец Бориса. Он был капитаном… Погиб под Берлином… под самым Берлином… в последние дни войны… От случайной пули…

Ермаков. Да… жалко… Тем более жалко, что в последние дни… (Еще раз взглянул на портреты и вышел из комнаты.)

Лена (проводив взглядов Ермакова). А кто этот старик?..

Полина Викторовна. Наш новый сосед. Он недавно обменял отдельную квартиру в новом доме из двух комнат на одну комнату в нашей квартире… Чудак, правда?..

Лена (смеется). Уму непостижимо!

Полина Викторовна. От нас ушли трое невыносимых соседей. И пришел он один! Пока все хорошо. Не сглазить бы! Никаких недоразумений. Наоборот, все время старается чем-нибудь помочь, чем-нибудь угодить… А дальше — кто его знает, каким он окажется?.. (Выходит из комнаты.)

Борис схватил Лену, опять обнял ее, целует.

Лена. Неудобно… Полина Викторовна…

Борис. Полина Викторовна особа хитрая… Она все видит! Все знает! Ты думаешь, она не знает, что мы сейчас целуемся?.. Знает!

Лена (испуганно). Неужели?..

Борис. Честное слово! (Опять обнимает, целует Лену.)

Лена. Пусти! (Вырвалась из его рук.)

Входит Полина Викторовна с двумя сумками продуктов.

Полина Викторовна. Поехали, Лена!

Лена. А удобно ли, Полина Викторовна?..

Полина Викторовна. Ничего неудобного тут нет. Поедем, Лена, веселей будет!

Борис. Ну пошли. А то жара какая… (Подмигнул Лене, взял у Полины Викторовны сумки и вышел вслед за Полиной Викторовной и Леной.)

Хлопнула наружная дверь. После некоторой паузы стук в дверь. Стук повторяется.

Открывается дверь, показывается Ермаков.

Ермаков. Можно?.. Ушли! (Входит в комнату. В руках у него бумага. С каким-то особым интересом оглядывает всё вокруг. Подходит к другой двери; входит в смежную комнату.)

Некоторое время комната пуста.

Ермаков возвращается. Он все время оглядывает комнату. Непонятно — что нужно здесь этому человеку? Но, видно, это не искатель приключений, и не вор, и не человек, который что-то ищет в этой квартире. Он обходит комнату, оглядывая стены… вещи… Долго смотрит на старинную люстру. Подходит к камину, трогает руками изразцы… Останавливается у фотографии молодой красивой женщины и ее сына-капитана; вынул из кармана белоснежный платок, протер стекло на фотографии женщины…

(Шепчет.) Бабушка… Бабушка… Здравствуй, Людмила! Люда!.. Пятьдесят лет назад я в первый раз вошел в эту комнату… Помнишь, Люда?.. Помнишь?.. И впервые за сорок шесть лет я снова здесь!.. Снова здесь! Снова у тебя, Людмила! (Ласковым шепотом.) Здравствуй! Помнишь, ты говорила: «Тише… Мама услышит!..» (Улыбнулся.) «Мама услышит…» (Покачал головой, обернулся, подошел к столу, оперся руками. Обращаясь к зрительному залу.) Да… человеку свойственно мечтать! Фантазировать! Вспоминать!.. И если бы вы спросили меня, старого, искалеченного, вывернутого наизнанку Михаила Ермакова — хочу ли я вернуть себе свою молодость?.. Силу?.. Энергию?.. Вернуть свое влюбленное сердце?.. Пору крылатой мечты?.. Я вам ответил бы: «Нет, не хочу!» Потому что я потерял бы больше, чем свою молодость! А вся моя жизнь?..

Да… многие не поймут меня! И я не осуждаю. Многие могут смеяться надо мной: к чему пришел Михаил Ермаков? К чему?.. Какие блага получил он за свою, полную тревог, боевую жизнь?.. Старческое одиночество! Трижды простреленные легкие! Перебитые ноги! Бессонные ночи старика! И больное сердце! Пенсия… и отдельная комната в коммунальной квартире!.. Нет, тот, кто думает обо мне так, — тот не знает радости жизни! (Пауза.)

Я тоже вырос в этом доме, как мой Борис!.. Вы не знаете, почему я Бориса называю «моим»?.. Борис — мой внук! Да, мой внук! Сын моего родного сына, Геннадия (посмотрел па фото капитана)… который погиб под Берлином в самые последние дни войны… от «случайной пули»… (Усмехнулся.) «Случайная пуля»… Есть же наивные люди, которые думают, что на войне бывают «случайные пули»… Пусть так думают, если им от этого легче на душе! (Подходит к фотографиям па стене.) Да, Людмила… Людмила… Были ли мы счастливы с тобой? Да, были! Были, Люда! И никто о нашей радости не знал… Никто о нашем счастье не знал… Знали только ты да я! Ты да я!

Затемнение

* * *

Двор большого старого московского шестиэтажного дома. До сих пор здесь сохранились чугунные скамейки… часть чугунной ограды. В остальном — приметы нового.

На скамейке сидят Ермаков и старик в очках, на нем серая кепка.

Старик в очках. Вы пенсию получаете?

Ермаков. Получаю! А как же без пенсии?

Старик в очках. Да, без пенсии, конечно, никак! А сколько вы получаете?

Ермаков. Получаю сколько полагается.

Старик в очках. Это хорошо! Очень хорошо… раз «сколько полагается»…

Ермаков. А вы давно здесь живете?

Старик в очках. Давненько! С самого своего рождения!..

Ермаков. И все время в этом доме?

Старик в очках. Да, аккурат в этом доме! Мой батюшка здесь дворником работал… (Смеется.) Пролетарского происхождения, одним словом! А я здесь водопроводчиком трудился. Вот оно как обстоят дела. Сорок два года трудового стажу!

Ермаков. И вы помните хозяев этого дома?

Старик в очках. Горшковых-то? Этих проклятых?! Кто их в Москве не знал. Богатые были люди… Как Новый год — подарочек папаше. Конфекты разные… и всякая прочая ерунда, чтобы исправно служил… Хитрый был барин, сукин сын!

Ермаков. А Ермаковых не помните, Павел Тимофеевич? Они тоже жили здесь при Горшковых…

Старик в очках. Ермаковы… Ермаковы?.. Разве всех упомнишь? Дом-то большой! И сколько людей он пережил… и честных… и негодяев разных!.. (Смотрит на карманные часы.) Ого, сколько времени ушло! Пойдем, Михаил Константинович…

Ермаков (поправляя). Михаил Николаевич.

Старик в очках. Пошли, Михаил Николаевич! Ударим в «козла»!

Ермаков. «Козлом» не увлекаюсь!

Старик в очках (кряхтя, поднимается со скамейки). Значит, скучная у тебя жизнь, дружище! Липовый ты пенсионер, если в «козла» не играешь, вот что я тебе скажу! (Уходит.)

Ермаков (горько улыбнулся). Пролетарского происхождения! Помню я тебя, Павел Тимофеевич! Помню, Паша! И отца твоего помню… Тимофея! Черта с два я что-нибудь забыл! Все помню! Все!.. (Зрителям.) Вот здесь (указывает рукой), в подвальном этаже, жил мой отец, типографский рабочий, Николай Николаевич Ермаков… Будто эта сволочь (указывает в направлении, куда ушел старик в очках) не помнит моего отца!.. Помнит! Мать мою звали Ефросиньей… Я был единственным сыном… И если бы я мог показать вам мою фотографию, когда мне было восемнадцать — двадцать лет, вы сказали бы, что это фотография моего внука Бориса, которого вы хорошо знаете. Правда, ростом я был выше его, шире в плечах, но лицом — вылитый Борис! Нет, не присматривайтесь ко мне… В моей внешности сейчас вы уже ничего общего с Борисом не найдете! Меня били железными прутьями, сапогом наступали на горло, кулаком выбивали зубы! Я перенес все! Все, что только может перенести человек! Но, как видите, я жив! И не только жив, но и очень счастлив! Честное слово, счастлив! (Сердито взглянул туда, куда ушел старик в очках, пробормотал.) Пролетарского происхождения… Гады! Сукины дети!.. (Поворачивается к зрителям.) Этот дом пятьдесят лет назад так же стоял здесь, как и сегодня… Домовладельцы Горшковы жили на четвертом этаже… Бельэтаж… второй… третий и четвертый этажи занимали врачи… инженеры… юристы… государственные чиновники… деловые люди, одним словом! Квартиры у них были большие! Роскошные! В Москве этот дом был особым домом!.. А мы жили внизу, в полуподвале… вон там! Отец мой получал мало. Из кожи лезли вон родители, чтобы сделать из меня человека, и отдали в Московский политехнический институт, что на Старой площади…

Затемнение

* * *

Двор того же дома. 1918 год.

С левой стороны — там, где был виден остаток чугунной ограды, высятся большие ажурные ворота.

На той же скамейке сидит старый. сегодняшний Ермаков. Рядом с ним сидит Ермаков молодой, в студенческой форме политехнического института. Это один и тот же герой — в старости и молодости.

Роль молодого Ермакова играет тот же актер, который играет Бориса.

Ермаков старый. Конечно, я не был таким рыхлым, как сейчас! Я был худым! Как палец худым! И выше… конечно, выше, чем Борис! Но лицом, как две капли воды, мы похожи с Борисом. И потому вам нетрудно представить меня в молодости… Я писал стихи…

Ермаков молодой. Любил Игоря Северянина…

Ермаков старый. «Это было у моря, где ажурная пена, где встречается редко… где встречается редко…» Эх, забыл!

Ермаков молодой (одухотворенно), «…где встречается редко городской экипаж… Королева играла в башне замка Шопена, и, внимая Шопену, полюбил ее паж…»

Ермаков старый. Да, любил стихи!

Ермаков молодой …и мечтал стать авиатором…

Ермаков старый. Да, я видел первый самолет, который пролетел над Красной площадью в день первой годовщины Октябрьской революции!..

Ермаков молодой. И у меня так забилось сердце, что передать трудно! Нет, это была не только радость— это было что-то большее! Что-то гораздо больше радости! Над Москвой летел человек! Я стоял совсем недалеко от трибуны и видел, как Ленин приветствовал человека в воздухе!.. И все, кто стоял на этой огромной площади, подняв головы, смотрели вверх на этого человека! На одного! И тогда я решил стать летчиком… Я прибежал домой и написал стихотворение об авиаторе…

Ермаков старый. Я не помню слов… но помню одно! Сначала я прочел стихотворение матери. Она улыбнулась и сказала, что я большой фантазер. Потом…

Ермаков молодой. …прочел я его Людмиле…

Ермаков старый. Она жила на третьем этаже, в квартире девяносто семь… там, где теперь живу я и живут мой Борис и моя Полина Викторовна. Да, они мои! И до сих пор, несмотря на то что мне уже шестьдесят четыре, — как только подхожу к квартире девяносто семь — у меня бьется сердце, как у мальчика! Я помню дверь… круглую металлическую дощечку с цифрами «девять» и «семь»… Я даже помню щербинку в двери… Она до сих пор там! Отец Людмилы, Геннадий Александрович Барабанов, был известным юристом. Кроме Людмилы у них был маленький сын, Вася. Я готовил мальчика к экзаменам и часто бывал у Барабановых. Это были самые счастливые дни в моей жизни!

Ермаков молодой. Мое стихотворение Людмиле очень понравилось. Она сказала, что я буду поэтом, настоящим поэтом!.. Только не надо быть авиатором — это опасная профессия!

Ермаков старый (вздохнул). «Опасная профессия!» Опасная профессия! Люди не всегда знают, какая профессия самая опасная… А может быть, и лучше, что не знают?!.. «Опасная профессия»… А тем более в восемнадцатом году!.. Вы сами понимаете — время тогда в Москве было тревожное… Часто по ночам слышалась перестрелка… Это чекисты арестовывали банды контрреволюционеров и спекулянтов…

Ермаков молодой. В нашем доме… на втором этаже… вот в этой квартире… вон там, где два окна… жил человек опасной профессии…

Ермаков старый. Помню! Ковалев Герман…

Ермаков молодой. Да, коммунист Герман Ковалев. Он тоже, как и мой отец, был типографским рабочим, и у нас в доме все невероятно удивились, когда узнали, что он работает в Чека…

Ермаков старый. И знаете, многие жильцы стали бояться с ним разговаривать… Избегали встречи с ним… И он это чувствовал! «Чекист живет в нашем доме», — с ужасом шептали женщины с верхних этажей…

Ермаков молодой. Нет, лично я не боялся Ковалева, но… (задумался) наверно, боялся… Я старался с ним не встречаться с глазу на глаз…

Ермаков старый. Он часто не ночевал дома… Коммунистам тогда было трудно. Очень трудно! Время-то было какое!..

Ермаков молодой. И случалось, вечером сижу я здесь, на этой скамейке… ожидаю мою Людмилу… и вдруг — шаги! Оборачиваюсь — идет он! Ковалев!

Со стороны ворот усталой походкой идет высокий человек лет тридцати пяти. Он в кожаной куртке. Из-под куртки торчит деревянная кобура маузера. На нем штатские брюки, заправленные в голенища сапог. На голове кепка. Он не брит уже несколько дней. Видно, устал он очень. Это — Ковалев. Он останавливается у скамейки.

Ковалев. Здравствуй, Миша!

Ермаков молодой (почтительно встает.) Здравствуйте, Герман Вячеславович!

Ковалев (взяв за плечи молодого Ермакова, опускается вместе с ним на скамейку). Как у тебя дела? Давно мы с тобой не виделись!

Ермаков молодой. Ничего… Институт… экзамены… Все как и полагается у студента!

Ермаков старый. У Ковалева была привычка: разговаривая с тобой, внимательно осматривать все вокруг! И это меня почему-то нервировало…

Ковалев. Что в доме творится? Жильцов-то у нас — уйма! Как отец? Как мама?..

Ермаков молодой. Ничего, Герман Вячеславович! Живем!

Ковалев. Живем… живем!.. Значит, экзамены?..

Ермаков молодой. Экзамены…

Ермаков старый. Мне хотелось сказать ему, что он похудел, что выглядит утомленным, но… почему-то я не решился тогда сказать ему это! Не знаю, испугался… или счел неудобным?..

Ковалев (посмотрев на молодого Ермакова). Значит, экзамены?.. (Вдруг.) Ты в комсомоле или нет, Миша?..

Ермаков молодой (после паузы, будто испугавшись вопроса). Да, комсомолец! А что?..

Ковалев. Это хорошо, Миша! Сейчас нам очень нужно, чтобы побольше таких, как ты, было в комсомоле!.. (Думая совсем о другом.) Значит, экзамены?.. (Кого гда молодой Ермаков па этот вопрос не ответил, Ковалев взглянул на него и доверительно, тихо спросил.) Ты с Семеном Горшковым часто встречаешься? (И указал глазами на четвертый этаж.)

Ермаков молодой. С Семеном?..

Ковалев. Ага!

Ермаков молодой. Сегодня его видел.

Ковалев. К нему разные молодые люди ходят… кажется…

Ермаков молодой. М-м-м… не знаю…

Ермаков старый. Хотя я знал, что у молодого Горшкова часто бывают какие-то друзья… И сегодня они были у него! Я их видел, но побоялся сказать об этом Ковалеву. А Ковалев понял, что я соврал ему. Ковалеву трудно было соврать! Мне кажется, он всегда все понимал! Он понял и то, что я соврал не потому, что я в дружбе с Семеном и оберегаю его, а потому, что боялся знать то, что может знать Ковалев…

Ковалев. А ты гляди в оба, Миша! Пойми, время тяжелое!.. Они все, эти сукины дети, готовы в крови утопить нашу революцию! Ты понимаешь?.. Твою революцию! Твой комсомол утопить в крови хотят!

Ермаков молодой (после паузы). Понимаю, Герман Вячеславович!

Ковалев (вынул из кармана пачку папирос, раскрыл ее, взял папиросу и, не протягивая Ермакову, спросил). Ты куришь?

Ермаков молодой. Нет, не курю.

Ковалев. Хорошо, что не куришь! От этой дряни— никакой пользы. Наоборот! (Закурил, блаженно прикрыл глаза. После паузы, вдруг.) А как Люда?

Ермаков молодой (смутившись). Какая Люда?

Ковалев. По-моему, Семен Горшков неравнодушен к ней… Но ты не ребенок! Я говорю тебе об этом, честное слово, не для того, чтобы вызвать в тебе ревность! Ты скажи Люде… Нет, не говори, а дай ей понять, что у Семена, его отца и их друзей другая дорога…

Ермаков молодой. При чем тут Люда?

Ковалев. А ты не кипятись!

Ермаков старый. Я поверил тому, что Ковалев говорил со мной о Семене Горшкове не потому, что хотел вызвать во мне ревность, а потому, что оберегал Людмилу! И меня тоже оберегал!

Ковалев (тихо). Миша, может быть, Горшковы здесь и ни при чем… Весьма возможно, что они ни при чем! Но то, что я тебе сейчас скажу, должно быть только между нами! Между коммунистом и комсомольцем! Ты ведь тоже большевик! (Придвинулся ближе, чтобы начать серьезный разговор.)

Ермаков молодой (с дрожью в голосе). Слушаю вас, Герман Вячеславович!

Но в это время со стороны улицы послышались шаги.

Ковалев (оглянулся, шепотом). Идут! Я сейчас устал… Завтра мы с тобой поговорим… Мне очень нужна твоя помощь! (Встал, протянул руку.) Спокойной ночи. (Направился к дому.)

Ермаков молодой провожает глазами уходящего Ковалева. Во двор входит Горшков, высокий статный мужчина, под руку слепой.

Горшков (заметив уходящего Ковалева, тихо). Вот Ковалев!

Горшкова. Боже мой! У меня в жилах стынет кровь от страха, когда я вижу эту гадину!

Горшков (проходя мимо). Здравствуй, Миша!

Ермаков молодой (почтительно встает). Здравствуйте, Иван Никифорович!

Горшковы уходят.

(С лихорадочной быстротой бросается к рампе и, обращаясь к зрительному залу, нервно говорит.) Я не мог заснуть до утра… И все время думал о том, что мне завтра скажет Герман Ковалев… Какое испытание ждет меня?.. Он так доверился мне! А я так боялся его… как чекиста… Боялся, как многие в нашем доме… Я с волнением ждал завтрашнего дня, чувствуя, что Ковалев может доверить мне что-то очень секретное и очень важное!..

Ермаков старый (спокойно). Я с волнением ждал завтрашнего дня…

Ермаков молодой (вдруг говорит в настоящем времени). Я страшно боюсь завтрашнего дня… В моей жизни еще не было таких трудных минут! Может быть, пойти на квартиру к Ковалеву и спросить, что он хочет сказать мне?.. (Побежал в сторону подъезда, по остановился.) Нет, он сейчас уже, наверно, свалился в постель и спит… усталый и измученный! Боюсь разбудить его! Боюсь его!..

Ермаков старый (сидя на скамейке, спокойно продолжает). Я со страхом ждал завтрашнего утра… Но утром мы узнали, что в эту ночь Германа Ковалева убили!..

Ермаков молодой (потрясенный). Убили! Убили!

Ермаков старый (спокойно). В двенадцать часов ночи его вызвали на Лубянку, в Чека…

Ермаков молодой (ошарашенный, взволнованный, в ужасе, схватившись руками за голову, шепчет). Убили! Германа Ковалева убили! Германа Ковалева убили!..

Ермаков старый (спокойно). В Матросской Тишине обнаружили вооруженную банду… Ковалев руководил отрядом по ликвидации банды… Наверно, была жаркая перестрелка… В эту ночь убили нашего Германа и еще трех коммунистов. Пуля пробила голову Ковалеву! Об этом на второй день писали в «Известиях» и в «Правде»…

Ермаков молодой (шепотом). Убили нашего Германа Вячеславовича… Так и не успел сказать мне ничего… Но… он так много сказал мне! Так много он мне сказал!..

Ермаков старый. Казалось, всем нашим домом овладел страх. Одни в душе ликовали, что убит коммунист Ковалев… но боялись говорить об этом открыто. Другие жалели Германа Вячеславовича — человека, который родился и вырос в нашем доме. Человека, который не знал ни сна, ни отдыха в эти трудные дни. Но и эти тоже боялись открыто высказывать свое сожаление…

Ермаков молодой. А мой отец с огорчением покачал головой и сказал: «Ковалев был фанатиком, потому и погиб…»

Ермаков старый. Семен Горшков в этот день, должно быть от радости, с утра уже был навеселе… И под вечер он со своими дружками ввалился в наш старый двор…

Семен Горшков — высокий, приятный на вид молодой человек, одетый с иголочки, в сопровождении трех, таких же, как он, лощеных молодых людей — входит во двор. О чем-то шумно разговаривая, они громко, весело смеются.

Семен (продолжая начатый разговор). Он говорит мне: «Поймите, молодой человек! Вся программа обучения будущих юристов станет иной!..» Я спрашиваю: «Но законодательство, господин профессор! Товарищ профессор!» (Вдруг увидел молодого Ермакова, кинулся к нему.) Здравствуй, Миша! (Сел рядом, искренне.) Жалко! Как жалко Ковалева!

Ермаков молодой. Да! Конечно, жалко!

Семен. Жена… дети…

Ермаков молодой. Детей нет, ведь ребенок у них умер. Летом… от дифтерии…

Семен. Да-да, умер… Жалко Ковалева! Познакомьтесь! Михаил Ермаков — мой сосед! А это — мои друзья, с юридического… (Встает, хватает Ермакова за руку.) Миша, пошли с нами! Я сегодня экзамен выдержал! И вот…

Ермаков молодой. Спасибо, не могу. Устал. Голова болит. Хочу посидеть на воздухе…

Ермаков старый (в зрительный зал). Я уже ненавидел его и безумно ревновал. И, конечно, не мог пойти к нему в гости…

Семен. Да не валяй ты дурака! Пошли! Выпьем немного!

Ермаков молодой. Не могу! Пойми, не могу!

Семен. Ну как хочешь!

Ермаков молодой (провожая глазами Семена и его друзей, пожав плечами). Как бы я хотел поговорить сейчас с Германом Ковалевым! Мне уже кажется, что весь наш дом — это пороховая бочка, которая вот-вот взлетит на воздух!

Ермаков старый. Да, тогда мы были наивными! И, кажется, наивнее всех был я, Михаил Ермаков!..

Из дома выбегает Людмила. Это холеная, красивая девушка. Молодой Ермаков бросается ей навстречу.

Когда ты встречаешься с любимой девушкой и хочешь, чтобы ты был красивее всех, привлекательнее всех, — твое далекое настоящее, даже самое умудренное, самое почтенное — плохой тебе помощник, старик! Пусть моя молодость сама говорит с вами! (Уходит.)

Молодой Ермаков обнимает Людмилу. Они целуются.

Людмила (глядя в глаза). Мне кажется, ты чем-то озабочен?

Ермаков молодой. Мне жаль Ковалева!

Людмила. Да, очень жалко! Правда… говорят, он сам многих убивал…

Ермаков молодой. Кого он убивал?

Людмила. Не знаю… людей! Он же в этом… в Чека…

Ермаков молодой. Ты ничего не понимаешь, Людмила!

Людмила. Может быть, ничего и не понимаю. Но так говорят. Папа же лучше знает, чем мы с тобой!

Ермаков молодой. Ты, пожалуйста, никому не рассказывай, о чем говорят у вас дома. А то еще чего доброго…

Людмила (испугавшись, наивно). Нет-нет, что ты! Это я только тебе говорю!

Садятся на скамейку.

Ермаков молодой (обняв Людмилу, глядит куда-то вдаль). Никто не знает, что нас ждет…

Людмила (не поняв). Все будет хорошо! Наши переезжают на дачу… Я ужасно не хочу ехать с ними! А мама так прикрикнула сегодня на меня: «Я знаю, почему ты хочешь остаться в городе!» А я ей ответила: «Разве я скрываю — почему?!» Мама ведь о нас с тобой все знает.

Ермаков молодой. Ты думаешь?

Людмила. По-моему, абсолютно все! А отец как налетит на меня: «Что? Что ты сказала? Говори, что ты не скрываешь?» Снова вмешалась мама: «Чего ты кричишь на нее? Девушке девятнадцать лет! Она имеет право и увлекаться! И любить! И иметь свое мнение!» А папа — не своим голосом: «Какое мнение?! Дура! Теперь надо знать, кем увлекаться! С кем дружить! И кого любить! Время такое!..» В общем в доме у нас сплошной кошмар! (Шепчет.) Папа все время нервничает… То и дело прибегает к нему Горшков…

Ермаков молодой. Горшков? А что ему нужно у вас?

Людмила (наивно). Не знаю! Запираются у отца в кабинете, о чем-то спорят… Долго спорят! Ну… папа, как юрист, всегда вел дела Горшковых…

Ермаков молодой (у него вдруг вырвалось). Не надо дружить с Горшковыми!.. (Испугался своих же слов.)

Людмила. А почему?..

Ермаков молодой. Да так! Не надо! Не надо, Люда!

Людмила. А недавно папа за обедом намекнул, что Семен Горшков — вот кто достойный молодой человек, c которым мне было бы неплохо подружиться…

Ермаков молодой. С Семеном? Неужели Геннадий Александрович мог так сказать?

Людмила. А мама так вскипела, возмутилась: «Кому нужен твой Семен? Он пьяница! Развратник! Этого еще не хватало в нашей семье!» (Тяжело вздохнула, посмотрела ему в глаза.) А ты чего такой угрюмый… такой расстроенный?..

Ермаков молодой. Ковалев!

Людмила. Да, безумно жалко! А я даже не знала, как его звали…

Ермаков молодой. Герман.

Людмила (без тени иронии). Как в «Пиковой даме»… Страшно! Человек жил в этом дворе… Приходил, уходил… Каждый день возвращался домой. Сидел на этой скамейке… Именно на этой скамейке, где мы сейчас с тобой сидим… А потом вдруг узнаём, что его убили… И значит, никогда он больше домой не вернется!.. Как это страшно!..

Ермаков молодой (повторил). Страшно…

Людмила. Боже мой! Я хотела бы бросить Москву! Весь этот шум… Эту революцию, приносящую людям только несчастье… И убежать вместе с тобой куда-нибудь в деревню, в такое тихое место, чтобы никто нас не трогал…

Ермаков молодой. А ты думаешь, в деревне легче? В деревне сейчас голод! Тиф!..

Людмила (заплакала, прижалась головой к груди Ермакова). Я чего-то боюсь, сама не знаю чего… Неужели никогда больше не будет спокойно?..

Ермаков молодой. Когда-нибудь да будет!

Людмила (плачет). А мне хочется, чтобы это «когда-нибудь» было сейчас! (Крепко прижимается к Ермакову.) Ты знаешь… мама все время вопросительно глядит на меня, будто ожидая, что вот-вот я скажу ей что-то такое… очень страшное для нее…

Ермаков молодой. Ведь все равно она скоро узнает! (Взяв Людмилу обеими руками за голову, улыбаясь, глядит ей в глаза.) Пусть ничего тебе не будет страшно! Я люблю тебя, Людочка моя! А если мама и папа будут сердиться — ну что ж, мамам и папам полагается сердиться! Как бы они ни сердились — они у нас с тобой хорошие. (Улыбается.) Правда, хорошие?

Людмила (шепчет). Ты мой хороший. (Целует его.)

Затемнение

* * *

Угол комнаты. Рабочий стол. На столе плакаты РОСТа. За столом сидит Валерий — молодой человек, с взъерошенными волосами. Поверх солдатской гимнастерки на нем мундир студента политехнического института.

Входит Ермаков молодой.

Ермаков молодой. Здравствуй, Валерий!

Валерий. Здравствуй, товарищ Ермаков!

Ермаков молодой (присаживаясь). Зачем искал меня?

Валерий (оторвавшись от бумаг). Дело есть к тебе. Очень серьезное дело!

Ермаков молодой. Слушаю.

Валерий. Товарищ Ленин обратился с призывом: рекомендовать самых честных и преданных делу революции членов партии и комсомольцев для работы в ВЧК. И бюро нашей комсомольской ячейки единогласно остановилось на твоей кандидатуре. Решили направить тебя в распоряжение ВЧК!

Ермаков молодой (ошарашен). Меня? В Чека?..

Валерий. Тебя, Михаил!

Ермаков молодой. Я никогда в руках оружия не держал!

Валерий. Мы тебя рекомендуем не как стрелка-снайпера, а как честного и преданного человека: так Ленин просит!

Ермаков молодой (взволнованно). Валерий, пойми! Какой же из меня чекист?..

Валерий. А что такое Чека, ты знаешь?

Ермаков молодой. Чека?.. (Задумался. После паузы.) Должно быть, не знаю..

Валерий. Раз Ленин требует направить туда самых честных и преданных людей… ты понимаешь, что это такое — Чека?

Ермаков молодой (задыхаясь от волнения). Нет, нет, Валерий! Я не могу! Не могу идти в Чека!.. Умоляю тебя, не надо! Я это не умею! Я все испорчу!..

Валерий. Чепуха! Ты все можешь! Ничего ты не испортишь! Наоборот, ты все можешь! Все будет хорошо, только не волнуйся. Подумай, какое доверие тебе оказывает комсомол! Все товарищи оказывают тебе такое доверие!

Ермаков молодой. Дай мне хоть немного подумать…

Валерий. Пожалуйста, думай. Думай!..

Ермаков молодой. Хорошо! Завтра… Нет, послезавтра я тебе отвечу.

Валерий. Нет, не выйдет! Ты сегодня должен идти туда!

Ермаков молодой. Но я же должен подумать… Ты же сказал: подумай!

Валерий. Ну сиди и думай!

Ермаков молодой. Здесь? У тебя?..

Валерий. Да, у меня!

Ермаков молодой. Ты что, рехнулся? Сколько я могу здесь сидеть и думать?

Валерий. Сколько хочешь! Я тоже буду сидеть здесь, с тобой…

Ермаков молодой (в отчаянии). Что ты, Валерий? Дай мне подумать хотя бы до вечера…

Валерий. Не могу. Ты должен быть там через час. Таков приказ!

Ермаков молодой. Тогда чего же думать, если у тебя есть приказ?

Валерий. Да, думать не к чему! Мы уже много думали и о тебе и за тебя. И мы решили… единогласно решили. И уже с райкомом согласовали. И в ЦК комсомола говорили о тебе. (Выдвигает ящик стола.) Вот и направление на твое имя готово. (Кладет перед ним бумагу.)

Ермаков молодой (не может сразу осознать, что с ним произошло. Читает). «Ермакова Михаила Николаевича…» (Вдруг.) Товарищи, поймите! Какой же из меня чекист? Вы что, с ума сошли?!

Валерий (встает, наливает из графина воду, серьезно, без шуток, ставит перед Ермаковым стакан). Выпей!

Ермаков молодой (без сопротивления берет стакан, подносит ко рту, но, не выпив, медленно ставит его обратно. Опомнившись). А как с учебой?!

Валерий. Об этом тоже советовались. Учебу придется отложить годика на два. Чека ведь Комиссия Чрезвычайная! Хоть это ты понимаешь? Кончится борьба с контрреволюцией и спекуляцией, войдем в социализм — и, пожалуйста, тебе — снова институт!

Ермаков молодой. А Герман Ковалев уже закончил борьбу с контрреволюцией…

Валерий. А кто такой Герман Ковалев?

Ермаков молодой. Сосед мой. Чекист. Убили его неделю назад…

Валерий. Бывает… Время ведь какое…

Ермаков молодой (сложил бумагу, еще держит ее в руках). Могу ли я сказать об этом отцу… родителям?..

Валерий. О чем?

Ермаков молодой. Что меня посылают работать в Чека…

Валерий. Как хочешь. А впрочем, тебе объяснят в самом Чека, надо ли говорить о том, где ты работаешь… (Смотрит на ручные часы.) В твоем распоряжении еще пятнадцать минут!! Как раз дойти до Лубянки. (Встает, пожимает Ермакову руку.) Ну, желаю успеха, Михаил Ермаков!

Затемнение

* * *

1919 год. Тот же московский двор. На скамейке сидит Ермаков старый.

Ермаков старый. Целый месяц я скрывал от матери и отца, где я работаю… Говорил, что работаю на заводе по заданию ЦК комсомола… А мать не верила — она думала, что я связался с какой-то бандой воров или спекулянтов… Она нашла у меня в кармане пистолет и деньги… зарплату за месяц. И все время добивалась — откуда у меня деньги и пистолет?.. Отец догадывался о том, что я работаю в Чека, но боялся со мной заговорить об этом: вдруг его догадки оправдаются!.. Но уже через несколько месяцев весь наш дом знал, что Миша Ермаков стал чекистом! А дом наш в Москве был особый… Ох, как все вокруг презирали меня! Весь наш дом заговорил, что сын Николая Ермакова, тихий и скромный парнишка — таким меня считали все в нашем доме, — стал чекистом! Мать со слезами на глазам рассказывала, что соседи с верхних этажей с возмущением спрашивали у нее — что заставило ее Михаила пойти работать в Чека? Такой вежливый и хороший парень — и вдруг чекист?.. Бедная мама! Многие в нашем дворе перестали с ней разговаривать. И она тяжело это переживала… Отец считал себя марксистом. Но большевиком он не был! И он был страшно огорчен, что его сын, его единственный сын — один из всего нашего огромного дома— пошел по пути Германа Ковалева… По после крепкого разговора со мной он понял, что я уже не тихий, безропотный паренек, а коммунист! А это слово означало очень многое… В этом слове были не только политические убеждения человека, но и характер человека!

Людмила, правда, была ошарашена, узнав, где я работаю… И, может быть, со страха бросила бы меня сразу же… Но было уже поздно — она ждала ребенка!.. (Пауза.) Я помню, — это было девятнадцатого апреля… Ночью меня вызвали для участия в операции… Ордера на арест руководителей крупной подпольной организации были на руках у нашего командира. И только у ворот нашего дома я узнал, к кому мы идем на обыск и кого должны арестовать… Я был потрясен! Будто ударом тяжелого молотка по черепу оглушили меня…

Слышно, как у ворот остановилась автомашина. Во двор входят восемь вооруженных чекистов. Последним идет Ермаков молодой с карабином на плече; озираясь по сторонам, он поднял ворот куртки-полушубка, опасаясь быть узнанным соседями.

Если бы я хоть на полчаса раньше знал, куда ведет меня моя судьба, куда ведет нас командир, — я объяснил бы ему, что мне не следует идти в эту квартиру… Какие только испытания не подстерегали меня на трудном пути моей жизни, но такой страшной ночи… как ночь на девятнадцатое апреля тысяча девятьсот девятнадцатого года… в моей жизни не было и не могло больше быть! И в эту ночь я впервые понял, что такое «опасная профессия»!..

Затемнение

* * *

Из затемнения. Большая комната в квартире Барабановых. Эту комнату мы знаем: в ней сейчас живут Полина Викторовна и Борис.

Та же люстра, тот же камин. Только обои другого цвета и на стене нет фотографии и нет стеллажей с книгами. Выбежавшие из разных комнат, сталкиваются друг с другом встревоженные Людмила и Барабанова.

Людмила. Что случилось, мама?

Барабанова. Чекисты…

Людмила. А чего ты волнуешься?

Барабанова. Да так… Не знаю…

Людмила. Успокойся, мама! Чекистам у нас нечего делать! Они ведь тоже люди, как все!

Барабанова. «Люди»! «Люди»! Боже мой, они идут!.. (Начинает быстро креститься.)

Людмила. Да ты не бойся, мама!

Барабанова. Слышишь?.. Они идут по двору… Людмила (в отчаянии). Не сходи с ума! Успокойся, мама! Не нервничай! Чекистам нечего делать у нас! Пойми ты это!

Быстро входит Барабанов, набрасывая на плечи пиджак. Это стройный мужчина с проседью, средних лет; он держит в руках папиросу.

Барабанов (нервничая). Где же спички? У нас в доме никогда нет спичек! Где же спички, Нина?

Барабанова. Чего ты шумишь, Геннадий? Вот тебе спички. Ради бога, не кричи!

Барабанов (передразнивает). «Не кричи»! «Не кричи»!

Барабанова. Чего ты нервничаешь? У нас на каждом столе спички! Везде спички! (Вдруг вся превращается в слух.)

Барабанов. К чему ты прислушиваешься?

Барабанова (в страхе). Они идут!..

Барабанов (волнуясь). Идут? Ты думаешь, идут?.. Глупости! Никого нет!

Все трое прислушиваются. Слышен равномерный шум шагов поднимающихся по лестнице людей.

Барабанова. Не может быть, чтобы сквозь такие толстые стены… были слышны шаги!

Барабанов. Когда страшно — все слышно! Все слышишь.

Барабанова. А почему тебе страшно, Геннадий? Скажи, иначе я сойду с ума!..

Барабанов (не обращая внимания на жену, продолжает прислушиваться; с испугом в голосе). Да! Они идут!.. Выдержка и хладнокровие! (Бросается к маленькому стенному несгораемому шкафу, быстро вынимает из кармана ключ, открывает шкаф, вынимает оттуда несколько пухлых конвертов, бежит к камину и бросает их в огонь, все время повторяя.) Выдержка и хладнокровие!

Людмила (взволнованно). Ничего не понимаю… (Шепчет.) Папа, что ты делаешь?.. Зачем?.. Неужели…

Слышится протяжный звонок в дверь.

Барабанова (в отчаянии, еле выговаривая). Это к нам…

Барабанов (в изнеможении опускается в кресло). Я знаю, кто нас предал…

Людмила (как тигрица бросается к отцу, хватает его за плечи, трясет; задыхаясь от волнения). Папа! Папа! Неужели это правда? Ты… ты… Зачем тебе надо было? Зачем… Из-за Горшковых! Из-за этих подлецов!

Барабанов (кричит). Молчи, дура! (И с такой силой отталкивает от себя Людмилу, что она падает на пол.)

Барабанова. Значит, ты… ты, Геннадий!.. (Истерически.) Мы погибли!

В дверь продолжают звонить.

Барабанов (вскакивает, подбегает к телефону). Три — восемнадцать — двадцать пять! Иван Никифорович! Ко мне уже пришли… Они уже у дверей! Звонят!.. Неужели?.. (После паузы кладет трубку, в отчаянии шепчет.) И к Горшковым пришли!.. (Опускается в кресло.)

В дверь продолжают звонить. Потом быот кулаками.

(Жене.) Открой!

Барабанова (нервно шепчет). Не могу! Не могу…

Людмила медленно встает и шатаясь идет открывать дверь. Возвращается, отступая назад. За ней следом входят четверо вооруженных чекистов. Первым — человек в очках, видно интеллигент; у него высокий лоб, чисто выбритое лицо; кажется застенчивым — это Сабуров. За ним идут трое чекистов, среди них — Ермаков молодой.

Сабуров (останавливаясь в дверях). Разрешите?

Барабанов (не вставая с места). А вы разве спрашиваете разрешения?

Сабуров (развел руками). Элементарная вежливость.

Барабанов (вставая). Когда это было слыхано, чтобы вежливые люди в двенадцать часов ночи барабанили кулаками в дверь чужой квартиры?!

Сабуров. Положение обязывает, Геннадий Александрович!

Барабанов. Вы уверены, что разговариваете сейчас именно с Геннадием Александровичем?

Сабуров. Вы сразу слишком агрессивно нас встречаете…

Чекист (быстро направляется к камину, разглядывает горящие уголья и, не разгребая их, обращается к Сабурову). Только что сожгли какие-то бумаги…

Сабуров. То, что сожжено, — к сожалению, уже не бумага! (Барабанову.) Геннадий Александрович, есть у вас оружие?

Барабанов. Оружие?..

Сабуров. Да, пистолет или… что-нибудь другое…

Барабанов. Пистолет… есть. (Встает, вынимает из ящика стола браунинг, кладет его на стол.)

Сабуров. Мы из ВЧК. (Показывает документы.) Должны произвести у вас обыск. Но чтобы не выворачивать все наизнанку, прошу показать все, что вы сами считаете для нас важным… Короче говоря, оружие… иностранная валюта и золото… документы, бумаги, касающиеся деятельности вашей подпольной организации…

Барабанов (уже спокойно). Никакого оружия больше нет! Никакой валюты нет. Ни о какой подпольной организации я не знаю, и никаких документов и бумаг, компрометирующих меня, как честного гражданина, у меня нет!

Сабуров (указывает рукой на дверь). Тогда прошу проводить нас в спальню.

Барабанов. Пожалуйста. (Идет вперед.)

Барабанова (в отчаянии). Мне можно с мужем?

Сабуров. Женщин прошу остаться здесь.

Сабуров и второй чекист выходят в другую комнату вслед за Барабановым.

Один чекист стоит у письменного стола, не отрывая глаз от Барабановой и Людмилы. В полутени у дверей, стараясь как-нибудь не выдать своего присутствия, стоит молодой Ермаков.

Людмила (совершенно ошеломленная всем происшедшим, только сейчас заметила Ермакова; с удивлением шепчет). Миша?.. (Кричит во весь голос.) Миша! (Бросается к нему.) Миша! Дорогой! (Схватила его за плечи.) Родной! Помоги! Помоги, там отец!.. (Указывает рукой в сторону спальни.) Как я боюсь! Как мне страшно! (Вдруг опомнившись, шепотом.) Почему ты здесь?.. (Громче.) Миша, почему ты здесь?..

Ермаков молодой. Люда, выслушай меня… Людмила. Нет, не может быть! Как ты мог прийти к нам?.. Почему ты здесь?.. (Вдруг размахивается и отпускает Ермакову сильную, звонкую пощечину.) Ермаков молодой. Люда! Я все объясню… Людмила (кричит во весь голос). Подлец! Негодяй! Вор! (Кидается к матери, указывает на Ермакова.) Вот кто донес на отца! Вот кто оклеветал нас! Доносчик! Подлец! Вот почему он подружился со мной! Прикидывался влюбленным!.. Дура! Дура! Дура! (Бьет себя кулаком по лбу.) Я одна во всем виновата! Только я! Я погубила отца!

Барабанова. Людмила, опомнись!

Людмила. Да, мама! Я погубила отца! Тебя! Себя! Горшковых! Я ему все рассказывала!.. Вот он, мой любовник! Мой любовник! Муж!..

Барабанова. Замолчи! Как тебе не стыдно! Людмила (кричит). Мне уже ничего не стыдно! Ничего не стыдно! Вот он, мой любовник. Дрянь! Убийца!..

На лестнице раздался выстрел. Все замерли. Из другой комнаты выбегает Сабуров, прислушивается.

Чекист. Это у Горшковых… (Бежит к двери.)

Затемнение

* * *

Тот же двор. Ночь.

Тимофей, ежесекундно прислушиваясь, делает вид, что подметает двор. Роль Тимофея играет тот же актер, который играет старика в очках.

На середине двора стоит Ермаков старый.

Ермаков старый (зрителям, быстро и нервно комментируя события). У нас в доме все — от мала до велика— знают, что происходит сейчас у Барабановых и у Горшковых… Но никто не посмеет выйти из своей квартиры. Только дворник Тимофей — старый шакал, полицейский доносчик и прихлебатель Горшковых — делает вид, будто не интересуется тем, что творится вокруг… Тимофей, Тимофей! Подлая твоя душонка! О чем ты думаешь сейчас?..

Тимофей (останавливается, перестает подметать; как бы отвечает самому себе). О чем я думаю?.. Я думаю про то, как бы всех, всех до единого, кто меня раньше считал своим верным слугой… всех, кого я почитал, боялся и любил всем сердцем… всех, кто бил мне морду, а я, кланяясь, благодарил: «Спасибо, барин!»… всех, кому я служил… кто одаривал меня деньгами… портками… сапогами… поскорей переловили бы! Всех поскорей переловили бы! Перестреляли бы! Перевешали бы… чтобы они не успели про меня никому рассказать! Или… всех большевиков… (перекрестился) этих нехристей… передушили бы и перестреляли бы к чертовой матери! Вот где сейчас мои думы… (Испуганно озирается вокруг, шепчет.) Э-эх, Тимофей, Тимофей! Тяжелая твоя доля!

Во двор вбегает Семен Горшков. Бросается к Тимофею.

Семен (с волнением). Тимофей?.. Там автомобили! К кому?..

Тимофей (хватает Семена за руку). Господин! Беда! Беда, мой барин.

Семен. Что случилось?

Тимофей. К вам, барин. К барину нашему… старшему пришли. Там у вас такое творится… Барин стрелялись… Помешали ему убить себя.

Семен. Отец стрелялся?..

Тимофей. Слава тебе, господи. (Крестится.) Пока жив и невредим! (Шепотом.) А знаете, кто у них начальником? Кто их привел?.. (Указывает рукой на подвал.) Змееныш… Змееныш Ермаковых!..

Семен. Мишка Ермаков? (Срывается, бежит к дому.)

Тимофей (нагоняет его, хватает за руку). Куда вы, барин? В пекло головой? На виселицу? Навстречу пуле? (Осеняет Семена крестом.) Упаси вас, господи! Идут! Скройтесь, барин… Бегите, а то и вас…

Семен (кричит). Пусти!

Тимофей (с силой обхватывает Семена за плечи). Слышите? Сюда идут! Бегите!..

Семен скрывается в одном из подъездов. Тимофей, словно ничего не случилось, продолжает подметать двор. Восемь чекистов ведут через двор арестованных Горшкова и Барабанова.

Шествие замыкает Ермаков молодой.

Ермаков старый (провожая глазами чекистов). Я знаю… из всех щелей, из всех окон сейчас глядит на меня весь наш дом…

Ермаков молодой отстал от чекистов. Остановился посередине двора, снял фуражку, опустил воротник и, повернувшись, оглядел этажи, как бы стараясь, чтобы все его увидели.

И первый раз я захотел, чтобы все, все узнали в нашем доме, что это я вместе со своими товарищами арестовал злейших врагов революции! В эту ночь я потерял все… Потерял любовь. Семью. Мечту о спокойной жизни. И никогда больше, до самой старости, я не имел ни семьи, ни спокойной жизни…

Тимофей (перестав подметать; подобострастно, молодому Ермакову). Здравствуйте, Михаил Николаевич!

Молодой Ермаков, сердито и презрительно взглянув на Тимофея и не ответив на его приветствие, быстро ушел со двора, догоняя своих товарищей.

(Прищурив глаз, провожает злым взглядом Ермакова молодого.) Сволочь! И твой конец не за горами!.. Помнишь Германа Ковалева? В начальниках ходил… аж стены от страха дрожали! И тебе туда дорога! Господи, ты все знаешь! Все видишь! Окажи милость… (Сложил три пальца, чтобы перекреститься, но вдруг задержал поднятую ко лбу руку; с большим сомнением, как бы спрашивая самого себя.) А может, и бога нет?.. (Задумался, но быстро решился.) Ну… па всякий случай. Не велик труд! (Перекрестился.) Господи, сохрани раба твоего Тимофея в этот черный час! В это смутное время!..

Затемнение

* * *

Тот же двор сегодня.

На скамейке сидит Ермаков старый, читая газету. Мимо него с коробкой от шашек проходит старик в очках.

Ермаков (оторвавшись от газеты). Эй ты, «пролетарского происхождения»!.. Куда идешь?

Старик в очках (обрадованно). А-а-а, Михаил Николаевич! Мое почтение!

Ермаков. Здравствуй, Павел Тимофеевич, садись!

Старик в очках (кряхтя, садится). Ревматизмы меня замучили… а то я не так уж стар. Всего шестьдесят пять годочков.

Ермаков. Ого! На год старше меня! Так и есть… на год старше. А сколько лет было батьке твоему, Тимофею, когда он отдал богу душу?..

Старик в очках. Годков сорок… с хвостиком, наверно, было… Он в девятнадцатом году скончался от болезни… Тоже ревматизмы… Ревматизмы унесли старика. Мы же в подвале жили! Это уже меня совсем недавно, аж после войны, перевели на второй этаж, чтобы хоть на старости лет пожить по-человечески. Спасибо нашей власти!

Ермаков. Значит, тебе в восемнадцатом году было… сколько лет?

Старик в очках. Девятнадцать. Точно, девятнадцать!

Ермаков (как бы рассуждая). Девятнадцать лет! Вполне сознательный человек!

Старик в очках. Да, насчет сознательности не жалуюсь.

Из дома выходят Лена и Борис.

Борис. Здравствуйте, дядя Миша!

Ермаков. Садитесь, ребята! (Сидя на скамейке, берег за руку Лену, сажает ее между собой и стариком в очках.)

С другой стороны от Ермакова садится Борис.

Почему ты меня называешь дядей, Борис? Скорей я тебе дедушка!

Борис. Ну какой вы дедушка! Посмотрите на себя в зеркало. Не только я — даже дети с нашего двора вас дядей Мишей называют!

Ермаков. Ну прикинь сам… Мне шестьдесят четыре года.

Лена. Не может быть, дядя Миша!

Ермаков. А ты не льсти мне, я же не старая дева! Мне сейчас шестьдесят четыре… (Борису.) А тебе сколько?

Борис. Девятнадцать. Двадцатый пошел.

Ермаков. Видишь! В девятнадцатом году я был в твоем возрасте… Если бы я тогда женился, моему сыну было бы сейчас сорок шесть лет. Как раз он и годился бы тебе в отцы!

Старик в очках. Правильно! Так и есть — годился бы в отцы.

Борис. Арифметика правильная, но…

Ермаков. Что но? (Взглянув ему в глаза, ласково потрепал по голове.) Э-эх, и мне бы твои годы! И сидеть здесь с тобой на этой скамейке. Эта скамейка помнит многих влюбленных! (Ударил рукой по скамейке.) Э-эх, мне бы твои годы… и был бы я твоим соперником! (Обнял Лену за плечи.)

Лена. И было бы очень весело!

Ермаков. Тебе было бы весело, а ему каково?! Я был бы соперником о-ох каким страшным!!!

Борис. Я соперников не боюсь! Я сам страшный!

Ермаков. Это хорошо, что страшный, а то бывают такие соперники, что на них и смотреть противно!.. (Обняв одной рукой за плечи Лену, другой — Бориса.) А из Адамовска опять ничего нет?..

Борис. Ничего, дядя Миша… Молчат!

Ермаков (смеется). А может быть, там, в этом совхозе «Комсомольский», ничего и не случилось… И всю эту историю с ослепшим мальчиком придумал сам корреспондент, чтобы показать красоту души Алеши Карпова?!

Лена (не поняв). Не Алеши Карпова, а Николая Дедухина…

Ермаков. Дедухин для журналиста — это только повод, Леночка! Главный его герой — это Алеша!

Лена (смеется). Вот получится конфуз с нашим письмом!

Ермаков. Дай бог, чтобы получился конфуз и не было бы слепого! Куда молодежь собралась?

Борис. В кафе, дядя Миша! В молодежное кафе. Пойдемте с нами! «Вспомним нашу молодость!»

Ермаков. Молодость…

(Лене.) А дальше?..

Лена (развела руками). Не знаю…

Борис (не дожидаясь).

(Поморщился.) Ай, как это старо, дядя Миша!.. А вот!.. «Я буду писать

Ермаков (довольный). А любите вы, черти, Маяковского?

Борис. Кого же нам любить, дядя Миша, как не его?!

Ермаков. Кто вас знает?.. Молодежь — нация увлекающаяся! Одним — редька, другим фиалки!.. Значит, «атакующий класс» в кафе направляется? Будем танцевать твист?..

Борис. Будем танцевать, дядя Миша!

Ермаков. Тебе нравится твист и рев джаза?..

Борис. Ей-богу, нравится, дядя Миша! (Смеется.) Это, наверно, потому, что я малокультурный человек!

Лена. Пойдемте с нами, Михаил Николаевич!

Ермаков. Спасибо, не могу. Занят с коллегой… (Указывает рукой на старика в очках.) Обсуждаем важные дела нашего двора… А то действительно потанцевал бы! (Улыбаясь.) Только здоровое сердце у кого бы одолжить?..

Лена вскочила со скамейки, потянула за собой Бориса, и они убежали.

(Провожая их ласковым взглядом.) Эх, молодость, молодость…

Старик в очках. «Молодость!» (Вдруг придвинулся к Ермакову. На ухо.) А ты, Михаил Николаевич, знаешь, кто были в прошлом твои соседи (указал большим пальцем в сторону ушедшего Бориса)…

Ермаков (сразу не понял). В прошлом?..

Старик в очках. Да, да… В восемнадцатом году.

Ермаков (понял, но сдержал себя). Ты что, рехнулся, старик? Кем мог быть Борис в восемнадцатом году? Парнишке всего девятнадцать лет!

Старик в очках. А знаешь ли ты, кто был его дед? Дед этого Бориса… Барабанов… Геннадий Александрович… Знаешь, кто был Барабанов? И что с ним стряслось?..

Ермаков (не дав договорить, зло схватил его за грудь и крепко потряс). Эй ты, «пролетарского происхождения»!

Старик в очках (испуганно). Что вы… Михаил Николаевич!

Ермаков (не отпуская его). Павел Тимофеевич! Павел Тимофеевич! Помнишь ли ты Мишку с нашего двора?.. Помнишь?!

Старик в очках (смущенно). Какого это Мишку?

Ермаков. «Змееныша»! Мишку Ермакова… которого ты со своим папашей «змеенышем» называли…

Старик в очках (смущенно улыбаясь). А-а-а… Ага! «Змеенышем»…

Ермаков. Помнишь Ермаковых?.. (Указал рукой.) Там… в подвале жили!

Старик в очках (с жалкой улыбкой). Ага! Ермаковых… Да, Ермаковых… Михаил Николаевич!

Ермаков (потряс за плечи). Посмотри мне в глаза! Посмотри, сволочь! Чего ты боишься?.. Посмотри как следует! Похож я на «Мишку-змееныша»?..

Старик в очках. Что вы! Что вы, Михаил Николаевич! Михаил Николаевич… Михаил… (Ослабевшим голосом.) Михаил…

Ермаков (твердо). Мишка! Мишка, а не Михаил!

Старик в очках (окончательно перепугавшись). Да… Михаил… Михаил…

Ермаков (еще трясет его). Мишка, гадина! Вытрясти бы твою грязную душонку из этой пакостной оболочки!..

Старик в очках (еле выговаривает). Не шутите так! Не шутите, Михаил Николаевич…

Ермаков. Кто умер от ревматизма? Твой батька Тимофей от ревматизма подох? Врешь, Пашка! И тебя я помню, «Пашку-косого»!

Старик в очках (перекрестился). Господи, помилуй! Пожалей старика!

Ермаков. Тьфу, пакость! (Отпустил.) Вон отсюда! Чтобы духа твоего не было! Вон, говорю!

Старик в очках поспешно встал и быстро ушел.

Затемнение

* * *

1919 год. Ночь.

Та же скамейка. На скамейке сидит Ермаков старый Он следит за тем, как дворник Тимофей совком и веником подбирает мусор и окурки; видно, что Тимофей это делает только для отвода глаз, он крайне взволнован.

Ермаков старый. О чем ты думаешь, Тимофей?

Тимофей (перекрестился: как бы самому себе, нервно). Ни о чем я не думаю! И думать ни о чем не желаю! Лишь бы все отстали от меня! (Бросился к рампе, оглядывает зрительный зал.) Помогите мне! Помогите, люди, ради бога! (Осекся.) Но кто из вас мне поможет?.. И чем мне молено помочь?..

Во двор, закутанный в плащ, вбегает Семен Горшков. Подбегает к Тимофею, хватает его за плечи, рывком поворачивает к себе.

Семен. Ты что меня обманываешь, подлец? (Дает ему кулаком в зубы.)

Тимофей. Пожалейте меня, барин! Пожалейте, ради бога! Я и не думал вас обманывать. Ей-богу, его три дня не было дома! Целых три дня Мишки не было дома!..

С улицы донесся осторожный, тихий свист.

Семен. Стой здесь! Ни слова! А то первым уложу! Тимофей. Стою, барин. Стою!

Семен убежал за угол дома. Тимофей, дрожа от страха, делает вид, что подметает. В это время входит усталый Ермаков молодой. Тимофей бросился в сторону, чтобы скрыться, но Ермаков заметил его.

Ермаков старый. Тимофей хотел скрыться от меня, но я успел заметить его.

Вдруг за спиной молодого Ермакова раздался выстрел. Молодой Ермаков покачнулся и быстро схватился за револьвер, но с противоположной стороны вбегает Семен и двумя выстрелами подряд сваливает молодого Ермакова. С улицы вбегают двое друзей Семена. Семен подбежал к лежащему на земле лицом вверх Ермакову и выстрелил в него в упор. Убедившись, что он мертв, бежит к окнам подвального этажа, где живут Ермаковы. Ногой ударяет в окно; раздается звон разбитого стекла.

Семен (кричит). Эй, кто там? Мишку убили! Выходите, вашего сына убили! (Увидев кого-то в комнате, стреляет туда подряд несколько раз.)

Раздался пронзительный женский крик.

Ермаков старый (продолжая сидеть на скамейке). Это убили мою бедную маму…

Семен отбежал от окна, махнул рукой своим друзьям, те скрылись.

Семен. Скорей! (Убегает со двора.)

Ермаков старый (глядя па лежащего па земле молодого Ермакова). Бедный ты, Миша! Если бы люди знали, как ты любил их! Если б люди знали, как ты любил революцию! Комсомол! Свой город! Как ты любил этот дом… Если б люди знали, каким ты был честным, чистым и правдивым! (Вдруг, обрадованно.) Ага! Раз ты еще способен мыслить — значит, ты еще не мертв! Раз мозг твой работает — значит, ты еще живой!

Ермаков молодой пробует подняться.

(Бросился к молодому Ермакову, присел около него, склонился над ним; еще более горячо.) Миша, не сдавайся! Не сдавайся, Мишенька! Надо жить во что бы то ни стало! Жить назло врагам! Держи зубами жизнь! Не выпускай! Держись, парень! Дел у нас еще много! И ты очень нужен! Очень ты нужен! (Тревожно оглядывается.) Скорей бы только на операционный стол! Скорей!.. Чтобы хоть немного осталось крови во мне! Хоть еще немного билось мое сердце! (Берет за руку молодого Ермакова, пробует пульс.) Жив! Пока еще жив! Жив!..

Ермаков молодой (силясь приподняться, хриплым голосом). Э-гей! Кто там? Помогите!..

Ермаков старый (вскочил на ноги). Э-гей! На помощь! Кто-нибудь на помощь! Человек умирает!..

Из-за угла выглядывает перепуганный насмерть Тимофей. Он смотрит на распластанное на земле тело молодого Ермакова.

Тимофей! Будут люди спрашивать… Чека с тебя, сволочь, спросит: почему дворник Тимофей не прибежал, когда стреляли?!

Тимофей (словно доказывая самому себе). Но у меня нет оружия! Они могли меня убить!

Ермаков старый. Надо было прийти… хотя бы сейчас же после стрельбы!

Тимофей (зрителям). Но я ведь пришел! Я ведь здесь!

Ермаков старый (горячо). Ну тогда кричи! Кричи, гадина! Чего молчишь?., Кричи, если хочешь сохранить свою шкуру! Кричи! Видишь, человек умирает!..

Тимофей (бегает по двору, нечеловеческим голосом орет). Помогите! Помогите, люди! Убили человека! Убили человека! Нашего Мишку убили! Мишку Ермакова убили! (Убегает со двора, и долго еще слышен его крик.) Бандиты у-би-ли че-ло-ве-ка! Помогите!.. Мишку Ермакова у-би-ли-и!..

Во двор вбегают люди с носилками. Впереди них — взволнованный, обезумевший Тимофей.

(Орет.) Скорей! Спасите! Помогите! Спасите, люди! Помогите, ради бога!.. Может быть, он еще живой?.. Бедный Мишка! Бедный наш Мишка Ермаков! Мы все его так любим! Помогите, ради бога!..

Люди бережно поднимают молодого Ермакова и быстро уносят.

(Бежит за ними, все еще причитая во весь голос.) Скорей, голубчики! Добрые мои! Скорей, мои родненькие! Спасите жизнь хорошего человека! (У ворот он отстал от носилок, повернулся, взглянул в сторону зрительного зала, в сердцах.) Отродье проклятое! Получил свое! (Перекрестился.) Господи, на все твоя воля!

В воротах появляются возвращающиеся домой Людмила с матерью.

Барабанова. Что здесь случилось, Тимофей? Кого это унесли? (Указывает рукой в сторону улицы.)

Тимофей (громко). Горе, барыня! Большое горе! Нашего дорогого… (запнулся, перешел на шепот) Мишку Ермакова… врага нашего прикончили! Убили! Убили несчастного!

Людмила (в отчаянии кричит). Что?.. Кого?.. Кого убили?.. Что ты говоришь, Тимофей?! (Хватает за грудь Тимофея.)

Тимофей. Да, барышня! Мишку Ермакова убили! Людмила (ошеломленная; кажется, она потеряла рассудок, кричит), Миша! Миша, родной! Миша! (Бросалась к Барабанов ой, повисла на шее у матери.) Барабанова (властно). Люда, опомнись! Людмила (оторвалась от матери, бежит к воротам, кричит). Миша! Миша!..

Барабанова. Людмила! Куда ты, Людмила?

Тимофей (преграждая Людмиле дорогу), Куда вы, барышня? В такую ночь? И за кого же вам пропадать?! Из-за этого выродка? «Змееныша»? Это он батюшку вашего, Геннадия Александровича, под пулю погнал!

Людмила (со всего размаха дает Тимофею оплеуху). Скотина! Мразь!

Барабанова бросилась к дочери, схватила ее за руку, увела за собой в дом.

Тимофей (стоя на месте, трет себе щеку; проводив глазами Барабановых, в сердцах). Шлюха! Знаю, отчего у тебя нутро горит! Поздно! Допрыгалась, козочка… Комиссарова девка! (Уходит.)

Ермаков старый. Ох, если бы я мог в ту ночь услышать этот крик отчаяния моей Людмилы. Наверно, я быстрее воскрес бы из мертвых!.. Да… меня оперировали лучшие хирурги Москвы! Резали… Зашивали… Заклеивали… Снова резали… чинили… Латали, как рваную шинель, изрешеченную пулями… И я выжил! Выжил! Только на семьдесят восьмой день очнулся в больнине. Открыл глаза… и сразу вспомнил! Кого? Как вы думаете, кого я первым вспомнил?.. Дворника! Тимофея, подлеца, вспомнил! Тимофея, которого видел перед тем, как я упал под пулями… Видел, как он спрятался… (Сердито.) Да, крепко я вспомнил Тимофея! Очень крепко! (Взглянув в ту сторону, куда уходил старик в очках, в сердцах.) Врешь, старик «пролетарского происхождения»! Твой батька, Тимофей, не от ревматизма подох! Врешь, Пашка!..

Затемнение

* * *

Тот же двор под вечер. На скамейке, положив книги и сумку рядом с собой, сидит Лена. Видно, что она чем-то взволнована. Берет книгу, раскрывает ее, хочет начать читать, но быстро захлопывает и кладет обратно на скамейку.

Со стороны улицы появляется Ермаков.

Ермаков (увидев Лену, обрадованно). О! Леночка, здравствуй!

Лена (вскакивает со скамейки). Здравствуйте, Михаил Николаевич!

Ермаков. Можно мне около тебя? Не помешаю?

Лена. Что вы, Михаил Николаевич! Садитесь, пожалуйста.

Ермаков (садится). Что нового, Леночка?

Лена. Ничего. Ничего нового…

Ермаков. Как это «ничего»! Не может быть «ничего»! В жизни каждого человека обязательно каждый день что-то да новое.

Лена. А в вашей жизни что нового сегодня, дядя Миша?

Ермаков. В моей жизни? (Улыбается.) В моей жизни действительно ничего нового… Жизнь моя… Моя жизнь, Леночка, сказала «стоп!». «Хватит!» — сказала. «Прочь всякие новости!» — сказала. Даже радостные новости прочь! Опасны они для моего здоровья! (Шепотом.) Поэтому… только поэтому я тайком от самого себя узнаю и встречаю всякие новости… Но сегодня, к сожалению, у меня действительно никаких новостей. (Глядит на книги Лены.) Бог мой, какие мудреные названия! И все это медицина?

Лена. Медицина. Михаил Николаевич.

Ермаков. Значит, скоро государственные экзамены?

Лена. Да, скоро… через месяц.

Ермаков. И куда же, Леночка?

Лена (вздыхает). Не знаю, куда… куда пошлют.

Ермаков. Как это «куда пошлют»? А что Борис на это скажет?

Лена. Борис… Что Борис может сказать? Ничего он не говорит… Ему не до меня, дядя Миша.

Ермаков. Вот тебе и здрасте! Как это не до тебя?

Лена (вздыхает). Так, Михаил Николаевич… не до меня. Я не видела его целых три дня.

Ермаков. Не видела? Три дня?

Лена. Да… три дня. И так очень часто…

Ермаков. И ты думаешь, он полюбил другую? Чепуха какая!

Лена. Нет, я не об этом. У всех молодых жизнь как жизнь, а у нас с Борисом не то, дядя Миша… Даже в театр вечером не можем вместе пойти…

Ермаков. Я никак не могу понять, как это «не то». Что у вас случилось?

Лена. А вы не волнуйтесь. Вам нельзя волноваться. (Смотрит в глаза Ермакову.) Ничего у нас не случилось… И очень жаль, что ничего не случилось! (Вытирает слезы.) Это, наверное, потому что… (шепотом)… потому что я его очень люблю, а он…

Ермаков. Что — он?

Лена. Не знаю, дядя Миша. Я, наверное, глупая или чего-то не понимаю в его делах…

Ермаков. А какие у него такие дела, что мешают вашей любви?

Лена (вдруг поднимает голову и глядит Ермакову в глаза). Дядя Миша, я Бориса последнее время мало вижу… совсем мало. Мне хочется все время быть с ним, а он говорит, что не может со мной часто бывать… Говорит, занят с профессором в лаборатории…

Ермаков. Может быть, действительно так и есть?

Лена. А когда я спрашиваю, что это за работа, он отвечает: «тайна».

Ермаков. Неужели ты не допускаешь мысли, что у Бориса на работе, в лаборатории действительно есть тайна, которую он не может доверить даже самому любимому человеку? (Обнгшает Лену за плечи.) Уверяю тебя, Леночка, что такие тайны существуют! Я это хорошо знаю. И, слава богу, если у человека есть такая тайна — значит, он человек!

Лена (шепотом). Человек…

Ермаков (тихо). Ты должна гордиться, что у твоего Бориса такая профессия!

Лена (со слезами в голосе). Я горжусь, Михаил Николаевич… Очень горжусь… Извините, пожалуйста! (Встает, собирает книги и уходит в дом.)

Ермаков (провожая ее глазами). Да… бедная девочка! А может, он врет ей? (Быстро вынимает из кармана трубочку с валидолом и, положив в рот таблетку, шепчет.) Новости! Опять эти новости! Куда ты годишься, Михаил Ермаков? (Задумался.) Неужели врет Лене этот прохвост? (Развел руками.) Ничего тут не поделаешь, если пропала любовь, пропала вера… Ничего не поделаешь! Я помню, как я приползал после болезни в наш двор и садился на эту скамейку. Знакомые проходили мимо и не узнавали меня… потому что я был неузнаваем. Сидел тут и с нетерпением ожидал, когда пройдет Людмила, чтобы увидеть ее… объясниться с ней… Только на пятый вечер я в конце концов дождался ее. Я потом долго жалел, что добился этой встречи. Какими только словами Людмила не обозвала меня! В ее глазах горела жгучая ненависть и бессильная злоба из-за того, что она не может расправиться со мной… А я любил ее… безумно любил! Я любил ее всю свою жизнь. Только ее одну любил! Я ходил за ней как тень… Я знал каждый ее шаг! Я тайком приходил в этот двор, чтобы видеть нашего мальчика, моего сына, которого назвали не Ермаковым, а Геннадием Барабановым в честь деда — врага нашей революции. Но мой мальчик рос в этом дворе, среди других мальчиков… Бегал здесь, здоровый крепыш, ласковый и жизнерадостный… И ничего не знал он ни о своем отце-коммунисте, ни о своем деде-контрреволюционере… Потом Людмила вышла замуж… Мне было больно, но где-то в сердце теплилась радость, что она, может быть, счастлива… (Задумался, посмотрел в сторону, куда ушла Лена.) Неужели Борис обманывает Лену?

Поворачивает голову и видит, как из дома выходит Полина Викторовна.

Полина Викторовна. Михаил Николаевич, я вас целый день не видела!

Ермаков. А что мне делать дома, Полина Викторовна? Гуляю себе по бульвару от Пушкина до Тимирязева, от Тимирязева до Гоголя и обратно до Пушкина. Садитесь, Полина Викторовна!

Полина Викторовна. Нет, Михаил Николаевич, спешу по делам.

Ермаков. По делам? В такой час?

Полина Викторовна. Да, Михаил Николаевич, по делам, в такой час. Но, честное слово, по делам!

Ермаков. А Борис дома?

Полина Викторовна. Бедный мальчик, очень занят! В последние дни поздно возвращается домой. Вчера его не было с утра до двенадцати часов ночи. Дела в институте.

Ермаков. А вы не спрашивали, что за дела у пего по вечерам?

Полина Викторовна. Спрашивать не совсем удобно, Михаил Николаевич. Он же работает в лаборатории профессора Курагина.

Ермаков (удивленно). Курагина? У Сергея Прокофьевича?

Полина Викторовна (с гордостью). Да. Борис его любимый ученик. Сам Сергей Прокофьевич мне об этом сказал. Он даже звонил нам домой, когда Борис был болен, и беспокоился о его здоровье.

Ермаков. Курагин! (Обрадованно.) Курагин большой ученый, Полина Викторовна! Ай да Борис! А мне о Курагине он ни слова.

Полина Викторовна. Да, у него работа такая, что… Словом, что вам объяснять! Вы же знаете, наверное, о Курагине. А я, честно говоря, очень волнуюсь!

Ермаков. О чем волноваться, Полина Викторовна? Курагин-то (делает выразительный жест)…

Полина Викторовна. Об этом я и волнуюсь. (Садится рядом с Ермаковым.)

Ермаков (на его лице радостная улыбка. Он быстро вынимает валидол, снимает крышку с трубочки и, не достав таблетку, кладет трубочку обратно в карман). Каждый день да какие-нибудь замечательные новости!.. (Вдруг.) Вы знаете, Полина Викторовна, я очень полюбил вашего Бориса.

Полина Викторовна (смеется). За что его любить, Михаил Николаевич?

Ермаков (растерялся). Не знаю… но… люблю. Наверно, оттого, что я человек одинокий…

Полина Викторовна. Спасибо вам, Михаил Николаевич!

Ермаков. Я помню, в его возрасте и у меня была «тайна»… Ну конечно, не такая, как у Бориса… И скрывал даже от своей матери, где я работал… И от любимой скрывал… Это очень трудно не говорить любимой, не раскрыть ей свою душу, не рассказать, что тебя волнует, чем ты живешь вне дома… что тебя огорчает и что тебя радует. Это очень трудно — скрывать от близких людей, Полина Викторовна, но… Если Борис умеет скрывать то, о чем нельзя говорить за обеденным столом, у себя дома, то радуйтесь этому, Полина Викторовна! Значит, он человек!

Затемнение

* * *

Сегодняшняя квартира Барабановых. Поздняя ночь. Взволнованная и испуганная Полина Викторовна ходит по комнате.

Полина Викторовна. Это первый раз… первый раз за все годы мой мальчик не вернулся домой. Этого никогда не было… В институте никого нет… В лаборатории… в лаборатории тоже никого. А если позвонить на квартиру профессору? (Бежит к телефону; останавливается.) Что он подумает? Подумает: с ума сошла баба, звонит в четыре часа утра! «Откуда я знаю, где шатается ваш сын по ночам, откуда? Вы что, в своем уме?» — спросит он.

Что же с Борисом? Он же знает, как я всегда волнуюсь… Знает, что я сегодня не сомкну глаз… Подумать только, сколько горя у бедной матери! Неужели Лена не знает, где Борис? Она должна знать! (Быстро хватает телефонную трубку, набирает номер, ждет.) Лена? Леночка! Ты, конечно, спала? Почему? Прости меня, девочка, что в такой поздний час, но… но умоляю, скажи, что с Борисом случилось? Где он может быть? (Пауза. Кладет трубку.) Вот тебе и на! Разревелась, глупая! Ничего не понимаю… Не мог же Борис, если он жив и здоров и при здравом рассудке, не позвонить мне! А куда же пропал Михаил! Николаевич? В два часа ночи он еще был дома. (Нервно стучит кулаком в стену.) Нет его! Неужели он пошел искать Бориса? Боже мой! Сколько я болтаю! Это, наверное, чтобы не было так страшно… Чтобы не было так страшно… (Смотрит на часы.) Уже половина пятого! Надо бежать! Но куда? Где его искать? (Хватает пальто, на ходу застегивает пуговицы. Вдруг останавливается посреди комнаты, прислушивается.) Пришел!

Подбегает к двери, распахивает ее. На пороге стоит счастливо улыбающийся Ермаков. Рядом с ним смущенный и до предела усталый Борис.

Борис. Мама, извини меня, но я не виноват… дело.

Полина Викторовна. Какое может быть дело до пяти часов утра?

Борис. Может быть, мама! Не будем спорить об атом. Верь всему, что я говорю!.. Может быть!

Полина Викторовна. И ты не мог позвонить?

Борис. Не мог, мама. Не мог! Нельзя было… Даже Сергей Прокофьевич не звонил домой… Дело…

Полина Викторовна не может вымолвить ни слова. Резко повернулась, подошла к столу. Сникла, уронила голову на стол, и плечи ее судорожно задвигались.

Растерянный Борис взглянул на Ермакова и поморщился. Тот предостерегающе приложил палец к губам и тихо вошел в комнату вслед за Борисом. Ермаков и Борис молча садятся у стола в ожидании, когда Полина Викторовна успокоится.

Полина Викторовна (подняла голову, вытерла слезы платком). Простите, Михаил Николаевич!

Ермаков. Что вы! Что вы, Полина Викторовна!

Полина Викторовна (не поднимая глаз). Я мужа потеряла на войне… Думала, с меня хватит… Я не хотела, чтобы мой единственный сын, которому я отдала всю свою молодость, выбрал такую опасную профессию…

Борис вопросительно посмотрел на Ермакова.

Ермаков (снова приложил палец к губам и после паузы). Успокойтесь, Полина Викторовна. У Бориса не такая уж опасная профессия. Какая это опасная профессия— физик? (Он многозначительно подмигнул Борису.)

Полина Викторовна (вздыхает). Физик, физик… (Посмотрела на сына.) Небось голодный?

Борис (оживился). Как зверь голодный, мама! Но я с большим удовольствием завалился бы спать… устал… Чертовски устал… (Встает, обнимает Полину Викторовну, целует ее.) Ты моя самая… самая лучшая мама на свете. (Ермакову.) Честное слово, это так, Михаил Николаевич!

Полина Викторовна. А где вы его нашли, Михаил Николаевич?

Ермаков. Я всю ночь просидел во дворе. Мне ведь все равно не спится…

Полина Викторовна встает и выходит из комнаты в сторону кухни.

А ведь действительно надо было позвонить!

Борис. Честное слово нельзя было, дядя Миша! Есть же такие места, откуда не звонят домой!

Ермаков. Да… бывают. (Полными радости глазами глядит на Бориса. Вдруг что-то вспомнил.) Да, ведь ты же мужчина, сделай так, чтобы Лена не беспокоилась.

Борис. А что мне делать, Михаил Николаевич? Я ее люблю, — что я еще могу делать?

Ермаков. Но она…

Борис. Дядя Миша, прошу вас, позвоните ей, чтобы она пришла! Она, наверное, не спит. А если я позвоню— она не придет. (Набирает помер телефона и передает трубку Ермакову.)

Ермаков. Леночка! Здравствуй! Это я, Михаил Николаевич!.. Прошу срочно одеться и спуститься к нам! Ничего, не волнуйся! Есть дело. Да, дело! Давай! (Кладет трубку, подмигивает Борису.) Она сейчас прибежит!

Звонок по телефону.

Борис (берет трубку, взволнованно). Да… я. Что? Где профессор? Я сейчас! (Бежит к двери. Оборачивается к Ермакову.) Михаил Николаевич, мне надо срочно быть в лаборатории! Да, скажите маме, что я ушел! Извините… (Выбегает. Слышно, как хлопнула входная дверь.)

Ермаков (один на сцене, со счастливой улыбкой па лице). Если бы кто-нибудь знал, как сейчас счастлив Михаил Ермаков!

Входит Полина Викторовна, неся на подносе ужин.

Полина Викторовна (стоя в дверях). А где он? Ермаков (громко и радостно смеется). Опять сбежал!

Полина Викторовна. Куда?!

Ермаков (довольно потирая руки). Не сердитесь, Полина Викторовна! Бориса уже, слава богу, трудно исправить!

Полина Викторовна (поставила поднос на стол, присела). Да… Что мне делать?

Ермаков. Я не понимаю вашей тревоги.

Полина Викторовна (поднимает полные слез глаза. Ермакову). Вы же знаете, Михаил Николаевич, с какими опасностями связана работа профессора Курагина! Я врач… правда, детский, но все же врач.

Ермаков. Вам нечего волноваться. В этих лабораториях сначала думают о безопасности работающих там людей, а потом о самой работе. Вы же это тоже знаете!

Полина Викторовна. Однако несколько месяцев лежал в больнице один из ассистентов Курагина — Игорь Иванов, близкий друг Бориса. Он допустил одну малюсенькую ошибку…

Ермаков. Ошибки не надо допускать, Полина Викторовна! А разве в вашей профессии детского врача маленькая ошибка не может стоить жизни ребенку?

Звонок в передней.

Полина Викторовна (быстро). Это он вернулся! (Бежит к двери.)

Ермаков (как бы самому себе). Нет, это не он! Это Лена!

Затемнение

* * *

Утро. Дома один Бори с. Он лежит на кровати, уткнувшись лицом в подушку, и спит богатырским сном. Часы бьют девять раз. Борис не шевелится. Слышен настойчивый звонок в прихожей.

Кто-то открывает входную дверь. Громкий разговор. Слов не разобрать. Входит Ермаков, за ним трое молодых людей. Двое из них одеты ультрамодно. Первый — худой и высокий (про таких говорят, что он длинный) , с тонкой мусульманской бородкой. Это Олег Мазуров. Другой — плотный, среднего роста, по виду не старше других, но уже лысеющий. Это Игорь Иванов. Третий — белобрысый, небольшого роста, худой, в очках. Одет чисто, но несколько небрежно и не модно. Это Николай Чумаков.

Ермаков (глядя па Бориса, шепотом). Он спит!

Игорь. Не беда! Разбудим!

Ермаков. Но он совсем недавно вернулся…

Олег. Знаем, знаем, папаша! (Подходит к столу, вынимает из карманов две бутылки коньяку и ставит на стол.)

Олег и Николай кладут на стол свертки с закусками и, не обращая внимания на Ермакова, держат себя здесь как в собственном доме: открывают шкаф, вытаскивают рюмки, тарелки.

Олег и Игорь мурлычут какую-то джазовую мелодию.

Игорь (выдвигая ящик стола). По-моему, в этом благочестивом доме даже штопора нет! Надо их просветить, а то совсем погибнут, бедные!

Олег (Ермакову). Вас, наверное, удивляет наша бесцеремонность?

Ермаков. Ну что вы! Меня уже трудно чем-нибудь удивить!

Николай. Вы, наверное, новый сосед Бориса?

Ермаков. Да… новый сосед.

Игорь (откупоривая бутылку). Нам Борис о вас говорил.

Ермаков (заинтересованно). Что же он говорил?

Игорь. Боитесь, что он вас ругал?

Ермаков. За что меня ругать? Мне просто интересно, что он мог сказать обо мне.

Олег. Говорил, что вы замечательный старик.

Игорь. Нет! Стариком он вас не называл.

Ермаков. Я действительно старик. Ничего обидного в этом нет.

Олег (глядя на Бориса). Хватит ему дрыхнуть! Давайте поднимем!

Игорь. Подожди! Давай поднимем его музыкой! (Он вынимает из кармана губную гармошку и начинает играть джазовую мелодию.)

Олег и Игорь начинают пританцовывать и ходить вокруг спящего Бориса.

Николай (Ермакову). Вам, конечно, дико смотреть на этих, окончательно разложившихся субъектов?

Ермаков (улыбается). Почему? Это очень мило!

Николай. Но, ей-богу, они не такие уж моральные уроды!

Ермаков. А я этого и не думал!

Игорь и Олег, еще громче подпевая и словно шаманствуя, крутятся вокруг Бориса.

Борис медленно просыпается, переворачивается на спину, приподнимается в постели и, увидев танцующих вокруг него друзей, расплывается в радостной улыбке.

Борис. Ах вы, черти! Поспать не дали!

Николай. А мы и вовсе не ложились!

Олег (срывает с Бориса одеяло). Вставай! Хватит!

Борис (в одних трусах вскакивает с постели. Увидев Ермакова, смутился). Михаил Николаевич, извините… это мои… друзья.

Ермаков. Догадался. Они мне уже представились.

Николай. Нет, еще не представились! (Здоровается.) Николай Чумаков!

Олег. Олег Мазуров. (Здоровается с Ермаковым.)

Ермаков. Михаил Николаевич Ермаков.

Игорь. Игорь Иванов!

Ермаков (задержал, руку Игоря в своей руке и, глядя ему в глаза). Игорь Иванов? Ага!.. Мне о вас Полина Викторовна говорила, что вы друг Бориса.

Игорь. Наверное, Полина Викторовна ругала меня за то, что я плохо влияю на ее сына?

Ермаков. Нет, что вы! Наоборот, она хвалила вас!

Олег. У Полины Викторовны золотое сердце. Она наивный человек. Иначе как можно хвалить такого… окончательно потерянного и морально и этически разложившегося типа, как Игорь Иванов!

Борис (увидев накрытый стол). Боже мой! Здесь уже все готово! Я сейчас… (Схватив брюки и сорочку, убегает со сцены.)

Игорь. Михаил Николаевич, где вы работаете?

Ермаков. Я… нигде. Уже пенсионер.

Олег. Я мечтаю побыть пенсионером хотя бы неделю, чтобы выспаться вдоволь. А так… вы понимаете, мне еще тридцать восемь лет ждать момента, когда буду иметь возможность спать по-человечески…

Николай. Тридцать восемь лет! Это космическое время.

Игорь (смеется). Вы знаете, Михаил Николаевич, почему Олег у нас такой длинный? Мама, его мама говорит, что ее Олег похож на растение, выросшее в темноте. Олег потому и длинный, что он бодрствует ночью, и даже днем работает в темноте, в герметически закрытом помещении, и стремится к солнцу. Потому он у нас такой длинный!

Олег (Игорю). Хватит чесать язык! По твоей болтовне нетрудно заметить свежему человеку, что ты субъект действительно малокультурный!

Николай. Михаил Николаевич, скажите нам честно, ведь пожилые люди… вот люди, например, вашего возраста считают же нас, современную молодежь, в основном умственно недоразвитыми и окончательно разложившимися?

Ермаков. Кто же это так думает о нашей молодежи?

Олег (категорически). Все! По-моему, все так думают. Моя мама, например, так думает. Дед мой так думает. Картежник и старый развратник! Покойная бабушка рассказывала, что он каждую ночь пропадал в клубе, играл в карты и проигрывал все, что у него было. А сегодня ему восемьдесят семь лет и он говорит про меня, что я отвратительный субъект!

Ермаков (смеется). Он, конечно, шутит, а вы верите!

Игорь. Нет, он не шутит, Михаил Николаевич! Уверяю вас, что если проследить даже за последние сто лет высказывания старших поколений о современной им молодежи и поверить им, то мы, сегодняшние молодые люди, должны бегать на четвереньках, выть по-собачьи и лаять на луну!

Олег. Ей-богу, и сегодня многие о нас так думают!

Ермаков (улыбается). Думают… Мало ли чудаков на свете…

Николай. Да бросьте вы философствовать! Давайте приступим к делу! (Наполняет рюмки.)

Возвращается Борис.

Борис. Садитесь, Михаил Николаевич!

Ермаков. Спасибо. (Садится.)

Игорь (поднимает рюмку). Михаил Николаевич, вот мы, четыре человека, были участниками… Нет, извините, не участниками, а свидетелями… одного научного свершения… И я предлагаю выпить за одного человека. Это наш профессор. Он старается сделать из нас. открывателей чудес мира. И хочу выпить за то, что он не стесняется называть нас своими учениками! Профессор… это… Ну, как вам объяснить, Михаил Николаевич… Это… такой человек!

Ермаков. Я знаю, кто он такой. Сергея Прокофьевича Курагина я хорошо знаю, дорогой Игорь.

Игорь. Три месяца мы с ним недосыпали, не отдыхали, неделями не брились… Но были всегда бодрыми и радостными… И не было минуты, чтобы мы не волновались, потому что на наших глазах, Михаил Николаевич, Курагин совершал чудо…

Ермаков (поднимая рюмку и ласково обнимая за плечи стоящего рядом Игоря). За Курагина, Игорь! (Улыбаясь глядит ему в глаза.)

Борис. Вам нравится Игорь, Михаил Николаевич?

Ермаков. Нравится.

Олег. Вот что значит простодушный человек! Понравился такой подонок!

Ермаков (Игорю). На каком вы курсе, Игорь?

Борис. Игорь, Михаил Николаевич, кандидат наук! Докторскую готовит!

Олег. По ошибке! Уверяю вас, Михаил Николаевич, по совершенно случайной ошибке его курсовую работу на четвертом курсе утвердили, как кандидатскую диссертацию. И вот этот прохвост выскочил в ученые…

Входит Полина Викторовна с полной сумкой продуктов.

Полина Викторовна (увидев ребят, радостно). Боже мой! Какая компания!

Все хором. Полина Викторовна! Полина Викторовна, дорогая, здравствуйте!

Все трое парней бросаются к Полипе Викторовне, целуют ей руки, берут у нее из рук сумку и подводят к столу.

Полина Викторовна (укоризненно). С утра пьянствуете!

Ермаков. Нет, нет, Полина Викторовна! Ребята так… Просто от полноты чувств…

Полина Викторовна (Ермакову). Вы с ними уже познакомились?

Ермаков. Мы друг друга уже давным-давно знаем! Игорь. Полина Викторовна, выпейте с нами рюмочку!

Полина Викторовна (смеется). Что ты, Игорек! Я и запаха коньяку не знаю, тем более в такую рань! (Заботливо, Игорю.) Как твое здоровье?

Игорь. Здоров, как бык и как десять ломовых лошадей вместе!

Олег (Игорю). Брось трепаться! Давай музыку! Я должен танцевать с Полиной Викторовной!

Игорь вытаскивает губную гармошку и начинает шпарить джазовую мелодию. Остальные, кроме Ермакова, подпевают. А длинный Олег изворачивается перед Полиной Викторовной в твистовых движениях.

Полина Викторовна. Ах вы, мои дорогие! И когда наконец вы станете серьезными!

Олег. Полина Викторовна, ей-богу, мы серьезные… Мы очень серьезные люди, но никто этому не верит! Даже вы не верите!

Полина Викторовна (чувствуя себя неловко перед Ермаковым за поведение молодых людей, смущенно улыбается). Вы не удивляйтесь, Михаил Николаевич, они хорошие ребята! Они выросли вместе с Борисом… Они мне как родные…

В музыку джаза врывается звонок из прихожей.

Борис (обрадованно). Это Лена! (Бежит открывать дверь.)

Танцы в разгаре. На сцену вбегает Лена с газетой в руках. За ней Борис.

Голоса. О, Лена! Леночка!

Все трое бросаются к Лене и по очереди целуют ее, обнимая и прижимая к груди.

Борис (высвобождая от них Лену). Вы не очень-то ее расцеловывайте!

Лена. Вы читали сегодняшнюю газету «Советская Россия»?

Полина Викторовна. Мы «Советскую Россию» не получаем.

Лена (бросается к столу). Смотрите, здесь написано про вас! (Читает.) «Добрые люди. От собственного корреспондента из Оренбурга. По телеграфу…»

Борис (стоя за спиной Лены, продолжает читать вслух). «В совхоз „Комсомольский“ пришло письмо от Полины Викторовны Барабановой и ее сына Бориса. Они приглашают в Москву…» Это о нас, мама!

Ермаков. Читай, читай!

Борис (продолжает). «Письмо Полины Викторовны Барабановой и ее сына Бориса произвело большое впечатление на всех жителей целинного совхоза „Комсомольский“. Совхоз заранее благодарит Барабановых за организацию врачебной консультации, а все расходы по отправке Дедухиных в Москву совхоз берет на себя».

Игорь. Ничего не понимаю! Что за совхоз? Какое вы имеете отношение к целинному совхозу?

Полина Викторовна. Там… в совхозе мальчику… выбили глаз рогаткой. Вот мы и вызвали его с матерью к себе, чтобы лечить.

Борис (продолжает читать). «Послезавтра Николай Дедухин с матерью выезжают в Москву к Барабановым…»

Полина Викторовна (садится, озабоченно улыбается). Прямо как снег на голову!

Звонок в прихожей. Борис выбегает.

Лена. Значит, завтра они будут уже в Москве!

Вбегает Борис.

Борис (на ходу распечатывая телеграмму). Телеграмма! (Читает.) «Спасибо. Выезжаем поездом номер семнадцать, вагон пятый, место семь и восемь. Будем в пятницу, в два часа дня. Большое спасибо. Дедухины».

Полина Викторовна. Надо подготовить комнату, чтобы поместить наших гостей.

Борис. Мать будет с тобой, а мальчик у меня. Поставим здесь кровать или раскладушку…

Ермаков. Зачем мальчику кровать? Его прямо с вокзала надо везти в больницу, к Верховцеву, как можно скорее!

Игорь. Я поеду на вокзал.

Олег. Мы все поедем на вокзал.

Лена. Ох, если бы правда вернуть зрение мальчику!

Звонок в передней. Борис идет открывать дверь.

Ермаков. Кончился ваш покой, Полина Викторовна!

Полина Викторовна. И вам нет покоя с нами, Михаил Николаевич.

Ермаков. Если бы вы знали, как я счастлив, что у меня нет покоя в этом доме!

Игорь. Я не филолог, но, по-моему, слово «покой» происходит от слова «покойник». И что может быть, Михаил Николаевич, противнее покоя!

Олег (Игорю). Я всегда знал, что ты гений, но боялся признаться в этом из опасения, что моя гипотеза потерпит крах!

Входит Борис.

Борис. Михаил Николаевич, к вам! Вас спрашивают.

Ермаков (удивленно). Меня?! Извините, пожалуйста. (Выходит.)

Борис (провожает Ермакова глазами; поворачиваясь к Полине Викторовне). Мама, спрашивали генерала Ермакова.

Полина Викторовна (удивленно). Генерала? Михаил Николаевич генерал?

Борис. Трое пришли. И, по-моему, двое из них — иностранцы!

Игорь. Генерал! А мы так с ним себя вели!

Лена. Я догадывалась…

Борис. О чем ты догадывалась?

Лена. О том, что Михаил Николаевич…

Стук в дверь.

Борис. Войдите!

Входит Ермаков. Он смущен.

Ермаков. Полина Викторовна, извините… друзья… друзья ко мне пришли… Если можно, рюмки и тарелки… если можно.

Полина Викторовна. Пожалуйста, Михаил Николаевич! Пожалуйста, дорогой! (Засуетилась.) А есть у вас чем закусить?

Ермаков. Ну кое-что найдется…

Игорь. Закусить? Пожалуйста! Вот всё' (Он быстро собирает тарелки с закусками, берет оставшуюся неоткупоренной бутылку коньяка.) Здесь все есть! Помогите, солдаты, обслужить генерала!

Все четверо молодых людей и Лена собирают со стола тарелки с закусками и идут к двери.

Ермаков (смущенно разводит руками). Вот сколько вам хлопот, Полина Викторовна, от такого… беспокойного соседа!

Затемнение

* * *

Та же комната. Лена одна сидит за столом, обложившись книгами. Занимается. Стук в дверь.

Лена. Войдите!

В комнату входит Ермаков.

Ермаков. Леночка! Одна?

Лена (сердито). Михаил Николаевич, почему вы встали? (Вскакивает с места.) Вам же сказали: не вставать! Боже мой, какой вы непослушный! Хуже ребенка!

Ермаков. Ничего, Леночка, ничего со мной не случится…

Лена. Но доктор же сказал, что вам нельзя вставать с постели хотя бы несколько дней! (Берет его за руку, проверяет пульс.)

Ермаков. Пульс у меня подходящий, ровный, спокойный…

Лена (испуганно). Нет, нет! Совсем не подходящий, не ровный! Вам надо лежать! Через час будет готово лекарство. Я принесу.

Ермаков. Ты не волнуйся, Леночка! (Берет ее за подбородок.) Я себя уже совсем хорошо чувствую. На пульс не обращай внимания, пульс — это чепуха! Такое со мной часто бывает… А докторов я все время подвожу: они одно думают, а я вот… живу! (Весело подмигивает.) Вот видишь — живу! Борис вернулся?

Лена. Нет. Они все в больнице. Сегодня ведь снимут повязку у Николая. Я так волнуюсь… так волнуюсь, дядя Миша, вы представить себе не можете! Как будто мне самой сделали операцию и я жду ее исхода.

Ермаков. Я тоже волнуюсь, но мне, как тебе известно, волноваться нельзя.

Лена. Вам нельзя, а мне можно.

Ермаков. А ты почему не пошла в больницу?

Лена. Меня оставили присматривать за вами. А вы изволите гулять по квартире.

Ермаков. Почему по квартире? Я сейчас пойду на улицу.

Лена (вскрикнула). Вы с ума сошли! (Смутилась.) Извините меня, Михаил Николаевич, но это действительно никуда не годится! Зачем вам на улицу?

Ермаков. Хочу свежим воздухом подышать. Вот зачем!

Лена (тоном приказания). Идите сейчас же и ложитесь, иначе…

Ермаков. А что «иначе»?

Лена (смеется). Милицию позову!

Ермаков. Садись! (Усаживает Лену рядом с собой, берет ее голову обеими руками, глядит ей в глаза.) Внучка ты мне или нет?

Лена. Внучка, дядя Миша.

Ермаков. Любишь Бориса?

Лена (прислонилась головой к груди Ермакова, прошептала). Люблю… очень…

Ермаков (довольный, гладит Лену по голове). Хорошо, когда… очень! Это очень хорошо!

Лена (вдруг подняла голову). Дядя Миша! Мы все время спорим, кто вы.

Ермаков. Я? Кто я? Я… Михаил Николаевич Ермаков.

Лена (смущенно). Да нет… Я не это хотела спросить…

Ермаков. A-а! Ты хотела спросить, кто я такой?

Лена (наивно). Да.

Ермаков. Я… Ну как тебе сказать… Я — коммунист.

Лена. Ага!

Ермаков. Бывший чекист. Хотя чекистов бывших не бывает, Лена. Чекист всегда чекист, до последнего своего вздоха! Ну, что еще? Бывший военный. Воевал в Испании… Отчасти дипломат… Знаю в совершенстве четыре языка. Когда в Германии я был немцем, никто не сомневался, что я чистокровный немец! (Смеется.) А вырос я в одном московском дворе… (Шепотом.) Между нами говоря, Леночка, в этом дворе я вырос.

Лена. В нашем дворе?

Ермаков. Да, в нашем дворе. Давно, правда…. Очень давно!

Лена. Неужели? Как это здорово!

Ермаков. Значит, вы спорили обо мне?

Лена. Да… спорили, Михаил Николаевич.

Ермаков. Хорошо. Сегодня вечером я позову к себе тебя и Бориса и все, все, что вспомню о себе, расскажу вам. Только вам…

Лена. Мы с Борисом вас очень любим, дядя Миша!

Ермаков. Спасибо за это… (Поцеловав Лену, встает.)

Лена (вдруг, сердито). А сейчас идите ложитесь! Обязательно ложитесь, иначе позвоню в больницу, чтобы Борис немедленно пришел!

Ермаков. Интересно, что сейчас там, в больнице… Очень интересно!

Лена. Наверное, скоро придут, и мы всё узнаем.

Ермаков. А пока я пойду посижу на воздухе. Это Борису! (Вынимает из кармана и кладет на рабочий стол коробочку и конверт.)

Лена. А лекарство?

Ермаков. Лекарство я уже принял! (Выходит.)

Лена (открывает коробочку и вынимает из нее старинные мужские золотые часы; удивленно смотрит на дверь, куда ушел Ермаков. Быстро кладет обратно часы, вынув из незапечатанного конверта письмо, читает). «Мой дорогой Борис! Все мое богатство — вот эти часы. И они дороги мне не потому, что они золотые… Когда ты прочтешь надпись на часах, ты поймешь, почему они мне так дороги. И я хочу, чтобы самое дорогое, что есть у меня, было твоим. Михаил Ермаков — твой дядя Миша». (Лена быстро открывает крышку часов, читает выгравированную надпись.) «Михаилу Ермакову — солдату революции. Феликс Дзержинский». (Лена бережно кладет часы обратно в коробочку и поворачивает удивленное лицо в сторону, куда ушел Ермаков.)

Затемнение

* * *

Двор. Ермаков один, сидит на знакомой нам скамейке, спокойно глядит в зрительный зал. Он о чем-то думает, разводит руками, улыбается сам себе.

Вдруг лицо его становится серьезным. Поворачивает голову в сторону и видит входящего во двор старика в очках.

Ермаков (будто обрадовавшись). А-а-а, Паша! Старый плут, садись!

Старик в очках. Здравствуй, Михаил Николаевич!

Ермаков. Здравствуй, Паша! Садись! Садись!

Старик в очках (усаживаясь рядом). У меня дела. Дома меня ждут.

Ермаков. Врешь! Никто тебя не ждет. Сиди! Интересно мне с тобой беседовать…

Старик в очках. Конечно, интересно!

Ермаков. Правда, человек ты пакостный, Паша! Но ничего не поделаешь… Ты мне молодость мою напоминаешь, потому и хочется с тобой поговорить… Закрою глаза… и будто слышу голос Тимофея… Точь-в-точь Тимофей!..

Старик в очках. На то и батьков сын, что похож!

Ермаков (как бы про себя). «На то и батьков сын, что похож»!

Старик в очках. Где же ты так долго пропадал, Михаил Николаевич, что аж с того самого времени я тебя ни разу не видел!..

Ермаков. Долго меня не было в Москве, Паша! То на Дальний Восток, то на Запад! Где только трудно бывало — туда и Ермакова!..

Старик в очках. Да… жизнь у тебя!..

Ермаков. Война застала меня в самом логове… в Берлине!

Старик в очках. В логове? И не расстреляли?..

Ермаков (глядя ему в глаза, с насмешкой). И не расстреляли… Назло тебе, Паша, не расстреляли!..

Старик в очках. Все шутишь, Михаил Николаевич!

Ермаков. Шучу, Паша! Шучу!! Вот так и вся моя жизнь… То на запад, то на восток, а то и к самому черту в лапы! И наконец — пенсия… И вот — скамейка!.. Давно знакомая, наша скамейка… И сижу я рядом с тобой! С Павлом Тимофеевичем сижу…

Старик в очках. Все-таки хороший ты старик. Михаил Николаевич!

Ермаков. «Все-таки»! «Хороший»! Врешь, Паша! Знаю я тебя! С каким удовольствием ты задушил бы этого «хорошего» старика собственными руками… Да не можешь!!

Старик в очках (поднимается со скамейки). Спасибо! Больше не намерен выслушивать тебя! И какого черта ты вернулся в наш дом?!

Ермаков (хватая его за руки). Садись, я пошутил! Не обижайся, Паша!.. Я, конечно, пошутил!..

Во двор входят Полина Викторовна и Борис.

Полина Викторовна (увидев Ермакова, сердито). Михаил Николаевич, кто вам разрешил выходить на улицу?

Ермаков. Лена… Лена сказала, что я могу выйти… Пульс у меня нормальный… И она сказала, что я могу выйти во двор… А ведь она тоже врач… Через месяц будет врачом… Вот я и вышел подышать немного воздухом… (Вдруг, с нетерпением.) А как там? С мальчиком?

Полина Викторовна. Мальчик будет видеть. Михаил Николаевич!

Ермаков. Как это хорошо! (Садится.)

Старик в очках (подобострастно). Здравствуйте, Полина Викторовна! Здравствуйте, Боренька!

Полина Викторовна. Здравствуйте, Павел Тимофеевич!

Старик в очках (притворно улыбаясь, качает головой). Бог! Бог вознаградит вас, Полина Викторовна, за такое доброе дело!..

Ермаков (хитро глядит старику в глаза; потом переводит взгляд на Полину Викторовну). Бог, конечно, вознаградит… Конечно, вознаградит!

Полина Викторовна. Пойдемте, Михаил Николаевич! Стаканчик чайку с нами…

Ермаков. Обязательно! Я сейчас… скоро приду, Полина Викторовна! У меня дело… общественное дело с моим коллегой по нашему двору (указывает на старика в очках).

Полина Викторовна. Скорее приходите! Ждем вас!

Полина Викторовна и Борис уходят.

Ермаков (провожая их глазами, старику в очках). Ну как? А? Что ты скажешь? Соседи мои…

Старик в очках. Да… люди! В газетах про них пишут!

Ермаков. А ты?.. А ты что про них говорил? Вспомни, что ты про них говорил!

Старик в очках. Да то ж я про деда говорил! Геннадий Александровича… (Хитро сверкнув глазами.) Небось не забыл его? (Придвинулся к Ермакову, многозначительно.) И дочку ихнюю, Людмилу, помнишь?! Помнишь, старик?..

Ермаков (тихо и спокойно). Иди, Паша… Иди с богом! Уходи!

Старик в очках молча уходит.

(Прислонился к спинке скамейки, тихо.) «И дочку ихнюю, Людмилу, помнишь…» «И дочку ихнюю, Людмилу… помнишь…» (Раскинул руки, запрокинул назад голову, улыбнулся и закрыл глаза; шепчет.) Людмила… Людмила…

Пауза.

Из дома выбегает радостный Борис, Видит Ермакова, бросается к нему.

Борис. Дядя Миша!

Ермаков не отвечает.

(Думая, что Ермаков спит, подходит к нему, глядит на его улыбающееся лицо; тихо.) Дядя Миша… (Встрепенулся.) Дядя Миша! (Берет его за руку.) Дядя Миша!

Ермаков мертв.

(Схватил его за плечи, трясет.) Дядя Миша!.. (Во весь голос кричит.) Помогите! Помогите! Мама!.. Дядя Миша!.. Дядя Миша!.. (Убегает; слышен его крик.) Дядя Миша!! Дядя Ми-и-и-ша!!

На скамейке сидит Ермаков с раскинутыми в стороны руками: на его лице — счастливая улыбка.

Занавес медленно закрывается

1965