Великие боги, он поцеловал мисс Силвер! Конечно, Джек не собирался этого делать, с таким же успехом он мог вознамериться принять ванну на рассвете. Но однако вот он сидит в лохани с еле теплой водой, потому что нагревать ее как следует не было времени.

Боже! А ведь он думал, что поцеловать эту гувернантку – все равно, что поцеловать в губы его вонючую старую собаку, но оказалось, что это не так. Поцелуй был восхитителен, прелестен, и Джеку страшно хотелось повторить его.

Вода в лохани была не настолько холодной, чтобы помешать его телу вспоминать, какой Элли была в его объятиях, как прижималась к его груди. Кто бы мог подумать, мисс Силвер не носит корсета и у нее не такая уж и маленькая грудь. И к тому, же она такая мягкая, совсем как ее губы под его губами, такая же мягкая, как ее сладостное дыхание, такая же мягкая, как эти темно-золотые локоны, струящиеся между его пальцами. А вот сам вовсе не был мягок!

Джек был не только возбужден – он был изумлен. У него было множество всяких Рашелей Пуатье, женщин, имена или лица которых он забывал через месяц, или через неделю, или через день, – но ничего подобного он еще никогда не испытывал. Никогда еще он не был охвачен таким пылом от простого поцелуя, никогда еще не помнил поцелуй так долго. Подумать только, какая-то старая дева. Он, должно быть, потерял рассудок.

Лучше бы он думал о том, кто хотел погубить его и его клуб, а не о том, как мисс Силвер вывела его из равновесия. Мисс Силвер, Эллисон, Элли. Он натирался этими именами, как мочалкой, нет, скорее как свежим полотенцем, и ему ничего не оставалось, кроме как вытереться насухо. Рассудок со своими доводами молчал. Эта женщина, по сути, разрушала его беспечную жизнь.

Беспечную? Теперь он должен заботиться о ребенке, заниматься своим делом, обеспечивать множество зависящих от него людей, давать деньги на благотворительность, стараться найти сестру и сводить концы с концами. А теперь еще возникла беспокойная тяга к несоблазнительной женщине. По сравнению с этим даже войну с французами можно назвать беспечным делом.

Джек попытался взять под контроль свои мысли и возбуждение. Кто развел огонь у его задней двери?.. И должен ли он жениться на мисс Силвер? Он уже погубил ее репутацию, хотя не по своей вине, и чуть было не лишил ее добродетели, и не сделал этого не потому, что обуздал себя. Нет, сказал себе Джек, он не стал бы ласкать мисс Силвер на том же столе, где играют в кости. Уж не настолько он распустился. Он все еще джентльмен. Но хотя бы отнес ее наверх, в спальню.

Нет, нет, нет! Она остановила бы его, и Джек это знал. Она дала бы ему пощечину. Единственной причиной, почему она этого не сделала, было бренди и необыкновенность момента. Поцелуй, начавшийся случайно, был праздником жизни после чуть ли не смерти, он утверждал наслаждение после страха гибели. Джек видел такое в армии после боя, когда люди сходили с ума, жаждая женщин, чтобы утолить жажду крови. Но он не берсерк, не безумец, который не в состоянии властвовать над своими аппетитами. Он пришел бы в себя. То есть Джек надеялся, что пришел бы.

Или Элли пришла бы в себя. Но после одного-единственного поцелуя глаза у нее стали мечтательными. Эта женщина была настолько невежественна в страсти, что, наверное, не стала бы возражать, если бы он расстегнул на ней ночную рубашку и добрался до атласной кожи. В своей неопытности она, наверное, не заметила бы, даже если б он провел рукой по ее бедру и поднял подол рубашки. Черт побери, она, наверное, была настолько же сбита с толку, как и он, и беззаботно приняла бы участие в собственном соблазнении, забыв, кто она и где находится.

А что было бы утром? Нет, не хотелось бы ему встретиться с Элли Силвер после ночи запретных ласк, когда пары бренди выдохнутся и в гувернантке проснутся угрызения совести.

Если уж на то пошло, Джеку не хотелось бы утром встретиться и с самим собой, если бы он попользовался этой леди в игорном зале. Или в своей спальне. Или на заднем дворе. Он не совратитель невинных. Обычно одной мысли о пропавшей сестре, которую не могут защитить ни отец, ни брат, которую может обесчестить какой-нибудь грязный красавчик, было достаточно, чтобы Джек утвердился в своем джентльменском кодексе. Познакомив Харриет со своими служащими, он нарушил этот кодекс, но это случилось не по его вине. А если б он соблазнил мисс Силвер?..

Но что, если – прошептал ему на ухо коварный хитрый голос, – что, если леди хочет, чтобы ее соблазнили? Что, если под этими бесформенными платьями и строгими шляпками прячется сирена, которая только и ждет, чтобы ее разбудили? Она не настолько стара, чтобы не испытывать желания, и кто сказал, что все старые девы счастливы в своей неприкосновенности? Мисс Силвер была учительницей. Может быть, ей хочется самой узнать о жизни побольше? Ни книгам, ни живописи это не дано. И именно Джек должен научить ее всему этому. А потом именно ему придется повести ее к алтарю.

Эта мысль мгновенно излечила его от игры пылкого воображения и от эротического возбуждения.

Подумать только, она поцеловала распутника! К несчастью, совершенно ничего хорошего в этом эксперименте не было. Да, поцелуй ошеломил ее, внизу живота стало жарко, и вообще это было самое сильное впечатление в жизни, но целовать Джека Эндикотта так же дурно, как грешить.

Элли не удивилась, что он знаток этого дела. Любитель женщин, который не умеет ублажить женщину, – взаимоисключающие понятия. Капитан – опытный соблазнитель, он в состоянии сделать так, что ноги у женщины слабеют, и волей-неволей приходится прижиматься к его груди, если не хочешь упасть на пол к его ногам. Нет, его доблести не вызывают удивления. Удивление вызывает ее собственная шокирующая реакция на все это. Она ответила на поцелуй Эндикотта!

Элли знала, что капитан вовсе не собирался целовать ее. Их губы встретились случайно, и он, будучи опытным соблазнителем, воспользовался этой случайностью. Но она не вырвалась из его объятий, не возражала, не заставила его остановиться. Она знала, что могла бы прекратить эту близость одним словом или жестом, не прибегая к пощечине или удару коленкой куда нужно. Но она этого не сделала! Зато она вцепилась в его плечи, прижалась к нему всем телом и чуть ли не мурлыкала от удовольствия, когда он целовал ее.

Если теперь Джек считает ее развратной особой, его нельзя винить. Она сама чувствовала себя развратницей, которая задыхается и потеет от простого поцелуя. Даже от одного воспоминания об этом сердце у нее бьется быстрее, а легкие работают усерднее. А ведь это всего-навсего поцелуй! Для капитана это была случайность; для нее – перелом.

Проблема – одна из проблем – была в том, что ей хотелось большего, гораздо большего. А ведь именно так девушки – и зрелые женщины, а уж им-то следовало бы знать, – дают увести себя по пути, усыпанному цветами. Но в конце этого пути их ждет не священник, а только жизнь, исполненная сожалений и бесчестия.

Значит, ей нужно уйти.

На этот раз Элли даже знала куда. Ее надменный дед, которого она не видела ни разу в жизни, никогда не пропускает парламентские сессии. Значит, теперь он в Лондоне. И если только лорд Монтфорд не пренебрегает чтением газет или сплетнями, в чем Элли не сомневалась, он знает, что она тоже в Лондоне.

Он примет ее, лишь бы не бросить пятно на фамильный герб. Он слишком горд, чтобы поступить иначе, рассуждала Элли. Ей же придется запрятать свою гордость в карман и пойти к нему, к человеку, который повернулся спиной к собственной плоти и крови, но если маркиз признает ее, это смоет любое пятно с ее репутации. Если он ее примет, остальному обществу придется поступить так же.

К несчастью, бабушка умерла много лет назад, иначе она помогла бы Элли больше, чем дед. Женщины умеют приглаживать взъерошенные перья и распространять нужные им слухи. Опять-таки, если бы маркиза была жива и сохранила отношения с семьей дочери, Элли бы не оказалась в таком затруднительном положении.

Дело было не в том, что Элли собиралась попросить маркиза о содержании или денежном пособии. Своего наследства она тоже не собиралась просить и не желала, чтобы маркиз ввел ее в свет, где она могла бы найти себе мужа. В ее возрасте это было бы смешно. После неприятности со статьей появление в свете было бы невозможным. Сделать это не удалось бы даже маркизу. Нет, Элли хотела от этого человека только одного – возможности пожить в его респектабельном доме, пока она не найдет работу подальше от Лондона с его ловушками и соблазнами.

Видит Бог, дом Монтфорда достаточно просторен, чтобы в нем нашлась для нее комната. Судя по рассказам отца, это громадное здание могло бы вместить половину армии его величества. Возможно, Элли даже проходила мимо него, когда гуляла по Лондону. Она легко найдет этот дом.

Элли знала, что наследник маркиза, граф Монджой, бывает в Лондоне редко. Брат ее матери предпочитал жить та севере, подальше от своего властного отца. Элли никогда не виделась ни со своим дядей, ни с его женой, ни с их двумя сыновьями и дочерью. Она ничего не потеряла, говаривал ей отец, поскольку все они люди глупые.

Приняв решение, Элли очень надеялась, что маркиз возьмет к себе и Харриет. Всякий здравомыслящий джентльмен понял бы, что игорный дом – не место для ребенка. Богатый маркиз вполне мог бы выиграть дело в суде, если бы подал прошение об опеке над осиротевшей девочкой. Никакой судья не предпочел бы разорившегося повесу надежному члену парламента, советнику короля и принцев.

Все могло бы быть иначе, если бы опекуном Харриет был назван брат Джека. Лорд Кард, судя по слухам, человек серьезный, хотя и говорят, что в свое время у него были три невесты сразу. Теперь он счастливо женат, но обосновался со своей растущей семьей вдалеке от Лондона.

А дед Элли живет в нескольких минутах ходьбы. Лорд Монтфорд должен принять ее хотя бы из любопытства, если не по какой-то иной причине. Она – единственный ребенок его дочери, и он не может не заинтересоваться хотя бы тем, как она выглядит. Элли понимала, что ей и самой любопытно встретиться с этим упрямым человеком. Он отверг дочь, когда та вышла замуж без его благословения и стала женой благородного ученого, который, по мнению деда, недостоин был сидеть за его столом.

Элли, возможно, унаследовала отчасти эту гордость, но она еще и провела несколько лет в школе миссис Семпл, она была признательна этой женщине, давшей ей работу, и была обязана выполнять ее предписания. Элли знала, что такое унижение. Она придет в дом Монтфорда с видом скромным и воспитанным, как подобает, леди. Как подобает дочери ее матери.

Но она пойдет к Монтфорду лишь после того, как «Лондонский наблюдатель» напечатает опровержение.

Из клуба они вышли только после двух часов дня. Харриет проснулась около восьми утра, совершенно оправившись. Она съела вареное яйцо и поджаренный хлеб и снова погрузилась в целебный сон. Так же поступила и Элли. Джек, который привык спать мало, провел время, собирая силы на защиту своей собственности и своих служащих. Он в некотором смысле был даже рад случившемуся, потому что теперь мог нанять побольше ветеранов из своей армейской части. Ему требовались сторожа и плотники, которые починили бы все то, что повредил огонь. Они обрадовались, получив работу, несмотря на то, что он мог заплатить им очень мало; и потом, это были славные, преданные люди.

Клубные расходы сильно превышали доходы, но эта трата того стоила.

Маленькая группа остановилась сначала в конторе мистера Берквиста, где у него лежали наготове пространные, законно обоснованные документы – ответ на записку Джека. Судебный приказ грозил издателям, типографам, редактору и репортерам скандального листка страшными последствиями. Поверенный также предъявил копии метрики Харриет, так называемое завещание Хилдебранда и предложил миссис Крандалл сопровождать Элли в качестве компаньонки.

Джек ехал верхом рядом с каретой, на случай, если кто-то их увидит, – или на тот случай, если Харриет снова затошнит от тряски.

Кучер Джеймс знал дорогу. Так и должно было быть – поскольку он возил кэпа Джека туда, где живет Рашель Пуатье, и не один раз. Элли старалась не думать об этом. И о поцелуе тоже. Или о том, как хорош собой был Джек, сидевший верхом на лошади без всяких усилий, точно некий бог, если только языческие боги ездили верхом. Нужно будет это проверить – когда она не будет думать о своем деде, о газете или о человеке, поцеловавшем ее.

Утром ни она, ни Джек не упомянули о том, что произошло между ними вчера ночью. Они говорили о пожаре, конечно, о новых сторожах, о неубедительном докладе мистера Рорка с Боу-стрит и о расторопности мистера Берквиста. О личных делах они, слава Богу, не говорили. Элли думала, что она умрет от стыда, если он вздумает извиняться, или от потрясения, если он решит сделать ей предложение. Но вышло так, что она оказалась просто униженной. Харриет, кажется, забыла об их объятиях, если вообще что-то заметила, а капитан настолько привык к таким вещам, что у него вполне могло все это вылететь из головы. Элли тоже велела себе спрятать случившееся в дальних закоулках памяти.

– Как вы себя чувствуете, милочка? – спросила миссис Крандалл, когда Элли принялась обмахиваться шляпкой. – Вы не заболели?

– Нет, благодарю вас.

Просто легкий приступ лунатизма, от которого она оправится так же быстро, как Харриет от своего несварения. Элли решительно надела шляпу, прикрыв туго стянутые волосы, проверила, аккуратно ли завязаны ленты у Харриет, а когда они подъехали к дому, где помещалась редакция, вышла из кареты, не приняв руки капитана.

Среди хаоса, царившего в маленькой конторе, они увидели двух человек – юнца в кожаном переднике, с пальцами в чернильных пятнах, и человека постарше, с желтыми от табака зубами. Джек подошел к тому, что постарше, некоему Генри Хэпворту, сидевшему за письменным столом. Только один стул стоял перед редактором, так что все остались стоять.

– Мы пришли по поводу статьи, которая появилась в вашей… вашей газете вчера. – Джек остановил себя прежде, чем назвал «Лондонский наблюдатель» скандальной газетенкой. Конечно, именно такой она и была, и почти все новости, появляющиеся в ней, были либо непристойными, либо сенсационными. Правда была так же неведома страницам этой газеты, как язык хинди.

Джек положил свою визитную карточку на письменный стол.

Хэпворт прочел ее, потом посмотрел на Элли, Харриет и миссис Крандалл, которые столпились на маленькой площадке между рулонами газетной бумаги и типографским оборудованием.

– А, та статья. Пользуется большим успехом, да-да. Пришлось сделать допечатку тиража. Мы неплохо заработали на ней, да-да, ведь мы продали другим газетенкам право напечатать кусочки из этой истории, пока она свежая.

А Джек-то удивлялся, как могла эта история в одно и то же время появиться в разных газетах.

– Вы продали эту информацию другим репортерам?

– Джентльменское соглашение, знаете ли.

– Джентльмены не занимаются клеветой, – сказал Джек.

Элли подошла ближе, прежде чем Джек и издатель могли начать осыпать друг друга оскорблениями.

– Эта история лжива, сэр, и мы пришли, чтобы потребовать опровержения.

Издатель пошуршал бумагами, прежде чем нашел вчерашний номер.

– А вы, случайно, не мисс Эллисон Силвер, непризнанная внучка маркиза Монтфорда, а?

Элли сделала небрежный реверанс.

– Я не имела удовольствия встречаться со своим дедом, но я действительно дочь его единственной дочери. Я также являюсь – точнее, являлась – преподавателем в школе для девочек миссис Семпл, где училась до недавнего времени мисс Харриет Хилдебранд. – Элли вытащила вперед Харриет и заставила ее тоже сделать реверанс. – В настоящее время я состою в гувернантках при этом ребенке, пока не будут сделаны другие распоряжения.

Джек положил на стол свидетельство о крещении Харриет. Элли положила рядом с ним свою рекомендацию из школы.

Издатель, который был одновременно редактором, репортером и разносчиком газет, посмотрел на документы, потом на Джека.

– Нельзя же верить всему, что читаешь.

Джек фыркнул.

– Особенно в ваших газетах. Но вы сами видите, что мисс Силвер не похожа на особу легкого поведения. Ваш рассказ со всеми этими необоснованными заявлениями опорочил ее репутацию – и мою, конечно, тоже, – не говоря уже о том, что он бросил тень сомнения на законность происхождения бедной невинной сиротки.

Бедная невинная сиротка занималась тем, что рассыпала целый поднос с набором, уже готовым для печатания завтрашнего номера.

– Внешность тоже бывает обманчива, – не уступал издатель. – Шекспир пользовался только мужчинами-актерами, как вы знаете. Это не делало его Джульетту настоящей леди.

Джек сунул под тонкий нос этого типа остальные документы Берквиста.

– Здесь сказано, что вы обязаны напечатать опровержение; либо вас ждет судебное преследование. Отец мисс Харриет Хилдебранд погиб на поле боя. Я ее опекун. Мисс Силвер – ее гувернантка. Это проще простого. Напишите в завтрашний выпуск один параграф, сообщающий об этих фактах, и скандал утихнет.

– Не знаю. – Хэпворт притворился, что думает. – Следующий выпуск уже набран. Внести поправку стоит денег.

Элли решила не упоминать о том, что поправки уже были внесены – набор завтрашнего выпуска «Лондонского наблюдателя» лежал на полу и походил на беспорядочную груду.

Однако Джек спросил:

– Сколько будет стоить внести новый параграф?

– Вы ведь не собираетесь заплатить ему за опровержение лжи? – Элли была в ужасе от самой этой идеи. Это все равно что платить лжесвидетелю за то, что он совершил преступление своим лжесвидетельством. Джек, чего доброго, предложит награду тому, кто развел огонь за то, что тот не сжег весь дом дотла.

– Так будет быстрее, чем ждать, пока его заставит это сделать суд. И дешевле. Как вы понимаете, Берквист тоже работает не бесплатно. – Он опустошил свой тощий кошелек. – Десять шиллингов – все, что у меня есть. Хотите – берите, хотите – нет, но в таком случае ждите, что к вам явятся мировые судьи и прикроют вашу газетенку.

– Как, затыкать рот свободной речи и правам прессы?! Правительство не посмеет после того, что сделали французы. – И шиллинги исчезли.

– Неблаговидный поступок, вот что это такое, – сказала Элли, кипя от злости.

– Согласен, – ответил Хэпворт с ухмылкой, показав больше своих желтых зубов, чем ей хотелось бы видеть. – Однако другой джентльмен заплатил мне двадцать.

– Кто-то еще заплатил вам за то, чтобы вы напечатали опровержение?

– Вот именно. Секретарь его светлости.

Элли вынула из своего кармана драгоценный шиллинг.

– Кто?

– Да ясно кто – ваш дед, маркиз Монтфорд.

Элли улыбнулась, у нее отлегло от сердца. Все-таки кровь не вода и не газетные чернила. У нее есть родные, и она была права, решив отдаться на милость и гостеприимство его светлости.

Элли гордо улыбнулась Джеку.

– Лорд Монтфорд в самом деле печется обо мне.

– Ага, – сказал Хэпворт. – Уж так печется, что заплатил мне за публикацию сообщения, что его внучка умерла.