Своеобразие языка на разных ступенях социальной истории народа

Развитие языка зависимо от внеязыковой действительности — от социальной и культурной истории народа, от своеобразия его психического склада, образа жизни, видения мира. Влияние общества на язык глубоко и разнообразно. Именно здесь, в истории общества, сознания, культуры, скрыты первопричины развития языка. В конечном счете, язык развивается потому, что развивается общество: язык изменяется, отражая меняющийся мир; изменяется, отвечая новым типам и формам общения; изменяется, потому что развивается сознание и мышление человека.

Одно из проявлений связи между историей языка и историей общества состоит в том, что существуют особенности языка и языковых ситуаций, соответствующие определенным ступеням этносоциальной истории общества. Можно говорить о своеобразии языков общинно-первобытного (племенного) строя, языков феодальной поры, языков послефеодалъных формаций.

Язык в первобытном обществе

Языки первобытно-общинных времен были языками вида Homo sapiens, т. е. они принадлежат тому же классу семиотических систем, что и любой современный язык.

Вместе с тем в рамках этой общности языки первобытной поры отличаются удивительным своеобразием. Аналоги некоторым экзотическим чертам первобытных языков могут быть обнаружены в виде остаточных следов и следствий в языках позднейших формаций и в языках так называемых "архаических" социумов в современном мире.

1. Для языкового состояния первобытно-общинной поры характерны множественность и дробность языков в рамках языковой семьи при отсутствии четких границ между языками. На сравнительно небольших пространствах сосуществовало множество родственных языков и диалектов, образующих языковой континуум (языковую непрерывность ). Это такая ситуация, когда два соседних языка очень похожи, близки друг к другу; языки, отстоящие друг от друга через один, похожи менее; через два — еще менее и т. д. (см.: Степанов 1975, 173). Именно такой языковой ландшафт — диффузный и дробный — застал в 70 — 80-х гг. XIX в. Н. Н. Миклухо-Маклай в Новой Гвинее.

"Почти в каждой деревне Берега Маклая — свое наречие. В деревнях, отстоящих на четверть часа ходьбы друг от друга, имеется уже несколько различных слов для обозначения одних и тех же предметов. Жители деревень, находящихся на расстоянии часа ходьбы одна от другой, говорят иногда на столь различных наречиях, что почти не понимают друг друга. Во время моих экскурсий, если они длились больше одного дня, мне требовались два или даже три переводчика, которые должны были переводить один другому вопросы и ответы" (Миклухо-Маклай Н.Н. Путешествия. М.-Л. 1940. Т. 1. С. 243). Переводчиками обычно бывали пожилые мужчины, специально пожившие в соседнем племени, чтобы узнать язык.

Близкая картина наблюдается в современной Африке, Австралии, Океании (см. с. ). В условиях языкового континуума нередко трудно определить, чем являются два похожих соседствующих языковых образования: родственными языками или диалектами одного языка (см. с. ).

2. Для первобытной поры характерно быстрое изменение языков вследствие постоянных и глубоких языковых контактов.

В первобытном бесписьменном обществе языковая история протекала бурно. Время существования одного языка могло быть и бывало очень непродолжительным. Не закрепленные в письменной традиции, языки легко забывались, и это никого не беспокоило. Военная победа племени не всегда означала победу языка этого племени. Победители нередко усваивали язык побежденных; нередко возникал новый гибридный язык (см. с. , , ).

3. Для языков первобытной поры характерно существование групповых подъязыков — мужских, женских, а также юношеских и девичьих в период инициации (иногда в значительной мере тайных). Дело в том, что биологические различия людей по полу определяли общественное разделение труда в значительно большей мере, чем в последующей истории человечества. Мужские и женские языки различались прежде всего словарем. Охотничью или строительную лексику знали только мужчины, а лексику домоводства — женщины. Различия могли касаться также состава фонем: например, до сих пор в некоторых русских говорах только в женской речи наблюдается так называемое "сладкогласие" — произнесение вместо звука [р] звука [й]: бйат, бейо́за (брат, береза).

С течением времени социальные функции мужчины и женщины медленно, но верно сближались, однако и позже различия между мужской и женской речью во многом сохраняются. Женская речь более консервативна (не случайно диалектологи стремятся наблюдать именно речь женщин, особенно изучая синтаксис). В словаре женщин больше эмоционально-оценочных слов, прежде всего уменьшительно-ласкательных, больше эвфемизмов; в их речи чаще звучат слова с мягкими согласными; для женской фонетики характерно более выразительное участие губ (в сравнении с мужской артикуляцией тех же губных звуков) [92] . В стилистическом плане мужская речь более книжна, чем женская (естественно, при сопоставимости темы и условий общения), сложнее по синтаксису и более, насыщена интеллектуально (однако не эмоционально).

4. В XIX–XX вв. исследователей архаических социумов поражало, как много в племенных языках названий для всего конкретного и единичного, что позволяло аборигенам в зримых, слышимых, осязаемых подробностях представлять в речи внешний мир, — и это при заметных лакунах в сфере общих родовых обозначений.

"У них [австралийских аборигенов. — Н. М.] нет общих слов, как дерево, рыба, птица и т. д., но исключительно специфические термины, которые применяются к каждой особой породе дерева, птицы и рыбы". "Австралийцы имеют отдельные имена почти для каждой мельчайшей части человеческого, тела: так, например, вместо слова "рука" у них существует много отдельных слов, обозначающих верхнюю часть руки, ее переднюю часть, правую руку, левую руку и т. д. "В области Замбези каждое возвышение, каждый холм, каждая горка, каждая вершина в цепи имеет свое название, точно так же, как каждый ключ, каждая равнина, каждый луг, каждая часть и каждое место страны… обозначено специальным именем… Оказывается, география примитивного человека гораздо богаче нашей" (цит. по: Выготский, Лурия 1993, 96–97).

Характеризуя мыслительные возможности сознания, основанного на языках с изобилием слов конкретной семантики, но с ощутимой нехваткой (в сравнении с европейскими языками) слов с абстрактными и общими значениями, Л. С. Выготский писал: "Язык примитивного человека выражает образы предметов и передает их точно так, как они представляются глазам и ушам. Точное воспроизведение — идеал подобного языка… Такое пластическое, подробное описание представляет и большое преимущество, и большой недостаток примитивного языка. Большое преимущество — потому, что этот язык создает знак почти для каждого конкретного предмета и позволяет примитивному человеку с необычайной точностью иметь в своем распоряжении как бы двойники всех предметов, с которыми он имеет дело… Однако наряду с этим язык бесконечно загружает мышление деталями и подробностями, не перерабатывает данные опыты, воспроизводит их сокращенно, а в той полноте, как они были в действительности" (см. Выготский, Лурия 1993, 98, 100). Сознанию, которое опирается на язык минимально абстрагированный, еще не отвлеченный от наглядной и наивной картины мира язык, трудно вырабатывать обобщающие и абстрактные понятия (представления) и "связывать" их в суждения и умозаключения (см. также с. 166–168).

5. Существенная особенность первобытного общения состоит в том, что коммуникация на основе звукового языка включает в себя самое широкое использование языка жестов (к которому в филогенезе Homo sapiens и восходит звуковой язык). "Язык примитивного человека, в сущности говоря, есть двойной язык: с одной стороны, язык слов, с другой — язык жестов" (Выготский, Лурия 1993, 100).

6. Для языков первобытной поры характерно широчайшее табуирование слов и выражений (о природе табу см. с. , ). Существовали табу, связанные с охотой, рыболовством; со страхом перед болезнями, смертью; с верой в домовых, в "сглаз", порчу и т. п. Для разных половозрастных групп были свои запреты; свои табу были у девушек и у юношей до брака, у кормящих грудью, у жрецов и шаманов. Следствием табу было исключительно быстрое обновление словаря племенных языков. Вот как описывает эту динамику Дж. Фрэзер:

"Если имя покойного совпадает с названием какого-нибудь предмета общего обихода, например животного, растения, огня, воды, считается необходимым такое имя исключить из разговорного языка и заменить другим. Этот обычай, очевидно, является мощным фактором изменения словарного фонда языка; в зоне его распространения происходит постоянная замена устаревших слов новыми… Новые слова, по сообщению миссионера Добрицхоффера, ежегодно вырастали, как грибы после дождя, потому что все слова, имевшие сходство с именами умерших, особым объявлением исключались из языка и на их место придумывались новые. "Чеканка" новых слов находилась в ведении старейших женщин племени, так что слова, получившие их одобрение и пущенные ими в обращение, тут же без ропота принимались всеми абипонами [племя в Парагвае. — Н. М.] и, подобно языкам племени, распространялись по всем стоянкам и поселениям. Вас, возможно, удивит, добавляет тот же миссионер, покорность, с какой целый народ подчиняется решению какой-нибудь старой ведьмы, и та быстрота, с какой старые привычные слова полностью выходят из обращения и никогда, разве что в силу привычки или по забывчивости, более не произносятся. На протяжении семи лет, которые Добрицхоффер провел у абипонов, туземное слово "ягуар" поменялось трижды; те же превращения, только в меньшей степени, претерпели слова, обозначающие крокодила, колючку, убой скота. Словари миссионеров, в силу этого обычая, буквально кишели исправлениями" (Фрэзер Дж. Золотая ветвь: Исследование магии и религии. М., 1980. С. 287–289).

Отношение к языку как к средству магии (см. с. ) характерно в первую очередь именно для первобытных и архаических социумов.

7. Д. С. Лихачев считал характерными для "языкового примитивизма", а также для "атавистической речи" такие черты речи уголовников, как семантическая расплывчатость, диффузность словоупотребления, "нестабилизированность семантики" (Лихачев 1935, 75).

"Например, слово "навернуть" не может быть иначе передано, как 'вообще что-то сделать', 'произвести'. Можно "навернуть скачок" — обокрасть со взломом', "навернуть малину" — 'достать тайную квартиру, тайное помещение', "навернуть фрайера" — 'обмануть кого-либо', "навернуть бабочек" — 'раздобыть денег' и т. д. Тот же характер носят такие слова, как "хурдачить", "зашататься", "жухнуть" (…), "зажуриться", "стрёбать" и т. п…Смысл слова может быть только разгадан в фразе и в конкретной обстановке, в определенной внешней ситуации. Эта особенность воровской речи делает ее несомненно весьма близкой диффузности первобытной семантики" (с. 70–71).

Семантическая диффузность характеризует не только лексику, но и грамматику первобытного или атавистического языка: "Рассматривая деградацию существительного, глагола и междометия в воровском языке, стремящихся слиться друг с другом, мы приходим к предположению, что наиболее примитивным словом было слово, в котором диффузно сливались элементы междометия, существительного и повелительного наклонения, слово, устанавливающее в наличности известный факт и вместе с тем дающее приказание к известному действию. Одновременно это слово было магически и эмоционально заряжено" (с. 91).

В воровской речи Лихачев видел "болезнь языка", с диагнозом "инфантилизм языковых форм", "тенденция к языковому примитиву", "господство пралогаческого мышления" (с. 94, 93). Вот почему его замечательно глубокий очерк — это концепция не только воровского арго, но и первобытных языков.

Языки ранних государств. Языковые ситуации феодальной поры

Первые государственные образования возникают примерно в то же время, когда у народа появляется письменность ("изобретается") создается или, что чаще, заимствуется и в той или иной мере приспосабливается к своей фонетике). Возникает частная собственность, углубляется общественное разделение труда, на смену обычному праву, суду старейшин приходят писанные законы и профессиональные институты власти. Эти глубочайшие процессы (а это именно длительные процессы, а не одномоментные "сдвиги", открывающие "новую эру") означали кардинальное изменение социокультурного бытия человека.

Естественно, что эти процессы воздействовали и на характер языковой коммуникации, и на сами языки. При этом различия рабовладельческой и феодальной формаций для истории языков представляются менее значимыми, чем их общие черты: все это ранние формы государственности, ранние века письменности, ручной труд в производстве (в том числе "рукописание" в сфере письменной культуры). Поэтому далее речь пойдет о языковом своеобразии феодальной поры. Вопрос о влиянии письма на языки будет рассмотрен на с. 152–158.

1. Для языковых ситуаций в средние века характерен особый вид культурного двуязычия, которое образуют, с одной стороны, надэтнический язык религий и книжно-письменной культуры (близкой к религиям), а с другой — местный (народный) язык, обслуживающий обиходное общение, в том числе отчасти и письменное. Эта черта языковых ситуаций связана с преобладанием в средние века религиозного мировоззрения, существованием мировых религий, с неконвенциональной трактовкой знака в религиях Писания (см. с. ).

2. В истории языковых ситуаций феодальная эпоха — это пик диалектных различий, диалектной дробности и обособленности. Так отражается в языке феодальная раздробленность, слабость экономических связей в условиях натурального хозяйства, общая оседлость жизни. Интенсивная миграция племен первобытной поры прекратилась; образовались государства с более прочными границами. При этом границы многочисленных диалектов в целом совпадали с границами феодальных земель. Вместе с тем в феодальную пору складываются и наддиалектные формы общения (койне, см. с. ). Позже на основе койне формируются народные (этнические) литературные языки — такие, как хинди, французский, русский (в отличие от надэтнических культовых языков — таких, как санскрит, латынь, церковнославянский).

3. Для феодальной поры характерна сложная иерархичность и строгая регламентированность, своего рода церемониальность книжно-литературного общения. Таковы черты самого феодального общества — с его сложной и консервативной социальной структурированностью (четкое разделение общества на клир и мир; многоярусная церковная и светская иерархия; вассалитет — сюзеренитет феодалов; цехи и гильдии ремесленников и купцов; прикрепленность крестьян к земле); сложным этикетом отношений между людьми; сложной системой эстетических правил, условностей, приличий. Применительно к средневековому искусству слова Д. С. Лихачев писал, что "литературный этикет и выработанные им литературные каноны — наиболее типичная средневековая условнонормативная связь содержания с формой" (Лихачев 1971, 96).

"Из чего слагается этот литературный этикет средневекового писателя? Он слагается: 1) из представлений о том, как должен был совершаться тот или иной ход событий; 2) из представлений о том, как должно было вести себя действующее лицо сообразно своему положению; и 3) из представлений о том, какими словами должен описывать писатель совершающееся. Перед нами, следовательно, этикет миропорядка, этикет поведения, этикет словесный. Все вместе сливается в единую нормативную систему, как бы предустановленную, стоящую над автором… Писатель выбирает, размышляет, озабочен общей "благообразностью" изложения. Самые литературные каноны варьируются им, меняются в зависимости от его представлений о "литературном приличии". Именно эти представления и являются главными в его творчестве… Литературный этикет вызывал особую традиционность литературы, появление устойчивых стилистических формул, перенос целых отрывков одного произведения в другое, устойчивость образов, символов-метафор, сравнений и т. д." (Лихачев 1971, 108–109).

4. В сравнении с современной культурой, для средних веков характерно более пристальное и пристрастное внимание к слову. Это черта культур, развившихся на основе религий Писания (см. с. ). Книжные люди средневековья видели в слове ключ к познанию тайн бытия, записанных в священных текстах. В способности человека записать и прочитать текст виделась волнующая тайна, раскрывающая человеческую сущность. В звуковом составе слова, в особенностях начертания, во внутреннем смысле составляющих слово морфем искали отражения сущности вещей. Д. С. Лихачев писал о таком подходе к языку и миру (речь идет о Константине Костенечском, болгарском книжнике XV в.): "Познание для него, как и для многих богословов средневековья, — это выражение мира средствами языка. Слово и сущность для него неразрывны… Между языком и письменностью, с одной стороны, и явлениями мира, с другой — существовала, по мнению Константина, органическая связь" (Лихачев 1973, 85–86).

Историк науки определяет культуру средних веков "как культуру текста, как комментаторскую культуру, в которой слово — ее начало и ее конец — все ее содержание" (Рабинович 1979, 269). Для средневекового мышления текст — это не только имя или Евангелие, но и ритуал, и храм, и небеса (С. С. Аверинцев: "небеса как текст , читаемый астрологом"). Вся средневековая наука — его "наука по поводу слова, единственного средства для схоластического экспериментирования" (Рабинович 1979, 262).

Говоря о различии в отношении к слову между средними веками и новым временем, С. С. Аверинцев пишет: "Карл Моор у Шиллера не может энергичнее выбранить свой век, как назвав его "чернильным" веком. Средние века и впрямь были — в одной из граней своей сути — "чернильными" веками. Это времена "писцов" как хранителей культуры и "Писания" как ориентира жизни, это времена трепетного преклонения перед святыней пергамента и букв" (Аверинцев 1977, 208).

Языковое существование в послефеодальное время

Развитие капитализма, углубляя общественное разделение труда, способствует всесторонней консолидации общества — экономической, политической, этноязыковой, информационной. Для языкового развития в послефеодальное время характерны следующие черты:

1. Прослеживается отчетливая тенденция к стиранию диалектных различий, к преодолению диалектной дробности. Однако этот процесс медлен и идет разными темпами: интенсивно там, где рано сложилась сильная центральная власть (как, например, в Англии, Франции), и сравнительно медленно — в странах, где долго сохранялась феодальная раздробленность и сильны традиции федерализма (например, в Италии, Германии).

Вместе с тем, в отличие от якобинского Конвента в революционной Франции, требовавшего искоренить диалекты и запретить региональные языки, в современном мире растет понимание культурнопсихологической ценности диалектов. Как деревня или городок детства — это малая родина человека, так и материнский диалект — это его языковая малая родина. Для человека в родном диалекте сохраняется жизненно важный опыт его первого знакомства с миром. Поэтому, овладевая литературным языком, важно сберечь в языковом сознании мир родного диалекта.

В ряде высокоразвитых стран (Словения, Германия, Япония) диалекты или диалектно окрашенная речь сохраняются как семейно-бытовой язык. Словенская филологическая традиция, в том числе учебники для средних школ, воспитывает уважительное отношение к диалектам. Подчеркивается, что диалекты ограничены только территориально, но по социальному статусу и выразительности они вполне сопоставимы с наддиалектной разговорной речью.

В Японии, после планомерной выработки "общего языка" страны (языка массовой коммуникации, см. с. 134–136 ), "по-новому встал вопрос о диалектах", — пишет японский лингвист. — "Теперь уже стихия диалектов не опасна для общего языка, так как в значительной степени они преодолены в масштабах всей страны. Теперь уже, напротив, стоит вопрос о сохранении прелести и аромата некоторых элементов диалектов, скорее как стилистического средства, и они охотно воспринимаются в Японии слушателем радио и зрителем телевидения в передачах типа "театр у микрофона", ими сознательно с большим успехом пользуются девушки-гиды в туристских автобусах. Диалект теперь — приправа к местному колориту" (цит. по изданию: Языковая политика 1977, 246).

2. Для языкового развития в послефеодальное время характерна тенденция к сложению литературного языка с большим разнообразием коммуникативных функций (чем у литературных языков феодальной поры). Литературные языки нового времени выходят за рамки письменного общения: в сферу образцового употребления включается и такая важная коммуникативная разновидность языка, как разговорная речь (см. с. , ). Так социальная интеграция общества обусловливает растущее языковое единство этнического коллектива.

 

Что изменяют в языках революции?

Революции, состоящие в "коренной ломке общественных отношений", не приводят к ломке, "взрыву" или "скачку" в истории языка. Тем не менее последствия таких крутых социальных сдвигов сказываются и на языке.

Самые заметные (но не самые значительные и глубокие) последствия — это переименования социально значимых профессий, должностей, институций (русск. министр > народный комиссар; офицер > командир; солдат > боец или красноармеец; полиция > милиция; жалованье > зарплата и т. д.). По своей природе переименования сродни табуистическим заменам: это отголоски магической функции речи, веры во взаимозависимость имени и вещи (см. с. ).

Более серьезное воздействие революции на язык связано с перемещением и смешением огромных масс населения в территориальном и социальном пространстве. Носители разных территориальных и социальных диалектов попадают в новые языковые среды, их речь испытывает влияние чужой речи и сама влияет на речь других. Процессы такого рода ведут к ослаблению различий между разными формами существования языка, к преобразованию его нормативно-стилистического уклада. В частности, бурные события 1917-го и последующих годов ускорили движение русского литературного языка по пути демократизации. С одной стороны, утрачивались наиболее книжные формы интеллигентской речи (ср. сложный, развернутый синтаксис многих монологов в пьесах Чехова). С другой — нижние границы "правильной" (литературной) речи слились с повседневным полуинтеллигентским общением, вобравшим в себя множество языковых черт новых хозяев жизни.

А. М. Селищев в книге "Язык революционной эпохи: Из наблюдений над русским языком последних лет (1917–1926)" показал ряд общих черт в "революционном" русском языке и во французском языке времен революции конца XVIII в., связанных с крайней политизацией общества. В условиях ораторской активности и острой полемики стали продуктивны образования от имен лиц, причем и с положительной ( ленинизм, троцкист ), и с отрицательной коннотацией ( красновщина, махновщина ). В публицистике возродилась крайне патетическая фразеология и образность ( суровая рука революционной законности, рушится царство насилия и т. п.), а наряду с этим стали обычными элементы просторечия, жаргонизмы (ср. в "Правде": Бухарин, один из лучших теоретиков, наш дорогой Бухарчик; совдурак ). Как и в революционной Франции, широко распространилось тыканье. Селищев отмечает также сходство некоторых семантических процессов: франц. travailler — это 'обрабатывать' не только дерево, камни, железо, но и народ, толпу, публичное мнение, войска. Такая же сочетаемость появилась в революцию и у русск. обрабатывать . Типична также и противоположная направленность семантического процесса: выхолащивать марксизм . Под французским влиянием в русскую революционную фразеологию вошли обороты старый резким, порядок дня, объявить вне закона, декрет, экспроприация и т. п. (Селищев 1928).

Таким образом, революционные потрясения отражаются сильнее всего на нормативно-стилистическом укладе языка.

 

Письмо и книгопечатание как факторы языковой эволюции

Главное событие в истории коммуникации

Во введении к учебнику С.И. Соболевского "Древнегреческий язык" (М., 1948) есть такие слова: "История застает греков уже разделенными на несколько племен, говоривших на разных наречиях или диалектах" (с. 5).

Что в этом контексте значит слово история!

Во-первых, это писанная история и потому лучше известная, более достоверная; в ней люди, годы, события индивидуальноконкретны и неповторимы — благодаря письму. Во-вторых, история здесь — это еще и качественно иной этап культуры и цивилизации, настолько новый, что все предшествующее кажется предысторией — и это тоже благодаря письму.

В письме люди долго видели чудо, поэтому многие народы верили, что письмо создали боги. "У вавилонян письмо изобрел бог Набу́  — покровитель Наук и писец богов… В китайских легендах изобретателем письма считался либо Фу-си — основоположник торговли, либо мудрец Цан Цзе с ликом четырехглазого дракона. По представлениям древних евреев, у них, помимо более позднего "человеческого" письма (Исход 8, 1), некогда имелось более древнее "божественное" письмо (Исход 21, 18). По исламской традиции, сам Бог был создателем письма. С точки зрения индусов, им был Брахма ; считалось, что именно он дал людям знание букв. Скандинавская сага приписывает изобретение рун Одину , а в ирландских легендах изобретателем письма является Огме "(Гельб 1982, 219–220).

В некоторых ближневосточных мистических учениях письмо, сам алфавит считались священными. Позднеиудейское "преклонение перед алфавитом как вместилищем неизреченных тайн" (Аверинцев 1977, 201) сказалось в мистических интерпретациях алфавита у каббалистов, пифагорейцев, гностиков, астрологов, чернокнижников. Общую направленность и стиль мышления таких интерпретаций можно почувствовать го одному старинному рассуждению о латинском алфавите: "Латинский Алфавит… является идеографическим отражением великих греческих мифов…; по этой причине он преподносит нам… удобное для пользования 'выражение' фундаментальных истин, содержащихся в человеке и во Вселенной, истин живых, 'Божеств', которые представляют собой манифестацию Единой Истины, созидательной и суверенной" (цит. по работе: Гельб 1982, 221).

Вместе с тем миф о божественном создателе письма — это часто последний миф, им завершаются мифопоэтические традиции. С созданием письма заканчивается мифологический и фольклорный этап развития народа — заканчивается "дошкольное", бесписьменное детство человечества, полное детской беспечности и детских страхов.

В истории человеческой коммуникации создание письма остается самым главным событием. Оно привело к огромным изменениям в характере языкового общения людей, а вслед и вследствие этого — к невиданному ускорению информационных, технологических и социальных преобразований.

Чтобы наглядно представить стремительный прогресс за последнее столетие информационных технологий (а ему соответствует и лавинообразное возрастание объемов информации, циркулирующей в обществе), американский специалист по теории коммуникации Ф. Уиллиамс сравнил историю Homo sapiens с двумя оборотами по кругу часовой стрелки, т. е. 36 тыс. лет представил как одни сутки, 24 часа. Тогда развитие информационных потребностей и возможностей людей выглядит так:

Легко видеть, что началом цивилизации было создание письма. Воздействие письма на информационно-языковые процессы проявлялось в следующих тенденциях:

1. Резко возрастает количество и меняется качество информации, циркулирующей в обществе. Информация, которой обладало бесписьменное племя, содержалась в племенном фольклоре — в мифологии, в исторических преданиях, эпосе (былинах, сагах), в пословицах и приметах. В целом это знание не превышало информации, которую мог удерживать в памяти и передавать младшим соплеменникам главный хранитель и "транслятор" народного опыта (сказитель). Иная картина в обществе с продолжительной письменной традицией: циркулирующая в нем совокупная информация многократно превышает возможности памяти отдельного члена общества. Отчасти это достигалось благодаря профессиональному разделению "трудов" по хранению и передаче информации: плотники помнят и передают свое ремесло, кузнецы, как и знахари и травники, жрецы или священнослужители, писцы и законники, — свое. Однако главным средством сохранения и передачи информации становится письменность.

При этом дело не только в количествах информации. На заре письменной культуры, при переходе к письменной передаче информации, главный выигрыш заключался "не в передаваемых количествах информации, а в ее качестве… Письменность позволяет в принципе сохранить в памяти общества текст, резко отличающийся от всех, принятых в данном обществе, и в этом смысле характерный именно для его автора" (Иванов Вяч. Вс. 1978, 155). Если фольклор обращен ко всем членам небольшого племени и в основном известен всем, то ранние письменные тексты были доступны лишь узкой группе лиц. Вот почему появление письменности стимулировало информационно-интеллектуальную дифференциацию общества и развитие индивидуальных творческих возможностей отдельных его членов.

Письмо многократно расширяет пути и способы передачи информации: не только по элементарным цепочкам (от отца к сыну, от мастера к ученику), но также минуя соседствующие звенья временной или пространственной связи. Так, именно благодаря письму величайшее достижение Древнего Рима — римское право — спустя несколько столетий после гибели Рима было воспринято народами средневековой Европы и стало основой юридического мышления позднейших цивилизаций.

2. Письмо существенно разнообразит условия коммуникации. Передача и прием письменного сообщения обычно разделены во времени и/или пространстве; у письменного сообщения могут быть читатели, неизвестные автору; их число может быть большим или неопределенным. Пишущий не может помочь (себе и адресату) жестами, мимикой, интонацией. Читающий не может спросить автора о неясном в тексте и получить ответ по ходу чтения. Поэтому создавать письменные тексты, которые были бы в такой же мере понятны, как устная речь, обращенная к знакомому собеседнику, значительно сложнее, чем говорить. Преодолевая трудности "заочной" письменной коммуникации, языки выработали разнообразные средства отчетливого выражения всех тех смыслов, которые в устном общении "сами собой разумелись".

Например, за столетия письменной культуры сформировались разнообразные синтаксические показатели подчинительной связи между предложениями. С их помощью говорящий может довольно тонко различать и определять те отношения, которые возможны между двумя событиями (действиями), т. е. отношения временно́й связи, пространственной, определительной, условной, причинно-следственной, целевой, сопоставительной, уступительной и др. Ср. различия в характере временно́й связи двух событий в зависимости от того, какой союз времени (из ряда возможных) выбрал говорящий: когда, пока, как, покамест, покуда, в то время как, после того как, с тех пор как, как только, лишь только, только что, только лишь, едва только, прежде чем, раньше чем, перед тем как . Так же разнообразны возможности в представлении всех других видов отношений между событиями — причины, цели, условия и т. д.

3. Письменное общение способствует выработке сложных синтаксических форм языка и речи. Это прежде всего разные виды сложных предложений, затем средства различения "чужой" речи и речи "своей" (прямая речь, косвенная, разные виды "несобственно-прямой" речи и т. п.), а также специальные средства рубрикации текстов: систематизированные перечни, табличное представление текстового материала, специальные средства, демонстрирующие композицию текста (членение на абзацы, главы, разделы, параграфы; членение текста на основной текст и вспомогательный, который составляют комментарии, указатели и т. п.).

4. Письмо способствует обогащению лексического запаса языка. Если словарь бесписьменного племени не превышает 10–15 тыс. слов, то тезаурус языков с продолжительной письменной традицией насчитывает 400–500 тыс. слов (о понятии "тезаурус" см. с. ).

5. С появлением письма обычно начинает складываться литературный (нормированный) язык в качестве такой формы существования языка, которая обладает наиболее широкими функциональными возможностями и в перспективе становится наиболее общим (наддиалектным и межсословным) средством коммуникации (см. с. , ).

6. Письмо и со временем возникающая в письменной культуре нормативно-стилистическая регламентация языка существенно замедляют темпы языковых изменений. А.М. Пешковский сравнивал норму с плотиной, которая превращает языковой поток в стоячее озеро.

7. Письмо изменяет сам характер исторических процессов в языке. В бесписьменном языке новые явления (новые слова, обороты, синтаксические конструкции) вытесняют старые, заменяют их собой, поэтому даже за короткое время такие языки меняются до неузнаваемости. Например, "некоторые из индейских языков изменяются так быстро, что молодежи бывает трудно, если не невозможно, общаться с людьми на три или четыре поколения старше себя. Непрерывное изменение языков приводит к их превращению в новые языки и диалекты. Существование сотен языков и диалектов у индейцев Америки и у банту в Африке — прекрасный тому пример" (Гельб 1982, 213). Иная картина в языке письменном: здесь новые слова и обороты не вытесняют старые, а сосуществуют с ними. Идет не смена языковых возможностей, а их накопление, аккумуляция. Таким образом, письмо способствует и созданию и сохранению богатства коммуникативных возможностей общества.

Итак, письменность стала основой внешней памяти человечества. Рост возможностей хранения и использования информации обусловил дальнейшее ускорение информационного и технологического прогресса.

История письменности состояла в возрастании объемов письменной коммуникации, в неуклонном расширении ее географического и социального пространства. Это вело к демократизации письменного общения и литературных языков.

"Гутенбергов пресс": первая предпосылка массовой коммуникации

Поскольку печати существовали задолго до нашей эры, то и мысль о возможности тиражировать (множить) написанное путем печатания (т. е. посредством оттиска краски на бумаге или ткани) тоже очень стара. Начиная с VII в. в Китае, Японии, Индии умели делать оттиски с деревянных или медных досок, на которые предварительно наносилось зеркальное изображение нужного текста (оно вырезалось, или вытравливалось, или, как в лубочной гравюре, писалось краской).

Однако подлинная эра книгопечатания началась в середине XV в., когда Иоганн Гутенберг, золотых дел мастер из Майнца, изобрел печать с наборной формой, создаваемой из отдельных литер, а также печатный пресс и способ отливки стандартных литер шрифта.

Основным стимулом возникновения книгопечатания были потребности в одновременном, единообразном и быстром тиражировании книг. Потребности в массовой книжной продукции были, связаны с широкими просветительскими запросами европейском общества в XV в., однако вскоре преимущества тиражирования оценила и церковная цензура.

"Гутенбергов пресс" (М. Цветаева) вызвал невиданное прежде увеличение объемов информации, циркулирующей в обществе, что означает резкое возрастание удельного веса языка и речевой деятельности в жизни людей. Можно также говорить об определенном специфическом воздействии книгопечатания на информационно-языковые процессы.

1. "Печатный знак относится к рукописному знаку почти так же, как рукописный знак к устному слову" (Рождественский 1979, 131–132). То влияние, которое оказывало на языки письмо ("рукописание"), было усилено "машинным писанием" — полиграфией (греч. polygraphía — буквально 'многописание') и развитием средств тиражирования. Шире становился круг потребителей информации. Если адресат некоторых рукописных текстов может быть один человек (например, в частной переписке), то адресат печатного текста — это всегда некоторое множество людей, причем часто незнакомых автору текста. Поэтому текст, предназначенный для печати, должен быть рассчитан на достаточно широкую аудиторию и на то, чтобы быть понятным вне контекста, вне психологической "настроенности" собеседников друг на друга, обычной при устном общении (а также при письменном общении близких знакомых). Поэтому книгопечатание углубляет тенденции к формированию языковых возможностей максимально эксплицированного, открытого и потому максимально понятного текста (разумеется, "понятного" — в рамках темы текста, его жанра, профессиональной предназначенности и т. п.).

2. Если развитие письменности обычно приводит к созданию литературных (нормированных) языков, то книгопечатание способствует сравнительно быстрой стабилизации языковой нормы и ее распространению вширь, среди читающих слоев населения.

Только типографский станок (а не рукописание) позволяет получить действительно тождественные по языку экземпляры (копии) текста. Только массовые тиражи, в сочетании с распространением школьного образования, внедряют языковые нормы в широкую речевую практику говорящих.

3. Книгопечатание способствовало демократизации письменного общения. Естественно, что массовая печатная продукция не может быть в той же мере престижной, в какой были на заре письменности иероглифические таблички, или папирусные свитки, или дорогостоящие пергаментные рукописные книги. Письменное общение стало повседневным, обиходным, часто заурядным делом. Люди перестают относиться к письменному тексту с большим доверием и уважением, чем к устному слову. Римляне говорили: Verba volant, scripta manent — Слова улетают, написанное остается; о том же и русская пословица: Что написано пером, не вырубишь топором. А в XX в. поэт сказал: Мало ли что в книжке можно намолоть (В. Маяковский). Параллельно с демократизацией письменного общения и вследствие этого происходит демократизация литературных языков.

4. В современном мире развитие письма и книгопечатания приводит к исключительному разнообразию речевых жанров. Десятки видов текстов создаются как принципиально письменные тексты, рассчитанные только на зрительное восприятие. Таковы своды законов, научно-исследовательские и конструкторские тексты, патенты, различного рода официально-деловая документация. Возникает информатика, т. е. разнообразные "тексты о текстах": рефераты, аннотации, библиографии, описи архивов, терминологические и номенклатурные стандарты, всевозможные указатели к текстам (например, указатель авторский, предметный, географический, хронологический, формульный, патентный, указатель заглавий и т. д.). Информатика систематизирует тексты, обеспечивает их распределение между людьми и "вводит" людей в понимание текстов (см.: Рождественский 1979, 179). Вместе с тем объем накопленной информации в наше время достиг критической величины, что резко затруднило поиск нужной информации. Преодолеть этот кризис призваны компьютеры.

 

Историко-биографические экскурсы: восточнославянские первопечатники Франтишек Скорина (до 1490 — ок.1541) и Иван Федоров (ок. 1510–1583) в языковых ситуациях своего времени

При всей новизне в XVI в. "друкарского" станка, основные заботы восточнославянских первопечатников были не технические, а культурно-просветительские и филологические (текстологические, языковые). Это заботы исследователей-библеистов, переводчиков, редакторов, комментаторов. Поражает широта издательских программ Франтишка Скорины и Ивана Федорова. Они осуществили книжные "предприятия века ", причем предприятия отнюдь не коммерческие, но ориентированные на высокую классику своего времени, исполненные веры в пользу просвещения.

Сын полоцкого купца Франтишек Скорина прожил богатую событиями жизнь. Много закрыто от нас временем, но все же известно, что Краковский университет присудил ему степень бакалавра "свободных наук", а Падуанский — степень доктора в "лекарских науках" [95] . Скорина вел торговые дела в Беларуси и Польше. Сохранились королевские охранные листы, выданные Скорине, но также и королевские указы против него. Скорина не раз судился, несколько месяцев сидел за долги в тюрьме. В Вильне он был секретарем и врачом виленского епископа. В Кенигсберге недолгое время состоял на службе у прусского герцога Альбрехта. В Праге ему поручили устроить королевский ботанический сад. Один документ допускает чтение, согласно которому Скорина был секретарем датского короля. Согласно другому (однако не подтвержденному источнику), Скорина встречался в Виттенберге с Лютером и Меланхтоном, причем Лютер принял его за "интригана от дьявола". Судя по некоторым косвенным данным, Скорина привозил книги своей печати в Москву [96] .

В 1517–1519 гг. Скорина на деньги богатых белорусских купцов завел в Праге типографию, нанял печатников и граверов и издал 23 книги Ветхого Завета (начав с Псалтыри) под общим назианием "Библия руска, выложена доктором Франциском Скориною из славнаго града Полоцька, Богу ко чти и людем посполитым к доброму научению", сопроводив каждую книгу объяснительным "предословием" и кратким послесловием. В Вильне Скорина открыл типографию (первую на территории бывшего СССР). Здесь в 1522 г. он напечатал "Малую подорожную книжицу", в которую вошли Псалтырь, Часословец, Шестодневец, Пасхалия, и также несколько сочиненных им церковных песнопений; в 1525 г. издал "Деяния и послания апостольския" (Апостол).

Вероисповедная принадлежность Скорины неизвестна и неопределима по характеру его изданий (особенно пражских) — настолько его предисловия веротерпимы и, говоря современным языком, экуменически надконфессиональны.

В обращении Скорины к Ветхому Завету ярко сказался присущий европейскому Возрождению интерес к первоисточникам христианства, решительное предпочтение Св. Писания церковному преданию. Книги Ветхого Завета (за исключением Псалтыри, особенно у православных) не использовались в христианском богослужении; они не были так популярны, как жития или календари, и так повседневно необходимы в каждой церкви, как Евангелия. Ветхий Завет в начале XVII в. — это по-своему изысканное чтение европейской интеллектуальной элиты, и именно к такой классике стремился приобщить Скорина своих соотечественников.

Его виленские издания по составу текстов более традиционны (в церковном отношении), однако новаторским был сам замысел "Малой подорожной книжицы". Это почти карманное издание предназначалось для индивидуального, "приватного" обращения (хотя бы и в дороге) к вечным истинам христианства.

Вопрос о языке конфессиональных текстов Скорина решает в пользу церковнославянского — классического языка восточнославянской книжности, однако при этом стремится объяснить непонятное на народном языке. Это было продуманное решение, сформулированное в предисловии к первой изданной им книге — Псалтыри: "Повелел есми Псалтырю тиснути рускыми словами а словенскым языком [т. е. русскими буквами и словенским языком]… Также положил есми на боцех [т. е. на полях] некоторые слова для людей простых не рушаючи самое Псалтыри ни в чем же… Иные слова которыи суть в Псалтыри неразумный простым людем найдуть е на боцех руским языком что которое слово знаменует" (цит. по факсимильному воспроизведению памятника в издании: Францыск Скарына 1988, 24).

Реально язык скорининских книг в разной мере церковнославянский. Те книги, которые он печатал по церковнославянским рукописям (Псалтырь, Апостол), сохраняют церковнославянский язык в большей мере. Однако в переведенных Скориной библейских книгах (с латыни, с чешского), при сохранении церковнославянской основы, вполне ощутима белорусская языковая струя.

В изданиях Скорины кириллица впервые получает вид, близкий к современной "гражданской" азбуке: буквы стали округлые и легкие, прозрачные, некоторые дублетные буквы исключались. Скорина, таким образом, предугадал облик будущей "гражданки", почти на два века опередив реформу графики и алфавита Петра I 1710 г. (Впрочем, в православных церковнославянских изданиях канонических текстов подобный светский шрифт невозможен и до сих пор.)

Издания Скорины были достаточно известны как в Беларуси и на Украине, так и в Московской Руси. Еще в XVIII в. на авторитет Скорины ссылались старообрядцы. Однако белорусский и западнославянский "акцент" в церковнославянском языке Скорины, как и слишком светский тон его предисловий, по-видимому, затрудняли полное принятие его книг официальной православной традицией. Во всяком случае, издания Скорины не оказали такого влияния на языковую ситуацию, как книги Ивана Федорова.

Иван Федоров (или Федоро́вич), по геральдическим данным, происходил из белорусского шляхетского рода Рогозов. Учился в Краковском университете (бакалавр "свободных наук"), в бытность в Москве — дьякон одной из церквей Кремля. Его первые издания увидели свет в Москве (Апостол 1564 г., Часовник 1565 г.). Из-за гонений вынужден был перебраться в Литовскую Русь. Здесь в Заблудове (сейчас местечко в восточной Польше) в 1569–1570 гг. в типографии великого гетмана литовского Григория Ходкевича Иван Федоров напечатал Учительное Евангелие и Псалтырь с Часословцем. Позже в собственной типографии во Львове он издает Апостол и первый у восточных славян печатный букварь (1574 г.), оказавший определяющее влияние на все последующие буквари допетровской Руси. С конца 70-х гг. Иван Федоров в Остроге (сейчас райцентр в Ровенской области на Украине). Здесь, в типографии православного магната князя Константина Острожского, он издает греческо-церковнославянский букварь (1578 г.), Новый Завет с Псалтырью и знаменитую Острожскую Библию (1581 г.). В ее основе лежит рукописный полный свод библейских книг, который в 1499 г. был подготовлен на "книжном дворе" новгородского архиепископа Геннадия (так называемая Геннадиевская Библия) и спустя десятилетия с санкции Ивана IV передан Ивану Федорову для издания "типом".

Острожская Библия Ивана Федорова сыграла выдающуюся роль в утверждении церковнославянского языка в качестве основного языка книжно-письменной культуры восточного славянства до XVIII в. Она была переиздана в Москве в 1663 г., с ней считались последующие издатели церковнославянской Библии в России. Острожская Библия послужила источником языковых примеров и образцов в той кодификации церковно-славянского языка, которая представлена в знаменитой грамматике Мелетия Смотрицкого (Евье [близ Вильны], 1619; 2-е изд. — М., 1648; 3-е изд. — М., 1721). В Московской Руси XVII — начала XVIII в. грамматика Смотрицкого была главным нормативным руководством по церковнославянскому языку. Она утверждала и пропагандировала тот церковнославянский язык, который был ее камертоном и источником, — язык Острожской Библии Ивана Федорова.

 

Роль школы

С созданием письма в обществе возникают специальные институты, которые обеспечивают функционирование письменной речи и непрерывность письменной традиции. Это, во-первых, школа и, во-вторых, те или иные хранилища текстов — библиотека, архив, музей (см.: Рождественский 1979, 55). Школа является обязательным условием существования письменности: школа учит понимать написанное и создавать новые тексты.

Роль школы в истории языковой коммуникации состоит в том, что школа подготавливает подрастающее поколение к участию в сложных видах информационного обмена — с использованием письма, искусственных семиотических систем (например, символических языков математики, физики или таких семиотик, как географическая карта или чертеж), с использованием неродных (иностранных) языков. То, что входит в предмет общего образования, сразу становится традицией, классикой или азбучной истиной, начинает "само собой разуметься". Именно через школу новые семиотики и новые технические средства общения, становясь по-настоящему массовыми, внедрялись в жизнь. Особенно велика роль школы в распространении такого сложного и богатого "кода", как литературный язык. В отличие от знаков дорожном движения, литературному языку нельзя выучиться за две недели. Здесь нужны годы школьного учения, т. е. чтения классических произведений и просто правильных (т. е. отвечающих языковым нормам) текстов учебников, под руководством учителей, вполне владеющих литературной нормой и могущих научить правильной устной и письменной речи.

Роль школы в социальной истории языков особенно заметна в условиях двуязычия. Из всех факторов, способных упрочить позиции языка этнического меньшинства, самым действенным является использование этого языка в качестве языка обучения в средней школе (в сравнении с такими факторами, как: 1) использование языка в массовой коммуникации; 2) использование в судопроизводстве и администрации; 3) придание языку престижного юридического статуса "государственного" или "официального"; 4) наличие литературной традиции на языке этнического меньшинства; см. с. ). Первенствующая роль школы в сохранении языков меньшинств связана, во-первых, с тем, что школа, в отличие от семьи, передает подрастающему поколению язык функционально более богатый, чем язык семейно-бытовой. Язык базового образования имеет наибольшие шансы стать основным языком жизнедеятельности человека. Во-вторых, само существование средних школ с определенным языком обучения предполагает достаточно широкую инфраструктуру, которая "работает" на сохранение этого языка.

Начать с того, что нужны учителя для преподавания на языке всех предметов средней школы. Значит, в пединститутах должны быть, как минимум, группы или отделения, готовящие таких специалистов. Далее, нужны учебники, пластинки, учебные фильмы на языке меньшинства; нужна литература хотя бы для внеклассного чтения, а может быть, и для развлечения. Значит, нужны авторы, владеющие этим языком, а также переводчики, редакторы, корректоры, наборщики. Создаются органы, координирующие работу школы (средней и высшей) и издательского дела на языке. В таких условиях естественно возникает печать на своем языке, свои программы или каналы на радио и телевидении, свои клубы, свои любительские театры и т. д. Вполне вероятно, что дети тех, кто хотя бы в силу профессии связан с языком этнического меньшинства, пойдут в среднюю школу с этим языком обучения.

 

Историко-биографический экскурс: Федор Иванович Буслаев (1818–1897) о смысле преподавания отечественного языка

Один из учеников Буслаева, член-корреспондент Петербургской Академии наук А.И. Кирпичников, еврю мемуарную лекцию о Буслаеве назвал так: "Ф. И. Буслаев как идеальный профессор 60-х годов". Буслаев был выдающимся ученым и "великим учителем", как впоследствии скажет о нем академик Шахматов. В историю науки Буслаев вошел как глава русской "мифологической школы" в фольклористике и литературоведении, крупнейший знаток древнерусской письменности и изобразительного искусства, автор исследований и университетских курсов о скандинавском, испанском, французском эпосе, о творчестве Данте.

Современники вспоминают о Буслаеве не только как о "втором Ломоносове" (слова А.А. Дмитриевского), но и как об очень хорошем человеке — глубоко нравственном, добром и терпимом, живом ("живой как ртуть"), остроумном. "О н так просто и весело относится к своему знанию, к своему труду, что, видимо, они составляют одно целое с его личностью". "Учитель нескольких поколений" (Е.Ф. Будде), "Буслаев был совершенно свободен от той слабости, которой страдают едва ли не поголовно даже лучшие из ученых — от страсти оказывать нравственное давление на младших, влиять больше, нежели это необходимо" (Русское и славянское языкознание 1980, 161, 146). В 1860 г. Буслаев прочел годичный курс истории русской словесности наследнику русского престола.

Профессор Московского университета, академик Петербургской академии, Буслаев исключительно много сделал для качественного преподавания языка и словесности в начальной и средней школе. В молодости он несколько лет был домашним учителем в московских аристократических семействах. Не скованный стандартной программой и обязательными учебниками, начитанный в западноевропейской лингводидактике, Буслаев искал максимально естественные и эффективные пути преподавания языка. Этот опыт лег в основу книги "О преподавании отечественного языка" (М., 1844), составившей эпоху в методических поисках русской школы. Ее автору было 26 лет.

В том же 1844 г. Буслаев печатает две брошюры по методике начальною преподавания языка: "Опыт начального обучения отечественному языку" и "О преподавании азбуки в приходских школах". В 1858 г. он выпускает "Опыт исторической грамматики русского языка: Учебное пособие для преподавателей". "Опыт" (под названием "Историческая грамматика русского языка") переиздавался еще 6 раз: 6-е издание — в Москве (1959), 7-е (репринтное воспроизведение 4-го московского издания 1875 г.) — в Германии (Лейпциг, 1977). В 1861 г. Буслаев издает превосходную "Историческую хрестоматию церковнославянского и древнерусского языков". В ней было представлено 135 произведений, из них 69 публиковались впервые (см.: Славяноведение 1979, 90). Замечательно, что эта книга составлялась для воспитанников "военно-учебных заведений" (т. е. для кадетов, или, говоря нынешним языком, для суворовцев), однако ее уровень сопоставим с современными пособиями для студентов-филологов. Поразительны комментарии к каждому памятнику: поясняется немногое, очень кратко и точно. Сейчас такой комментарий можно адресовать профессионалу, но не подростку. В XIX в. внятность церковнославянского и древнерусского текстов для гимназиста или кадета была существенно выше, потому что общая культура была в большей мере гуманитарной. В 1869 г. Буслаев составил для средних учебных заведений "Учебник русской грамматики, сближенной с церковнославянскою, с приложением образцов грамматического разбора"; его 10-е издание вышло в 1907 г. Сокращенная версия буслаевской "Хрестоматии" (под названием "Русская хрестоматия. Памятники древнерусской литературы и народной словесности, С историческими, литературными и грамматическими объяснениями, со словарем и указателем. Для средних учебных заведений") выдержала 13 изданий, из них последнее — г в 1917 г.

Вернемся к первой книге Буслаева — "О преподавании отечественного языка". Она соединяла в себе теоретическую программу преподавания и историко-филологический обзор основных явлений языка и словесности: исторические экскурсы, межъязыковые сопоставления, выписки из памятников, диалектные данные. Исторический комментарий к фактам современного языка, по мысли Буслаева, необходим для подлинно научного преподавания родного языка.

В этой книге архаично только слово дитё да женский род слова мето́да в значении 'метод'. Суть же дела Буслаев видит глубоко и трезво.

1. Ребенок усваивает родной язык естественным путем — живя в мире родного языка, слыша обращенную к нему речь и отвечая на нее. Школа опирается на это практическое владение родным языком и развивает его.

2. Преподавание родного языка состоит в том, что ребенок теоретически осознает ту систему языковых средств общения, которой практически владеет. Любые теоретические сведения о слове или форме могут быть сообщены ученику только после того, как он научится понимать эти явления языка в чужой речи и употреблять в своей.

3. Теоретическое осознание учеником форм (явлений) родного языка происходит путем их анализа (грамматического разбора разного вида). Исходным материалом анализа должны быть связные и понятные ученику высказывания.

4. Для совершенствования практического владения языком необходимы разнообразные упражнения по синтезу (порождению) высказываний разных жанров и видов.

5. "На первой, низшей степени отечественная грамматика, в связи с практическими упражнениями, предполагает две цели: образование и развитие детских способностей (общая грамматика) и безошибочное употребление русского языка словесно и письменно (частная грамматика)" (Буслаев [1844] 1992, 67).

6. "На высшей ступени грамматика является наукою: здесь выступает сравнительное и историческое языкознание, в связи с чтением церковнославянской, древнерусской и новой литературы. Эта степень должна быть необходимым восхождением от предыдущей" (с. 67). История языка представляет, во-первых, самодостаточную научную ценность — как важная часть знаний о человеке; во-вторых, имеет прямое отношение "к наукам нравственным и преимущественно к истории" (с. 62).

Как сделать грамматику родного языка "наукою", Буслаев показал во второй, историко-филологической, части книги, названной им "Материалы для русской грамматики и стилистики". Позже из "Материалов" возникнет его "Историческая грамматика" и как дополнение к ним — "Историческая хрестоматия".

Благодаря глубине психологических принципов и богатству филологического содержания, лингводидактика Буслаева всегда была книгой "на вырост" — "программой-максимум", предполагающей самостоятельное творчество подготовленного учителя. И сейчас буслаевская программа — это не только не "пройденный этап" нашей школы, но едва ли достижимая перспектива.

Дело в том, что общее среднее образование, каким его строил Буслаев, было в большей мере гуманитарным и историко-филологическим (в сравнении с современной средней школой Европы и Америки). С эпохой Просвещения, по мере ускорения технологического прогресса, гуманитарная составляющая в содержании общего, образования обнаруживает тенденцию к снижению. В России революция 1917 г. ускорила этот процесс, к тому же вытесняя гуманитарное знание марксистской идеологией или подчиняя его идеологии. Общеобразовательная школа с минимизированным гуманитарным компонентом означает дегуманизацию общества. Это скучно и опасно. Противясь этому, люди тянутся к гуманитарному знанию, "как к травам от цынги", и дело органов "духовного здравоохранения" помочь возрождению экологического равновесия культуры. Вот почему книга Буслаева "О преподавании отечественного языка" так актуальна сегодня.

 

Внутренние и внешние языковые изменения. Почему и как происходят изменения в социальном статусе языков?

В истории языков различают изменения внутренние (или внутриязыковые), происходящие в самом языке, и внешние , связанные с изменениями в социальных функциях языка.

Вот примеры внутриязыковых изменений:

1) В фонетике: появление новых звуков (например, в раннем праславянском языке не было шипящих: [ж], [ч], [ш] — довольно поздние звуки во всех славянских языках, возникшие в результате смягчения звуков соответственно [г], [к], [х]); утрата каких-то звуков (например, два разных прежде звука перестают различаться: так, древнерусский звук, обозначавшийся старинной буквой Ѣ, в русском и белорусском языках совпал со звуком [е], а в украинском — со звуком [i], ср. др. — рус. снѣгъ , рус, белорус, снег , укр. снiг ).

2) В грамматике: утрата каких-то грамматических значений и форм (например, в праславянском языке все имена, местоимения и глаголы имели, кроме форм единственного и множественного числа, еще формы двойственного числа, употреблявшиеся, когда речь шла о двух предметах; позже категория двойственного числа утратилась во всех славянских языках, кроме словенского); примеры противоположного процесса: формирование (уже в письменной истории славянских языков) особой глагольной формы — деепричастия; разделение прежде единого имени на две части речи — существительные и прилагательные; формирование относительно новой в славянских языках части речи — числительного. Иногда грамматическая форма меняется без изменения значения: раньше говорили го́роды, сне́ги , а сейчас города́, снега́ .

3) В лексике: многочисленные и исключительно разнообразные изменения в лексике, фразеологии и лексической семантике. Достаточно сказать; что в издании "Новые слова и значения: Словарь-справочник по материалам прессы и литературы 70-х годов / Под ред. Н. 3. Котеловой" (М., 1984. — 806 с), включившем только наиболее заметные инновации десяти лет, около 5500 словарных статей.

Внешние языковые изменения — это изменения в судьбе языка: в характере его использования, в отношении людей к языку. Например, с течением времени могут расшириться или сузиться общественные функции языка и сферы его использования; измениться его юридический статус, его престиж дома и за рубежом. Язык может получить распространение как средство межэтнического или межгосударственного общения или, напротив, утратить роль языка-посредника. Важными событиями социальной истории языка являются создание его письма и письменности, сложение его литературной (нормированной) формы существования, появление литературной традиции и создание шедевров искусства слова.

В истории языков изменения внутренние и изменения в судьбе языка часто переплетены. Наиболее глубокие процессы социальной истории языка обычно или приводят к изменениям в структуре, или как-то отражаются в ней. Например, превращение диалекта в койне (наддиалектное средство общения) может сопровождаться отказом от узкоместных особенностей речи или заимствованием диалектных явлений более широкого ареала. Вытеснение одного языка другим может заключаться в постепенном разрушении его структуры. Именно так постепенно угасал в Германии XVII — начала XVIII в. славянский язык полабян. Внутренние изменения обычно происходят также и в ассимилирующем языке.

Едва ли не все типологически возможные события "внешней" истории были в сложной и яркой Судьбе латыни. 1) Выход языка за пределы своего этноса: вначале (III–II вв. до н. э.) — распространение наречия древней Лации по всей Италии, позже (II в. до н, э. — V в. н. э.) — латинизация будущих романских народов: кельтских племен Галлии, племен иберов на Пиренейском полуострове, фракийских племен Дакии. 2) Формирование разнообразных общественных функций языка, расширение сфер его употребления! превращение латыни в универсальное средство общения древнеримского социума. 3) Формирование литературного языка, его нормативно-стилистическая обработка и регламентация (I в. до н. э. — III в. н. э.); расцвет древнеримской литературы: ее "золотой век", связанный с именами Цицерона, Катулла, Горация, Овидия, и более поздняя "серебряная латынь" (творчество Сенеки, Тацита, Апулея). 4) Отказ социума от использования языка: к этому привел разрыв между нормами классической латыни и развивающимися народно-разговорными вариантами латинского языка (III–VI вв.); в результате функционирование латыни как живого языка прекращается. 5) Использование языка в качестве межнационального средства общения: в VII–XIV вв. латынь становится письменным языком Западной и Центральной Европы, языком католической церкви, науки, права, отчасти литературы. При этом средневековая латынь ведет себя как живой язык: меняются нормы синтаксиса, бурно растет словарь. 6) Архаизирующее вторичное нормирование языка: недолгое возрождение (или реставрация) норм классической "золотой латыни" в эпоху гуманизма (XIV–XV вв.) — в сочинениях Томаса Мора, Джордано Бруно, Эразма Роттердамского, Томмазо Кампанеллы, Миколая Коперника и др. На латыни написаны отдельные сочинения Данте, Петрарки, Боккаччо. Однако искусственно очищенная латынь гуманистов оказалась нежизненной и, главное, не могла противостоять расширению общественных функций народных языков. 7) Сужение сферы использования языка: начиная с XVI в. латынь постепенно вытесняется народными языками; раньше всего — из художественного словесного творчества (так, "Божественная комедия" Данте написана на итальянском, но его ученый трактат о народном языке — еще по-латыни). Дольше всего латынь держалась в науке: еще в XVI–XVIII вв. на латыни написаны сочинения Гассенди, Бэкона, Декарта, Спинозы, Ньютона, многие труды Ломоносова. Вплоть до XVIII в. латынь оставалась языком дипломатии. В XX в. латынь продолжает быть официальным языком католической церкви и актов Ватикана, а также отчасти — языком науки (в номенклатуре медицины, биологии, в интернациональном инвентаре терминоэлементов).

 

Эволюция психики человека и язык. Как отражается в языке возрастание абстрактности и логической связности мышления?

Основные тенденции в развитии способности человека познавать мир состоят в возрастании абстрактности и логической связности мышления. Кроме того, изменяются некоторые параметрические (количественные) показатели: возрастает скорость интеллектуальных процессов; укрупняются семантические блоки, которыми оперирует мышление; увеличивается информационная емкость вычислительных единиц (высказываний).

В средние века начинали учиться грамоте не раньше 10 лет; читать по-церковнославянски, например, учились 2 года. Во времена Эразма Роттердамского читали только вслух, а если кто глазами опережал голос, то это казалось почти чудом. Эразм, при всем почтении гуманистов к римским классикам, считал, что Цицерон слишком многословен. Современному читателю многословным, медленным кажется не только Эразм, но и авторы прошлого века.

Для языков первобытной поры было характерно изобилие конкретных наименований, что позволяло с максимальной подробностью говорить о явлениях физического мира и труда, но затрудняло абстрактное мышление (см. с. ): Одна из магистральных линий в истории лексики как раз и состояла в частичной постепенной утрате ("забывании") массы конкретных наименований и сложении лексических средств для передачи обобщающих и абстрактных понятий.

Письмо, позволив человеку хранить часть информации не в памяти, а в записи, со временем заметно ослабило возможности памяти, особенно механической. А творческая (левополушарная) память "не столько запоминает тексты, сколько создает их заново" (Иванов Вяч. Вс. 1978, 156).

Усиление абстрактности человеческого мышления приводит к укрупнению и растущей абстрактности грамматических категорий. В этом причина таких процессов, как: 1) постепенная утрата семантических оснований в разделении имен и глаголов на словоизменительные классы (типы склонения и типы спряжения) в индоевропейских языках; 2) обобщение глагольных способов действия в категории вида в славянских языках; 3) обобщение счетных слов в грамматическом классе числительных; 4) преодоление конкретной множественности в категории числа (утрата в разных языках двойственного и тройственного чисел); 5) тенденция к замене многочленных противопоставлений бинарными (двойными) в местоимениях. В частности, в праславянском и близком к нему старославянском языках система указанных местоимений состояла из пяти исходных слов: СЬ, ТЪ, И(ЖЕ), ОВЪ, ОНЪ, противопоставленных по трем признакам: а) степень удаленности предмета от говорящего: СЬ — ТЪ — ОНЪ; б) преждеупомянутость И(ЖЕ); в) употребляемость при перечислениях ОВЪ, ОНЪ. В современных славянских языках число активно используемых указательных местоимений сократилось и ведущим стало бинарное противопоставление по степени удаленности: русск. тот — этот, белорусск. той — гэты, укр. той — цей.

В фольклорных записях почти отсутствует подчинительная связь простых предложений в составе сложных. Бессоюзие и сочинительные союзы (и, а, но, да, или) могли выразить только самые простые и общие отношения между двумя предложениями (т. е. между двумя событиями, о которых сообщали предложения). Усиление связности, логической расчлененности и точности мышления, а также потребности точной письменной передачи информации привели к появлению многочисленных лексико-грамматических показателей этих отношений (см. с. ).

В этой связи можно указать также на поздние по времени появления узкоспециализированные предлоги в славянских языках. Например, русские предлоги вследствие, благодаря, ввиду, в результате, в связи, по причине и т. п., выражая общее значение причины, отнюдь не синонимичны. Стремление говорящих к максимально точному выражению мысли обусловило разнообразие и тонкую дифференцированность модальной лексики (ср. различия между хочу, хочется, охотно, не прочь и т. п.).

С интеллектуализацией общения, с расширением метаязыковой рефлексии (см. с. ) связано развитие средств различения своей и чужой речи. Например, в старославянских текстах "чужое слово" передается преимущественно в форме "прямой речи"; конструкции "косвенной речи" еще не сложились, поэтому встречаются гибридные, контаминированные конструкции, ср.: РЕЧЕ БО ЯКО БОЖIИ СЫНЪ ЕСМЬ, т. е. [Он] же сказал [о себе], что я Божий сын. Сейчас младшие школьники легко и правильно переведут конструкциию с прямой речью (Он же сказал: "Я — сын Божий") в конструкцию с косвенной речью (Он же сказал, что он — сын Божий). В современных письменных языках развились не только четкие формы прямой и косвенной речи, но и средства, позволяющие в разных дозах, с различными экспрессивными целями соединять и различать авторское и "чужое слово" (несобственно-прямая, "полупрямая" речь, разные приемы цитирования и т. п.). Расширяются также средства метаязыкового комментирования речи (см. с. ).

Однако естественные языки, по-видимому, не вполне справляются с потребностями человека оперировать массой абстрактно-логической информации (естественно-научной и в особенности технической). Отсюда — бурное развитие вспомогательных искусственных семиотик, таких, как математические знаки, химическая номенклатура и символика, знаки дорожного движения, международная библиотечно-библиографическая классификация УДК (Универсальная десятичная классификация), семиотические средства патентных описаний, карт, схем, чертежей, планов, а также многочисленные языки общения человека и компьютера.