Мушар Трапезунд 27 апреля 1915 года
Я поехал в Трапезунд на прием к вали. Сегодня Байрам, мусульманский праздник, поэтому в этот день больше шансов застать его в хорошем настроении.
Жандармы, арестовавшие Мислава в день свадьбы, не дали мне никакой информации о старике, говорили только, что он арестован за измену, а такое обвинение не оставляет других вариантов, кроме как подача прошения самому губернатору.
За то время, что прошло с момента нашей первой встречи в гавани Трапезунда, мы с вали подружились. Меня вызывали в особняк в любое время суток, как только у него возникали проблемы с зубами. Каждый раз, едва войдя в дом, я слышал голос губернатора, ревущего как бык, недовольного тем, что неверный так долго добирался. Завидев меня в дверях, он становился кротким как ягненок, широко раскрывал рот и умолял вырвать гнилой зуб. После того как я усмирял зубную боль, приложив гвоздичное масло, меня обычно приглашали разделить с ним обед или завтрак, в зависимости от того, какой трапезой в полной мере не насладился губернатор.
Какими бы ни были внешние проявления, вали умен и хорошо образован, обычно справедлив со своими подданными, но может быть капризным и сварливым. Оставаться в непрочном кругу его благоволения очень важно для управления больницей. Ради этого я готов ехать среди ночи верхом три часа кряду, только чтобы заглянуть ему в рот.
Вали расплачивается щедро, но в основном делая одолжения. Улаживаются споры с жандармами, достаточно быстро выдаются разрешения, и много других благ даруется мне. Пара осторожных фраз — и все проблемы волшебным образом исчезают. Вали стал моей счастливой картой, моим тузом, который бил многие раздражающие неудобства жизни в Империи. Поэтому я ехал в Трапезунд в самом оптимистичном расположении духа.
Я приехал в тот момент, когда раздался пушечный выстрел, оповещающий об окончании намаза — утренней молитвы, а значит, вали был готов принимать посетителей. В великолепном зале меня провели мимо толпы просителей, и вскоре я оказался в личных покоях губернатора. Он сидел за низким столиком и заканчивал завтракать.
— Стиппет, мой друг! Салам алейкум!
— Алейкум ассалам!
— Я посылал за тобой? По-моему, нет. Мой новый зуб в порядке! Смотри!
Я исследовал его новую коронку, которую поставил во время своего предыдущего визита, а после упомянул, что приехал просить об одолжении.
Губернатор погрозил мне пальцем:
— Опять задумал строительство!
Я пояснил, что приехал по другому вопросу, и описал события, произошедшие на свадьбе Вардана и Парзик.
Сначала я подумал, что мне показалось, но нет — на улыбающееся лицо вали набежала легкая, едва заметная дымка, и улыбка чуть потускнела.
— Акинян стар и слаб, — сказал я, рассчитывая на милосердие вали, — он всего лишь обычный фермер.
Казалось, вали не слушал. Он играл кольцом на пальце, будто никогда прежде его не замечал.
— Если жандармы нашли винтовки в его сарае, почему я должен думать, что он невиновен?
— Потому что я могу за него поручиться!
— Твое слово много значит в Трапезунде, мой друг, но есть одолжения, которые даже я не могу сделать.
За все время проживания в Империи мне ни разу не отказывали, поэтому я решил сменить тактику.
Я сказал вали: мне известно, что султан прислушивается к его советам, и я не знаю, есть ли другая инстанция, куда я мог бы обратиться. Губернатор холодно на меня посмотрел, затем изменил выражение лица на мину печального сожаления.
— Стиппет, мой друг, в некоторых случаях, когда есть причины для беспокойства у жандармов или военных, я не могу вмешиваться. Им приказы выдают прямо из Константинополя. Не султан, а Комитет Единения и прогресса! Если бы этот мужчина был турком и его поймали за кражей курицы, я мог бы что-то сделать.
Я должен был догадаться, что все дело в «армянском вопросе». Если это имеет хоть малейшее отношение к мятежу, Акинян в большой беде. Безусловно, я не знал, в чем действительно замешаны старик и его сын. Деревенские жители живут общинами, и кто знает, кому они действительно преданы?
Губернатор встал, а его слуга открыл перед ним дверь.
— Приезжайте, мой друг, когда решите расширять больницу.