Мушар Трапезунд 5 августа 1915 года

Больше всего я любил посещать армянский детский приют, расположенный на вершине холма в южной части деревни. В общем и целом у детей все в порядке, и, если бы матрона — управляющая — не была такой болтливой, я с удовольствием навещал бы их чаще.

Я приехал сюда сегодня, потому что исполняется пятнадцать лет со дня основания приюта и управляющая решила отпраздновать это событие.

Поднимаясь на холм, я думал не о сиротах, а вспоминал последнее письмо Генри Моргентау. Новости были тревожащими, но не может быть и речи об отъезде из Трапезунда. Военная истерия — вот повестка дня!

Если и существует какое-то предубеждение против армян, так это из-за когда-то давно заключенных ими союзов с русскими. Но также существует на Кавказе предубеждение против турок. Кроме того, страна не может обойтись без армян, поскольку большинство больниц укомплектовано армянскими врачами и медсестрами. Какое правительство во время войны решится на ослабление службы оказания первой помощи?

К тому времени как я добрался до приюта, праздник был уже в разгаре. Близнецы Адом и Александр открыли ворота и отвели мою лошадь в стойло.

Когда я вошел в зал, там уже сидели Манон и большая часть больничного персонала, также присутствовали покровители приюта и некоторые местные сановники.

Хетти бросила на меня гневный взгляд, когда я усаживался между управляющей и Мераяном Асадуряном.

По знаку матроны открылась дверь и в зал вошли дети. Они выстроились перед нами — мальчики справа, девочки слева, малыши уселись на пол, скрестив ноги.

По команде они начали петь. Армянские, греческие, турецкие песни и даже русскую колыбельную.

В конце они громко запели «Знамя, усыпанное звездами», и все дамы прослезились.

После этого матрона произнесла короткую речь о моей работе в приюте и сообщила, что дети приготовили для меня подарок.

Она хлопнула в ладоши, и Александр и Адом вошли, неся свернутый коврик. Раскатав его, они отступили, ожидая моей реакции. Это был турецкий ковер, выполненный в красных, голубых и желтых тонах, его наверняка оценили бы в салонах Нью-Йорка.

Пока близнецы указывали на фрагменты орнамента, сотканные тем или иным ребенком, я подумал: «Если продать этот коврик, можно будет существенно пополнить наш всегда истощенный бюджет больницы».

Благодаря детей и матрону, я заверил их, что все средства от продажи этого ковра пойдут на нужды санатория для туберкулезных больных. Вскоре после моего выступления собрание закончилось и все прошли в столовую пить чай.

Хетти ожидала меня у двери. Она хотела знать, почему я сказал, что продам ковер, над которым дети усердно трудились многие месяцы. Я объяснил, что очень ценю их усилия, но ковер стоит немалых денег, которые будут потрачены на то, что нам крайне необходимо и что можно купить только за наличные.

Хетти предложила мне подержать ковер у себя хотя бы пару месяцев, но это не имело никакого смысла, ведь я успею привязаться к нему. Я спорил с ней, утверждая, что эти деньги принесут много пользы, но моя жена явно не была настроена услышать мои аргументы.

— Один ковер не в состоянии залатать дыры в бюджете всех учреждений! — заявила она и резко развернулась на каблуках.

Прежде чем я смог переварить услышанное, увидел Манон, шагающую через зал ко мне. Она поздравила меня с discours magnifique. Проигнорировав едкий тон, я спросил, есть ли новости от Мари и Патиль.

— Не разговаривайте так громко, — прошипела она, оглядываясь. — Они на судне, это все, что мне известно.

Я сказал, что разговаривал с Ожаном. Эта ситуация с Патиль — всего лишь недоразумение, Ожан хотел только проверить ее документы. В ближайшее время, сказал он, всех жителей будут проверять, в том числе и меня. Он был весьма убедителен. Все должны будут предъявлять документы по первому требованию, заявил он, и армяне не исключение.

— Он знает, что медсестры уехали, — продолжил я. — Я сказал ему, что они уехали в Трапезунд, чтобы закончить обучение, но, я думаю, он знал, что я лгу. И я прямо заявил ему, что впредь не должно быть никаких недоразумений с моим персоналом.

Манон никак не отреагировала на это. Казалось, она не слышала ни единого моего слова.

— Раз речь зашла о персонале, — сказала она невпопад, — я хочу поговорить с вами об Ануш.

И тут прибыл опоздавший.

— Все уже закончилось? — спросил Пол. — Моя лошадь потеряла подкову, и мне пришлось вести ее в поводу по крайней мере километров пять.

— Если бы ты приехал вчера вечером, как я и говорила тебе, то идти не пришлось бы, — раздраженно заметила Манон, но было ясно, что она рада его видеть.

Я был не только рад видеть Пола, но и испытал огромное облегчение. Он не приезжал в деревню после нашей последней встречи, и я понимал, что сам в этом немного виноват. Он мой самый давний друг в этой стране, и мне было больно думать, что наши отношения могут измениться. Тем не менее он приехал несмотря ни на что, и это было для меня очень важно.

— Пол! — воскликнула Хетти и расцеловала его в обе щеки. — Я так рада, что ты приехал! Я собираюсь идти домой. Останешься на ужин? И ты тоже приходи, Манон.

Манон сказала, что у нее в больнице есть неотложные дела и она придет, но ненадолго. Хетти пошла вперед, а мы с Полом, приотстав, вели лошадей под уздцы.

Наш разговор был жестким, и чувствовали мы себя неловко, неизбежно возвращаясь к теме, которой следовало избегать.

Я спросил, как дела в городской больнице, он сказал, что ничего не изменилось. Работали лишь он и профессор Левонян.

— А остальные? — спросил я. — Медсестры?

— Уехали, большинство из них.

— Уехали?

— Да, Чарльз, я посоветовал им уехать.

— Как Мари и Патиль?

К моему удивлению, Пол улыбнулся:

— Тебе грех жаловаться, Чарльз. У тебя есть Манон и, конечно же, Ануш.

— Только бы ты не организовал и ее отъезд!

— Я надеялся, этим ты займешься.

Мне стоило большого усилия смирить свой гнев, я ничего на это не сказал, и мы продолжали путь молча. Из дома вышел Арнак, отвел в стойло лошадей, на улицу выбежали Роберт и Милли.

— Папа! — воскликнул Роберт. — В церкви свадьба!

— Мы все видели, папа, — подтвердила Милли, — мы там были.

Из дома вышла Хетти с кувшином лимонада и спросила детей, что именно они видели.

— Двери церкви были открыты, — стал рассказывать Роберт, — Милли и я заглянули внутрь, там стояли отец Грегори и мужчина с женщиной.

Я напомнил им, что на свадьбе Акинянов была вся деревня. Это не могла быть свадьба, убеждал я их, поскольку никто об этом не знает.

— Это свадьба, папа, — настаивала Милли, — я видела, как они там что-то делают с гирляндами.

— Ты уверена? — с сомнением спросила Хетти. — Девушка одета как невеста?

— Нет.

— А жених, как он одет?

— Ты знаешь его, папа, — сказал Роберт. — Это Хусик!

— Хусик? Зверолов?

— Ты же не имеешь в виду Хусика Ташияна? — спросил Пол, не донеся сигарету до рта. — Кто девушка?

— Ну что ж… — Роберт посмотрел на сестру. — Мы думаем, это Ануш.

Пол остолбенел.

— Так, послушайте меня, — сказал он, наклоняясь к детям, — подумайте как следует. Это очень важно. Вы уверены, что это была Ануш?

— Да, это была она, — задиристо ответила Милли. — Я знаю, это она!

— Но она была в платке, как ты можешь быть уверена?

— Потому что я увидела ее косу. Это была Ануш.

— Многие девушки заплетают волосы в косы. Ты могла подумать, что видела ее, а это был кто-то другой.

— Это была Ануш! — воскликнула Милли и заплакала.

С меня было достаточно:

— Бога ради, Пол, ты пугаешь ее!

Он повернулся ко мне:

— Разве ты ничего не понимаешь?! Ты не слышал, что они сказали? Ануш выходит замуж за Хусика Ташияна!

Это было весьма странно, но не неслыханно. Я сказал ему, что она может выходить замуж за того, кого выберет, но Пол стоял на своем.

Он потребовал, чтобы я остановил эту свадьбу, и заявил, что мне не известно, какой это человек. Конечно, я отказался.

— Послушай, Пол, я не знаю, что ты имеешь против Хусика, но он — не худший для Ануш вариант.

— Меня беспокоит не Хусик.

— Тогда кто? — спросила Хетти.

— Его отец!

Вокруг стало необычайно тихо. Птицы, собака, лаявшая во дворе, и даже скрипящие у нас над головами ветви, казалось, замерли.

— О господи! — прошептала Хетти. — Джейн!

Растерянные дети переводили взгляд с одного взрослого на другого. То, что имел в виду Пол, невозможно.

Ануш Шаркодян, помощница медсестры, маленькая девочка, которая когда-то взяла у меня из рук американское печенье, будет жить в доме садиста и насильника.

Пол схватил меня за руку:

— У нас еще есть время! Мы можем это прекратить!

— Вы опоздали! — Из-за смоковниц показалась Манон и медленно подошла к нам. — Все кончено. Свадьба состоялась.