Вскоре после восхода солнца Фарук выскользнул из дворца в окружавшие его цветники в надежде не попасться на глаза бдительным телохранителям. Как правило, они, словно собаки, следили за каждым его шагом даже тогда, когда он находился в полной безопасности в стенах своего дворца. После вчерашнего утреннего нападения у него не оставалось иного выбора, кроме как последовать совету дяди Тарика и воздержаться от такой роскоши, как утренние прогулки верхом. По крайней мере когда он скакал туда-обратно по пустыне, когда глаза обжигал летящий в них песок, а горячий ветер рвал волосы, Фарук мог сделать вид, будто он свободный человек, не связанный многовековыми традициями.

За последнее время такие моменты свободы стали еще более редкими и драгоценными. От него без конца что-то требовали. Женщины из его гарема добивались его внимания. А дядя Тарик настойчиво советовал тратить больше золота на укрепление дворца, оборонительные сооружения которого были и без того в великолепном состоянии. Или убеждал его доказать собственное превосходство, объявив войну какому-нибудь соперничавшему султану. Его дядюшка всегда приравнивал мир к проявлению трусости и утверждал, будто каждый настоящий воин должен сойти в могилу с мечом в руке и с боевым кличем на устах.

Дядюшка безмерно стыдился того, что его собственный брат — отец Фарука — скоропостижно умер в самый разгар празднования перемирия с одним из старейших врагов Эль-Джадиды. Уж лучше бы подождал, пока его отравят. В результате его неожиданной смерти Фарука отозвали в Марокко, чтобы он принял на себя тяжелое бремя обязанностей султана после всего одного года обучения в Итоне.

Иногда Фарук чувствовал себя таким же узником в этих стенах, как и рабы, которые обслуживали его семью в течение многих поколений. Он радовался тому, что прибытие капитана Берка нарушило монотонное течение жизни, и очень надеялся, что церемония бракосочетания с Клариндой позволит несколько ослабить напряженность, терзавшую его в последнее время.

Султан проследовал по выложенной плитняком дорожке к своему излюбленному прибежищу.

Небольшой цветник был расположен на некотором возвышении и с противоположной стороны заканчивался крутым обрывом, что позволяло не обносить его стеной в целях обороны и открывало беспрепятственный вид на береговую линию. Порой ветер доносил сюда запах соленой морской воды, побуждая султана мечтать о других землях, о другой жизни, которую он мог бы прожить.

У входа в цветник Фарука ждало разочарование. Видимо, этим прекрасным утром ему следовало подняться еще раньше. Кто-то уже находился в его прибежище. В такие моменты он боялся, что все-таки унаследовал от дядюшки его темперамент, поскольку ему хотелось зарычать от ярости и потребовать снять голову с плеч незадачливого нарушителя его покоя.

Но когда Фарук понял, кто перед ним, он торопливо прикрыл лицо, надеясь выскользнуть из цветника, пока его не заметили.

— Ах, ваше величество, это вы? — услышал он. — Зачем торопиться? Почему бы вам не войти и не побыть здесь немного?

Фарук остановился, почувствовав бессовестную радость в этом голосе. Он предпочел бы столкнуться лицом к лицу с бандой мародеров, перелезших через стены, окружавшие дверец, с кинжалами, зажатыми в зубах, чем провести хотя бы минуту в компании мисс Пенелопы Монморанси.

Он и сам не мог бы сказать, что именно его раздражало в компаньонке Кларинды. Должно быть, дело в том, как она смотрела на него своими честными голубыми глазами, казавшимися огромными за толстыми линзами очков.

Разумеется, Фарук умел удовлетворять женские желания. Он рано понял, что большинству женщин достаточно красивых слов, дорогих украшений под цвет их глаз или обещания еще одной ночи в его постели.

Проблема с мисс Монморанси заключалась в том, что Фарук не понимал, чего она от него хочет, и, не зная, что может ей дать, он чувствовал себя беспомощным. Это состояние Фарук ненавидел: в Итоне он провел немало бессонных ночей, чувствуя себя абсолютно уязвимым, отданным на волю итонских хулиганов.

Фарук медленно развернулся, обычная приветливая улыбка на его лице погасла. Ответить на ее предложение он мог лишь коротким кивком.

— Мисс Монморанси!

Ничуть не смущенная его равнодушием, мисс Монморанси весело похлопала ладонью по свободному месту на каменной скамье рядом с собой.

— Не хотите присоединиться ко мне? Сегодня такое чудесное утро! Я просто обожаю дышать свежим воздухом по утрам, пока не началось дневное пекло. Я только вчера обнаружила этот уголок сада и теперь искренне верю в то, что он станет для меня самым любимым на свете!

«Чудесно!» — промелькнуло в голове у Фарука. Он сердито наблюдал за тем, как ветер играет с персиковыми кудряшками, выбившимися из пучка у нее на макушке. Несмотря на то что Пенелопу облачили, кажется, в дюжину слоев полупрозрачного шелка, она все равно походила на пышную английскую розу, которая неожиданно расцвела посреди пустыни.

Фарук скованно опустился на скамью, заставив себя одобрительно пробормотать что-то нечленораздельное в ответ. Очаровательные банальности, которые обычно с легкостью срывались с его языка, как-то вмиг забылись и покинули его вместе с улыбкой.

Впрочем, неспособность Фарука поддержать разговор ничуть не подействовала на неугомонную мисс Монморанси. Взяв в руки ивовую корзинку, стоявшую у нее под ногами, она поставила ее себе на колени.

— Одна из ваших кухарок была так добра ко мне, что собрала мне эту корзину, чтобы я могла перекусить, любуясь видом на море. — Поппи сняла с корзины кусок алого шелка, открывая его взору только что приготовленную ктефу. Традиционный марокканский десерт был посыпан сахаром и сбрызнут теплым медом. — Хотите присоединиться ко мне?

К ужасу Фарука, его живот ответил на этот вопрос раньше, чем он сам. Фарук почувствовал себя униженным.

Он смотрел на лакомства с таким видом, будто увидел перед собой корзину, полную кобр, и ему даже пришлось задержать дыхание, чтобы божественный аромат сладостей не защекотал его обоняние. Когда Фарук вернулся из Итона, ему понадобился почти год постоянных тренировок, проводящихся под безжалостным оком его дяди, чтобы избавиться от небольшого мягкого животика и обзавестись твердыми как камень мускулами.

Это удалось ему лишь благодаря тому, что он научился отказываться от подобных соблазнов. И, несмотря на то что почти каждый вечер ему устраивали настоящий пир, Фарук гордился тем, что у него хватает силы воли выбирать лишь самые свежие фрукты и самые тонкие кусочки мяса для того, чтобы слегка утолять голод. Он предполагал, что если позволит себе хотя бы попробовать что-то сладкое, то не сможет остановиться и снова станет трусливым толстяком, как безжалостно дразнили его итонские одноклассники.

Как сотни раз говаривал дядя после возвращения Фарука в Марокко, такой человек не достоин титула султана.

— Я уже поел, — проворчал он, хотя горсть гранатовых зерен и фиников, которые он проглотил, едва встав с кровати, лишь раздразнили его аппетит, и ему захотелось чего-то более существенного.

— Как пожелаете, — пропела мисс Монморанси тоном самой бесстыдной соблазнительницы. А когда она улыбнулась дразнящей улыбкой, на ее пухлых щечках появились милые ямочки. — Но я готова биться об заклад, что вы об этом пожалеете.

И наблюдая за тем, как Поппи вонзает зубки в слоеное тесто, Фарук действительно пожалел о том, что отказался перекусить. Мисс Монморанси ела с большим аппетитом. Эта женщина действительно любила поесть и не боялась показать этого. И было что-то невероятно чувственное в том, с каким энтузиазмом она предавалась этому первородному удовольствию, превращавшему простую трапезу в праздник чувственности. Когда ее розовый язычок дотронулся до уголка губ, чтобы слизнуть оттуда каплю заварного крема, Фарук с ужасом осознал, что его тело под многочисленными слоями одежды начинает испытывать голод иного рода.

Фарук давно привык к тому, что за ним ухаживали, соблазняли его и доставляли ему удовольствие невероятно красивые женщины, обученные всевозможным эротическим фокусам, не прописанным даже в «Камасутре». До сих пор Фарук никогда не испытывал возбуждения при виде женщины, с аппетитом поглощавшей пищу; наслаждение ему доставляла только настоящая близость.

Не на шутку встревожившись, султан прикоснулся рукой к своему лбу. Возможно, от голода у него просто закружилась голова. Думать так было куда спокойнее, чем признаться себе, что кровь, которая должна была циркулировать по сосудам головы, внезапно устремилась к другой, менее выделявшейся части его тела.

Надеясь скрыть беспокойство, Фарук спросил:

— Вам хорошо в моем дворце, мисс Монморанси? Вы всем довольны?

— Разумеется! — с готовностью ответила Пенелопа. — Но к чему эти церемонии? — Снова поставив корзинку к ногам, она слизнула сладкие крошки с губ. — Все всегда называли меня Поппи. Точнее, — извиняющимся тоном добавила она, — все, кроме этих ужасных девчонок в семинарии для юных леди мисс Трокмортон, которые дразнили меня Пигги-свинкой.

— Парни в Итоне звали меня Фрэнки, — к собственному удивлению, выпалил Фарук. — Или еще того хуже, — вполголоса добавил он. — Все они были Джеймсами, Эдвардами или Чарлзами, как и их отцы. До меня в Итоне никто не слышал о парне по имени Фарук. — Он пожал плечами. — Через некоторое время я просто позволил всем считать, что Фрэнки — это мое настоящее имя. Так было проще. Как-то раз они привязали два мешка с картошкой на спину пони, чтобы он походил на верблюда. Затем приволокли бедное животное в мою комнату и оставили там до моего возвращения с занятий. Когда директор школы услышал, как я пытаюсь с криками вытолкать его в дверь, он пришел разузнать, в чем дело. В общем, все кончилось тем, что это меня прогнали палкой перед всем классом.

Фарук уже приготовился к тому, что мисс Монморанси рассмеется, услышав его нелепый рассказ, однако вместо этого она сочувствующе похлопала его по руке, а в ее затуманенных лавандово-голубых глазах вспыхнула симпатия.

— Иногда люди бывают очень жестоки, не так ли? Особенно когда им приходится иметь делом с тем, чего они не понимают и из-за этого боятся. Должно быть, вам там было нелегко. А как вышло, что вы получили образование на другом конце света, в Итоне?

Рука Пенелопы осталась лежать на его руке. Фарук опустил на нее глаза и поразился контрасту между своей грубой загорелой кожей и ее бледными пухлыми пальчиками.

— Ваше величество! — тихо позвала мисс Монморанси.

Сбросив с себя оцепенение, Фарук рывком вырвал свою руку из-под ее руки.

— Мой отец смотрел далеко вперед и думал о будущем, — проговорил он. — И он был полон решимости дать своему единственному сыну и восточное, и западное образование.

— Так у вас совсем нет братьев?

— Нет. Только семнадцать сестер. — Фарук вздохнул. — Иногда мне хочется, чтобы Аллах благословил моего отца дюжиной сыновей. Правда, даже если бы это произошло, они уже переубивали бы друг друга в борьбе за то, чтобы выжить и стать султаном.

— А что произошло с вашими сестрами?

— Я нашел всем им хороших мужей, так что сейчас все мои сестры замужем, живут в своих домах… имеют своих детей.

— У вас ведь тоже есть дети, не так ли? Я хочу сказать, что раз уж у вас так много жен, то я решила, что… — Поппи замолчала и опустила глаза на колени, а ее щеки запылали еще более ярким румянцем.

— Так и есть, — кивнул Фарук.

— Сколько же их у вас?

Фарук заморгал, быстро производя в уме подсчет.

— Двенадцать девочек и семь мальчиков. Или семь девочек и двенадцать мальчиков? Или четыре мальчика и пятнадцать девочек? — Он безнадежно помотал головой. — Никак не могу запомнить. Они живут в другой части дворца, где прежде жил и я, пока отец не надумал отправить меня в школу в Англии.

— Я обожаю детей, — призналась Поппи. — И всегда мечтала о том, чтобы у меня было по крайней мере с полдюжины ребятишек.

— Это невозможно, — сказал Фарук. — Им же понадобится отец.

Несмотря на то что Фарук не понял заключенного в его собственных словах юмора, Поппи рассмеялась. А когда он искоса взглянул на нее, она расхохоталась еще громче, да так заразительно, что он почувствовал, как и его губы начинают подрагивать.

— Может, конечно, я и наивная глупышка, но даже я знаю, откуда берутся дети, — заверила она его. — Мне казалось, я нашла подходящего кандидата на роль мужа в лице мистера Хантингтон-Смита из Берикшира. Но, как выяснилось, у этого джентльмена были не слишком честные намерения.

Фарук нахмурился.

— Он пытался соблазнить вас, не сделав предварительно своей женой или наложницей?

Горький смешок сорвался с ее губ.

— Боюсь, что он интересовался мной лишь из спортивного интереса, желая надо мной посмеяться. Он заключил пари со своими приятелями, что уговорит меня спуститься из окна спальни по решетке для растений, чтобы оказаться на домашней вечеринке леди Эллерби и встретиться с ним в лунном свете.

— И что же, он выиграл это пари?

— Боюсь, что да, — кивнула Поппи. — Но решетке не повезло. Она сломалась, когда я уже наполовину спустилась.

— Вы поранились?

— Нет, ничуть! Мистер Хантингтон-Смит подхватил меня, но сломал ногу. К несчастью, когда остальные гости выбежали из дома, привлеченные его криками — а я должна уточнить, что они больше напоминали женский визг и как-то не вязались с образом настоящего мужчины, — они увидели меня. Я в халате лежала прямо на нем. Полагаю, вы понимаете, что гостей леди Эллерби это привело в ужас. Разразился настоящий скандал, что и положило конец моим надеждам найти себе подходящего мужа… отца для моих детей.

Тень печали омрачила лицо Фарука. В это мгновение ему хотелось одного: заставить негодяя ответить за то, что по его вине веселые ямочки на ее щеках исчезли.

— Этот ваш Хантингтон-Смит оказался подлым псом! — воскликнул он. — Лишь человек, понятия не имеющий о чести, может так обращаться с женщиной. Окажись я там, пронзил бы этого дьявола своей саблей и заставил визжать еще громче.

Поппи восхищенно всплеснула руками: вспышка гнева Фарука привела ее в восторг.

— Как это мило с вашей стороны, как галантно! Правда, должна заметить, что это стало бы причиной еще большего скандала, да и газон леди Эллерби превратился бы в сплошное месиво. Я ведь не из тех женщин, которые провоцируют мужчин на кровопролитие. Ни один из них ни разу не вызвал кого-то на дуэль из-за меня.

Опять она за свое: смотрит на него с таким видом, словно на кончике ее языка застыл вопрос, ответить на который может лишь он.

Фарука охватило нелепое желание протянуть к ней руку и снять очки с ее лица — чтобы увидеть ее глаза, которые наверняка окажутся еще более голубыми, когда перестанут прятаться под стеклами.

— Почему вы всегда так на меня смотрите? — спросил Фарук. Его голос прозвучал грубее, чем ему того хотелось.

Он ожидал, что Поппи зальется краской, смутится и станет отрицать, что имеет обыкновение глазеть на него. Однако вместо этого Поппи продолжала смело смотреть ему прямо в лицо.

— Мне кажется, вы должны привыкнуть к тому, что женщины не сводят с вас глаз, — ответила она. — Вы очень красивый мужчина.

— Да. Так и есть.

Ее улыбка стала мягче.

— У меня тут ямочки. — Прикоснувшись к своей щеке, она протянула к нему руку и дотронулась до впадинки в центре его бородатого подбородка. — А у вас ямочка здесь.

— Да, так и есть, — шепотом повторил он, когда ее пальчик задержался на его подбородке.

Поппи была очень близко от него в это мгновение. Так близко, что он увидел собственное отражение в линзах ее очков. Фарук был поражен, догадавшись, что в его взгляде отражается ее взор. Должно быть, его темные глаза выглядели сейчас именно так, как в то мгновение, когда она предложила ему отведать запретных сладостей, лежавших на дне ее корзины.

Фарук даже не смог бы сказать, какого рода голод он испытывал в этот миг. Ему хотелось испробовать лишь то, чем природа так щедро одарила мисс Монморанси: ее заразительный смех… ее румяные щечки… ее пухлые губы…

Когда он наклонился к ней, эти губы слегка приоткрылись. Он вдохнул в себя ее дыхание, которое показалось ему слаще меда и сахара. Странно, но ее тихий вздох, служивший явным признаком того, что Поппи готова сдаться, отрезвил Фарука.

Он вскочил на ноги.

— Вы не должны отказываться от мечты родить детей, — проговорил Фарук. — Как только Кларинда станет моей женой, я найду вам мужа из числа моих телохранителей. Такого, который подарит вам много сильных сыновей и с полдюжины дочек — таких же очаровательных, как вы. — Он испытал какое-то мучительное чувство, когда эти благородные слова сорвались с его уст. Фарук всегда гордился тем, что был человеком слова. Однако при мысли о том, что это обещание тоже придется сдерживать, он не испытал ни малейшего удовольствия.

Правда, ему наконец удалось освободиться от тяжести ее взора. Поппи теперь смотрела на его колени и отказывалась даже поднять глаза. Ямочки на ее щеках исчезли — равно как и прямой взгляд.

— Как я уже говорила, ваше величество, вы очень галантны, — тихо промолвила Поппи.

Если это так, подумал Фарук, поворачиваясь к ней спиной и позволяя взору мисс Монморанси блуждать по морским просторам, а ее непокорным кудряшкам — плясать на ветру, то почему у него появилось такое ощущение, будто он — последний мерзавец?

Хуже, чем этот невыносимый мистер Хантингтон-Смит.