Его до сих пор не было.

Катриона взобралась коленями на диван, чтобы распахнуть окно спальни, и наполовину высунулась наружу, вглядываясь в темноту. Вокруг царило спокойствие сельской ночи, тишину нарушали только доносившийся издалека лязг конской упряжи да приглушенное ржание лошади в одной из конюшен. Напрасно она всматривалась в очертания покатых холмов и в ровные ряды живых изгородей на границах дядиного поместья. Не было никаких признаков галантного рыцаря, который должен прискакать издалека, чтобы спасти ее или, наоборот, похитить.

По коже Катрионы время от времени пробегала непроизвольная греховная дрожь. Она подумала, что если судить по тюремному поцелую Саймона, он явно предпочел бы похищение.

Катриона оглянулась и нервным взглядом окинула свою постель. Похоже, даже Роберт Брюс бросил ее. Пушистый разбойник, наверное, убежал на улицу погулять со своим гаремом. Кошки уже бродили в сараях и конюшнях, соперничая за изменчивого кавалера.

Катриона встала и подошла к изящным часам из сплава меди, олова и свинца, которые стояли на каминной полке. По ее расчетам, уже более пяти часов назад Саймона должны были выпустить из Ньюгейтской тюрьмы. За те четыре дня, что прошли со времени заключенного между ними договора, у него, было, достаточно времени придумать, как скрыться от нее. Быть может, его уже нет в городе, а может, и в стране, не исключено, что в эту самую минуту Саймон расслабляется в объятиях очередной смазливой шлюшки, потягивая бренди и подшучивая над глупой Катрионой.

Вспоминая безрассудно данное Уэскотту обещание, Катриона стала думать, что даже и неплохо, если Саймон бросил ее, как говорится, у самого алтаря. Каким же безумием с ее стороны было принять его наглые требования! Хотя, конечно, этот шаг стоил того. Она сполна насладилась изумлением на его красивом лице.

Щеки Катрионы запылали. Своенравное воображение вновь нарушило ее запрет, и в голове стали возникать невероятные картины супружеских обязанностей, которые такой тип, как Саймон Уэскотт, заставлял бы исполнять свою жену. Девушка провела пальчиком по нежной припухлости нижней губы. Судя по тому, как потрясающе он умеет целоваться, эти пресловутые обязанности могли бы и для нее оказаться столь же приятными.

Часы отсчитали еще одну минуту. По всей вероятности, даже перспектива спать в одной постели с Катрионой для Уэскотта не стала настолько соблазнительной, чтобы он честно исполнил их соглашение. Она беспокойно ерзала на диване у окна, все сильнее ощущая нарастающее раздражение.

Послышался слабый отзвук хрипловатого мужского голоса, и сердце девушки замерло. Она вытянула шею и начала всматриваться в сторону крытой медью голубятни, но увидела лишь двух дядиных слуг, вышедших покурить на воздухе перед тем, как запереть дом на ночь.

Тянувшиеся к окну ветки липового дерева уже покрывались нежными весенними почками. Однако в мартовском воздухе все еще гуляли порывы морозного зимнего ветра. Свернувшись калачиком возле спинки дивана, Катриона поджала босые ноги, спрятала их под ночную рубашку и плотнее закуталась в свой потертый плед.

Черно-зеленая шотландка уже настолько износилась, что местами стала почти прозрачной. Три с лишним года назад дядя распорядился выбросить потерявший вид старый плед. Тогда ей пришлось дважды спасать его, украдкой вытаскивая из кучи мусора и ненужных вещей, которые дядя приказал служанкам сжечь. На двадцатилетие граф Росс подарил племяннице кашемировую шаль. Но Катриона небрежно швырнула подарок на лакированную ширму, которая стояла в углу комнаты, и продолжала при каждой возможности пользоваться своим старьем.

Она понимала, что упрямствует по-детски, но не допускала даже мысли расстаться с предметом из родного дома. Эта ветхая тряпка оказалась единственной вещью, которая напоминала Катрионе о прошлой жизни, жизни вместе с родителями и братом. Но время шло, стирая шотландский узор ткани и унося в прошлое детские воспоминания.

Словно подчеркивая эту печальную истину, на площадке второго этажа стали отбивать время большие часы. Они пробили одиннадцать раз. Когда звук последнего удара раскатился по дому и затих, девушка совсем упала духом.

Если Саймон предал ее, то все кончено. Уже завтра снова приедет Эддингем и, можно не сомневаться, первым делом станет просить у дяди ее руки.

Отбросив плед, Катриона слезла с дивана и прошла к высокому вишневому шкафу в углу. Она вытащила парчовый чемоданчик и принялась заталкивать туда чулки и нижнее белье.

Дядя Росс был прав. У нее на самом деле в голове одни выдумки и мечты. Если бы не привязанность к романтическим детским идеалам, не пришлось бы связывать свои надежды, а также жизнь родного брата с бессовестным шалопаем вроде Саймона Уэскотта. Не лучше ли было продать некоторые драгоценные украшения, которые дядя надарил ей за несколько лет? Вполне можно было купить на них билет на почтовую карету до Эдинбурга. Конечно, при этом в Северное нагорье она вернулась бы почти без имущества, как и уехала оттуда в далеком детстве. Но зато надежда отыскать Коннора или свой клан оставалась бы реальной.

Размышляя таким образом, Катриона полезла в глубину шкафа и наткнулась на гладкую коробочку из палисандрового дерева. Забыв о поспешных сборах, она вытащила шкатулку прямоугольной формы из потайного места и осторожно открыла ее. Внутри на шелковой обивке покоилась толстая связка газетных вырезок.

«А ты, конечно, по вечерам самозабвенно читаешь это, сидя в девственно белой ночной рубашке, прежде чем зарыться в холодные простыни девичьей постели».

Она так живо представила себе насмешливый голос Саймона, как если бы он стоял позади нее. Все именно так, как он сказал. Разве имеет какое-либо значение, что на самом деле ее белая ночная рубашка с вычурными кружевными манжетами и глухим высоким воротничком более походила на платья послушниц в монастыре?

Катриона захлопнула крышку и сунула шкатулку поглубже в чемодан под самые интимные вещи.

Затем она опять полезла в шкаф, чтобы выбрать наиболее крепкое и теплое из своих шерстяных платьев. В этот момент из-за окна донесся громкий треск и какой-то шум. Катриона замерла на месте, ее сердце бешено заколотилось. Среди шума послышалась сердитая брань. Ни с каким другим мужским голосом она не могла бы спутать этот знакомый баритон.

Катриона подбежала к окну и выглянула наружу. Под окном прямо на земле, неловко раскинув по сторонам длинные руки и ноги, лежал Саймон Уэскотт. Вокруг него валялись расщепленные куски садовых шпалер и сломанные ветки розового куста. Картина была весьма далека от привычных мечтательных видений Катрионы, в которых Саймон подходил к окну, играя на лютне или посылая снизу нежные взгляды. В особенно романтических вариантах грез он прикладывал руку к сердцу и декламировал, слегка подправляя Шекспира: «Но что за блеск я вижу на балконе? Там брезжит свет, Катриона, ты как день!»

Девушка сдержала невольную улыбку. Ее разбирал нервный смех от облегчения, что Уэскотт здесь и даже не сломал шею.

— О, добрый вечер, мистер Уэскотт, — громким шепотом позвала она. — Что же вы не постучали в парадную дверь? Тогда бы дворецкий мог сообщить о вашем прибытии. Намного благоразумнее, как мне кажется.

Саймон вытащил из волос веточку и пристально глянул на Катриону.

— Да уж, и безболезненнее.

— Но я ведь предупредила в записке, что шпалеры могут не выдержать вашу тяжесть.

Отбросив пинком упавший обломок решетки, Уэскотт стал подниматься.

— Зато не догадалась сообщить, что внизу высажены розы.

— Вот уж не думала, что это так важно. Они зацветут лишь через несколько недель.

— Не знаю, когда они там зацветут, но можете мне поверить, шипов там уже предостаточно. Точнее, было, пока я на них не упал. А сейчас, как мне кажется, почти все эти шипы воткнулись в мой… в общем, в меня.

Морщась от боли, он снял с шеи длинную ветку виноградной лозы и встал на ноги.

Катриона не успела даже предложить Саймону воспользоваться входом для слуг, как тот уже карабкался прямо по стене, придерживаясь рукой за грубо отесанные камни, которые выступали из угла дома.

Когда широкие мужские плечи появились в проеме окна, Катриона поспешно ухватила Саймона за жилет и рукав рубашки, чтобы он быстрее оказался в комнате. Она даже успела полюбоваться его рельефными мускулами под обтягивающей тканью одежды. И мысленно представила, как с такой же ловкостью морской офицер Уэскотт взбирался по вантам корабля «Беллайл».

Саймон перепрыгнул через скамейку у окна и проворно встал на ноги. Катриона слегка посторонилась, немного напуганная, что в ее спальню наяву проник мужчина, который имел дурную славу распутника. В ее мечтах Саймон всегда находился за окном и довольствовался тем, что издалека выражал свое восхищение ее красотой.

— Я немного разочарована, мистер Уэскотт, как-то у вас маловато ловкости. Мне казалось, у вас должен быть большой опыт.

Потирая ушибленную спину, Саймон мрачно посмотрел на Катриону:

— Ловкости в чем? В вытаскивании шипов из моей… — В ночном проникновении к женщинам через окно, — невозмутимо закончила Катриона. — В конце концов, вроде бы этот способ самый удобный, когда не желаешь иметь дело с их мужьями?

Уэскотт тряхнул головой, отбрасывая назад длинные каштановые волосы, и одернул шелковый бордовый жилет.

— Да будет вам известно, я перестал тратить время на замужних женщин еще несколько лет назад. Заметил за ними досадную привычку влюбляться в меня и вести дело к разводу с законными мужьями.

— Какими, должно быть, надоедливыми они были для вас. А тут еще и их мужья, — сухо добавила Катриона.

— Смею вас уверить, что мои страдания были гораздо мучительнее, мисс Кин… — Ночной гость бросил на нее сердитый взгляд. — Черт побери, как вас все-таки зовут?

— Катриона, — сообщила она, решив, что сейчас не самый удобный момент делать замечания в отношении его грубых слов.

— Катриона, — повторил Уэскотт. В его устах имя прозвучало нежно и мелодично. — Действительно, Катриона как раз подходит, — вполголоса рассуждал он. — Никакая не Глэдис или там Гертруда, а то и вовсе Брунгильда. — Лицо Саймона вдруг просияло. — Могу я называть вас Кити?

Катриона ответила с приветливой улыбкой:

— Лучше вам этого не делать, если не хотите опять упасть на розовый куст.

Это сказано было так убедительно, что Уэскотт даже отошел подальше от окна и отвесил хозяйке комнаты учтивый поклон.

— Итак, добрый вечер, моя прелестная Катриона. Следуя инструкциям, которые вы прислали мне в тюрьму, я прибыл, чтобы испортить вашу репутацию.

Ленивая улыбка Саймона, его уверенно-призывный взгляд и даже худощавые бедра в обтягивающих замшевых брюках со всей очевидностью намекали Катрионе, что он вполне готов к исполнению озвученной роли.

Она проглотила подступивший к горлу комок. Во рту у нее все пересохло.

— Не совсем так, вы явились сюда изобразить, будто своим появлением компрометируете меня. Не забывайте, мистер Уэскотт, мы с вами еще не муж и жена.

— Но мы же практически помолвлены. Не кажется ли вам, что пора называть меня по имени — Саймон?

Приблизившись к девушке, он взял ее за руку и приложил ладонь к своим губам.

— А может быть, даже «дорогой». Или «сладенький». Сойдет и другое ласковое словечко, лишь бы оно означало, как пылко и бесконечно вы меня любите.

Выведенная из равновесия дьявольским блеском глаз Уэскотта, Катриона сжала руку в кулачок.

— Мои тетя и дядя женаты более тридцати лет. Но я ни разу не слышала, чтобы тетя обращалась к мужу иначе, как «милорд».

Саймон пожал плечами, блеск его глаз только усилился.

— Я лишь скромный рыцарь, но не буду возражать, если вы станете и меня величать «милордом».

Осторожно разогнув стиснутую руку Катрионы, он прикоснулся открытыми губами к нежной девичьей коже на запястье. Хрипловатым, низким голосом он закончил:

— Если хотите, в моменты нашей близости можете говорить даже так: «мой господин и повелитель».

Отчаянно стараясь не поддаваться томной слабости, вызываемой нежной лаской губ Саймона, Катриона резко высвободила руку:

— Неужели вы всегда такой ужасный бесстыдник? Уэскотт в первое мгновение попытался изобразить раскаяние, но не сумел.

— Говорят, что да. Знаете, моя мать ведь была театральной танцовщицей. Первые девять лет жизни я провел за кулисами театра. Другие танцовщицы всегда баловали меня, ласково гладили по головке, наперебой старались усадить меня к себе на колени.

На губах его заиграла грустная улыбка.

— Одним словом, души не чаяли в малыше. И мне они очень нравились. Нравилось, как мило они сплетничают обо всем. Нравился запах их напомаженных волос. Нравилось шуршание их нижних юбок при ходьбе.

Однажды в шесть лет я потерялся. Это было вечером, когда давали «Дон Жуана». Так мать потом рассказывала, что обнаружила меня преклонившим колено перед самой хорошенькой танцовщицей из труппы. Она уверяла, будто бы я тонким детским голоском предлагал ей пожениться.

Катриона не могла сдержать улыбки, представив зеленоглазого рыжеволосого мальчика в коротких штанишках, который пытается соблазнить искушенную жизнью танцовщицу. Особенно забавно, что происходило это во время представления оперы, главным героем которой был распутный Дон Жуан.

— А что с ней потом было? — тихо поинтересовалась девушка.

— Она тогда мне отказала, разумеется. Заявила, что я слишком маленького роста. Велела приходить с таким предложением к ней через десять лет, когда подрасту. Сейчас мне кажется, что в тот день мое сердце было разбито и самолюбие унижено. Однако спустя краткий период горьких разочарований я таки сумел собрать из кусочков разбитое сердце и стал жить дальше.

— Нет, я спросила о вашей матери.

С лица Уэскотта неожиданно полностью исчезла его легкомысленная очаровательность. Остались одни лишь резко обозначенные черты, что придавало ему еще более непреклонный вид, чем ранее.

— Она умерла, когда мне исполнилось всего девять лет. После этого я стал жить у отца.

Саймон отвернулся и принялся нервно шагать по спальне. Очевидно, все его откровения на этом закончились. Задержавшись возле туалетного столика, он вытащил пробку из флакона с лавандовой водой и поднес к носу. Катриону внезапно охватила странная дрожь от вида сильных мужских рук, бесцеремонно обращающихся с ее вещами. Она представила, что эти ладони вот так же запросто могут гладить ее тело.

— Вы уверены, что придуманный вами план сработает? — снова заговорил Саймон, возвращая флакон на прежнее место и поворачиваясь к Катрионе. — Не проще ли мне испортить вашу репутацию каким-либо более простым способом? Я мог бы, например, послать в ваш адрес компрометирующее письмо с признаниями в любви. Или можно устроить так, чтобы нас застали целующимися где-нибудь в клубе «Олмак», да хотя бы за их пальмами в кадках.

— Мой дядя очень проницательный человек. Его обязательно надо убедить, будто от моей репутации остались одни обгоревшие угольки. Его предположений, что я веду себя не совсем прилично, тут будет недостаточно. Но если слуги засвидетельствуют, что я опозорена, то дяде ничего не останется, как позволить нам пожениться.

— А если он вздумает вместо этого меня застрелить? Катриона ответила с приятной улыбкой:

— Тогда мне придется подыскивать нового жениха.

— Ну, вы и бессердечная девица!

Уэскотт сердито посмотрел на хозяйку спальни, затем решительно пересек комнату и плюхнулся спиной прямо на постель. Его мужская фигура так трогательно смотрелась среди отделанных кружевом подушек и пухлых валиков.

Саймон заложил руки за голову и положил ногу на ногу, мрачно рассматривая деревянные стойки балдахина, нависавшего над девичьей кроватью.

— Мне трудно представить, как это меня будут судить за преступление, которое я не имел удовольствия совершить. — Он испытующим взглядом посмотрел на девушку из-под полу прикрытых ресниц. — Пока еще.

Желая скрыть свой испуг, Катриона резко ухватила его за ноги и сбросила их с кровати. Совершенно ни к чему портить каблуками светлое атласное покрывало.

— Можете считать это наказанием за те преступления, которые вы совершили в своей жизни и ушли от ответа за них. Я имею в виду разбитые сердца и поруганные добродетели.

Оставив действия и слова Катрионы без внимания, Уэскотт уселся на постели, стащил с ног сапоги и перекинул их за кровать.

— Когда утром нас обнаружат вдвоем в этой постели, вам не кажется, что будет выглядеть странно, почему это я не убрался восвояси до появления кого-либо из домашних?

— Они вполне могут поверить, что мы просто крепко спали.

Саймон согласно кивнул:

— Да, объяснение неплохое. Действительно, вы будете совершенно обессилены после долгой ночи, наполненной моими усердными и изобретательными любовными ласками.

Катриона с вызовом скрестила руки на груди.

— Или буду дремать от невыносимой скуки.

Он насмешливо поднял бровь и выразительно посмотрел, давая понять, что подобное развитие событий совершенно исключено.

Когда Саймон снял мундир и принялся развязывать шейный платок, Катриона отчетливо поняла, что гость не намерен ограничиться снятыми сапогами.

— Вы что делаете? — требовательно обратилась она к нему, наблюдая, как проворные пальцы Уэскотта уже расстегивают обтянутые тканью пуговички жилета.

— Я раздеваюсь. — Он произнес эти слова так учтиво и спокойно, словно пытался объяснить сложное математическое уравнение слабоумному ребенку. — Неужели те, кому суждено застигнуть нас на месте преступления, правильно нас поймут, если мы оба будем одетыми?

С этими словами Саймон снял жилетку через голову и принялся освобождать серебряные застежки на рубашке. Катриона зачарованно следила за уверенными движениями мужских пальцев, проворно просовывающих застежки через аккуратно обметанные петли, и перед ней постепенно обнажался мускулистый торс Уэскотта.

Вскоре ее взору предстали рельефно очерченные мышцы живота. Золотистые завитки волос на широкой груди сбегали к самому пупку и еще ниже складывались правильной буквой V, которая напоминала стрелу херувима, указывающую дорогу в рай или в ад. С трудом, проглотив подступивший к горлу комок, Катриона подняла взгляд на лицо Саймона.

Он продолжал свою работу, но смотрел не на собственные пальцы, занятые рубашкой, а внимательно наблюдал за ее реакцией. Заметив порочный блеск полу прикрытых глаз Саймона, Катриона вдруг поняла, какое удовольствие получает он от ее смущения.

Она резко отвернулась. Ей вдруг показалось, что от нахлынувшего нестерпимого жара даже веснушки на лице готовы расплавиться. Остужая жар щек, и тщательно стараясь, чтобы ее голос звучал как можно холоднее, она спросила:

— Вас не слишком затруднит сообщить мне, когда вы закончите снимать все свои доспехи?

В прозвучавшем за спиной ответе ей послышалась усмешка:

— А что, так сильно хочется посмотреть?

Катриона быстро закрыла глаза и принялась считать до десяти.

— И будете надежно укрыты одеялом.

Прошло несколько минут, и она стала нетерпеливо постукивать босой ногой по кленовым половицам.

Сзади послышались загадочные глухие удары, затем непонятный шорох, и наконец Уэскотт промолвил:

— Можете уже поворачиваться. Вашей девичьей скромности ничего не угрожает.

В самых смелых грезах Катриона могла представить Саймона в своих объятиях, но никак не в одной постели. Она заставила себя повернуться, боясь при этом, что увидит его стоящим на ковре возле кровати в костюме Адама. К ее облегчению, ночной гость был аккуратно укрыт одеялами. По крайней мере, нижняя половина его тела.

Уэскотт полулежал, опираясь на изголовье кровати, закрытый стеганым одеялом до пояса. Отблески огня лампы играли на его обнаженной груди, и он сиял, залитый золотистым светом, напоминая архангела Гавриила. Но если до сих пор дьявольский блеск в глазах Саймона еще не убедил Катриону, что перед ней далеко не ангел, то сказанные им слова окончательно развеяли последние сомнения:

— Теперь ваша очередь раздеваться.