На следующее утро Коннор проснулся в дурном расположении духа. Из соседней комнаты доносилась веселая непристойная песенка.

Он со стоном сел в постели, откинув в сторону одеяло. Золотистые солнечные лучи слепили сонные глаза. Утренний ветерок, пахнущий цветущими яблонями, проникал в спальню сквозь разбитое накануне окно.

Вернувшись от Памелы, Коннор полночи ворочался в постели, не в состоянии заснуть. Его тело нестерпимо ныло от неудовлетворенного желания. Он чувствовал себя последним дураком, причем по двум причинам — во-первых, оттого что проник к ней в спальню как какой-то вор, а во-вторых, оттого что позволил ей выгнать себя несолоно хлебавши.

Под утро он, наконец, задремал и во сне видел Памелу, которая звала его к себе. Потом соблазнительные сцены сменились кошмарами, в которых Памела прогоняла его прочь, но он, не обращая внимания на ее испуганные глаза и хриплые мольбы о пощаде, все же овладевал ею во всех мыслимых и немыслимых позах, совершенно не думая о ней.

Уже перед самым рассветом он провалился в крепкий сон без всяких сновидений, чтобы проснуться от веселой непристойной песенки Броуди.

Встав с постели, он стал потягиваться и зевать, словно огромный кот. Потом надел брюки и отправился в туалетную комнату, где обнаружил Броуди лежащим в большой медной ванне. От горячей воды поднимался пар, а Броуди с удовольствием тер себе спину щеткой на длинной ручке и продолжал напевать песенку.

Коннор покашлял, чтобы обозначить свое присутствие.

Броуди обернулся и улыбнулся ему, как ни в чем не бывало.

— Доброе утро, дружище! Надеюсь, ты не имеешь ничего против того, что я, будучи твоим камердинером, заказал тебе горячую ванну?

— Мне? Я не ослышался?

Броуди отложил в сторону щетку и принялся энергично намыливать волосатые подмышки.

— Ну да, тебе. Ты можешь воспользоваться ею после меня.

С этими словами Броуди окунулся с головой, чтобы смыть мыльную пену с волос. Посмотрев на слой грязной пены на поверхности воды, Коннор почувствовал сильное желание утопить в ней несносного Броуди, но он не стал этого делать. Куда потом девать тело?

Пока он размышлял об этом, Броуди вынырнул из воды, отфыркиваясь, словно мокрый спаниель.

Тут Коннор принюхался. В воздухе стоял явственный запах бекона. В животе у него заурчало от голода. Накануне за ужином Коннор обнаружил, что мужчина не может, как следует наесться, если каждый кусочек пищи будет отправлять в рот вилкой.

Тут он заметил поднос с пустыми тарелками, стоявший возле туалетного столика. Глядя на оставшиеся крошки хлеба и мяса, Коннор тяжело вздохнул.

— Ты и завтрак мой успел съесть, как я погляжу.

— Ага, и он был очень вкусным! Впрочем, некоторые куски бекона были пережаренными. Надо бы поговорить сегодня е кухаркой. Я слышал, она еще не замужем. Может, я сгожусь ей в мужья?

— А я слышал, что она весьма плотная женщина и может свернуть шею курице голыми руками.

— Мне всегда нравились женщины с крепкими руками, — расплылся в улыбке Броуди.

Коннору очень хотелось продемонстрировать другу крепость своих кулаков, но тут Броуди, не дожидаясь, пока Коннор отвернется, встал из воды во весь рост. Вид его волосатого мокрого тела во всех подробностях наготы моментально отбил у Коннора всякий аппетит. Вытатуированная на руке змея, казалось, подмигнула ему.

— Дружище, не подашь мне вон то полотенце?

— Разумеется, — пробормотал Коннор и, сняв со спинки стула банное полотенце, швырнул его Броуди. — Еще что-нибудь сделать для тебя? Почистить твои сапоги? Накрахмалить рубашку? Заплести косички?

Броуди ответил, с довольным видом вытирая волосатую грудь:

— Ну, если ты так настаиваешь, помоги мне постричь ногти на ногах, пока не явился твой портной. Бедняга ждет тебя внизу уже битый час…

Тут терпение Коннора окончательно лопнуло. Он рывком вытащил Броуди из ванны, протащил его, упирающегося и ругающегося, через всю спальню и вытолкал в коридор, захлопнув дверь перед самым его носом.

Потом Коннор уперся в дверь всем телом, чтобы Броуди не смог силой открыть ее. Пронзительно закричала служанка, что-то с грохотом упало на пол, послышался веселый голос Броуди:

— Привет, милашка! Хочешь посмотреть, как танцует моя змейка? Ну, не надо так быстро убегать от меня! Да, пожалуй, мне нужно полотенце побольше…

Коннор быстро понял, что одним из преимуществ его нового положения было то, что ему позволялось — и это даже поощрялось — заставлять прочих людей ждать его. Прежде чем позвать к себе портного, он заказал, свежую ванну и еще один горячий завтрак.

Явившийся портной отнял у него массу времени на тщательное снятие всевозможных мерок и выбор тканей из принесенных бесчисленных образцов, причем все ткани казались Коннору одинаковыми. Пока портной без устали рассказывал ему о преимуществах хлопка перед шерстью, его помощник бегал вокруг Коннора с портновской лентой в руках и снимал мерки, восхищаясь его широкими плечами и мощными бицепсами.

Когда помощник портного опустился перед Коннором на одно колено и стал снимать мерки с его бедер, горец решил, что с него хватит, и, схватив портного и его помощника за высокие накрахмаленные воротники, поволок их к дверям.

— Но, милорд… — протестующе бормотал портной, — как же мы будем шить? Мы ведь даже не выбрали ткань…

— Шейте как хотите и из чего хотите, — выпалил раздраженный Коннор, — а счет пришлите ге… моему отцу.

Длинное лицо портного просияло.

— Будет сделано, милорд. С превеликим удовольствием…

Не обращая внимания на их почтительные поклоны, Коннор захлопнул дверь.

Но не успел он перевести дух, как за дверью снова послышались шаги, и лакей сообщил о приходе шляпника.

Оказалось, что портной был всего лишь первым в целой очереди лондонских ремесленников и купцов, горящих желанием предложить свои товары и услуги такому элегантному джентльмену, как наследник герцога Уоррика. Когда явился шляпник, Коннору пришлось перебрать столько вариантов шляп из бобрового меха, что, в конце концов, он решил, что было бы проще нацепить на голову просто бобровую шкуру.

Вслед за шляпником явился галантерейщик с головокружительным разнообразием носовых платков, носков, чулок и тростей с набалдашниками из слоновой кости. Потом настала очередь ювелира, предложившего множество колец, перстней и серебряных табакерок.

К тому времени, когда лакей доложил Коннору, что учитель фехтования ждет его в бальном зале, он был готов сразиться на шпагах хоть с самим дьяволом.

Радостно извинившись перед остальными посетителями, он поспешил в бальный зал, думая, что предстоящий поединок — как раз то, что ему сейчас необходимо.

— Черт побери! Вы что же, хотите, чтобы я дрался на этих штуках?

Когда до слуха Памелы донесся знакомый низкий баритон, она остановилась в пустом коридоре и прислушалась.

— Это годится лишь для штопки чулок, и ни для чего другого! Впрочем, если хотите, я могу засунуть ее вам в…

Вслед за этой угрозой послышалась бойкая французская речь. Приподняв подол, Памела поспешила на звук громких мужских голосов. Ей не пришлось слишком поднимать подол, платье и так было на четыре дюйма короче, чем нужно. Исчерпав весь скудный запас своих нарядов, Памеле пришлось позаимствовать у Софи ее любимое утреннее платье. От такого нахальства сестра долго плакала в подушку и бормотала обидные слова насчет лопнувших швов и фаршированных колбас.

Что и говорить, слишком узкий и жесткий лиф платья делал каждый шаг Памелы пыткой и не давал нормально дышать. Когда она, наконец, добежала до двустворчатых дубовых дверей в бальный зал и распахнула их, она совсем задохнулась и была на грани обморока, чему немало способствовало и представшее ее взору зрелище.

Посередине зала напротив стройного сухопарого француза с длинной тонкой шпагой в руке и смертоносным блеском в глазах стоял совершенно безоружный Коннор, который был выше противника на добрых полфута. Француз извергал ругательства и проклятия на своем языке, которого Памела, слава Богу, почти не знала.

Коннор был одет очень просто — черные брюки и белая полотняная рубашка с длинными рукавами и кружевными манжетами. На нем не было жилета, а галстук был завязан простым свободным узлом. Густые волосы были стянуты сзади черной атласной лентой.

Несмотря на небрежность в одежде, Коннор был потрясающе хорош собой. И Памеле это показалось совершенно несправедливым по отношению к женщинам, которым приходится прилагать немало усилий к тому, чтобы казаться привлекательными.

Разгневанный француз первым увидел ее и развел руками, призывая посочувствовать ему. Кончики его тонких черных усов нервно подрагивали.

— Мадемуазель, вы слышали, что сказал этот дикарь? Он осмелился оскорбить размер моей шпаги!

Он гордо взмахнул своей длинной тонкой шпагой, и Памела едва удержалась от смеха — уж очень забавно выглядел бы Коннор, штопающий ею свои чулки.

— Это вовсе не шпага! — гневно крикнул Коннор, глядя на француза и Памелу. Подойдя к стене, он взял одну из массивных шпаг с широким лезвием, стоявших рядом с рыцарскими доспехами. Вернувшись к французу, он взмахнул похожим на меч тяжелым палашом, держа его в одной руке. — Вот что такое настоящая шпага!

— Ха! — воскликнул француз. — Это оружие для тех, у кого нет мастерства, благородства, чести! Такое лезвие годится только для того, чтобы выкопать себе могилу, после того как французская шпага пронзит трусливое сердце!

— Ах, так? — грозно шагнул вперед Коннор, и усмешка тут же погасла на лице француза. — Тогда скрестим наши шпаги и посмотрим, кому будут копать могилу после боя…

При этих словах француз опустил свою шпагу и попятился. Памела храбро встала между мужчинами.

Упершись ладонью в широкую грудь Коннора, она умоляюще посмотрела на него.

— Дорогой, ты же знаешь, я падаю в обморок при одном только упоминании о крови, не говоря уже о ее виде. К чему такая вражда? Я уверена, что все, включая месье… — Она вопрошающе посмотрела на француза.

— Шевалье, — поклонился тот, в негодовании раздувая ноздри.

— Все, включая месье Шевалье, согласятся с тем, что твое оружие лучше, — она приблизилась к его лицу, переходя на шепот, — и гораздо больше.

Коннор посмотрел на нее и неожиданно улыбнулся. Его улыбка показалась ей гораздо опаснее любой шпаги.

Прижав ее ладонь к своему сердцу, так что она чувствовала каждый удар, Коннор сказал:

— Если ты в этом так уверена, детка, почему бы нам не испытать его в действии?

В эту минуту француз был забыт. Памеле и Коннору казалось, что они совсем одни в этом огромном зале и заняты только друг другом, продолжая разговор, начатый еще прошлой ночью, но так и не законченный из-за страха Памелы. С наслаждением вдыхая запах Коннора, к которому теперь примешивался чудный аромат гвоздичного мыла, она проговорила:

— Как сказал месье Шевалье, один неосторожный удар может уничтожить даже самое преданное сердце.

— Но разве не трусливо то сердце, которое не хочет даже рискнуть принять этот удар?

Прежде чем Памела успела ответить Коннору, темпераментный француз презрительно фыркнул и вложил свою шпагу в ножны.

— Для меня совершенно очевидно, что я здесь не нужен. Прошу передать герцогу мои извинения и… — он еще раз презрительно фыркнул, глядя на Коннора, — и соболезнования.

Подхватив свое снаряжение, он вышел из зала через французское окно до самого пола, которое держали открытым для проветривания и инсоляции. Только теперь Памела поняла, что они были не одни, что все это время рядом был невольный слушатель.

Между двумя французскими окнами стоял… Криспин, лениво перекладывающий из руки в руку рапиру. Как только мимо него прошел разгневанный месье Шевалье, он лукаво взглянул на Коннора и сказал:

— Привет, братец. Похоже, твой партнер по фехтованию сбежал. Может быть, я могу заменить его?