Он лукаво улыбнулся, поднялся с дивана и прошел в дальний угол к малозаметной вертикальной панели. Легким движением нажал несколько кнопок, и зазвучала музыка. Не восточная, национальная, а западная.
— Ты сказала на приеме, что хотела бы потанцевать.
Гвендолин глаз оторвать не могла от усмешки, играющей на его губах. Какой же он красивый, даже дух захватывает!
— Я думала, ты не танцуешь с женщинами.
— На публике — нет.
Сердце с такой силой забилось в ее груди, что Гвендолин слова не могла выговорить.
Нараян Бахадур направился к ней.
— Но в то же время, — добавил он глубоким, томным сексуальным голосом, — есть масса вещей, которые я не могу и не позволяю себе на публике, но все равно люблю делать в интимной обстановке. — Принц остановился перед ней, протянув руки. — Иди сюда.
У нее моментально пересохло во рту от волнения, и она потрясла головой, борясь с приближающимся наваждением.
— Разве… разве у тебя сегодня не предусмотрено официального обеда?
— Нет.
Она высунула кончик языка, провела по губам, пытаясь увлажнить их.
— И никаких встреч?
— Я совершенно свободен. — Нараян Бахадур улыбался. У него впереди целая ночь. Он может позволить себе и подождать. — Я надеялся, что тебе понравится эта мелодия.
— Да, верно.
— Тогда иди сюда.
Но ноги отказывались двигаться, словно пустили корни в пол. Гвендолин с ужасом подумала, что она не та, за кого выдает себя. Это не ей предназначается его внимание, не ей, а Беа!
— Сам иди сюда, — прошептала она, молясь, чтобы он повернулся и ушел.
Нараян Бахадур засмеялся. Он был настолько уверен в себе, что ее наглость показалась ему забавной. Он двумя шагами покрыл разделявшее их пространство, притянул Гвендолин к себе, прижал так, чтобы не осталось ни миллиметра свободного пространства, и, глядя ей прямо в глаза, спросил:
— Вот так, миледи?
Она содрогнулась, почувствовав давление его бедер, твердой груди, всего сильного мощного тела. Нараян Бахадур раздвинул полы халата, и она закрыла глаза. Он коснулся губами обнаженного плеча.
Наверное, он почувствовал, как она вздрогнула, потому что снова поцеловал это чувствительное место, а потом накрыл ладонью одну грудь, провел большим пальцем по соску, и тот сразу отвердел.
Гвендолин едва сдержала стон. Колени ее подкосились, и ей пришлось положить голову ему на плечо. А вокруг звучала музыка, не быстрая, а интимная, обольстительная. Она крепче прижалась к его груди, упиваясь ощущением обнимающих ее крепких рук. Ей нравилось, как он держит ее. Как его ладони скользят вниз, по ребрам, погладив каждое, потом еще ниже, к бедрам. О, Нараян Бахадур знал, как заставить женщину почувствовать себя женщиной. И когда он обхватил руками ее упругие ягодицы, она поняла, что согласна находиться рядом с ним всю жизнь. Вдыхать пряный аромат его кожи, наслаждаться его уверенным спокойствием. Ни отстраненности, ни неловкости. Ни официальности. Ни королевского этикета.
Просто Нараян и Гвендолин.
И снова укус виноватой совести. Не Нараян и Гвендолин, а Нараян и Беа. Но она не желает больше быть Беатрис. Она хочет быть с ним самой собой. Ей надо, чтобы он хотел ее, Гвендолин.
Она провела пальцами по его скуле, по щеке, по подбородку. Какое у него удивительное властное лицо, какие потрясающие загадочные глаза! Но, несмотря на это, Гвендолин знала, что он ответит на любой ее вопрос. Искренне и открыто, что бы ей ни захотелось спросить.
Каково это — любить и быть любимой им? — думала она, опуская руку на плечо.
Как бы ей хотелось проводить с ним целые дни. Говорить обо всем, не торопясь, не спеша, вдумчиво. Просто быть вдвоем.
Она никогда раньше не была бездумным романтиком, не тратила время на пустые мечтания. Если ей чего-то хотелось, то она брала это.
Как же теперь сама поставила себя в такое невыносимое, невозможное положение? Что она вообще здесь делает? Что происходит между нею и этим принцем? Они направляются прямиком к ужасному несчастью. И все из-за ее глупой самоуверенности.
Гвендолин начала задыхаться и отступила на шаг.
— Давай присядем.
— Хорошо. — Нараян Бахадур опустился на ближайший диван.
Гвендолин знала: он ждет, чтобы она присоединилась, но колебалась. Если сейчас сядет рядом в этом полупрозрачном халате, то обязательно уступит. Проиграет битву. Если он снова прикоснется к ней, отодвинет ткань с плеча, поцелует чувствительное место на шее, то она прижмется к нему изо всех сил и будет просить, чтобы он не останавливался…
— Возможно, мне стоит сначала одеться.
— Почему?
— Ты знаешь почему.
Принц наклонил голову, изучая ее.
— Поверить не могу, что ты так боишься заняться со мной любовью.
Гвендолин вспыхнула. Ему нельзя отказать в честности.
— Если бы ты не так хорошо целовался, у нас не было бы этой проблемы.
Он потер бровь.
— Могу попытаться плохо целовать тебя. Если это доставит тебе удовольствие.
Гвендолин раздраженно застонала.
— Не, конечно, не доставит.
— Тебе трудно угодить, миледи.
— Да. Знаю. — Она едва не теряла рассудок. — Даже труднее, чем обычно.
— Что случилось?
Гвендолин прижала пальцы к вискам, пытаясь заглушить голос совести, слабый, но строгий.
— Похоже, у меня начинается раздвоение личности.
Нараяну Бахадуру с огромным трудом удалось удержаться от смеха.
— Правда?
— Угу.
— Расскажи мне об этом.
Гвендолин прошлась взад-вперед.
— Существуют две Беатрис: одна — добродетельная, благоразумная, другая… — она кинула на него быстрый взгляд, — импульсивная, своенравная, та, которой ты действительно нравишься.
— И в чем же проблема?
Она остановилась.
— Если даже я сама не знаю, какая из них настоящая я, то как ты сможешь узнать?
— Иди сюда. — Он поманил ее.
Гвендолин ощутила, как закружилась голова, как пересохло во рту, как забилось сердце. И вопреки голосу разума шагнула вперед.
Нараян Бахадур схватил за руку и притянул Гвендолин к себе на колени. Она задохнулась, почувствовав прикосновение его обнаженной кожи. Оба были в легких шелковых халатах, но тонкая ткань не служила им достаточной помехой. Принц был возбужден, его тело прижималось к ней со всей силой, дразня нежную чувствительную плоть, делая ее еще более чувствительной.
Он обнял Гвендолин за бедра, погладил их пальцами.
— Ты принадлежишь мне, — сказал он, целуя ее. — Жена или нет, королева или подруга, можешь называть себя как угодно, но ты, — он подвинул ее так, чтобы она почувствовала его напряженный член, — создана для меня. А я — для тебя.
Гвендолин позабыла обо всем на свете, из головы исчезли все мысли до единой.
— Ты так делаешь со всеми своими женами? — задыхаясь, спросила она.
— Гаремы, дорогая моя, давно отошли в прошлое, — ответил Нараян Бахадур, обхватив рукой ее левую грудь и поигрывая соском так небрежно, словно у него впереди вечность. Так оно и было. Он намеревался сохранить ее, вступить с ней в законный брак, а разводы в его стране не приняты.
О Боже, если он будет так трогать ее, то она сделает все, что угодно. Вскоре она уже не могла выносить внутреннего напряжения и, едва не теряя сознание от его сексуальной игры, прижалась к нему и прошептала:
— Хочу тебя.
— Знаю, — ответил Нараян Бахадур и продолжал играть с ее телом, с ее нервами, а она трепетала, как листок на ветру.
Гвендолин вся горела, пылала. Он возбуждал ее, как никто другой, превращал страсть в адское пламя.
— Нет, Нараян, не знаешь. Ты даже понятия не имеешь, как я хочу тебя. Только думаешь, что знаешь… — Она прижалась лицом к его шее, вдохнула пряный аромат лосьона и теплый запах кожи. Как чудесно, как восхитительно от него пахло — самой жизнью, самим счастьем!
Сохрани меня, не отпускай, мысленно взмолилась она. Держи крепко и никогда не разжимай рук.
— Мне кажется, я знаю, чего ты хочешь, — прошептал Нараян Бахадур ей в губы, притянув ее так, что их тела почти слились в одно.
Но как бы они ни были близки в это мгновение, этого явно не хватало. Гвендолин жаждала, чтобы он овладел ею, заполнил ее целиком. Годы и любовники прошли после того единственного, кто умел возбудить в ней желание, но никого она не желала так, как этого принца.
— Мы можем… можем сейчас заняться любовью? Это не противоречит законам? До свадьбы, я имею в виду…
— Нет, не противоречит, — прошептал он в ответ, легко коснувшись губами ее губ. — Иначе я бы сменил закон.
Гвендолин содрогнулась. Он держал ее в плену. Нараян Бахадур был властным, но никогда не прибегал к грубой силе. Не говорил сурово, не употреблял сильных выражений, не кричал, не угрожал, не хвастал. Он был уверен в себе и не нуждался в подтверждении своей силы.
Он положил ее на диван, вытянулся над ней, опираясь на локти.
— Попалась, — сказал принц. — Теперь ты моя пленница.
— И что ж ты собираешься делать со мной?
Нараян Бахадур посмотрел на ее приоткрытые, чуть влажные губы.
— Заставлю тебя говорить.
— Говорить?!
— Я хочу знать, о чем ты думаешь, когда внезапно затихаешь. — Он легко провел кончиком пальца по верхней губе, потом по припухшей нижней. — И еще хочу знать, о чем ты умалчиваешь.
Гвендолин задрожала сильнее от невесомой ласки.
— Почему всегда все надо выражать словами?
— Потому что я хочу быть уверен: ты понимаешь, что делаешь. Хочу быть уверен, что знаю, о чем ты думаешь. Лучше смотреть фактам в лицо, а не бежать от них.
Теперь он ласкал ее ухо, бегло проводил пальцами по изгибу раковины, потом по чувствительной мочке.
Гвендолин не могла думать, когда он так делал, не могла сосредоточиться ни на чем, кроме того, как горит и пылает все тело, взывая к нему, моля взять ее и прекратить эту пытку.
— Хорошо. Спрашивай.
— Расскажи мне то, чего о тебе никто не знает.
Чего никто не знает?
Она попыталась отбросить восхитительные воспоминания, которые он будил в ней своими ласками, уставилась в потолок, расписанный нежно-голубыми и серебряными узорами, прислушалась к дуновению ветерка, шевелящего невесомые занавеси. Чего же никто на свете не знает о ней? Что она таила от всех долгие-долгие годы?
Герберт!
Она влюбилась в него по уши. Он работал в поместье. Помощником садовника. История, старая как мир. Он хотел разводить прекрасные сады, она хотела быть с ним. Их отношения были обречены с самого начала. Ее отец мог жениться на безвестной стриптизерше из крохотного финского городка, но она, Гвендолин Пендерлинк, не имела права связать свою судьбу с простым парнем, работающим на них. Она не могла жить с ним. Но это не мешало ей желать его — отчаянно, до потери рассудка.
Может, она даже и сбежала бы с ним, если бы не свадьба Беатрис. Гвендолин не в состоянии была плюнуть на все и удрать с Гербертом, когда Беа пожертвовала своим счастьем, выйдя замуж за нелюбимого мужчину, чтобы поправить дела их семейства.
И как ни пыталась Гвендолин убедить себя, что младшая сестренка счастлива, она понимала, что это не так. А значит, и сама не имела права поступать, как ей хочется, не считаясь ни с чем. Она не могла убежать с Гербертом. У этой любви не было будущего.
Да, он умел сводить ее с ума одними поцелуями, умел рассмешить ее, ей было с ним тепло и уютно, но это ничего не решало. Он — не пара для Гвендолин Пендерлинк.
Через две недели после свадьбы Беатрис она порвала с Гербертом. Но однажды не выдержала, вернулась, украла еще одну ночь счастья. Однако потом, позднее, заставила себя позвонить и сказать, что между ними все кончено. «Не отвечай на мои звонки, — попросила Гвендолин. — Не позволяй мне передумать».
Герберт молчал. Он молчал, и молчал, и молчал. У нее едва сердце не разорвалось тогда от отчаяния и боли.
— Пожалуйста, Герб, если увидишь мой номер на определителе, не снимай трубку, — срывающимся голосом произнесла Гвендолин, глотая слезы. — Если я приду в сад, не разговаривай со мной.
— Если ты так хочешь, — безжизненным голосом ответил наконец ее красавец любовник.
Хотела ли она этого? Нет, никогда! Но она была обязана сделать это во имя семьи.
Герберт знал с самого начала, что так и будет. И все же не побоялся и последовал зову сердца. И потом, когда все кончилось, повел себя как подобает настоящему мужчине. Отпустил ее, не издав ни единого слова жалобы…
Глядя в серебряно-голубой купол над головой, Гвендолин молча глотала слезы. После разрыва с Гербертом она словно оледенела. И сегодня впервые могла признать, что же тогда произошло. Она потеряла свою настоящую любовь. Свой шанс на счастье.
Гвендолин чувствовала пристальный взгляд Нараяна Бахадура. Он терпеливо ждал ответа.
— У меня нет секретов, — выдавила наконец Гвендолин. — Моя жизнь — открытая книга.
— И все же ты плачешь.
Она напряглась.
— Я не плачу.
— Но я же вижу слезы. И печаль. Ты что-то потеряла, потеряла навсегда.
Да, мое сердце, молча согласилась Гвендолин, внутренне изумляясь, что он с такой легкостью читает в ее душе.
— Мои родители умерли, когда мне было четырнадцать.
— Это связано не с родителями…
Его слова были прерваны резким стуком. Наружная дверь открылась, и они услышали высокий взволнованный голос Рапати:
— Ваше высочество, простите, что беспокою вас, но вы срочно нужны!
Нараян Бахадур выпрямился и запахнул халат.
— Что случилось?
— Госпожа Ранита, ваше высочество… Ей очень плохо. Мы уже вызвали врачей.
Гвендолин ждала возвращения принца. Но он не вернулся. Вместо этого прислал слугу, который подал ей ужин на подносе.
Позднее появилась расстроенная Рапати и помогла госпоже приготовиться ко сну. Она ничего не сказала по поводу здоровья госпожи Раниты, и Гвендолин не стала спрашивать.
Но когда молодая помощница удалилась, принялась ходить по спальне. Несмотря на враждебность своей наставницы, Гвендолин волновалась за нее. А после всего, что произошло, а тем более — не произошло между ней и Нараяном, вообще чувствовала, что начинает сходить с ума. Она хотела заняться с ним любовью, а не влюбиться. Она хотела страсти, а не глубоких чувств. Хотела быть с ним сейчас, а не всю жизнь.
Почему все так сложно? Она была раньше со многими мужчинами и не беспокоилась, что влюбится. Почему же не может так же повести себя и сейчас? Почему не в состоянии вступить с принцем в легкие, поверхностные отношения?
Потому что Нараян Бахадур не поверхностный человек, вот почему.
Гвендолин присела на краю кровати, прижала кулаки к глазам. И ясно видела его перед собой — красивого, гордого, умного, доброго…
Господи, как же он добр! В нем столько тепла и достоинства, что она просто не может причинить ему боль! Разочаровать его!
И тем не менее это случится. Ведь что теперь ни делай, его все равно постигнет разочарование. Он хотел Беатрис. Она же Гвендолин. Он хочет навсегда. Она верит только в мгновение.
Она даже не верит в брак!
Гвендолин расслабилась, опустила руки, медленно, глубоко вдохнула, пытаясь успокоиться. Дыши, сказала она себе, просто дыши.
Но даже это было слишком сложно. Совершенно невыносимо находиться здесь, притворяться кем-то другим, а не самой собой. Она уже давно перестала делать вид, что хорошо справляется с ситуацией. И прекратила думать о глупой краже расписок. Будь проклят этот Генри! Почему он допустил до такого? Ясно же, что она не способна на воровство даже ради него.
Нет, сейчас основное — это снова стать собой. А для этого ей необходимо вернуться к самому элементарному — к физиологическому влечению. Ей надо заняться сексом с Нараяном Бахадуром.
После этого она сможет снова стать собой.
Как же ей противно играть роль Беатрис! Она тосковала по своей рыжей гриве, тосковала по своей силе. Мечтала снова делать что вздумается. И перестать наконец беспокоиться о том, что придется продать поместье, дом, думать о позоре, который ждет Генри, если…
О, как бы ей хотелось просто быть с Нараяном, лежать в его объятиях, целовать его грудь, шею, губы! О, если бы только она могла мечтать, закрыв глаза, о его теплом мускулистом теле, о биении его сердца! Как он притянет ее к себе, придавит к постели, накроет ее рот своим, войдет в нее… Как заполнит ее… Как…
Гвендолин прикусила палец, чувствуя, что сходит с ума. Никогда еще она, независимая своевольная Гвен, не нуждалась ни в ком так, как в нем, в принце Нараяне Бахадуре. Он должен знать о ее чувствах. Он — будущий король, мудрый правитель. Он способен дать ей совет.
Или по меньшей мере помочь забыть.
Но как же ей хочется снова стать собой. Гвендолин, любимой и желанной, а не Беатрис…
Она заснула, не дождавшись его возвращения, и проснулась одна. С тяжелым сердцем. Пора возвращаться домой. Смыть эту отвратительную краску с волос, рассказать брату, что не справилась со взятой на себя задачей, и продолжать жить, ожидая последствий своей выходки.
Гвендолин тяжело сглотнула. Как же она будет скучать по нему! Ей нравится смотреть на него, слушать его. Попросту, он нравится ей.
Гвендолин встала, приняла душ, оделась, не переставая прислушиваться. Потом, не дождавшись завтрака, вышла из своих комнат, прошлась, поглядывая на группку служанок, тихо обсуждающих что-то вполголоса. Она встревожилась. Ясно, такое поведение не входит в обычаи дворцовой жизни.
Определенно, произошло нечто серьезное. Это понятно по приглушенным голосам служанок.
Неужели это связано с госпожой Ранитой? Что с ней случилось? Насколько серьезно она больна?
Гвендолин вернулась в свои апартаменты, тревожась о своей наставнице, тихо закрыла дверь и села в кресло, не зная, что и подумать.
Спустя десять минут пришла Рапати, подала ей кофе и записку принца. Гвендолин развернула листок бумаги. Он писал, что из-за плохого состояния здоровья госпожи Раниты утренний урок отменяется.