Джеймс Мэдисон

Федералист: Политические эссе А. Гамильтона, Дж. Мэдисона и Дж. Джея. –

М.: Издательская группа “Прогресс” – “Литера”, 1994. – С. 236–244.

Января 14, 1788 г.

К народу штата Нью-Йорк

Разбирая недостатки существующей конфедерации и показывая, что возместить их под силу лишь правительству, наделенному не меньшей энергией, нежели ныне действующее, мы, естественно, уделили внимание [c.236] нескольким наиважнейшим принципам, коими оно руководствуется. Но поскольку конечная цель наших статей – определить ясно и полно достоинства конституции и необходимость срочно ее принять, мы вряд ли достигнем поставленной цели, не обозрев более взыскательно и скрупулезно работу конституционного конвента, не рассмотрев ее со всех сторон, не соразмерив всех ее частей, не взвесив все возможные последствия. Чтобы при выполнении этой оставшейся нам задачи исходить из соображений, содействующих правильному и непредвзятому решению, необходимо, не откладывая, к чему нас и раньше побуждало чистосердечие – поразмышлять о некоторых вещах. К несчастью, неотделимому от дел человеческих, принимаемые меры редко исследуются с той уравновешенностью, без которой невозможно оценить, направлены ли они на содействие или противодействие общественному благу; к тому же события, более всего требующие проявления этого духа, чаще наклонны его заглушать, нежели побуждать. Тех, кому жизненный опыт велит прислушаться к предлагаемому рассуждению, едва ли удивит, что постановление конвента, предлагающее столь много важных изменений и нововведений, которые можно рассматривать в столь различном свете, со столь различных сторон и которые затрагивают источники столь многих страстей и интересов, встретило или вызвало как в одном, так и в другом стане недоброжелательное отношение, исключающее нелицеприятную и справедливую оценку. Из статей некоторых хулителей ясно видно, что они пролистали предлагаемую конституцию не только с тем, чтобы ее заклеймить; меж тем как у других обнаруживается обратное предрасположение или предубеждение, что лишает все эти высказывания какого-либо существенного значения. Ставя, однако, сих розно мыслящих полемистов – сообразно удельному весу их суждений – на одну доску, мы вовсе не имеем в виду, будто между ними не может быть существенного различия в чистоте побуждений. И единственно в подтверждение сего – поскольку положение наше всеми признается крайне тяжелым и необходимо что-то сделать, дабы его облегчить, – позволю себе заметить: предвзятый поборник того, что уже сделано, возможно, черпает свое предубеждение из приведенных соображений, [c.237] а то и из соображений более зловещего толка. А вот пристрастный противник сего вряд ли руководствуется простительными мотивами. Побуждения первого могут быть честнейшими, как и, напротив, преступными. Взгляды же второго не могут быть честными, а потому неизбежно преступны. Впрочем, ни к тому, ни к другому эти статьи не адресуются. Они взывают к вниманию лишь тех, кто искренне радеет о благе нашей страны, кто наклонен верно оценить средства для скорейшего его достижения.

Люди этого склада не станут вчитываться в предлагаемый конвентом проект с желанием найти или раздуть его несовершенства и, более того, сочтут вполне разумной мысль, что совершенного проекта никак нельзя было ожидать. Они попросту извинят погрешности, в коих, скорее всего, повинно человеческое свойство ошибаться, чему конвент, как группа людей, естественно, подвержен, и, памятуя, что сами они только люди, не будут притязать на непогрешимость, видя погрешности у других.

Не менее важно также понимать, что наряду с помянутыми побуждениями к искренности нельзя не брать в расчет те трудности, которые присущи самой природе такого дела и за которые взялся конвент.

Новизна этого дела – вот что прежде всего приковывает внимание. В ряде наших статей уже было показано, что принципы, легшие в основу нынешней конфедерации, порочны (см. особенно статьи 15–22. – Ред.) и что, следственно, необходимо изменить ее первооснову, а вместе с ней и всю опирающуюся на нее надстройку. Мы также показали, что те же ложные принципы пагубно сказались и на других конфедерациях, чей прошлый опыт мог бы служить в качестве прецедента, и, следственно, они не могут осветить нам путь – разве только как бакены, чьи огни предупреждают, какой курс надобно избегать, но не дают указаний, какому следовать (см. статьи 18–20. – Ред.). Предел того, что при таком положении вещей было под силу конвенту, – это не повторять ошибок, извлеченных из прошлого опыта других стран, а также собственной, и создать необходимые предпосылки для исправления неизбежных [c.238] просчетов, по мере того как они станут обнаруживаться в будущем.

Среди трудностей, вставших перед конвентом, главная, надо полагать, состояла в том, чтобы совместить необходимость в устойчивом и сильном правительстве с должной заботой о свободе и республиканской форме правления. Не решив эту часть своей задачи, конвент лишь номинально выполнил бы свое назначение и обманул бы ожидания общества. Что задача эта не из легких, не станет отрицать ни один человек, не желающий обнаружить свое невежество в данном вопросе. Сильное правительство необходимо для защиты от внешней и внутренней опасности, как и для быстрого и добросовестного исполнения законов, что неотъемлемо входит в понятие хорошего правительства. Устойчивость в управлении и правительстве необходима также для доброй славы нации и всех преимуществ, с оной связанных, необходима также для покоя и уверенности в душах народа, являющихся высшими благами просвещенного общества. Беспорядочное и беспрестанно меняющееся законодательство не только уже само по себе великое зло, но ненавистно народу, и можно с уверенностью сказать, что население нашей страны, с его знанием природы хорошего правления и заинтересованностью в большей своей части в результатах такого правления, ни за что не успокоится, пока не будет покончено с чехардой и нерешительностью в правительствах штатов. Сопоставив, однако, сии бесценные свойства с жизненно важным принципом свободы, нельзя тут же не осознать, как трудно, соблюдая должную пропорцию, соединить их воедино, С одной стороны, дух республиканской свободы не только требует, чтобы вся власть исходила от народа, но и чтобы те, на кого она возлагается, оставались в зависимости от народа, получая от него полномочия на короткий срок, и, более того, чтобы даже на этот короткий срок полномочия передавались не в малое, а в большое число рук. Напротив, устойчивость в управлении нуждается в том, чтобы кормило подолгу держали одни и те же руки. Частые выборы приведут к частой смене выбираемых, а частая смена выбираемых – к частой перемене мер, меж тем, чтобы правительство обрело силу, оно должно долго пользоваться властью и, более того, осуществлять ее [c.239] посредством одной пары рук. В какой степени конвент справился с этой частью своих трудов, мы увидим, обозрев их внимательным взглядом. Но и после беглого взгляда, брошенного нами здесь, достаточно ясно, сколь непростой она была.

Не менее непростой была, без сомнения, и задача провести четкую линию раздела между властью союзного правительства и правительств штатов. Эта трудность понятна каждому в меру его обыкновения обдумывать и различать сложные и широкие по своей природе вопросы. Ведь даже наиболее остро и обобщенно мыслящие философы не сумели с достаточной точностью разграничить и определить свойства человеческого ума. Ощущение, восприятие, суждение, желание, волеизъявление, память, воображение – все это, оказывается, разнится друг от друга тончайшими оттенками и отделено еле заметными переходами, так что даже при самом тщательном исследовании невозможно дать четких границ, которые по-прежнему остаются предметом хитроумных изысканий и жарких дискуссий. Границы между великими царствами природы, как и между разными их областями и более мелкими членениями, на которые ее подразделяют, – еще один наглядный пример той же непреложной истины. Мудрейшие и трудолюбивейшие натуралисты так и не сумели провести неопровержимую пограничную линию между миром растений и неорганической материи, как не сумели указать, где конечный предел растительного и начало животного царства. Еще большая расплывчатость наличествует в отличительных свойствах, по которым распределялись и сортировались объекты из сил подразделений природы. Когда же от творений природы, где все очертания проведены совершенно четко, а если не кажутся таковыми, то лишь из-за несовершенства обозревающего их глаза, мы переходим к учреждениям, созданным человеком, в которых неясность возникает как из самого объекта, так и из-за органа, коим он обозревается, как не понять, что нам необходимо еще умерить наши чаяния и надежды на усилия человеческого разума. Опыт учит нас, что никакая изощренность в науке правления не помогла с достаточной четкостью разграничить и определить три ее сферы – законодательную, исполнительную и судебную власть или хотя бы [c.240] привилегии и полномочия различных ветвей законодательной власти. В ходе практической жизни ежедневно возникают вопросы, свидетельствующие о царящей тут неясности, ставя в тупик величайших знатоков политической науки. В равной степени вековой опыт, накопленный трудами просвещеннейших законодателей и правоведов, не послужил разграничению ряда предметов и разнесению их по тем или иным кодексам и судам. Даже в Великобритании, где точность в такого рода делах соблюдается с большим тщанием, нежели в любой другой стране, так и не установлены ясно и окончательно четкие границы общего права, статутного права, морского права, церковного права, корпоративного права и других местных прав и обычаев. Юрисдикция ее различных судов – т.е. что подведомственно общему, что субъективному праву, что суду адмиралтейства и т.д. – также остается не меньшим источником частых и запутанных выяснений, знаменующих, какими размытыми являются границы, по которым все это соответственно определяют. Нет такого нового закона, как бы грамотно он ни был написан, как бы всесторонне и тщательно при принятии ни был обсужден, который не вызвал бы обвинений в неясности и двусмысленности и не подвергся переосмыслению и переутверждению после подробных обсуждений и судебных решений. Кроме неопределенности, возникающей вследствие сложности предметов и несовершенства человеческих свойств, само средство, с помощью которого люди обмениваются мыслями, добавляет новые затруднения. Мысли воплощаются в словах. Следственно, для достижения ясности требуется не только, чтобы сами мысли были четкими, но и выражены словами точными и полностью им соответствующими. Однако ни один язык не обладает таким обилием слов и словосочетаний, чтобы их достало для выражения любой сложной мысли, или настолько определенными по значению, чтобы не включать множества побочных смыслов. Стало быть, какими бы четкими ни были отличия предмета сами по себе и с каким бы тщанием их ни рассматривали, неизбежно, что определения их окажутся неточными по причине неточности слов, которыми они обозначены. Эта неизбежная неточность будет большей или меньшей в зависимости от сложности и новизны обозначаемых предметов. Когда сам [c.241] Всевышний благоволит обращаться к людям на их языке, при всей прозрачности смысла его речения звучат туманно и спорно из-за средства, каким они излагаются. Стало быть, вот каковы три источника неточности и неверности определений – нечеткость самого предмета, несовершенство органа осмысления, неадекватность средства передачи мыслей. Любой из этих источников неизбежно создает определенную степень неясности. Конвент, обозначая границы между юрисдикцией федерации и штатов, испытывал, надо полагать, воздействие всех трех.

К помянутым выше трудностям можно добавить неотступные притязания больших и меньших штатов. Мы вряд ли ошибемся, предположив, что первые состязаются за места в правительстве сообразно своему богатству и значению, а вторые не менее усердно отстаивают равное представительство, коим они сейчас пользуются. В такой же мере можно предположить, что ни та, ни другая сторона не пойдет на уступки, так что закончить борьбу удастся лишь, найдя компромисс. И конечно, очень вероятно, что после того, как соотношение в представительстве будет в результате компромисса установлено, борьба между теми же сторонами вспыхнет вновь – теперь уже за такой поворот в формировании правительства и распределении между его членами законодательной, исполнительной и судебной власти, чтобы усилить значение той, формируя которую они получили наибольшее влияние. Наша конституция дает основание для каждого из высказанных предположений. А поскольку любое из них вполне оправданно, можно считать почти доказанным, что конвент вынужден был пожертвовать чистотой теоретического замысла ради требований привходящих соображений.

К тому же не только большие и малые штаты составляли оппозицию друг другу по разным пунктам. Дополнительные трудности, надо полагать, создавали и другие группировки, возникавшие в результате различных точек зрения и различной политики. Впрочем, и каждый штат разделяется на разные округа, а его граждане на разные классы, что порождает соперничающие интересы и враждебность, и поэтому разные части Соединенных Штатов отличаются разнообразием обстоятельств, имеющих сходные последствия в большем масштабе. [c.242] Хотя это разнообразие интересов может иметь – по причинам, достаточно полно изложенным в предыдущей статье (см. статью 10. – Ред), – благотворное воздействие на меры, которые предпримет сформированное нами правительство, однако нельзя забывать и о противоположных влияниях, которые, несомненно, будут оказаны в ходе его формирования.

Стоит ли удивляться, если под давлением всех помянутых трудностей конвент был вынужден отойти от искусственной структуры и полной симметрии, которые многомудрый теоретик в угоду своим отвлеченным взглядам предпослал составленной им в кабинете или в воображении конституции? Удивительно на самом деле другое – удивительно, что удалось преодолеть эти горы трудностей, и преодолеть с единодушием, почти столь же беспрецедентным, как и неожиданным. Какой беспристрастный человек, поразмыслив над этим обстоятельством, может не разделить нашего удивления! Какой благочестивый человек не узрит тут перст Божий – перст, столь часто и явно, к великому нашему облегчению, простиравшийся над нами в критические моменты нашей революции. Мы уже имели случай в одной из предыдущих статей упомянуть о неоднократных попытках, безуспешно предпринимавшихся в Соединенных провинциях Нидерланды (см. статью 20. – Ред.) с целью исправить губительные пороки их государственного устройства. История почти всех важнейших советов и совещаний, собиравшихся, чтобы примирить противные взгляды, смягчить взаимную зависть, удовлетворить противоборствующие интересы, есть история крамолы, раздоров и крушения надежд, которую можно отнести к самым темным и позорным картинам, рисующим убожество и низость, присущие человеческой натуре. Если в отдельных кое-где происходивших событиях она поворачивалась своей более светлой стороной, то исключения эти лишь подтверждают общее правило. Более того, своим ярким светом они усиливали мрак привычного зрелища, которому служили контрастом. Рассматривая причины, обусловившие эти исключения, и применяя их к нашим нынешним [c.243] обстоятельствам, мы неминуемо приходим к двум существенным выводам. Первый: конвент, вернее всего в очень малой степени, подвергся пагубному влиянию партийных раздоров – болезни, крайне свойственной совещательным органам и весьма способной разлагать их труды. Второй: все депутации, входившие в конвент, либо достаточным образом устроил заключительный акт, либо присоединиться к нему их побудило глубокое убеждение в необходимости пожертвовать частными мнениями и местными интересами ради общественного блага, как и страх увидеть, что в результате отсрочек или новых экспериментов утрачивается эта необходимость.

Публий [c.244]