– Спасибо, за меня ещё никто так не вступался, – сказала я Охотнику, когда мы вышли из «Весёлого ворона», и протянула молочный коктейль. – Держи, «Ураган» так просто не выветривается.

Он с благодарностью взял стакан и отхлебнул.

– Должно быть, я не оценил шутку, но мне показалось, что и ты тоже.

Я хмыкнула и подумала о том, что после сегодняшнего вечера традиционная подколка потеряет для жителей Мистиктауна былую прелесть.

– Что он имел в виду? – неожиданно спросил Касинель.

– Так ты правда не понял? – Я замялась, машинально сорвала листик с придорожного куста, очистила от пыли и принялась отрывать полосочки, оставляя только прожилки остова. – Ну, виски и Виски? – Последнее слово я особо выделила, но, видя, что всё равно осталась не понятой, вздохнула и пояснила про аналогию с алкогольным напитком. – А-а, наверное, в твоё время его ещё не изобрели или называли по-другому… – Я запнулась. – Теперь тоже считаешь моё имя нелепым?

– Ты спрашиваешь это у парня, которого зовут Охотник.

Я пихнула его локтем и хихикнула.

– А почему тебя так назвали? – полюбопытствовал он.

Похоже, сегодня день трудных вопросов. Отбросив общипанный листок, я потянулась за новым.

– Родители были поздними хиппи…

Ещё один недоумевающий взгляд.

– В общем, именовали себя детьми природы и почитали свободу главной ценностью. Лет до трёх я вообще не носила одежду – считалось, что она стесняет мою личность и формирует рабскую привычку к социальным ограничениям. Всё детство прошло в дороге, дешёвых мотелях, трейлерах, на фестивалях, медитациях. Пару раз родители забывали меня в городах, где останавливались. Когда мне стукнуло семь, бабуля заявила, что так дальше продолжаться не может и я должна ходить в школу, как все нормальные дети. Так я и осталась жить у неё, а родители приезжали… Приезжали, когда могли. Оставались максимум на неделю-две: бабушка не поощряла их образ жизни, о чём открыто заявляла по десять раз на дню, и мама жаловалась, что скандалы нарушают её энергию ци, или ши, или как-там-её, а бабушка отвечала, что она может засунуть себе эту энергию в… Короче, ты понял.

Я перевела дыхание и, поскольку Касинель не перебивал, продолжила:

– Возвращаясь к имени, родители долго спорили, как меня назвать, перебрали сотни вариантов в поисках звучного и оригинального, который определит всю мою будущность, а когда я родилась и впервые открыла глаза, папа сказал, что они у меня не как у всех младенцев, а удивительные: янтарные, цвета виски. Не успевшая оправиться после наркоза мама пришла в восторг от его находчивости, и так меня и записали. А полтора года назад их обоих унёс торнадо по пути сюда вместе с автомобилем. В новостях сообщили, что случилась какая-то природная аномалия, затронувшая единственный участок шоссе – тот, по которому они ехали. Другие водители подтвердили, что зрелище было просто фантастическим. Да, знаю, полный отстой, – я пнула с дороги мятую коробку из-под сигарет. – У всех родители как родители: врачи, бухгалтеры, продавцы, учителя или, на крайняк, художники, как отец Чезаре, а у меня – унесённые ураганом хиппи. Я вообще везучая.

Охотник слушал очень внимательно, хотя, судя по набегавшим на лоб облачкам, понимал далеко не всё.

– Проясни одну вещь…

– Да?

– Чем твои родители занимались на этих самых фестивалях?

– Ну как… пели, пили, танцевали, медитировали, обсуждали фундаментальные вопросы воспитания подрастающего поколения и курили травку, чтобы сделать всех в мире счастливыми.

– Всех в мире? – Касинель остановился в задумчивости. – Скажи, Виски, а тебя они сделали счастливой?

Так, кажется, на сегодня лимит философских откровений исчерпан.

– Какой-то ты слишком мудрый, – покосилась я на него. – Тебе вообще сколько лет?

– Шесть веков назад было двадцать три.

– Неужели? – удивилась я. – Выглядишь старше. И надо запомнить фишку с возрастом: когда стану, как бабуля, буду говорить, что мне семнадцать без полувека.

– А ты, значит, до трёх лет не носила одежду?

– Пошляк, – засмеялась я и кинула в него ягодой с куста. – Это единственное, что ты запомнил из всего моего рассказа?

Кас машинально вскинул руку в защитном жесте – ту самую, что держала стакан, – и молочный коктейль эпично выплеснулся ему на лицо и рубашку.

Ой, ничего себе ягодку кинула…

Я и не подозревала, что в стакане так много оставалось.

– Нет, ещё запомнил, что у тебя дивные глаза, – невозмутимо сообщил он, стирая ладонью с лица сладкую жижу. – Хотя их я и сам рассмотрел ещё в первую встречу.

Секунд пять я крепилась, потом хрюкнула и наконец расхохоталась, почему-то зная, что он не обидится.

– Прости… тут неподалёку есть сквер с фонтаном, давай замоем тебя.

– Звучит зловеще…

* * *

Главным украшением фонтана в центре круглой площадки с лавочками служила мраморная кобылица в окружении струй.

– Фениксу бы понравилась, – заметила я, поворачиваясь к Охотнику, и смутилась, потому что он уже стянул и кинул на бортик испачканную рубашку.

Мои глаза невольно поехали вниз, спотыкаясь о мышцы брюшного пресса, пока не уткнулись в резинку шортов.

Кас наклонился, щедро поплескал воду на лицо и грудь и принялся растирать. Шоколадные струйки потекли по подтянутому тренированному телу. Они текли и текли, как в замедленной макросъёмке, завораживающе скользя по гладкой коже…

– Виски, ты меня слышишь? – донеслось откуда-то издалека.

– А? – С трудом переместив глаза выше, я поняла, что Касинель ко мне обращается. – Ты что-то сказал?

– Сказал, что лучше ополоснусь целиком.

– Да, целиком, – машинально повторила я, спохватилась и потрясла головой. – Конечно, прости, я не смотрю.

– Можешь смотреть, – беззаботно заметил он.

Хорошо, что ночью все кошки и щёки серые. Отвернувшись, я села на бортик и услышала позади всплеск, когда он вошёл в фонтан.

– А вода тёплая. Не хочешь тоже окунуться?

От поддразнивающих ноток спина покрылась мурашками. Искупаться ночью в фонтане в компании полуголого парня из прошлого… на миг эта мысль показалась весьма заманчивой.

– Хоть один из нас должен остаться сухим.

– А если скажу, что у тебя вот здесь испачкано? – шепнул он вдруг возле самого уха, и по шее прошёлся мокрый палец.

Я вздрогнула, обернулась и оказалась лицом к лицу с наполовину высунувшимся из воды Охотником. На его губах играла озорная улыбка, светлые глаза мягко мерцали, а от кожи с переливающимися капельками влаги одуряюще пахло свежестью. Ночь вдруг расцветилась множеством оттенков. И почему я считала её монохромной, не замечая, что листва на самом деле не серая, а болотно-зелёная, мрамор отсвечивает розовым, а на луне голубоватые пятна?

Как под гипнозом, скинула ботинки и погрузила ноги в воду, продолжая сидеть на бортике. Но оставалась там недолго, потому что сильные руки в мгновение ока стащили меня вниз, и вот я уже притиснута к краю и задыхаюсь от поцелуя.

Руки сами собой обвились вокруг его шеи, бессознательно притягивая ближе, пальцы запутались в волосах, а через мокрую одежду чувствовалось тесно прижимающееся горячее тело. Кровь колотилась в висках, наше смешавшееся дыхание и плеск воды оглушали, а меня утаскивало в сладкий обжигающий водоворот. Ещё чуть-чуть, и фонтан вскипит и испарится. Это было похоже на дневной поцелуй, как швейцарский шоколад на соевый батончик.

Из пучины порока нас обоих вытащило возмущённое конское ржание. Нет, скульптура не ожила: над нами, тоже в фонтане, возвышался Феникс. Всё это так отдавало сюром, что я на миг зажмурилась. Но когда снова открыла глаза, конь только фыркнул и заинтересованно покосился на мраморную кобылицу.

Касинель тут же отстранился, кажется, и сам немного ошарашенный своей вспышкой.

– Откуда он здесь? – выдавила я, пока Феникс обходил скульптуру по кругу, игриво прядая ушами и высоко вскидывая жилистые ноги.

– Верно, истомился на привязи и развязал верёвку зубами…

Отлично, заколдованный конь разгуливает по городу.

Феникс, чьи ухаживания кобылица отвергла с каменным равнодушием, выбрался из фонтана, попутно пихнув хозяина и обмахнув меня хвостом.

Касинель брызнул в коня водой.

– А ты не завидуй!

Феникс снова фыркнул и постучал копытами о плиты.

Когда кровь отлила от всех ответственных за чувства органов и начала наконец поступать в мозг, я поняла, что сижу в городском фонтане насквозь мокрая.

Охотник отодвинулся ещё немного, словно боялся, что не справится с собой и снова набросится.

– Прости, мне не следовало.

Мои глаза принялись внимательно изучать разрисованные граффити лавочки.

– Да забей, меня вообще-то по десять раз на дню целуют в фонтанах. Сегодня это уже одиннадцатый.

Касинель поднялся и протянул руку, предлагая помощь. Вода снова потекла по рельефной груди… Я страдальчески прикрыла веки. Лучше б сел обратно.

Когда я вылезла на площадку, выяснилось, что из всей моей одежды не вымокли только ботинки, и то потому что остались на дорожке. С трудом втиснув в них влажные ноги, я взялась за ненужную перешнуровку, которой посвятила не меньше пяти минут. За это время Охотник успел прополоскать, отжать и снова натянуть на себя рубашку. Выпрямившись, я кивнула ему – настолько чопорно, насколько позволяла мокрая кофточка с просвечивающим лифчиком, и откашлялась, чтобы предложить… Вообще-то я просто откашлялась.

Касинель хотел что-то сказать, но внезапно насторожился.

– Ты это слышала?

И метнулся в кусты.

Ну, супер. Это что, черта всех парней – убегать в неловких ситуациях?

– Слушай, париться совсем необязательно, я девушка понимающая…

Меня прервал короткий крик на другой стороне, за которым последовал глухой удар, как если бы одно тело врезалось в другое на полном ходу. Быстро обогнув кусты, я обнаружила, что Касинель прижимает к земле кого-то отчаянно сопротивляющегося, и остановилась как вкопанная, потому что узнала старомодный бархатный дублет. Жертва поняла безуспешность попыток высвободиться и покорно затихла.

– Варлог! – вырвалось у меня.

Касинель резким движением поставил пленника на ноги, встряхнул, и, когда свет от фонаря упал тому на лицо, у меня глаза выскочили из орбит.

– Чокаш?!

Тощий мужчина лет сорока, с взъерошенными волосами и шишковатыми коленями, радостно улыбнулся, обнажив щербину величиной с Большой каньон, и закивал.

– Что ты здесь делаешь? – опомнилась я. – Здесь – в смысле не в сквере, а в этом костюме?

Наш местный эксгибиционист принялся что-то лопотать, но разобрать удалось только слова «мягкий» и «тёплый», сопровождавшиеся любовными поглаживаниями дублета.

– Сын Шакала где-то поблизости! Говори, где он?

Охотник снова встряхнул его за шиворот, и лепет оборвался. Чокаш испуганно посмотрел на него и выдавил жалкую улыбку.

– Отпусти его, – распорядилась я. – Если Чокаш в сговоре с Варлогом, то я Кинг-Конг.

– Кто-кто? – нахмурился Кас.

– Больсая обезьяна, – любезно пояснил Чокаш, брызгаясь слюной в промежутки между зубами.

– Спасибо. – Я метнула в него мрачный взгляд и повторила Охотнику: – Отпусти!

Тот нехотя разжал пальцы, но остался рядом, показывая, что сбежать не получится.

– Откуда на тебе сие одеяние?

Из путаного, полного слюнявых брызг рассказа выяснилось, что Чокаш действительно получил его от Варлога – приметы полностью совпали, – и произошло это ещё до заката, в городском парке, откуда Чокашу пришлось смыться, чтобы не попасться опять полиции. Я не поверила своим ушам. Бесстыдство принца не знало границ!

– Варлог просто пришёл в парк средь бела дня, пока весь город, сбившись с ног, ищет его, преспокойно разгуливал по дорожкам, кормил уточек, обаял пожилых леди и дарил первым встречным свою одежду. Интересно, куда он девал Морока? Послал с очередным пакостным заданием?

– Птиська? – оживился Чокаш. – Птиська тозе была.

Я онемела. «Бесстыдство» не подходит. Тут нужно слово покрепче.

– И ты не подивился, узрев почившего ворона?

– Я ефил, фто это иг’уфка на дистансионном уп’афлении, – обиделся Чокаш и, повернувшись ко мне, ткнул через плечо в Охотника: – А сего он так ст’анно болтает?

Касинель нахмурился.

– Непохоже на Сына Шакала – даровать без ответной выгоды.

– Он фказал, фто я единственный азумный селовек в этом го’оде, – гордо выпятил грудь Чокаш.

Похоже, принц обзавёлся преданным поклонником.

– Может, Варлог почувствовал в нём родственную душу? – предположила я.

– Зато у нас теперь есть его запах. Феникс сумеет отыскать по нему. – Глаза Касинеля обежали тощую фигуру. – Снимай.

Чокаш обнял на себе дублет с таким видом, словно Охотник велел скинуть кожу.

– Ни за фто!

Но Касинель уже ухватился за ткань. Ветхие нитки затрещали.

– Он сп’асывал до’огу к Ми’ному Пе’ек’ёстку! – взвизгнул Чокаш, отчаянно сопротивляясь.

– Что?

– Пода’ил эту к’асивую ку’тку и хотел знать, как туда п’ойти.

Касинель повернулся ко мне за разъяснением.

– Мирный Перекрёсток находится за пределами города, неподалёку.

– Что в нём особенного?

– Да вообще-то ничего… Голая площадка с верстовым камнем.

– По всему видать, что в ней есть нечто такое, что потребно Сыну Шакала. Нужно проверить.

– Вообсе-то он п’едставился как Ва’лог – п’ям как насего п’инца зовут, да? И, смею заметить, васы слова несут негативный оттенок, а вам самому следовало бы поуситься у этого зентельмена мане’ам.

– Тебе ведома дорога? – уточнил у меня Охотник, игнорируя выпад.

– Конечно! Постой-ка… Хм, любопытно. Слушай, Чокаш, а Варлог так и сказал «Мирный Перекрёсток» или просто описал его?

– Ми’ный Пе’ек’ёсток, – уверенно кивнул тот.

– Интересно получается: принц знал точное название места, но не знал, где оно находится.

– И что из этого следует?

– Вообще-то пока ничего, – призналась я. – Но вдруг как-то пригодится в дальнейшем? Ладно, нужно ехать, может, сам Перекрёсток подскажет цель Варлога.

– Дублет всё равно надобен – чтобы взять след после.

Возня за Варлогову куртку возобновилась.

– Касинель, не надо! Искать Варлога сейчас нет смысла. Мы не готовы к встрече, и нам в первую очередь нужно Кольцо. Чувствую, Перекрёсток играет во всём этом не последнюю роль.

После некоторой внутренней борьбы Охотник отступил.

– Ладно.

Чокаш победно запахнул дублет, под которым мелькнула голая волосатая грудь и приклеенные скотчем прямо к телу семейники. А методы полиции становятся всё более креативными!

– Если на этом фсе, ве’нусь, с васего позволения, в объятия Мо’фея, – высокомерно сообщил он и направился к ближайшей лавочке, где шелестела от ветра газета.

– Чокаш, – позвала я, – хочешь, отведу тебя домой?

Он не оборачиваясь помахал рукой, благодаря за предложение, но отвергая его. Улёгся на лавку, аккуратно разобрал газету на развороты и накрылся.