В глаза светило неправдоподобно яркое солнце. Хоррибл зажмурился и выставил пятерню. Он-то привык смотреть на все сквозь обволакивающую замок дымку, а тут…

В этот момент его едва не сбил с ног какой-то сотрудник «Транскоролевского сплетника» со свежей газетой в одной руке и стаканчиком кофе в другой. Крепыш, не поднимая головы, извинился, и прошмыгнул мимо швейцара в открытую дверь, а Хоррибл почел за лучшее убраться с крыльца, тем более что к зданию уже подтягивались другие работники, оживленно переговариваясь.

Полчаса назад Хоррибл сдал последний эпизод повести, вручив его редактору лично. И целых пятнадцать минут, пока тот читал, не дышал. Наконец господин Либерус потер переносицу, отложил листки в правую стопку и поднял глаза:

— Скажите, вы не думали о том, чтобы вести свою колонку?

— Колонку? — сипло переспросил Хоррибл и вцепился в саквояж, словно защищаясь. Перед глазами встала иллюстрация из какой-то книги: деревенская площадь и вереница женщин с ведрами.

— Колонку советов, — пояснил редактор. — Должен признаться, что разделяю удивление госпожи К. Наш брат редко так хорошо разбирается в женской психологии. Чувствуется большой опыт. Моя жена в восторге от «Невольницы любви», все уши мне прожужжала!

Хоррибл совершенно смешался и пообещал подумать над предложением.

Господин Либерус сообщил, что заключительный эпизод выйдет в следующем номере, а после вручил ему визитку, выписал чек и проводил до двери.

Оттуда Хоррибл отправился прямиком в гостиницу, где зарезервировал номер. Комнаты располагались на втором этаже, над таверной «Наглая куропатка». Впереди простирался бесконечный день. Дни всегда бесконечны, когда с нетерпением ждешь вечера. А у Хоррибла были особые причины его ждать. На волне смелости после разговора с хозяином он написал госпоже К. и сообщил о своем намерении посетить Затерянное королевство по приглашению редактора «Транскоролевского сплетника». И, если госпожа К. сочтет это удобным, и не найдет его предложение слишком дерзким, а также не придумает, чем еще заняться в этот вечер, или случайно окажется поблизости, то он будет счастлив ангажировать ее на чашечку кофе. Он помнит, что она любит крепко заваренный, со сливками, сахаром и щепоткой перца.

Ближе к обеду Хоррибл спустился на первый этаж, где сделал свой первый в жизни заказ по меню вне дома. В таверне оказалось довольно шумно, и пришлось некоторое время подождать, потому что, как ему пояснили, одна из раздатчиц в бессрочном отпуске, и заменить пока некому.

Хоррибл никуда не торопился. Он облюбовал столик у окна и принялся наслаждаться суетой снаружи, которая и завораживала, и страшила. Вдали виднелись шпили Принсфорда.

Чаевые он тоже оставил впервые в жизни. Сам процесс ему так понравился, что он проделал это несколько раз подряд. Раздатчице это понравилось еще больше.

До конца дня он бродил по городу, оглядываясь по сторонам с недоверчивым восторгом человека, чьи грезы воплотились наяву, грозясь сокрушить его своим великолепием. Видеть все это… трехмерным и не пахнущим красками и чернилами было истинным блаженством!

Когда солнце спустилось к горизонту, зацепившись за один из дымоходов, Хоррибл вернулся в гостиницу и облачился в приличествующий случаю наряд и нацепил свою лучшую бабочку.

Встречу назначили на центральной площади, которую по старой привычке именовали «Площадью принцев-основателей», хотя сами принцы, как известно, покинули ее в результате недавних событий. Один даже вскоре угодил в тюрьму. Некоторым лучше так и оставаться статуями.

Хоррибл чуть не забыл про цветы, хотя перед выходом еще раз внимательно перечитал памятку для тех, кто отправляется на первое в жизни свидание. В итоге букет анютиных глазок он купил на углу и второпях не заметил, что они из серии цветов, меняющих оттенок в зависимости от эмоций дарителя. Совсем недавно их можно было приобрести лишь в одной-единственной лавке в городе, теперь же поставки расширились: производитель, а вернее будет сказать — «производительница» шла в гору.

Хоррибл осознал ошибку лишь тогда, когда цветы стали насыщенно-багрового цвета, свидетельствующего о серьезности его намерений, с малиновыми разводами по краям лепестков — смущение. Других букетов поблизости, как назло, не продавалось.

Он так боялся опоздать, что прибыл на полчаса раньше.

Только те, кому приходилось ждать спутника или спутницу на оживленной площади с букетом анютиных глазок, кричащих о серьезности намерений и смущении, могут понять, что это такое.

Через полчаса госпожа К. не появилась. Оно и понятно. Хоррибл счел бы ее не слишком сведущей в этикете, прибудь она вовремя. Дамам положено являться с изящной задержкой.

Еще через четверть часа он решил, что допустимая планка в пятнадцать минут — это условность и с легкостью может быть сдвинута еще на пятнадцать минут.

И еще на пятнадцать минут.

И еще.

И еще.

Когда вокруг зажглись все до единого фонари, а на небе проклюнулись зерна звезд, Хоррибл привстал с бортика фонтана и, сгорбившись, двинулся в обратный путь. Если поторопится, то еще успеет заскочить в гостиницу за вещами и купить билет на последнего вечернего ящера.

Он не сразу услышал, как кто-то его зовет.

— Господин Хоррибл! Господин Хоррибл!

Хоррибл обернулся и примерз к месту.

Через улицу к нему спешила дама с формами, от которых зачесались бы руки у любого живописца. Хоррибл хоть и не был живописцем, но у него они тоже зачесались.

В рассеянном свете фонарей женщина казалась феей, нимфой, грациозно перепрыгивающей через лужи.

— Пожалуйста, не спешите, — спохватился он.

Дама уже приблизилась и остановилась напротив, полускрытая тенью уличного столба.

Пышная грудь бурно вздымается, в одной руке зажат пухлый ридикюль, во второй — кружевной платочек, которым она активно обмахивается.

— Госпожа К? — уточнил Хоррибл срывающимся голосом.

Женщина кивнула.

— Да, простите за опоздание, возникли проблемы с транспортом, — пробормотала она, запихивая в ридикюль нечто, напоминающее свечной огарок, потом шагнула вперед, оказавшись прямо под фонарем, и откинула упавшие на лицо волосы.

Один глаз у нее был зеленый, второй фиолетовый. Букет в руках Хоррибла аж нагрелся.

— Это мне? — спросила она, кивая на цветы.

— Ах да, — спохватился Хоррибл, протягивая цветы и молясь о том, чтобы она не знала о значении этого сорта анютиных глазок.

Госпожа К. приняла подношение и повертела с нескрываемым удовольствием:

— Мм, эмоциональные анютины глазки, люблю мужчин с серьезными намерениями! — Она прищурилась и скользнула по нему оценивающим взглядом сверху донизу и обратно. — Именно таким я вас себе и представляла.

— Правда? — растерялся Хоррибл. — То есть вы меня себе представляли? Думали обо мне?

— Ну конечно! И теперь вижу, что не ошиблась: вы мужественный, отважный, интеллигентный, но при этом чуткий, ранимый и романтичный.

Хоррибл порадовался, что успел отдать ей букет.

— Так куда отправимся? — неловко спросил он. — Боюсь, большинство заведений уже закрыто, но я приметил тут неподалеку уютную кофейню, и мы могли бы…

— А куда бы вы хотели?

— Мне все равно, — честно признался он. — Просто хочу провести этот вечер с вами, госпожа К.

Она поморщилась и снова принялась рыться в ридикюле.

— Ни к чему эти формальности. Сами понимаете, в наши дни одинокой женщине приходится соблюдать осторожность. Но теперь, когда мы встретились лично и я убедилась, что вы не какой-нибудь маньяк или извращенец, или Синяя Борода, можете называть меня Каладрия.

— Кала… дрия? — икнул Хоррибл. Добавить «та самая Вещая Каладрия?», а тем более «Вещая Булочка», было бы верхом пошлости, поэтому он ограничился одним этим восклицанием.

— Да. — Она наконец нашла то, что искала, и выудила на свет потертый и очень старинный с виду медальон на витой цепочке. — Надеюсь, вы никуда не торопитесь? — спросила она, застегивая медальон у него на шее, потом уцепилась за локоть и велела. — Потрите цепочку.

— Потереть? Зачем?

— В письмах вы говорили, что все знаете, но ничего не видели. Вот и пойдемте смотреть.

— На что? — растерялся Хоррибл.

Каладрия пожала плечами и крепче стиснула его локоть.

— На мир.

Хоррибл вспомнил о зубной щетке, оставшейся в саквояже в гостинице вместе со сменной парой носков, а еще о том, что взял отгул всего на один день.

— А это надолго? — уточнил он и нервно потер шею.

В следующую секунду оба с негромким хлопком исчезли в облаке сверкающей пыли.

* * *

Озриэль прикрыл дверь ректорского кабинета и собрался двинуться по коридору.

— Сир Ирканийский!

Он обернулся, остановился и смущенно кашлянул.

— Профессор Амфисбена.

Молодая женщина, чуть запыхавшись, остановилась напротив и неловко перехватила указку, едва не ткнув ему в глаз.

— Я слышала, вы уходите из Академии?

— Да, только что забрал документы. — Он потряс папкой, и золотистые кудряшки собеседницы удрученно поникли, даже полоски на костюме побледнели. — Но я пока не решил, стоит ли уходить насовсем, поэтому взял академический отпуск: подумать, разобраться с планами на будущее, а там… поглядим.

— Мне всегда казалось, что вам не слишком нравится факультет, хотя ваши гаммы на музыкальных стаканчиках поистине виртуозны. Возможно, просто стоит перевестись на другой?

Тут проходящий мимо Мадоний Лунный подмигнул Озриэлю. Принц вообще внезапно появлялся в самых неожиданных местах, причем как-то естественно, между прочим.

Озриэль проводил его взглядом и покачал головой:

— Нет, если и вернусь, то только на свой. Признаюсь, я недооценивал силу искусства.

Тот случай на площади, когда Мадоний Лунный несколькими ударами пальцев по струнам усмирил паникующую толпу и предотвратил давку, потряс Озриэля до глубины души и заставил его в корне изменить свое отношение к принцу. Покровитель факультета ранимых романтиков мгновенно вознесся на верхние строчки его личной иерархии, оставив Эола Свирепого глотать пыль далеко позади. Теперь было стыдно вспоминать, сколько уничижительных слов было сказано за этот год в его адрес.

Протрубили к паре.

Профессор Амфисбена вздрогнула и помялась:

— Что ж, мне пора… Желаю удачи. — Она протянула руку, и Озриэль неловко пожал ее.

— Спасибо, и вам.

— Опаздывать не стоит, — пролепетала профессор, не сводя с него глаз, и не двинулась с места.

Озриэль, спохватившись, отпустил ее руку и потер шею.

— Да уж.

Она помедлила, наконец отвернулась и двинулась прочь, опустив голову и прижимая к груди папку с нотными листами.

В этот момент откуда-то полились звуки лиры, хотя самого исполнителя поблизости не наблюдалось. Один выразительный аккорд влепил Озриэлю подзатыльник. Он качнулся на носках и решился.

— Профессор!

Она обернулась с такой готовностью, словно ждала этого оклика всю жизнь.

Озриэль подбежал к ней, стараясь не обращать внимания на любопытствующих студентов.

— Я тут подумал… я больше не студент… по крайней мере, временно. Поэтому не будет нарушением этики, если я, если мы… и не придется ждать еще пять лет до окончания Академии…

Пара нот осели на языке, посоветовав заткнуться.

Озриэль умолк, а потом, не переводя дыхания, выпалил:

— Мжнаприглстьвснчай?

Профессор наклонилась вперед:

— Что-что, простите?

Озриэль сделал глубокий вдох и раздельно произнес:

— Как вы смотрите на то, чтобы выпить со мной чашечку…

— Положительно!

— …чая.

— Очень-очень положительно!

— Тогда в семь в «Наглой куропатке»?

— В семь подходит, в семь я совершенно свободна.

Последний сигнал прервал разговор, избавив от многотрудных прощаний.

Дождавшись, пока она свернет к аудитории, Озриэль двинулся к выходу из Академии. А профессор зашла в класс и обвела сияющими глазами сидящих там студентов. Никогда еще ее речь не была такой пламенной, а примеры столь точными и выразительными, как в тот день.