12
Я знала, мы на месте, но все еще стояла, зажмурившись.
Жар темноты вокруг нас стихал, я чувствовала, как смолкает стремительный вихрь, остается только раскаленное прикосновение Мельтиара. Как всегда после шага сквозь сердце тьмы, первый миг показался мне лишенным звуков, прозрачным и чистым.
Не открывая глаз, я вслушивалась, пыталась различить, где мы, что вокруг. Один за одним ко мне вернулись прикосновения осеннего ветра, запахи, дурманящие и позабыто-знакомые, пение птиц и дальние голоса людей. Мир больше не был безлюдным и диким.
Мне так хотелось скорее оказаться среди людей, но тихий страх звенел в груди, повторял снова и снова: кто мы теперь? Изгнанники, вернувшиеся домой? Воины, оставившие свой пост и ждущие наказания? Что будет дальше?
Я не должна бояться.
— Идем, — сказал Мельтиар, и я открыла глаза.
Темнота пощадила землю, не оставила на ней выжженных следов. Но трава здесь была вытоптана тысячами шагов, тропы беспорядочно петляли, бежали под своды леса, — он темнел позади нас, вспыхивал багряными и золотыми листьями. Тропы поворачивали и устремлялись вниз, к подножию холма, туда, где застыли сверкающие капли машин. И дальше — к сутолоке красок, к раздувающимся на ветру цветным полотнищам, к смеху и голосам людей.
Мельтиар молча указал туда, и я кивнула, перехватила покрепче перевязь оружия и пошла следом.
Мы спустились по склону, вышли на поляну, к машинам. Все они словно бы спали, — ни шума двигателей, ни отсвета огней, — и почти все были они были черными. Как раньше, во время войны. Борта одной из них раскрылись, наружу выпрыгнул пилот, молча приветствовал Мельтиара. Тот ответил также — взмахом руки, и повел меня дальше.
Сквозь прикосновение я ощущала его радость — бездонную, пронизанную другим, непонятным мне чувством. Хотела спросить, но Мельтиар крепче сжал мою руку, зашагал быстрее. Я едва успевала за ним.
Там, впереди, все было таким ярким, что даже голоса и звуки окрашивались вспышками цвета. Поселение, не похожее ни на города и деревни врагов, ни на походные лагеря, где мы ночевали между битвами. Высокие шатры стояли хаотично, уходили вдаль, словно бессчетные бусины, брошенные в траву. Желтые полотнища, красные, синие и цвета листвы — на каждом шатре свой узор, полосы, пятна, реки цвета.
Люди спешили к нам, и среди пестрой одежды мелькали черные куртки предвестников Мельтиара. Его имя звучало вновь и вновь, звенело в воздухе как эхо.
Мельтиар остановился, и люди окружили нас.
Вперед шагнула девушка, предвестник Аянара — взглянула почти робко, словно боялась заговорить. Она выглядела младше меня, длинная рубашка развевалась как платье, а в волосах были осенние листья. Мельтиар посмотрел на нее, и она сделала глубокий вдох и сказала:
— Мы ждали вас, все уже готово. Я отведу.
— Бету никуда не распределяй, — сказал Мельтиар. — Она будет со мной.
Девушка кивнула, и я взглянула на шатры, пытаясь угадать, в какой из них нас поведут, — и увидела Кори.
Я словно вновь оказалась во сне, — Кори радостно крикнул что-то, я рванулась, обняла его. Он был как огненный смерч в моих руках, радость вихрилась, сжигая воздух, и я почти не различала собственных слов.
— Ты здесь! — Я хотела сказать больше, сказать: «Ты свободен, не заперт в том страшном месте», но не могла. — А где Коул?
— Тоже здесь, он предвестник Аянара! — Голос Кори звенел, был таким же ярким, как его радость, как все вокруг. — Я его приведу! Он не знал, где ты, я всех спрашивал, где Бета, никто не знал, даже к пророкам пойти пришлось! Мне еще советовали спросить у Мельтиара, когда он вернется, и…
На миг мне показалось, что я сама не знаю, где я, — во сне, наяву или в другом мире. Я отстранилась немного, взглянула на Кори.
Он не изменился — и изменился так сильно. Те же рыжие волосы — но свободные, пылающие на ветру. Те же глаза цвета солнца — но во взгляде таилось что-то, печаль или память о ней. Он был стремительным, полным сил, но я чувствовала его усталость, — тяжелую и так глубоко спрятанную, что едва ли он замечал ее сам.
Что с ним было за это время? Что было с Коулом, с Тарси, со всем миром?
— Но ты же знал, где я. — Собственный голос удивил меня, звучал растеряно и тихо. — Я же тебе сказала.
Кори замер на миг, но тут же заговорил вновь, его речь вспыхнула еще радостней и ярче.
— Да! И я спросил, я все спросил, и вот видишь!
Я улыбнулась и кивнула.
Это был настоящий белый сон. Я действительно видела там Кори. И он помог найти нас.
Я боялась, что засмеюсь сейчас и не смогу остановиться, или заплачу, — таким прекрасным стало все вокруг. Кори здесь, и Коул тоже, Мельтиар не изгнанник, мы нужны, и теперь все будет хорошо.
— Нам надо будет поговорить потом, — сказал Кори Мельтиару. — Я приехал с заданием.
Потом снова повторил, что найдет Коула, и умчался.
Девушка с листьями в волосах повела нас вглубь лагеря, и я шла следом за Мельтиаром и думала: мы победили, мы вернулись, мы дома. Эти слова мчались по кругу, как песня, и, должно быть, Мельтиар услышал их, — обернулся и поймал мою ладонь.
Шатер показался мне высоким, как ворота ангара, — полотняные стены возвышались перед нами, ветер дышал сквозь них. Желтые и алые пятна, голубые искры словно цветы в поле.
Перекрасить в черный. Мысль Мельтиара вспыхнула, внезапная и веселая, но вслух он не проронил ни слова, был все также серьезен.
Наша провожатая коснулась разноцветного полотна — и оно скользнуло в сторону, словно занавесь. Мы вошли внутрь.
Там царил полумрак, стены, казавшиеся снаружи тонкими, едва пропускали свет, лишь золотистая полоса тянулась от входа. Девушка наклонилась, подняла темный шар, — и он ожил, белое сияние разгорелось внутри, словно послание из города. Она протянула светильник Мельтиару, и тот принял его. Тени качнулись, снова и снова.
Девушка опять сделала глубокий вдох, и я была уверена, — сейчас она начнет рассказывать, где найти столовую, где склад, что и как в этом незнакомом месте, но Мельтиар прервал ее.
— Иди, — велел он. — Я разберусь.
Свет сиял все ярче, волнами лился сквозь стекло светильника, сквозь руки Мельтиара. Я огляделась.
Здесь было просторнее, чем в моем домике в Эджале. Ноги утопали в пушистом ковре, багровом, с прожилками синевы и золота, и мне стало стыдно, что я в ботинках. Я поспешно расшнуровала их, босиком пересекла шатер. Все здесь было красивым и новым: подушки на полу, кровать, огромная, застеленная блестящим черным покрывалом, полупрозрачный темный стол рядом с ней.
Мельтиар опустил на него светильник, и шатер вновь изменился, полумрак сгустился вверху, внизу разлилось озеро света.
Дальняя стена показалась мне странной, — матово-темная, она не походила на ткань. Я подошла, прикоснулась, и она скользнула в сторону, как перегородки в комнатах города, и свет, вспыхнувшей за ней, был электрическим, белым. Все такое знакомое.
— Здесь душ, — сказала я. — Представляешь?
Я смотрела на свое отражение в зеркале, пыталась заново привыкнуть к себе. Волосы выгорели, стали совсем светлыми и отросли ниже плеч. Я могла бы взять ножницы — наверняка они лежат в шкафчике под зеркалом — но Мельтиар запретил мне. Давным-давно, тысячу лет назад, когда мы только пустились в путь в безлюдным лугам, он сказал: «Никогда не стригись».
Я тронула блестящую панель. Сверху полилась вода, я подставила руки. Теплая вода, шелест множества струй, зеркало, полотенца, — я и не думала, что так соскучилась по удобным вещам, привычным с детства.
— Это же не временный лагерь, — сказал Мельтиар. Он появился у меня за спиной, отразился в зеркале. — Здесь должно быть все.
Потом мы сидели на ковре, среди разноцветных узоров и бликов света. Я застегивала новую рубашку — никогда раньше у меня не было такой красивой одежды: черная ткань, шелковистая и тонкая, а в каждой пуговице — прозрачный кристалл, будто осколок звезды. Россыпь маленьких звезд.
Мельтиар расчесывал мокрые волосы, — капли воды стекали с них, падали на ковер. Мне было спокойно, говорить не хотелось. Я смотрела на Мельтиара, на то, как движутся его руки, как гребень скользит сквозь черные пряди. Слушала звуки лагеря: голоса, дыхание ветра, пение птиц, — все полнилось радостью и покоем. Теперь все будет хорошо. Мы дома.
Мельтиар положил расческу и сказал:
— Я должен идти к Аянару.
И я вспомнила — не Мельтиар теперь лидер народа. Мир ведет теперь не война, а сила преображения. Но воины нужны, и Мельтиар наш лидер, будет моим лидером, что бы ни случилось. Я хотела сказать об этом, но слова пропали.
Мельтиар взял меня за плечи, поймал мой взгляд. Глаза у него были такими бездонными и темными, что я решила, — сейчас он скажет что-то важное, чего не говорил мне еще никогда. Но он лишь поцеловал меня — мгновение долгое и жаркое — и вышел из шатра.
13
Почти все крылатые воины здесь.
Этот лагерь похож на вихрь осенних листьев в безоблачном небе, но мои звезды не померкли в мешанине красок, сияют черными искрами, пламенем войны. Каждый мой шаг отзывается их голосами, я вслушиваюсь и стараюсь не выдать себя, не показать, как я рад вернуться к ним.
Радость — острая, как боль, — рвет душу, стремится на волю.
Луна выросла и исчезла, пока мы с Бетой скитались по миру, и все это время мои крылатые звезды жили в лагере преображения. Их сила — моя сила — пропитала землю, их чувства сплелись вокруг шатров, как тропы. Ожидание и радость, празднование победы, растянувшиеся на дни и недели, неуверенность, тревога, и снова радость — отражение моей, сотни звенящих осколков.
В лагере людно, как в узких коридорах города. Предвестники Аянара, расступаются передо мной, а мои звезды подходят, — даже те, кто встречал меня у входа в лагерь, приветствуют снова. Я отвечаю, на ходу касаюсь протянутых рук, ловлю взгляды. Я узнаю каждого, хотя не помню всех имен. Одни замерли, словно в строю, других уносит водоворот чувств, крылья распахиваются, вздрагивают и сияют. Вторая четверка — Киэнар, Цалти, Армельта, Каэрэт — окружают меня, наши души смешиваются на миг. Наше соперничество и ссоры — все отступает в темную глубину, я помню сейчас лишь одно: они мои ровесники, мы учились вместе, они знают, какой я, они беспокоились обо мне, Каэрэт звал меня.
Их чувства бушуют вокруг меня, вспыхивают предвкушением, жаждой действий. Я виноват перед ними, перед всеми, кто ждал меня здесь, и в городе, и на другом конце мира. А они так счастливы видеть меня, словно не знают, в чем моя вина.
Но я и сам не знаю этого до конца.
Я отвечаю Каэрэту и Цалти, ловлю искрящийся взгляд Армельты, сжимаю руку Киэнара, — и иду дальше.
Я не спрашивал дорогу, но не могу заблудиться. Даже не закрывая глаз и не прислушиваясь, я знаю, где Аянар. Он такой же, как я, его силу легко узнать, она расходится кругами, движется вихрем. В заброшенных селенья врагов, на равнине и в лесу, — я просыпался, почувствовав приближение этой силы. Я брал Бету за руку и вел прочь от волны преображения.
Теперь я иду ей навстречу.
Я уже вижу шатер Аянара — впереди, в центре лагеря, в сердце возрождения. Яркий полог откинут, приглашает внутрь, а в глубине сияет белый свет.
— Мельтиар!
Я оборачиваюсь и вижу Кори. Снова, как и у входа в лагерь, он кажется мне знакомым, — но я не могу вспомнить, где его видел. Я мог встречать его много раз, но не запомнить, — он был среди моих младших звезд, в команде Беты.
Он обидел Бету, она плакала из-за него. Я помню это и не забуду, но сейчас об этом думать нельзя.
— У тебя ко мне дело, — говорю я.
Он кивает. Рыжие волосы — редкий, красивый цвет — рассыпаются по плечам, по черной ткани рубашки. Он по-прежнему в черном.
— Меня перевели из армии, — говорит Кори, и я понимаю, что в нем есть что-то странное. Его сила такая же как у моих предвестников, но другая. Это чувство знакомо мне, но непонятно. Что-то не так. — Я теперь предвестник человека с тайного этажа.
Я киваю.
Чертоги тайны, место, где живут высшие звезды. Пятеро из них сияют надо мной, я их предвестник. Я поднимался в чертоги тайны много раз, но не выходил из сияния источника. Я видел только свет, слышал только голоса.
Там меня судили, и я не помню за что.
Не следует спрашивать о том, что происходит наверху, где царит тайна.
— Меня прислали с заданием, — продолжает Кори. — Вторая четверка теперь должна стать твоими личными предвестниками. Я должен связать тебя с ними.
Команда Киэнара, вторая четверка, только что приветствовавшая меня. Связать меня с ними? Мы уже связаны.
Но не так, как я связан с Арцей, Рэгилем и Лаэнаром. Не так, как я был связан с Амирой.
В глубине памяти, в ослепительном сиянии, звучит отзвук песни. Пять голосов поют ее, звучат как один, я пытаюсь прислушаться, но мелодия ускользает.
Нет ничего сильнее песен. Чтобы создать новую связь, такую же прочную, как была, нужна песня. Кори будет петь, я уверен в этом.
Мне запретили видеться с Рэгилем и Арцей, и другие должны стать моими самыми близкими звездами.
Мне больно.
Но я спрашиваю:
— Завтра?
Кори кивает.
— Хорошо, — говорю я и иду к шатру, ждущему меня.
Внутри тепло. Там все движется, живет, — и запахи, и звуки, даже белый электрический свет. На полу ковер, сшитый из шкур, по нему разбросаны разноцветные подушки, словно весь шатер — огромная постель. Полог висит слишком низко, я наклоняюсь, чтобы пройти под ним, вхожу внутрь.
Аянар поднимается мне навстречу, берет за руку. Я смотрю на него, пытаясь разгадать, что происходит в мире, что нас ждет.
Аянар такой, каким я его помню. Он ниже меня ростом, но старше; волосы падают на лицо волнистой тенью, он пытается убрать их, они не слушаются. Он улыбается, но в глазах тревога. Его прикосновение приветливое и спокойное, но где-то глубже, в сложном переплетении чувств, витают сомнения.
Лидер сектора преображения и новый лидер народа.
Аянар отпускает мою ладонь. Мы садимся на пол, на мягкие шкуры и яркие подушки. Я хочу спросить о многом, тысячи вопросов теснятся в голове: о новом правлении, о мире, о моих предвестниках, о том, как преображается мир. Но мое время прошло, я больше не лидер. Аянар теперь лидер, и нужно узнать, что он хочет. Я говорю:
— У тебя задание для меня.
— Да, — соглашается Аянар и тут же добавляет: — Поешь. Мне сказали, ты как пришел, ничего не ел.
Он пододвигает ко мне низкий столик, я беру тарелку. Она глубокая, с причудливыми краями, совсем не похожая на коробки для еды в столовых города. Все изменилось, пока я скитался, даже самые простые и привычные вещи.
Я никогда не ел ничего вкуснее. Хрустящие ломтики мяса, залитые соком ягод, — я узнаю их вкус, дикий, лесной. Мы собирали их с Бетой. Где сейчас Бета? Наверное, Кори пошел к ней, и она сейчас со своей командой. Со своей бывшей командой.
Внезапно и остро, я чувствую разрезанные нити, оборванные струны, еще недавно связывавшие людей. Сколько таких разбитых команд? Очень много. Я прислушиваюсь и в окружающих нас потоках жизни вижу отблеск своих звезд. Своих бывших звезд. Теперь они предвестники Аянара.
Аянар протягивает мне бокал. У вина привкус тех же ягод, — сладковатый и терпкий.
Словно отвечая на незаданный вопрос, Аянар говорит:
— Я надеялся, что после победы ты будешь мне помогать. Ты столько лет был лидером.
Его слова и чувства такие искренние сейчас. Я хочу спросить: «Почему же ты не позвал меня раньше?», но вместо этого говорю:
— Расскажи про задание.
Аянар молчит, недолго — вдох, глоток вина, подступающая тревога, — а потом говорит, словно оправдываясь:
— Это решил не я. Очень давно было пророчество, что после войны нужно будет… — Мне не нравятся паузы в его речи, не нравится, что он не смотрит мне в глаза. Но Аянар лидер, я должен его выслушать. — Нужно будет отправиться в другой мир, забрать оттуда магическую вещь. Золотую флейту.
Я не могу сдержать усмешку. Это шутка, сказка, герой отправится за море в поисках волшебства и вернется с триумфом. Я смеюсь и злюсь одновременно, — почему Аянар не хочет рассказать мне о задании, зачем эти детские игры?
Я встречаюсь взглядом с Аянаром, и он берет меня за руку. Его прикосновение говорит: это правда, не шутка, не сказка, правда. Я слышу биение его крови, слышу растерянность, непонимание и сомнения.
— Давнее пророчество, — говорю я. — Почему же я о нем не знал?
— И я не знал. — Аянар снова отводит взгляд, но не разжимает руку. Он хочет, чтобы я чувствовал — он не обманывает, все правда. — Сказали только после войны.
Я не спрашиваю, кто ему сказал. Ясно и так — это человек, живущий в чертогах тайны, его старшая звезда, тот, кому он служит.
— Мне кажется, — продолжает Аянар, — нужно, чтобы кто-нибудь побывал за морем, в другом мире, и потом мы могли бы легко перемещаться туда.
В этом есть смысл. Темнота может перенести меня только туда, где я уже был, или где был кто-то из моих предвестников. Если я доберусь в другой мир по морю, ступлю на чужой берег, то открою дорогу, которой не было прежде. Смогу мгновенно вернуться домой и потом вновь оказаться на чужой земле. Смогу взять с собой других.
Но зачем это сейчас?
Мой бокал опустел, я беру кувшин со стола. Вино искрится, я пью его и уже почти не замечаю вкуса. Должно быть, за эти недели я совсем отвык от вина, — сердце бьется все быстрее, мысли мчатся как штормовой ветер.
— Причем здесь флейта? — спрашиваю я.
Аянар пожимает плечами — почти беспомощный жест. Он мало что знает, он в смятении.
— Потому что я играю на флейте? — Я снова слышу в своем голосе смех и злость, хочу оставаться спокойным, но не могу. — Чтобы было к чему стремиться? Привезти новую флейту из-за моря?
Моя флейта, звук которой знал каждый мой предвестник, исчезла в первой битве. Я отдал ее глашатаю войны, и в самом сердце Атанга, в королевском дворце, флейта запела. Песня призыва коснулась каждого воина, воспламенила души, и началась битва.
Флейта пропала в грохоте и пламени сражения, я так и не нашел ее потом.
Может быть, это задание — лишь милость для меня? Мое время прошло, я осужден, но мне вверяют новых личных предвестников и поручают сделать то, чего никто не делал прежде, — пересечь море, принести осколок другого мира. Принести новую флейту. Вдохнуть в нее свою жизнь и силу, играть на ней, заглушив голос бури.
Может ли быть такое, что задание — лишь утешение после приговора?
Нет, этого не может быть.
Словно повторяя мою мысль, Аянар говорит:
— Нет, мне кажется флейта действительно важна. Но трудно понять — это же пророчество.
— Я спрошу у Эркинара, — отвечаю я. Он глава прорицателей, он должен знать, но захочет ли ответить?
Аянар кивает и начинает перечислять то, что мне нужно знать. Он рассказывает о корабле, захваченном во время войны, пропитанном теперь нашей магией и ждущем меня. Я отвечаю, думаю, кого взять с собой, как подготовить людей, как все успеть. Всего две недели до отплытия. Я слишком долго блуждал в лесу.
Мы говорим, кувшин пустеет, лишь на дне остаются багровые капли. Я прощаюсь с Аянаром, выхожу из шатра.
Снаружи темно. В небе движется темная пелена, звезды мерцают в разрывах туч. А сквозь полотняные стены шатров сияет электрический свет, и то здесь, то там рвется ввысь, бьется на ветру живое пламя костров.
В моем шатре пусто. Я касаюсь хрустального шара, свет течет, дробится на черной поверхности стола. Дверная занавесь развевается, опоры чуть приметно кренятся и стонут.
Беты нет рядом, я один.
Я чувствую ее свет — она сияет совсем недалеко, где-то в лагере. Такой теплый свет, я хочу прикоснуться к ней, хочу позвать. Но она со своей командой сейчас, с теми, по кому так тосковала.
Она придет, нужно лишь подождать.
С этой мыслью я падаю на кровать, и сон смыкается надо мной.
14
— Я должен вам кое-что рассказать, — проговорил Кори.
Всего минуту назад разговор был почти беззаботным, а теперь голос Кори стал серьезным и тихим. На миг мне вновь показалось, что это сон. Стонущий снаружи ветер, колышущиеся стены, дрожащие огоньки свечей и наша команда снова вместе, — сон.
Я зажмурилась, а когда открыла глаза, вздохнула с облегчением, — все вокруг меня было настоящим, реальным и прочным.
Мы сидели так, как привыкли с детства: рука Кори в руке Коула, мои пальцы между их ладоней. Раньше мне казалось, — в этом прикосновении, где каждый может ощутить чувства другого, бьется сердце нашей команды. Я и сейчас ощущала струящийся поток радости-грусти, но что-то исчезло. Как солнце, которое скрыли тучи — оно не погасло, но стало невидимым.
Мы больше не одна команда, — наверное, дело в этом.
В шатре у Кори горел не белый свет, а живой огонь, высокие свечи. Мое ружье лежало на полу, ловило их отблески. «Я вижу, твой друг все еще с тобой», — сказал Коул, когда мы только пришли и сели возле низкого стола. Коул знал, как я люблю свое оружие.
Сам Коул был безоружен. Его одежда сменила цвет, из черной стала пятнистой и яркой. Он был теперь предвестником Аянара, но я никак не могла в это поверить. В своей разноцветной рубашке Коул казался осунувшимся и бледным. Он то и дело вскидывал свободную руку, отводил волосы со лба — черные, по-прежнему короткие, как и в Эджале.
Зачем Коула забрали к Аянару? Разве в секторе преображения нужны люди, всю жизнь занимавшиеся оружием? «Я работаю, — сказал Коул. — Мы делаем магическую линию вдоль побережья». Я слушала, как он рассказывал про свою новую команду — большую и разрозненную, собранную из осколков других команд — про то, как они пытались сблизится и подружиться, но пока ничего не вышло, получается только работать.
Я слушала и чувствовала, что замерзаю изнутри, заледенелые слезы царапают душу. Почему нас разлучили? Команда должна оставаться единой всю жизнь. Мне было больно, я хотела помочь Коулу и не могла сейчас отделить своих чувств от чувств Кори.
Порыв ветра качнул опоры шатра, они заскрипели, протяжно. Пламя затрещало, забилось, рассыпая искры.
— Вы многого про меня не знаете, — сказал Кори. — Я многое скрывал всю жизнь.
Чувства Коула вспыхнули, отражая мои — мы знаем Кори так давно, что он мог скрывать от нас? Но в белом сне почти также горел огонь свечей и метались тени, и Кори говорил о том, чего я не могла представить.
— У меня особый дар. — Кори крепче стиснул наши руки. В голосе сквозило отчаяние, каждое слово было как шаг в пустоту. — Я умею отдавать свет, это была моя тайная работа.
Он говорил, и словно отголоском неслась его речь из сна. Я слушала и пыталась понять, ничего не упустить на этот раз. Слова рассыпались искрами, складывались в картину, она становилась все ясней.
Мы — звезды, каждый из нашего народа сияет, сила магии и жизни горит в каждой душе. Мельтиар говорил мне об этом и видел свет своих предвестников, видел связи, пронизывающие команды. Видел, что нашу команду разделили, остался лишь след звездного ветра.
— Армия — как звездная сеть, — сказал Кори. — Мельтиар всегда в центре этой сети, через него проходит свет. Но источник света дальше, выше.
Дальше и выше — мы, младшие звезды, не могли туда подняться. Лестницы не вели туда, и даже крылатые воины не могли долететь. Колодцы в городе поднимались к самым вершинам гор, — но ни один колодец не вел в то запретное место.
В самых широких шахтах струилось сияние — прозрачные мерцающие потоки, устремленные вверх. Крылатые воины рассказывали, что эти колодцы никуда не ведут — свет уходит в каменные своды. Но Мельтиар сказал: «Эти потоки есть и там. Они как свет всех звезд. Я поднимался туда, но никогда не выходил из сияющего потока. Я не видел, что там, в чертогах тайны».
Мы называли это место проще — тайный этаж. Все знали, что там живут высшие звезды, но никто их не видел, никто не знал, что происходит наверху.
— Там источник нашей силы, — сказал Кори. — Он дает нам магию, дает свет. Я умею… хранить этот свет, делиться им. Это моя работа. Я делал это в Эджале.
Мне вдруг показалось, что он делает это сейчас, и каждое мгновение, всегда. Я почти ощутила поток, текущий сквозь его ладонь, — прозрачный, как мерцание в колодцах города, живительный, как воды реки, возле которой мы с Мельтиаром были этим утром.
— Вы не сердитесь? — спросил Кори. Его голос стал надломленным и обреченным.
— Нет! — Мы с Коулом сказали это хором, изумление на миг заслонило все чувства.
Кори мотнул головой и объяснил:
— Здесь, в лагере, есть люди, которые на меня сердятся. Говорят, что я притворялся младшей звездой, чтобы не рисковать, и из-за меня…
— Ты про команду Лаэты? — спросил Коул. — Они и со мной ругались.
Я взглянула на него, но Коул смотрел вниз, на отблески огня, пляшущие по краю стакана.
Мне было страшно спрашивать, о чем они говорят, — взгляд у Коула сейчас был темным, а чувства — тяжелыми и далекими. Он любил Лаэту и потерял ее на войне.
Я с Лаэтой была едва знакома, — видела их с Коулом вместе в городе иногда, и иногда на тренировках. Светлые волосы, черные крылья, походка человека, знающего себе цену. Коул мало виделся с ней, ему нельзя было часто уезжать из Эджаля, это вызвало бы подозрения. Но Кори регулярно бывал в городе, привозил письма от Лаэты.
На четвертый день войны мы узнали, что она погибла. Эджаль был уже очищен — («Идеально очищен», — сказал Мельтиар) — и нас перебросили на побережье. Там нам сообщили о потерях при штурме столицы. В команде Лаэты было четверо воинов, остальные трое остались живы.
— И Киэнара они ругали! — сказал Кори. — Он вел их фланг, виноват перед ними теперь. Интересно, виноват ли Мельтиар.
Мы засмеялись, втроем, — и на миг все стало как прежде. Я все еще слышала отзвуки смеха в своем голосе, когда спросила:
— А тебе сказали, почему не искали Мельтиара?
Я почти пожалела об этих словах, — Кори замер, а потом мотнул головой, волосы качнулись, едва не задев огоньки свечей.
— Это сложно, — проговорил он, и затем наступила тишина, недолгая, но тоскливая. Порывы ветра вплетались в нее, шатер стонал. Я спросила о чем-то запретном. Кори вздохнул и сказал, очень тихо: — Понимаешь, он не все помнит.
Я кивнула:
— Про суд.
Не помнит даже, за что его судили, и так страдает от этого.
— Не только, — ответил Кори. Он словно оказался на дороге, с которой нельзя свернуть, и говорил решительно. Мне снова почудилось: с его пальцев стекает невидимый свет, вливается в мою ладонь и в ладонь Коула, входит в кровь, стремится к сердцу. — Он бывал на тайном этаже много раз, видел высших звезд, знает их, знает того, чей я предвестник. Но каждый раз, уходя оттуда — он забывает их, забывает все, что там видел, помнит только то, что они ему велели делать. А когда снова поднимается на тайный этаж — то вспоминает. Так они сделали. Чтобы он не помнил их.
Шатер хранил тепло, мы сидели в круге света, втроем, как раньше, но мне казалось — вокруг лишь ночь. Как можно сделать такое с человеком? Со своим предвестником? Как можно сделать такое с Мельтиаром, за что?
— Наверное, ему скоро расскажут об этом, и все изменится… — проговорил Кори, а потом вскинулся, взглянул на меня почти с мольбой. — Но это тайна! Он не должен об этом знать. Ты не расскажешь ему?
Я смотрела в глаза Кори, и снова, как тогда, во сне, различала боль в их золотистой глубине.
Что с ним сделают, если узнают, что он раскрыл тайну? Я хотела рассказать Мельтиару — он должен знать — но не могла подвести Кори. Что бы не случилось, мы одна команда, я не выдам его.
— Не расскажу, — пообещала я.
— Спасибо. — Кори опустил голову, я снова видела лишь яркую волну его волос. — Наверное, скоро сделают так, что он все будет помнить… Я всегда все помнил, просто молчал. Мне сказали, что меня не заставляли забыть, у меня счастливая судьба. — Последние слова он произнес как чужие, словно повторял за кем-то, и на этих словах его голос сломался и стих.
Я взглянула на Коула, но в его глазах было замешательство. Он молча сжал обеими руками наши ладони. Мы были как три шатающиеся опоры сейчас.
— Я хотел спросить совета, — снова заговорил Кори. Каждое слово давалось ему с трудом, звучало одиноко, успевало растаять в воздухе, не дождавшись следующего. — Если любишь кого-то, очень давно, и кажется, что он тоже тебя любит… но никак не проявляет это — нужно ли самому пойти и признаться?
Он говорил обреченно и горько, но его чувства мчались как огненный смерч, восторг, отчаяние и надежда, — и было ясно, он говорит про свою старшею звезду, про того, кому служит теперь.
Перед самой войной, вернувшись из города в Эджаль, Кори был встревожен и печален. Мне показалось тогда, что он узнал плохие вести и не хочет пересказывать их, но Кори ответил: «Если бы я хотел скрыть новости, то сказал бы, что мне грустно, потому что я страдаю от неразделенной любви». Мы с Коулом засмеялись — не могли представить, кого Кори мог полюбить так безнадежно, а теперь я вспомнила это, и мне стало стыдно.
— Нужно! — сказала я. Как может кто-то отвергнуть его? Он один из лучших людей мира.
— Лучше признаться, — подтвердил Коул.
Как вышло, что из всей нашей команды только я теперь счастлива в любви? Это так несправедливо: Лаэта погибла, и Коул страдает; Кори не знает, взаимны ли его чувства. И я ничего не могу сделать, чтобы помочь им, — только убеждать Кори сделать первый шаг.
Мы сидели среди стонов ветра и отблесков огня и говорили о любви так долго, что я потеряла счет времени.
Когда я вернулась в наш шатер, Мельтиар спал. Белый светильник горел на столе, озеро света растекалось по полу, заливало постель. Я осторожно села рядом с Мельтиаром, коснулась его руки. Он сжал мои пальцы, не просыпаясь.
Я смотрела, как движутся его глаза под закрытыми веками, как вздрагивают ресницы. Он был где-то далеко, в глубине сновидений. Видел ли он там то, что не помнил наяву?
Его звезда сияла сейчас на небе, невидимая сквозь полог шатра и пелену облаков. Я молча попросила ее: Пусть с ним все будет хорошо, — и Мельтиар крепче сжал мою руку.
15
— Флейта? — спрашивает Бета.
Шквал, сотрясавший шатер ночью, ушел. Остался лишь его след, — ветер, качающий разноцветный полог. Солнечный свет прорывается внутрь, полосами течет по полу. Лагерь гудит снаружи: голоса людей, пение птиц, стрекот сверчков.
Я пытаюсь мыслить ясно, но боль блуждает в голове, смешивается с обрывками снов.
Бета принесла мне воды — высокую бутылку с длинным узким горлом. Я пью и рассказываю то, что узнал вчера от Аянара. У воды чистый родниковый вкус, у моего рассказа — вкус сухого песка. Бета смотрит на меня, ловит каждое слово, но я не могу объяснить ей то, чего не понимаю сам.
Моя рука лежит на плече Беты, тепло проникает сквозь тонкую ткань рубашки. Чувства, как солнечный свет, касаются моей кожи, — смятение, беспокойство, решимость. Моя маленькая звезда тревожится за меня, а я не могу ее успокоить.
— Да, золотая флейта, — говорю я.
— Я поплыву с тобой? — спрашивает Бета.
— Да. — Я киваю, и боль с новой силой вспыхивает в голове. — Мне нужны бесстрашные воины.
Бета смеется, но я серьезен.
Я решил еще вчера, в шатре у нового лидера: я соберу отряд младших звезд. Отправлюсь в их лагерь как только смогу и выберу тех, кто пойдет со мной. Мне нужна и команда Киэнара, и воины сражающиеся на земле.
Но сначала вторая четверка должна стать моими личными предвестниками.
Я ставлю бутылку на стол и поднимаюсь.
— Мне пора.
Мы выходим из шатра вместе с Бетой. Солнечные искры вспыхивают в ее глазах, рассыпаются по волосам, пряди сияют — волны света на черной одежде. Тонкие запястья в широких рукавах, движения уверенные и точные, — я забываюсь на миг, смотрю на Бету.
В ее взгляде вопрос, почти ставший словами или мыслью. Бета хочет остаться рядом, но не хочет мешать.
Со мной все в порядке, она не должна беспокоится за меня.
Я обещаю:
— Когда мы закончим, я позову.
Бета кивает, серьезная и тонкая, и остается возле шатра.
Сегодня лагерь тише, и почти все предвестники, приветствующие меня по пути — одеты в черное. Лишь изредка мне встречаются люди в разноцветных куртках, — все верно, у них много дел, они трудятся по всему миру. Сейчас их время.
Вдалеке, между синими и желтыми полотнищами шатров, я вижу вторую четверку. Киэнар вскидывает руку, крылья распахиваются у него за спиной, словно он готов лететь, — но нам рано отправляться в путь. Рядом с Киэнаром стоит Кори, — его легко узнать по ярким волосам и странному, ощутимому даже издалека, чувству.
Я пытаюсь вспомнить, где его видел, но слышу оклик. И в тот же миг меня настигает волна знакомой силы, — похожей и так не похожей на мою.
Я оборачиваюсь. Передо мной Раэти.
Мой учитель.
Я не успеваю сказать ни слова — он обнимает меня, крепко. Говорит:
— Прости меня.
И слова, и голос души такие искренние, — чувство вины, раскаяние и тревога. Но мне не за что прощать его, Раэти ни в чем не виноват передо мной.
Я говорю:
— Я не сержусь на тебя.
Раэти берет меня за плечи, вглядывается в мое лицо, словно пытается различить что-то скрытое. Что-то, чего я не знаю о себе сам.
В темном взгляде учителя сейчас нет насмешки, он внимателен и серьезен. Но у глаз таятся следы смеха, едва приметная сеть морщин. Я вижу белые нити в его волосах, раннюю седину.
Раэти самый старший из нас, самый старший из восемнадцати великих звезд. Он учил меня, учил Аянара, учил других. От него я узнал, что такое темнота и как управлять ею. Учить — дело его жизни, как мое дело — война.
Но война закончилась.
— Я не успел поздравить тебя с победой, — говорит Раэти. — Ты был занят… А потом я не мог тебя найти.
Его голос снова пронизан виной, она отражается в моей душе, — я виноват, так виноват, я был здесь нужен и оставил всех.
— Ты победил, — говорит Раэти. — Ты выиграл войну. О тебе сложат легенды, победу будут помнить вечно, а суд забудут.
Мое сердце пылает — учитель гордится мной. Я счастлив, как в детстве, когда он хвалил меня. Нет. Сильнее, в тысячу раз.
Я знаю, мои ученики чувствуют то же самое, когда слышат от меня слова одобрения. Амира, Рэгиль, Арца, Лаэнар.
Но Лаэнар предал меня.
Амира погасла.
Арцу и Рэгиля я не должен видеть.
— Ты не знаешь, — спрашиваю я, — за что меня судили?
Раэти качает головой. Он не знает. Известно ли это хоть кому-нибудь или навеки останется тайной?
Я говорю:
— Где тебя найти? В городе?
— В новой роще. — Раэти замолкает на миг. Он не хочет рассказывать о чем-то или не хочет беспокоить меня. Но я не отвожу взгляда, и Раэти продолжает: — Там наши волшебники из старой рощи.
Я не могу удержаться, закрываю глаза. Тянусь к ним, моим предвестникам, жившим на островке волшебства в Атанге. Но вижу лишь таящий след звездного света.
Их забрали у меня. Но не Аянар теперь их старшая звезда, а мой учитель, — я понимаю это по его голосу и взгляду.
За это ты просишь у меня прощения, Раэти?
— Хорошо, — говорю я. Раэти все еще всматривается в мое лицо, все еще сжимает мое плечо. — Мне нужно идти, меня ждут.
Я указываю на вторую четверку, они так далеко, что слова и чувства еще не различимы. Раэти оборачивается, смотрит на них, говорит:
— Аянар сказал, они будут твоими личными предвестниками теперь? Это хорошо, так будет лучше всего.
Он рад за меня и рад за них, — чувство глубокое и сильное, словно воды реки, спустившейся с гор, нашедшей путь по равнине.
Раэти всегда хотел, чтобы я дружил с ними. Наверное он жалел, что я не родился раньше и им не суждено было стать моими самыми близкими звездами, воплощением моей воли. Ведь я родился в тот же год, что и Киэнар, Армельта, Каэрэт и Цалти — почти двадцать шесть лет назад.
Раэти учил их и учил меня, мы часто сидели в учебном зале впятером. Мое детство прошло рядом со второй четверкой, но никто из них не стал мне близким другом. От детских обид остались следы — невидимые острые грани.
Теперь вторая четверка станет первой, будет рядом со мной, засияет моим светом.
Что будет с Рэгилем, что будет с Арцей? Кем их считают теперь, если им нельзя даже разговаривать со мной?
Учитель берет меня за руку. В его прикосновении темнота, полная сочувствия и силы. Черные искры вспыхивают, скользят между пальцев. Раэти не знает, чем утешить меня.
— Я сделаю все, что должен, — обещаю я.
— Я знаю. — Раэти крепче сжимает мою ладонь и отпускает. — Ты всегда делаешь то, что должен.
Благодарность захлестывает сердце — Раэти не разочарован, верит в меня. Я медлю, хочу остаться в этом мгновении чуть дольше, — а потом киваю и иду к воинам, ждущим меня.
Мы дышим лесным ветром, под ногами шуршит трава — пожелтевшие, сухие стебли и еще зеленые, полные жизни. Деревья обступают нас, мы на поляне, на островке солнечного света. Лагерь не виден отсюда и почти не слышен, лишь волна преображения не дает забыть о нем, движется в глубине земли.
Крылатые воины рядом со мной, наши руки соединены. Киэнар смотрит на меня, серьезно, словно ждет приказов. Ветер бросает волосы ему на глаза, но Киэнар стоит неподвижно. Чувства, мысли, голоса земли и деревьев — скользят сквозь него, но не могут увлечь за собой.
Не могут увлечь никого из нас.
Мы застыли, впятером — неподвижное созвездие, бесконечный миг.
Цалти стоит с закрытыми глазами. Его черты, холодные и острые обычно, стали мечтательными и устремленными. Армельта смотрит в небо, улыбка скользит по ее губам, солнечный свет золотит кожу, тонет в черноте глаз. Армельта так красива сейчас. Каэрэт сосредоточен, смотрит мимо меня — словно стоит на краю скалы, и любой неверный шаг может увлечь его в пропасть.
Кори касается наших соединенных рук, начинает петь.
Свет, сила, биение сердец отвечают на прикосновение, пульсирую, горят. Песня взлетает, она так высоко, так близко, неизмеримое чувство, отчаянный восторг, сияющая дорога, самый верный путь.
Кори поет, и наши души звучат в его песне, движутся в ее течении, сплетаются вновь и вновь. Времени нет, есть только свет, только голос, звездная река.
Песня смолкает, я вдыхаю последние звуки. Мои предвестники смотрят на меня, — они так близко, словно наши души переплетены с рождения.
Мои самые яркие звезды.
Я закрываю глаза, вижу их ослепительный свет. Вот они, четверо, совсем рядом.
Киэнар, непримиримый и яркий. Армельта, сияющая светом войны. Цалти, льдистое, пронзающее пламя. Каэрэт, немеркнущий ровный свет.
Арца, прекрасная и смелая, — вдали, но видимая ясно.
Рэгиль в тени затмения — но душа сияет и сквозь тень.
И Лаэнар, мерцающий свет, раскаленно-голубой и кровавый, — так далеко от меня.
Их семеро теперь, моих самых ярких звезд.
16
Я едва узнала поляну, через которую мы шли вчера к шатрам. Тогда здесь было почти безлюдно, а машины спали, — тихая заводь перед шумным лагерем преображения.
А теперь я будто вновь оказалась в ангаре, — но вместо стен был осенний лес, а вместо скальных сводов — прозрачное небо. Машины взлетали, одна за другой, солнце вспыхивало на черных бортах, деревья стонали и гнулись от ветра. Гул двигателей, крики людей, запах металла и горючего, — я замерла на краю поляны, смотрела, как машины поднимаются, одна за другой. Разворачиваются над головой, устремляясь к морю и вглубь мира, то исчезают, сливаясь с небом, то вспыхивают черными молниями вдалеке.
Я могла бы стоять так еще долго, — пока все машины не скроются за горизонтом, не стихнет ветер и воздух не наполнится вновь запахами леса. Но меня позвал сюда Мельтиар. Поэтому я мотнула головой, отгоняя наваждение, и шагнула на истоптанную, выжженную землю поляны.
Я не знала, как отыскать Мельтиара среди грохота, сверкающих бортов и спешащих людей, — но увидела почти сразу. Машина, возле которой он стоял, еще только просыпалась, ее двигатели пели чуть слышно. Ветер трепал волосы Мельтиара, тот придерживал их, но пряди ускользали из-под руки, струились в воздухе словно потоки темноты. Мельтиар говорил что-то, — слова тонули в шуме, — указывал на юг и на запад, и слушавшие его крылатые воины кивали и уходили, один за другим.
Когда я пересекла поляну, возле него остались лишь четверо.
Мельтиар обернулся, на миг коснулся моей руки.
Мои личные предвестники.
Эта мысль была раскаленной от невысказанных чувств, я почти видела, как каждое слово режет душу. Мне хотелось стиснуть его ладонь, сказать что-нибудь, любую бессмыслицу и глупость, лишь бы отвлечь. Но сейчас не время, он отдает приказы крылатым воинам, а я — младшая звезда, сейчас я должна молчать.
— Знакомьтесь, — сказал Мельтиар. — Это Бета. Мельтиар-Бета. Она плывет вместе с нами.
Мельтиар-Бета.
Грохот крови в ушах на мгновение стал оглушительным, я не могла сделать вдох.
Больше месяца я не видела Тарси, не могла ее дозваться, и ни Коул, ни Кори не знали, где она. А теперь Мельтиар назвал меня другим именем, — так, словно он мой куратор, моя единственная старшая звезда.
А раз он так говорит, значит, так и есть.
Я не могла даже мечтать об этом, я должна рассказать Кори, должна рассказать Коулу! Должна спросить у Мельтиара, что с Тарси, и могу ли я увидеть ее… Но не сейчас.
Не сейчас.
— Мы знакомы, — сказал Киэнар.
Я молча кивнула.
Давным-давно, до победы, до войны, до того, как нашу команду окончательно внедрили в Эджаль, мы часто тренировались вместе. Нас разделяла пропасть, ведь они были самыми яркими звездами, второй четверкой, — но мы регулярно встречались в зале с молниями. Крылатым воинам нужна поддержка с земли, младшим звездам — прикрытие с воздуха. На время тренировки наши команды словно сливались в одну, вторая четверка становились нашими крыльями, а мы — их тенью. Кори подружился с Киэнаром и часто заходил к нему, но я по-прежнему видела лидера второй четверки лишь в зале, среди выстрелов и молний. Его лицо почти всегда был скрыто шлемом, я едва могла различить черты сквозь темное стекло.
Но сейчас Киэнар был без шлема.
Встречал ли он нас вчера, у входа в лагерь? Наверняка, а я не узнала его.
— Жалко, что мы воевали так далеко друг от друга, — сказал Киэнар. — Я надеялся, что встретимся на войне.
На миг все показалось мне нереальным, — грохот двигателей, машины, уходящие в осеннее небо, я рядом с Мельтиаром, так близко, что в каждом вдохе — эхо чувств. Его личные предвестники говорят со мной, как с равной — и это не те предвестники, что всегда сияли рядом с ним.
— У вас будет возможность, — сказал Мельтиар.
Киэнар засмеялся, словно в ответ на шутку, и наваждение прошло, так же быстро, как явилось, — все это на самом деле, и то, что нам предстоит, — тоже на самом деле. Мы должны выполнить задание, похожее на строки из старой книги. Нам придется плыть в другой мир, и на корабле мы все будем равны перед морем.
Страх подступил к горлу, сдавил липкой хваткой. Но я не могла испугаться, не сейчас, не рядом с Мельтиаром — он сказал, что я бесстрашна.
— Пока тренируйтесь одни, — продолжал Мельтиар. — Но далеко не улетайте. Я скоро вернусь, и пойдем смотреть, что за корабль для нас приготовили.
— Хорошо, — сказал Киэнар.
Его волосы бились на ветру. Легкие волнистые пряди, цвета спелых орехов, и глаза такие же темные, с солнечной искрой. Ни в его голосе, ни в движениях не было страха, будто впереди нас ждало не море, а привычный путь.
Остальные трое были так же спокойны. Напарник Киэнара, — бледный, как многие в городе, темноволосый и темноглазый, — взглянул на Мельтиара, кивнул. Я поняла, что не помню его имени — он никогда не разговаривал со мной, а на тренировках был отражением Киэнара, зеркальной тенью.
Имя пилота я не забыла. Его звали Каэрэт. Это он позвал Мельтиара, когда мы блуждали по берегу реки. Мне хотелось поблагодарить его, но как это сделать сейчас? Каэрэт стоял чуть поодаль, возле машины, касался ее черного борта. Крылья вздрагивали у него за спиной в такт гулу двигателя, волосы падали на лицо — короткие, редкость у старших звезд.
Армельта поймала мой взгляд и улыбнулась. Мне стало не по себе, — глаза у нее были глубокими и черными, как у Мельтиара.
— Удачи, — сказала Армельта и распахнула крылья.
Только что она стояла на земле — и вот уже ветер подхватил ее, помчал ввысь. Машина запела громче, распахнула борта. Пилот нырнул в нее.
Мельтиар сжал мою ладонь.
— Идем, — сказал он, и темнота сомкнулась вокруг нас.
Этот лагерь был совсем не похож на лагерь Аянара. Едва расступилась темнота, — и меня накрыло эхо войны. Здесь все напоминало о ней: черные палатки и черная одежда, ряды воинов, замерших у подножия холма, ждущих приказа. Склон стал темным — так много здесь было людей, — и воздух звенел от напряжения, тревоги и восторга.
Как в день, когда Мельтиар объявил о нашей победе.
Это было далеко отсюда, на берегу моря, — шум прибоя доносился до нас, соленый ветер бил в лицо, но наша радость была сильней, затмевала все. Я стояла в толпе, рядом с Кори и Коулом, а вокруг — тысячи людей, черные повязки, черные куртки, оружие, машины на склоне. Мельтиар появился на одной из них — далекий силуэт, тонкая тень на фоне неба — и крикнул: «Это ваша победа!» Его голос рассек воздух и мысли, и я задохнулась, а потом закричала вместе со всеми.
Так давно и так далеко отсюда. Единственный миг, когда я ощутила настоящий вкус победы.
Почему я не могу почувствовать его снова? Ведь Мельтиар рядом, а вокруг нас — свободный мир? Мне казалось, я знаю ответ, еще чуть-чуть и смогу понять, — но он ускользал, как позабытый сон.
— Жди здесь, — сказал Мельтиар. Он смотрел вниз, туда, где плавные изгибы холмов превращались в долину. На темную россыпь шатров, на ряды воинов, готовых последовать за ним. — Я найду тех, кто нам нужен.
Он отпустил мою руку и зашагал вниз.
Я смотрела, как он спускается, как трава, смявшаяся от его шагов, выпрямляется вновь, — зеленая и сочная, еще не тронутая осенью. Смотрела, как лагерь приходит в движение, как люди устремляются навстречу Мельтиару, — и мне стало одиноко, впервые с тех пор, как я покинула город.
Зачем Мельтиар взял меня с собой, почему не оставил тренироваться в лагере преображения? Я надеялась, что увижу здесь Тарси, а если ее не будет — то знакомых из города и Эджаля. Вэлти должен быть здесь и вся его команда.
Я опустилась на землю, обхватила колени руками. И словно стала еще меньше, ведь рядом со мной никого не было, только прозрачное небо, ветер, наполненный дыханием земли, оружия и леса, и шелестящие волны травы. Мы столько раз ночевали в траве, под открытым небом.
Одиночество, незнакомое и горькое, билось во мне, рвалось к Мельтиару. Я едва смогла сдержаться и не позвать его.
Я маленькая звезда и должна выполнять приказы. И я Мельтиар-Бета теперь.
— Мельтиар-Бета, — сказала я еле слышно, и тоска погасла, как огонь от порыва ветра.
Словно в ответ, мысль Мельтиара вспыхнула в душе.
Пришлю их к тебе. Поток образов, пронизанный словами. Объясни им ситуацию. Я скоро буду.
Я поспешно вскочила на ноги и увидела воинов, поднимающихся по склону. Я насчитала десять человек, все с разным оружием и все незнакомые мне.
Нужно рассказать им про флейту, про корабли, про пророчество, про путешествие в другой мир. Про задание, смысл которого не понимает даже Мельтиар.
Но, когда они поднялись на холм, я успокоилась. Они окружили меня, прикасались, называя имена, которые я не успевала запоминать. С каждой секундой я все яснее понимала, почему Мельтиар выбрал именно их.
— Ты правда была с лидером все это время?
— Ты видела наших, которых забрали к Аянару?
— Не знаешь, что сейчас в городе?
Я пыталась отвечать, но шквал чужих чувств затопил меня, знакомая боль за каждым прикосновением и словом, — у кого-то слабее, чем моя, у кого-то много сильнее. Боль разлуки и потерь, почти у каждого из них. И у каждого знакомая жажда, стремление и страсть.
Я не смогла удержать мысль на этот раз.
Они как мы.
Да, ответил Мельтиар. Дети войны.
17
Я на берегу — впервые со дня нашей победы.
Песок скрипит под ногами, сапоги утопают в нем, оставляют глубокие следы. Небо клубится, темное и близкое, чайки взлетают, с криком падают к пенящимся волнам. Море накатывает и отходит, оставляет на песке водоросли, обломки ракушек, мелкие камни, — и тут же устремляется обратно, забирает их. Прибой грохочет как сердце, ветер соленый как кровь.
Море — цвета свинца и стали, море движется, вскипает белыми гребнями. Еще не буря, лишь отголосок шторма, бушующего вдали от нашего мира. Отголосок моих снов.
В моих снах волны захлестывают скалы, сотни кораблей борются с яростью моря, и каждый из них — корабль врагов. Но здесь, наяву, лишь один корабль, и он наш.
Я останавливаюсь у кромки прибоя. Волна едва касается моих ног и отползает, шурша. Я смотрю на корабль, он близко, лишь в нескольких метрах, но с берега не дотянуться до него ни магией, ни мыслью, — море держит его, качает, окатывает брызгами.
Я смотрю на корабль и не вижу в нем ничего необычного. Он такой же, как корабли в зеркалах прорицателей, такой же, как крылатые лодки, которые мы жгли в последних битвах на побережье.
Деревянная обшивка бортов покрашена в черный, — корабль для меня, для войны. Паруса свернуты — цвет неразличим — три мачты тянутся к небу, как деревья зимой. Корабль кренится, выравнивается, кренится снова, — так без конца, волна за волной.
— Эта лодка… — говорит Бета у меня за спиной. Голос тонет в шуме ветра и моря. — Я видела ее. Видела у пророков.
Наши скитания уже кажутся мне сном, но этот сон ярче яви, и я помню: в заброшенном доме врагов, среди леса и ночной темноты мы смотрели на тусклое стекло окна и рассказывали друг другу, что видели в зеркалах прорицателей. «Ничего важного они не показывали, — сказала тогда Бета. — Лодка у берега, и что это значит?»
Видения правдивы. Вот наш корабль, Бета.
Киэнар подходит, останавливается рядом со мной. Волна разбивается о его ботинки, окатывает их песком и пеной, но Киэнар не отступает. Он смотрит вперед, упрямо и гордо, словно ничего не боится, но я чувствую его страх, — он свивается у основания крыльев, и они вздрагивают, едва заметно, но часто. Киэнар хочет взлететь, прочь от соленой воды.
Мои звезды бесстрашны, почти во всем. Но море пугает их.
Каэрэт, Армельта и Цалти не подходят к кромке прибоя, стоят позади Киэнара. И рядом с ними — одиннадцать младших звезд: моя Бета и те, кого я выбрал сегодня.
Выбрал тех, кто был ранен потерей, — у одних разбиты команды, у других погибли близкие, кто-то лишился напарника, кто-то куратора. Сейчас, рядом со мной, им легче дышать, они видят цель, готовы пересечь бездну моря.
Зачем нас отправляют в другой мир? Я думаю об этом постоянно, но не могу понять.
Корабль не одинок — лодка, легкая и юркая, покидает его, спешит к берегу. Весла взлетают, рассекая пену. Гребцов четверо, и их одежда — светлая, желтая — кажется бликами солнца среди ненастья. Не мои предвестники и не звезды Аянара — люди из технического сектора, те, что готовили корабль для меня. Предвестники Эртаара.
Они укротили корабль врагов и влили в него нашу силу — пока я скитался в лесах, оставив всех.
Я закрываю глаза на миг и клянусь: я искуплю свою вину.
Я клянусь в глубине души, мои звезды не слышат слов, но чувства расходятся эхом, возвращаются ко мне. Я хочу обернуться, сказать каждому: «Не бойтесь моря, не бойтесь будущего. Я с вами». Но предвестники Эртаара уже вытаскивают лодку на берег, волны тянутся к ней, но не могут утащить с собой, лишь стирают борозды на песке.
— Лучше не использовать магию возле корабля, — говорит один из предвестников Эртаара. Нужно узнать и запомнить его имя. Нужно запомнить столько имен. — Мы сделали так, что море не может повредить ни ему, ни волшебству, которым он дышит, но это хрупкое равновесие. Не только темнота, любая магия может его разрушить.
Он говорит торопливо, словно боится, что я не стану слушать, исчезну в вихре темноты, обрушу черные искры на палубу корабля, уничтожу плоды работы. Говорит и отбрасывает волосы с лица, они рассыпаются по плечам, такие же солнечно-светлые, как его одежда. Тревога прорывается сквозь слова и движения, наполняет крылья, светлые пластины трепещут. Крылатый техник, их так мало. Почти все крылатые звезды — мои.
— Я должен за неделю научиться управлять кораблем? — спрашиваю я. — Без магии?
Он смотрит удивленно — крылья застыли на взмахе, ветер гудит в них. Волны шуршат у наших ног.
— Тебе не сказали? — Он удивлен и растерян, но не отводит взгляд. Это хорошо. Я не люблю, когда прячут глаза. — Мы поплывем с вами, будем направлять корабль.
Остальные трое — две девушки и мальчик — кивают молча. Они стоят возле лодки, по щиколотку в воде. Море окатывает их брызгами, но они словно не замечают, смотрят на меня.
— Хорошо, — отвечаю я.
Но я знаю — ничего хорошего. Одно дело мои звезды, воины, рожденные для опасности и битвы, совсем другое — предвестники Эртаара. Дальний путь не для них.
Я никогда не встречал их прежде и не знаю их имен. Они такие юные, не старше, чем Арца, Лаэнар и Рэгиль. Не старше, чем была Амира.
Но раз их отправляют со мной, значит это задание важно для всех звезд. Для всего мира.
— Мы завтра проверим корабль еще раз, — продолжает предвестник Эртаара. — И можно будет опробовать, проплыть вдоль берега.
— Хорошо, — повторяю я.
Мои звезды так близко, их чувства заглушают шум прибоя. Предвкушение, исполосованное страхом, — острым, неотличимым от радостного возбуждения. Страх перед морем, жажда странствий, стремление совершить невозможное. И изумление, сияющее и чистое, теплое, словно луч солнца.
Я оборачиваюсь, ловлю взгляд Беты, касаюсь ее руки.
— Они знали. — Бета говорит тихо, будто не может поверить. — Должны были знать, раз показали мне лодку.
Невозможно понять, что они знают, о чем лишь догадываются, что видят и что не хотят видеть. Пророки живут в особом мире, полном видений. Будущее течет через них тысячами дорог, и каждая может стать реальностью. Тысячи видений завтрашнего дня, и все они не тусклее яви. Часто ярче яви.
Мое детство прошло среди пророков, мой лучший друг — их лидер, но я так и не смог разгадать их тайну. Мне объясняли, уводили в сны, показывали как движется будущее и прошлое. Показывали видения, которым нет имени в нашем мире. Иногда мне казалось — понимаю, но до конца понять так и не смог. Я слишком сильно отличаюсь от пророков.
Я возвращаюсь в лагерь Аянара, думая об этом. Темнота расступается, уходит в землю. Я отпускаю своих предвестников — всех, кроме Беты — и они расходятся, исчезают среди ярких шатров. Костры трещат, рассыпая искры, ночь все ближе, ветер все холодней. Ладонь Беты заледенела, я держу ее, пытаюсь отогреть жаром своей крови, движением силы. Бета молча прижимается ко мне, ее чувства пронзительны и прозрачны. В ее душе все еще грохочет море, за спиной усталость долгого пути, а впереди — неизвестность.
Я должен столько успеть за короткий срок. Должен все подготовить, чтобы переплыть море и вернуться с флейтой. Она очень нужна кому-то в чертогах тайны, но зачем?
Пророчество. О ней было пророчество, — так сказал Аянар.
Я стою, обняв Бету, вслушиваюсь в ночь.
Волна преображения течет неустанно, сплетается с пламенем войны, — невидимое, но ощутимое движение, в небесных реках, в глубинах земли. Но третий поток обвивает их, невесомый и светлый, так хорошо знакомый мне.
— Эркинар здесь, — говорю я Бете. — Я должен увидеть его.
У пророков свой шатер — яркий, как все здесь, но дверная занавесь белая. Ветер раздувает ее, складки и тени ее меняют, чертят свои узоры. Эркинар стоит у входа, ждет меня.
Он кажется отрешенным и далеким — темный взгляд, струящаяся белая одежда, серебро и бледные камни в темных волосах — но я знаю, какой он на самом деле. Я столько раз был с ним во сне, видел, как поет его душа и пылает темнота. Помню, как он смеется, меняя видения, превращая мир в вихрь радости и света. Во сне Эркинар совсем не такой как наяву. Во сне он настоящий.
Я смотрю по сторонам — может быть, личные предвестники Эркинара тоже здесь? Но возле шатра стоят лишь двое младших пророков.
— Прости меня, — говорит Эркинар. — Если сможешь.
Неужели все семнадцать великих звезд будут просить у меня прощения? Я не люблю этого и что я должен прощать?
Не отводя взгляда, Эркинар протягивает руку, я сжимаю ее и на миг тону в волнах чужой души. Радость и сомнения переплетаются в ней, раскаяние вспыхивает, как искры над костром.
Я отпускаю ладонь Эркинара и спрашиваю:
— За что простить?
Он откидывает полог, ныряет внутрь шатра. Я иду за ним.
Посреди шатра сияет зеркало прорицателей — огромная выпуклая линза, туманная и тихая сейчас. Эркинар касается хрустальной поверхности, и тени движутся в глубине, свиваются водоворотом. Эркинар смотрит в эту сумеречную глубину и говорит, так тихо, что я едва различаю слова:
— Я должен был предвидеть, как поступит Лаэнар. Переломный миг, перекрестье путей, я должен был знать. Но это словно слепое пятно, я ничего не видел. Прости меня. Я виноват.
Я делаю глубокий вдох, пытаюсь унять рокот сердца. Воздух пахнет травами прорицателей, дым должен успокаивать душу, прояснять мысли, — но моя душа горит, мысли рассыпаются пеплом.
Лаэнар — моя звезда. Моя ближайшая звезда, я его учитель. Только я виноват в том, что он предал нас.
— Как Рэгиль? — спрашиваю я.
Эркинар оборачивается. В его зрачках плывут туманные отражения, он кажется младше. Даже не подходя, я чувствую, — ему больно за меня, он хочет промолчать.
Но молчание длится лишь миг, Эркинар отвечает:
— Лучше. — Надежда вспыхивает, но не успевает коснуться сердца. — Но все еще плохо.
— Ты обещал мне.
Обещал, что вернешь Рэгиля из темной бездны, обещал, что с ним все будет хорошо, клялся мне, что так будет.
Эркинар кивает — как тогда, в ангаре, где мы навсегда простились с Амирой.
— Я делаю все, что в моих силах, — говорит он. — Арца тоже у нас. Мы поможем им.
Я хочу верить, но не могу, — я должен быть рядом с Рэгилем сейчас, должен быть рядом с Арцей, никто не поможет им так, как я. Я нужен им, они нужны мне. Еще миг — и темнота вспыхнет, перенесет меня в город, в чертоге прорицателей, к Рэгилю, к Арце. Я должен быть с ними.
Но нельзя.
Эркинар берет мою руку, просит:
— Не спрашивай о них.
Меня накрывает злость, — хочу вырваться и уйти — но я сдерживаю ее, сжигаю в глубине сердца.
Я возвращаюсь мыслями к кораблю, черным мачтам, пенным гребням волн и словам Аянара. Я говорю:
— Пророчество о золотой флейте, расскажи мне его.
Эркинар кивает, его тень скользит по туманной поверхности зеркала. Он отходит в дальний угол шатра, склоняется к сундуку, перебирает что-то. Затем возвращается — и протягивает книгу.
Она раскрыта на середине, пергамент старый, шершавый и пыльный. На полях звездный узор, буквы — как небесные росчерки.
— Прочти, — говорит Эркинар. — Потом я расскажу все, что знаю.
Я начинаю читать.
18
Пока мы плыли к кораблю, я почти не боялась. Лодка взлетала и падала на волнах, сердце падало вместе с ней, но я смотрела на Мельтиара, и страх отступал, таял далекой тенью.
Мельтиар сидел впереди, рядом с техником. Тот был неподвижен, лишь распахнутые крылья дрожали и звенели от ветра. Техник держался за борт, смотрел вперед, — я знала, лодка слушается его, несет нас к цели. Мельтиар молчал, лишь время от времени вскидывался, отбрасывал волосы, — встречный ветер подхватывал их, обдавал солеными брызгами.
Я смотрела, как пенится вода за бортом и повторяла про себя: мне не страшно, не страшно. Волны сегодня не такие сильные, не такие темные, солнце уже поднялось, утратило алый цвет, блики скользят по воде, лодка летит вслед за ними — по морю почти как по небу, — и мне не страшно.
Мысли кружились, повторяли друг друга. Я смотрела на солнечный горизонт, на развевающиеся волосы Мельтиара, на свои руки, сжимающие оружие крепко, почти до боли, — и не заметила, как мы доплыли.
Корабль возвышался над нами, борт изгибался, заслонял небо. Черные планки обшивки шли внахлест, рисунок древесины проступал сквозь краску. Эту лодку, — огромную, чужую, — строили враги. Мы лишь изменили ее цвет. Сумели ли мы вытравить душу, которую дали кораблю враги? Или она все еще таится в темноте трюма, в плавниках и жабрах корабля? Нет, плавники и жабры у рыб, корабль движется по-другому — я знала как, учила особые слова чужого языка и понимала их смысл — но не могла вспомнить сейчас.
Мельтиар поднялся, лодка качнулась, волна хлестнула через край. Я зажмурилась на миг, а когда открыла глаза, увидела, что сверху сбросили лестницу — так похожую на те, что были в городе. Блестящие металлические перекладины, скрепленные гибкими черными трубками.
— Наверх, — сказал Мельтиар.
Младшие звезды одна за другой вставали, взбирались по лестнице. Каждый раз лодка вздрагивала, чужой страх накатывал на меня, отражался в сердце. Когда пришла моя очередь, я потуже затянула перевязь ружья, поднялась, шагнула вперед. Дно лодки накренилось и я едва не потеряла равновесие, — но Мельтиар поймал меня за руку и удержал. Я вцепилась в черную перекладину и полезла наверх.
Я закрыла глаза и страх вновь угас. Подниматься было не сложно — даже проще, чем взбираться по качающейся лестнице в летящую машину. Только шум волн отвлекал меня и тяжесть ружья тянула вниз, но еще немного — и я коснулась последней перекладины. Кто-то ободряюще хлопнул меня по плечу и помог взобраться на палубу.
Я огляделась. Девушка-техник — это она помогла мне подняться — все еще держала меня за руку, прикосновение было уверенным, без слов говорило: мы в безопасности, корабль наш. Я поймала ее взгляд — золотистый как утренний свет и такой же спокойный, — и кивнула. Девушка улыбнулась, отпустила меня и пошла прочь. Я смотрела как она идет — босые ноги легко ступают по черным доскам палубы, светлые крылья прижались к спине, стали неразличимы. Наверное, и в самом деле нечего бояться, раз крылатая звезда не пытается взлететь, шагает без тревоги, словно по коридорам города.
Но в городе никто не ходит босиком.
В городе под ногами всегда металл, камень, сверкающие черные плиты. А здесь, даже если зажмуриться, чувствуешь, как еле заметно качается палуба. Я взглянула на темные стволы мачт, на снасти. Мне показалось — это такие же канаты и оттяжки, как были в учебном зале. Но всмотреться я не успела, — порыв ветра ударил меня, что-то сжалось внутри, сердце заторопилось, застучало быстро-быстро.
Корабль качнулся сильней, и я обернулась, борясь с подступившей тошнотой.
Киэнар опустился на палубу, но не сложил крылья, — они вздымались и били по воздуху, тяжело и сильно. Его напарник приземлился рядом, палуба отозвалась дрожью. Я запрокинула голову, увидела Каэрэта и Армельту. Неотличимые друг от друга, они все еще кружили в небе, над мачтами.
— Все соберитесь здесь, — сказал Мельтиар.
Он стоял, положив руку на борт — должно быть только что поднялся, — и смотрел на море. Ветер и волны заглушали голос, но приказ, прорезавший мысли, был горячим, как ружье после сотни выстрелов.
Идите ко мне.
Младшие звезды подошли, столпились возле Мельтиара, — я не заметила, как оказалась среди них. И все четверо крылатых воинов теперь тоже стояли на палубе, держались за руки и казались младше. Предвестники Эртаара замерли поодаль, — Мельтиар обернулся, указал на одного из них, спросил:
— Как тебя зовут?
— Шерири, — ответил тот.
— Шерири. — Мельтиар произнес имя медленно, словно пробуя каждый звук. — Повтори всем то, что объяснял мне.
Борт наклонился, качнулся обратно, мой судорожный вздох утонул в шуме ветра. Мне показалось, — корабль кренится, потому что столько людей собрались в одном месте. Не удержится, перевернется, а берег далеко, под нами темная глубина…
Но Мельтиар по-прежнему стоял уверенно, лишь ветер раздувал рукава его рубашки, швырял и путал пряди волос. Под требовательным взглядом Мельтиара Шерири шагнул вперед, золотистые крылья вздрогнули, раскрылись на миг и вновь исчезли в складках одежды.
— Мы пропитали корабль магией, — сказал Шерири. Взглянул на Мельтиара, на всех нас, сделал глубокий вдох и продолжил: — Но он наполнен магией не так, как машины. Он как неподходящий, хрупкий сосуд и любое неосторожное движение может его повредить. Поэтому никто, ни один из вас, — он замолк, вновь обвел всех взглядом, — не должен использовать магию на корабле. Только ту, что всегда с вами — в крыльях, в оружии, ее можно. Но больше ничего нельзя, даже самую простую целебную силу.
— И темноту, — сказал Мельтиар.
Шерири отвел взгляд, но повторил, отчетливо и твердо:
— И темноту. Особенно темноту. Разве что корабль уже не сможет плыть и другого выхода не будет.
— Настолько хрупкий, — проговорил стрелок, стоявший рядом со мной. — Как он выдержит море?
Эти слова прозвучали совсем тихо, но Мельтиар их услышал.
— Не бойтесь, — велел он. — Моей темноты хватит на всех вас. Если корабль не выдержит, я верну вас домой.
Я знала — сейчас я испугаюсь по-настоящему, сейчас представлю, как корабль рассыпается словно скорлупа, в бескрайнем море, где нет опоры, лишь волны и небо, и где темнота станет единственной надеждой.
Но вместо страха пришла гордость, она была глубже моря, я не могла сопротивляться. Мельтиар выбрал каждого из нас, берет нас с собой в самый опасный путь, мы будем с ним там, где никто не бывал.
Кто-то сжал мою руку, кто-то коснулся плеча, и я поняла — это наше общее чувство.
На столе, в шатре у Кори все еще стояли свечи. В блестящих плошках, оплавившиеся, в натеках воска. Огонь не горел, — солнце пока не опустилось и проникало сквозь полотняные стены, светлой рекой текло под откинутым пологом.
Кори отыскал меня в лагере — я только что вернулась и с трудом верила, что иду по твердой земле — и привел к себе. И сейчас он сидел рядом, сжимал мою ладонь, а другой рукой поворачивал широкий подсвечник — в одну сторону, потом в другую. Едва ли он сам замечал, что делает, — такими невесомыми и легкими были движения, как в полусне или за гранью усталости. В его прикосновении сквозило лишь эхо грусти и боли, но улыбка была отрешенной, далекой и речь не взрывалась ярким потоком слов. Я пыталась спросить, что с ним, — но прежде, чем успевала произнести хоть что-то, Кори начинал говорить сам, как будто чувствовал мою мысль и хотел остановить ее.
Случалось ли такое, когда мы были одной командой?
Вчера, после тренировки, я отыскала Кори и Коула, и Кори пообещал, что восстановит нашу связь. «Будет по-другому, — сказал он. — Но мы будем связаны, сможем найти друг друга, сможем встретиться во сне, даже когда будем далеко».
Даже когда я буду в море.
— Ты должна знать, — сказал Кори. Мне почудилось, что сквозь прикосновение я ощущаю, как движется тревожная, горячая тень, лихорадочный отзвук. — Решили, что Мельтиар должен все вспомнить и мне поручено это сделать. Я все сделаю, скоро, мне только нужно понять, как рассказать ему об этом.
— Он будет счастлив! — Я ответила прежде, чем успела подумать, прежде, чем меня захлестнули беспокойство и радость. До того, как осознала, пронзительнее, чем раньше, как страшно то, что с ним сделали. — Он так мучается от того, что не помнит…
Кори крепче сжал мою ладонь, и мне стало тепло, тревога отступила вглубь души — как тени перед солнечным светом. Пусть мы не одна команда, но мы все равно всегда будем связаны, и Кори всегда мне поможет.
— Я все сделаю, — сказал Кори. Склонил голову, яркие пряди волос упали на лицо. — У меня есть песня, чтобы он вспомнил, но я не знал, что нужно будет петь ее сейчас, я должен понять…
Я не могла поймать его взгляд сквозь солнечную завесу волос, но его чувства, окрасились смятением и оглушали. Это длилось лишь миг, а потом Кори сказал:
— Но я все сделаю. С ним все будет хорошо.
Я знала, что так и будет, но слова покинули меня, я смогла лишь кивнуть.
Мельтиар все вспомнит, совсем скоро.
Вспомнит часы, дни и годы, отнятые у него. Вспомнит своих старших звезд. Вспомнит, за что его судили.
Мне так хотелось сказать ему об этом — беззвучно и вслух — но я обещала молчать. Я зажмурилась, скрыла в глубине сердца рвущуюся к Мельтиару мысль. Я удержу ее там, Кори сам расскажет ему обо всем.
Совсем скоро.
19
Всего несколько дней я здесь, в лагере преображения, но побывал во многих шатрах. Все они похожи: цветные стены, опоры, перегородка, шум воды за ней. Но каждое жилище — особенное, как особенными были все комнаты в городе. Следы обитателей, отголоски мыслей, случайные и важные вещи, — видны сразу.
В этом шатре я впервые.
Здесь витает привкус магии — сияющей, такой знакомой мне, — но имя ее ускользает. Электричество не горит, и оттого воздух кажется мне пронизанным печалью. Тени дрожат у стен, им вторит ветер. Огоньки свечей трепещут, отблески скользят по столу.
«Нам нужно поговорить», — сказал Кори, но не стал говорить снаружи и не пришел ко мне. Позвал Каэрэта и привел нас в свой шатер. Теперь мы сидим вокруг стола, на полу, — покрывало расстелено как ковер, теплый ворс не дает холоду подняться от земли, коснуться нас.
Кори сидит напротив, но далеко, — не дотронешься, протянув руку. Перед ним стаканы, на причудливых гранях играет огонь. Кори наполняет их, один за другим, — сперва прозрачной жидкостью из высокой бутылки, потом — соком ягод из кувшина. И движения, и взгляд — так внимательны, словно не вино он наливает, а смешивает опасные вещества.
Бета говорила, он раньше работал в лаборатории.
Что теперь с нашей лабораторией, остался ли там кто-нибудь? Я тянусь незримым путем к тем, чьи имена помню, — и вижу лишь звездный след, таящий в пустоте. Должно быть, они носят теперь разноцветную одежду, трудятся над тем, чего требует преображение.
Я не хочу думать об этом.
Каэрэт сидит рядом со мной. Я смотрю на него, и он ловит мой взгляд, не опускает глаз. Он серьезен, спокоен, — и я рад, что он здесь. Он позвал меня, когда я блуждал, ни о чем не зная. Тишина, звенящая в комнате, предупреждает, — разговор будет тяжелым. Я рад, что рядом кто-то, кто беспокоился обо мне.
— О чем ты хотел поговорить? — спрашиваю я.
Кори вскидывает голову, — я успеваю уловить отблески огня в его глазах, — и протягивает мне полный стакан.
— Да, — говорит он. — Но сначала нужно выпить.
Вино обжигает, у него жгучий вкус и странный, незнакомый запах — топлива и ягод одновременно. Мне удается сдержаться, не закашляться, не поперхнуться. Я делаю еще один глоток.
— Дело в том… — говорит Кори. Он не смотрит на меня, теребит рыжую прядь. — …Что ты не все помнишь.
Я отвечаю сразу, не задумываясь:
— Я все помню.
Помню все, что сделал, все, что должен сделать. Помню все свои ошибки. Эта память звенит во мне и рвется наружу, — я пытаюсь заглушить ее, запиваю обжигающим вином.
— Нет, не помнишь! — Кори встречается со мной взглядом на миг, его глаза также настойчивы, как голос. Но он далеко, и чувства неясны.
Каэрэт переводит взгляд с меня на Кори, беспокойство витает в воздухе обрывками тумана.
Я киваю. Кори прав, я не знаю, в чем моя вина. Я слышал приговор и прощение, но за что меня судили и простили?
Сколько раз я спрашивал себя об этом?
Я говорю:
— Да, я не помню суд.
— Не только, — отвечает Кори и вновь опускает взгляд. — Ты не помнишь тайный этаж.
Он начинает рассказывать, — фразы взлетают, вспыхивают и гаснут. То, о чем он говорит, нереально, как игра теней и света, но я должен поверить.
С раннего детства я поднимался в чертоги тайны, но никогда не выходил из струящегося потока света, сияния источника. Стоял там, охваченный восторгом, пронизанный звездным светом, и слушал бесплотные голоса. Пять голосов, звучащих как один, направляющих меня всю жизнь. Я никогда не видел своих старших звезд.
Но Кори предвестник одной из них, и Кори говорит: это не так. Он говорит, что каждый раз я выходил из потока источника, встречался со старшими лицом к лицу. Но, покидая чертоги тайны, забывал их, возвращался — и вспоминал. И так снова и снова, множество раз.
Я смотрю, как трепещут огоньки свечей, преломляются в хрустальных гранях стаканов, бликами бегут по волосам Кори, по сигнальным браслетам Каэрэта. Смотрю и пытаюсь понять, что это значит — не помнить часть жизни, такую важную часть. Разве может человек забыть тех, с кем связана его душа? Разве могут остаться от них лишь голоса и свет?
Но я видел, я знаю, — так может быть. День за днем я наблюдал, как живет человек, забывший прошлое, забывший меня. Имя осталось с ним и слова родного языка и, быть может, звук моей флейты. Больше ничего.
Прозрачное вино горит в горле, и я говорю:
— Я как Лаэнар.
Кори вскидывается на миг и снова прячет глаза за рыжей завесой волос. Каэрэт дотрагивается до моей руки — хочет то ли поддержать, то ли понять. В этом прикосновении тревога и жалость, и я в ответ сжимаю его ладонь, крепко, — чтобы он позабыл свои мысли, чтобы слышал только меня.
Никто не должен меня жалеть. Мой личный предвестник — тем более.
— Ты позвал меня, когда я был в лесу, — говорю я Каэрэту. — Почему?
Он отвечает, пожав плечами:
— Ну я подумал — сколько можно пить?
Может быть, в его словах не вся правда, но он не обманывает и почти не шутит. Я отпускаю его руку, залпом допиваю вино. Мысли гаснут на миг, дыхание обжигает легкие.
Кори вновь наполняет стаканы.
Верно. В этом лагере либо работают, либо пьют. Крылатые воины, ждавшие меня здесь, — все равны между собой. Кто мог приказать им тренироваться, оттачивать умения вновь и вновь? Только Аянар, но он ничего не понимает в войне.
Я должен был вернуться, чтобы они вернулись к делу.
— Ты все вспомнишь, — говорит Кори. — Завтра я все сделаю, память начнет пробуждаться. Нужно, чтобы твои личные предвестники были рядом, когда я буду петь.
Каэрэт кивает.
Четверо встанут рядом со мной. Но их не четверо, их семеро, я чувствую это так ясно, — но не даю мысли вырваться, превратиться в слова.
Шелест шагов и шорох ткани возвращают меня в реальность, — я успеваю заметить, как Каэрэт откидывает дверной полог, выходит из шатра.
Обида вспыхивает — детское, неуместное чувство, — и я душу ее. Я не должен сейчас думать о себе. Не должен жалеть, что Каэрэт позвал меня не из-за того, что беспокоился обо мне. Не должен сердиться, что он не остался сейчас, не подумал, что мне нужна поддержка.
Что еще я услышу сегодня? Что бы это ни было, я выслушаю и постараюсь понять.
— Как же это возможно? — спрашиваю я у Кори. — Как могли закрыть часть моей памяти?
— Я не знаю, — отвечает Кори. Его лица почти не видно, пряди падают на лицо, мешаются с огненными тенями. Но мне чудится невеселая улыбка на его губах. — Мне память не закрывали, незачем было, потому что у меня удобный характер.
Я смотрю на Кори и помню: Бета просила не сердиться на него, он в ее сердце, один из самых близких людей. Но Бета плакала из-за него, ее слезы были безудержными и горькими, я не забыл этого и не забуду никогда.
— Такой удобный характер, — говорю я. — Наверное, никого не можешь обидеть?
На мгновение кажется, — его внешность раскалывается, сквозь нее я вижу обнаженную душу. Она взрывается сотнями звезд, каждая хочет докричаться до меня.
Но когда Кори начинает говорить, его голос звучит совсем тихо, теряется среди стонов ветра.
— Пока я был на тайном этаже, — говорит Кори, — я искал Бету… Все время смотрел на наше небо, на звездную сеть. Но когда встретил во сне, не понял сразу, что это на самом деле, и…
Бета права, я не должен сердиться на него.
— Думаю, я должен еще кое-что рассказать тебе. — Кори теперь говорит твердо, смотрит прямо перед собой. Столько тайн. Я жду, что он скажет. — Наверное, совсем скоро Лаэнара и того полукровку, Эли, вернут в наш мир.
Я закрываю глаза, чтобы не выдать себя. Меня некому поддержать, я должен быть спокоен.
Я отправил Лаэнара с Эли, чтобы Лаэнар жил. Я должен был его убить, я почти убил его, но мне хватило сил отпустить их.
— Зачем? — спрашиваю я.
— Они нужны здесь, — отвечает Кори.
Раз нужны, значит, их возвращают не ради казни.
Я открываю глаза, поднимаю стакан. Вино уже не кажется мне таким жгучим и горьким.
— Могли бы забрать их уже сейчас, — продолжает Кори, — но хотят, чтобы Эли сам захотел вернуться.
Я помню его, полукровку из Рощи, считающего себя нашим врагом. Помню взгляд, серебристый, устремленный и отрешенный одновременно. Помню завороженные шаги по черным плитам и сердце, бьющиеся в одном ритме с душой города.
— Да, — говорю я. — Он не хотел уплывать.
Я смотрю, как тени ползут по столу, как медленно стекает с оплавленного края свечи капля воска, — и не могу промолчать, спрашиваю:
— За это меня судили? За то, что я отпустил их?
Кори качает головой:
— Нет.
Нет. Но за что же?
Я допиваю вино. Свод шатра двоится, плывет надо мной.
Скоро я все вспомню. Узнаю все.
20
Они уже все знали.
«Подожди вместе с остальными», — сказал мне Мельтиар и ушел из лагеря, туда, где его ждали личные предвестники и Кори. Я боялась, что меня начнут расспрашивать, — почему мы не тренируемся, что случилось, куда ушел лидер? — но все уже было известно.
Я села за стол, раскрыла коробку с едой. Вокруг меня тихо переговаривались воины нашего отряда, — все десять звезд собрался здесь, в столовой под открытым небом.
Это место пыталось уподобиться городу. Двумя ровными рядами выстроились стеллажи, между ними — столы и длинные скамейки. Но коробки на полках не были запечатаны, а кое-где и вовсе стояли плетеные тарелки и корзины. Столы были сколочены из распиленных бревен, годовые круги рассекали поверхность, запах свежей древесины еще был ощутим. Но аромат ломтей хлеба, лежавших передо мной, заглушал все, — такой глубокий и сладкий, что казалось, можно насытиться, вдохнув его.
Но я не могла есть. Даже чай пила с трудом, — вкус темных листьев переплетался в нем со вкусом лесных ягод, с днями наших скитаний.
«Не бойся за меня», — сказал Мельтиар, уходя. И я старалась быть спокойной, ждала, пока он вернется или позовет меня.
— Как долго, — сказала Анкэрта.
Она сидела рядом, обхватив ладонями чашку, и словно пыталась разглядеть что-то на дне. Ее темные волосы змеились, стремясь выбраться из-под повязки, но были стянуты крепко. Как и все, Анкэрта собиралась с утра на тренировку.
Я немного завидовала ей, — ее имя было длиннее двух слогов и звезда сияла ярко, видимая невооруженным глазом, редкость для простых воинов. И ее команду не распустили, — люди, близкие ей с детства, по-прежнему были рядом.
Но не все из них вернулись с войны. Из четверых осталось трое.
Мы были знакомы с Анкэртой всего несколько дней, но я уже не раз слышала от нее о погибшем. Его звали Эри. В команде все были одногодками, но Эри выглядел моложе остальных, и враги считали его младшим братом Анкэрты. Он погиб на третий день войны, неподалеку от Атанга.
Когда Анкэрта говорила о нем, ее голос становился тихим и только эхо чувств дрожало в кончиках пальцев. «Мы были у пророков после войны, — говорила Анкэрта. — Больше недели. Там, в пещерах, он мне все время снился. А теперь я просто чувствую его рядом, даже ближе, чем раньше. Он слышит меня сейчас». Я слушала ее и едва могла сдержать слезы, — они горели в горле, рвались наружу, — но глаза Анкэрты оставались сухими.
— Ты не знаешь, — проговорила она теперь, — зачем они это сделали? Зачем забрали у Мельтиара память?
Я хотела промолчать, — что я знаю об этом? — но не смогла.
— Там, наверху, — сказала я и удивилась тому, как твердо звучит мой голос, — происходят ужасные вещи.
Анкэрта взглянула на меня, готовая заговорить, и замерла.
Призыв пронесся сквозь мысли, — голос, неотличимый от звука флейты, без слов говорящий, что делать.
Я вскочила на ноги. Вокруг меня воины поспешно собирали оружие, устремлялись прочь, — на окраину лагеря. Мельтиар ждал нас там.
Его мысль коснулась души словно луч темноты — облеченная в слова теперь, звучащая только для меня.
Я говорил тебе, не бойся. Со мной все в порядке.
Сон уже обволакивал меня, качал на теплых волнах, так непохожих на волны моря. Влек меня все глубже, в темный покой. Я почти не чувствовала своего тела, — лишь отголоски наслаждения в нем, — я падала и парила, пространство вокруг меня искрилось. Яркие росчерки складывались в картины, проносились мимо, — сотни сновидений, я могла бы шагнуть в любое из них, но оставалась на краю яви. Мне хотелось, чтобы Мельтиар был рядом со мной и во сне.
Но Мельтиар не спал.
Сквозь марево дремоты я чувствовала каждое его движение и каждых вдох. Его руки блуждали в моих волосах, замирали на миг, скользили вниз, оставляли горячие следы на спине, повторяли линии тела. Сквозь волны забытья я пыталась дотянуться до Мельтиара, но различала лишь стену усталости. Такую высокую и несокрушимую, что даже сон не может ее одолеть.
Раз Мельтиар не может заснуть, значит и я не должна.
Усилием воли я вынырнула из марева полусна и открыла глаза.
В шатре было темно. Я лежала, уткнувшись в плечо Мельтиара. Отблески ночника текли по его коже, как лунный свет. Волосы расплескались по постели, черные на темных простынях. Я коснулась их, и Мельтиар обнял меня крепче.
Я вспомнила, почему не хотела засыпать.
Весь день я хотела спросить Мельтиара, что было утром, вернулась ли память. Но мы тренировались, на берегу и на корабле, среди ветра и плеска волн, — пока не стемнело. А когда вернулись в шатер, я забыла о словах.
— Ты что-нибудь вспомнил? — Такой простой вопрос, но голос едва меня слушался, словно я спрашивала о чем-то запретном.
— Нет. — Ответ растаял в воздухе, остался лишь шум ветра за стенами шатра и чьи-то голоса вдалеке. Я думала, что Мельтиар не скажет больше ни слова, но он продолжил: — Воспоминания вернутся постепенно. Песня разрушила завесу, которая их сдерживала, но они придут не все сразу. Наверное, так лучше. Проще будет осознать.
Стена усталости не смогла заслонить его чувств, они горели позади каждого слова, — не лучше, не проще, нужно сразу узнать все.
Что было с ним там, в чертогах тайны?
Я зажмурилась, пытаясь успокоится.
— Ты расскажешь мне, — спросила я, — когда вспомнишь?
— Да, — ответил Мельтиар.
Кори простился с нами на краю лагеря.
Солнце уже скрылось, первые звезды мерцали в сумеречном небе. Вечер тек по земле, похищал краски, оставлял лишь синие тени и алые искры костров. Мы стояли, держась за руки, и я пыталась хоть на миг забыть о том, что нас разделили, мы больше не одна команда. Но сумерки не могли скрыть узор преображения на одежде Коула. В его прикосновении сквозили отзвуки чужой силы, и я чувствовала его одиночество — острее, чем прежде. Кори возвращается в город, я скоро уплыву, а Коул останется здесь. Один, вдали от всех, кто ему близок, в команде, с которой не смог сродниться.
Но Кори сказал, что восстановит нашу связь. Мы сможем дотянуться друг до друга даже через море, — он повторял это сегодня и сжимал наши руки. Я чувствовала — или угадывала — как сквозь переплетенные пальцы течет невидимый свет, голос души Кори. И, должно быть, он отдал почти без остатка нам с Коулом сияние своей жизни, — и теперь казался прозрачным, готовым в любой миг оторваться от земли. Таким же невесомым стал его голос, а глаза блестели как в лихорадке.
Он отдал нам свою силу и теперь возвращался к ее источнику, в чертоги тайны.
— Я вернусь, до того, как отплывет корабль, вернусь проводить, — сказал Кори. Его слова, бесплотные и легкие, растворялись в тревоге, тонули в сгущающихся сумерках.
Я улыбнулась, кивнула. Я буду с палубы смотреть на Кори и Коула, оставшихся на берегу. Берег отдалится, мои друзья станут неразличимы, горизонт скроет их и останется море, волны, бескрайний простор и соленый ветер.
Я зажмурилась, отгоняя эти мысли. Да, я буду на корабле, но я буду рядом с Мельтиаром. Я ничего не должна бояться рядом с ним.
«Как он?» — спросил сегодня Кори. И добавил потом: «С ним все будет хорошо, мне сказали, что все в порядке». Но я чувствовала его тревогу и не могла успокоиться сама. Люди, лишившие Мельтиара памяти, говорят теперь, что все в порядке?
Но сейчас нельзя думать об этом.
— Тебя заберет машина? — спросила я.
Кори мотнул головой.
— Он переместится сюда и заберет меня.
Я не спросила кто, я знала — это его старшая звезда.
И старшая звезда Мельтиара.
— Когда мы жили в Эджале, он всегда меня забирал, я ждал за городом, — Кори говорил, и его голос летел, вдохновенный и стремительный, как порыв ветра, — и это всегда казалось так ужасно долго — пока не услышишь его песню, но я смотрел на всех, и мне становилось легче, спасибо вам…
Я представила его — на окраине Эджаля, на пыльной, еще не преображенной земле. Он стоит под звездным небом, один, — но знает, что мы рядом, что тысячи скрытых сияют в тусклых городах врагов, ждут.
Это видение было таким ярким, что слезы обожгли глаза, горло свело судорогой. Кори возвращается в город, но что ждет его там? Что с ним будет там, на тайном этаже, где сияет свет всех звезд, где забирают память? Я так хотела, чтобы Кори был счастлив, и Коул, и Мельтиар, и все его предвестники, и все звезды, — мы заслужили это, мы победили, почему же кругом столько горя?
Я смогла сдержать слезы и сказала:
— Ты должен поговорить с ним.
Кори кивнул.
Он ушел, а мы с Коулом остались на краю лагеря. Мы стояли молча, держась за руки, пока небо не стало совсем темным и Мельтиар не позвал меня.
21
Под моими руками карта. Она расстелена на столе, мои пальцы касаются береговой линии, движутся на запад, в сторону города.
Горный хребет отсекает пустоши от плодородных земель. Ручьи струятся по склонам, сливаются, превращаясь в могучую реку, она несет свои воды на восток, к морю. Холмы и долины, лесные чащи, луга, где голова кружится от запаха трав. Передо мной весь наш мир.
Не так давно — чуть больше месяца назад — я прикасался к похожей карте. Всматривался в нее столько раз, что запомнил каждый изгиб берега, каждое движение реки. Но та карта, словно оспинами, была покрыта городами и селениями врагов.
Мы втроем стоим над очертаниями мира. Напротив меня Аянар, — держит в руках полупрозрачные разноцветные камешки, раскладывает их на карте, неторопливо и аккуратно. Я знаю — это места, где живут теперь наши звезды, и цвет каждого камня — это цвет сектора.
Рядом со мной Эркинар. Его глаза закрыты, он вслушивается в голоса видений и снов.
Над нами разноцветные своды шатра. Дверной полог откинут, часть стен поднята, подвязана, как паруса на реях. Солнце сияет на ярких подушках, на серебряных цепочках в волосах Эркинара, искрится на камешках в ладонях Аянара. Утренний воздух течет прохладой, звенит голосами птиц и шумом лагеря.
Я хмурюсь, глядя на карту. На ней лишь два черных камня, — один неподалеку от побережья, где мы сейчас, второй — там, где лагерь моих младших звезд. Лишь единицы остались в городе и в других частях мира.
— Нет, — говорю я. — Город не должен оставаться незащищенным. Туда перебросим несколько крылатых команд и отряды стрелков. И побережье не должно быть пустым. Даже побережье пустошей. Перебросим сюда, сюда, сюда.
Я показываю, и Аянар кивает, выкладывает черные камешки на карту. Я закрываю глаза на миг. Я забылся, лидер не я, а он, нельзя так разговаривать с ним. Но Аянар спокоен, — кладет последний камень на дальний берег, смотрит на меня вопросительно.
Что ж, он хотел, чтобы я помогал ему.
Но я скоро отправлюсь в море. Мир не будет беззащитным, — почти все мои предвестники останутся здесь, их оружие еще помнит жар битвы, машины готовы взмыть в небо. Но кто отдаст приказ, когда я буду далеко?
Я связан со своими звездами, они связаны со мной. Ничто, даже море, не должно заглушить мой голос, — в любой миг я смогу позвать оставшихся в нашем мире. Смогу узнать, что происходит здесь, и, если дома случится беда, вернусь.
Я оборачиваюсь к Эркинару. Его глаза движутся под закрытыми веками, и мне кажется — если прислушаюсь, — уловлю отголоски видений. Но я слышу лишь гул лагеря и шепот ветра — карта вторит, ее края загибаются, шуршат.
— Что ты видишь? — спрашиваю я у Эркинара. — Наш мир в безопасности?
Эркинар медленно кивает, открывает глаза.
— Да, — говорит он. Его взгляд все еще далекий и темный, зрачки неразличимы. — Никто не приплывет ни в ближайшие месяцы, ни в ближайшие годы. Никто не нападет.
Это значит — я могу быть спокоен, могу плыть. Но месяцы и годы — такой краткий срок. Мы сражались не для того, чтобы стать свободными лишь на месяцы или годы. Мы воевали, чтобы вернуть свой мир — навсегда.
Солнце льется сквозь цветные своды, но по ту сторону ярких полотен, по ту сторону осеннего ветра и небесной синевы, — я вижу багровый свет. Звезда, носящая мое имя, пылает, взывает ко мне. И я отвечаю ей.
Безмолвно, я обещаю: Никто больше не сумеет завоевать нас, никогда. Мы уничтожим любых врагов, кем бы они ни были, где бы они ни были.
Может быть, для этого я должен плыть за море? Может быть, для этого нам нужна флейта?
Словно повторяя мои мысли, Аянар спрашивает:
— Только месяцы и годы? А после?
Эркинар качает головой.
— Слишком много путей, — говорит он. — Все зависит от нас.
Когда мы выходим из шатра — солнце уже в зените. Аянар исчезает среди своих предвестников, среди яркой одежды и волн преображения. Эркинар шагает рядом со мной.
Я чувствую его взгляд, — ищущий и беспокойный, как в тот день, когда он встретил меня здесь, в лагере, и сказал: «Прости меня».
Теперь я знаю, за что ты просил прощения, Эркинар.
Я стараюсь не сердится на него, но обида тлеет, словно угли, стена спокойствия трескается, не может устоять. Не хочу думать об этом — сейчас не время, у меня столько дел, — но вновь тянусь в глубину души, пытаюсь заглянуть за завесу беспамятства. Я чувствую — она стала прозрачной или исчезла вовсе, но я все еще не могу дотронуться до забытых воспоминаний.
— Ты знал, — говорю я.
Я не смотрю на него — не хочу видеть, как мой лучший друг отводит взгляд, как ищет слова. Даже если ему никто не рассказал, он не мог не знать. Он глава прорицателей и видит скрытое.
— Я должен был молчать. — Эркинар касается моей руки — жест примирения, раскаяния и тревоги. — Старшая звезда велела мне.
Я хочу сказать ему: ты хороший предвестник, всегда делаешь то, что тебе велят. Молчишь, когда просят молчать, никогда не нарушаешь волю старших.
Эта мысль звенит от яда, и я сдерживаю ее. Я успокаиваюсь — словно против воли. Гнев гаснет, день светлеет, прохладный ветер дурманит, как дым в чертогах пророчеств, голоса птиц сплетаются в колдовскую песню.
Я отдергиваю руку. Я не мог сам успокоиться так быстро.
— Прекрати, — говорю я Эркинару.
Мы стоим друг напротив друга, противоположности, черный и белый свет. Моя сила разрушает, его сила проникает за грань и исцеляет душу, а прикосновение — успокаивает тревогу. Я столько раз просил его не делать так.
— Прости, — говорит Эркинар. Он смотрит мне в глаза сейчас. Быть может, он и не думал отводить взгляд.
— Если бы я не простил тебя, — отвечаю я, — говорил бы с тобой по-другому.
Дурманящий покой исчез без следа, и мой голос звучит слишком резко, слишком зло. Я знаю, я не прав, но не могу сдержаться. Мой лучший друг столько лет смотрел, как я живу с покалеченной памятью, и молчал об этом, не выдал себя ни в снах, ни наяву.
— Не проси прощения, — говорю я ему. — Лучше помоги Рэгилю. Помоги Арце.
Эркинар сжимает мою руку, — и я чувствую, как обещание бьется в его ладонях. «Я помогу, — говорит биение его крови. — Я обещаю».
Я киваю.
Мне пора, я должен отправляться на берег. Туда, где ждут мои предвестники и корабль, окрашенный цветом войны.
22
Все было таким привычным и знакомым: чуть приметная дрожь сиденья, гул двигателей, изогнутые борта машины — прозрачные сейчас, — и небо за ними. А качающаяся палуба, соленые брызги и тлеющий в груди страх, — отступали, словно воспоминания о кошмарном сне.
Мы возвращались с тренировки.
Мне все еще сложно было называть выход в море тренировкой, он больше походил на испытание. Но мы в очередной раз устояли перед морем, и теперь машина несла нас домой.
Я улыбнулась, удивляясь своим мыслям. Чуть больше недели прошло — а лагерь преображения уже стал моим домом.
Машина разворачивалась, шла вниз. За бортом теперь проносилась земля, становилась все ближе. Я взялась за поручень, подалась вперед, — хотела увидеть, как мы будем садиться.
Руки пилотов скользили по панели управления, оставляли цветные следы. Поляна поворачивалась, приближаясь, черные тела машин внизу вспыхивали, отражая солнце. Двигатели пели все громче, и разговоры тонули в их шуме. Но воины нашего отряда не замолкали, смеялись, пытались перекричать гул турбин, и море отдалялось от нас, даже память о нем тускнела.
На тренировках, среди волн и на берегу, мы слышали приказы Мельтиара, повиновались его словам и были одним отрядом, одной душой и сердцем, — даже его личные предвестники были неотделимы от нас. Но сейчас крылатая четверка летела в своей машине, а здесь остались только младшие звезды, и без труда было видно, кто с кем связан незримыми узами. Отряд вновь распался на команды, все сидели по двое, по трое, касались друг друга, говорили друг с другом. Четыре команды, — и только я одна, сижу с краю, молчу, держусь за поручень и сжимаю оружие.
Я мотнула головой, отбрасывая эти мысли. Завидовать плохо, а жалеть себя — глупо. Я в отряде, который выбирал Мельтиар. Я Мельтиар-Бета, и хотя мы с Коулом и Кори больше не одна команда, и их нет сейчас рядом, — но они живы, и это главное.
Сидевший рядом Раши, должно быть, почувствовал мое смятение, коснулся запястья. Его слова поглотил грохот двигателей, но я улыбнулась в ответ. У Раши было почти такое же оружие как у меня, — тяжелое, с темными вращающимися стволами, он тоже раньше был скрытым и ничего не понимал в магии.
Но его куратора убили на войне.
А мой куратор, Тарси, — жива. Мне так повезло, никто из моих близких не погиб.
Мне вновь мучительно захотелось связаться с ней, — но я знала, нет смысла, я не смогу дозваться. Почему Тарси не спрашивала ничего ни про меня, ни про Кори, ни про Коула? Она могла бы прислать письмо. Наверное, могла бы даже прилететь. Коул был ее учеником, неужели ей все равно, что с ним? Я собиралась написать ей сама, но отчего-то не могла решиться. Хотела попросить Мельтиара связаться с ней, но он был так занят все эти дни, а в редкие свободные минуты я чувствовала, как он пытается прорваться сквозь годы забвения, бьется о невидимую стену.
Я осторожно убрала руку, — не хотела, чтобы Раши разгадал мою тревогу и горечь, — и в этот миг машина мягко коснулась земли, двигатели смолкли.
Наружу я выбралась одной из последних и некоторое время стояла возле машины, смотрела вдаль и пыталась успокоиться. Все уже ушли, — торопились вернуться в лагерь, нырнуть под своды шатров, смыть усталость под струями душа и потом собраться в столовой. Сидеть в сгущающихся сумерках, пить холодное вино и горячий чай, переговариваться, смеяться, смотреть на огоньки свечей и на первые звезды.
И я хотела быть такой же, — усталой, но веселой. Хотела обсуждать предстоящий путь и гордиться, что морю не удалось запугать меня. Коул не должен видеть меня печальной, и Мельтиару ни к чему сейчас беспокоиться обо мне.
Небо еще было прозрачным, высоким, вечерний свет золотил облака. Птицы клином тянулись на юг, — крошечные, черные, так похожие издалека на крылатых воинов.
Я затянула покрепче перевязь оружия и направилась к лагерю.
— Бета!
Я обернулась.
Киэнар стоял возле последней машины, на границе выжженной земли и шелестящих трав. Его длинная тень падала на тропинку, истоптанную сотнями следов, а та змеилась, уходила вниз по склону, к разноцветным шатрам.
Я хотела улыбнуться, кивнуть и пойти дальше, — обычное приветствие после тренировки, — но взгляд Киэнара заставил меня остановиться. Такой незнакомый взгляд, беспокойный и темный. Киэнар застыл, скрестив руки на груди, только крылья его вздрагивали, стремясь раскрыться, и ботинки ощетинились острыми перьями. Он тряхнул головой и, словно сделав над собой усилие, заговорил.
— Бета, — повторил он и дотронулся до моей руки, — тебе точно нужно плыть?
Я ощущала его искренность, ранящую, жестокую, — все остальные чувства слились в неразличимый вихрь. О чем он говорит?
— Что? — Я пыталась прочесть ответ в его глазах, но видела лишь отблески вечернего света.
— Ты младшая звезда, — сказал Киэнар. Его голос звучал так настойчиво и убежденно, что я едва не отвела взгляд. — У тебя нет крыльев. Это опасный путь, и если что-то… Тебе лучше остаться.
Киэнар видел меня на борту корабля, видел меня в море. Видел, как мне страшно, считает, что я недостойна отправляться в путь, недостойна быть среди лучших.
Воздух — мгновенье назад золотой и прозрачный — потемнел, зазвенел обидой и злостью. Я не отдернула руку — пусть Киэнар знает, что я чувствую.
— Не тебе решать, — сказала я.
— Да, — согласился Киэнар. Он смотрел теперь вниз, на опаленную двигателями землю. — Но ты можешь попросить Мельтиара.
Пытаясь успокоиться, я сделала глубокий вдох, отсчитала девять мгновений и сказала:
— Я думала, ты хотел, чтобы мы воевали вместе.
— Да, — кивнул Киэнар и махнул рукой, словно не в силах объяснить. — Конечно! Но это другое… Тебе лучше остаться. И всем младшим звездам лучше остаться.
Я знала, мне нельзя ссорится с ним. Он личный предвестник Мельтиара, одна из самых ярких звезд.
— Не тебе решать, — сказала я снова. — А Мельтиар уже решил.
И, повернувшись, зашагала вниз, к шатрам и шуму лагеря преображения.
Я шла и пыталась сдержать мысли, — но не получалось, они жгли меня изнутри.
Если Киэнар считает, что я недостойна плыть, то что думают все остальные? Что они думают обо мне?
Подходя к шатру, я знала — Мельтиар там. Слышала зов его силы, непререкаемый и темный, звучащий в глубине моего сердца, — там, где движение крови каждый миг возрождает искру жизни. Я чувствовала сияние этой силы в земле под ногами, словно Мельтиар шел передо мной, и я ступала за ним след в след. Я почти видела, как сила потоками разбегается по лагерю, мчится к каждому воину, искрится, как реки темноты. Я вдыхала ее, она наполняла меня уверенностью и жизнью, помогала не думать о том, что сказал Киэнар.
Как странно — даже во время сражений я не ощущала так ясно нашу силу, силу войны.
Но я столько дней и недель рядом с Мельтиаром, должно быть, он помогает мне.
Я невольно улыбнулась, думая об этом, и откинула дверной полог.
Мельтиар обернулся, поймал мой взгляд и вновь склонился к расстеленной на столе карте. Шатер был залит светом: белый шар сиял под стропилами, покачивался, и еще один стоял возле постели. Тени бродили по полотняным стенам, сплетались на полу.
Я подошла, села рядом с Мельтиаром, взглянула на карту.
— Сюда мы плывем, — проговорил Мельтиар и указал на неровное вытянутое пятно среди синих волн.
Это была не обычная карта, не та, которая была у Тарси в городе, перед началом войны. На карте Мельтиара были все миры — все части суши, — и все моря. Передо мной лежала картина великого пространства, изображение блуждающей звезды, — той, что называлась домом, и чье имя не носил никто. Я смотрела на нее, превращенную из сферы в плоскость, и пыталась представить, какой ее видят те, для кого дом — звезда войны. Если там есть люди, то кто-то из них носит имя нашего дома, смотрит ночами на голубой немерцающий свет, следит за его петляющим путем.
— Смотри. — Мельтиар коснулся белых очертаний у края. — Это сердце льда. Всего миров пять, и наш мир лежит к юго-западу. И если отправиться в путь, если переплыть море…
Он замолк, словно споткнувшись об эти слова, и я замерла.
Он уже говорил это мне, в тот день, когда я нашла его на равнине возле гор, среди пыли и вереска. Говорил за миг до того, как очнулся.
Словно услышав мои мысли, Мельтиар нашел мою руку, сжал ее, — как тогда. Его чувства затопили меня, — горечь, радость, надежда.
— Хорошо, — сказал он, — что ты здесь.
Я хотела ответить, что счастлива, что буду рядом всегда, не смотря ни на что. Но разговор с Киэнаром вспыхнул в памяти, и я услышала свой голос.
— Ты доволен мной? — спросила я.
Мельтиар нахмурился, а потом тряхнул головой, отбросил волосы с лица, рассмеялся.
— Ты хочешь знать? — спросил он. — Есть одна вещь, которой я недоволен.
Я ждала, что сейчас похолодеет сердце, я застыну, буду ждать его слов, как приговора. Но его голос звучал так весело и удивленно, что было ясно, — то, что он скажет сейчас, незачем принимать всерьез.
— Я недоволен, что ты не хочешь учиться магии, — проговорил он.
Я хотела ответить, объяснить в который раз: нет смысла пытаться, я только разочарую его, он зря потратит время, я не способна к магии, это давно известно. Но Мельтиар не дал мне заговорить.
— Сейчас мало времени, отплывать совсем скоро, — сказал он. — Но потом я сумею тебе объяснить. Ты будешь учиться.
23
Темнота не может перенести меня туда, где я никогда не был, где никогда не сияли мои звезды. Поэтому я в машине, — земля мчится подо мной, море и небо несутся навстречу.
Когда я в последний раз летал так долго? Когда учил Рэгиля, Лаэнара, Амиру и Арцу. Я сидел рядом с пилотами, следил, как слаженно движутся их души, как движения Амиры отражаются в движениях Рэгиля, как вспыхивают клавиши от их прикосновений.
Несколько лет назад, — но по ту сторону войны, по ту сторону смерти, так давно.
Я вновь сижу у приборной панели, но другие предвестники рядом со мной. Каэрэт, единственный пилот этой машины, почти неподвижен, лишь ладони скользят, касаются светящихся символов. По правую руку от него Армельта. Она ловит мой взгляд.
«Вы такие разные, хоть и родились под одной звездой», — так говорил наш учитель, Раэти. Мы родились в один год и нам обоим отдала свое имя блуждающая звезда войны. Глядя в черные глаза Армельты, я вижу сокрытый багряный свет, — но мы не похожи.
Армельта не отводит взгляда, улыбается чуть заметно, вопрос таится в уголках ее губ. Она в доспехах, в перчатках, сигнальные огни мерцают на браслетах, — но лицо не скрыто забралом.
— Почему без шлема? — спрашиваю я.
Армельта пожимает плечами, жест почти беспечный.
— Кого там бояться? — говорит она.
Некого бояться, мы победили, и даже на острове, к которому летит сейчас наша машина, — не осталось врагов. Еще до суда Эркинар сказал мне об этом. В тишине ангара, навсегда простившись с Амирой, я сковал сердце ледяными оковами, чтобы суметь доделать то, что считал нужным. Я спросил Эркинара, и он ответил: «Они уже собираются в путь. Через три дня отплывет последний корабль».
И теперь, в лагере преображения, Эркинар показал мне в зеркале безымянный остров, который враги называли Королевским. Он был пуст, — ни одного человека, ни одного корабля.
Но я должен взглянуть своими глазами. Прежде чем отправиться в другой мир, я должен убедиться, что все в порядке.
— Ты никого не должна бояться, — говорю я Армельте. — Но, пока этот остров не стал по-настоящему нашим, должна быть готова к битве.
Золотисто-зеленый мир под нами исчезает, — я успеваю увидеть полосу песчаного берега, — остается лишь море. Волны цвета темной стали, белые росчерки пены на гребнях. Корабль скользит среди них, кажется таким крохотным с высоты. Черные паруса раздуваются, ловят ветер. Сегодня последняя тренировка, завтра мы отплываем.
Отправляемся в другой мир.
Я не вижу тех, кто сейчас на корабле, — ни своих предвестников, ни предвестников Эртаара, — но чувствую тех, кто связан со мной. Они там, внизу, на черной палубе, среди шума волн. Их свет мерцает, стремится ко мне, звездный ветер, сплетаясь, течет между ними, темнота в моем сердце грохочет в такт его песне. Там, внизу, — моя маленькая звезда. Даже издалека ее свет согревает душу.
— Они там одни, — говорит Киэнар то ли мне, то ли своему напарнику, Цалти.
Я оборачиваюсь.
Киэнар сидит на задней скамье, Цалти рядом с ним. Оба они смотрят вниз, на море, — но корабль уже скрылся из виду.
— Они не одни, — говорю я. Киэнар оборачивается ко мне, встречается взглядом. — Я с ними.
На миг мне кажется — Киэнар готов возразить, слова вот-вот вырвутся. Но он лишь смотрит на меня, долго, и кивает.
С другой стороны от Киэнара — личный предвестник Аянара. Мне странно видеть его здесь, в военной машине, возле нападающих. Он сидит, вцепившись в сиденье руками, закрыв глаза, — бездна и волны его пугают. Я не помню его имени, но это он прилетел за мной в лес.
Скоро машина приземлится на безымянном острове, сделает его частью нашего мира. Не только я, но и Аянар сможет в любой миг оказаться там, — ведь на этой земле побывает его предвестник. Волна преображения преодолеет море, изменит остров, который был последним оплотом наших врагов.
Но сперва я должен убедиться, что все в порядке.
Сквозь прозрачный пол я смотрю вниз, на неутомимые волны. Смотрю в свои мысли, и не успеваю увидеть, как остров поднимается из-за горизонта.
Мгновенье назад под нами было море, а теперь — скалы, пристань, склоны холма. Каэрэт касается потолка — сигнальные огни разбегаются сетью, — и машина кренится, разворачивается, идет вниз. Под нами мчится мешанина цветных и серых пятен, и мне кажется, что враги оставили после себя гигантскую свалку, погребли остров под руинами своей жизни.
Машина опускается, замирает, и я покидаю ее, не дожидаясь, пока утихнет дрожь двигателя и распахнутся борта. Темнота горит, грохочет, водоворотом ложится у моих ног, взывает к земле, которая еще не стала нашей. Я прислушиваюсь вместе с темнотой и почти слышу, как остров отвечает мне, — из глубины скал, корнями вгрызающихся в дно моря, из раскаленного сияния, скрытого под ними.
Темнота рассыпается искрами, исчезает в воздухе, растворяется в моем дыхании.
Машина приземлилась на площадке, вырубленной в склоне холма и облицованной мрамором. Должно быть, этот мрамор был светлым, — как широкая лестница, бегущая вниз, к морю, — но двигатели и моя темнота опалили его. Но и ступени не сияют белизной, ветер засыпал их песком и опавшими листьями. То здесь, то там на склоне видны островки травы, где зеленой, где пожелтевшей, сухой. Брошенные навесы, палатки, следы костров. Внизу, у самой пристани, из воды торчат перекрещенные опоры. Они не мертвы, в них живет магия, — звенит и поет голосом полукровки, которого я отпустил. Магия ждет, пока он вернется.
Вернется вместе с Лаэнаром.
Я оглядываю берег, — но здесь нет ни одной лодки, ни одного корабля. Но в камнях осталась сумеречная сила, она шелестит у кромки волн, хочет заставить умолкнуть волшебство, которое оставил здесь Эли. Течет вверх по ступеням, стремится дотянуться до нас, засыпать пеплом свет нашей жизни.
Ненависть ослепляет меня, невыносимая и знакомая. Убить, уничтожить их всех, не оставить ни следа от них ни в одном из миров. Я должен это сделать, я сделаю это. Моя вина в том, что я позволил им уплыть.
Но таков был план, изначально. Очистить наш мир, изгнать захватчиков. Такой была наша цель.
Эта мысль звучит голосами моих старших звезд. То единый голос, то пять разных голосов, — я пытаюсь различить их, но они тают в глубине памяти.
Предвестник Аянара подходит к мраморной балюстраде, кладет на нее ладони, закрывает глаза. Ветер шуршит разноцветными складками его одежды, раздувает широкие рукава.
Я спрашиваю:
— Сможет волна преображения пройти здесь?
Предвестник Аянара кивает.
— Да, — говорит он. — Этот остров — осколок нашего мира. Он стремится к нам.
Я отворачиваюсь от моря. Позади сверкающего черного тела машины видны ступени, — они карабкаются вверх по склону холма, их путь змеится, теряется на вершине. Там, где на фоне неба застыл дворец, светлый и чуждый. Почти такой же, как дворец в Атанге.
Темнота вспыхивает, кружится, мир тонет в ней. Но черный волны тают, и я уже стою внутри дворца. Здесь пахнет пылью и брошенным жилищем, — такой знакомый запах. Скитаясь, мы с Бетой встречали его в каждом доме врагов. Сквозняки блуждают по просторной зале, ковры покрыты грязными следами, светильники мертвы. В воздухе все еще витает вкус поражения и страха.
Этот воздух кажется мне ядовитым, но я вдыхаю его, глубоко. Мы отомстили, — говорит каждый мой вдох. Мы уничтожили их.
Но уничтожили не до конца.
Может быть, я должен плыть за море, чтобы найти союзников? Может быть, золотая флейта — ключ к окончательной победе?
Я поднимаюсь по лестницам, иду по галереям и коридорам. Всюду запустение и грязь, осколки цветного стекла хрустят пол сапогами, ветер шуршит полусорванными занавесями. Я выхожу на крышу, и, заслышав мои шаги, в небо взмывают черные птицы. Перекликаются, взволнованно и звонко, кружат над головой, и вдруг — все вместе — устремляются прочь. Летят к берегам нашего мира, тают в синеве над морем.
Но я вижу другую птицу. Она падает с высоты, стремительно ложится на крыло, черной молнией рассекает небо. Она приземляется, и крыша отвечает эхом. Волосы, не скрытые шлемом, бьются на ветру, черные пластины в крыльях дрожат. Армельта.
Она подходит, сжимает мою руку.
— До города на машине лететь всего два часа. — Она говорит быстро, словно боится, что сейчас я оборву ее, велю молчать. — Мы с Каэрэтом могли бы слетать туда и вернуться. Могли бы найти Арцу и Рэгиля, передать им что-нибудь от тебя.
Если бы это только было возможно, Армельта. Я написал бы письмо и давно передал бы его. Попросил бы Эркинара передать на словах. Я нашел бы тысячу способов.
Моя мысль, лишенная слов, но звенящая памятью о приговоре и запрете, устремляется к Армельте. Она мой личный предвестник теперь, она должна понять.
Вслух я говорю:
— Не нужно.
Армельта разжимает руку, но не отводит взгляд. Мгновение мы стоим молча, но в тишине гремит пылающий голос нашей звезды. Невидимая сейчас, она зовет нас с другой стороны неба.
Я подхожу к мраморной ограде, смотрю вниз.
Остров должен быть очищен, говорю я Киэнару, Армельте, Каэрэту и Цалти. Сожгите все.
24
Завтра мы будем в море.
Я шла по лагерю и не могла отделаться от этой мысли, — сегодня последний день перед отплытием, завтра, едва рассветет, корабль отчалит, мы отправимся в путь. И на много дней качающаяся палуба станет для нас миром, мы будем одни среди ветра и волн.
Уже завтра.
Я шла, пытаясь запомнить каждый шаг по твердой земле, вдыхая холодный воздух, глядя на опавшие красные листья, вслушиваясь в голоса перелетных птиц. Когда мы вернемся, на небе будут сиять зимние или, быть может, весенние звезды. Настанет другое время года, а земля преобразится окончательно, — мы ступим на берег и увидим наш мир таким, каким он должен быть.
Если море отпустит нас.
Я сжала кулаки, так, что ногти впились в ладони. «Вы преодолеете море и вернетесь», — так сказали Мельтиару пророки, а он повторил эти слова нам. Все будет хорошо, я не должна поддаваться темным предчувствиям.
Вскинув голову, я попыталась впитать в себя, запомнить лагерь преображения: шатры и тропинки, обрывки разговоров и прозрачную синеву неба. Когда темнота перенесла нас с Мельтиаром сюда из леса, — кажется так давно и совсем недавно, — лагерь показался мне взрывом цвета, непонятным, бурлящим и беспечным. Теперь он стал тише, больше походил на стоянки, где мы ночевали во время войны, и на этажи военного сектора в городе. Лишь цвет остался прежним, — яркие краски осени, вечно меняющееся движение силы. И мне все еще трудно было поверить, что Коул носит теперь эти цвета.
Последние шатры, незримая граница лагеря, тропа, карабкающаяся вверх по склону, — к поляне, наполненной запахом горючего и шумом двигателей. К поляне, которую я часто, забывшись, называла ангаром.
Я увидела Кори за миг до того, как он окликнул меня. Борт машины еще не успел раскрыться полностью, а Кори уже выпрыгнул наружу, устремился ко мне. Ветер растрепал его волосы, превратил в потоки пламени, — но и сам Кори сиял, радость переполняла его, лучилась сквозь кожу, плясала в глазах. Разве я видела его таким раньше? Разве что в детстве, очень давно.
Кори подбежал, схватил меня за руки, и его чувства полыхнули как взрыв. Счастье и тревога ослепили тысячью огней, и я спросила:
— Ты поговорил?
— Да! — ответил Кори. — И все хорошо!
И это было ясно без слов, — так сияют только от любви, той, которую делят на двоих. Неужели еще недавно я ничего не знала об этом, неужели лишь меньше двух месяцев назад нашла Мельтиара среди вереска и тишины? И неужели всего неделю назад Кори боялся поговорить с тем, кого любит, и думал, что чувство безответно?
Вина кольнула меня, запоздалая и далекая, — мы так счастливы, и Кори, и я, но не Коул. Враги отняли его любовь.
— Я хотел вернуться раньше, — говорил Кори. — Как ты? Как Коул? Нам нужно укрепить связь, чтобы встретиться во сне, когда ты будешь в море… Как Мельтиар? Он вспомнил что-нибудь?
Я отвечала, Кори держал меня за руки, — время словно застыло, освещенное счастьем. Но нет, мгновения утекали, призывно гудели двигатели машины, торопили меня. Пора было улетать, отправляться на последнюю тренировку перед отплытием.
Сегодня Мельтиар летит на Королевский остров, мы выходим в море одни.
Я поймала сияющий взгляд Кори, сжала его ладонь.
— До вечера, — сказала я и побежала к машине.
Завтра, в это время, наш мир уже скроется за горизонтом, я буду в открытом море.
Я думала об этом весь день, — пока корабль плыл вдоль берега, а каждый из отряда стоял на своем посту, следил за волнами и небом. Думала об этом, провожая взглядом машину, взрезавшую синеву над нами и умчавшуюся к невидимому острову. Мысль о завтрашнем дне не отступала, — даже когда я сошла на берег, даже когда вернулась в лагерь.
Я думала об этом и сейчас.
Мой последний вечер в лагере преображения был так похож на первый: вечерние сумерки за полотняными стенами, дрожащее пламя высоких свечей, моя рука в ладонях Кори и Коула. Кори пел, и я почти видела свет, дрожащий в кончиках пальцев, пульсирующий, текущий к сердцу.
Завтра вечером между нами будет море.
Я пыталась погасить эту мысль, — я должна оставаться бесстрашной, мои друзья не должны бояться за меня.
Но их беспокойство было в каждом прикосновении и фразе.
Я поймала взгляд Коула. Его глаза, всегда говорившие яснее слов, сейчас потемнели, как ночные облака, скрыли душу. Он был так близко, но темная пелена окутывала его, поглощала. Мы должны помочь ему. Как мы можем быть счастливыми, когда ему так плохо?
— Ты должен пойти к пророкам, — сказала я ему. — Сны исцеляют, тебе станет лучше.
Коул отрицательно мотнул головой, сказал:
— Зачем? Все в порядке.
Он улыбался, но улыбка была такой же как взгляд, — далекой и темной.
— Я вижу, что нет! — Кори подался вперед, сжал наши руки крепче. — Я поговорю с Аянаром, он тебя отпустит.
— Я не смогу спокойно уплыть, — я смотрела на Коула, но все вокруг расплывалось, двоилось, тонуло в огненном мареве, — если ты не пойдешь к пророкам.
Молчание затопило шатер, мгновения стали долгими, а треск огня — настойчивым и резким. Я поняла, что смотрю на Коула сквозь слезы, и вытерла их. Украдкой, надеясь, что никто не заметил.
Наконец, Коул кивнул и сказал:
— Хорошо. Я пойду к ним. Обещаю.
Я закрыла глаза.
Теперь я могу уплыть, не беспокоясь ни о чем, здесь все будет хорошо. Коул вернется в город, поднимется к пророкам. Они уведут его вглубь пещер, погрузят в белый сон. Раз за разом, он будет засыпать и просыпаться, пока его душа не исцелится полностью. И, когда я вернусь, темная печаль уже покинет его.
Вернусь?
Когда это случится? И на сколько дней и недель целительный сон поглотит Коула? Рэгиль, личный предвестник Мельтиара, указывавший нам путь на войне, — все еще в чертогах пророчеств. И…
Я открыла глаза, — мир снова стал ясным, свечи горели ровно. Коул молчал, — внимательно, почти спокойно, — а Кори рассказывал про тайный этаж.
Про страшное место, откуда его не выпускали целый месяц.
— Высшие звезды живут там все время, — говорил он, и чувства вспыхивали в каждом слове, то дальние, словно эхо, то яркие, как раскаленный выстрел. — Не выходят, почти никогда не выходят, но отдают нам свет, магию. Отдают силу всем нам, и всех видят. — Он поднял руку, словно пытаясь коснуться неба. — Но все для них как звезды, как свет, рядом, но очень далеко. Поэтому они не понимают, что на самом деле происходит, не могут оценить, и не поняли, что было с Мельтиаром… — Он замолк, но тут же вскинулся, договорил отчетливо и твердо: — Но теперь все будет по-другому.
Я попыталась представить то, о чем он говорит: где-то там, в пещерах под сводом гор, живут люди, вершащие наши судьбы. Не знают ничего об обычной работе и жизни, о коридорах и залах города, о механизмах, машинах, об осеннем небе над меняющемся миром, и о море, штурмующем прибрежные скалы. Все для них — лишь магия и звездный свет.
Эти люди посылают нас в другой мир.
— А тебе объяснили про флейту? — спросила я.
Кори кивнул, потом покачал головой и засмеялся. Пламя свечей затрепетало, огненные блики скользнули по его волосам.
— Она сияет, — сказал Кори. — В том мире все темно, только флейта сияет, и вы должны плыть на ее свет.
Я засмеялась тоже, опустила взгляд.
Сияет. Если флейта — лишь путеводный огонь, зачем говорить, что мы должны забрать ее из другого мира? Или там, в чертогах тайны, все настолько далеки от нас, что не могут и объяснить простыми словами?
Кори снова сжал наши руки, и воздух наполнился песней.
Я слушала ее, чувствовала, как она разгорается в наших сомкнутых ладонях. И пыталась дотянуться туда, где моя душа переплетается с душами Коула и Кори, — так близко, в сердце, и далеко, среди звезд. Я почти видела песню, — золотистую, прозрачную, свивающуюся вокруг нас, — и знала: мы встретимся.
Каким бы ни был путь, что бы ни готовило мне море, я смогу войти в белый сон, я найду Коула и Кори.