25

Земля исчезает, ее заслоняет море.

Утренний свет течет по волнам, золотисто-алый, кровь и зарево, осень преображенного мира. Берег едва виден, — туманная полоса над горизонтом, с каждым мгновением все тоньше, все дальше. Если бы мы отплывали с западного края мира, то горы провожали бы нас, еще долго смотрели бы вслед. Но горы далеко, не видны отсюда, город далеко.

Я не простился с ним.

Чайка взлетает над кораблем, ее крик — как сорвавшаяся нота флейты, — падает к волнам. Берег исчезает, остается лишь бездна.

Она качает палубу подо мной, и в такт ей ворочается и дрожит моя память. Воспоминания — такие давние, что кажутся выдумкой или сном, — пробуждаются, стремятся наружу. Я жажду прикоснуться к ним, но останавливаю себя. Не сейчас.

Мои предвестники замерли, смотрят, как и я, вслед берегу, ушедшему за горизонт. Каждый на своем посту: на носу корабля, на корме, на носу, у бортов, и в вышине, на перекрестьях мачт. Мысленно, я повторяю имена тех, кто плывет со мной, — они отзываются звездным светом.

Я вижу Бету — на лестнице, ведущей на корму. Моя маленькая звезда смотрит на юг, черные стволы оружия вздымаются у нее за спиной. Я вижу крылья Киэнара — рядом, в нескольких шагах. Моя сила пронзает воздух, палубы и мачты, несется к моим предвестникам, наполняет их дыхание светом войны. Мы сияем вместе, среди бескрайнего движения волн.

Ветер путает волосы, раздувает рукава рубашки, но не бьет холодными порывами, не хлещет солью. Ветер слабый, но паруса полны им, — черные полотнища заслоняют небо, влекут нас на север. Каждая нить парусов и канатов, каждое волокно в деревянных планках и мачтах, — пронизано силой Эртаара. Ее движение безупречно, как цикл дня и ночи, как вращение звездного неба. Я чувствую, как темнота подступает к кончикам пальцев, — хочет коснуться бортов, понять, какую магию заключил в них Эртаар. Темнота любопытна, но я, в который раз, сдерживаю ее. Всплеск магии с легкостью пошатнет баланс корабля, я помню об этом.

Любая магия, кроме той, что присуща мне, как дыхание.

Я бросаю последний взгляд туда, где исчез наш мир, разворачиваюсь, иду по палубе. Вслушиваюсь в звуки волн и ветра, в скрип досок под ногами, в безмолвный голос силы, струящейся по кораблю. И, проходя мимо своих звезд, прикасаюсь к ним. Глоток силы войны для моих предвестников, искра уверенности и отваги. Мое прикосновение говорит: вот пламя свободы, вот восторг победы, вот красота опасности.

Я чувствую — сердца наполняются моей силой и жизнью, и корабль меняется. Он больше не скорлупка, отданная на волю враждебной бездне, он стал нашей машиной, сверкающей, черной, неумолимо идущей к цели.

Все мои предвестники бесстрашны.

Я обхожу корабль еще раз. Поднимаюсь на корму, смотрю вместе с Бетой на море, на пенный след позади нас. Смотрю, как предвестники Эртаара взлетают с реи на рею, как вспыхивают желтые крылья среди черных парусов. Заглядываю в жилище, предназначенное мне, — оно стоит посреди палубы, словно маленький дом. Дверь низкая, — я должен согнуться, чтобы войти, — круглые окна смотрят на корму и на мачты. На столе лежат свернутые в трубку карты, на кровати — мои вещи и вещи Беты. Наш дом среди моря.

Я покидаю его и спускаюсь на нижнюю палубу. Лестница такая же, как в колодцах города — перекладины из черного металла. Электрический свет разгорается, почувствовав мое появление, — приглушенный, похожий на сигнальные лампы в наших каменных коридорах. И то, что я вижу, похоже на комнату младших звезд: откидные кровати, привинченные к стенам, черные ящики для одежды, белые шары светильников.

Этот корабль забыл, что еще недавно принадлежал врагам.

Я вновь поднимаюсь наверх, к солнцу и соленым брызгам. Море почти спокойно, но мы движемся быстро, и воздух уже не кажется горьким от тоски по дому.

Я опираюсь о борт, подставляю лицо ветру, закрываю глаза. И только теперь позволяю памяти подняться из глубины сердца, поглотить меня.

Воспоминания, в последние дни кружившие на грани сознания, звучавшие эхом тысячи песен, — устремляются ко мне, захлестывают душу. Я вижу свет источника, стремящийся вверх, к темным сводам. Я вижу каменный пол и скальные стены. Я сижу у края сияющего потока, мне холодно и жарко, сердце колотится часто-часто.

Мне шесть лет.

Я ждал этого дня. Сегодня начался новый год моей жизни, и я знаю: война приблизилась на один год, победа приблизилась на один год. Я хочу скорее стать взрослым, вступить в схватку, убить всех врагов. Иногда я просыпаюсь посреди ночи, сжигаемый одной-единственной мыслью: Для этого я здесь.

Напротив меня сидят старшие звезды. Глядя на них, я не могу скрыть восторга, — они безупречны, прекрасны, в их глазах свет источника, сияние неба. Их имена, красивые, далекие, звенят в моей душе.

Эйяна держит меня за руку. В ее волосах мерцают прозрачные камни, голос течет как песня. Остальные молчат. Сэртэнэ смотрит на меня, и мне кажется я вижу свое отражение в его зрачках. Я черная искра в глубине его глаз. Цэри касается моего плеча, словно хочет утешить, — но зачем утешать, если я счастлив? Ильминар — самый младший из них, всего на несколько лет старше меня, — встречается со мной взглядом и закрывает глаза. Эрэт сжимает его ладонь, смотрит в сияние источника.

Мои старшие звезды.

Я достоин их, знаю, что достоин их, и горжусь этим.

Эйяна наклоняется ко мне ближе и говорит:

— Ты будешь как Шаэлар.

Я знаю, кто такой Шаэлар, я слышал легенду о нем. Он герой, он спас звездный народ давным-давно. Но я совершу еще больший подвиг, я убью врагов, уничтожу их всех.

Для этого я здесь.

Эйяна продолжает говорить, но слова становятся неразличимы. Я хочу слушать ее, но ветер отвлекает меня, море отвлекает, палуба качается под ногами, кто-то зовет меня по имени.

Я отрываюсь от борта, оборачиваюсь. Ветер растрепал мои волосы, соль жжет глаза, горчит на губах. Шерири, звезда Эртаара, подходит ко мне. Смотрит вопросительно, крылья распахнуты, ветер гудит в золотистых пластинах.

Я знаком позволяю ему говорить. Но Шерири не мой предвестник, он не понимает.

— Доложи обстановку, — говорю я.

— Ветер усилился. — Шерири отводит взгляд, смотрит вперед на север. — Это хорошо, мы идем быстрее. Но… не все легко переносят это.

Я пытаюсь прислушаться к чувствам своих звезд, но море и шум волн и вкус соли мешают мне. Я должен вновь пройти по кораблю, взглянуть на каждого из связанных со мной.

Воспоминания подождут. Я должен быть рядом со своими предвестниками сейчас.

 

26

Вкус этого напитка напоминал котельню в гарнизоне Эджаля: запах угля, скрип золы на зубах, черная взвесь в воде. Кружка была все еще полна наполовину. Нужно допить, это лекарство.

Его принесла мне Армельта, — вскоре после того, как Мельтиар оставил лишь несколько часовых, остальным велел отдыхать. Палуба качалась подо мной, в глазах мутилось, и от каждого вдоха к горлу подступала тошнота. Армельта отвела меня в каюту — я помнила это слово из языка врагов, — и почти сразу вернулась с высокой флягой. «Поможет, даже без магии, — сказала Армельта, и я послушалась, стала пить. — Они говорят, что это еще слабый ветер, будет сильнее».

Не спрашивая, я догадалась: «они» — это предвестники Эртаара, четверка с желтыми крыльями. Я чувствовала незримую черту, — мы отправились в это путешествие со своей старшей звездой, Мельтиар в любой миг мог поддержать нас, а предвестники Эртаара были одни. Но казались такими спокойными, собранными. Никому из них не стало плохо от качки, они стояли на палубе, среди канатов и на реях как на твердой земле.

Армельте тоже не пришлось пить черный порошок. Неудивительно, — крылатые воины привыкли скользить по течению небесных рек, привыкли к крутым виражам летающих машин. А я всегда сражалась на земле, и теперь меня укачало, — хотя это еще слабый ветер. Будет сильнее.

Наверное, поэтому Киэнар отговаривал меня плыть. Но я не сдамся, не позволю морю одержать победу.

Армельта ушла, как только вернулся Мельтиар, и теперь он сидел за столом напротив меня, рассказывал о том, что вспомнил. Перед ним была расстелена карта, и он то и дело вглядывался в нее, словно пытался угадать наш путь. Солнце еще не ушло на запад, но в каюте царил полумрак, — свет едва проникал в круглые окошки, черные паруса закрывали небо.

Мельтиар взял меня за руку, — легко, почти отстраненно, — и его чувства поглотили меня. Радость и горечь, уверенность и устремление, — такие оглушительные и сильные, что на миг я забыла, что должна дышать. Как он выдерживает это? Так жестоко — заставить забыть часть жизни и отправить в путь, когда воспоминания едва пробудились. Он должен возвращаться к прошлому посреди враждебного моря. Почему старшие звезды так безжалостны к нему?

Я отодвинула кружку, обеими руками стиснула ладонь Мельтиара, и попросила:

— Расскажи. Какие они?

— Их пятеро, — сказал Мельтиар.

Я слышала ток крови, биение пульса в его руке, сухой и горячей. Чувства пылали сквозь кожу: восторг, преклонение, разочарование, отчужденность. Такие противоречивые чувства к старшим звездам, к высшим звездам? Неужели они столь непостижимы?

Словно отвечая мне, Мельтиар проговорил:

— Это странно. Я вспомнил совсем немного, только самые ранние годы. Но чувства вернулись и из более поздних лет. И…

Он замолк, отвернулся к окну. Был едва различим в полумраке, — волосы затеняли лицо наполовину, черты уже не казались такими резкими, как при свете дня. Корабль качался под нами, вокруг нас, голос волн доносился сквозь деревянные планки стен.

Мельтиар взглянул на меня и заговорил вновь:

— Самые старшие из них — Цэри и Эрэт. У Эрэта седые волосы, но темные глаза. Его легко разочаровать и, кажется, он никогда не хвалил меня. Ильминар его ученик. Он очень красивый, всего на несколько лет старше меня и говорит всегда очень ясно. С ним связано что-то особенное. — Мельтиар закрыл глаза на миг, но почти сразу продолжил: — Я помню его в последние годы. Он смотрел на меня и не видел. Не видел никого вокруг, но взгляд был не пустой. И не такой, как у пророков. Я не могу объяснить. Может быть, вспомню потом.

Я слушала его, и вопросы таяли, не успев превратиться в слова. Все рассказы о тайном этаже, — и то, что говорил Кори, и то, что вспоминал теперь Мельтиар, — походило на сказку, запутанную и странную. Но там, в чертогах тайны — исток нашего света. Сердце нашей силы. Я младшая звезда, но должна попытаться понять.

— Цэри из них самый добрый, — сказал Мельтиар.

Я едва не рассмеялась — такими простыми были слова, словно он на миг вернулся в детство. Мне вдруг стало жаль, что мы не ровесники, что я не знала его двадцать лет назад. Но даже если б мы родились год в год, разве я была бы рядом с ним тогда? Только крылатые звезды учились вместе с Мельтиаром.

Он засмеялся сам, тряхнул головой и пояснил, словно оправдываясь:

— С ним было легко говорить. Или мне так казалось. Он иногда разговаривал со мной подолгу, но я не могу вспомнить, о чем. — Он провел рукой по тыльной стороне моей ладони и, называя имена, поочередно коснулся костяшек пальцев: — Эрэт. Ильминар. Цэри. Эйяна. Эйяна — ученица Цэри. Она старше меня лет на двадцать. Она как картинка из книги со сказками забытых времен. У нее сияющие камни в волосах и сияющий голос. Похожа на легенду и рассказывала мне легенды.

Мельтиар задумался, и я ждала, не смея заговорить, смотрела, как тает свет за круглым окном, как тени движутся, поглощают наш шаткий дом. Наконец, Мельтиар назвал последнее имя:

— Сэртэнэ. Наверное, ровесник Эйяны. Его чувства были скрыты, даже когда он говорил и держал меня за руку. Я помню его браслет, золотой, с синим камнем. Мне казалось, в этом камне магия. — Мельтиар помедлил мгновение и сказал то, что я уже знала: — Кори — предвестник Сэртэнэ.

Я кивнула.

Кори не решался поговорить с этим человеком, и тут нечему удивляться. Как объясниться с тем, чьи чувства скрыты?

И зачем скрывать чувства от собственных предвестников? Но Кори сиял, когда вернулся в лагерь Аянара, был счастлив. У него все хорошо, и это главное.

— Они пели, — проговорил Мельтиар. — Много пели, поодиночке и все вместе. Это было так прекрасно.

Было так прекрасно, но я разочаровался. Его мысль полыхнула, обгоняя слова, затопила багрово-черным пламенем мою душу. Я не помню, почему. Но я вспомню.

И тут же усмехнулся, сказал почти спокойно:

— Кори спрашивал о тебе. Что ему передать?

Я замерла на миг, а потом поняла, о чем он говорит.

Когда мы были одной командой, Кори был предвестником Мельтиара, как и Коул, как и я. И все мы в любой миг могли мысленно позвать лидера, — но тогда я не знала об этом. Кори не потерял эту способность и теперь и пообещал каждый день, пока я буду в море, связываться с Мельтиаром.

Мы плывем совсем недолго, а Кори уже спрашивал обо мне. Мне стало так тепло от этого, что на мгновение я позабыла, что под нами бездна.

— Скажи, что все хорошо, — попросила я.

Мельтиар кивнул, указал на опустевшую кружку:

— Помогло лекарство?

Я прислушалась к себе. Тошнота ушла, осталось лишь далекое мутное чувство, — я подавила его усилием воли и сказала:

— Да.

— Хорошо. — Мельтиар поднялся, отпустил мою руку. — Отдыхай. Твоя смена через три часа.

Он вышел из каюты, и я расшнуровала ботинки, забралась на кровать. Одеяло пахло так знакомо, — городом, домом, родным миром. Я накрылась с головой и не заметила, как заснула.

 

27

Море бьется о мою душу, пытается найти в ней брешь. Палуба уходит из-под ног, — словно я пьян или блуждаю в зыбком видении, — ветер и волны заглушают все звуки, брызги взлетают выше поручней.

Море рвется ко мне, стремится оживить сны, преследовавшие меня с раннего детства. Сны, где я стоял на скалах над кромкой прибоя, смотрел в грохочущую бездну и видел, как приближаются корабли врагов. Как белые паруса затмевают небо, мчатся на крыльях бури.

И в каждом из этих снов я знал, — я сокрушу морское войско. Это моя судьба.

Но я не во сне, сейчас все иначе. Позади меня нет опоры, скал и просторов нашего мира. Корабль шатается, борется с бездной, и я сам — опора для тех, кто плывет со мной.

Мы в пути уже не первый день, и с каждым днем, с каждым часом ветер все яростней, волны все выше. На мне куртка, которую я одевал прежде, лишь когда на земле лежал снег, — но холод пробирается в рукава, остается зябкой пеленой на коже. Я горю, как в лихорадке: жар темноты свивается в моем сердце, хочет вырваться наружу, согреть меня, — но я не позволяю. Любое движение магии может навредить кораблю.

Ветер швыряет волосы на глаза, я не успеваю отбрасывать их. Утром и вечером я распутываю их, расчесываю широким гребнем, — но стоит выйти на палубу, и ветер превращает их в мешанину прядей. Армельта сказала: «Завяжи, как у меня», — но я рассмеялся. Все верно, — на второй день пути все, у кого длинные волосы, заплели их или закололи, скрыли под повязками и шлемами. Все, но не я.

Я должен удержать темноту в заточении, в глубине сердца, — пусть хотя бы мои волосы останутся на свободе.

И пусть с каждым порывом ветра освобождается память.

Море не может пробить мою душу, но память раскалывает ее изнутри, звучит голосами и чувствами прошлого.

«Ты будешь, как Шаэлар», — говорит Эйяна.

Брызги окатывают меня, горькие, как чужие слезы. Корабль кренится и стонет, я едва успеваю схватится за мокрый поручень. Черные паруса раздуваются, — готовы разорвать свои путы, умчаться в небо, бескрайнее и темное, клубящееся тучами.

Воспоминания — как свежая рана, ничто не может отвлечь от них полностью. Я здесь, среди неподвластной мне стихии, и я в детстве — возле источника, в окружении старших звезд. Свет течет вверх, манит и наполняет счастьем. Свет отражается в глазах Эйяны, бездонных и черных. Эйяна говорит, и я слушаю, завороженный.

— Ты знаешь про Шаэлара, но ты знаешь не все, — говорит она. Я хочу запомнить каждое слово и пытаюсь различить в ее голосе звуки песен. — Тебе известно — когда приплыли враги, Шаэлар пел здесь, наверху. Когда песня смолкла, он почувствовал, что одинок, покинул пещеры, и увидел, что мир завоеван. Шаэлар нашел уцелевших, привел их в сердце гор и основал город. Он спас наш народ. Это то, что тебе известно, но это не все.

Я на смотрю на Эйяну, не отрываясь, ее голос течет вокруг меня. Я знаю — сейчас она откроет мне тайну. Замираю в предвкушении, жду.

— Источники магии, звездного света — это все, что осталось у нас тогда. — Эйяна указывает на сияющий поток, на белый и голубой свет, ослепительные струи, прозрачные искры. — И из выживших лишь Шаэлар знал дорогу к ним. Враги стремились уничтожить магию, засыпать пеплом наш свет, и поэтому Шаэлар решил — эти пещеры должны стать чертогами тайны, никто не должен знать о них. И наложил на себя заклятье: покинув чертоги тайны — забыл о них, не помнил дни своей жизни, проведенные рядом с источниками. И сердце нашей силы осталось сокрытым.

Я пытаюсь понять, что это значит, какой в этом был смысл. И понимаю: враги были повсюду, а Шаэлар собирал выживших со всех концов мира. Он боялся, что враги поймают его, будут пытать и узнают путь к источникам. И он забыл этот путь — чтобы не проговориться даже под самыми страшными пытками.

Эйяна кивает, словно услышав мои мысли, и продолжает:

— Ты будешь как он. С этого дня, выйдя из чертогов тайны, забудешь их. Вернешься — и вспомнишь.

Я вдруг понимаю — моя жизнь не такая, как представлялась мне. Я не буду прятаться в городе, ждать, пока настанет мой час. Меня отправят к врагам, я должен совершить что-то уже сейчас, еще до начала войны — иначе зачем мне забывать источники? Никакие пытки не сломят меня, но раз мои старшие звезды считают, что так надо — я забуду источники и путь к ним.

Гордость и потрясение переполняют меня, я говорю:

— Я буду скрытым!

Цэри вновь касается моего плеча и качает головой. Эйяна улыбается, я чувствую ее печаль и уже ничего не понимаю.

— Нет, — говорит она. — Ты будешь жить в городе, будешь готовиться к войне. Но в нижних пещерах не будешь помнить о чертогах тайны.

Я обвожу взглядом своих старших звезд, — Цэри, Эйяну, Ильминара, Эрэта и Сэртэнэ, — и спрашиваю:

— А вас я буду помнить?

— Мы будем говорить с тобой, — отвечает Эйяна и берет меня за руку. — Но ты забудешь наши имена и лица, мы станем для тебя тайной.

— Зачем? — Мой голос почти срывается, я знаю, что говорю слишком громко. — Зачем это нужно?

— Ты поймешь. — Голос Эйяны течет как песня, и я вновь зачарован, ловлю каждый звук. — Потом ты поймешь.

Когда-нибудь. Через много лет.

— Но я не понимаю. — Соленый ветер уносит мои слова, волна вторит ему, бьет в борт. — Я не понимаю.

Я поднимаюсь на корму. Киэнар, вглядывающийся в море, — оборачивается, жестом приветствует меня, откидывает стекло шлема. Мы над основной палубой, волны не могут дохлестнуть сюда, но ветер здесь такой же сильный и горький. Крылья Киэнара плотно прижаты к спине, почти неразличимы, — сжаты тисками воли. Взлетать нельзя. Небесные реки стали неистовы и неукротимы, — сегодня утром Цалти поднялся в воздух и едва сумел вернуться к кораблю.

Я отворачиваюсь от Киэнара, смотрю вперед. Палуба шатается подо мной, передо мной, море вздымается то справа, то слева. Почти все сейчас внизу, в тепле. Лишь пятеро моих звезд застыли на своих постах: Киэнар, Анкэрта, Рэул, Эмини и Раши. И лишь двоих я вижу отсюда, остальные сокрыты тенями, парусами, надстройками палубы.

Но предвестники Эртаара ясно различимы. Они взлетают с реи на рею, — не боятся ветра, — но каждый пристегнут прочным канатом. Эти тросы змеятся словно солнечные лучи вдоль темных мачт, и я слежу за их движением, за взмахами золотистых крыльев. В городе лишь младшие звезды используют страховку, но здесь она нужна даже тем, кто сияет ярко. Даже крылатым.

Один из них спрыгивает на палубу, отцепляет трос, — и крылья тотчас исчезают в складках желтой одежды. Предвестник Эртаара спешит ко мне, ловит равновесие на скользких качающихся досках, взбирается на корму. Я узнаю его, — это Шерири. Когда четверке предвестников Эртаара нужно говорить со мной, — почти всегда приходит именно он.

Шерири останавливается в паре шагов от меня, хватается за поручень, переводит дыхание. Я замечаю, что он стоит босиком. Все верно, без обуви проще пройти по шаткой палубе, проще удержаться на рее. Но ветер пронизывающий, море ледяное, и золотистая одежда местами промокла, потемнела от брызг.

Я чувствую — я должен помочь. Работа предвестников Эртаара сейчас гораздо тяжелее нашей, и их опоры, старшей звезды, нет рядом. Я хочу помочь, но не знаю как.

— Если ветер станет еще сильней, — говорит Шерири, — то лучше убрать все паруса.

Часть парусов уже свернута, они чернеют, как наросты на реях, — но мачты скрипят и стонут, словно хотят поднять корабль в небо. Они одержимы шквальным ветром.

— Делайте то, что нужно, — разрешаю я.

— А вы сможете управлять кораблем без парусов? — спрашивает Киэнар. Я не заметил, как он подошел, оказался совсем близко.

— Отчасти. — Шерири хмурится, кусает губу. — Корабль плохо слушается руля в бурю.

В бурю. Мы движемся навстречу буре.

— Делайте то, что нужно, — повторяю я. — Зовите, если понадобится помощь.

Шерири кивает и убегает, — возвращается к мачтам, с светлым лучам тросов.

Я ловлю взгляд Киэнара, и он кладет руку мне на плечо. Сквозь это прикосновение ко мне устремляется тревога, почти неотличимая от обреченности. Мне не нравится это, я хочу поделиться силой с Киэнаром, но, прежде, чем успеваю это сделать, он говорит:

— Ты не думаешь, что пора… — Замолкает, словно сомневается или подбирает слова. Но продолжает: — Вернуться?

Я смеюсь. Сила войны горит в моем смехе, в моей крови, вспыхивает в душе Киэнара, мчится к его сердцу. Он должен почувствовать, как и я, что буря — всего лишь еще один противник для нас. Достойный противник, такая редкость.

— Не знал, — говорю я, — что ты боишься.

— Я не боюсь, — отвечает Киэнар и отдергивает руку.

Его голос звенит от злости, и я рад, — злость лучше уныния.

— Хорошо, — говорю я и разворачиваюсь, ухожу с кормы.

 

28

Я во сне.

Я на войне.

Эти мысли горели, перебивая друг друга, и я бежала вверх по ступеням. Добраться до вершины лестницы, ворваться на чердак, — вот что я должна сделать. Там вражеские снайперы, их ружья грохочут надо мной, каждый выстрел может найти цель, погасить звезду. Я должна спешить.

Я бегу вверх, и стены качаются. Обои — дорогие, с золотым узором, — лопаются, обнажая крошащийся кирпич и штукатурку. Отполированное дерево поручней выворачивается из-под моей ладони, перила кренятся, срываются в лестничный пролет. Огромный, богатый дом врагов шатается, словно сама земля восстала против него.

Это сон, это война.

Мне нужно спешить, нужно наверх.

Моя команда уже там, Коул и Кори поднялись быстрее меня. Я слышу их голоса, слышу выстрелы их ружей. И я бегу, — но лестницы больше нет, каменные ступени зависли над пустотой, ковровая дорожка развевается над бездной.

— Бета! — кричит Кори сверху. — Сюда!

У меня нет крыльев, нет веревки! Но я должна подняться, — мы условились встретиться во сне. Во сне? Но еще рано, мы условились встретиться в полночь, а сейчас еще день. Еще день, а я сплю, мне снится война, и…

Грохот удара раскалывает стену, раскалывает ступени подо мной, и сон осыпается осколками света, камня и боли.

Боль была резкой, но не глубокой. Все еще не понимая, что вокруг, я прижалась к качающемуся полу и ощупала голову. Волосы на виске намокли, горячий след крови стекал по щеке. Я прислушалась к себе, как нас учили. Боль от внезапного удара, но ничего страшного, это просто ссадина.

Где я?

Где мое оружие?

«В ящике под окном», — подсказала память. Пол вновь качнулся, и я прижалась к нему, поползла вперед. Пара мгновений, — и ладони коснулись стены, нашли сундук. Его крышка была знакомой наощупь, тяжелой, с массивными засовами. Я начала различать очертания, — темнота не была абсолютной, — и сумела открыть сундук.

Оружие лежало внутри. Черные стволы, тяжелый приклад, смертоносная сила. Мой верный друг. Я потянулась, чтобы погладить металл, но мир опять пошатнулся, мне пришлось схватиться за край сундука, чтобы не упасть.

Неподалеку, на полу, блестели осколки светильника. Белые искры мерцали в них, угасали одна за одной. Но это опасно! Что если их свет проникнет в доски пола и пошатнет магический баланс корабля?

Точно. Мы плывем, мы в море.

Закрыв глаза, я снова ощупала ссадину на виске. Кровь уже не текла, лишь липла к пальцам. Боль ныла, пульсировала в такт сердцу.

Это корабль, и я каюте. Почему так темно? Неужели наступила ночь, неужели это был белый сон и я не смогла добраться до Коула и Кори?

Я закрыла сундук, и в этот миг новая волна взметнула пол. Я прижалась к тяжелой крышке, вцепилась в медные ручки сундука. Он привинчен к стене — будет моей опорой, не даст морю играть со мной.

Во рту был вкус желчи и черного порошка. Я зажмурилась, стараясь представить, что подо мной не волны, а небо, что мы летим, а не боремся с бездной. «Представь, что это крутой вираж», — кто сказал мне это? Когда?

Моя вахта закончилась на рассвете. Я стояла на корме, смотрела на восток, скрытый облаками, и гордилась собой. Все два часа я простояла на посту, и меня не тошнило, сердце не падало при каждом ударе волны. Я крепко держалась за канат, — черные тросы, напоминавшие о доме, тянулись теперь из конца в конец корабля, чтобы никто не ходил без страховки. Ветер хлестал, обжигая кожу, но я улыбалась.

«Погода портится», — сказал Реул, дежуривший вместе со мной.

Я рассмеялась. Нас шатает, волны бьют в борта, мы идем под единственным парусом на первой мачте, — куда еще портиться погоде? Но Реул взглянул на меня серьезно и указал на небо. Ветер растерзал и унес мой смех.

Облака над нами были высокими и рваными, синева неба проступала в просветах. Но восток заслоняли тучи, непроглядные, плотные. Ветер бил оттуда, темная облачная пелена поднималась стеной.

Мы стояли и смотрели, как она растет, становится все выше, клубится. Палуба под нами шаталась все сильнее, каждый рывок — резче и внезапнее предыдущего. Небо темнело, словно время шло вспять и рассвет превращался в ночь. Тошнота свивалась, поднималась к горлу.

Когда вахта кончилась, Реул сказал: «Идем вниз», и увел меня в трюм.

Сколько я пробыла там?

Я попыталась вспомнить, и не сумела.

Внизу было душно. Я сидела у стены, — она кренилась, взлетала и падала, то слабей, то сильней, каждый миг был непредсказуемый и смутным. Трюм казался огромным — койки были подняты, пристегнуты к стенам, вещи убраны в тяжелые сундуки. Те, кто не страдал от качки, шутили, их голоса звучали бодро, но страх, витавший в воздухе, был сильней. Он лип к коже, — постыдное чувство, от которого так хотелось избавиться.

Я пила раствор черного порошка, и он помогал на время. Но потом внутренности вновь сводила резкая боль, скручивала меня, прижимала к полу.

«Представь, что мы летим, — говорил мне кто-то. — Представь, что это крутой вираж!» Чей это был голос? Анкэрты? Раши?

В конце концов, я не выдержала, — воспоминание об этом было смутным, как сон. Держась за шатающуюся стену, я добралась до лестницы, вскарабкалась по ступеням. Сквозь шквал соленого ветра дошла до каюты, упала на кровать.

Неужели я спала так долго, что наступила ночь?

Я отпустила сундук, схватилась за край кровати. Держась за нее, перебралась к двери, — она стонала под напором ветра, скрип досок походил на голос умирающего зверя. Сперва дверь не поддавалась, словно кто-то держал ее снаружи, но потом распахнулась. Я шагнула за порог и упала на палубу.

Струи воды били меня, не давая встать, — косая стена ливня, ветер, грохот грозы и соленые брызги. Тьма клубилась над головой, сизые и черные тучи, близкие и страшные. Вода текла за воротник, одежда промокла насквозь. Я приподнялась, чтобы схватиться за ближайший канат, — и в этот миг мокрая палуба взметнулась, швырнула меня на стену каюты.

Я успела увидеть борт корабля и волну над ним, — пенящуюся, огромную, — и корабль качнулся вновь, соленый поток обрушился на палубу.

Кто-то схватил мою руку, — плечо откликнулось горячей болью, — не дал морю унести меня.

— Бета! Почему ты не внизу?!

Сквозь грохот волн и шквала я узнала голос Армельты. Лицо ее было скрыто шлемом и потоками воды, крылья распахивались и закрывались, словно не подчинялись ей, черные пластины в них выли от ветра.

Армельта помогла мне подняться, и я схватилась за канат. Вода, соленая и пресная, хлестала со всех сторон, не давая перевести дыхание, но я сумела выговорить:

— Мне плохо там.

— Тогда иди в каюту! — Армельта указала на дверь, и я была уверена — сейчас она силой затолкает меня внутрь.

Но Армельта вдруг замерла, прислушиваясь, и сквозь шум грозы я различила крики. Мне показалось, что я слышу голос Мельтиара и, может быть, Киэнара, — но новый раскат грома заглушил все.

— О нет, — сказала Армельта и сорвалась с места.

Она помчалась вперед, держась за черный трос. Я хотела последовать за ней, но опора вновь ушла из-под ног, на миг все стало черным. Не выпуская канат, я рухнула на мокрые доски палубы и осталась лежать, не в силах подняться и сделать хоть шаг.

 

29

Я поднимаюсь из трюма, и небо рушится на меня шквалом воды. Дождь — или море — бьет наискось, соль обжигает ладони, волдыри на них горят. Не слушая боль, я хватаюсь за черный трос, — в нем голос нашего дома, нашего мира. Молния раскалывает небо, палуба кренится, я едва держу равновесие, но иду к переднему мостику.

Запоздалый гром оглушает на миг, ветер вторит ему, пытается вырвать канат из рук. Я горю, темнота горит во мне, — хочет подняться из сердца, залечить мои раны. Хочет помочь моим звездам, успокоить их боль. Хочет сразиться с бурей, усмирить ее, — но я не позволяю. Сердце грохочет сильнее бури, я сражаюсь с самим собой, с темнотой в своей крови. Меня сжигает жар, стена ледяной воды не в силах остудить его.

Шаг за шагом я иду вперед, и палуба качается подо мной, боль пульсирует в ладонях.

Я ободрал руки, пока качал помпу. Нас слишком мало, — предвестники Эртаара валяться с ног от усталости, не давая кораблю сбиться с курса. Их всего четверо и они стремятся быть всюду: на мачтах, у руля, в трюме, где мы откачиваем воду. Почти все мои звезды сражены морской болезнью, но я не должен исцелять их.

Темнота негодует и бьется при одной мысли об этом, я едва могу удержать ее.

А те, кто сильнее, чем качка, — помогают звездам Эртаара, качают помпы, сворачивают паруса, держат руль. Но корабль слишком большой, нас слишком мало.

Я стоял на помпе вместе с Цалти, рычаг поднимался и падал, вода гудела, борта шатались, волны били в обшивку. Сырость, духота, вкус соли, темнота, беснующаяся в сердце, — я старался не думать ни о чем, держал ритм, следил, чтобы рычаг не скользил в ладонях.

— У тебя руки в крови, — сказал Цалти, когда мы остановились перевести дыхание. — Одень перчатки.

У меня нет перчаток, не было никогда. Даже в самую холодную зимнюю ночь темнота согревала мои ладони. Темнота залечивала любые раны. Но сейчас она в плену моей воли.

Цалти хотел снять перчатки, отдать мне, но я запретил ему.

Сколько мы качали после этого? Час или больше? Я взобрался наверх, чтобы найти тех, кто сменит нас.

Я поднимаюсь по ступеням, смотрю на море. Оно повсюду, клубится черными тучами, хлещет косыми струями дождя, уносит дыхание соленым ветром. Вздымается волной, огромной, пенящейся на гребне, — выше наших бортов, выше меня, выше мостика, на которой я иду. Мне кажется — волна вровень с передней мачтой. Этот миг длится вечно, я смотрю как завороженный, — передо мной непокорная глубина, рвущаяся ввысь, сила, с которой я хочу сразиться.

Я успеваю крепче схватиться за трос, и волна низвергается, падает на палубу. Зрение гаснет на миг, темнота поглощает меня, кипит, — но моя воля сильней. Моя воля — сталь, металл и песня, никто не сломит ее, даже мое собственное сердце.

Мир проясняется, возвращает свет и звуки. Волна смела меня, но я все еще держусь за трос, он живой болью пульсирует в ладонях. Поднимаюсь на ноги и внутренним взором ищу своих предвестников, каждого из них. Они сияют, их чувства кричат громче бури, — страх, смятение, упорство. Моя маленькая звезда среди них, я едва сдерживаюсь, чтобы не окликнуть ее мыслью.

Все живы, все здесь, море не забрало никого из нас.

На передней палубе четверо. Шерири — бледная золотая тень среди сумрака бури — вскидывается, увидев меня, и снова опускается, крутит барабан лебедки. Я должен спросить, какая нужна помощь. Но сначала послать кого-нибудь вниз, на помпы.

Кто-то хватает меня за руку, — я вижу черную боевую перчатку, узнаю прикосновение. Киэнар.

Он без шлема, мокрые волосы облепили лицо, вода бурлит в распахнутых крыльях. Напряжение дрожит вокруг него, устремленное и яростное, как в зале с молниями, где мои воины тренировались перед войной. И с напряжением мешается страх, — безымянный, древний ужас перед морем.

— Мельтиар! — Киэнар пытается перекричать грохот волн и шквальный ветер. — Мы не можем плыть дальше!

Я оборачиваюсь к Шерири, но он продолжает крутить рукоять лебедки, словно не слышит этих слов. Значит, корабль выдержит бурю.

— Иди на помпы, — говорю я Киэнару и обвожу взглядом мостик. — Танар, ты тоже.

Танар срывается с места, едва не падает, когда палуба вновь выскальзывает из-под ног, но хватается за канат, спешит вниз.

Киэнар не отпускает мою руку.

— Послушай, ты должен, — слова не терпящие возражений, словно он вправе приказывать мне, — ты должен перенести всех обратно! Мы не выплывем!

Я сбрасываю его руку, указываю вниз.

— Иди на помпы! Поговорим потом.

Киэнар не слушает меня — словно меня нет здесь, словно я не стою перед ним. Его глаза блестят как в лихорадке, крылья бьются, взрезают потоки воды. Я готов ударом стереть страх и одержимость с его лица, — но грохот новой волны заслоняет все.

Мне удается схватиться за поручень. Пена разбившейся волны умирает на досках мостика, мачта скрипит и шатается над нами.

Киэнар рядом со мной.

— Ты должен! — кричит он. — Ты здесь только для этого! Чтобы вернуть всех обратно, если будет опасно! Сделай это! Забери хотя бы тех, у кого нет крыльев!

— Заткнись, — говорю я. — Делай, что я сказал.

Я не успеваю ударить — Киэнар быстрее. Его удар сносит меня, сапоги скользят, палуба кренится, я едва удерживаюсь на ногах. Я отвечаю, бью со всей силы, но Киэнар сильнее. Темнота горит во мне, как неистовый смерч, но моя воля — тиски. Я не чувствую боли — лишь ярость — я смогу победить, заставлю его подчиниться.

Кто-то хватает меня, сдерживает, не давая драться, еще двое оттаскивают Киэнара. Армельта выкручивает ему руку, кричит на него. Я никогда не видел, чтобы она кричала на Киэнара.

— Прекрати! — Ее голос звенит. Молния вспыхивает, на миг выхватывая и искажая лица. — Не спорь с ним сейчас!

— Идем вниз, — говорит Цалти. Когда он успел подняться из трюма? — Там полно воды, нам нужны люди.

Гром раскатывается над нами, черное отражение молнии горит перед моими глазами. Цалти и Армельта уводят Киэнара. Тот, кто держал меня, разжимает руки. Это Каэрэт. Я отворачиваюсь от него, не говоря ни слова, и ловлю взгляд Шерири.

Он смотрит с ужасом, наша драка напугала его больше, чем буря.

Волны пенятся насколько хватает глаз. Корабль шатается среди них как скорлупка, снасти качаются, гудят и стонут.

— Что нужно делать? — спрашиваю я у Шерири.

Я вижу багровые блики в разрывах туч у горизонта, последние лучи уходящего солнца, — и только теперь понимаю, что буря слабеет. Гроза давно стихла, капли устало барабанят по поручням, дрожат в волосах. Волны, — враждебные и темные, — почти лишились сил. Они все меньше, в их голосе уже нет угрозы, лишь ропот.

Не успев появиться, закат уже тает. Тучи расходятся, но наступает ночь, провалы теней становятся все чернее. Предвестники Эртаара взлетают с реи на рею, вешают шары с белым светом, и мерцание электричества растекается по кораблю, превращает его в призрак, плывущий во тьме.

Я устал не меньше, чем море, звучащее вокруг нас. Если б мог — заснул бы прямо сейчас, чтобы проснуться на рассвете. Но еще не время. Я должен быть уверен, что буря миновала.

Палуба качается, но не взлетает отвесно, ветер бьет в лицо, но не сбивает с ног. Он свежий и чистый, в нем запах грозы, вкус полыхавших молний. Должно быть, не опустись солнце в бездну моря, в облаках появилась бы радуга. Увидеть бы это — многоцветный небесный лук над смирившимся морем. Я почти смеюсь этой мысли.

Распахиваю дверь каюты — белый свет ручьем течет мне навстречу. На столе сияет светильник, новый, больше чем тот, что стоял здесь утром. На кровати сидит Бета, — такая тонкая, измученная, почти прозрачная. Вскакивает мне навстречу, я ловлю ее за плечи, целую, усаживаю вновь. Ее голова перебинтована, — даже не касаясь, я чувствую рану под повязкой. Мне больно видеть Бету такой, она совсем обессилена.

Но у меня всегда достаточно сил. Никто и ничто не исчерпает их, даже здесь, вдали от дома.

Я сжимаю ладонь Беты, закрываю глаза. Из моего сердца к ней течет огонь войны, пламя нашей силы, — хоть ненамного, но станет легче.

Открыв глаза, встречаю встревоженный взгляд Беты. Она видит следы драки на моем лице, хочет спросить, но не спрашивает, — кто-то уже рассказал ей, что случилось.

— Все в порядке, — говорю я. — Буря утихла.

Она кивает, сотни невысказанных тревог дрожат между нами. Потом делает глубокий вдох и говорит:

— Мне нужно… увидеть белый сон. — Ее голос такой слабый, море забрало у нее больше сил, чем война и наши скитания. — Но я не знаю, смогу ли… уснуть сейчас, одна.

Она почти плачет и стыдится своих слов.

Темнота вспыхивает, грозя разорвать мне сердце, — но и без темноты я могу помочь Бете. Я вновь наклоняюсь, касаюсь ее губ, говорю:

— Я буду с тобой, пока не уснешь.

Моя одежда промокла, пропиталась солью. Я ищу сухую, — она в одном из ящиков, привинченных к стене, но я не помню в каком. Сундук с оружием Беты, коробка с картами, — я открываю все ящики подряд, пока не нахожу то, что нужно. Сухая одежда согревает кожу, пахнет домом: коридорами города и осенними предгорьями. У меня кружится голова, мне чудится запах вереска.

Пока я переодевался, Бета забралась под одеяло. Я сажусь рядом, беру ее за руку.

— Спи, — говорю я и касаюсь ее души мыслью:

«Я с тобой».

 

30

Рука Мельтиара была горячей, прикосновение пылало жарче, чем обычно. Что с ним? Может быть, холодное море, ливень и шквал пробрались в его кровь, разожгли лихорадку? Я шевельнулась, готовая открыть глаза, вынырнуть из сумрачной полудремы, — но Мельтиар почувствовал мою тревогу.

— Спи, — повторил он и крепче сжал мою ладонь.

Я вздохнула, попыталась забыть обо всем. Смогу ли я погрузиться в сон, смогу ли удержать ясность, встретиться с Коулом и Кори? Одеяло обволакивало меня, тепло кружилось вихрями, тянуло вниз, — но не в бездну моря. В другую глубину, безопасную и родную, дышащую ветрами земли и гулким эхом скал. Мельтиар держал меня за руку, горел так близко, не отпускал ни на миг.

Теплые волны качали меня, влекли все глубже, все дальше, и я покорилась им. Сумрак сменялся светом, вспышками ярких красок и вновь превращался в темноту. Я падала долго, так долго, что не заметила, как коснулась пола.

Он был твердым, не кренился и не шатался. Я обернулась, чтобы взглянуть на Мельтиара, но не увидела его. Жар прикосновения еще горел на ладони, я чувствовала сильные пальцы, сжимающие мою руку, — но она была пуста.

Никого не было рядом.

Это сон. Я во сне.

Тепло, обвивавшее меня совсем недавно, — улетучивалось, ускользало. Мысли стали острыми и ломкими, холод потек по коже. Я обхватила локти ладонями, ощутила тонкую скользкую ткань, — на мне была черная рубашка с сияющими пуговицами. Одежда для праздника, для триумфа, не для плавания в шторм.

Воспоминания о буре накатили, и я схватилась за стену, пытаясь справиться.

Стена была каменной, холодной и черной, как в городе.

Я судорожно глотнула воздух, — чистый, проясняющий мысли, — и пошла вперед. С каждым шагом мир становился отчетливей и тверже: отвесные скалы вздымались, уходили во тьму, я шла по ущелью-коридору меж ними. Островки света сияли в вышине, далекие и белые. Может быть, сон перенес меня в запретную часть города, и я иду по чертогам тайны? Где-то здесь Кори, я должна найти его.

Мои пальцы, скользившие по стене, натолкнулись на острую грань, а потом — на гладкую, отполированную поверхность. Дверь в скале.

Я попыталась сдвинуть тяжелую створку, но она не поддалась, будто была заперта. И тогда я сделала то, что делала в городе множество раз, — прижала ладонь к двери и назвала свое имя.

— Бета, — сказала я, и скалы эхом подхватили мой голос, разнося, изменяя.

Мельтиар-Бета, пели они, и мое имя звучало со всех сторон, оглушая.

Дверь выскользнула из-под ладони, скрылась в стене.

Я шагнула вперед, и голоса стихли, пространство сомкнулось.

— Бета!

Я услышала их прежде, чем увидела, и облегчение затопило меня. Кори и Коул здесь, я нашла их, успела вовремя. Я хотела ответить, но голос пропал, море опять подступило близко, его хищная глубина зияла под камнями пола, шумела сквозь полумрак комнаты, соленые ветра грозили задуть огоньки свечей, дотянуться до моих друзей, — а те обнимали меня, спрашивали наперебой. Я пыталась сказать хоть слово, но звуки гасли в горле. Тело стало слабым — еще чуть-чуть и пол уйдет из-под ног, словно палуба корабля.

Кори сжал мою руку, и я увидела свет, — он струился между ладоней, то золотистый, то почти прозрачный. Этот свет свивался в зрачках Кори, прорывался сквозь тревогу и боль, сквозь страх за меня. Я хотела успокоить, объяснить, что все хорошо, — но мгновение растянулось, превратилось в вечность.

Не знаю, сколько мы простояли так, но постепенно дышать стало легче, сердце забилось ровнее, бездна моря отступила, затаилась где-то за стенами. Но Кори выглядел теперь таким хрупким, почти бесплотным, словно сам стал светом.

Он отдает мне свою силу, — здесь во сне, — но силы уходят от него и наяву.

Эта мысль настигла меня как удар, и я сумела сказать:

— Все в порядке. Все уже в порядке.

Я не заметила, как Коул и Кори усадили меня, — я оказалась на диване между ними. Мягкие подушки манили откинуться, закрыть глаза, — но я не поддалась. На длинном столе горели свечи, пламя то сияло ровно, то начинало биться без ветра, и тени взлетали, колыхались под потолком. Открытый огонь на корабле — это так опасно, но я не на корабле сейчас.

Там только мое тело, а душа здесь, в белом сне.

Я взглянула на Кори, потом на Коула. Они оба держали меня за руки, словно я могла исчезнуть, и воздух дрожал от тревоги, заставлял мерцать огоньки свечей.

Что-то в облике Коула показалось мне странным, и я поняла: его одежда меняла цвет. То расцветала множеством красок, переплетением оттенков, то вновь окрашивалась черным. Сон все еще не верил, что Коул — предвестник Аянара.

Мне тоже трудно было поверить в это.

— Как ты? — спросила я. — Ты у пророков? Тебе лучше?

Коул кивнул. Я думала, он ничего не произнесет вслух, — он всегда с таким трудом подбирал слова, — но Коул сказал:

— Я ее видел.

Сквозь наши сжатые ладони я ощутила смысл его слов, различала любовь, — горькую, но уже далекую, ставшую печалью и утешением. Коул видел Лаэту — во сне, ведь больше нигде до нее не дотянуться. Я хотела расспросить, но не решилась, только крепче стиснула его пальцы.

— Что у вас происходит? — спросил меня Кори, и я ответила:

— Буря.

Они слушали, а я рассказывала, — пытаясь подавить страх, забыть о том, что море ждет меня по ту сторону сна. Но мне не удавалось. Коул и Кори держали меня за руки, и было ясно: если б они могли, то забрали бы меня обратно, в наш мир, прямо сейчас.

Но мне нельзя возвращаться, я должна плыть.

— Почему нас не предупредили? — Я едва слышала свой голос, он снова стал слабым, потерялся среди отголосков шторма. — Почему пророки не сказали, что будет буря? Мы могли бы подготовиться…

— С пророками всегда так! — Кори отмахнулся — жест то ли злой, то ли отчаянный. — Я ходил к ним недавно, хотел потренироваться, чтобы проще нам было встретиться, а они мне показали такой сон…

Казалось, он говорил о чем-то забавном, но я чувствовала — это не так. Он видел что-то страшное, страшнее бури. Я хотела спросить, но Кори мотнул головой, — рыжие волосы плеснулись над самым огнем свечей, — и сказал:

— Но они видели, что корабль доплывет.

Мы доплывем. Я закрыла глаза. Тепло благодарности растекалось от сердца, заполняя тело и сон, смывая следы страха. В нас верят, мы доплывем.

— На тайном этаже все поют сейчас, — говорил Кори, — новую песню, чтобы у вас было больше света, больше сил. Песня расстояния — она может преодолеть море, я тоже пою ее.

Я слушала его голос, и мне казалось — в нем отголоски напевов, кружащих на запретном этаже. Кори говорил, его рассказ взлетал и падал, обрывался внезапно, сворачивал в бездонную черноту — как в том сне, что приснился мне на берегу реки. Даже слова были почти те же.

— Магия не для меня, — говорил Кори. — Она меня не любит, я не знаю вообще зачем я там, наверху.

Я встрепенулась, сон снова стал ясным. Я видела Кори, отблески огня и отчаяние в его взгляде, видела Коула, державшего нас за руки. Чувствовала, как воздух раскаляется от чувств, смешанных сейчас воедино.

Словно никто не разделял нас, словно мы так и остались одной командой.

Может быть, во сне — так и есть.

— Как ты можешь говорить такое? — Я повернулась к Кори, поймала его ладонь. — Ты не просто маг, ты поешь! Поешь, чтобы у нас было больше света! Не говори, что магия не для тебя!

— Я не буду так говорить, — сказал Кори, — когда ты перестанешь говорить, что не способна к магии.

Его слова наяву прозвучали бы странно, — но здесь, во сне, мы все трое вместе. Мы связаны, пронизаны одной силой, и если я не верю, что эта сила послушна мне, то и Кори не верит.

Это было так просто, так понятно, что ответ пришел сам собой.

— Хорошо, — сказала я. — Обещаю.

Когда я проснулась, вокруг была ночь. Непроглядная, черная, не различить ничего. Мельтиар обнимал меня, я чувствовала жар его крови, слышала дыхание. Мир качался, чуть приметно, — но это не пугало. Словно мы и впрямь летим и нас несет ветер, а не волны.

Пальцы Мельтиара скользнули по моим волосам, по щеке, остановились на губах.

— Получилось? — спросил он.

Я кивнула, и сразу, — чтобы не забыть и не передумать, — сказала:

— Я готова учиться магии.

Мельтиар засмеялся, прижал меня к себе.

— Я так рад, — сказал он, и его радость, бескрайня и темная, заслонила мир, не дала мне ответить.

 

31

Мне не хватает флейты.

Ладони помнят ее тело — холодное, безмолвное вначале, но наполняющееся жизнью с каждым звуком. Я помню, как дыхание согревает ее изнутри, оживляет. Помню, как она становится частью меня, и клапаны скользят под пальцами, послушные мелодии, послушные мне, — песня вырывается на волю, кричит и стонет голосом темноты. Голосом моего сердца.

Мне так нужна флейта сейчас.

Я смеюсь своим мыслям.

Мы, словно герои сказаний, плывем на поиски золотой флейты, существующей, быть может, лишь в пророчествах и легендах, — а я тоскую по флейте, провозгласившей начало войны и сгинувшей в битве за Атанг. Это нереально и глупо, — я не могу сдержать смех.

Море думает, что я смеюсь над ним.

Я стою, держась за поручень, смотрю на бездну, несущую нас. Она так устала за минувшую ночь, что не может быть грозной. Волны бегут вслед за кораблем, но не пенятся, море сейчас синее — глубокий, красивый цвет, ни следа вчерашней ярости. Небо безоблачно, просьба о перемирии слышится мне в соленом ветре.

Мне нужна флейта, чтобы спеть о триумфе.

Как вы, все хорошо? Это Кори, его мысль врывается в мою душу как взрыв: ослепительно-белая сердцевина смысла, пламенный ореол слов и искры, отголоски чувств — насколько хватает глаз. Я слышу тревогу, острую как боль, и повторяю то, что сказал вчера Бете:

«Все в порядке. Буря утихла. Я хочу, чтобы он увидел море, утомленное и спокойное, и знаю — он видит. Я хотел поблагодарить тебя».

«За что?» — спрашивает Кори, и, забывшись, я говорю вслух:

— За то, что убедил Бету учиться.

Но Кори слышит меня — и на миг чертоги тайны кажутся мне реальнее океана. Я вижу темные скалы, вдыхаю воздух, пропитанный магией, я почти там. Хочу спросить о своих старших звездах, и о своих предвестниках, оставшихся на твердой земле, и обо всем, что происходит в нашем мире. Но говорю только:

«Как вы?»

Мы поем для вас, отвечает Кори, и я слышу эту песню. Она незнакома мне, но звучит в движении крови, в сияющем свете, текущем к моим звездам. Она повсюду: в воздухе, дыхании и мыслях. Я закрываю глаза, чувства переполняют сердце.

Но мне не выразить их, флейты нет со мной, и я молчу.

Мы поем для вас.

Эхо этих слов не стихает, будит воспоминания, чертоги тайны обступают меня. Я иду по палубе, привычно нахожу ускользающую опору; я вдыхаю ветер, чистый и горький. Смотрю вперед — но вглядываюсь в прошлое.

У правого борта, на своем посту, стоит Киэнар. Он вскидывает руку в приветствии, ловит мой взгляд. Кажется спокойным сейчас — ни одного лишнего жеста, и крылья прижаты к спине, почти неразличимы, — но я знаю, он ждет моих слов.

Я не хочу говорить с ним, мне достаточно того, что море и небо доказали — я был прав. Я лишь киваю, прохожу мимо.

Мысли кружат среди воспоминаний, в чертогах тайны.

Мы поем для вас.

Не только сейчас — всегда. Я помню текучие, глубокие звуки — бесплотные голоса звезд. Они пели, когда я поднимался к ним.

Песни — высшая магия. Разящие, как темнота, сияющие светом источника, длящиеся, текущие — воплощение жизни, ее сила. Мне хотелось петь вместе с ними и петь одному, хотелось зачерпнуть звук ладонями, пить его как воду. Но меня не учили петь, я родился для другой судьбы.

«Песни останутся с тобой, — говорили старшие звезды. — Коснись их темнотой, она запомнит самую суть песни». И темнота текла к ним, свивалась, сияла звуком, возвращалась в глубины моего сердца.

Я там, где рождаются песни. Слова Ильминара, голос прошлого, настигший меня сейчас. Моя песня звучит, не смолкая.

Этот голос так близко, что я тянусь к нему, готовый ответить. Но нет, это лишь память, никто не зовет меня.

Я останавливаюсь возле мачты, машинально берусь за черный канат. Прикосновение успокаивает меня: в движение корабля вплетается дыхание города, я остаюсь на шаткой палубе, но позволяю воспоминаниям увлечь меня. Слова Ильминара звучат снова, прошлое становится отчетливым, ясным.

Шаг — из ослепительного света, под скальные своды чертогов тайны — и забвение спадает, как пелена. Старшие звезды встречают меня — все, кроме Сэртэнэ, должно быть он поет у первого источника сегодня. Они касаются моих рук, лишь Ильминар стоит неподвижно. Воздух пронизан печалью, Цэри и Эйяна пытаются скрыть ее, но Эрэт сокрушен, его чувства — как тяжелые цепи. Я не знаю что делать, я должен помочь, я никогда не видел их такими — здесь всегда был лишь свет, знание и сияющая красота. Но Эрэт кажется сейчас совсем старым, старше Цэри, старше каменных стен. Что случилось, что могло так изменить его?

Я поднимаю взгляд на Ильминара, но не могу заглянуть в его душу. Его глаза — как у человека, одурманенного синим дымом, ушедшего в самое дальнее странствие. Я беру его за руку, но Ильминар не отвечает на прикосновение. Его чувства, легкие, неясные, словно рассеяны по всему миру.

— Он далеко от нас, — говорит Эйяна. Ее голос звучит тихо, но расходится сияющими волнами в моем сердце. — Ты должен знать об этом. Сегодня день его совершеннолетия, и он сделал то, чего мы не ждали. Пожертвовал собой, ради будущего, ради победы.

Ильминар старше меня на пять лет, эти годы — пропасть, отделяющая меня от взрослой жизни. Я вновь вглядываюсь в его лицо, но Ильминар смотрит сквозь меня.

— Он отдал себя источнику, — продолжает Эйяна. — Его душа слилась со звездным светом. Он отдает силу своей жизни всем воинам, каждой звезде. Чтобы у всех нас было больше сил.

Она говорит красиво и ровно, но печаль становится острой, как лезвие. Ильминар пожертвовал собой. У каждой жертвы должна быть цель.

— Мы сможем раньше начать войну? — спрашиваю я.

Цэри качает головой.

— Нет, — говорит он. — Но на войне мы будем сильнее.

Я там, где рождаются песни. Мысль Ильминара вплетается в мои мысли, течет среди них, как прозрачный ручей. Моя песня звучит, не смолкая. Но я рядом с тобой, Мельтиар. Я слышу тебя.

Слышит ли он меня сейчас или моя вина слишком велика? Так просто было бы дотянуться до него сквозь ветра и волны, спросить — но я не стану этого делать. Я не стану тревожить тех, кто сияет надо мной.

Достаточно того, что они поют для нас.

* * *

Мы так далеко от дома, что каждый день стал бесконечным. Два дня отделяют нас от бури, но это время превратилось в бескрайний простор, мерный плеск волн, крики чаек, скрип досок, ветер, раздувающий паруса. Память о грохочущем шторме, о молниях, раскалывающих небо, о страхе и отчаянии в глазах моих звезд, — отступила. Словно все это было годы назад.

Но прошло лишь два дня.

Я встречаю утро на передней палубе, вглядываюсь в бескрайний океан, ищу конец нашего пути — но вокруг только волны. Настал третий рассвет после бури, — море подернуто туманом, мы плывем в сиреневом мареве. Я вижу свои руки на поручнях, но дальше — лишь светлеющая мгла. Как предвестники Эртаара чувствуют путь в этой пелене? Они направляют корабль, ведут нас к цели.

Кори — единственный голос, доносящийся до нас из дома. Каждый день его мысль касается меня, вспыхивает, спрашивает. Но сегодня эта вспышка сдержанней и тише, — словно туман опустился на все миры и моря.

Все в порядке, отвечаю я.

Миг молчания — такой глубокий, что я слышу отголоски песни, которую поют для нас в чертогах тайны. Миг долгий как наш путь, как наши дни среди волн. Но Кори прерывает его.

Он говорит:

«Есть важные новости».

За его словами скрыт дым пророческих видений и минувшая тревога, острая словно множество клинков. Тень чувств, прорвавшихся в слова. Я не спрашиваю ни о чем, я жду.

На острове возникли серьезные проблемы, говорит Кори и его мысли окатывают меня мешаниной образов: я вижу остров, незнакомый и чужой, вижу корабли врагов, вижу Лаэнара — лишь краткий миг. Я молчу и жду. Кори продолжает, его слова нагоняют друг друга, бегут все быстрей: Было решено забрать Лаэнара и Эли, я говорил с Эли во сне, он согласился вернуться и мы перенесли их в город, на тайный этаж, сейчас с ними все хорошо.

Я должен ответить ему, но речь замерла где-то в глубине сердца, сплелась с безмолвной темнотой. Я смотрю на свои руки — они сжимают поручни все крепче, костяшки пальцев побелели от усилия. Смотрю дальше — на нос корабля, рассекающий туман и волны — и мысли приходят в движение, превращаются в смерч и грохот бури.

Но я могу победить любую бурю. Я должен.

Я отпустил Лаэнара, чтобы он остался в живых — но отправил его навстречу опасности. Если бы его не вернули в город, он бы погиб — это ясно. Я отправил его на смерть, мои старшие звезды спасли его. Спасли предвестника, предавшего меня. Что с ним будет теперь?

Боль сжимает горло, сухая и острая, как песок.

Что решили делать с Лаэнаром? — спрашиваю я.

Он на тайном этаже, отвечает Кори, отдает свою силу источнику.

Это может значить что угодно — можно отдать источнику всю душу, всю силу — но чувства Кори сквозят сквозь слова, говорят: это слабое наказание, не наказание вовсе, Лаэнар в безопасности.

Спасибо, говорю я и разжимаю руки.

На ладонях горят следы от поручней. Туман уже не стелется плотной пеленой, рвется на потоки мглы, сквозь них алеет восходящее солнце. Я спускаюсь с передней палубы, иду к каюте.

Песок боли осыпался в сердце, в жар темноты, но горло саднит, словно разорванное криком. Этот крик должен остаться безмолвным.

«Всегда помни, прежде всего ты — лидер». Кто из старших звезд сказал мне это? Пять голосов все еще сливаются в один, я не могу различить. Но это правильные слова.

Пока я думал, что изгнан — блуждал без цели, позволял душе рваться в клочья. Но не сейчас. Даже если я не лидер народа, я — лидер воинов. Прежде всего.

Я вижу Бету. Опутанная туманом, она стоит на пороге каюты. Светлые пряди падают ей на глаза, она отбрасывает их, замечает меня и улыбается. Мир вокруг нее становится светлее, сияет от тепла ее улыбки.

Я подхожу, беру ее за руку.

— Пойдем, — говорю я. — Я начну объяснять прямо сейчас.

 

32

Кори, самый младший в нашей команде, уже начал тогда учиться химии и после утренних тренировок отправлялся в лабораторию, — а моя судьба все еще была неизвестна. Как и все, я училась стрелять и драться, продиралась сквозь лабиринты чужих букв и жесткий строй языка врагов, но все еще не знала, каким будет мое умение, какому мастерству я посвящу себя на войне.

Уже тогда мне нравились тяжелые ружья: черные стволы, вращающиеся с тихим гулом, нарастающий жар в глубине металла, смертоносный ливень выстрелов. Но наставник по стрельбе качал головой, говорил: «Пока еще рано». Я чувствовала невысказанный смысл его слов: я слишком слабая еще, мне не справиться. Молча кивая в ответ, я старалась не выдать разочарования и ненавидела в эти мгновения свои руки, такие тонкие и хрупкие, неспособные справиться с мощным оружием.

Однажды, на выходе из зала для тренировок, меня остановил незнакомый человек, — я не запомнила его лица, лишь черные браслеты на запястьях, мерцание сигнальных огней. Он взял меня за руку и долго вглядывался в пальцы, словно в книгу или рисунок. А потом сказал: «Если захочешь играть на арфе, найди меня». Но через пару недель его имя стерлась из памяти, и ружья влекли меня больше, чем струны.

И, чтобы заставить петь арфу или флейту, нужно чувствовать магию, оживлять прикосновением металл. А магия мне не давалась.

Ирци говорил об этом много раз.

У меня не было способностей, но все же Ирци пытался научить меня. Раз за разом я приходила в учебный зал вместе с теми, кто только начинал постигать азы волшебства. Каждый раз я видела новые лица, — ведь всем удавалось понять то, о чем говорил Ирци, удавалось повторить то, что он делал. Но не мне. Я знала, что всех нас соединяет единая сила, мы живем и дышим звездным светом, — но не могла изменить его, ничего не получалось.

В конце концов Ирци сдался. «Ничего не поделаешь, — сказал он. — Бывает так, что способностей нет». Я чувствовала, как он устал от меня, как ему жаль потраченных на меня часов и дней. На прощание он сказал: «Занимайся тем, что получается».

Мне было так обидно и стыдно тогда, что я пообещала себе: я буду заниматься не только тем, что получается. Я освою то, к чему меня тянет, то, что я люблю. Стану одной из лучших.

Наставник по стрельбе вскоре доверил мне тяжелое оружие. Оно было со мной всю войну. «Твой друг», — так Коул называл мои черные стволы, и я всегда смеялась в ответ.

Ведь оружие и правда было мне верным другом.

— Да, именно так, — сказал Мельтиар, когда я положила оружие на колени и накрыла ладонью приклад. — Теперь закрой глаза.

Я послушалась.

Это простое упражнение, знакомое каждому воину, каждому скрытому. Закрыть глаза и пытаться различить звуки, движения воздуха, дальние отголоски чувств. Мы учились этому прежде, чем отправились жить среди врагов: чтобы, проснувшись в чужом городе, не заговорить на родном языке и даже с закрытыми глазами не выдать себя ни жестом, ни словом. Чтобы суметь найти путь в полной темноте и стрелять наугад, не видя цели.

Не нужно быть магом, чтобы научиться этому.

Мир покачивался, едва приметно, плавно, но в этом движении была память о шторме, о тошноте, подступавшей к горлу, о молниях, раскалывавших небо, и о раскатах грома. Ветер касался лица, дышал солью, выбившаяся прядь щекотала губы. Внизу, за бортом корабля шептало море, — повторяло свои угрозы и обещания, не давало забыть о себе даже на миг. Крик птицы взмывал над плеском волн, исчезал в вышине.

Голоса, которые я почти не замечала обычно, стали ярче, ближе. Звонкие оклики, удар крыльев по воздуху, скрип разматывающейся лебедки, грохот откинутого люка, дрожь в досках палубы, эхо шагов. Бочка, на которой я сидела, чуть слышно поскрипывала в лад с движением корабля, в такт качающемуся миру. Мои ноги опирались на мотки каната, — даже сквозь пропитанную солью подошву я чувствовала упругие, неподатливые кольца.

— Смотри внимательнее, — сказал Мельтиар. — Смотри ближе. Глубже.

Его голос был сейчас неукротимым, как река. Темнота и свет, каждый звук — новая грань, течение, тянущее в глубину, влекущее к себе. Совсем близко — достаточно протянуть руку. Но даже не касаясь, я чувствовала Мельтиара, — вот он передо мной, раскаленный как сердце битвы. Его дыхание, движения и слова разрезали воздух, соленый ветер не мог их стереть. Они вспыхнули, коснувшись моей памяти, и я зажмурилась крепче.

Слезы обожгли веки, сердце переполнилось, пропустило удар. Слова Мельтиара, его имя, темнота, ему подвластная, и его воля, — повсюду, в каждом глотке воздуха, в каждой мысли. Так близко — в моей душе, в оружии, в голосах, отзвуках шагов, во взмахах крыльев.

Я так люблю его. Он моя жизнь.

Я не смогла сдержаться, — горячая слеза потекла по щеке.

Сквозь чувство, бушующее и разрывающее сердце, — всмотрелась глубже. Мне показалось, я падаю, — корабль исчез, море исчезло. Я не перестала ощущать и слышать, мое сердце билось и горело по-прежнему, слеза текла, оставляя соленый след, — но каждое прикосновение, каждый звук превратились в росчерки, яркие и бесплотные.

Я падала или летела — искра в бескрайнем потоке, и тьма сияла ярче полуденного солнца, оглушала безмолвием, Мельтиар был так близко, совсем рядом, повсюду.

Это то, о чем говорил Кори? Мысль вырвалась, помчалась вперед, быстрее меня. Сила первого источника, идущая к каждому из нас?

И Мельтиар отдает нам эту силу, каждый миг.

Я глубоко вздохнула, и мне показалось — мое тело меняется, меняется оружие в руках, становится прозрачным и легким, и…

— Остановись, — велел Мельтиар. — Открой глаза.

В первый миг небо ослепило меня. Все вокруг стало таким реальным, надежным и ярким, даже зеленоватые переливы моря не казались сейчас враждебной бездной.

Мельтиар сжал мою руку и сказал:

— Мы на корабле, не забывай. Когда окажемся на твердой земле, я начну учить тебя касаться силы, черпать ее.

Я кивнула, поспешно вытерла слезы. Мой голос был ломким и слабым от них.

— Тебе кажется… у меня получится?

Мельтиар смотрел на меня пристально, ветер путал темные пряди волос, солнечные искры плясали на них, но не касались глаз.

— Мне не кажется, — ответил Мельтиар. — Я знаю.

 

33

Беспамятство стало хрупким, как тонкий лед. Каждое движение, каждая мысль грозят разломить его. Воспоминания рвутся наружу, мне все трудней удержаться, не окунуться в них с головой. Прошлое отступает, лишь когда я слушаю предвестников Эртаара, сообщающих о нашем движении. И когда учу Бету и смотрю, как ее душа открывается вечному потоку, мысли вспыхивают и глаза начинают сиять. Как и все звезды, моя маленькая звезда излучает свет.

Я злюсь на Ирци и каждый раз давлю это чувство, чтобы оно не коснулось Беты. Но злость тлеет как угли под золой, я не прощу его. Ирци считают хорошим учителем, он учит младших звезд и учит крылатых воинов. Команда Киэнара в детстве училась у него, мои личные предвестники учились у него, — Арца, Лаэнар, Рэгиль, Амира.

Я стою на палубе, забыв, куда шел. Черные паруса раздуваются надо мной, заслоняют небо, я вижу лишь серые клочья облаков. Море утеряло синеву, оно сейчас цвета стали — так похоже на волны у наших берегов, похоже на мой сон. Но это не сон, — я больше не жду прихода врагов, я победил, наш корабль — добыча войны.

Я оборачиваюсь, пытаясь вспомнить, что хотел сделать, но память вгрызается в душу, смыкается сводами чертогов тайны. Слова и образы, угасшие давным-давно, горят в воспоминаниях, — так же ярко, как память о вчерашнем дне. Я чувствую — можно оттеснить их, превратить в полустертые тени, но как я могу? Каждый час в чертогах тайны был для меня драгоценностью, каждое слово старших звезд — путеводным светом.

Даже когда я спорил с ними, даже когда злился на них.

— Мельтиар!

Я вскидываюсь, отбрасываю прошлое, — движение такое резкое, что волосы бьют по лицу, — и вижу Киэнара.

Он идет ко мне, уверено и ровно, словно всю жизнь ходил по палубе. Одно крыло полураскрыто, ловит равновесие и ветер, черные пластины гудят. Киэнар без перчаток сейчас, без шлема, и волосы стянуты в тугой узел, ни одна прядь не выбивается на волю. Киэнар смотрит мне в глаза, без вызова, почти спокойно, — но я ловлю его руку и понимаю: он измотан, в смятении, он давно хочет поговорить со мной.

Лишь бы он не стал просить прощения. Я ненавижу, когда у меня просят прощения.

Сила течет от меня к Киэнару, сквозь наши сомкнутые руки.

— Хочу, чтобы ты знал, — говорит Киэнар, не отводя взгляда. — Я делал это не ради себя.

Просил вернуть всех домой. Перечил мне. Дрался со мной. Не ради себя.

Я говорю:

— Никогда не спорь со мной, когда я отдаю приказ. — И добавляю: — Можешь спорить сейчас.

— Сейчас нет смысла, — отвечает Киэнар.

Он такой же упрямый, как и я.

Я такой же — смотрю на своих старших звезд, полный решимости, знающий, что прав. За моей спиной — источник, река света, уходящая вверх, теряющаяся в скальных сводах, озаряющая сумрачную пещеру. Она полна голосами и шепотом эха.

Я стою, окруженный старшими звездами. Их четверо — Ильминар не встретил меня, сегодня его черед служить звездному свету. Меня держат за руки Цэри, Эйяна, Сэртэнэ и Эрэт, я смотрю на них по очереди, не зная, на ком остановить взгляд.

Мне шестнадцать лет, уже два года как я — лидер армии и народа. Мне больше не нужно запрокидывать голову, чтобы встретиться глазами со старшими звездами, я почти сравнялся с Сэртэнэ ростом.

И я решился, знаю, что должен высказать то, что сжигает меня каждый раз, когда я поднимаюсь наверх, каждый раз, когда вспоминаю все.

Я говорю, и скалы повторяют мои слова, тихий гул дрожит в воздухе:

— Будет лучше, если я буду помнить о вас и внизу. Глядя сверху, я вижу — я мог бы мыслить яснее и шире. Беспамятство не помешает мне — я выполню все, я приведу нас к победе. Но сделаю это быстрее и лучше, если моя душа будет свободна.

Мне кажется, что тень чувств Сэртэнэ вырывается из-под незримой завесы, касается меня. Я не успеваю понять их — тень угасает, Сэртэнэ вновь непроницаемый, далекий. Он касается моей ладони, он знает все, что творится в моей душе, я ничего о нем не знаю.

Сэртэнэ говорит:

— Даже не помня, ты всегда можешь позвать нас.

Эрэт кивает, Цэри говорит:

— Если тебе нужен совет или помощь, мы всегда ответим.

Гнев вспыхивает в груди, и вслед за ним — злость на самого себя: как я смею сердиться на них, как я смею перечить?! Но я знаю, что прав.

— Почему? — спрашиваю я. — Зачем это нужно?

— Но я уже рассказывала тебе. — Эйяна смотрит на меня удивленно, с укором. — Неужели ты не помнишь?

— Помню, — отвечаю я, — сказку про Шаэлара. Но я не Шаэлар и сейчас другое время.

Эйяна чертит по моему запястью, легкое, успокаивающее прикосновение, но я чувствую ее печаль. Эйяна говорит:

— Ты должен поверить нам, Мельтиар. Должен понять.

Я смотрю вверх, в темноту, рассеченную светом источника. Слова пылают в горле, я произношу каждое, как клятву:

— Не беспокойтесь. Я сделаю все, что должен. Мы победим. Я уничтожу их.

Голос Киэнара звучит твердо, каждое слово — как камень, брошенный в цель. Нет, Киэнар не станет просить прощения, — мне всегда это нравилось в нем. Но усталость в его душе никуда не делась, а под ней ворочается тень страха. Я хмурюсь, но слушаю молча.

— Ты знаешь, — говорит Киэнар, — на поле боя я всегда выполнял приказы. Потому что знал — даже в самой сложной ситуации, я смогу что-то сделать. Но я ничего не смог бы сделать со штормом, это враждебная нам стихия.

Ты мог бы выполнить мой приказ, Киэнар.

Порыв ветра бьет по глазам, они горят от соли. Крылья Киэнара распахиваются, зовут его в небо, но Киэнар стоит не шелохнувшись, смотрит мне в глаза.

— Не бойся моря, — говорю я ему. — Ты не должен бояться. Ты мой предвестник.

Киэнар застывает на миг, а потом вскидывается, готовый ответить, — мои слова ранили его, — но не успевает.

— Земля! — Над кораблем летит крик, ветер рвет его в клочья, швыряет в раздувающиеся паруса. — Прямо по курсу! Берег!

Палуба отзывается голосами, дробью бегущих шагов. Я устремляюсь к борту, Киэнар вместе со мной. Корабль кренится, я хватаюсь за поручень, вглядываюсь вперед. Воздух, мешанина звуков, даже истертая древесина под моей ладонью, — все искрится от возбуждения и надежды.

— Земля. — Голос Киэнара тихий сейчас — не слова, а вздох — словно он не в силах поверить.

Горизонт изменился, — там, где много дней подряд небо смыкалось с морем, пенились волны, простиралась бескрайняя гладь или туман скрадывал горизонт, — появилась темная полоса.

С каждой минутой она становится все отчетливее, все черней, превращается в неровную кромку, поднимается над бездной.

Чужой мир.

Ликующие крики, хлопанье крыльев, голоса и смех. Армельта пикирует сверху, падает в чьи-то объятия. Шерири стоит на рее, машет мне, кажется золотой птицей среди парусов. Радость моих предвестников оглушительна, и я смеюсь вместе с ними.

Среди восторженных лиц я ищу Бету и нахожу ее. Она застыла на передней палубе, вцепившись в перила, — я хочу позвать ее, но она оборачивается сама. Она счастлива, хочет разделить со мной этот миг, — я чувствую это, еще не прикоснувшись к ней.

Пара шагов — и вот мы стоим, обнявшись, смотрим на приближающийся берег.

Он каменистый и серый, на уступах скал — согнутые ветром сосны. Сумеем ли мы причалить здесь? Но я знаю — рифы не будут нам преградой, ведь мы пересекли бездну.

Мы первые звезды на чужом берегу.

Легенда о золотой флейте

В день летнего солнцестояния посланники со всех концов земли стекались к Повелителю Севера и складывали дары к его ногам. Сказитель, — с дорожным посохом, в простой одежде, — пришел в числе последних. Поклонился священным камням, опустился на колени перед Повелителем Севера и сказал:

— В дар тебе я принес легенду о твоих предках.

— Говори, — разрешил Повелитель Севера, и Сказитель вновь поклонился ему и древним камням.

Затем сказал:

— Зимы в ту пору были долгими, а люди жили дико. Не умея возделывать землю и пасти скот, они охотились в долинах и вели нескончаемые сражения за горячие источники и звериные тропы. Миром правила не справедливость, а сила и злоба. Никто не мог рассчитывать на милость победителя, потому побежденные в страхе бежали в горы, спрятались на уступах обледенелых скал. Но там охотники едва могли найти пропитание, холод и голод сокрушал тех, кто избежал смерти на поле боя. Лишь горстка побежденных дожила до весны.

Но весной родился среди них мальчик — а иные говорят, что не родился, а возник из скал и льда, — и, едва появившись на свет, он закричал, указывая на вершину горы. Неистово и яростно сверкали его глаза, а голос гремел, как лавина.

Повелитель Севера, это был твой предок, названный Ийка — сверкающий.

Услышав его голос, люди, потерявшие надежду, воспряли. Собравшись с силами, они отравились туда, куда указывал Ийка. Преодолели перевали и опасные тропы и вышли в долину, которой не видели прежде, — там не было людей, но текла река, колосились травы, бродили олени, рыба выпрыгивала из вод, пели птицы. Измученное племя, едва веря своему счастью, воздвигло священные камни и осталось жить возле них, назвав свой новый дом Долиной Счастливой Реки.

Двадцать лет они прожили там, позабыв про мир, оставленный за горами. Но Ийка рос и расспрашивал старших о том, как они жили прежде, и твердо решил отомстить врагам племени и установить справедливость в мире. Старейшины уговаривали его позабыть о старой вражде, но Ийка был неумолим. Он собрал юношей, родившихся в Долине Счастливой Реки, и вместе с ними отправился в обратный путь, через перевалы.

Но в горах их застала буря, снег и ветер заставили Ийку и его спутников укрыться в пещере. Вихри завывали, снег шел стеной, и скоро вход в пещеру завалило, путники остались в темноте. Друзей Ийки объял страх, со слезами взывали они к священным камням и силам родной земли. Но Ийка не кричал вместе со всеми — ему показалось, что в глубине пещеры виднеется свет. Поднявшись, Ийка пошел туда, хотя друзья умоляли его остановиться.

Свет манил его, вел все глубже по извилистому ходу пещеры. А затем угас, но Ийка продолжал идти, касаясь стены рукой. Потом почувствовал, что впереди пропасть, и остановился.

Из глубин земли вырвался вихрь, порыв раскаленного ветра обдал Ийку и сказал:

«Сверкающий, это место твоего рождения. Твоя жизнь завершится внизу, на равнине, откуда двадцать лет назад бежало твое племя. Ты умрешь от оружия неистовых воинов. Этого ли ты хотел, за этим ли пришел сюда?»

Ийка ответил:

«Я пришел изменить мир, сделать так, чтобы правила справедливость».

«Это тебе не под силу, — ответил огненный ветер. — Но я могу помочь тебе. Протяни руки».

Ийку послушался, и в его ладони легла холодная флейта.

«Это дар или обязательство?» — спросил Ийку.

«Это залог, — ответил огненный ветер. — Золотая флейта станет залогом твоей победы. Ее звук разгонит врагов, придаст силу союзникам. Но помни, флейта — не дар, а лишь залог. Пока на твоей земле будет царить справедливость, больше никакая помощь не будет тебе нужна. Но когда ты не справишься один, тогда должен будешь вернуть флейту, а взамен получишь помощь».

«Кому я должен буду вернуть флейту? — спросил Ийку. — И кто поможет мне?»

«Ты, твои дети, дети твоих детей не будут нуждаться в помощи. Когда придет время, твои далекие потомки поймут, что делать», — так сказал раскаленный ветер и, смолкнув, растворился в глубине земли.

Ийку поднес флейту к губам и начал играть. И тотчас к его друзьям вернулось мужество. Вскоре буря стихла, и, прорубившись наружу, путники вышли из пещеры, спустились на равнину и вступили в бой. Ярко сверкала флейта, залог победы, и ни одного поражения не потерпел Ийку. Племена объединились под его властью, на скалах были начертаны Законы Справедливости, а Ийку стал первым Повелителем Севера.

Таков мой рассказ, таков мой дар тебе.

Выслушав Сказителя, Повелитель Севера встал с каменного трона, поднял над головой золотую флейту и сказал:

— Залог наших предков и сила нашего народа да будут свидетелями мне. Твой рассказ — лучший из даров. Пусть будет он записан, пусть учат его наизусть, читают и поют в день солнцестояния.

И как он сказал — так и было сделано.