Дети войны

Медвденикова Влада

Часть четвертая

 

 

34

Теперь, когда земля приблизилась, оставаться на корабле стало невыносимо.

Я смотрела на скалы: серые и цвета песка, они изломами ныряли в воду, преграждали нам путь. Корабль не пройдет среди рифов, но лодка смогла проплыть там, — взлетала и падала среди волн, весла вспарывали воздух и пену. Мельтиар взял с собой только личных предвестников, остальным велел ждать на корабле. Я всматривалась, но лодка скрылась за изгибом скалы. Виднелись лишь гребни, захлестывающие хребты подводных камней, и кусочек берега за ними, пологого, покрытого песком и галькой.

Мне тяжело было стоять на месте, тяжело было молчать. Но я знала, — если заговорю, то не удержусь и мысленно позову Мельтиара. Нельзя отвлекать его, кто знает, что там на берегу. Нужно ждать.

Ожидание окутывало корабль как туман.

Наверное, каждый на корабле думал о том же. Я видела неподвижные фигуры, застывшие на своих постах, но не слышала ни оклика, ни слова. Лишь скрип поручней и досок, гул ветра и крики чаек, разрывавшие воздух то тут, то там. От их пронзительных голосов душа темнела, — чайки здесь были другими, другим был ветер, и море, и небо.

Чужой мир.

Лодка появилась внезапно, — только что ее не было, и вдруг показалась из-за рифа, нырнула в водопад брызг, появилась снова. Весла черными росчерками падали в море, рывками влекли лодку к нам.

Я уже не могла ждать, готова была позвать, несмотря ни на что, — но мысль Мельтиара обогнала меня, вспыхнула в сердце, на миг озарив все вокруг, сделав ближе и ярче.

Все в порядке.

Наше молчание изменилось, — стало пронзительным, звенящим, как мгновение перед атакой. Лодка вновь взлетела на шипящем гребне, устремилась к кораблю, и изгиб борта скрыл ее от меня. Я перевесилась через поручни, но почти ничего не смогла разглядеть — видела лишь пену, пляшущую корму лодки, крылья, чьи-то руки в черных перчатках, хватающие перекладины лестницы.

Совсем рядом, уже здесь. Все в порядке.

— Ко мне! — крикнул Мельтиар, и я рванулась на голос.

Едва не упав со ступеней передней палубы, поймала трос — но отпустила тут же. Палуба почти не качается, мы почти на суше, я ничего не должна бояться.

Мельтиар стоял возле центральной мачты, ждал, пока все мы соберемся вокруг. Мокрые волосы падали ему на лицо, липли ко лбу. Вода капала с рукавов куртки, на палубе темнели мокрые следы. Позади него стояли четверо крылатых предвестников, промокшие с ног до головы, будто внезапно прошли через бурю. Армельта поймала мой взгляд и улыбнулась, словно пытаясь подбодрить.

Я поняла, что стою вытянувшись, стиснув оружие до боли в ладонях, и попыталась успокоиться, сделала глубокий вдох. Вкус чужого воздуха тревогой осел в горле.

Мельтиар обвел нас взглядом — мы выстроились полукругом перед ним, лишь трое часовых остались на своих постах: на носу, на корме и в вышине, на перекрестье мачт.

— Берег чист, — сказал Мельтиар. Его голос был хриплым от соли. — Есть, где укрыться, и я могу в любой момент перенести вас домой. Берите оружие и все, что может понадобиться, мы переправляемся на берег.

Шерири шагнул вперед, — золотистые крылья дрогнули за спиной, но не раскрылись, — прижал руку к груди и сказал:

— Нам приказано подчиняться тебе, пока мы не вернемся домой. Но нам сказали и беречь корабль — это единственный звездный корабль, других нет. Если мы его оставим, магия может обернуться против него, или он не совладает с морем. Прошу, разреши предвестникам Эртаара не сходить на берег.

Шерири замолчал и остался стоять, склонив голову. Порыв ветра запел в золотистых пластинах крыльев, и мне вдруг показалось, что даже издалека я чувствую и понимаю, что терзает Шерири. Ему так дорог корабль — он перенес нас через море, сделал невозможное, и душа Шерири теперь сплетается с его жизнью, как душа пилота — с машиной.

Но разве такое бывает? Ведь это корабль врагов, какой бы магией его ни пропитали! Это они рубили деревья, строгали планки, поднимали мачты, строили и спускали на воду, и может ли один из нас…

— Посмотри на меня, — велел Мельтиар.

Шерири вскинулся. Несколько мгновений Мельтиар смотрел ему в глаза, потом хлопнул по плечу и сказал:

— Я разрешаю. Но с вами все время будет мой предвестник. Они будут сменяться каждые пять часов, и позовут меня, если что-то случится.

Песок хрустел под ногами — почти так же, как дома. Но все же звук казался мне иным, суше и жестче, и я наклонилась, зачерпнула горсть песка.

Он потек сквозь пальцы шершавым потоком — песчинки крупные, серые и черные. Осколок ракушки задержался на ладони, и я развернулась, с размаху швырнула его в море. Волна вспенилась, поглотила добычу.

Солнце скрылось за скалами, небо темнело. Морская вода налетала на берег, угрожающе шипела, заставляла отступить. Неужели мы сумели пересечь бездну между мирами? Корабль не был виден отсюда и уже казался мне нереальным, как видение. Но он существует, предвестники Эртаара остались на палубе и сейчас с ними Раши, он сменил Каэрэта часа два назад. Или больше? Время здесь словно сдвинулось или текло по-другому, закат длился долго и казался холодным: сиренево-алый, угасающий медленно, как угли в золе.

Я бросила последний взгляд на море, — оно совсем почернело, лишь тусклая пена белела на гребнях волн, — и поспешила к лагерю. Старалась не бежать, но ветер подгонял, толкал в спину, в его голосе мне мерещились затаенные угрозы.

Но берег укрывал нас, словно крепость. В каменной стене темнел широкий грот — там мы разбили палатки. Скалы скрывали нас от моря, рифами уходили в воду с одной стороны, а с другой громоздились, словно гигантские острые ступени. Мы взобрались по ним, когда еще было светло, увидели каменистую равнину, редкие деревья, темные холмы вдалеке.

Завтра мы вновь поднимемся туда, будем искать флейту из легенд.

Но пока что я шла к гроту — он казался островком знакомой жизни среди чужих скал. В глубине его чернели палатки, а у входа горел костер — бездымный и почти бесцветный, я заметила его, лишь когда подошла совсем близко. Светлое пламя металось в ограде из камней, опадало и взлетало вновь. Мы могли высушить одежду без огня и без огня согреть воду, но здесь было так холодно, и воины теснились вокруг костра, сидели прижавшись друг к другу, потягивая руки к языкам пламени.

Неужели зима уже наступила? Или здесь, в чужом мире, она приходит раньше?

Мельтиар сидел чуть поодаль, на широком камне. Темнота текла с его пальцев, вспыхивала, смерчем закручивалась на земле. Ее движение завораживало, как танец или песня, — зовущая и неистовая. Беззвучная песня.

Я подошла, и темнота сомкнулась вокруг меня, обдала жаром. Мельтиар поймал мою руку, — быстрое, горячее прикосновение, — и тут же отпустил, кивнул в глубину грота и велел:

— Возьми себе поесть и возвращайся.

Под скальным сводом было темно, лишь два белых шара мерцали, воздух дрожал в их призрачном свете. Я пробралась между палатками, пытаясь вспомнить, где наш маленький склад. Нашла его почти сразу — ящики громоздились один на другом, выше моего роста, я с трудом сумела вытащить коробку с едой. На сколько дней нам хватит этого? И что мы будем делать потом? Здесь голые камни, ничего не растет, даже терпкие ягоды, — те, что мы собирали в лесу.

Я вышла наружу и кто-то из сидевших возле костра протянул мне кружку с дымящимся чаем и подвинулся, освобождая место возле огня. Я помотала головой, пробормотав благодарность, и вернулась к Мельтиару.

Рядом с ним было тепло, и я молча прижалась к его плечу, закрыла глаза.

Совсем как тогда, во время наших блужданий, — холодная ночь, и лишь темнота согревает нас. Можно бесконечно сидеть так, слушая его дыхание, чувствуя, как черный поток движется вокруг, без устали, без остановки.

Нет, все совсем по-другому. Вокруг нас не осенняя прохлада, а дыхание зимы. Мы не изгнанники. И мы не дома.

— Ешь, — сказал Мельтиар.

Я открыла коробку. Такая же еда, как была во время всего нашего пути по морю — но, когда мне удавалось есть на корабле, я едва различала вкус, а теперь он вернулся, стал ярким. Полоски сушеного мяса, сухари, тонкие, как бумага, орехи и ломтики вяленых фруктов, — часть нашей земли, нашего мира.

— Если в течение трех дней мы никого не встретим, — проговорил Мельтиар, — и ничего не найдем, тогда я обращусь к своим старшим звездам. Если они не ответят, мы вернемся.

Я взглянула на него. Мельтиар смотрел вдаль, на темное небо и едва различимые гребни рифов. Его волосы сливались с вечерним сумраком и волнами темноты, в зрачках мерцали отблески черных искр.

Вернемся… Мне так хотелось вновь оказаться дома, — пусть даже не в городе, пусть даже возле моря, по колено в воде, но возле родных берегов. Но мы не можем вернуться ни с чем, разве для этого мы пересекли бездну? Флейта — сказка, трудно думать иначе, но мы найдем что-нибудь, узнаем важные вести, составим карту чужой земли, привезем здешнее оружие и амулеты, мы не вернемся с пустыми руками.

Я хотела сказать об этом, но тревога накрыла меня как тень, холодом потекла в крови.

Что с нами будет, когда мы вернемся? Где мы будем? В лагере Аянара? В лесу, вдали от людей? Что решат эти невидимые люди, живущие на тайном этаже? Они судили Мельтиара после победы. Обвинят ли его теперь, если он вернется без флейты?

Мельтиар обнял меня крепче, прижал к себе. Его сердце билось медленно и ровно, в такт жаркому движению темноты.

— Я многое вспомнил, — сказал Мельтиар. — Хотя не все понимаю. И только одно никак не могу вспомнить: за что меня судили.

— Что бы там ни было, — прошептала я, — тебя судили несправедливо.

Он не ответил.

 

35

Чужая земля лежит передо мной.

Каменистая равнина, светлые, острые тени, темные пятна деревьев вдали. Стена гор у самого горизонта — туманный призрак. Ветер дует с моря, уверенный и сильный, запах прибоя мешается в нем со вкусом земли. Неприветливый, суровый мир. Неужели весь он такой?

Нет.

Вместе со своими предвестниками я стою на каменистой гряде, скрывающей наш лагерь от чужих глаз. Армельта и Каэрэт кружат в небе — они так высоко, что кажутся птицами, черными ястребами, высматривающими добычу. Их полет эхом отзывается в моем сердце.

Они высоко, но облака еще выше — лучи солнца пронзают их, делают воздух прозрачней, тени жестче. Облака тоже движутся, медленно уходят на запад. Мир кажется безлюдным, словно мы первые люди, ступившие на его берега.

Но я знаю — это не так.

Я чувствую следы силы в земле — не похожая на звуки песен, на чистое сияние источников, на разящую магию, на темноту — она все же кажется знакомой. Ее следы остывают, им много дней, много недель, но я все еще могу различить разрушительное эхо.

Здесь была битва, и земля запомнила ее. Это поле сражений.

Я вслушиваюсь в затухающие отголоски чужой силы, вглядываюсь внимательно, стараюсь не упустить ни единого отблеска. Но эта сила чиста — в ней нет удушающего вкуса пепла, сумрачного дыма, стремящегося проникнуть в душу и навсегда погасить звездный свет. В ней нет отравы всадников, нет пыльных чар наших врагов.

Это не их мир.

Разочарование и облегчение — единое чувство — переполняет меня. Я хочу уничтожить врагов, всех до единого, тех, что выжили и тех, что еще не родились. Но здесь со мной лишь горстка воинов, я не могу потерять никого из них. Они все должны вернуться домой.

Мысль Армельты вспыхивает как клинок на солнце, слова Каэрэта догоняют ее почти сразу.

Люди! Отряд, двадцать три человека, повозки и кони, направляются к нам!

Я все еще ничего не вижу — должно быть, чужой отряд движется среди темных островов леса или за отрогами скал. Армельта и Каэрэт парят в вышине, черные молнии в изменчивом небе.

Возвращайтесь, говорю я, и они разворачиваются, устремляются вниз. Я уже вижу крылья, различаю очертания тел.

Армельта приземляется первой, — ветер бьет мне в лицо, камни гудят. Почти в тот же миг Каэрэт пикирует, едва уклоняется от ее крыльев — черные перья бьют по воздуху, не желают исчезнуть в складках одежды. Армельта откидывает стекло шлема, — я успеваю увидеть, как гаснет багровая сетка координат, — жадно глотает воздух, говорит:

— Это военный отряд, но из оружия только мечи, копья, луки и стрелы.

Мечи, копья, луки и стрелы. У нас не было другого оружия, когда вражеский прилив сокрушил нас шестьсот лет назад. Но у нас были песни.

— Магия? — спрашиваю я.

Армельта качает головой.

— С высоты не различить, — говорит она, а Каэрэт добавляет:

— Наверху следов магии нет. И мертвой силы тоже.

Мертвая сила — так Раэти, наш учитель, называл искусство врагов, незримый дым и пепел, окружающий всадников.

Здесь их нет.

Я смотрю на своих предвестников. Лучи солнца вспыхивают на шлемах и крыльях, скользят по черным стволам ружей, искрятся на заклепках ремней. Каэрэт и Армельта замолкли. Киэнар стоит у края обрыва, готовый прыгнуть, Цалти рядом, смотрит в небо.

Бета возле меня — на полшага позади — крепко сжимает перевязь оружия, ждет моих слов. Волосы, отросшие за время наших скитаний, стянуты в хвост, — ветер треплет их, пытается освободить светлые пряди.

У края тропы — Танар, Анкэрта и Реул. Они кажутся спокойными, но я ловлю их нетерпеливые, устремленные взгляды. Чуть поодаль Раши и Эмини, у обоих тяжелые, грозные ружья, такие же, как у Беты.

Еще четверо — Шимэт, Скэрци, Арвир и Биэрэ — в нашем лагере, внизу, невидимые отсюда. И Айяш на корабле, с предвестниками Эртаара.

Я так плохо запоминаю имена, но запомнил их всех и не забуду. Я хочу сказать: «Вас будет знать каждый. Ваши имена запишут в книгах. Вы первые звезды на чужом берегу». Но сейчас не время.

Закрываю глаза на миг, чтобы проверить себя. Сердце бьется ровно, удар за ударом. Я спокоен. Готов ко всему.

— Мы спустимся вниз, — говорю я, — пойдем им навстречу. Держитесь так, словно вы безоружны. Ничего не делайте без моего приказа.

Мои предвестники кивают, один за одним, и я разворачиваюсь, начинаю спускаться по каменистым уступам.

Я был прав — это поле битвы. Оно покрыто следами магии и огня, колес и копыт. Оно бесплодно, ведь сражение гремело здесь ни раз и ни два. Травинка едва успевает пробиться сквозь камни — и тут же ее топчут, сминают, жгут. Это место сражений, здесь армии сходятся в благородном поединке.

Это возвышенно и красиво, но я не стал бы воевать так. Если хочешь победить — ударь врага в самое сердце, разрушь его города, взорви мосты и сожги поля. Иначе сражения будут тянуться годы и десятилетия — как здесь.

Отблески солнца вспыхивают вдалеке, у подножья холмов, и я понимаю — вот он, отряд чужаков. Мы идем навстречу друг другу, и сквозь клубы пыли я начинаю различать коней и повозки. Стук копыт все громче, земля гудит. Трубный клич разрезает воздух — внезапный и гулкий, он отдается эхом, уходит в небо. Два долгих сигнала. Что за труба поет там? Я чувствую в ней силу.

Чужой отряд уже совсем близко. Я останавливаюсь, протягиваю раскрытые ладони. Шаги за спиной стихают — мои предвестники остановились, ждут. Их имена сияют.

Чужаки замедляют шаг. Пыль оседает вокруг тяжелых копыт, солнце сверкает на серебристых шлемах, на широких лезвиях копий. На пеших воинах кожаные доспехи с медными бляхами, ножны перевиты шнурами. Повозки возвышаются, словно скалы, и это не повозки вовсе — боевые машины. У каждой — лишь два колеса, но в упряжке по четыре коня, свирепых, косящихся на меня налитыми кровью глазами. И в каждой повозке — два воина, один держит поводья, другой сжимает копье.

Тот, чья повозка стоит впереди, вскидывает руку, начинает говорить. Его голос суровый и резкий, слова падают как острые камни, я не понимаю их. Это не наша речь и не язык врагов. Говорящий требовательно смотрит на меня. Шлем закрывает ему половину лица, и от этого оно кажется жестким, словно вырублено из гранита.

Я качаю головой и говорю:

— Мы приплыли издалека. Я не знаю ваш язык.

Воин снова говорит что-то, но уже не мне — и с одной из колесниц спрыгивает возница, идет к нам. Его доспехи проклепаны металлом, солнце сверкает на них так, что больно смотреть. С рукавов и наплечников струятся синие ленты, а лицо замотано, я вижу только глаза, внимательные, серые.

Он протягивает руку, смотрит вопросительно. Может быть, он хочет почувствовать, враг я им или нет? Я позволяю ему прикоснуться. Темнота грохочет в моем сердце, готовая вырваться наружу.

Копьеносец в повозке вновь поднимает руку, повторяет свои слова. Они по-прежнему незнакомы мне — набор звуков — но я все понимаю.

— Приветствую чужестранцев, — говорит копьеносец. — Кто вы и откуда?

Человек с замотанным лицом все еще держит меня за руку. Он ловит мой взгляд, говорит:

— Я переводчик. Пока я рядом, мы понимаем тебя, ты понимаешь нас.

Его слова чужие, я едва различаю их и не могу запомнить, но суть ясна.

Я киваю и отвечаю, глядя на копьеносца:

— Мы приплыли из другого мира. Мы не враги. Я должен увидеть вашего лидера.

 

36

Я знала все тонкости языка врагов. Произношение и многозначные слова; то, какая речь пристала девушке моего положения и возраста, и какие выражения должны смущать и вызывать негодование. Я могла думать на этом языке, — его сухие звуки поначалу царапали душу, не вмещали мысли, но потом я привыкла. Читать было проще, чем говорить, — буквы, теснившиеся на страницах толстых книг, складывались в истории, текли неспешно, и я забывалась, погрузившись в поток чужих жизней.

В нашем мире было только два наречия — наше и захватчиков, и нельзя было понять другой язык, не изучив.

И сейчас голова гудела, сердце колотилось, что есть сил, а ладони стали липкими от пота. Почему я понимаю речь этих людей в дикарских доспехах? И почему их слова не перестали быть безумным набором звуков? Как это возможно?

Но мы в другом мире, кто знает, что здесь возможно.

Перевязь меча до боли врезалась в ладонь, но я не ослабила хватку. Взглянула на Мельтиара, — неподвижный, он стоял на шаг впереди нас, пыль медленно оседала на его волосах, на рукавах куртки.

Командир отряда, — кем он еще мог быть, этот человек в высоком шлеме? — поднял и опустил копье, ветер подхватил голубые ленты, обмотал вокруг древка. Это угроза? Я успела подумать об этом, успела окинуть взглядом равнину, но чужак заговорил.

— Посланник дальних берегов, наш предводитель выслушает тебя. Но твои воины останутся здесь.

— Я безоружен, — ответил Мельтиар и протянул раскрытые ладони. — Я пойду один.

Мне показалось, что время застыло. Равнина, пыль, гаснущий вкус соли и мы — напротив хозяев этой земли. Мне нужно торопиться, вырваться из строя, пока Мельтиар не отдал мысленный приказ, не велел нам всем остаться. Сейчас он сделает это, я должна успеть.

Я шагнула вперед и сказала:

— Я пойду с Мельтиаром. Я с ним всегда.

Мельтиар поймал мой взгляд, кивнул. Я ждала, что сейчас его голос опалит мысли, пронзит душу, — но Мельтиар молчал.

Может быть, враги могут услышать и понять даже беззвучную речь?

Наш отряд пришел в движение, шум голосов наполнил воздух. Мы переплыли море с Мельтиаром, он наш лидер, мы не оставим его, — эти слова повторялись снова и снова.

Чужак поднял копье, ударил о дно повозки, повторил, не повышая голоса:

— Твои воины останутся здесь. Она, — он указал на меня, — твоя?

— Она моя, — ответил Мельтиар и взял меня за руку.

Его ладонь была сухой и горячей, а чувства горели, ясные, как никогда: он был устремлен и уверен, хотел, чтобы я шла вместе с ним.

— Тогда она может сопровождать тебя, — сказал чужак.

Я стояла, держась за борт колесницы. Это слово было новым — родилось только что, из звуков нашей речи, из колес и движения, когда переводчик сказал: «Вы наши гости, поднимайтесь на колесницу». Один из копьеносцев спрыгнул на землю, и Мельтиар забрался на его место, на высокий уступ повозки, и протянул мне руку.

— Колесница, — повторила я, пробуя слово на вкус.

Переводчик улыбнулся, кивнул.

— Каэ, рашъяр, — сказал он и непонятные звуки вновь преобразились в мыслях. «Да, колесница».

Пустошь клубилась пылью вокруг нас, повозка качалась, почти как корабль, бороздила каменистую почву. Возница не оборачивался, сжимал поводья. Сквозь пыль я видела темные бока коней, ленты, вплетенные в их гривы. Мельтиар обнимал меня за плечи, но смотрел вперед, словно мог разглядеть, куда нас везут.

Я обернулась. Наш отряд почти скрылся из виду — неясные черные точки вдалеке.

Они будут ждать нас в гроте.

Мысль Мельтиара была такой внезапной и ясной, что я едва не ответила вслух. Но удержалась — если чужаки не слышат нас сейчас, то пусть не знают, что мы можем говорить беззвучно.

Не беспокойся. Мельтиар по-прежнему смотрел на невидимый горизонт. Нас связывает свет, поэтому ты слышишь меня. Эти люди не слышат.

Я хотела спросить — но мысли дробились о движение колесницы, каждый вдох был полон пыли, не давал сосредоточиться. Я зажмурилась, сжала тревогу в единой образ: наш отряд, оставшийся позади; Мельтиар, протягивающий пустые ладони; мое оружие — огромное, тяжелое, нельзя не заметить, так почему же?

Они не понимают. Мысль Мельтиара сияла как клинок среди неизвестности и пыли. Не понимают, что это оружие. И не чувствуют нашу магию.

Колесница остановилась, качнулась. Я крепче схватилась за борт и открыла глаза. Один из коней заржал, тряхнул гривой, другой отозвался. Повозки останавливались, одна за другой, кругом были копья, шлемы, блеск металла. Переводчик вновь оказался рядом, возле высоких колес и тяжелых копыт.

— Колесницы останутся здесь, — сказал он. — Дальше мы все идем пешком.

Я спрыгнула на землю и закашлялась. Пыль скрипела на зубах, саднила вкусом незнакомой, чужой земли. Переводчик сказал что-то, но я не разобрала смысл. Может быть, это были и не слова вовсе, а лишь ободряющий, успокаивающий возглас. Мельтиар сжал мою ладонь.

Но чем дальше мы отходили от колесниц, тем проще становилось дышать. На потрескавшейся земле то тут, то там виднелись стебли, — чаще сухие, со скрученными листьями, дань зиме. Предгорья приблизились, распались на уступы и склоны, желтовато-серые, прорезанные белыми жилами, покрытые темными пятнами, — рощами деревьев, упрямо цепляющихся за скалы. Звенят ли ручьи в этих холмах, бегут ли, падая с камня на камень? Растет ли там ягода, терпко-сладкая, оставляющая на руках следы цвета крови?

Мы так далеко от дома. Здесь все чужое.

Я уже видела, куда нас ведут. Впереди высился круг шатров, — тусклых от времени и солнца, не разобрать, какой цвет у них был когда-то. Но над каждым шатром вились ленты: голубые, они рвались в небо, словно жаждали стать частью его синевы. Вокруг лагеря стояли воины, копьеносцы и лучники, неподвижные, будто вытесанные из камня.

Мельтиар крепче сжал мою руку, искры темноты вспыхнули на коже, и шквал его чувств затопил меня на миг. Опасность, предвосхищение, потеря, тревога и опустошение, — его мысль ворвалась в мою душу, обожгла ее.

Небо погасло.

Но небо было прежним, — осенняя высь, тонкая сеть облаков, солнце, прорывающееся сквозь них, искрящееся на металле. Мельтиар не смотрел вверх — только вперед, на чужой лагерь. На шатры, разбитые по плану, на прямые улицы меж ними, на воинов, расступившихся, чтобы пропустить нас.

Что случилось? Моя мысль была путанной и рваной, я старалась не выдать себя, не сбиться с ровного шага. Наш отряд?..

Не бойся, ответил Мельтиар. Я слышала, как успокаиваются его чувства, волна за волной уходят вглубь. Здесь не видно звезд. Но я понял почему.

 

37

Небо погасло.

Я ослеп.

Тысячи, тысячи звезд, сиявших для меня всегда. Звездный ветер, несущий им мою силу. Голоса, звучащие за гранью слуха. Все, что было частью моей души.

Погасло.

Пустота поглотила свет, убила звуки. Пустота глухая, черная, как расщелина под горным завалом. Воздух затхлый, вдох разрушает мысли, отравляет сердце. Где свет моих звезд? Сила течет от меня к ним, но я не слышу отзвука вдалеке, не вижу мерцающих струн.

Но я вижу ее. В опустевшем небе сияет она одна — моя маленькая звезда. Совсем рядом — и моя душа, опустевшая, вновь наполняется жизнью.

Я справлюсь.

Искры темноты бегут по коже, вспыхивают на краткий миг — но одного мига достаточно. Темнота дает мне новое зрение, и я вижу — мы идем сквозь толщу незримой стены.

Я не сбавляю шаг, иду сквозь преграду. Смотрю вперед, на лагерь открытый ветрам пустоши, видимый издалека. Вижу воинов, оцепивших шатры, помню о колесницах, оставшихся позади. Сжимаю руку Беты, пытаясь унять ее тревогу, а темнота вливается в кровь, рассказывает мне о незримой стене.

Преграда на пути магии, на пути оружия и пророчеств. Я не вижу своих предвестников, они не смогут докричаться до меня. Но свет минует преграду и моя темнота скользит незамеченной. Она познает, принимает в себя чужую магию, и я даю ей новое имя — барьер.

Здесь не видно звезд, говорю я Бете. Но я понял, почему.

Я понял почему, но что я должен делать? Исчезнуть вместе с Бетой в вихре темноты, вернуться к отряду? Нет, мои воины готовы к непредвиденному. И я не могу отступить сейчас.

Наш провожатый сбавляет шаг, мы останавливаемся следом за ним. Мир внутри барьера притворяется таким же, как снаружи: ветер гонит по земле сухую пыль, играет голубыми флагами, раздувает тяжелые полотнища шатров. Ветер пахнет усталостью и железом, долгими днями пути, ранами и смертью. Много жилищ — истрепанных дождем, выгоревших под солнцем — но слишком мало воинов. Где они? Бежали, погибли или сражаются на далеком рубеже?

Переводчик отходит в сторону, и долетающие обрывки речи превращаются в бессмысленный шум. Я ловлю взгляд Беты и улыбаюсь, хотя улыбаться не время, — она снова стала скрытой. Кто признал бы в ней дитя войны? Она оглядывается по сторонам, любопытная и растерянная, юная девушка среди чужих людей. Держит оружие бережно и неловко, словно дорогую, громоздкую игрушку. Но чувства ее как сталь, — несокрушимые и острые. Чужаки смотрят на Бету, видят ее беззащитной и хрупкой, — и лишь я чувствую смертоносную силу, готовность к атаке.

Переводчик возвращается. С ним другой воин, без повязки и шлема, с открытым лицом. Оно отмечено рубцами и морщинами, взгляд светлый и колкий.

— Посланник дальней земли, теперь я — твой переводчик.

Я киваю, а он продолжает:

— Здесь нет женщин и нет жилищ привычных для них, прости нас за это. Мы приготовим для твоей спутницы лучший шатер, она будет ждать тебя там.

Бета вскидывается, переводит встревоженный взгляд на переводчика, снова смотрит на меня — почти с мольбой. Но ее мысль сияет как вечерний свет и звучит твердо.

Если ловушка — прорвусь к тебе на помощь.

Старик-переводчик по-своему читает наше молчание и взгляды. Он смотрит мне в глаза и обещает:

— Посланник, знай — если кто-то прикоснется к твоей женщине, то будет казнен.

— Хорошо, — отвечаю я и отпускаю руку Беты.

Ее чувства еще пылают между нами, — она хочет защищать меня, забыла о себе. Я приказываю: Если что-то случится, зови меня. Малейшая тревога — зови. Не жди.

Она отвечает без слов, мне легче от прикосновения ее мысли. Я отворачиваюсь и иду вслед за стариком, а Бета, единственная звезда на погасшем небе, остается среди чужаков.

Меня приводят в сердце лагеря: здесь оканчиваются ряды палаток, замыкаются в круг, обрамляют площадь. Здесь, в самом центре, стоит высокий шатер, над ним вьются синие и алые ленты. Шесты с такими же флагами вбиты у входа.

Я вижу лидера этих людей, его легко отличить от прочих. Он ниже ростом, чем старик, идущий со мной, но крепче, и в каждом движении — привычка повелевать, жесты скупые и точные. Он недавно вернулся или собирается уезжать — стоит без шлема, волосы запыленные, бесцветные, стянуты в косу. Я чувствую в нем силу, глухую и древнюю, корнями уходящую в эту землю и в кровь его народа. Чтобы понять больше, мне нужно прикоснуться, но эти люди избегают прикосновений.

Переводчик начинает говорить, но я жестом останавливаю его, иду к предводителю. Воины расступаются, пропускают меня. Их вождь оборачивается — и я называю свое имя.

Он кивает, вскидывает руку, прижимает кулак к сердцу, к железным пластинам доспеха.

— Я Эрай, — говорит он и добавляет другое слово, но смысл рассыпается, не достигнув мыслей, исчезает из памяти.

Как у всех, чьи лица я видел здесь, его черты — отчетливые и резкие. Глаза изменчивы в солнечном свете, — кажутся то серыми, то зеленоватыми, то голубыми. Цвет обманчивый, как волна в открытом море.

Он старше меня, но не намного. Эрай, так его зовут. Я должен запомнить это имя.

— Мне сказали, — говорит он, — что ты приплыл искать союза. Знай, сейчас не лучшее время.

— Раньше приплыть не мог. — Я смотрю ему в глаза, и он не отводит взгляда. — У нас шла война. Я должен был уничтожить врагов.

— Твоя война закончилась победой?

— Да, — говорю я.

Но я должен был уничтожить их всех. Чтобы даже тени их не осталось ни в одном из миров. Вот что я должен был сделать.

Он кивает, и теперь его взгляд говорит: «Значит, ты достоин разговора со мной».

Достоин ли ты разговора со мной, Эрай?

Гнев бурлит в глубине темноты, ярость на этих людей, считающих себя сильнее. Ярость на барьер, ослепивший меня.

Но я пришел сюда как друг, пришел как проситель. Эта мысль успокаивает темноту, она затихает на время.

— Сюда никто не приплывал так давно, — говорит Эрай, — что чужие берега стали легендой. Почему ты направился к нам?

Мгновение я молчу, но уже знаю — нужно сказать правду. Вспоминаю книгу, которую протянул мне Эркинар, звездный узор на истертых страницах и слова — из-за которых я здесь.

«Победа, но не последняя битва. Плывите за море, ищите флейту. Золотая песня останется в небе. Мост над мирами. Голос победы».

— Меня привело пророчество, — говорю я. — О золотой флейте.

Эрай смотрит на меня, долго, его взгляд теперь затянут пеленой видений или мыслей. Мне кажется — он видит и не видит меня. Наконец, он кивает, говорит:

— Я должен ехать, не могу говорить с тобой сейчас, посланник. Но завтра вернусь, мы продолжим разговор. Будь нашим гостем. Рира, — он указывает на старика-переводчика, и тот делает шаг вперед, — расскажет тебе все, что ты хочешь знать.

Эрай отворачивается, принимает из рук юного воина шлем, увитый синими и красными лентами, идет прочь. Лагерь вокруг нас приходит в движение, часть воинов расходится, другие следуют за своим вождем.

Старик молча стоит рядом со мной.

— Расскажи, — говорю я ему, — с кем вы воюете.

 

38

Я не знала, сколько прошло времени. Солнце уже не палило так ярко, тени удлинялись, но вечер все не наступал. Воздух становился холоднее, полнился предвкушением зимы, и казалось — вот-вот небо окрасится алым, по земле потекут сумерки. Но дневной свет все не угасал.

В этом мире ночь не спешит, подкрадывается постепенно.

Хорошо, что это так. Гораздо тяжелее было бы ждать в темноте.

Первые мгновения были самыми долгими. Я замерла, глядя вслед Мельтиару, — знала, что могу себе это позволить, здешние люди не удивятся, сочтут обычной слабостью влюбленной девушки. Мельтиар не обернулся, и это тоже было правильно.

Я смотрела ему вслед, пока он не скрылся из виду. Даже издалека он выделялся: высокий, безоружный, одетый в черное, — яркий росчерк среди пыльной толпы. Потом шатры и люди заслонили его, и я вздохнула, обняла оружие и позволила переводчику увести меня прочь.

Я боялась за Мельтиара. Его не учили искусству скрытых, он не умеет плести беседу, говорит прямо и не сможет обмануть, если потребуется. Но здесь военный лагерь, может быть, тут все прямолинейны, не придется искажать правду? Но я уже обманула этих людей, пришла к ним с оружием, скрыла, что я воин.

И поэтому могла выглядеть любопытной, — вертела головой, смущенно опускала глаза, встретившись взглядом со встречными, и считала. Считала улицы, палатки, повороты. Запоминала путь, которым меня вели.

Шатер, у которого остановился переводчик, отличался от прочих. Дверная занавесь была отдернута, обвязана белым шнуром, а над входом качались бубенцы, позвякивали в такт ветру. Изнутри тянулся странный запах, горьковатый и чистый, — словно тут жгли высушенные полевые травы, окуривали ими палатку.

— Здесь тебя никто не потревожит, — сказал переводчик.

Я шагнула внутрь, а он остался за порогом, — словно эта черта была запретной, преступать ее было нельзя. Я осторожно опустила оружие на пол, вопросительно взглянула, и переводчик заговорил снова.

Глаза еще не привыкли к полумраку, я оглядывалась, но видела лишь неясные тени. Звуки чужой речи казались тяжелыми и резкими, смысл слов с трудом оседал в мыслях. Я кивала, стараясь быть растерянной и встревоженной, а переводчик говорил. Объяснял, где что лежит, куда я могу выйти и как найти обратный путь, и много раз просил простить за скромный прием.

— Мы не ждали женщин, — повторял он. — Здесь нет того, к чему ты привыкла. Но клянусь, каждый будет почтителен с тобой, как со старшей сестрой. Никто не потревожит тебя ни здесь, ни в умывальном шатре, ни снаружи.

Я хотела спросить, почему здесь нет женщин, но вместо этого улыбнулась, неуверенно и слабо, и сказала:

— Наше путешествие было таким тяжелым, что военный лагерь кажется мне дворцом.

Должно быть, это были нужные слова. Переводчик пожелал мне спокойного дня, задернул дверную штору и ушел.

Я зажмурилась, посчитала до десяти и открыла глаза. Шатер перестал быть нагромождением сумрачных теней.

Сквозь крохотное окошко в крыше падал свет, наискось рассекал палатку. Пылинки взлетали и клубились в солнечных лучах. Ветер хлопал оконной шторкой, луч света то гас, то вспыхивал снова.

Мне стало тоскливо.

Черные палатки, где я ночевала во время войны и разноцветные шатры Аянара — все это так далеко. Наш город, наш мир — в бесконечной дали. Чужой лагерь, чужие люди. «Здесь не видно звезд», — так сказал Мельтиар.

Шатер был таким же безрадостным и тусклым, как мои мысли. Внутри полотнища еще сохранили цвет — желтовато-серый, сухой оттенок. Солнечный луч падал на кровать — низкую, укрытую шкурами и белым одеялом. Поодаль — деревянный стол и два стула, раскладных, с сиденьями из грубой кожи.

Я подняла оружие, положила его на кровать, села рядом. Мне было спокойнее рядом с черными стволами, тоска отступала, уже не мешала думать. Я смотрела, как медленно сдвигается луч света, как пляшут пылинки, — и ждала. Мгновения текли медленно, я не могла понять, минуты прошли или часы, и уже готова была позвать Мельтиара, — но он заговорил первым.

Нам придется остаться здесь до завтра. Его мысль вспыхнула, затмив сумрачный шатер и тягость ожидания. Сейчас обхожу с ними лагерь. Потом приду к тебе.

Я надеялась, что это значит «скоро», но солнечный луч исчез, и сумрак и холод окутали палатку, прежде чем Мельтиар вернулся.

— Дальше от берега горы становятся выше. — Огонь бился в каменной плошке, алыми отсветами падал на лицо Мельтиара. — Битвы идут за плодородные долины и за святые места. Это один народ, просто передрались.

Мы сидели на кровати, прижавшись друг к другу и завернувшись в шкуру, — она пахла пылью и все тем же запахом высушенных трав. На столе перед нами громоздились тарелки с сушеным мясом, кислыми яблоками и россыпью вареных зерен, незнакомых на вкус. Еду принесли вскоре после возвращения Мельтиара, — оставили у входа. Я не заметила, кто приходил, лишь увидела тень за дверной занавесью и услышала перезвон бубенцов.

Холод проникал сквозь полотнища шатра, тек по полу. Я сжимала горячую руку Мельтиара и слушала.

— Человек, с которым я буду говорить завтра — военный лидер, — рассказывал Мельтиар. — Но над ним есть старший. В родстве с ним по крови. Кажется — брат.

Запнулся об это слово, и я засмеялась. Слова, означающие родство, так редки в нашей речи, что нетрудно забыть, как они звучат. Может быть, я даже не вспомню их все. Не то, что в языке врагов.

Может быть, эти люди такие же? Семья и кровные узы для них важнее всего, может быть магия у них вовсе не магия, а чуждая сила, как у всадников? Нет, это невозможно, ведь искусство всадников нам недоступно, а Мельтиар прикоснулся к барьеру этих людей и научился их волшебству.

Он рассказал мне все — яркими всполохами мыслей. О том, что мы отрезаны от своего мира и от отряда, ждущего на берегу. Мельтиар не видит их, не может окликнуть.

Отрезаны. Смогу ли я найти свою команду во сне?

Эта мысль, внезапная, незванная, полоснула меня. Я замерла, крепче сжав ладонь Мельтиара. Долгое плаванье, берег другого мира, чужая земля, незнакомые воины, — слишком много нового я видела за эти дни, и забыла, забыла!

Забыла, что сегодня я снова должна погрузиться в белый сон, найти Коула и Кори.

Сегодня?

— Сколько дней, — спросила я, — прошло после бури?

— Пять дней, — ответил Мельтиар.

Я улыбнулась, кивнула. Сегодня. Я найду их, увижу, смогу поговорить.

Зажмурившись, я собрала все силы, сжала тревогу в безмолвные слова, направила Мельтиару.

Барьер… не остановит сны?

Не остановит. Ответ Мельтиара пылал, заливал душу огнем и темнотой. Даже время их не остановит.

Водоворот образов, разноцветных и серых, погас у меня за спиной. Да и был ли он? Я закрыла глаза, готовясь к погружению, к странствию по лабиринту белого сна, — но он накрыл меня как пелена.

Кори и Коул рядом со мной, мои пальцы меж их ладоней, — словно мы не расставались. Может быть, мы все время были здесь, а море и берег — лишь сон?

Не комната на этот раз — колышущиеся пологи, меняющие цвет. Явь ли пробралась в сновидение или память о лагере Аянара? Свет текучий, неясный, ярче его — сияние, бьющееся под пальцами Кори, растекающееся по нашим сцепленным рукам. Перевожу взгляд с Кори на Коула, окунаюсь в тревогу и радость, — словно кто-то из нас снова вышел из бури.

— Как ты? — спрашивает Кори. — Что у вас случилось?

— У нас все хорошо, — отвечаю я.

Все хорошо, нет повода для беспокойства, чужаки приняли нас как гостей, может быть, мы скоро вернемся с флейтой! Радость наполняет меня, и я не могу различить, что ее породило: свет Кори или сила Мельтиара, или то, что мы живы. Мы живы, мы вместе, сидим втроем, соединив ладони.

Я спрашиваю:

— Нас не было видно?

— Да, вы пропали! — говорит Кори. Коул бросает на него удивленный взгляд, беспокойство вспыхивает с новой силой. Коул не знал, что мы погасли, стали невидимыми звездами. Неужели даже с тайного этажа нас не могли разглядеть? — Как хорошо, что ты здесь! Когда вы исчезли, у нас все жутко переволновались, и я тоже!

— Там барьер, — отвечаю я. — Он скрывает от любой магии, мы внутри него.

— Ты в безопасности? — Коул смотрит на меня с тревогой, и я киваю.

— На что похож другой мир? — спрашивает Кори.

Рассказываю, почти веря, что сейчас слова вспыхнут образами, заклубятся перед нами, примут облик чужого лагеря, выстроятся рядами палаток. Кори и Коул увидят воинов, колесницы, услышат и поймут чужую речь, смогут ощутить ветер и холод далекой земли.

Но лишь свет расходится кругами от наших рук.

— Скорей бы нам встретиться наяву, — говорит Кори, и сон отзывается на его слова, тает, впуская явь.

 

39

Солнце уже поднялось к полудню и теперь — наконец-то — меня ведут к лидеру воинов. Часы ожидания позади — холодные и долгие. Время рассвета и утра, когда я стоял у края лагеря, смотрел за барьер. Звуки долетали до меня издалека, казалось, с самого края земли. Восходящее солнце заливало равнину. Лучи текли, огонь превращался в золото, но я оставался в темноте.

Здесь, за барьером, я словно в клетке.

«На тайном этаже волнуются за тебя». Бета разбудила меня ночью, рассказывала свой сон. Сила видений еще опутывала ее, сквозила в дыхании. Я долго думал об этих словах, лишь ненадолго забылся перед рассветом, и сон был глухим и темным.

Я не могу перестать думать об этом и сейчас, шагая через чужой лагерь.

Волнуются за меня?

Нет.

Волнуются, что я не выполню задачу и все грядущие задачи, — да. Ведь я погас на их небе, не дотянуться, не увидеть. Беспокоятся обо мне? Нет. Я не человек для них, я лишь багряный отблеск, скитающийся по чужому миру.

Орудие их воли.

Память накатывает, тяжелая как свинец, грозит пробудиться полностью, раздавить кости черепа, потопить меня в последней правде. Но темнота пылает — выше барьера, прочнее гор, — не подпускает воспоминания. Я так хотел вспомнить, хочу этого и сейчас, — но не время.

Сейчас я должен быть неуязвим.

Старик-переводчик откидывает полог высокого шатра, и я вхожу.

Вождь здешних воинов — Эрай, так его зовут — встает, приветствуя меня. Свет дня падает с трех сторон, лучи перекрещиваются в центре жилища. Полотняные своды высоко, — трудно поверить, что мы в палатке. Над нами качаются ленты, дрожат отблески бубенцов, тихо звучит их песня. Магия течет кругами, снова и снова обегает шатер, простая и прочная, — как земля, как небо.

Эрай указывает на низкую скамью. Покрывало на ней истерлось и выцвело, но алый цвет еще различим и виден тонкий узор, золотая нить. Я сажусь, Эрай опускается напротив, подает знак старику-переводчику, и тот приносит кубки. Я делаю глоток, — это не вино, вода, но вода кристально-чистая. В ее вкусе голос горного родника, шелест деревьев на склоне, ветер, поющий в расселинах. На этой равнине не найти такой воды, ее привезли издалека.

— Посланник чужой земли, — говорит Эрай, — ты хочешь заключить союз. Расскажи о своем народе.

Я ставлю кубок на резной стол, разделяющий нас, и начинаю рассказывать. Эрай смотрит на меня, слушает, не перебивая. Старик-переводчик сидит на полу. Краем глаза я вижу, как движутся его руки, — помогают моим словам обрести смысл чужой речи.

— Жизнь моего народа, — говорю я, — неотделима от света звезд и от волшебства, пронизывающего наш мир. Когда-то мы были свободны. Но враги, ненавидящие магию, приплыли, чтобы уничтожить нас и отобрать нашу землю. Они думали, что им удалось. Но мы выжили, выстояли, спустя сотни лет мы отомстили и вернули себе свой мир.

Эрай смотрит мне в глаза, его лицо непроницаемо, как и прежде. Что он услышал в моих словах? Историю о давнем поражении? Весть о недавней победе? Он не знает, каков наш мир, не знает, что мы защищали. Не может ощутить сияющий ветер, мчащийся от звезды к звезде.

— Тот, кто стремится уничтожить магию, — говорит Эрай, — попирает священные основы и недостоин жить. В земле, из которой приплыли твои враги, все ли таковы?

Я не должен был отпускать их. Ни единого человека, ни единого корабля. Даже ради того, чтобы спасти Лаэнара — тем более ради него, ведь он предал нас. Раскаяние и решимость сжигают меня, и я говорю:

— Я выясню это. Сделаю все, чтобы уничтожить их.

Для этого я рожден, для этого я живу.

Эрай кивает, протягивает руку.

— Заключим союз. — В его словах звучит волшебство, отголоски немой песни, незримой силы. — Защитим священные основы. Если придет угроза — разделим хлеб и воду, будем сражаться вместе.

Я сжимаю его руку. Искренность звенит в его прикосновении, решимость — словно эхо моей. Я говорю:

— Защитим свободу, магию и землю.

Переводчик встает, смешивает воду, которую мы пили. Погружает в эту воду пучок сушеных трав и обрызгивает шатер. Капли воды разлетаются по четырем сторонам, текут по моему лицу, по нашим рукам. Магия кружится, вторя.

Союз заключен.

Мы размыкаем рукопожатие. Переводчик заново наполняет кубки. Вкус воды все тот же — прекрасный и чистый.

Наши взгляды встречаются вновь, и мой союзник говорит:

— Тебя вело пророчество о флейте. — Слова, тяжелые и краткие, падают в тишину шатра. В них вопрос, на который нужно ответить.

— Я должен был найти ее. Забрать ее в наш мир, если смогу.

— Ты не можешь забрать ее. — Качнув головой, Эрай встает, жестом велит мне оставаться на месте. Я жду. Темнота пылает, раскаляется в груди. — Эта флейта — залог нашей победы. Она всегда с нами в битве, не оставляет нас. Ее нельзя забрать. Но ты можешь увидеть ее.

Он отходит в другой конец шатра, опускается на колени перед высоким сундуком. Протягивает руки, произносит слова, — они звучат как стихи, скользящие по лезвию песни, но я не разбираю смысла, переводчик слишком далеко от Эрая.

Потом откидывает крышку, достает длинный чехол. Возвращается, ставит на стол передо мной, раскрывает.

— Это залог победы моего народа, — говорит Эрай. — Золотая флейта.

Она лежит в темном ложе, в оправе из старого дерева и узорчатой ткани. Отверстия и клапаны расположены непривычно, и я хочу узнать, как движется в ней ветер, как блуждает, подхватывая звук.

Эрай смотрит на меня, пока я смотрю на флейту.

Одна вспышка темноты — и я исчезну в месте с ней. Во второй миг заберу Бету, в третий — буду возле корабля. Через четыре мгновения я могу быть в городе, со своим отрядом и с золотой флейтой.

Но я не могу. Мы союзники.

Я протягиваю руку, но не касаюсь. Слушаю магию, текущую в сияющем теле флейты. Она зовет меня, жаждет, чтобы я вдохнул в нее жизнь и силу, заставил петь. Этот зов отражается в моем сердце, пылает.

Я встаю.

— Ты показал мне флейту, я благодарен. Мы заключили союз. Теперь я должен вернуться к своим воинам.

Эрай кивает, вскидывает руку.

— Победы и счастья твоему народу, — говорит он.

Переводчик откидывает полог шатра, и я выхожу из полумрака в солнечный свет.

 

40

Мы уходим.

Наверное, я никогда не смогу привыкнуть к этому, — слова вспыхивают, взрезают мир. Беззвучный голос невозможно перепутать ни с одним другим, — он черный, багряный, заполняет небо, сметает все на своем пути.

Я кивнула, словно Мельтиар мог видеть меня.

Первой мыслью было подхватить оружие, выйти из шатра, но я остановила себя. Здешние воины заметят, что я собралась в путь, могут догадаться про безмолвную речь, а им незачем об этом знать.

Я отодвинула занавеску, встала на пороге. Когда Мельтиар уходил, небо было чистым, а сейчас набежали облака, высокие, рваные, похожие на дымку. Лагерь казался притихшим, лишь изредка в шорох ветра и звон бубенцов вплетались далекие голоса, шаги, конское ржание. Должно быть, почти все воины сейчас далеко, сражаются за рубеж на истоптанной равнине или в предгорьях. Что за странная война у них? Битвы в условленных местах, в урочное время, как игра.

Мельтиар еще не появился, но я слышала его шаги, — здесь, на чужой земле, они были такими же как дома, и такими же, как на шатающейся палубе корабля. Когда я научилась так хорошо различать их?

Потом показался он сам. Следом шел старый переводчик, а затем из ближайшей палатки вынырнул и второй.

— Собирайся, — сказал Мельтиар, подойдя. — Задача выполнена, нам пора.

Я видел флейту.

Его мысль мчалась в потоке чувств, тоска и радость сплетались нераздельно. Я зажмурилась на миг — мне показалось, что слышу другую флейту. Ту, чей голос был знаком мне, ту, что призывала нас на войну.

И заключил военный союз.

Я хотела спросить, но вопрос был слишком страшным, а мысли теснились суматошно, не давали сосредоточится. Мы добрались до другого мира, заключили союз с другим народом, узнали, что флейта существует — но не заберем ее? Чувства, пылавшие в прикосновении Мельтиара, ясно говорили мне: нет, не заберем, не обманем доверие этих людей.

«Тебя не будут судить за это?» — вот, что я хотела спросить. Но лишь кивнула, вернулась в шатер за оружием и вышла, готовая отправиться в путь.

Переводчики проводили нас до последней палатки. «До моря неблизкий путь, — сказал тот, что был старше. — Если задержитесь у нас до заката, то доедете с почестями, на колесницах». «Не нужно, — ответил Мельтиар. — Мы привыкли к дальней дороге».

Теперь лагерь остался позади, и я пыталась почувствовать, где же кончается пространство, окруженное незримой стеной, где исчезает магическая защита. Я думала, что увижу колесницы, стоящие ровным кругом — но их не было, лишь часовые с высокими пиками и лентами на шлемах. А дальше — равнина, истоптанная, пыльная, пустая.

Я смотрела под ноги, на помятые травинки, упрямо тянущиеся к солнцу. Прислушивалась к чувствам и звукам, но поняла, что мы миновали барьер, лишь когда Мельтиар до боли стиснул мои пальцы и сбился с шага.

— Ты теперь видишь их? — спросила я, подняв взгляд.

Мельтиар кивнул. Волосы упали ему на лицо, ветер теребил их, осыпал пылью.

— Не всех, — ответил Мельтиар. Он снова шел ровно, смотрел вперед, но и голос и прикосновение говорили — случилось что-то ужасное, непоправимое. — И они не здесь.

— Где они? — Я едва услышала свои слова — шепот, уносимый ветром.

Я знала, что не должна бояться, должна быть бесстрашной, Мельтиар выбрал меня за это, — но мысли клубились, как облака в шквал, не давали успокоиться. Что если люди, с которыми мы заключили союз, заманили Мельтиара в лагерь, чтобы подстеречь и уничтожить наш отряд? Но почему тогда отпустили нас? Или это ловушка и надо ждать удара? Или…

— Они далеко, — сказал Мельтиар. — Дома.

— Дома? — переспросила я, не понимая.

— Да. — Мельтиар кивнул и указал в сторону невидимого отсюда моря. — В городе.

Я мотнула головой, пытаясь сосредоточиться, понять, как такое может быть. В городе. В безопасности. Но не все. Мельтиар видит не всех. Может быть, и невидимые в безопасности, где-нибудь рядом, под защитным барьером?

Но даже если бы остальные отплыли без нас — а они бы так не сделали — за один день невозможно преодолеть море. Как они вернулись?

Будь готова сражаться. Мысль Мельтиара была приказом — словно мы снова оказались на войне и вокруг кипело сражение. Мне стало легче. Но не подавай виду.

— Когда лагерь скроется из виду, — сказал он вслух. — Я перенесу нас к морю.

Темнота опалила меня, затмила свет и звуки, лишила дыхания на миг, — и тут же схлынула. Осталось лишь ее эхо: острое покалывание на коже, горечь на губах, неуловимый вкус боли. Все то, о чем Мельтиар молчал, пока мы шли по пустынной равнине, под шелест ветра и крики незнакомых птиц.

Если он чувствует каждого предвестника, знает, когда гаснет каждая звезда, — то что же было с ним на войне? Как он выдержал столько смертей?

Мельтиар мотнул головой, словно отбрасывая мои невысказанные слова, и пошел вперед, увлекая меня за собой. Соленый ветер бил в лицо, небо застилали облака, низкие, текучие, — солнце осталось позади, над вытоптанной равниной. Темная рябь бежала к горизонту, — беспокойное море, такое далекое, будто я смотрела на него с высоты, как птица.

Лишь когда Мельтиар остановился, я поняла, куда перенесла нас темнота.

Земля обрывалась у наших ног, уходила вниз обрывами желтых и серых скал. Ни деревца, ни травинки на уступах, лишь ветер и соль, а внизу — темное море, бескрайняя бездна, древний враг.

Мне показалось — скалы стали шаткими, вот-вот уйдут из-под ног, земля предаст меня и небо опрокинется. Борясь с наваждением, я стиснула зубы и поспешно отвела взгляд.

И увидела бухту, где был наш лагерь.

Пещеры не были видны отсюда, лишь отмель и знакомые острые скалы, за которыми мы прятали лодки, — так странно было смотреть на них с высоты. Ни отблеска огня, ни дыма, ни движения, — все тихо.

Мельтиар сжал мою ладонь. Его ярость и раскаяние обожгли меня, как темнота, и я поняла, на что он смотрит.

Рифы вздымались из прибоя словно обглоданные кости, а среди них чернели обломки. Даже отсюда я различала крутой изгиб борта, мачту, похожую на сбитое грозой дерево, черную ткань парусов, зацепившуюся за камни, качающуюся на волнах.

Наш корабль, пересекший бездну, вышедший невредимым из шторма, — стал добычей моря.

Но где те, кто оставался на палубе?

Я обернулась к Мельтиару, но он не встретился со мной взглядом. Стоял неподвижно, смотрел вниз, и чувства, горящие в его ладони, были страшными, как бесконечное падение.

 

41

Неверное решение.

Я ошибся. Моя вина.

Черные обломки среди пенящихся гребней, след силы войны — моей силы — почти исчезнувший, погребенный под волнами. И голос чужой магии, далекий, но различимый.

Моя вина.

Я должен спуститься вниз, должен узнать, кто убил мой корабль.

Хочу сделать шаг, призвать темноту, но она бьется в моей груди, как в клетке. Хочет повиноваться мне, хочет меня защитить — но не может. Воспоминания встают передо мной, заслоняют небо.

Я пытаюсь сопротивляться — сейчас не время, не время! — но прошлое сияет, ослепляет, давит меня со всех сторон. Говорит: «Ты хотел все помнить. Помни!»

И я помню.

Я помню себя — но едва себя узнаю. Я сокрушен, моя душа кровоточит, она разрезана смертью Амиры, уходом Рэгиля, предательством Лаэнара, прощанием с Арцей. Губы еще помнят ее поцелуй и горечь слез, — но Арца далеко, внизу, и я не смог ответить, вернусь ли к ней.

Мои мысли падают сквозь разрывы души, сознание искажено и бессвязно — но я не понимаю этого. Я знаю только одно: моя вина огромна, и мое время кончилось, моя жизнь кончается вместе с ним. И это справедливо.

«Но ты победил!» Чей-то голос внутри меня — должно быть мой собственный голос из детства. «Ты родился и жил для победы!»

Этот голос придает мне сил, и я делаю шаг, покидаю ослепительный свет источника.

Мои старшие звезды ждут меня. Стоят полукругом в сумрачной пещере, отблески звездного сияния текут по волосам и лицам. Цэри, Сэртэнэ, Ильминар, Эйяна и Эрэт ждут меня. Я иду к ним, и каждый шаг дается с трудом — так тяжела моя вина.

Из-за меня — их предвестника — предательство проникло в самое сердце города. Из-за меня отчаяние накрыло самых лучших. Из-за меня все в смятении.

Останавливаюсь, смотрю на старших звезд. Но почти не вижу лиц — все расплывается, остаются лишь блики и преломление света. Но даже так — они прекрасны. Я не хочу умереть без памяти о них.

Я говорю:

— В том, что случилось — виноват я.

Мгновение тишины, а затем я слышу голос Сэртэнэ:

— Тогда мы будем судить тебя.

Я чувствую сияние источника за спиной, ощущаю тихие прикосновения пещерного ветра. Слушаю тишину — никто не произносит ни слова, но до меня доносится движение беззвучной речи. Сэртэнэ, Эрэт, Ильминар, Эйяна и Цэри молча обсуждают, что делать со мной. Я пытаюсь заглянуть им в глаза, но вижу лишь свет, лишь мерцание звезд.

Я жду. Сердце бьется, тяжело и ровно, и от каждого удара душа трескается и крошится все сильнее, осыпается черным песком. Сколько еще ударов сердца она выдержит? Я не могу больше ждать, я говорю:

— Убейте меня здесь, пока я все помню. Прошу вас. Пусть я умру, помня все.

Я заслужил смерть, я знаю это. Но заслужил и память — награду за победу.

Тишина становится абсолютной, словно смолк весь город, весь мир. Тишина заливает меня, каждую частицу кожи, каждый тлеющий уголок души.

Но безмолвие разрушается, я слышу голос. Единый голос пятерых старших звезд, сплетенный неразрывно, и не разобрать, где чья речь.

Мы прощаем тебя.

Так они говорят, но я не понимаю.

Но с этого дня не подходи к своим ближайшим звездам, не говори с ними. Это твое наказание.

Они замолкают, но тишина уже распалась, я слышу свое дыхание и шелест ветра, дальний гул вентиляторов, отголоски пещерного эха. Тень беззвучной речи вновь касается меня, словно круги на воде — но старшие звезды говорят не со мной. Приговор вынесен, им больше нечего мне сказать.

Я должен был умереть.

Для чего мне оставили жизнь?

Я хочу спросить об этом, но не могу. Я должен уйти, забыть, исчезнуть — темнота вспыхивает вокруг меня, безудержная и безумная, и я позволяю ей нести меня прочь.

Память все еще горит надо мной, но я снова могу дышать. Я чувствую себя пустым, рассеянным по ветру — должно быть таким я был, когда Бета нашла меня — но каждый глоток воздуха исцеляет, возвращает мне силы.

Возвращает смысл.

Я понимаю, что Бете больно — я слишком крепко сжал ее руку. Ее глаза потемнели от горя, от страха за меня. Я хочу вернуть им солнечный блеск, вернуть Бете надежду, — но что я могу сказать сейчас?

— Я вспомнил, за что меня судили, — говорю я.

За то, что я признал свою вину. За то, в чем обвиняю себя сам. Все эти дни и недели, что прошли со дня победы, я знал, за что осужден.

Я смотрю вниз, на обломки. Они по-прежнему там. Волны разбиваются о край черного борта, обрубок мачты ныряет и показывается вновь. Я хотел спуститься, узнать, кто напал на нас.

Но нет, сейчас важнее другое.

Я отворачиваюсь от берега, смотрю на юг, туда, где далеко за краем горизонта скрыт наш мир. И зову старших звезд, как делал столько раз прежде — единый призыв, обращенный ко всем пятерым.

Но теперь я помню каждого из них.

Они отвечают мгновенно — голос, сплетенный из пяти голосов, гремящий, неразрывный.

Возвращайся, говорят они. Иди к нам.

В чертоги тайны, где я был столько раз. И куда никто не входит без зова.

Я не один, отвечаю я.

Возвращайся с ней.

Я обнимаю Бету за плечи. Темнота клубится в моих руках, горячая, готовая перенестись из мира в мир. Бета смотрит на меня снизу вверх, ждет.

— Сейчас мы отправимся в город, — говорю я. — В чертоги тайны.

Бета кивает. Я хочу добавить: «Ничего не бойся», но незачем — она отважна, моя маленькая звезда.

Темнота смыкается, клубится, неистовая и жаркая. А когда расходится, исчезает в моих ладонях, — вокруг нас остается лишь свет. Серебристый, голубой и белый, он течет вверх, мерцает и поет, приветствуя меня.

Я беру Бету за руку, и мы вместе выходим под каменные своды чертогов тайны.

 

42

Пусть только с ним все будет хорошо.

Пусть только с ним все будет хорошо на этот раз.

Я повторяла эти слова про себя снова и снова, словно они могли изменить что-то. Словно были волшебными, — пока они звучат внутри меня, ничего не случится плохого, все будет в порядке. Все будет хорошо в этом страшном месте — в чертогах тайны.

Но когда темнота схлынула, я запнулась, потеряла мысль, — таким ярким, ослепительным был воздух.

Подо мной был лишь свет, и он стремился вверх, казался текучим, как вода. Сквозь этот бесплотный, мерцающий поток я видела Мельтиара, — его волосы стали чернее, искрились темнотой, в глазах сплеталось сияние, вспыхивало, меняло цвет. Он казался одновременно далеким и близким.

Я спохватилась, вспомнила о своем заклинании.

Пусть — пусть только — с ним все будет хорошо — пусть на этот раз — Мельтиар шагнул вперед, я вместе с ним, — и внезапно мир стал темным, тусклым, пустым. Я обернулась. Позади сиял поток, такой же, как в колодцах, пронизывающих город. Но здесь не было колодца — лишь зал, огромная пещера. Тени таились наверху, текли отовсюду, я не могла сосредоточиться, различить очертания, — свет, из которого мы вышли, ослепил меня, как солнце в полдень.

Но воздух уже не казался бесцветным и тусклым, я начала узнавать его. Привкус электричества и холодных горных ветров, спустившихся по шахтам вентиляции; запах черного камня, — гор, древних как мир; и запах самого города, изменившийся здесь, но такой знакомый, родной.

Это наш дом. Мы вернулись.

Мельтиар отпустил мою руку, пошел вперед, и я замерла, не зная, что мне делать. Зрение возвращалось, я видела светильники в скальных уступах стен, темные устья коридоров и людей, идущих нам навстречу, одетых в черное, в цвет войны. Я не могла сосчитать сколько их, — пятна плыли перед глазами, сбивали с толку.

Я перехватила покрепче ремень оружия, и пошла следом за Мельтиаром.

— Бета!

Я не заметила, как Кори оказался рядом, — рыжий всплеск волос, ищущий взгляд, рука, стиснувшая мое плечо. И в этом прикосновении были его чувства: беспокойство, острое, мешающее говорить, облегчение и радость — такая сильная, что слезы подступают к глазам.

Или это были мои чувства?

— Идем ко мне, — сказал Кори.

Он повел меня прочь, в коридор, уходящий в тишину, озаренный белыми светильниками. Я обернулась, чтобы посмотреть на Мельтиара. Он стоял среди темных людей, гул голосов эхом уходил к высоким сводам пещеры.

Кори вел меня по изгибающемуся коридору. Иногда мне казалось, что я вижу двери, — они сливались с камнем стен, были едва различимы. Отзвуки голосов давно погасли позади, остались лишь наши шаги и шепот ветра. Стало так безлюдно и тихо, словно мы шли назад во времени, туда, где нет электричества и летающих машин, где вместо города — пещеры, сумрак, петляющие туннели в толще гор.

Я едва сдержалась, чтобы не позвать Мельтиара. Что с ним сейчас? Что ему сказали эти люди? Будет ли все хорошо на этот раз?

Кори остановился возле двери. Она оказалась обычной, черной, и откатилась в сторону от одного прикосновения. Мы вошли внутрь.

Я попыталась оглядеться, рассмотреть, что вокруг, — ведь это была комната Кори, место, где он жил с тех пор, как попал на тайный этаж. Но не могла сосредоточиться, тревога жгла меня изнутри, и взгляда не хватало, — комната была огромной. Вдалеке, у стены громоздился стол с химической установкой, колбы поблескивали в белом свете. Мне померещился резкий запах, привкус, горький и сладкий одновременно. Но нет — воздух был чистым, мне показалось.

Я хотела спросить у Кори: «Это твоя комната? Это же лаборатория», — но голос меня не послушался. Потом — если будет спокойное время — Кори расскажет все сам.

Он усадил меня на диван, и я сняла оружие с плеча, положила на широкий подлокотник. Кори взял меня за руку, наши пальцы переплелись, и также переплелись чувства, — мятущиеся и беспокойные. Я слышала, как колотится его пульс, эхом отдается а моих венах. Я сделала глубокий вдох и сумела спросить:

— Что случилось?.. Ты знаешь?..

— Сэртэнэ и Эйяна переместились туда, в тот мир, — сказал Кори. Его голос был ломким сейчас, слова не обгоняли друг друга — срывались и стихали, словно ему было больно говорить. — Забрали тех, кто был на берегу.

Переместились? Да, Мельтиар говорил, что если он достигнет другого мира, то проложит путь. Но разве у его старших звезд есть темнота, способная перенести, куда угодно? Нет, и Мельтиар, и Кори рассказывали лишь о песнях. Должно быть, песня забрала наш отряд.

Тех, кто был на берегу.

Воспоминание вспыхнула, я увидела как наяву: прибой, черные обломки среди волн, хищный изгиб рифов.

— Наш корабль погиб, — сказала я. Мой голос звучал еле слышно, я не могла заставить себя говорить громче. — Я видела.

Кори кивнул. Волосы упали ему на глаза, но он не отбросил их, лишь крепче сжал мою руку.

— Кто-то из местных напал на корабль, — сказал он. — Неизвестное, очень мощное оружие… Было решено скорее забрать всех с берега, и Сэртэнэ и Эйяна их забрали…

Он замолк, словно сбился с мысли. Я чувствовала его усталость, но еще сильнее было напряжение, оно дрожало в каждой частичке тела, пронизывало все движения. Мне хотелось успокоить его, отвлечь, заговорить о чем-то другом, но я не могла.

— Кто был на корабле? — спросила я.

— Все четверо предвестников Эртаара, — ответил Кори. — И Анкэрта.

Я зажмурилась. Анкэрта столько раз рассказывала о погибшем друге, звезде из своей команды. «Я чувствую его рядом, даже ближе, чем раньше. Он слышит меня сейчас», — так она говорила.

И предвестники Эртаара — может быть, они предчувствовали, что кораблю угрожает опасность? Не захотели покинуть его, и не успели даже взлететь с палубы.

Я открыла глаза, но все вокруг двоилось и мерцало от слез.

— Остальные внизу, весь отряд, — сказал Кори. — Я там был, говорил с ними, с Киэнаром, все очень волнуются за вас с Мельтиаром. — Он замолк на миг и вдруг добавил, с внезапной горечью и жаром: — Я не понимаю, почему Аянар не отправился забирать их! У него темнота, он мог, и он лидер народа, должен был!..

Я покачала головой, не в силах ничего ответить. Лидер народа, но не такой, как Мельтиар. Никто не сможет быть, таким, как он.

— Больше так не будет. — Теперь Кори говорил совсем тихо, голос был едва различим сквозь стук пульса и биение чувств. — Никто больше не поплывет так далеко один. Только вместе.

За его словами горели отчаяние и решимость, и я знала, о чем он думает, знала так ясно, словно он произнес это вслух: мы одна команда, навсегда останемся одной командой, и если нужно будет отправиться куда-то, мы пойдем, поплывем, полетим вместе, — я, Кори и Коул.

Пусть так и будет.

Пусть все будет хорошо с нами. И с Мельтиаром.

Пусть ничего плохо не случится с ним на этот раз.

 

43

— Я мог забрать флейту, — говорю я, — но не стал. Считаю, что союз важнее.

В ожидании ответа обвожу взглядом стоящих передо мной. Во всех воспоминаниях, даже последних, старшие звезды казались могущественными, недостижимыми. Но они люди, такие же, как все, — груз ответственности и прожитых лет оставил отпечаток на лицах.

Нет, не такие же, как все. Их свет не перепутаешь ни с чем.

Эйяна касается моей руки, хочет успокоить меня и успокаивается сама. Она переживала еще недавно, но теперь это чувство — как дальняя рябь на воде. Тревожилась обо мне? Или о моем задании? Это не важно. Встречаюсь с ней взглядом — глаза глубокие и темные, на губах тень улыбки. Отблески света дрожат на драгоценных камнях, вплетенных в волосы. Черный шелк одежды шелестит от движений.

Эйяна не осуждает меня.

Ильминар смотрит в пустоту. Он кажется расслабленным и смертельно уставшим одновременно. Сияние источника отражается в его зрачках, мерцает, скручивается водоворотом.

— Ты правильно решил, — говорит Цэри. Он стоит совсем рядом, мне не нужно дотрагиваться, чтобы ощутить его чувства. Он рад, что я вернулся. Или рад, что я правильно решил? Не важно. — Пророчество туманно, а союз наверняка будет полезен. Мы одобряем твой выбор.

Теплые слова касаются сердца, — но оно не желает радоваться. За этого выбора погибла моя звезда и четверо звезд Эртаара.

Сэртэнэ молча смотрит на меня. Мы одного роста — в воспоминаниях он казался выше. От его чувств не доносится даже эхо, словно между нами стена, литой металл.

Я невольно ищу пятого собеседника, но Эрэта здесь нет. Сегодня его очередь служить первому источнику, вбирать в себя живой голос магии, силу, звездный свет, — чтобы потом отдать городу и мне. Чтобы горы пропитались светом, а я послал сияющую силу каждому из своих предвестников.

Я чувствую эту силу повсюду. В воздухе и камнях, в дыхании, в звуках, и сильнее всего — в тех, кто стоит передо мной.

Сэртэнэ протягивает руку, — на запястье блестит золотом тяжелый браслет, — прикасается ко мне. Молчит, вслушиваясь в мою душу, а я по-прежнему не различаю его чувств.

Потом говорит:

— Твое наказание окончено. Запрет снят.

Мир застывает вокруг меня.

Вина все еще давит на сердце, но изнутри его разрывает другой шквал, — неистовое стремление, жажда. Я нужен, я нужен им, они нужны мне. Я помогу им, дам силу, дам цель. Я должен увидеть Рэгиля, должен увидеть Арцу, я слишком долго ждал, они слишком долго были без меня.

Как и Лаэнар.

Словно угадав, о чем я думаю, Цэри сжимает мое плечо и говорит:

— Больше никогда не бери на себя чужой вины.

Его голос звучит строго, но я знаю — Цэри добр ко мне. Я киваю.

— Приведи Лаэнара. — Сэртэнэ указывает вглубь коридора. — Пусть продолжит свою работу.

Коридор ветвится, изгибается как русло реки, но мне не нужно спрашивать путь, я знаю, где Лаэнар. Вижу его свет, — яркий, мерцающий, то голубой, то алый. «Знак несчастья» — так называли его звезду в старых книгах. Я говорил: «Ты принесешь несчастье нашим врагам», — и ошибся.

Я покидаю зал источника, иду прочь от старших звезд. Кори и Бета исчезли в другой стороне, я не встречу их по дороге, не пройду мимо двери, за которой они скрылись. Но мысль о Бете согревает меня на миг, и я ускоряю шаг.

Я слышу шаги, эхо подхватывает, разносит тихий звук. Это не Лаэнар, не его звонкая поступь по камню. Я заворачиваю за угол и вижу того, кто идет мне навстречу.

Здесь, среди темных стен и белых ламп, его серые волосы кажутся совсем светлыми, а глаза — как расплавленное серебро. Теперь он одет в цвет войны, и наша сила дрожит в его движениях, следует за ним, как тень.

Мой бывший противник. Эли, волшебник из Рощи, не знавший ничего о себе.

Он встречается со мной взглядом.

Эли хотел рассказать мне будущее тогда. Знал ли, что со мной будет? Предчувствовал ли, что сам окажется здесь?

— Тебе идет черный цвет, — говорю я и иду дальше.

К Лаэнару.

Он здесь, за этой дверью. Я протягиваю руку, но не успеваю назваться, — темная поверхность узнает мое прикосновение, покорно скользит в сторону, исчезает в стене.

За порогом стоит Лаэнар.

Он смотрит на меня так же, как смотрел столько раз. В глазах волнение, сильное, почти не отличимое от страха, и радость, вихрящаяся беспокойством. Он вот-вот произнесет мое имя.

Я едва замечаю, как переступаю порог. Сжимаю Лаэнара в объятиях, — так крепко, слишком крепко. Темнота бушует в груди, подступает к ладоням. Я не знаю, что сделаю сейчас. Хочу отшвырнуть его прочь и не хочу никогда отпускать, хочу убить его и хочу, чтобы он жил. Моя рука, стиснутая в кулак — на спине Лаэнара, там, где всегда смыкались его крылья.

Но у него больше нет крыльев.

Я отпускаю его и говорю:

— Идем. Тебя зовут в зал второго источника.

Лаэнар не отстает от меня, шагает рядом. Его походка не изменилась и сам он кажется прежним, — но так ли это? Он все еще мой предвестник, моя яркая, близкая звезда, я должен знать о нем все.

— Расскажи о своей работе, — говорю я. — И о наказании.

Лаэнар отвечает сразу, не медля ни мгновения, — как всегда, как раньше.

— Я не должен выходить из комнаты, пока меня не зовут. — Его голос звенит, разлетается по коридору. — Я и не могу выйти, дверь заперта. А когда меня зовут, иду к источнику и отдаю ему свою силу. — Я смотрю на него, и он добавляет, поспешно: — У меня это получается. Это не сложнее, чем просто переливать силу, как ты учил.

Отворачиваюсь, чтобы сдержаться, не ударить его. Я не могу доверять себе, не знаю, что сделаю с ним в следующий миг.

Я учил вас отдавать силу друг другу, в моей четверке каждый мог поддержать другого, наполнить светом и волей к битве. Вы были связаны так крепко, так тесно, вы были так близки между собой. В чем я ошибся?

Цэри запретил мне брать на себя чужую вину, вину Лаэнара, — но кто еще виноват в том, что он предал нас?

— Это нужно для команды? — спрашиваю я. — Твоя работа.

— Да, — кивает Лаэнар. — Но не только. Мне сказали, это нужно для всех.

Мы входим под своды пещеры. Старшие звезды все еще тут, ждут меня, и я останавливаюсь возле них.

Лаэнар подходит к источнику, опускается на колени, протягивает руки. Свет течет перед ним, струится вверх. Принимает силу Лаэнара, а значит готов простить его вину. Но как можно простить такое?

В сияющем свете потока Лаэнар кажется таким легким, чистым, бесплотным. Может быть, он отдаст всю свою силу и тогда будет прощен? Но я хотел, чтобы он остался в живых. Я хочу этого и сейчас.

Сэртэнэ, Цэри и Эйяна смотрят на меня. Ильминар стоит чуть поодаль, он не сдвинулся с места, пока меня не было.

Я говорю:

— Если я не нужен вам сейчас, то хочу увидеть Рэгиля и Арцу.

— Иди, — разрешает Сэртэнэ.

Я киваю, прощаясь. Мысль вспыхивает, устремляется к Бете, — Вернусь за тобой, жди, — и темнота затмевает все, несет меня к пророкам.

— Я должен был быть с вами, — говорю я. — Мне так жаль, что меня не было рядом.

Мои сожаления не помогут Арце и Рэгилю.

Мы в маленькой комнате, причудливой пещере на этаже прорицателей. Стены изгибаются, сплетаются буграми и трещинами, электрический свет приглушен. На столе, в высокой чаше бьется живой огонь свечей. В воздухе текут полосы дыма, желтовато-синие, — их вкус на мгновение проясняет мысли, в следующий миг — мешает думать.

Я держу за руки Рэгиля и Арцу, вслушиваюсь в движения их душ. Две ближайших звезды — ждали меня так долго. Все то время, пока я не знал, увижу ли их вновь.

— Мне тоже жаль, — говорит Рэгиль.

Голос звучит тихо, словно ему не хватает воздуха или сил. Но Рэгиль здесь, со мной, а не где-то далеко, во тьме забытья. Он смотрит на меня, но глаза то и дело будто заволакивает туманная пелена, — дым пророков и их успокаивающая сила. Я ненавижу ее сейчас — она призвана исцелять, но Рэгилю все еще плохо, так плохо.

— Эркинар обещал мне, — говорю я, — что вылечит тебя. Он вернул тебя из пустоты, но я вижу — большего сделать не может. Никто не поможет тебе сейчас лучше, чем я. Подожди немного, я заставлю его отпустить тебя.

Заставлю вернуть тебе крылья. Лаэнар лишился крыльев и никогда не получит их больше, но почему мой Рэгиль бродит бескрылый по этажу пророков, словно пленник?

Пленник утешающей магии, успокаивающих снов.

У Арцы не посмели отнять крылья. Они вздрагивают за спиной от каждого вдоха, в черных пластинах отражается огонь свечей. Арца кажется изможденной, черты лица заострились, глаза лихорадочные, покрасневшие от слез, — но сейчас она не плачет. Она счастлива, — это чувство горит в ее ладонях, сияет в черноте глаз, — и все же ей больно. От того, что Лаэнар в городе? От того, что меня не было рядом все это время?

Да.

— Четверка Киэнара теперь твои личные предвестники, — произносит Арца, и я чувствую, как тяжело дались ей эти слова. Слышу невысказанное: «Они вместо нас?» и отвечаю:

— Они мои личные предвестники, и вы тоже. Это не изменилось. Не изменится никогда. Мои самые яркие звезды.

Мы молчим. Тени колеблются на стенах, все вокруг скользит, меняется, как сон. И лишь моя сила, неумолимая и неизменная, течет через наши сомкнутые ладони. Ее движение заставляет сердца биться чаще, огонь в крови разгорается ярче, мысли становятся отточенными, устремленными, как лезвия мечей.

Мы сидим, сжав руки в едином рукопожатии, как столько раз сидели впятером. Теперь нас лишь трое, но Арца и Рэгиль — мои, мои навсегда.

Никто не изменит этого.

— Пусть Арца останется здесь еще на одну ночь, — говорит Эркинар. Он ведет меня через пещеры и коридоры, к зеркалам. — Завтра может вернуться вниз, но Рэгиля я пока не отпущу.

Я хочу сказать: «Ты сделал все, что мог. Освободи его из пелены снов, пусть выйдет отсюда завтра вместе с Арцей. Тебе не выполнить обещание, не исцелить его полностью». Но я знаю — Эркинар не согласится. Если бы я все еще был лидером народа, то бы отдал приказ, Эркинару пришлось бы подчиняться. Но теперь я равный ему, не более.

Пусть не сегодня — но я заставлю его. Рэгиль должен быть со мной.

Мы выходим в широкую пещеру, где скалы, как колонны, поднимаются к сводам. На столах лежат зеркала, похожие на огромные капли света. Эркинар подходит к одному из них и говорит:

— Настройка почти закончена, но мне нужна твоя помощь.

Я не виню Эркинара за то, что он не смог предсказать опасность, гибель корабля. Сны другого мира туманят зрение прорицателей, временные линии и вероятности теряют четкость. Но я побывал на чужой земле и теперь отдам зеркалу часть своей силы, — мгла развеется, пророки смогут видеть ясно.

Я прикасаюсь к выпуклому стеклу и говорю Эркинару:

— Выясни, кто уничтожил мой корабль. Выясни как можно скорее.

Я должен знать, предал ли меня Эрай. Должен знать, есть ли у нас союзники.

 

44

Мельтиар пришел, когда я потеряла счет времени. Наступил вечер или уже ночь? Что там, снаружи, взошли ли звезды? Холодно ли там, как на берегах другого мира, или теплый ветер все еще гуляет в траве, шелестит в кронах деревьев, качает листву, золотую и алую? Даже на самых нижних уровнях города, у корней гор, внешний мир не казался мне таким недосягаемым, как здесь.

Ни стука, ни оклика, — дверь тихо скрипнула, отъезжая вбок, и Мельтиар вошел в комнату.

Я вскочила, подняла оружие, — все движения стали угловатыми, неловкими, тело одеревенело и застыло от ожидания. Мельтиар перевел взгляд с меня на Кори и сказал:

— Все в порядке. Приговор отменен, я могу остаться в городе.

На миг мне показалось, что облегчение захлестнет меня, потопит, — но чувства онемели, как и тело. Радость дрожала в груди, но я едва верила. Все позади. Моя мольба подействовала. Он прошел через столько бед, но все позади.

— Хорошо, что вы здесь, — тихо сказал Кори.

В его словах было все, о чем мы говорили, сидя здесь вдвоем. Чувства дробились и сияли, вихрились водоворотом, достигали меня, даже когда Кори разжал пальцы, выпустил мою руку.

Мельтиар кивнул, и Кори продолжил, решительнее, тверже:

— Надо будет поговорить, я должен рассказать про остров, куда уплыли враги, и про многое.

— Завтра я вернусь сюда, — сказал Мельтиар и обнял меня за плечи. Усталость горела в его ладони, падала тяжелыми ударами пульса. — Сможем все обсудить.

Я всего пару раз была на этаже крылатых воинов — меня посылали с короткими поручениями, я взбегала по лестнице, находила нужную комнату, сообщала что-то или отдавала. И каждый раз было немного не по себе, ведь где-то здесь жил наш лидер и его личные предвестники. Коридоры и двери были такими же, как внизу, но мне казалось, что тут царит торжественность и особая, напряженная устремленность.

Но сейчас, когда темнота растаяла, исчезла в ладонях Мельтиара, я едва поняла, где мы.

Коридор был прямым и узким, — белые и черные плиты стен, решетки вентиляции, редкие светильники, горящие вполсилы. Так темно — значит, снаружи уже ночь, — и пустынно, безлюдно, как на тайном этаже. Неужели весь город стал таким?

Но, прислушавшись, я начала различать голоса — они доносились сквозь гул вентиляции. Перебивали друг друга, спорили или утешали, — негромкие, но где-то рядом.

— Наш отряд, — сказал Мельтиар. Он хмурился, смотрел вперед, и я не могла разгадать, о чем он думает. — Идем.

Наши шаги не искажались эхом, как в пещерах наверху. Все звуки здесь были отчетливыми и резкими: стук подошв по блестящим плитам, шум ветра, приближающиеся разговоры. Проходя мимо одной из дверей, Мельтиар сказал:

— Здесь моя комната.

Я кивнула, пытаясь запомнить место, — но все двери были одинаковыми, как я смогу отличить?

Мы свернули направо, голоса стали четче, отдельные слова вспарывали воздух, — но звучали одновременно, я не понимала, о чем речь. Подойдя ближе, я увидела раздвинутые створки, широкий дверной проем, а внутри — столы, блеск стаканов, людей в черном.

Наш отряд.

Все замолкли, увидев нас.

Столовая этажа ярких звезд — я никогда не заходила сюда. Но все было так же, как у нас внизу, — те же стеллажи с запечатанными коробками, краны с водой у дальней стены, запах еды и сладкого вина. Только столы были сдвинуты, за ними уместился весь отряд и личные предвестники Мельтиара.

Киэнар поднялся, Цалти следом за ним. Я услышала, как хрустнули их крылья, расправляясь и закрываясь вновь.

Мельтиар махнул рукой, то ли отсекая вопросы, то ли приветствуя. Шимэт и Скеци, сидевшие с краю, подвинулись, и Мельтиар опустился на черную скамью. Я примостилась рядом. Звякнуло стекло, кто-то передал нам стаканы, до краев наполненные густым красным вином. Раши вскочил из-за стола, исчез среди стеллажей и тотчас вернулся, поставил перед нами коробки с едой. Наклонился, шепнул мне что-то, — я не разобрала слов, но кивнула.

Мельтиар залпом осушил стакан и велел:

— Рассказывайте.

Тишина воцарилась на миг, осязаемая, звенящая и горькая. Потом Киэнар поднял взгляд на Мельтиара и сказал:

— Мы почувствовали приближение магии. Она почти не ощущалась — как след от машины. Но я успел просигналить, мы взялись за оружие. — Его голос звучал ровно, сухие факты, отчет о событиях. Но глаза лихорадочно блестели, а крылья вздрагивали, пытаясь раскрыться. — Видимо, враг был над нами, на скалах — мы хотели взлететь, но не успели. Была очень яркая вспышка, в море, даже сквозь шлем больно смотреть. И эхо магии — как от сильного взрыва, очень мощное. Несколько секунд воздух был опасен, крылья не слушались. Потом мы взлетели, увидели, что корабль погиб. Противника не нашли — лишь на скалах следы магии, она таяла на глазах.

Киэнар замолчал. Мельтиар не ответил, и я чувствовала, как его вновь поглощает раскаяние, такое же бездонное, как там, над чужим морем. Каэрэт потянулся за бутылкой, наполнил опустевшие стаканы. Я спохватилась и сделала первый глоток. Вино было дурманящим и сладким.

— Я должен был сразу полететь к кораблю, — сказал Киэнар. — Если бы я успел их предупредить…

— У предвестников Эртаара были крылья, — ответил Мельтиар, — но это не помогло. И они, и Анкэрта погибли из-за моего решения. Из-за моего приказа.

Танар и Рэул, воины из команды Анкэрты, вздрогнули, услышав ее имя.

— Следы колес? — спросил Мельтиар у Киэнара. — Копыт? Военные отряды на равнине внизу?

Киэнар покачал головой.

— Никаких следов поблизости. Мы хотели обследовать дальше, но решили сперва дождаться тебя, — сказал он и добавил с внезапной горячностью: — Мы не хотели уходить без тебя. Хотели дождаться, но нас заставили вернуться.

— Мы пытались позвать тебя, — проговорила Армельта. Я едва узнала ее — такой она была тихой сейчас. Сидела, опустив взгляд, теребила выбившуюся черную прядь. — Но не получилось. Как если бы… пропал голос.

— Барьер, — сказал Мельтиар. — Магия этих людей. Завтра увидите, я покажу.

Я незаметно прикоснулась к его руке — окунулась в сумрачную решимость, расчерченную алыми всполохами вины, припорошенную усталостью. Но он говорил про завтра, и я чувствовала, как его душа устремляется вперед, в будущее. Мельтиар обвел нас взглядом, — каждого из сидевших за столом, — и в его глазах мне почудилась невысказанная мысль: «Мы все преодолеем. Любую потерю и любую боль».

Киэнар вскинулся, словно собираясь спросить о чем-то, но вместо этого обернулся к двери.

На пороге стоял пророк. Белая одежда и бледные волосы, задумчивый и отрешенный взгляд, — так странно было видеть прорицателя здесь, среди воинов.

— Меня прислал Эркинар, — сказал он. — Мы увидели, кто напал на вас. Это противники людей, с которыми вы заключили союз. Мы видели, как они ушли от берега, присоединились к войску, вступили в битву. Исход сражения пока не ясен.

О чем он? Сражение еще идет? Или они просто не смогли увидеть, кто победил? Или им непонятно, кто победит в будущем?

— Хорошие новости, — сказал Мельтиар. — Значит, союз не нарушен. Как тебя зовут, предвестник Эркинара?

— Арашэ, — ответил пророк.

— У нас с тобой одна звезда! — воскликнул Раши и хлопнул по скамейке рядом с собой. — Выпей с нами.

Пророк подошел к Раши, осторожно опустился рядом. Он казался таким нереальным здесь, среди одетых в черное, — сам как обрывок сна. Раши засмеялся, отодвинул в сторону свое ружье, — огромное и тяжелое, оно лежало на столе, среди стаканов и коробок.

Я наклонилась, погладила черные стволы оружия, прошедшего со мной всю войну, побывавшего в другом мире. Мой верный друг.

— Союз? — спросил Киэнар. Он сидел, подавшись вперед, смотрел на Мельтиара. — У нас теперь есть союзники?

Мельтиар кивнул и начал говорить.

Я слушала его рассказ, — краткие фразы, падающие, словно удар клинка. О колесницах, лагере, барьере, лидере чужаков, флейте. Все это казалось таким невероятным и далеким, — неужели днем мы еще были в другом мире? Неужели только сегодня утром я проснулась в бесцветном шатре, на вытоптанной равнине?

Кто-то все время наполнял мой стакан, и я не заметила, когда мир начал качаться, голоса кругом сделались веселей и звонче, а мысли вспыхивали и разлетались разноцветными искрами.

— Куда нам идти сегодня? — спросила Эмини. — Возвращаться в лагерь младших звезд? Или мы останемся в городе, внизу, где жили раньше?

— Вы теперь мой отряд, — сказал Мельтиар. — Я вас не отпускал. Будете жить на этом этаже. Здесь много свободных комнат, скоро вас распределят. Пока что пейте.

Все заговорили одновременно, воздух бурлил от смеха и слов.

— Будет отдельная комната? — спросил кто-то. — Прямо у каждого?

— Кроме Беты, — ответил Мельтиар. — Она будет жить со мной.

Я взглянула на него, не зная, что сказать. Все вокруг расплывалось, окрашивалось цветными ореолами.

— Не расстраивайся, — засмеялась Армельта. — У Мельтиара большая комната, не будет тесно.

— У него даже две комнаты на самом деле, — сказал Цалти.

— Прекратите обсуждать меня, — велел Мельтиар.

Мы дома.

Эта мысль пронзила меня, острая, сияющая невыносимым счастьем. Мы победили, отвоевали свой мир, столько потеряли, но победили. Мы пересекли море и вернулись, вернулись на землю, где не осталось даже следа врагов.

Мы дома.

 

45

Стены помнят меня.

Ни пылинки, все так чисто, сияет бездонной чернотой. Бета оглядывается с любопытством, многократно отражается в темных плитах. Она первый раз здесь, никогда раньше не входила в мое жилище.

В комнату, где я жил с раннего детства. Где укрощал темноту, превращал в огонь и лед, делал исцеляющей и разрушительной силой. Здесь я учился, здесь готовился к войне и сюда я вернулся.

Усталость давит меня, — словно все бессонные ночи, все тяготы войны и пути сошлись, навалились на плечи. Я хочу смыть с себя пыль чужого мира, хочу упасть и заснуть, позабыть обо всем на время.

Но город не позволяет мне.

Я прижимаю ладонь Беты к черной стене.

— Слушай, — говорю я. — Отсюда слышен весь город.

Бета закрывает глаза. Ее ресницы трепещут, она улыбается, чуть приметно. Я вслушиваюсь вместе с ней.

Над нами, под нами черные толщи скал, пронизанные коридорами, залами и пещерами, наполненные машинами, движением магии и дыханием людей. Звездный свет течет из сердца города, проникает в каждую частицу камня, в каждый уголок души. Льется дальше — ночное небо приветствует его, травы в лугах шелестят, вдыхая его силу. Реки спешат по каменистым руслам, сливаются, торопятся к морю, — и сияют все ярче. Деревья тянутся корнями к мерцающей воде, пьют волшебство.

Света так много, он такой яркий, что падает с обрывов в море, несется среди волн — негасимый — к чужим берегам. И там пылает, рассказывает о нас, а потом устремляется обратно, к дому.

Над всеми мирами сияет небо, наши имена горят в нем, сплетаются в созвездия, движутся — неостановимо, вечно.

— Ты была права, — говорю я Бете, и она открывает глаза. — Наш путь остался прежним.