#img_24.jpeg

В первых числах сентября коммунистический батальон был отведен на станцию Шамары. Здесь стоял штаб только что сформированной 3-й Уральской дивизии, в состав которой вошли и мы.

Наши части не имели постоянного соприкосновения с противником, и мы постарались использовать это время для боевой и политической подготовки. Пехоту обучал командир 1-й роты Гоголев, пулеметчиков — начальники пулеметных команд Андрей Елизаров и Корсаков, конников — Стефан Кымпан.

В эти дни из Перми, Кунгура, Лысьвы к нам прибыло пополнение — преимущественно рабочие-коммунисты. Партийная организация батальона увеличилась. А вместе с этим возрос и ее авторитет не только среди беспартийных бойцов, но и у местного населения.

Жители поселка Шамары и окрестных деревень — почти сплошь таежные кержаки — сначала встретили нас очень недружелюбно. Но когда коммунисты повели среди них разъяснительную работу, положение резко изменилось. Ледок недоверия к нам постепенно растаял.

Но относительно спокойная жизнь в резерве продолжалась недолго. Батальон был выдвинут на 64-й разъезд, находящийся между станциями Шаля и Сарга. В Шамарах остались только лазарет, полуэскадрон конницы и маленькая группа пехотинцев.

Около полудня мы расположились на разъезде, а вечером из штаба дивизии поступил новый приказ. В нем говорилось, что на следующий день в 18.00 во взаимодействии со 2-м Кунгурским полком, находящимся слева от нас, батальон должен двинуться на Саргу и взять ее. Для поддержки наступления выделялись два бронепоезда.

С утра конная и пешая разведка исследовала труднопроходимую болотистую местность, по которой предстояло наступать. Два мальчика лет по 12—13 — дети местных рабочих — сами вызвались пробраться в Саргу и вернулись оттуда с ценными сведениями. Выяснилось, что станцию занимают подразделения 6-го чешского полка и несколько сотен оренбургских казаков, что у противника тоже имеется бронепоезд.

Среди дня я зашел к пулеметчикам повидать Семена Шихова и Сашу Викулова. Они старательно драили «кольт». Увидев меня, Семен улыбнулся:

— Закуску готовим белякам.

— Горячий ужин, — добавил Саша, любовно поглаживая ствол пулемета.

Ровно в 18 часов мы выступили. Справа от железнодорожного полотна двинулась 1-я рота во главе с Гоголевым, слева — 2-я рота, которой командовал Богаткин.

Командир батальона И. Г. Марков расположился в сторожке путевого обходчика, верстах в трех от разъезда по направлению к Сарге. В сторожку провели полевой телефон.

Вперед, по обе стороны дороги, были высланы конные дозоры. Еще раньше группу кавалеристов направили влево для установления связи со 2-м Кунгурским полком.

Я возглавлял конный дозор, двигавшийся впереди 2-й роты. У переезда мы должны были встретиться с правофланговым дозором Федора Банных.

Но вот уже и переезд, а наших там не видно. Прислушались — кругом тишина. Потом вдруг из мелкого осинника у самого железнодорожного полотна выскочил всадник и скрылся в лесу. Двое моих разведчиков бросились за ним в погоню.

Где-то далеко позади нас раздалась пулеметная очередь. И почти в тот же момент из выемки, сделанной в горе, выполз вражеский бронепоезд.

Я послал одного дозорного предупредить о виденном командира 2-й роты, а сам с остальными помчался с докладом к командиру батальона. Марков выслушал меня сердито и приказал одному из моих людей:

— Немедля скачи к нашим бронепоездам. Пусть они откроют огонь по выемке.

Потом обернулся ко мне:

— Саперам передай, чтобы разобрали рельсы там, где повыше насыпь железнодорожного полотна… А насчет пулеметной стрельбы вам просто почудилось. Наверно, наши ребята волокут пулемет по шпалам, вот он и тарахтит.

Не вступая в пререкания, я направился к выходу. В этот момент снаружи послышался крик и грянули два винтовочных выстрела. Вместе с одним из разведчиков — Мишей Куриловым — я помчался по следу связного, направленного к бронепоездам. Мы нашли его совсем недалеко. Он лежал поперек дороги с простреленной грудью. Конь ходил рядом, волоча повод.

Осторожно проехали чуть вперед. Из кустов, со стороны 64-го разъезда, опять раздались выстрелы, и над головой у нас просвистели пули. Мы повернули коней назад.

Около сторожки застали командира 2-й роты Богаткина. Он горячо доказывал Маркову, что белочехи зашли к нам в тыл.

Его доклад прервали орудийные выстрелы со стороны Сарги. Одновременно послышалась винтовочная пальба на 64-м разъезде.

Через несколько минут 2-я рота, мой дозор и большая часть пеших разведчиков под командованием Богаткина двинулись к разъезду.

С нами были пулеметчики Шихов и Викулов. Они с трудом тащили свой «кольт».

Нас поддерживал артиллерийским и пулеметным огнем бронепоезд, команда которого состояла из моряков. Он курсировал по эту сторону разъезда, ближе к Сарге, и не мог прорваться назад: белые разобрали путь. Второй бронепоезд успел проскочить к Шале.

Скоротечный бой не принес нам успеха.

Когда красноармейцы израсходовали патроны и гранаты. Богаткин приказал рассеиваться и мелкими группами пробираться к 1-й роте Гоголева, которая, видимо, углубилась далеко в лес, вправо. Мы начали отходить.

Белые с криками добежали до молчавшего бронепоезда, у которого кончились боеприпасы. И вдруг мощный взрыв потряс воздух, багровые языки пламени осветили на мгновение все вокруг. Это безвестные герои, моряки, вероятно воспламенив оставшийся пороховой запас, взорвали бронеплощадку.

— А ну, ребята! Быстро отходи! У меня еще пять лент. Мы с Викуловым вас прикроем! — воскликнул Семен Шихов.

Бойцы уходили в гущу леса, отстреливаясь от преследующего противника. Я бежал, падал, стрелял, снова бежал. Ветви хлестали по лицу, рвали одежду. Внезапно на меня наткнулся Саша Викулов.

— А где Семен? — спросил я.

— Прогнал меня Семен, — хрипло ответил Викулов. — «Один, говорит, управлюсь!»

Мы прислушались. Пулемет еще работал.

— Это у него последняя лента, — тихо сказал Саша.

Вскоре я потерял Викулова.

Со стороны железной дороги послышался глухой взрыв. Мелькнула мысль: «Наверно, это Семен подорвался гранатой».

Неподалеку кто-то свистнул. Хрустнула ветка. Потом окликнули вполголоса:

— Эй, парень, давай сюда!..

«Свои!» — обрадовался я и направился в чащу. Меня схватили за руки, повалили на землю и крепко стукнули прикладом по голове.

Нас, пленных, было человек пятнадцать. Всех захватили в лесу поодиночке и привели на большую прогалину, к кострам. Каждого я знал по имени.

Нас выстроили. Вдоль шеренги, вглядываясь в лица красноармейцев, медленно пошел чешский офицер, требуя выдачи командира и сведений о численности наших частей. Но никто не сказал ни слова.

Тогда офицер приказал выйти вперед каждому пятому. Вышли трое. Одного из них, стоявшего в шеренге рядом со мной, я запомнил на всю жизнь. Это был беспартийный красноармеец, молодой листопрокатчик нашего завода Николай Коновалов.

Офицер, прищурив левый глаз, долго целился в каждого из троих, потом стрелял…

Оставшихся пленных передали белоказачьему конвою. Бородатые казаки сняли с нас верхнюю одежду и, расположившись у костра, начали делить ее.

— Ну ни одной справной гимнастерки або шаровар. И кто этих красных так одевает? — возмущались конвойные.

Я сидел в нижнем белье на траве рядом с пожилым красноармейцем Василием Богатыревым.

— Не тужи, Иваныч, авось как-нибудь уйдем, — тихо сказал он.

И тут же как бы в подтверждение его слов из-за реки, находившейся метрах в трехстах от нас, раздался винтовочный залп и заработал пулемет.

Казаки кинулись к своим коням. Пленные все разом, как по команде, вскочили и бросились к реке, навстречу пулям.

Ветер свистел в ушах. Кто-то бежал следом, кто-то перегнал меня. Сзади тоже стреляли. Вот уже и крутояр. Только бы переплыть реку… Вдруг бежавший впереди человек неловко взмахнул руками и упал. Я наклонился к нему. Это был Саша Викулов.

— Беги! — прохрипел Викулов. — Меня в ногу… и в грудь… Все равно умру… Беги…

Саша дышал все тяжелей. Глаза его закрылись…

Я крепко поцеловал умирающего друга и с разбегу бросился в холодную воду…

На другой берег выплыло шесть красноармейцев, в том числе и Богатырев.

Стрельба прекратилась. Мы не знали, куда идти, не знали, кто помог нам.

Я вызвался в разведку и пополз вперед, прижимаясь к мокрой траве болотины, прячась между кочками.

Вскоре где-то близко послышались шаги. Идут! Видно, дозор. Но чей? Я замер.

— Смотри-ка, что это белеет? — удивленно сказал кто-то.

— Наверно, человек. Может, кто-нибудь из наших.

Услышав знакомый голос, я вскочил:

— Павло!

— Саня! — обрадовался Паша Быков и подбежал ко мне: — Я уж и не чаял свидеться… Где же остальные?

Наскоро рассказал ему про бой за 64-й разъезд, про Семена, про Сашу.

Потом сам стал задавать вопросы о 1-й роте.

Оказалось, что она, огибая большое болото, углубилась в лес и подошла справа к самой Сарге. Ждала сигнала к атаке, но услышала перестрелку в тылу и тем же путем двинулась назад. Увидев свет костров, Гоголев приказал открыть по ним огонь: он знал, что свои не стали бы в такой обстановке коротать время у огонька.

Пять дней пробирались мы по лесам и болотам на северо-запад. Несколько раз наталкивались на чехов и казаков. Отбивались, уходили. На шестые сутки кружным путем вышли наконец к станции Шаля. Здесь нас радушно встретили красноармейцы недавно прибывших новых полков: 4-го Василеостровского и Конного имени Володарского.

Сюда же несколько раньше нас вышел с небольшой группой бойцов командир нашего батальона Марков. От него мы узнали, что почти весь 2-й Кунгурский полк, в который попало по мобилизации много зажиточных крестьян и даже кулаков, добровольно сдался врагу.

Ночью на Шалю попытались сделать налет белоказаки. Но дозоры вовремя обнаружили противника. Вместе с василеостровцами и володарцами в бою приняла участие и наша 1-я рота. Казаки понесли большие потери и были обращены в бегство.

А еще через несколько дней остатки коммунистического батальона вернулись на станцию Шамары. Нас опять пополнили здесь пермскими и кунгурскими рабочими. Кавалеристы получили новых хороших коней.

Как-то под вечер, когда я с Пашей Быковым сидел в штабной избе, за окном раздались торжествующие крики:

— Живы! Вернулись! Ура, братцы!

Мы выскочили на крыльцо. Во дворе стояли страшно исхудавшие и заросшие давно не бритой щетиной Александр Егорович Мокеев и Семен Шихов. Они поддерживали друг друга и опирались на березовые палки.

Мы втащили вернувшихся в горницу, принесли еду, засыпали их вопросами. Мокеев вытер бежавшие по щекам слезы и поведал свою историю.

Во время отступления он споткнулся и вывихнул ногу. Чудом удалось ему укрыться от рыскавших по лесу белых: отсиделся за поленницей дров, А когда чехи двинулись к Шале, сломил Александр Егорович палку и попробовал идти. Винтовку нести он уже не мог: совсем обессилел без еды. Оставил при себе только маузер с последним патроном. А через несколько дней случайно встретил в лесу Семена. У того были сухари, он отдал их Мокееву. Шли очень медленно, часто отдыхая. Силы все убывали. Ели в основном ягоды и коренья…

Выслушав Егорыча, мы ожидающе уставились на Шихова. Он заговорил шепотом — громче не мог:

— Помню только, кинул гранату, ожгло меня, и все. А когда опамятовался — кругом тихо. Я давай перекатываться с боку на бок подальше в лес, от дороги… Потом опять в беспамятство впал… Дед лесник меня нашел. Уж у него в хате я опять в сознание вернулся. Отходил он меня малиной, травами поил, мед давал… Я на его сына похожим оказался, а сына-то белые убили… Чуть полегчало, сказал деду спасибо и тронулся в путь. По пути Егорыча встретил, а что было потом, он уже поведал…

Тут же, на станции Шамары, нам был объявлен приказ по войскам 3-й армии. В приказе говорилось:

«Согласно постановлению заседания пленума Уральского областного комитета РКП(б) коммунистическому батальону в воздаяние заслуг храбрости и дисциплины в текущих боях на фронте присвоить наименование «Коммунистический батальон имени Ивана Михайловича Малышева».

Командование батальоном временно перешло в руки нашего общего любимца П. З. Ермакова.

А враг тем временем продолжал наступать вдоль линии железной дороги на Кунгур и вскоре прижал нас на шамарских высотах, возле железнодорожного моста через реку Сылва.

Мы отбивались несколько дней. Подкреплений не было. Ряды наши таяли с каждым часом.

Ермаков вызвал меня и приказал:

— Бери с собой кого понадежнее, гони аллюром на шестьдесят первый разъезд, проси помощи у командира желдорбата.

Желдорбат мы по праву считали своей «родней»: сформированный в основном из железнодорожников Перми, он включал в себя и небольшую группу рабочих депо станции Екатеринбург-I.

61-й разъезд находился в восьми верстах. Поскакали туда вдвоем.

На разъезде около вок зальчика сидели несколько бойцов и дымили махоркой.

— Хлопцы, где командир батальона? — спросил я.

— А вон тама! — рыжий парень равнодушно махнул рукой. — Митинговщиков уговаривает.

За вокзальчиком, на большой поляне, шумело людское море. В середине толпы, на телеге, стояли комбат и начальник штаба 3-й Уральской дивизии А. И. Парамонов. Комбат кричал что-то охрипшим от натуги голосом. До нас доносились лишь отдельные слова: «Революционная честь… пролетарская дисциплина… Родина в опасности… позор…»

А. И. Парамонов.

Из толпы в ответ орали:

— Воюй сам!

— Даешь отдых!

— Отправьте нас в Пермь!

С трудом пробрались мы к телеге. Передали Парамонову просьбу Ермакова. Командир желдорбата опять стал уговаривать толпу:

— Товарищи! Ваши братья, коммунисты-малышевцы, просят вас на помощь!.. Чехи возле шамарского моста!.. Не время отдыхать, товарищи! Кому дорога власть Советов — немедленно в бой! Я приказываю…

— А ты не приказывай, — заревела толпа.

— Пускай коммунисты сами за свою власть воюют!

Мой напарник толкнул меня в бок:

— Слушай, давай-ка узнаем у наших деповцев, кто тут мутит народ.

Стали искать знакомых екатеринбуржцев. Нашли и уединились с ними по другую сторону пути.

Земляки рассказали, что в батальон проникли контрреволюционные эсеро-меньшевистские элементы. Они-то и агитируют красноармейцев за уход с фронта. Положение особенно ухудшилось после того, как руководитель большевистской организации батальона Николай Сивков (оказывается, наш старый учитель служил здесь) получил ранение и был увезен в госпиталь. Часа два назад бунтовщики задержали ехавшего на дрезине в Кунгур Парамонова и заявили, что не отпустят начальника штаба дивизии до тех пор, пока он не отдаст приказ отправить всех в Пермь.

Я посоветовал землякам выступить сейчас же на митинге и предложить послать в Кунгур вместе с начштадивом своих делегатов. Договорились, что в качестве делегатов будут рекомендоваться те, кто мутит красноармейцев. Нужно было освободить Парамонова и заодно побыстрее убрать отсюда эту заразу. Ведь так батальон и к белым перекинуться мог.

Уловка наша удалась. Через час начальник штаба дивизии вместе с делегатами отправился на дрезине в Кунгур. С ними, на всякий случай, для охраны Парамонова поехал и мой напарник.

Я один вернулся в Шамары и доложил обо всем случившемся Ермакову. Петр Захарович даже побледнел при этом, но тут же овладел собой и приказал:

— Хорошо. Иди в строй. Теперь каждый человек на счету.

Вечером Ермакова ранило. Но он продолжал руководить батальоном, лежа на носилках.

Чехи атаковали свежими силами, и малышевцы отошли по железной дороге на станцию Кордон.

Там расположились на отдых. Спали мертвым сном. А к исходу следующего дня на подмогу к нам прибыл из Кунгура Ревельский отряд моряков. Вместе с балтийцами ночью внезапным ударом мы выбили белых с шамарских высот и снова укрепились около моста.

Двадцать третьего сентября на смену нашему батальону прибыл 17-й Уральский стрелковый полк из состава сводного Южноуральского отряда партизан. Этот отряд под командованием В. К. Блюхера и Н. Д. Каширина совершил героический 1500-километровый рейд по тылам врага и вышел тринадцатого сентября южнее Кунгура на линию фронта 3-й армии. Блюхеровцы влились в 4-ю Уральскую дивизию.

Красноармейцы сменявшего нас полка говорили:

— Наслышаны мы о малышевцах и, признаться, думали: вас нивесть сколько, коммунистов-то. А тут горстка, да и та без шерстки.

— Ничего, — отшучивались мы, — мал золотник, да дорог. Пойдем на отдых — живо людьми обрастем.

Батальон отвели в Кунгур.

Здесь нас приняли с почетом. Кавалеристов разместили в женском монастыре, а пехоту — в женской гимназии.

Семен, только что вернувшийся из лазарета, шутил над Пашей Быковым:

— Вот, Павло, не приняли тебя раньше в гимназию по причине карманной чахотки, так ты хоть теперь ученым духом вволю подыши. Да фартучек нацепить не забудь: в женских гимназиях так положено!

— Помолчи уж, — обрывал его Паша. — Без году неделя, как на одной ноге ходить начал, а тоже советы дает.

Из гимназии Шихов тащился к нам, в монастырь, и начинал участливым тоном:

— Довоевались, значит, конники-беззаконники. Узнал я в штабе, что вас за буйный норов вскорости в послушники определят для исправления. А тебя, Саня, помощником игуменьи назначат, вот провалиться мне! Задарма черный клобук и платье выдадут.

Я отбивался как мог, поминая японский карабин.

В Кунгуре коммунистический батальон был развернут в полк. В состав новой части, кроме нас, старых малышевцев, вошли: батальон пермских железнодорожников, очищенный от антисоветских элементов, и партийная дружина кунгурского уездного комитета РКП(б).

Группа красноармейцев полка имени Малышева. Кунгур, сентябрь 1918 г.

Часть получила наименование — «Рабочий стрелковый имени И. М. Малышева полк». Ее первым командиром стал Николай Евстафьевич Таланкин, возглавлявший до этого в нашем батальоне одну из рот. Комиссаром полка назначили Сергея Кожевникова, начальником штаба — большевика Павла Николаевича Фидлермана, бывшего фельдфебеля царской армии из рабочих Верх-Исетского завода.

Н. Е. Таланкин.

Председателем партийного бюро полка мы избрали Василия Гладких, а ответственным секретарем — Нину Мельникову.