1

Зуммер был настойчивый и длинный. Я уж с радостью подумал: «Женушка вспомнила, по межгороду пробивается…»

Но нет — звонила Лидия Яковлевна, секретарь главного инженера. По имени-отчеству не назвала, но голосок звучал бархатисто.

— Приказано срочно явиться, — прожурчала она. — Товарищ Сапаров желает вас видеть в стенах института. Уж не откажите.

— Ах, ах, ах! — сказал я, прикрыв микрофон ладонью. — Как мы приветливы и как милы!

Шутки шутками, но я понял, что нужда во мне позарез. Ну вот и дождался. Что ж, у меня давно созрело решение идти на прием, и не иначе как для серьезного разговора.

Я не сознавался себе, но в душе саднила обида, и я, незаметно для себя, преломлял все свои нынешние оценки через призму этой самой обиды.

В самом деле — какого лешего я здесь торчу? Взяли в столицу — так дайте дело и полномочия или отпустите восвояси. Нашли студента! Как-никак двадцать лет работы на атомных установках — не просто проведенное время.

И действительно, я был готов топать по шпалам в свою родную провинцию, а тут зуммер…

Вчера вечером я был особенно расстроен. В который раз мысленно готовил себя к серьезному разговору, пытался разобраться в ситуации и вместе с тем понять: нужен ли я здесь? Как истинный технарь, я заложил в свой черепок входные данные и весь вечер мозговал. В итоге получилось, что вроде нужен, именно, как пишут в документах, «по существу поставленных перед институтом задач».

И вместе с тем чем дольше я работал здесь, тем все более непостижимой казалась ситуация.

Контора давно отладила на все сто работу по созданию проектов гидросооружений, а ей — бух-трах! — поручают проектирование атомных электростанций огромной мощности и уникальной сложности.

Я ходил по этажам огромного железобетонно-стеклянного концерна (так условно назвал я для себя этот домик) с нехорошим чувством. Мне казалось, что корабль тонет, хотелось бы во всю глотку гаркнуть: тонем! Но бесполезно — не поверят. Будут смеяться, и только.

Я старался успокоиться, убедить себя, что пожар, быть может, пылает только в моем сердце, в моей дурацкой башке. Но внутреннее, глубинное беспокойство обострило во мне все чувства, меня стал раздражать и воздух, и стены этого дома, и паркетные полы в широкую елочку, натертые желтой мастикой. А в отделах было уютно. Смазливые девахи деловито восседали за кульманами. Поводит такая милашка карандашом по ватману, посидит, поболтает с подружками, хлебнет кофейку, пожует. Кругом на стенах наклеены вырезки из заграничных журналов — обладатели и обладательницы роскошных белозубых улыбок, статных плеч, шикарных автомобилей, загородных домов. Скучные, на мой провинциальный вкус, однообразные были тут картинки.

Я диву давался, приглядываясь к этой спокойной обстановочке, постепенно поддавался всеобщему гипнозу размагниченности, успокаивался.

«Может, все хорошо? Слышь, дурачина-простофиля, может, ты закомплексовал?»

И мне начинало казаться, что я здесь лишний.

Однако шло время, я «обрастал» информацией, увязывал концы, и волосы вставали дыбом. Недели две назад иду как-то по коридору и вдруг вижу родного «чужого» человека. Вытаращенные глаза, обалдевший, растерянный вид. Я-а-асно! Приехал с далекой стройки, потолкался по отделам, запутался, очумел. Знакомое дело. Давно ли и я таким был? В душе зародилась и толкнула к «чужаку» внезапная мысль: а что, если объединить усилия? Я вежливо так подкатил к нему, поздоровался. А он, дурень, вместо того чтобы радость проявить, своего не узнал, сиганул в лифт — и был таков.

Видно, разбираться самому, да пора и бабки на стол. Конторе дали тяжкую работу, связанную с реорганизацией, перераспределением трудовых и материальных ресурсов. Новое дело явно недостаточно подкрепили деньгами, лимитами на прописку, жильем. Опытных кадров со стороны не возьмешь, своими пока не разродились. Дальше. Институт худо-бедно сляпал сектор проектирования атомных электростанций, укомплектовал его гидромеханиками, гидротехниками и прочими специалистами, которые в атомной энергетике разбираются слабо. Во главе сектора поставлен сорокапятилетний энергичный и ловкий инженер по строительству бетонных плотин, некто Козис.

Девиз. Козиса был таков: не боги горшки обжигают. В пылу азарта он даже организовал изучение курса ядерной физики — по школьному учебнику.

Я сразу понял, что всунулся в этот дом в героическое для него время. Меня никто особенно не замечал, и я с большим любопытством (и возрастающей день ото дня тревогой) ко всему присматривался. У Козиса не было специальных знаний, но он обладал властью. Я — наоборот, и все же чувствовал себя довольно прочно, так сказать, на своей палубе. Впрочем, то была прочность стороннего наблюдателя, и неизвестно вовсе, какой буду я, когда притянут к делу. Но тем не менее знания и опыт у меня в кармане, ну а знание — сила.

Новоиспеченные атомщики ходили по коридорам спокойно и деловито, на технических совещаниях высказывались любопытные идеи, обсуждались различные варианты, да только ото всех их дел здорово попахивало именно гидротехническим опытом.

Время подпирало. Первоначальный запал пошел на спад. Внешний мир в лице заказчика и комплектующих организаций стал чаще спрашивать о результатах. Их все не было. На институт посыпались жалобы, кое-кто уже поговаривал про неотложные меры, вплоть до передачи проектирования АЭС организации, стоящей на более высоком уровне компетентности. Атомный сектор Козиса работал плотно и напряженно, но пока выпускал, как и следовало ожидать, техническую документацию с грубыми ошибками, срывал сроки выдачи проекта на стройку и в комплектующие организации. Сложные ситуации решались, как правило, компромиссом. Вызванный в очередной раз к министру, Козис занимал постоянную позицию: бейте, лупите, я не атомщик, делаю как могу. И сразу переходил в наступление, требуя помощи, лимитов на прописку, опытных специалистов.

После подобных встрясок он появлялся в институте утомленный, какой-то помятый, с побелевшим птичьим носиком, цвет которого являлся как бы индикатором глубины взбучки. Я нередко видел его в такие минуты, он молча ходил по кабинету с глубоко опущенными в карманы брюк руками, сгорбившийся, но во всем облике и глазах его, коричневых и не пускающих вглубь, читались упорство и непостижимая для меня воля.

Потом Козис собирал своих специалистов, и вновь начинались работы. За основу нового проекта взяли проект-прототип действующей Приморской АЭС, спроектированный и построенный другим министерством. Передирали, как говорится, безбожно, но без достаточного анализа.

Помнится, в один из своих приездов в столицу (тогда я еще работал на атомной электростанции) я задал вопрос в лоб главному инженеру проекта Гусликову:

— Вы соображаете, куда пашете?

Кудрявенький, седой, розовенький, он оторвал голову от вороха бумаг:

— Конечно же нет, милый Юрий Иванович. «Беда, коль пироги начнет печи сапожник». Это про нас. А вины за нами нет — приказ выполняем.

— Так взяли бы на ключевые посты знающих ребят.

— У нас считается, что выгоднее иметь некомпетентное руководство. Так, понимаете ли, считается.

— Как это? — удивился я тогда.

— Вот так, — утомленно ответил он и снова уткнулся в бумаги.

«Так считается…» — вспомнил я магическую формулу, а в результате заимствованное Козисом технологическое оборудование оказалось устаревшим и непригодным к изготовлению.

А то, что изготовили, не «вписывалось» в компоновку технологических помещений. Больше всех шумели монтажники и дирекции строящихся электростанций. Децибелы шума нарастали лавинообразно. Объектом критики стал уже не только сектор Козиса, но и весь институт. В фокусе оказался главный инженер Сапаров. Козис держался крепко, он успел обрести и стойко закрепить привычку к неограниченной самостоятельности. Ох уж эта мне власть! Я, например, испытываю определенную неприязнь к этой исконной человеческой страсти. И мне последнее время кажется, что ей вообще угрожает полная атрофия из-за глобального роста информированности. Но все это если и произойдет, то в будущем. А сейчас… Сейчас все в упор смотрели на Сапарова, ждали, что он станет предпринимать.

Непросто было разобраться и Сапарову, понять, что же стряслось в секторе Козиса. Козис, если его «выволакивали» в кабинет к главному, виртуозно выкручивался, играя фактически в одни ворота.

Выходя из кабинета, он говорил друзьям:

— Уровень некомпетентности — вот наше спасение!

Сапарову и вправду поначалу казалось, что ничего сложного в проектировании атомных электростанций нет. В конце концов он прекрасно понимал, что любое, даже самое трудное дело можно освоить, если относиться к нему честно и скрупулезно. «Бывали задачи и посложнее», — повторял он про себя.

Известно ведь, часто говорил он, что решение крупных прикладных проблем науки и техники требует не столько узкокомпетентных специалистов, сколь широко и разносторонне образованных.

Ну а я, провинциал, медведь из лесу, считал, что тут не все так просто, всей шкурой своей чувствовал, что в этом домике слегка ошиблись в стратегии. И крепкий завязался узелок! В нем сплелись: некомпетентность, честолюбие, настойчивость, интрига и ставка на жизненный успех.

Деньки, как железнодорожные составы, постукивали на стыках и уплывали прочь. Главный инженер наконец понял, что Козис действительно не более чем ловкий игрок, что он крепко влез в подробности ситуации и переиграть его без квалифицированной помощи не удастся.

В такой миленькой обстановке мы и встретились. Сапаров особенно не скрывал причин, по которым я ему понадобился.

— Знающие атомщики ныне в ба-а-альшущем дефиците! — сказал он улыбаясь и твердо обещал прописку и квартиру в Москве. Тогда же многозначительно подчеркнул, что возможности по прописке у них весьма ограниченны, только за счет каких-то внутренних резервов и в строго индивидуальном порядке…

Что ж, для меня это был в некотором роде шанс. Двадцать лет по медвежьим углам — обрыдло. Осесть в большом городе, пообщаться со светлыми умами. Опять же — театры, музеи, солидные библиотеки, каких в мире не сыщешь. Москва — награда за труды. А что?! И вдруг предлагают синюю птицу в руки, предлагают в столице жить и работать. Я дал согласие. И был спокоен — не за красивые глаза заметили. Почти все работающие в стране АЭС так или иначе прошли через мои руки. Одни я эксплуатировал, на других вел ремонт, модернизацию и наладку, на третьих проводил эксперименты и испытания. Знал сильные и слабые стороны технологических схем, имел в «активе» сто пятьдесят рентген облучения — три предельные нормы — и отлично представлял степень надежности и опасности атомной электростанции для персонала и окружающей, так сказать, флоры и фауны. Опыт — это много или мало? И то и другое. Почему много — понятно, а почему же мало? Да, я точно знаю, как не надо строить АЭС, но чтобы реализовать знание, нужны: во-первых, власть, во-вторых, авторитет, в-третьих (скорее — во-первых), тебя должны слушать те, кто решает — быть или не быть.

Имел я время порассуждать, подискутировать с самим собой: полгода числился формально на должности главного консультанта, с которым почему-то никто особенно не консультировался. Я догадывался, что меня приготовили в качестве затычки, но время еще не подоспело. Столкнулись две антиномии, одна другую полностью исключает. Нужна щель, чтобы «вклиниться» в действующую организацию и навязать ей свою логику. Похоже, это понимал и Сапаров и ждал случая.

Телефонный звонок Лидии Яковлевны означал, что случай, видимо, нашелся. Слава богу! То был первый вызов главного инженера после того, как я временно прописался и получил общежитие.

Когда я вошел, Сапаров нервно мерил шагами кабинет и что-то говорил одному из своих заместителей. Был он сутуловат, голова слегка клонилась вперед. «Признак нахрапистости», — подумал я. Расхаживая по кабинету, смотрел себе под ноги и быстро, нервно, сбиваясь, говорил. Дорогие туфли тонкой кожи, костюм, отлично отформованный жесткий на вид, без привычных складок, бывающих после долгой носки. «Солидно дядя одет, — подумал я, — по чину». Сам же он, похоже, был узок в костях, хотя и не без некоторой упитанности. Глаза в глубоких глазницах, постоянно в прищуре, отчего кажутся подслеповатыми. Я встал у двери и притих. Неожиданно он заметил меня.

— А, вы пришли! Подходите поближе. Знакомьтесь — товарищ Красиков, мой заместитель, — сказал Сапаров несколько второпях.

У зама были налитые кровью глаза и красные веки, будто он только что вылез из бассейна с сильно хлорированной водой.

— У меня от него секретов нет, — улыбнулся Сапаров и тут же посерьезнел: — Положение архиплохое, Юрий Иванович. Я буду предельно откровенен и рассчитываю полностью на ваш такт и, естественно, на желание немедленно и с полной силой включиться в работу.

Мне показалась странной такая прыть с его стороны после месяцев бездействия. Впрочем, я внимательно слушал. Черт возьми, я изголодался по боевому делу!

— Мне пока не удалось во всем разобраться, — продолжал Сапаров, — но похоже, Козис не туда гнет. Понимаете, он бесконтролен. Создал институт в институте. Зачем? Пора его призвать к порядку, и ваша роль тут не последняя. Поясню. Козис человек энергичный и потому достоин уважения. И все же, все же… Он выдает никудышный проект первых очередей. Более того, он поднатужился и успел выдать на-гора технический проект второй очереди Чегерольской атомной электростанции. Согласитесь, энергия завидная, но не уверен я, что этот проект лучше первого. Ваша задача разобраться, поставить точки над «и». С сего числа, — Сапаров глянул на календарь, — вы назначаетесь председателем экспертной комиссии института по атомным электростанциям.

«Ну-ну! — подумал я. — Так вот для чего берегли охламона! На наковальню его, провинциала, и молотом. Вот это ситуация — козисная ситуация».

В душе мгновенно поднялась волна неприязни к такому благополучному и респектабельному Сапарову. Мне вдруг показалось, что на кончике его правильного, прямого и даже красивого носа висит маленькая капелька. Я присмотрелся и понял, что ошибся.

— Проект надо завалить? — тяжело спросил я.

Главный по-девичьи порозовел и отвел глаза.

— Ну зачем вы так! Надо обеспечить его высокое качество и обязательную переработку. Для того и назначается экспертиза. — Он протянул мне руку. — Желаю успеха!

Прощаясь, я заметил, что в лице его тенью мелькнуло едва уловимое чувство досады. Я вышел. Мне было весело. Сапаров определенно добрый дядя. Я нервно хихикнул. Потер вспотевшие вдруг руки.

«Ну, дорогой, — сказал я себе, — отступать некуда. Москва слезам не верит».

2

Я чувствовал себя, как, наверное, чувствует ловец жемчуга, вынырнув с десятиметровой глубины. Не сразу я отдышался. Веселенькое дело! Пресс, конечно же явный пресс. Вот-вот по башке жахнет. Но пока что ничего, денек еще можно жить по-человечески. Бедный Козис ничего не подозревает. А ведь и ему больше коврижку не жевать, ясное дело. А ясное ли? За Козисом — стена людей. В огромном, трехтысячном коллективе этого проектного концерна я был как иголка в стоге сена. Я практически никого не знал, меня тоже. Да ведь так и лучше! Никаких личных отношений нет, не будет упреков и обид.

Я пошел к себе, чтобы набросать план действий.

Возбуждение спадало, голова прояснялась. Логика инженера, технаря успешно перерабатывала эмоции. Перво-наперво немедленно нужен проект — экземпляр техпроекта второй очереди Чегерольской атомной электростанции.

Я бросился в архив. Удивительное дело — там ни одного экземпляра. Я — к главному инженеру проекта Маркову. Он приподнял лицо от бумаг, эдакими просветленно-умными голубыми глазами посмотрел на меня. По его взгляду я понял, что моя личность «просчитана» Козисом и его подчиненными вдоль и поперек. И еще я понял, что цена мне дана невысокая. После некоторой паузы Марков сказал спокойно, что проект отдан на тиражирование и будет готов через два дня. Когда он говорил, глаза его бегали и теряли выразительность.

И вдруг мне стало ясно, абсолютно ясно, что в группе Козиса я с самого начала рассматривался как вероятный противник. И они готовы к битве. «Но ведь это дичь, дичь, — едва не закричал я, — мы ж государственные люди, нам ли какие-то мелкие счеты сводить!»

На мгновение я ударился в панику и уже мысленно клял и себя, и Сапарова, и всю эту авантюру, в которую ввязался.

К вечеру выйдет приказ о моем назначении председателем экспертной комиссии. Козис тут же выставит встречный план — сжатый срок предоставления экспертного заключения. Одновременно под всякими предлогами будет затягивать выдачу мне всего состава проекта. Я не выдам вовремя заключение экспертизы и буду дезавуирован. Козис направит техпроект на научно-технический совет министерства. Проект будет утвержден. В результате — премия сектору Козиса за халтуру. Доработка же на стадии рабочего проектирования и в жестких рамках финансово-технологического графика практически невозможна.

Так выглядел вариант моего поражения. Но вариант — это еще не поражение, и я не собирался отступать. Да и отступать, как мне казалось, было некуда. А главное, речь шла не обо мне лично. Обо мне бы — так я бы сейчас же рванул в свою дальнюю берлогу.

Я лихорадочно собирал информацию. К вечеру узнал, что Минтехмаш, имевший опыт проектирования аналогичной электростанции, направил в Госстрой на утверждение техпроект второй очереди Приморской АЭС. Я сказал об этом Маркову. Он хитро посмотрел на меня и, подчеркнув, что выдает секрет, ответил, что наш проект на шестьдесят миллионов дешевле. Я выразил сомнение. Он теперь уже зло посмотрел на меня. «Да мы за премиальные, которые накапают с экономии в шестьдесят миллионов, горло десятку таких, как ты, сусликов перервем», — читалось в его взгляде. Что ж, не знаю еще как, но и я определенно использую эти рублики!

Все шло своим чередом. К вечеру появился приказ о моем назначении председателем экспертной комиссии по новому техническому проекту атомной электростанции. Утром все уже об этом знали, и в первую очередь, разумеется, Козис. Вскоре он позвонил мне:

— Поздравляю с назначением, Юрий Иванович! Когда будет готово экспертное заключение?

«Все идет как по нотам», — подумал я и официально запросил у него экземпляр техпроекта для изучения.

— Обратись к главному инженеру проекта Маркову, у него все есть, — посоветовал Козис и бросил трубку.

Когда срок тиражирования проекта истек, я снова толкнулся к Маркову. Лицо у него на этот раз было наглое и чуть насмешливое. Я перевел это примерно так: «Крышка тебе, парень».

— Проект в архиве, — сухо бросил он и тут же вышел из комнаты.

«Когда они успели переправить туда пятнадцать томов?» — думал я, направляясь в архив. В архиве проекта не было. Крут замкнулся.

Конечно же можно снова пойти к Маркову, в конце концов к Козису, устроить скандал, доложить Сапарову и так далее. Но хорош спец, который с первого дня показал свою некоммуникабельность. Стало быть, это не вариант. Я впал в уныние — нет ничего хуже вот такого нелегкого положения. И в то же время по опыту я отлично знал, что даже самая грозная опасность отступает перед собранностью и готовностью действовать до конца.

Было понятно, что сегодня работа не пойдет. Я отправился в общежитие, лег на койку и в нетерпении стал есть купленные вчера яблоки. То было нечто вроде психоза: есть я не хотел, но нетерпение, владевшее мною, требовало хотя бы какого-то действия. Я знал: пусть перегорит ярость, остынет воспаленная голова, и я определенно что-нибудь придумаю.

В дверь постучали.

— Не заперто, — сказал я.

Дверь распахнулась, на пороге стоял — я глазам своим не верил — Пузанов, директор Чегерольской АЭС, мой старый добрый друг, мой бывший начальник и коллега.

Конечно, бывают в жизни всякие чудеса, но чтобы вот так, неожиданно, как по заказу, явился именно тот человек, которого я больше всего хотел видеть, — такого я не предполагал. Я захохотал, вскочил с койки и стал лихорадочно тискать в объятиях недоумевающего директора. Я с явным наслаждением смотрел на него. До чего же может стать вдруг родным лицо, которое давно знаешь и которое особенно тебя и не привлекало. Пузанов! Можно было подумать, зная его только по фамилии, что это человечище, монумент бронзовый, а он был сухонький, маленький, взгляд серых умных глаз несколько уклончив. Он умел в любых обстоятельствах предельно собраться и выдать, как сверхмощная ЭВМ, единственно верное решение.

— Ах, молодец! Ах, молодец, что приехал! — кричал я возбужденно.

— А что случилось? — смеялся он, поддавшись моему настроению, а глаза его оставались строгими и взгляд цепким.

— Да ничего, — хохотал я, — через неделю сводное экспертное заключение по второй очереди Чегерольской атомной электростанции должно быть представлено техническому совету министерства. Я — председатель экспертной комиссии, а ты — директор будущей станции, мне важно знать твои пожелания.

— Инте-е-ересно. Но у меня нет проекта, — недоумевал Пузанов.

Я снова жил полнокровной жизнью. Дело двинулось. Проект, можно сказать, у меня в кармане. Директору электростанции, заказчику, они не посмеют отказать.

— Иди к Маркову, — торопил я Пузанова, — и немедленно выдери у него проект, вечером вместе посмотрим.

— Будет сделано. Интересно, что они там накрутили? — Пузанов прошелся по комнате, серые глаза его влажно блестели, выдавая волнение. — Давай завтра, — сказал он, — сегодня уже поздновато такое дело начинать.

— Лады.

Вскоре он ушел, а я остался наедине с самим собой. Возбуждение не покидало ни на секунду, и ночью я почти не спал.

3

На следующий день к обеду Пузанов позвонил мне и попросил помощи — надо было нести проект в общежитие.

Драгоценную ношу доставили благополучно. Пузанов побежал в министерство, а я заперся в комнате и стал развязывать папку за папкой, испытывая странное чувство радости и облегчения. Я хохотал, представляя растерянное от неожиданности лицо главного инженера проекта Маркова, побледневшее лицо Козиса. Если бы совесть их была спокойна, не стали бы они суетиться, нервничать, палки в колеса ставить. Я вспомнил милых девочек за кульманами, картиночки на стенах, посмотрел на гору толстенных папок. Нет, они определенно капитально поработали. Ах, если бы и запятой не надо было здесь исправлять!

Меня прежде всего интересовали смета, пояснительная записка, компоновочные чертежи главного корпуса и технологических систем. Это, так сказать, зеркало проекта. Прототип лежащий передо мной работы я знал как свои пять пальцев. Сравнивать будет легко.

Но тут я снова задумался: явственно представил итог всей этой затеи. До самого, можно сказать, донышка. Я дожму Козиса. Слепому видно, что он мастер липу гнуть. Дожму… Сапаров моей рукой схватит его за глотку. Я же стану третьим лишним. Вроде польза для дела. Впрочем, какое может быть дело, если оба координатора находятся ниже уровня компетентности в данном вопросе. Не-е-ет, милашка! Дожимать ты должен не Козиса, дожимать надо проект. И я со всей отчетливостью понял, что мое поведение с этой минуты диктуется не поручением Сапарова, нет! Но собственным поручением самому себе. Так стало легко!

Я успокоился и принялся за работу. Бумага, море бумаги — передо мной технический проект: два блока по миллиону киловатт каждый. По выработке электроэнергии от атомных электростанций мы несколько отстаем от высокоразвитых капстран, и это при том, что нами освоены все типы существующих в мире атомных установок. В семидесятые годы было упущено время. Американцы, японцы, немцы рванули вперед. Семимильными шагами шли к укрупнению единичной мощности энергоблоков АЭС, наладив массовое производство реакторных корпусов и комплектующего оборудования. Мы же почивали на лаврах после успехов первого десятилетия мирного использования атомной энергии. Лавры быстро увяли. Конкретно: мы не успели вовремя развернуть изготовление необходимого количества реакторных корпусов повышенных параметров. И в итоге не смогли в течение следующих пятнадцати лет поднять мощность атомных реакторов свыше полумиллиона киловатт в блоке в пересчете на электрическую мощность. Попытки втиснуть более высокую мощность в имеющийся корпус сопряжено, понятное дело, с большим риском. Но так или иначе дело двигается. Вот уже и первые корпусные миллионники в работе. Но все равно мало. Еще отстаем. Конечно, за последние годы многое сделано для исправления допущенных ошибок. Построены уникальные заводы по производству атомного оборудования. Но просчет в стратегии всегда влечет за собой необходимые издержки. Приходится компенсировать нехватку мощностей более громоздкими станциями с канальными реакторами. Лежащий передо мною проект чреват как раз такими издержками.

Уже работает Приморская АЭС, завершается строительство Курсайской и Чегерольской атомных электростанций, мощность которых может быть сколь угодно большой. Однако в природе, а тем более в технике ничто даром не дается. Расход оборудования и денег на установленный киловатт у таких АЭС оказался столь высоким, что об экономичности здесь и говорить не приходится. Плохо, что так высоки металлоемкость и стоимость установленного киловатта, но зато можно строить очень мощные блоки. Страна богатая! Постепенно развернем изготовление корпусов новых реакторов, и покатится телега.

Итак — уранграфитовый реактор. Предельная насыщенность технологическим оборудованием, разветвленные коммуникации трубопроводов, а стало быть, в эксплуатации частая разгерметизация, недостаточная стерильность по радиоактивности в помещениях электростанции. Но это все в принципе. Передо мною лежит реальный проект развития строящихся уже блоков, его надо смотреть и смотреть так, чтобы он вышел в жизнь с наименьшими огрехами и с наибольшим запасом надежности.

И хотя эксплуатационники про себя окрестили такие станции одни «гробами», другие «динозаврами», тем не менее то были уникальные сооружения, насыщенные ценнейшим оборудованием, — народное добро, народный труд. И надо сделать все, чтобы проект этот стал хорошим, хотя это слово, чего греха таить, само собой присыхало к языку.

Я с головой погрузился в бумаги. Стоимость строймонтажа пятьсот три миллиона — неплохо. Вспомнились пятьсот восемьдесят миллионов, предложенных Минтехмашем в проекте второй очереди Приморской атомной электростанции. Налицо экономия, но за счет чего? Здесь у меня было вполне определенное сомнение. Сметчики института не имеют опыта составления смет строительства атомных электростанций, так что надо смотреть и смотреть.

Я повесил на стену чертеж АЭС и долго стоял перед ним, думая, с чем же сравнить. Ведь, ей-богу, не смотрится! Какая-то надутость, реакторные блоки развернуты на девяносто градусов и сдвинуты почти вплотную. За счет этого помещения спецводоочисток по сравнению с таковыми на Приморской АЭС взметнулись на двадцать метров выше. Машинный зал без изменений. Нет, общая компоновка станции мне не понравилась. Где же обещанные выгоды? Ага! Меньший строительный объем, повышенный коэффициент индустриальности, снижение объемов нулевого цикла. Чудесно. Но почему же не смотрится?

И вдруг я понял! Система обеспечения безопасности решена иначе, чем на Приморской. Огромный бассейн-барбатер локализации возможной ядерной аварии втиснут в подреакторное пространство. Я понял, что барбатер под реактором и есть именно тот пузырь в проекте, из которого я не я буду, если дух не выпущу. И я мысленно воткнул шпагу здравого смысла и многолетнего опыта в неудачное проектное решение. Грохот взрыва стоял в моих ушах. Да, да — взрыва! Полгода назад на Приморской АЭС взлетел на воздух трехтысячекубовый газгольдер выдержки радиоактивных газов.

Я нервно рассмеялся, вспомнив все в мельчайших деталях. Тогда все специалисты в один голос заявили, что никакого ЧП не произойдет. Я со своей точкой зрения оказался как бы перестраховщиком. Ознакомившись с проектом газгольдера выдержки радиоактивных газов Приморской АЭС — он был прислан на Чегерольскую станцию, где я тогда работал, — я написал подробные письма генпроектировщикам Минтехмаша, в главное эксплуатационное управление этого же министерства, а также в свой эксплуатационный главк. В письмах я тщательным образом проанализировал конструктивные недостатки газгольдера и показал, что в принципе его применение без контура сжигания гремучей смеси неоправданно и может привести к взрыву газгольдера. Однако письма остались без внимания. Более того, на одном из совещаний начальник моего родного главка сделал замечание по поводу моего письма, что-то говорил о «необоснованности выводов».

Взрыв газгольдера прогремел как гром среди ясного неба. Комиссия, расследовавшая аварию, долго недоумевала, как это я мог знать то, что отвергали авторитеты? Мою фамилию склоняли множество раз, со мною носились, были очень внимательны — целый месяц. А через пару месяцев все было забыто. Подумаешь, взрыв! Эка невидаль! Если бы он клад предсказал…

И вот теперь, рассматривая техпроект второй очереди Чегерольской станции, я увидел барбатер, подобие пресловутого газгольдера, опасно скомпонованный под ядерным реактором. И емкостью не три, а тридцать тысяч кубов.

Сам по себе барбатер необходим на случай предельной ядерной аварии. Мысль тут не особенно сложная. В случае разрыва коллектора теплоносителя, снимающего тепло с атомной активной зоны, трехсотградусная вода, превратившись в пар при температуре насыщения, попадает в бассейн-барбатер, где, в свою очередь, благополучно конденсируется. Таким образом мыслится локализация аварии. Однако после конденсации пара остаются еще и гремучие газы, при достижении определенной концентрации они могут и взорваться.

Я тут же прикинул, что давление газов при взрыве в объеме предложенного барбатера достигнет десяти — двенадцати атмосфер, а строительные конструкции рассчитаны на четыре атмосферы. Вместо локализации аварии мы получаем разрушение реактора. Только и всего.

Стержень экспертного заключения мне ясен! Я стал спокойнее, просмотрел остальную часть проекта. Очень много недоработок и грубых ошибок. Сплошь и рядом свободные проходы, минуя саншлюзы и санпропускники из зон свободного в зоны строгого режимов, теснота в технологических помещениях, неудачная компоновка оборудования. Будущим эксплуатационникам не позавидуешь. Я крепко задумался. И было над чем. До выдачи экспертного заключения остается неделя. Надо успеть переговорить с членами экспертной комиссии. Хотя бы выявить мнения и позиции, чтобы потом можно было собрать подписи.

Конечно, учитывая явный недостаток времени, я мог бы сам дать заключение по всем разделам проекта. Однако этика экспертизы требует коллективного рассмотрения. Я уже свыкся с мыслью, что за неделю все успею, хотя отлично знал, что на проведение экспертизы такого проекта отпускается обычно не менее месяца. Так что ж, назвался груздем — полезай в кузов.

Были уже сумерки. Не ужиная, я разделся, лег и быстро заснул.

4

Утром, когда я подходил к своему рабочему месту, на столе уже надрывался телефон. Звонил Козис:

— Юра! Во-первых, здравствуй…

Это «Юра» меня покоробило. Какой, к черту, «Юра», когда знакомы без году неделя! Но я понял, что будет задание сверх плана. Фамильярность в качестве стимулирования.

— …Во-вторых, как у тебя с экспертным заключением?

— Никак. По-моему, сегодня только первый день отпущенной мне недели.

— Ситуэйшен круто изменился, с чем тебя и поздравляю. Завтра ты должен представить мне экспертное заключение на просмотр. Послезавтра научно-технический совет министерства. Назначено рассмотрение проекта. Жду. Жму лапу. — И бросил трубку.

«Вот гад!» — у меня все похолодело в груди. Такой оперативности я не ждал. Расчет прост. Я не успею представить заключение, буду дезавуирован. В результате — отстранение от экспертизы, что и требовалось доказать. Не-ет! Этот Козис мне положительно нравится! Первичный шок прошел. Мне снова стало весело, теперь-то уж точно голова на наковальне.

Ситуация походила на аварию, а я их пережил на атомных установках дай боже! Натренирован. Вызов принимаю, товарищ Козис! Я ощутил знакомую собранность и необычайную ясность ума, какая в таких случаях всегда у меня наступала. И как обязательное следствие — жажду ответного действия.

Захватив стопку бумаги и копирку, я побежал в общежитие и заперся у себя в комнате: с десяти утра до четырех дня написал тридцать страниц экспертного заключения и поехал в ближайший прокатный пункт за пишущей машинкой. К пяти утра следующего дня шесть экземпляров экспертного заключения были отпечатаны и лежали аккуратной стопкой на столе. Я с облегчением вздохнул: жаль мне вас, товарищ Козис!

Я встал и подошел к зеркалу. На меня смотрел осунувшийся, бледный, с красными, распухшими веками человек. Но глаза сияли. Человек в зеркале рассмеялся и подмигнул мне.

Да простят меня мои коллеги — эксперты по частным разделам проекта. Я вынужден выступить о десяти лицах. Такие дела… Козису я подготовил удар под дых, хотя про него даже и не думал. Я был обязан дать будущим эксплуатационникам более-менее усовершенствованного «динозавра». Рекомендации экспертного заключения были суровы: вынести барбатер из-под реактора, поставить отдельно, обеспечить надежную вентиляцию от гремучей смеси, на случай взрыва снабдить вышибными панелями. Однако это означало коренную переработку проекта, не считая других доработок по технологии и строительной части. Мне было совершенно ясно, что Козис не примет мое экспертное заключение, попытается опорочить его, не дать, что называется, ходу.

Вот ведь в чем фокус: мало сказать правду — надо сделать так, чтобы ее захотели слушать, читать, чтобы в нее вникли и приняли к исполнению.

Извините меня, дорогой товарищ Козис, при всем моем уважении к вам я вынужден сам позаботиться о том, чтобы мое экспертное заключение попало к оппонентам, и поскорее.

Я позвонил в Союзэнерго, старому своему другу Перфильеву. Это был огромный, рыхлый, ленивый и очень добрый мужик. Наши дружеские отношения с ним сложились и поддерживались своеобразно: каждый заход к нему завершался тем, что он выкладывал передо мной груду писем, данных ему на исполнение, и спрашивал:

— Что ты думаешь по этому поводу, старина?

В переводе на деловой язык это означало примерно следующее: «Прочти письма и скажи, что с ними делать».

И я читал и говорил ему, что, по моему мнению, с ними делать.

И вот впервые наши интересы пересеклись всерьез. Я совершенно точно знал, что на научно-техническом совете от Союзэнерго с заключением по проекту будет выступать именно он.

— Здорово, Юрий Иванович! — услышал я его добрый голосок в телефонной трубке и тут же отчетливо представил его большое, чуть оплывшее лицо, какой-то особый, пружинистый, что ли, взгляд и любимую позу — во время разговора по телефону он откидывался на спинку стула и упирал массивный подбородок в грудь. — Как поживаешь? Почему не заходишь? Здесь кое-что накопилось. Проект второй очереди Чегерольской АЭС видел?

— Не только видел, — ответил я, — но и написал экспертное заключение.

— Голуба! Да ты меня просто спас! — В его голосе слышалось ликование. — Завтра заседание научно-технического совета. Ваш Козис с цепи сорвался. Он думает, я за один день дам заключение. Он ошибается. Я не Цезарь. Но ты меня просто спас. Можешь дать копию своего заключения? Обещаю, проанализирую со всей тщательностью.

— Через полчаса буду у тебя. Выступим единым фронтом, — подчеркнул я и свое условие.

— Рад стараться! — с признательностью ответил Перфильев.

Так, та-ак! Зарубка есть! Теперь надо связаться с главными оппонентами моего института, проектировщиками Приморской АЭС. Времени мало. Я пересчитал наличные деньги, взял такси и рванул к Перфильеву, рассчитывая у него особенно не задерживаться.

Перфильев воистину был рад помощи, свалившейся ему на голову как манна небесная. Лицо его сияло.

— Удружил ты мне, старина, — бормотал он вполголоса, листая заключение.

Я вкратце довел до его сознания основные выводы и стал прощаться.

— Погоди, — сказал Перфильев, — давай пройдем к председателю научно-технического совета министерства Молокову. Премилый старичок, и ему в конце концов решать, утверждать проект или нет. Мне твои выводы предельно ясны, но надо, чтобы и он понял. Ты объясни ему все как следует про этого, как ты говоришь, про «динозавра».

Молоков встретил нас довольно приветливо. Перфильев представил меня, мол, атомный зубр и так далее.

Молоков смотрел на меня с интересом, и я чувствовал, что он хочет о чем-то спросить. Я выразил на лице готовность отвечать на любые его вопросы. После минуты колебания он спросил:

— Скажите, пожалуйста, — и улыбнулся, показав редкие, сильно прокуренные и загнутые внутрь зубы, — раз уж вы такой зубр, эти ваши атомные станции не представляют собой определенной опасности? Ну, скажем, для внешней среды? Видите ли, я гидротехник, и ваша область мне мало знакома.

Я понял, что он хотел спросить не об этом, но тут же ответил, что на современном этапе атомные станции в известной степени безопасны.

— В известной, — подчеркнул он и снова улыбнулся. — Ну а теперь, так сказать, в плане личного любопытства. Раз уж передо мною — как это? — зубр атомный, — он снова улыбнулся. — Сами-то вы сильно облучились?

— Три жизненные нормы, — не задумываясь, сказал я.

У Молокова задергалась правая щека. И довольно сильно, потому что он это почувствовал и потер щеку рукой. Тик не проходил. Улыбка сошла с его лица. Может быть, он подумал, что от меня исходит излучение?

— Как это? — несколько потусторонне спросил он.

— Очень просто, — ответил я. — Пятьдесят рентген — это тот иитеграл, который вы имеете право набрать за жизнь. У меня — сто пятьдесят.

— Му и как?

— Как видите, временно жив. Извините, Иван Иванович, я должен коротко доложить о техпроекте второй очереди Чегерольской атомной электростанции. Только по выводам экспертизы, не более.

Мне показалось, что я его здорово напугал, чего доброго еще откажется слушать.

— Я очень коротко, Иван Иванович. Видите ли, станцию проектировала организация, недостаточно компетентная в атомной энергетике. Проект изобилует рядом принципиальных ошибок, как-то: совмещение грязных и чистых зон обслуживания, неудачная компоновка некоторых технологических систем. — По лицу его было видно, что мои объяснения не вполне доходят. Я торопился: — В проекте не отработана технология захоронения битуминизированных отходов. Ну и прочее. Однако все эти недостатки сравнительно легко устранимы, даже на стадии рабочего проектирования. Но тут есть одно главное, с чем экспертиза никак не может согласиться, а именно — расположение взрывоопасного барбатера в подреакторном пространстве.

Мне думалось, что вся моя тирада — холостая пальба. Но нет, его, кажется, зацепило.

— Так вы считаете, что это опасно? — неожиданно резюмировал Иван Иванович и несколько даже отклонился назад, словно отстраняясь от меня.

У него снова задергалась щека, с меньшей амплитудой, но с большей частотой. Он сказал с оттенком взволнованного удивления:

— Только сейчас начинаешь понимать, насколько безопасней и чище гидростанции. Это даже не станции, это гармония, часть Природы. Смотреть — любо-дорого.

— Вы меня не так поняли, Иван Иванович. Атомные электростанции обеспечат рывок вперед при огромной экономии органического топлива: угля, нефти, газа. И их нужно и можно строить в наилучшем, естественно, виде и безопасными. Не всегда просто, ясное дело, да иного пути нет.

— Что вы предлагаете? — спросил Молоков. Голос его принял официальный оттенок.

— Я предлагаю вынести газгольдер, то есть барбатер, из-под реактора и поставить снаружи, что резко повысит надежность станции.

— Спасибо за информацию. — Молоков встал и пожал нам руки.

Я вышел на улицу и в ожидании такси задумался. Моросил мелкий нудный дождь. В природе и на душе было смутно. Пронесся очередной вал автомобилей, и обдало ядовитым запахом отработанных газов. Моя затея показалась мне пустой мышиной возней. Зачем? Во имя чего? Двадцать лет тяжкой работы, переоблучен, устал, пора бы не суетиться. И тут же меня словно подстегнуло: именно потому что переоблучен, устал, ковырялся в радиоактивном дерьме. Именно поэтому сегодня ты, случайное, можно сказать, лицо в вихре событий, должен сделать все от тебя зависящее, чтобы станция получилась лучше и надежнее, чем она представлена сейчас в проекте.

Подкатило такси, и я махнул в аэропорт. Через три часа я уже был в Приморске и сидел в кабинете у многоуважаемого Александра Дмитриевича Пинегина, начальника бюро комплексного проектирования Приморской АЭС. Как-никак, а у него за плечами спроектированная, построенная и действующая станция. Его голос будет одним из решающих. При всем при том, что Александр Дмитриевич будет наиболее пристрастным.

Я знал его давно. Теперь, глядя на него, я видел, что он здорово сдал. Весь как-то усох. Белый как лунь. В глазах — давняя усталость и печаль умудренности. И голос изменился, стал старчески дребезжать. Он уловил что-то в моих глазах и покачал головой, мол, время идет, дорогуша, и ты уже не тот. Тем не менее встреча была очень теплой. Милый старина всплеснул руками:

— Как это ты, Юра, согласился идти к этим, извини меня, профанам? Я, конечно, ничего не имею против их института. В гидростроительстве они классики. Но ведь несерьезно впрягаться в чужие оглобли.

— Им поручили.

— Что значит поручили? А где партийная совесть и принципиальность? Нет, это несерьезно. Они должны были со всей ответственностью заявить кому надо о своей некомпетентности.

— Честолюбие заело.

— Честолюбие? — Александр Дмитриевич покачал головой. — Наш министр… Да, ты его хорошо знаешь, в прошлом он ведь и твой министр. Так вот, Емельян Павлович крайне отрицательно оценил проект. Знаешь, что он сказал? Не для протокола, конечно. Его больше всего взбесила сметная стоимость в пятьсот три миллиона против пятисот восьмидесяти. Подумать только, говорит, тридцать лет занимаюсь этими делами, но такой наглости не слыхивал! Разница в семьдесят семь миллионов есть цена некомпетентности вашего института. Да-да! — Александр Дмитриевич улыбнулся. — Я, старина, не о тебе. Ты попал как кур в ощип. А как тебе нравится барбатер под реактором? Это же бомба, подложенная под станцию! Оригиналы! Помнишь взрыв нашего газгольдера? Ах, да! Ты же нас и предупреждал.

Я слушал его и думал, что основные оппоненты на правильном пути. Их критика будет острой и беспощадной. Так и должно быть. Это справедливо, ибо они сегодня ближе всех к истине. Их «динозавр» работает. И они знают, почем фунт лиха.

Я вынул из папки и положил на стол перед Александром Дмитриевичем экземпляр своего экспертного заключения.

— Наши взгляды сходятся, — сказал я, прощаясь. — Ждем вас на научно-техническом совете.

— Я и не сомневался, дружище. Но учтите. Приморская станция хотя и работает, но мы еще не осмыслили ее. Ты меня понял? Вам еще тоже придется как следует поработать. Наиболее правильным, с государственной точки зрения, я лично считаю полное копирование Приморской. Да, да! Запуск в серию. Создание новых компоновок есть принципиально неверный подход на данном этапе. Согласен?

— Полностью! Схема та же, а компоновка и оборудование меняются.

— Ну, желаю удачи! — Старик крепко пожал мне руку. — Дело наше многотрудное, а Россия у нас единственная…

В тот же вечер я возвратился в Москву. Старина растрогал меня: память сердца неистребима. А мы многое пережили и потеряли многих.

Утром Козис потребовал меня к себе.

— Экспертное заключение? — попросил он, и рука его выжидательно повисла в воздухе.

Я с удовольствием вложил в нее пачку отпечатанных листов. Глаза его забегали.

— Садись, — сказал он глухо.

5

Министр Сидор Иванович Кулов был сумрачен. Сорван правительственный срок пуска двойника Приморской станции — Курсайской АЭС. Заместители министра и члены коллегии подавленно молчали. Сидор Иванович просматривал проект решения коллегии, тихонько постукивая кончиком карандаша по столу. Он выглядел болезненней обычного, желтоватая бледность была разлита по его усталому сухощавому лицу. Министр несколько отклонился назад и произнес сначала тихо, но с постепенным нарастанием силы в голосе:

— Товарищи члены коллегии! Мы сегодня обязаны со всей полнотой ответственности, возложенной на нас государством, — он сделал паузу, — ответить на один только вопрос: почему не введена в строй действующих Курсайская АЭС? Мы хорошо помним прошлогоднее выступление замминистра Башмачникова. Тогда вы, Теодор Васильевич, убедительно показали неизбежность, объективную обязательность ввода курсайского миллиона.

Голос министра был несколько хрипловатый, и ему не всегда хватало воздуха для завершения фразы. Обычно министр называл своих заместителей только по имени-отчеству. Переход на более официальное обращение носил характер некоторого отчуждения и не предвещал ничего хорошего.

Башмачников встал. Встряхнул начавшей седеть пышной каштановой шевелюрой, энергично произнес:

— Сидор Иванович! (Министр в упор смотрел на него.) Я действительно заверял в прошлом году коллегию, что Курсайская АЭС будет непременно пущена. — Башмачников решительным движением руки откинул со лба волосы. — И я сегодня, Сидор Иванович, заявляю коллегии, что вся сметная стоимость строительства, заложенная в пусковом комплексе, полностью выбрана! Да! Парадокс? Именно! Деньги израсходованы, станция не пущена. Прямой просчет проектировщиков! — Башмачников артистически вскинул руку и энергично повернулся в сторону Сапарова. — По нашим предварительным прикидкам, недобор оценивается в сорок миллионов строймонтажа! Это не шутка, товарищи!

— Сапаров! Как это понимать?! — вскинул брови министр.

Сапаров вскочил и, сбиваясь, стал убеждать, что он еще подробно выскажется по этому вопросу. Министр сердито оборвал:

— Сегодня надо отвечать за срыв правительственных сроков, товарищ Сапаров, а не высказываться! Садитесь.

Башмачников продолжал:

— Сидор Иванович! Несомненна вина строителей и монтажников, но я хочу еще раз подчеркнуть, — голос его стал надрывно высоким, — что львиная доля вины лежит на нашей уважаемой проектной организации! Си-сте-ма-ти-ческий срыв сроков выдачи проектной документации! Как это понимать, товарищ Сапаров? — Башмачников, едва не плача, смотрел на главного инженера.

Сапаров часто кивал головой и что-то быстро строчил в блокноте. Министр мельком глянул в его сторону. Конечно, виновен и Сапаров, но разве он один? Если смотреть в глубину проблемы, если охватить ее всю мысленным взором, то… Кто-кто, а министр четко сознавал, что масштабы надвигающейся неумолимо атомной эпохи всеохватны. Понимал он это давно, но все же ему казалось, что кривая роста будет более плавной. И не только ему так казалось. Он подумал, что тон выступления заместителя выдержан несколько не в том ключе, как хотелось бы, и ощутил, как волной накатило раздражение, которое теперь, он знал это хорошо, будет держать в плену до конца коллегии.

— Сидор Иванович! — Башмачников распалился. — Считаю жизненно необходимым: первое — отдельное заседание коллегии посвятить рассмотрению положения дел с проектированием атомных электростанций в проектном институте, второе — срочно предоставить Козису или Сапарову квартиру на стройке — пусть один или второй безвыездно находится на переднем крае строительства! — Башмачников перевел дух и вытер платком лоб. — А то, понимаешь, как ни позвоню в институт — стереотипный ответ: «Сапаров в загранкомандировке». Как это понимать, товарищ Сапаров? Руководимый вами институт срывает пуск станции — хватит шляться по заграницам! Мы русские, советские люди и обязаны все свои силы отдавать Родине! Прохлаждаться на пенсии будем…

Министр постучал кончиком карандаша по столу:

— Сапаров!

— Я все записал, Сидор Иванович, замечания учту, — пробубнил Сапаров с места.

Министру показалось, что его заместитель в ведомственном запале несколько перебрал: как-никак на институт свалилась огромная, на пределе сил, задача.

— Сидор Иванович, — продолжил Башмачников, но министр жестом руки остановил его:

— Теодор Васильевич, назовите реальный срок ввода энергоблока. — И уточнил: — Это вопрос ко всем.

— Сидор Иванович… — Башмачников запнулся и посмотрел в окно. — Я должен сказать, что эта станция, по меткому выражению министра Мехмаша, — «вещь в себе». На каждом этапе строительства открываются новые, не предусмотренные ранее объемы строймонтажа. Впрочем, и Приморская АЭС была пущена на полтора года позднее намеченного срока.

Это было уже слишком, уже как бы оправдывало срыв пуска Курсайской станции. Министр сердито пристукнул по столу ладонью.

— Я спрашиваю ваш срок, Теодор Васильевич! — Министр сделал ударение на слове «ваш». — В какое положение вы поставили меня перед правительством и ЦК? Вы отдаете себе отчет в этом?

— Сидор Иванович, в мае месяце блок будет введен.

— Союзэнерго, Артуньянц! Вы проводили анализ? Когда, по вашему мнению, может быть введен блок?

Артуньянц вскочил, вытянулся в струнку:

— Сидор Иванович! Теодор Васильевич назвал трудный, но реальный срок. Физический пуск реактора в мае мы проведем.

— А энергопуск?

Артуньянц по опыту знал, что именно после физического пуска, который торопятся провести для галочки, начинаются настоящие наладочные работы, доводка блока, и занимают они по времени минимум три месяца. Однако назвать сентябрь он просто не решился.

— В июле, Сидор Иванович.

Министр помрачнел и с какой-то затаенной тоской сказал:

— Артуньянц, вы знаете, что я надеялся на вас, верил вашим оценкам, вашим срокам, вашим предсказаниям, черт возьми! В нашем министерстве классических электростанций вы единственный представляли достаточно компетентное направление в атомных делах. Но ваши прогнозы лопнули. Вы потеряли мое доверие, Артуньянц!

Сапарову не стало легче, что на сей раз министр разносил его коллегу. Сапаров сидел как на иголках. Его лихорадило. Почему и с чьей подачи их институту поручили атомное проектирование? Поручил министр. Сапаров вспомнил даже, что в свое время не особенно и сопротивлялся этому. Чего греха таить, манили кое-какие лавры. Да ведь, строго говоря, он и тогда не хотел. Разумеется, у них мощный коллектив проектировщиков-строителей, так ведь эта электростанция — «вещь в себе», никто не видит конечных объемов. Если Сидор Иванович сейчас спросит, то он, Сапаров, будет молчать. Да, он профан, и ему не стыдно открыто сказать об этом. Железобетонная плотина — не атомный реактор, это же так понятно, так наглядно! Вот послать бы сюда Козиса, пусть бы отдувался. Но ведь надо, надо же когда-нибудь разрубить этот чертов узел! Сапаров теперь со всей определенностью понимал, что все несчастья жизни происходят оттого, что люди берутся не за свое дело. Слишком поздно он повернулся лицом к атомщикам, даже в своем институте принимал их как нечто временное. Два года назад было бы в самый раз. Но что же сказать министру? И тут его осенило. По опыту он знал, что в таких случаях хорошо помогает «фигура прикрытия». Надо во всем признать свою вину и тут же, немедля, выдвинуть позитивное предложение. Батюшки! Техпроект второй очереди! Здесь он может сказать кое-что. И он почувствовал вдруг под собою всю поверхность удобного стула, с которого начал было валиться, и поудобней уселся.

— Сапаров! — обратился к нему министр. — Когда кончатся безобразия с атомным проектированием?

Сапаров сидел, словно ожидая повторного приглашения, одновременно якобы с усилием постигая глубокий смысл вопроса. Потом с запозданием вскочил, что вызвало улыбки и внесло некоторую разрядку в напряженную ситуацию. Заговорил быстро, часто опуская глаза к блокноту:

— Я понимаю, Сидор Иванович, мы все признаём, мы все учтем. Здесь верно сказали, станция «вещь в себе».

«Ну, понес! — отметил он в душе. — Какая-то чепуха с языка летит».

Министр раздраженно перебил:

— Что вы заладили — «вещь в себе», «вещь в себе»! Все дело в нас! В нашей плохой организованности и в недостаточном чувстве ответственности. Продолжайте.

— Мы признаём все наши ошибки, но, Сидор Иванович, мы и просим помочь нам. Я должен со всей ответственностью сказать, что мы постараемся оправдать возложенное на нас доверие. И мы это докажем в своем новом проекте… — И снова где-то в глубине мелькнуло: «Ах и не вовремя же затеял я эту экспертизу!» — Мы учтем все замечания строителей и монтажников, сократим объемы строймонтажа и улучшим компоновки.

— Когда вы представите проект на экспертизу министерства?

Сапаров повеселел. Маневр удался. Глаза его заблестели.

— Сидор Иванович! Через семь — десять дней представим.

— Артуньянц, вы смотрели проект?

— Нет еще, Сидор Иванович. Обязательно посмотрим.

Коллегия продолжала свою работу.

6

В коридорах института только и разговору было что о коллегии. Вроде бы Сапаров вернулся с коллегии здорово взбодренный. Так оно и оказалось. Когда он вызвал меня к себе, я увидел, что он пребывает в приподнятом настроении: быстро ходил взад и вперед по кабинету.

— Ну, как у вас дела, Юрий Иванович? — спросил Сапаров, и тут я впервые по-настоящему увидел его глаза — водянисто-голубые, отразившие свет окна и горящие нетерпением.

— Экспертное заключение готово.

— Уже?! Не слишком ли быстро? — Он продолжал ходить по кабинету, сунув руки в карманы и сильно сгорбившись.

— Срок определил Козис, — сказал я, став спиной к столу заседаний, чтобы держать Сапарова в поле зрения.

— Хорошо. Я вас позвал, чтобы сказать, что проект надо выпускать. Я дал слово министру.

— Надо, конечно.

— Почему какая-то уклончивость?

— Проект неважнецкий.

Сапаров остановился подле меня и, сильно жестикулируя и глядя мне через плечо, быстро заговорил:

— Это ничего, это мы знаем. Вначале все плохо. И гидростанции плохи были поначалу, а теперь и вовсе не плохи.

Он порозовел, и я чувствовал, что ему явно неудобно, что он далеко зашел со мной, и еще я чувствовал, что в путаной, запальчивой речи его было злое нетерпение. И вместе с тем я внимательно слушал, пытаясь уяснить, в чем же тут дело. Отрабатывает задний ход? Накрутили хвоста на коллегии? Ну и что? Там разбирали Курсайскую АЭС, срыв пуска. При чем тут техпроект вторых очередей?

А он продолжал:

— Ну хорошо. Что там не так? — Его глаза встретились с моими. Сквозь прищур отмеченных чернью век они слегка улыбались, и в них читалось смущение соучастника, — Так что же там не так?

Я смотрел ему прямо в глаза, пытался удержать их и хотя бы частично понять то, что скрывалось в их глубине.

— Многое не так. Например, взрывоопасное устройство локализации предельной аварии, — я сделал паузу. — Бомба, понимаете, скомпонована под ядерным реактором.

Сапаров посуровел.

— Это вы серьезно? — и опустил глаза.

— Вполне.

Я увидел, как с лица его сошел свет оживления, он сник и стал вдруг похож на человека, которого измучила зубная боль. Он прошел к столу и сел.

— Вы проговорили все это с Козисом?

— Буду еще. Сегодня в семнадцать.

— Я доверяю вам и прошу сделать все, чтобы проект вышел. В лучшем виде. Я обещал министру.

— Хорошо. Я сделаю все от меня зависящее, чтобы улучшить проект.

— Я верю в ваш опыт и добрую волю! — крикнул он мне вдогонку.

7

«Все будет так, как вы просили, товарищ Сапаров. Мы желаем одного и того же — проект должен быть хорошим. И, несмотря на всю нелюбовь к «динозавру», я уже кое-что сделал для этого».

Так думал я, поднимаясь к Козису. Меня догнал главный инженер проекта Марков. Скороговоркой выпалил:

— Юрий Иванович! Юрий Иванович! Ходят слухи: вы разгромили проект в пух и прах.

— Придется доработать, — сказал я нехотя.

— Доработать или переработать?

— Простите, переработать.

— Но это же невозможно! — вскричал Марков. Его розовые черепашьи веки часто моргали, изумленные глаза просветленно смотрели на меня.

— Почему? — спросил я. Мне отчего-то вдруг стало смешно.

— Вышли все сроки. Завтра рассмотрение на научно-техническом совете министерства.

— Научно-технический совет и предложит переработку.

— Но это погром! Разбой! — Мясистое лицо его побурело.

— Ну, знаете!

Мы остановились, в упор глядя друг на друга. Глаза Маркова метали маленькие молнии.

Я повернулся и пошел. Он засеменил следом.

— Ну хорошо, ну хорошо! — вдруг сник он. — Где ваше заключение? Но боже мой! Я ведь уже раззвонил в Госстрой, афишировал наш проект, подготовил его утверждение. Пятьсот три миллиона против пятисот восьмидесяти мехмашевских.

— Дутые миллионы!

— Это диверсия, Юрий Иванович! Вы к Козису? Я с вами. Это невозможно! Проект должен увидеть свет!

Я не выдержал, остановился:

— Скажите, зачем вы взялись за этот проект?

— Какое это имеет значение? Надо уметь считать деньги. Это главное. — Глаза его снова обрели просветленное выражение.

8

Сразу с порога кабинета Марков крикнул Козису:

— Послушайте, что он говорит, он обливает нас грязью!

— Знаю, — сказал Козис спокойно, но довольно строго.

Он густо дымил и, откинувшись на спинку кресла, рассматривал меня как некую этнографическую редкость.

Не ожидая ничего хорошего, я сел.

— Юра, как это понимать? — продолжил он с ходу, напоминая мне, что для него я даже не Юрий Иванович, а посему серьезного от меня ждать нечего. И вдруг взвился до визга: — Как это понимать, я спрашиваю?! Погром?! Насмарку работа огромного коллектива?! Это заключение не выйдет из стен института! Дудки!

Я слушал. Главное — не сорваться. Пока разговор несерьезный. Дамские штучки. Он швырнул мое заключение, и листки, скользнув по столу, упали мне на колени.

— Может, посмотрим по существу? — предложил я.

— По существу? — Он стремглав нагнулся через стол. — Дайте мне эти бумажки. Здесь нет существа! Поклеп. Ты пишешь — взрыв. Какой, к черту, взрыв? Откуда гремучка?

Я подробно объяснил.

— Хорошо. Но ее можно вентилировать.

— Проект этого не предусматривает.

— Предусмотрим. Но какая, к черту, гремучка? Что ты мне пудришь мозги?

Он стал вдруг лихорадочно хвататься за телефонные трубки, наводить справки, называя меня при этом — «тут один специалист выискался». Наговорившись, глянул на меня, бросил ядовито:

— Ну вот видишь, ничего не будет. Какая, к чертям, шипучка? Ха-ха-ха! Приснилось? Ха-ха-ха!

Я молчал, стараясь всеми силами сохранить спокойствие.

— Слыхал? Это говорит специалист, не чета некоторым. Ха-ха-ха! — Он возбужденно закурил. Закашлялся.

Вдруг совсем неожиданно для меня в разговор вступил Марков:

— А мехмашевцы тоже говорили про взрыв.

Козис вытаращил глаза на Маркова.

— Твои мехмашевцы, знаешь… Пусть не взрываются! Обожглись на молоке — дуют на воду. И накрутили пятьсот восемьдесят миллионов. Дурак за такие деньги построит. Так. Слушай сюда! Экспертное заключение из института я не выпускаю. Д-да! Арестовал! Научно-технический совет обойдется без нашей милой экспертизы! Марков доложит, будут вопросы — ответим. Все остальное потом. Сейчас надо платить людям премию.

— А что потом? — спросил я.

— А ничего! — выкрикнул Козис с вызовом.

«Ну и хрен с тобой! — подумал я. — Пеняй на себя. Сам нарываешься».

9

Сумасшедший день подошел к концу. Вконец выпотрошенный, я побрел в общежитие. Пузанов вернулся из поездки, лежал на койке и читал газету. Я взял у него газету и сказал словами Козиса:

— Слушай сюда, Боря. Ты будешь завтра на научно-техническом совете?

— Меня не приглашали.

— Ничего. Директор станции везде желанный гость. Проект смотрел?

— Смотрел.

— Ну и как?

— Я не атомщик, Юра, но барбатер под реактором нахожу неудачным.

— Умница, Боренька! — Как здорово бывает иной раз услышать доброе слово поддержки, особенно от человека, который выше ведомственных дрязг и грошовой суеты! — Боря — это бомба под реактором! Ты будешь завтра на научно-техническом совете и скажешь им всё. Ладно?

— Буду я на совете, буду, не стучи, бога ради, хвостом, пыль поднял.

Глаза Пузанова смеялись, хотя он старался сохранить серьезное лицо.

Нот так Пузанов! Есть же светлые головы на свете!

10

Собрались в малом зале коллегии. Я пристроился с краешку, поближе к выходу, поскольку официально не приглашали, — институт представляли Козис и Марков. Я мог и не приходить, но уж больно интересно было посмотреть, чем все это кончится. Неужели ловким ребятам удастся протащить «динозавра» без доработки и совершенствований?

Собрались уже все, кому положено быть: и представители бюро комплексного проектирования, вон и Александр Дмитриевич, он увидел меня и махнул рукой, приглашая садиться рядом, есть и представители теплотехнического института, и генерального конструктора реактора. Естественно, Союзэнерго, мой лучший друг Перфильев, представители главного управления Минтехмаша, монтажников и прочая, и прочая… Не было видно директора Чегерольской АЭС, главного, так сказать, заинтересованного лица. Это меня огорчило. Как-никак голос заказчика изрядно весом, потому как за ним стоят деньги, он платит. На Пузанова я очень надеялся, поможет он урезонить Козиса.

Председательствовал Молоков. И пока Марков и Козис, который имел очень важный вид, прикалывали кнопками листы проекта к рейкам на стене, а в зале стоял легкий шум, я вдруг как-то пал духом и призадумался. В самом деле. Развязка близка. А когда приближаешься к итогу, облетают блестки замысла и нос к носу остаешься со строгой реальностью, тут не всегда бывает повод для веселья. Допустим, проект провалят. Сапаров, не говоря уже о Козисе и его окружении, отвернется от меня начисто. Проект протащат. Возможен и такой вариант. Что же, и тут мне не светит. Во-первых, потому, что и я проиграю, и дело пострадает, и тогда прости-прощай душевный покой. А знаю я себя, снова начну пороги обивать, доказывать правоту. Во-вторых, Сапаров постарается отвернуться от меня, потому что не станет он просить за человека, который стал невольным свидетелем его бессилия.

— Итак, похоже, что в любом случае Москва сделает мне ручкой. «Ну и шут с вами», — подумал я.

В это время кто-то тронул меня за плечо. Появился Пузанов. Ну, слава богу! Шансов прибавилось, настроение поднялось. В конце концов завалить плохой проект — уже добрая награда за труды, и шкурные интересы сюда не след привязывать. К тому же меня очень занимало такое соображение: может ли обыкновенный маленький человек, если здорово захочет и поставит долгом совести и чести, повлиять на ход больших событий?

Я сидел полный трепетного ожидания. Как-никак к режиссуре этого спектакля я приложил руку.

Молоков постучал карандашом по столу. Он был бледен, волнуется старина. Даже с моего места было видно, что у него дергается правая щека. Это его нервировало, он морщился и то и дело потирал щеку рукой.

Слово предоставили главному инженеру проекта Маркову. Как истый специалист по плотинам, он углубился в дебри достоинств строительной части проекта: повышенный коэффициент индустриальности, значительно меньший по сравнению с приморским прототипом расход бетона за счет сжатой компоновки, развития блока по вертикали, снижения объемов нулевого цикла. И поскакал, размахивая кнутиком.

Я судорожно вцепился в спинку впереди стоящего стула. Черт побери! Его послушать, так хоть сейчас передавай проект в Госстрой на утверждение. Конечно, для иного уха — чистейший бальзам.

В это время из группы Александра Дмитриевича раздался нетерпеливый голос:

— Вы лучше расскажите, какой ценой получены эти сказочные цифры?

— Все будет сказано, — ответил Марков, недовольный, что сбили с мысли.

Но ему не дали передыху:

— Ничего не будет сказано, милейший Виктор Александрович! Ваши цифры или высосаны из пальца, или получены за счет грубейшего нарушения санитарных и строительных норм, соблюдение которых в атомном строительстве необходимо.

— Я протестую! — хрипло выкрикнул Козис, несильно стукнув ладонью по столу. Как-никак не у себя в кабинете. — Это шантаж заинтересованной организации! Я протестую!

— Тише, товарищи! — Молоков постучал карандашом по столу. — Соблюдайте порядок.

Я с интересом вглядывался в неожиданного своего единомышленника, вспомнил, что недавно слушал этого парня по телевизору: ясная голова, отменная речь, широта охвата, вечная смешинка в глазах. Таким парням явно невдомек, как это сапоги может тачать пирожник? Счастье, что такие люди есть на свете. Тут он снова вскочил:

— Вы бы, дорогой Виктор Александрович, начали с того, что ваш проект, во-первых, чистейшая компиляция нашей работы, если не сказать — грубый передир. Во-вторых, уже списанное вы, извините, попросту испортили. Прошу прощения.

Марков сник, сбавил на пол тона и продолжал сообщение не так уверенно, часто перескакивая с раздела на раздел. Ну и поделом! Ибо высшая безнравственность — браться не за свое дело.

Марков читал и читал, часто и усердно отирая пот с лица и лысины.

«Еще удар хватит, — подумал я. — И ради чего мучается человек?»

Козис сидел сильно бледный и нервно барабанил пальцами по столу. Он ждал своего часа: он ответит, уж будьте спокойны!

Когда Марков дошел до мер безопасности и коснулся барбатера, то повернулся вдруг к аудитории и поискал глазами кого-то. Мне показалось, что наши глаза встретились, и я подумал, что старина, возможно, объективно оценит мои усилия. Вовсе нет, он думал, что меня здесь нет. Впрочем, и увидев меня, не счел нужным хотя бы упомянуть об экспертизе. Будто ее не было, будто и нервы мы друг другу не мотали.

Когда Марков, несколько скомкав выводы, сел, слова попросил Козис. Он слегка поднадулся и сиплым, но довольно уверенным голосом заявил, что желает ответить на безответственные выкрики.

Молоков постучал карандашом по столу.

— Прошу прощения, заключительное слово в конце. Если у вас нет дополнений по существу сообщения товарища Маркова, тогда прошу наших гостей выступить и доложить свои замечания. — Он заглянул в листок, лежавший на столе: — Союзэнерго, пожалуйста.

Встал мой лучший друг Перфильев. В руках его я узнал свое экспертное заключение. Конечно! Разве найдется еще такой дурак, как я, чтобы уродоваться, ночь не спать, лететь сломя голову из города в город?!

Голос Перфильева был уверенным. Несомненно, он внимательно прочитал и запомнил некоторые основные положения экспертизы. Молодец! Довольно точно перечислив замечания по компоновкам и технологии, он подробно остановился на мерах безопасности при предельной ядерной аварии, затем открыл страницу с моими выводами и зачитал.

«Молодец, Перфильев! — подумал я. — Умница, сработал для государства!»

Молоков слушал с интересом. Тема ему была знакома.

— По мнению Союзэнерго, — заключил Перфильев, — барбатер локализации предельной аварии недостаточно продуман, отсутствует техпроект барбатера, не продуман отсос гремучей смеси после конденсации аварийного пара. Всем нам ясно, чем это грозит.

Я посмотрел на Козиса. Лицо его было бледнее прежнего. Такой дыни он не ожидал: слово в слово генеральный заказчик повторяет мои выводы. Возможно, Козиса даже осенила догадка. Ничего, переживет.

— Кроме того, мы считаем, — слегка улыбнулся Перфильев, — что по меньшей мере неэтично располагать парную баню под ядерным реактором. Если же предусмотреть постоянный отсос воздуха из объема барбатера, создав некоторое разрежение, можно было бы уменьшить размеры барбатера и расположить его вокруг аппарата. Такие примеры из мировой практики известны. Или же вынести барбатер наружу, что тоже предлагалось.

Браво! Мой лучший друг превзошел все мои ожидания! Я даже испытывал некоторое смущение оттого, что недооценил в Перфильеве возможность самостоятельного мышления. Это мне будет уроком. Век живи, век учись верить в людей, в их честность и принципиальность. Я мысленно извинился перед Перфильевым и мысленно же крепко пожал ему руку.

Здорово осознавать, что твои стремления воплощаются в реальность.

Опять взял слово мой давешний нежданный единомышленник. Он ринулся в атаку легко и свободно:

— Конечно, право авторы имеют, полное право на творческое переосмысление уже известных работ, но речь идет о другом, а именно — об уродовании жизнеспособного прототипа. Да, получена стоимость в пятьсот три миллиона, так ведь за счет грубейшего нарушения норм проектирования! Дорого обойдется эксплуатационникам, а стало быть государству, ваша «экономия». Наконец, вы расположили взрывоопасное устройство аварийной конденсации пара под ядерным реактором, забыв, что конденсация пара будет сопровождаться сильнейшими гидроударами. Как при этом работать? Плохо, товарищи, не продумано.

Затем выступил Александр Дмитриевич, потом директор Чегерольской АЭС Пузанов. Он был по-спартански лаконичен:

— Заказчик ни в коем случае не может согласиться с предлагаемым решением. Непринципиальная, на наш взгляд, перекомпоновка блоков тянет за собою чудовищную работу по переработке всей проектной документации и заданий заводам на оборудование. Подобного можно было бы избежать, лишь только улучшив и несколько доработав вариант первой очереди электростанции.

…В дальнейших выступлениях критика проекта в основном держалась как раз такого фарватера.

В заключительном слове Козис признал, что проект, возможно, и требует доработки и что коллектив поразмыслит над всеми высказанными замечаниями.

11

В тот же день министр звонил Сапарову:

— Товарищ Сапаров!

— Я вас слушаю, Сидор Иванович.

— Товарищ Сапаров, как же это получается? Молоков доложил мне, что ваш проект с треском провалился.

— Но, Сидор Иванович…

— Вы заверяли коллегию, что ваш институт подготовил принципиальные предложения по улучшению технологии строительства и монтажа серийных АЭС.

— Но, Сидор Иванович! Проект сам по себе хорош. Требуются доработки. Но это в порядке вещей.

— Вы мне бросьте, Сапаров! Мне звонил об этом Стальский. Кто-кто, а товарищ Стальский разбирается в таких вопросах. У меня нет оснований не доверять выводам мехмашевцев, Сапаров. Примите всю их критику безоговорочно и срочно переработайте проект. Подработайте варианты расположения барбатера в других местах, не под ядерным реактором.

— Все записал, Сидор Иванович.

— Новые проработки доложите мне лично.

— Будет исполнено, Сидор Иванович.

— До свиданья.

— До свиданья, Сидор Иванович!

В трубке послышались короткие гудки.

12

Сапаров ждал Козиса, испытывая двойственное чувство удовлетворения и раздражения. Удовлетворения — оттого, что Козис в нокауте и станет наконец управляемым. Раздражения — оттого, что новичок перестарался с экспертизой, оттого также, что теперь, когда уже все позади, ему, Сапарову, очень бы не хотелось встречаться с ним.

Он распалял себя в глубине души, понимая, что не совсем справедлив. Но он обожал логику, четкость выполнения его распоряжений, а председатель экспертизы не проявил, как ему теперь казалось, достаточной гибкости и способности к маневру. Ах, если бы не этот парень, он бы сейчас все прекрасно уладил. Козису он с ходу простит все прошлое, надо, надо налаживать работу, иначе… Воспоминания о коллегии и разговоре с министром вогнало его в испарину.

Вошел Козис.

— Здравствуйте, — сказал Сапаров, не сумев скрыть радости, вышел из-за стола навстречу с протянутой рукой.

Козис довольно сухо поздоровался, и они сели за стол. Голос Сапарова был ласковый, приглашавший к соучастию и сотрудничеству. Что греха таить, он боялся спугнуть вспыльчивого и еще довольно могущественного заместителя.

— Ну как дела? — нежно спросил Сапаров и засмеялся, но тут же спохватился, подумав, что его смех может быть расценен как издевка.

— Дело — труба, — угрюмо сказал Козис. — Завалили нас.

— Знаю, — сказал Сапаров полуласково-полусерьезно. Он пытался точно определить для себя состояние Козиса и понять, насколько тот доведен до готовности подчиняться. — Знаю прекрасно. — Сапаров и в голосе, и в лице изобразил подобие уныния. — Вы готовы к проработке вариантов?

— Не то что готов, — Козис поднял руку, — приперт к стене. Мы все сделали, но я вам доложу, — Козис возвысил голос почти до крика и, стуча указательным пальцем по краю стола, в такт словам отчеканил: — Я вам доложу, что уважаемый председатель доморощенной экспертизы обложил нас, как волков флажками. Положения его экспертного заключения почти слово в слово повторили все сторонние организации!

Сапаров удивленно вскинулся:

— Вы полагаете, замечания не по существу?

— Отчасти да. Но видите ли… (Сапаров отметил про себя, что Козис, кажется, входит в русло. Стало быть, жизнь налаживается.) Проект все же можно было утвердить.

— Скажите, как ваше мнение относительно перспективности проектируемой нами электростанции?

— Чудовищная насыщенность оборудованием и коммуникациями. Знающие люди говорят: грязи не оберешься.

— А министр знает об этом?

— Пока нет, наверное. Но узнает. Придет время — узнают все: статистика опыта сделает свое дело.

— А почему же мы их проектируем?

Вопрос Сапарова прозвучал несколько наивно. Он это сам почувствовал и рассмеялся:

— Да, наше с вами дело — выпускать проект. Нас обязали, мы подчиняемся. Дисциплина стоит дороже инициативы. Скажут «надо» — спроектируем и троглодита. Прошу вас завтра, в десять утра, на ватмане в карандаше дать проработки вариантов барбатера. Я буду докладывать министру…

— Будет сделано!

13

Я все ждал. Дело закончено. Пора бы Санарову вызвать меня для разговора. Можно подумать, его никогда в жизни не интересовала экспертиза второй очереди Чегерольской атомной электростанции и что он вообще ни при чем.

Временная прописка через неделю кончалась. Жильем и не пахло. По всему похоже было, что я повис в воздухе. Работа работой, но надо ведь и жить, черт возьми! Впрочем, распалялся я вовсе зря. Ведь по предварительным прикидкам выходило, что мое жизненное уравнение в сложившейся системе координат решения вроде бы и не имело. За что боролся, так сказать, на то и напоролся. Но все же…

Подождав еще пару дней, я сам проявил инициативу и двинул к Сапарову. Секретарши удивительный народ — они все знают! По выражению лица и по тону голоса Лидии Яковлевны я понял, что мне не светит.

— Сапаров у себя? — спросил я ее.

— Да, кажется, — ответила она как-то нехотя, скучно.

Я взялся за ручку двери.

— Он просил его не беспокоить!

— Переживет, — сказал я ей доверительно и прошел в кабинет к главному инженеру.

Сапаров сидел за столом и смотрел переписку. Увидев меня, он довольно сухо поздоровался и снова уткнулся в бумаги.

«Дает понять, что некогда», — подумал я.

Не ожидая приглашения, сел в кресло и стал ждать. Позиция моя была удобная. Сапаров листал бумаги, а я мог довольно свободно изучать его лицо. Посмотрим, у кого больше терпения!

Он явно был смущен, хотя изо всех сил старался выглядеть строго деловым. Перекладывая бумажки, вдруг спохватился, нажал клавишу селектора и раздраженно крикнул:

— Лидия Яковлевна, я прошу вас больше никого ко мне не пускать!

«Еще один намек», — подумал я.

Сапаров наконец понял, что после выговора секретарю молчать неприлично, порозовел и сказал, не отрывая глаз от бумаг:

— Я вас слушаю.

Я почувствовал, что сам краснею. Мне хотелось рассказать ему об экспертизе проекта, о том, что проект все же при прочих равных условиях надо серьезно доработать, но понял вдруг, что говорить об этом не буду. Чужим и таким сейчас гадким, деревянным голосом просителя я сказал, что у меня кончается временная прописка, спросил, как быть с постоянной и вообще каковы мои перспективы.

— Если здесь серьезное учреждение, то вы получите то, на чем настаиваете. — Он, не глядя на меня, снова уткнулся в бумаги.

Ну, что тут скажешь? Все как по нотам. Я чувствовал, что если сейчас заговорю, то могу наговорить глупостей. Я встал и твердым шагом вышел из кабинета, отменно долбанув дверью.

— Хулиган! — услышал я вдогонку выкрик Лидии Яковлевны.

Оказывается, эта птичка умеет не только журчать, но и покрикивать. Все было ясно. Надо идти к Артуньянцу и проситься на станцию.

На улице лил сильный дождь. Я поднял воротник плаща и двинулся по направлению к метро.

«Не так уж и плохо все вышло, — думал я. — Прямая и обратная связь. И дело тут не в Сапарове и Козисе. Я на короткое время понадобился министерству. Сделал нужное дело и вот теперь возвращаюсь, в провинцию. Сердцем я спокоен.

Всего доброго, Москва! До новых встреч!»