Мы отбили восемнадцатую атаку, ожидали нового натиска и боялись его. У нас кончился боезапас.
Во время одной из передышек между атаками в нашем сарае вдруг появился капитан Головлев. Это нас обрадовало и придало новые силы. Как он мог днем пробраться к нам, трудно представить. Замполита невозможно было узнать: грязный, из фуфайки торчали клочья ваты, шапка порвана.
- Как тут у вас, товарищи? - крикнул он.
- Лупим фашистов…
Капитан рассказал о боевых делах группы Ольшанского. От него мы узнали о подвигах Валентина
Ходырева, Николая Скворцова, о том, что для установления связи с батальоном туда ушел Юрий Лисицын, что люди сражаются геройски. Головлев остался доволен нами. Ночью он обещал доставить нам патроны и гранаты.
- Ольшанский и все мы надеемся на вас, товарищи, - сказал он на прощание. - Ждать осталось недолго. Скоро Николаев будет освобожден. Держитесь, друзья!
После того как ушел Головлев, нам пришлось выдержать не одну яростную атаку. Всех нас беспокоило то, что к вечеру группа Ольшанского почему-то ослабила огонь, тогда как фашисты особенно беспощадно обстреливали контору из огнеметов и минометов…
Старшина подозвал нас.
- Вот что, товарищи, - сказал он. - Надо проникнуть к Ольшанскому. Узнаем, как там у них дела, и свой боезапас пополним.
Пойти решил сам Бочкович. Сопровождать его вызвался Иван Дементьев.
Ночь стояла темная и холодная.
- Что передать нашим друзьям? - спросил Бочкович.
- Большой привет от всех нас, - сказал Хакимов.
- А от них несите боезапас, - добавил Павлов.
- Так и сделаем, - ответил старшина.
Тихо кругом. Идет дождь. Фашисты молчат. Почему-то у них даже прожектора выключены. Мы сидим у разрушенной двери, смотрим в темноту и думаем каждый о своем.
Ждем Бочковича и Дементьева. Идут. Совсем близко. В темноте мы их не видим. Но это они.
- Вернулись, - сказал Бочкович и тихо добавил: - Нет наших товарищей…
Мы снимаем шапки. Я слышу, как стучит сердце.
- Проверить и доложить, сколько у кого патронов, - произнес старшина.
Я уже давно проверил: два патрона и две гранаты «Ф-1». У остальных - того меньше. Счастливее всех Дементьев. У него девять патронов и четыре гранаты.
- Что будем делать?
Некоторое время все молчали.
- Попробовать прорваться к Советской Армии и вместе с ней войти в Николаев, - предложил Павлов.
- А Куприянов, Медведев? Ведь они идти не могут, - возразил Иван Дементьев. - Оставаться!
- Согласен, - сказал Хакимов.
- Михаил прав, - Никита Гребенюк помедлил и добавил: - Другого выхода нет.
Все согласились.
Бочкович сказал:
- Кто за предложение Дементьева?
Поднялось семь рук.
- Ясно. Принято. Прошу отдыхать на своих боевых местах.
Никто не опал. Каждый думал. Ныли раны. Невыносимо хотелось пить. А еще больше - жить. Ведь я так мало видел, так мало сделал…
Ночь тянулась бесконечно долго. Где-то слышалась стрельба, она была похожа на раскаты грома - то утихала, то начиналась снова. Может быть, наши перешли в наступление? Но стрельбу мы слышали и вчера…
- Бегут! Уходят! - громко закричал Хакимов.
- Миша, тряхни головой, отгони сон и не пугай людей, - спокойно посоветовал Никита Гребенюк.
- Идите сюда! Поглядите! - не унимался Хакимов.
И мы все подтянулись к двери. Нет, мой боевой друг не бредил. В сероватой мути можно было хорошо рассмотреть движение фашистских солдат. Да и уханье артиллерии усилилось.
- Ура! Наши! - закричал Куприянов.
- Подожди радоваться, - остановил его Бочкович. - Надо сначала разобраться.
Но чего разбираться? Наши войска вели бой на окраинах Николаева. Это началось наступление советских войск, в результате которого должна быть освобождена Одесса и весь Крым. А наш десант явился своеобразным предвестником, первой ласточкой, возвестившей жителям Николаева о близком и радостном дне…
Гитлеровцы удирали без оглядки. Артиллерийская канонада усилилась.
Мы обнимали друг друга, целовались.
В порту появились советские бойцы. Они бежали к конторе, к нашему сараю. Ни о чем нас не расспрашивали, а подхватывали на руки и, перешагивая через трупы, выносили на улицу.
Здоровый, чернявый боец поднял меня и, словно ребенка, посадил на плечи. Я взвыл, солдат перепугался:
- Что с тобой, морячок?
- Больно! Ранена… - стиснув зубы, я назвал своим именем место, которое мучительно болело.
- Извини, дорогой.- Он опустил меня на землю, присел. - Устраивайся на спине. Вот так.
Я положил руки на его шею, и он поднялся.
Так же бережно несли Куприянова. Остальные шли сами.
- Эка вы намолотили их. Поди, штук до тысячи валяется, - говорил боец. - Да и мы им дали жару. Теперь побегут до самого Берлина…
Вначале нас разместили в ближайшем домике, а потом перевезли в госпиталь. Нас всего десять. Пятеро - Кузьма Шпак, Николай Щербаков, Иван Удод, Алексей Куприянов и я - находились в тяжелом состоянии. Михаил Хакимов, Ефим Павлов, Иван Дементьев, Кирилл Бочкович и Никита Гребенюк хотя и ранены, но считались «ходячими».
Одиннадцатый Юрий Лисицын.
Где остальные? Что с ними?..
Пришел к нам командир батальона майор Кота-нов. Он рассказывал о своих боевых друзьях, о том, что всех нас представили к званию Героя Советского Союза…
Погибших десантников хоронили на высоком берегу Ингула. Проводить героев в последний путь пришли жители только что освобожденного города и воины Советской Армии.
Я был .прикован к койке, не мог видеть эту печальную картину. Миша Хакимов ходил туда. Вернувшись, он сидел у моего изголовья и долго рассказывал. Мы все собрались вместе, вспоминали. Каждому хотелось сказать что-то хорошее об Ольшанском, Головлеве, Волошко, Корде, Чумаченко, о своих боевых друзьях.
Потом мы жестоко мстили врагу за них…
