Вместо вступления

До середины 1989 г. в советской научной и широкой печати не было никаких прямых сведений о кыштымской аварии хранилища ядерных отходов. Советские ученые-атомщики во время поездок за границу и при встречах с экспертами из других стран, приезжавшими в СССР, обычно отрицали достоверность сведений об этой аварии или же утверждали, что им об этом ничего не известно. Только в июне 1989 г. на пресс-конференции в Челябинске первый заместитель министра атомной энергетики Б. В. Никипелов сделал официальное заявление об этой аварии. 30 июня 1989 г. Межведомственный совет по информации и связям с общественностью в области атомной энергии опубликовал в Москве короткий, в 15 страниц, информационный бюллетень «Об аварии на Южном Урале 29 сентября 1957 года», подготовленный Б. В. Никипеловым, Г. Н. Романовым, Л. Д. Булдаковым и другими. (Г. Н. Романов заведует опытной станцией, которая ведет исследования в радиобиологическом заповеднике в районе аварии (170 кв. км), а также изучает возможность сельскохозяйственного использования загрязненных радионуклидами земель. Л. А. Булдаков является директором Челябинского филиала Института биофизики Минздрава СССР, который ведет наблюдения за здоровьем населения, эвакуированного из района аварии, и населения, продолжающего жить в зонах особого контроля.) Этот документ широко цитировался в советской и зарубежной прессе и был направлен в МАГАТЭ в качестве официального отчета, а также переведен на английский язык и распространялся по зарубежным центрам изучения проблем ядерной энергии.

18 июля 1989 г. в Верховном Совете СССР состоялось слушание обстоятельств и последствий кыштымской аварии. Это слушание, первое в работе Верховного Совета, было организовано тремя комитетами (экологии и рационального использования природных ресурсов, науки и образования и по делам обороны и государственной безопасности).

6—10 ноября 1989 г. в Вене в МАГАТЭ состоялся симпозиум по восстановительным операциям в случае ядерной аварии и радиологической «тревоги». На этом симпозиуме от Советского Союза были представлены четыре доклада по уральской аварии: общий краткий обзор ее обстоятельств (Б. В. Никипелов), принципы расчета доз облучения людей и объектов флоры и фауны (Г. Н. Романов), медицинские аспекты аварии (Л. А. Булдаков и др.) и доклад о динамике первичного и вторичного загрязнения территории в районах Южного Урала (И. А. Терновский и др.). Тексты этих докладов были переведены на английский.

В январе 1990 г. журнал «Энергия» начал публикацию отрывков из моей, изданной в США еще в 1979 г. на английском языке, книги «Ядерная катастрофа на Урале» и одновременно – отрывков из ранее секретной книги-отчета «Итоги изучения и опыт ликвидации последствий аварийного загрязнения территории продуктами деления урана», подготовленной в 1974 г. группой из одиннадцати авторов под общей редакцией заместителя министра здравоохранения СССР А. И. Бурназяна. Эта книга была рассекречена и издана «Энергоатомиздатом» полностью в 1990 г., но тиражом… лишь 500 экземпляров. Наконец, в марте 1990 г. вновь созданное Ядерное общество СССР провело свой первый научный семинар, который был посвящен экологическим, радиобиологическим и санитарно-гигиеническим аспектам ядерной аварии в Кыштыме. На этом семинаре было сделано около двадцати докладов. Труды семинара должны быть опубликованы. В феврале 1990 г. я получил письмо от президента Ядерного общества СССР академика Е. Н. Велихова с приглашением принять участие в работе семинара. Вскоре пришло новое письмо от Ядерного общества, в котором сообщалось, что после семинара, намеченного на 15–19 марта, я смогу посетить непосредственно район Кыштыма. Поездка туда предполагалась 19–21 марта.

Готовясь к отъезду, я получил в нашем институте два очень чувствительных портативных дозиметра. Кроме того, я обратился к коллегам в Англии и в США с вопросом о том, на какие проблемы нужно было бы обратить особое внимание. Из всех имевшихся на английском языке материалов следовало, что кыштымская авария была наиболее серьезной на планете ядерной катастрофой до Чернобыля. При этой аварии в окружающую среду было выброшено около 20 млн кюри (кюри – единица активности радионуклида. – Ред.) в основном долгоживущих радионуклидов, из которых 18 млн были разбросаны вблизи хранилища отходов, а 2 млн кюри сформировали облако, которое разнесло радиоактивность по территории в 15 000 кв. км. С наиболее загрязненной части этой территории (около 1 000 кв. км) было эвакуировано все население, почти 11 000 человек. Однако район Кыштыма оказался дополнительно загрязненным сбросами высокоактивных отходов от производства плутония в реку Теча (до 1955 г.), а также в открытый водоем – озеро Карачай (после 1955 г.). По свидетельству Б. В. Никипелова, прозвучавшему в Верховном Совете 18 июля 1989 г., и по сообщениям ряда советских газет, в озере Карачай накопилось до 120 млн кюри радионуклидов. Вскоре после 1967 г. это озеро засыпали землей и забетонировали для предотвращения вторичного переноса радиоактивности.

Причиной непосредственного взрыва хранилища отходов 29 сентября 1957 г. была названа детонация высохших отходов, содержавших помимо радионуклидов смесь нитратов с ацетатами, накапливающихся в виде побочных продуктов от радиохимического выделения плутония, урана и цезия из отработанного реакторного топлива. Кыштым, вернее, расположенный неподалеку от него особый город, так называемый Челябинск-40, был главным советским центром по производству плутония для военных целей. В настоящее время старые реакторы постепенно закрываются (уже выведены из строя два из пяти), но одновременно начато сооружение трех новых реакторов на быстрых нейтронах типа БН-800.

Большинство моих коллег на Западе не были удовлетворены технической частью советских документов. В них отсутствовали характеристики контейнеров, в которых хранились высокоактивные отходы, физический и химический механизмы процессов, приведших к взрыву одного из контейнеров, и сведения о судьбе других контейнеров в этом хранилище. Ничего не говорилось о расположении хранилища отходов относительно индустриальной части Челябинска-40, а также о том, какие конкретные меры были приняты после взрыва. Высказывалась неудовлетворенность и медицинской частью отчетов: сведения были крайне избирательны. Я полагал, что у меня будет возможность посетить и непосредственно ту зону, где произошел взрыв, озеро Карачай и Челябинское отделение Института биофизики Минздрава СССР. В 1989 г. во время поездки в Кыштым американских конгрессменов (дабы они могли убедиться в том, что два военных реактора действительно прекратили работу, как было обещано М. С. Горбачевым в его речи в ООН в декабре 1988 г.) сопровождавшие делегацию руководители бывшего Министерства среднего машиностроения заявили, что они готовы пригласить в Кыштым Медведева и показать ему все документы, которые ему понадобятся (газета Washington Post от 10 июля 1989 г.). Я надеялся, что это обещание будет выполнено.

Для британских и американских экспертов вопрос об инженерной конструкции контейнеров для отходов и механизме взрыва был принципиальным. В 1976 г., когда я впервые сообщил о кыштымском взрыве в британском научно-популярном журнале New Scientist, большинство западных экспертов заявили, что взрыв хранилища отходов невозможен. В конечном итоге было признано, что большие территории на Южном Урале действительно загрязнены радионуклидами, но для объяснения причин такого загрязнения выдвигались всякие версии, кроме взрыва. Существовали, однако, определенные различия между американскими, британскими и советскими методами химической обработки выгоревших реакторных сборок. Кроме того, как было установлено, уже в 1980-х годах опасность химического взрыва в результате спонтанного разогрева радиоактивной химической смеси считалась отдаленно реальной для нескольких контейнеров, находившихся в Ханфордской резервации в США. Поэтому за ними был установлен особый контроль. Высокие концентрации нитратов есть в загружаемых в контейнеры отходах во всех странах, производящих плутоний. Поэтому знание точных причин кыштымского взрыва и его параметров было очень важно.

Не прошло без внимания западных экспертов и краткое сообщение первого бюллетеня об аварии на Южном Урале (Б. В. Никипелов и др., 1989), в котором говорилось, что «атомный щит» был создан «в крайне сложных условиях, в т. ч. и для здоровья персонала». Такое заявление требовало конкретизации.

Эти аспекты проблемы (механизм аварии и ее последствия для здоровья и населения, и ликвидаторов) представляли наибольший интерес и для меня лично. По экологии уральского радиоактивного загрязнения к 1989 г. было известно уже довольно много, тогда как механизм аварии и ее медицинские аспекты оставались неизвестны. Кроме того, я хотел узнать, что предполагается сделать с озером Карачай и что произошло с теми 8 тысячами людей, которые были эвакуированы с берегов реки Теча в 1954–1955 гг. Было также важно выяснить, как решена проблема кратковременного и длительного хранения радиоактивных отходов от производства плутония после аварии 1957 г.

К сожалению, мой визит в район Южного Урала оказался фактически однодневным. Я смог побывать только на территории экологического заповедника и опытной научной станции сельскохозяйственного направления. Возможности посещения медицинского центра (филиала Института биофизики Минздрава в Челябинске) и зоны аварии (районы радиохимического завода «Маяк», бывшего хранилища радиоактивных отходов и озера Карачай) у меня не было. Не было и дискуссии по этим аспектам на семинаре Ядерного общества СССР. Однако, несмотря на отсутствие прямого доступа к документам об обстоятельствах аварии 1957 г., сам семинар, видеофильм, показанный его участникам, и ряд других источников информации дали мне возможность дополнить то, что уже было ранее известно о кыштымской аварии, новыми деталями. В настоящих заметках я излагаю это новое, а также пытаюсь дать критический разбор некоторых официальных версий причин ядерной трагедии и ее последствий.

 

Причина взрыва: официальная версия

До марта 1990 г. существовала только сверхкраткая официальная версия о причинах взрыва хранилища отходов. Она была изложена в бюллетене от 30 июня и в докладе Б. В. Никипелова для МАГАТЭ. Эта версия ограничивалась одной фразой: «В результате выхода из строя системы охлаждения бетонной емкости с нитратно-ацетатными высокоактивными отходами произошел химический взрыв отходов». Некоторые дополнительные сведения о причинах взрыва были изложены заместителем председателя Государственного комитета по использованию атомной энергии СССР Е. И. Микериным в его объяснениях, данных группе американских конгрессменов и журналистов, посетивших район Кыштыма в начале июля 1989 г. Микерин в 1957 г. работал в Кыштыме начальником одного из цехов на комбинате, производящем плутоний, и поэтому оказался свидетелем взрыва и участником работ после аварии. Объяснения Микерина были воспроизведены в газете Washington Post от 10 июля 1989 г. Учитывая положение Микерина как одного из руководителей отрасли, его точка зрения тоже воспринималась как официальная: «Радиоактивные отходы накапливались в серии контейнеров из нержавеющей стали и бетона, расположенных примерно в одной миле от комбината по выработке плутония. Для охлаждения контейнеров использовались трубки с циркулирующей водой, проходившие по внутренней стенке контейнера. В какой-то период в 1956 г. охлаждающие трубки в одном из контейнеров стали подтекать и были отключены… Проведенные расчеты показали, что, несмотря на отсутствие охлаждения, радиоактивные отходы находятся в стабильном состоянии… В результате прошло больше года без каких-либо попыток исправить повреждение системы охлаждения. В этот период отходы стали высыхать в результате индуцируемого ими тепла. Сильновзрывчатые нитратные и ацетатные соли собирались на поверхности… Случайно контрольное приспособление в контейнере дало искру, от которой произошла детонация солей, и произошедший взрыв полностью разрушил и контейнер, и все его содержимое».

По существу, аналогичная версия была воспроизведена в газете «Правда» в очерке ее научного обозревателя В. Губарева «Ядерный след» (25 августа 1989 г.):

«Их называли “банки вечного хранения”. В огромную бетонную емкость (толщина стенок около полутора метров) помещалась “кастрюля” из нержавеющей стали. Специальная система вентиляции и охлаждения действовала автоматически.

Здесь хранились отходы ядерного производства.

Уже год действовала эта банка. Несколько раз в день появлялась контрольная бригада. В тот день инженеры ничего необычного не заметили, правда, стенки у одной из банок были теплыми…

Банки выполняли свою роль, они надежно хранили радиоактивные отходы – и об этом свидетельствовал радиометрический контроль: фон на площадке не повышался…

Если бы была возможность заглянуть внутрь!

В одной из банок отказало охлаждение, началось “усыхание” раствора. Выпадал осадок, в нем медленно поднималась температура. Осадок становился плотнее, уровень жидкости понижался… На дне банки образовалась взрывная смесь, по сути – тот самый порох…

Взрыв был настолько мощным, что бетонную метровой толщины крышку выбросило, как перышко. 90 процентов активности выплеснулось на площадку, а десять процентов рванулось вверх».

Механизм аварии, представленный в указанных выше сценариях, увы, маловероятен по причинам, которых я и коснусь. Радиоизотопный состав выброшенных отходов, приведенный в таблицах советских отчетов в МАГАТЭ, свидетельствовал о том, что это была сравнительно свежая смесь и что с момента удаления топливной сборки из реактора прошло не больше 200 дней (это легко рассчитывалось по соотношению короткоживущих и долгоживущих радионуклидов). За 200 дней жидкий раствор в закрытой «банке» еще не мог высохнуть и образовать «порох». В докладе Б. В. Никипелова на слушании в Верховном Совете было сказано, что после отказа системы охлаждения произошла усушка раствора с 300 кубометров до 70–80 т высокоактивных в момент взрыва отходов. Однако практически невозможно представить, чтобы за содержанием отходов в аварийном контейнере в течение года не велось никаких наблюдений и не было сделано попыток разбавить высыхающую смесь, как это обычно делается в случае отказа систем охлаждения, что случалось и в США, и в Великобритании (в Великобритании, к примеру, при отказе системы охлаждения внутри контейнера его содержимое перекачивается в особый резервный контейнер).

Ранее мне было известно, что в Кыштыме произошел выброс жидких отходов, своего рода выплеск раствора. Это подтверждалось рассекреченным и изданным в 1990 г. подробным отчетом под редакцией А. И. Бурназяна. Описание взрыва, хотя и очень краткое, не оставляет на этот счет никаких сомнений:

«В результате технической неисправности произошел выброс радиоактивных веществ из хранилища отходов в атмосферу.

Радиоактивные вещества в виде жидкой пульпы в объеме 250 м3 были подняты на высоту 1–2 км и образовали радиоактивное облако, состоящее из жидких и твердых аэрозолей. Радиоактивные вещества в этих аэрозолях находились в хорошо растворимых соединениях – нитратах. Радиоактивное облако под действием ветра распространялось в северо-восточном направлении, образуя радиоактивный след в результате выпадения аэрозолей».

Я полагал, что на семинаре Ядерного общества СССР эти проблемы можно будет обсудить и наконец понять, что же действительно произошло 29 сентября 1957 г. К сожалению, механизм самой аварии на семинаре не обсуждался, а представители Министерства атомной энергетики или радиохимического комбината «Маяк», которым можно было бы задать вопросы, на семинаре просто-напросто отсутствовали. Перед началом семинара участникам все же показали видеофильм о кыштымском взрыве. В этом двадцатиминутном фильме главное внимание было уделено работам экологического заповедника, попыткам дезактивации почвы и возвращения ее в сельскохозяйственный оборот. Однако в фильме, безусловно подготовленном в самом Челябинске-40, кратко рассказывалось о технической стороне аварии. Поскольку собранный в нем материал является наиболее подробным и представленная в нем версия, хотя многого и не объясняет, все же более достоверна, чем прежние документы, я считаю необходимым привести здесь дикторский текст, записанный мною на диктофон во время сеанса.

ТЕКСТ ИЗ ВИДЕОФИЛЬМА О КЫШТЫМСКОЙ АВАРИИ

«…На радиохимическом заводе в процессе производства плутония накапливались жидкие радиоактивные отходы, содержавшие в основном смесь нитратно-ацетатных солей. Отходы передавались на длительное хранение в специальное хранилище. Оно представляло собой комплекс из 60 подземных емкостей, изготовленных из нержавеющей стали. Каждая емкость объемом 250 кубических метров помещалась в отдельный бетонный каньон, толщина стенок которого составляла 60 сантиметров. Каньон каждой емкости имел перекрытие толщиной 150 сантиметров из тяжелого бетона. Вес перекрытия был около 160 тонн. Охлаждение емкости осуществлялось путем заполнения каньона водой объемом 70 кубических метров и периодической замены ее по соответствующему графику. В каждой емкости был предусмотрен контроль за температурой и объемом раствора. Однако в процессе работы из-за нарушения системы контроля произошла утечка радиоактивных отходов и была загрязнена охлаждающая вода. В этих условиях замена охлаждающей воды была прекращена и тем самым нарушен теплосъем с поверхности емкости, который и привел к взрыву. Взрыв привел к выбросу радиоактивных продуктов в атмосферу и последующему рассеянию и осаждению их на части территории Уральского региона. На расстоянии 130 метров от воронки радиоактивность превышала 1 000 000 микрорентген в секунду. На расстоянии порядка 400 метров от места взрыва радиоактивность была от 200 до 400 микрорентген в секунду. Суммарная активность выброса в атмосферу составила около 2 миллионов кюри. 5,4 процента от суммы активности составили стронций-90 и иттрий-90. 0,036 процента составил цезий-137, период полураспада которого составляет около 30 лет. Остальные радионуклиды, входившие в состав выброшенных отходов, имели период полураспада меньше года, это церий (66 процентов), цирконий и ниобий – 24,9 процента. Йод и плутоний в отходах практически отсутствовали. После аварии предприятием были разработаны и осуществлены дополнительные мероприятия по обеспечению безопасности хранения жидких радиоактивных отходов. В частности, физически и морально устаревшие емкости, смонтированные в первые годы работы завода, освобождены, промыты от осадка, заполнены водой и законсервированы. Смонтирована новая система контроля температуры и объема воды и отходов в емкостях, контролируется ряд других параметров. Разработана и внедрена более совершенная технология переработки исходного сырья, резко сокращающая накопление солей в радиоактивных отходах. Разработаны и смонтированы более совершенные емкости хранилища. При этом предусмотрен ряд дополнительных организационных и технических мер безопасности.

Первое: образующиеся радиолитические газы, водород и метан, в каждой емкости разбавляются воздухом до взрывобезопасной концентрации. Осуществлен постоянный отсос газов.

Второе: на всех емкостях смонтированы более совершенные приборы контроля, выполненные в пожаробезопасном исполнении.

Третье: в каждой емкости поддерживается определенная регламентируемая температура и уровень осадка. Контроль температуры осуществляется постоянно. При повышении температуры предусмотрены дополнительные меры по рассредоточению раствора и разбавлению его водой.

Четвертое: предусмотрен также ряд организационных мер.

Кроме того, на заводе построены сооружения и ведутся работы по усреднению радиоактивных отходов, подготовке к их упарке и остекловыванию, чтобы можно было хранить отходы в виде инертных стеклоблоков, исключающих радиоактивное загрязнение окружающей среды.

В результате химического взрыва 29 сентября 1957 года и выброса радиоактивных веществ в атмосферу образовалось облако, которое поднялось на высоту около одного километра и которое под воздействием юго-западного ветра двигалось на север и северо-восток со скоростью около 30 километров в час. При выпадении аэрозолей из облака образовался радиоактивный след…»

Далее в фильме идут описания экологических и сельскохозяйственных работ в зоне загрязнения.

Противоречия в описании главной проблемы – прекращения охлаждения «емкости», то есть контейнера отходов, вполне очевидны. По первой версии (Е. И. Микерина), произошла течь внутренних трубок. По второй версии (официальный видеофильм), течь радиоактивных отходов произошла в бетонную «ванну», в которой контейнер расположен. Не исключено, что обе версии обоснованны. Конечно, понимание того, что случилось, требует намного более подробного и вряд ли уместного на страницах популярного издания описания с техническими и физико-химическими деталями, а также подробного описания развития процесса во времени. Здесь я отмечу только, что по каждому из 60 контейнеров обычно ведется журнал наблюдений, в котором фиксируются и температура жидкости, и уровень ее в «банке», и другие детали. Не заметить «усушку» содержимого в течение года, при ясном знании того, что система охлаждения не работает, практически невозможно! Даже притом что бригада инженеров появлялась на площадке не несколько раз в день, как пишет Губарев, а только раз в неделю. С другой стороны, при очень концентрированном растворе внутри контейнера кипение раствора может начаться только при температуре намного выше температуры кипения воды. Поэтому отказ внутреннего охлаждения приводит к разогреву стальной «банки» и закипанию охлаждающего водного содержимого в бетонном каньоне. Судя же по тексту видеофильма, вода в охлаждающем каньоне не циркулировала, а периодически менялась «по графику». Трудно представить, что закипание или вообще сильный перегрев этой воды могли быть незамеченными. Но если эту воду перестали менять из-за утечки радиоактивности из контейнера, то и в этом случае произошло бы закипание этой воды (во всяком случае, перегрев). Сам по себе перегрев и давление пара могут дать небольшой паровой взрыв с выбросом радиоактивности. Но это не может быть столь мощный взрыв, который был оценен (по воронке и разрушениям) в 70—100 т тринитротолуола. (В книге под редакцией А. И. Бурназяна сказано, что «выброс радиоактивных веществ произошел в результате взрыва, мощность которого оценивается величиной около 75 тонн тринитротолуола». Б. В. Никипелов в докладе на слушании в Верховном Совете назвал цифру в 100 т тринитротолуола.)

В то же время детонация жидких нитратно-ацетатных солей невозможна, особенно от искры. Порох, чтобы взорваться, должен быть сухим. 250 кубометров концентрированного раствора, закрытого крышкой из тяжелого бетона в полтора метра толщиной и омываемого 70 кубометрами воды, не могут высохнуть до состояния «пороха» в течение нескольких месяцев. Закипание раствора, если оно и произошло, увеличивает концентрацию и соответственно увеличивает и температуру кипения. При кипении с паром выносятся из «емкости» радиоактивные аэрозольные частицы, и поэтому быстрого «усыхания» без увеличения радиоактивного фона на площадке, как пишет об этом Губарев, просто нельзя представить. Явная неполнота или, может быть, намеренное искажение существующих отчетов о причинах кыштымской аварии делает неизбежной попытку более полной реконструкции того, что действительно произошло в секретном атомном центре на юге Урала. Высказываемые мною догадки и гипотезы, безусловно, будут излишними, как только советские специалисты опубликуют действительно полный технический отчет об этой аварии.

 

Причины и последствия взрыва: попытка авторской реконструкции

Сначала – о еще одной гипотезе. На этот раз – заокеанской.

В качестве гипотезы о причинах аварии в Кыштыме группа американских экспертов из Окриджской лаборатории назвала взрыв нитратно-ацетатных солей. И вот на каком основании. Нитраты и нитриты всегда присутствуют в отходах радиохимических процессов при производстве плутония, так как выгоревшие урановые стержни обычно сначала растворяются в азотной кислоте. Однако ацетаты и вообще органические вещества в ядерных отходах в США не присутствовали, так как в 1940-х и 1950-х годах американцами использовался висмут-фосфатный метод осаждения плутония. Но в США переводились на английский язык и распространялись по заинтересованным лабораториям все советские работы, связанные с производством плутония. Главные исследования были, конечно, засекречены, но некоторые косвенные исследования позволяли сделать выводы и об их сути. Таким образом в США обнаружили, что в СССР разработана методика осаждении урана ацетатами натрия. При обработке уранового топлива выделяется не только плутоний, но и уран для повторного использования. Наличие в отходах органического материала (ацетатов) создает возможность взрывоопасной реакции между ацетатами и нитратами при перегреве сухого или высыхающего осадка. Но этот процесс характеризуется очень быстрым горением (окислением), а не мгновенным взрывом. Вывод о присутствии в отходах (в СССР) ацетатов был сделан на основании статьи Д. И. Семенова о метаболизме радиоизотопов в животном организме, опубликованной в Трудах Института биологии Уральского филиала АН СССР (сейчас – Уральский научный центр АН СССР. – Ред.) (1966. № 46. С. 15–32), в которой был приведен химический состав отходов от производства плутония. Однако американские авторы считали более вероятным взрыв аммоний-нитратов, так как они тоже присутствовали в отходах благодаря выделению цезия-137 с помощью аммониевых квасцов. Причем в СССР реакторные отходы использовались не только для производства плутония, но и для выделения огромных количеств радиоцезия. В США цезий также выделялся из отходов, но в очень небольшом количестве. При этом также использовался аммоний. В 1950 г. в одной из лабораторий на опытном заводе по обработке отходов реактора для выделения радиоцезия в результате накопления очень высоких концентраций аммоний-нитрата в горячем испарителе произошел взрыв. Отчет об этом взрыве имелся в Окридже. И американские специалисты предположили поэтому, что этот взрыв может быть моделью и того, что произошел в Кыштыме.

Но и эта гипотеза тоже кажется мне маловероятной. Усыхание жидких отходов такого типа действительно может дать до 80 т сухого осадка. Но при этом его взрыв будет эквивалентен примерно лишь 30 т тринитротолуола, так как аммонал имеет только 40 % его взрывной силы. Однако главное даже не в силе взрыва, а в малой вероятности усыхания раствора до состояния, когда может произойти детонация от искры или по другой причине.

И все же запомним: на атомном заводе близ Кыштыма накапливались нитратные и ацетатные соли. Это было связано с тем, что при радиохимических процессах выделения урана, плутония и цезия использовался ацетатный метод, то есть применялась уксусная кислота. Точную химию всех процессов мы не знаем, но совершенно очевидно, что расщепление органических соединений под действием радиации идет намного быстрее, чем расщепление воды, и поэтому образование метана и метила, очевидно, происходило довольно интенсивно.

Судя по описанию тех мер, которые внедрялись при постройке нового хранилища отходов после взрыва в сентябре 1957 г. (разбавление радиолитических газов, водорода и метана, воздухом «до взрывобезопасной концентрации»), прежняя система вентиляции была недостаточной и позволяла накопление и водорода, и метана. При той высокой концентрации радионуклидов, которая применялась в СССР (раз в 6–7 выше, чем в США!), образование радиолитических газов было серьезной опасностью. Эти самые элементарные детали дают возможность гипотетического воспроизведения развития аварии.

Внутренние трубки охлаждения (если они вообще существовали) дали течь и были отключены. Это привело к разогреву концентрированного раствора радионуклидов в течение примерно 30–35 часов до температуры выше 100 °C. Советские отчеты об аварии дают таблицы изотопного состава в выбросе. Главным изотопом был церий-144, составлявший 66 %. Вторым количественно был цирконий-95, составлявший 25 %. Период полураспада церия-144 составляет 284 дня, а циркония-95 – 65 дней. В свежей отработанной реакторной коре содержание циркония несколько выше, чем церия (соотношение 5:3). Оно становится равным тому, которое указано в советских таблицах, примерно через 160 дней. Следовательно, радионуклиды, которые находились в аварийном контейнере, покинули реактор только за 160 дней до взрыва. Заявления о том, что банка «вечного хранения» существовала без охлаждения больше года, мягко говоря, неточны. Это абсолютно невозможно! Однако после изъятия блоков из реактора их не отправляют сразу на обработку, а выдерживают под водой более 100 дней для распада короткоживущих радионуклидов. Среди них наиболее опасным для жизни является йод-131 с периодом полураспада 8 дней. Я не исключаю, что в конце 40-х годов, когда руководителем всего атомного проекта был, по решению Политбюро, Берия, долго не ждали. Тогда строительство этих объектов осуществлялось руками узников ГУЛАГа и вопрос о радиационной опасности решался просто: жизнь заключенных не принималась в расчет. Но в 1956 г. пускать урановые блоки в радиохимическую обработку до того, как летучий йод-131 исчезнет, было уже невозможно. Обычно блоки просто держат под водой в огромных ваннах, в которых вода медленно циркулирует. Если минимальный срок выдержки должен быть около 100 дней и еще 10–20 дней следует отвести на непосредственно радиохимическую переработку, то практически раствор был залит в контейнер не ранее чем за 50 дней до взрыва. В советских отчетах 1989 г. указывается, что в выброшенной массе были лишь «следы» стронция-89. В отличие от стронция-90, с полураспадом в 28,6 года, у стронция-89 период полураспада только 53 дня. Присутствие этого изотопа также говорит о «молодом» возрасте отходов.

Значит, если смесь была в контейнере только 50–80 дней, то ее «высыхания», даже при кипении, не могло произойти. Нужны годы для того, чтобы раствор действительно упарился до солеобразного состояния (так называемый солевой пирог). Описания Микерина, приведенные в газете Washington Post («нитратные и ацетатные соли собирались на поверхности»), – очевидно, ошибка журналиста. Из элементарной химии известно, что при сгущении раствора соли выпадают в осадок. У Губарева в очерке речь идет уже об осадке, который уплотнялся с повышением температуры. Но до сухого «пороха», о котором пишет Губарев, дело могло дойти за значительно более длительный срок, причем только при отсутствии каньона, наполненного охлаждающей водой.

Мне наиболее вероятной кажется следующая цепочка событий. Стальная емкость заполнялась в течение определенного, сравнительно короткого, срока, нам неизвестного. Но в ней были отходы, поступившие, скорее всего, за период от 50 до 100 дней работы радиохимического комбината (до взрыва). Каньон был заполнен водой. При периодической смене воды (частота нам неизвестна) обнаружилась утечка радионуклидов из емкости в каньон. Это исключало обычный цикл смены воды. Видимо, утечке предшествовало отключение внутренней системы охлаждения и именно разогрев жидкости вызвал утечку. После остановки активного охлаждении раствор в емкости стал нагреваться. Однако закипание, которое началось, очевидно, через 25–40 часов, происходило сначала в каньоне, а не в емкости. Концентрированные растворы имеют более высокую температуру кипения. Но закипание сильно загрязненной воды в каньоне привело к формированию аэрозоля с радиоактивностью. Радиоактивный фон во внутреннем помещении хранилища (с 60 емкостями, большей частью от старых захоронений) повысился – не заметить это было невозможно. Возникла аварийная ситуация, и не исключено, что о ней не стали докладывать И. Курчатову или в министерство, а решили принять местные меры. Средств перекачки жидких отходов в резервную емкость, очевидно, не было. (Такое решение – перекачка – было бы обычным в США или Великобритании.) Вот и решили просто перекрыть все выходы из тяжелой, весом 160 т, крышки каньона с емкостью. По-видимому, рассчитали, что давление пара при слабом кипении будет недостаточным для парового подъема крышки. Понадеялись и на то, что выделение тепла в растворе довольно быстро сокращается за счет распада короткоживущих изотопов (между 200 и 350 днями хранения общая активность радионуклидов снижается более чем в два раза). При этом опасность накопления радиолитических газов, видимо, проглядели – принимать решения мог человек (физик, а не химик), имеющий слабое представление о химических реакциях. Однако из-за недостаточной вентиляции в закупоренной емкости накопление водорода, метана и кислорода под 160-тонной крышкой могло достигнуть взрывоопасной концентрации в течение 3–4 недель. В этом случае той искры в контрольном устройстве, о которой говорил американцам Микерин, было вполне достаточно для взрыва. Но уже первичный взрыв мог дать и детонацию выброшенного из-под раствора более плотного осадка нитратов и аммония, и ацетатов, а также возгорание того, что могло гореть.

Во время семинара Ядерного общества СССР 15–16 марта 1990 г. один из докладчиков, Н. И. Буров, рассказавший о влиянии выпадения радионуклидов на животных ближайшего колхоза, прежде всего сказал, что сам был свидетелем взрыва, происшедшего в 12 км от деревни Бердяниш, в которой он жил и работал ветеринаром. По его словам, взрыв был мощный, все окна и двери в деревне пооткрывались взрывной волной и над атомным заводом стало подниматься черное облако. Однако облако могло подниматься только в том случае, если что-то горело. Упоминание в сопроводительном тексте видеофильма о том, что в новом хранилище все коммуникации были исполнены в «пожаробезопасном» варианте, является косвенным подтверждением того, что в результате взрыва возник и пожар.

В Ханфордской резервации в США опасность взрыва некоторых контейнеров с отходами возникла более чем через 20 лет после их загрузки. И она была связана не с нитратно-ацетатными, а с нитратно-ферроцианидными солями. Ферроцианид применялся на радиохимическом заводе с 1954 г. для отделения радиоактивного цезия в течение несколько лет. За этот период более 100 т цианида попало в контейнеры отходов, причем в некоторых контейнерах могло оказаться от 10 до 30 т ферроцианида. Ферроцианид в присутствии нитратов и нитритов может спонтанно давать быструю экзотермическую реакцию (то есть взрыв), если температура повысилась бы до 300 °C. Но реакция могла начаться и при температурах выше 200 °C. Было рассчитано, что в случае взрыва в большом контейнере он мог быть эквивалентным 36 т тринитротолуола. За контейнерами установили тщательное наблюдение, и в период с 1975 по 1989 г. температура снижалась с 93 °C (в США использовалась шкала Фаренгейта, и это соответствовало 200°F) до 50–60 °C. По поводу этой проблемы американскому департаменту энергетики тоже был представлен подробный отчет. И в случае кыштымской аварии ее техническую сторону необходимо было представить, и в столь же подробной форме, специалистам в области атомной энергии из других стран.

Количество радионуклидов в контейнере, взорвавшемся 29 сентября 1957 г. (20 млн кюри), можно, конечно, принимать только как сугубо приблизительное. Если принять, что в контейнер объемом 250 кубометров было загружено 200 кубометров жидких отходов, то это соответствует 100 кюри на литр. Свежее ядерное топливо, выгруженное из реактора, снижает радиоактивность за счет распада короткоживущих радионуклидов довольно быстро, и через 200 дней в смеси остается только 5 % исходного количества (процесс идет с замедлением, и за следующие 200 дней радиоактивность уменьшается только наполовину). Если допустить, что раствор уже находился в контейнере до взрыва от 50 до 80 дней, то при загрузке концентрация радионуклидов в растворе была не больше 400 кюри на литр. Но этой концентрации вполне достаточно, чтобы температура превысила уровень кипения воды. С точки зрения производства плутония, это количество, однако, не слишком велико, оно приблизительно равно одному реакторному циклу (5–6 месяцев) одного из пяти реакторов, производивших на комбинате плутоний. Поэтому наверняка рядом было много других, уже заполненных ранее или позднее контейнеров. Сколько из 60 контейнеров было уже загружено в хранилище, пока неизвестно. А ведь это, без сомнения, очень важный вопрос.

Вероятность первичного взрыва именно радиолитических газов водорода и метана позволяет задать вопрос: не мог ли такой взрыв и быть основным в кыштымской аварии? Однако эксперты из Селлафилда, с которыми я обсуждал эту ситуацию, подсчитали, что даже при самой неблагоприятной концентрации водорода в контейнере взрыв газов будет эквивалентен только 10–20 кг тринитротолуола – этого не хватит, чтобы сбросить крышку весом 160 т. Водород – легкий газ, а для мощности взрыва важна, прежде всего, масса взрывчатого вещества. Даже если бы водород накапливался в пространстве над контейнерами, то и 10 000 кубометров дадут взрыв, соответствующий только 1 т тринитротолуола. Поэтому водородный или водородно-метановый взрыв газов не мог подбросить крышку весом 160 т, как перышко, отшвырнуть «Победу» Булдакова (см. ниже цитату из очерка Губарева) и раскрыть все окна и двери в деревне, расположенной в десятке километров от комбината. От кыштымского взрыва детонировала какая-то огромная масса вещества, порядка 200 т. Но в случае жидкости детонация аммоний-нитрата является более вероятной. Не исключены и другие варианты. К тому же при взрывоопасной концентрации аммоний-нитратных (и, очевидно, с нитратами и ацетатами) смесей содержание в контейнере радионуклидов окажется выше 400 кюри на литр. Все это показывает, что подробный отчет об аварии (ее техническая и химическая стороны) чрезвычайно необходим. Имеющиеся объяснения пока неудовлетворительны во всех отношениях.

Что случилось с другими контейнерами в хранилище отходов?

По данным ЦРУ, которые я получил с помощью Акта о свободе информации, контейнеры с отходами в районе Кыштыма находились под землей, а их верхняя часть выходила на поверхность. Расстояние между контейнерами было не больше 20 футов (то есть около 7 метров). При взрыве одного контейнера стальными осколками были повреждены и другие. В Москве, во время семинара, и во время поездки на опытную станцию при Кыштымском заповеднике я продолжал спрашивать, что произошло с другими контейнерами, каков был размер воронки от взрыва и как проводилось наблюдение за остальными контейнерами после катастрофы, когда территория вокруг была очень сильно загрязнена. По данным официального отчета (под редакцией А. И. Бурназяна), рассекреченного и опубликованного перед семинаром, мощность дозы гамма-излучения на расстоянии 100 м от хранилища составляла 0,1 Р/с, то есть около 360 рентген/час. Полоса следа длиной 1–2 км и шириной около 1 км имела радиоактивность порядка 140 000 кюри/км2. Некоторые работы по генетике почвенных водорослей, которые я изучал, проводились в 1967–1971 гг. на участках с радиоактивностью только по стронцию-90 на уровне 1 кюри/м2. На слушании в Верховном Совете доктор биологических наук В. А. Шевченко в ответ на мой вопрос о локализации этих участков почвы ответил, что они были вблизи места аварии. Значит, осенью 1957 г. на одном квадратном метре было не менее 10 кюри радиоактивности с преимущественным гамма-облучением.

Во время дискуссии 20 марта 1990 г. с несколькими сотрудниками опытной станции в Кыштымском заповеднике мне сказали, что в результате взрыва были повреждены два соседних контейнера. Характер этих повреждений и возникшие при этом проблемы не обсуждались.

В США за 25 лет производства плутония (с 1948 до 1973 г.) в Ханфордской резервации было наработано около 300 000 кубометров высокоактивных жидких отходов, хранившихся в 151 контейнере. В СССР в 1950-х годах плутония производилось почти в три раза меньше, чем в США. С 1950-го до 1957 г. было произведено, очевидно, не более 10 000 кубометров более концентрированных жидких отходов. На радиохимическом заводе в Селлафилде в Великобритании за 30 лет было произведено около 3 000 кубометров высокоактивных отходов, но при этом концентрация радионуклидов в жидкости, заливаемой в контейнеры, была максимальной. Но 10 000 кубометров означали, что в кыштымском хранилище было заполнено уже не менее 40 емкостей из 60 построенных.

Существует наука о взрывах. Есть таблицы самых мощных индустриальных взрывов и их последствий. Самый мощный индустриальный взрыв в истории произошел в Германии в 1921 г. в Оппау. Там взорвался открытый склад, на котором хранились запасы аммоний-нитрата, использовавшегося в качестве удобрения. Взорвалась масса примерно в 4 000 т. Погибло 1 100 человек, ранено 1 500, и повреждения построек произошли на расстоянии до 7 км от места взрыва. Взрывы мощностью 100 т тринитротолуола обычно входят в таблицы самых мощных известных случайных индустриальных взрывов. При таком взрыве, судя по другим взрывам такой же мощности, может образоваться воронка до 100 м в диаметре и до 10 м в глубину. Серьезные повреждения построек наблюдаются на расстоянии до 300 м от эпицентра, некоторые повреждения – на расстоянии до 1 км. Осколки и обломки поврежденных и разрушенных взрывом объектов разбрасываются на расстояние от 2 до 4 км. Стекла разбиваются в зданиях в радиусе от 8 до 10 км от эпицентра. Только два из двадцати реальных индустриальных взрывов такой мощности обошлись без человеческих жертв.

Поскольку хранилище, судя по свидетельствам очевидцев, располагалось примерно в 1,5 км от индустриальной части Челябинска-40, то все окна в зданиях завода были, несомненно, выбиты. Какие-то участки индустриальной зоны были, безусловно, загрязнены. В очерке Губарева «Ядерный след», который я уже цитировал, взрыв хранилища также описывается со слов очевидца Л. А. Булдакова:

«Булдаков чуть опаздывал, а потому прибавил газ… И в этот момент “Победу” отбросило в сторону. Булдаков резко затормозил, сразу не поняв, что произошло. Он посмотрел в сторону комбината: там над корпусами начал подниматься столб дыма. Он рос быстро, вот уже достиг облаков… Взрыв? Но почему?

Столб дыма образовался над площадкой, где находились емкости с радиоактивными отходами».

В этом же очерке приведены свидетельства Б. В. Никипелова:

«Уже более двух лет я работал на этом предприятии, – вспоминает Борис Васильевич, – секретность была высочайшая: я даже не знал, что на нашей территории есть хранилище… Об аварии никто не говорил. Но мы понимали, что ситуация очень серьезная, потому что пришлось сменить всю одежду… Даже деньги в городе были “грязные”. Кстати, чем меньше купюра, тем она “грязнее” – быстрее “ходила по рукам”…

С сентября 57-го в этом городе, прежде чем войти в свою квартиру, хозяева снимали обувь. Сначала это было необходимостью – зачем заносить “грязь” в квартиру? – теперь стало привычкой».

Судя по этому описанию, радиоактивное загрязнение захватило не только индустриальную зону, расположенную на юго-восточном берегу озера Кызылташ, но и сам город атомщиков на северо-западном берегу этого же озера. Описания Булдакова и Никипелова подтверждают, что возник и пожар, ибо только в этом случае над корпусами мог «подниматься столб дыма». Это также подтверждает, что взрыв действительно произошел очень близко от реакторов и комбината «Маяк», так как со стороны казалось, что столб дыма поднимается именно над корпусами. «Победа» – довольно тяжелая машина, и если ее «отбросило в сторону», значит, взрыв был достаточно мощный. Все это говорит о том, что реальная авария была намного серьезней, чем взрыв только одной «банки вечного хранения».

Описание этого взрыва со всеми его техническими деталями и последствиями и для хранилища отходов с имевшимися там 60 емкостями, и для всей расположенной рядом индустриальной зоны, и для людей, которые должны были там работать в течение определенного времени, даже если реакторы были временно остановлены, и для «ликвидаторов», которым пришлось проводить дезактивацию, и для жителей городка атомщиков должно быть рассекречено и опубликовано. Отчет А. И. Бурназяна – единственный пока рассекреченный документ – касается только судьбы сельского населения, проживавшего в зоне радиоактивного следа: ближайшая к взрыву деревня была расположена на расстоянии 12,5 км от места катастрофы. Но пока нет никаких данных о том, как произошедшее сказалось на здоровье тех, кто работал в «закрытой» зоне, и тех, кому пришлось ликвидировать последствия загрязнения от 18 млн кюри, выброшенных взрывом, перезахоранивать отходы из поврежденных емкостей и вообще решать судьбу всего хранилища. Я полагал, что все эти проблемы будут обсуждаться на открытом семинаре Ядерного общества СССР.

Проведение семинара, посвященного ядерной аварии на Южном Урале в 1957 г., было, безусловно, победой гласности. Сейчас уже очевидно, что секретность нанесла очень большой практический и моральный вред перспективам развития атомной энергии в СССР и подорвала авторитет самой ядерной физики. Поэтому создание Ядерного общества СССР ставило своей целью восстановить этот авторитет и наладить обмен информацией внутри отрасли и между учеными СССР и других стран в области атомной энергии, радиационной медицины и экологии. На семинаре был представлен 21 доклад по экологическим, сельскохозяйственным и медицинским аспектам аварии на Южном Урале. Однако большая часть данных касалась исследований, проведенных в районе радиоактивного следа в 1950, 1960 и 1970-х годах. Технические проблемы (механизм взрыва, детальный анализ развития аварии, проблема хранения отходов, дезактивация наиболее загрязненных участков) не обсуждались, и физики-ядерщики участия в семинаре не принимали. Не приехали на семинар и сотрудники радиохимического предприятия «Маяк». Почти все участники, кроме Г. Н. Романова и Л. А. Булдакова, были бывшими сотрудниками Опытной научно-исследовательской станции (ОНИС), созданной профессором Клечковским в 1958 г. для изучения сельскохозяйственных и экологических аспектов аварии. Поскольку труды семинара должны были быть опубликованы, то я не буду делать обзор докладов, а отмечу те проблемы, которые выявились в ходе дискуссий и которые предстоит решать в будущем. Прежде всего – это проблема здоровья населения.

 

Кыштымская авария 1957 года и проблема здоровья

На семинаре был представлен доклад Л. А. Булдакова «О медицинских последствиях аварии». Однако он практически полностью повторил те данные, которые ранее были включены в Бюллетень от 30 июня 1989 г. и в доклад, представленный в МАГАТЭ в ноябре того же года. Автор даже не стал переделывать свои диапозитивы, и поэтому все они сопровождались текстом на английском языке, понятном далеко не всем из присутствовавших на семинаре трехсот человек. Других выступлений по медицинским проблемам Кыштыма не было. Если кратко суммировать суть выводов из доклада Булдакова, то они сводятся к тому, что никаких специфических вредных последствий от выброса радиоактивных продуктов не было. Не было увеличения лейкозов, угнетения костного мозга, инфарктов, гипертонии, лучевой болезни, аномалий развития детей или повышения детской смертности. У 21 % лиц из числа эвакуированных фиксировалось снижение количества лимфоцитов в периферической крови и иногда встречались функциональные неврологические расстройства. Людям, не очень знакомым с медициной, я могу пояснить, что уменьшение количества лимфоцитов свидетельствует об угнетении иммунной системы, что означает общее снижение устойчивости организма к инфекционным заболеваниям. Медицинский доклад на семинаре меня не удовлетворил по причине своей тенденциозности и отсутствия многих данных. Встречались и явные противоречия. Например, в опубликованном бюллетене и во всех газетных статьях о кыштымской аварии 1957 г. указывалось, что в течение первых 7—10 дней было эвакуировано только 600 человек. Однако в докладе для МАГАТЭ, повторенном и на семинаре, их число без дополнительных объяснений оказалось равным… 1 154. Во всех сообщениях 1989 г., и в докладах для МАГАТЭ, и на семинаре, говорилось, что плановая эвакуация населения в последующие два года (10 830 человек) проводилась с территории, где плотность загрязнения стронцием-90 была выше 2 кюри/км2. Но в более обстоятельном докладе под редакцией А. И. Бурназяна, подготовленном еще в 1974 г., говорится, что на основании «предложения промышленного министерства, Министерства здравоохранения СССР Совет Министров СССР и Совет Министров РСФСР приняли решение о дополнительной эвакуация населения с территории, плотность загрязнения которой превышала 4 кюри/км2 по стронцию-90. За пределами этой территории была образована санитарно-защитная зона со специальным ограничительным режимом».

Судя по докладу Никипелова в МАГАТЭ и Бюллетеню от 30 июня 1989 г., площадь загрязненной территории, на которой проводился медицинский контроль, составляла 15 000 км2. В докладе Бурназяна площадь этой же территории указана равной уже 23 000 км2. Поскольку период полураспада стронция-90 длится около 30 лет и за прошедшие после аварии 32 года (к 1989 г.) он практически не вымывался из почвы, то приведенные цифры явно пересчитаны на современное состояние и отражают текущую картину. Такой подход научно не обоснован и создает путаницу. То же самое типично и для существующей практики описания загрязненных территорий вокруг Чернобыля. В 1989 г. впервые были опубликованы карты, на которых показаны уровни радиоактивности по цезию-137 и цезиевые пятна, где все еще живут люди. Но при этом не указываются уровни радиоактивности на этих территориях в 1986 и 1987 годах – в тот период, когда они были максимальными. Радиоцезий несколько более подвижен в экологических средах и в организме, чем стронций-90, и поэтому снижение активности по цезию идет быстрее, чем по стронцию. Стронций-90 считается также более лейкогеничным, так как фиксируется в костях и очень медленно выводится из организма. Поэтому стронций-90 аккумулируется в организме постоянно, если человек живет на загрязненной территории. Радиоцезий сравнительно легко выводится из организма, когда человек переходит на «чистое» питание. Поэтому предельно допустимые дозы поступления в организм по стронцию-90 ниже, чем по цезию-137.

В докладе Булдакова все эвакуированное население разделено на пять групп: А, В, С, D и Е. Группа А представлена четырьмя населенными пунктами, эвакуированными в течение 7—10 дней после аварии (1 154 человека). Люди в этой группе получили максимальные дозы облучения. Группа В (280 человек) была эвакуирована через 250 дней. Группы С и D (2 000 и 4 200 человек) были эвакуированы через 330 дней, а группа Е (3 100 человек) – через 670 дней.

Несмотря на дифференциацию по группам, дальнейшие медицинские данные ее игнорируют, так как, по-видимому, эта дифференциация не сохранилась в процессе наблюдения. Почти в каждой таблице сравниваются между собой различные контингенты населения, а эвакуированное население отдельной строкой не стоит. Особую неудовлетворенность вызывает таблица Булдакова «Смертность детей до года». В ней нет данных о смертности детей в группах эвакуированного населения, а дана смертность детей для тех групп сельских жителей, которые продолжали жить на загрязненной территории с уровнями стронция-90 между 1 и 2 кюри/км2. Смертность детей до года в этой группе составила 27,7 на 1 000 рождений. К сожалению, авторы не указывают календарные годы, которым этот показатель соответствует. А он выше среднего по СССР и РСФСР для всего периода с 1965 по 1980 год. Однако в первом контроле, охарактеризованном как контроль за «населением, живущим близко к зоне», смертность была еще выше – 31,4. В главном контроле за «населением, живущим далеко от загрязненной зоны», смертность детей до года повышается до 38,6 на 1 000 рождений, причем почти половина из них – 16,1 – умирали от воспаления легких, что говорит о слабости иммунной системы. 38,6 – недопустимо высокая детская смертность, и она говорит только о том, что эта группа населения никак не могла служить контрольной. Совершенно очевидно, что в индустриальных районах Урала есть контингенты населения, живущие вблизи очень вредных производств с большим уровнем химического загрязнения. Детская смертность, скажем, в городе возле медеплавильного завода или в районе Челябинского металлургического комплекса может оказаться выше, чем в сельских районах, загрязненных стронцием-90. Но такие контингенты просто нельзя сравнивать. В РСФСР смертность детей до года была 23,0 в 1970 г. и 22,1 в 1980-м. В Узбекистане в 1980 г. смертность детей до года была 31,0. Булдаков и другие авторы не указывают, в каком конкретно месте был выбран главный контроль. Но одно то, что на загрязненных стронцием-90 территориях умирало от воспаления легких в 10 раз меньше детей, говорит не об отсутствии вредного действия этого радионуклида, а о намеренно неверно выбранном контроле. В то же время от «расстройств питания» на территории стронциевого следа умирало 15,2 ребенка на 1 000 рождений, в первом контроле – 12,2, а в главном контроле только 5,1. Но инфекции уносили больше детских жизней в главном контроле.

Когда в 1989 г. Никипелов, Булдаков и другие готовили публикацию информационного бюллетеня и свои доклады для МАГАТЭ, они, безусловно, не предвидели, что основная работа, на которой базировались их цифры, – «Итоги изучения и опыт ликвидации…», написанная двенадцатью авторами под редакцией А. И. Бурназяна, будет рассекречена и издана ограниченным тиражом. Ни Булдаков, ни Никипелов, ни их коллеги, представившие доклады в МАГАТЭ, не являются соавторами отчета А. И. Бурназяна, и они дают свои таблицы так, как будто это результат каких-то других исследований. Между тем новые таблицы – это, в основном, слегка сокращенные и адаптированные старые, и они отражают очень незначительную часть наблюдений. Например, таблица № 10 из доклада Булдакова «Смертность детей до года» для МАГАТЭ (ей соответствует таблица № 7 в Бюллетене от 30 июня 1989 г.) – это не результаты оригинального исследования, а сокращенный и видоизмененный вариант таблицы № 81 «Смертность среди детей до года…» из отчета… под редакцией А. И. Бурназяна.

В трех упомянутых документах с разными авторскими коллективами есть и другие общие таблицы и данные, причем совершенно очевидно, что публикации 1989 г. (Никипелов и др. и Булдаков и др.) обращаются с данными отчета 1974 г. (под редакцией А. И. Бурназяна) совершенно произвольно. По существу, это носит характер довольно непрофессиональной фальсификации данных. Например, в отчете 1974 г. в разделе «Состояние здоровья населения в первые два года после аварии» указано, что «значительную дозу (около 100 рад) получили солдаты воинской части, находившиеся в карауле в период прохождения радиоактивного облака и выпадения активных аэрозолей. При обследовании в течение первого месяца после аварии 153 солдат ни у кого типичной картины острой лучевой болезни обнаружено не было». Однако, как отмечается в этом отчете, у 21 % обследованных наблюдалось уменьшение числа лейкоцитов в крови.

Через два года были обследованы 236 бывших жителей населенных пунктов, эвакуированных в первые дни (7—10 дней), в том числе 139 взрослых и 97 детей. Обследование велось в амбулаторных условиях (то есть однократно). При сравнении этого контингента с контрольным у облучавшихся взрослых значительно чаще, чем в контроле, отмечался в периферической крови лейкоцитоз. У 32,5 % взрослых было больше 9 000 лейкоцитов в кубическом миллиметре крови (норма – 6 000). Для детей показатели вообще почему-то не приводятся, очевидно, они были еще хуже. Лейкоцитоз может указывать на ранние формы лейкемии. У взрослых этого же контингента «в 51–52 процентах случаев регистрировались те или иные общесоматические заболевания. Среди последних преобладали заболевания сердечно-сосудистой системы, атеросклероз, гипертоническая болезнь, кардиосклероз… Среди заболеваний органов дыхания (12,5—20,5 процента) преимущественно отмечались эмфизема легких, пневмосклероз и хронический бронхит». Однако в бюллетене показатель 21 % для тех, у кого наблюдается уменьшение количества лейкоцитов, дается уже не для 153 солдат, подвергшихся облучению, а для всех 5 000 человек, обследованных в разное время в течение трех лет после аварии, а о медицинских обследованиях тех, кто входил в первую, наиболее облученную и затронутую ингаляционным поглощением «горячих частиц» группу населения, вообще ничего не говорится.

Особенно странным кажется отсутствие данных по детским лейкозам. Хорошо известно, что первым отрицательным показателем действия облучения на население является увеличение случаев лейкемии у детей. Возрастание детской лейкемии облученных групп населения начинается через два года после облучения и достигает пика через пять лет. Таких наблюдений за лейкемией у детей просто не велось, или они скрываются. Один случай лейкоза со смертельным исходом описан в газете «Советская Россия» (1969, 26 сент.) со слов жительницы деревни Салтыково Г. Г. Нигматуллиной (умерла ее дочка). Именно эта деревня была в числе тех, которые эвакуировали в течение 7—10 дней.

В докладе под редакцией А. И. Бурназяна в главе «Состояние здоровья и смертность населения в последние сроки (через 3—12 лет) после аварии» говорится, что «через 3–5 лет после аварии в амбулаторных условиях было обследовано 1 763 человека». Контрольная группа состояла всего из 964 человек. Далее описываются некоторые изменения в составе элементов крови у облучавшихся по сравнению с участниками контрольной группы. Для изучения влияния радиоактивности на органы дыхания в течение 3—12 лет после аварии были обследованы 7 799 человек. Было обнаружено явное увеличение случаев заболевания бронхиальной астмой среди облученного населения, но авторы не связывают это с радиоактивностью, а предполагают наличие… «каких-либо трудно учитываемых факторов нерадиационной природы». Бюллетень сообщает, что повторные наблюдения здоровья населения, живущего на территории радиоактивного следа, проводились раз в 10 лет.

Путаница в характеристике групп в таблицах доклада Булдакова для МАГАТЭ и отрывочность материалов по так называемому позднему действию облучения на население, живущее на территории радиоактивного следа, отсутствие дифференцированных данных по разным группам эвакуированного населения – все это говорит о том, что систематическое исследование здоровья эвакуированного населения и населения, продолжающего жить на территории радиоактивного следа, просто не проводилось.

В то же время известно, что после аварии в Челябинске был создан довольно большой секретный центр по медицинской радиологии, именовавшийся как филиал Института биофизики Минздрава СССР. В этом центре было и клиническое отделение. На сегодняшний день объем опубликованных данных составляет лишь малую часть результатов, которые могли быть получены медицинским учреждением такого масштаба за 30 лет. Если отрывочность, противоречия и вообще ограниченный объем данных, которые касаются эвакуированного и неэвакуированного сельского населения, не являются умышленной выборкой, а отражают реальную картину (что, как мне кажется, наиболее вероятно), то напрашивается логический вывод о том, что филиал Института биофизики был создан в Челябинске не для изучения здоровья сельского населения на территории загрязнения и тех, кто был эвакуирован, а прежде всего для наблюдения за здоровьем ликвидаторов аварии, рабочих и жителей секретного города Челябинск-40, которые в большей степени, чем сельские жители, подверглись действию облучения и «горячих частиц». 153 солдата, находившиеся в карауле в день взрыва и получившие около 100 рад каждый, – это небольшая часть контингента, которому пришлось более непосредственно столкнуться с проблемами облучения. Но ведь кроме тех 2 млн кюри, которые вошли в радиоактивное облако, были и те 18 млн кюри, которые в виде жидкой пульпы загрязнили территорию вокруг хранилища в радиусе более километра. Нужна была и срочная защита многих тысяч тонн концентрированных растворов радиоактивных отходов в других контейнерах. Медицинские проблемы ликвидаторов Чернобыля (около 600 000 человек) сейчас уже достаточно хорошо известны. Медицинские проблемы ликвидаторов кыштымской аварии, как и вообще сам характер их работы в 1957 и 1958 годах остаются пока государственной тайной.

Особую проблему составляет и здоровье населения, эвакуированного до 1957 г. с берегов реки Теча, в которую сбрасывались радиоактивные отходы с начала работы комбината. По данным советской прессы, эвакуировано было около 8 000 человек. Эти эвакуации датируются 1954–1955 годами, и они были связаны с наблюдениями за ухудшением здоровья жителей, употреблявших воду из реки. Ни один из документов, ставших известными в 1989 и 1990 годах, не дает никаких сведений не только о здоровье, но и вообще о судьбе этой группы людей.

 

Об озере Карачай – «кладовой» радионуклидов

О существовании сверхзагрязненного озера Карачай ни Бюллетень от 30 июня 1989 г., ни другие сообщения об аварии, появившиеся до начала июля 1989 г., не упоминали. Первые сведения об этом озере были опубликованы в статье о кыштымской аварии в «Комсомольской правде» 15 июля 1989 г.: «Для переработки топлива с ядерного реактора был создан радиохимический завод. В течение 1949–1953 годов эти отходы сбрасывались… в открытый водоем! Впоследствии было принято решение использовать бессточные водоемы. Одним из них стало озеро Карачай, куда было “выброшено” 120 миллионов кюри. (Это в два с половиной раза больше, чем в Чернобыле)».

Озеро Карачай упоминалось и в докладе Б. В. Никипелова на слушании в Верховном Совете 18 июля 1989 г., а также в объяснениях причин кыштымской аварии, которые дал заместитель Председателя Совета Министров СССР Л. Д. Рябев в Верховном Совете СССР в августе 1989 г. («Аргументы и факты». 1989. 26 авг. – 1 сент. № 34). Никипелов сообщил, что это озеро к настоящему времени полностью забетонировано и в последующем будет ликвидировано.

Происхождение озера Карачай и изотопный состав этого огромного количества радиоактивности пока неясны. Однако сброс радиоактивности в открытые водоемы практиковался и в США в Ханфордской резервации – там вода от охлаждения реакторов, а также огромные количества жидких радиоактивных отходов, классифицированных как «сильно разведенные», сбрасывались в реку Колумбия и выносились в Тихий океан. При производстве плутония только очень концентрированные жидкие смеси накапливаются в особых контейнерах. Миллионы литров дополнительных жидких отходов более низкой концентрации невыгодно хранить в технически сложных и дорогих емкостях, и от них предпочитают избавляться простым и дешевым способом.

Точное расположение озера Карачай пока неизвестно, и на крупномасштабных картах этого района, сделанных до 1953 г., озера с таким названием мне не удалось найти. Однако на картах, сделанных со спутников в конце 1970-х годов американцами и опубликованных в отчетах Окриджской лаборатории в 1980 г., а также в особом отчете Лос-Аламосской лаборатории в США в 1983 г. видно озеро, почти полностью покрытое каким-то материалом, недалеко от радиохимического комбината. Особенно ясно это озеро видно на картах, сделанных со спутников и опубликованных в конце 1988 г. шведской компанией Space Media Network, сделавшей коммерческий видеофильм о кыштымской аварии. Копию этой видеокассеты я подарил Ядерному обществу СССР.

В документах ЦРУ есть данные о создании в этом районе искусственного озера с бетонным дном для сброса радиоактивных отходов. В докладе сотрудников американского ядерного центра в Лос-Аламосе (где была создана первая атомная бомба) также упоминается о том, что в районе Кыштыма жидкие радиоактивные отходы многие годы сбрасывались в открытый непроточный водоем. Из-за накопления радионуклидов этот водоем начал высыхать (так как радионуклиды повышают температуру воды) и стал опасным из-за разноса радиоактивности. По данным этого отчета, «…где-то в 1960-х годах заключенные стали засыпать это озеро землей, привозимой на самосвалах (а также песком). Поверхность загрязненного озера была покрыта более чем на метр землей. Когда грузовики и самосвалы становились слишком загрязненными, их оставляли на дне и покрывали землей. Водителей этих самосвалов называли “смертниками”. Это были заключенные с большими (10–15 лет) сроками, и им обещали сократить их. Они жили в особых бараках и там же умирали».

Эта информация получена от источников ЦРУ. Использование заключенных (для строительства атомных объектов) в этом районе, по крайней мере до 1955 г., известно и из многих советских источников. Несомненно, что, прежде чем покрывать озеро бетоном, нужно было покрыть его землей или песком. Авторы отчета Лос-Аламосской национальной лаборатории считают, что в составе захороненных таким образом радиоактивных отходов были взрывоопасные нитраты и горючие органические вещества.

Об озере Карачай на семинаре Ядерного общества СССР упомянул только Н. А. Корнеев, бывший директор Опытной научно-исследовательской станции при Кыштымском центре. В 1975 или 1976 годах Н. А. Корнеев, которого я хорошо знал еще по Тимирязевской сельскохозяйственной академии в Москве, переехал в Обнинск, где был назначен директором Института сельскохозяйственной радиобиологии. Корнеев в своем докладе сказал о сильном вторичном загрязнении вокруг озера Карачай, которое создало цезиевые «пальцы» в южном направлении. Это загрязнение произошло в 1967 г. из-за возгорания каких-то донных осадков, причем само возгорание произошло в результате отстрела охотниками уток, садившихся на воду озера. (Очевидно, очень радиоактивная вода озера создавала проблемы сильного загрязнения водоплавающих птиц, прилетающих в этот район весной.) «Языки» загрязнения протянулись на юг на расстояние нескольких десятков километров. Однако Корнеев называл это место не озером Карачай, а Карачаевским болотом. Сюда сбрасывалась часть радиоактивного цезия, выделявшегося радиохимическим комбинатом «Маяк». При обсуждении доклада Корнеева (вряд ли дискуссия войдет в опубликованные тексты, если их вообще опубликуют) выяснилось, что Карачаевское болото создавало цезиевые проблемы еще в 1962 г. В 1967 г. при определении уровней радиоактивности по «языкам» цезия схватил изрядную дозу и один из дозиметристов. В более близких к озеру участках радиоактивность определяли, подъезжая к ним на… танках.

О загрязнении 1967 г., которое вспоминал Н. А. Корнеев, мне было известно с 1988 г. по неопубликованной работе бывшего сотрудника Челябинского филиала Института биофизики Минздрава СССР. В марте 1988 г. мне передали из Голландии солидную (122 страницы) рукопись на русском языке, написанную Николаем Гавриловичем Ботовым: «Аварийное ветровое загрязнение радионуклидами объектов внешней среды и населения Челябинской области», или «АВЗ-67/72, данные натурных наблюдений и математическая теория». Автор этой работы являлся членом группы за установление доверия между Востоком и Западом и решил передать свою рукопись для изучения в МАГАТЭ, ВОЗ, Международный комитет радиационной защиты, а также в Государственный комитет по науке и технике СССР и в АН СССР, а также ряду иностранных антиядерных групп. Н. Г. Ботов, как мне сказали, хотел, чтобы на его работу обратили внимание и в СССР, и за рубежом. По своему содержанию эта работа не была описанием того, что же в действительности случилось. Автор считал, что он нашел формулы и алгоритмы для предсказания характера распределения изотопов в разных средах, и хотел, чтобы его метод стал достоянием науки. Работа насыщена сложными уравнениями, графиками, иерархиями моделей и всякими непонятными для меня компьютерными схемами. Во введении Ботов дает список своих работ, но это, в основном, тезисы закрытых и полузакрытых научных конференций в Челябинске и Свердловске за период с 1972 по 1977 г.

Автор впервые для меня применил термин «восточно-уральский радиоактивный след», или ВУРС. Но между сотнями уравнений и множеством графиков, формул и алгоритмов я все же смог понять, что ранней весной 1967 г. из-за очень сухой погоды стали отступать от берегов некоторые озера, обнажая сильно загрязненные донные участки. То, что именно донные участки здесь наиболее насыщены радионуклидами, хорошо известно и из других работ. Ветер разносил высохшие донные отложения в течение всего лета. Частично история повторилась и в 1968 г. Автор конкретно указывает район Кыштыма и Челябинска-40. Весна была ранняя, снега было мало, влаги в почвах – тоже, и мелководные водоемы начали подсыхать. Дули сильные ветры, и можно было визуально наблюдать маленькие смерчи. Подсыхания не избежали и водоемы, обслуживавшие предприятие «Маяк». (Эти названия в 1988 г. были для меня внове. Химкомбинат «Маяк» также обозначался в рукописи как Челябинск-65. Название «Челябинск-40» относилось к остальной части комплекса. Это не было необычным – в учреждениях такого уровня секретности каждое производство имеет автономную структуру и свою собственную систему пропусков.) Первое заметное распространение радиоактивности было отмечено 18 марта 1967 г. К концу мая загрязнение стало явным к югу от прежнего начала ВУРСа, причем на некоторых участках плотность загрязнения была порядка 8 кюри/км2. В зоне радиации оказалось около 30 000 сельских жителей! Естественный фон повысился здесь в 30 раз. Но к августу 1967 г. содержание изотопов в окружающей среде и в пище людей этого района снизилось в пять раз и не представляло прямой угрозы. Однако в таблице изотопного состава загрязнения автор указывает цезий-137 как доминирующий изотоп. Присутствие значительного количества цезия-137 неожиданно. Если это не ошибка, то означает, что разнос радиации происходил не от остатков радиоактивного следа после взрыва 1957 г., а из какого-то другого объекта (высыхающего водоема), в который ранее или позднее сбрасывались отходы без предварительного выделения цезия-137 либо обогащенные цезием. Присутствие цезия-144 и циркония-95 также указывало на то, что это была относительно свежая смесь радионуклидов, а не остатки от выброса 1957 г.

Автор называет и пострадавшие деревни: Сарыкульмяк (Пимики), Каинкуль. Это в основном башкирские поселения, но со значительным процентом русских жителей. Все эти данные содержались в рабочих журналах филиала Института биофизики Минздрава СССР, в котором автор работал в 1970–1972 гг. Сам он не был в Челябинске ни в 1957, ни в 1967 годах. Задача автора состояла в обработке данных на ЭВМ. По словам Ботова, в 1976 и 1977 годах его вызывали в прокуратуру и КГБ, где обвинили в нарушении подписки о неразглашении тайны, так как он раскрывал данные об аварийном ветровом загрязнении 1967 г. в докладах на конференциях. После 1972 г. Ботов не имел допуска к секретным работам и до 1978 г. работал в Челябинском политехническом институте на кафедрах ЭВМ и прикладной математики. В настоящее время он живет в Ленинграде.

Вообще, вопрос о содержании цезия-137 в уральском выбросе требует особого изучения. По всем советским отчетам содержание долгоживущего цезия-137 составляло лишь 0,036 % объема аварийного выброса. В свежих реакторных отходах радиоцезия обычно намного больше, чем радиостронция. Низкое содержание цезия-137 в кыштымском выбросе объяснялось и в отчетах, и на слушании в Верховном Совете тем, что радиоактивный цезий выделялся при обработке отходов. К этому выводу пришли и американское авторы (Дж. Трабалка и др.), которые писали, что в СССР была программа использования радиоцезия для промышленных, сельскохозяйственных и медицинских целей и в год вырабатывалось до 1 000 000 кюри радиоцезия.

Однако трудно поверить, что технология выделения цезия на радиохимическом заводе была столь совершенной, что выделялось больше 99,9 %. Даже при выделении плутония в отходах остается около 0,5 % исходного количества. Промышленные методы выделения изотопов никогда не могут достигать 99,9 %. Я думаю, что указанное содержание 0,036 % основано не на анализе радионуклидов, которые закладывались в контейнер на хранение в 1957 г., а на анализе реального содержания цезия-137 на территории восточноуральского радиоактивного следа. Сейчас, по печальному опыту Чернобыля, уже известно, что каждый изотоп при формировании теплового облака имеет индивидуальную летучесть. Стронций не является очень летучим радионуклидом, и он выпадал на сравнительно близком расстоянии от Чернобыля. Цезий же, как и радиоактивный йод, распространялся по всему Западному полушарию. Нечто подобное было, возможно, и в Кыштыме…

 

О сбросе радиоактивных отходов в реку Теча

В первом американском центре по производству плутония (Ханфорд, штат Вашингтон) военные реакторы охлаждались водой из открытого водоема – реки Колумбия. Пройдя через реактор, вода снова сбрасывалась в реку. Этот примитивный «открытый» метод охлаждения был прост и позволял быстрое производство плутония. В энергетических реакторах, в которых нужно продуцировать высокий температурный пар для турбин, режим реакторов намного сложнее. В США вода, проходившая через реактор, выдерживалась в особых резервуарах только три часа, после чего сбрасывалась в реку. При очень большом загрязнении она до сброса проходила через траншею длиной в милю. Но Колумбия – это горная река с мощным потоком, быстро доносящая свою воду в Тихий океан. Поэтому считалось, что большой опасности нет.

В СССР Курчатов, видимо, разработал похожий проект. Но сброс воды после охлаждения реакторов происходил либо в реку Теча, либо сначала в озеро Кызылташ. Американцы никогда не сбрасывали жидкие отходы от радиохимического производства плутония в открытые водоемы, а Курчатов в той спешке, которая была в 1947–1949 гг. и до 1953 г., очевидно, решил, что будет оправдан сброс отходов и от радиохимического производства в открытые водоемы. Это была серьезная и непростительная ошибка. Условия в Ханфорде и в Кыштыме абсолютно несравнимы. Река Колумбия имеет мощность потока в районе Ханфорда 12 000 кубометров в секунду, а река Теча на Южном Урале в районе выхода из озера – только до 13 кубометров в секунду. Таким образом, Теча в сто и более раз менее полноводна, чем Колумбия. Кроме того, Теча несет свои воды не в океан, а в другие реки – сначала в Исеть, потом в Тобол, Иртыш и Обь. До океана вода проходит около 6 000 км, а это значит, что ближайшие к Тече города (Шадринск, Ялуторовск и Тобольск) в течение многих лет получали радиоактивную воду.

Количество радионуклидов, выделяющихся при охлаждении реактора, может измеряться десятками и сотнями кюри в день (за счет подтекания урановых блоков). Но количество радионуклидов при выделении плутония радиохимическими методами может измеряться миллионами кюри в день. Вот почему практикуется предварительная выдержка выгоревших блоков в течение 100–200 дней для распада короткоживущих изотопов, особенно йода-131. Состав кыштымского выброса (наличие в нем 26 % циркония-95 через 3–4 месяца после загрузки в контейнер) говорит о том, что даже в 1957 г. предварительная выдержка блоков в Челябинске-40 была краткой и урановые блоки после выгорания быстро шли в обработку (растворение в азотной кислоте – это первая ступень). Поэтому в реку Теча (или сначала в озеро Кызылташ) сбрасывалось колоссальное количество жидких радиоактивных отходов.

Если сброс вод охлаждения реактора был в какой-то степени оправдан спешкой, то сброс отходов от радиохимических предприятий был совершенно безответственным решением. Можно понять, почему это делалось в 1948–1949 гг., во время создания первой атомной бомбы: главой атомного проекта был Берия, и сроки создания ядерного оружия к юбилею Сталина (в декабре 1949 г.) были действительно жесткими. Но потом, в 1950–1954 гг., когда выработка плутония нарастала, нужно было искать другие решения. По данным ЦРУ, приводимым в лос-аламосском отчете, сброс радиохимических отходов в Течу продолжался и в 1953 г., а судя по статьям в советских газетах, до конца 1954 г. и был прекращен из-за очень высоких уровней загрязнения и уже заметного влияния на здоровье населения. Жители многих деревень, расположенных вниз по течению Течи примерно на 100–150 км, были эвакуированы, а подходы к реке оградили проволокой. Впоследствии были построены две плотины, чтобы вода с наиболее загрязненных участков не шла вниз по течению (гидрологическая изоляция). Но ряд газетных статей подтверждает, что множество проблем остается нерешенным и сегодня…

«Огромные объемы загрязненной воды с высокой степенью радиоактивности здесь поначалу сливались без всякой очистки в ближнюю речку. Через некоторое время стало ясно: разнос радиации происходит на многие километры. Тогда было принято новое (но отнюдь не более разумное, по сегодняшним нашим представлениям) решение: отходы пошли в замкнутое озеро Карачай. Вскоре и озеро было переполнено радиоактивностью, и на его берегах находиться стало опасно» (Известия. 1989. 12.07).

«Сарвар Шагиахметова работала наблюдателем на реке Теча – замеряла уровень и температуру воды. В начале 50-х по реке плыла густая жидкость, сверкающая всеми цветами радуги. Жидкость покрывала воду толстым слоем – толщиной с палец. Эту воду пили, на ней варили пищу. “В 1953-м или в 1954 году – точно не помню, – говорит бабушка Сарвар, – в нашем доме жили специалисты из Москвы. Они обследовали наши вещи и предложили от них избавиться – все было заражено”» («Комсомольская правда». 1989. 15.07).

«Искали технологию вслепую. И было не до страховок. Отходы сбрасывали в Течу – и год, и два, и три. Пока жители Метлино не обратили внимание на то, что дикие утки стали плохо летать. Когда измерили Течу, стало ясно, что невидимая грязь ушла далеко. Реку перегородили. Грязную воду копили в прудах. Накопили 200 миллионов кубов. Хранить ее придется полтора века» («Челябинский рабочий». 1989. 23.08).

«Вначале радиоактивные отходы просто сливали в речку, и через уральские и сибирские реки радионуклиды добрались аж до Северного Ледовитого океана. Потом спохватились, соорудили для сбросов искусственные водоемы, построили бетонные емкости» («Советская Россия». 1989. 26.11).

Кроме этих репортажей советских журналистов, побывавших в зоне кыштымской аварии в 1989 г., существует еще одно свидетельство бывшего жителя Челябинска, эмигрировавшего из СССР лет десять назад. Статья Я. Менакера «Уральская Хиросима» была опубликована в русской эмигрантской прессе в 1983 г. (Посев. 1983. № 3. Франкфурт-на-Майне, ФРГ). Вот отрывок из нее:

«Самым опасным местом на территории, пораженной радиацией, считалась река Русская Теча, которая, как было уже сказано, 150 км текла по Челябинской области, а потом по Курганской. Воды Течи, как говорили, настолько заражены радиацией, что к ее берегу опасно даже приближаться, не говоря уже об использовании ее воды. И действительно, по обоим берегам Русской Течи (то есть в общей сложности на протяжении 300 км только на территории Челябинской области) всю осень и часть зимы 1959–1960 гг. шли спешные работы: реку огораживали колючей проволокой. Бетонные столбы высотой в 3 м вкапывались в 4 ряда на расстоянии 4–5 метров один от другого. Между ними натягивалась колючая проволока, сквозь которую к реке не мог проникнуть даже небольшой полевой или лесной зверь. Ежедневно из двух лагерей – Челябинского, расположенного непосредственно в районе металлургического района, и Баландинского, расположенного в 12 км от Челябинска, невдалеке от г. Копейска, – в сторону реки Русская Теча шли колонны грузовиков под охраной внутренних войск МВД. На них везли заключенных, сооружавших описанные ограждения. Заключенные весь день работали на самом берегу реки и пользовались ее водой. Охрана же и тут была одета и обута в специальную защитную одежду.

В то время как большинство селений вдоль реки было стерто с лица земли, а население из них эвакуировано, несколько крупных населенных пунктов, расположенных прямо на реке, на обоих ее берегах, не тронули. Это – Муслюмово, Бродокалмак, Нижнепетропавловск и другие, уже в Курганской области. В этих населенных пунктах берега Русской Течи буквально “одели” в колючую проволоку, в 8 и более рядов. Но остались переправы и мосты через реку, и продолжали эксплуатироваться дороги, тут проходящие».

Эти свидетельства, включая и современный «либеральный» режим вдоль реки, подтверждаются и репортажами 1989 г. Во всяком случае, состояние этого района и территории вдоль Течи легко проверить, включая, естественно, и проведение дозиметрического контроля. Конечно, после постройки двух плотин на реке и создания обширного искусственного водоема с поверхностью около 300 км2 загрязненность Течи резко уменьшена. Уменьшена и водоемкость самой реки, так как она уже не несет в Обь воды озера Кызылташ. Этим, очевидно, и объясняется ослабление строгого режима по ее берегам. Однако крупные щуки, возраст которых может исчисляться десятками лет, наверняка отражают в своем скелете историю загрязнения этого водоема радиоактивным стронцием.

На картах, созданных с помощью космической съемки, видны два огромных резервуара, сформировавшиеся от плотин на реке Тече. Общая длина двойного искусственного озера около 30 км, ширина 5–6 км. Почти 200 км2 – это и есть те 200 млн кубов загрязненной воды, о которых пишет Михаил Фонотов в газете «Челябинский рабочий». Огромные количества содержащихся в этом водоеме радионуклидов создают проблему опасности переполнения, и аргументы о необходимости строить здесь новые АЭС для того, чтобы испарять загрязненную воду и контролировать режим, скорее всего основаны на этой суровой реальности.

Безусловно, необходимо иметь точные показатели общего количества радионуклидов в этом водоеме. Может статься, что оно превышает радиоактивные «запасы» озера Карачай.

 

О медицинском радиологическом центре для изучения последствий аварии

Нам известно о создании после Чернобыля нового Всесоюзного радиологического центра под Киевом со штатом более тысячи сотрудников и с филиалом в Минске. Этот центр создан специально для наблюдения за здоровьем более чем 600 000 человек, включенных в особый медицинский регистр для пожизненного наблюдения за ними, их детьми и внуками. Просуществовав более трех лет, этот центр не опубликовал пока в научной печати ни одной серьезной обобщающей работы, соответствующей по методике принятым международным стандартам. Сходный, но меньший центр был создан до этого в Челябинске (по-видимому, с филиалом в Кыштыме или Касли и, возможно, в Свердловске). Центр входил в Третье управление Минздрава и был, естественно, засекречен. До настоящего времени этим центром не было опубликовано ни одной научной работы в профессиональных журналах. В отчетах для МАГАТЭ, которые я здесь разбираю, нет методик, исходных цифровых данных, характеристик демографических групп и многих других сведений, обязательных в действительно научных исследованиях. Отчет нужно принимать на веру, научную работу можно проверить.

В 1980 г. профессор Вандербильдского университета в штате Теннесси Ф. Л. Паркер (сотрудничавший с экологами из Окриджской лаборатории) решил провести изучение медицинских аспектов кыштымской аварии. Он, естественно, хотел применить ту же методику тщательного анализа советской литературы, которую до этого применили я и окриджская группа (Дж. Трабалка и др.) для описания характера аварии и ее масштабов. В середине 1980 г. профессор Паркер получил на эту работу грант в 200 000 долларов от департамента энергетики США и приехал посоветоваться со мной, как лучше начать анализ литературы и какие журналы в первую очередь следует изучать. Я был настроен скептически, не советовал ему браться за это дело. Все наиболее подходящие журналы, такие как «Медицинская радиология», и сборники по радиологии, которые можно найти в Британской библиотеке и в библиотеке Британского института радиологии, я уже просмотрел при работе над книгой и ничего там не нашел. Я изучал библиографию и по именам, так как знал некоторых специалистов (еще когда работал в Обнинском институте медицинской радиологии), в тот или иной период причастных к медицинским аспектам уральской аварии. Я также просматривал микрофиши «Трудов Института биологии Уральского филиала АН СССР» и большой монографии Л. А. Булдакова и Ю. И. Москалева, изданной Атомиздатом в 1968 г. и посвященной распределению в организме человека цезия-137, стронция-90 и рутения-106 и допустимым дозам этих изотопов. Мне было известно, что все эти авторы работали на Урале. Однако в их публикациях не было даже намека на медицинские проблемы местного происхождения. Тем не менее профессор Паркер решил начать работу. Он заключил контракт с несколькими переводчиками из числа советских эмигрантов-медиков, и в течение двух лет эта группа переводила на английский и обрабатывала на компьютере множество статей и других публикаций из советских медицинских журналов, в которых речь шла о воздействии радиации. Результат работы оказался, как я и предполагал, нулевой. Исследователи не нашли в открытой советской медицинской литературе никаких намеков на проблемы, связанные с Кыштымом. Дело было даже не в установлении числа жертв, а просто в определении состояния здоровья людей, живших или живущих на загрязненной территории. На Западе такие исследования проводятся достаточно широко и действие радионуклидов и радиации на персонал атомных объектов является нормальной тематикой исследований и публикаций. Не вызывало сомнений то, что в СССР все эти исследования засекречены. Можно было также предположить, что серьезных исследований вообще не существует, хотя это и маловероятно. В итоге Ф. Паркер подготовил лишь отчет, и некоторые выводы из этого отчета были напечатаны в журнале Science.

В рассекреченных документах ЦРУ имеются рассказы местных жителей о жертвах кыштымской аварии, лечившихся в одном из челябинских госпиталей. Один из документов говорит о том, что в Челябинске вскоре после аварии был создан научный институт для изучения воздействия радиации в результате загрязнений в районе Челябинска-40. Более подробные данные об этом институте были позже приведены в свидетельствах Я. Менакера, которые я уже частично цитировал.

«В начале 60-х годов на территории Челябинской областной больницы, именуемой тут “медгородок”, так как там сконцентрированы все клинические отделения областной больницы, было построено несколько специальных корпусов. В этих корпусах расположился филиал Московского биофизического института с клиникой. Здания этого лечебного заведения тщательно охраняются вооруженной охраной МВД. В клиники этого института от случая к случаю помещают людей, подвергшихся радиации в момент атомного взрыва и позже. Сюда привозят детей и даже новорожденных, больных белокровием, как и их в свое время подвергшихся радиации родителей».

Можно без труда определить, что этот центр и есть тот самый филиал Института биофизики, в котором в 1970–1972 гг. работал Н. Г. Ботов, автор рукописи о вторичном аварийном загрязнении в Челябинской области в 1967 г.

Л. А. Булдаков в частной беседе во время семинара Ядерного общества СССР сказал, что в филиале Института биофизики тоже имеется особый регистр, куда внесены имена людей, за которыми установлен регулярный медицинский контроль. В этом регистре, по его словам, около 60 000 человек – больше, чем в регистре, созданном для наблюдения за жертвами Хиросимы. О принципах составления регистра пока ничего не известно. В чернобыльском регистре в основном записаны жители пострадавших районов. Но сейчас составляется новый, особый регистр ликвидаторов, и официально сообщалось, что число людей, которые занимались ликвидацией последствий Чернобыльской аварии, достигает 600 000. В Кыштыме также работали десятки тысяч ликвидаторов, занимавшихся дезактивацией выброшенных на близкое расстояние 18 млн кюри радионуклидов, созданием особого укрытия для всего хранилища радиоактивных отходов, уничтожением ближнего соснового леса, дабы предотвратить вторичное загрязнение, и, наконец, засыпкой и бетонированием озера Карачай. Та засыпка, которая видна на карте района, требует не менее 4 млн кубометров земли и 2–3 млн кубометров бетона, что намного больше, чем пошло на строительство саркофага вокруг четвертого блока в Чернобыле.

В. Губарев в уже цитированном мною очерке в «Правде» специально коснулся вопроса о ликвидаторах:

«Небольшое отступление. Много раз я слышал, что, мол, на урановых рудниках, при ликвидации аварии на Урале, работали “смертники”, те люди, которые приговорены к “высшей мере”. Бывал и на рудниках, и в шахтах – нет их там и не было. Да, заключенные работали на строительстве атомных объектов, но никто из них не оставался там после завершения стройки. Интересно, откуда рождаются такие слухи? Кстати, коснулись они и Чернобыля, но, заверяю, и там не было заключенных. Итак, откуда слухи? Думаю, от полного непонимания элементарной истины – с радиацией можно сражаться и победить ее только в том случае, если знаешь о ней, – невежество ее основной союзник…

В эпицентр уральской трагедии пошли химики и физики, ученые и инженеры. Не было техники, роботов, специальных машин – они появились позже, но было иное: понимание, что аварию надо ликвидировать быстро, а раз уровни огромные – значит, нужно действовать с максимальной осторожностью. Радиации не надо бояться, но и фамильярничать с ней нельзя…»

Однако объем работ в зоне и сам характер работ (земляные, бетонные, охранные, эвакуационные, лесоповальные и т. д.) ясно говорит о том, что одними только «химиками, физиками, учеными и инженерами» сделать то, что было здесь сделано, абсолютно невозможно. Если бы не было Чернобыля и его последующих проблем с ликвидаторами, то заявлению Губарева можно было бы и поверить. Но я думаю, что и сам Губарев, который давал репортажи из Чернобыля во время работ по «ликвидации аварии» (вообще-то, «ликвидировать» аварию невозможно), понимает, что одними только местными кадрами вести работы по локализации (а не «ликвидации») кыштымской аварии было невозможно. По данным отчета под редакцией А. И. Бурназяна, на близком расстоянии от места выброса (100 м) мощность дозы гамма-излучения на высоте одного метра над уровнем земли через сутки после взрыва была 0,1 рад/сек, то есть 360 рентген в час. По нормам Чернобыля человек мог работать в такой зоне только 15 минут, а затем навсегда попадал в медицинский регистр. Следующая «точка» в отчете Бурназяна указана на расстояния 6 км от эпицентра. Радиоактивность здесь была только 2,5 рентгена в час. Но и при такой дозе максимально допустимая доза набиралась за 10 часов работы. Это говорит о том, что проблем у ликвидаторов, кто бы они ни были, имелось немало…

В июне 1990 г. сотрудники Института биофизики Минздрава СССР, работавшие в Челябинском филиале, были приглашены в Японию для доклада о кыштымских проблемах. Поскольку вопрос о кыштымской аварии в 1957 г. прежде уже обсуждался, авторы выбрали для доклада тему о более раннем загрязнении реки Теча и состоянии здоровья населения, эвакуированного из этого района, с особым вниманием к риску лейкоза.

Авторы доклада (М. М. Косенко, М. О. Дегтева и Н. А. Петрушова) сообщают, что сброс радиоактивных отходов в реку Теча происходил в 1949–1952 гг. «из-за отсутствия достаточно надежной технологии переработки высокоактивных отходов… Всего за 1949–1952 годы в реку Теча было сброшено около 3 миллионов кюри радиоактивных веществ». Однако цифра 3 млн кюри дана со ссылкой на выступление Л. Д. Рябева на заседании Верховного Совета СССР и сообщения о нем в газете «Челябинский рабочий». Судя по выводам доклада, точными сведениями об объеме сброса активности никто не располагал и главным для расчетов были реальные уровни радиации вдоль реки и в воде.

На всем протяжении реки Теча (250 км) находилось 38 деревень с населением 28 000 человек. Небольшой город Бродокалмак (5 000 жителей) был административным центром района.

В результате загрязнения реки мощность дозы гамма-излучений на берегу Метлинского пруда, расположенного в верховьях Течи, достигала в отдельных местах в 1951 г. 5 рентген в час, на приусадебных участках у реки в селе Метлино – 3,5 рентгена в час; в 1952 г. произошло резкое снижение мощностей доз. Следует сказать, что 3,5 рентгена в час, наблюдавшиеся на приусадебных участках (у реки), – это намного выше, чем уровень радиации в тех селах, которые были эвакуированы в течение 7—10 дней после взрыва в 1957 г. Авторы рассчитали, что дозы, полученные жителями деревень Метлино, Теча, Брод, Асаново и Надырово, намного превышают дозы, которые «схватили» те, кто был выселен из районов загрязнения в 1957 г. Между тем население этих деревень было выселено только в 1955 г. Авторы не объясняют такую медлительность, а просто констатируют: «В результате принятых мероприятий (отселение, ограждение поймы реки) внешнее облучение практически прекратилось после 6 лет от начала воздействия». Но стронций-90, увы, оставался в костях и был фактором внутреннего облучения костного мозга еще в течение многих лет…

В докладе сообщается, что по данным Института биофизики у эвакуированного населения наблюдалось в последующие годы увеличение случаев лейкоза. Однако я не буду комментировать медицинские данные этой работы, так как из описания очевидно, что сведения о смертности брались не на основании медицинских карт постоянного наблюдения, а по архивам загсов. Авторы сами признают, что в некоторых случаях, когда было известно о том, что человек болен лейкозом, в документах загса в качестве причины смерти значилось «самоубийство», «автомобильная травма» и др. По отношению к полученным дозам сведения доклада дают в 7—10 раз заниженную частоту лейкозов по сравнению с данными специалистов других стран. Японские коллеги отнеслись к медицинским выводам скептически и высказали пожелание, чтобы исследование было проведено с привлечением зарубежных экспертов.

В связи с этим предстает в совершенно новом свете недавно опубликованная история «провала» британской шпионской группы в СССР в 1954 г. Суть ее такова. Британская разведка получила сведения о том, что недалеко от Шадринска на реке Тобол запущен военный атомный реактор. Для проверки факта группа тайных агентов, ранее завербованная в Прибалтике (я не привожу имен), получила задание взять образцы воды из Тобола возле Шадринска. Образцы были взяты в марте 1954 г. (скорей всего, из-подо льда) и сложными путями доставлены в Лондон. Через несколько недель из Лондона членам этой группы посыпались вопросы о том, где конкретно взяты образцы воды, живут ли там люди, пьет ли скот воду из реки и т. д. Проблема состояла в том, что образцы были настолько радиоактивны, что в Лондоне сразу поняли: использование такой воды опасно для жизни. Кроме того, было обнаружено, что реакторов на реке Тобол вообще не было и не будет. В результате британская разведка решила: воду загрязнили уже в КГБ и послали в Англию для… дезинформации. Но по некомпетентности добавили слишком много радиоактивных продуктов. В итоге британская разведка пришла к заключению, что агентурная группа сотрудничает с КГБ, и прекратила с ней всякую связь.

Однако нам с вами теперь хорошо известно, что в течение долгого времени и Исеть, и Тобол, в которую она впадает, были, конечно, сильно загрязнены водами Течи. К тому же именно зимой в воде концентрация радиации максимальна, когда минимально биологическое связывание. А Шадринск находится на берегу Исети сравнительно недалеко от впадения реки Теча. Несомненно, что вода здесь имела чрезвычайную концентрацию радионуклидов и без всякого вмешательства КГБ.

 

Обсуждение аварии на семинаре в Люксембурге

С 1 по 5 октября 1990 г. в Люксембурге проходил научный семинар Международного союза радиоэкологов, посвященный сравнительной оценке влияния на среду и здоровье людей трех главных атомных аварий: в Кыштыме, в Уиндскейле (Англия) и на Чернобыльской АЭС. На семинар прибыли 46 советских ученых – это самая большая группа исследователей, когда-либо приезжавшая на научные конференции в Люксембург из СССР. Нужно отметить, что Люксембург, хотя и является очень маленькой страной (население всего миллион человек), временно стал своеобразной столицей Западной Европы. Именно здесь заседает Общеевропейский парламент стран Европейского экономического сообщества.

Советские доклады по проблемам ядерной аварии на Южном Урале оказались в основном повторением тех, которые уже раньше представлялись в МАГАТЭ. Главными докладчиками были Г. Н. Романов и Л. А. Булдаков с сотрудниками. Кроме этого, на конференции был показан и видеофильм о кыштымской аварии – английский вариант того же видеофильма, который показывали в Москве на семинаре Ядерного общества. Наиболее интересный доклад о кыштымской аварии сделал Джон Трабалка – заведующий отделом экологии Национальной лаборатории в Окридже. Он проанализировал противоречивые результаты различных советских публикаций, материалов ЦРУ и карт этого района, основанных на фотографиях со спутников. Вне официальных заседаний Трабалка, Романов, Ю. Ф. Носач (начальник Научно-технического управления Министерства атомной энергетики и промышленности СССР) и я кратко обсуждали некоторые проблемы аварии в Кыштыме и текст доклада Б. В. Никипелова о загрязнении территорий этого района, который был сделан в США летом 1990 г. Летом 1990 г. в районе Кыштыма побывал также профессор Ф. Л. Паркер.

В результате дискуссий нам удалось наконец идентифицировать озеро Карачай, которое представляет сейчас наиболее серьезную угрозу всему региону. Другое, более крупное озеро (3 км2), расположенное недалеко от «Маяка», действительно засыпанное в 60-е годы и ранее считавшееся Карачаем, по данным лос-аламосского доклада и шведских исследований, было, как нам сказали, выбрано для сброса шлаков от тепловой электростанции. Эти шлаки профильтровывали и очищали проточную воду, которая дальше через канал сбрасывалась в Течу. Реальное же озеро Карачай расположено непосредственно рядом с Челябинском-40, и в 1974 г., судя по картам, оно еще не было засыпано землей. Сведения о том, что озеро забетонировано, явно преувеличены – в водоем просто сброшены бетонные глыбы, и часть озера засыпана. На берегу Карачая, по измерениям Ф. Л. Паркера, внешняя доза облучения была равна летом 1990 г. 6 рентген в час. Таким образом, любой посторонний человек, попавший на этот берег, получал свою разрешенную нормативами пожизненную дозу облучения за 50 минут!

Наличие в озере Карачай 120 млн кюри радионуклидов тоже смело можно оспорить. По некоторым данным, эта цифра значительно больше. В озере преобладал цезий-137, и соотношение цезия к стронцию было 3:1. Это свидетельствовало о том, что именно в Карачай сбрасывался избыточный радиоцезий, выделявшийся из отходов от производства плутония. В свежих отходах соотношение цезия и стронция примерно равно единице. Радиоактивные отходы сбрасывались в это озеро с 1951 г. в течение многих лет. В середине 60-х годов было обнаружено, что происходит фильтрация радионуклидов через дно озера по грунтовым водам, – это можно было бы предвидеть заранее. К 1990 г. вокруг озера образовалась радиоактивная зона радиусом 2–3 км, хотя само озеро в 1967 г. занимало только 45 га. После этого озеро уменьшается, а оголяющееся дно засыпается землей и производится укрепление берегов. К 1990 г. озеро сжалось до 35 га, так как в него было сброшено (вдоль берегов) 1,5 млн кубометров земли, 400 000 кубометров скального материала и 6 000 бетонных блоков. Предполагается полностью засыпать озеро только к 1995 г. Но это далеко не означает, что прекратится загрязнение грунтовых вод и расползание радионуклидов вширь от территории бывшего озера. Применяемая практика дезактивации лишь увеличивает массу радиоактивного материала. Гидрологические процессы, которые еще требуют детального изучения, неизбежно вымывают радиоактивность по направлению основного стока воды в регионе – через сеть сибирских рек к Ледовитому океану. Проблемы радиостронция и радиоцезия будут решены примерно через 150–200 лет, после 5–7 периодов полураспада. Но проблема остаточного плутония, которого здесь, безусловно, много, останется на тысячелетия, до тех времен, когда человечество, будем надеяться, уже не будет думать об атомных и термоядерных бомбах.

Журнал «Урал». 1991. № 4. С. 97—116.