1

Серьезные просчеты в экономической и социальной политике в 1928- 1932 годах привели к ухудшению материального положения большинства населения страны и к введению строгого нормирования в снабжении и торговле. Это вызвало недовольство значительной части трудящихся. Сталин снова, нашел козла отпущения – теперь это были специалисты из числа старой, сформировавшейся еще до революции русской (и украинской) интеллигенции.

Часть русской интеллигенция активно выступала в годы гражданской войны против большевиков. Немало интеллигентов было выслано из Советской России в первые годы нэпа. Но так же, как для строительства Красной Армии были использованы опыт и знания многих тысяч бывших царских офицеров, так и для строительства советской экономики и науки Ленин считал не только возможным, но необходимым использовать опыт и знания старой «буржуазной» интеллигенции, которая готова была в своей профессиональной области лояльно сотрудничать с новой властью. Так оно и было в первый период нэпа. В хозяйственном аппарате, на промышленных предприятиях, в научных учреждениях и учебных заведениях, в земельных органах, в Госплане СССР и в статистических управлениях работало немало «буржуазных» специалистов, представителей старой интеллигенции и свергнутых Октябрем эксплуататорских классов, а также бывших меньшевиков и эсеров, отказавшихся от оппозиционной политической деятельности. На их настроение не могли не оказывать влияния обострение внутренних противоречий в стране, особенно между Советской властью и крестьянством, некомпетентность при вмешательстве в экономику, порождавшая множество потерь и трудностей. И естественно, что большая часть старой интеллигенции сочувствовала той группировке партийного руководства, которая получила наименование «правого» уклона. Иные специалисты оказались втянуты и в антисоветскую деятельность, в том числе и конспиративного характера. В начале 30-х годов не только в эмиграции, но и внутри СССР возникло несколько контрреволюционных организаций и групп (некоторые, как, например, знаменитая впоследствии организация «Трест», создавало само ГПУ). Но контрреволюционеров среди старой интеллигенции и специалистов было ничтожно мало. Подавляющее большинство работало честно, стараясь советом и делом помочь партийным деятелям» стоявшим во главе различных хозяйственных организаций. Многие были искренне захвачены громадным размахом первых пятилетних планов.

В речах, статьях и заявлениях Сталина этого периода можно найти немало слов, призывающих всемерно заботиться о старой, «буржуазной» интеллигенции. Однако дела Сталина решительно расходились с его словами.

Во-первых, он все настойчивее требовал не только лояльности к Советской власти. Репрессии нередко обрушивались на людей за их некоммунистические или немарксистские взгляды или за дореволюционную деятельность. Во-вторых, стремясь возложить на «буржуазных спецов» ответственность за все просчеты в индустриализации и планировании, Сталин и некоторые из его ближайших помощников начали кампанию компрометации и разгрома значительной части беспартийных специалистов.

Особое место в этой кампании занимали политические судебные процессы в конце 20-х – начале 30-х годов.

2

Первым таким процессом, имевшим значительные последствия в обострении внутриполитической обстановки, было так называемое «Шахтинское дело». По этому «делу» к ответственности привлекались главным образом инженеры и техники Донецкого бассейна, обвиненные в сознательном вредительстве, в организации взрывов на шахтах, в преступных связях с их бывшими владельцами, а также в закупке ненужного импортного оборудования, нарушении законов о труде и техники безопасности, неправильной закладке новых шахт и т. п. Заседания Специального присутствия Верховного Суда СССР по шахтинскому делу состоялись летом 1928 года в Москве под председательством А. Я. Вышинского. Бывший меньшевик, юрист, член коллегии Наркомпроса и ректор Московского Государственного университета, Вышинский должен был обеспечить, по мнению организаторов процесса, видимость объективности судебного разбирательства. Процесс носил явно политический характер. На скамью подсудимых, кроме специалистов и некоторых рабочих Донбасса, попали отдельные руководители украинской промышленности, составлявшие якобы «Харьковский центр» по руководству вредительством, а также представители «Московского центра». Их обвиняли в связях не только с различными эмигрантскими организациями русских предпринимателей, но и с бельгийскими, французскими и польскими капиталистами, которые финансировали вредительские организации и акции в Донбассе.

Большинство подсудимых признали лишь часть предъявленных им обвинений или отвергли их вовсе, а некоторые признали себя виновными по всем статьям обвинения. Суд оправдал четверых из 53 подсудимых, четверых приговорил к условным мерам наказания, девять человек – к заключению на срок от одного до трех лет. Большинство же было осуждено на длительное заключение – от 4 до 10 лет. Одиннадцать человек приговорили к расстрелу; пять из них расстреляли, а шести ЦИК СССР счел возможным смягчить меру наказания.

«Шахтинское дело» обсуждалось на двух Пленумах ЦК ВКП(б) и послужило поводом к продолжительной пропагандистской кампании. Понятие «шахтинцы» стало нарицательным, как бы синонимом «вредительства». Однако, знакомясь с материалами судебного процесса, широко освещавшегося в печати, невольно задаешься вопросом: насколько обоснованными были обвинительное заключение и, следовательно, приговор по «Шахтинскому делу»?

По свидетельству старого чекиста С. О. Газаряна, долгое время работавшего в экономическом отделе НКВД Закавказья (и арестованного в 1937 году), враги нашего государства вместе с другими формами и методами антисоветской борьбы применяли и вредительство. Этот метод имел, однако, незначительное распространение. Вредительства как сознательной политики, проводимой якобы целым слоем «буржуазных» специалистов, никогда не было. Газарян ездил в Донбасс в 1928 году для «обмена опытом» в работе экономических отделов НКВД. В Донбассе в то время из-за преступной бесхозяйственности часто возникали тяжелые аварии, сопровождавшиеся человеческими жертвами (затопления и взрывы на шахтах и др.). И в центре, и на местах советский и хозяйственный аппарат был еще несовершенен, там оказалось немало случайных и недобросовестных людей, так что в некоторых организациях процветали взяточничество и воровство, не говоря уж о пренебрежении интересами трудящихся. За все эти преступления необходимо было, конечно, наказывать. В ходе следствия к обвинениям уголовного характера (воровство, взяточничество, бесхозяйственность и др.) добавлялись обвинения во вредительстве, связях с различного рода «центрами» и заграничными контрреволюционными организациями. Следователи обещали заключенным смягчение их участи за «нужные» показания. Шли они на подлог из «идейных» соображений, чтобы «мобилизовать массы», «поднять в них гнев против империализма», «повысить бдительность». В действительности же эти подлоги преследовали одну цель: отвлечь недовольство широких масс трудящихся от партийного руководства, поощрявшего гонку за максимальными показателями индустриализации.

Сталин не желал тогда разбираться в тонкостях положения и поведения «буржуазной» интеллигенции. Ему было выгодно поддержать версию о ее сознательном вредительстве. Поэтому он поспешил «обобщить» уроки «Шахтинского дела» и призвал членов партий искать «шахтинцев» по всех звеньях советского и хозяйственного аппарата.

Террор против «буржуазных» специалистов резко усилился. Так, например, весной 1930 года на Украине состоялся «открытый» политический процесс по делу СВУ («Союз вызволения Украины»). Руководителем этой мифической организации был объявлен крупнейший ученый, вице-президент Всеукраинской Академии наук (ВУАН) С. А. Ефремов. Кроме него, на скамью подсудимых попали более сорока человек – и ученые, и учителя, и священники, и деятели кооперативного движения, и медицинские работники. Почти, все они обвинялись в «буржуазном национализме», во «вредительстве», в выполнении директив зарубежных украинских националистических организаций, «агентурной работе по заданиям разведок и контрразведок некоторых государств». СВУ обвинялся также в подготовке некоторых террористических актов и даже в заключении тайного союза с Польшей с целью отделения Украины от России.

По свидетельству старого большевика А. В. Снегова, тогда ответственного партийного работника на Украине, националистические настроения среди украинской интеллигенции были весьма сильны. Однако все главные, обвинения СВУ были ложными, да и самого СВУ, как организации, не существовало. Это подтвердили мне и двое подсудимых, которые после 25-летнего заключения в 70-е годы жили на Украине,- профессор-филолог В. Ганцов и инженер Б. Ф. Матушевский. Впрочем, к такому же выводу можно прийти и при ознакомлении с материалами судебного процесса. Реальные доказательства и убедительные улики вины подсудимых в них найти невозможно.

В 1930 году была раскрыта еще одна контрреволюционная организация – так называемая «Трудовая крестьянская партия» (ТКП). Руководителями этой партии объявили выдающегося экономиста Н. Д. Кондратьева, в 1917 году «товарища» министра продовольствия Временного правительства, известного экономиста Л. Н. Юровского, экономиста и писателя А. В. Чаянова, крупнейшего ученого-агронома А. Г. Дояренко и некоторых других. Все они в это время честно работали в различных советских и хозяйственных учреждениях. Как сообщалось, у ТКП было девять основных подпольных групп только в Москве, а всего в ней состояло от 100 до 200 тысяч человек.

Лишь 16 июля 1987 года по протесту Генерального прокурора СССР Верховный Суд СССР отменил все приговоры 1931, 1932 и 1935 годов по делам «кулацко-эсеровской группы Кондратьева – Чаянова» и реабилитировал всех обвиненных. Одновременно сообщалось, что никакой «Трудовой крестьянской партии» не существовало. Сейчас вышли в свет научные труды Чаянова, готовятся к изданию работы Кондратьева, Юровского, Дояренко и других крупнейших экономистов 20-х годов, ставших жертвами произвола и репрессий. Большинство их работ не утратило своей актуальности и сегодня. 100-летие со дня рождения А. В. Чаянова было широко отмечено.

3

С 25 ноября по 7 декабря 1930 года в Москве состоялся новый, теперь уже «открытый» политический судебный процесс – так называемый процесс «Промпартии». Председателем суда был А. Я. Вышинский, одним из государственных обвинителей – Н. В. Крыленко. Во вредительстве и контрреволюционной деятельности обвинялись Л. К. Рамзин – директор Теплотехнического института и крупнейший специалист в области теплотехники и котлостроения, а также видные специалисты в области техники и планирования В. А. Ларичев, И. А. Калинников, Н. Ф. Чарновский, А. А. Федотов, С. В. Куприянов, В. И. Очкин, К. В. Ситник.

По данным обвинения, эти восемь человек составляли руководящий комитет созданной якобы еще в крице 20-х годов подпольной «Промышленной партии», которая ставила, своей задачей организацию вредительства и диверсий, саботажа и шпионажа, а также помощь в подготовке интервенции западных держав с целью свержения Советской власти. Было объявлено, что общее число членов «Промпартии» вместе с периферийными группами около двух тысяч человек, в основном это представители высококвалифицированной технической интеллигенции.

На суде все обвиняемые признали себя виновными и охотно давали самые невероятные и подробные показания о своей шпионской и вредительской деятельности, о связях с эмигрантской организацией «Торгпром», с иностранными организациями и посольствами и даже с главой французского правительства Пуанкаре. В дни процесса прокатилась волна митингов и собраний, участники которых требовали расстрела обвиняемых. Их и приговорили к расстрелу, но по решению ЦИК СССР приговор был изменен: подсудимые получили длительные сроки тюремного заключения.

В западных странах тоже прошла волна возмущения: общественность выражала протест против судебного процесса в Москве. Специальное заявление опубликовал и Пуанкаре. Показательно, что его полный текст (как и многие другие заявления такого рода) был опубликован в «Правде», оглашен на процессе и приобщен к делу. Это, казалось бы, демонстрировало объективность судопроизводства. В 1930 году доверие к суду было еще мало поколеблено. Поэтому заявление Пуанкаре, известного противника коммунизма, воспринималось скорее как доказательство существования заговора.

Через несколько месяцев после процесса «Промпартии» в Москве состоялся еще один формально открытый судебный политический процесс – по делу так называемого «Союзного бюро» ЦК РСДРП (меньшевиков). Обвинялись четырнадцать человек: В. Г. Громан, член Президиума Госплана СССР; В. В. Шер, член правления Государственного Банка; Н. Н. Суханов, литератор; А. М. Гинзбург, экономист; М. П. Якубович, ответственный работник Наркомторга СССР; В. К. Иков, литератор; И. И. Рубин, профессор политэкономии и другие. Председателем суда на этот раз был Н. М. Шверник, одним из государственных обвинителей – Н. В. Крыленко. Обвиняемых защищали И. Д. Брауде и Н. В. Коммодов. Преобладающая часть обвиняемых в прошлом действительно входила в партию меньшевиков, но именно в прошлом. По данным обвинения, однако, все они в 20-е годы тайно вступили вновь в эту партию, образовав ее подпольный центр в СССР.

Подсудимые обвинялись во вредительстве, особенно при составлении государственных планов: сознательно занижали их, чтобы задержать развитие промышленности и сельского хозяйства. Согласно обвинительному заключению, между «Союзным бюро», «Промпартией» и «ТКП» существовало тайное соглашение об организации интервенции и вооруженных восстаний. Некоторые из пунктов обвинения были прямо направлены против Д. Б. Рязанова, в начале 30-х годов директора Института Маркса – Энгельса – Ленина. Крупный теоретик и историк марксизма, Д. Б. Рязанов был известен своим отрицательным и даже пренебрежительным отношением к Сталину.

Все подсудимые признали себя виновными и дали подробные показания о своей вредительской деятельности. Суд приговорил их к лишению свободы на срок от 5 до 10 лет.

4

После отмены всех ложных обвинений и несправедливых приговоров по делу «Трудовой крестьянской партии» Прокуратура СССР приступила к подготовке аналогичных решений по делам «Промпартии», «Союзного бюро» и некоторым другим аналогичным, но не столь «громким» фальсифицированным процессам. Вполне возможно, что решения Верховного Суда последуют раньше, чем выйдет журнал. Нужно отметить тем не менее, что при внимательном чтении опубликованных в газетах, а потом и в отдельных сборниках материалов этих процессов в глаза бросаются многие неувязки и явные фальсификации.

В деле «Промпартии» неувязки начинаются с обвинительного заключения. Там сказано, что ее руководство состояло из бывших крупных промышленников или людей, занимавших высокооплачиваемые командные должности в дореволюционной промышленности. Однако, как выяснилось на суде, ни один из восьми обвиняемых не был ни капиталистом, ни даже сыном капиталиста. Все происходили из семей ремесленников, крестьян, служащих, средних помещиков. В частной промышленности работали до революции только трое, причем Ларичев всего три года.

«Одна из исходных причин создания контрреволюционной организации, – говорилось в обвинительном заключении,- это политические убеждения старого инженерства, колебавшегося обычно от кадетских до правых монархических убеждений». Но из восьми подсудимых только один Федотов примыкал раньше к кадетам. Некоторые состояли в прошлом в РСДРП, а остальные вообще мало интересовались политикой.

Много нелепостей и противоречий можно обнаружить и в показаниях обвиняемых. Так, например, Рамзин говорил, что белоэмигрантские организации устроили ему встречу с руководителями французского генерального штаба и те ознакомили его не только с общими решениями Франции о скорой интервенции, но и с оперативными планами французского командования. Рамзину якобы сообщили направления главных ударов французского экспедиционного корпуса и союзников, место высадки десантов, сроки нападения на СССР и т. п. Ясно, однако, что никакой генеральный штаб не стал бы посвящать Рамзина в свои конкретные планы интервенции, даже если бы они существовали.

Кстати, на всех процессах следствие открыто заявляло суду, что не располагает вещественными уликами и документами. О всякого рода директивах, воззваниях и инструкциях, резолюциях и протоколах заседаний руководства подпольных партий говорилось на процессах немало, но ни один документ не был представлен суду и общественности. Следствие объявило, что подсудимые успели перед арестом уничтожить все документы. «Проанализируем дальше тот же вопрос,- говорил в заключительной речи на процессе «Промпартии» Н. Крыленко,- какие улики могут быть? Есть ли, скажем, документы? Я спрашивал об этом. Оказывается там, где они были, там документы уничтожались. Я спрашивал: а может быть, какой-нибудь случайный остался? Было бы тщетно на это надеяться».

В обвинительном заключении утверждалось, что «Промпартия» планировала назначить на пост министра промышленности и торговли в будущем русском правительстве П. П. Рябушинского, крупного русского капиталиста, и что с ним об этом в октябре 1928 года вели переговоры Рамзин и Ларичев. После публикации обвинительного заключения многие иностранные газеты сообщили, что П. П. Рябушинский умер еще до 1928 года и что за границей живут лишь его сыновья.

Неувязка произошла и с известным историком Е. В. Тарле. Он был арестован, и члены «Промпартии» показали, что его намечали министром иностранных дел белогвардейского правительства. Но вскоре Тарле оказался нужен Сталину, и его без большого шума освободили.

Множество нелепостей было и на процессе «Союзного бюро». Самый уязвимый пункт обвинительного заключения по новому делу – связь «Союзного бюро» и «Промпартии». О ней говорилось подробно и в обвинительном заключении, и в показаниях подсудимых. Рамзин был на новом процессе важным свидетелем и много рассказывал о связях «Промпартии», «ТКП» и «Союзного бюро». Но ведь на недавнем еще процессе «Промпартии» «Союзное бюро» ни разу не упоминалось, хотя во время этого процесса «Союзное бюро», представшее перед судом в начале 1931 года, было уже арестовано. Чтобы как-то объяснить недоразумение, объявили, что от членов «Союзного бюро» удалось добиться «чистосердечных признаний» только к декабрю 1930 года, а члены «Промпартии» не были на своем процессе достаточно искренни. Между тем совершенно очевидно, что сама мысль об организации процесса «Союзного бюро» пришла Сталину и его помощникам уже после «успеха» процесса «Промпартии». Соответственно стали готовиться и легенды для нового процесса. В спешке допустили немало неувязок. В то время как члены «Промпартии» признавались, что они в целях вредительства завышали плановые наметки, членов «Союзного бюро» обвиняли, напротив, в составлении заниженных планов. При этом цитировались весьма убедительные по содержанию речи обвиняемых на заседаниях Госплана, в которых они возражали против чрезмерно высоких новых заданий на пятилетку, полученных от Политбюро. Вообще, читая материалы судебных процессов 1930-1931 годов, можно подумать, что пятилетние планы составлялись членами «Союзного бюро» и «Промпартии», а не обсуждались в деталях на партийных конференциях и съездах. Точно так же, знакомясь с показаниями обвиняемых о сознательном расстройстве ими снабжения продовольственными и промышленными товарами городов и сел, можно подумать, что во всех хозяйственных наркоматах и в наркомате торговли именно «вредители» были хозяевами положения. А ведь главные вопросы снабжения решались даже не в наркоматах, а на заседаниях Политбюро. Довольно странной была и последующая судьба некоторых подсудимых. Так, например, руководитель «Промпартии» Л. К. Рамзин, «кандидат в диктаторы», «шпион», «организатор диверсий и убийств», был помилован. Ему разрешили и в заключения заниматься научной работой. Всего через пять лет после процесса Рамзин был освобожден и награжден орденом Ленина за заслуги в котлостроении. Позднее он получил Сталинскую премию и умер в 1948 году, занимая ту же должность директора Московского теплотехнического института, какую занимал до процесса «Промпартии».

5

Сталин не только пытался свалить на «вредительство» буржуазных специалистов все свои ошибки и просчеты в первые годы коллективизации и индустриализации. Он хотел также приписать себе несуществующие заслуги в предотвращении иностранной интервенции и в разгроме подпольных контрреволюционных партий. Иными словами, нажить пусть и фиктивный, но важный для него политический капитал. К тому же, организуя политические судебные процессы, Сталин сознательно нагнетал в стране напряженность, чтобы заставить замолчать своих критиков и лишний раз бросить тень на лидеров оппозиционных групп 20-х годов.

Возникает, однако, вопрос: каким образом удалось заставить обвиняемых публично клеветать на себя и на многих других, придумывать несуществующие организации и несовершенные преступления? Ответ: пытками и другими средствами незаконного давления на арестованных. Но Сталин не смог уничтожить всех свидетелей своих преступлений. Остался жив, несмотря на тяготы 24-летненего заключения, М. П. Якубович, один из главных обвиняемых на процессе «Союзного бюро». После освобождения он остался в Караганде – в инвалидном доме, но до своей кончины в 1980 году приезжал в Москву, несколько раз беседовал со мной, подробно рассказывал о методах подготовки судебных процессов начала 30-х годов. М. П. Якубович не ограничился лишь устными свидетельствами. В мае 1967 года он направил в Прокуратуру СССР письмо, копии которого передал некоторым из своих друзей. Вот несколько отрывков из этого письма.

«…Следователи ОГПУ и не стремились ни в какой мере вскрыть действительные политические связи и действительную политическую позицию кого-либо из обвиняемых. У них была готовая схема «вредительской» организации, которая могла быть сконструирована только при участии крупных и влиятельных работников государственного аппарата, а настоящие подпольные меньшевики такого положения не занимали и поэтому для такой схемы не годились…

Началось «извлечение признаний». Некоторые, подобно Громану и Петунину, поддались на обещание будущих благ. Других, пытавшихся сопротивляться, «вразумляли» физическими методами воздействия – избивали (били по лицу и голове, по половым органам, валили на пол и топтали ногами, лежавших на полу душили за горло, пока лицо не наливалось кровью, и т. п.), держали без сна на «конвейере», сажали в карцер (полураздетыми и босиком на мороз или в нестерпимо жаркий и душный без окон) и т. д. Для некоторых было достаточно одной угрозы подобного воздействия с соответствующей демонстрацией. Для других оно применялось в разной степени – строго индивидуально, – в зависимости от сопротивления каждого. Больше всех упорствовали в сопротивлении А. М. Гинзбург и я. Мы ничего не знали друг о друге и сидели в разных тюрьмах: я – в Северной башне Бутырской тюрьму, Гинзбург – во внутренней тюрьме ОГПУ. Но мы пришли к одинаковому выводу: мы не в силах выдержать применяемого воздействия и нам лучше умереть. Мы вскрыли себе вены. Но нам не удалось умереть. После покушения на самоубийство меня уже больше не били, но зато в течение долгого времени не давали спать. Я дошел до такого состояния мозгового переутомления, что мне стало все на свете все равно: какой угодно позор какая угодно клевета на себя и на других, лишь бы заснуть. В таком психическом состоянии я дал согласие на любые показания. Меня еще удерживала мысль, что я один впал в такое малодушие, и мне было стыдно за свою слабость. Но мне дали очную ставку с моим старым товарищем В. В. Шером, которого я знал как человека, пришедшего в рабочее революционное движение задолго до победы революции из богатой буржуазной среды, т. е. как человека, безусловно, идейного. Когда я услышал из уст Шера, что он признал себя участником вредительской меньшевистской организации – «Союзного бюро» – и назвал меня как одного из его членов, я тут же, на очной ставке, окончательно сдался. Дальше я уже нисколько не сопротивлялся и писал любые показания, какие мне подсказывали следователи Д. З. Апресян, А. А. Наседкин, Д. М. Дмитриев.

…За несколько дней до начала процесса состоялось первое «организационно заседанием. «Союзного бюро» в кабинете старшего следователя Д. М. Дмитриева и под его председательством. В этом заседании, кроме 14 обвиняемых, приняли участие Апресян, Наседкин и Радищев. На заседании обвиняемые познакомились друг с другом, и согласовывалось – репетировалось – их поведение на суде. На первом заседании эта работа не была закончена, и оно было повторено.

Я был в смятении. Как вести себя на суде? Отрицать данные на следствий показания? Попытаться сорвать процесс? Устроить мировой скандал? Кому он пойдет на пользу? Разве это не будет ударом в спину Советской власти? Коммунистической партии? Я не вступил в нее, уйдя от меньшевиков в 1920 году, но ведь я политически и морально был с нею и остаюсь с нею. Какие бы преступления ни совершал аппарат ОГПУ, я не должен изменять партии и государству. Не скрою, я думал и о другом. Если я откажусь от ранее данных показаний на процессе, что со мной сделают палачи-следователи? Страшно об этом и подумать. Если бы только смерть. Я хочу смерти. Я искал ее и пытался умереть. Но ведь они умереть не дадут, они будут медленно пытать, пытать бесконечно долго. Не будут давать спать до тех пор, пока не наступит смерть. А когда она наступит от бессонницы? Раньше, вероятно, придет безумие. Как на это решиться? Во имя чего? Если бы я был врагом Коммунистической партии и Советского государства, я нашел, может быть, нравственную опору своему мужеству в ненависти к ним. Но ведь я не враг. Что же может побудить меня на такое отчаянное поведение на суде?…

Когда после приговора нас выводили из зала, я столкнулся в дверях с А. Ю. Финн-Енотаевским. Он был старше по возрасту всех подсудимых и старше меня на 20 лет. Он мне сказал: «Я не доживу до того времени, когда можно будет сказать правду о нашем процессе. Вы моложе всех – у вас больше, чем у всех остальных, шансов дожить до этого времени. Завещаю вам рассказать правду».

Исполняя это завещание моего старшего товарища, я пишу эти объяснения и давал устные показания в Прокуратуре СССР.

Михаил Якубович.

6

Политические процессы конца 20-х – начала 30-х годов послужили поводом для массовых репрессий против старой «буржуазной» интеллигенции, представители которой работали в различных наркоматах, учебных заведениях, в Академии наук, в музеях, кооперативных организациях, а также в армии. Среди них было немало бывших; членов кадетской партии, даже умеренных монархистов, участников националистических движений, а также и бывших меньшевиков, эсеров, народных социалистов. Только очень немногие из них в 20-е годы примкнули к большевикам. Большинство же вообще не занималось политикой. Важно другое, главное: в целом все старые специалисты относились вполне лояльно к Советской власти и приносили ей немалую пользу своими знаниями и опытом.

Основной удар карательные органы наносили в 1929-1932 годах по технической интеллигенции – «спецам». Газеты писали, что вредительство под руководством «спецов» проникло повсюду, что на судебных процессах была раскрыта только «головка» вредительских организаций, а не широкие слои их участников. Утверждалось даже, что «старое инженерство нужно безусловно считать настроенным контрреволюционно на 90-95 процентов».

Вспоминая об этом времени, инженер-химик Д. Витковский писал в своей автобиографической повести «Полжизни»:

«В январе 1931 года волна арестов бросила меня в тюрьму. Тюрьмы были забиты до отказа. Меня поместили в камеру, очевидно, наспех приспособленную из небольшого подвального помещения, выходившего единственной маленькой отдушиной на Малую Лубянку… Объяснения начались быстро и энергично, как в детективном романе. Оказывается, я был деятелем разветвленного антисоветского заговора… изобретал яды для уничтожения членов правительства… в заговоре участвовали военные… за ними по пятам скользили невидимые шпики… теперь все уже выяснено и не хватает только нашего признания.

Увы! Я ничем не мог помочь следствию и только утверждал, что никакого заговора не знаю и с заговорщиками не общался… Допросы велись только по ночам. Многие всю ночь. На измор. Но – сидя.

Через месяц меня, как отработанного, перевели в Бутырку… Часть заключенных спала прямо на цементном полу; некоторые без всяких подстилок. В камере при мне было от 60 до 80 человек; среди них несколько профессоров, преимущественно технических специальностей, не меньше пятидесяти инженеров и немного военных, писателей, артистов. Недаром тюрьмы в то время назывались остряками «домами отдыха инженеров и техников».

Среди арестованных в 1929-1931 годах «буржуазных» специалистов оказались такие выдающиеся ученые и инженеры, как Н. И. Ладыженский, главный инженер Ижевского оружейного завода; А. Ф. Величко, крупнейший специалист по железнодорожному строительству и перевозкам, в прошлом генерал царской армии; один из крупнейших специалистов по селекции картофеля, А. Г. Лорх. Был арестован и выслан крупнейший русский физик академик П. П. Лазарев. По клеветническому обвинению в создании монархической контрреволюционной организации арестовали большое количество честных и заслуженных военных командиров и специалистов. Среди них и такие видные деятели военной науки, как Н. Е. Какурин и уже упоминавшийся А. Е. Снесарев, бывший начальник Академии Генерального штаба, которому ЦИК СССР только что присвоил звание Героя Труда.

…На территории одного из заводов в Москве в деревянном одноэтажном ангаре, переоборудованном под жилье, помещались двадцать арестованных, в основном пожилые инженеры – Д. П. Григорович и Н. Н. Поликарпов – авиаконструкторы, конструктор по вооружению самолета А. В. Надашкевич, инженер по статиспытаниям П. М, Крейсон, аэродинамик Б, Ф. Гончаров, организатор производства И. М. Косткин. Они имели право выходить только на территорию завода, работники которого между собой называли их «инженеры-вредители».

Волна арестов не миновала и ученых-гуманитариев. В тюрьму попали академики С. Ф. Платонов, Е В Тарле, Н. П. Лихачев, С. В. Бахрушин, С. И. Тхоржевский, В. В. Виноградов, один из основателей сортоиспытательной системы в СССР селекционер В. В. Таланов, крупный специалист истории естествознания профессор Б. Е. Райков. Аресту или высылке подверглись философ А. А. Мейер, историк В. В. Бахтин, историк И. М. Грёвс, литературовед М. М. Бахтин и десятки других известных в то время ученых.

Судьба этих людей в дальнейшем сложилась по-разному. Многие из них были через несколько лет освобождены и сделали блестящую научную карьеру, к примеру, Е. В. Тарле, А. Г. Лорх, В. В. Виноградов, В. В. Таланов. В 40-50-е годы они возглавляли важнейшие научные учреждения, пользовались почетом, получали ордена и звания. Иные же – Н. Е. Какурин, А. Е. Снесарев, П. П. Лазарев, С. Ф. Платонов – умерли в заключении и реабилитированы лишь посмертно. Краткие справки о них можно найти в современных энциклопедиях, часть их трудов переиздана. А многие ученые, арестованные в 1929-1931 годах, не реабилитированы до сих пор, причем о некоторых просто забыли.

7

Ликвидация кулачества как класса и проведение сплошной коллективизации положили в деревне и фактически, и формально конец провозглашенной Лениным в 1921 году новой экономической политике. Преждевременная и насильственная «революция сверху», как определил ее сам Сталин, отразилась, естественно, и на положении в городах. Введение нормированного снабжения, нарушение финансового равновесия в народном хозяйстве и падение курса рубля до крайности осложнили проведение нэпа в промышленных центрах, хотя ни с экономической, ни с политической точек зрения возможности нэпа не были исчерпаны ни в деревне, ни в городе.

Впрочем, в начале 30-х годов Сталин уже не думал о проведении нэпа в городе. Остро не хватало средств для завершения многих крупнейших индустриальных проектов. Среди других важным источником финансирования индустриализации стало дополнительное налоговое обложение всех частных предприятий в городах. Налог и раньше был большим – до 50-60 процентов прибылей частника. Теперь же дополнительное обложение вынуждало частных предпринимателей и торговцев ликвидировать свои предприятия. Правда, Сталин не призывал арестовывать и выселять бывших нэпманов и членов их семей. Однако было принято негласное решение о частичной конфискации их имущества. Особенно примечательна в этом отношении так называемая «золотая кампания», проводившаяся по всей стране. Дело в том, что при ликвидации своего «бизнеса» большинство нэпманов, не доверяя бумажным денежным знакам, старалось обратить их в золото и драгоценности. Это тогда не было нарушением Гражданского кодекса РСФСР. Финансовые органы, не слишком заботясь о соблюдении законности, потребовали от недавних частных предпринимателей сдать государству по произвольно установленной цене все имеющиеся у них золотые монеты и золото. Тех, кто медлил, органы ОГПУ арестовывали и держали в тюрьме до тех пор, пока родственники заключенных не сдавали ценности. Вообще, оказавшись в трудном положении и стремясь увеличить поступление в казну золота и валюты, Сталин не стеснялся в средствах. Он настоял, например, на продаже за границу многих знаменитых полотен, выставленных или хранившихся в Эрмитаже, в Музее имени Пушкина в Москве и некоторых других музеях. Богатым коллекционерам, главным образом в США, были проданы картины Тициана, Рафаэля, Рубенса, Веласкеса, Рембрандта, Ватто, а также часть мебели и предметов убранства царских дворцов.

Надо отметить, что ликвидация нэпа, проведенная Сталиным без должного экономического обоснования, в свою очередь, не ускорила, а замедлила общее хозяйственное развитие страны. Справедливо выступая против притязаний «левой» оппозиции, ЦК ВКП(б) многократно утверждал, что политика нэпа введена в СССР «всерьез и надолго», что до тех пор, пока государственная промышленность, государственная торговля и кооперация не смогут удовлетворить на 100 процентов потребности народного хозяйства, остается место не только для единоличника или ремесленника, но и для частного капиталиста (на определенных условиях и под бдительным государственным контролем). Однако в 1932-1937 годах ни государственная промышленность, ни государственная торговля, ни кооперация не удовлетворяли на 100 процентов потребности народного хозяйства.

8

Ужесточение режима в стране, массовые репрессии против зажиточных крестьян, нэпманов, «буржуазной» интеллигенции сопровождались ужесточением режима и внутри партии. Так, например, вскоре после процесса «Союзного бюро» был исключен из партии, а затем арестован Д. Б. Рязанов, организатор и первый директор Института Маркса – Энгельса – Ленина. Еще до революции он по поручению Германской социал-демократической партии начал издание Собрания сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса. Работу эту продолжил в Москве. В 20-е годы в партии не было лучшего знатока истории марксизма. К Сталину он относился с иронией и даже сарказмом и не скрывал этого. Не случайно поэтому фамилия Рязанова прозвучала в фальсифицированных показаниях на процессе «Союзного бюро».

В 1931 – 1933 годах были вновь применены репрессии против бывших сторонников Троцкого, которые не заявили к тому времени публично о своем полном разрыве с троцкизмом. Вместе с другими арестовали и виднейшего в прошлом деятеля большевистской партии И. Н. Смирнова, одного из руководителей вооруженного восстания в Москве в 1905 году, председателя Сибирского ревкома в 1919 году, народного комиссара почты и телеграфа (Наркомпочтель) в 20-е годы.

Развернулась и довольно широкая репрессивная кампания против «национал-уклонистов». Было бы, конечно, неправильно отрицать наличие националистических настроений и среди самих коммунистов, работавших на Украине, в Закавказье, в Средней Азии. Однако еще Ленин призывал относиться к таким настроениям с большой осторожностью и изживать их постепенно, политическими средствами, а не репрессиями. В первое десятилетие после образования СССР союзные республики обладали значительной автономией при решении своих внутренних проблем. Под предлогом борьбы с национализмом Сталин начал систематически ограничивать права союзных республик. Это вызывало протест многих местных коммунистов, и их зачисляли в «национал-уклонисты», причем Сталин раздувал отдельные ошибки неугодных ему партийных руководителей, придавая им несоразмерно большое значение. Именно такой грубой и необоснованной критике подвергся в начале 30-х годов один из руководителей Украинской ССР, член ЦК ВКП(б) и член ИККИ Н. Скрыпник.

Об откровенном обсуждении проблем национального строительства на Украине и речи не было. Сталин и избранный в 1930 году секретарем ЦК ВКП(б) П. П. Постышев обвинили Скрыпника в «объективной» поддержке «классовых врагов» на фронте культуры и других смертных грехах. Клеветническая кампания закончилась трагически. Многие ценные работники и деятели украинской национальной культуры были скомпрометированы и сняты со своих постов, немало их арестовали. Н. Скрыпник в июле 1933 года покончил жизнь самоубийством.

В Армении в начале 30-х годов был смещен за «национализм» нарком просвещения Н. Степанян, весьма популярный в республике. Уже тогда несправедливым гонениям подверглись выдающийся поэт Е. Чаренц и писатель А. Бакунц. За «национализм» были арестованы в начале 30-х годов многие работники советского и партийного аппарата в Узбекистане.

Суровые репрессии обрушились и на членов небольших оппозиционных групп в самой партии. Недовольство крайне тяжелым материальным положением народных масс и социальными конфликтами проникало и в ее ряды. Одним из выразителей этого недовольства стал В. В. Ломинадзе, в начале 1930 года первый секретарь Закавказского крайкома партии. Он выступал против пренебрежительного отношения к нуждам рабочих и крестьян, против очковтирательства и того, что он называл «феодально-барским перерождением» отдельных партийных работников Закавказья.

Видный партийный работник, кандидат в члены Политбюро ЦК ВКП(б) и Председатель Совнаркома РСФСР С.И. Сырцов вместе со своими единомышленниками протестовал против чрезмерного расширения капитального строительства и обращал внимание на тяжелое положение в сельском хозяйстве, особенно в животноводстве. Сырцов считал, что о победе социализма в деревне и близком завершении строительства фундамента социалистического общества говорить еще рано.

В 1930 году, когда Ломинадзе приехал в Москву, его пригласил Сырцов, и они несколько часов беседовали с глазу на глаз о партийных и государственных делах. Сталин уже тогда широко пользовался услугами осведомителей и старался держать их в окружении всех крупных государственных деятелей. Он узнал о беседе Сырцова и Ломинадзе и был крайне разгневан, так как способствовал выдвижению обоих и оказывал им покровительство. Срочно было созвано объединенное заседание Политбюро и Президиума ЦКК, на котором Сталин обвинил Сырцова и Ломинадзе в создании некоего «право-левого блока». Их вывели из состава ЦК и сняли с постов. В печати началась грубая проработка этого никогда не существовавшего «блока» и его предполагаемых участников.

В начале 1930-х годов внутри партии возникла антисталинская оппозиционная группа М. Н. Рютина. Он работал в аппарате ЦК ВКП(б), несколько лет возглавлял Краснопресненский райком партии Москвы. Недовольные неудачами коллективизации и индустриализации, а также ужесточением режима в партии М. Н. Рютин и его друг П. А. Галкин создали подпольную группу. Эта группа, куда входило около 15 человек, разработала пространный документ – так называемую «платформу Рютина». Ознакомили с нею лишь небольшой круг людей – для сколько-нибудь широкого распространения документов такого рода не было условий. О существовании группы Рютина знали некоторые из друзей и учеников Бухарина – Н. А. Угланов, П. Г. Петровский, А. Н. Слепков, Д. П. Марецкий, а также известный философ Я. Э. Стэн. С фрагментами «платформы Рютина» были ознакомлены Зиновьев и Каменев. Рютин и его группа требовали решительно изменить экономический курс партии и ослабить нажим на деревню, а также прекратить репрессии внутри партии, больше демократизировать ее. Однако главным Рютин считал отстранение Сталина от руководства партией. Едва ли не четвертая часть текста «платформы» была посвящена критике Сталина.

Член партии с 1914 года, Рютин хорошо знал ее руководителей. По свидетельству его друзей, Рютин всегда был очень плохого мнения о Сталине и критиковал Политбюро за рекомендацию избрать его генсеком. В своих рукописных воспоминаниях жена видного деятеля Коминтерна – Р. Г. Алиханова, знакомая с Рютиным, отмечает, что своим ближайшим единомышленникам он не раз говорил об убийстве Сталина не только как о возможном, но как о единственном способе избавиться от него. Однако никакой подготовки к убийству или попытки осуществить его не было.

Когда Сталин через своих осведомителей или ГПУ узнал о существовании группы Рютина-Галкина, он потребовал немедленной и суровой расправы. Обвиняя Рютина в создании «кулацкой и контрреволюционной» организации и в попытке «реставрировать капитализм», Сталин настаивал не только на аресте всех участников группы, но на расстреле ее руководителей. Большинство Политбюро, однако, не поддержало Сталина. Тогда еще существовало неписаное правило: не применять суровых наказаний к недавним активистам партии. Было решено выслать почти всех «рютинцев» в отдаленные районы страны, предварительно исключив их из партии. Рютина арестовали и исключили из партии первым.

9

В № 6 журнала «Пролетарская революция» за 1931 год было опубликовано письмо Сталина «О некоторых вопросах истории большевизма», крайне грубое по форме и далеко не бесспорное по содержанию. Это письмо вызвало первую волну репрессий против историков-марксистов. Многих из них сняли с работы, некоторых исключили из партии. Именно с той поры все открытые дискуссии по историко-партийным вопросам в печати были фактически прекращены – Сталин стал единственным и монопольным толкователем истории партии.

Жестокая борьба велась и на «философском фронте», в основном между так называемыми «механистами», в первую очередь И. И. Скворцовым-Степановым, А. Тимирязевым, А. Варьяшом, и «диалектиками» – А. Дебориным, Я. Стэном, И. Каревым и другими. Постепенно в дискуссию втягивалась и группа молодых философов, преимущественно студентов Комакадемии и Института философии.

Возглавляли эту группу «молодых», составлявших большинство бюро партийной ячейки Института философии, М. Митин, П. Юдин, В. Ральцевич, к ним примыкали Ф. В. Константинов, М. Иовчук и другие. 9 декабря 1930 года Сталин встретился с членами бюро партийной ячейки Института философии (он входил в Институт красной профессуры). Нет ни подробной записи, ни даже краткого изложения этой беседы. Известно, однако, что именно тогда Сталин обозначил взгляды А. Деборина и его группы нелепым термином «меньшевиствующий идеализм». Понимать под этим надо было «враг марксизма-ленинизма». Впрочем, Сталин осудил и «механистов», призвав таким образом «молодых» философов к борьбе «на два фронта». Этим они и стали усердно заниматься, заглушая любые живые и свежие ростки философской мысли. На два с лишним десятилетия в философской литературе утверждаются демагогия и схематизм, упрощенчество и самый вульгарный механицизм, некомпетентность и высокомерное презрение ко всему новому и творческому.

Какая только борьба не велась в начале 30-х годов в науке! В экономике – против «контрреволюционной рубинщины». В методике биологии – против «райковщины». В литературоведении – против «воронщины» и «переверзевщины». В педагогике – против «теории отмирания школы». И во всех этих «битвах» на разных идеологических фронтах незначительные или естественные во всякой науке неточности или ошибки, а то и правильные положения возводились в ранг «извращений марксизма-ленинизма». А это означало если не арест, то исключение из партии и изгнание с работы. В малейших неточностях формулировок пытались найти «вражеские влияния», под видом революционной бдительности культивировались сектантская ограниченность, нетерпимость и грубость. Именно в 1930-1933 годах началась стремительная карьера Т. Д. Лысенко и некоторых других менее известных авантюристов от науки.

Велась идеологическая борьба также в литературе и искусстве. Сталин назвал пьесу М. Булгакова «Бег» антисоветским явлением, попыткой «оправдать или полуоправдать белогвардейское дело», а Московский камерный театр, основанный выдающимся режиссером А. Я. Таировым,- действительно буржуазным Камерным театром. Обстановка в литературе продолжала накаляться и в 1931 – 1932 годах, вплоть до неожиданного для многих решения ЦК ВКП(б) о роспуске РАППа и создании единого Союза советских писателей. Но это была лишь вспышка либерализма и надежд – их духом был пронизан, пожалуй, и Первый съезд советских писателей.

10

Ужесточение политики в Советском государстве и ВКП(б) с неизбежностью вело к ужесточению политики в Коминтерне и к усилению борьбы с «правым» и «левым» уклоном в отдельных коммунистических партиях. При этом нередко копировались формы и лозунги борьбы, применявшиеся ВКП(б), хотя они мало соответствовали положению в зарубежных коммунистических партиях, а также политической ситуации в тех странах, где эти коммунистические партии действовали. Зарубежные коммунистические партии должны были автоматически одобрять все, что происходило в СССР и в ВКП(б). В жесткой структуре Коминтерна они были лишены политической самостоятельности и превращены в полуавтономные секции некоей мировой коммунистической организации.

В начале 30-х годов были проведены первые аресты среди западных коммунистов, работавших в СССР. Тяжелый удар обрушился на небольшие коммунистические партии Западной Украины и Западной Белоруссии – их руководителей клеветнически обвинили в предательстве и арестовали.

Экономический и финансовый кризис 1929-1933 годов, глубоко потрясший капиталистическую систему, вызвал глубокие политические и социальные перемены. Они были различны в США и Западной Европе. В США кризис привел к победе Ф. Рузвельта и его «нового курса». В странах же Западной Европы резкое ухудшение материального положения трудящихся и мелкой буржуазии привело к некоторому усилению левых революционных партий и групп. Однако еще более усилились правые националистические массовые движения – их уже тогда у нас стали объединять понятием «фашизм».

Среди факторов, которые помогли победе фашизма в Германии, немалую роль играли и те, что были связаны с политикой СССР. Так, например, гитлеровцы умело использовали разочарование трудящихся и мелкой буржуазии Западной Европы в социалистической России, которая переживала не только экономические трудности, но и конвульсии массовых репрессий. Совершенно очевидно, что волна насилия в деревне в конце 20-х – начале 30-х годов, ликвидация нэпа и «нэпманов», массовая конфискация мелких предприятий, «золотая кампания», террор против интеллигенции и другие «перегибы» помогали западной пропаганде в ее стремлении ослабить революционное движение. Почему невиданный кризис капитализма 1929-1933 годов лишь очень незначительно усилил на Западе коммунистическое движение, не вызвал революционных ситуаций? Почему значительные массы мелкой буржуазии, крестьянства, даже рабочего класса, повернули в годы кризиса не влево, а вправо, став в ряде стран массовой опорой фашистского движения? Вряд ли можно сомневаться, что этому в немалой степени способствовали вйсти, которые шли тогда из Советского Союза.

Однако более всего способствовала становлению фашизма раскольническая политика Сталина в международном рабочем движении.

Уже в 20-е годы было неправильным называть социал-демократов «социал-фашистами», «умеренным крылом фашизма», «главной социальной опорой фашизма» и т. п., хотя определения подобного рода можно увидеть даже в Программе Коминтерна, принятой на его VI Конгрессе в 1928 году. В 1929-1931 годах политический экстремизм Сталина становился особенно опасным. Наступление фашизма в западных странах делало необходимым поворот в политике коммунистических партий. Главной политической задачей становилась борьба за единый фронт рабочего класса и общенародного антифашистского движения, а не борьба против социал-демократии. Иными словами, требовалось проводить политику сближения и единства действий с социал-демократическими партиями, которые в рабочем движении западных стран были преобладающей силой. Но Сталин продолжал настаивать в первую очередь на борьбе против социал-демократии. С особым рвением он нападал в начале 30-х годов на левых социал-демократов, имевших значительное влияние в рядах рабочего класса. Сталин называл левых социал-демократов наиболее опасным и вредным течением в социал-демократии, так как они, по его мнению, прикрывали свой оппортунизм «показной революционностью» и этим отвлекали трудящихся от коммунистов. Сталин слишком быстро забыл, что именно левые течения в социал-демократии и послужили основой для создания коммунистических партий. Если Ленин называл Розу Люксембург «великой коммунисткой», «представителем пролетариата и нефальсифицированного марксизма», то Сталин развернул в начале 30-х годов борьбу против «люксембургианства».

Наиболее значительный ущерб его позиция причинила Германии, где угроза фашизма была особенно значительной. На выборах в рейхстаг в 1930 году нацистская партия собрала 6400 тысяч голосов, что означало рост в 8 раз по сравнению с 1928 годом. Но за социал-демократов проголосовало более 8,5 миллиона избирателей, а за коммунистов – 4,5 миллиона. В 1932 году на выборах в рейхстаг гитлеровская партия получила уже 13750 тысяч голосов. Компартия – 5,3 миллиона голосов, а социал-демократы – около 8 миллионов. Если бы коммунисты и социал-демократы создали единый фронт, то они, несомненно, сумели бы и в 1930 и даже в 1932 годах остановить продвижение Гитлера к власти. Но единого фронта не существовало, напротив, руководящие группы обеих рабочих партий вели ожесточенную борьбу между собой. Даже после победы фашизма в Германии сектантские настроения в руководстве Коминтерна были настолько сильны, что, когда в октябре 1934 года Морис Торез обратился к партии радикалов с предложением создать Народный фронт, руководство Коминтерна сочло это оппортунизмом и попросило Тореза отказаться от своего предложения. Французская компартия, однако, отклонила просьбу, и это было одной из причин, не давших фашизму победить во Франции.

11

Некоторые историки считают, что культ Сталина возник в 1926-1927 годы. Во многих выступлениях лидеров «левой» оппозиции уже тогда звучал протест против нарождающегося в партии культа Сталина. Но то было лишь начало его возвышения. Внешне он держался с подчеркнутой демократичностью, как бы противопоставляя себя «аристократу» Троцкому. Сталин был относительно доступен, грубоват и прост. Свободно ходил по зданию ЦК и Кремлю, гулял вокруг него почти без охраны. Иногда запросто заходил в Институт красной профессуры побеседовать со студентами. Если в начале 20-х годов в большинстве официальных учреждений можно было увидеть портреты Ленина и Троцкого (конечно, после 1924 года портрет Троцкого почти везде убрали), то портретов Сталина еще нигде не было – их начали повсюду вывешивать только в 1930 году, после того как в декабре 1929 года с небывалой для того времени помпезностью было отмечено его 50-летие. Сталина в приветствиях называли не только «замечательным», «выдающимся», но уже в ряде случаев и «великим», «гениальным». В сборнике статей и воспоминаний о Сталине, выпущенном в 1929 году, содержалось немало преувеличений и искажений. Настойчиво повторялась мысль, что «… при жизни Ленина т. Сталин, будучи одним из его учеников, был, однако, единственным, самым надежным его помощником, который в отличие от других, на всех важнейших этапах революции, на всех крутых поворотах, проделанных партией под руководством Владимира Ильича, без колебаний шел рука об руку с ним».

Иные из авторов этого сборника стремились доказать, что, хотя Сталина знают в партии скорее как практика, в действительности он и крупнейший теоретик марксизма-ленинизма. К. Е. Ворошилов приписал Сталину в своей статье «Сталин и Красная Армия» такие заслуги в гражданской войне, которых и в помине не было.

Уже в 1931 году в предисловии к 6-томному Собранию сочинений В. И. Ленина редактор этого издания В. В. Адоратский писал, что работы Ленина надо изучать через труды Сталина. В новые издания своих книг по истории ВКП(б) Ем. Ярославский и А. Бубнов вписывали страницы о «заслугах» Сталина.

Можно предположить, что во всех этих восхвалениях, значительно усилившихся после январского Пленума ЦК 1933 года, было и немало искреннего. Но еще больше было заботливо поощряемого подхалимского усердия. То, что первыми стали прибегать к неумеренным восхвалениям Сталина члены Политбюро, особенно Молотов и Каганович, сразу придало этим восхвалениям характер официального политического курса, которого должны были придерживаться и те, кто никогда не считал Сталина непогрешимым.

К общему хору восхвалений Сталина присоединились и бывшие лидеры оппозиции, причем их голоса звучали нередко громче других. То и дело в газетах печатались статьи Пятакова, Зиновьева, Каменева, которые в очередной раз признавали свои ошибки и правоту «великого вождя трудящихся всего мира – товарища Сталина». В первом номере «Правды» за 1934 год была помещена огромная статья К. Радека, где он прямо-таки захлебывался от восторга, говоря о Сталине. Через несколько дней эту статью издали отдельной брошюрой тиражом 225 тысяч экземпляров.

Культ Сталина служил не только его неумеренному тщеславию, но и столь же неумеренному властолюбию, ставил в особое положение, поднимал над партией на недосягаемую высоту и полностью изолировал от какой-либо критики. Это проявилось уже на XVII съезде ВКП(б), где почти каждый из выступавших говорил о «величии» и «гениальности» Сталина. Можно было подумать, что съезд собрался лишь для того, чтобы его чествовать.

Естественно, что через Коминтерн культ Сталина стал сразу же насаждаться и во всех зарубежных компартиях, а это не могло не повлиять на стиль и методы их работы. Пример ВКП(б) поощрял к созданию культа собственных вождей, к извращению демократических принципов внутрипартийной жизни.

В восхваление Сталина начала постепенно втягиваться и недавняя «правая» оппозиция. Окончательно капитулировал Бухарин перед Сталиным на XVII съезде партии.

Решительную борьбу против Сталина и его культа продолжал Троцкий, голос которого, однако, все меньше доходил даже до его сторонников. Критические замечания Троцкого были в большинстве случаев справедливы. Он предлагал приостановить «сплошную» коллективизацию, заменив ее осторожным кооперированием на основе строгой добровольности и в соответствии с реальными ресурсами страны. Приостановить административное раскулачивание и вернуться к политике ограничения кулачества. Сократить нереальные планы сверхиндустриализации.

В то же время Троцкий принял на веру фальсифицированные процессы против «вредителей» из числа «буржуазной» интеллигенции и даже выступил против слишком «мягких» приговоров лидерам «Промпартии». Поверил он и в существование «Трудовой крестьянской партии». Когда в 1931 году в Москве был организован еще один фальсифицированный судебный процесс «Союзного бюро», то Троцкий и на этот раз поверил не убедительным доводам зарубежного центра меньшевиков, а бездоказательным доводам прокурора СССР Н. В. Крыленко. Троцкий поверил в вину Д. Б. Рязанова, который якобы хранил подпольные архивы «Союзного бюро» и, хотя ни один листок этих «подпольных архивов» не был представлен на суде, писал, что вина подсудимых «неопровержимо установлена».

На капитуляцию перед Сталиным одного за другим прежних своих сторонников Троцкий реагировал весьма своеобразно. Он писал: «Чередование политических поколений есть очень большой и очень сложный вопрос, встающий по-своему, по-особому перед каждым классом, перед каждой партией, но встающий перед всеми. Ленин не раз издевался над так называемыми «старыми большевиками» и даже говаривал, что революционеров в 50 лет следовало бы отправлять к праотцам. В этой невеселой шутке была серьезная политическая мысль. Каждое революционное поколение становится на известном рубеже препятствием к дальнейшему развитию той идеи, которую оно вынесло на своих плечах. Политика вообще быстро изнашивает людей, а революция тем более. Исключения редки, но они есть: без них не было бы идейной преемственности. Теоретическое воспитание молодого поколения есть сейчас задача задач. Только этот смысл и имеет борьба с эпигонами, которые, несмотря на видимое могущество, идейно уже вышли в тираж».

Троцкий не был «старым большевиком» и, вероятнее всего, исказил ленинские высказывания. Впрочем, писал он уже в изгнании, и для него это были только слова, он уже не имел возможности отправлять людей «к праотцам». Но Сталин, который читал статьи и книги Троцкого, иногда к нему прислушивался. Зная, что в 1936-1939 годах Сталин отправил «к праотцам» всю основную часть ленинской партийной гвардии, то есть все то поколение «старых большевиков», которое приближалось по возрасту к 50 годам, можно было бы подумать, что он последовал совету Троцкого. Однако это не так. Сталин был вполне самостоятелен и уничтожил целое поколение большевиков не потому, что оно «истрепалось нервно» и «израсходовалось духовно». Эти люди мешали не «дальнейшему развитию той идеи, которую они вынесли на своих плечах», а развитию и углублению самодержавной власти Сталина. Это и привело его к мысли отправить всех «старых большевиков», к которым он чувствовал такую же неприязнь, как и Троцкий, «к праотцам» и опереться на более молодое поколение партийных работников, которые не прошли как следует школу революции, но уже достаточно основательно прошли сталинскую школу фальсификации.