1

В 1931 – 1933 годах, несмотря на крайне тяжелое положение страны, в партии не существовало никакой серьезной оппозиции сталинскому руководству. То, что почти никто не оспаривал роль Сталина как вождя партии, объяснялось несколькими причинами. Во-первых, личная власть Сталина в эти годы была чрезвычайно велика. Практически он бесконтрольно распоряжался быстро увеличивающимся и централизованным партийным аппаратом. Благодаря К. Ворошилову сохранял контроль над Красной Армией, а благодаря Г. Ягоде и Я. Агранову – контроль над органами ГПУ. Оппозиция Сталину становилась весьма опасна, и большинство тех, кто в прошлом не раз весьма критически отзывался о нем, сковывал страх. Во-вторых, значительная часть грубых просчетов и преступлений Сталина в начале 30-х годов выявилась более отчетливо лишь много лет спустя, некоторые лишь после его смерти. Так, например, очень мало людей было посвящено в тайну фальсификации политических судебных процессов 1930-1931 годов. Иные ошибочные и даже преступные действия Сталина изображались пропагандой как великие достижения. Важно отметить также, что сама необычайность ситуации, сложившейся в начале 30-х годов, способствовала укреплению власти Сталина. Перед лицом невиданных ранее трудностей большинство партийных руководителей, даже недовольных Сталиным, считало невозможным развертывать какую-то новую внутрипартийную борьбу, чтобы еще более не осложнять положения. К тому же многие руководители партии сильно изменились к 1933- 1934 годам, ибо Сталину удалось не только подчинить их себе, но и развратить.

Одновременно с ростом культа Сталина между ним и значительной частью партийных кадров возникло и продолжало расти определенное отчуждение. Речь не о бывших лидерах оппозиции, а об основном руководящем ядре партии. Сталин, чувствуя это, стал все более и более продвигать вперед сравнительно молодых партийных работников и с пренебрежением относиться к ветеранам, которые, по его мнению, уже сыграли свою роль. Постепенно в Политбюро сложилась более умеренно настроенная группа – С. М. Киров, М. И. Калинин, С. В. Косиор, Г. К. Орджоникидзе, В. В. Куйбышев. Их поддерживали и многие кандидаты в члены Политбюро и члены ЦК ВКП(б).

Во время голода 1933 года на Украине и Северном Кавказе Сталин настаивал на усилении репрессий против бегущих из сел и станиц крестьян, тогда как Киров призывал к сдержанности. На одном из заседаний Политбюро он высказался за «восстановление Советской власти» в деревне, где еще с времен коллективизации действовал режим чрезвычайного положения, а власть в большинстве районов принадлежала политотделам МТС. Вскоре по решению ЦК ВКП(б) эти политотделы были ликвидированы. В большинстве сельских районов были восстановлены полномочия Советов. В МТС создана должность заместителя директора по политической работе.

На протяжении 1933 года на заседаниях Политбюро Киров несколько раз выступал за более гибкую политику, за некоторую «либерализацию» режима, и его выступления встречали отклик ведущих партийных работников. Не без влияния Кирова в 1933 году Каменев и Зиновьев были еще раз восстановлены в партии. В Ленинграде Киров воспротивился репрессиям против бывших участников оппозиции. Оппозиционеры, принявшие «генеральную линию», были возвращены в ряды партии. Киров выступал за улучшение отношений между партией и писателями, а также другими группами творческой интеллигенции. Не без его участия было принято решение о ликвидации РАППа и подготовке к созыву Первого Всесоюзного съезда советских писателей.

Недовольство, разочарование и протест в отношении политики Сталина были в начале 30-х годов не только у части старых большевиков, но и у части партийно-комсомольской молодежи.

Особое значение приобретают в этой связи некоторые события, связанные с XVII съездом партии, проходившим в январе – феврале 1934 года. На поверхностный взгляд съезд был демонстрацией любви и преданности Сталину. Однако, сопоставляя скупые свидетельства некоторых старых большевиков, можно уверенно сделать вывод о том, что на XVII съезде образовался блок в основном из секретарей обкомов и ЦК нацкомпартий, которые больше, чем кто-либо, ощущали и понимали ошибочность сталинской политики. Одним из активных членов этого блока был И. М. Варейкис, тогда секретарь обкома Центральночерноземной области. Беседы проходили на московских квартирах у некоторых ответственных работников, и в них участвовали Г. Орджоникидзе, Г. Петровский, М. Орахелашвили, А. Микоян. Выдвигались предложения переместить Сталина на пост председателя Совета Народных Комиссаров или ЦИК СССР, а на пост генсека ЦК ВКП(б) избрать С. М. Кирова. Группа делегатов съезда беседовала на этот счет с Кировым, но он решительно отказался, а без его согласия все задуманное становилось нереальным. Об этих совещаниях в кулуарах XVII съезда упоминалось, правда, очень скупо и в учебнике по истории КПСС, изданном в 1962 году под редакцией секретаря ЦК КПСС Б. Н. Пономарева: «Ненормальная обстановка, складывающаяся в партии, вызывала тревогу у части коммунистов, особенно у старых ленинских кадров. Многие делегаты съезда, прежде всего те из них, кто был знаком с завещанием Ленина, считали, что наступило время переместить Сталина с поста генсека на другую работу».

Недовольство Сталиным отразилось на результатах голосования при выборах ЦК ВКП(б), состоявшихся на вечернем заседании съезда 9 февраля. Председателем счетной комиссии был избран В. П. Затонский, нарком просвещения Украины, а его заместителем – старый большевик В. М. Верховых. Когда в ночь с 9 на 10 февраля счетная комиссия вскрыла урны для голосования, оказалось, что Сталин получил меньше всего голосов. Против Кирова проголосовали 3 делегата съезда, против Сталина – 270. Только потому, что кандидатов выдвигалось теперь ровно столько, сколько надо было избрать членов ЦК, Сталин оказался избранным. Однако обнародовать результаты голосования даже перед делегатами съезда счетная комиссия не решилась. По свидетельству В. М. Верховых, который чудом пережил все ужасы сталинских «чисток» и лагерей, В. П. Затонский немедленно доложил о результатах голосования Л. М. Кагановичу, ведавшему организационной работой съезда. Каганович распорядился изъять почти все бюллетени, в которых была вычеркнута фамилия Сталина. На заседании съезда 10 февраля было объявлено, что против Сталина так же, как и против Кирова, было подано всего 3 голоса. Ни в газетах, ни в изданной вскоре стенограмме съезда вообще не упоминалось о количестве голосов, поданных за того или иного кандидата. Однако Сталин знал о действительных результатах голосования. Знал он и о совещаниях делегатов съезда, на которых обсуждался вопрос о его перемещении на менее ответственный пост.

Надо сказать, что для проверки свидетельства В. М. Верховых специальная комиссия ЦК КПСС в 1957 году обследовала в партийном архиве материалы XVII съезда, в том числе особые пакеты, в которых под сургучными печатями хранились бюллетени голосования. В эту комиссию входила член КПК, старая коммунистка О. Г. Шатуновская. По ее свидетельству, в этих пакетах, вскрытых в присутствии ответственных сотрудников партийного архива и тогдашнего директора Института марксизма-ленинизма П. Н. Поспелова, не хватало 267 бюллетеней. В. М. Верховых считал, что эти бюллетени просто уничтожили. Можно предполагать, однако, что их изъяли для всестороннего изучения в ГПУ.

На XVII съезде был значительно изменен персональный состав ЦК ВКП(б). Из прежнего состава ЦК не были избраны в новый некоторые неугодные Сталину люди – Ф. И. Голощекин, Э. И. Квиринг, Н. Н. Колотилов, В. В. Ломинадзе, Г. И. Ломов, М. Д. Орахелашвили, Л. Картвелишвили, К. А. Румянцев и другие. А избраны (минуя пост кандидата в члены ЦК) чекисты В. А. Балицкий иБ. Г. Евдокимов. Без кандидатского стажа вошли в состав ЦК Л. П. Берия, Н. И. Ежов, а также и Н. С. Хрущев – все это были фавориты Сталина. Кандидатами в члены ЦК избрали Л. З. Мехлиса и А. Н. Поскребышева, которые не были даже делегатами XVI(? – Д.Т.) съезда, но теперь входили в личную канцелярию Сталина. Членом ЦК стал и Г. Г. Ягода, а кандидатом в члены ЦК – М. Д. Багиров. После съезда Н. Ежов и Л. Мехлис заняли важные посты в аппарате ЦК ВКП(б). ОГПУ было преобразовано в Наркомат внутренних дел СССР, объединивший несколько прежних организаций. Тогда это было воспринято как признак некоторой либерализации.

На съезде С. М. Киров был избран секретарем ЦК ВКП(б), но, хотя Сталин настаивал на его переезде в Москву, Ленинград оставлять не хотел. Сталин согласился, чтобы Киров временно остался во главе Ленинградской партийной организации, однако на протяжении года несколько раз требовал, чтобы он выполнял поручения, далеко выходящие за пределы обязанностей секретаря Ленинградского обкома (например, помог при уборке хлебов в Казахстане).

После съезда стало заметно отчуждение между Сталиным и Кировым, которых считали близкими друзьями. Сталин почти перестал звонить Кирову в Ленинград, хотя прежде звонил очень часто. Киров продолжал работать активно и достаточно самостоятельно. Он, например, разрешил переехать в Ленинград Д. Рязанову – «неразоружившемуся» противнику политики Сталина, к тому же исключенному из партии. Когда в Коминтерне возникали разногласия по вопросу об отношении к социал-демократии, Киров неизменно выступал на стороне тех, кто требовал поворота Коминтерна в сторону единого фронта.

На XVII съезде партии проявилось растущее недоверие к Сталину среди широких кругов партийного актива. К таким «сигналам» Сталин был всегда очень чуток. Он почувствовал опасность для своего положения и для своей власти, и эта опасность персонифицировалась для него в лице Кирова и многих делегатов XVII съезда.

2

1 декабря 1934 года в 4 часа 30 минут в Смольном выстрелом в затылок был убит член Политбюро, секретарь ЦК ВКП(б) и первый секретарь Ленинградского обкома партии С. М. Киров. Некоторые подробности этого преступления можно узнать из биографических книг о Кирове. Однако истинные мотивы и обстоятельства убийства, ставшего первым звеном в длинной цепи продолжавшихся несколько лет трагических событий, и до сих пор не вполне ясны.

В сообщении об убийстве Кирова говорилось, что при попытке к бегству задержан стрелявший в него молодой член партии Леонид Николаев. Казалось бы, это создавало возможность тщательно расследовать все нити преступления. Однако весь ход первоначального следствия, проведенного в декабре 1934 года, противоречил закону и здравому смыслу. Не была установлена истина и в результате следствия, проведенного органами НКВД в 1936 и в 1937-1938 годах.

На XX съезде партии Н. С. Хрущев рассказал делегатам о некоторых сомнительных обстоятельствах, связанных с расследованием дела об убийстве Кирова. В 1956 году в ЦК КПСС была создана особая комиссия, которая в течение нескольких лет проводила новое расследование этого террористического акта. Хотя со времени событий миновало более 20 лет, комиссии удалось собрать большой материал. Были получены свидетельства более трех тысяч человек. Естественно, что многие из них были неточны, противоречивы, сомнительны. Но были и не вызывающие сомнений показания и свидетельства, которые позволили комиссии составить итоговый документ о проделанной работе. Этот документ, однако, не был опубликован. Член комиссии О. Г. Шатуновская, награжденная за эту работу орденом Ленина и отправленная затем на пенсию, сообщила, что сам Н. С. Хрущев, ознакомившись с итоговым документом, спрятал его в свой сейф и сказал: «Пока в мире существует империализм, мы не может опубликовать такой документ».

Приведу некоторые свидетельства и предположения, связанные с убийством Кирова.

Утром 2 декабря в Ленинграде распространился слух о приезде Сталина. Он приехал специальным поездом вместе с В. Молотовым, К. Ворошиловым Н. Ежовым, Г. Ягодой, А. Ждановым, Я. Аграновым и Л. Заковским. На вокзале его встречали руководители ленинградской партийной организации во главе с М. С. Чудовым и руководители ленинградского управления НКВД во главе с Ф. Д. Медведем. Выйдя из вагона, Сталин не подал руки никому из встречавших, а Медведя ударил по лицу, не снимая перчатки. Сразу же после приезда Сталин взял руководство следствием в свои руки.

В убийстве Кирова, несомненно, нельзя винить одного Николаева. Как рассказал мне Петр Чагин, партийный работник и близкий друг Кирова, в 1934 году было несколько попыток покушения на его жизнь, явно направляемых чьей-то сильной рукой. Такая попытка, например, была предпринята во время поездки Кирова в Казахстан. Что касается Николаева, то все источники сходятся на том, что этот психически неуравновешенный человек действовал вначале по собственной инициативе. Озлобленный и тщеславный неудачник, он мнил себя новым Желябовым и готовил убийство Кирова как некую важную политическую акцию.

Киров любил ходить по городу, и Николаев изучил маршруты его прогулок. Конечно, Кирова тщательно охраняли, и группа охранников в штатском, возглавляемая сотрудником НКВД Борисовым, сопровождала его, идя «лесенкой» впереди и сзади. Во время одной из прогулок охрана задержала человека, который пытался приблизиться к Кирову. Это был Николаев. В его портфеле оказался вырез, через который можно было выхватить спрятанный там револьвер, не открывая застежку. В портфеле лежал также чертеж с маршрутами прогулок Кирова. Николаева немедленно арестовали. Его допрашивал заместитель начальника УНКВД области И. Запорожец, лишь недавно прибывший в Ленинград доверенный сотрудник Г. Ягоды. Он не доложил о задержанном своему непосредственному начальнику Ф. Медведю, который был близок к Кирову, а позвонил в Москву наркому внутренних дел Ягоде. Через несколько часов Ягода дал указание освободить Николаева. С кем он советовался? В 1938 году во время судебного процесса над участниками «правотроцкистского блока» подсудимый Ягода подтвердил, что все так и было, но одновременно утверждал, что все главные приказы он получал якобы от А. Енукидзе и А. Рыкова. Сейчас эта версия полностью отпала. Можно не сомневаться, что приказы Ягода получал от более влиятельных лиц.

Николаева отпустили, и через некоторое время он вновь был задержан на мосту охраной Кирова, которая вторично изъяла у него все тот же заряженный револьвер. Странный либерализм Ленинградского управления НКВД вызвал подозрения у людей, охранявших Кирова, но им заявили, что это не их дело, и пригрозили исключением из партии. Все же Борисов рассказал обо всем Кирову.

Николаева снова освободили, и вскоре ему удалось убить Кирова. Сталин решил лично допросить Николаева, причем в присутствии как своего окружения, так и ленинградских чекистов. Допрос велся непрофессионально и сопровождался настолько жестоким избиением Николаева, что его пришлось долгое время приводить в чувство в тюремной больнице.

Затем должен был состояться допрос начальника охраны Борисова, которого арестовали сразу после убийства. Всех арестованных доставляли на допрос в легковых машинах, но за Борисовым была отправлена крытая грузовая машина, в кузов которой влезло несколько чекистов с ломами. Один из них сел в кабину шофера. На улице Воинова, когда машина проезжала мимо глухой стены склада, сидевший рядом с шофером человек неожиданно вывернул руль. Шофер сумел все же избежать наезда, и машина, задев стену по касательной, добралась до места своим ходом. Однако Борисов был уже мертв. Медицинская экспертиза дала ложное заключение о гибели Борисова в связи с автомобильной катастрофой. Но некоторые врачи, участвовавшие в экспертизе, остались живы и дали письменные показания комиссии ЦК о том, что заключение экспертизы было вынужденным и в действительности смерть Борисова наступила от ударов тяжелыми металлическими предметами по голове. Этот эпизод счел нужным рассказать на XXII съезде партии и Н. С. Хрущев.

После XX и XXII съездов партии сотни коммунистов и беспартийных писали в ЦК КПСС о своих сомнениях по поводу официальной версии убийства С. М. Кирова и сообщали при этом некоторые факты и свидетельства, которые, по их мнению, могли бы пролить новый свет на это преступление. Копии некоторых из этих писем есть и в моем архиве.

Вскоре после убийства Кирова руководителей Ленинградского управления НКВД Ф. Медведя, И. Запорожца и нескольких других, обвинив в преступной халатности, сняли и направили на работу в органы НКВД на Дальнем Востоке. В 1937 году все они были расстреляны. «Можно думать,- заявил на XX съезде КПСС Н. С. Хрущев,- что их расстреляли затем, чтобы замести следы организаторов убийства Кирова».

Заслуживает быть отмеченным и то, что уже вечером 1 декабря 1934 года по телефонному распоряжению Сталина секретарь ЦИК СССР А. Енукидзе составил и обнародовал постановление ЦИК и СНК СССР «О внесении изменений в действующие уголовно-процессуальные кодексы союзных республик». Оно было немедленно обнародовано. Согласие же членов Политбюро, СНК и ЦИК СССР оформили опросом только через два дня.

Фактически это было постановление о терроре, беспрецедентное в условиях мирного времени, так как открывало широкий простор для беззаконий. Ведь при желании любое «политическое дело» можно было выдать за подготовку к террористическому акту. Ускоренный порядок следствия толкал к поверхностному рассмотрению дел и прямым фальсификациям, мешал определить, виновен или невиновен подследственный.

На основании этого постановления десятки дел, находившихся к 1 декабря 1934 года в производстве в различных инстанциях, ничем не связанных с убийством Кирова, но подпадавших под широко толкуемое понятие «контрреволюции», были спешно переданы в Военную Коллегию Верховного Суда и так же спешно рассмотрены выездными сессиями этой грозной Коллегии. Почти всех обвиняемых приговорили к расстрелу, о чем и было объявлено 6 декабря, в день похорон С. М. Кирова. В Ленинграде было расстреляно 39 и в Москве 29 человек. В следующие дни было сообщено об аресте 12 человек в Минске (9 из них были расстреляны) и 37 человек в Киеве (28 расстреляны).

С необычной поспешностью велось и следствие об убийстве Кирова. Уже 22 декабря было объявлено, что Николаев – член террористической организации, образованной из членов бывшей зиновьевской оппозиции, и что «Ленинградский центр» оппозиции принял решение убить Кирова, с которым у зиновьевцев свои особые счеты. Были названы и члены «Ленинградского центра», большинство которых действительно примыкало в прошлом к зиновьевцам. 27 декабря газеты опубликовали «Обвинительное заключение», под которым стояли подписи Прокурора СССР А. Вышинского и следователя Л. Шейнина. В нем утверждалось, что убийство Кирова было лишь частью далеко идущего плана, включающего убийство Сталина и других членов Политбюро.

«Обвинительное заключение» содержит немало противоречий и несоответствий. Виновными признали себя только трое, включая и Николаева. Но его показания, на которых и держалось все обвинение, расходились с показаниями других обвиняемых. Не подтверждали версии «Ленинградского центра» и вещественные улики – дневник Николаева, его записные книжки и прочее. В «Обвинительном заключении» эти материалы названы «фальшивками», составленными в целях маскировки. Большинство обвиняемых не признало себя виновными и заявило, что видят Николаева впервые. Это не помешало приговорить всех подсудимых к расстрелу и немедленно привести приговор в исполнение.

Еще во время следствия Сталин затребовал от НКВД списки «неразоружившихся» зиновьевцев и сам составил списки «Московского» и «Ленинградского» центров. По свидетельству бывшего члена КПК О. Г. Шатуновской, оба эти списка сохранились в архивах, с них снимали фотокопии, по ним проводили графологическую экспертизу. Показательно, что Сталин некоторых бывших оппозиционеров записал вначале в «Московский центр», а затем перенес в «Ленинградский», и наоборот. Все поименованные Сталиным были арестованы.

Надо сказать, что в 1934 году версия Сталина о том, что именно сторонники Зиновьева организовали убийство Кирова, могла показаться правдоподобной, ибо Ленинград был в свое время центром зиновьевской оппозиции. Но как раз «правдоподобность» заставляет отнестись к этой версии с сомнением. Никому из бывших зиновьевцев убийство Кирова не могло принести никаких политических выгод. Между тем весь характер следствия, руководимого Сталиным, а также цепь последующих событий позволяют предположить, что Киров был убит не без ведома Сталина.

Отмечу, что та часть постановления ЦИК СССР, в которой говорилось об ускоренном – не более десяти дней – проведении следствия, затем уже не применялась. Вероятно, только в деле об убийстве Кирова Сталину важно было добиться быстрой судебной расправы, чтобы упрятать концы в воду. (Остальные пункты «Закона от 1 декабря» остались в силе, обвинение в террористической деятельности было наиболее излюбленным в 1937-1938 годах, поскольку позволяло не заботиться о какой бы то ни было законности в суде и следствии.)

Киров, хоть и обладал многими чертами, характерными для окружения Сталина, все же как личность во многом отличался от него. Он был прост и доступен, близок рабочим, часто бывал на предприятиях, обладал огромной энергией, ярким ораторским талантом, неплохой теоретической подготовкой. Влияние Кирова в стране увеличивалось, и в 1934 году он был, несомненно, вторым по авторитету человеком в партии. Когда летом 1934 года Сталин впервые серьезно заболел и возник вопрос о его возможном преемнике на посту генсека, Политбюро единодушно высказалось за кандидатуру Кирова.

Грубый, властолюбивый, подозрительный и жестокий, Сталин плохо переносил возле себя людей ярких и самостоятельных. Растущие популярность и влияние Кирова не могли не вызвать у него зависти и подозрений. Убийство Кирова стало важным звеном в цепи событий, которые привели в конечном счете к узурпации Сталиным всей власти в стране. Вот почему версия о его причастности к убийству Кирова, которая в 1934-1935 годах могла показаться невероятной, представляется теперь весьма правдоподобной и с политической, и с логической точек зрения.

3

Сразу же после убийства С. М. Кирова по всем предприятиям и учреждениям страны прошли митинги. В Москве в Центросоюзе с сообщением об убийстве выступил Г. Зиновьев, тогда член правления Центросоюза, а в управлении «Главмолоко» – начальник этого управления Г. Евдокимов. Не миновало и нескольких дней, как Зиновьев, Евдокимов, Каменев и многие другие руководители бывшей «новой» оппозиции были арестованы. Был арестован также П. А. Залуцкий – в прошлом видный большевик, один из организаторов Русского бюро ЦК, а затем и Петроградского комитета большевиков, активный участник гражданской войны, секретарь и член Президиума ВЦИК. Залуцкий примыкал к «левой» оппозиции, за что на год был исключен из партии. Однако участие во внутрипартийных спорах 20-х годов не могло опорочить безупречной революционной биографии Залуцкого.

В январе 1935 года после короткого следствия состоялся первый политический судебный процесс над бывшими лидерами «новой» оппозиции. На скамье подсудимых Г. Е. Зиновьев, Л. В. Каменев, Г. Е. Евдокимов, А. М. Гертик, И. П. Бакаев, А. С. Куклин, Я. В. Шаров и другие – всего девятнадцать человек. Во время короткого судебного процесса повсюду проходили митинги и выдвигались требования о расстреле обвиняемых. Следствие велось, видимо, еще без применения пыток, к тому же имена обвиняемых были тогда широко известны. Доказать какую-либо связь «Московского центра» с убийством Кирова не удалось. В решении суда отмечалось: «следствие не установило фактов, которые давали бы основание квалифицировать преступления зиновьевцев как подстрекательство к убийству Кирова». Поэтому Зиновьев был приговорен «только» к десяти годам заключения, а Каменев – к пяти. К различным срокам заключения были приговорены и другие обвиняемые.

18 января 1935 года по всем партийным организациям было разослано закрытое письмо ЦК с требованием мобилизовать все силы на выкорчевывание «контрреволюционных гнезд» врагов партии и народа. По всем областям, и особенно по Ленинграду, прокатилась зимой и весной 1935 года первая волна массовых арестов – впоследствии в лагерях ее называли «кировским потоком». Одновременно было проведено массовое выселение из Ленинграда бывших дворян и членов их семей, хотя они не вели никакой подпольной, да и вообще политической деятельности. С описания этой трагической страницы в многострадальной истории Ленинграда начинает Анна Ахматова свой «Реквием».

В меньших масштабах такая же высылка «бывших» производилась и в Москве. Позднее в западной печати можно было встретить сообщения о высылке нескольких сот семей или, напротив, о том, что в 1935 году из Ленинграда была выслана чуть ли не четверть населения. Это неверно. Точные данные никогда не сообщали, но можно предположить, что из Ленинграда было выслано несколько десятков тысяч, а из Москвы – несколько тысяч человек.

Политическое напряжение в стране и в партии непрерывно росло. По всем партийным организациям в эти месяцы проходила кампания «покаяний» и «признания ошибок».

Постепенно ужесточалось законодательство. 30 марта 1935 года был принят Закон о наказании членов семей изменников родины. Все ближайшие родственники изменников родины должны были высылаться в отдаленные районы страны, даже если они никакого отношения к совершенному преступлению не имели. Система заложничества становилась, таким образом, частью законодательства. 7 апреля 1935 года ЦИК СССР принял Указ, разрешающий привлекать к уголовной ответственности детей с 12-летнего возраста. При этом, по смыслу Указа, на них могли распространяться все предусмотренные Уголовным кодексом наказания, вплоть до смертной казни.

«Выборочные» репрессии не прекращались на протяжении всего 1935-го и первой половины 1936 года. Одновременно членов партии сурово наказывали за «связь с враждебными элементами» или «недостаток бдительности». Начавшаяся еще в 1933 году «чистка» партии была продолжена не до конца 1934-го, как предполагалось, а до конца 1935-го. Фактически до середины 1936 года прием в партию был закрыт. Однако большинство бывших руководителей и активных участников «правой» и «левой» оппозиций до осени 1936 года продолжало оставаться на свободе; они по-прежнему занимали ответственные посты в наркоматах, органах печати, учебных заведениях.

В 1935 году был арестован видный историк партии, директор Библиотеки имени Ленина В. И. Невский, в прошлом один из руководителей Военной организации при ЦК РСДРП(б). Он считался крупным идеологическим работником партии и при этом сохранял определенную самостоятельность. По свидетельству М. А. Солнцевой, Невского арестовали после того, как он запретил изъять из фондов Библиотеки значительную часть «неугодной» политической литературы и не подчинился даже тогда, когда работники НКВД предъявили ему письменное распоряжение Сталина. «Я не сторож,- заявил Невский.- Партия поручила мне хранить все это».

Тогда же, в 1935 году, погиб В. В. Ломинадзе, секретарь Магнитогорского горкома партии. В тот период Сталин ввел в практику такой обычай: членам Политбюро и некоторым видным партийным, работникам рассылали копии протоколов допросов в НКВД. Протоколы направляли часто и тем, чьи фамилии упоминались во время допросов. Так, например, Ломинадзе получил копию допроса Каменева, на котором тот дал показания о своем разговоре с Ломинадзе летом, во время отдыха. На большом приеме в Кремле в честь металлургов Сталин прошел мимо Ломинадзе, не поздоровавшись, хотя именно Ломинадзе возглавлял большую группу магнитогорцев. После возвращения домой Ломинадзе получил распоряжение немедленно прибыть в Челябинск. По дороге в автомашине он стрелялся и умер в одной из челябинских больниц.

Из членов ЦК ВКП(б) пострадал, по-видимому, только секретарь ЦИК СССР Авель Енукидзе, который был исключен из ЦК и из партии, но тогда не был арестован. Он считался, и не без оснований, одним из немногих личных друзей Сталина. Их дружба возникла еще в начале века – в годы совместной работы в Закавказье. Тем не менее Енукидзе обвинили в потере бдительности и моральном разложении. Поводом послужило то, что в аппарате ЦИК СССР были «обнаружены» некоторые бывшие дворяне, меньшевики и эсеры. Так, например, юрисконсультом ЦИК работал бывший меньшевик Э. Э. Понтович. Однако все они были в прошлом активными участниками русского революционного движения и теперь честно работали в аппарате ЦИК, подчиняясь директивам ЦК ВКП(б). Бывших дворян, меньшевиков или эсеров можно было встретить тогда и в аппарате Прокуратуры СССР, и в Госплане, да и в самом НКВД. Для Сталина это не было секретом. Подлинной причиной отстранения Енукидзе было его возмущение фальсификаторской книгой Л. Берии «Из истории большевистских организаций в Закавказье», где Сталину приписывались несуществующие заслуги, в том числе и заслуги А. Енукидзе. На заседании Пленума ЦК Сталин молчал, делая вид, что все это дело решается помимо него. Молчал, впрочем, и Енукидзе, не выступил ни с покаяниями, ни с возражениями. Лишь тогда, когда зачитывали подробные и явно ложные показания арестованных работников аппарата ЦИК СССР, Енукидзе выкрикнул со своего места: «Будь у меня власть Ягоды, я бы мог зачитать здесь и еще более нелепые показания!»

В экономике после всех трагедий минувших лет положение начало улучшаться. В городах была отменена карточная система снабжения. Промышленность развивалась. Прирост валовой продукции в 1934 году составил 19 процентов, в 1935 году – 23 процента, а в 1936 году – 29 процентов. Большинство народных комиссаров и секретарей обкомов наградили в 1935-1936 годах орденом Ленина – тогда не только высшей, но и редкой наградой; в 1936 году награжденных орденом Ленина было не более 200-300 человек. В армии было введено звание маршала, его получили К. Е. Ворошилов, С. М. Буденный, М. Н. Тухачевский, А. И. Егоров, В. К. Блюхер.

После нескольких лет застоя начало увеличиваться и сельскохозяйственное производство; по сравнению с 1933 годом в 1935 году деревня дала на 20 процентов больше продукции, и этот рост продолжался. Вслед за отменой карточной системы была разрешена продажа сельскохозяйственной продукции на колхозных рынках. Это увеличивало материальную заинтересованность колхозников в развитии производства, ибо система государственных заготовок из-за очень низких заготовительных цен не создавала такой заинтересованности. Острый продовольственный кризис начала 30-х годов, казалось, остался позади. Именно в это время Сталин произнес на одном из приемов: «Жить стало лучше, товарищи, жить стало веселее». Жить стало действительно немного лучше как в городах, так и в деревне. Все хозяйственные успехи приписывались «мудрому руководству» Сталина, культ личности которого непрерывно возрастал. Это было, конечно, не только результатом стихийного энтузиазма масс. Сам Сталин, поддерживал и поощрял неумеренные восхваления в свой адрес. Усердно раздували культ Сталина и приближенные к нему Молотов, Каганович, Ворошилов.

4

19 августа 1936 года в Москве в Октябрьском зале Дома союзов начался первый чудовищный спектакль – так называемый «открытый судебный процесс» над лидерами оппозиции. На скамье подсудимых главным образом бывшие лидеры «новой» оппозиции – Г. Е. Зиновьев, Л. В. Каменев, Г. Е. Евдокимов, И. Н. Смирнов, И. П. Бакаев, В. А. Тер-Ваганян, С. Д. Мрачковский и другие, причем многие из них уже второй раз за два года попали на эту скамью. Всего обвинялось шестнадцать человек – их в обвинительном заключении назвали «троцкистско-зиновьевским террористическим центром».

Во время «судебного разбирательства», проходившего до 24 августа, обвиняемые подробно рассказывали и о своей роли в убийстве Кирова, и о планах убийства Сталина, Молотова, Кагановича, Чубаря, Косиора, Эйхе. По словам Зиновьева, убийство Сталина планировалось во время VII Конгресса Коминтерна то есть в 1935 году. Этот акт, как они якобы надеялись, не только должен был вызвать замешательство в партии, но и привести к мощному движению за возвращение к власти Троцкого, Каменева и Зиновьева.

Лишь один И. Н. Смирнов, объявленный на процессе руководителем троцкистского подполья, пытался отвергнуть большую часть предъявленных ему обвинений. Однако он был «уличен» показаниями других подсудимых.

Процесс считался открытым. Но в зале было всего несколько десятков заранее отобранных «представителей общественности», а заполняли его сотрудники НКВД. Были нарушены и другие элементарные нормы судопроизводства. Никаких вещественных улик или документов прокурор СССР А. Я. Вышинский не предъявлял, но коллегия Верховного Суда, возглавляемая В. В. Ульрихом, их и не требовала. Все обвинение было построено на показаниях и признаниях самих обвиняемых. В судебных заседаниях не участвовали защитники; предложения ряда зарубежных адвокатов взять на себя защиту обвиняемых были отвергнуты. Показания подсудимых были однообразны: перечисление различных преступлений или, чаще, планов преступлений, которые подготавливали «центр» и его «филиалы».

Г. Зиновьев, Л. Каменев и другие обвиняемые теперь реабилитированы, и нет необходимости подробно говорить о многочисленных нарушениях законности на процессе в августе 1936 года, о фальсификации. Нельзя не отметить, однако, что и сам этот процесс, и приговор всех обвиняемых к расстрелу вызвали новую волну репрессий, прокатившуюся по всей стране. В первую очередь арестовывали бывших членов «левых» оппозиций. Все газеты изо дня в день сообщали о разоблачении замаскированных троцкистов, большинство которых и не собиралось утаивать свое прошлое. «Скрытый троцкист», «Покровитель троцкистов», «Троцкисты на идеологическом фронте», «Троцкистская диверсия в науке», «Троцкистский салон писательницы Серебряковой», «Следы троцкизма в Наркомземе Узбекистана» – статьи с такими заголовками печатались в ту пору повсюду.

Некоторые из обвиняемых по делу «троцкистско-зиновьевского центра» к показаниям на предварительном следствии неожиданно стали добавлять новые – о своих преступных связях с Бухариным, Рыковым, Радеком, Пятаковым, Сокольниковым, Серебряковым, Углановым, Шляпниковым и другими еще не арестованными бывшими оппозиционерами различных направлений. В связи с этим 21 августа 1936 года газеты опубликовали распоряжение Вышинского о проведении следствия по делу о причастности всех их к контрреволюционному заговору. На предприятиях и в учреждениях состоялись митинги, требовали «до конца расследовать связи Бухарина, Рыкова, Томского и других с презренными террористами». Не дожидаясь расследования, М. П. Томский покончил жизнь самоубийством. Вскоре были арестованы Радек, Пятаков и другие бывшие члены «левых» оппозиций. Участников «правого уклона» пока не трогали.

25 сентября 1936 года Сталин и Жданов направили из Сочи телеграмму Кагановичу. Молотову и другим членам Политбюро: «Считаем абсолютно необходимым и срочным делом назначение т. Ежова на пост наркомвнудела. Ягода явным образом оказался не на высоте своей задачи в деле разоблачения троцкистско-зиновьевского блока. ОГПУ ОПОЗДАЛ В ЭТОМ ДЕЛЕ НА 4 ГОДА. Об этом говорят все партработники и большинство областных представителей НКВД».

Уже на следующий день Ягода был снят с поста наркома внутренних дел и назначен наркомом связи. Центральные газеты вышли в тот день с большими портретами двух новых наркомов – Ежова, руководителя карательных органов, и Ягоды. Возглавлял наркомат связи Ягода недолго: в начале 1937 года его арестовали.

На посту наркома внутренних дел Н. И. Ежов, которому суждено было сыграть одну из коротких, но страшных ролей в истории нашей страны, оказался не случайно. По отзывам тех, кто хорошо знал его по комсомольской, партийной работе в одной из областей Казахстана или по краткой работе в наркомате земледелия в конце 20-х – начале 30-х годов, он вовсе не был какой-то демонической личностью. Выходец из бедной рабочей семьи, Ежов в молодости не отличался ни коварством, ни злобностью, ни какими-либо другими заметными пороками, столь характерными, например, для молодого Берии. Он был тогда самым обыкновенным, отнюдь не жестоким и даже не плохим человеком. Но с первой же встречи со Сталиным, которая состоялась, по-видимому, во время поездки Сталина в Сибирь в 1928 году, Ежов попал под его полное, безраздельное, почти гипнотическое влияние. Сталин это заметил и стал быстро продвигать Ежова в системе партийно-государственной иерархии. В 1929 году он был назначен заместителем наркома земледелия СССР, однако на XVI съезде ВКП(б) присутствовал лишь в качестве делегата с совещательным голосом, В 1930 году Ежов стал заведующим Распредотделом и Отделом кадров ЦК. Не будучи даже членом ЦК, он приобрел в партийном аппарате огромное влияние, так как от руководимого им отдела зависели многие важные назначения и перемещения.

После XVII съезда партии, на котором Ежов впервые был избран членом ЦК его карьера пошла вверх еще стремительней: член Оргбюро ЦК, заведующий Промышленным отделом ЦК и заместитель Председателя КПК. Неизвестно за какие заслуги перед международным рабочим движением Ежов был избран и членом Исполкома Коминтерна. В 1935 году он уже один из секретарей ЦК ВКП(б) и Председатель КПК. В 1935-1936 годах Сталин поручил Ежову контроль за деятельностью НКВД, что очень не понравилось Ягоде. Ежов не только осуществлял общий контроль судебного процесса над Зиновьевым и Каменевым, но и активно участвовал в его подготовке, присутствовал на допросах, отдавал распоряжения ответственным работникам НКВД.

После назначения Ежова наркомом произошли изменения в аппарате НКВД. Вместе с Ягодой оттуда были удалены, а позднее и арестованы многие его заместители и ведущие сотрудники, а также начальники областных управлений. Вероятно, не менее десяти – пятнадцати видных работников НКВД покончили жизнь самоубийством. Ежов привел с собой в «органы» несколько сотен новых людей, главным образом из числа партийных работников среднего звена. Однако многие выпестованные Ягодой сотрудники остались на своих местах. Ежов и «его люди» плохо знали механику работы карательных органов, и им старательно помогали освоить ее Л. Заковский, С. Реденс, М. Фриновский, Г. Люшков и некоторые другие.

С приходом Ежова аппарат органов НКВД был значительно расширен.

5

1937 год начался новым большим политическим процессом. На этот раз перед Военной Коллегией Верховного Суда предстали Ю. Л. Пятаков, К. Б. Радек, Г. Я. Сокольников, Л. П. Серебряков, Я. А. Лившиц, Н. И. Мурадов, Я. Н. Дробнис, М. С. Богуславский и другие – всего семнадцать человек. В большинстве подсудимые были известными партийными деятелями, активными участниками революции и гражданской войны. Почти все принадлежали в 1924-1928 годах к «объединенной» оппозиции, но затем открыто заявили о своем разрыве с Троцким и были восстановлены в партии. Перед арестом осенью 1936 года эти люди занимали, как правило, важные посты в хозяйственном и партийном аппаратах, в органах печати и др. Теперь все они обвинялись в принадлежности к так называемому «параллельному центру», в подготовке террористических актов, в шпионаже, в стремлении добиться поражения СССР в войне с фашистской Германией, в планировании расчленения СССР и восстановления капитализма.

На процессе «параллельного центра» уже соблюдались некоторые юридические нормы, которыми пренебрегли на предыдущем судилище. Так, обвиняемым выделили защитников, которые, впрочем, даже и не пытались защищать их от несправедливых и необоснованных обвинений. Убедившись в безотказности «следственной» машины, Сталин разрешил пригласить на процесс большое число иностранных корреспондентов и некоторых дипломатов. Но и теперь никаких документов или вещественных улик обвинение не представило. Как только Вышинский сообщал о предстоящем предъявлении суду документов «Н-ской разведки», открытое заседание немедленно прекращалось и назначалось закрытое. Единственным доказательством и теперь оставались показания обвиняемых.

Во время этого процесса уже вполне отчетливо прозвучали слова о «шпионско-террористической деятельности Бухарина и Рыкова». Не только Радек, но и некоторые другие подсудимые подробно рассказывали о своих контрреволюционных связях с группой Бухарина – Рыкова.

Показания на процессе «параллельного центра» решили судьбу почти всех, кто прежде придерживался «правого уклона». 17 января 1937 года «Известия» вышли без подписи ее главного редактора – Н. И. Бухарина. Был снят со всех постов и А. И. Рыков. Однако, хотя Бухарин и Рыков были объявлены «врагами народа», Сталин не торопился с их арестом.

Процесс «параллельного центра» закончился 30 января. Тринадцать человек были приговорены к расстрелу, Радек, Сокольников и Арнольд – к десяти годам заключения, Строилов – к восьми. Присутствовавшие в зале чекисты и представители общественности, как и москвичи, собравшиеся возле Дома союзов, встретили приговор возгласами одобрения. На следующий день руководимый Н. С. Хрущевым Московский горком партии созвал на Красной площади грандиозный митинг, на котором сотни тысяч рабочих и служащих одобрили «суровый, но справедливый» приговор.

Вскоре было намечено провести Пленум ЦК ВКП(б) для обсуждения двух вопросов: 1. О Бухарине и Рыкове. 2. О подготовке партийных организаций к выборам в Верховный Совет СССР. Об этом заблаговременно известили членов ЦК. Пленум открылся 25 февраля 1937 года. Сообщение о «преступной деятельности» Бухарина и Рыкова, а также о «шпионско-вредительской деятельности» некоего нового «контрреволюционного центра» сделал Ежов. Обсуждение велось в резких и грубых тонах. Существует легенда, что некоторые члены ЦК защищали Бухарина и Рыкова, возражали против начавшихся массовых репрессий. Но этого не было. Никто не осуждал политики Сталина и НКВД, все обвиняли Бухарина и Рыкова, требовали привлечь их к ответственности, приводили многочисленные примеры плохой работы предприятий и учреждений из-за вредительства бывших оппозиционеров. Конечно, не все выступавшие были единодушны. Так, нарком легкой промышленности И. Е. Любимов пытался преуменьшить масштабы вредительства в его отрасли, вызвав нападки И. Варейкиса. Нарком здравоохранения Г. Н. Каминский выразил не только сомнение в правомерности некоторых репрессий в Закавказье, но и политическое недоверие Л. Берии, фактическому наместнику Сталина в Грузии и Закавказье. П. Постышев усомнился в правомерности ареста одного из своих ближайших помощников, никогда не участвовавшего ни в какой оппозиции.

Обстановка уже достаточно накалилась, когда слово для ответа было предоставлено Бухарину. Он отверг выдвинутые против него обвинения. Когда он сказал: «Я не Зиновьев и не Каменев и лгать на себя не стану»,- Молотов закричал: «Не будете признаваться, этим и докажете, что вы фашистский наймит, они же в своей прессе пишут, что наши процессы провокационные. Арестуем – сознаетесь!» Бухарин зачитал их с Рыковым совместное заявление о том, что показания против них, данные подсудимыми на процессе Пятакова – Радека и другими арестованными, являются клеветническими. Они обвинили НКВД в фабрикации ложных показаний и предложили создать комиссию по расследованию деятельности НКВД. «Вот мы тебя туда пошлем, ты и посмотришь!» – выкрикнул Сталин.

Для подготовки решения Пленум создал комиссию примерно из 30 человек, прервав на два дня свою работу. Эти два дня Бухарин провел дома. У него уже не было никаких надежд. Он написал письмо «Будущему поколению руководителей партии» и, прежде чем уничтожить, попросил жену выучить его наизусть. «Ты молода, – сказал он, – и ты дождешься, когда во главе партии будут стоять другие люди». Недавно это письмо было опубликовано. Оно свидетельствует не только о личной трагедии Бухарина, но и о том, что он до самого конца так и не понял страшного смысла происходящего. Он защищает только себя, ни слова о Зиновьеве, Каменеве, Пятакове и других, уже уничтоженных Сталиным видных партийных деятелях, оправдывает все прежние репрессии против «врагов партии», беспощадность и даже жестокость прежней ЧК. Пишет, что ничего не знал о тайных контрреволюционных группах Рютнна и Угланова, не подвергая сомнению их контрреволюционность. Пишет, что у него уже семь лет «нет и тени разногласий с партией» и что «он ничего не затевал против Сталина». Письмо Бухарина – это, конечно, не завещание умудренного опытом государственного деятеля, не глубокий политический документ, а крик отчаяния. И, тем не менее, это очень важный человеческий документ. Не следует забывать и о том, что Бухарин писал не только для «будущих руководителей», но и для молодой жены, которую мог бы испугать иной текст.

Комиссия, которой Пленум поручил решить вопрос о Бухарине и Рыкове, заседала под председательством А. И. Микояна. В нее входили почти все высшие руководители партии, многие из которых в последующие два года сами пали жертвами жестоких репрессий. Голосовали поименно, в порядке алфавита. Один за другим поднимались члены ЦК – Андреев, Бубнов, Ворошилов, Каганович, Молотов – и произносили: «Арестовать, судить, расстрелять!» Когда очередь дошла до Сталина, он сказал: «Передать дело в НКВД». Несколько человек затем повторили эти слова, которые по существу, конечно, мало отличались от первых. Только Микоян как председатель комиссии не высказал своего мнения, и оно не записано в протоколе.

Через два дня Пленум возобновил работу. Бухарина и Рыкова вызвали на заседание, чтобы они выслушали решение.

Бухарин с семьей жил в Кремле. Выйдя из квартиры, он прошел в помещение, где заседал Пленум. В раздевалке было пусто. Одновременно с Бухариным вошел и Рыков. Когда они сдавали свои пальто гардеробщику, их окружили восемь человек, арестовали и отправили на Лубянку; на квартирах у них работники НКВД провели обыск. Члены семей Бухарина и Рыкова еще не были даже выселены из Кремля: следствие нуждалось в них для давления на арестованных.

Когда Пленум заслушал решение комиссии о Бухарине и Рыкове, когда принималось постановление об их исключении из состава ЦК ВКП(б) и из партии, обоих уже подвергали в НКВД, первому допросу.

Выступая на одном из заключительных заседаний февральско-мартовского Пленума с большой речью, Сталин потребовал усилить борьбу с врагами народа, каким бы знаменем они ни прикрывались – «троцкистским или бухаринским».

6

Судебный процесс по делу «правотроцкистского блока» начался 2 марта 1938 года. Председателем Военной Коллегии был все тот же В. В. Ульрих, государственным обвинителем – все тот же А. Я. Вышинский. Это был очень «важный» процесс: он якобы раскрывал наиболее тайный и наиболее многочисленный из всех «антисоветских центров». Состав подсудимых был довольно пестрым: кроме Бухарина, главного из обвиняемых, долгое время возглавлявший СНК СССР А. И. Рыков, недавние народные комиссары СССР А. П. Розенгольц, М. А. Чернов, Г. Ф. Гринько, В. И. Иванов, а также Г. Г. Ягода, всего два года назад всесильный глава НКВД; крупнейший советский дипломат Н. Н. Крестинский; деятель российского и международного рабочего движения X. Г. Раковский; руководители Узбекской ССР А. Икрамов и Ф. Ходжаев; секретарь М. Горького П. П. Крючков, видные врачи Д. Д. Плетнев и И. Н. Казаков и некоторые другие.

К обвинениям, предъявленным на процессах 1936 и 1937 годов и теперь лишь повторенным применительно к новым (убийство Кирова, подготовка убийства Сталина и др.), подсудимым были добавлены обвинения в убийстве А. М. Горького, В. В. Куйбышева, В. Р. Менжинского, в покушении в 1918 году на убийство Ленина, а также в стремлении отдать империалистам не только Украину, Белоруссию и Дальний Восток, но также Закавказье и Среднюю Азию.

На первом судебном заседании председательствующий Ульрих зачитал пространное обвинительное заключение и обратился к каждому из подсудимых с вопросом: «Признаете ли вы себя виновным?» Бухарин, Рыков, Ягода ответили: «Да, признаю». Когда очередь дошла до Крестинского, тот неожиданно ответил: «Я не признаю себя виновным. Я не троцкист. Я никогда не был участником «право-троцкистского блока», о существовании которого не знал. Я не совершал также ни одного из тех преступлений, которые вменяются лично мне, в частности, не признаю себя виновным в связях с германской разведкой».

Растерявшийся Ульрих повторил вопрос, но получил тот же твердый ответ. Когда же Ульрих обратился к другим подсудимым, все они признали себя виновными.

После короткого, на 20 минут, перерыва, во время которого, несомненно, было решено изменить порядок допроса подсудимых, утреннее заседание возобновилось. Допрашивали Бессонова. Когда тот говорил о своих усилиях связать троцкистов и зиновьевцев с «правыми», Вышинский спросил Бухарина, может ли он подтвердить эти показания. Бухарин сказал, что переговоры с Пятаковым и другими троцкистами велись «правыми» еще до встречи с Бессоновым. «Вы вели переговоры об объединенных действиях против Советской власти?» – спросил Вышинский. «Да»,- кратко ответил Бухарин.

Однако, когда Вышинский обратился к Крестннскому за подтверждением показаний Бессонова, тот их отверг. Как видно из стенограммы, еще во время следствия Крестинский быстро подписал все то, что от него требовали подписать. Вероятно, он понял, что готовится новый процесс, и решил сохранить силы, чтобы сказать правду на этом процессе. Теперь, в ответ на новый вопрос Вышинского, Крестинский резко, даже пронзительно и громко заявил, что никогда и нигде с Бессоновым о связях с троцкистами не говорил, что Бессонов лжет. На вопрос растерявшегося Вышинского о показаниях Крестинского на предварительном следствии он ответил, что они были ложны. «Почему же вы не говорили правду на предварительном следствии?» – спросил Вышинский. Крестинский помедлил с ответом, и Вышинский торопливо произнес: «Ответов не слышу, вопросов не имею» – и опять стал допрашивать Бессонова. Через некоторое время обвинитель снова должен был обратиться к Крестннскому, и тот снова отверг показания Бессонова. При этом Крестинский прямо сказал, что не мог и не хотел говорить правду на предварительном следствии, ибо убедился, что «до судебного заседания, если таковое будет», ему не удастся отвести от себя ложные обвинения. «Для чего же вы вводили следствие и прокуратуру в заблуждение?» – спросил Вышинский. «Я просто считал,- ответил Крестинский,- что если я расскажу то, что говорю сегодня,- что это не соответствует действительности, – то это мое заявление не дойдет до руководителей партии и правительства». Вышинский задал затем несколько вопросов Бессонову и объявил утреннее заседание суда законченным. Перерыв между утренним и вечерним заседаниями продолжался два часа.

Новые показания Крестинского действительно быстро дошли до руководителей партии и правительства. Подсудимые давали свои показания, подходя к микрофону, провода от которого шли не только к усилителям в самом зале, но также и в Кремль. В разных местах сцены и в зале, недалеко от председателя суда и государственного обвинителя, были замаскированные микрофоны для «управления» ходом этого сложного спектакля. Кроме того, весь процесс от начала до конца снимался на кинопленку.

Поскольку процесс был большим спектаклем, то были и опытный режиссер, и группа помощников режиссера. Для этого «штаба» оборудовали помещения неподалеку от Октябрьского зала Дома союзов, причем тщательно замаскированный вход в них был известен только самым посвященным и хорошо охранялся.

После перерыва, во время которого состоялось заседание «штаба», Вышинский вел допрос Розенгольца и Гринько. Они дали все «нужные» показания, в том числе и обличающие Крестинского. Тот опять настаивал на своей невиновности

На утреннем заседании 3 марта Вышинский допрашивал других подсудимых. На вечернем же заседании во время допроса Раковского он обратился к Крестннскому:

«Вы выслушали подробное объяснение Раковского о так называемом вашем отходе от троцкизма. Считаете ли вы эти объяснения Раковского правильными?

Крестинский: То, что он говорил, правильно.

Вышинский: Если верно то, что говорил здесь Раковский, то будете ли вы продолжать обманывать суд и отрицать правильность данных вами на предварительном следствии показаний?

Крестинский: Свои показания на предварительном следствии я полностью подтверждаю».

Конечно, трудно даже предполагать, что произошло в ночь со 2 на 3 марта и почему Крестинский так резко изменил свои показания. Член партии с 1919 года С. И. Бердичевская встретила на одном из этапов в годы заключения свою знакомую еще по гражданской войне, врача Лефортовской тюрьмы. Эта женщина-врач рассказала, что на второй день процесса «правых» видела Крестинского в Лефортовской тюрьме – он был жестоко избит, окровавлен. Бердичевская предполагает, что после 2 марта на скамье подсудимых находился не Крестинский, а его двойник. Е. А. Гнедин, выполнявший ряд важных поручений, связанных с организацией процесса, считает это предположение вполне допустимым. Писатель Камил Икрамов, сын А. Икрамова, встретил однажды в лагере человека, присутствовавшего на процессе и хорошо знавшего Крестинского еще до 1937 года. Этот человек сказал: «Вы знаете, Камил, они, вероятно, сделали с Крестинский что-то ужасное, потому что на второй день я просто не узнал Николая Николаевича».

Дают пищу для размышлений и показания Н. И. Бухарина. Из них видно, что судили врага Сталина и врага Советской власти. Однако вдумчивый исследователь найдет в этих показаниях множество намеков, которые ставят под сомнение всю версию суда и следствия. Признавая свою принадлежность к контрреволюционному «правотроцкистскому блоку», Бухарин тут же говорил, что эта организация недостаточно сознавала свои цели и не ставила все точки над «и». Признавая свое руководство в «блоке», Бухарин тут же отмечал, что именно как руководитель он не мог знать, чем занимались конкретные участники «блока». Заявив, что «блок» стремился к реставрации капитализма в СССР и что «мы все превратились в ожесточенных контрреволюционеров, в изменников, в шпионов, террористов…, мы превратились в повстанческий отряд» и т. п., Бухарин тут же решительно отвергал обвинения в конкретных преступлениях, таких, как убийство Кирова, Менжинского, Горького, Куйбышева. Столь же категорически он отрицал свою причастность к подготовке убийства Ленина в 1918 году, когда возглавлял фракцию «левых коммунистов». На протяжении всего процесса Бухарин утверждал, что никаким шпионажем не занимался и об актах шпионажа не знает. Подробно рассказав о своих связях с Троцким и о подготовке государственного переворота, Бухарин, несомненно, сознательно допустил множество противоречий в этих показаниях и, кроме того, решительно отвергал какую бы то ни было связь своего «блока» с белогвардейскими и фашистскими организациями и с английской разведкой.

После признаний в самых немыслимых преступлениях Бухарин в своем последнем слове ясно сказал: «Признания обвиняемых не обязательны, признания обвиняемых есть средневековый юридический принцип». Все эти оговорки вызывали нескрываемое раздражение у обвинения и судейской коллегии. На одном из заседаний Ульрих не выдержал и воскликнул: «Пока вы еще ходите вокруг да около, ничего не говорите о преступлениях!»

12 марта, когда подсудимые произносили свое последнее слово, опять не обошлось без инцидентов. А. П. Розенгольц, лишь недавно признавшийся в самых чудовищных преступлениях против СССР, сказал о своих заслугах перед страной и революцией. И дальше: «Я заслужил смертную казнь, но это не значит, что я не расстаюсь с болью с прекрасной Советской землей. Мы имеем такой подъем в Советском Союзе, какого не имеется нигде в мире… Впервые мы имеем жизнь полнокровную, блещущую радостью и красками»,- и запел «Широка страна моя родная…». Большинство присутствующих в зале – и приглашенных, и чекистов вскочили, не зная, как себя вести. Розенгольц, не закончив песню, с рыданиями упал на свое место.

Ягода в краткой речи пытался все же отрицать, что принадлежал к руководству «блока» и был организатором убийства Кирова, хотя и признал другие свои преступления. Под конец он произнес громким срывающимся голосом прямо в микрофон: «Товарищ Сталин, товарищи чекисты, если можете, пощадите».

Бухарин не просил пощады.

Поздно вечером 12 марта суд удалился на совещание, продолжавшееся шесть часов. В 4 часа утра 13 марта заседание возобновилось, и крайне уставшие зрители, охранники и подсудимые заняли свои места. Москва была пустынна, возле Дома союзов – никого. Около 30 минут Ульрих читал приговор, который все выслушали стоя. Большинство подсудимых были приговорены к «высшей мере уголовного наказания – расстрелу»; Плетнев – к 25 годам заключения, Раковский и Бессонов – к 20 и 15 годам.

В ночь на 15 марта 1938 года Н. И. Бухарина, которого Ленин называл любимцем партии, А. И. Рыкова, бывшего председателя Совнаркома, и их товарищей по несчастью расстреляли. Известно, что Сталин почти всегда выслушивал рассказы руководивших расстрелами чекистов, если речь шла о тех лично ему знакомых людях, которых он явно или тайно ненавидел. Не будем останавливаться на том, как вели себя перед расстрелом многие видные большевики. Нервы выдержали далеко не у всех. Бухарин держался спокойно. Он попросил, однако, дать ему карандаш и лист бумаги, чтобы написать Сталину. Просьба была удовлетворена. Короткое письмо начиналось словами: «Коба, зачем тебе была нужна моя смерть?» Сталин всю жизнь хранил его в одном из ящиков своего письменного стола вместе с резкой запиской Ленина, вызванной грубым обращением с Крупской.

7

В 1936-1938 годах подавляющее большинство советских людей не сомневались, что в Доме союзов судят действительно врагов народа. Этому верили и такие 12-13-летние школьники, каким я тогда был, и такие люди, как Б. А. Гнедин.

Сегодня, когда Верховный Суд СССР, наконец, реабилитировал практически всех обвиняемых на московских «открытых» процессах и объявил, что никаких «параллельных» или «право-троцкистоких» центров не существовало, нет смысла подробно доказывать, что эти процессы были фальсифицированы, и приводить неувязки и противоречия, содержавшиеся в обвинительных материалах. Можно лишь выразить сожаление, что реабилитации состоялись только через 50 лет после гибели обвиняемых, хотя настойчивые требования пересмотреть грубые судебные фальсификации раздавались и в КПСС, и в международном коммунистическом движении еще с 1956 года.

Однако возникает вопрос: какие методы использовали Ежов и Ягода при подготовке фальсифицированных процессов, как удалось им добиться от обвиняемых нужных Сталину «показаний»?

Высказывалось предположение, что на суде в качестве обвиняемых выступали хорошо загримированные и специально подготовленные агенты НКВД. Это предположение решительно опровергают люди, присутствовавшие на процессе и хорошо знавшие многих обвиняемых,- Е. А. Гнедин, И. Г. Эренбург и некоторые другие, с которыми я беседовал в 60-е годы.

Слушая показания тех обвиняемых, которых он хорошо знал, Эренбург думал, что говорят они так под воздействием каких-то медицинских препаратов – тогда уже были известны средства и способы превратить на время весьма решительного человека в послушную марионетку. Возможно также, что следователи применяли гипноз и внушение.

Некоторые западные авторы не без основания предполагают, что на заключенных воздействовали различными идеологическими и психологическими методами. Эту версию проводит в своем написанном в 1940 году романе «Слепящая тьма», перевод которого недавно опубликован в журнале «Нева», Артур Кестлер. Следователи Иванов и Глеткин психологически готовят заключенного в тюрьму героя романа Рубашова, одного из крупнейших руководителей партии и Коминтерна, к участию в показательном судебном процессе. Кестлер признавал, что прототипом Рубашова послужил главным образом Бухарин, но у него есть также черты и Радека, и Пятакова.

Методы, о которых писал Кестлер, несомненно, применялись к части подсудимых. Вероятнее всего, именно таким образом удалось заставить Радека не только говорить, но даже активно помогать следствию в составлении сценария процессов. Бухарина трудно было убедить столь примитивным способом. Многое свидетельствует о том, что Бухарина шантажировали, прежде всего угрожая расправиться с молодой женой, с престарелым и больным отцом, а крохотного сына отдать в детский дом. В первые месяцы следствия семья Бухарина продолжала жить в своей кремлевской квартире, ему передавали записки от жены, книги из домашней библиотеки, фотографии сына. Все кончилось, когда Бухарин был сломлен и начал давать «нужные» показания. Жену его арестовали еще до начала процесса.

Однако главным орудием воздействия на большинство участников судебных процессов были пытки и истязания. Член ВКП(б) Н. К. Илюхов в 1938 году оказался в Бутырской тюрьме в одной камере с Бессоновым, осужденным на процессе «право-троцкистского блока». Бессонов рассказал Илюхову, которого хорошо знал по совместной работе, что перед процессом его сначала почти семнадцать суток заставляли стоять перед следователями, не давая спать и садиться,- это был пресловутый «конвейер». Потом стали методически избивать, отбили почки и превратили прежде здорового, крепкого человека в изможденного инвалида. Арестованных предупреждали, что пытать будут и после суда, если они откажутся от выбитых из них показаний.

Некоторым обещали не только сохранить жизнь, но и дать частичную свободу, направить на партийную, хозяйственную или советскую работу в районы Сибири и Дальнего Востока. Заверяли, что приговор будет простой формальностью, что их восстановят в партии, хотя, возможно, им и придется несколько лет работать под чужой фамилией. По свидетельству жены Я. Дробниса, такое именно обещание дали ее мужу при подготовке процесса «параллельного центра». Дробнис сумел передать об этом родным и просил их «не беспокоиться».

8

Выступая 5 марта 1937 года на Пленуме ЦК, Сталин говорил, что репрессиям нужно подвергать только активных троцкистов, тех, кто сохраняет верность Троцкому. «Среди наших товарищей,- заявил он,- имеется некоторое число бывших троцкистов, которые давно уже отошли от троцкизма и ведут с ним борьбу. Было бы глупо опорочивать этих товарищей».

После опубликования этого выступления в газетах некоторые органы НКВД стали даже сокращать масштабы уже «запланированных» акций. Очень скоро пришли, однако, «разъяснения», и массовые репрессии возобновились с небывалой ранее интенсивностью. Фактически к концу 1937 года были арестованы почти все бывшие члены оппозиций, независимо от их теперешних взглядов.

Показательна в этом отношении судьба виднейшего большевика, члена ВРК в октябре 1917 года, одного из руководителей штурма Зимнего дворца, человека, арестовавшего Временное правительство, – В. А. Антонова-Овсеенко: герой Октября, командовавший позднее не только армиями, но и фронтами гражданской войны, был расстрелян в 1938 году.

Такая же судьба постигла и видного революционера Е. Эшбу, руководителя восстания трудящихся в Абхазии в 1921 году. Короткое время в 1926 году он примыкал к оппозиции, а затем открыто отошел от нее; работал на ответственных постах в тяжелой промышленности. В 1937 году Эшба был обвинен в троцкистской деятельности, арестован и погиб.

И Эшба, и Антонов-Овсеенко теперь полностью реабилитированы, так же как и А. К. Воронский – литературный критик и публицист. В середине 20-х годов Воронский участвовал в оппозиции, но порвал с ней.

Вместе с другими бывшими оппозиционерами погиб обладатель партийного билета № 1 Петроградского комитета РСДРП, революционер Г. Ф. Федоров, на Апрельской партийной конференции избранный членом ЦК РСДРП. К моменту ареста в 1937 воду он занимал пост управляющего Всесоюзным картографическим трестом.

Органы НКВД уничтожали участников не только троцкистской, зиновьевской и бухаринской оппозиций, но и более ранних. Были арестованы, например, почти все члены группы «демократического централизма» (1920-1921 годы). Репрессировали таких известных партийных деятелей, как Н. Осинский (в 1937 году он руководил ЦСУ), И. Стуков, И. К. Дашковский. Погибло большинство членов «рабочей оппозиции» (1920-1922 годы). Расстрелян А. Г. Шляпников, в дни Февральской революции один из виднейших руководителей Петроградской партийной организации, возглавлявший в трудное время эмиграции и ссылок в 1916 году Русское бюро ЦК. Шляпников вошел в первое Советское правительство Как народный комиссар труда, затем входил в Реввоенсовет Южного и Кавказского фронтов. Перед арестом он был председателем одного из облисполкомов, членом ЦИК СССР. Погиб и Е. Н. Игнатов, видный руководитель московских большевиков в дни Октября. В «рабочей оппозиции» он возглавлял особую группу «игнатовцев», но еще в 20-е годы отошел от всякой оппозиции; в середине 30-х годов работал директором Высших курсов советского строительства при ВЦИК и ЦИК СССР. Органы НКВД физически уничтожили и А. С. Киселева, профессионального революционера с 1898 года, до революции члена ЦК РСДРП, а с 1924 по 1938 год секретаря ВЦИК. Такая же судьба постигла бывшего члена «рабочей оппозиции» Н. А. Кубяка, в 20-30-е годы секретаря ЦК ВКП(б), наркома земледелия, председателя Всесоюзного Совета по делам коммунального хозяйства.

Были арестованы и в большинстве уничтожены все участники группы Сырцова – Ломинадзе, а тем более группы Рютина. В союзных республиках массовые репрессии были направлены против тех членов партии, которые обвинялись когда-то в «национал-уклонизме». Разумеется, Сталин не преминул расправиться и со своим личным врагом, одним из виднейших грузинских большевиков, П. Г. Мдивани: в 1936 году он был арестован и расстрелян. В 30-е годы Мдивани был заместителем Председателя Совнаркома Грузинской ССР.

Одновременно с арестами бывших участников внутрипартийных оппозиций органы НКВД провели в 1935-1937 годах массовые аресты еще сохранившихся в живых бывших членов других партий. Лишь единицы из бывших эсеров, бундовцев, меньшевиков, кадетов, дашнаков, мусаватистов, анархистов не прошли в 1920-1930 годы через тюрьмы. Многие и в середине 30-х годов работали в небольших городах на положении ссыльных. Поддерживая между собой дружеские связи или переписку, они не вели, однако, никакой политической, а тем более антисоветской деятельности (я не имею в виду в данном случае таких бывших меньшевиков, как А. Я. Вышинский, которые и за страх, и за совесть служили Сталину).

Были арестованы бывшие видные руководители партии левых эсеров М. А. Спиридонова, Б. Камков, И. А. Майоров, А, А. Измаилович, И. К. Каховская, один из руководителей партии правых эсеров, А. Гоц, эсер К. Гогуа и другие.

Не пощадили и многих стариков народовольцев. Почти сразу же после убийства Кирова было ликвидировано Общество бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев и закрыт журнал этого общества «Каторга и ссылка». В первую очередь хватали тех, кто до революции был связан с террористической деятельностью. В 1935 году были арестованы А. В. Прибылов и Н. М. Салона. Репрессировали и народовольцев, никогда не занимавшихся террором. Попала в заключение деятельница «Южно-русского рабочего союза» Е. Н. Ковальская, постоянный член редколлегии «Каторги и ссылки». Ряд других народовольцев (В. И. Сухомлин, А. И. Прибылова-Корба) арестовали позднее. Почти все они погибли. Среди реабилитированных в 1956-1957 годах мне довелось встретить только одного бывшего меньшевика, фамилию которого я забыл, одну бывшую анархистку – З. Б. Гандлевскую и левую эсерку И. К. Каховскую, которая незадолго до своей смерти оставила друзьям краткие воспоминания о страшных годах, проведенных ею в сталинских тюрьмах и лагерях.

Был арестован и расстрелян видный публицист и русский политический деятель, один из руководителей кадетской партии Н. В. Устрялов, идеолог так называемого «сменовеховства». В 20-е годы Устрялов жил в Харбине, еще с 1921- 1922 годов пропагандировал среди эмигрантов идею возвращения на родину. Он работал на КВЖД директором советской библиотеки. После захвата Маньчжурии Японией многие сотрудники КВЖД вернулись в Советский Союз. Вернулся и Устрялов…

Немало представителей других партий, арестованных тогда органами НКВД, не только давно изменили свои прежние взгляды, но и вступили в ВКП(б), участвовали на стороне большевиков в гражданской войне и работали потом на ответственных постах в государственном и партийном аппаратах, в Коминтерне (В. Ф. Малкин, Г. Закс, А. П. Колегаев, Ф. Ю. Светлов, Е. Ярчук, Г. Б. Сандомирский, В. Шатов и другие).

Уже не было каких-либо открытых судебных процессов, об арестах бывших членов всех антибольшевистских партий почти никогда не сообщалось в печати.

Естественно, возникает вопрос: что побудило Сталина физически уничтожить всех бывших оппозиционеров и членов других партий, не представлявших какой-либо опасности для Советской власти?

Уничтожение прежних противников не было продиктовано боязнью образования новой и более опасной оппозиции. Отчасти то была просто политическая месть. В 20-е годы у Сталина не было достаточно влияния и власти, чтобы расправиться со своими оппонентами, часто весьма резко говорившими и писавшими о нем. Терпеливо ожидая своего часа, он лишь формально принял капитуляцию большинства оппозиционеров, явно двурушничал: говорил одно, а готовился сделать другое. И немедленно уничтожил всех бывших оппозиционеров, как только почувствовал себя достаточно сильным для этого. В свою очередь, разгром и физическое уничтожение бывших оппозиционеров, обвиненных в шпионаже, измене родине, вредительстве, позволили Сталину еще больше укрепить свою власть и влияние. Но главное заключалось, конечно, не в мстительности Сталина.

Организуя политические процессы над бывшими оппозиционерами, людьми, которые были частично скомпрометированы перед партией, людьми, в чью виновность, казалось бы, нетрудно поверить, людьми, растерявшими связи с партией и народом и поэтому беззащитными перед Сталиным, он стремился создать в стране обстановку чрезвычайного положения, запугать народ и партию, заставить всех поверить в существование разветвленной сети врагов и шпионов и на этом основании получить в свои руки чрезвычайные полномочия в качестве «спасителя» Советского государства.

Немалое значение имело и стремление свалить на «врагов народа» все политические и экономические трудности. Любому деспоту, насаждающему культ своей личности, нужен козел отпущения. Если в 1928-1932 годах таким козлом отпущения были кулаки и «буржуазная интеллигенция», то в середине 30-х годов – бывшие члены различных оппозиций.

Логика борьбы за власть в стране и в партии, логика преступления вела Сталина к уничтожению под прикрытием политических процессов 30-х годов основных кадров партии и государства, всех неугодных ему деятелей науки, культуры, независимо от того, принимали они участие в каких-либо оппозициях или нет. Все происшедшее до сих пор было только прологом и прикрытием еще более страшной и массовой террористической кампании.

Одним из тех, уничтожить кого Сталин стремился особенно настойчиво, был, как это легко понять, Троцкий.

На первом же московском «открытом» судебном процессе в августе 1936 года Троцкий был заочно приговорен к смертной казни. В это время он жил еще в Норвегии, и формально ему было запрещено заниматься политической деятельностью. Однако, узнав первые подробности о московском процессе, Троцкий сразу же нарушил этот запрет: делал заявления для печати, направлял телеграммы в Лигу Наций, посылал обращения к различным митингам. Правительство Норвегии немедленно предложило Троцкому покинуть страну. Однако ни одна страна Запада не хотела пускать его. Только в конце декабря Мексика дала согласие предоставить Троцкому политическое убежище. В глубокой тайне, под охраной, не на пассажирском судне, а на танкере, нанятом норвежским правительством, Троцкий с женой отплыл в Мексику. Он прибыл туда 9 января, а через две недели в Москве начался процесс «параллельного центра», на котором среди обвиняемых преобладали бывшие троцкисты.

В Мексике Троцкий развернул бурную деятельность, однако она находила очень слабое отражение в мировой прессе, ибо он не был популярен ни в буржуазных, ни в либеральных, ни в социал-демократических, ни тем более в коммунистических кругах. К тому же Троцкий не слишком-то понимал, что происходит в Москве, и в своих оценках часто выдавал желаемое за действительное.

Едва в Москве завершился последний большой «открытый» процесс, Сталин поставил перед НКВД задачу – уничтожить Троцкого. Для убийства Троцкого, а также для расправы с некоторыми дипломатами и разведчиками, оставшимися в 1936-1938 годах за границей, в системе НКВД был создан специальный отдел. В начале 1938 года в одной из французских больниц после успешно проведенной операции аппендицита при странных обстоятельствах умер сын Троцкого Лев Седов. Был арестован и вскоре погиб его второй сын, Сергей, который был далек от политики и отказался выехать с отцом за границу. В это же время по всем лагерям прошли массовые расстрелы троцкистов – и бывших, и тех, кто сохранял верность Троцкому и содержался в заключении еще с конца 20-х годов. В живых почти никого не осталось.

Зимой 1938/39 годов Троцкий занимался организацией нового, IV Интернационала. Его сторонникам удалось собрать учредительный конгресс, однако фактически это было весьма узкое собрание троцкистов – всего около 20 человек представляли несколько стран. Троцкий не мог присутствовать на этом собрании, которое состоялось тайно неподалеку от Парижа и продолжалось только один день – с утра до вечера без перерыва.

Судьба самого Троцкого была трагична. Охота за ним продолжалась, в ней приняли участие и некоторые видные мексиканские коммунисты. Дом Троцкого в Койоакане, превращенный в настоящую крепость, постоянно охранялся. Однажды его обстреляла из пулеметов, а потом атаковала группа, возглавляемая мексиканским художником, коммунистом Сикейросом. Нападавшие сумели разоружить охрану и на 20 минут захватить дом. Троцкий и его жена спрятались в темной комнате. Нападение удалось отбить, дом стали охранять более тщательно, вокруг возвели новые укрепления. В это время в ближайшее окружение Троцкого был уже внедрен молодой испанский коммунист Рамон Меркадер, выдававший себя за американского коммерсанта. 20 августа 1940 года Меркадер смертельно ранил Троцкого ударом ледоруба, который пронес под пальто в его кабинет. Убийца был схвачен и после длительного судебного процесса приговорен к 20 годам тюремного заключения. Руководивший операцией полковник НКВД и мать убийцы, также принимавшая участие в подготовке этого террористического акта, сумели скрыться.

Рамону Меркадеру было присвоено звание Героя Советского Союза, его мать награждена орденом Ленина, ее принимал лично Берия. Руководитель операции получил генеральский чин, и Сталин сказал, что, пока он жив, ни один волосок не упадет с головы этого чекиста. В данном случае Сталин отступил от своего правила уничтожать всех тех, «кто знал слишком много».