Этот период – с 1972 года – я знаю уже не только по рассказам НП, но и по своим контактам с сотрудниками отдела. Ведь Гоголицын и Кропотов – мои друзья. С Гоголицыным у нас начались регулярные обсуждения проблем, над которыми он работал, и я все больше и больше втягивался в тему. В конце концов, в начале восьмидесятых явочным порядком я начал участвовать в семинарах НП и даже в некоторых исследованиях. Появились первые публикации по нейрофизилогии.
В Физтехе, куда я попал в 1972 году после окончания физфака, я довольно быстро написал диссертацию, правда, из-за реформы ВАК защитил ее только в 1978 году. И вероятно, этот период в три года, когда я был еще не кандидат и не мог выходить из темы, в общем не очень интересной, привел к тому, что я перестал гореть физикой. Поэтому, когда академик В. М. Тучкевич предложил мне занять пост ученого секретаря Научного совета по физике твердого тела Межведомственного координационного совета в Ленинграде и получить в тридцать лет должность старшего научного сотрудника, я, не раздумывая, согласился. Эта работа дала мне организационный опыт, но довольно быстро я понял, что не выживу. Формально всех нас, ученых секретарей, перевели на работу в Ленинградский институт информатики и автоматизации. И вот 1 мая 1983 года я шел на демонстрации вместе с директором Ленинградского института информатики и автоматизации АН СССР (ЛИИАН) Валентином Михайловичем Пономаревым. Часа полтора я рассказывал ему о своей работе у НП, как это интересно – исследование мозга и т. д. Я вообще тогда мог говорить только об этом. Неожиданно Валентин Михайлович предложил мне организовать маленькую лабораторию по исследованию механизмов деятельности мозга, базирующуюся в отделе НП. С этого момента я окончательно перешел в нейрофизиологию.
Это было время, когда мечта НП об исследовании нейронной активности начала сбываться. Она смогла добыть две суперсовременные французские ЭВМ «Плюримат» и «ИН-110», что позволило перейти от измерения межимпульсных интервалов линейкой (в то время уже не линейкой, конечно) к полноценному исследованию импульсной активности. НП не смутило, что начинать приходилось практически на пустом месте. Не было хороших усилителей. Сотрудники отдела С. Г. Данько и Ю. Л. Каминский спроектировали, а в мастерских Института мозга человека изготовили полиэлектронейрограф, уникальный в то время аппарат, позволяющий одновременно с одних и тех же электродов регистрировать нейронную активность, ЭЭГ и сверхмедленные физиологические процессы. Не было программного обеспечения – Ю. Л. Гоголицын и С. В. Пахомов (в настоящее время заместитель директора Института мозга человека им. Н. П. Бехтеревой) написали его. Практически на каждом научном митинге мы докладывали об исследовании нейронной активности. Ее могли исследовать еще в двух лабораториях в США. Поэтому наши результаты впечатляли и стали, безусловно, приоритетными.
Но самое главное, что НП ориентировала нас на исследование мозгового обеспечения самых высших видов деятельности. Никто не верил, что из этого что-то может получиться. Один известный академик советовал НП не публиковать эти результаты, мотивируя тем, что все равно придется признать их ошибочными. Он просто поверить не мог, что такие исследования возможны. А НП верила. И, как всегда, ничего не боялась. Именно поэтому она достигла таких высот. Ничто не могло сбить ее с намеченного пути. Именно поэтому она проходила там, где другие пасовали. Впрочем, нет, большей частью не пасовали, а просто даже и не начинали.
Мы чувствовали себя командой за широкой спиной. Отдел уже стал большим, а еще и клиника. НП вникала во все. При этом активно работала с молодыми. Она постоянно интересовалось, что делают аспиранты и молодые специалисты. Находила для подающих надежды ставки. В середине восьмидесятых к НП пришел молодой человек из Азербайджана, Ялчын Абдуллаев. Крайне воспитанный, вежливый, из хорошей семьи. Но самое главное, чем он поразил НП, – он знал ВСЕ ее работы и ВСЕ работы отдела. Причем не просто знал, а понимал их. Сейчас такого не наблюдается. НП немедленно взяла его на работу и определила в мою группу.
Диссертация была сделана на «ура!», и наши результаты были высоко оценены.
Ялчын стал одним из любимых молодых учеников НП. Вместе с ним мы предприняли выполнение одной из последних крупных ее программ (последняя программа – изучение творчества) – микрокартирование коры мозга человека. Исследование локализации нейронного обеспечения различных видов деятельности. Мы получили огромное количество материала, которого хватило на множество статей. Исследовали мозговое обеспечение счета, краткосрочной памяти, грамматики, семантики и многого другого.
Это было время полета. В 1987 году я защитил докторскую диссертацию, а НП закончила строительство нового клинико-лабораторного корпуса, в который все мы и переехали. Но именно во время этого полета, когда, казалось бы, можно немного успокоиться и следовать намеченным курсом, НП выдвигает новую, дерзкую идею, изменившую всю нашу дальнейшую работу и жизнь. Дело в том, что мы могли исследовать только исчезающе малую часть нейронов мозга. Надо изучать весь объем. Как раз в то время появились первые, еще несовершенные позитронно-эмиссионные томографы, позволявшие получать изображение активности всего мозга. НП поручает мне разобраться, что это такое. А дальше поручает попробовать создать программу построения ПЭТ в СССР. Надо сказать, что в то время это было, в принципе, возможно. Была развитая промышленность, наука. Мы создали инициативную группу, но тут уже был закат СССР, и вместо инициативных и азартных пришли осторожные и бюрократичные. Все говорили, что это нужно, возможно, но «вопрос не подготовлен», и лучше купить.
И случилось чудо. (Правда, чудо случается обычно с теми, кто к нему готов и его добивается.) В начале 1988 года в Москве проходит какое-то научное совещание. В числе других и симпозиум, который проводит НП. Был там и наш с Гоголицыным доклад. Мы садимся в глубине зала, начинаем слушать. И вдруг я замечаю, что НП «несет» куда-то абсолютно в сторону. Вместо заявленной научной темы доклада она делает краткий обзор наших исследований мозга человека (очень яркий) и поет оду ПЭТ. Сначала мы ничего не понимаем, но когда, выходя для выступления, взглянули на зал, Юра Гоголицын с треском ломает, согнув двумя руками, указку. Тут и до меня доходит, что в первом ряду сидит Раиса Максимовна Горбачева. После совещания нас представляют первой леди, но она мельком, дежурно подав руку, продолжает увлеченный разговор с НП. Оказалось, что она объясняла, как с ней связаться и что нужно написать на имя Горбачева.
Приехав в Ленинград, НП усадила меня за это письмо. Я его написал более чем на десяти страницах. НП подписала и отослала Раисе Максимовне. И ничего… Вдруг в мае приезжает комиссия из трех человек. Академик АМН Олег Сергеевич Адрианов (потом мы с ним часто общались, и у меня сохранились о нем самые лучшие воспоминания), сотрудница Госплана Джанна Павловна Мочалова, которая на протяжении двух лет будет нашим добрым гением и ангелом-хранителем, и еще один сотрудник Госплана. На письме резолюция А. Н. Яковлеву и Ю. Д. Маслюкову: «Надо уважить просьбу академика Бехтеревой». И подпись. Комиссия дала положительное заключение – и начался наш поход за ПЭТ.
Суть проблем заключалась коротко в следующем. Все говорили, да, ПЭТ нужен, но «не НП, а нам». И второе. Странно, особенно с позиций сегодняшнего, совершенно не коррумпированного времени, нас заставляли купить устаревшее оборудование и по большой цене. Если бы не авторитет НП, не знаю, удалось бы справиться со всем этим. Дальше процесс комплектации, заключения контракта и т. п. Ездили мы с С. В. Пахомовым в Москву каждую неделю, то в Госплан, то в Минздрав. Контракт заключили, но ПЭТ надо куда-то ставить. И практически сразу же после землетрясения в Армении НП пробивает строительство нового корпуса для ПЭТ, четыре тысячи квадратных метров.
Неожиданно нас (меня и Сергея) вызывают в Госплан и предлагают организовать крупный научно-медицинский центр исследования и лечения заболеваний мозга человека. Мотивировка: мы себя очень хорошо зарекомендовали, и у нас получится. На самом деле, конечно, ориентировались на авторитет и школу НП. С самого начала предполагалось, что центр будет с участием НП. И тогда мы изобрели официальную должность – научный руководитель. Постановление о создании Научно-практического центра «Мозг» в составе Института мозга человека и клиники впервые оперировало понятием «научный руководитель». Когда в Совмине меня спрашивали, что это такое, то вполне удовлетворял ответ: «Ну есть же генеральный конструктор. Пусть будет и научный руководитель». Получилось, что специально для НП в стране была введена новая должность.
Надо сказать, что эта должность оказалось разумной только в нашем тандеме. Сын и мать. А главное, мы с ней были друзьями, которые привыкли разговаривать, обсуждать, советоваться. У нас с НП было много разногласий по конкретным делам. И это понятно: НП двадцать лет была директором, и каким директором. Академик, депутат. Естественно, у нее свое видение мира и свой путь решения проблем. А у меня – другой. Мы много спорили. Иногда она меня переубеждала, а иногда я делал по-своему. И далеко не всегда моя самодеятельность была плоха. Я и человек другого поколения, и вообще другой. Когда мы писали что-либо совместно, всегда можно было отличить ее текст от моего.
Путь взаимной притирки мы с НП прошли довольно быстро. Думаю, для НП он был сложнее, чем для меня. Она, с ее огромным опытом, знала, КАК НАДО. А я делал по-другому.
Это очень трудно. Но НП это смогла. Почему? Потому что мы были едины в главном – в целях института, в принципах управления. Расходились только в конкретных путях реализации. Кроме того, каждый из нас был абсолютно уверен не просто в лояльности, а в глубокой любви другого. Поэтому подозрений не возникало. Мы понимали, что все наши мотивы и поступки позитивны. Наконец, я всегда очень уважал мнение НП и очень ценил ее роль в Институте. Как, впрочем, и все остальные сотрудники. Нередко человек, ушедший с активной руководящей работы, чувствует снижение интереса к себе со стороны окружающих. Авторитет же НП только рос.
Много раз могу повторять: абсолютным приоритетом для НП всегда была научная работа. Она не прекращалась ни при каких обстоятельствах. НП расстроена – к столу и писать статью или книгу. НП сидит на заседании – мысли о работе. Она могла мне позвонить в час ночи и начать обсуждать пришедшую ей в голову идею. Именно поэтому НП в конце восьмидесятых объявила о своем стремлении по достижению шестидесяти пяти лет уйти с поста директора. Она как всегда четко выделяла главное и распределила силы. Наука важнее.
И вот тут проснулись определенные силы. Авторитет НП никто не подвергал сомнению. Она могла бы быть директором до семидесяти (тогда еще был возрастной предел). Но если не она, то кто? В конце концов, НП объявила о своем желании перейти в Институт мозга человека и о том, что я назначен директором ИМЧ. А это был повод. Началась истеричная кампания, о деталях которой говорить не хочу. Угрожали даже физическим насилием. Для НП, воспитанной в стиле нормальных взаимоотношений, это был шок. Как могли ее друзья, да просто интеллигентные люди так себя повести?
Но это обсуждать не стоит. Где сейчас те, кто были против? Кто о них знает? А НП знают. И Институт мозга человека создан и успешно работает, и его тоже знают.