Выработка нового политического мышления поставила нас перед необходимостью переосмысления всей нашей восточной политики, в том числе отношений с ближайшими друзьями и соседями.

Считаю излишним пускаться в рассуждения относительно очевидных истин – о принадлежности нашей страны и к Западу, и к Востоку, и к Европе, и к Азии: ведь свыше 3/4 территории бывшего Союза и нынешней России находятся в Азии. Здесь расположены наши основные природные богатства. Около 27 тыс. км российского побережья омываются водами Тихого океана.

Россия была и остается связующим звеном двух континентов и вместе с тем как бы замыкает северное кольцо мирового сообщества.

Восточное направление всегда играло огромную роль в российской политике, а в наше время она еще более возросла. В последней трети XX столетия в странах Дальнего Востока, Юго-Восточной Азии и, если брать более широко, в масштабах всего Азиатско-Тихоокеанского региона (АТР) развернулись глубокие перемены с далеко идущими глобальными последствиями.

Превращение Японии во второй после США, но более динамичный центр экономической мощи, возникновение рядом с ней целой группы новых индустриальных стран, успехи Китая в модернизации экономики, прогресс, достигнутый в Индонезии, Таиланде, коренным образом меняют обстановку в Азиатско-Тихоокеанском регионе. На его долю (с учетом Тихоокеанского побережья США и Канады, а также Австралии и Новой Зеландии) приходится даже сегодня более половины населения Земли, мировой промышленной продукции и торговли.

Страны АТР вышли на лидирующие позиции по наиболее перспективным направлениям научно-технического прогресса: электроники, аэрокосмической технологии, освоения новых источников энергии и богатств Мирового океана. Научно-техническая революция в сочетании с огромными природными богатствами, людскими ресурсами этого региона, традиционным трудолюбием, дисциплинированностью и рациональным образом жизни населения восточных стран открывает перед ними широкие перспективы и на будущее. По имеющимся прогнозам, суммарный валовой национальный продукт стран АТР к 2000 году в два раза превысит ВНП стран Европейского экономического сообщества.

Все это дает основание утверждать, что центр международной жизни, на протяжении многих столетий находившийся в Европе и бассейне Северной Атлантики, будет смещаться в область Азиатско-Тихоокеанского региона. Недаром грядущее столетие все чаще называют «тихоокеанским веком» («Pacific Age»).

Можно без преувеличения сказать, что от того, как будут здесь разворачиваться события, все в большей степени зависят судьбы всего человечества.

Но и проблем здесь хоть отбавляй. Азиатско-Тихоокеанский регион поражает не только размерами своих необъятных просторов, людских и природных ресурсов, но и разнообразием, многоликостью стран. В отличие от Европы с ее географической компактностью и в большой степени общим культурно-историческим наследием страны Азиатско-Тихоокеанского региона весьма отличаются друг от друга географическими условиями, уровнем экономического развития, социально-политическим строем и национальными традициями. Здесь расположены или сюда имеют выходы такие крупнейшие мировые державы, как США, Россия и Япония, бывшие «белые доминионы» – Канада, Австралия, Новая Зеландия, такие крупнейшие и своеобразные восточные страны, как Китай и Индонезия, группа новых индустриальных стран («восточных драконов») – Республика Корея, Гонконг, Малайзия, Сингапур, более двух десятков развивающихся стран. Среди стран этого региона – и гиганты, и крошечные государства.

Вследствие пестроты сложившихся условий социально-экономического и политического развития Азиатско-Тихоокеанский регион на протяжении многих лет оставался зоной сложнейшего переплетения острых международных проблем, столкновения интересов, конфликтов. Это был район высокой политической нестабильности со множеством взрывоопасных региональных проблем. Многие из них не решены до сих пор.

Нельзя не сказать в этой связи еще об одной стороне дела, имевшей для нас принципиальное, первостепенное значение. Она состоит в том, что результаты экономического соревнования между двумя системами для стран, объявивших себя социалистическими, оказались здесь еще более плачевными, чем в Европе. Разрыв в уровне социально-экономического развития, в материальном положении людей между странами, принадлежащими к различным системам, здесь еще более увеличился, стал просто вопиющим.

Конечно, это в какой-то мере объяснимо тем, что социально- экономическое развитие в Китае было на долгий период задержано маоистскими экспериментами и внутриполитической борьбой, а во Вьетнаме – почти 30-летней освободительной войной против сменявших друг друга японских, французских, а затем и американских колонизаторов. Но у всех перед глазами то, что произошло на Корейском полуострове. Стартовые условия на Севере были во всяком случае не хуже, чем на Юге, а в итоге за два с половиной десятилетия после корейской войны Юг далеко оставил позади Север в экономическом отношении.

От динамично развивающихся стран и районов Тихоокеанского региона резко отличаются наши Дальний Восток и Восточная Сибирь. Они погрузились в своего рода застойное состояние. Такая ситуация на Дальнем Востоке становится источником неустойчивости, противоречий, подогревая нездоровую обстановку вокруг территориального вопроса.

Все это не могло не учитываться при выработке нашей новой политической стратегии в восточном направлении. Ее развернутое обоснование было дано Горбачевым во Владивостоке 28 июля 1986 г. Дальнейшее развитие ока нашла в советско-индийской Делийской декларации, а затем в выступлении Горбачева в Красноярске 16 сентября 1988 г.

Чтобы представить себе масштабность и широту новых подходов к восточной политике, достаточно напомнить о ее основных компонентах, тесно связанных друг с другом.

Это – придание динамизма двусторонним отношениям со всеми без исключения расположенными здесь странами. Прежде всего речь идет о нормализации отношений с Китаем – нашим великим соседом, а также с Японией, Индонезией, Филиппинами, Малайзией и другими странами этого региона, активизации диалога с США по азиатско-тихоокеанским проблемам.

Это – углубление и обновление отношений с нашими друзьями и союзниками – Вьетнамом, Лаосом, Кампучией, Монголией, КНДР.

Это – урегулирование военных конфликтов в Афганистане, Кампучии, преодоление опасной напряженности на Корейском полуострове, продвижение по пути, ведущему к национальному объединению корейского народа.

Это – прекращение гонки вооружений, и в особенности наращивания ядерного оружия, снижение военного противостояния: ликвидация ракет средней дальности, создание безъядерных зон, снижение активности военных флотов, сокращение вооруженных сил и обычных вооружений, разработка и принятие мер доверия и неприменения силы в регионе с перспективой роспуска военных группировок и отказа от иностранных баз на Тихом океане.

Это – активизация международного политического и экономического сотрудничества в Азиатско-Тихоокеанском регионе, подготовка по типу Хельсинкской тихоокеанской конференции по безопасности и сотрудничеству с участием всех тяготеющих к океану стран.

Это – принятие комплекса мер по решению коренных проблем социально-экономического развития российского Дальнего Востока и создание условий для углубления экономического, научно-технического, экологического и культурного сотрудничества восточных районов страны с зарубежными странами, введение для этого «льготного режима», создание «свободных экономических зон» и т. д.

В последующие годы по всем этим направлениям была развернута большая работа и, как может судить сам читатель, достигнуты немалые подвижки, хотя, конечно, это лишь самое начало оздоровления обстановки и налаживания новой системы отношений между государствами Азиатско- Тихоокеанского региона.

 

Послевоенный Вьетнам

Спустя 10 лет после победы

Из всего комплекса проблем восточной политики мне как секретарю и заведующему Отделом ЦК по связям с коммунистическими и рабочими партиями социалистических стран больше всего пришлось заниматься советско-вьетнамскими отношениями, на которых и хотелось бы остановиться в первую очередь.

Прошло 10 лет после исторической победы Вьетнама над полумиллионным американским экспедиционным корпусом и сайгонским марионеточным режимом. Вьетнамский народ добился осуществления своей высшей национальной цели – объединения страны. Мне довелось быть во Вьетнаме, когда война на Юге еще продолжалась, и видеть страну, отмобилизованную для борьбы. Знакомство с жизнью вьетнамского народа не могло не вызывать чувств изумления и восхищения: полуголодный, разутый, раздетый народ смог противостоять мощной, современной военной машине. И не только противостоять, но в конечном счете взять верх, добиться прекращения американской агрессии. Насколько же велика сила национальной идеи!

И вот в декабре 1986 года я снова оказался во Вьетнаме в составе делегации КПСС на VI съезде Вьетнамской партии труда. Возглавлял делегацию Е.К. Лигачев. Готовясь к этой миссии, мы в отделе провели тщательный анализ всего комплекса проблем, связанных с Вьетнамом и советско-вьетнамскими отношениями.

Ситуация во Вьетнаме и по истечении 10 лет оставалась очень сложной. Победа в войне, объединение Севера и Юга вызвали подъем национального самосознания. Реальностью стало появление в регионе крупного государства почти с 60-миллионным населением, которое, естественно, заявило о своих особых интересах на Индокитайском полуострове. Из двух союзников по антиамериканской войне хорошие контакты сохранились у Вьетнама только с Советским Союзом. С Китаем отношения стали прохладными уже к концу войны, а после ее окончания – даже враждебными. Объединенный Вьетнам стал тяготиться китайской опекой, не воспринимал стремление Китая укреплять свое влияние на Индокитайском полуострове.

В свою очередь, Китай не хотел примириться с тем, что у его южных границ появилась крупная самостоятельная страна, проводившая свою политику, да к тому же находившаяся в союзных отношениях с другой великой державой. Очень болезненно китайцы относились к естественному стремлению Вьетнама укрепить отношения с Лаосом и Кампучией.

В этот период особенно давали о себе знать многовековые противоречия между Китаем и Вьетнамом. Я помню, как еще во время моего первого посещения Вьетнама в Историческом музее вьетнамский экскурсовод особо акцентировал внимание на более чем тысячелетней истории борьбы вьетнамцев против иностранных завоевателей. На мой вопрос, кого же он имеет в виду, экскурсовод ответил: «Китайских гегемонистов». Но тогда это произносилось скороговоркой, а сейчас стало одним из лейтмотивов официальной идеологии и политики.

В этой обстановке возникла кампучийская проблема. В ответ на ввод вьетнамских вооруженных сил в Кампучию и изгнание из нее полпотовцев Китай решил «преподать урок» вьетнамцам и начал военные действия против него на Севере. Китайские войска вторглись на сотни километров в глубь вьетнамской территории, а потом, вынужденные уйти оттуда, продолжали сохранять крупную военную группировку на границе, и Вьетнам должен был держать в этом районе миллионную армию. А всего под ружьем во Вьетнаме и Кампучии было 2 млн. человек. Одно это было уже непосильной ношей для очень слабой, да и к тому же истощенной войной вьетнамской экономики.

Экономическая ситуация во Вьетнаме и через 10 лет оставалась тяжелейшей, просто отчаянной. У крестьян отбирались все излишки продовольствия и направлялись на содержание армии. Городское население получало лишь 13 кг. риса на человека в месяц, и больше ничего. В городах, да и в сельской местности, царила потрясающая нищета. Жилища в городах и поселках, казалось, находятся в полуразрушенном состоянии. Да и какие это дома: земляной пол, легкие бамбуковые перегородки и крыша? Тут же изготовление пищи и нехитрых поделок для продажи. Вся жизнь людей на улице, в пыли.

Зарплата тех, кто работал на предприятиях, в мастерских и учреждениях, покрывала не более трети скудного прожиточного минимума. Вьетнамцы просто физически были не в состоянии выполнять тяжелые работы, например на грузовиках в угольных разрезах.

Без приработка не могли обходиться даже работники государственного и партийного аппарата. В беседе с нами первый секретарь Хошиминского горкома партии сказал, что вынужден разводить свиней в личном хозяйстве для получения дополнительного дохода.

В состоянии полного развала находились финансы и денежное обращение страны. Дело доходило до того, что мы не успевали выполнять отчаянные просьбы вьетнамцев на печатание бумажных донгов, отправляли их во Вьетнам самолетами. Огромные суммы денег выплачивались на содержание армии, государственного и партийного аппарата, а возврат денег в бюджет был очень ограниченным. Денежная масса словно бросалась в бездонную бочку и быстро обесценивалась.

Приходится только удивляться, как все это терпел народ, выдержавший такие испытания в годы войны?!

Слов нет: объективно условия для послевоенного развития Вьетнама, особенно международные, складывались трудно, но уже тогда было ясно, что и в политике Вьетнамской партии труда, ее руководства во главе с Ле Зуаном были допущены серьезные ошибки. Вьетнамские руководители не сумели учесть всей глубины изменения обстановки после объединения страны и вступления ее в новую полосу развития, продолжали мыслить категориями военного времени и действовать командными методами.

Задачи мирного времени они воспринимали сквозь призму сталинских догм и представлений. Подъем национального самосознания подталкивал их к необдуманным попыткам как можно быстрее осуществить переход к социализму, но не через нэп, а через амбициозные планы индустриализации и коллективизации, своеобразный «большой скачок».

Отсюда пренебрежение нуждами народа, стремление к созданию индустриальных гигантов, не считаясь ни с чем, вместо того, чтобы в первую очередь поднять сельское хозяйство, народные промыслы, дать простор свободной торговле и экономическим стимулам.

Надо прямо сказать, что этому амбициозному курсу форсированного «строительства социализма» без учета насущных нужд страны и народа подыгрывали и наши специалисты и плановики, которые в большом числе были представлены в органах государственного управления Вьетнама в тот период. А когда мы стали их поправлять, это встретило неприятие и даже сопротивление.

Без коренного пересмотра политики нечего было и думать о серьезном изменении ситуации в стране. Горбачев в товарищеской форме говорил об этом руководителям Вьетнама. Сознание необходимости перемен, я думаю, постепенно накапливалось в головах по-восточному рассудительных, несуетливых вьетнамцев, но до поры до времени это не давало результатов.

К тому же Ле Зуан был серьезно болен. В довольно тяжелом состоянии он участвовал в работе XXVII съезда КПСС. Силы постепенно покидали его. Помню, приехав во Внуково-2 проводить Ле Зуана, возвращавшегося на родину, я увидел человека, который уже не мог самостоятельно передвигаться, его просто внесли в самолет. По возвращении на родину через некоторое время Ле Зуан скончался.

На смену ему пришел Чыонг Тинь. Он, как и Ле Зуан, относился к старой хошиминовской гвардии вьетнамских руководителей. Ранее он уже был в течение непродолжительного времени Генеральным секретарем ВПТ. Маленький, щупленький, но очень активный, он отличался острым умом и реалистическим восприятием действительности. Под его руководством и был подготовлен VI съезд Вьетнамской партии труда, переименованной на съезде в Коммунистическую партию Вьетнама (КПВ).

В процессе подготовки съезда Чыонг Тинь дважды был в Москве и встречался с Горбачевым. Разговор был совсем другой, чем с Ле Зуаном. Новый вьетнамский руководитель дал реалистический и острокритический анализ положения в своей стране, говорил о необходимости удовлетворения самых насущных нужд многострадального народа, о недопустимости дальнейших гибельных попыток испытывать его терпение. Он считал необходимой коренную перемену всей линии политики партии и государства, высказывал в то же время полное одобрение решений XXVII съезда КПСС и внешней политики Советского Союза, в том числе на восточном направлении.

Чыонг Тинь дал ясно понять, что не собирается оставаться лидером партии, полагая, что руководство партией и страной следует передать в более молодые, энергичные руки. И такая работа по выдвижению нового лидера была заблаговременно проведена еще до съезда в Политбюро, ЦК партии с привлечением широкого партийного актива. Конечно, окончательное решение до съезда не было принято, но мнение по этому вопросу сформировалось, и оно не оставалось тайной. Речь шла о Нгуен Ван Лине, энергичном, более молодом, по вьетнамским меркам, руководителе, который в течение ряда лет возглавлял национально-освободительную борьбу вьетнамского народа на юге страны.

Чувствовалось, что в руководстве Вьетнамской партии труда зреют новые подходы к проблемам, хотя полной уверенности в том, что на съезде они восторжествуют, не было.

Переломное событие

VI Съезд Вьетнамской партии труда, состоявшийся в декабре 1986 года, превзошел все ожидания смелостью постановки вопросов, самокритичностью, новизной выдвинутых задач. Во вступительном слове Нгуен Ван Линя, политическом докладе, с которым выступил Чыонг Тинь, был обстоятельно проанализирован опыт общественно-политического развития страны в послевоенное время. Была развернута критика допущенного ранее субъективизма и волюнтаризма. Впрочем, все это делалось без какой-либо крикливости и разноса прежнего руководства, которому воздавалось должное за его заслуги в национально-освободительной борьбе.

Вьетнамское руководство выступило против неправильного понимания теории переходного периода, имевших место попыток забегания вперед, перенесения на мирное строительство методов работы партии, сложившихся в годы войны, механического заимствования чужого опыта индустриализации.

Съезд вместе с тем дал самую высокую оценку советской перестройке. Весьма созвучной перестройке оказалась постановка вопроса вьетнамцами о повышении роли человека, выражаемая формулой «народ знает, обсуждает, действует и контролирует». Поражало абсолютное отсутствие в докладах и выступлениях какого-либо славословия.

Чего стоит одна смена руководства. Пожалуй, к тому времени это был единственный случай в практике партий соцстран «конституционной» смены лидера партии на съезде. Важно, что все было сделано в достаточно уважительной форме по отношению к прежним руководителям, которые с большим почетом были освобождены от партийных постов. Одни остались советниками, а другие на известное время сохраняли свои прежние государственные обязанности.

Перемены в политике коснулись самых коренных вопросов. В экономике был взят курс на первоочередное решение трех проблем: сельского хозяйства, легкой промышленности и внешней торговли. В соответствии с этим пересмотрена политика капиталовложений, взят курс на экономические методы, на развитие торговли в духе ленинских идей новой экономической политики, которая была единственным спасением для Вьетнама.

В решениях съезда был заложен, может быть, не столь резкий, но явный поворот к поиску политического решения сложных проблем и в области внешней политики, тяжкой гирей висевших на ногах Вьетнама. Подспудно маячили идеи нормализации отношений с Китаем, ибо без этого нельзя было добиться сколько-нибудь существенного высвобождения ресурсов страны для насущных экономических нужд.

В общем съезд положил начало новой полосе в развитии Вьетнама. Хотя недостатка в революционной фразеологии не было, суть политики вырисовывалась уже совсем иной.

Во время пребывания во Вьетнаме делегация КПСС ознакомилась с некоторыми объектами советско-вьетнамского сотрудничества, побывала в Хайфоне и Сайгоне, переименованном в Хошимин. Среди них гидроузел и электростанция Хоабинь на реке Черная – уникальная стройка по своим масштабам, замыслам и техническим решениям. И вьетнамцы, и советские специалисты с гордостью говорили, что это крупнейшее гидросооружение во всей Юго-Восточной Азии. Оно избавляет огромную территорию в долине реки Черная от периодических наводнений, позволяет удвоить или даже утроить электробаланс страны. Весьма оригинальны и инженерные решения: сами гидроагрегаты размещаются в помещениях, вырубленных в скалах. На стройке создана мощная база, сооружен современный городок гидростроителей.

Все это, конечно, не могло не впечатлять. А другая сторона дела состояла в том, что мощнейший современный объект не вписывался во вьетнамскую среду, находился как бы в другом измерении. К принятию такого мощного потока электроэнергии народное хозяйство и, в частности, сам Ханой не были подготовлены, никто своевременно не подумал о технических средствах передачи и потребления. Введение крупнейшего объекта рассматривалось как самоцель, а не средство подъема экономики и улучшения жизни людей. Такой же односторонний, некомплексный подход проявился и в возведении некоторых других объектов, в частности крупного цементного завода Бимшон. Там забыли провести дорогу для доставки топлива. Крупные недостатки были допущены и в сооружении электростанции Чиан на юге Вьетнама, вблизи Хошимина.

Другой объект, который нам удалось посетить, – это нефтепромысел Вунгтау, где на первых морских платформах к тому времени уже началась промышленная добыча нефти. Она важна была не только для вьетнамцев, которые избавлялись в перспективе от необходимости закупать жидкое топливо за границей, но и для нас, поскольку освобождала нас от обременительных поставок 1 млн. т нефтепродуктов для Вьетнама. Но для этого надо было не только добывать нефть, но и организовать ее переработку. Решение же этого вопроса затягивалось. В результате некоторое время нефть, добытую в Вунгтау, продавали за рубеж, а нам приходилось по-прежнему гнать танкеры с нефтепродуктами во Вьетнам.

К этому времени были открыты и другие месторождения нефти на южном и северном шельфах Вьетнама. Свои услуги по их разработке предлагали Япония и даже Индия. Наши строители и нефтедобытчики вели себя как собака на сене: сами были не в состоянии развернуть такие работы, но в то же время косо смотрели и на переговоры вьетнамцев с другими странами.

Значительно более быстрые результаты давало сотрудничество в изготовлении во Вьетнаме швейных и других изделий из давальческого сырья, создании плантаций по выращиванию гевеи, чая, кофе, овощей и фруктов главным образом на юге страны. Но оно считалось не очень престижным и не привлекало к себе необходимого внимания ни вьетнамской, ни особенно советской стороны. Плохо использовались выгодные для нас возможности ремонта советских судов на верфях Хошимина.

Таких вопросов в ходе поездки делегации по стране обнаружилось великое множество.

В заключение состоялась встреча советской делегации с Нгуен Ван Линем, избранным на съезде Генеральным секретарем Коммунистической партии Вьетнама, ветеранами-советниками и основными членами Политбюро. Новый руководитель Вьетнама еще раз подчеркнул, что на съезде нашли выражение коллективная мысль вьетнамских коммунистов, созвучие выводов VI съезда Компартии Вьетнама с XXVII съездом КПСС. Вместе с тем, делясь своими соображениями на будущее, он признал, что доклад и выборы нового состава ЦК, формирование нового руководства – это только начало выработки новой политики и практической работы, направленной на возрождение Вьетнама.

Была высказана просьба о том, чтобы в первом квартале 1987 года принять Нгуен Ван Линя в Советском Союзе.

Не обошлось и без особых просьб, в частности о поставке Вьетнаму значительного количества материальных ресурсов, необходимых для преодоления самой тяжелой полосы экономических трудностей и удовлетворения самых насущных потребностей народного хозяйства.

В целом VI съезд Компартии Вьетнама породил надежду на выход из тяжелого положения, в котором оказалась страна. Это было важно прежде всего для облегчения невыносимого материального положения народа, для политической стабилизации и предотвращения социального взрыва, который мог стать неотвратимым.

Это было важно и для Советского Союза. Стало видно, во имя чего мы ежегодно затрачивали примерно миллиард рублей на помощь Вьетнаму, ввозили товаров туда вдвое больше, чем вывозили.

В таком духе об участии делегации КПСС в работе VI съезда Коммунистической партии Вьетнама мы доложили на Политбюро. Оно одобрило деятельность делегации и поручило советским, государственным и хозяйственным органам внимательно рассмотреть вопросы, связанные с советско-вьетнамским сотрудничеством, повышением эффективности нашей помощи и наших экономических связей.

Послесъездовская заминка

В течение нескольких последующих месяцев после столь успешно проведенного съезда в деятельности вьетнамского руководства наступила какая-то заминка, не предпринималось никаких заметных шагов по реализации решений съезда. Информация из Вьетнама была очень скупой. Объяснение одно: по-видимому, в руководстве вспыхнула борьба вокруг интерпретации решений съезда между двумя группировками.

Одна из них – традиционно консервативная – продолжала линию Ле Зуана на «строительство социализма» жестко административными методами, через классовую борьбу, форсированную индустриализацию, насаждение социалистических форм ведения хозяйства с помощью государства. Эта часть руководства всячески подчеркивала свою близость к Советскому Союзу, и, я думаю, это делалось совершенно искренне, от души. Они недвусмысленно поддерживали нас в советско-китайском споре, выступали против развития отношений с Западом, а также со странами АСЕАН.

Свои планы большого скачка для Вьетнама они связывали с помощью со стороны Советского Союза и других социалистических стран. Рассуждения были простыми: «Мы в течение долгого ряда лет вели упорную борьбу с империализмом, то есть выполняли свой интернациональный долг. В это время другие страны социалистического лагеря нормально развивались, и теперь Вьетнам, понесший столь большие жертвы во имя общего социалистического дела, вправе рассчитывать не только на морально-политическую поддержку, но и на реальную материальную помощь со стороны других соцстран».

Помощь Советский Союз, конечно, оказывал и не собирался прекращать ее вдруг. Но в то же время мы считали, что в таких масштабах она не может продолжаться бесконечно, что Вьетнаму надо побыстрее вставать на ноги и самостоятельно решать свои задачи. Другие же страны советского блока уже в эти годы открещивались от предоставления помощи Вьетнаму, впрочем, как и другим развивающимся соцстранам, предпочитая иметь с ними нормальные взаимовыгодные отношения.

Такой по сути дела фундаменталистской линии придерживались, по всей видимости, прежний руководитель правительства Фам Ван Донг, новый премьер Фам Хунг и некоторые другие вьетнамские руководители традиционного толка. Впрочем, об этом судить было весьма затруднительно, ибо дискуссии во вьетнамском руководстве велись в весьма специфических для Востока формах, не выносились на публику, а разногласия, о которых заходила речь, не увязывались с конкретными лицами даже в переговорах на высшем уровне.

Идейным вдохновителем противоположной линии был Ле Дык Тхо. К нему тянулись более молодые деятели, в том числе министр иностранных дел Нгуен Ко Тхать, член Политбюро и секретарь ЦК Суан Бать. Это были, по сути дела, противники фундаментализма, люди, придерживавшиеся прагматических, реалистических взглядов. Они выступали за первоочередное решение тех проблем вьетнамской экономики, которые могли бы быстрее принести облегчение для народа, за развитие различных форм собственности, предоставление большей свободы хозяйствам крестьян и ремесленников, предпринимательство.

Во внешней политике они склонялись к политическому решению кампучийской проблемы, постепенной нормализации отношений с Китаем, развитию диалога со странами АСЕАН, экономических отношений с Японией и западными странами.

Перед съездом и на нем самом в основном взяла верх прагматическая, реалистическая линия, но после него, по-видимому, борьба вновь разгорелась. Новый Генеральный секретарь Нгуен Ван Линь, несмотря на солидный возраст и большой военный опыт, в решении таких проблем был новичком. Поддержав его выдвижение на эту должность, каждая из противоборствующих сторон рассчитывала оказывать на него решающее влияние в будущем.

На этой почве и произошла почти полугодовая заминка в практическом осуществлении решений VI съезда Компартии Вьетнама. В конечном счете Нгуен Ван Линь, как показал последующий ход событий, взял сторону прагматиков и реалистов. Их влияние в руководстве возросло, хотя и представители жесткой линии не подверглись остракизму, продолжали занимать высокие посты в партии и государстве.

К весне 1987 года состояние неопределенности закончилось, и в мае Нгуен Ван Линь в сопровождении До Мыоя (и тут сказывалось стремление вьетнамцев к сбалансированным решениям) прибыл в Москву с официальным визитом.

Вьетнамец информировал Горбачева о развернутой программе действий во внутренней и внешней политике страны в духе решений VI съезда партии, углубив и конкретизировав их по многим вопросам. При этом чувствовал себя уверенно и излагал свою программу очень убежденно и, я бы сказал, эмоционально.

Изменился сам характер просьб о помощи. Раньше вьетнамцы просили зерно, чтобы хоть мало-мальски кормить армию и городских жителей. Риса у нас не было, выделяли пшеницу, к использованию которой вьетнамцы были совершенно не готовы и не знали, что с ней делать, ведь хлебопекарной промышленности у них практически не было. Теперь вместо зерна они просили оказать помощь в виде удобрений, тракторов и горючего, чтобы поднять собственное производство риса.

Информируя Политбюро о своей встрече с высоким руководителем, Горбачев высказал удовлетворение от состоявшегося обмена мнениями и надежду на то, что там дела пойдут лучше.

Еще одна встреча Горбачева с Нгуен Ван Линем произошла во время его пребывания на юбилейных торжествах в Москве по случаю 70-летия Октябрьской революции. Кстати говоря, вьетнамскому руководителю, с учетом мнения наших друзей, было поручено произнести ответную речь на приеме в Кремле в честь делегаций политических партий и движений. Нгуен Ван Линь с большим чувством ответственности, я бы сказал, взволнованно отнесся к этой своей миссии, тщательно готовился к выступлению, произнес хоть и короткую, но очень содержательную и эмоционально насыщенную речь.

На встрече с Горбачевым Нгуен Ван Линь, передав привет советским товарищам от Политбюро ЦК КПВ и советников, вновь вернулся к оценке экономической ситуации в стране, которая оставалась тяжелой. На сей раз он более определенно связывал ее с ошибками, допущенными в экономической политике в послевоенный период, особо подчеркнул, насколько велико значение идей и советского опыта нэпа для возрождения Вьетнама. И здесь коренной вопрос – взаимоотношение с крестьянством. Сельские производители были задавлены налогами и другими ограничениями. В приусадебных хозяйствах разрешалось иметь только 5% земли, но и при этом они давали 50- 60% общей продукции.

Нгуен Ван Линь подчеркнул необходимость резкого сокращения расходов на содержание армии и госаппарата. «Наша двухмиллионная армия, – говорил он, – самая большая по расчету на душу населения. Мы разработали новый подход к военному строительству, который предполагает небольшую численность регулярных войск, которые могли бы опираться на широкую основу народного ополчения, не требующего больших затрат. Были предложения создать вдоль границы с Китаем на севере своего рода «линию Мажино», но они неприемлемы из-за дороговизны и уязвимости. Сейчас идем по линии создания укрепленных районов, которые могли бы принять огонь на себя и послужить основой для действий регулярной армии».

Нгуен Ван Линь сообщил, что в государственном аппарате работают 3-4 млн. человек. С семьями – это не менее 10 млн. человек, то есть чуть ли не каждый пятый в стране. Такой аппарат кормить слаборазвитая экономика просто не в состоянии.

Конкретный деловой подход Нгуен Ван Линь проявил в вопросе использования советской помощи. До недавнего времени здесь не было ни четкой политики, ни хорошей организации, помощь не доходила до людей, застревала, распылялась и расхищалась где-то на верхних и средних ступенях бюрократического аппарата. Сейчас они подошли к этому делу иначе. Помощь, особенно удобрениями, горючим, техникой, сосредоточивалась в 100 наиболее перспективных уездах для того, чтобы получить от нее максимальную отдачу, прежде всего в увеличении производства риса.

На вопрос о том, есть ли понимание всех этих проблем в руководстве, Нгуен Ван Линь ответил положительно, но вместе с тем посетовал на то, что не все ведут активную работу в нужном направлении. «Есть люди, у которых слова и дела не расходятся, а есть просто пустозвоны. Есть в Политбюро и в Секретариате люди консервативные, особенно когда дело доходит до конкретики».

Наша позиция

Надо сказать, что новый курс вьетнамской политики воспринимался в наших руководящих кругах неоднозначно, особенно в тех случаях, когда это требовало коренного пересмотра своих собственных представлений и методов практической работы во взаимоотношениях с Вьетнамом. Я имею в виду прежде всего Госплан и Министерство внешнеэкономических связей, а также военные инстанции. Это не могло не отражаться и на настроениях некоторой части Политбюро.

Нет-нет да и прослеживалась настороженность и даже подозрительность в отношении вьетнамских прагматиков, стремление ориентироваться на деятелей консервативного толка – «настоящих и верных друзей СССР». Наши плановые и внешнеэкономические органы очень медленно реагировали на изменение ситуации во Вьетнаме. Здесь продолжали довлеть прежние представления, исходившие из умозрительных догм относительно социалистического строительства. Госплановские советники в Ханое по-прежнему толкали вьетнамцев на сохранение и усиление централизованных методов планирования, поощряли гигантоманию, амбициозные программы и т. п.

Надо сказать, что в нашем Политбюро не проходило и месяца, чтобы не вспыхивал вопрос об эффективности помощи Вьетнаму и перестройки советско-вьетнамского экономического сотрудничества. Со стороны Генерального секретаря и других членов Политбюро высказывалась острая критика медленной реакции с нашей стороны на изменяющуюся ситуацию.

После одного из таких заседаний в апреле 1988 года я провел совещание по вопросам экономического сотрудничества с Вьетнамом. О нем, мне кажется, стоит рассказать несколько подробнее.

Открывая совещание, я сказал: «Прошло 13 лет после окончания войны и воссоединения Севера и Юга Вьетнама. Правда, потом были новые политические осложнения: кампучийская эпопея, китайское вторжение, но и после этого прошло уже около 10 лет. Ситуация в экономической сфере остается исключительно тяжелой, можно сказать, отчаянной.

Сейчас в этом государстве с населением почти в 60 млн. человек жизненный уровень людей сопоставим с тем, что мы имеем в самых неразвитых районах земного шара. Среднедушевой доход не превышает 100 долл. на душу населения в год. Это в 20 раз меньше уровня европейских стран, в 10 раз меньше, чем в Монголии и на Кубе. Этот разрыв не только не сокращается, а, наоборот, возрастает, особенно в сопоставлении с новыми индустриальными странами Азии.

Не так давно в такой же ситуации находился и Китай, но он совершил сильный скачок вперед. Буквально за несколько лет он на 100 млн. т увеличил производство зерна, а Вьетнам – самая рисовая страна – бедствует из-за его недостатка.

Народное хозяйство буквально задыхается от инфляции. За прошлый год уровень инфляции составил 500%. Высокий уровень безработицы, тяжелое бремя военных расходов, не говоря уже о внешнем долге. Большинство людей живет впроголодь. Процветает спекуляция, аппарат управления поражен коррупцией.

Естественно, что и общественно-политическая обстановка не может быть в этих условиях нормальной. Терпение населения не может продолжаться бесконечно.

Можно ли в этих условиях мириться с тем, что наша помощь по- прежнему остается малоэффективной. С трудом преодолеваются неправильные установки, продиктованные не реальными условиями, а догматическими представлениями о строительстве социализма. Мы завязли в крупных объектах. Многие из них сооружаются в течение долгих лет и не дают отдачи.

Перед нами стоит задача еще и еще раз осмыслить ситуацию, найти пути повышения эффективности нашего сотрудничества с Вьетнамом – нашим стратегическим союзником в Юго-Восточной Азии. Нельзя не учитывать и того, что помощь Вьетнаму становится для нашей страны все более обременительной, а сохранение нынешней ситуации перечеркивает все надежды на возвращение долгов.

Где те узлы, которые надо развязать, чтобы помочь вьетнамскому руководству выйти из этой ситуации? На этот вопрос надо дать ответ и представить наши предложения руководству Центрального Комитета партии».

Выступивший первым заместитель председателя Госплана П. А. Паскарь пытался объяснить тяжелую экономическую ситуацию во Вьетнаме тем, что страна лишилась миллиардов долларов, которые текли туда раньше из США и Китая, апеллировал к некоторым частным улучшениям, имевшим место, по его мнению во Вьетнаме, оправдывал позиции Госплана, его советников при вьетнамском правительстве, которые, безусловно, несли немалую ответственность за поощрение неправильных тенденций в экономическом восстановлении и строительстве Вьетнама в послевоенные годы.

В духе оправдания и поддержки централистских методов было выдержано и выступление руководителя аппарата экономических советников во Вьетнаме В.С. Орлова. Он сетовал на расползание ресурсов, призывал взять в руки государства торговлю рисом, табаком и т. д.

Главный редактор журнала «Коммунист» Н.Б. Биккенин, который направлялся во Вьетнам для консультаций в работе над новой программой КПВ, высказал несколько серьезных соображений об общественно- политическом развитии страны и нашей позиции в этих вопросах. В самом основании вьетнамского общества, по мнению Биккенина, возникла «кривизна». Война, иждивенчество отучили трудиться. До сих пор широко распространено догматическое отношение к советскому опыту.

Стратегическая задача состоит в том, чтобы накормить людей, а не говорить на каждом углу о социализме. Надо изменить характер нашей экономической помощи, органически увязав ее с новой линией Коммунистической партии, выраженной на VI съезде. Генеральный секретарь Нгуен Ван Линь хорошо понимает проблемы страны, но есть сопротивление со стороны сторонников так называемого чистого социализма. Надо тщательно отбирать людей для командирования во Вьетнам, чтобы это были люди передовых взглядов.

Представитель МИД Ю.Н. Мякотных подчеркнул необходимость полнее учитывать перемены во вьетнамском руководстве, усилить внимание к работе с новыми прогрессивными вьетнамскими руководителями.

Директор Института Дальнего Востока М.Л. Титаренко поделился таким наблюдением. Во Вьетнаме, да и в сопредельных странах, проскальзывает мнение о том, что трудности Вьетнама якобы являются результатом его переориентации с Китая на Советский Союз. Главное сейчас – коренной пересмотр социально-экономической политики, достижение смычки с крестьянством, создание у него заинтересованности в подъеме сельского хозяйства.

Заместитель директора Института мировой экономики и международных отношений И.С. Королев счел, что надо коренным образом изменить характер консультационной работы, не брать на себя смелость высказывать рекомендации по любому поводу, а способствовать тому, чтобы сами вьетнамцы принимали более квалифицированные решения.

Представитель Генштаба генерал В.А. Харитонов избрал основной темой своего выступления влияние возможной войны со стороны Китая на всю обстановку во Вьетнаме, по сути дела оправдывая его военные приготовления.

Член-корреспондент Академии наук Г.Ф. Ким говорил о необходимости выработки нового подхода к отношениям с Вьетнамом с учетом известной автономности Южного Вьетнама, о налаживании трехстороннего сотрудничества – СССР, Индия, Вьетнам. Он призвал критически посмотреть на наши интересы в Кампучии.

Резкие, категорические оценки прозвучали из уст академика О.Т. Богомолова. Он констатировал, что политика строительства социализма не удалась ни в одной из развивающихся стран. Нашему противнику может быть даже выгодно иметь такие «социалистические» страны, чтобы отпугивать народы от социализма. Обратив внимание на размеры нашей помощи Вьетнаму, он поставил вопрос: не велика ли эта цена за Камрань и Дананг? Что касается обострения отношений с Китаем, то тут, по мнению академика, определенная доля вины лежала и на Вьетнаме. Он считает, что Вьетнаму надо шире использовать возможности сотрудничества с Западом.

По мнению директора Международного института СЭВ Ю.С. Ширяева, надо было наделить более широкими полномочиями советско-вьетнамскую комиссию, руководителем которой был заместитель председателя Совета Министров В.К. Гусев.

На совещание был приглашен В.А. Крючков, в то время заместитель председателя КГБ. Выступал он в обычном для руководителей этого ведомства ключе – разоблачал козни империализма вокруг Индокитая, бил тревогу в связи со снижением советского престижа во Вьетнаме. К русским, особенно в Южном Вьетнаме, отметил он, начинают относиться как к американцам.

Одним словом, спектр мнений оказался довольно широким: от госплановской оценки (Паскарь, Орлов), что все идет не так уж плохо и нужно только «усиливать», «улучшать» работу, до предложений об общем изменении отношения к Вьетнаму, с сомнением в необходимости рассматривать его как своего стратегического союзника (Богомолов).

В своем кратком заключительном слове я подчеркнул переломность момента, который переживал Вьетнам – государство, наиболее близкое нам в этом регионе, связанное с нами тесными узами на протяжении нескольких последних десятилетий.

«Когда шла война, не был еще освобожден юг, складывалось впечатление, что как только наступит мир, Вьетнам совершит быстрый рывок вперед. К сожалению, эти надежды не сбылись, страна продолжает пребывать в тисках острейших проблем. Объективные факторы при этом достаточно благоприятные: благодатная природа, скромные, трудолюбивые люди, по преимуществу крестьянская экономика, более устойчивая к невзгодам и способная к быстрому оживлению. Конечно, оставалось сложным международное положение, но у кого тогда оно было простым.

Все дело в субъективном факторе – экономической политике, методах управления, которые теперь сами вьетнамские руководители признали ошибочными.

Вьетнам – страна самостоятельная, суверенная, с возросшим чувством национального достоинства. Она сама определяет свою политику. Но и мы, наши политические и экономические инстанции, дипломатические и экономические представительства в этой стране, научные учреждения и, конечно, отделы ЦК не можем не чувствовать своей ответственности за допущенные ошибки – ведь вьетнамцы во многом полагались на нас, на наш опыт, на рекомендации многочисленных советников и консультантов, направленных в страну.

Сегодня ясно, что наши советы и рекомендации носили односторонний характер, продиктованный не столько реальными условиями, возможностями и потребностями страны, сколько навязчивыми идеями и догмами о строительстве социализма.

Совершенно недопустимы попытки играть на противоречиях в самом вьетнамском руководстве, делить его на «верных» и «неверных», одних считать последовательными сторонниками социалистических принципов, а других – отступниками от них, поддерживать первых и отворачиваться от вторых. Критерием оценки той или иной политики должно быть другое – ее результативность с точки зрения быстрейшего вывода страны из тяжелейшей ситуации, в которой она оказалась.

Сейчас политика вьетнамского руководства круто меняется. Этот поворот заслуживает полной поддержки. Со своей стороны нам надо критически переосмыслить наши собственные оценки и практические действия, не связывая себя какими-либо ограничениями, старыми штампами и догмами. Иначе до истины не докопаться и не выработать практических мер, диктуемых обстановкой.

В ином подходе нуждается характер экономического сотрудничества между нашими странами. Экономическую помощь Вьетнаму надо органично включить в систему нынешних приоритетов его развития. Поучительна в этом отношении практика оказания экономической помощи со стороны Международного валютного фонда. Как известно, он требует полной выкладки по вопросам экономического развития страны-донора, предъявляет довольно жесткие требования к получателям помощи, осуществляет контроль за ее использованием. Я не за то, чтобы применять такие же методы, но совершенно ненормально, когда экономическая помощь предоставляется бесконтрольно, «по-социалистически» благотворительно.

Нужно покончить и с организационной неразберихой, наносящей серьезный урон делу. Сейчас нет хозяина, ответственного за экономические связи с определенной страной, в данном случае с Вьетнамом. Кто-то должен здесь быть ответственным координатором: то ли Госплан с его представительством, то ли МИД и посольство, то ли Министерство внешнеэкономических связей с торгпредством, то ли советская часть двусторонней комиссии, возглавляемая зампредом Совмина. Вот уж действительно, «у семи нянек дитя без глаза».

Я согласен с теми, кто высказался за иной, более широкий подход к экономическому сотрудничеству Вьетнама с третьими странами: не тормозить, а поощрять его. Мы сами идем на развитие экономических связей с Западом, в том числе на создание совместных предприятий. Почему же должны удерживать других от этого?»

Я высказался за то, чтобы направить во Вьетнам группу независимых квалифицированных специалистов, отобранных не по должностному принципу, чтобы они на месте поработали, еще раз вникли в суть вьетнамских проблем.

По итогам совещания в Политбюро была направлена записка с нашими предложениями. Во Вьетнам выехала группа экспертов. В ее составе был один из моих ближайших сотрудников – заместитель заведующего Отделом ЦК О.К. Рыбаков. Проделанная ею работа помогла сомкнуть формы и методы экономического сотрудничества наших стран с новым экономическим курсом вьетнамского руководства. Проведены кадровые замены в представительствах советских экономических органов во Вьетнаме, приняты меры по активизации работы советско-вьетнамской двусторонней комиссии по экономическому сотрудничеству.

Первые плоды новой политики

В июле 1988 года, когда Нгуен Ван Линь находился в Советском Союзе на отдыхе и лечении, по его просьбе состоялась еще одна его встреча с Горбачевым, в которой я также принимал участие.

Сразу хочу сказать, что эта встреча существенно отличалась от всех предыдущих, на которых доминировали просьбы об оказании экстренной материальной помощи Вьетнаму. На сей раз со стороны вьетнамского руководителя таких просьб не выдвигалось. В этой связи я вспомнил одну деталь. Во время предыдущего визита Линь как бы вскользь сообщил Горбачеву о своем заявлении в Политбюро ЦК КПВ, что он за экстренной помощью обращается к СССР в последний раз. И вьетнамец сдержал свое слово.

В ходе переговоров Нгуен Ван Линь поставил некоторые конкретные вопросы экономического сотрудничества. Но они носили уже совсем иной характер: использовать мощности холодильников, имевшихся в Хошимине, для поставок в Советский Союз мяса в счет встречных поставок советских товаров, более широко развернуть производство товаров народного потребления для СССР из давальческого сырья, в частности пошив рубашек, ускорить поставку нефтепродуктов во Вьетнам, но уже не в долг, а в счет добычи вьетнамской нефти в Вунгтау.

Это было, конечно, не случайно: изменение экономической политики (снятие ограничений с крестьянских и ремесленных хозяйств, торговли, предпринимательства, поддержка сельского хозяйства и легкой промышленности, либерализация внешнеэкономических связей, сокращение армии, госаппарата и т. д.) начало приносить свои плоды. Появились признаки улучшения продовольственного положения, снизились темпы инфляции, началось постепенное наполнение рынка товарами как собственного производства, так и импортными.

В отличие от прошлых встреч на сей раз большое внимание было уделено внешнеполитическим проблемам. Вьетнамский лидер еще раз с одобрением и признательностью напомнил о владивостокской речи Горбачева. «Мы полностью одобряем намеченную тогда линию, – добавил он, – и со своей стороны принимаем меры к пересмотру и корректировке многих своих прежних представлений. Руководство Вьетнама считает необходимым осуществить поворот к нормализации вьетнамо-китайских отношений. В том, что эти отношения испортились, вина Китая, но сказались и просчеты Вьетнама, его недостаточная гибкость. Даже в конституцию Вьетнама мы записали, что непосредственным врагом Вьетнама является Китай, а стратегическим – Соединенные Штаты. Теперь эта ошибка нами поправлена, тем более что и Вьетнам, и Китай – социалистические страны».

Нгуен Ван Линь сообщил, что на днях министр иностранных дел Вьетнама встретился с китайским послом и изложил ему эту позицию. А буквально на днях в посольство Вьетнама в Пекине пришел студент и горячо говорил о важности восстановить дружеские отношения между нашими народами. Зная обычаи китайцев, Нгуен Ван Линь высказал предположение, что это не случайный эпизод, а определенный жест в нашу сторону.

На встрече был поднят вопрос и об использовании советским военно- морским флотом вьетнамского порта Камрань. Вьетнамский руководитель высказался за советское предложение – о прекращении нашего присутствия в Камране в обмен на ликвидацию морских баз США на Филиппинах. Но при этом он дал понять, что если такой размен не состоится, то они готовы пойти на решение этого вопроса и без увязки с американскими базами на Филиппинах. Мне показалось, что это был маневр вьетнамцев с китайским подтекстом. Когда же Горбачев заявил о нежелательности односторонних шагов в этом вопросе, Нгуен Ван Линь сделал вид, что очень рад это слышать.

Однако вернемся к экономике. Положительные перемены в ней приняли еще более выраженный характер в следующем, 1989 году, когда в полную меру заработала система материальных стимулов. Страна покрыла свои потребности в рисе, и даже образовались его излишки. Оживление началось и в промышленности. Вьетнам стал выходить и на мировой рынок.

Те, кто бывал во Вьетнаме раньше и приезжал теперь, поражались происшедшим переменам. И всего за два года! Такова цена правильной экономической политики.

Все это не замедлило сказаться и на общей атмосфере в стране, в частности на политической стабилизации, на международном престиже Вьетнама. Начался китайско-вьетнамский диалог, оживились связи со странами АСЕАН, наметились подвижки в отношениях со странами Запада. Вьетнаму удалось избежать бурных потрясений, охвативших страны советского блока в конце 1989 года, сохранилась руководящая роль КПВ, которая, как и раньше, декларирует приверженность социалистическим целям.

Отношения между нашими странами также стали приобретать более сбалансированный характер, появилась тенденция к уменьшению отрицательного сальдо в торговле с нами.

Нельзя сказать, что дальше уже не было никаких трудностей и шероховатостей. Считаю, например, ошибочным принятое в свое время решение о привлечении вьетнамцев в качестве рабочих на советские предприятия легкой промышленности и других отраслей. Не говоря уже о том, что нехватка рабочих рук в советской промышленности – это искусственный феномен, сама форма привлечения вьетнамских рабочих была неоправданной, унизительной для вьетнамцев. Под видом подготовки кадров для их использования в будущем во Вьетнаме предпринималась попытка заштопать собственные дыры с помощью дешевого вьетнамского труда. В советскую промышленность привлекались в основном молодые люди без семей, для них не создавалось должных социально-бытовых условий, что порождало массу инцидентов, конфликтов и, прямо скажем, бросило тень на отношения между нашими народами. После августа – декабря 1991 года и распада Советского Союза теперь уже российская политика в отношении Вьетнама круто изменилась. Думаю, что столь резкое изменение неоправданно, диктуется не столько действительными интересами России, сколько идеологическими причинами. Деидеологизации отношений двух стран не произошло. Идеологическое единство сменилось идеологическим отчуждением. Но при этом страдают реальные интересы двух стран…

 

Кампучийский узел

Как он возник

Ситуация во Вьетнаме, как и на всем Индокитайском полуострове, с середины 70-х годов во многом предопределялась острейшим конфликтом в Кампучии.

Более того, после завершения войны во Вьетнаме Кампучия оставалась одной из немногих горячих точек в международных отношениях. В общем контексте прекращения «холодной войны» и противоборства двух мировых блоков развязка кампучийского узла приобрела характер одной из крупнейших международных политических проблем.

Принято считать, что кампучийский кризис возник в связи с вторжением вьетнамских войск в эту страну. Но, думается, что такой подход к этой проблеме был бы очень неполным и односторонним. Эта акция Вьетнама, конечно же, не принесла ему лавров и отнюдь не повысила авторитет объединенного Вьетнамского государства. Но надо учесть все то, что ей предшествовало.

Что я имею в виду? Победа вьетнамского народа на юге страны, уход американцев из Индокитая коренным образом изменили обстановку в Кампучии. Но там победа досталась красным кхмерам во главе с Пол Потом, поддерживаемым китайским руководством и исповедовавшим ярко выраженную маоистскую идеологию.

В то время отношения между Вьетнамом и Китаем вконец испортились. Китайцы явно имели в виду через послушную им Кампучию оказывать постоянное давление на Вьетнам, который, таким образом, оказался в своеобразных клещах с северо-востока и юго-запада.

Но этого мало. В полпотовском режиме, как в фокусе, оказались собранными самые одиозные проявления восточного деспотизма, соединенного с бесчеловечной маоистской идеологией. Худшего трудно было себе представить. Пол Пот и его клика развернули практическое осуществление маоистских рецептов времен «культурной революции». Народ этой страны, настрадавшийся в годы войны, был ввергнут в новую беду, стал игрушкой в руках фанатичных авантюристов.

Под флагом социализма в стране началось жестокое преследование и уничтожение «буржуазных элементов», интеллигенции, крестьян – настоящий геноцид против собственного народа. Было уничтожено несколько сотен тысяч человек, а по некоторым данным – несколько миллионов человек во имя «светлого будущего».

Конечно, Вьетнам, победивший в освободительной борьбе, не мог оставаться равнодушным к судьбам близкого ему народа соседней страны. Нельзя не учитывать того, что между тремя государствами Индокитая – Вьетнамом, Лаосом и Кампучией – существовали давние и прочные связи – экономические, политические, культурные. Жизнь этих трех народов соединялась и общей водной артерией – рекой Меконг. Они вели совместную борьбу сначала против французских, а затем и против американских завоевателей. Знаменитая «тропа Хо Ши Мина» с севера на юг Вьетнама проходила по территории Лаоса и Кампучии. Там были расположены и многие базы борьбы с агрессией.

Никого не противопоставляя, можно все же утверждать, что, конечно же, интересы Вьетнама на Индокитайском полуострове более весомы, чем интересы Китая. События в Кампучии в немалой степени затрагивали и другие страны Индокитайского полуострова – Таиланд, Малайзию, Бирму, а также Индию и Индонезию.

К середине 80-х годов в Кампучии сохранялась сложная, конфликтная ситуация. Продолжалось политическое и военное противоборство между правительством Кампучии во главе с Хенг Самрином, поддерживаемым Вьетнамом, красными кхмерами, проводившими прокитайскую линию, и группировкой Сон Сана, которому помогали западные державы. Немалую роль играл и бывший глава Кампучийского государства Нородом Сианук, поддерживавший отношения и с Западом, и с китайцами. Образовавшийся здесь сложнейший клубок противоречий будоражил мировую общественность, являлся предметом постоянных обсуждений в Организации Объединенных Наций, в которой мы вынуждены были вести полемику с невыгодных для себя позиций.

Мы не были непосредственно втянуты в кампучийский конфликт, но все же с учетом наших позиций в Индокитае, связей с Вьетнамом не могли не чувствовать своей ответственности за его разрешение. Немаловажное значение имела для нас и экономическая сторона дела, ибо вьетнамцы, ссылаясь на ситуацию в Кампучии, систематически обращались с просьбами все новых и новых поставок вооружений и военного имущества для своей армии.

И конечно же, нас не могла не волновать судьба кхмерского народа. Он был терроризирован полпотовцами, пребывал в каком-то фатально угнетенном состоянии. Как рассказывают очевидцы, в психологии кхмеров появилось безразличие к судьбе своих близких и своей собственной. Возникли огромные трудности в управлении страной, в создании полноценной армии. Вьетнамцам приходилось все брать на себя, они стали свыкаться с этой своей ролью «хозяев положения». А ведь кхмеры – трудолюбивый и талантливый народ, с богатой многовековой историей.

Вот почему в рамках нашей новой восточной политики и нового политического мышления горбачевское руководство взяло линию на достижение политического урегулирования кампучийского конфликта. Это нашло свое отражение уже во Владивостокской декларации 1986 года.

Перед международными отделами ЦК, МИД была поставлена задача поиска путей политического урегулирования кампучийской проблемы. Да, собственно, иного выхода и не было.

Опыт многолетней борьбы показал, что военными средствами кампучийскую проблему не решить. Вместе с тем немыслимо было просто советовать вьетнамцам уйти из Кампучии. Это значило бы вернуть ее опять в руки Пол Пота, который, опираясь на китайскую поддержку, возглавлял наиболее сильную группировку, противостоящую кампучийско-вьетнамским властям.

Надо было искать возможности компромисса. Но мы понимали, что такой поиск возможен лишь в общем контексте изменения политического климата в Юго-Восточной Азии, улучшения китайско-вьетнамских, а в более широком плане – и китайско-советских, и советско-американских отношений. Китайцы считали кампучийский конфликт препятствием на пути нормализации советско-китайских отношений, а мы же исходили из того, что улучшение наших отношений создает условия и для решения кампучийской проблемы.

Активный поиск политического урегулирования в Кампучии начался в 1986-1987 годах. Работа в этом направлении велась и в МИД, и в международных отделах ЦК в тесном контакте между Шеварднадзе, Добрыниным и мной. Кстати, именно в это время был решен и такой, казалось бы, рутинный «бюрократический» вопрос, как передача вопросов работы с Кампучией из ведения Международного отдела в Отдел по соцстранам, то есть от Добрынина ко мне.

Кто-то по этому поводу горько пошутил: «Вот появилась и шестнадцатая социалистическая страна». За этой шуткой стояла другая, вполне серьезная истина, значение которой выявилось позднее: отнесение стран, особенно слаборазвитых, к той или иной системе носит весьма условный характер, важнее – реальные интересы стран и народов, их место в структуре международных отношений.

В данном случае суть вопроса состояла в том, что кампучийскую проблематику просто невозможно отделить от вьетнамской и китайской. Кстати, в МИД Кампучия была тоже отнесена к сфере управления по социалистическим странам Азии.

Первые шаги: Хенг Самрин и Хун Сен

В Кампучии мне побывать не удалось. Но встреч с ее руководителями было очень много. Немало времени и усилий отдано обсуждению кампучийских проблем с вьетнамцами, а также с лаосскими и северокорейскими руководителями.

Моя первая встреча с председателем Народно-демократической партии Кампучии Хенг Самрином произошла во время работы VI съезда Партии труда Вьетнама.

Чтобы подчеркнуть уважение к кампучийцам, мы с Лигачевым приехали в резиденцию, где размещалась их делегация. Хенг Самрин произвел на меня тогда впечатление очень ограниченного, несамостоятельного и даже робкого человека. То ли он недостаточно подготовился к этой встрече, то ли вообще плохо владел материалом, но говорил очень неуверенно. Его позиция основывалась на довольно стереотипных и прямолинейных посылках, определялась исключительно борьбой против полпотовцев и необходимостью их вытеснения из страны. Основные просьбы к Советскому Союзу сводились к продолжению военной и гражданской помощи кампучийскому правительству.

С нашей стороны уже на этой встрече акцент делался на необходимость политического урегулирования, хотя для содержательных, предметных переговоров по этому вопросу еще не было предпосылок. Инициатива и конкретные предложения должны были исходить прежде всего от кампучийской стороны. Но поскольку вьетнамское руководство еще не было готово к такой постановке вопроса, то и кампучийцы не могли сказать ничего вразумительного.

После VI съезда Коммунистической партии Вьетнама понимание необходимости политического урегулирования кампучийской проблемы у вьетнамских руководителей становится большим. И это нашло свое отражение на встрече Нгуен Ван Линя с Горбачевым в мае 1987 года. А вскоре состоялась встреча Горбачева и с самим кампучийским руководителем Хенг Самрином.

Мои первые впечатления о нем подтвердились. Кампучийский руководитель оказался довольно скуп на информацию даже о внутреннем положении страны. Между тем сообщения из Пномпеня не оставляли сомнений в том, что кампучийские власти очень слабы, а в глубинных районах страны полностью отсутствует собственный государственный аппарат. Все находится под контролем вьетнамцев и все делается ими. К сожалению, такой ситуация была и в верхних эшелонах власти Пномпеня. В этом, видимо, секрет скромности и отсутствия уверенности у Хенг Самрина. Сказывались и личные качества этого руководителя. Горбачеву пришлось буквально втягивать его вопросами в серьезное обсуждение экономических проблем страны, социальных отношений, соотношения сил между разными группировками.

Формула политического урегулирования уже произносилась кампучийским руководством, но ее понимание оставалось упрощенно однолинейным. Хенг Самрин, например, заявил: «Сон Сан – прокапиталист, и поэтому мы решили его устранить». Он даже не затронул проблемы взаимоотношений с АСЕАН, хотя здесь были заложены крупные резервы для политического урегулирования. Об этом уже не раз говорилось и с вьетнамцами, и с кампучийцами.

Горбачев вел беседу уважительно и терпеливо, обращая внимание собеседника на основные проблемы. Он подчеркнул важность укрепления народной власти в Кампучии, чтобы она могла самостоятельно и эффективно вести дело и в то же время настойчиво проводить политику примирения: ведь ей нечего противопоставить, ее трудно дискредитировать. Тут очень много резервов и возможностей. Вместе с вьетнамцами активнее работать и со странами АСЕАН, у которых своя позиция, не совпадающая ни с западной, ни с китайской. Ведя диалог с Сиануком, видеть и другие силы, тогда и с Сиануком будет легче вести переговоры. Активной политикой примирения подвигать и Китай на конструктивные шаги в этом направлении. Хенг Самрин все это выслушивал. Но какой-либо реакции не проявлял, его лицо оставалось непроницаемым, как бы отсутствующим.

Примерно в то же самое время у Шеварднадзе и у меня начались регулярные встречи и с председателем правительства Кампучии Хун Сеном. Впечатления об этом человеке были совершенно иные. Это тоже не такой уж опытный, но более самостоятельный и гибкий собеседник.

1 июля 1987 г. на встрече с Шеварднадзе и со мной (присутствовали также работники Отдела ЦК Смирновский и Глазунов) Хун Сен в довольно свободной манере изложил позицию по кампучийскому урегулированию. Ее суть в выражениях, близких к хунсеновским, выглядела так:

«Несмотря на наше военное преимущество, выиграть войну собственными силами мы не в состоянии, ибо противник получает поддержку от Китая, США, Таиланда. Но и враг не может военным путем уничтожить нашу власть.

Таким образом, решить кампучийскую проблему можно только политически.

Позиция Политбюро НРПК состоит в том, чтобы в итоге политического урегулирования сохранить завоевания народа в рамках союза трех стран Индокитая:

во-первых, создать условия для мирного строительства и углубления революционных преобразований;

во-вторых, решить кампучийскую проблему политическим путем в соответствии с принципами, провозглашенными во Владивостоке;

в-третьих, решение кампучийской проблемы – это дело самого кампучийского народа, его невозможно добиться с помощью пребывания вьетнамских войск.

Вероятно, переговоры и военные действия будут вестись одновременно. Но при любом варианте развития событий надо укреплять органы народной власти.

Для достижения урегулирования потребуется определенное время, к нему не готовы и наши противники, но момент для политического наступления настал.

Первый наш шаг – объявить уже в августе призыв к национальному примирению.

Второй шаг – в подходящий момент обнародовать политические основы национального примирения.

Со своей стороны мы пойдем на крупные уступки. Одна из них – согласие на участие в этом процессе «красных кхмеров», но без Пол Пота и его ближайшего окружения. Без этого не обойтись, ведь мы понимаем, что источник войны – в Китае, а не в США.

Другая уступка – согласие на вывод вьетнамцев. Мы также готовы согласиться на возврат Сианука, например в качестве председателя Госсовета, отдать еще ряд постов.

В то же время мы намерены потребовать прекращения вооруженной борьбы против нас и роспуска воинских формирований.

Готовы встретиться с Сиануком и представителями других сил, со всеми ими вместе за столом переговоров, но не четырехсторонних, а двусторонних».

Это было уже нечто иное – цельная, осмысленная концепция, на базе которой можно было разворачивать серьезную работу.

На нашей новой встрече в начале ноября 1987 года Хун Сен вновь говорил Шеварднадзе и мне, что на новом этапе нам надо вести борьбу не только на полях сражений, но и за столом переговоров. Мы должны взять на себя инициативу политического урегулирования и поиска компромиссных решений. Тем более что у противоположной стороны отсутствует единство. Только позиции Китая и Таиланда остаются жесткими, но даже у китайцев есть некоторые подвижки, ибо они боятся остаться в стороне от кампучийского урегулирования и внутренне готовятся к компромиссу.

«Мы готовы вести переговоры с каждой из сторон, использовать все карты, но разыгрывать сиануковский козырь».

Хун Сен сообщил, что они ищут возможности для контактов с более приемлемыми лицами из группировки красных кхмеров, в частности зондируют возможность установления таких контактов с Кхиеу Самфаном. А общая формула кампучийцев такова: «Соглашение с Сиануком, нейтрализация Сон Сана, борьба с Пол Потом».

Этот разговор проходил в порядке подготовки Хун Сена к парижской встрече кампучийских сторон. Разумеется, с нашей стороны ей было оказано всестороннее дипломатическое и организационное содействие.

Через месяц состоялась еще одна встреча с Хун Сеном. На этот раз его принимал Рыжков с участием моим и Ю.М. Воронцова. И снова Хун Сен произвел впечатление очень вдумчивого и толкового собеседника. Чувствовалась большая уверенность Хун Сена, и даже появились признаки повышенных самооценок: «…моя встреча с Сиануком…» и т. д. Но для этого были и основания: ведь в Париже действительно был достигнут большой успех, положено начало диалогу по кампучийской проблеме непосредственно между заинтересованными сторонами.

Процесс пошел…

Думаю, что дала свои результаты выработанная вьетнамцами и кампучийцами, не без нашего участия, линия на национальное примирение, стремление видеть весь спектр политических сил, завязанных в кампучийской проблеме, работать по всем направлениям одновременно, проводя гибкую тактику, быть готовым к ее корректировке, если изменятся обстоятельства.

На встречах с вьетнамскими руководителями мы старались деликатно и осторожно подводить их к мысли об уменьшении, а затем и прекращении военного присутствия в Кампучии, скорейшей передаче кампучийцам управленческих функций в Пномпене и на местах, укреплении государственного аппарата и вооруженных сил Кампучии.

Конечно, наша роль не ограничивалась советами, а выражалась и в активной дипломатической поддержке кампучийской инициативы через наши отношения с Соединенными Штатами, Китаем, Таиландом, другими странами АСЕАН, по каналам ООН.

Все эти проблемы были обстоятельно обсуждены на упоминавшейся уже встрече Горбачева с Нгуен Ван Линем 20 июля 1988 г. Вьетнамец информировал Горбачева о решении, принятом вьетнамским руководством, постепенно вывести войска из Кампучии к концу 1989-началу 1990 года. Диалог между основными кампучийскими политическими силами, по оценке Нгуен Ван Линя, вызывает тревогу у китайцев. Они чувствуют, что Сианук уплывает из их рук. По наблюдениям вьетнамцев, заметно меняются позиции Малайзии, Индонезии, а в последнее время и Филиппин и даже Таиланда. Достигнута договоренность о посещении Таиланда министром обороны Вьетнама Ле Дык Анем. Горбачев передал, в свою очередь, пожелание премьера Таиланда о нормализации отношений с Вьетнамом и положения на кампучийско-таиландской границе.

Таким образом, благодаря усилиям вьетнамцев, кампучийцев, при нашей активной поддержке обстановка на Индокитайском полуострове и во всей Юго-Восточной Азии начала, хоть и медленно, но заметно меняться. Процесс, как говорится, пошел…

В августе 1988 года я в последний раз как секретарь ЦК по связям с соцстранами имел встречи с Нгуен Ван Линем и Хенг Самрином, находившимися в это время на отдыхе и лечении в СССР.

Нгуен Ван Линь охарактеризовал состоявшуюся в конце июля в Багоре коктейльную встречу четырех кампучийских сторон с участием представителей Вьетнама, Лаоса и стран АСЕАН как «общую большую победу Вьетнама и Советского Союза». Впервые за стол переговоров сели все противостоявшие друг другу кхмерские стороны и государства Юго-Восточной Азии. Для Вьетнама это тоже был непростой шаг – ведь до этого момента он не хотел принимать непосредственного участия в переговорах по Кампучии, ссылаясь на необходимость решать вопросы лишь с властями в Пномпене.

Нгуен Ван Линь отметил некоторые сдвиги в позиции Сианука. Последний не скрывал обеспокоенности тем, как бы вьетнамские войска не ушли из Кампучии раньше времени, необходимого для создания гарантии невозвращения полпотовцев к власти.

Разделяли эти опасения и страны – члены АСЕАН. Встреча в Багоре, по мнению вьетнамского лидера, продемонстрировала изоляцию красных кхмеров и стоящего за ними Китая. Пекин испытывал определенные трудности и вынужден был лавировать. В руководящих кругах Китая, по словам Линя, стали высказывать такую еще недавно крамольную мысль, что принятые в свое время решения Пекина опираться на красных кхмеров были ошибочными. Если эта информация подтвердится, надо подумать о том, чтобы как-то помочь китайскому руководству найти возможность исправить ошибки прошлого без «потери лица».

Генеральный секретарь ЦК КПВ более подробно информировал о встрече министра иностранных дел СРВ Нгуен Ко Тхатя с китайским послом. Посол после этого немедленно вылетел в Пекин для доклада. «У нас нет пока еще сообщений о реакции китайской стороны, – сказал Нгуен Ван Линь.- Как бы то ни было, мы протянули руку Пекину, держим ее протянутой и готовы ждать ответного шага со стороны Китая».

Рассказывая о тех же вопросах, Хенг Самрин, естественно, делал акцент на выигрышных для него моментах. По его мнению, встреча в Багоре содействовала повышению престижа Народной Республики Кампучия на международной арене. Выдвинутая НРК на встрече программа решения конфликта нашла широкий отклик, способствовала сближению взглядов участников переговоров: «Теперь все видят, что главная проблема состоит в создании условий, исключающих возвращение к власти полпотовцев».

Видимо, с учетом неоднократных высказываний с нашей стороны о необходимости укрепления народной власти в Кампучии Хенг Самрин, правда в самой общей форме, говорил об укреплении народной власти, регулярной армии и местных войск, идеологическом и политическом воспитании населения. Сказал о непрекращающихся боевых действиях, особенно на границе с Таиландом. Противник, по словам собеседника, действует мелкими отрядами, уходит от прямых столкновений с войсками НРК, нападает на транспортные артерии и хозяйственные объекты, занимается грабежом населения, пытается захватить отдельные деревни. Народно-революционная армия обеспечивает оборону границы и в целом безопасность страны, хотя и ощущает нехватку оружия и боеприпасов. Отсюда – просьбы кампучийцев о предоставлении дополнительной военной помощи.

Что можно сказать в итоге о кампучийской проблеме?

В течение каких-то нескольких месяцев удалось сдвинуть ее с мертвой точки.

Инициативы, выдвинутые НРК, новая позиция Вьетнама по политическому урегулированию и выводу вьетнамских войск, диалог Хуен Сен – Сианук, встреча в Багоре, широкие дипломатические усилия Советского Союза, других социалистических стран, подвижки в отношениях с Китаем – благодаря всему этому удалось разморозить ситуацию вокруг Кампучии, придать процессам кампучийского урегулирования известный динамизм.

Это еще один ощутимый результат новых подходов к разрешению назревших проблем, изменения климата в международных отношениях, еще одно доказательство того, что может дать целенаправленная работа даже в самых острых и запутанных ситуациях.

Путь к кампучийскому урегулированию был открыт, хотя, конечно, он не перестал быть сложным и тернистым. Политическое противоборство и вооруженная борьба продолжались, продолжаются они и сегодня, но диалог стал приносить и первые реальные плоды – вывод вьетнамских войск, возвращение Сианука в качестве главы государства, создание коалиционного правительства.

Самой трудной и затяжной оказалась, как и ожидалось, проблема взаимоотношений с красными кхмерами…

 

Немного о Лаосе

В начале декабря 1992 года пришло известие о кончине Кейсона Фомвихана, долголетнего лидера Народно-социалистической партии Лаоса, президента этого государства. Без преувеличения могу сказать, что в его лице Лаос потерял выдающегося руководителя, мыслящего масштабно, нестандартно, реалистически, способного гибко действовать. Конечно, судьба Лаоса была неразрывно связана с общими событиями в Индокитае и Юго-Восточной Азии, но благодаря умелому руководству Лаос сумел избежать многих ошибок и потрясений.

В годы войны Кейсон и возглавляемая им партия, ведя вооруженную борьбу против иностранных завоевателей и собственного марионеточного режима, сочетали ее с гибкой тактикой взаимоотношений с королевским двором. После окончания войны в середине 80-х годов, ликвидации монархии и установления республики он практически сразу стал проводить политику, основанную на принципах нэпа. Разумно использовалась и иностранная помощь для восстановления прежде всего крестьянского хозяйства и традиционных отраслей экономики. Благодаря этому Лаосу удалось избежать развала экономики и финансов, бедствий и нищеты населения, уровень жизни людей был здесь заметно выше, чем в соседнем Вьетнаме. Об этом красноречиво говорит, например, тот факт, что в Лаосе была введена даже частичная конвертируемость валюты.

Я много раз встречался с лаосским руководителем, хорошо знал его семью: жену, которая к тому же была видной общественной деятельницей страны, и детей. Постоянная связь поддерживалась и с послами ЛНДР, в частности с послом Тхонгсаватом Кхайкхампхсетхуном.

И вот что бросалось в глаза. Несмотря на уже немолодой возраст, Кейсон как губка впитывал новые знания, особенно экономические, извлекая из них то, что подходило к условиям его страны и могло быть практически применено.

Помню, еще работая в Академии общественных наук, я направлял профессоров Академии для проведения занятий с Фомвиханом по экономическим вопросам. Особенно нравился ему профессор Р.А. Белоусов, который многие десятки часов провел в беседах с Фомвиханом в Москве и во Вьентьяне. В том, что Фомвихан заразился идеями нэпа и последовательно провел их у себя в Лаосе, думаю, немалая заслуга Рэма Александровича. Встречался Кейсон также с Аганбегяном и другими советскими учеными. Учеба продолжалась и все последующие годы.

Реализмом и гибкостью, я бы сказал, мудростью отличалась и внешнеполитическая линия Фомвихана. Он тесно координировал свою внешнюю политику с Вьетнамом, поддерживая идею особых отношений между тремя государствами Индокитая, но не утрачивал при этом и самостоятельности. Не отказываясь от сотрудничества с Китаем, умело противодействовал гегемонистским тенденциям Китая в отношении своей страны.

И при всем этом Кейсон Фомвихан оставался близким другом и приверженцем Советского Союза. Не отягощая его большими экономическими просьбами, подавая пример эффективного использования советской помощи, Фомвихан хорошо знал и понимал проблемы перестройки в Советском Союзе. Его встречи с Горбачевым никогда не носили формально-протокольный характер, а были наполнены глубокими рассуждениями о смысле процессов современного общественного развития.

В общем с Лаосом у нас проблем не было ни в переломный период развития событий в Индокитае, ни в последующем. Очень жаль, что эта маленькая, но очень интересная страна сейчас практически исчезла из поля зрения российской политики…

 

Как покончить с противостоянием на Корейском полуострове

Северокорейский феномен

Еще один очаг напряженности в регионе находился на Корейском полуострове. Это – противостояние двух государств: Корейской Народно- Демократической Республики, за которой стояли Советский Союз и Китай, и Республики Кореи, поддерживаемой США. После опустошительной корейской войны развитие двух государств складывалось по-разному. Положение в КНДР внешне выглядело политически стабильным. Показателен в этом отношении хотя бы сам факт, что Ким Ир Сен оставался единственным в советском блоке бессменным лидером со времен Сталина.

Северная Корея постепенно восстановила свое народное хозяйство, и оно развивалось более или менее устойчиво. Но на Юге в течение двух последних десятилетий произошло настоящее экономическое чудо. Страна, бывшая двадцать лет назад отсталой с валовым национальным продуктом 80-90 долл. на душу населения, совершила поразительный скачок, превратившись в высокоразвитое индустриальное государство, конкурирующее на мировых рынках с такими странами, как США и Япония, а валовый национальный продукт на душу населения достиг 5 тыс. долл. в год.

Экономическое соревнование КНДР явно проиграла. Ее технологическое отставание становилось все большим, а вместе с тем увеличивалась и разница в жизненном уровне населения.

Что касается внешнеполитического курса КНДР, то он испытывал на себе сильнейшее влияние перепадов в советско-китайских отношениях, складывался как результат лавирования между Советским Союзом и Китаем. На первом этапе советско-китайского спора Северная Корея, пожалуй, больше склонялась к Китаю, а отношения с Советским Союзом постепенно ослабевали и приобретали формальный характер, хотя экономические связи с нами оставались достаточно существенными.

В конце 70- начале 80-х годов в связи с переменами в Китае после ухода Мао и нормализации китайско-американских отношений северокорейцы, почувствовав в этом опасность для себя, стали больше дистанцироваться от Китая и курс их политики качнулся в сторону Советского Союза. Участились взаимные визиты делегаций, руководящих государственных и партийных работников. Уровень советско-северокорейских политических связей в первой половине 80-х годов достиг, пожалуй, своей высшей точки. Экономические отношения тоже шли в гору.

Следует, пожалуй, отметить, что наши делегации, возвращавшиеся из КНДР, привозили с собой довольно яркие, но очень противоречивые впечатления об этой стране. С одной стороны, дисциплина, завидное прилежание в работе, подтянутость, организованность людей, нулевая преступность, отсутствие бедности и нищеты, большие успехи в образовании и здравоохранении. Они одними из первых осуществили всеобщее среднее образование. Проявлялся большой интерес к современной, прежде всего советской, культуре.

А с другой стороны, невероятные масштабы, всепроникающее влияние культа «великого вождя» Ким Ир Сена, который был доведен до религиозного поклонения не только ему самому, но и сыну, «любимому руководителю» Ким Чен Иру, массированная пропаганда кореизированного варианта марксизма, так называемых «идей Чучхе».

Все это могло бы вызывать лишь улыбку, если бы не было связано с однообразием и всеобщей усредненностью в образе жизни людей, их материальном благополучии, жилье, удовлетворении социальных потребностей, полупринудительным коллективизмом, идеологической дисциплиной, не допускающей никакого разномыслия, жестко централизованным управлением. В стране был создан разветвленный аппарат принуждения, контроля за поведением и мыслями людей, содержались огромные, обременительные для такого государства вооруженные силы.

Вот какое обличье приобрела социалистическая идея, перенесенная на корейскую почву. Вот какой своеобразный друг был у нас на Корейском полуострове.

А с Южной Кореей Советский Союз вообще не поддерживал никаких отношений. Это была для нас настоящая «терра инкогнита», страна с «марионеточным режимом», на которую мы смотрели глазами северокорейцев. Мы, по существу, проглядели, как Республика Корея превратилась в современное динамично развивающееся государство, играющее все более важную роль в своем регионе.

Назревала необходимость пересмотра наших оценок и позиций в отношении ситуации на Корейском полуострове. Но это можно было сделать лишь в общем контексте новой советской внешней политики, ее американского, китайского, японского и других направлений.

События между тем шли своим чередом. Осенью 1986 года по инициативе корейской стороны был предпринят визит Ким Ир Сена в Советский Союз.

Ким Ир Сен в Москве

Собственно, это был даже не визит, а длительная, продолжавшаяся несколько недель поездка по СССР. Специальный поезд с большими остановками неторопливо продвигался с Востока на Запад. Ким Ир Сен ознакомился с советскими городами и центрами на востоке страны. Затем он прибыл в Москву, провел здесь несколько дней, прошел обследование у врачей, а затем двинулся дальше, посетив некоторые восточноевропейские страны.

24 октября Ким Ир Сен встретился с М.С. Горбачевым.

Это была явная демонстрация поворота в политике Северной Кореи к тесным отношениям с Советским Союзом и другими социалистическими странами в условиях, когда Китай вовсю «флиртовал» с Соединенными Штатами.

Мне пришлось в Москве работать с Ким Ир Сеном, сопровождать его при посещении ряда советских предприятий, организаций, Мавзолея Ленина, могилы Неизвестного солдата. Должен признаться, я был немало удивлен: общаясь с Ким Ир Сеном в резиденции, в машине, я видел, что в его поведении, личных контактах не было ни действительного, ни напускного величия и вождизма. Это был совершенно нормальный человек, с которым можно было говорить не только о политике, но и о погоде, обмениваться мнениями о событиях, происходящих вокруг, впечатлениями о виденном. По-русски он все понимал и даже сам иногда произносил отдельные слова и фразы, хотя и с трудом.

В стиле свободного диалога проходила и встреча Ким Ир Сена с Горбачевым, в которой я принимал участие. Сохранились пометки об этой встрече. Во главу угла Кимом были поставлены проблемы, связанные с ситуацией на Корейском полуострове. А лейтмотивом его высказываний было опасение, как бы интересы северокорейского государства не оказались забытыми и проигнорированными в начавшемся советско-американском диалоге, как это произошло, по мнению Кима, в случае американо-китайского сближения. Он попросил Горбачева считать корейский вопрос составной частью диалога с американцами.

Путь к решению корейской общенациональной проблемы – объединению двух корейских государств, считал Ким Ир Сен, лежит через освобождение Южной Кореи сначала от американского ядерного оружия, а затем от американских вооруженных сил вообще. Он сослался на то, что в Южной Корее дислоцировано около тысячи единиц американского ядерного оружия.

Ким Ир Сен напомнил, что на Потсдамской конференции великих держав, а затем в декабре 1945 года на совещании министров иностранных дел СССР, США и Англии говорилось об опеке над Кореей, была даже образована Советско-американская комиссия в Пхеньяне и Сеуле, а затем американцы сорвали ее работу. Ким Ир Сен сообщил, что перед его поездкой они обсудили на Политбюро ситуацию на Корейском полуострове и решили просить СССР обратиться к США с предложением вывести свои войска с полуострова и превратить объединенную Корею в нейтральное неприсоединившееся государство.

«Мы занимаем решительную позицию против проведения американских военных учений «тим спирит», – говорил северокорейский руководитель.- Мы не можем не считаться не только с американским военным присутствием, но и с громадной армией в Южной Корее, насчитывающей миллион человек, плюс 400 тыс. нерегулярных формирований.

Мы не хотим нападать на Южную Корею, не хотим превратить ее в красную, – продолжал он.- Мы за соглашение о ненападении между Севером и Югом, которое лишило бы смысла пребывание американских войск. Не случайно американцы дали указание Чон Ду Хвану не заключать договор о ненападении.

Мы за то, чтобы при сохранении общественных систем, сложившихся на Севере и Юге, образовать конфедеративную республику. Мы против вступления двух корейских государств в ООН, ибо это могло бы увековечить раскол Кореи и сохранение Южной Кореи как американской колонии. В этом смысле положение Кореи отличается от Германии, и параллели с принятием в ООН двух германских государств быть не может. По этой же причине КНДР не поддерживает идею перекрестного признания (СССР и КНР, с одной стороны, и США и Японией – с другой) двух корейских государств.

Население Южной Кореи поддержало бы социализм, хотя это встретило бы сопротивление на Западе. В пользу социализма на Юге существует большое движение, ведется работа по созданию национального фронта. Треть южнокорейских парламентариев поддерживает Север. Не говоря уже о студентах, многие сейчас там выступают против американского присутствия в отличие от недавнего прошлого, когда считали американцев освободителями и помощниками. Об этом говорит крупнейшее антиправительственное выступление в Хванчжу в мае 1980 года, которое продолжалось десять дней, а потом было жестоко подавлено».

Горбачев, оставив без внимания рассуждения Кима о перспективах социализма на Корейском полуострове, поддержал идею национального воссоединения, линию на ослабление военного противостояния, налаживание диалога между корейскими государствами. В то же время он высказался за то, чтобы рассматривать корейское урегулирование в общем контексте нормализации обстановки в Азиатско-Тихоокеанском регионе и мире в целом. Основное внимание Горбачев уделил информации о ситуации в Советском Союзе и развитии советско-американского диалога.

Обсуждался и еще один вопрос – о предстоящих Олимпийских играх в Сеуле. Решение Международного олимпийского комитета по этому вопросу для северо-корейцев оказалось крайне неприятным, поставило их в затруднительное положение. Исходя из общеполитических амбиций, КНДР выдвинула формулу о равном проведении Олимпийских игр в Сеуле и Пхеньяне, на Севере и на Юге. Но это была нереалистичная, невыполнимая декларация, ибо на Севере отсутствовали материально-технические предпосылки для проведения половины Олимпиады. Международный олимпийский комитет, идя навстречу КНДР, предложил провести в Пхеньяне соревнования, как помнится, по четырем видам спорта из двадцати, но в этом северокорейцы усмотрели дискриминацию для себя.

Ким Ир Сен в общей форме поставил вопрос о советской поддержке позиции КНДР в отношении Олимпийских игр, надеясь на сильный нажим с советской стороны, вплоть до угрозы бойкота игр по примеру Кубы. Мы, естественно, не могли пойти на это. Горбачев сказал, что мы готовы поддержать идею, чтобы Олимпийские игры проходили и на Севере, и на Юге. «Но скажу откровенно, – добавил он, – что здесь дело в принципе, а не в арифметике».

Даже из этих неполных заметок видно, насколько противоречивой и нереалистичной была позиция руководства КНДР по объединению страны – основному вопросу, затрагивающему и национальные интересы корейского народа, и всю ситуацию в этом регионе, насколько трудная работа предстояла, какие препятствия нужно было преодолеть на пути решения корейского вопроса.

Не скажу, что и у нас в то время уже была готова концепция урегулирования ситуации на полуострове. Ясно было одно: надо искать пути к решению этой сложной проблемы, нельзя оставаться в плену прежних представлений, приносящих интересы народов в жертву борьбы двух систем. Нужны были подвижки и в международных отношениях в целом. Они еще только-только нарождались.

Противоречия остаются

В течение последующих месяцев и лет отношения с КНДР складывались противоречиво. С одной стороны, поддерживались и даже расширялись контакты по широкому кругу вопросов, в которых корейская сторона проявляла явную заинтересованность, стремясь сохранить безусловную поддержку со стороны Советского Союза своих позиций, прежде всего по проблемам Корейского полуострова. С другой – по мере углубления перестройки и нового мышления стала усиливаться настороженность северокорейцев и, я бы сказал, отчужденность между нами. Неплохо развивались экономические отношения. Корейцы выражали готовность увеличивать поставки в СССР готовых изделий, в том числе судов, вагонов, овощей, фруктов, в обмен на сырье, и прежде всего нефть и нефтепродукты. Как видно, их позиция не отличалась оригинальностью в сравнении с позициями других наших союзников из «братских стран».

Правда, в практике торговых отношений корейская сторона вела себя как капризный ребенок, претендуя на особое положение. При малейшем нарушении графика наших поставок сырья и топлива корейцы поднимали большую панику, действовали очень напористо, но в то же время сами не отличались аккуратностью в выполнении своих обязательств. Не проходило и года, чтобы не образовывалась немалая задолженность Северной Кореи по товарообороту.

Мы оказали этой стране существенную помощь в подготовке и проведении фестиваля молодежи и студентов в Пхеньяне, который был использован, и, надо сказать, небезуспешно, северокорейским руководством для повышения престижа своей страны. В ход были пущены большие силы и материальные средства. В кратчайший срок выстроена для фестиваля в Пхеньяне высотная гостиница, которая привела в восхищение многих зарубежных гостей. Огромный размах и красочность были приданы массовым представлениям молодежи и студентов во время фестиваля.

Стоит упомянуть о моих встречах с северокорейским коллегой, секретарем ЦК по международным вопросам Хван Дян Обом. Он мог обстоятельно и раскованно, не злоупотребляя ссылками на великого вождя, обсуждать различные международные проблемы, даже подавал признаки того, что понимает особенности ситуации в своей стране. Не скажу, что критически относился к ним, но во всяком случае знал и представлял реакцию на корейские порядки за рубежом, да и в других партиях.

На встрече со мной в марте 1987 года Хван Дян Об проявил определенное понимание большого значения для нас январского пленума ЦК и выразил пожелание успехов в его осуществлении. По словам Хван Дян Оба, КНДР полностью поддерживает советскую линию международной политики, «как свою собственную».

Напомнив о приглашении Ким Ир Сена, кореец настойчиво и убежденно говорил о значении визита Горбачева в КНДР – «восточный форпост социализма». Он напомнил, что до сих пор не было ни одного визита Генерального секретаря ЦК КПСС в Пхеньян, тогда как в Южной Корее перебывали все предшествующие президенты США. «Это я бы сказал и лично товарищу Горбачеву, если бы он меня принял», – добавил Хван Дян Об.

Информация его о положении в КНДР была довольно скупой, выдержанной в традиционной для северо-корейцев манере: это успехи в осуществлении очередной (по-моему) «третьей семилетки», «идей Чучхе», которые, впрочем, собеседник пытался истолковать в духе роли человека как «хозяина революции и социалистического строительства»; юбилеи вождей – Ким Ир Сена (75 лет) и Ким Чен Ира (45 лет).

Собеседник, как обычно, говорил о нарастании революционного кризиса в Южной Корее, о том, что «американцам нужен предлог для оккупации Южной Кореи», а их, северокорейцев, задача в том, чтобы свести на нет ссылки на «угрозу с севера». Хван Дян Об повторил просьбу северокорейского руководства о советской поддержке диалога с Южной Кореей, высказался за более глубокие идеологические отношения между двумя нашими партиями.

Оживление в беседе вызвала постановка мною вопроса о возможности корейского влияния на Сианука в процессе национального примирения в Кампучии. Дело в том, что Сианук, пользуясь гостеприимством корейцев, подолгу жил в Северной Корее. Я сказал Хван Дян Обу, что было бы неплохо выяснить, действительно ли Сианук серьезно намерен вернуться на родину и готов сделать это без Пол Пота. Хван обещал прояснить вопрос. По его мнению, была бы возможна такая комбинация: Нородом Сианук – президент, Кхиеу Самфан – вице-президент, Хенг Самрин – глава правительства. Пол Пот не будет фигурировать, но без красных кхмеров решить проблему нельзя, поскольку они пользуются поддержкой Китая. Все стороны должны идти на компромисс, добавил кореец.

Со своей стороны я заметил, что это, конечно, правильно, но вьетнамцы пойдут на компромисс лишь при признании особых отношений между тремя индокитайскими государствами. Хван с этим согласился.

Хван Дян Об пригласил меня посетить Северную Корею, сказав, что это приглашение исходит от самого Ким Ир Сена, который помнит, что я сопровождал его в Москве во время визита.

Следующий контакт с северокорейцами на высоком политическом уровне произошел в дни празднования 70-летия Октябрьской революции. КНДР была представлена председателем Государственного совета Пак Сен Чером и министром иностранных дел Ким Ен Намом. Характерно, что они участвовали и во встрече левых партий и движений.

Корейцы были приняты Громыко. В неофициальной обстановке и я общался с ними, убедившись, что оба корейских деятеля, особенно министр иностранных дел, вполне современные люди, остро реагирующие на все вопросы. Собеседники напомнили мне о приглашении посетить КНДР. Еще раз поблагодарил за это корейцев, сказав, что постараюсь воспользоваться этим приглашением. Мне действительно хотелось побывать в этой стране, раз или два дело близко подходило к визиту, но каждый раз не удавалось его осуществить из-за занятости внутренними делами.

В дальнейшем в отношениях с КНДР нарастало охлаждение. Они стали вновь приобретать формальный характер. Северокорейцам, естественно, оказались чуждыми идеи демократизации и гласности, лежавшие в основе перестройки. Не вызывали у них восторга и отход советской внешней политики от односторонне-безапелляционной поддержки их позиций в корейском вопросе, и выработка в рамках нового политического мышления новой линии в урегулировании проблем Корейского полуострова.

Становилось все менее вероятным осуществление визита Горбачева в республику. Вначале корейцы очень наседали на нас по этому вопросу, но постепенно их настойчивость ослабевала… С нашей стороны активности тоже не было. Визит Горбачева так и не состоялся. Очень хотел съездить в Пхеньян Громыко. Ему с Ким Ир Сеном было что вспомнить. Ведь они, пожалуй, были единственными политическими деятелями, работавшими при Сталине… Было уже опубликовано, по настоянию Громыко, сообщение в печати о его предстоящем визите. Он не состоялся, однако, из-за отставки Громыко в сентябре 1988 года. Я также не воспользовался приглашением «великого вождя», а вскоре мне пришлось лететь в Корею, но уже не в Пхеньян, а в Сеул.

Поворот в отношениях с Южной Кореей

Тем временем нормализация отношений между Советским Союзом, США и Китаем делала беспредметным военно-политическое противостояние на Корейском полуострове, улучшала условия для межкорейского диалога, открывала новые перспективы для продвижения по пути к национальному объединению корейского народа. Это противостояние превращалось в один из основных факторов, тормозивших разрядку в Юго-Восточной Азии, в источник нестабильности в этом районе.

Советское руководство пришло к выводу о необходимости серьезного поворота в нашей политике на Корейском полуострове: от односторонней поддержки КНДР и непризнания южнокорейского режима к постепенному смягчению позиции, налаживанию вначале неофициальных экономических и других отношений, а затем установлению дипломатических отношений с Республикой Корея.

В отличие от Кубы, которая, по словам северокорейцев, «не согласилась разменять чувство долга на несколько золотых медалей», мы не пошли на бойкот Олимпийских игр в Сеуле. Помимо спортсменов, успешно выступивших на олимпийских соревнованиях, в Южной Корее стали довольно часто бывать журналисты, ученые, деятели культуры, деловые люди. Мы открывали для себя новую динамичную страну, дружественно настроенную к Советскому Союзу. Самый живой отклик эти контакты находили с южнокорейской стороны. Через некоторое время в Сеуле было учреждено представительство Торговой палаты СССР с довольно широкими функциями, выходящими за пределы компетенции палаты.

Наконец весной 1990 года во время сессии ООН состоялась встреча Горбачева с президентом Корейской Республики Ро Дэ У в Сан-Франциско, на которой в принципе был решен вопрос об установлении дипломатических отношений между двумя странами. А через некоторое время министры иностранных дел двух стран подписали официальные документы по этому вопросу.

Конечно же, в Пхеньяне все эти инициативы и шаги не встречались аплодисментами. Нашему МИД, лично Шеварднадзе пришлось иметь немало трудных бесед с северокорейскими руководителями, чтобы успокоить их, заверить, что отношения с Южной Кореей будут развиваться не в ущерб связям с КНДР. Кстати, об этом мы говорили и южнокорейцам. Какого-то бурного протеста и тем более взрыва негодования в Пхеньяне не было, да и не могло быть, ведь северокорейцы сами поддерживали регулярные контакты со своими южными партнерами, проводились встречи руководителей правительств двух государств попеременно в Сеуле и Пхеньяне.

Так уж получилось, что осенью 1990 года мне пришлось окунуться в самую гущу событий, связанных с советско-южнокорейским сближением, принять активное участие в налаживании контактов между нашими странами.

В ноябре 1990 года, когда было уже объявлено о восстановлении этих отношений, но фактически их еще не было, состоялась моя первая поездка в Сеул. Мне, как члену Президентского совета, было поручено возглавить делегацию на двустороннюю конференцию по вопросам экономического и научно-технического сотрудничества двух стран в Сеуле. В состав делегации входили академики А.М. Прохоров, Н.В. Новиков (Киев), Г.Б. Еляков (Владивосток), член-корреспондент Академии наук М.Л. Александров (Ленинград), заместитель председателя ГКНТ Н.Г. Круглов, космонавт В.И. Севастьянов, заместитель министра атомной энергетики Ю.И. Тычков.

Организатором конференции с южнокорейской стороны был председатель Корейско-советской экономической ассоциации, руководитель концерна «Хёндэ» Чон Чжу Ен – человек, хорошо известный в Южной Корее, крупный предприниматель, а в дальнейшем и политический деятель, исключительно активный, несмотря на преклонный 75-летний возраст. Основной доклад с корейской стороны сделал советник президента Республики Корея Ким Чон Ин – наиболее влиятельный экономический деятель в южнокорейской администрации. Я выступил на семинаре с докладом «Перестройка в СССР и советско-корейское экономическое и научно-техническое сотрудничество».

Во время пребывания в Сеуле было организовано мое выступление перед ведущими политическими деятелями и бизнесменами страны о политике Советского Союза в Азиатско-Тихоокеанском регионе в свете нового политического мышления, а также перед студентами и преподавателями Сеульского национального университета на тему «Советская перестройка – веление времени».

Я оказался первым официальным лицом из советского руководства, посетившим Сеул. Отсюда – и то внимание, которое было проявлено ко мне официальными кругами: состоялись встречи со всеми ведущими государственными и политическими деятелями: заместителем премьер-министра Ли Сын Юном, министром иностранных дел Цой Хо Дюном, министром торговли и промышленности Пак Пхиль Су, министром науки и техники Ким Чжин Хеном, председателем федерации корейской промышленности, бывшим премьер-министром республики Ю Чан Суном, Президентом Корейского института развития Ку Бон Хо. Познакомился я и с сопредседателем правящей демократической партии Ким Ен Самом, который впоследствии сменил Ро Дэ У на посту президента страны.

Благодаря напряженной, но умело составленной программе в течение нескольких дней мне удалось ознакомиться с рядом предприятий, ведущими фирмами и компаниями страны, побывать в индустриальной столице концерна «Хёндэ» в городе Ульсан, где сосредоточено автомобилестроение, судостроение и тяжелое машиностроение, на предприятиях «Дэу мотор компани», компании «Лаки голд стар» (химия, электроника), «Самсунг электроникс компани».

Кульминацией поездки явилась встреча с президентом Ро Дэ У. Я передал ему личное послание Горбачева, в котором выражалось удовлетворение процессом развития советско-южнокорейских отношений и делалось приглашение президенту Ро Дэ У посетить Москву с официальным визитом в середине декабря.

Основной темой беседы с президентом, естественно, были ситуация на Корейском полуострове, отношения между двумя государствами. Диалог с Южной Кореей только-только начинался, наша позиция по корейскому урегулированию и главное – подвижки в ней в связи с установлением дипломатических отношений не были, видимо, еще ясны для наших партнеров. Судя по всему, они не очень хорошо представляли и характер наших отношений с северокорейским руководством.

Излагая свою позицию по проблеме межкорейских отношений, Ро Дэ У был очень осторожен в выражениях. Я думаю, что южнокорейцы как минимум надеялись, что в результате установления дипотношений Советский Союз будет лучше понимать и учитывать их политику, смотреть на корейскую проблему не только глазами Пхеньяна.

Но нельзя ли добиться большего? Например, усиления влияния СССР на руководство КНДР, чтобы оно заняло более конструктивную позицию в межкорейском диалоге. А еще лучше, если Советский Союз будет способствовать подвижкам в общественном строе КНДР, либерализации режима власти. В этой связи обостренное внимание президента привлекали перемены в Восточной Европе и особенно объединение Германии.

Я, со своей стороны, подчеркнул заинтересованность Советского Союза в ослаблении напряженности на Корейском полуострове, в развитии диалога между обоими корейскими государствами, желание способствовать этим процессам, но вместе с тем просил не переоценивать степень нашего влияния на Пхеньян. Да и по принципиальным соображениям мы не можем вмешиваться в дела других государств, тем более оказывать какое-либо давление на них с целью изменения их внутренних порядков.

На встрече с президентом были затронуты перспективы развития советско-южнокорейского экономического и научно-технического сотрудничества. Я заявил президенту, что советское руководство рассматривает Республику Корея как одного из ведущих своих партнеров в АТР. Тем более что экономические отношения с Японией искусственно сдерживаются. У нас же с Южной Кореей нет таких проблем. Соединение накопленных в СССР научно-технических заделов, особенно в космической и лазерной технике, электронике, военных областях, а также природных ресурсов Сибири, Дальнего Востока и Тихого океана с возможностями и опытом южнокорейского капитала может дать для обеих стран огромный экономический эффект. Конечно, экономика СССР переживает не лучшие времена, но это же не на веки вечные.

В беседе с Ро Дэ У мною по поручению президента СССР был поставлен вопрос о предоставлении Советскому Союзу крупных кредитов, частично в несвязанной финансовой форме, а в основном для оплаты поставок из Южной Кореи необходимых нам товаров, а также для инвестиций. Названа была и конкретная сумма в 4 млрд. долл.

После того как Ро Дэ У положительно отнесся к этому, я предложил объявить о предоставлении кредита во время предстоящего визита президента в Москву. Как стало известно из моих последующих бесед с Чон Чжу Еном, корейцы могут пойти на кредиты в размере 2,5, а если постараться, то и 3 млрд. долл. Так оно впоследствии и получилось.

Не обошлось мое пребывание в Сеуле без экзотических моментов. По настойчивой просьбе Чон Чжу Ена я встретился с владельцем крупнейшей международной корпорации «Лоттэ» Син Гёк Хо – одним из влиятельнейших бизнесменов и самых богатых людей мира. Большую часть времени он жил и работал в Токио, поддерживал самые тесные отношения с ведущими японскими бизнесменами и политическими деятелями, находился в дружеских отношениях с Накасонэ. Он специально прибыл в Сеул для встречи со мной.

Со ссылкой на Накасонэ и Такэситу собеседник попросил передать советскому руководству предложение о сделке, в которой в единый узел были бы завязаны вопросы по урегулированию кризиса в Персидском заливе, решение проблемы о так называемых «северных территориях» и выделении Советскому Союзу японской финансовой помощи в несколько десятков миллиардов долларов.

Смысл предложения Накасонэ состоял в том, чтобы Советский Союз не только осудил действия Саддама Хусейна, но и намекнул на то, что часть советских войск, выводимых из Германии, может быть направлена на Ближний Восток. Это, по мнению собеседника, могло иметь решающее значение для преодоления кризиса в Персидском заливе. От вас не потребуется даже никаких действий, достаточно одного заявления, и это могло бы внести окончательную ясность в вопрос, положив конец тайным надеждам Саддама Хусейна на поддержку со стороны Советского Союза, говорил он. Одновременно была бы сделана подвижка в советской позиции по Южным Курилам и принято решение о крупной финансовой помощи СССР.

По возвращении в Москву я, конечно, передал содержание разговора Горбачеву, но собеседнику сразу же ответил, что мы за использование всех возможностей политического решения кризиса в заливе, наша твердая линия состоит в неиспользовании советских войск за пределами границ Советского Союза и постепенном выводе их из-за рубежа. Не стал я скрывать своего недоумения по поводу искусственной увязки проблемы Курильских островов и разрешения Персидского кризиса.

В Сеуле неожиданно пришлось столкнуться с северокорейскими веяниями. Мое выступление в Сеульском университете собрало большую студенческую аудиторию, и надо прямо сказать, что в ней преобладали левацкие настроения, прямо противоположные тем, которые царили в деловых и политических кругах. Об этом говорят и реакция зала, и характер поступивших мне вопросов: о судьбах коммунизма и социализма, о влиянии перестройки на корейскую политическую ситуацию, об установлении дипотношений с Южной Кореей как подкреплении «реакционных позиций» Ро Дэ У, не противостоит ли перестройка пролетарскому интернационализму и т. д. Уверен, что без северокорейского влияния здесь не обошлось.

Встречи с Ро Дэ У в Москве и Сеуле

В середине декабря состоялся визит Ро Дэ У в Москву. Мне было поручено сопровождать его на всех официальных мероприятиях, а также в поездке в Ленинград.

Переговоры президентов двух стран велись в широком политическом контексте, оба собеседника были ими полностью удовлетворены. В разговоре со мной Ро Дэ У, имея в виду продолжительную беседу с Горбачевым, сказал: «У меня такое чувство, что мы с ним знакомы лет десять. Настолько было хорошим взаимопонимание».

В ходе поездки в Ленинград продолжался обмен мнениями по широкому кругу вопросов. Вот один из фрагментов наших бесед.

МЕДВЕДЕВ. Господин президент, каковы результаты третьего раунда переговоров между премьерами Севера и Юга в Сеуле?

РО ДЭ У. Особых результатов на переговорах пока не видно. Прогресс весьма незначителен. Но мы убеждены, что альтернативы миру и сотрудничеству в межкорейских отношениях не существует.

Военные приготовления ложатся тяжелым бременем на северокорейскую экономику, до предела ухудшают материальное положение народа. Если мы в последние годы постепенно уменьшаем долю расходов на военные нужды, то на Севере ее сохраняют на весьма высоком уровне, в четыре раза превышающем наш.

МЕДВЕДЕВ. Но в абсолютных цифрах вы, наверное, тратите не меньше?

РО ДЭ У. Дело в том, что на Севере традиционно была развита тяжелая промышленность, и там на ее основе уже давно развернули крупномасштабное военное производство. Поэтому мы лишь выравниваем наш потенциал, не выходя за рамки оборонной достаточности. К тому же на Севере при вдвое меньшей численности населения содержат огромную армию – более 900 тысяч человек, тогда как у нас всего 600 тысяч.

Мы надеемся, что Советский Союза повлияет на Северную Корею, побудив ее отказаться от нынешней политики, начать демократизацию, согласиться на развитие межкорейского сотрудничества.

МЕДВЕДЕВ. Мы искренне желаем нормализации межкорейских отношений, выступаем за укрепление мира и безопасности на Корейском полуострове и будем способствовать этому процессу, не вмешиваясь во внутренние дела корейских государств.

В течение всего визита Ро Дэ У избегал обсуждения вопроса о предоставлении Советскому Союзу кредита, о котором речь шла еще в Сеуле. Пришлось вместе с Ю.Д. Маслюковым поднять этот вопрос во время завтрака. И тут он, кроме общего подтверждения ранее данного обещания, ничего конкретного не сказал, отослав к своему помощнику Ким Чон Ину.

По-видимому, Ро Дэ У не хотел связывать объявление о выделении кредита СССР со своей поездкой в Москву, скорее всего, по внутриполитическим соображениям. Проработка же вопроса велась и через полтора-два месяца, во время поездки Маслюкова в Сеул, соглашение о кредите было заключено. Оно предусматривало предоставление Советскому Союзу кредита в 3 млрд. долл.: несвязанного финансового – 1 млрд., для оплаты корейских товаров – 1,5 млрд. и инвестиционного – 0,5 млрд. долл.

Реализация этого соглашения оказалась делом непростым, сопровождавшимся драматическими осложнениями. В дни августовского путча корейская кредитная линия, как и многие другие, оказалась замороженной. В стране возникла отчаянная ситуация, в том что касалось внешних платежей. Она вынудила Горбачева направить за рубеж специальных представителей: Яковлева – в Германию, Примакова – на Ближний Восток и меня – в Южную Корею.

Так, в сентябре 1991 года, почти через год после первой поездки, я снова оказался в Сеуле. Но на сей раз с целенаправленной миссией – добиться подтверждения соглашения о кредите и ускорить его реализацию.

Состоялась встреча с президентом Ро Дэ У в только что построенном, сияющем Голубом дворце. Передав ему послание Горбачева, я подробно проинформировал президента о ситуации, сложившейся после путча, мерах по преодолению его последствий. Обсудил с ним, премьер-министром Чок Вон Саком, основными министрами, руководителями Банка развития и Экспортно-импортного банка, Института внешнеэкономических связей ход выполнения заключенных между нашими странами договоров и соглашений по финансово-экономическим вопросам.

Были продолжены мои контакты и с деловыми кругами: состоялись встречи с председателем совета директоров концерна «Самсунг» Ю Чан Суном, со старым знакомым, главой концерна «Хёндэ» Чон Чжу Еном, который, впрочем, через некоторое время отошел от бизнеса и активно включился в политическую деятельность, создал партию и баллотировался в президенты страны, но не добился успеха и вернулся в бизнес.

С нашей стороны южнокорейскому руководству была высказана просьба содействовать снятию всех препятствий для скорейшего предоставления Советскому Союзу оставшейся части несвязанного финансового кредита, а также товарного кредита. Премьер-министру Республики Корея было вручено официальное подтверждение советских гарантий, подписанное Силаевым – руководителем Комитета по оперативному управлению народным хозяйством СССР как преемником бывшего Кабинета министров СССР.

Президент дал твердое заверение, что южнокорейская сторона полностью выполнит ранее подписанные соглашения. В принципе договорились о скорейшем завершении переговоров по второй части финансового кредита (500 млн. долл.), а также по первой части (800 млн. долл.) товарного кредита, чтобы начать массовую отгрузку товаров в Советский Союз еще до начала зимы.

На встречах с Ро Дэ У и в правительстве всплыли, конечно, и политические вопросы. К этому времени произошли существенные подвижки в создании более благоприятного политического климата на Корейском полуострове. Это прежде всего прием двух корейских государств в члены ООН. Вслед за Советским Союзом дипломатические отношения с Республикой Корея установил и Пекин.

Завязались контакты между КНДР, Соединенными Штатами Америки и Японией, что создало предпосылки для перекрестного признания двух корейских государств четырьмя великими державами.

Пробила себе дорогу идея превращения Корейского полуострова в безъядерную зону. Я вспоминаю, какая острая и в основном негативная реакция возникла, когда год назад я в своем выступлении перед корейскими политиками и бизнесменами воспроизвел наше прежнее предложение о превращении Корейского полуострова в безъядерную зону. Посыпались вопросы: а каковы гарантии от нападения с Севера, если не будет американского ядерного зонтика? Даст ли такие гарантии Советский Союз и так далее и тому подобное. А теперь формула освобождения полуострова от ядерного оружия была принята американской и южнокорейской сторонами. Как быстро меняется обстановка!

В состоявшихся беседах я уловил ряд новых моментов в подходе южнокорейцев к взаимоотношениям с Севером. В немалой степени они появились в результате внимательного изучения опыта воссоединения Германии и возникших там сложнейших проблем. Принимая во внимание несовместимость экономических и политических систем, различия в психологии людей на Юге и Севере, Сеул теперь не выступает за то, чтобы форсировать процесс объединения страны и будет вести линию на постепенное сближение двух государств. Как выразился один из собеседников, поглощения Севера Югом быть не может. Юг, по словам южнокорейцев, не заинтересован в потрясениях на Севере по типу ГДР и тем более Румынии, а избежать их можно только на пути демократических реформ.

В ходе встречи Ро Дэ У высоко оценил политику Советского Союза, роль Горбачева в изменении политического климата на Корейском полуострове, особо отметив, что за короткий срок состоялись три советско- южнокорейские встречи на высшем уровне.

И действительно. Усилиями двух президентов был заложен прочный фундамент в здание советско-южнокорейских отношений. Причем советское руководство стремилось это делать таким образом, чтобы не ухудшались наши отношения и с КНДР, чтобы Северная Корея активно вовлекалась в общий процесс ослабления напряженности. Свидетельством авторитета Горбачева в Республике Корея явилось приглашение Михаилу Сергеевичу осенью 1992 года, когда он уже не был президентом СССР, посетить Южную Корею. Приглашение поступило от Корейского фонда и газеты «Кёнхян синмун», но не было секретом, что за ним стоит Ро Дэ У, завершавший через несколько месяцев согласно конституции свою деятельность как президент страны.

Предполагались встречи с общественностью, деловыми кругами, деятелями науки и культуры, журналистами, вручение диплома почетного доктора политических наук Сеульского университета. К визиту все было готово… Но последовал нелепый запрет российских властей (хотя так и осталось неясным, каких именно, кто и какое решение принимал) на выезд Горбачева за рубеж…

Были и другие испытания для теперь уже российско-южнокорейских отношений, как и для всей нашей политики в этом регионе. Не приходится говорить, насколько важно не только сохранить, но и развивать дальше столь отчетливо наметившиеся здесь положительные процессы.

 

Монголия на перепутье

Мои встречи с Цеденбалом

Монгольская Народная Республика – первая страна, вступившая вслед за Советским Союзом на путь социализма – такого, каким он представлялся в те годы.

С 1921 года, когда при поддержке Красной Армии в Монголии был установлен просоветский режим, она шла бок о бок с Советским Союзом и служила живой иллюстрацией возможности прямого некапиталистического перехода к социализму слаборазвитых стран «с помощью победившего рабочего класса передовых наций».

Мне привелось в 1982 году познакомиться с этой страной, куда я как ректор Академии общественных наук был приглашен ЦК Монгольской народно-революционной партии. Удалось достаточно хорошо познакомиться с Улан-Батором, побывать в одном из аймаков на северо-западе страны, изучить работу Высшей партийной школы при ЦК МНРП.

Поездка совпала с очередной годовщиной революции в Монголии, и значительная часть моего пребывания в Улан-Баторе была посвящена участию в праздничных мероприятиях. В познавательном отношении это было весьма интересно.

Ко мне было проявлено повышенное внимание со стороны тогдашнего руководителя республики Цеденбала, который совмещал посты Генерального секретаря ЦК МНРП и председателя Великого народного хурала. Помимо большой официальной беседы с ним в присутствии ряда высших руководителей Монголии было много встреч с Цеденбалом на различных праздничных мероприятиях. Практически на протяжении всех этих дней я был рядом с монгольским руководителем и имел возможность наблюдать его в непосредственном общении.

Меня пригласили на трибуну Мавзолея Сухэ Батора во время парада и демонстрации трудящихся, самые почетные места были отведены на официальном приеме, а также и на спортивном празднике, где демонстрировали свое искусство монгольские конники, борцы, лучники. Даже предложили нам с маршалом В.Л. Говоровым, который присутствовал на празднике как Главнокомандующий Вооруженными Силами СССР на Дальнем Востоке, выстрелить из лука. «Ну, что ж, Владимир Леонидович, – сказал я, – давайте испытаем и это оружие». Оказалось, что тетива довольно тугая, да и стрелы нелегкие. Улетели у нас они одинаково недалеко…

В общем Цеденбал не упускал случая, чтобы продемонстрировать свое особое отношение к советским гостям. Он молодился, старался выглядеть бодрым и раскованным. Играл своим звонким голосом, который раньше во время выступления в советской аудитории неизменно вызывал одобрительную, оживленную реакцию. По его поведению и отношению к нему окружающих было видно, что он оставался еще непререкаемым авторитетом и обладал неограниченной властью. Но вместе с тем складывалось впечатление, что эта власть воплощается главным образом во внешних атрибутах. Проблемами страны Цеденбал занимался все меньше и меньше и ими в должной мере не владел.

Во время разговоров он становился порой неадекватным, часто терял мысль. Вот и в беседах со мной он не углублялся в содержание вопросов, подолгу вспоминая об эпизодах из своей жизни. Как мне потом стало известно, всем собеседникам он рассказывал одно и то же. Например, как он избежал типичной для монгольских мужчин участи стать ламой.

…Однажды в аймак поступила сверху разнарядка на трех мальчиков для светского обучения в новой школе. Тогда все делалось по разнарядке. Выбор пал на него, и не потому, что это считалось большой честью, а, напротив, было некой повинностью и воспринималось как тяжкая доля. Родственники и соседи провожали его со слезами, а в результате он стал тем, кем является сейчас.

Особенно он любил повторять эпизод из его встречи с Мао Цзэдуном, показывая его в лицах. Мао Цзэдун после одной из своих многозначительных пауз изрек, что Китай был бы готов оказать экономическую помощь Монголии с учетом того, что она длительное время находилась под китайским господством. «Я ответил ему, – вспоминал Цеденбал, – что в таком случае и Монголия должна оказать экономическую помощь Китаю: ведь и Китай был целый век под монгольским игом». Так Цеденбал «срезал» Мао Цзэдуна. Ему самому эпизод этот очень нравился.

Чувствовалось, что силы Цеденбала на исходе. Он еще пытался демонстрировать свою живость, свои влияние и незаменимость, но это была лишь внешняя оболочка, за которой скрывались немощь, неспособность контролировать дела. Положение усугублялось тем, что огромное влияние на него оказывала его жена Анастасия, которая вела себя бесцеремонно, вмешивалась в решение больших и малых вопросов, не стесняясь. Я сам оказался невольным свидетелем того, как она отчитывала министра культуры за какие-то огрехи в праздничном концерте.

Самое неприятное состояло в том, что монголы, в том числе и из окружения Цеденбала, опасались, что любое проявление недовольства этой ситуацией может быть истолковано как проявление антирусских настроений. И этим жена Цеденбала бессовестно пользовалась. Попытки же с нашей стороны умерить ее влияние на монгольского руководителя, как мне потом стало известно, крайне болезненно воспринимались самим Цеденбалом и не приводили к желаемым результатам.

Вторым лицом в монгольской иерархии считался Батмунх – председатель Совета Министров. Он был полной противоположностью Цеденбалу: немногословный, неторопливый, как большинство монголов, скромный, деловитый, но грамотный и эрудированный человек. Ко мне он отнесся по- особому еще и потому, что в свое время учился в аспирантуре Академии общественных наук и, как он мне сам говорил, сохранил об академии самые лучшие воспоминания.

После ухода Цеденбала в отставку осенью 1984 года он стал Генеральным секретарем ЦК МНРП и фактическим руководителем страны. Я не был информирован о всех деталях смены руководства, но знаю, что этот вопрос был довольно болезненным. Во всяком случае, новое руководство сочло необходимым, чтобы Цеденбал после отставки вместе с семьей находился вне страны. Он жил в Советском Союзе, но и после этого не прекращались попытки бывшего руководителя и особенно его жены вмешиваться в дела Монголии, проявлять непомерные претензии, высказывать недовольство новым руководством и т. д.

Ко времени моего прихода в Отдел ЦК по социалистическим странам Батмунх как руководитель Монголии чувствовал себя довольно уверенно. Он часто бывал в Советском Союзе, встречался с Горбачевым. И у меня с ним были довольно регулярные контакты.

Это было очень важно. Так же как и в отношениях с другими социалистическими странами, здесь возникла необходимость осмысления итогов нашего сотрудничества, всей совокупности проблем, которые приходилось решать в то время и на перспективу. Советский фактор имел для Монголии большее значение, чем для любой другой страны советского блока. На протяжении более чем полувека советско-монгольские отношения во многом предопределяли социально-экономическое развитие этой страны.

Советский социализм на монгольской земле

Надо сказать, что в советских научных работах, публикациях о «строительстве социализма» в Монголии очень много говорилось об учете специфики этой страны. Но на деле основные посылки советской модели социализма там применялись, пожалуй, не в меньшей, а в большей степени, чем в других странах.

Речь идет прежде всего о таком процессе, как индустриализация. В Монголии был создан довольно мощный топливно-энергетический комплекс в Дархане, медно-молибденовый комбинат в Эрдэнэте. Монгольское руководство уже при Батмунхе всерьез подумывало о создании в стране черной металлургии, в частности завода вторичной переработки.

Под влиянием Советского Союза за счет распашки степных просторов было создано зерновое хозяйство, которое стало покрывать потребности страны в зерне, а в отдельные годы давать зерно даже для продажи на внешнем рынке.

Нельзя сказать, что все это не было необходимо для страны, хотя не обошлось без увлечения размахом и масштабностью воздвигавшихся объектов. Беда была в другом: основная отрасль монгольского хозяйства – животноводство, и прежде всего овцеводство, на котором здесь зижделось все, жизнь и быт населения, финансы государства, экспортный потенциал, оказались в запущенном состоянии. Возможности экстенсивного развития животноводства были исчерпаны, и не столько в результате ограниченности природных ресурсов, сколько из-за экономических и социальных, чисто человеческих проблем.

Сказывались пороки обобществления животноводства, ошибки в ценообразовании, пагубно отражавшиеся на материальных стимулах у людей.

Кочевники-араты, особенно молодежь, получая образование, приобщаясь к современным условиям жизни, постепенно утрачивали интерес к традиционной кочевой жизни. Началось настоящее бегство в города, которые оказались перенаселенными, особенно Улан-Батор.

Будучи в Монголии, я узнал, что треть населения Улан-Батора проживала в юртах, кольцом окружающих современный город. Я специально попросил показать мне эту часть города. Перед глазами предстало жалкое зрелище – море скученных юрт в городской пыли при отсутствии коммунальных удобств. Это совсем не то, что юрта в степи или в горах. Но тем не менее население в надежде на лучшее стягивалось в города.

Кстати говоря, традиционные формы пастбищного овцеводства переживали глубокий кризис и в нашей стране. Поэтому поездки Батмунха и других монгольских руководителей по нашему приглашению в Киргизию, наиболее близкую по укладу жизни к Монголии, мало что дали.

Надо было обустраивать быт и жизнь скотоводов, создавать гибкую социальную инфраструктуру, внедрять достижения науки и, конечно, сделать животноводство более экономически выгодным. Но на все это не хватало средств, да и просто руки не доходили. В результате рост производства мяса затормозился. Монголы прилагали все усилия к тому, чтобы выполнять свои обязательства по экспорту мяса в СССР, но не всегда это удавалось. Практиковалась, и не раз, замена поставок мяса зерном. В самой Монголии начались перебои в торговле мясом, а без этого продукта монголы вообще не мыслят своего существования.

Определенные успехи были достигнуты Монголией, в том числе с помощью Советского Союза, в повышении образования и развитии культуры народа, в здравоохранении, в создании собственных национальных кадров для различных отраслей народного хозяйства и культуры. Но и здесь не обошлось без издержек и извращений – жесткий идеологический прессинг, выжигание каленым железом любых намеков на проявления национализма, идеологическая и культурная одномерность с полной ориентацией на Советский Союз…

Явный перегиб допускался монгольским руководством и в языковой политике. Мне пришлось столкнуться с ним еще в бытность ректором Академии общественных наук. Монгольским руководством тогда было принято решение о полном переводе на русский язык учебного процесса в Высшей партийной школе при ЦК МНРП. Естественно, многие монгольские преподаватели, особенно специальных дисциплин, не говоря уже о слушателях, не были готовы к этому. Сразу же посыпались к нам просьбы о массовом командировании советских преподавателей для монгольской ВПШ. А руководство ЦК МНРП чуть ли не официально обратилось в ЦК КПСС с просьбой рассматривать монгольскую ВПШ как республиканскую партийную школу.

Будучи в Монголии, я выразил свое недоумение по этому поводу, но в ответ были ссылки на высшее руководство, на Цеденбала. Говорил я и с ним, но безрезультатно, ибо принятое решение он рассматривал чуть ли не как высшее проявление интернационализма.

Скопирована была с Советского Союза и вся политическая система с жестким однопартийным режимом. Но пересаженная на восточную почву, она приобрела еще более выраженные тоталитарные и даже деспотические формы, при которых с судьбами людей вообще не считались. Должен сказать, что в ходе работы по реабилитации жертв сталинских репрессий обнаружилось, что в Монголии в 30-40-е годы они приобрели особенно массовый и чудовищный характер. При преемнике Сухэ Батора Чойбалсане было организовано несколько волн массовых репрессий, в результате которых почти полностью было уничтожено партийное и государственное руководство. Истреблено поголовно многочисленное сословие лам, уничтожен каждый десятый житель страны. Все это делалось, конечно, не без ведома карательных органов СССР.

В ответ на обращение монгольского руководства ему была оказана вся необходимая помощь в восстановлении исторической правды и реабилитации жертв террора.

Экономические отношения должны быть иными

Для перестройки советско-монгольских отношений надо было прежде всего искать подходы к тому, чтобы придать более современные и эффективные формы нашим экономическим отношениям. Прежняя схема этих отношений была довольно своеобразной. С одной стороны, наращивались наши вложения в развитие тех или иных отраслей народного хозяйства Монголии, предоставлялись кредиты на покрытие значительной части советских товарных поставок в эту страну. Долги Монголии непрерывно росли, пролонгировались и, по сути дела, превратились в безвозвратные. А с другой стороны, продукция и традиционных отраслей, прежде всего животноводства, и вновь созданной горнодобывающей промышленности вывозилась из Монголии по необоснованно низким ценам.

Таким образом, создавалась почва для иждивенческих настроений монгольской стороны, многие монгольские предприятия жили за счет дотаций, и в то же время культивировался взгляд на монгольское сырье как на очень дешевое и выгодное для советских заказчиков.

Длительные и безрезультатные переговоры велись по вопросам цен на медно-молибденовый концентрат и некоторые другие товары монгольского экспорта. Причем с советской стороны аргументация в пользу низких цен строилась на том, что, дескать, комбинат построен за счет Советского Союза. В наших внешнеэкономических инстанциях мы высказывали предложение о том, чтобы платить за монгольскую продукцию реальную, может быть, даже преференциальную цену, но поставить при этом наши отношения на начало хозрасчета и самоокупаемости. Конечно, это само по себе не решило бы проблему финансового сбалансирования, но все же придало бы им более эффективный и современный уровень.

К сожалению, эти предложения хотя и не отвергались, но глохли, попадая в лабиринты внешнеэкономических и госплановских структур, а сама постановка вопроса о возможном повышении цен на импортируемую продукцию вызывала аллергию у тех, кто стоял на страже так называемой монополии внешней торговли и похвалялся тем, что советская внешняя торговля якобы дает десятую часть национального дохода страны, не задумываясь над тем, что узкофискальный подход к внешней торговле и к внешнеэкономическим связям в конечном счете оборачивается их крайней неэффективностью, не говоря уже о негативных последствиях для наших отношений с другими странами.

Советские войска уходят

Менялись условия и для советско-монгольского внешнеполитического сотрудничества. Монголия находилась, как говорят, между молотом и наковальней, была как бы сдавлена с севера и юга Советским Союзом и Китаем. Ее довольно обширная территория граничит только с этими двумя государствами. Вся новая история этой страны самым тесным образом связана с русско-китайскими, а затем и с советско-китайскими отношениями.

Мао Цзэдун не скрывал своих претензий на Монгольскую Народную Республику, тем более что Внутренняя Монголия, входящая в состав Китая, в несколько раз превосходит МНР по численности населения. Даже в период наибольшего обострения советско-китайских отношений китайцы усиленно обхаживали Монголию, пытались заигрывать с ней.

Монголия твердо стояла на позициях сохранения своей самостоятельности, гарантом которой перед лицом китайской угрозы выступал Советский Союз. С согласия монгольского руководства в Монголии была размещена сильная военная группировка. Монголия защищалось по дипломатическим каналам и т. д.

Но по мере ослабления напряженности в советско-китайских отношениях и их нормализации обстановка стала меняться. Китайская угроза Монголии ослабевала, основания для пребывания советских войск в Монголии размывались и исчезали.

В скобках заметим, что и в предшествующий период размещение советских войск на монгольской территории имело скорее не военное, а политическое, морально-психологическое значение, как фиксация союзнических отношений и подтверждение того, что нападение на Монголию было бы равнозначно нападению на Советский Союз. Более того, в военном отношении, как позднее говорили мне специалисты, пребывание такой группировки на обширной территории Монголии имело бы в случае возникновения конфликта лишь негативное значение, поставило бы эту группировку в трудные условия.

Вот почему уже в своей владивостокской речи в 1986 году Горбачев заявил о намерении начать вывод советских войск из Монголии. Сначала была возвращена в Союз отдельная бригада, а затем этот процесс был продолжен до полного вывода советских войск из этой страны.

Следует заметить, что при этом учитывался еще один аспект проблемы. Он касался положения советских военнослужащих в стране пребывания, взаимоотношений с местным населением. Откровенно говоря, Монголия оказалась перегруженной советским присутствием. На полтора миллиона населения этой страны 100 тыс. военнослужащих, да еще несколько тысяч гражданских лиц различных профессий – слишком много: на 10 монголов примерно один, а в крупных населенных пунктах два-три, а то и пять советских граждан. Даже при хороших общеполитических отношениях неизбежно возникали многочисленные коллизии на бытовой почве. Не могли оставаться без последствий разница в жизненном уровне, в материальном обеспечении советских граждан и местного населения, различия в социальной инфраструктуре, в снабжении товарами, не говоря уже о фактах недостойного поведения отдельных военнослужащих и гражданских лиц.

Монгольское руководство в связи с выводом советских войск, как было известно, испытывало двойственные чувства: с одной стороны, опасалось, что Монголия остается беззащитной перед лицом южного соседа, в отношении которого подозрения все-таки до конца не были сняты, а с другой – испытывало чувство облегчения от того, что отпадет ряд сложных проблем, связанных с пребыванием советских войск. В конечном счете оно согласилось с необходимостью такой меры.

Пришлось прилагать немалые усилия к тому, чтобы изменить стиль работы представительств наших ведомств в Монголии, прежде всего посольства. Десятилетиями складывался характер его работы как чуть ли не высшей инстанции в Монголии, от которой нет и не может быть секретов у руководства страны и которая под видом консультаций дает оценки и рекомендации по всем замыслам и конкретным шагам политического руководства, включая расстановку кадров.

Эту тему я не раз обсуждал с советским послом в Улан-Баторе К.Е. Фомиченко, человеком опытным и деловым. До этого он работал вторым секретарем ЦК Компартии Киргизии и вольно или невольно привычки второго секретаря переносил и на свою работу в качестве посла. Сменивший его на этом посту бывший первый секретарь Иркутского обкома партии В.И. Ситников придерживался другого стиля, более соответствующего статусу и функциям дипломатического представителя Советского Союза.

Перемены в Советском Союзе и странах Восточной Европы не могли не отразиться на ситуации в Монголии. Начались демократические перемены, критическое переосмысление истории страны, ее внутренней и внешней политики, возникли другие политические партии, выдвинулись новые лидеры. Нет нужды говорить, насколько своеобразны и трудны эти процессы в условиях такой страны, как Монголия, находившейся за широкой спиной Советского Союза.

И по сей день Монголия на перепутье.

В этих условиях особенно неоправданно ослабление внимания России к этому нашему соседу, которое наступило в начале 90-х годов после распада Советского Союза. Самобытная страна, с огромной территорией, имеющей с нами тысячекилометровую границу. С ней мы прошли трудный, драматический путь. Допущено немало ошибок, накопилось много проблем. Но есть и положительный потенциал сотрудничества. Все это одним махом выбрасывать за борт было бы опрометчиво и ошибочно. Напротив, важно, извлекая уроки из прошлого, найти эффективные, рациональные формы взаимосвязи, выгодные для обеих стран и их народов.

 

Великий сосед

Постмаоистская эволюция

Сколь бы важными для нас ни были отношения с другими странами на Востоке, даже с такими, как Индия и Япония, сколь бы масштабными ни были другие проблемы нашей восточной политики, над всем этим возвышалась проблема отношений с Китаем. Что говорить: великая страна, почти треть человечества, граница с нами тянется на несколько тысяч километров. Богатейшая история, видное место в сегодняшнем мировом сообществе, колоссальные перспективы…

После смерти Мао Цзэдуна в 1976 году открылась возможность покончить с противостоянием между нашими странами, подвести черту под периодом отчуждения, недоверия и вражды, которые не приносили никакой пользы ни для одной из стран, но истощали их ресурсы, ослабляли позиции на мировой арене.

В политике Китая стали просматриваться новые моменты. При внешнем сохранении приверженности маоизму постепенно развернулась критика основных его посылок и политических установок как во внутренней, так и во внешней политике.

Вдохновителем новой линии и ключевой политической фигурой стал Дэн Сяопин, хотя он и не занимал высших постов в партии и государстве. Осуществляя поворот в сторону реализма и прагматизма, Дэн Сяопин вел эту линию очень тонко и искусно. Вначале руками Хуа Гофена была разоблачена «банда четырех», этих правоверных наследников Мао, включая его вдову, а затем был устранен и сам Хуа Гофен, оказавшийся фигурой проходной, промежуточной.

Во главе партии в качестве ее Генерального секретаря был поставлен Ху Яобан, который последовательно проводил курс на либерализацию, разработанный Дэн Сяопином. Но в ходе борьбы со старой гвардией, сопротивлявшейся переменам, в один из моментов контрнаступления консервативных сил Дэн Сяопин пожертвовал Ху Яобаном для умиротворения правых. А курс на либерализацию через некоторое время был продолжен с новой силой.

Забегая вперед, можно сказать, что такой же ход Дэн Сяопин сделал и летом 1989 года, когда Китай потрясли студенческие выступления в Пекине и других городах. Они были жестоко подавлены – опять наступала консервативная реакция под знаменем верности социализму. Теперь был принесен в жертву преемник Ху Яобана на посту Генерального секретаря ЦК Чжао Цзыян.

Казалось, курсу на либерализацию нанесен сильнейший удар. Но прошло немного времени, и не осталось никаких сомнений, что Китай движется тем же курсом, сохраняя поклонение Мао, но практически не оставив от маоистского наследства ничего серьезного и существенного.

За сравнительно короткий срок Китаю удалось преодолеть тяжелые последствия «большого скачка» и «культурной революции», оживить сельское хозяйство, мелкое и среднее производство, торговлю, развить хозяйственную инициативу крестьян и ремесленников, открыть простор для частного капитала, в том числе иностранного. Все это быстро принесло ощутимые плоды – улучшилось продовольственное снабжение страны, рынок наполнился разнообразными товарами, развернулось жилищное строительство.

Во внешней политике был совершен поворот от изоляции Китая к открытости внешнему миру, широкому развитию взаимовыгодных экономических связей, научно-технического сотрудничества. Осторожно, вначале через пинг-понговую дипломатию Китай пошел на нормализацию отношений с Соединенными Штатами, а затем и другими западными державами, отбросив идеологические предрассудки и не посчитавшись с тем, что западные державы не отказались от политики двух Китаев, поддерживая отношения с Тайванем как с самостоятельным государством.

Формула «борьбы с двумя сверхдержавами» была постепенно заменена на формулу «борьбы с одной-двумя или даже одной сверхдержавой». Вот и пойми, что за этим стоит.

Надо сказать, что с нашей стороны в конце 70 – начале 80-х годов делались некоторые примирительные жесты: заявления Брежнева, затем Андропова о желательности нормализации советско-китайских отношений, приглушение критической риторики в адрес Китая, его обвинений в великодержавных устремлениях, враждебных замыслах в отношении СССР и т. д. Правда, дальше заявлений и изменений тональности пропаганды дело не пошло. Продолжалось укрепление границы, наращивание военного потенциала на Востоке. Были образованы новые военные округа и главное командование Вооруженных Сил на Дальнем Востоке, осуществлено размещение там ракет среднего радиуса действия.

В печати, хотя и не в столь крикливой форме, продолжалась критика маоизма, гегемонистских устремлений китайского руководства. Оказывалось противодействие китайцам в сфере международного коммунистического и рабочего движения.

Неудивительно, что и эволюция китайской позиции по отношению к Советскому Союзу шла медленно, с большим трудом, отражая, по-видимому, острые противоречия по этому вопросу в китайском руководстве. Лишь на XII съезде КПК во второй половине 1982 года были сняты тезисы об СССР как главном источнике опасности новой мировой войны, а также о необходимости создания единого фронта противодействия советскому гегемонизму. Провозглашено, что Китай будет стремиться к нормальным отношениям со всеми странами на принципах мирного сосуществования, в том числе со сверхдержавами – СССР и США. Это не помешало, однако, частым заклинаниям о необходимости противодействия гегемонизму одной-двух сверхдержав.

В том же году были возобновлены политические консультации между нашими странами, родилось пресловутое требование китайцев об устранении «трех препятствий» для нормализации отношений с Советским Союзом: Советский Союз должен, во-первых, понудить Вьетнам вывести войска из Кампучии, во-вторых, прекратить вмешательство в Афганистане и, в-третьих, отвести войска и Вооруженные Силы от границ Китая и из Монголии.

Китай признал восточноевропейские страны (но не СССР) социалистическими и выразил готовность восстановить с ними политические отношения. Была изменена и тактика китайцев в международном коммунистическом движении. Они отказались от создания и поддержки раскольнических маоистских партий и группировок и встали на путь восстановления отношений с коммунистическими и рабочими партиями, в том числе социалистических стран, но не с КПСС. Оставалось гадать, что это: шаг навстречу «социалистическому содружеству» или попытка оторвать коммунистические и рабочие партии от КПСС, а социалистические страны – от Советского Союза.

Нормализация ситуации в Китае, осуществление серьезных структурных реформ, начало экономического подъема, выход страны из международной изоляции породили в мире своеобразный китайский бум. В Китай потянулись лидеры больших и малых государств. Материалами о Китае были заполнены страницы газет и журналов, телеэкраны. Самих китайцев охотно приглашали и гостеприимно принимали в различных уголках земли.

Китайская карта стала козырной в международной политической игре. В первую очередь это относилось к лидерам Соединенных Штатов, которые в развитии отношений с Китаем видели серьезный рычаг влияния на Советский Союз. Китайцы же разыгрывали выгодную для себя американскую карту.

Вот в каком состоянии находились советско-китайские отношения к моменту прихода Горбачева к руководству КПСС и Советским Союзом.

Советско-китайские отношения нормализуются

Китайцы не оставили без реакции высказывания Горбачева на апрельском пленуме о готовности пойти на серьезный сдвиг в советско-китайских отношениях. Они ответили на них признанием, что и СССР является социалистической страной и что с ним могут развиваться политические отношения. Вместе с тем оно сопровождалось напоминанием о «трех препятствиях».

Некоторые, правда едва уловимые, подвижки дал и XXVII съезд КПСС. Мы пригласили на съезд официальную китайскую делегацию. Наше послание по этому вопросу, как раньше, не было отвергнуто, но и положительного результата вроде бы не дало. Через некоторое время Чаушеску, побывавший в Китае, передал Горбачеву устное послание Дэн Сяопина, смысл которого состоял в том, что китайский руководитель готов встретиться с Горбачевым в Пекине или Москве для обсуждения вопросов полной нормализации китайско-советских отношений в случае, если будут подвижки с советской стороны по трем известным препятствиям.

Так, трудно и медленно, микроскопическими дозами восстанавливалось доверие, шел процесс сближения наших позиций. До поры до времени подвижки носили по преимуществу декларативно-формулировочный характер, не затрагивая реальную ткань отношений.

Но вот в июле 1987 года во Владивостоке Горбачев выступает со своей программой новой восточной политики. Принципиально важным в ней было признание интересов Китая как великой державы, понимание целей китайского руководства превратить КНР в цветущую современную страну с высокоразвитой экономикой и культурой и подобающей этой великой державе роли в мировом сообществе. Это был решительный и окончательный отказ от необоснованных подозрений и обвинений Китая в великодержавности, шовинизме, преследовании агрессивных целей и т. д.

Во Владивостоке была выдвинута развернутая программа улучшения советско-китайских отношений, включавшая снижение уровня сухопутных сил и преодоление военного противостояния на границе, объявлены меры по сокращению нашего военного присутствия в Монголии, частичному выводу войск из Афганистана. Заявлено о заинтересованности СССР в нормализации китайско-вьетнамских отношений, углублении сотрудничества между нашими двумя странами в социально-экономической области, объединении усилий по использованию ресурсов Амура, о расширении приграничных связей, выражено согласие с прохождением пограничной линии по фарватеру Амура и других рек. В выступлении было сказано о готовности к советско- китайской встрече на любом уровне и в любом месте. Это был ответ на послание Дэн Сяопина, переданное через Чаушеску.

В дальнейшем спектр советских предложений, имеющих отношение к советско-китайским отношениям, еще более расширился.

С этого момента наша линия на нормализацию отношений с великим восточным соседом проводилась целеустремленно и неуклонно, но без стремления форсировать этот процесс, оказывать какой-то нажим. Основной акцент делался на то, чтобы шаг за шагом решать конкретные проблемы, накопившиеся между нашими странами.

Прежде всего было обращено внимание на восстановление торгово- экономических связей, искусственно свернутых в свое время. И надо сказать, что они очень быстро пошли в гору. Помимо всего прочего, они и экономически были для нас очень эффективными. Советский экспорт в Китай, в отличие от других социалистических и западных стран, строился не на топливно-сырьевой основе, а включал в основном продукцию машиностроения.

Китай оказался единственным крупным торговым партнером, заинтересованным в продукции нашего машиностроения. Это объяснялось тем, что наступило время реконструкции и обновления предприятий, в свое время построенных с помощью Советского Союза. Да и по технологическому уровню для Китая больше подходила наша техника, ибо к восприятию высоких западных технологий он был еще не готов. Китай разместил в СССР заказы на изготовление большого количества оборудования для энергетики, транспортных средств, авиационной техники и т. д. Мы, в свою очередь, были заинтересованы в получении предметов традиционного китайского экспорта, и прежде всего товаров народного потребления, некоторых сырьевых материалов, сои, столь необходимой для животноводства.

Перед нашими двумя странами открылись широкие перспективы экономического и научно-технического сотрудничества.

В 1987 году начались пограничные переговоры, которым был придан новый импульс благодаря советским предложениям, в частности о проведении линии границы по фарватерам водных артерий. В течение сравнительно короткого срока удалось договориться о прохождении границы на большей части ее протяженности, за исключением участка, прилегающего к Памиру, и трех островов под Хабаровском. К этому времени начались серьезные подвижки и по ослаблению военной напряженности на границе.

Конечно же, возымели свое действие наши усилия по прекращению афганской войны, постепенному ограничению советского военного присутствия в Афганистане, приданию динамизма политическому урегулированию кампучийского конфликта, наше искреннее настроение в пользу нормализации китайско-вьетнамских отношении.

Таким образом, стали разрешаться проблемы, которые выдвигались китайцами как препятствия на пути наших отношений. Мы способствовали этому отнюдь не из-за требований китайцев, а потому, что решение каждой из этих проблем было важно само по себе в общем контексте нашей внешней политики и нового политического мышления. Уж если на то пошло, то неизвестно, что чему больше препятствовало – кампучийский конфликт нормализации советско-китайских отношений или наоборот – отсутствие взаимопонимания между СССР и Китаем, и, конечно же, между Китаем и Вьетнамом урегулированию кампучийской проблемы.

Тем не менее до поры до времени китайцы не снимали этих проблем как препятствий в отношениях между нашими странами. Скорее всего, тут сказывалось их стремление в течение какого-то периода использовать так называемые «три», а затем «одно препятствие» для балансирования отношений в большом треугольнике: Китай – Советский Союз – Соединенные Штаты. По-видимому, китайцы не решались идти на какие-то серьезные подвижки в отношениях с СССР из-за опасения нарушить равновесие в этом треугольнике.

В частности, китайцы не хотели создавать на Западе представление об очень быстром и сильном сближении с Советским Союзом, дабы не поставить под удар действительную или ожидаемую помощь с Запада. Но и тут постепенно стало наступать отрезвление, ибо становилось все более очевидным, что западный капитал стремится снимать сливки, получать прибыли за счет дешевой рабочей силы. А в этом случае выгоднее иметь дело с инфраструктурой, строить гостиницы, развивать лишь некоторые компоненты современных производств, но не идти на создание базовых отраслей и не способствовать осуществлению амбициозных планов выхода Китая за несколько десятилетий на современный индустриальный уровень.

Думаю, значительно большее значение, чем преодоление пресловутых препятствий, для нормализации советско-китайских отношений имела новая политика советского руководства во внутренних и международных делах, за которой китайцы следили с пристальным вниманием. Правда, информация о советской перестройке в китайской печати вначале была очень дозированной и скупой, но для партийного актива она давалась более обстоятельно. При Секретариате ЦК Компартии Китая была создана специальная группа, которой было поручено изучать советский опыт перестройки, информировать руководство, вносить предложения о возможности его использования в Китае.

Наибольший интерес у китайцев вызвали шаги по совершенствованию механизма управления, внедрению хозрасчета, использованию товарно- денежных отношений, по перестройке политической системы, то есть те моменты, которые во многом были созвучны преобразованиям в Китае. Особенно импонировало им то, что наши реформы не ставили под сомнение принципы социализма, руководящую роль партии. И лишь впоследствии появились дифференцированные оценки советского опыта и критическое отношение к тому, что, по мнению китайцев, выходит за эти пределы. Но это было значительно позднее, после подавления студенческих выступлений на площади Тяньаньмынь.

Межпартийное примирение

В условиях существовавшей в то время и в Китае, и в Советском Союзе однопартийной системы, руководящей роли партии, полная нормализация отношений между странами практически не могла быть осуществлена без восстановления отношений между партиями. И мы, и они хорошо понимали: основной вопрос был в том, когда же и как произойдет межпартийное примирение.

Предпосылки к этому возникали по мере общего улучшения климата в советско-китайских отношениях, политического и, я бы сказал, идеологического сближения. Китайцы постепенно отказались видеть в лице Советского Союза «врага номер один», гегемонистскую сверхдержаву, признали его социалистической страной, с интересом, вниманием и даже с симпатией наблюдали за процессами, происходившими в Советском Союзе. Я думаю, немаловажное значение имело и то, что в мире постепенно проходил китайский бум и, напротив, все более явственно обозначился поворот общественного мнения в сторону советской перестройки.

Мы, со своей стороны, не только прекратили критику Китая за велико ханский шовинизм и гегемонизм, но и признали Китай великой социалистической страной, проявили полное понимание его стремления к тому, чтобы в течение нескольких десятилетий осуществить «три великие модернизации», решительно отказались от того, чтобы видеть в них какую-то угрозу нашей стране.

Нами было также отброшено подозрение, что китайцы хотят изолировать КПСС и Советский Союз, оставить его без союзников.

Мы с пониманием отнеслись к попыткам руководителей социалистических стран и коммунистических партий восстановить отношения с китайскими коллегами. Конечно, они рассматривались многими социалистическими лидерами под углом зрения повышения собственного авторитета. Но оно шло не за счет КПСС и СССР. Лидеры соцстран, бывая в Китае, с большей или меньшей настойчивостью ставили перед китайским руководством и проблемы улучшения советско-китайских отношений. В. Ярузельский, например, сказал Дэн Сяопину во время их встречи в 1986 году следующее: «Как же это понять? Американцы у вас, по существу, отняли Тайвань, часть вашей собственной территории, и это вы не считаете препятствием для политических отношений с ними, принимаете руководящих деятелей США, в том числе такого реакционера, как Уайнбергер, развиваете экономические и даже военные отношения, а вот ситуация в Кампучии, которая от Китая отстоит за тысячу километров и к которой Советский Союз не имеет прямого отношения, изображается вами как препятствие для нормализации политических отношений с СССР и КПСС?»

Против такой постановки вопроса китайские руководители по существу возразить не смогли.

В декабре 1986 года во время работы VI съезда Компартии Вьетнама о своей поездке в Китай рассказал нам лидер португальских коммунистов Альваро Куньял. Ху Яобан предложил ему быстро нормализовать связи между двумя партиями. Куньял высказался за то, чтобы рассматривать их в общем контексте. А когда китайцы заговорили о «трех препятствиях», Куньял поставил перед ними вопрос: «Как же преодолеть препятствие без диалога?»

За нормализацию советско-китайских отношений высказывались и побывавшие в Пекине Хонеккер, Живков и другие руководители, как они сами нас информировали.

Надо сказать, что внутри КПСС наряду с преобладающим мнением в пользу улучшения отношений с Китаем оставались все же и инерционные, консервативные настроения. Они исходили главным образом от тех, кто был прочно связан с разоблачением китайского шовинизма, кто еще совсем недавно пытался доказывать, что китайское руководство лишь меняет свой внешний облик, оставаясь по существу таким же, каким было при Мао Цзэдуне.

Подобными утверждениями, в частности, изобиловала книга О. Владимирова «Советско-китайские отношения в 40-80-х годах», выпущенная у нас в 1984 году. Позиция автора состояла в том, что в политике КНР сохраняются «исходные принципы маоизма с его гегемонистской направленностью, форсированная милитаризация страны с ее негативным влиянием на все стороны жизни общества, установка на антисоветизм» (с. 370), что «от маоизма Пекин не отказался, подновляя и дополняя его идеями Дэн Сяопина» (с. 332).

Вину за советско-китайский разрыв автор полностью возлагал на китайскую сторону. В книге, правда, признавалось, что в последние годы произошли определенные изменения в тактических приемах политики Китая, но они представляют лишь маневрирование, более гибкий подход к осуществлению прежних националистических, великодержавных целей. Концепция «социализма с китайской спецификой» впитывает в себя, по мнению автора, «великодержавные, националистические, антисоветские элементы» (с. 370).

Об этой книге можно было бы и не вспоминать и не приводить из нее цитаты, если бы не одно обстоятельство. Ни для кого – ни у нас, ни в Китае – не было секретом, что автором книги является бывший первый заместитель заведующего Отделом ЦК КПСС, отвечавший за отношения с Компартией Китая, игравший одну из ключевых ролей в советско-китайской полемике и в разрыве с Китаем. Не случайно, что в международных кругах имела хождение шутка о том, что в советско-китайских отношениях наряду с тремя препятствиями, о которых открыто говорят китайцы, есть и четвертое – О.Б. Рахманин (настоящая фамилия автора книги).

В течение многих лет он возглавлял так называемый «Интеркит» (совещание представителей коммунистических партий по китайской проблематике), на котором изыскивались все более изощренные аргументы против Китая. В рамках его родилось обвинение Китая и в мелкобуржуазном перерождении, и в бонапартизме, и во многом другом. Где-то в конце 1986 или начале 1987 года это «препятствие» было устранено, но опять-таки не ради того, чтобы потрафить китайцам, а исходя из интересов дела.

Надо сказать, что в связи с отсутствием отношений с Китаем по партийной линии товарищи, работавшие в Отделе ЦК по этому направлению, вначале не были перегружены работой. Вместе с МИД мы регулярно анализировали ситуацию в Китае, представляли записки, предложения по тем или иным шагам руководству страны и партии. Постепенно завязывались и контакты с китайскими дипломатами и журналистами.

Так, 2 августа 1986 г. я как секретарь ЦК КПСС вместе с главой правительства Н.И. Рыжковым посетил в Москве китайскую торгово- экономическую выставку. Секретарь ЦК КПСС впервые встретился с послом КНР в СССР Ли Цзэваном, о чем было соответствующее сообщение в «Жэньминь жибао».

16 февраля 1987 г. произошло еще одно знаменательное событие: впервые за 20 лет в ЦК КПСС появились китайцы – корреспонденты агентства Синьхуа и газеты «Гуанмин жибао». Дело в том, что как секретарь ЦК я довольно часто встречался с журналистами из соцстран, информировал их о тех или иных событиях в стране. На этот раз на приглашение откликнулись и китайские журналисты, в дальнейшем они регулярно посещали эти встречи. И надо сказать, вели себя очень заинтересованно и активно. Ясно, что это делалось не без ведома китайских властей. Один из китайских журналистов сказал потом нашему товарищу, что имеет поручение из Пекина поддерживать связь с Отделом ЦК, ссылаясь на бывшего главного редактора своей газеты, который стал одним из руководящих работников Отдела пропаганды ЦК КПК.

В 1987 году были установлены связи с Академией общественных наук Китая, куда выезжала группа наших ведущих академиков-обществоведов. В свою очередь, я принял участие в беседе с китайскими обществоведами, совершившими большую ознакомительную поездку по Советскому Союзу.

Летом того же года в Китае побывала делегация Комиссии законодательных предположений Верховного Совета СССР во главе с Г.П. Разумовским. В аэропорту во время проводов делегации состоялась моя беседа с китайским послом. В ходе ее помимо обмена любезностями и с той, и с другой стороны было выражено признание общности вопросов, которые приходилось решать руководству наших стран. Посол сослался на положительную оценку Дэн Сяопином решений июньского пленума ЦК КПСС по реформированию экономики.

Я сообщил китайскому послу о своей только что состоявшейся встрече с Хун Сеном. Китаец сделал вид, что не понимает, о чем идет речь. Вначале даже переспросил: «А кто это такой?» А затем, будто вспомнив, стал излагать известную китайскую позицию по кампучийскому вопросу.

Интересен подход китайцев и к приему Разумовского. Они, конечно, прекрасно понимали, что положение Разумовского определяется тем, что он секретарь ЦК КПСС, и с присущей для китайцев тонкостью подошли к организации его встречи, выдвигая на первый план контакты с ним партийных деятелей.

Осенью 1987 года состоялся XIII съезд Компартии Китая. ЦК КПСС направил в его адрес приветствие. Оно не было отвергнуто китайцами, хотя они и не преминули оговорить, что межпартийных отношений у нас нет. Примерно так же было принято и поздравление Чжао Цзыяну по случаю его избрания Генеральным секретарем ЦК КПК.

Китайская делегация прибыла для участия в праздновании 70-летия Октябрьской революции. Формально это была делегация Общества китайско- советской дружбы, но она была очень авторитетной и представительной.

Ко всему сказанному следует добавить, что мы у себя в стране фактически сняли все ограничения на распространение китайских газет и журналов. Все шире китайская проблематика освещалась и в советской прессе. Был издан большим тиражом сборник речей и выступлений Дэн Сяопина на русском языке. Китайская сторона ответила взаимностью, выпустив тиражом в один миллион экземпляров книгу Горбачева о перестройке.

В январе 1988 года Горбачев как Генеральный секретарь ЦК КПСС дал интервью китайскому журналу «Ляован», в котором подвел итоги позитивных изменений в советско-китайских отношениях и выразил уверенность в том, что им принадлежит большое будущее.

Одним словом, восстановление межпартийных отношений де-факто шло полным ходом. Это было вполне естественно: ведь в тех условиях отделить их от межгосударственных было невозможно. Вместе с этим приближалась и полномасштабная нормализация советско-китайских отношений.

Мы, конечно, отдавали себе отчет в том, что не может быть и речи о возврате к отношениям 40-50-х годов, характер которых хорошо отражен в популярной в те годы песне «Москва – Пекин» с ее лейтмотивом «русский с китайцем – братья навек». Не могло быть и речи о том, чтобы одна партия по отношению к другой считалась партией-отцом или старшим братом.

Изменился весь политический и идеологический контекст. Претерпели коренные изменения отношения между партиями и государствами в рамках нового политического мышления. Так что речь могла идти только об установлении вполне равноправных отношений, основанных на неукоснительном соблюдении суверенитета, невмешательстве во внутренние дела. Только на такой основе могли строиться отношения доверия, сотрудничества, товарищеского обмена опытом. В этом разногласий между нами не было.

Под прошлым подведена черта

Окончательно все точки над «i» были поставлены в ходе визита Горбачева в Пекин. Визиту предшествовала встреча Горбачева с китайским премьером Ли Пэном, который оказался в Москве несколькими месяцами раньше вроде бы для того, чтобы встретиться со своими старыми советскими друзьями по Энергетическому институту в Москве, а фактически чтобы договориться с Горбачевым о советско-китайской встрече на высшем уровне.

В визите Горбачева в Пекин мне не довелось принимать участие, поскольку в это время я как секретарь и член Политбюро отвечал не за международные вопросы, а за идеологическую работу. Сама встреча означала завершение и закрепление того прорыва в советско-китайских отношениях, который произошел в последние годы. На встрече Горбачева с Дэн Сяопином, а затем и в совместном коммюнике было заявлено, что отношения между нашими государствами и партиями нормализованы.

Тем самым была подведена черта под прошлым, открыт новый этап в советско-китайских отношениях. Был заложен прочный камень в сам фундамент новой советской восточной политики, в оздоровление обстановки на Азиатском континенте.

Визит Горбачева совпал по времени с массовыми студенческими выступлениями в Пекине и других городах. Студенты выступали против невыносимых, полунищенских условий существования. Но была и другая подоплека волнений и антиправительственных выступлений молодежи. Двинув рыночные реформы, китайское руководство, по мнению студенчества, мало что делало для демократизации страны, либерализации идеологической, культурной политики. Но это уже особый разговор, касающийся китайского подхода к реформированию общества.

15 мая, когда в Пекине было уже 0 часов 30 минут, у меня состоялся телефонный разговор с Горбачевым. Я информировал его о текущих делах в стране, а он сообщил о полном успехе визита, сложившемся взаимопонимании, хотя китайское руководство оказалось в непростом положении.

Пекин в это время бушевал. Площадь Тяньаньмынь и прилегающие к ней улицы были запружены студентами, выкрикивавшими лозунги против руководства страны, раздавались отдельные приветствия в адрес советского гостя. Возникла довольно щекотливая ситуация.

Визит завершился, а через несколько дней китайские власти приняли жестокие меры для подавления студенческого выступления. Чжао Цзыян, сочувствовавший студентам, был удален из руководства, принесен в жертву правым силам. Начался еще один виток непростой китайской истории. В конце концов реформаторская линия Дэн Сяопина вновь взяла верх, и Китай продолжил движение по избранному пути.

Для нас же важно в конечном счете другое: Китай – наш великий сосед, и отношения с ним должны быть прочными, надежными, свободными от конъюнктурных колебаний, опирающимися на коренные экономические и геополитические интересы наших народов. Думаю, что в этом смысле взаимопонимание, достигнутое в Пекине, имело принципиальное значение, открыло новую полосу в отношениях между двумя странами.

Китайское чудо

После некоторого спада эйфории в мировом общественном мнении вокруг Китая и критических настроений, вызванных подавлением студенческих выступлений, через некоторое время Китай вновь выдвинулся в центр внимания и стал объектом социального анализа и оживленных дискуссий.

Дело прежде всего в том, что экономический подъем оказался не кратковременным эпизодом в постмаоистской эволюции Китая, а длительно действующей тенденцией развития. Вот уже в течение полутора десятков лет, прошедших после начала реформ, сохраняются высокие темпы роста валового национального продукта -8-10% в год и более. Среднедушевой доход населения возрос более чем в пять раз. Страна преобразилась. В ней не только успешно решаются самые насущные задачи, но создаются предпосылки для всесторонней модернизации экономики и вывода ее на самый современный уровень.

По оценкам специалистов Мирового банка реконструкции и развития (сами китайцы, правда, с ними не соглашаются, считая их явно завышенными), уже в первые годы XXI столетия ВНП Китая превысит американский уровень, произойдет своего рода катапультирование Китая в число ведущих в экономическом отношении стран мира. Кое-кто на Западе усматривает в этом угрозу для мира, если Китай станет не только экономической, но и военной сверхдержавой, и считает необходимым усиливать давление на эту страну – и не только по проблеме прав человека, но и по общей направленности его политики в мировом сообществе.

Возможно, в этих прогнозах есть преувеличения, отдается дань моде. Идеализировать социально-экономическую ситуацию нет оснований. В сопоставлении с численностью населения уровень экономического развития остается и долго еще будет оставаться низким. Ряд негативных явлений порождается самим быстрым ростом экономики, возникает ее перегрев.

Но то, что Китай быстро наверстывает упущенное за многие десятилетия и века и превращается в мощную мировую экономическую и политическую силу, не подлежит сомнению. России, ее ближайшему соседу, конечно же, очень важно развивать и углублять отношения сотрудничества и добрососедства.

Столь впечатляющий эффект получен в Китае благодаря умелому проведению глубокой экономической реформы, знаменующей переход от высшей степени централизованной командной экономики к системе рыночного хозяйства, основанной на разнообразных формах собственности.

В Китае этот переход идет, как они сами говорят, в рамках «социализма с китайской спецификой», «социалистической рыночной экономики». Будущее покажет, чего тут больше: традиционных, повторяемых по инерции деклараций, стремления сохранить поклонение старым идолам, без чего восточный менталитет трудно себе представить, или искренней попытки (еще одной?) соединить социалистическую идею с экономической эффективностью. Экономические преобразования пока не сопровождаются адекватными политическими переменами. Они, по-видимому, в будущем неизбежны и могут существенным образом повлиять на экономические процессы.

Но даже независимо от всего этого опыт экономических реформ в Китае представляет несомненную ценность и для России. Ведь при всех различиях условий, традиций наших стран им приходится решать одну и ту же и притом труднейшую проблему трансформации командной экономики в рыночную. Было бы непростительной ошибкой игнорирование столь успешного китайского опыта, равно как и его механическое копирование.

Это еще один стимул укрепления и углубления российско-китайских отношений.