В дверь кто-то скребётся. Пытается открыть. Мгновенно просыпаюсь. Пэ-эм лежит у изголовья. Хватаю, сдвигаю предохранитель. Вход в помещение – на востоке. Напротив двери, на полу у западной стены, расстелена постель. Под одеялом – свёрнутая в рулон курпача. Имитирует спящего, укрытого с головой. Моя лёжка расположена вдоль восточной стены – той, в которой дверь. Головой на север, лицом ко входу. Чтобы увидеть меня, надо войти в мехмохону. Время – ориентировочно семь пятнадцать.

Дверь приоткрывается. Стоящий снаружи медлит. Факт, всматривался в фигуру под одеялом. В комнате полумрак. Бесшумно вскакиваю. Присаживаюсь на корточки у самой двери. Кто-то сделал большую ошибку. Дал мне время на подготовку. Надо было ворваться в комнату и моментально начать пальбу.

Дверь открывается шире. В щель протискивается ребёнок. Мальчонка лет четырёх. Сын мулло Раззака. Голова – на уровне моих глаз. Видит меня. Замирает неподвижно. Рот раскрывается от страха. Чёрные блестящие глазёнки. Точь-в-точь птенец майны.

Медленно кладу пистолет на пол. Резко хлопаю в ладоши. Птенец вздрагивает, вспархивает и улетает. Подхожу к двери. Напротив через двор на пороге дома стоит жена мулло Раззака. Птенец прячется. Утыкается лицом к колени матери. Завидев меня, женщина прикрывает лицо концом платка. Берет мальчика за руку, уводит в дом. Фиксирую время: семь семнадцать.

Возвращаюсь в комнату. Откладываю пэ-эм. Достаю из вещмешка бритвенный несессер. Снаружи осторожно стучат. Три раза. Разрешаю: «Входи». Старший сын мулло Раззака – тринадцать лет – входит. Выкладывает стопку чистого белья на пол, застланный паласом. Справа от входа. Бормочет:

– Вода готова.

Беру бритвенный прибор, сую ноги в глубокие калоши. Выхожу. Возле стены, как обычно, поставлены кувшин с тёплой водой и круглый рукомойник. Пристраиваю зеркальце на окне мехмонхоны. Тщательно бреюсь. Сын мулло Раззака подхватывает рукомойник, поднимает повыше, чтобы мне не пришлось нагибаться. Я в первый же день объяснил, что лицо необходимо споласкивать три раза, а руки – четыре. Всего семь раз. Парень запомнил. Каждое утро без подсказок соблюдает точный счёт. Пока ни разу не сбивался. Подаёт полотенце.

В мехмонхоне переодеваюсь в чистое белье. Ношенное складываю у двери. Женщины заберут и выстирают. Мальчик завтра принесёт. Одеваюсь, тщательно причёсываюсь. Старший сын мулло Раззака приносит завтрак. Две лепёшки и чай. Небогато живёт мулло. Фиксирую время: семь двадцать две. Мальчишка уложился в срок.

Разламываю лепёшку на куски. Раскладываю их по прямой линии. Машинально, не думая. Вплотную друг к другу. Точно закладываю одну из сторон фундамента. Разламываю оставшуюся лепёшку. Выкладываю вторую сторону. Перпендикулярно первой. Ловлю себя на этой детской игре. Внутренне усмехаюсь. Плита, давящая грудь, приподнимается. На несколько миллиметров. Юмор! Разломал хлеб, чтобы выстроить что-то нелепое. Хлебный домик. Не достроил. Материала не хватило… Внезапно в мозг врывается догадка: может, это знак? Плита в груди обрушивается на прежнее место. А что, если недостроенный фундамент – указание. На что он указывает? Неужто я обязан подхватить факел Сангака и достроить то, что тот не успел. Не во всей, конечно, стране, а хотя бы на крошечном плацдарме. Установить порядок и справедливость в одном отдельно взятом ущелье.

Нет, я не согласен! Какие бы красивые лозунги ни кидал Сангак, меня он подставил. Не предупредил, что даёт поручение, от которого я фактически буду блевать. По сути отдал меня в подручные Зухуру, которого я презираю, и вынудил заниматься делом, которое противоречит моим убеждениям. Плюс урки в роли личной охраны Зухура. Все это я узнал лишь после того, как дал согласие. Отказываться было поздно. Обещание держало крепче любого капкана…

Теперь зубья разжались. Сангак унёс с собой данное ему слово. Местным я не давал никаких обязательств. Они чужие. Я не люблю горы. Это вражеская территория. Необходимо постоянно держаться настороже. Вероятно, Афган приучил. Знаю, некоторые «афганцы» ностальгируют. Скучают по горам. Война, мол, войной, а горы – это мощь, величие, красота… Для кого угодно, только не для меня. Горы – это постоянное чувство опасности. Реальной. Даже если оставить в стороне лирику, в любую минуту дня и ночи кто-то из урок может выстрелить из-за камня или из-за угла. Не боюсь смерти, но глупо погибать впустую. Хуже того – за дело, в которое не веришь.

Я свободен. Весь мир передо мной открыт. Место всегда найдётся. В таджикской армии. А не возьмут, отправлюсь куда угодно. В Узбекистан, в спецназ. В Сербию. В Иностранный легион. Да хоть в Африку, в Анголу или Мозамбик.

Свободен… Ха-ха-ха. Шутка. Ни кола, ни двора, ни гроша в кармане. В тридцать лет вновь начинаю жизнь с начала в пустоте, заваленной обломками. Не совсем то, что обещал гадальщик. Да я особо и не поверил его предсказанию.

Было это полтора года назад, через три дня после того, как в части на меня спустили собак. Подставили меня подло. По всем правилам. С офицерским судом чести и прочей махоркой. Народ странно себя повёл. Вроде, и верили мне, и сомневались. Лишь Петька Воронин поддержал безоговорочно: «Напраслину на него вешаете!» После суда шли мы с Петей по Кургану, по центру. Я злой был, ничего не замечал вокруг, а Пётр вдруг сказал:

– Даврон, ты глянь! Чурки совсем оборзели – милостыню булыжниками подают. Ну-ну… И кто-то камень положил в его протянутую руку…

На обочине тротуара сидел на земле худой старик. Перед ним лежала на платке горстка мелких камешков.

– Это фолбин, Петя, гадальщик. Судьбу предсказывает.

– Давай погадаем.

– Глупство это. И настроения нет.

– Да брось ты. Ради шутки. Развеешься немного.

Мы подошли к старику.

– Погадаешь?

Старик внимательно осмотрел меня и спросил по-узбекски:

– Как тебя зовут?

– Даврон.

Старик сгрёб камешки и легонько их подбросил. Камешки раскатились по тряпке. Фолбин секунд тридцать передвигал их как шахматы на доске, затем заговорил монотонно:

– Ярко, как светильник, горела твоя судьба, Даврон…

Узбекский знаю не очень хорошо. Но старика в общих чертах понял.

– Теперь, Даврон, бредёшь в темноте, как стреноженный конь. Не видишь, куда идёшь, не знаешь, куда идти… Долго будешь бродить, но в конце концов найдёшь своё золото.

– Все, что ли?

– Все.

Обычный развод. Общие фразы. Хороший психолог. С лету отслеживает настроение. Я ничего иного не ожидал, но стало досадно.

– Факты, факты давай. Конкретно. Что, где, как.

– Этого камни знать не могут. Сам решай, куда идти. Куда пойдёшь, там и окажешься. Как поступишь, так и будет. Сумеешь – добудешь золото. А не сумеешь…

– Сумею, сумею… Ну всё, хорош болтать зря.

Дал ему денег. Петька спросил:

– Ну и что он тебе предрёк?

– Золотые горы посулил.

– Клёво! Пусть теперь мне раскинет.

Я сказал старику:

– Мой друг тоже хочет.

Старик – наотрез:

– Ему гадать не буду.

Я перевёл, Петька возмутился:

– Что за дела?! Скажи, чтоб кидал камни.

Старик нахохлился и отвернулся.

– Камни устали. Больше не видят.

– Батарейки сели? – засмеялся Петька. – Ладно, Даврон, поделишься золотишком.

Через неделю, второго мая, его убили. Погиб по-глупому. Вот и думай, что хочешь. Я думал. Едва мозги не вывихнул. Моей вины в Петиной смерти не было. Во-первых, не по графику, а во-вторых, контакт с ним я чётко контролировал. Приятели, ни на йоту больше… Но как старик определил, что он умрёт? Судьба – не рельсы. Даже не тропа. Хаотическое сплетение случайностей. Вычислить заранее, куда повернут события, невозможно. Как нельзя предсказать путь молекулы в броуновском хаосе. И все же старик каким-то образом знал, что произойдёт. Неужели просто ткнул пальцем наугад и попал?

Бился я над этой темой долго. В один прекрасный момент точно током долбануло: фолбин распознает зоны высокого напряжения! Как? Видит, чует, ощущает? Не знаю, как, но распознает. Может научить. Или, по меньшей мере, объяснить. Я бросился искать. Но старик будто сквозь землю провалился. Только и осталось от него – обещание богатства…

Во всяком случае, если меня и ждёт где-то золото, то не в этих горах, где меня ничто не держит. Даже обязательства перед Зариной. После того, как фазу пробило на Сангака, а не Зарину, она вне опасности. Молния не бьёт дважды в одну точку. Осталось защитить её от Зухура. Вчера утром поставил его в известность:

«Твоя свадьба отменяется».

Зухур ушёл в глухую оборону:

«Невозможно!»

«Для коммунистов невозможного нет. Ты же у нас коммунист».

Он, возмущённо:

«Я первым в области партбилет на стол бросил!.. Как свадьбу отменить? Калинг семье невесты уже передали. Корову, баранов…»

«Оставь им это добро. Не обеднеешь».

Зухур принялся лукавить:

«Добра не жаль, я щедрый. Корова, бараны, шара-бара – это для меня мелочи. Но обычай нельзя нарушать. Свадебный туй на завтра назначен, весь Ворух соберётся, из Талхака люди приедут. Такое здесь правило, ты сам знать должен. Можно ли тысяче людей: «Не приходите» сказать? Большой позор получится, моему авторитету урон. Уважать перестанут».

Я предложил:

«Не отменяй приглашения. Устрой народные гулянья. Без свадьбы».

«Тоже не получится – девушку опозорим. Ты подумал, что люди будут говорить? Скажут: «Наверное, Зухуршо прознал, что она бесчестная, потому не захотел в жены брать». А девушку спросил, согласна она с позорным пятном жить?»

Напугал!

«Да она в огонь пойдёт, лишь бы не за тебя».

Он, естественно, помрачнел:

«Почему так думаешь?»

«По радио сообщили. Не тупи, Зухур. Она сама тебе прямым текстом выложила».

Завёлся:

«Глупая девчонка! Это ты во всем виноват, Даврон. Простое дело запутал».

Посопел немного и:

«Давай вот что сделаем: свадьбу проведём, три дня пройдёт, я ей развод дам, она назад к родным уедет. По закону это очень просто сделать: достаточно «се талок» сказать, и все – развод. Ни мне, ни девушке никакого позора. А я, клянусь, даже пальцем к ней не притронусь».

Я изучил его рожу – не хитрит ли. Он:

«Не веришь? Богом клянусь, Даврон, она мне не нравится. Я вообще таких не люблю. Женщина пышной должна быть, в теле. А она… Ладно, молчу, не хочу тебя обижать. Ты вот о чем задумайся: неужели я насколько глуп, чтобы с тобой из-за бабы ссориться?»

«А ты попробуй».

Вызов не принимает.

«Я с семьёй этой девушки договор заключил. Как ни назови – уговор, сговор, – это контракт, хотя на бумаге не записан, печатью не скреплён, у нотариуса не заверен. Местные люди честному слову доверяют. А ты меня заставляешь безо всякой причины контракт разорвать, договор нарушить. Это грех. В Коране сказано: «Будьте верны обещанию». На грех толкаешь».

Абсурд. Зухур трактует о грехе. Я понимал, что дурачит. Ловит на принципиальности. Но возразить было нечего. Заставлю Зухура взять слово назад, фактически стану обманщиком. Нет разницы, прямо или косвенно. Приказал – значит, в ответе. Я подавил бешенство. Вдох… Выдох… Порядок. А он спешил навесить ещё один замок, надёжнее запереть ловушку. Проникновенно:

«Ты бы сразу сказал, что на девушку глаз положил. Я три раза спрашивал: нужна тебе? Ты три раза ответил: не нужна. А, ладно, дело прошлое… Даврон, дорогой, я тебе не соперник. Брак фиктивным будет. На бракосочетание, чтобы никох совершить, не поеду. Другого человека, вакиля-заместителя, вместо себя пошлю. Закон разрешает. После свадьбы, чем хочешь поклянусь, даже на лицо её не посмотрю, ни разу в одну комнату с ней не войду…»

Я прикоснулся к кобуре. Обозначил. Пистолет не достал. Перегнулся через столешницу и упёр указательный палец ему в лоб. В центре, правее бородавки. Отодвинуться Зухуру не позволяла прямая спинка стула. Он запрокинул голову назад. Задрал подбородок с жирной складкой на шее. Я с силой придавил лобную кость.

«Обрати внимание, пока это палец…»

Зухур осторожно положил свою руку на мою, попытался отвести. Пальцы – отвратно мягкие и тёплые. Я преодолел отвращение, усилил нажим:

«Обманешь, достану ствол. Учти, вхолостую не достаю».

Убрал руку. Зухур выпрямился. Постарался держаться, будто ничего не случилось. На лбу медленно проявлялось багровое пятно. Печать на договоре.

Теперь он тронуть Зарину побоится. Она, по большому счету, ему не нужна. Это развлечение, чтобы меня позлить. Иное дело – бабки. За них он будет драться до последнего… И черт с ним. Меня это не касается. Я продолжил:

«И ещё учти, я уезжаю, но…»

Он заохал, забил крыльями:

«Как уезжаешь?! Когда? Почему?!»

Наверняка знает, что урки готовят переворот. Кроме меня рассчитывать не на кого. Я успокоил:

«Не падай в обморок. На какое-то время задержусь. Я ребят с собой привёл, надо их устроить. Разобраться, кто хочет остаться, кто со мной уедет… И всё такое. Следовательно, дня два-три в запасе у тебя есть. Может, немного больше…»

«Умоляю, задержись!»

«Ради тебя? Смеёшься? И запомни: я вернусь. Проверить, не обидел ли ты Зарину. И если хоть что-нибудь… Найду на Северном полюсе».

Как бы не стать Зухуру после этой политбеседы импотентом. Но и это, опять же, меня не касается.

Осталось важное дело. Сгонять в Талхак и предупредить Зарину. Ей, естественно, обходной маневр сильно не понравится. Но ничего не могу с собой поделать. И не могу ей объяснить, зачем необходимы такие сложности. Почему нельзя просто послать Зухура по матушке? Нет, не поймёт, не поверит. И все же постараюсь как-то растолковать. Во всяком случае, убедить, что ей ничто не грозит. Решаю выехать в Талхак после полудня.

Осторожный стук в дверь. Сгребаю куски лепёшки в кучу. Фиксирую время. Семь тридцать одна. В мехмонхону робко заглядывает мулло Раззак.

– Извините, если побеспокоил. Зашёл узнать о вашем здоровье…

– Заходи.

Скидывает за порогом резиновые галоши, входит в комнату. Присаживается на палас.

– Большая честь, что вы остановились в моем жалком доме, господин…

Резко обрываю:

– Давроном зови.

Ненавижу здешнюю почтительность. Лицемерие. Ползают на брюхе, а улучат момент – выстрелят в спину. Знаю по Афгану. Сбиваю его с тона:

– Ну, так чего тебе?

– Уважаемый Даврон…

– Просто Даврон.

Он прикладывает руку к сердцу: ценю, мол, и уважаю вашу скромность, и гонит опять:

– Как ваше здоровье? Как спали? Не надо ли вам чего?..

И прочая тягомотина. Тянет, собирается с мыслями. Бросаю взгляд на часы. Семь тридцать три.

– Не трать зря время. Что-нибудь понадобится – сам скажу. Дело у тебя какое?

– Люди этого селения выбрали меня имамом нашей мечети…

– Знаю. Дальше.

Он осекается, вновь начинает издали, для разгона:

– В священном Коране сказано…

– Стоп. Из Корана не надо. Сам-то что скажешь?

– Все в селении знают, Даврон, вашу справедливость…

– Слушай, мулло, если пришёл, чтобы меня хвалить, напиши на бумажке. Будет время – прочту. А сейчас, либо – дело, либо – прощай.

Он наконец решается:

– Сказали, всю землю у нас отнимут. На наших личных полях-огородах тоже будут новый сорт сеять. Нельзя так! Нельзя у людей землю отнимать…

– Нельзя, – соглашаюсь. – И чего ты от меня хочешь?

Мулло канючит:

– Не выживем мы, с голоду погибнем. Поговорите, пожалуйста, с уважаемым Зухуршо…

Закончить не успевает.

Семь тридцать пять. Стук в дверь. Командир первого взвода Комсомол.

– Даврон, есть информация.

Бросаю взгляд на мулло. Тот поднимается, выходит.

– Бунт в Верхнем кишлаке, – сообщает Комсомол.

– Докладывай.

– За порядком в селе следили двое. Один – наш, один басмач, – рапортует Комсомол. – Басмач зарезал чью-то корову. Мужики возмутились, пошла драка. Нашего, вроде, убили. Не знаю точно. На улице мотоцикл стоял, на котором караульные приезжают… Басмач с ножом пробился к мотоциклу и ударил по газам. Вырвался из кишлака, по дороге мотор заглох, басмач пешком добрался до Воруха. И сразу к своим. Те поднялись и – к Зухуру. Короче, он разрешил Рауфу взять человек пять и ехать разбираться. Представляешь, сколько крови прольют…

Очень хорошо представляю. Рауф – редкая мразь. Садист, психопат.

– Когда уехали?

– Ещё вчера утром, втихаря. Я случайно узнал…

– На чем?

– На «скорой».

– Поня-я-тно, – говорю. – Беги в казарму, подними взвод. Пусть грузятся на «газон» и ждут меня на площади. Алика с машиной пошли к дому Зухура.

Выхожу. Мулло топчется возле мехмонхоны. Говорю ему:

– Принял твою просьбу к сведению.

Семь пятьдесят восемь. Во дворе Зухурова дворца встречаю Гадо.

– Почему не в дороге?

Зухур поручил ему отвезти в Калай-Хумб подарки Алёшу Горбатому.

Мнётся:

– Машину ремонтируют…

Понятно. Специально меня поджидает, факт. В курсе событий и желает проследить за предстоящим конфликтом.

– Где? – спрашиваю.

Кивает на пристройку с кабинетом.

Зухур восседает на своём троне за огромным полированным столом. Вхожу, он вскакивает.

– Даврон! Все утро тебя ищу! Куда ты пропал?

Хитрит. Пытается перехватить инициативу. Перекладывает вину на меня. Сажусь за стол, перпендикулярно приставленный к его письменному алтарю. Указываю:

– Сядь здесь. Напротив.

Нехотя подчиняется. Прикидывается, будто снисходит. Говорю спокойно:

– Зухур, пока я здесь, не суйся. Ты завхоз.

Изворачивается:

– Прибежали, сказали: бунт. Я не хотел время терять.

– Почему мне не сообщил? Нельзя было урок отпускать одних. Они кишлак кровью зальют.

– Эти горцы разучились власть любить, пусть бояться научатся.

Я едва сдержался. Глубоко вдохнул. Медленно выдохнул…

– Кончай темнить. Хоть раз не изворачивайся. Я в курсе ситуации. Понимаю твою тактику. Не хочешь перечить бандитам. Испугался, отослал их подальше от своей особы. Но ведь это на время. Через несколько дней вернутся. И как планируешь обороняться?

Он заблеял:

– Э, Даврон, думаешь, это просто? Дело намного сложнее… Ты не знаешь…

Знаю. Едва Гург сболтнул о Каюме, я дал своему информатору, задание: «Выясни у духов, кто таков. Какие у него дела с Зухуром». Стукач раскопал немало. Но это всё не важно. Обрываю Зухура:

– Сейчас не время, а вернусь из Верхнего селения, разберусь. На тебя мне плевать, но ведь всё ляжет на местных мужиков…

На мужиков мне тоже наплевать, но вряд ли смогу бросить их на растерзание сволочи.

Подвожу черту:

– Амба. На данный момент диалог закончили. Дай бумагу и ручку.

Вчера днём я не успел рассказать Зарине о договоре с Зухуром. Она в первую же минуту: «Отпустите брата. Или боитесь начальника?» Я не мог объяснить, чего опасаюсь. Факт, не Зухура. У него предо мной коленки дрожат. Но я до смерти боюсь навлечь на её брата беду. Она сама по случайности избежала короткого замыкания. Рассказать – не поверит. Я никогда не рассказываю. Никому. Отбрехался: «Парни должны служить». Бред, конечно. Она фыркнула, вспыхнула и убежала. Так и не узнала, что Зухур к ней не прикоснётся. Брак будет фиктивным. Зато я успел её рассмотреть. На близкой дистанции. Сходство с Надей минимальное. Золотые волосы. Голубые глаза. Решительное выражение лица. Прямая осанка. Совпадают только отдельные черты. Иллюзия зеркального отражения исчезла вместе со страхом, что Зарину ждёт Надина судьба. Пишу ей записку. Очерчиваю полный расклад.

Клея у Зухура, само собой, нет. Выхожу из кабинета.

– Алик, быстро: горсть муки, воду, чашку какую-нибудь. Три минуты.

Мчится на кухню, через две минуты тащит. Даю инструкцию:

– Разведи до густой сметаны.

Заклеиваю письмо.

– Не вода, а жидкое, без рук держит, без замка запирает, – по ходу комментирует Алик.

– Не радио, а болтает, – подвожу итог. – Давай-ка гони к казарме…

Десять двадцать три. Подъезжаю к повороту на Талхак. Приказываю Алику:

– Тормози.

Выхожу из машины. Грузовик останавливается позади. Бойцы в кузове встают, озираются: почему остановились? Комсомол, взводный, выскакивает из кабины.

– Кто у тебя из бойцов самый слабый? – спрашиваю. – Кликни его.

– Теша, сюда! – командует взводный.

Из кузова спрыгивает на дорогу хилый паренёк.

– Местный, из Верхнего селения, – поясняет Комсомол. – Пригодится для общей ориентации. Затем его и взяли.

– Обойдёмся, – говорю. – Отсылаю его с поручением.

Заезжать в Талхак нет времени. На счету каждая минута. Необходимо успеть в верхний кишлак, пока урки дел не натворили. Теша – пацан бестолковый, но чтоб письмо отнести, ума не надо. А как боевая единица он – ноль. Если дело дойдёт до серьёзного, пользы от него никакой.

Инструктирую мальчишку:

– Отправляйся в Талхак, найди дом старика Мирбобо, ветерана войны…

– Искать не надо! Знаю. Его все знают.

– Вызови внучку старика, Зарину. Скажи ей, что все нормально. Ситуацию я уладил, но вынужден отлучиться. Пусть не беспокоится. И передай записку. Задание понятно? Повтори.

– «Все нормально» – скажу, записку передам.

– И ещё: с бойцами задание не обсуждать. В кишлаке – ни слова о том, кто тебя послал. Проболтаешься, голову оторву. Выполнишь аккуратно, повышу в звании. Это понятно?

Козыряет:

– Так точно!

– Домой в следующий раз съездишь. Слышал, невеста у тебя…

Точнее, мне известно, что товарищи называют его женихом. Следовательно, в наличии имеется и невеста. Одно подразумевает другое.

Рожа у мальчишки мрачнеет. Понятно. Огорчён, что не увидится с девушкой.

– Не распускай нюни, боец, – говорю. – Вернусь, дам увольнительную. На целую неделю. Невеста надоесть успеет.