Пятнадцать сорок пять. Ждать знахарку нет смысла. По оптимистическим прикидкам, прибудет минут через тридцать. По реалистическим – через час.

– Летим на пастбище, – говорю Ястребову.

Он разглядывает меня с весёлым любопытством:

– Насколько понимаю, торопишься начистить ему рыло.

– Не угадал.

– Ну, не орденом же будешь награждать.

– Он дал мне слово и нарушил. Я такого не прощаю. Отвезу в Ворух и при всех разжалую в рабочую скотину. Дрова будет рубить. Или отдам какому-нибудь мужику, чтоб огород на нем пахал…

– Н-да, серьёзно. А чего вдруг загорелось? Подожди, пока сам вернётся.

– Принцип. Афган научил: задумал важное дело – делай сейчас же. Отложишь на вечер, а днём тебя убьют.

Ястребов усмехается:

– Одобряю.

Пилот стоит у вертолёта, разминается, потягивается. Ястребов подходит, обнимает его за плечи:

– Тарас, не в службу… Давай ещё в одно местечко сгоняем.

– Серёга, это ведь не такси. Боевая машина.

– А у нас именно боевой вылет. Диктатора отправляемся свергать. Ордена тебе, конечно, не дадут, но поглядеть будет любопытно.

– Ну, если диктатора… – ворчит Тарас.

Сообщаю направление. Ястребов садится в кресло правака, штурмана-оператора. Справа и чуть позади пилота. Я располагаюсь по правому борту. Вертушка взлетает.

Шестнадцать ноль пять. Разглядываю в окно вид на пастбище. Внизу разворачивается в длину с востока на запад обширная плоскость. На северо-западной оконечности пастбища виднеется небольшое строение. Рядом несколько пятнышек, по цвету отличных от растительности. При подлёте становятся узнаваемыми детали. Строение – пастушья летовка. Два цветных прямоугольника – ковры, большой и малый. Яркое пятнышко – туристская палатка. Начинаю различать людей – муравьёв, сгрудившихся на ковре.

Ястребов оборачивается, знаками показывает: ларинг возьми. Ларингофон висит рядом на кронштейне. Надеваю. Голос Ястребова в наушниках комментирует:

– Царская, мать его, охота. Идиллия…

Идиллия, факт, но вряд ли для Зухура. На большом ковре скопилось слишком много муравьёв. Около десятка. Должно быть трое – Зухур и два его питекантропа. Духи обязаны сидеть отдельно. Зухур боится своих гвардейцев, но вместе с ними за один дастархон не сядет. Ниже его достоинства. Вывод? Вернее всего, духи распоясались на воле. Нагло уселись рядом с Зухуром. Или загнали его в палатку, а сами заняли почётное место. Ликвидировали? Маловероятно. В последние дни в Ворух не приходила извне даже собака. Стало быть, принести приказ было некому. Да это, в общем, не существенно.

Вертушка снижается. Зависает метрах в пятнадцати над землёй. Духи вскакивают. Оружие кучей свалено рядом. Духи хватают автоматы, рассредотачиваются.

Пилот прекращает снижение. Слышу, Ястребов спрашивает:

– Что за архаровцы? Твои?

– Зухурова гвардия!

– Я было решил, не к тем залетели. Сам-то он где?

– Хрен его… В палатке прячется.

Голос Тараса в ларинге:

– Учтите, мужики, я улетаю. Ситуация стрёмная. Пальнёт какая-нибудь сука…

Говорю сколь могу убедительно:

– Тарас, это свои.

– А стволы на хера похватали?

– Не знают, кто и зачем прилетел. Поставь себя на их место.

– Не нравится мне ситуёвина. Что-то твои «свои» шибко на душманов смахивают…

– Развернись правым бортом, – предлагаю. – Я открою дверь, покажусь. Тогда точно не шмальнут.

Слышу, спрашивает Ястребова:

– Серёжа, что скажешь?

– Тарас, не парься. Я бы сел без затей.

– Твоими бы устами… – ворчит пилот. Мне говорит: – Ладно, сейчас развернусь. Покажи им личико.

Вертушка разворачивается. Я открываю дверь, высовываюсь, машу духам. Узнают. Несколько человек сходятся. Совещаются. Гург машет в ответ.

Закрываю дверь, перебираюсь к пилоту:

– Порядок! Садись.

Вертушка опускается, садится. Тарас оглядывается на меня:

– Ты надолго?

– Глуши.

Тарас щёлкает тумблерами. Гул двигателей стихает. Лопасти винта хлопают, замедляя вращение.

Открываю дверь, выхожу. До духов – метров тридцать. Кричу:

– Гург, подойди!

Гург несколько секунд размышляет, подзывает одного из блатных, бросает ему несколько слов, тот направляется к вертолёту. Тухлый тип по кличке Хучак, нервный, взбалмошный. Подходит:

– Здоров, Даврон, – с блатной оттяжечкой.

– Где Зухур?

Ухмыляется:

– Охотится где-то.

– Один?

– А чё ему? Не маленький.

– Куда пошёл?

Хучак неопределённо кивает куда-то на северо-запад – туда, где на краю пастбища поднимаются откосы хребта. Меняет тон на дружелюбный:

– Слышь, Даврон, ребята тебя приглашают. А чё? Пока будешь Зухура ждать, хоть раз посидишь с нами по-человечески. Ну, плов, водяра, туда-сюда… А воякам скажи, пусть улетают. Чё, тебе и отдохнуть нельзя?..

За кого меня держат? Заманивают конфеткой точно малое дитя. Говорю:

– Кончай пургу гнать. Иди, скажи Гургу, пусть сам подойдёт. И чтоб шестёрок не высылал.

Хучак кривит рожу, но чапает обратно. Ястребов распахивает дверь пилотской кабины, высовывается:

– Проблемы?

– С Зухуром непонятки. Не мог он уйти в одиночку. Во-первых, не охотник. Во-вторых, взбреди ему такая блажь, погнал бы с собой свиту.

– От тебя прячется, – смеётся Ястребов.

К вертушке направляется новый посланец. Гафур, телохранитель. Служит Зухуру точно пёс, но в общем нормальный мужик. Подходит:

– Ас салом, Даврон. Как дела, здоровье?.. – неспешно выпускает обойму вежливых вопросов, не требующих ответа.

– Нормально. Ты как?

– Не знаю. Подумать надо.

– Ну, думай. А в чем загвоздка?

– Блатной сказал, что Зухуршо на охоте, да? Не верь. Я тебя уважаю, зла не хочу. Потому подошёл…

Киваю: понимаю, мол. Спасибо.

– Зухуршо не жди. Не вернётся.

Непонятно. Не такая здесь местность, чтоб реально от меня смыться.

– Не в Афган же удрал.

Гафур указывает на небо.

– Туда.

Ощущение, будто бежал, а на пути внезапно опустилась стена, и я с разбегу, в горячке погони – мордой в бетон.

– Сам?! Или кто помог?

– Парнишка здешний. Тыква из Талхака.

Приказываю себе остыть. Зухур получил своё. Несущественно, кто наказал – я или кто-то другой. Делаю глубокий вдох. Медленный выдох. Порядок. Тыква? Да, помню… Боец из местных, Гуломов. Тот, что сопровождал меня в дом, где живёт Зарина.

Ястребов открывает дверцу, выходит, Гафур рассказывает, что и как произошло.

– У вас тут, как в кино, – говорит Ястребов. – Деревенский детектив… Ну что ж, Даврон, проблема решилась сама собой. Летим обратно.

– Погоди, – говорю. – Тыкву этого надо изловить.

Ястребов хлопает себя по бедру:

– С тобой не соскучишься! Изловим, дальше что? Душанбе бомбить полетим? Лётное время, брат, – штука недешёвая, время и керосин… Ну зачем тебе пацан? Пусть бежит.

Растолковываю:

– Боец совершил тяжкий проступок. Необходимо наказать. Показательно. Чтобы никто в отряде не думал, что можно укокошить вышестоящего по званию и сбежать. Расстреляю перед строем.

Он отводит меня в сторону.

– Не понял, – говорит негромко, чтоб не слышал Гафур. – Тебе-то об отряде какая забота? Теперь на меня работаешь. Я свои условия выполнил, твоя очередь. Наплюй на высокие материи, и возвращаемся.

Ага, хозяин заговорил! Расставляю точки над «и»:

– Давай проясним: я на тебя не работаю. Всего лишь подписался выполнить один заказ. Насчёт долговременного контракта уговора не было.

Ястребов задумывается.

– Торгуешься или доброту мою испытываешь? А, так и быть! Получил лошадь, бери и уздечку. Охота на Тыкву пойдёт как бонус. Для закрепления отношений. Вот только насчёт керосина… Ты своё обещание-то не забыл? Гляди, весь будущий гонорар ухлопаешь на расплату с летунами.

– Дисциплина дороже. – Возвращаюсь к Гафуру: – Ты видел, куда он направился?

Гафур понижает голос:

– Наверное, блатные его на Кухи-Мурдон загнали. Нас в детстве пугали: «Там мертвецы живут, люди оттуда не возвращаются». Хотя один старик рассказывал, какое-то ущелье есть, по которому он в молодости к Тавильдаре вышел. Тыква вряд ли найдёт…

– Меня-то не пугай. Лезь в вертолёт. Покажешь страшное место.

Вертушка поднимается над хребтом, вдоль которого тянется пастбище. Горные отроги внизу плывут, точно складки измятого бурого одеяла. Такими укрываются в детских домах. На северо-западе одеяло окаймляет охряная полоса. Гафур тычет в окно в ту сторону и кричит, пытаясь переорать рёв двигателя:

– Кухи-Мурдон!

На подлёте понимаю, почему про гору рассказывают сказки. Пологая стена цвета ржавчины поднимается уступами. На ней, точно могильные обелиски, в беспорядке разбросаны выходы тёмных скальных пород.

Шестнадцать двадцать. Гафур, глядя в окно, тычет пальцем – указывает вниз. Перехожу к левому борту. Внизу, по одной из террас в нижней трети склона движется маленькая человеческая фигурка. Гуломов. Возвращаюсь к правому борту, надеваю ларинг.

– Тарас, слева от тебя. Видишь?

– Вижу.

– Сможешь сесть?

– Ща узнаем.

Разворачивает машину, снижается. Сообщает:

– Облом. Уклон восемь градусов. Не хочу рисковать.

– Неужто зря летели?

– Могу подвиснуть. Площадка широкая, ветер позволяет…

Он подводит вертушку носом к склону, на высоте зависает над террасой и плавно опускается вертикально вниз. Вижу Гуломова. Стоит неподвижно справа от снижающейся машины. Попыток бежать не предпринимает.

Вертушка подвисает над самой площадкой. Голос Тараса информирует:

– Приехали.

Вешаю ларинг на кронштейн. Гафур встаёт, орёт:

– Я приведу!

Отмахиваюсь:

– Отставить. Сиди.

Открываю дверь. Высота – метра полтора. Спрыгиваю, иду к Гуломову. Он не трогается с места. Подхожу. В правой руке бойца – трофей. Зухурова башка.

– Дай-ка.

Гуломов протягивает мне тряпичную петлю, на которой висит голова. Поднимаю её на вытянутой руке. Голова перекашивается набок – грязная тряпица оттягивает ухо. Разглядываю с холодным любопытством. Зухура не узнать. Сейчас он напоминает гнилую дыню в базарной оплётке. Лицо смято, нос разможжен вдребезги, губы расплющены, но крови почти нет.

Мне приходит на ум, что система, вероятно, действует сложнее, чем представлялось. Я считал, что Зухур – всего лишь запал. Шарахнуло и его, да пострашнее, чем Зарину. И этого деревенского паренька тоже зацепило.

Возвращаю трофей бойцу. Спрашиваю:

– Штрафные удары на башке отрабатывал?

Он, мрачно:

– Нет, я вратарь… Когда играем, на воротах стою.

– Неважно. Жёлтая карточка тебе обеспечена. Знаешь, что это такое?

– Конечно. Радио слушаю.

– Так вот, в сегодняшнем матче жёлтая карточка – расстрел.

Боец, мрачно:

– Знаю.

– Факт, знаешь, раз бегством спасался…

– Я не спасался… От них уходил.

– Логика где? – спрашиваю. – Уходил, значит, спасался.

Боец, упрямо:

– Нет. Они шакалы. К ним в руки попасть – позор.

– Предположим. А сейчас почему стоял, ждал? Дунул бы в гору.

Боец выдаёт:

– Вы человек. От людей бегать позорно.

– Хочешь сказать, что смерти не боишься?

– Не знаю…

Подумав:

– Боюсь.

Мгновенно принимаю решение. Порядок превыше всего. Это бесспорно. Однако доблесть и честь по рангу стоят выше порядка. Говорю:

– Слушай внимательно, Гуломов. Что ты убил Зухура, меня не колышет. Мне без разницы, почему, за что и прочее. Но дисциплина есть дисциплина, и в данный момент отпустить тебя невозможно.

– Я не прошу…

– Да погоди ты! Сумеешь сбежать, я на поимку посылать не стану. Понял?

– Нет, не понял.

– Неважно. Подумай по дороге.

Спасти или дать шанс – вещи разные. В последнем случае вероятность реального контакта очень невелика. В самом худшем варианте – это отсрочка смерти. На неопределённое число лет. Награда за доблесть и честь.

– Иди в вертушку.

Подвожу бойца к машине, зависшей над террасой. Гафур открывает дверь. Кричу:

– Залезай!

Гуломов сует голову в дверной проем, хватается за кромку, подтягивается и ловко забирается вовнутрь. В вертолёте поднимает голову, стоит, не зная, куда приткнуться. Вскарабкиваюсь, указываю на место слева от Гафура:

– Садись!

Боец садится. Голову держит на весу. На верёвке. Кричу:

– Чего ты в неё вцепился?! Бросай!

Бросает. Вертушка поднимается, кренится при развороте. Голова перекатывается по полу. Надеваю ларинг, говорю:

– Тарас, ей богу, последняя просьба… Ещё разок – на пастбище. Подсядь, на пару минут.

Молча кивает. Ястребов оборачивается, корчит ироническую рожу.

Шестнадцать тридцать семь. Борт приземляется на пастбище. Духи валяются на ковре. Вывожу Гуломова, веду к ним. Подхожу, командую:

– Встать.

Поднимаются с демонстративной неторопливостью. Гург остаётся лежать.

– Ты тоже!

Нагло таращится. Взглядом ломаю его взгляд. Сдаётся. Встаёт, бурчит на публику:

– Из уважения, командир. Ты такого бандюгана заловил.

Объявляю:

– Этот боец, Гуломов, за проступок будет расстрелян перед строем. Отведёте его Ворух, в расположение отряда. Ты, Гург, – ответственный. Если хоть кто пальцем его тронет, волос у парня с головы упадёт, ответишь лично. Накажу по полной.

Поворачиваюсь, иду к вертушке. Гург кричит вслед:

– Эй, командир, а трупешник? Захвати с собой.

Отрезаю на ходу:

– Тащите сами. Вертушка – не говновоз.

Борт поднимается в воздух. Ястребов оборачивается, знаками показывает: надень ларинг. Спрашивает:

– Теперь куда? В Лондон, Париж? Где ещё будешь наводить порядок?

Отвечаю:

– На сегодня все. В Ворух.

А сам ухожу мыслями в Калай-Хумб. Планирую завтрашнюю командировку.

Исходные условия. Небольшой городок, зажатый между узким ущельем и рекой. На другом берегу – Афганистан. Пограничный пост на въезде. Большинство местных знают друг друга в лицо. Въеду в Калай-Хумб открыто и моментально отошлю водителя. Чтоб не пострадал заодно со мной.

Объект будет находиться в одном из трёх мест. Раз – дом родича или земляка, у которого он остановился. Пешком он не передвигается, в этом не сомневаюсь. Слишком важная шишка. Следовательно, автомобиль – это два. И штаб Народного фронта – три. Комендатуру погранотряда можно не считать. Ни в одном из этих мест не удастся ликвидировать объект, не подставившись. Пустить в ход снайперскую винтовку невозможно. Нет открытых пространств. Все тесно, все в куче, все на виду. Подорвать в автомобиле?

В любом случае, необходима подготовка. Минимум несколько дней. Ястребов поставил условие – срочно. Как можно скорее. Другое условие я поставил себе сам – не должен пострадать никто, кроме объекта. Это условие оставляет одну возможность: подойти к объекту и выстрелить в упор. Просто, надёжно и эффективно.

Неожиданно осознаю, что два часа назад, торгуясь с Ястребовым, ставил на кон не жизнь Горбатого, а свою собственную. Это честный обмен. Моя жизнь за жизнь Алёша.

Семнадцать ноль пять. Борт приземляется на площади в Ворухе. Жму руку Тарасу. Думаю: «Пообещал парню проставиться, а смогу ли?» Послужит ли смерть оправданием за то, что не выполнил обещанного? Покидаю вертушку, Ястребов выходит следом. Перекрикивая гул винта:

– Завтра убываю из Калай-Хумба. Сразу же приступай. Не тяни. Алёш может в любой момент сорваться с места.

Молча киваю. Он протягивает руку:

– Удачи.

Кричу в ответ:

– Если что, выставь ребятам водяру за меня.

Он кивает и лезет в кабину.

Отхожу в сторону и наблюдаю, как вертушка взлетает, переваливает через хребет Хазрати-Хасан и исчезает. Весёлый, лихой он парень, Ястребов. Но чужой. По сути, враг. Впрочем, если разобраться, мне все чужие. А я перед ними – перед Ястребовым и летуном – ещё и в долгу оказался. Медленно иду через площадь к дому муллы. Позади кто-то кричит:

– Даврон!

Оборачиваюсь. Гадо. Бежит вниз по дороге от дома Зухуршо к площади.

– Даврон, подожди!

Я, естественно, иду, как шёл. Догоняет, пристраивается рядом.

– Ты один прилетел… Зухуршо когда вернётся?

– Никогда.

Молчит. Начинает раздумчиво:

– Ты правильно поступил, Даврон. Наверное, думаешь, гневаюсь, обижаюсь… Нет, брат. Ты знаешь, как я тебя уважаю. Раз ты решил, значит…

Прерываю признания в братской дружбе:

– Ошибаешься. Я ни при чем. Деревенский мальчишка камнем его пришиб.

Обдумывает, меняет курс. Задумчиво:

– Народ его не любил. За что было уважать? Хотя и моей матушки сын, но отец-то – низкого происхождения. Как говорят, у кривого и тень кривая. Покойный Зухуршо – коммунистом был, райкомовцем, но высоко не поднялся. Простолюдином был, как простолюдин умер. Плохим человеком был.

Конкретно даёт понять, что сам он другой. Спорить не стану. Мужик, в целом, неплохой. Во всяком случае, упрекнуть его особо не в чем. Правда, рохля и старается постоянно быть в курсе происходящего. Следствие слабости, зависимости от тех, кто сильнее. Это он сейчас хает сводного братца, а прежде полностью ему подчинялся. Что теперь? Попытается встать на ноги?

Он поглядывает искоса.

– Скажи, Даврон, что делать собираешься?

Понятно. Беспокоится.

– Не волнуйся, – говорю, – на место Зухура не претендую. Завтра уеду. С концами. Останешься за хозяина.

Вздыхает:

– Знаю, ты в дорогу собрался, мне донесли. Я рассчитывал, скоро вернёшься, вместе работать начнём.

– А что, без меня никак?

Прижимает руку к сердцу:

– Брат, за тобой как за крепостной стеной: не обманешь, не подведёшь.

Выходит, я ошибся. Самостоятельности он боится. Ищет, к кому бы опять прилепиться.

– Сочувствую, – говорю. – Придётся другую стену искать.

Соблазняет:

– Урожай соберём, прибыль поделим, богатым человеком станешь. Вот и уедешь, если не передумаешь.

– Плохо меня знаешь, – говорю, – если мечтаешь богатством соблазнить.

Улыбается почти снисходительно:

– Э, брат, я знаю. В каждом шелковичном коконе червяк живёт.

Философ, мать его. Психолог.

– А-а-а-а, – говорю, – вот на что полагаешься…

Он поправляет:

– Не полагаюсь, рассчитываю. Только нитки надо долго разматывать.

Нормально, а?

– Не ошибись, – предостерегаю. – Размотаешь, а внутри не червяк, а змей. С крыльями. Дракон.

Он, умоляюще:

– Хай, пусть будет дракон… Ладно, не хочешь остаться, задержись, пожалуйста, на неделю-другую. Как брата прошу. Когда Гург с пастбища вернётся, обязательно война между его людьми и твоими начнётся. Кроме тебя никто не справится. Порядок наведёшь и уедешь. Да? Куда тебе спешить?

– Оставлю Комсомола старшим. Не хуже меня справится.

– Ну, хоть несколько дней…

– Нет, не проси.

Забегает вперёд, преграждает путь. Останавливаюсь. Он:

– Даврон, у тебя забот не будет, я все подготовил. Когда в Калай-Хумб подарки возил, с Алёшем договорился. Он мне сам предложил: «Ты выращивай, – сказал, – я сам покупателей найду…»

«Ай да Алёш, – думаю. – Нашёл все же компаньона». Спрашиваю:

– Больше ничего не предлагал?

– Мне и этого хватит. Понимаешь, без горбуна ничего не получится. Без помощи Алёша провезти товар через Бадахшан и Памир невозможно. В этих местах он всем распоряжается. Мне он и покупателя найдёт, и проследит, чтоб не обманули или попросту не убили…

– Не он, другой найдётся, – говорю.

Он головой качает:

– Если Алёш от дел отойдёт, война за его место начнётся, ни с кем договориться будет невозможно. А с тем, кто победит и главным станет, заново придётся отношения налаживать. Удастся ли? А если удастся, то сколько времени придётся затратить… Нет, без Алёша всему делу конец.

«Знал бы ты, – думаю, – что завтра твой компаньон всё-таки отойдёт от дел…»

Он, без эмоций, чисто формально:

– Даврон, в последний раз: может, всё-таки передумаешь?

– Не передумаю, – отвечаю. – Справляйся как-нибудь в одиночку.

Гадо протягивает руку:

– Раз решил, попрощаемся. Жаль, Даврон… Но если хочешь бедняком остаться, уговаривать не стану.

Рука у него мягкая. Мелькает мысль: «Бедняком быть не хочу, но разбогатеть – не судьба. Выходит, соврал старик-гадальщик. Золото мне как не светило, так и не светит.

Гадо говорит:

– Рохи сафед, Даврон. Счастливого пути.

Поворачивается, чтобы уйти. Вдруг спохватывается:

– Корреспондента здесь оставишь или с собой возьмёшь?

– А это ещё кто такой?

Ответ бьёт точно обухом в лоб:

– Тот из Москвы. Которого ты привёз.

Кричу:

– Где он?!

– В зиндоне, который покойный Зухуршо построил. В яме…

Тёмное и липкое чувство вины, как грязевая лавина, сбивает меня с ног, тащит в глубину, обволакивает, мешает дышать.

Зарина, Олег – слишком много даже для меня.

– Кто посмел?!

Гадо вздыхает:

– Не хочет выходить. Утром, когда Зухур уехал, я хотел его наверх поднять – на время, пусть на солнце посмотрит, свежим воздухом подышит, по двору погуляет. Даже беседовать отказался. «Здесь останусь» – и больше ничего не сказал. Наверное, в темноте умом повредился. Жалко человека. Поговори с ним, тебя он признает, опомнится…

Меня охватывает злость. Предупреждал же балбеса: я за него не в ответе. Отвечает сам за себя. Нет, всё-таки вляпался. Почему?! Я не понимаю. Он не должен был пострадать. И Зарина тоже. Произошло что-то ненормальное. Фазу закоротило на Сангака 29 марта. Я узнал об этом позже, но это ничего не меняет. И Зарину, и Олега шарахнуло уже после после смерти Сангака, когда заряд был сброшен. А новая энергия еще не успела накопиться. Поэтому до последнего момента я был уверен, что оба благополучно проскочили зону катастрофы. Что произошло?! Почему нарушилась закономерность? Почему пробило на двоих? До сих пор удар всегда обрушивался на кого-то одного…

Голова шла кругом.

– Пошли.

Иду по двору. В загоне за сеткой неподвижно вытянулся дохлый удав. Мимоходом бросаю Гадо:

– Скажи, чтоб падаль убрали.

Подхожу к курятнику, под которым вырыт зиндон. Гадо распахивает дверь. В центре каморки квадратная дыра. Гадо откидывает решётку, закрывающую дыру. Всматриваюсь в глубину ямы. Глаза медленно адаптируются к полутьме. Различаю внизу Олега. Сидит на земле, прислонившись к стенке. Голова опущена. Присаживаюсь на корточки. Окликаю:

– Олег!

Он вздрагивает, медленно поднимает голову. Хрипло произносит:

– Ты настоящий? Или кажешься?..

Мощный удар в спину. Толчок швыряет меня грудью на противоположный край проёма. Ноги проваливаются в пустоту. Успеваю схватиться за окаёмку. Повисаю. Под пальцами – деревянная рама, припорошённая землёй. Осыпаются камешки, сухие комочки. Пальцы скользят. Едва удерживаюсь. Поднимаю взгляд вверх. Сразу же зажмуриваюсь. Сверху летит песок, пыль. Режет глаза. Мельком, за сотую секунды успеваю увидеть подошву башмака. Острая боль. Гадо каблуком сбивает мои пальцы с рамы.