Яйца курицу учат
"Белые платочки"… Этот образ уже прочно вошел в нашу жизнь и вызывает вполне определенные ассоциации, прежде всего, со старческим возрастом. Хотя белые косынки можно увидеть и на молодых женщинах, и на девушках, и даже на малютках, еще не умеющих ходить, "белыми платочками" называют церковных старушек. Словом, наблюдается несоответствие ассоциативного образа реальной действительности. И еще одно, быть может, более загадочное несоответствие относится к области психолингвистики. Ведь белое-символ чистоты, а также праздничности. Уменьшительно-ласкательный суффикс в слове "платочки" должен настраивать на умиление, симпатию. То есть "белые платочки" теоретически должны были бы вызывать ассоциации сугубо положительные, а вызывают усугубленно-отрицательные. ("Эти злые бабки, которые только шикают, одергивают, все им не так. Не так крестишься, не так стоишь, не так одеваешься. Видите ли, колени и плечи надо прикрывать. Щас! Мне не до того было, на душе тоска, а тут старухи учат жить. Вообще больше не пойду никогда!")
В общем, мы наблюдаем очень грубое искажение словесно-образной связи, которое произошло, конечно, не само по себе, а потому что разные авторитетные люди многократно употребляли и продолжают употреблять словосочетание "белые платочки" в отрицательном контексте.
В результате сформировалось устойчивое негативное представление о церковных старушках как о некоем враждебном классе, преграждающем молодежи дорогу к храму. Иногда, правда, раздаются возражение: дескать, не надо так нападать на бедных старух. Ведь именно "белые платочки" вкупе со священством в советское время спасли Церковь. Но возражения эти погоды не делают, утопая во множественных рассказах о злодеяниях наглых бабок. И соответственно люди, волнующиеся за будущее Церкви, встают на сторону молодежи. Настоятели многих храмов строго-настрого запретили бабушкам делать замечания молодым. И бабушки эти стали тише воды, ниже травы. Но разговоры про "белые платочки" не утихли. На них продолжают вешать всех собак.
А некоторые пошли дальше. Однажды мы присутствовали на церковной конференции, где старшеклассница поучала с трибуны уже не только бабушек, но и самих священников, как надо правильно обращаться с молодежью, чтобы произвести на нее благоприятное впечатление. А то иные батюшки так бестактно себя ведут, что оскорбленные ребята могут больше никогда не прийти в храм. "Какое право имеют священники делать замечания девушке в брюках или с непокрытой головой? А если ей не идут юбка или платок? Это же такая мелочь! Зачем цепляться?"
Правда, юная наставница батюшек не нашлась, что ответить на вопрос: "Если это мелочь, то почему вам должны уступать, а не вы? Когда приходишь в гости, делаешь так, как принято у хозяев. Разве вы будете спорить, если вас в чужом доме попросят переобуться в тапочки или вытереть руки определенным полотенцем?"
Однако большинство в зале, судя во всему, наших взглядов не разделяло, и девушке торжественно вручили приз: ее сочинение, которое она и зачитала в качестве доклада, было признано лучшим на конкурсе детских работ по теме "Православная культура в современном обществе". То есть девочку наградили за осуждение старших, причем облеченных священническим саном. И наградили не сотрудники какого-нибудь, условно говоря, фонда Сороса, а именно те, которых она с таким апломбом учила жить — священники. Хотя все они, наверное, много раз слышали пословицу "яйца курицу не учат". А ведь эта народная мудрость простым, но весьма доходчивым образом иллюстрирует библейскую заповедь, служа своеобразной профилактикой греха хамства. И нам кажется, что ее, эту пословицу, сейчас надо бы вспоминать почаще.
О преднамеренном разжигании конфликта поколений написано, в том числе и нами, довольно много. Уже понятно, что стравливание "отцов" и "детей" есть важнейшая задача глобалистского проекта. Делается это для разрушения традиций и морально-этических установок, которые обычно передаются от старших к младшим и которые, по замыслам глобалистов, необходимо заменить антитрадиционными, антихристианскими и античеловеческими "ценностями". Без дискредитации нормальных взрослых это невозможно.
К сожалению, в последние годы разрушительные процессы начали проникать и в церковную среду. Кампания против "белых платочков" — яркое тому подтверждение, что неудивительно: Церковь у нас хоть и отделена от государства, но ее члены живут не в вакууме, а в том самом обществе, о котором сейчас идет речь.
Наверное, какие-то охранительные механизмы мешают нам по-настоящему увидеть, в насколько искаженной реальности мы живем. Когда начинаешь серьезно задумываться, вздрагиваешь. Нет, конечно, нельзя сказать, что старость у нас в принципе считается чем-то презренным. До такого мы пока не докатились. Но спросим себя, какое место занимает старшее поколение в традиционных культурах, и сравним с сегодняшним днем. А также с тем, что намечается на день грядущий.
Поскольку глобализм еще не утвердился по всей планете, на ней пока что довольно много мест, где можно воочию увидеть традиционное отношение к старости, традиционную роль стариков в жизни общества. В Непале, например, пожилые и старые родственники до сих пор имеют решающее право голоса, когда молодые собираются вступить в брак. Жрецы, выполняющие там, помимо всего прочего, роль психиатров, тоже весьма преклонного возраста.
А вот свидетельство сирийца: "Мой отец — очень прогрессивный, очень демократичный человек. Таких широких взглядов у нас мало кто придерживается. Представляете? Я при нем могу даже выпить бокал вина!" (Сириец был христианином, а не мусульманином, поэтому в принципе вино потреблял.) Заметим, что на момент разговора сыну прогрессивного отца было около сорока лет, он имел уже своих детей и в недалеком будущем мог стать дедушкой.
Да надо ли так далеко ходить, когда и на Кавказе, причем в курортной полосе, где гораздо более "продвинутые" нравы, до сих пор существует совет старейшин, к которому апеллируют как к истине в последней инстанции при решении разных спорных вопросов: от конфликтов в семье до конфликтов государственного масштаба.
Но старику для того чтобы его почитали, не обязательно входить в совет старейшин. Ему достаточно войти в комнату — все немедленно встают и не садятся, пока не получат от вошедшего разрешение. Абхазская невестка и сегодня, в век компьютера (который она, между прочим, если есть нужда, прекрасно осваивает), в буквальном смысле слова не подает голоса в присутствии свекра. Так она выражает ему свое сугубое почтение. Когда в тех краях умирает старик, скорбь полагается выражать сильнее, чем по молодому. Вроде нелепость: один пожил, сколько положено, другой ушел преждевременно. Но абхазцы считают, что у старого человека больше заслуг, оттого и утрата его более значительна.
Сейчас нам все это кажется экзотикой, но не так давно (во всяком случае в историческом масштабе) старики и в России играли совсем не ту роль, что играют сейчас. "Во главе крестьянской семьи стоял один человек — большак. Это положение его как главы в религиозно-нравственном, хозяйственном и даже административном отношениях признавали все члены семьи, община и власти. Из таких глав каждой семьи, а, следовательно, и хозяйственного двора, состояла сходка общины. Большаком, как правило, становились по праву старшинства" (Громыко М. М., БугановА. В. О воззрениях русского народа. М., Паломник, 2000. С. 341).
Хотя в семье и в более широких социальных средах главенствовал мужчина, почитали и пожилых женщин. "Каждое сложное семейство повинуется одному хозяину… а женщины, кроме хозяина, еще и хозяйке, — рассказывал в середине XIX века этнограф А. Архангельский. — Все в семействе твердо знают и опытом научены, что для счастья семейства необходимо, чтобы все повиновались одному старшему, умнейшему и опытнейшему в семействе, от которого бы зависели все хозяйственные распоряжения" (Тамже. С. 345).
Собственно говоря, в последней цитате вполне определенно обозначено, какие свойства старости получали особое признание общества, что давало пожилым такой высокий статус, почему этот возраст даже назывался "почтенным". Мудрость — вот качество, особо ценимое в людях данного возраста. Качество, иному возрасту, как правило, не присущее, потому что оно приходит с жизненным опытом.
Да и на нашей детской памяти эта роль стариков была еще актуальной. Обе мы проводили много времени со своими бабушками и дедушками и хорошо помним, как к ним приходили соседи, знакомые, бывшие сослуживцы — самые разные люди более молодого возраста. Приходили именно как к старшим, чтобы получить совет в какой-то затруднительной ситуации. Другие члены семьи воспринимали это как нечто само собой разумеющееся: с кем еще советоваться как не с людьми, прожившими жизнь? И гордились тем, что к их родственнику столь многие обращаются за советом. Хотя им, учитывая тогдашние жилищные условия, это доставляло определенные неудобства. И так деваться было некуда, а тут еще чужие люди сидят.
Старики в глубине души тоже гордились оказываемым им доверием и подходили к делу очень ответственно. В каких-то особо сложных случаях они отвечали не сразу, а посоветовавшись с другими стариками.
Важно подчеркнуть, что наставническую роль давала человеку сама старость, а не профессиональные заслуги, не богатство или социальное положение. Наши бабушки, например, всю жизнь были домохозяйками. Но их мнение во многих вопросах ценилось не меньше (а то и больше!), чем мнение иных ученых с регалиями. Для того, чтобы стать "мудрецом местного значения", старику нужна была лишь открытость, лишь готовность делиться своим житейским опытом с другими.
Старость в традиционной системе координат была в каком-то смысле наградой за правильно прожитую жизнь. Почитая в юности старших, молодежь знала, что когда она доживет до седин, почтение бумерангом вернется к ней. Это помогало вытерпеть отца с крутым характером, ворчливую свекровь, и перспектива старости уже не рисовалась столь печальной, несмотря на неизбежные в этом возрасте скорби.
К концу 60-х ситуация стала вроде бы не очень заметно, а на самом деле довольно быстро меняться. Сказывалось бурное строительство городов, но главное, давали о себе знать новые тенденции. Ведь именно тогда мир начали активно переделывать под глобалистский проект. Хотя мы еще долго этого не подозревали и даже слов таких, как "глобализм", "глобализация" до последнего времени не слышали.
Дежурные по храму
Старики, переезжая в новостройки, лишались своего привычного мирка, и молодежь уже потихоньку настраивалась на новый лад. Вошло в обиход понятие "бабушки на лавочках", окрашенное отрицательно и обозначавшее праздных, вредных и злобных старух. Они от нечего делать целыми днями сидят у своих подъездов, лузгают семечки, сплетничают, смотрят, кто с кем и к кому пришел. У них досье на всех жильцов, но особенно они ненавидят молодых, шипят вслед. Брюки надела — выглядишь "как мужик", мини-юбки — "разврат"… Житья от них нет! Лучше бы занялись чем-нибудь полезным вместо того, чтобы нос совать в чужие дела.
То, что эти бабушки натрудились в своей жизни так, как последующим поколениям и не снилось, было вынесено за скобки. Главное, что они портили настроение, мешали жить.
Кстати, не кажется ли вам, что между "бабушками на лавочках" и "белыми платочками" есть нечто общее? И не только то, что и там, и тут речь идет о старых женщинах. Есть и кое-что поинтересней. Опять хорошим, безусловно положительным словам придан отрицательный смысл. И снова уменьшительно-ласкательные суффиксы, на сей раз в обоих словах, что для нормального русского языка, которым пользуются взрослые люди, нехарактерно. Такая перегрузка бывает лишь в общении с ребенком, да и та порой звучит как-то неестественно-слащаво. Что это? Цэрэушный прокол от недостаточно глубокого знания оттенков чужого языка? (Тогда ведь уже вовсю велась "холодная война", которую многие сейчас называют "третьей мировой".) Или намеренная апелляция к архетипу ребенка в расчете на то, что у молодых, еще недавно бывших детьми, он легко актуализируется?
Как бы там ни было, все это очень похоже на изощренную манипуляцию из разряда психолингвистических. Представьте себе форму, которая бы соответствовала смыслу: бабки на лавках. Конечно, общественное сознание того еще достаточно патриархального времени мгновенно отторгло бы это как нестерпимое хамство. Даже вникать бы не стали, ведь память о Великой Отечественной войне была тогда не каким-то дремучим, а совсем еще недавним прошлым, и о старушках, соседках по подъезду, знали, что у одной погиб сын, у другой — оба сына, третья сама была на фронте и потому хромает на правую ногу… И вообще, грубость была тогда не в почете, тем более по отношению к преклонному возрасту.
Вы, наверное, недоумеваете, почему мы так детально рассматриваем какую-то частность, мелочь. Да потому что мелочь мелочи рознь. Пуля тоже мелкая, но если попадет в сердце, убьет человека. "Бабушки на лавочках", равно как и "белые платочки", это очень точный выстрел в десятку. Тихий, почти бесшумный, он разрушает нормальную систему отношений между поколениями. Из мудрых советчиков, строгих, но справедливых арбитров, учителей жизни, старики превращаются в лишний, глубоко чуждый и даже враждебный элемент, который своими нравоучениями, наоборот, мешает жить. И его, этот мешающий элемент, надо устранить. Или, по крайней мере, вывести за скобки, нейтрализовать.
Причем те, кто нападает на стариков, не выглядят агрессорами и не воспринимаются остальной частью общества в качестве таковых, потому что "уста их коварны" и поругание облекается в ласково-уважительную форму. И, напротив, как агрессивная сторона, выступают старики, которые ворчат, шипят, осуждают. Неважно, что у них душа болит за молодых. Упор снова делается на форму, в которой педалируется ее агрессивная составляющая ("ворчат, шипят, осуждают"). Так в общественном сознании происходит переворот: агрессор и жертва меняются местами.
Какие вы счастливые! У вас бабушки на улице делают чужим детям замечания, — говорила нам в начале 80-х учившаяся здесь мексиканка.
Ничего себе счастливые! Что в этом хорошего? Ко всем лезут, суют нос не в свое дело, — возражали мы, уже зараженные духом возмущения против "бабушек на лавочках".
Вы не понимаете! Они же ругают, потому что им не все равно. Они фактически делают то, что не успевают сделать родители. Ваши старики — это добровольные, бесплатные воспитатели. Такого больше нигде нет.
Теперь и у нас нет.
Многие наверняка укажут нам на то, что далеко не все бабушки делают (вернее, делали, теперь боятся!) замечания из любви. Что, разве не бывает злых, сварливых старух? Хлебом их не корми, только дай поругаться. Но и среди молодых встречаются, прямо скажем, не ангелы. Если уж на то пошло, общество куда больше страдает от молодых, чем от стариков. Громкая ругань в публичных местах, пьянство, наркомания, грабежи, изнасилования, автокатастрофы, убийства — все это вытворяет главным образом молодежь. Но представьте, как бы отнеслись сейчас к людям, которые, ссылаясь на эти бесспорные и весьма многочисленные факты, потребовали бы заклеймить молодежь позором как враждебный класс и исключить из общественной жизни. Сколько было бы воплей про человеконенавистничество, жестокость, фашизм! Выходит, с одними (старыми) можно так обращаться, а с другими (молодыми) нельзя? С этими другими, наоборот, чем они хуже себя ведут, тем больше носятся: ищут к ним подход, уважают как личность, стараются говорить на их языке, боятся ранить, оттолкнуть, прослыть ретроградами. Если милиция применит силу к несовершеннолетним хулиганам, "зарвавшимися" назовут не хулиганов, а "ментов". Вам не кажется, что под аккомпанемент сетований об ужасающих тяготах жизни наших юных граждан они как-то незаметно превратились в новый привилегированный класс?
Старики же — опять-таки под аккомпанемент воздыханий насчет того, как их унизили и ограбили — все откровеннее списываются в утиль. За постсоветскую эпоху мы уже привыкли к существованию возрастного ценза при приеме на работу: гораздо охотнее берут пускай ничего не умеющих, но молодых, чем знающих и опытных людей за 40. Мода эта пришла с Запада, который, кажется, так любит выслеживать самые разные виды дискриминации. Но в данном вопросе проявляет истинно нордическое хладнокровие. Разве что из сочувствия к старикам разрешает эвтаназию.
Церковь, как оплот вечных ценностей, вроде бы должна быть чужда этих новых веяний. Однако проникшее в церковную среду противопоставление "белых платочков" и молодежи не может не настораживать. Конечно, пока старикам еще не указывают на дверь, но наставнической роли потихоньку лишают и здесь. Уже не раз выдвигалось предложение назначать в храмах дежурных из числа верующей молодежи, которые бы помогали сориентироваться тем, кто приходит в дом Божий впервые и потому чувствует себя там неуверенно. В отличие от ворчливых "белых платочков" расторопные парни и девушки будут вести себя очень корректно, предупредительно. Ведь многие из них, успев поработать в сфере услуг, владеют технологией общения с клиентами на уровне мировых стандартов.
Вы только представьте себе, какой комфорт: входишь, еще не успел оглянуться — к тебе подлетает очаровательное юное создание. Нет, разумеется, не в платочке, чтобы не отпугнуть, а в яркой бейсболке. Радостно улыбаясь, — ведь в Церкви все должно быть радостно! — спрашивает: "Мау I help уои?" Сейчас ведь по внешнему виду не поймешь, кто он: наш или иностранец. И тут же переводит на русский: "Я могу быть вам чем-нибудь полезной?"
А неподалеку стоит молодой человек. Он вообще никому ничего не навязывает. Просто на груди у него большой круглый значок. Нет, разумеется, не с рекламой гербалайфа, а с аккуратным крестиком и надписью строго по теме: "Не знаешь, как вести себя в храме — спроси меня!"
Грамотно выстроенный, цивилизованный сервис будет привлекать все больше людей. Это вам не старухи, которые лезут со своими поучениями и замечаниями, когда их не спрашивают. В общем, хамят.
Таким образом, слово "хамство" окончательно утрачивает свой первоначальный смысл. Еще недавно сын не мог сказать матери, а внук деду: "Не хами!" Даже если в семье случались ссоры и скандалы, и даже если там сроду не слыхивали о Хаме и его отце Ное, сын и внук интуитивно чувствовали, что слово "хамство" по отношению к старшим неуместно, что это абсурд. Хамить мог лишь младший старшим. Младший по возрасту, по званию, по социальному положению. Даль объясняет, что "хам" — бранное прозвище лакеев, холопов или слуг. Как он выражается, "людей низкого рода". Это они, зарвавшись, могут хамить привилегированному классу господ. Подставьте сюда мам-пап, дедушек-бабушек, которые "хамят" привилегированному в глобалистской реальности классу молодежи, и вы получите перевернутую возрастную иерархию, что вполне закономерно, ибо перевертыши — основа глобализма.
Ассиметричный ответ
Конечно, пока еще негативизм по отношению к старикам не охватил все общество. Но даже в тех кругах, где не возмущаются хамством "белых платочков", которые смеют поучать молодых, отношение к старикам далеко от традиционной нормы. В лучшем случае это жалость. Дескать, бедные-несчастные пенсионеры, никому-то они не нужны, совсем выброшены из современной жизни. Ребенок гораздо чаще слышит о бабушке: "Оставь ее в покое, она устала", чем: "Посоветуйся с бабушкой, ей виднее". Если дед — академик или народный артист, то внук, может, еще что-то и узнает о его былых заслугах. "Обыкновенный" же дедушка воспринимается в основном как источник подарков, а также носильщик рюкзака, сопровождающий юный талант в студию раннего развития личности.
Отнимая у стариков право на общественно востребованную мудрость, глобалистская идеология бесповоротно разрушает смысловой стержень этого возраста. Конечно, старение практически всегда сопряжено с болезнями, с физической немощью, ослаблением зрения, слуха, подвижности, памяти. И это во все времена вызывало жалость. Но одно дело жалеть человека, относясь к нему снизу вверх, когда на первом плане — почтение, а иногда и благоговейный трепет. Тут даже скорее не жалость, а осторожное, бережное внимание. И совсем другое дело, как сегодня, жалость к старикам сверху вниз, с высоты своего здоровья, молодости, красоты и всезнайства. В сущности, это мало чем отличается от жалости к стареющей кошке или собаке. От них уже не ждут ни ловли мышей, ни охраны дома, а просто дают, чтобы скрасить угасание, кусочек колбаски и накрывают на ночь теплой тряпочкой.
И старики в последнее время как-то окуклились, закап-сулировались. Они не только перестали поучать, но даже не рвутся вспоминать прошлое, фактически отказавшись от одной из самых характерных и драгоценных особенностей своего возраста.
Однако логика глобализма с его культом ratio и прагматики не позволит долго топтаться на месте, потому что места для бесполезных особей в финальной стадии глобального проекта не предусмотрено. Эвтаназия смертельно больных — лишь начало финишной прямой. Ведь если рассудить логически, мучительна не только тяжелая болезнь. Разве влачить жалкое существование не мучительно? И разве не гуманнее покончить с лицемерной жалостью, одним махом освободив стариков от бремени бессмысленной жизни, а еще дееспособных членов общества — от неприятных впечатлений? Старость-то не радость, и лицезреть ее тоже, между прочим, не особенно радостно. Для нормального же функционирования необходимо получать как можно больше положительных эмоций и как можно меньше отрицательных. А то насмотришься на морщинистые лица, выпавшие зубы да согбенные спины и такая депрессия нахлынет, что и сам жить не захочешь.
Культ молодости, красоты и силы, царящий в глобализированном пространстве, плохо совмещается с сантиментами. Надо быть жестким, собранным, а не разнюниваться. А где жесткость, там совсем рядом, на расстоянии всего лишь одной буквы, — жестокость. Тем паче, что молодежь нынче через специфическую субкультуру усиленно информируют о всяких малоприятных физиологических подробностях, связанных со старением. Подробностях, которые, естественно, вызывают у эгоистичных, грубых натур брезгливое отторжение.
Вы заметили, что раньше молодой человек, не желавший уступить место старому, хотя бы опускал глаза, утыкаясь в газету, или закрывал их, делая вид, что спит? Теперь спокойно смотрит в упор "холодными голубыми глазами пулеметчика", как выражался Хэмингуэй. А в подростково-молодежной прессе уже инструктируют, как этим "пенсам" (пенсионерам), смеющим посягать на ваше законное место, давать отпор. Причем не тупо с ними собачиться, а поставить их на место весело, с истинно молодежным задором. Об одном таком "приколе" нам недавно рассказала женщина, ставшая его свидетельницей. В автобус вошла старушка и попросила юношу уступить ей место. В ответ он прикинулся иностранцем и стал, гримасничая, изображать, что не понимает по-русски (в журналах предлагают и такую "модель поведения"). Хотя за минуту до этого он очень бойко болтал со своими приятелями. Старушке уступила место сидевшая рядом с парнем пассажирка, тоже не первой молодости, а другие пассажиры умеренно повозмущались. Видимо, парня это задело, потому что, выйдя со старушкой на одной и той же остановке, он в отместку снял штаны и показал ей голую задницу под одобрительный гогот своих товарищей.
Неужели все пропало? Неужели на этот сатанинский вызов "Русь не дает ответа"? К счастью, дает. Исходит он, как и должно быть в борьбе с сатанизмом, от христиан. Но поскольку ответ — используем популярное нынче в политологии слово — асимметричен, он не сразу опознается как таковой. Будь он симметричным, "белым платочкам" оказывали бы у нас в храмах почет и уважение. В православных же семьях внуки не дерзили бы бабушке и дедушке, а набирались бы у них разнообразной жизненной премудрости. Но такой идиллии пока не наблюдается. Слишком мало времени прошло после семи директивно-безбожных десятилетий.
Зато наблюдается нечто неожиданное. Вдруг по всей России появились старцы, к которым народ буквально валом повалил. И хотя этих старцев немало, нуждающихся в них несравненно больше. Люди готовы сутками ждать возможности хотя бы передать записку с вопросом, не говоря уж о трехминутном свидании. Причем вопросы самые разные, вплоть до хозяйственно-бытовых, с которыми прежде обращались не к духоносным старцам, а к обыкновенным старикам — своим или соседским.
…Вспоминается такая картина. Монастырь в русской глубинке, поздняя осень, дождь. Седовласый монах, до этого много лет живший на Афоне, идет по двору. Его осаждает людская толпа. Келейник пытается поскорее увести старца в тепло, потому что он недавно болел, а сейчас промочил ноги. Но тот останавливается возле женщины, опирающейся на костыль и, стоя прямо в луже, выслушивает ее горестные жалобы по поводу заболевшей козы. Келейник уже откровенно выказывает неудовольствие. Толпа тоже недовольна, что старца отвлекают по пустякам. А он все слушает и слушает, а она все жалуется и просит совета. Наконец вопрос лечения козы разрешен, и старец поднимается на крыльцо. Разгневанная толпа, видя, что он через мгновение исчезнет, готова наброситься с упреками на владелицу болящего животного: дескать, из-за тебя никто не успел подойти.
Но старец оборачивается и говорит: "Не серчайте. Для нее коза — это все: и кормилица, и дитя малое. А посоветоваться не с кем. Кончились советчики. Один телевизор остался. Но он про козу не разумеет".
Конечно, может, и правы те, кто утверждает, что подлинное старчество — это редчайший дар, столь же редкий, как дар поэтический. Мы об этом судить не беремся. Господь рассудит, кто подлинный, а кто не подлинный старец.
Но даже если все правда, как правда и то, что в народном поклонении старцам много магизма, попытки развенчать это, на наш взгляд, опрометчивы. По крайней мере, в сегодняшнем историческом контексте. Ведь традиционная роль старости под натиском глобализма сокрушена. И старцы сейчас борются — помните песню? — "за себя и за того парня" (в нашем контексте — деда). В человеческом организме тоже, если какой-то орган поражен, включаются компенсаторные механизмы и другой орган может частично взять на себя функцию вышедшего из строя. (Так, у слепого обостряется осязание, он как бы видит руками.)
Стоит ли добивать тяжело больной социальный организм, нападая на "белые платочки" и высмеивая тягу народа к старцам? Может, лучше попробовать восстановить разрушенные функции? В данном случае — вернуть старость на ее законное место. Тогда, глядишь, про козу будут спрашивать у "простых" стариков, а у старца, как и положено, про спасение души.