Одно из самых распространенных заблуждений выглядит так: если что–то плохо, надо сделать наоборот — и будет хорошо. Так уж человек устроен, что для него естественней всего оперировать антитезами, противопоставлениями: добро — зло, белое — черное, свет — тьма, правда — ложь. Это, конечно, правильно. Свет противостоит тьме, а правда — лжи. Но, пользуясь инерцией противопоставления, легко совершить подмену. Делается это просто. Сначала что–то объявляется злом. Потом это доказывается — убедительно, с опорой на примеры, авторитеты, собственный опыт. А когда, наконец, сформировано соответствующее негативное отношение к тому, что обозначили как зло, остается только вместо истинной антитезы подставить мнимую. Причем на этот раз даже не обязательно утруждать себя серьезными доказательствами, ибо включается психологический механизм, заранее настроенный на антитезную пару, и многие, уже не рассуждая, автоматически принимают предложенный вариант.

В последние годы такое встречается, увы, слишком часто. Вот, к примеру, режим, при котором мы жили 70 лет, был обозначен как «большевистская диктатура» и, соответственно, назван злом. Для того чтобы убедить в этом целую страну, из бесчисленного множества признаков старательно отбирались признаки зла (которые, безусловно, были… как, впрочем, и признаки добра, но о последних предпочитали умалчивать), компоновались, обильно иллюстрировались и т. п. Наконец негативный образ был сформирован: большевистская диктатура — зло. И тогда на место добра был поставлен… рынок. И все это подхватили. И тут же появились яростные апологеты рыночного «добра». По восторженному выражению модного в то время публициста — «рыночники Божьей милостью». И вслед за ними множество людей стали связывать рынок со свободой и демократией, как будто никогда и не слыхали ни о Пиночете, ни о диктаторских режимах в Гватемале, Парагвае, Уругвае, Аргентине и других странах, где рынок прекрасно уживался с самой жестокой диктатурой.

По этой же схеме были скоропалительно пересмотрены я многие другие аспекты нашей жизни, в том числе педагогические. Не остался в стороне и такой важный вопрос: нужно ли детям, знать правду о жизни? Антитезисная пара выглядела следующим образом: при большевиках детей кормили «манной кашей сладкой лжи», и это было зло, потому что подрастающее поколение недоговили к реальной жизни. Следовательно, добром будет говорение всей правды. Под всей правдой при этом подразумевалось (внимание: подмена!) то, что Горький называл «свинцовыми мерзостями жизни».

И «свинцовые мерзости» хлынули бурным потоком и затопила экраны, страницы, сцену. Известный авторитет в области педагогики, восхищаясь романом Анатолия Кима, в котором уголовники изнасиловали и до смерти замучили одного зека, страстно призывал родителей включить этот роман в круг семейного чтения и для пущей убедительности сообщил, что он уже провел со своими детьми несколько коллективных читок.

А не менее известный кинодраматург, определявший репертуарную политику детской киностудии, в качестве образцов, которые сейчас более всего необходимы детям, приводил два сценария. В одном мальчики убили своего товарища, закопали в землю и, тайком приходя на на это место, прикладывали ухо к земле — а вдруг он все–таки дышит? («Тут же еще и особенностости детского мышления, понимаете?» — пояснял маэстро.) Во втором же сценарии главным действующим лицом была… нога. Оторванная на афганской войне и зажившая. Своей отдельной жизнью.

Примеры «правдивого современного искусства» можно приводить до бесконечности. Их «тьмы и тьмы и тьмы», но они вам и так отлично известны. Гораздо важнее объяснить, в чем же здесь подмена. Разве в жизни не встречаются жестокости, ужасы, зверства? Конечно, встречаются. Как, впроочем, и любовь, жалость, самопожертвование. В жизни вообще в с ё встречается. И все — правда. Все, а не малая часть, которую в народе быстро и очень окрестили «чернухой». А выдавать чернуху за главную правду жизни есть самая настоящая ложь! Раньше лгали, что все прекрасно, теперь лгут, что все ужасно. Вот она, истинная пара. Не ложь — правда, а ложь «коммунистическая» — ложь «демократическая». По сути дела, никакого противопоставления: ложь и ложь.

И снова нас подстерегает ловушка. Хочется пылко воскликнуть: любая ложь неприемлема — что та, что эта! Ребенок должен знать правду!

Но тогда детям нельзя читать сказки. Ведь, строго говоря, там все ложь.

Кстати, однажды мы столкнулись с яростным борцом за правду. Это был чиновник Министерства культуры. Гладкий, холеный, явно не познакомившийся в детстве с «суровой правдой жизни», он учил нас уму–разуму:

— Милые мои, ну сколько же мы будем кормить детей этими красивыми сказочками? Этими Золушками и Белоснежками? Маловато потрясений, друзья! Жестче надо писать. Достоверней и жестче. — Его пухлые детские щеки даже втягивались на слове «жестче». — Когда же, наконец, появятся детские драматурги, которые будут писать нам сказки с плохим концом? Герои должны гибнуть, а зло — торжествовать! Пусть будет как в жизни. Жизнь, милые мои, — это вам не сопли с сахаром…

И, мечтательно улыбнувшись, добавил:

— Эх, если бы нашелся режиссер, который бы смог воплотить мой замысел… Представьте себе: кукольный театр, на сцене — пьеса. Ну, такая… настоящая, без сю–сю… И вот, в самый напряженный момент, скажем, в момент убийства или, там, изнасилования… из сиденья вылезает иголка и впивается прямо в задницу зрителя! Чтоб уж проняло!.. А?.. Правда, гениально?

(Авторская ремарка: кукольные театры, которые курировал этот любитель потрясений, посещаются в основном детьми дошкольного и младшего школьного возраста.)

Ей–Богу, мы ничего не выдумали! Разве что немного сократили монолог чиновника. Другое дело, что его программа еще не полностью реализована. Не сконструировали ни в одном кукольном театре кресла с выскакивающими в нужный момент иголками. Зато с потрясениями все в порядке, и вряд ли кто–то может пожаловаться, что их «маловато». Проще всего подойти к киноафише. «Киборг–убийца», «Маньяк–убийца», «Поцелуй убийцы», «В постели с убийцей». Ну, это для подростков, прогуливающих школу. Детей помладше, не волнуйтесь, тоже не обделили. И они не остались в стороне от «правды жизни». Ни тебе застойного Чебурашки с Крокодилом Геной, ни предзастойных экранизаций Бажова и Мамина–Сибиряка (разве что июдда по ТВ). А вот столь привычные нам недавно программы мультипликационных фильмов, на которые можно было торжественно водить детей в кино по выходным, бесследно канули в прошлое…

Но, с другой стороны, детей ведь не лишили зрелищ! В том числе и мультинов. Ну, подумаешь! — были советские, а теперь американские. Был Чебурашка, а теперь черепашки! И тоже приключения, и тоже сказочные. И даже хорошо кончаются… Но эта идентичность чисто формальная.

А что, если мы сравним случайно зарифмовавшихся героев двух сказок, и не только «хороших», но и злодеев? И вообще некую картину мира в этих мультфильмах. Главные свойства Чебурашки — это наивность, милота, обезоруживающее обаяние ребенка. Черепашек–нидзя при всем желании наивными, милыми детьми назвать трудновато. Это, в сущности, «крутые парни», которые, чуть что, не задумываясь, молотят своих противников направо и налево, скорее напоминая молодежную банду, чем маленьких детей. В борьбе со злом, без которого не обходится ни одна сказка, Чебурашка вместе с закадычным другом Крокодилом Геной изобретает разные хитрости, думает, шевелит мозгами, но не избивает и, разумеется, не убивает старуху Шапокляк. Черепашкам, конечно, тоже приходится решать, вопросы военной стратегии, но определяет все физическая сила, физическая схватка со Злом. Кровь льется рекой, трупы навалены штабелями. Зло уничтожают буквально. (Правда, к Карабасу–Барабасу в «Золотом ключике» тоже были применены физические методы воздействия, но ему всего–то навсего отрезали приклеившуюся к дереву бороду и оставили беднягу сидеть под дождем в луже!)

Да и представители зла в «Чебурашке» и «Черепашках» существенно разнятся. Проворная, смешная Ша–покляк со своей крысой Ларисой пакостит по мелочам. Никакой кровью, никаким насилием ее проделки не пахнут. Она, как в песне Высоцкого, «по–своему несчастная», а потому к ней можно найти подход. Что, между прочим, и делают в финале герои, осчастливив ее дружбой. (Ох, маловато потрясений!) Закованный в сталь Шредер ужасен. Это некое Абсолютное Зло, к которому нельзя найти никакого подхода, кроме «радикального». Он готов уничтожить весь мир со всеми его обитателями.

Ну и, наконец, о главном — о картине мира. Мир, в котором обитают Чебурашка и Крокодил Гена, в целом светлый и дружелюбный. В нем уютно и не страшно, мир в этом мире закономерен. Зло же, напротив, единично и случайно. Оно подобно маленькому облачку, которое не может надолго затуманить небесную синеву. Мир черепашек буквально переполнен, кишит злом. Оно подстерегает повсюду и всегда. Горстка героев противостоит целым полчищам приспешников Зла. Все же остальные — статисты, пешки, а часто и жертвы. (Кстати, в другом американском мультфильме с умилительным названием «Вампиреныш» кого–то из персонажей так и звали: Жертва. От одного этого имени мурашки пробегают по спине даже у взрослого человека!)

Не правда ли, странно? В «Империи Зла», как принято было на Западе именовать Советский Союз, искусство для детей было щадящим, охраняющим хрупкую психику от непосильных впечатлений. Соблюдался некий возрастной ценз. И это было совершенно правильно! Вы, наверное, замечали, что дети от трех до шести лет часто задают вопросы типа: «Каких людей на свете больше — хороших или плохих?», «А что сильнее: добро или зло?» Такие вопросы отнюдь не следует рассматривать как ординарные в общем погоне бесконечных «что?», «как?» и «почему?». Ребенок ищет ориентиры, чтобы начать строить мир в своей душе и одновременно встраивать себя в мир. Он маленький, слабый, он хочет быть с большинством. Попробуйте, руководствуясь наставлениями министерского чиновника–либерала, рассказать малышу сказку с плохим концом. Четырехлетний консерватор будет огорчен до слез. И не просто огорчен, а возмущен! Он воспримет это как личное оскорбление, ибо душу его омрачили скорбью. Когда же зло в, искусстве, предназначенном для детей, тотально, когда оно «в большинстве», ребенок испытывает соблазн примкнуть к нему. И к подростковому возрасту, вдохновляемый уже не мультфильмами, а вполне натуралистическими кинозверствами (один немецкий психолог подсчитал, что в среднем дети сегодняшней Германии к шестнадцати годам видят на экране 18 тысяч убийств), может дозреть до поступков.

Творцы «чернухи» любят выдавать себя за великих педагогов и уверять публику в своих гуманнейших намерениях: дескать, демонстрируя жестокость круп–ным планом, мы отвращаем от нее молодежь. Но тоща авторы порнофильмов с полным правом могут утверждать, что если показывать детям половые извращения, то чистота помыслов будет гарантирована до гроба.

Ну, а если серьезно, то уже дети младшего дошкольного возраста понимают, что убивать дурно. Кто–то в ужасе кричит «Не дави божью коровку, она живая!» Кто–то отказывается есть котлету, узнав, что она приготовлена из убитой курицы. Нормальному ребенку не нужно «из воспитательных соображений» показывать крупным планом, как курице (и уж тем более человеку!) отрезают голову. Он и так знает, что это ужасно. Не случайно очень многие дети сами себя пытаются оградить от «правды жизни»: выбегают из комнаты, увидев на экране телевизора страшную сцену, плачут, закрывают руками лицо, утыкаются в плечо садящему рядом взрослому. Тут необходимо учитывать, что ребенок, в отличие от взрослого, еще нечетко разделяет искусство и реальность. Он — особенно в напряженные моменты — не помнит, что это понарошку, что это артисты. Те же дети, у которых «кишки на березах» вызывают повышенный интерес и особое удовольствие, должны настораживать. У них или притуплена чувствительность, или — что, к счастью, встречается крайне редко — присутствуют скрытые садистские наклонности. То есть на самом деле вместо декларируемых гуманных целей невольно достигаются (если не преследуются сознательно) вели совсем иные: в одних детях пробуждаются низменные инстинкты по принципу «дурные примеры заразительны», в других порождаются страхи, которые иногда настолько овладевают душой ребенка, что становятся источником невроза. В своей работе с детьми–невротиками мы в последние годы сталкиваемся с новым я, как нам нажегся, весьма показательным явлением. В раздаваемых нами анкетах на вопрос; «Есть ли у ребенка страхи, связанные с чем–либо» — родители стали часто указывать… мультфильмы как один из источников страхов. Кого–то, быть может, это удивит, но нам представляется вполне закономерным. Ни старуха Шапокляк, ни Карабас–Барабас, ни даже Бармалей не могут вызвать в ребенке, как выражаются психологи, «запороговый» страх. А Шредер, вампиры и привидения — могут!

Вы скажете: «Как будто у нас нет страшных сказочных злодеев! А Баба Яга с Кащеем Бессмертные? Страшно, аж жуть!»

Конечно, Баба Яга пострашнее старухи Шапокяяк. Но, во–первых, она тоже не является представителем Абсолютного Зла и в разных сказках ведет себя по–разному: может пугнуть, а может и помочь. Кроме того, советские режиссеры и книжные графики очень много сделали для того, чтобы юмористическим изображением уравновесить «злодейскую сущность» отечественных чудищ. Вполне вероятно, что западные дети и вампиров воспринимают юмористически. Но значит,они к такому восприятию подготовлены национальной культурой. И действитительнов еввопейской, а вслед за ней ив американской культуре тема вампиров разработана широко и детально. Это очень старая и непрерывно развивающаяся традиция. В нашей же культуре недаром торжественное сдово «вампир» заменено, заземлено презрительным «упырь». По каким–то причинам (не будем сейчас вдаваться в подробности) этот вид нечисти не занял одного из центральных мест в нашем искусстве. Русские писатели не внесли весомого вклада в мировую, вампирологию, не удостоили кровопийц своим вниманием. Их если и интересовали кровопийцы, то все больше в переносном смысле — как эксплуататоры. Гоголевский Вий, вурдалаки А.К Толстого, — это лишь редкие вкрапления, веснушки, а вовсе не лицо нашей литературы. Кстати, про Вия и вурдалаков маленьким детям не читали.

Выходит, то что раньше ребенок получал в адаптированном традицией и искусством виде, причем небольшими, порциями, теперь закачивается в него без поправки на чужеродноеть, лошадиными дозами! И вместо полезной для психики прививки (а в малых дозах «страшилки» полезны, недаром существует жанр детского фольклора, который так и называется) происходит отравление со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Когда мы работаем с ребятами школьного возраста, они по нашей просьбе рисуют нехитрую диаграмму: три круга, один обозначает, класс, другой — двор, а третий — город. И раскрашивают двумя карандашами, черным и красным. Черный — это плохие люди, красный — хорошие. Каждый ребенок схематично отображает окружающий мир, руководствуясь своими представлениями о соотношении в нем добра и зла. Еще недавно даже у ярко выраженного меланхолика черный сегмент редко был больше красного. Мало того: по мере расширения заданного пространства процент черного, как правило, уменьшался. Ребенку, у которого не сложились отношения с одноклассниками, все равно казалось, что город (то есть мир) не злонамерен.

Что же мы наблюдаем теперь? Почти все школьники (восемь из десяти) видят город–мир в черном цвете. В лучшем случае эта последняя диаграмма напоминает арбуз с вырезом: там есть небольшой красный ломтик. И такое встречается даже утех, у кого и в классе, и во дворе вое обстоит вподие благополучно!

Обилие страшного страшно еще и тем, что притупляет чувствительность. Такое эмоциональное отупение — это своего рода защитная реакция. Причем она не специфична для детей. Их родителей тоже мало что «колышет».

Вспомните, как все общество сотрясалось в конце 1988 года, узнав об армянском землетрясении. А сегодня информация о военных действиях, военных потерях, террористических акциях стала привычной, мафиозные перестрелки на улицах российских городов тоже не новость. Кого бы сейчас особенно взволновало известие о каком–то там землетрясении?..

Чего же требовать от детей? После развороченных внутренностей и расчлененных трупов, показанных по ТВ крупным планом, почему их должна трогать мамина усталость, папина головная боль или бабушкина немощь? У крови слишком терпкий вкус, после нее все кажется пресным.

Когда мы беседуем на лугу тему с родителями, они часто перебивают нас растерянным вопросом:

— А что мы можем сделать? Как оторвать ребенка от телевизора?

А это уж ваша забота. Никто ведь не спрашивает, что делать, если ребенок тянется к рюмке водки, как отобрать у него пачку таблеток или крысиный ад. Просто многие не осознают степень опасности, когда речь вдет о ядах, отравляющих душу.

Не только на экране, но и в жизни бывают обстоятельства, с которыми совершенно не обязательно знакомить ребенка детально. Он еще успеет, повзрослев, столкнуться с ними «нос к носу», но к тому времени он успеет и окрепнуть душевно. В первую очередь это касается смерти близких. Детям до восьмидевяти лет лучше не видеть покойников. Это не значит, что нельзя при ребенке вспоминать умерших бабушку или дедушку — можно и нужно! Так же, как и вместе ходить на кладбища. Пусть помогает убирать могилу, сажать цветы. Но смотреть на мертвого человека — слишком тяжелое испытание для ребенка. И даже если он будет выглядеть вполне спокойным (а родителям иногда кажется, что их сын или дочь стояли у гроба и вовсе равнодушно), это скорее всего лишь внешнее выражение шока и грозит «отсроченной реакцией». Вдруг через месяц–два, казалось бы, на ровном месте, может нарушиться сон, ребенок начнет просыпаться в мокрой постели, часто кривить лицо, плакать из–за каждого пустяка…

— Вы противоречите сами себе! — упрекнет нас внимательный читатель. — Ведь только что писали о необходимости героических примеров в воспитании детей! Герои–то, между прочив умирают… Мало сказать, умирают — погибают мученической смертью! Их расстреливают, сжигают, вешают. А от этого, если вам верить, у ребенка может родимчик случиться! Так как же одно с другим увязать?

Вопрос, можно сказать, «на засыпку». И все же попытаемся ответить. Да, герои погибают. Но их гибель (которую в советском искусстве для детей и юношества, кстати, показывали и описывали без натуралистических подробностей!) свидетельствует прежде всего не о слабости и бренности человеческого тела, а о величии человеческого духа, о тем, что не всё можно победить, не над всем можно надругаться. В «Колымских рассказах» Варлама Щаламова написана страшная правда о советских лагерях, и ребенок когда–нибудь ее узнает. Но прежде чем узнать, как страх, унижение и насилие превращали человека в зверя, прежде чем узнать, как люди ели людей, он должен узнать и прочувствовать другое: как люди в нечеловеческих условиях совершали нечеловеческие усилия, чтобы вопреки всему остаться ЛЮДЬМИ. Если же с детства внушать (а искусство обладает огромной силой внушения!), что человек — всего лишь жалкая беспомощная букашка, которую можно подвергнугь самым разнообразным и изощренным мучениям, если ребенок, с младенчества усвоит, что зло беспредельно (в нашу жизнь и так уже по–хозяйски вошло слово «беспредел») Ну что ж, тогда не жалуйтесь, увидев, как ваш сын униженно лебезит перед дворовым хулиганом, а также не надейтесь, что в будущем он будет опорой для старых (вас) и малых (его детей). Чего требовагь от букашки?..

Ну и зачем же мы ополчались на американские фильмы? Там ведь и борющиеся со злом герой–супермены, и непременный «хэппи–энд». Все так, да только страсти–мордасти настолько перенасыщают этот «раствор», что человек (даже взрослый, не то что маленьктй) - «выпадает в орсадок». Лучше всего выразил один пятилетний мальчик, который оторвавшись от экрана и горько рыдая, прибежал на кухню;

— Мама, мама, там опять убивают!

— Не волнуйся, сынок, конец будет хорощим.

Малыш посмотрел на маму какими–то недетскими глазами и очень серьезно сказал:

— Мамочка, я ведь могу до кодца и не дожить.

(Авторская ремарка: манная каша с сахаром или с вареньем — очень даже полезная для детей еда.).