СТОП!

Мои первые степс* я совершила босиком, на украинской земле. Не было мне, по-моему, и года. И с тех пор я на Украине не была. Вот только этим летом моя нога в китайском — тайваньском? — тапочке "степнула" на перрон Харькова, и глазами я сразу наткнулась на надпись: "Нiма ходу". Да, туда мне ходу больше нет. (Для несведущих: мой до сих пор муж Савенко-Лимонов почти харьковчанин.) Город Харь, Хорь, Хер… как писал поэт Кузьминский в подвале Бруклина, харкнул семечками на бантик моего тапочка… А может, это я слишком по-медвежьи на него "степнула".

"Степс" — прекрасная книга американского пи-сателя, поляка по происхождению, в которой он "шагает" назад по жизни, оставляя блестящие "следы" прозы. Если не ошибаюсь, в этой книге он описал свою смерть, вернее, способ самоубийства. Написанное сбывается — Джерзи Козински был найден в ванной с пластиковым мешком на голове… Так как в моих "шагах" речь пойдет об обуви, в которой я их совершала, надеюсь, ничего смертельного я не предвосхищу. Хотя шпилькой размозжить голову вполне можно…

"Топ-топ, топает малыш…" — самые детские воспоминания связаны с валенками, конечно. С мокрым снегом и поэтому с калошами на валенках. С бабушкой и с санками. Чаще я все-таки в санках, и бабушка, тоже в валенках и калошах — внутри калоши алые, — тащит за веревочку сани. Вообще, в детстве ты ближе к земле и видишь много обуви. В советском зимнем детстве обувь некрасивая. С белыми разводами от соли и песка, которыми посыпают снег, чтобы таял и превращался в мерзкую жижу. И куда ни приходишь, на уровне твоих детских глаз у дверей толпятся сапоги и все шаркают в тапочках. Но весенне-летние воспоминания детства прекрасны. У мамочки "лодочки" беленькие, на малюсеньких, но заостренных каблучках с металлическими набойками на них, и маму слышно — тюк-тюк-тюк… Мы идем по площади Мира города Ленинграда, по бывшей и теперешней Сенной. Там всегда продавали арбузы, в построенных для них зеленых "загончиках". И сами арбузы зеленые блестят полосатыми боками на солнце. На мне клетчатое пальтишко, маленький беретик, какие-то полуботиночки в морщинках, рука высоко-высоко вверх тянется — к маминой руке. А рядом с глазами — мамины ножки, и чуть вниз глаза — "лодочки" тюк-тюк-тюк. И я не поспеваю своими "топ-топ" за ней.

Мои самые замечательные туфельки прибыли с мамой из ГДР. Они были вынуты из большого кожаного, почти желтого, чемодана — лакированные беленькие туфельки с черными пряжечками, язычком, в общем, с этим сплетением тоненьких черных полосочек, "обнимающих" подъем ноги. Это были, конечно же, выходные туфли, которые я донашивала уже в Крыму, куда отправила нас с бабушкой моя мама — на все лето! И в этих туфельках, на побережье Черного моря, я бегала с мальчиком Сережей. Мы дружили и все время бегали, бегали… конечно же, я в прах сносила блестящие свои туфельки и, по-моему, даже оставила их на юге. Но они попали на все мои фотографии! И дядька-фотограф, снявший меня как "девочку на шаре", наверняка не знавший работы Пикассо, оставил туфельки в кадре, их заднички, уже довольно помятые. Мальчик Сережа тоже должен был остаться "в кадре" — я, уже сейчас, собиралась написать рассказ о море, наконец-то написать нежный, а не медвежий, не "мужской" прозы, рассказ о детстве. Но события опередили меня. Я оказалась на Черном море, в Крыму с "мальчиком" Сережей в действительности, уже этим летом. В чемодане у меня лежали лаковые, правда черные, туфли на высоченном каблуке, похожем на штанину клешей. Фирмы "Санти Шоу", по-моему, из Парижа.

Я всегда любила высокий каблук. Моя юность как раз совпала с платформой. Первую платформу я купила в питерском туалете. Ну, это там, где Дума, рядом с Невским, был такой туалет, где все можно было купить у модных девиц, у центровых. Правда, за платформой (которой я даже не видела еще, но уже готова была выложить за нее 150 рублей! — в 1973 году!!!) надо было отправиться к девице домой. Она еще содрала с меня два рубля за то, что я покрасила ногти ее фирменным лаком! А босоножки, которые она продала мне, были похожи на пористый шоколад — танкетка из твердой резины, а сверху коричневая кожа на шнуровке. Я их потом обменяла на босоножки подружки Оли. Те были из "Березки", но с отдельным каблуком, правда, тоже из чего-то резинового. От постоянной носки резина, видимо, мягчала, и каблук слегка разъезжался, то есть как бы отставал. Росту во мне было на этой платформе 1 метр 85 см, а лет мне было… 15, что ли. Потом я купила осенние туфли — тоже у фарцовщиков, которые меня обманули. По-моему, это были какие-то обыкновенные самопальные шузы. Правда, они и стоили дешевле — 85 рублей.

Я помню, мы все время менялись и перепродавали свои поношенные шузы. Так, одна девица умудрилась продать мне высоченные лаковые сапоги-чулки. Лаку на них, особенно под коленкой, почти не было, но спереди они блестели. И что, конечно, самое главное — были необычайно высоки. Пальтишко на мне было мини, колокольчиком, на голове — белая, из искусственного меха, круглая шапочка. Когда я шла на свидание к моему возлюбленному к метро, он, глядя на меня издали, всегда смеялся — говорил потом, что я похожа на одуванчик на тоненькой ножке. И как, мол, она не подломится… Любил снимать с меня эти самые сапоги-чулки.

Наверное, мы ужасно портили себе ноги всеми этими случайно купленными шузами. Даже если размер не подходил, они все равно покупались — потому что были фирменными, то есть отличными от большинства местных. А это было самым главным — отличаться, не быть как все, выделяться, быть непохожим… Не то что сейчас! Все в "говнодавах", все с рюкзаками…

Моей первой покупкой на Западе, в городе Вене, когда все эмигранты усиленно покупали венские сардельки, была, конечно же, обувь. Правда, я по совет-ской привычке, видимо, не стала долго и придирчиво ее примерять, ну и купила не самые удобные туфельки. Но!!! К ним у меня в тон была подобрана сумочка, платье с кожаным ремнем… В общем, когда я в таком виде появилась в Риме, в эмигрантской организации, меня как-то и за эмигрантку не хотели принимать. А в Риме, в этом невообразимом городе, была своя мода. И я тут же бросилась покупать местную обувь. Все носили шпильки и делали бедрами зигзаги, благо, юбки были на всех чрезвычайно узкими, хотя и с разрезом. У меня разрез был о-о-о-о-чень высоким и шпильки были о-о-о-о-чень тонкими. За мной гонялись местные сексуально озабоченные итальяхи — в малюсеньких машинках, сигналящие и кричащие ругательства другим "водилам", окликающие меня: "Синьорита!!! Ма ке белла!"* Я стала там Натали, бойко болтала по-итальянски и постоянно тратила деньги еврейской организации на шмотки. К тому же мой муж, живший к тому времени в Лос-Анджелесе, оставил для меня кое-какие деньги в Риме… Их я тоже тратила исключительно на одежду. Виа Венето — блистательная улица Рима — была мной очень хорошо изучена в плане магазинов и кафе. Поэтому, когда я приземлилась в Эл.Эй., мой муж печально почесал затылок и даже спрашивать не стал, осталось ли у меня сколько-то денег. На мне были шикарные замшевые туфельки, замшевая же сумочка на цепочке через плечо. И я вполне соответствовала образу "сучки с сумочкой" из песни Хвоста.

Я так прекрасно помню эту замшу — она была как живая, и я очень долго хранила и туфельки, и сумочку из Рима, благо, я знала советский, мамин, способ очистки замшевых изделий. Их надо было держать над паром, у носика кипящего чайника, чтобы замша размякла, сделалась чуточку влажной, ожила, стала ворсистой. Потом ее надо было тереть черным хлебом. С ума сойти, корочкой! Ну, в Америке у меня была уже резиновая щеточка…

Американская обувь была ужасна. Особенно та, начальной эмиграции. Мой муж все время хотел мне купить какие-то кеды или плоские сандалии. А я все-таки умудрилась найти магазин с испанской обувью. До Беверли-Хиллз было еще далеко со всеми их Родео-драйвами… Но я сумела купить себе много разных обувок, и они очень даже котировались на фэшн шоу, в которых я уже вовсю принимала участие. В конце семидесятых еще не многие дизайнеры имели свои же линии обуви, поэтому манекенщицы обязаны были притаскивать с собой мешки со всем, что у них есть. Дизайнеры, приезжающие из Нью-Йорка, привозили "свою" обувь, а у "Хальстона" была действительно своя. Какие-то, помню, босоножки с блеском из бисера.

Мой следующий муж очень любил покупать мне обувь в Беверли-Хиллз. Обычно это происходило после ссор. Мы ехали на серебристом "Мерседесе", поблескивающем на солнышке Вилшир бульвара, в глазах у меня поблескивал огонек "сучки с сумочкой", на безымянном пальце поблескивали бриллианты обалденного кольца, найденного везучим мужем в ночном клубе… за него даже объявляли награду в тысячу баксов… сколько же оно стоило? А, все равно досталось сестрице мужа. За всю нашу "блистательную жизнь" пришлось расплачиваться! Не обувью же сношенной — бриллиантами!

Но пока мы были молоды и счастливы — почти по Хему! — безоглядно расплачивались кредитными картами. Особенно в магазине "Райт Банк", по одноименному названию района Парижа, то есть "Правый Берег". Там были приобретены великолепные сапожки "Мод Фризона" болотного цвета, в которых я щеголяла потом в Токио и напоминала японцам о советской мощи (своим ростом в метр девяносто два!). Там же мы купили чудесные босоножечки — синие с алым ободком, неровно вырезанным, вроде египетского чего-то, и они слегка перламутрились. Там же были куплены сиреневые замшевые туфельки, облегающие ногу, как перчатки, и к ним же сумочка — со всеми этими приобретениями мы отправились на мое выступление в какую-то паблик скул, где собралась куча ностальгирующих евреев и где я исполняла им песню "Я люблю тебя, Россия". Они там очень плакали, и на бис я исполнила им "Ивушку". Мой муж стоял за кулисами, а потом сказал, что я была лучше всех, и повез меня в ресторан есть устрицы и запивать их шампанским.

Ну, в общем он, видимо, то же самое делал потом с Любой Успенской, которая тогда была еще в Киеве. А может, уже в "Одессе" — ресторане на Брайтоне. Кошмарный там, помню, пол и две "шмары" в одинаковых "плюшевых" комбинезончиках: одна — Марина с контральто, другая — Люба с косичками. Что у них на ногах было — не помню, но про Беверли-Хиллз они еще не знали, Люба так уж точно. Пели они, по-моему: "С добрым утром, тетя Хая, — ой-ей-ей! Вам посылка из Шанхая — ай-яй-яй! А в посылке два китайца — ой-ей-ей! Два китайца красят яйца — ой-яй-яй-яй!!!"

У меня до сих пор хранятся сапоги "Мод Фризон", отвратительно описанные Лимоновым в романе "Укрощение тигра в Париже". Почему-то они ему казались очень грубыми и большими. Может, потому, что он сам небольшой… Я же помню, как эти сапожки стаскивал с меня молодой человек, помешанный, как и я, на "Дорз". Вообще, он предпочитал, чтобы я оставалась в обуви, особенно если это были черные "шарль-журдановские" туфельки с острыми каблучками, которые он "вонзал" себе в плечи, держа ноги за лодыжки, потом зубами сдирал туфлю и отправлял себе в рот мои пальцы ног. Морисон вопил: "Ай вонт ту фак ю, мазер!" в своем "Конце", а мы вопили с молодым человеком в нашем. Прибегал управляющий домом и вопил, чтобы мы сделали музыку тише.

В Париже хорошо ходить пешком. Маленький город, маленькие улочки… Правда, каблуки от этих булыжных мостовых очень страдают. Если в Лос-Анджелесе почти у всех женщин правая пятка туфли стерта из-за педали газа — все ведь в машинах и не все догадываются иметь специальную пару обуви для авто, — то в Париже только у буржуазии каблучки в порядке. Несмотря ни на что, я всю жизнь "простепила" на каблуках. Я гораздо уверенней себя чувствую именно на каблуках, хотя мне не нужны лишние сантиметры для подчеркивания моего присутствия. Вообще, на каблуке, это ясно, нога красивее и походка иная, чем когда ступаешь всей стопой разом. На каблуке ведь вроде как на цыпочках…

Я уж не знаю, откуда взялась эта идея, что парижские проститутки носят исключительно красные туфли. Да и вообще — что якобы красные шузы являют собой некий знак принадлежности к ночному авантюрно-сексуальному миру. Насколько я помню, единственной в красных шузах на улице Святого Спасителя, что перпендикулярно Сен Дени, той самой, проституткой, была я. Впрочем, это уже описано и в моем романе "Моя борьба", и в рассказе Лимонова, и даже песню я такую написала, "Чувиха в красных шузах": "…мечты, чтобы мечтать, жизнь, чтобы жить, а чувихи в красных шузах, чтобы…" Да-да! Ну и забывать потом о них.

Я обожала в Париже "Фри Ланс" — выдумщики, не самая дорогая и довольно удобная обувь. Потом я нашла магазин — их целая сеть — "Джиггер", где в подвале постоянная распродажа всевозможной обуви. И все за 299 франков. Любые! И эта самая "Лола Токио", и "Мачо", и "Кензо", и черт-те что. Я не люблю "Бали" или "Кристиан Диор" — они слишком классические. Я осталась верна юношеским вкусам — как говорила моя мама, что-нибудь "на выстрел". Сейчас в шкафу у меня стоят сапожки Михаила Пантелеева. Росту у меня в них прибавляется на двадцать пять сантиметров. И я все думаю, где, когда я смогу в них выстрелить так, чтобы не загреметь?! Пока что я периодически демонстрирую их моему металлическому принцу, и он все придумывает — на чем же он должен помещаться хотя бы на сцене во время концерта, чтобы выглядеть действительно принцем металлическим, меня спасающим от увечий, когда я таки загремлю с пантелеевских каблучищ.

1996 г., Москва

 

"ТАТИ"

Посвящается открытию "ТАТИ" в Москве

Чудак! Когда в плохом настрое ты — беги в "ТАТИ"!

Цирк и кино! Феллини! Чарли Чаплин? О, Дзига Вертов, где ты, чтоб заснять?! Такую правду жизни не увидишь — трагикомедия и кич! Фантастика и трилл!

Здесь женщины калибров Ботеро, трусы надев на пальцы, растягивают до размеров плеч их, растягивать стыдясь у бедер.

А мужички зачуханные — все арабы, все вуайеристы — все как попугаи. Заглядывают, будто ищут, глядят во все глаза — в трусы! вдруг что-то выскочит, надеются наивно!

Как в анекдоте русском, примеряют — на шляпы, кулаки, коленки бюстгальтер!

О, счастье — можно рыться и копаться, вскрывая упаковки и коробки! Помяв, понюхав и попробовав на прочность, идти к другому стенду, и по новой!

Из всех флакончиков себя обрызгав, намазавшись из банок кремом, щипнув за бок толстуху, над ухом потряся бутылкой, на вкус попробовать из тюба пасты!

Добро пожаловать в "ТАТИ", а то бишь — в РАЙ!

Здесь нет прилавков, продавцов за ними, просить которых надо — покажите. Пожалуйста, примерить можно?

Свобода действия и выбора свобода!

В приличном магазине не позволят и скажут — это что вам здесь, "ТАТИ"?

В "ТАТИ" же можно все проверить. Ну и подпортить заодно случайно и бросить в кучу, где лежало прежде.

Поэтому гарантий нету, что качественно все в "ТАТИ".

Зато ЦЕНА! ЦЕНА какая! За эту ЦЕНУ можно и простить, что грязновато или вдруг с дырою. По шву! Зашьет Маруся, Фатима или Тереза!

1993 г., Париж

 

МОДА ЗЛА

Высокая мода завершающегося столетия позволяет себе все! С иронией и цинизмом, которым позавидовал бы маркиз де Сад, в ней задействованы атрибуты эСэС и S/M (Монтана, Мюглер) наряду с элементами религиозных одежд хасидов (Готье). Короче, мода сумела обойти этот жизнеотрицающий штамп "политкорректности", застолбив за собой право на зло. На зло рафинированное. (Одно дело, "подвал" МК — фи! — и другое — очаровательные девицы в намордниках и наручниках на подиумах.) Жизнеотрица-ющий, потому что зло и ужас, они всегда внушали отвращение, но одновременно и завораживали. И значит, в искусстве (раз haute couture находит себе место в музеях, наверное, это уже искусство) эти эмоции должны обязательно быть задействованы. Но фильм "Автокатастрофа" российского зрителя не очень радует, это чересчур рафинированно. Местный зритель предпочитает убийства и смерти на бытовой почве.

В России время течет по-своему. И напрасно патриоты беспокоились о национальной культуре. Все уже задействовано. Сомневаюсь, конечно, в высших побуждениях… Идет борьба за народ! Правильно соображая и подсчитывая телезрителя, моложавые продюсеры разделили сферы влияния. То есть не разделили, а прикарманили себе все! Детям — музыка (ТВ-6), старикам — Чехов! (опять же, Ивана Демидова многосерийный проект). Или "Старые песни о главном 1,2,3…." (К. Эрнст). Горький о Чехове говорил как об убийце реализма, дойдя в жизнеописании до предела. Ну, реализма тех времен… О! А Горького будет исполнять Андрей И! Да и Тургенев не забыт — Му-у-у-у-у-Ю. Грымов!

С модой нашей дело обстоит тоже… н-да. По пальцам можно перечислить модельеров, использующих современные веяния и коллизии мира. Вот у К. Леонович есть коллекция "Дорожный патруль", вполне в духе "Автокатастрофы". У Филипповой в украшениях отображены все религиозно-политические тенденции: и ислам, и православие, и фашизм, и иудаизм!

Обновление одежд, переодевание — это проба нового социального образа. Но у нас в основном все модные люди — буржуа, а те, кто нет — хотят ими быть. Никто не хочет быть другим, не похожим. А ведь карнавал — не перья Рио! — это и есть возможность сменить кожу! "В нашем посмертном вращении спасенье одно — в превращении".

Следя за журналом "ОМ" и особенно за постоянством, с которым он выходит, группа молодых людей выклянчила у меня все его номера и, вдохновившись расценками на рекламу, уже расставляет пальцы веером. Они решили стать издателями! Повырезали, небось, все картинки (заодно из журнала "Фэйс") и бегают по фотографам — ну-ка, сними нам вот так! Стиль — это почерк, и, вообще-то, у каждого свой, а все остальное — фальшивка и подделка!

Сама же я мучаюсь над темой следующей книги! Есть несколько вариантов — 1) "Гриб" (не по мотивам Курёхина!). Это детектив. Иду я по лесу и вижу гигантскую шляпку гриба, подбегаю… а это, оказывается, башка убиенного каким-то предыдущим грибником. 2) "Туфта". Это фарс. То есть бурлеск… В общем, не так уж и важно, главное, что все, что будет написано, — сплошная ложь! О всяких известных людях. И пусть попробуют судить — в заглавии ведь указано: туфта! И третья тема, просто-таки меня затерроризировавшая, "Минет". Подрастающее поколение русскоязычной Прибалтики прямо помешано на минетах — спят и видят, как кто-то им все время их делает. Вот именно, спят и видят, на самом деле никто им ничего не делает.

В связи с этой последней темой хочу вам открыть самую мою заветную мечту. Как вот у Мартина Лютера Кинга крылатой фразой была: "I had a dream!"* И его мечта сбылась! Афро-американские уроженцы (черт ногу сломит!) на коне! Вот и я думаю, что на исходе шести лет демократии пора! пора выпускать, запускать… порножурнал под скромным названием "Вся грязь России" (мы не "Продиджи", нам не надо всей земли).

Вопросы о русском эросе ставились уже в начале века. Но мы, конечно, пойдем дальше, чем Гиппиус, Розанов, Сергей Троицкий (не Паук, а автор текста "Христианская философия брака"). Мы переплюнем и Берроуза, и Жоржа Батая! Хватит нам сюсюкать "сиськи и письки" (Маша Распутина на "Музыкальном ринге", пугая санкт-петербургское телевидение, которое этой программы и так лишилось: хоть бы перед смертью вдарили залпом "Авроры")! Оформление журнала будет исключительно черно-белым, что придаст ему драматизма.

Наши предполагаемые рубрики: "Богатые тоже плачут. Суицид" — шикарные дамочки и мужчины, кончающие с жизнью через повешение; "Танцы Саломеи" (или "Месть Иоанна Крестителя") — на серебряном блюде молодой человек бомжеватого вида будет демонстрировать отрубленные женские… головы! В шикарных головных уборах. "Жиголо! Жиголо! Жиголо!" — самые знаменитые советско-российские актрисы (желательно после семидесяти) в супергриме, в супершубах и в шикарных украшениях… в окружении молоденьких обнаженных мальчиков, чьи головы будут теряться между ног старушек-звезд. Все! Довольно! Я вам уже столько всего нарассказала… Но я предупреждаю, что все мной зарегистрировано! В РЭУ, ГРЭП, у ЛОРа, сантехника и уролога. Поэтому вы, кто пишет мне прелестные любовные послания в "ОМ", лучше подумайте, как будете вытаскивать меня из тюрьмы! Я советую зарегистрировать вам молодежное объединение за здоровый секс и сразу обратиться в Росвооружение.

Опять же, можно будет взять в долг оружие, для съемки рубрики "Секс и пистолеты".

Это только на первый взгляд кажется, что я растеклась мыслями по древу. Все у меня потекло в одном направлении: мода ЗЛА, ПОРНО… тюрьма!

1997 г., Москва

 

БЛОШИНЫЙ РАЙ

Что важнее — вещь, вам подходящая, "ваша", или вещь от известного и модного дизайнера?

Сколько я себя помню, мне всегда хотелось чего-то особенного, специального, моего в одежде. Хотя во времена моей юности достаточно было надеть джинсы, чтобы быть не как большинство. О дизайнерах в те времена говорить не приходилось. Бирка "Made in France" уже была знаком, что вы человек "подключенный". Некоторые мастерицы собирали эти бирки и затем пришивали на все свои самопальные тряпочки. Я почему-то их всегда отпарывала, что делаю и сейчас. А уж купить что-то с "лэйблом" наружу и в голову никогда не придет. А большинство народа молодого будто ангажированы в рекламной кампании — "Ди энд Джи", "Наф Наф", "Луи Виттон", "Гуччи" и так далее. То есть все эти бирки заменяют будто ваше истинное, персональное качество и оповещают о социальном статусе. Действительно, не можете же вы на лбу у себя написать, сколько денег у вас в банке, какой у вас автомобиль, сколько спален в квартире. А тут все сразу ясно — очки от "Валентино"! Ну, значит, человек не слабо стоит. Вопрос не стоит больше "быть или не быть", теперь — "иметь или не быть!" Или еще вот — "как же мне быть, если у меня ничего нет?".

Приезжая в Париж, хорошо погулять по левому берегу и просто поглазеть на молодой народ. Посмотреть, во что он одет. Ну и витрины пооблизывать. Не надо сразу покупать! Потому что обязательно купишь не то. То есть то, что у всех. В этот мой приезд поразило озверение от мятого бархата. Всюду и везде, на всех. В виде шарфиков, пиджаков, сумочек и обуви. Жеваный бархат. А самый шик — это когда в складочках проглядывает будто бы изнаночный цвет и желательно парчевый, то есть переливающийся из одного тона в другой. И мало того, что вещи из этого бархата кругом продаются, так тетки в знаменитом магазине тканей "Дрейфуз", что под "Сакре Кер", его покупают, чтобы что-то шить!

Я понимаю, когда подростки одеты одинаково. Это из-за отсутствия сформировавшейся личности, от неуверенности в себе: лучше быть как все. Но когда все молодые женщины похожи одна на другую так, что со спины если на них смотреть, ничем отличаться не будут от полка солдат… У солдат корявые сапоги, а у модниц сапоги под колено, с высоким подъемом и высоким каблуком прямоугольником (сейчас уже каблук утончился, весна). Удлиненный силуэт узеньких пальто, сумищи вместо рюкзачков… Скучно.

А на блошином рынке жуть как весело. Их в Париже четыре, но я рекомендую для одежды тот, что в "красном" районе Монтрой (метро Порт де Монтрой, линия 9). Как только туда входишь, сразу кажется, что ты на восточном базаре. Кругом одни арабы — владельцы точек и продавцы — и музыка отовсюду арабская. Тут уж, разумеется, приверженцам арийского порядка делать нечего. Но можно точно сказать: что бы вы там ни купили, будет в единственном экземпляре.

Главное, спокойствие и самообладание. Не покупать первую же вытянутую из кучи вещь. Можно ее зажать в руке на время и порыться еще. Потому что интереснее всего рыться. Женщины меня поймут! В магазине ведь нельзя!!! А тут — ройся себе, переворачивай все вверх дном, тащи-тяни, тут же примеряй, бросай обратно, опять ройся! Куча, из которой можно вытянуть четыре вещи за 10 франков. Вы, вообще, представляете такое! Или вот куча, в которой все за 2 франка. Конечно, там половина белиберды ненужной, ну так вы ее и не берите. В любом случае, необходима быстрая реакция — надо сразу представлять вещь с чем-то, что у вас уже есть, и как она будет выглядеть, когда вы ее погладите. Потому что даже стирать не надо — все вещи проходят специальную обработку.

Впрочем, как кто хочет. Но, согласитесь, такие кучки радуют глаз — кожаные изделия по 15 франков! Безумные вязаные свитера — к сожалению, местные тетеньки, которые "все вяжут шапочки для зим", не обладают чувством пропорции и баланса, они не могут связать просто большой свитер. Уже пять таких тетенек пытались это сделать для меня и только нитки перевели! После таких кучек вещи в отсеках, где все на вешалках, покажутся вам супершиком. Ну и супердорогими! Тридцать франков за кофточку! в то время как вы только что вытащили такую же почти, но мятенькую, из кучки, где все за два франка! Главное запастись большим пакетом, потому что у арабов-продавцов маленькие и легко рвущиеся.

Больше всего мне нравится то, что происходит потом. Ну, конечно, зайдешь в кафе, выпьешь кофе, с вожделением поглядывая на свой большой пакет тряпочек и… скорее домой. Мерить! А потом, потом идешь по Парижику неподражаемая! Заходишь в бутик "Шарль Журдан" или "Мод Фризон", и все продавщицы-стервы как одна в бархатных мятых шарфиках вокруг тебя вертятся, помогая примерять туфлю, и тараторят — а откуда, от кого этот свитерок? Какой миленький, нигде не видели таких, какой шик! Потому что вы пальтишко кожаное свое, за 100 франков!!! конечно, сняли, чтобы туфельки примерить. Да… а туфельки стоят тысячу. Эх… Но зато вы на тряпочках сэкономили. А туфли, обувь вообще и белье все-таки стоят того, чтобы дорого стоить.

Но в моей любимой "мазер Рашиа" все не как у людей. Здесь у нас люди почему-то не радуются недорогим приобретениям. Они хотят исключительно дорогое и сразу, то есть не дожидаясь даже распродаж. А модницы русские! Это еще со времен совет-ской власти наблюдалось — коммуналка и "брюллики". То есть у девушки квартиры нет, но есть норковая шуба. Нет автомобиля, но шузы на таких каблучищах!.. Нет ничего у нее, но зато очки от "Валентина" (не Юдашкина, разумеется!). Кажется, что именно по причине этого русского сумасбродства, транжирства и жажды производить впечатление все больше супердорогих дизайнеров открывают здесь свои бутики. Ведь русская женщина не будет считать себя человеком, ежели ее грудь не растягивает эмблему "Ди энд Джи"! Или хотя бы тайваньскую "Шанель". Если даже взять появившиеся и здесь услуги печати на футболках чего и кого угодно, народ все-таки выбирает уже существующие лозунги и лица. Свою физиономию редко кто осмелится поместить на одежду. А дизайнеры смеют! Инициалы и есть физиономии-лица. Правильно — Кали Юга заканчивается, и наступает Золотой век, в который смогут перейти только сформировавшие в себе личность. Это кто же? Дизели и москино, дольче и габбаны… а мы?!! А мы "наф-нафами" поплетемся?!

1998 г., Москва

 

НЕДЕЛЯ ВЫСОКОЙ МОДЫ

(из модного дневника Н. М.)

 

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

Под звуки чуть ли не фанфар, под музыку к спортивным соревнованиям, как в "Рокки-1", когда Сталлоне тренируется в морозильных камерах на говяжьих тушах, открылась Неделя высокой моды. В концертном зале "Россия". Это как раз там я намеревалась выступать с "Коррозией металла", где-то в дневничке записано даже… "Коррозию", говорят, я развалила, а вы-ступать… ну, ничего, сейчас я выступлю!

— Я ничо не понимаю… Вы шо, взяли мой билет, що ли?! — Нет, это не французы, плохо говорящие по-русски. Это русский "бомонд"! Вот девушка с поросячьим личиком под два метра ростом в золотых сапожках и с оголенными ягодицами — выведена в свет. А вот совсем домашняя, с папой, в бархатном "бабушкином" платье и с бабушкиной же "кучкой" на голове… Но в целом все похожи друг на друга — шорты, ноги, бутсы, рюкзачки. У кого ног нет, тот в "рейтузах".

А на сцене уже голосом, ласкающим ухо, маленький Березин приветствует публику. Маленький, потому что рядом с ним женщина-колосс — Ольга Сотникова, одетая в могучие плечи. "Давайте дружить домами!" — говорит она, и на сцену выбегает бодрый Иосиф Давыдович — то есть я еще не знаю его отчества, — Иосиф Кобзон. Он любит белье от "Версаче". Но и это я узнаю позже. И не там. А из другой передачи я узнаю о его любви к белью… Я уже запуталась!.. Кобзон говорит, что "мужчины должны вопить!" Конечно, как тут не завопишь: 400 тысяч — билет в партер, в отделение для ОВП (Очень Важных Персон). Вот он сам там и сидит!

"Лекоане-Эман" начинает свой показ, будто собирается запустить очередную французскую ракету "Ариан" — 9, 8 7, 6, 5… многие из этих ракет бьются… А по подиуму длиной в 17 метров и шириной в 3 метра (высоту его не указали журналистам) вышагивают "красные звезды" в вязаном, которое затем меняют на жакеты наших мам из пятидесятых. А ковбойские бутсы — на шпильки. Маленькие платьица с хвостиками очень ничего — я иду в ногу с модой, потому что такое платьице висит у меня в шкафу недошитым. Музыкальное оформление состоит из чего-то вроде техно с политическим уклоном. А наши "красные" уже закутались в пластиковые занавески для ванн. Вот появились платьица для беременных! Надо сказать, что "красные звезды" в них очень хорошо выглядят, потому что производят-таки впечатление беременных где-то на четвертом месяце. Это когда женщина еще не потолстела, но вот-вот. Впрочем, может, это их особенность. То есть наша, русская, — и я сразу потрогала себя за живот! А сам Эман Сагар тем временем, видимо, оклеивал нашу "красную звезду" белоснежным — финальная модель невесты — блеском, который (потом) она и "теряла" по мере продвижения по подиуму. Но самое яркое впечатление на публику произвела накидка-манто из белого пуха. Царственная, громаднейшая. В общем, русские хотят белого, большого и пушистого! И кстати, в метро тоже — среди всевозможных девушек, ожидающих в центре зала своих компаньонов, особое внимание вызывала дебелая в белом и пушисто-большом! Это, похоже, связано с представлением о достатке и устроенности: раз в белом — значит, не на грязной работе. А та, что с поросячьим личиком, уже несет поздравительный букет Эману Сагару…

"О, Мода! Мода! Ты не для народа! Ты не для носки! Ты — на показ!" — нечто подобное как-то высказал Кристиан Лакруа. Следовательно, в первую очередь спектакль! Зрелище! Шоу! И для этого недостаточно потушить в зале свет. Не спасают и гигантские колонки, висящие на цепях, из которых мощно несется уже латинская музыка: Торрент дает свой спектакль! Но заключается он все в том же вышагивании на ножках-спичках в свете ярчайших прожекторов, делающих всех белыми-белыми, закокаиненными просто! У Торрент много платьев для дам-метрдотелей. Серый, почти серебристый сатин с черным бархатом на манжетах-воротниках-пуговицах. Платья для стюардесс, обслуживающих первый класс. Эти самые стюардессы во Франции как раз сейчас бастуют, как и все работники общественного сектора с присоединившимися к ним студентами. Эти самые бастующие профсоюзы, видимо, включают в себя и работников текстильной промышленности. А мадам Торрент как раз является консультантом правительства Франции по вопросам развития оной. Помню, где-то года два назад эти работники, текстильщики, на очередных демонстрациях (не моды — протестов!) шли с плакатами "Сделано где-то!" и "Сделано там-то!", протестуя против того, что основная продукция Франции изготавливается в тайванях-китаях-гонконгах. Всего за несколько лет в стране на 400 тысяч сократилось количество швей и всяких прочих должностей, связанных с пошивом, то бишь кутюром, о чем и речь, если кто не понял.

На сегодня мое выступление закончено — отсняли меня для "Огонька", "Комсомольской правды", "Крестьянки" и "Арлекино"! Посмотрим, посмотрим…

 

ДЕНЬ ВТОРОЙ

Из-за моего прекрасного рокера Сереги, которому поручено было достать видеокамеру, я, конечно, опоздала. В зале уже темно, и по подиуму прохаживаются молодые клерки и чиновники, работники дорогих офисов — мужские модели "Ланвен". Мы стоим сбоку, где как раз размещен звуковой пульт. Из двадцати четырех дорожек используют две! Такой техникой концерты бы на стадионах озвучивать!

Золото от "Ланвен"! Стендалевское красное и черное! Отголоски Карла Лагерфельда — шифоновый низ. Черный струящийся сатин. Воротнички под горло напоминают Мадонну в ее сексуальный пик, правда, здесь манекенщицы без плеток… Музыка — техно вперемежку с чем-то, что могло быть использовано в фильме с Аленом Делоном.

В перерыве я сбиваю с ног владельца "красных звезд". "Да, у нас модел-мания!" — говорит он. "Мания-мания-мани-мани", — шучу я. "Нет, — говорит господин Лейба, — пока одни расходы!" С Андреем Бартеневым успеваю только сфотографироваться и узнать, что обо мне вчера вспоминали у Хайди Холлинджер. А вот и она — какие разносторонние у нее (у нас!) пристрастия: от газеты "Завтра" к высокой моде!

Для "Жан-Луи Шеррера" Бернар Перри начал работать только год назад. Как раз после того, как обанкротился в связи с потерей клиентов из Кувейта и Саудовской Аравии. О, я помню эту панику в Париже — началась война (бомбежка Багдада), и сладкая жизнь оказалась под угрозой. Русские кабаре Парижа тоже терпели кризис — основные их клиенты были теми же, что и у Бернара Перри: нефтяные магнаты, дилеры оружия, ну и их супруги/подруги.

Бальные платья Перри… платья, похожие на атласные покрывала для королевских лож… перья и платья для медленного, чинного передвижения… Сам Перри в кулисах внимательно следит и отдает последние указания "красным звездам". Меховые безрукавки до пола странно перекликаются с историей Марии Вечеры — охотничий замок, доги в холодных залах и по мраморному полу обглоданные кости убитого оленя. В спальне, наверху, трупы Марии и принца Рудольфа: Маерлингская трагедия…

И снег! Перри устроил в финале снег, забыв, видимо, что он в Москве. К финальной модели Снегурочки с муфточкой недоставало только Деда Мороза! Но Виолетта Литвинова, модельер шляпок, считает, что у "Шеррера" было все выдержанно и емко. А на аукционе "Кристис" тем временем одна из бывших клиенток Перри, бывшая супруга главы исмаилитов Карима Агахана, пятидесятипятилетняя Салими, распродавала свои драгоценности: 27 миллионов 700 тысяч долларов! — сумма, вырученная с продажи. Козлова-Щапова-де Карли предлагает свои драгоценности на аукцион в Союз художников. А в прошлом году она вроде распродавала нижнее белье, может быть, то, что рвал зубами Эдичка… Что дороже?

 

ДЕНЬ ТРЕТИЙ

Энрико Ковери нас обманул! Подсунул коллекцию прет-а-порте! Ай-яй-яй! Петушки-уточки и всякая другая птица в виде аппликаций на свитерах-платьях.

Мексиканские расцветки. Шубы с елочными украшениями — большие блестки гирляндами. Вязаные, с перьями и пухом, смехушки. Цветовая гамма напоминает Бартенева.

Жеральд Ватле, бельгиец (о них у французов самые идиотские шуточки, что-то вроде наших о чукчах!), начинает свой показ маленькими куцыми пальтишками. Одеждой мальчиков на посылках из фильмов 50-х: шапочки-коробочки. Шляпки-абажуры. Пуховые обручи на макушках, как у Нины Хаген лет пять назад. Перья в прическах должны указывать на некую связь с Тулуз-Лотреком. Музыка испанская сменяется песней-символом из фильма "Касабланка" — "You must remember this — the kiss is just a kiss…"*.

Интересно, что многие модели-манекенщицы вовсе не торопятся домой, а остаются смотреть показы, в которых не заняты. Вика Багрянцева вообще заявила, что для нее это праздник, о котором она всю жизнь мечтала, хотя и не знает еще, сколько ей за него заплатят!

 

ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ

Сегодня люберецким качкам на дверях особенно тяжело — столпотворение по поводу Юдашкина или Аллы Борисовны?! Она и начинает "Балет" — симфонического оркестра Гостелерадио и не слышно за ее вокалом! В зале черт-те что — ругаются Очень Важные Персоны, ругаются билетерши. Ругаются сидящие не на своих местах. И на подиуме будто тоже ругаются — здесь все существующие стили в природе, на любой вкус! эй, подходи-налетай, кому что нравится! всем угодим! Музыкальное оформление такое же — здесь и Бьорк, и джаз, и "Умирающий лебедь" Сен-Санса, как раз под "лебедь" в желтом. Манекенщицы, надо сказать, выдрессированы что надо. Андрей Медведев их блюдет, видимо, за кулисами с плеткой. Беременная Пугачева выглядит несколько испуганно. От изобилия фотокамер или моделей Юдашкина? У меня, впрочем, у самой живот разболелся после этой мешанины, и на "Нину Риччи" просто нет сил. Тем более начинается все с концерта для фортепьяно в пальто всех оттенков красного. Уф, скорее-скорее в свое черное пальто, присланное в гуманитарной посылочке совестливой немкой моей мамочке-блокаднице!

 

ДЕНЬ ПЯТЫЙ

"Слава Зайцев, и никто иной… никто, кроме Зайцева… Только Слава наш Зайцев… — заливается Березин, представляя коллекцию "Грезы", — женщины его детства страдали пустотой!", и поэтому на подиуме начинается столпотворение. Все куда-то бегут, кого-то боятся и ждут. А, вон увидели что-то будто — и как рванут врассыпную. "Барышня и хулиган" Маяковского бледнеют рядом — "хулиганы" Зайцева сразу стали срывать с девиц одежды. Все это похоже на балет или пантомиму. Вот только забыли нам дать либретто!

Простолюдины смешались с помещиками, лен с тафтой! Мужские головные уборы как раз бы женщинам! Дуэлянты времен Пушкина вдруг как пошли врукопашную… Главная манекенщица Зайцева изображает главную помещицу. Но вполне такую либеральную — крепостных своих она одаривает улыбками, как и зрителя, и прямо-таки лебедем, Одеттой, плавает по подиуму. А Лужок наш, хозяин Юрий Михайлович, как прыгнул с этого подиума, только лысина и засверкала. Но ничего, остался жив, видели его зубастую улыбку и на выходе.

Новым русским дизайнерам, пятерым, выделили второе отделение. Бедные. В прямом смысле — используют очень дешевые ткани и материи. Противной просто-таки фактуры сети Надточий, и серебро-стрейч тоже дешевка. Вологодские кружева Романюк довольно стандартны. Трикотаж Филипповой не сравнить, конечно, с сонирейкелевским. Кожа у зубцовских моделей поблескивает на спине. Авангардист Шаров, конечно, это не Готье, хоть и вполне выдержан в своем бюджете. А интересно, платье из карпа Селитской пахнет?!

Охранник под номером 008 — это, конечно, не агент 007: ни костюмчиком, ни рожей, ни манерами не вышел молодец! Гонит нас на выход! Но мы все-таки его запечатлели напоследок. Мои верные фотографши Касимова и Горностаева всегда наготове.

Во Франции, в Руане, тем временем начался суд над шестью советскими моряками, причастными к делу об убийстве африканцев-беженцев, обнаруженных на их судне в 92-м году. В ноябре месяце. Это как раз тогда меня в Москве обокрали! Все прекрасные одежды сперли! Небось до сих пор донашивают. А морячкам нашим одежды были не нужны — они сидели в тюряге в казенном. Правда, Карден вот разработал своеобразную казенную одежду. Для армии КНР! Кто ж оденет наших солдатиков? Неужто Версаче?

Декабрь 1995 г., Москва