Добравшись до дома, с трудом убедила Андрея оставить нас. Он уехал лишь после того, как я пообещала позвонить ему завтра и сообщить о своём решении.

Как будто мне это надо! Для меня он, несмотря на совместное похищение в детстве, всё равно что перевёрнутый валетом Валера на игральной карте. Тот же эгоцентризм, то же пренебрежение к моим чувствам. Как и муж, и в грош меня не ставит. Я это чувствую.

Решение нужно принять до возвращения мужа домой. Разбитый корабль, внезапно с иронией подумала о себе, должен встать на другой якорь в другой гавани, по возможности более тихой – без страстей и мужиков-изменников. И там зализывать раны, вернее, «залатывать пробоины».

Неожиданно для себя, не стала лить слёзы в подушку – уже предостаточно их пролито, а, пристроив Тошку к соседке Ольге, отправилась побродить по городу, как говорится, помыслить над дальнейшей судьбой.

Несомненно, героиня какой-нибудь киношной мелодрамы на моём месте не стала бы долго раздумывать: сына под мышку и рванула бы гордо в неизвестность. Ищи её муж свищи потом. Я тоже бы так с удовольствием поступила. Жаль, не живу в кино.

Куда мне ехать в такой реальной собственной жизни? К отцу с его молодым семейством и тёщей, приехавшей к ним с Украины? Конечно, они нас с Тошкой примут охотно в своём пригородном шестикомнатном доме. А что дальше? Жить опять по указке отца? Меня такая перспектива не привлекает, а ещё больше не хочется просить помощи у человека, беззастенчиво солгавшего мне. Ведь пообещал после рождения Тошки не вмешиваться в мою жизнь, однако вмешался.

Улицы города были почти что пустынны, люди попрятались от жары. Асфальт под ногами казался горячим. Наткнувшись неожиданно на салон красоты, подумала, а не зайти ли в него. Говорят, изменив внешний облик, изменишь настроение. И даже судьбу. Можно окраситься в чёрный цвет. Превращусь-ка из белобрысой вороны в чёрную.

- Будет ужасно! – не согласился со мной парикмахер, молодой парень утончённой наружности. – У вас такие мягкие волосы и цвет волос, светло-русый, приятный. – (После родов я вернула свой цвет). - Давайте придадим им романтический шик и произведём мелирование.

Против романтического шика я не возражала и позволила мастеру производить на моей голове всё, что захочет. После двухчасовых его упорных копаний в моих волосах, вылившихся, кстати, для меня в крупную сумму, в зеркале предстала передо мной не похожая на меня дева с необычной причёской. Небрежная рваная чёлка, чуть осветлённые пряди, постепенно спадающие до плеч, аккуратно уложены в показном беспорядке. В общем, лёгкость, объём и романтичность, как и сказал мастер. С ними я, как ни странно, напоминала родную мать на одной из её девичьих фотографий.

Дома сразу же полезла на антресоли: загорелась сравнить себя с ней. В дальнем углу нашла большой старый чёрный пакет из-под фотобумаги, который два года назад привезла мне Оксана, жена отца.

- Там фотографии и кое-какие документы из твоего детства, - сказала она мне, -думаю, они должны храниться у тебя.

В пакет я так ни разу и не заглянула. Сейчас с трепетом вытащила его содержимое – пачку фотоснимков, где я совсем кроха на руках у матери, несколько снимков, где мы втроём вместе с отцом.

Наконец, нашла нужную фотографию. Она была цветной, сделана в фотосалоне. На ней мама совсем молодая, ей семнадцать, не больше, улыбающаяся, счастливая. Волосы, подстриженные под модный тогда сэссон, распушились, как у одуванчика. Ярко-голубые, опушённые длинными тёмными ресницами глаза сияют счастьем и уверенностью в своём очаровании. В нежном овале лица столько девичьей прелести, что у меня защемило в груди. И почему ты меня бросила, мама? Ты ведь не кажешься стервой!

Взглянув на себя в зеркало, я пришла в недоумение: как только могла отцовская родня утверждать о моей схожести с матерью! Ничего общего, кроме голубых глаз. Да и то цвет у меня не такой сочный. А в лице совсем другие черты.

Она яркая, броская, словно земляничка на зелёной полянке или гриб лисичка из детских книжек. А из меня, скорее, можно представить бледную поганку. Я обычная, хотя не без миловидности. Особенно с новой небрежной мелированной причёской. Но отнюдь не сногсшибательная кукольная красавица, какой была мать, судя по фотографиям.

Среди снимков, к моему изумлению, обнаружилось нераспечатанное письмо. От бабушки. Не от сочинской, а другой – с материнской стороны. Письмо, очевидно, написано после нашей встречи с ней в школе, когда я трусливо сбежала от неё на контрольную. Бабушка извинялась за свою несдержанность и утверждала, что, несмотря на мою отчуждённость, они с дедушкой любят меня, их единственную внучку, и, если мне когда-нибудь придётся туго, они окажут поддержку. В конце под подписью стояли номер телефона и адрес.

Неужели фортуна мне протягивает руку - с надеждой забилось моё сердце. Не раздумывая, позвонила по указанному телефону. Долгое время никто не подходил. Может, номер телефона сменился? Когда уже, отчаявшись, собралась положить трубку, длинные гудки в ней сменил недовольный женский голос:

- Алло, я вас слушаю.

- Мне Елену Георгиевну, - пролепетала я, трухнув вмиг.

- Это я, - резко ответила женщина. – Что вам нужно?

От нетерпеливости, звучавшей в голосе бабушки, я совсем растерялась и хрипло пробормотала:

- Я Тася, ваша внучка. Я только что прочитала ваше письмо.

Наступившее молчание дало понять мне, что со своим звонком опоздала.

- Мне ваше письмо не вручили, - принялась оправдываться, - так получилось. Но теперь вот прочитала… Вы писали, если мне будет тяжело, то могу обратиться к вам. Мне теперь тяжело… - И замолчала.

- Что случилось? – участливо, уже тёплым голосом спросила бабушка.

И во мне, словно через плотину бушующая вода, прорвалась накопленная за последнее время обида. Хлюпая носом, а иногда и плача навзрыд, открыто рассказала об измене мужа, называя все вещи своими именами, вплоть до сегодняшнего оскорбительного заявления глупого мальчишки, устами которого, без сомнения, глаголила истина.

Разговор закончился для меня ошеломляюще: бабушка предложила приехать к ней вместе с Тошкой немедленно, а ещё она вызовет маму из Америки.

Вечер ожидался для нас с Валерой непростым. Я намерена была выяснить всё до конца и поставить, как говорится, все точки над «i». В течение дня муж то и дело звонил мне по сотовому. Но я не отвечала, лишь прочла эсэмэску, где он сообщал, что приедет к восьми часам: не удалось быстро справиться с котлом.

Соседка Ольга, заглянувшая ко мне, поахав минут пять над моей новой причёской, вновь забрала к себе Тошку, заявив:

- Что-то в последнее время с тобой и Валерой происходит. Поговорите наедине. Покричите. И помяни моё слово, вы, как пить дать, помиритесь. Мы с Сёмкой по семь раз на дню ссоримся и ничего, живём любя. Милые бранятся - только тешатся.

Не знает она, что мы с Валерой теперь не милые, и в ругани нам лучше не тешиться. Тем не менее ругаться я буду. Я не допущу, чтобы и дальше об меня вытирали ноги, как об безмолвную половую тряпку.

Чем ближе был час приезда мужа, тем больше я злилась. Переваривая в сотый раз в голове происшедшее утром, анонимные звонки, бесконечные отлучки мужа, увиденную встречу у кафе, рвала и метала, наполняясь гневом и мечтая разорвать Валеру на куски, как только он появится.

Напрочь исчезло в моём сознании всё хорошее между нами. Если в своих копаниях наталкивалась на это хорошее, то в свете измены мужа, оно казалось оскорбительным. Как он мог целовать и обнимать меня, мечтая о другой? Как мог притворяться и врать?

Выходит, по сути, мы чужие друг другу люди. Души наши не близки, наоборот, далеки, как две страны, разделённые океаном. Он никогда не стремился познать мою и не допускал к своей.

Почему же мне казалось, что у нас единство? Любовные игры, страсть, общий ребёнок, совместные заботы и разговоры – это, оказалось, ещё не единение сердец. А без него брак словно простое яичко, которое легко разбила хвостиком мышка – да простят меня все поклонники очаровательной Натали за такое убогое сравнение их кумирши с ничтожным зверьком!

Входная дверь хлопнула.

- Это я. Где вы там? – голос Валеры прозвучал нарочито бодро. – Ты одна? А Антон где?

- У соседки, - буркнула я, поджав губы.

Ощущение грозы надвигалось. Уже в воздухе витали искорки молнии. Мне нестерпимо захотелось, чтобы разразилась гроза по-настоящему прямо в нашей квартире. Может, после неё наступит очищение моей души, превратившейся в последние недели в комок нервов.

- А я первые огурцы с грядки привёз и зелень всякую, мама дала. Котёл, наконец-то сделали. Провозились весь день. Представляешь, оказалось, его неправильно сварили, пришлось везти заново в цех. Ждали почти до шести часов. Я тебе звонил, ты не брала трубку. У меня душа была не на месте.

Выдохнув всё это почти одним духом, Валера направился на кухню выгружать продукты. Я не шелохнулась, как сидела на диване в гостиной в любимой своей позе, подтянув колени к груди и обняв ноги, так и осталась сидеть.

Через несколько минут муж зашёл в комнату. Он уже скинул рубашку, оставшись в белой майке, оттенявшей его красивый загар, добавившийся за прошедший жаркий день. Уселся в кресло напротив и произнёс:

- Давай поговорим.

Мне захотелось запустить в него чем-нибудь повесомее – так до обидного сухо и деловито прозвучало его предложение, словно разговор предстоял о домашних хлопотах.

- Всё, что ты слышала, неправда. Я не спал с Натали, как ни невероятно. Между нами ничего не было.

Начинается первый вариант сценария Андрея Васильева, невесело хмыкнула про себя. Андрей позвонил мне где-то за час перед этим и рассказал о звонке Валеры, который просил совета, отрицать ли ему роман с Натали в разговоре со мной или повиниться во всём.

- Я предложил всё отрицать, если не прокатит, сознаться наполовину.

Теперь мне, наверное, следует показать мужу, что его враньё шито белыми нитками, пусть уж сразу, не тратя слов зря, переходит ко второму варианту.

- Ты утверждаешь, что из командировки не мчался сначала к ней, а потом к нам?.. Может, ты не встречался с ней в кафе после работы? - С каждым словом я распалялась всё больше и больше, а дальше уже почти принялась орать, охваченная ослепляющей яростью: – Я видела вас вместе! Не надо мне глупую лапшу на уши вешать! Говори правду! Это честнее.

Меня всю трясло. Сжав кулаки и стиснув зубы, я старалась превозмочь злую нервную дрожь.

- Возможно, она заразила тебя СПИДом или ещё какой-нибудь гадостью – всем у вас в посёлке известно, она не церемонится, когда дело касается мужчин и постели. А теперь мы с Тошкой можем заразиться или уже заразились! – неожиданно для себя я больно уколола Валеру.

- Ты спятила! – возмутился тот и сорвался с кресла. Ноток виноватости, звучавших в его голосе до этого, как ни бывало. – Как ты можешь такое наговаривать на человека! Она не спит с кем попало – чего ты выдумываешь! Она ничем не больна, я в этом уверен! – Подошёл к дивану, где я оставалась сидеть, и взглянул с осуждением мне в лицо. - И откуда ты знаешь, что мы встречались? Ты что, за нами следила?

Я отрицательно замотала головой, но язык мой выдал противоположное:

- Видела вас как-то раз, целующихся у кафе. – Презрительно вздёрнула подбородок. – А обо всём остальном мне сообщал по телефону один доброжелатель. Может, это был обиженный муж твоей Натали!

- Доброжелатель, говоришь? – Валера наклонился надо мной так близко, что ярость, пылающая в его сузившихся зрачках, обожгла меня, словно пламя, выскочившее из старой паяльной лампы. – Что может знать твой доброжелатель о моей любви к Натали? – (Начинается второй вариант исповеди, механически отметила я). – Да, я любил её в школе, словом, бегал за ней, как тогда говорилось. Она нравилась многим парням, но выбрала меня, и я был счастлив. Мы два года дружили. А потом меня забрали в армию, она же, не дождавшись, выскочила замуж…

Горечь, прозвучавшая в голосе мужа, страшно разозлила меня – признаётся в любви к другой, какой жене это понравится - и я резко оборвала его, грубо оттолкнув от себя:

- Знаю я твою историю любви, не надо мне её пересказывать! Вся твоя семья без конца только это и делает! Неинтересно уже и тягомотно! – ввернула я тёти Марусино, моей уральской квартирной хозяйки, любимое словечко.

- Я думал, ты хочешь знать правду, – не унимался Валера. – Нет, ты должна послушать из моих уст! – И принялся по своей привычке в моменты нервничанья метаться из угла в угол. – В тот вечер одноклассников зимой на меня словно наваждение нашло. Потом мне постоянно хотелось её видеть. Да, пойми же ты, это юношеская наивная любовь! Я просто не в силах был сопротивляться влечению, возможно, крыша у меня поехала. Ничего не соображал: хочу видеть её – и всё! Хоть одним глазком.

Валера чуть сбавил тон, испугавшись того, что наговорил. Но, похоже, остановиться уже не мог:

- Позавчера мы действительно могли быть вместе. – Заметив в моих глазах боль, произнёс сожалеюще: - Извини – ты же сама просила правду. Только у нас ничего не было, слышишь, не было! Не захотел я!

- Ребёнок свет включил? – машинально съиронизировала я.

- Ошибаешься. Не ребёнок! Я его и не видел в тот вечер вовсе, я даже не знал, что он был в доме. Просто я сам не смог. Не захотел вдруг – у меня пропало желание.

- Хочешь сказать, держал в объятиях голую красавицу и стыдливо неожиданно вспомнил, подобно герою коммунисту из старых фильмов, о долге мужа и отца? – продолжала ехидничать я. Этот человек, пронзённый стрелой первой любви, не вызывал у меня уважения, казался мне чужим и омерзительным, поскольку сама я была раздавлена его предательством.

- Она не таяла в моих руках, - тихо произнёс он и замер у балконного окна, помолчав несколько мгновений о чём-то размышляя, круто повернулся ко мне лицом и медленно повторил: - Она не таяла в моих руках! – Словно обвинял в этом меня. - Я думал, буду на седьмом небе, когда мы займёмся…

Не договорив, Валера смутился, отведя в сторону глаза, и направился к креслу. Плюхнувшись в него, опять заговорил:

- Оказалось, она меня не волновала, ты понимаешь, о чём я говорю. – Не увидев в моих глазах понимания, принялся торопливо объяснять: - Мне не захотелось её, как женщину. Одно дело – обниматься и целоваться, другое – когда сливаешься душой и телом. И она, по-моему, не сильно распалилась. Меня не трясло с ней, как с тобой. Похоже, я действительно, как твой герой из старых фильмов, вспомнил вдруг о жене. О твоей шелковистой коже, о твоём кружащем голову запахе, о приятном ощущении от прикосновений с тобой. Даже о радостном хихиканье твоём в неподходящий момент вспомнил. И понял, что юношеская любовь прошла, она уже не та, в ней всё по-другому. И такая, другая, мне не нужна… Я сказал ей об этом… И мы не были голыми, а просто полураздетыми, я был в джинсах…

Как глупо всё, думала я, слушая сбивчивую Валерину речь, даже и не пытаясь вникнуть в неё. Теперь все объяснения мне казались бессмысленными. Подумать только, а ведь я, дура набитая, воображала, что мы с ним хорошая пара – не ссоримся, не скандалим, доверяем друг другу. Пусть муж не любил меня, когда женился, но под воздействием нашей с Тошкой любви, надеялась, что привязался к нам всем сердцем.

Хотя, надо признать, сына он любит. Несмотря на первоначальное неприятие, стал заботливым отцом. А вот со мной, несомненно, никакими чувствами не связан. Для него я как навязанный хомут, который из-за страха перед моим грозным отцом не скинешь.

Наивен тот, кто утверждает, что стерпится – слюбится, перемелется – мука будет. Никакой муки не будет, а вот муки – каждый день, каждый час. Всегда и наяву в постылой жизни с нелюбящим мужем. Как я этого не понимала раньше!

Напротив дивана, где сидела, на стене висела картина Глеба. На фоне цветущей черёмухи – я с грудным Тошкой на руках. Пухлый ротик ребёнка полуоткрыт, глазки беспомощно распахнуты. Я смотрю прямо на художника, как будто в объектив фотоаппарата. В голубых глазах моих – необычное сияние, присущее многим матерям, в чуть склонённой набок голове и уверенной улыбке – твёрдость характера. Такой меня видел Глеб. Почему же я превратилась в лужицу от растаявшего мороженого у ног моего неверного мужа? Стремление любой ценой иметь для сына полноценную семью превратило меня в бесхарактерное ничтожество.

В масляных мазках портрета мне почудилось, будто бы блеснули синевой огромные печальные глаза Глеба, и послышался красивый его баритон: «Тэсс, вот ты и каешься, я же говорил, он не полюбит тебя, как я, не будет понимать, как я!»

«Это нечестно! – захотелось крикнуть мне. – Несправедливо растоптанному, униженному человеку напоминать: «Я же говорил!..», когда ничего исправить нельзя. Когда понимаешь, что лучше бы быть мне матерью-одиночкой или выйти замуж за всё понимающего Глеба, а не вынуждать жениться не любящего тебя мужчину.

Где он теперь, мой добрый друг? Я слышала, что он женился три года назад и у них с женой родилась дочь – об этом мне сообщила моя школьная подруга Настя Никонова. Она случайно встретила его на улице.

«Стань светом моим!.. Я же тебе пел, ты не услышала…»

- Хватит! – Не выдержала я эмоционального напора, исходящего от картины, и зажала уши ладонями. – Не хочу слушать!

Валера замолк на полуслове и испуганно уставился на меня.

- Не хочу слушать твои слезливые истории об очаровании и разочаровании в первой любви! – яростно накинулась я на него. – Ничего больше знать не хочу. Люби её, сколько в тебя влезет. Но не смей больше жаловаться ей на меня! И мне не смей жаловаться на неё! Надо же, он не испытал с ней трепета и волнений – горе-то какое!.. – произнесла с открытой издёвкой.

- Ты не поняла меня. – Смешался Валера. – Я вовсе не о том говорил. Я сказал, что не захотел её… Внезапно понял, она мне совсем не нужна. Как будто очнулся от сна.

- Мне нет дела до того, захотел ты её или не захотел, проснулся или нет. – Усмехнулась я. – Можешь и дальше спать сладостным сном. Лучше скажи, правда ли, что отец мой предложил тебе за меня квартиру и машину?

- Нет, нет, конечно же, не правда! – слишком поспешно возразил Валера. Впрочем, иного я и не ожидала. Ведь не скажет же он, что мой отец заплатил ему за меня. Жуткая правда, словно когтистый зверь, вцепилась мне в душу и разрывала её на части. Хотелось орать, крушить всё вокруг, но, похоже, крик застрял глубоко во мне, а тело было связано оцепенением. Я не могла двигаться и кричать, как будто нахожусь в своих страшных сновидениях про похищение, лишь прошептала:

- Он меня продал тебе, навязал, хотя обещал не вмешиваться в мою жизнь. Я сама должна была решать…

И вдруг слёзы потоком хлынули из моих глаз, подобно дождю, бегущему в грозу по оконному стеклу. Не могла их остановить, как ни сжимала кулаки и зубы, чтобы не зареветь, как ни прижималась спиной к спинке дивана, стараясь сохранить достоинство. Валера попытался было меня обнять, я отшатнулась от него.

- Не смей ко мне прикасаться! – ожесточённо взвизгнула. – Я плачу не по тебе. Что по тебе реветь, если в тебе изначально был «бзик» на почве больной любви к такой же лживой, как ты, однокласснице. – Мне хотелось задеть его побольнее. - А наша с тобой жизнь – это мой самообман! Я себя ненавижу за то, что надеялась, что когда-нибудь ты нас с Тошкой полюбишь.

- Я люблю вас! – Валера снова хотел коснуться меня, я брезгливо поморщилась и выставила перед собой ладони, чтобы остановить его. – Ты не веришь мне, потому что я никогда тебе об этом не говорил. Да я и сам не знал. Теперь знаю. Увлечение Наташей закончилось, поверь мне. Мне нужны только вы, я весь день с ума сходил от мысли, что могу потерять вас.

- Ещё бы! – зло фыркнула я и обвела глазами комнату, уставленную новой мебелью, купленной на деньги моего отца.

Валера понял намёк и побагровел.

- Квартира тут ни при чём, - сказал он резко.

В ответ я передёрнула плечами, показывая, знаю, мол, чего ты больше любишь.

– Да, ни при чём!– повторил муж. - Когда Мирела нагадала, что ты моя судьба, я сразу поверил ей, потому что ты мне нравилась. Но я не мог за тобой ухаживать: слухи ходили, да и Андрей намекал, что ты за ним бегала. А я не хотел ссориться с другом. Не в моём правиле перебегать другу дорогу. А на море в Сочи обо всём забыл, не в силах был сопротивляться возникшему влечению.

- Бедненький, претерпел такое адово влечение, что преспокойно потом отказался признать ребёнка, родного по крови, - хмыкнула я.

- Чёрт, мы же договорились не вспоминать то время! Я же признал, что поступил тогда подло и попросил прощения! – вознегодовал Валера. – Я же говорил, что был испуган. Обещал родителям не жениться, пока не выучусь, только поэтому они согласились мне помогать. И потом ты мне так грозила, что я из протеста стал сопротивляться. Какому мужику понравится, когда женщина наступает на него, женись и всё тут, иначе плохо тебе будет! Я же женился – зачем снова толочь в ступе воду?

- Это не я толку, а ты своей любовнице поплакался в жилетку, какая я гадкая шантажистка...

- Я не рассказывал ей ничего такого, - сконфуженно произнёс муж. - Не пойму, как она узнала!

- В пылу страсти ещё ни такого наговоришь! – сухо откликнулась я. – Впрочем, теперь мне всё равно, можешь хоть ведьмой представлять меня перед нею, я не стану возражать! Не люблю тебя больше. Мы расстанемся, как давно надо было сделать.

В глазах Валеры на мгновение мелькнул испуг, который тут же сменился решимостью.

- Мы не можем расстаться, - уверенно заявил он: похоже, не придал моим словам серьёзного значения, - мы семья. Давай забудем всё и начнём, так сказать, с чистого листа, хотя бы ради Тошки.

Надо же, не обошёлся без расхожего избитого выражения – «начнём с чистого листа», хорошо ещё, что не сказал, начнём с понедельника. Тогда в нашей ситуации совсем было бы смешно.

- Даже ради сына не согласна жить втроём, - с презрением заявила я. - Да как ты смеешь мне это предлагать! Если тройственный союз устраивает твою Натали, поищите кого-то другого, а меня уж увольте.

- С Натали всё покончено, я же тебе сказал, это увлечение прошло навсегда, ты должна мне поверить.

- Ничего я тебе не должна! – В моём сознании всплыла лучезарная улыбка, с которой встретил мой муж Натали у кафе, ноющей болью отозвавшаяся в моей измученной душе – никогда он мне не дарил такой сияющей улыбки и не подарит, потому что не любит. Как я устала от изматывающих мук ревности и постоянного мужниного вранья! – Ты всё, что хотел, получил! Ненавижу тебя! – неожиданно для себя перешла на визг. – Вот уже несколько месяцев я живу как на пороховой бочке: кроме Натали, ты никого и ничего не замечаешь! И все вокруг – Натали, Натали… Ненавижу это имя, будь оно проклято!

Валера изумлённо уставился на меня, словно только сейчас заметил, с кем разговаривает. Голову на отсечение могу дать, он и новой причёски моей не заметил, как не обратил внимания на моё увольнение, наверняка думает до сих пор, что я работаю на прежнем месте. Я для него что-то наподобие фантома, вроде есть, а вроде и нет. Если исчезну – и не заметит или вздохнёт с облегчением.

Но я не могу исчезнуть вот так в один миг, мне некуда исчезать. Я живее всех живых. И мой сын со мной. Пришло время посмотреть правде в глаза: не сложилась у нас семья. Она, как я ни лезла из кожи вон, оказалась на глиняных ногах. Нужно расстаться, пока совсем не измучила себя.

Я его разлюбила – это ведь я не просто напугать мужа сказала? В моей душе не осталось ни крошки любви к нему? Попыталась взглянуть на Валеру как бы со стороны. Что в нём такого, что притягивает меня? В сущности, он не такой уж и красавец, в славянском понимании. Роста чуть выше среднего. Короткие тёмные волосы, лицо слишком смуглое, как у американского мулата, особенно летом. Вот глаза да, красивые, выразительные, заметны даже издалека – именно издалека кажутся чёрными и загадочными. Приятная у него и улыбка – неожиданная, смягчённая обезоруживающими ямочками. Надо отдать ему должное, умеет всё делать по дому – от починки крана до штукатурки стен.

Ради красивых глаз, улыбки и мастеровых рук стоит ли жить без любви? Есть же где-то человек, который сможет полюбить меня. Если я буду цепляться за нелюбящего, то так могу и не встретиться с тем, кто полюбит меня всей душой. Быть может, где-то за углом или за тысячу километров ждёт меня подобный бойфренд, а я тут воду лью из пустого в порожнее, выслушивая занюханные «хистори» мужа о первой любви. Почему-то от этих мыслей мне полегчало.

Меня вдруг охватило безразличие к происходящему, в какой-то мере вытеснив боль и ревность из души. И зачем мы спорим, подумала я. Сердце рвём друг другу. Всё и без разговоров ясно: следует развестись. Как только вернусь из Москвы, подам на развод. Будем жить отдельно с Тошкой, а Валера пусть приходит, когда захочет увидеть сына, не буду препятствовать их встречам.

Не дав себе труда выслушать повторные успокоительные речи мужа, которые он начал произносить после моего яростного признания о ненависти к имени Натали – всё якобы позади, что теперь он и близко к ней не подойдёт - ринулась к двери.

- Мне пора забрать у соседки сына, - сказала холодно и отстранённо, - думаю, мы уже достаточно наговорились и пришли к справедливому решению. – Имела в виду, что разведёмся в ближайшее время, но Валера, похоже, пришёл к своему собственному выводу, судя по его дальнейшим словам:

- Мы это переживём, всё у нас наладится, вот увидишь. – Ну, точно как в наивной социальной телерекламе – «всё у нас получится»!

О том, что у нас разлад, сын заметил сразу. Я не смотрела на мужа, когда мы ужинали, не отвечала на его вопросы, только коротко пожимала плечами, иногда безмолвно дёргала краем рта.

- Вы поссорились? – тревожно спросил Антоша. – Это из-за Костика? – С минуту помолчал, хмуря тёмные бровки, о чём-то своём размышляя, потом просиял. – Папа не может быть папой Костика, потому что мой дедушка не его дедушка. Если бы он был им, то я бы уже давно знал. Надо вам пальчиками помириться, как мы делаем в садике.

Наивные рассуждения сына вывели меня из апатии. Оторопело взглянула на мужа, не зная, как поступить. Тот тоже был растерян.

- Ты прав, сынок, - проговорил, наконец, он бодрым тоном. – Мы так и поступим. А теперь не пора ли тебе искупаться перед сном? – Чуть помедлив, добавил мягко: - Мама сегодня классную причёску сделала, ты обратил внимание? – И схватив в охапку мгновенно повеселевшего сынишку, потащил его в ванную.

Ну, надо же, всё-таки заметил мою новую стрижку! Тем не менее это ничего не меняет. А уж тем более всё склеить и связать в жизни обычным переплетением мизинцев невозможно, только в детстве веришь в такое примирение.

Увы, скоро и моему сыну придётся узнать, что пальчики не всегда помогают – его родители расстанутся навсегда.