шесть недель спустя, весна 490 года аята

   Деревянные решетки ставен заколотились под ветром - широкий засов неплотно их придерживал. Порыв ветра взметнул сор и пыль во внутреннем дворике - цыплята разбежались, перебирая несуразно длинными тонкими ногами. Соломины с шорохом налетали на ставни, бессильно опадая на рассохшиеся доски террасы.

   Все чужое, даже цыплята.

   Только занавеси свои - их взяли из халифского шатра. Впрочем, ковры тоже перевезли из лагеря.

   Каждый раз, когда Абдаллах просыпался в этой комнате, ему приходилось вспоминать, как он в ней оказался.

   Его везли, несли, снова везли. Лагерь еще сворачивался, а его уже везли - в Карзаккан, этот маленький вилаят посреди геометрической бесконечности рисовых полей.

   Низенькие земляные валы разгораживали квадраты и прямоугольники зеленых ростков, с упорством щетины выпирающих из стоячей воды. На покосившихся шестах трепались выцветшие лоскуты, изредка болтались под ветром глиняные щербатые кувшины. Видимо, останки домашней утвари отмечали принадлежность участка.

   В чьей собственности находились эти мирно зарастающие рисом и сорной травой поля, уже невозможно было узнать. Хозяева сбежали, так и не запустив в засаженные зеленью озерца карпов. Рабы тоже разбежались - задолго до того, как отряд гвардейцев принес сюда, в Карзаккан, носилки с разбитым параличом халифом.

   Постаревшие от горя евнухи сидели в соседних комнатах. Они и гвардейцы-фитьян - вот и вся свита увечного.

   Женщин аль-Мамун с собой не взял. Даже Нум, хоть она и просилась. Сначала - из-за ее раны в боку. Рана плохо затягивалась, Нум лихорадило, несмотря на аураннские снадобья и волшбу. Двое калек в одном доме - многовато для дома. А прибыв в Карзаккан, аль-Мамун даже обрадовался, что не взял женщин с собой.

   Зухайр, ходивший за ним, как нянька - впрочем, пожилой евнух и был его нянькой с самого детства - рассказал не сразу. Тревожить не хотел. И расстраивать.

   Большая часть местных рабов разбежалась - похоже, их держали в длинных сараях на окраине вилаята. Зухайр сказал, что смердело там, как в гноищах ада. Разбежалась большая часть. Но не все.

   Кто-то остался сидеть у стен своего загона, тупо таращась на чересполосицу света в щелях распахнутой двери. Кстати, рабов, похоже, не приковывали и особо даже не запирали. Оборванные люди с очень худыми грязными ногами и руками безразлично глядели на входивших - и тут же выскакивавших с зажатыми носами фитьян. Зухайр подозревал, что те, что ушли, даже не сбежали. Они просто разбрелись, как стадо овец, лишенное вожака.

   В доме, где разместили халифа, нашли пару рабынь. Увидев мужские силуэты в проеме двери, они, все так же неподвижно и тупо глядя перед собой, поднялись с земляного пола кухни и поплелись к жерновам - молоть зерно. Зерна в больших глиняных кувшинах, кстати, оказалось в достатке.

   На женщинах не было ни покрывал, ни платков. Свалявшиеся патлы свисали вдоль провалившихся щек. Грязные рубашки едва прикрывали колени. Увидевшие это гвардейцы принялись стыдливо отворачиваться - ну как же, такой харам, у женщины открыто все, что может быть открыто. Рабыни же, ничуть не стесняясь, уселись у больших тяжелых жерновов. В ответ на негодующие возгласы одна из невольниц - видимо, та, что помоложе, хотя под слоем грязи не получалось разобрать наверняка - равнодушно оглянулась на столпившихся мужчин, встала на четвереньки и привычным, усталым жестом заголила зад. Пользуйтесь, мол.

   Аль-Мамун не стал расспрашивать, что случилось дальше. Он и без того знал, что кто-то, конечно, попользовался. Не прямо в кухоньке, конечно. А потом, ночью, когда никто не смотрел через плечо.

   Начальник телохранителей сокрушенно рассказывал, что ради искоренения соблазна он вызвал торговцев - дабы избавиться от этих потерявших стыд. Заодно он приказал басрийцам увести и рабов мужского пола. Подумать только, сокрушался Зирар, они хуже скотов, хуже зинджей, которых привозят на кораблях с юга Ханатты. Те хотя бы танцевать умеют - не зря же говорят: даже падая с неба, зиндж падает, попадая в ритм. А эти? Тупые животные, подобные волам в упряжке. Их так и увели из Карзаккана - привязанных за шею к длинным жердям. Как волов в ярме. Не потому, что торговцы опасались побега - просто так было удобнее перегонять невольников с места на место. А то мало ли, разбредутся, потеряются и где-нибудь по дороге утопнут в рисовой трясине. А ведь жалко - все же живая тварь, чья душа и дыхание - от Всевышнего.

   Выслушивая гневную речь начальника евнухов, аль-Мамун вяло удивлялся: Зирар, осуждающий тупость и животное бесстыдство занзибарских зинджей, был сам зиндж. Но евнуха, похоже, это обстоятельство ничуть не смущало. Его привезли в аш-Шарийа совсем ребенком, причем уже оскопленным - этим ремеслом славилась пара монастырей на границе с Айютайа.

   Одним словом, от неприглядного убожества удалось избавиться, но аль-Мамун так и не решился перевезти харим в этот заброшенный вилаят.

   Впрочем, по прошествии недель, он и сам не очень понимал, что здесь делает. Поначалу ему казалось мудрым и верным все, что говорил Тахир ибн аль-Хусайн: эмиру верующих лучше уехать из лагеря, дабы не пошли опасные слухи. Как известно, калека не может быть халифом, а недуг повелителя способен дать пищу для разговоров и развязать языки клеветникам и злобствующим. Карзаккан - тихое селение вдали от досужих глаз и лиц. Старый и верный ибн Шуман поставит халифа на ноги за считанные недели, и вот тогда солнце аш-Шарийа вновь покажет свой лик преданным слугам и подданным, да буду я жертвой за тебя, о мой халиф...

   Да и что там осталось от этого лагеря, убедительно говорил Тахир. Дикари-джунгары уже вьючат добычу на лошадей и верблюдов и вот-вот тронутся к своим стойбищам. Гвардейские джунды обескровлены и подобны раскатившемуся ожерелью - вроде бусины все на месте, а что от них толку. Джунайд с сумеречниками и маридами занят своими колдовскими делами - который день разносят по камушку и без того оскверненную масджид Хаджара и рыскают по окрестностям. Можно подумать, кому-то сдались эти дурацкие языческие статуи или обезлюдевшие вилаяты и крепости. Но лиса-шейх все твердит о какой-то опасности и неких ужасных тварях, еще бродящих вокруг в изобилии. Ну что ж, пусть поднимает себе цену, что-то никто не слышал о его подвигах при штурме столицы нечестивых карматов.

   Кстати, вот нужно решить, как привезти в столицу пленных карматских вождей. Посадить ли их на высоких верблюдов? По старому обычаю - в цепях и в парчовых халатах, обшитых мехом и хвостами бобров? Народу столпится много, Мадинат-аль-Заура нужно показать, что карматы разбиты, и предводители их схвачены! Преступников нужно поднять повыше! Может, посадить их на слонов? Или привязать к высоким шестам, а шесты укрепить на спинах верблюдов?

   Конечно, парс согласился взять эти неприятные хлопоты на себя. Войско необходимо распустить по джундам, а изнывающую в неизвестности столицу умиротворить зрелищем казни страшных врагов халифата.

   Да буду я жертвой за тебя, о мой халиф...

   Где нерегиль? А шайтан его знает, мой повелитель, его никто не видит, кроме Джунайда и сумеречников. Говорят, самийа пришел в себя совсем недавно, и к нему еще не вернулся дар речи. Вот так Всевышний покарал за гордыню этого врага веры, да. Лежит, говорят, пластом и мычит что-то несвязное. Воистину, есть справедливость в том, чтобы на аль-Кариа, Великое бедствие, обрушились несчастья, и чтобы приносящий беду попал в тяжкие обстоятельства.

   Так проходили дни. Недели. Неделя за неделей.

   Ибн Шуману удалось справиться с пролежнями. Но ноги Абдаллаха, увы, так пока и не держали. В голове шумело, и в яркие солнечные дни внутри черепа просыпалась страшная, как удары долотом, боль. В последние дни - дни? или недели? - старый лекарь стал прибегать к опиуму, чтобы облегчить страданья халифа.

   Халифа ли, вот в чем вопрос. А если сила не вернется к его ногам?..

   Эти мысли аль-Мамун гнал, как назойливых навозных мух. Но в последние дни - дни?.. недели?.. - они зудели в голове все настойчивей.

   Еще он приказал отправить Нум и харим в столицу. С войском Тахира путешествие через растревоженные войной земли будет безопаснее. В конце концов, самое страшное, что может ее ждать в Мадинат-аль-Заура - это ссора с Буран. Зато хоть сыновей увидит. Парс должен был уже отправиться в путь - совсем недавно Тахир прислал очередное почтительнейшее письмо, уведомляющее о скором отбытии войск. Недавно - это когда?.. А впрочем, не все ли равно...

   ...Ветер снова задергал ставни, словно желал лично вломиться в пыльную комнатенку. Шорох соломы сменился свиристением бьющего в деревянную решетку песка. В солнечном свете метались пылинки, очередной порыв забросил под ставни мелкие камушки и куриный помет.

   С трудом потянувшись за чашкой, аль-Мамун обнаружил в ней только дохлую муху. Обе ноги лежали ровно, торча ступнями под полосатым тканым покрывалом. Медный кальян с опиумным зельем верным стражем стоял в изголовье.

   Хотелось пить.

   - Зухайр! Зухайр!

   Тишина.

   - Зирар!

   Да куда они все подевались? То их не вытолкать, то не дозваться...

   - Зухайр!

   Тишина. Из соседней комнаты - ни звука.

   Ветер швырнул в решетки окна новой горстью сора, и тот с шелестом ссеялся на террасу. На мгновение аль-Мамуну показалось, что во дворе мелькнула какая-то тень. Протерев красные - то ли от бессонницы, то ли от сна, то ли от опиумного дыма - глаза, Абдаллах прищурился и посмотрел внимательнее. Никого. Даже цыплята не бродят.

   Из соседней комнаты послышался - шорох?..

   - Зухайр?.. Где вы все?

   Напряженно вслушиваясь, аль-Мамун вдруг поймал себя на мысли, что делает глупость. Евнух не стал бы шелестеть и шуршать. Он бы пробежал по коврам, спеша на зов господина...

   Шорох не повторился. Но Абдаллах почему-то продолжил очень внимательно слушать. Шуршал ветер. Где-то цвиркнул дрозд - за стеной облетал лепестками яблоневый сад.

   Ну что же это такое... Что это было... Почудилось.

   Расслабляя спину и облегченно сутулясь, аль-Мамун вздохнул. И тут же резко вздрогнул.

   На террасе скрипнула половица.

   - Кто там?!

   Терраса и соседняя комната замерли. Тишина.

   Под подушкой когда-то давно лежала джамбия. Не отрывая взгляда от складок занавески, разделяющей комнаты, - эх, почему ткань не прозрачная! - аль-Мамун полез ладонью под слежавшуюся подушку. Шарящие пальцы ничего не нащупали.

   На террасе скрипнуло снова.

   Словно отзываясь - а чего уж бояться, все равно все понятно - из соседней комнаты послышался явный шорох шагов по ковру.

   Морщась от боли в пояснице, аль-Мамун развернулся и отбросил мокрый от пота войлок. Под ним было пусто.

   - Зухайр!..

   Как глупо. Как глупо!..

   Занавеску резко дернули в сторону. За ней стоял человек с замотанным черной тканью лицом. И с обнаженной джамбией в руке.

   На террасе скрипели шаги - вот со скрежетом распахнулись решетки ставен в соседнюю комнату. Идущий решил посмотреть, есть ли там кто. Судя по тишине, никого там не было.

   Человек без лица спокойно направился к аль-Мамуну.

   Ноги лежали ровно, ступни одинаково приподнимали полосатое одеяло.

   - Как вы смеете?! - глупо завопил Абдаллах. - Я ваш халиф! Я потомок Пророка, ты будешь проклят, если поднимешь на меня руку!

   Убийца остановился. И фыркнул под повязкой:

   - Твой брат кричал то же самое, о глупец...

   За спиной загремело и заскрипело дерево ставен - с террасы кто-то вошел. В ужасе обернувшись, аль-Мамун встретился взглядом со вторым убийцей: черные как маслины глаза смотрели презрительно. Из-под такой же черной повязки глухо прозвучало:

   - Хватит болтать.

   Затаив дыхание, аль-Мамун завороженно смотрел, как блестит изогнутое лезвие джамбии. Блеск приближался.

   - Нет... нет... - глупо бормотал он.

   Человек без лица вдруг остановился как вкопанный. За спиной Абдаллаха послышался стон.

   Аль-Мамун не имел сил обернуться. Он смотрел на блеск лезвия. Джамбия выпала из разжавшейся руки и глухо стукнула о ковры. Убийца пошатнулся - и плашмя, во весь рост рухнул лицом вниз.

   Словно в ответ, за спиной послышался стук обвалившегося на пол тела. Аль-Мамун стиснул зубы и обернулся. Несший ему смерть человек лежал ничком. Спину наискось рассекала длинная широкая рана. В ране быстро поднималась кровь.

   Опершись на ставню, в дверях на террасу стоял Тарик.

   Плюнув в располосованное тело, нерегиль встряхнул окровавленный клинок, очищая лезвие. Певучий звук вернул аль-Мамуну дар речи. Сталь со скрежетом вдвинулась в ножны, самийа шагнул вперед, и Абдаллах выдавил из себя:

   - Б-благодарю...

   - Пустяки, - ответил Тарик, перешагивая через труп. - Я бы с бОльшим удовольствием освежевал ибн Шумана.

   И, подхватив длинный кальян с опиумом, вышвырнул его в раскрытое окно на террасу. Сверкнув медным боком, тот ударился о землю, отбросив в сторону трубку в цветной оплетке.

   - А...

   - Найду - спущу шкуру. И избавлю от всех выступающих частей тела, начиная с пальцев, - сказал нерегиль.

   - Но...

   - С Зирара - тоже спущу шкуру. Жаль, что выступающих частей тела у него меньше, чем у поганого лекаря. Он заслужил много боли.

   - За что? - ахнул аль-Мамун, впрочем, уже догадавшись.

   - За то, что брал деньги от предателей, - отрезал нерегиль.

   - Но...

   Вдруг Тарик вскинул руку и погрозился кому-то за спиной аль-Мамуна:

   - Намайо! - гаркнул, как плетью хлестнул. - Не здесь!

   Быстро обернувшись, Абдаллах увидел: так же, ничком, лежащее на коврах тело. С такой же длинной резаной раной, наискось разделяющей мокрую от крови спину. А над телом - кошкой выгнувшего спину сумеречника с ножом в руке.

   - Утащи его отсюда, Намайо, - строго проговорил Тарик. - А потом делай с ним все, что хочешь.

   Засопев, аураннец резко вдвинул оружие в ножны и поволок мертвеца за ноги. При этом он сердито ворчал по-своему.

   Невесть откуда взявшийся черный кот ехидно спросил:

   - А соевого соуса не принести? И так хорошо получилось, нечего жаловаться...

   Нерегиль для верности погрозился пальцем еще раз:

   - Утащить подальше, Намайо, значит утащить подальше. Не в соседнюю комнату. Подальше - значит подальше.

   Утаскиваемый труп собирал под собой складками ковры.

   - Ааа... он... - аль-Мамун повернулся к нерегилю и сделал неопределенный жест руками в сторону удаляющегося сопения и шуршания ткани.

   Тарик помялся и так же неопределенно покрутил ладонями:

   - У Намайо... большой счет к людям. Они его бросили умирать на площади в аль-Хаджаре.

   - На которую ночью вышли кутрубы и гулы, - мягко мурлыкнул под боком кот. - Если бы не Джунайд, бедняга отправился бы к новому перерождению...

   - Ну так и пусть его, - решился аль-Мамун. - Пусть делает то, что захочет.

   И небрежно отмахнулся.

   Настороженно смотревший Тарик облегченно выпустил воздух. И улыбнулся:

   - Действительно.

   А кот подошел под самый бок и заметил:

   - Тем более, что он заслужил. Хороший удар.

   - Не стоит благодарности, господин. Это был наш долг, - звякнул новый голос, и аль-Мамун подпрыгнул на своем спальном ковре.

   Аураннка возникла в комнате бесшумно - серый шелк ее походного платья даже не шелестел. Только одуряющий аромат, сладкий, как персик, плыл над полом, когда она медленно шла к халифу. Белое личико казалось кукольным: узкие раскосые глаза, точки выщипанных бровей, ярко-алый маленький рот не шевелились, как нарисованные.

   Аль-Мамун непроизвольно отклонился назад.

   У самого края ковра сумеречница склонилась в глубоком поклоне.

   Когда она подняла лицо, Абдаллах увидел тоненький шрам над правым глазом. Почувствовав его взгляд, аураннка поднесла к отметине узкую ладонь. Аль-Мамун поспешно отвел глаза, сумеречница тоже резко опустила руку и смешалась.

   - Прошу вас, госпожа. Приступайте, - кивнул Тарик.

   И пояснил снова подавшемуся назад халифу:

   - Дама Амоэ здесь, чтобы помочь тебе, Абдаллах.

   Аураннка, тем временем, оказалась за спиной. Персиковый шершавый запах окутал халифа почти ощутимой пеленой. Вдыхая аромат ее шелков, аль-Мамун не сразу понял, что ерзает, как от щекотки - по позвоночнику бежали приятные судороги, колени подергивались. А потом осознал, что щекочут - тонкие длинные пальцы, остро, как иголки, тычущиеся в какие-то ведомые одной только женщине точки.

   С неожиданной силой вцепившись аль-Мамуну в плечи, сумеречница встряхнула его так, что чуть не ссыпались вниз позвонки.

   - Исполнено, Тарег-сама, - мурлыкнуло сзади.

   Шелк зашелестел, голову повело от сладкого, тающего на языке запаха.

   Борясь с неожиданно накатившей слабостью и мутью в голове, Абдаллах лишь нахмурился, когда к нему протянулась рука Тарика - давай, помогу. Внутри черепа все распалось на какие-то кусочки воспоминаний, и аль-Мамун явственно ощущал необычное для себя расслабление - и, в то же время, смутную тревогу. Словно что-то саднило под лобной костью, пытаясь напомнить себе, словно что-то он забыл, и без этого кусочка мысли вся целостность затейливой вязи мира перед глазами распадалась на отдельные завитки...

   Пальцы Тарика снова приглашающе согнулись - давай, мол.

   Отчаявшись припомнить ускользающее и тревожное, аль-Мамун вздохнул и поднялся на ноги.

   Пошатнувшись, он оперся на плечо нерегиля. Потом решительно пошел вперед.

   Дойдя до занавески, аль-Мамун кивнул - откинь. Тарик повиновался, Абдаллах отпустил его плечо и пошел дальше, дальше, через пыльные покинутые комнаты, в которых, похоже, никто никогда не жил.

   Дойдя до выходящей на передний двор двери, аль-Мамун устало вздохнул и сам развел руками протертый матерчатый коврик в проеме. Весеннее солнце и тысяча цветов брызнули в разум, отупевший в затхлости внутренних покоев. Среди помета и соломы метались куры и цыплята, топали копытами лошади, блики света играли на пластинах панцирей и ярком зеленом шелке рубах входивших в ворота воинов. Посмотрев себе под ноги, аль-Мамун увидел желтые костистые ступни с уродливо отросшими ногтями.

   Озадаченно посозерцав их с мгновение, он охнул и пошатнулся.

   Тарик снова поймал его под руку.

   - Я... - пробормотал Абдаллах, ошалело таращась на свои ноги.

   - Можешь ходить.

   - Но...

   - Смог бы еще раньше, если бы подлый старикашка массировал тебе мышцы и заставлял передвигаться по комнате.

   - А...

   - А он давал тебе опиум и оставлял лежать.

   - Но...

   - Ему хорошо платили за это.

   Резко выдернув руку из цепких пальцев сумеречника, аль-Мамун ухватился за шершавый, рассохшийся дверной косяк. Державшие коней под уздцы джунгары с любопытством посматривали на халифа. Воины Движущейся гвардии видели худого верзилу в несвежей рубахе и мятых штанах, босого и всклокоченного.

   Прекрасное зрелище.

   Прекрасное положение, о Абдаллах.

   Прекрасный день, чтобы выйти на воздух.

   Потом он раскашлялся. Персиковый морок расползался из головы, возвращая сознанию ясность и четкость мира. Мира, который оказался совсем не таким, каким он виделся в течение этих шести недель.

   - Кто ему платил? - отперхав, просипел аль-Мамун.

   - Это длинная история, - тихо ответил Тарик.

   - Где он? Где ибн Шуман?

   - Сбежал.

   - Зирар?

   - Сбежал.

   - Зухайр?

   Нерегиль не ответил.

   Аль-Мамун повернулся к нему. Тарик молча покачал головой. И показал куда-то в сторону ограды. Сначала Абдаллах не понял. Потом разглядел длинный сверток, лежавший в тени высокого дувала. На старом истертом ковре проступили бурые пятна. Кровь.

   - Мы нашли его мертвым в передней комнате, - мурлыкнуло под ногами.

   Это пришел черный кот-джинн.

   - Остальные?

   - Сбежали.

   - Куда? К кому? И кто платил ибн Шуману?

   Тарик, скрипя половицами, медленно вышел на террасу и остановился в шаге впереди. Потом чуть повернулся и покосился на Абдаллаха большим серым глазом.

   - Так кто? - свирепо поинтересовался аль-Мамун. - Тахир?

   - Такое... возможно.

   - Так ты не знаешь?! - вскипел Абдаллах. - А кто подослал убийц? Это ты знаешь?! Где была разведка? Где этот наглый аураннский котяра? Где Меамори?!

   - Нет, - тихо и просто ответил Тарик, все так же, не мигая, глядя на него. - Я не знаю, где Меамори.

   - Что?!

   - Его взяли под стражу по приказу Тахира. Сразу после штурма Хаджара. Его и Иэмасу, который командовал в Движущейся гвардии эскадроном.

   - И?..

   - С тех пор Меамори и Иэмасу пропали, - отводя глаза и отворачиваясь, глухо выговорил Тарик. - И я не знаю, где они сейчас.

   Что-то во внешне бесстрастном лице нерегиля подсказало аль-Мамуну воздержаться от дальнейших упреков. Кашлянув в кулак, он вдруг спросил:

   - А... ты?..

   Тарик снова покосился:

   - Недавно. Два дня назад.

   Абдаллах молча кивнул. Они друг друга поняли.

   Помолчав и пошевелив ушами, нерегиль продолжил:

   - Я сразу стал тебя разыскивать. Тахир хранил место твоего пребывания в тайне.

   - Ты успел вовремя, - твердо сказал аль-Мамун.

   Тарик вдрогнул - прямо как растерянная ловчая птица на рукаве.

   - Я не шучу. Ты успел вовремя.

   - Я...

   - Я тебе признателен.

   Нерегиль горько склонил голову:

   - Я...

   - Во всем, что случилось, нет твоей вины.

   Тарик несколько раз сморгнул. И, странно скривившись, сказал:

   - Это... я тебе признателен. За все, что ты сделал для меня... там.

   Абдаллах расправил плечи, вздохнул полной грудью и вдруг улыбнулся бегающим курам. И ответил:

   - Я знал, на что шел. И узнал, что хотел.

   Тарик недоуменно поднял бровь.

   - Ты от меня так просто не отвяжешься, нерегиль. И аш-Шарийа никуда не денется - во всяком случае, в ближайшие века. Так что - не надейся, Страж Престола, на скорую погибель и конец света. У тебя впереди длинный путь и куча дел.

   Нерегиль слабо улыбнулся и покачал головой.

   - К тому же, - продолжил аль-Мамун, - я тебе обещал. Забыл?

   - Что именно? - снова удивился Тарик.

   - Что если что, я тебя достану с того света. Я поклялся девяносто девятью именами Всевышнего. Ну вот, ты сбежал. А я тебя - вернул. На водяное колесо не отправлю, не бойся.

   Нерегиль ссутулился, прижал уши и с пугающей горечью проговорил:

   - Я бы предпочел, чтобы ты отправил меня на водяное колесо.

   Таким - испуганным? - он Тарика не видел.

   Сердце словно бы сжала рука в кольчужной перчатке. Поддаваться страху нельзя.

   - Что происходит? - жестко спросил аль-Мамун. - Я хочу знать правду.

   - Я не знаю всей правды, - горько сказал нерегиль.

   - Что случилось? - тихо переспросил Абдаллах, и страх принялся подниматься в нем, как вода. - Где Нум?

   Тарик отчанно помотал головой.

   - Что?! Где дети?!

   - Я... не знаю... Похоже, их успели вывезти из дворца...

   - Что?!..

   Нерегиль попятился и снова замотал головой - ничего, мол, не знаю...

   Под колено застучало что-то мягкое и теплое, ошалело глянув вниз, аль-Мамун снова увидел джинна - тот бил его по ногам хвостом и ходил, как ходят самые настоящие коты, когда трутся о штаны хозяев. Джинн поднял морду и строго сказал нерегилю:

   - Полдореа! Хватит трясти башкой на манер лошади! Ну-ка соберись для доклада!

   Повернувшись к халифу, кот мрачно заметил:

   - Не советую выслушивать такие новости на пороге. В передней комнате сменили ковры, на которых убили того несчастного, Зухайра. Идем сядем, о человек. Нам есть, что тебе рассказать.

   И, повернувшись в сторону двора, звучно рявкнул:

   - Хафс! Хафс, жирная задница! Хватит душить куриц, ты не пройдешь в дверь, клянусь Хварной! Иди сюда, тебя ждет халиф! Что? Халиф ждет, жирная морда, ты же знаешь, что такое халиф? Это тот человек, в чьем хариме тебя откормили до страшных размеров! Скотина! Вы только посмотрите на эти объемы, клянусь священным огнем, это не шерсть!

   - А что же это, во имя Милостивого? - непроизвольно ужаснулся аль-Мамун, отступая.

   - Племянничек, - удовлетворенно заметил джинн. - Отожрал рыло, ничего не скажешь.

   По двору на них шел огромный серый парсидский кот.

   - Клянусь Всевышним, такое необходимо измерить и записать для потомков, - сказал аль-Мамун.

   - Мир тебе от Всевышнего, о эмир верующих, - почтительно проговорил котяра.

   - И тебе мир от Всевышнего, о Хафс, - отозвался аль-Мамун. - А ты что, правоверный?

   - Да, мой господин, - строго кивнув башкой, ответил кот.

   - Отступник! - мявкнул из-под ног черный джинн, но Абдаллах решил не вступать в дискуссии.

   Через некоторое время халиф, правоверный кот, точнее, джинн, джинн-неправоверный кот и Тарик сидели на подушках в передней.

   - Клянусь Всевышним, я не желаю ждать ни мгновения дольше, - сказал аль-Мамун. - Где Нум и что случилось с моим харимом в столице?

   - Нум с женщинами находятся при войске Тахира, - четко ответил Тарик. - Но твое войско, Абдаллах, уже больше месяца отрезано от новостей и почты - как обычной, так и голубиной.

   - Плохой знак, - пробормотал аль-Мамун, вытаскивая из рукава четки.

   - Это знак измены, - нахмурился нерегиль.

   И продолжил:

   - Тахир, кстати, тоже не озаботился высылкой известий.

   - Он тоже изменник?

   - Очень скоро узнаем.

   - Откуда? Если сюда не доходят послания барида?

   - У нас есть посланцы получше барида, - усмехнулся Тарик. - Хафс уже здесь, как видишь. А сегодня вечером мы будем знать все о Тахире.

   - Что случилось в столице? - с силой надавливая на зернышки четок и стараясь дышать равномерно, спросил аль-Мамун.

   - Говори, о Хафс, - мягко приказал черный джинн.

   - Известия о твоей болезни, о мой халиф, пришли в столицу, опережая другие, - со вздохом отозвался серый парсийский кот, и усы его горько поникли.

   - О болезни? Не о победе? - зло спросил аль-Мамун.

   - О болезни. Причем о такой, что лишает тебя права быть халифом, о мой господин, - безжалостно подтвердил серый джинн. - И о том, что Тарик так и не пришел в себя. Мол, нерегиль сошел с ума, лежит пластом и более ни на что не годится.

   - Говори дальше, - бесстрастно - только пальцам от четок было больно - приказал Абдаллах.

   - Из Мадинат-аль-Заура плохие новости расползлись по другим городам...

   - Плохие вести путешествуют быстро, - пробормотал черный кот.

   - В Куфе, Маджерите, Мешхеде и Нисибине начались волнения.

   - Зайядиты... - пробормотал аль-Мамун.

   - Они, - важно подтвердил серый джинн. - Еретики сбивались в толпы и кричали, что Всевышний покарал нечестивого властителя из рода убийц Али ар-Рида.

   Имруулькайс вежливо кашлянул. Тарик не изменился в лице. Абдаллах пожал плечами:

   - Про Куфу издавна говорили: если хочешь драки, выйди на площадь и выкрикни: "Да славится имя халифа Умара!". Тебя тут же побьют и отнимут имущество.

   - В общем, так они и поступили. Кого убили, кого побили, а у кого отняли имущество. Наместников твоих, о эмир верующих, они кого прогнали, кого в окно на копья выкинули. В Куфе вот на копья выкинули. Вместе с семьей. А еще у них объявился очередной тайный имам. Которого они тут же провозгласили истинным халифом и правителем и носителем священного пророческого огня, желтого свитка и шайтан знает чего еще, во что свято веруют эти сумасшедшие.

   - Где же сейчас пребывает это средоточие всех зайядитских добродетей? - мягко спросил Тарик.

   - Да в Куфе! - бодро ответил джинн.

   - В Куфе, - тихо повторил нерегиль и покивал собственным мыслям. - Очень удобно.

   - Но это еще не все! - затоптался парсидский кот.

   - Говори, о брат по вере, - строго приказал аль-Мамун.

   Джинн вздохнул и продолжил рассказ:

   - Теперь о столице. Жители Мадинат-аль-Заура и раньше-то не были тверды в верности...

   - Вот как?.. - тихо осведомился аль-Мамун.

   Повернувшись к Тарику, поинтересовался:

   - Ты знал про это?

   - Хочу напомнить, что последние годы правления твоего брата я провел... далеко от столицы, - прищурился нерегиль.

   - А первые годы моего правления ты провел в бегах. Так что толку от тебя - никакого, я понял, - отрезал аль-Мамун.

   И приказал огромному пушистому коту:

   - Продолжай, о Хафс.

   Джинн обмотал лапы хвостищем и степенно продолжил:

   - Так вот, как только вести дошли, в столице начались волнения. Не сказать, чтобы их и раньше не было...

   - Я знаю, - пробормотал аль-Мамун.

   - Пожары. Потом айяры из квартала аз-Зубейдийа дрались со стражей-харас, - мрачно проговорил парсидский кот. - Еще дрались на базарах, в паре кварталов сорвали пятничную молитву. Ну и кричали, что халифа околдовали и прибрали к рукам сумеречники.

   - Они это уже с год как кричат, - пожал плечами Абдаллах.

   - В этот раз дошло до погромов, - джинн поднял почти не видные среди серой густой шерсти уши.

   - Что ты хочешь сказать, во имя Всевышнего? До каких погромов?

   - Разгромили пару домов наслаждений, мой господин.

   - Причем тут сумеречники?

   - Ходили слухи, что кто-то из посредников привез в город айютаек. В доме Джамиля-парса действительно нашли девушек-сумеречниц.

   - И что? - прекратил перебирать четки аль-Мамун.

   - Убили, - опустил желтые глаза джинн. - Изнасиловали и убили.

   - Очень благочестиво, - мертвым голосом отозвался Тарик.

   У нерегиля не было четок, и он просто сцепил руки в замок. Костяшки пальцев заметно побелели. Впрочем, и в лице Тарика не было ни кровинки. Аль-Мамун решил не вступать в словопрения.

   - А потом дошло дело и до дворца, - вздохнул кот.

   - Что случилось с дворцом, о Хафс?

   - Жители столицы провозгласили халифом принца Ибрахима аль-Махди.

   - Что?!

   Некоторое время в комнате лишь слышалось, как перекликаются во дворе джунгары и время от времени всхрапывают и ржут застоявшиеся лошади.

   Четки аль-Мамуна лопнули и рубиновые зернышки разлетелись, словно кто-то разломил спелый гранат. Абдаллах вдрогнул, сплюнул и отшвырнул бесполезную нитку в сторону.

   Нерегиль с отсутствующим видом принялся собирать в ладонь упавшие рядом с ним рубиновые бусины.

   - Ибрахим аль-Махди, вот как... - пробомотал аль-Мамун. - Ибрахим аль-Махди...

   - Вазиры, Левая гвардия, стража-харас - все присягнули ему, - четко проговорил джинн.

   - Абу аль-Хайджа предал меня? - тихо спросил Абдаллах.

   Кот покачал мохнатой головой:

   - Абу аль-Хайджа не стал командовать Левой гвардией. Но он и его таглиб получили земли в Асваде. И новые хорошие дома в квартале, что строится вдоль канала Нахраван.

   - Абу-аль-Хайр? Вазир барида?

   - Исчез из своего особняка вместе со всеми документами! - бодро отозвался джинн.

   - Понятно, - тяжело уронил аль-Мамун. - Что с моей семьей? Буран, дети - что с ними?

   - Они... бежали.

   - Куда?

   Кот тихонько фыркнул:

   - Если бы ищейки Ибрахима знали, в столицу бы доставили их головы, о мой господин. Иорвет вывел их из дворца за день до начала бесчинств и штурма Баб-аз-Захаба.

   - Иорвет?..

   - Якзан. Якзан аль-Лауни, - подал голос черный кот.

   - Штурм? Там был штурм?

   - Еще какой, - вздохнул кот. - Сумеречники из хурс стояли до последнего, как ты понимаешь. Попавших в плен раненых сторонники нового халифа распяли. Головы убитых аль-самийа выставлены над воротами Баб-аз-Захаба и на Рынке прядильщиков. Народ ликует. В масджид проповедуют эру очищения аш-Шарийа от сумеречной скверны.

   - Торжество веры, ничего не скажешь... - голос Тарика оставался таким же неживым.

   Аль-Мамун не выдержал:

   - Вера и учение Али тут ни при чем!

   Нерегиль взорвался в ответ:

   - А что тут причем? А, Абдаллах? За что их убили, а?! За что?! За то, что они оставались верны своим клятвам? А я тебе скажу, за что! Вашей ублюдочной религии все время нужны жертвы! Человеческие, сумеречные - неважно! Вам нужно все время проливать кровь! Карматы честнее, чем вы, ашшариты! Они хотя бы не прикрываются Именем Единого! А вы беспрерывно воюете...

   - ...а когда не воюете, то друг друга убиваете и чужое делите, - спокойно продолжил аль-Мамун. - Я помню, что ты мне тогда сказал. Но ты не прав.

   Тарик прижал уши и зло прищурился.

   - Ты не прав, - жестко повторил Абдаллах. - И я запрещаю тебе оскорблять веру, о самийа.

   - И что ты мне сделаешь? Посадишь в тюрьму? Как твой брат? До следующего похода?

   - Нет. Но я приказываю тебе прекратить поносить мою веру, Тарик. Когда-нибудь у меня будет время вступить в диспут и привести множество доказательств твоих заблуждений и невежества. Но в данный момент у меня нет времени для диспутов. Так что сейчас - помолчи. И не шипи на меня, о Тарик. Твое шипение мешает мне думать. Вот так.

   В щель между ковриками на двери влетела муха и, нудно зудя, принялась биться о беленую стену, потом о ставни. Бззз... бззззз... стрекотание крыльев и снова настырное бззззз...

   Свист и глухой удар прекратили зудение. В деревянной решетке ставни торчала джамбия. В наступившей следом мертвой тишине было слышно, как упало на ковер отсеченное лезвием мушиное брюшко.

   - Хороший удар, - искренне поздравил Тарика халиф.

   Нерегиль дернул плечом, пошевелил пальцами правой руки, джамбия с силой выдралась из ставни и, словно камень из пращи, вперед рукоятью влетела ему в ладонь.

   - Ух ты, - пробормотал аль-Мамун.

   Тарик с отсутствующим видом вдвинул кинжал в ножны.

   - К тебе вернулась сила? - радостно поинтересовался Абдаллах.

   Нерегиль молча поднял глаза к потолку.

   - Почему не отвечаешь?

   Тарик, не шевелясь, смотрел в потолок.

   Черный кот вежливо кашлянул и сказал:

   - Ты приказал ему молчать.

   - Тьфу на вас на всех, - в сердцах плюнул аль-Мамун.

   И глупо приказал:

   - Не молчи.

   - Вернулась, - переводя на халифа взгляд ледяных серых глаз, сказал самийа.

   - Как бы мне хотелось, чтобы у аш-Шарийа была одна голова, - пробормотал своим мыслям аль-Мамун. - Я бы ее отрубил и принес халифату спокойствие.

   - Хорошо сказано, - усмехнулся Тарик.

   Они долго смотрели друг другу в глаза.

   - Кораблей не хватит, чтобы перевезти все войска в Басру, - сказал наконец аль-Мамун.

   - А я и не хочу плыть в Басру, - отозвался нерегиль. - Неизвестно, чью сторону принял эмир. А вход в гавань там неудобный - плавни, острова. Ты же помнишь.

   - Помню.

   - Лучше переправить часть сил сразу в Маскат. Хорошая бухта, маленькая крепость, богатый порт, много продовольствия. От Маската нужно подняться от устья вверх по Тиджру - к столице. Неделя пути, и всё через плодородные земли безо всяких укреплений.

   - Ты сказал - часть сил.

   - Часть, - кивнул нерегиль. - Куфанский джунд. Остатки Абны. Две тысячи конницы под началом Орхоя.

   - Чуть меньше четырех тысяч?

   - Чуть меньше четырех тысяч, - подтвердил нерегиль. - Тахир недалеко ушел от Басры. Сегодня вечером мы узнаем больше, но я почти уверен: узнав, что ты вышел ему во фланг, овладел житницами Асвада и идешь к столице, парс струсит и не посмеет предать тебя.

   - Я вышел ему во фланг?..

   - Да, Абдаллах.

   - А как собираешься вернуться в аш-Шарийа ты, Тарик?

   Нерегиль безмятежно улыбнулся:

   - Через пустыню. Движущаяся гвардия и конница Элбега пойдут со мной через Руб-эль-Хали.

   - Это невозможно!

   - Возможно, - жестко ответил нерегиль. - Теперь - возможно. Ты сам сделал это возможным, Абдаллах.

   - Вы... пойдете... через... Вабар? Через Ирем Многоколонный?

   - Да, - коротко кивнул Тарик. - Мы пройдем через Ирем.

   - А Дехна? Ты сумеешь провести семь тысяч конников через пустыню Дехны?

   - Сумею, - улыбнулся нерегиль. - Это сумел сделать полководец Али, Халид ибн аль-Валид. Сумею и я.

   - Халид, конечно... - пробормотал Абдаллах. - Они пили кровь лошадей и верблюдов... Полководец Пророка пересек пустыню и вышел племенам Бану Худ в тыл - прямо к Куфе...

   - Именно, - усмехнулся Тарик. - Именно так я и планирую поступить. Возникнуть там, где меня не ждут.

   - И отрубить аш-Шарийа голову, - тихо продолжил аль-Мамун.

   Они снова уставились друг на друга. Абдаллах первым отвел глаза:

   - Действуй.

   Лицо Тарика осталось бесстрастным. Нерегиль отдал земной поклон, текуче выпрямился - и в следующее мгновение исчез из комнаты.

   На ступенях террасы его нагнали Имруулькайс с сопящим серым племянником.

   - Обожди, Полдореа, - буркнул джинн.

   Тарег заложил руки за спину и скривился в недовольной гримасе. Джунгары с любопытством поглядывали в его сторону - и тут же отводили глаза. Мало ли что.

   - Отлично ты доложился, ничего не скажешь, - сварливо заворчал кот. - Просто замечательно. Ну куда тебя опять понесло, а, кокосина? Зачем ты сцепился со своим человеком? Ты не мог промолчать по поводу их идиотской веры?

   Хафс сердито мявкнул при этих непочтительных словах.

   - Не мяучь, племянник, не до тебя сейчас, - сердито мотнул ушастой башкой джинн. - Ты только посмотри на себя, Полдореа! Тебя кто-нибудь может научить держать язык за зубами, чтобы не накликивать дурную судьбу?

   Тарег лишь дернул плечом. Имруулькайс сердито проговорил:

   - Джунайд сказал, что ты, мол, все понял. Ага, как же. Понял ты...

   В ответ нерегиль недобро покосился:

   - А что я должен был понять, Имру? Что Владыки Запада, - и Тарег, зло раздувая ноздри, кивнул головой в сторону заходящего солнца, - сильнее меня? Что меня, что бы я ни делал и ни думал, всегда можно скрутить в бараний рог? Так я это и так знал...

   - Помолчи, Полдореа, - тихо сказал джинн. - Они и так тебе... достаточно внимания уделили. Если я верно понял Джунайда.

   - О да, они уделили, не сомневайся, - процедил нерегиль. - Пока аль-Мамун наслаждался, как люди это называют, состоянием единения, целая иерархия Сил неторопливо объясняла мне, кто я такой и чего я стою. Они вообще очень любят это объяснять - иначе как же им почувствовать себя Владыками мира и Наместниками Единого.

   - Полдореа...

   - По-твоему, я должен замолчать? Или даже склониться в благодарном поклоне?

   - Джунайд сказал, что они идут в земли нерегилей, чтобы разделаться с Владыкой Севера, - строго сказал джинн. - За это не хочешь сказать спасибо?

   - Земли нерегилей? - сухо, как закашлялся, замеялся Тарег. - Какие такие земли нерегилей? Нет больше нерегилей, Имру. Нет. Нас перебили. Так что высадка светозарного воинства в сияющих доспехах несколько запоздает. Хотя - это как посмотреть. Я так думаю, что милосердные Владыки только того и ждали - когда же нас, таких упрямых, наконец-то перережут. Чтобы явиться потом со славой - и в назидание тем, кто пришел рыдать на могилки.

   - Тьфу на тебя! Джунайд сказал, что с ангелами Запада придут многие племена Сумерек, нерегили в том числе!

   - Нет, Имру. Не придут. Или придут, но не нерегили. Те, кто струсил и решил отсидеться в сени ангельских крыл, нерегилями называться не могут. Среди нас нет трусов, Имру. В этом скрыта большая печальная истина. Мы, трусить не привыкшие, плюнули ангелам под ноги. И пошли в бой - без надежды на победу, без надежды на награду. И все погибли в том безнадежном бою.

   - Все?

   - Все. И я тоже.

   - Тьфу на тебя!

   - Я - мертв.

   - Тьфу на тебя!

   - И мертв давно. И если бы тогда, в той бесконечной холодной тьме, в которой звучали надменные голоса Владык, я бы имел силы заговорить, не сомневайся, Имруулькайс, я бы сказал им то же самое. Что они уничтожили мой народ - за то, что мы отказались быть деткой на побегушках. И я бы снова плюнул им под ноги. Поэтому не говори мне больше о благодарности, Имру. Я не понимаю, за что мне их благодарить.

   - Тьфу на тебя, Полдореа, - безнадежно пробормотал джинн. - Ну ты и...

   - Кто?

   - Что, прям таки никого не осталось?! Они идут вам на помощь, кокосина! Ты что, не понимаешь? Это прощение!

   - Ах, прощение?.. - зашипел Тарег, словно дикий кот. - Прощение, говоришь... Оооо, это такое сладкое слово - прощение! Оно обещает возвращение в Благословенную землю, в рай земной, под их справедливую, хоть и несколько тежелую руку - да, Имру?

   Черный кот прижал уши:

   - А... что... они... предлагали?.. Тебе?..

   В ответ Тарег нагнулся - низко-низко, положив ладони на колени. И оказался нос к носу с джинном:

   - Предлагали, Имруулькайс. Предлагали. Попросить. У Единого.

   Кот, прижав уши, отклонился подальше:

   - А... ты?..

   - А я, Имру, сказал то же, что и всегда.

   - Полдореа, не говори мне, что...

   - Я сказал, что пусть Владыки у меня попросят прощения за смерть ни в чем не повинной невестки и племянников. Я сказал, что желаю знать, как так вышло, что в прекрасном мире, созданным Благим Единым, умирают, растерзанные волками, невинные дети. Я сказал, Имруулькайс, что блаженства, оплаченного кровью этих детей, я не приемлю. И на корабль, отплывающий в Благословенные земли, не взойду. Я возвращаю пропуск на этот корабль. Не бунтую более, нет. Просто пропуск на корабль возвращаю. Вот такой ответ. Нравится?!

   - Ты безумен, Полдореа... - завороженно глядя в глаза Тарегу, прошептал джинн.

   Нерегиль криво улыбнулся и медленно распрямился.

   От ворот послышались крики:

   - Сейид! Сейид! Дело до тебя есть, сейид!

   Спугивая кур и оскальзываясь на помете, через двор с проклятиями бежал бритый джунгарский разведчик в распоясанном овчинном тулупе.

   Тарег, так же медленно, как распрямлялся, перевел взгляд ледяных, ненавидящих, вмораживающих в пол глаз на бегущего. Пошевелил кистью левой, сильной руки.

   Имруулькайс, в ужасе глядевший на движения нерегиля, сдавленно всхлипнул.

   А Тарег вдруг встряхнул головой, и выражение его лица поменялось, словно узор в калейдоскопе. Как будто нерегиль перестал смотреть в холод ночи на невидимого - и ненавистного - собеседника, и наконец увидел перед собой тех, кто сидел на террасе, копошился при лошадях и бежал к нему через двор. Двух насмерть перепуганных котов. Глупо скалящихся джунгар в съехавших малахаях и шлемах с обломанными перьями. И утирающего лоб вислоусого степняка:

   - Сейид... эта... Элбег к тебе бежит... Вести у него, сейид, ух, заморился, сильно бежал к тебе, сейид...

   - Говори, - коротко бросил Тарег.

   - Элбег сильно бежит, лошадь поменяет вон тута рядом, и снова сильно побежит...

   - Я сказал говори, а не болтай! - гаркнул нерегиль.

   - Элбег нашел господина Меаморю с остальными кошаками, тьфу, прощенья прошу, сейид, с остальными... этими... как их... сумеречниками, во! - враз просиял джунгар и оскалил щербатые зубы.

   - Держи дирхем и иди напейся, - благосклонно кивнул Тарег.

   Сомлевший от счастья степняк подхватил монетку и враскоряку побежал к джунгарам, уже встречавшим его радостным гомоном.

   Нерегиль смотрел ему вслед с непроницаемым выражением лица. Имруулькайс боялся вздохнуть и двинуться.

   Наконец Тарег усмехнулся и посмотрел на разом сжавшегося кота.

   - Вот так, Имру.

   Джинн лишь сглотнул и слабо кивнул. С кривой усмешкой нерегиль некоторое время понаблюдал за джунгарами, с радостными возгласами передававшими по кругу бурдюк. А потом сказал:

   - Люди... что ж. Люди, Имру, ни в чем не виноваты.

   Вздохнул и пошел по ступенькам вниз.

   К нему уже топали гремящие панцирями тысячники. Джунгары нюхом чуяли предстоящий поход - и устремившуюся к ним волю Повелителя.

   Потихоньку отживая, но все еще поглядывая - мало ли что - в спину удаляющемуся Полдореа, черный кот встал на четвереньки и зябко повел лопатками. Потом сказал:

   - Ладно, Хафс, хватит дрожать, все кончилось уже.

   Парсидский кот более всего походил на распушенный комок козьей шерсти, забытый в пыльном углу нерадивой хозяйкой. Признаков жизни, во всяком случае, он не подавал.

   - Хафс?..

   Комок шерсти поднял ушки и развернулся в серого кота:

   - Во имя Всевышнего, дядя. Были бы на мне штаны, я, клянусь Хварной, наделал бы в платье... Он всегда такой, этот ваш Тарег?..

   - Нет, Хафс, не всегда. Иногда у него случаются приступы ярости, и тогда ему лучше не попадаться под горячую руку.

   - Ааааа?..

   - Ах, это? Это он еще добрый...

   - Во имя Милостивого! Клянусь священным огнем!.. - заужасался серый джинн.

   В ответ на это Имруулькайс брякнулся на нагретые доски и блаженно потянулся:

   - Ты бы определился с конфессией, племянничек.

   - Чево?..

   - Реши, чем клясться, толстый дурак. А то как-то неудобно перед пророком Ахура-Маздой получается. Да и перед Всевышним тоже неудобно. Вот понадобится тебе помощь, Ахура-Мазда подумает, что ты следуешь вере Али, а Всевышний - что ты огнепоклонник. И сгинешь ты, толстый мой родственник, ни за что, и даже медного фельса не дадут за твою враз похудевшую душу...

   - Ааааа... гула...

   - Ну, положим, гулы здесь есть, но чтоб их увидеть, о Хафс, необходимо выйти в более безлюдное место, чем...

   - Гула, дядя...

   - Да хватит дрожать, трусливое толстое рыло, я же сказал...

   - Гула!!! Сюда идет гула!!!

   - Как?!

   В одно мгновение Имруулькайс оказался на всех четырех лапах и с вытянутым вверх напряженным хвостом.

   - Ох ты ж помет Варагн и тысячи аждахаков...

   Племянник джинна не стал возмущаться кощунственной божбой и насмешками дяди. С мягким стуком он рухнул на доски террасы и потерял сознание.

   Через двор, размашистым шагом, улыбаясь клыкастым ртом, метя подолом и звеня монистами, шла гула. Игривым жестом поправив бахромчатый платок на голове, она подбоченилась и крикнула:

   - Здравствуй, начальствующий, как бы тебя ни звали! А подай мне на ручку, мой серебряный, я тебе привезла известия о важном деле и длинной дороге Тахира ибн аль-Хусайна!

   От нее шарахнулись - врассыпную. В пустом круге остались лишь гула и Тарег.

   - Ну здравствуй, Варуна, - ровным голосом сказал нерегиль.

   Увидев, кто перед ней, гула упала на колени и уткнулась лицом в землю.

   - Разрешаю поднять глаза и смотреть на меня, - негромко проговорил Тарег.

   - Я нашла Тахира, о Страж, - задрав кверху звенящую монетами голову, почтительно сказала гула.

   - А Элбег ибн Джарир нашел Меамори. Будешь должна ему и его людям.

   Смуглая кудрявая женщина в ярком платье вскинула руки в благословляющем жесте и снова поцеловала землю перед Тарегом:

   - Да буду я жертвой за тебя, о Страж. Я буду должна человекам из названных.

   - Свидетельствую твой долг, о женщина, - благосклонно кивнул нерегиль.

   И протянул гуле правую руку. Та еще раз поцеловала перед ним землю, благоговейно облобызала ладонь Тарега и прислонилась к ней лбом.

   - Разрешаю подняться и говорить со мной, - спокойно проговорил нерегиль.

   Гула рассыпалась в благодарностях и снова припала к его ногам.

   Имруулькайс видел, что выражение лица у Тарега такое же, как во время разговора с джунгаром. Бесстрастное, разве что чуть презрительное.

   Как у богов и ангелов из холодной, ветреной тьмы.

лагерь хатибского джунда, вечер следующего дня

   Вертя в руках чашку с кумысом, Элбег, сын Джарир-хана, довольно скалился. В походе вместе с ашшаритским именем он сбросил и ашшаритскую внешность: в грязном веселом степняке никто бы не узнал степенного юношу Убайдаллаха ибн Джарира, посещавшего собрания в Пятничной мечети Харата. Куда девался воспитанный молодой человек в биште из тонкой шерсти и мягких туфлях, поэт и завсегдатай веселых домов? На войлоках сидел бритый, со свисающим на ухо потным чубом джунгар в видавшей виды стеганке, на запястье болтается плеть в ременной петле, в ухе - серьга, а в красных обветренных пальцах с черными ногтями - деревянная царапаная чашка с кобыльим молоком.

   - Вот чего ты ржешь во все зубы? Пей-пей, Повелитель жалует, - прошептал ему под локоть старый Толуй.

   Толуй ходил в походы еще с отцом Элбега, а уж дед Толуя, да будут довольны им Тенгри и Всевышний, брал хорасанские города под знаменем самого Повелителя. Рассказы деда старый воин помнил хорошо - от них попеременно хотелось то до ветру из юрты выбежать, потому как становилось до усрачки страшно, то вскочить на молодого коня и погнать в степь и там сносить головы - цветущих алых маков или людей, все равно. А потом прижимать на кошме молодую горячую пленницу. Прямо как дед. Тот пригнал из хорасанского похода целый табун коней, стадо овец и толпу рабов обоего пола. Толуй еще застал пару старух, годных только скрести шкуры, на которых показывали и говорили: вот их после осады Нишапура дед выменял на мешочек перца, до того дешевы стали рабы.

   Видимо, именно память о дедовых рассказах - в особенности, тех, после которых хотелось бежать до ветру - заставляла Толуя мяться и кукожиться от страха в присутствии Повелителя. Элбегова же память явно не хранила в себе ничего подобного - и тот знай себе хихикал, поплескивая кумысом, скалил белые зубы и то и дело протирал потную бритую голову рукавом - весеннее солнце изрядно припекало, но Элбег, как настоящий джунгар, и не думал сбрасывать свою ватную стеганку.

   Повелитель, меж тем, полулежал на подушках и вяло пригубливал чашку с рисовым ханьским вином. Кумыса, как известно, Повелитель не пил - почему, неизвестно, а Всевышний знает лучше. Рядом с ним на подушке залегал черный кот-джинн, и почему-то казался уменьшенной копией господина нерегиля. Наверное, оттого, что тот облачен был в черный халифский кафтан и глядел такими же удлиненными, большими, кошачьими глазами - прямо как в рассказах Толуева деда.

   - И вправду, что ты смеешься? - поморщился Повелитель в свою полную чашку.

   И сердито выплеснул ее на ковер - не понравилось, видно.

   - Я ж с чего смеюсь, сейид! - отхлебнул кумыса довольный Элбег. - Я с ашшаритов смеюсь!

   - Да-аа?..

   - Жадные они - вот с чего я смеюсь! Если б не ашшаритская жадность, сейид, не нашел бы я господина Меамори, хе-хе, вот я и смеюсь...

   - Ну говори, говори...

   - А что тут скажешь, сейид? - и Элбег снова хлебнул из чашки, проливая на грудь. - Тахир приказал Меамори с Иэмасой взять под стражу, так?

   Сейид согласно покивал - и принял из рук мальчишки другую чашку, на этот раз с финиковым вином.

   - Взять под стражу, - принялся загибать грязные пальцы Элбег, - заковать и вывезти из лагеря. И где-нибудь в уединенном месте тихо порешить.

   - Во-от как, - задумчиво протянул господин нерегиль и прижмурился. - Откуда ж тебе известно про "порешить", о сын Джарира?

   - А купец сказал! - счастливо махнул чашкой джунгар - и на этот раз пролил все. - Тьфу, всю кошму заплескал...

   - Какой еще купец? - сердито гаркнул Тарег.

   - Да вот же ж купец! - махнул освободившейся рукой Элбег и заржал. - Я ж о чем и говорю, сейид! Каид, что вез этих двоих на смерть, оказался страсть какой жадный до денег! И надо же было такому случиться, что этот страсть какой жадный каид повстречал такого же сребролюбца, из тех, что готовы родную маму продать за динар, если его в базарный день торгуют по полному курсу!

   - Узнаю ученика харатского медресе по классу словоблудия и хадисов, - пробормотал нерегиль и хлебнул вина. - Валяй, жарь дальше...

   - Во-оот, - развел ладонями Элбег, - так они повстречались, сели в окрестностях Манамы под пальмочку...

   - Манамы? - удивился Тарег. - Это ж в двух днях пути от аль-Хаджара! Долго искал наш каид уединенное место, ничего не скажешь...

   - Вот и я о чем, сейид! - расцвел Элбег. - Только думаю я, что доблестный воин искал не столько уединенное место, сколько знакомого купца. И вот они сели под пальмочку, - и джунгар растопыренными пальцами показал пальмовые листья, мол, "дерево - во!" - и сторговались! Сторговались!

   И Элбег счастливо хлопнул себя по колену ладонью.

   - Молодцы, - одобрил все нерегиль и снова пригубил из чашки. - Дальше, Элбег.

   - В общем, каид заключил выгодную - как он думал - сделку, а счастливый басрийский купец отвесил ему золото и стал обладателем двоих невольников-сумеречников, обученных ратному делу.

   - Чудесно, - пробормотал Тарег. - А как ты про все это узнал, о Элбег? И что, во имя сторожевых башен запада, сталось с тем купцом?

   - А узнал я очень просто, - маска дурашливого веселья разом сползла с лица джунгара. - Тахир - он же просто завистливый идиот, сейид. И взял не того. Не Иэмасу нужно было брать. Уж если кому скручивать на пару с Меамори голову, так это Ариваре. Потому как именно Аривара в Движущейся гвардии ведал шпионской сетью.

   - Быстро получили голубя? - тихо поинтересовался Тарег.

   - На следующий же день после того, как в порт Манамы пришел купец с караваном рабов. За двоих по рукам и ногам скрученных и башкой во вьюк запихатых сумеречников ему пришлось дать на лапу таможне, и наш человек быстро предупредил, что в задрипанном-задрипанном порту есть темный-темный склад, а за ним стоит старый-старый сарай, в котором...

   - Я понял, - резко сказал нерегиль.

   - В том-то сарае мы купца и повесили. Вместе со всеми приказчиками. Прямо на балке. Предварительно оскопив.

   Тарег в это время отпивал из чашки, и потому просто одобрительно покивал, поощрительно приподняв палец.

   - Да, сейид. Именно так. Во всем должна быть законность. За контрабандную торговлю рабами полагается именно оскопление, а не отсечение, скажем, головы. Единственно, закон требовал после оскопления утопить их в выгребной яме, но ямы рядом, увы, не оказалось. Пришлось повесить.

   - Простительный промах, - отмахнулся нерегиль.

   И мягко поинтересовался:

   - А что же сребролюбивый каид?

   Элбег тихо ответил:

   - А вот каида мы, сейид, отвели в уединенное место, закопали по шею в землю и так оставили. Ну, кошелек с вырученным золотом рядом положили, конечно. Мы ж не воры какие...

   - Закопали по шею в землю, говоришь?..

   - Некоторые вещи не должны быть легкими, - тонко улыбнулся сын Джарира.

   - Согласен, - задумчиво проговорил Тарег.

   И, крутя в ладонях опорожненную чашку, добавил:

   - Когда этот поход наконец-то закончится, напомни мне, о Элбег, что я должен сжечь город под названием Басра. Предварительно утопив в выгребной яме всех тамошних работорговцев.

   В ответ молодой джунгар только вздохнул.

   - Что такое?

   - Я напомню, сейид. Да только ничего из этого не выйдет.

   - Я знаю, о Элбег, - сухо ответил нерегиль. - Но, согласись, даже у такого сына злосчастия, как я, есть право на мечту.

   - Безусловно, сейид, - уважительно кивнул джунгар.

   Тарег неожиданно встрепенулся:

   - Да, и скажи мне, над чем ты все-таки ржал? Неужели купец, который из-за жадности потерял собственные яйца, это настолько смешно, что нужно прыскать на кошму кумысом?

   Тут Элбег хлопнул ладонями по коленям и залился счастливым смехом:

   - Да нет же, сейид! Нет! Я ж над чем ржал? Над господином Меаморей я ржал, чуть не надорвал животик! Господина Меаморю-то как из рудников вербовщики вытащили, так он обкорнанный до полной лысости был, и через то очень сердитый! И все растил хвостик свой воинский на затылке! Хвостик-то куцый был, но он его через не могу прихватывал и торчать заставлял!

   - Ну?!

   - Ну и чё?! Вытащили мы его из того сарая, гля - а его опять остригли! Господин Меамори - без хвоста-аааа!..

   И Элбег, а с ним все сидевшие в шатре джунгары, полегли в диком хохоте.

   - О боги... - тихо сказал Тарег и закрыл ладонями лицо.

   Молчавший до сих пор черный кот приоткрыл один глаз и заметил:

   - Джунгарский юмор.

   Отсмеявшийся Толуй вдруг ахнул и снова ткнул Элбега в бок:

   - Ой, хан, совсем ты забыл!

   - Чего забыл?.. - отозвался сын Джарира, все еще вытиравший рукавом выбитые смехом слезы.

   - Чё со шнырьком-то делать?

   - Ох ты ж, сейид, прощенья прошу, я забыл совсем! - вскинулся Элбег. - Бродил тут все один такой долговязый в ашшаритской одежде, шнырял и глазами зыркал.

   - И что? - сморщился нерегиль. - С каких это пор тебе нужно мое разрешение на то, чтобы повесить шпиона?

   - Да он все брыкался и орал, что очень желает видеть халифа! - захихикал Элбег. - Вообразите, сейид, эта голодранская срань - желает видеть - халифа! Га-га-га-ааа!!!

   И джунгары опять повалились друг на друга в приступе хохота.

   Кот опять приоткрыл один глаз:

   - Я прямо весь обзавидовался, Полдореа. Смотри, как мало нужно людям для счастья.

   Нерегиль слабо улыбнулся и сказал:

   - Ну что ж, пойдем посмотрим на твоего шнырька, о Элбег...

   - Сейид, да давайте мы его сюда приволочем!..

   Но Тарег уже откидывал полотнище на выходе из шатра.

   Поспевая следом, Элбег пропыхтел:

   - Мы его к коновязи привязали, сейид!

   Острожно ступая между конскими яблоками, нерегиль подошел к длинной жерди, у которой топали копытами и мотали мордами привязанные лошади. Кроме лошадей, к жерди за локти был привязан грязный человек в драном халате. Сплюнув кровью с разбитых губ, тот поднял украшенное кровоподтеками лицо и прищурил подбитый, заплывающий синим глаз:

   - А вы злопамятны, господин нерегиль.

   Тарег холодно улыбнулся, заложил руки за спину и несколько раз перекатился с пятки на носок. И наконец ответил:

   - Нет, не злопамятен. Если б я был злопамятен, я бы приказал распять всех ваших людей. Однако их всего лишь посадили под замок. Заметьте - даже не в подвале.

   Привязанный человек снова пустил кровавую слюну с распухших губ. И сделал попытку криво улыбнуться.

   - Кто это, сейид? - тихо поинтересовался из-за плеча нерегиля Элбег.

   - Перед тобой Абу аль-Хайр ибн Сакиб. Вазир барида, начальник тайной стражи, тень за троном и прочая, прочая, прочая, - серьезно проговорил Тарег.

   И, уже поворачиваясь спиной, небрежно приказал:

   - Да отвяжите его, в конце концов. И да, Аривара!

   - Я здесь, Тарег-сама, - мурлыкнул словно из ниоткуда возникший аураннец.

   - Выпусти из сарая его шпиков.

   - Слушаюсь!

   Приобернувшись, нерегиль посмотрел на висящего на коновязи человека и насмешливо проговорил:

   - Хотя, по правде говоря, я бы на твоем месте их прогнал, о ибн Сакиб. Из них никудышные агенты, поверь мне.

   И, развернувшись, пошел прочь, мурлыча под нос песенку - видимо, на своем родном языке.

   Опытный глаз тут же бы заметил, что халифский шатер разбивали неумелые руки.

   Занавеси криво наброшены на палисандровые балки, полотнища внутренних шелковых пологов задрапированы неровными складками, а кое-где попросту смяты. Жилую половину отделяет деревянная решетка, а на золоченые клетки ее плетения не навешено ни единого ковра.

   По правде говоря, увидев ковры, любой евнух-управитель всплеснул бы руками от ужаса и ринулся бы распекать слуг: разве это ковры, вскричал бы он! Это бедствие из бедствий!

   А поскольку шатер ставили, конечно, джунгары, то на ханское место поверх харасанских багрово-синих бесценных ковров они настелили белый войлок. Точнее, войлок этот когда-то был белым. Но лет десять назад немного поменял цвет.

   Впрочем, степняков это не смущало.

   Халифа тоже.

   Поскольку свита разбежалась - или была увезена Тахиром, теперь уже не дознаться - аль-Мамун сам наливал себе в чашку воду, разбавленную вином. На разбавлении вином настоял Тарик - хотя чем ему не понравилась вода из местной речки, непонятно, в Тиджре она и вовсе гнилая на вкус и бурая, и ничего, люди пьют и нахваливают.

   Кстати, поднос, на котором стояла чашка, вовсе не был полагающимся дворцовым покоям чеканным шараби. И кувшин не мог похвастаться званием высокого хрустального хурдази - простая глиняная посудина, даже с отбитым горлышком.

   На грязноватом войлоке диковато смотрелась здоровенная шитая золотом зеленая подушка - видимо, джунгары поперли ее из какого-то дворца в аль-Хаджаре, позарившись на размер и длину бахромы.

   На этой-то подушке аль-Мамун и сидел, напоминая самому себе купца из сказок "Тысячи и одной ночи": потерпел кораблекрушение и вот, разложив вокруг вещи и товары, что удалось выловить из воды среди обломков, подсчитывает убытки.

   Утешало лишь то, что вазир барида выглядел более скверно. Ссадины на скулах ему промыли отваром ивовой коры, и они малость подсохли, но синевато-фиолетовую припухлость под глазом убрать не удалось - ее лишь припудрили бобовой мукой.

   На Абу-аль-Хайре болтался кафтан - с чужого плеча, ибо рукава и полы явно рассчитывались на малорослого человека, и ибн Сакиб гляделся сущим школьником-переростком: словно мальчик вытянулся за лето, а мать по недосмотру не успела перешить отцовское платье.

   - Какой злой ифрит надоумил тебя искать нас в этом проклятом крае? - морщась и перебирая новые четки, поинтересовался аль-Мамун. - Твое место - в столице, твой хлеб - известия для нас!

   - О эмир верующих! - почтительно поклонился вазир. - Те четверо, что прибыли со мной, - единственные из служителей барида, что сохранили мне верность.

   - Вот как... - пробормотал аль-Мамун, пытаясь не пустить растерянность на лицо.

   - Глава тайной стражи столицы присягнул изменнику Ибрахиму аль-Махди, - тихо добавил Абу-аль-Хайр. - Я едва спасся от собственных агентов, о мой халиф. И решил искать тебя - чтобы узнать истину о твоем положении из первых рук.

   - Ибрахим аль-Махди - такой же интриган, как я - зайядитский святой, - строго сказал аль-Мамун. - Кто стоит за моим дядей?

   Вазир барида осторожно потрогал набухшее синим подглазье и ответил:

   - Амириды.

   - А им-то чего не хватало?! - взорвался аль-Мамун.

   - В последний год все подряды на строительство и ремонт каналов ушли родственникам Великой госпожи, - монотонно отчитался ибн Сакиб. - На севере, о мой халиф, давно поговаривают: аш-Шарийа правят из Нишапура. В прошлом году на большом приеме главный вазир жаловался, что хорасанцы захватили власть в стране. Он напился, конечно, но сказал следующее: "Ради таких прибылей я готов стать огнепоклонником".

   - Вот оно что, - пробормотал халиф. - Выходит, Раик ибн Фарух ибн Амир...

   - ...предал при первой же возможности, - четко проговорил начальник тайной стражи. - Люди говорят, что канал Нахраван, что должен соединить Тиджр и каскад озер в холмах, имеет золотое дно. Подряд передали ибн Амиру, как только принц Ибрахим сел на престол халифов в Золотом дворце.

   - Так, - отозвался аль-Мамун, нещадно пощипывая бородку.

   - Но это не все известия, что я привез для эмира верующих, - тихо проговорил Абу-аль-Хайр.

   - А что же, во имя Господа Миров, осталось нам неизвестным? - так же тихо поинтересовался халиф.

   - Матушка эмира верующих самовольно покинула назначенное ей место ссылки, а именно замок Хисн-аль-Сакр, месяц назад, - четко отрапортовал Абу-аль-Хайр.

   - И где сейчас моя мать, задери ее тысяча дэвов?! - рявкнул аль-Мамун.

   - Изчезла из виду.

   - Рассказывают, что халиф Умар ибн Фарис рубил обе руки нерадивым вазирам, - наставительно сообщил Абдаллах.

   - Зато из Нишапура пропали жена, наложница и все малолетние дети Тахира ибн аль-Хусайна, - быстро проговорил начальник тайной стражи.

   - Куда?

   - Похоже, их держат в одном горном ушрусанском селе, принадлежащем родственникам госпожи Мараджил.

   В шатре халифа повисла полная тишина.

   Ее нарушило шебуршание Имруулькайса, завозившегося в корзине. Кот высунул голову и удивился:

   - Это что же? Госпожа Мараджил приказала похитить семью Тахира, чтобы прибрать к рукам его верность и войско? А с кем она, интересно, собирается воевать?

   - Хороший вопрос, о джинн, хороший вопрос... - отозвался аль-Мамун.

   - А главное, бесполезный.

   Ледяной голос Тарика заставил всех вздрогнуть.

   Нерегиль с невозмутимым видом погладил прижавшего уши кота.

   Все так же задумчиво пощипывающий бородку аль-Мамун тихо, но внятно сказал:

   - Ее жизнь тебе не дозволена, о Тарик.

   Нерегиль криво улыбнулся и склонился в почтительном поклоне.

горы Загрос, неделя спустя

   Верблюд тупо смотрел на свои увязшие в грязи ноги. Упавший мул барахтался в коричневой жиже и жалобно фыркал. Серо-желтые горбатые горы презрительно отвернулись от терпящих бедствие - никого, ни единой души на всей широченной долине. Змеились полосы жидкой блестящей грязи, уползая к изломанным пикам на горизонте. Высоченный конус священной горы зайядитов белел в тусклой дали - гора святых, Дена, насмешливо созерцала усилия жалкого каравана. Зайядитской горе незачем жалеть спасающийся бегством харим свергнутого халифа. К тому же увязший, безнадежно увязший в грязи - широкие извивы влаги на дне долины лишь казались плоскими. На деле они обернулись глубокими колеями вязкого месива, уже поглотившими пару вьюков. Грязюка с болотным чваканьем обжимала бока верблюдов. Весенние ливни превратили Старую Хулванскую дорогу в зыбучую глинистую реку.

   Блестя мокрыми черными шеями, евнухи наконец-то сдвинули с места верблюда. Носилки качнуло и накренило, да так, что Зубейда едва не вывалилась за плетеный борт. Тканевый верх плеснул в грязную жижу и тут же обвис капающей тяжестью.

   - Мы заночуем вон в той роще, моя госпожа, - почтительно обернулся Мансур.

   И ткнул толстым черным пальцем в далекую темную гривку акаций. Дожди не пошли на пользу чахлым деревцам - похоже, те облетали, не успев расцвести, ветер неумолимо гнул и трепал их.

   Поморщившись пронизывающему, свистящему сквозняку, Зубейда вдруг поняла, что ей сказал евнух:

   - Какая ночевка?! - вскрикнула она, свешиваясь из носилок. - Якзан приказал идти, не останавливаясь!

   Словно отвечая, верблюд ревнул и провалился в очередную предательскую яму. Мансур затоптался рядом, хлюпая сапогами - человека предательское месиво держало, а нагруженная скотина вязла, как в болоте...

   Носилки мотало, Зубейда вцепилась в плетеный бортик так, что побелели костяшки пальцев. Перстни она давно поснимала - хоть это радовало, сейчас бы пальцы кровили из-под колец.

   Наконец, животное удалось поднять на ноги. Подковылявший поближе Кафур поднял залитое потом лицо:

   - Холодает, госпожа. Да и дождь собирается...

   С правой горной стены в долину полого струился туман. Нет, не туман. Туча, темнеющая на глазах туча...

   Зябко запахнувшись в старое одеяло, Ситт-Зубейда стиснула зубы: Старая Хулванская дорога. Будь она проклята, эта Старая Хулванская дорога. И будь проклят Якзан, упрямый желтоглазый сумеречник, потребовавший идти по Старой Хулванской дороге. Мол, по ней никто не ходит и меньше риска навести погоню. Да не будет тебе милости от Всевышнего, о Якзан! По этой дороге никто не ходит, ибо она давно перестала быть дорогой! Не нужны нам карван-сараи, но дорога! Выбитая дорога! Она тоже отсутствует, да покарает тебя Всевышний, о враг веры!

   Носилки в очередной раз мотнуло, поясницу неудачно повело и тряхнуло, Зубейда задохнулась от боли между плечами - да помилует меня Всевышний, как скверно, только этой хвори мне не хватало...

   Истошный крик позади каравана враз заставил ее забыть о кривом и больном позвоночнике.

   - Пого-ооо-ня! Погоня! Спасайтесь, о женщины! Спасайтесь, за нами гонятся!

   Кряхтя, Зубейда повернулась и, раздернув тяжелые от влаги занавески, всмотрелась в пасмурный мокрый пейзаж, тянувшийся у них за спиной.

   По подсохшим полосам земли гнали всадники. Быстро гнали. Легкие лошади споро несли их к цели и не проваливались. Они ведь не тащили груза вьюков. Ашшаритская лошадь славится своим малым весом и умением находить дорогу среди песков, камней и грязи. Даже на скаку. На полном скаку.

   Всадники быстро приближались. Зубейда видела их знамя - пурпурное. Пурпурное знамя подлого предателя Ибрахима аль-Махди. Враги.

   Разбрызгивая из-под копыт грязь, подскакал только что проклятый ей Якзан:

   - Спешивайтесь, - спокойно приказал сумеречник. - Спешивайтесь, берите детей и бегите к роще. Мы их задержим...

   Зубейда заглянула в желтые совиные глаза. В них не было страха.

   - ...сколько сможем, - так же спокойно договорил Якзан. - Спешивайтесь, моя госпожа. И постарайтесь успокоить... остальных.

   Лаонец был прав. Погибать среди голосящих и верещащих тупых девок не хотелось. Умирать - так с достоинством. Но с первыми же криками, предупредившими об опасности, караван превратился в орущую на разные голоса, причитающую толпу.

   Толпу обреченных.

   Опираясь на руку Кафура, Зубейда полезла из носилок. Занося ногу, потом другую, стиснула зубы. Вступила поясница. В голове мелькнуло - что ж, хотя бы боль закончится и не будет посещать ее более.

   Пурпурное знамя все приближалось. Под неярким облачным небом посверкивали острия копий.

   - Матушка! Матушка! Что с нами бу-уууде-еееет!

   Оскальзываясь на мягкой глине, к ней шлепала Буран. Краска - она еще и накраситься умудрилась, дурища - потекла, и жена аль-Мамуна размазывала сурьму вокруг разом ставших огромными глаз. Мокрые, облипшие грязью полы абайи путали ей ноги, черные края платка парусили под ветром.

   - Что с нами бу-ууудееет...

   Буран запуталась в полах накидки и упала на четвереньки в грязь. Мимо ходко, брызгаясь из-под копыт, проскакали всадники их эскорта. Весь эскадрон. Все четырнадцать гвардейцев. Семеро бедуинов из числа вольноотпущенников Зубейды, четверо парсов, трое сумеречников.

   - За нами сотня, не меньше, - тихо, словно отвечая на ее мысли, отозвался Кафур.

   Зиндж грустно скосил на госпожу заплывшие, красные от недосыпа глаза. Зубейда посмотрела на большую - парадную, в ножнах под серебряной оковкой - джамбию у него на поясе. И снова посмотрела евнуху в лицо.

   Тот растянул серые от холода губы в печальной улыбке:

   - Будет исполнено, моя госпожа.

   - Меня убьют одной из первых, - вполголоса уточнила Зубейда. - Не дай детям умереть мучительной смертью. Попроси, чтобы тебе разрешили убить их собственноручно.

   - Да, хозяйка, - покивал грязной чалмой Кафур.

   Глупая, подвывающая Буран все еще ворочалась в грязи. Мимо нее бежали кричащие, кудахчущие, как куры, невольницы с узлами в руках. Мерзавки бросили госпожу. Дурочки надеялись на поживу. Думали, что их пощадят. Зря. Преследователи не будут считать месяцы и годы отсутствия халифа в хариме. Они убьют всех - на всякий случай.

   С трудом выдирая из жижи туфли, Зубейда грузно подошла к невестке. И подала руку:

   - Встань, о женщина.

   Та тупо, все так же на четвереньках, мотала головой и бормотала:

   - Всевышний, помилуй нас, ооо...

   Где-то она, Зубейда, все это уже видела. Грязь, мокрые черные абайи, сгущающаяся темень. И женское утробное подвывание:

   - Всевышний, настали последние времена, оооо...

   Ледяной конус Дены на горизонте отрешенно взирал на происходящее. Горбыли гор по сторонам долины затягивал сумрак.

   - Поднимись, Буран, - жестко сказала Ситт-Зубейда.

   И с силой потянула невестку за рукав:

   - Поднимись. Якзан приказал ждать его в роще.

   Та завытиралась, завсхлипывала, и поднялась на ноги, отирая, отирая, в который раз отирая грязные ладони о хиджаб:

   - В... роще?..

   - Все будет хорошо, - тихо сказала Зубейда.

   И повела ее к волнующимся под ветром акациям.

   За ними Кафур, намертво зажав в кулаках рвущиеся запястья, вел мальчиков. Аббас и Марван протестующе вопили, пытаясь выпростаться из железной хватки зинджа, и тот досадливо морщился. Надо же, одному восемь, другому шесть, а какие сильные. Из них получились бы хорошие правители.

   Посмотрев через плечо, Зубейда прищурилась: отряд под вражеским знаменем стремительно приближался.

   - Мансур, возьми за руку Марвана, - спокойно приказала она евнуху.

   Тот перехватил рвущегося мальчишку и бесцеременно потащил за собой. Охая и ахая, за ними семенила старая Зайнаб-кормилица.

   Сзади нагнали торопливые, плюхающие, грузные шаги:

   - О моя госпожа! О моя госпожа!

   Зубейда обернулась:

   - Да, Тумал.

   Кахрамана, задыхаясь, подшлепала ближе:

   - Эти скверные принялись расхищать ларцы и узлы с платьями, я...

   - Забудь о платьях и ларцах, о Тумал, - спокойно сказала Зубейда.

   Буран мокрым тюком повисла на ее руке и заскулила. Управительница смотрела Зубейде прямо в глаза - долго. Потом вздохнула и пожала толстыми плечами - как ни странно, без страха или отчаяния. И спокойно сказала:

   - Воистину, человек несомненно бессилен.

   И повернулась к пыхтящему, волочащему мальчишку Мансуру:

   - Поможешь мне?

   Зубейда подняла бровь.

   - Я отвозила в Ракку ту брюхатую певичку, - рассудительно пояснила кахрамана. - Пытать будут, чтоб дознаться, где она. А я не хочу ее выдавать. Пусть уж живет, дура блудная...

   Ситт-Зубейда кивнула - и управительнице, и Мансуру. Тот кивнул в ответ.

   В ужасе разглядывающая их лица Буран завыла собакой:

   - Не хочуу-уууу!... не хочу-ууууу!..

   Кахрамана со вздохом подватила ее под локоть и поволокла вперед.

   Зубейда подхватила полы абайи и пошлепала за ними.

   За спиной раздались крики, грохот дерева и звон стали. Видимо, сшиблись отряды.

   Зубейда не обернулась.

   Она шла к роще.

   Для разнообразия, эта полоса жидкой грязи оказалась действительно речушкой с твердым галечным дном. Скрытые потоками коричневой воды окатыши зацокали под копытами коней, и те тут же принялись оступаться, метя брызгами и кружа, кружа друг вокруг друга.

   Охотиться за женщинами послали берберов-танджи - те и на улицах столицы щеголяли пурпурными обвязками на чалмах и богатыми халатами. Размахивающие дротиками всадники скалили белые-белые зубы и верещали по-своему. Иорвет заметил клеймо на запястье вожака - принц Ибрахим аль-Махди скрупулезно метил телохранителей и их семьи ради учета собственности. Затканная узорами ткань дорогих одежд расходилась на груди, показывая густой волос - берберы, как обычно, поехали на драку в халатах на голое тело.

   Защитников харима взяли в гомонящее, метущее водяной грязной пылью кольцо. Поднявшийся за речкой женский визг сказал Иорвету, что разбираться с его гвардейцами остались не все танджи. Кто-то решил сразу приступить к сладкому.

   Свистнули дротики, вскинулась и заржала раненая лошадь, копья Иорвет лишился после первой же схватки - не рассчитал удар, рука привыкла встречать сопротивление доспеха, острие пробило человека насквозь, тот рухнул вместе с конем - и с застрявшим в теле копьем.

   Пару особо наглых Иорвет разделал мечом, как рыб, - поперек груди, вскрывая ребра. Остальные визжали, как шакалы, носясь туда-сюда и потрясая дротиками. Отряд лаонца стоял тесной кучкой - спина к спине, хотелось бы сказать, а так - жопа лошади к жопе лошади. Шикнули еще дротики - кто-то успел отбить, кто-то заорал и плюхнулся в воду под копытами.

   Танджи раздумали идти в лоб - трусили. Неожиданно хоровод бурлящих водой всадников раскрылся, вперед выбежали полуголые люди и в морды коням полетели мешки с камнями.

   Иорвет в свое время прочел у ибн Изари рассказ о сражении на реке Мафе: коварные берберы применили именно такую военную хитрость против ашшаритских всадников. Мешки с булыжниками, а потом атака разъяренного табуна кобылиц - лошади бесились от бурдюков, привязанных к хвостам.

   На этой крошечной переправе до табуна дело не дошло: очередной залп взвил Иорветову кобылу на дыбы, и лаонец едва успел выпростать ноги из стремян. Жалобно визжащая лошадь завалилась на бок, Иорвет откатился в сторону в бурлящей воде и чудом не попал под копыта. Над лицом мелькнуло перетянутое подпругой брюхо чьей-то лошади, мелкой волной плеснуло в лицо, и сумеречник едва не захлебнулся. Вынырнул вовремя: берберы бежали вопящей толпой, примериваясь добивать упавших.

   Успев приподняться, Иорвет полоснул по голым ногам, хлестнувшая кровь смешалась с водой, и вскоре все резались и барахтались в буро-красной, в пену взбиваемой жиже.

   Удача оставила лаонца довольно быстро - впрочем, как и остальных из отряда. Один за другим гвардейцы падали в текущую воду. Камень ударил в плечо, Иорвет почти пропустил дротик - едва успел отбить на лету, следующий гладкий булыжник ударил в голень: берберы хорошо владели пращой. Лаонец упал на колени, заорав от боли, к нему тут же подскочил полуголый смуглый человек с длинным ножом.

   И вдруг застыл на полушаге. Закатив глаза и перестав кричать, бербер мгновение постоял - и назвничь упал в бурую воду. Следующую стрелу, забравшую еще одного нападавшего, Иорвет увидел. Она пробила череп и вышла кроваво-желтым острием из глаза.

   Хватая ртом воздух, лаонец все так же стоял на коленях в воде - донные камни больно резали кости и кожу, но подняться уже не было сил. Иорвет дышал, опираясь на меч.

   Шиканье и удары, шлепанье стрел по воде тонули в ушах, словно лаонец уходил под воду, в темный омут, где тени высоких деревьев лежат на темной воде...

   - Пощады, пощады, я буду верной слугой, о прекрасная госпожа!..

   Умоляющий вопль раненого бербера - располосованный на плече золотой халат набухал кровью - встряхнули и вернули Иорвета в месиво боя.

   Госпожа?..

   - Не будешь, с-сволочь, - ответил низкий, грудной - и женский голос. - П-получай.

   Приобняв барахтающегося в воде бербера за плечи, женщина со скрипом всадила тому под грудину нож. Бербер захрипел, забился. Женщина оскалилась, выдернула оружие и с наслаждением ударила снова, снизу вверх, в уже оползающее в руках тело.

   - М-мразь... - прошипела она.

   И повернула голову к Иорвету.

   Длинные нащечники парсийского шлема не давали разглядеть лицо. Облипший от брызг, побуревший султан на макушке растрепался, часть прядей свисала прямо на нос. Женщина нетерпеливо смахнула их окровавленным наручем.

   - Ну здравствуй, Якзан, - раздвинулись в улыбке полные красные губы.

   Из-под старинного хорасанского шлема на лаонца смотрели очень знакомые, черные, как маслины, глаза.

   - Здравствуйте, госпожа Мараджил, - проговорил Иорвет.

   Меч жалобно заскрипел острием в камнях, когда он оперся на гарду обеими ладонями и с трудом поднял себя из воды. Лаонец старался не шататься под насмешливым взглядом женщины, дважды подсылавшей к нему убийц в далеком-далеком дворцовом прошлом.

   Бившие с берега всадники опускали луки - небольшие, из турьих рогов. Те, что заехали в реку, встряхивали текущие красным сабли. Блестели бритые макушки, топорщились черные окладистые бороды, кое-кто поправлял большие мохнатые шапки.

   Устало вытерев лоб рукавом, Иорвет криво усмехнулся. Сука-удача. Их спасли - надолго ли? - ушрусанцы. Ну что ж, это справедливо - предчувствие обмануло Видящего лишь перед самой смертью. Ошибка Видящего стоит ему жизни - иначе с чего бы ему умирать.

   Горцы кого-то заарканили и поволокли по воде. С удивлением Иорвет понял, что в веревочной петле бьется и голосит женщина.

   - Я благодарна тебе, Иорвет, - четко выговорила парсиянка.

   И резко потянула с головы звякнувший кольчужной бармицей шлем. Подколотые наверх вьющиеся пряди распались по плечам.

   - Ты спас мою сестру, Зубейду-хатун.

   Они долго смотрели друг другу в глаза. Мараджил, кстати, взгляда не отвела. Лишь пожала плечами:

   - А за то, прошлое... Не вини меня, Якзан. Вспылила я.

   - Со всяким бывает, - без тени насмешки ответил Иорвет.

   Прислушавшись к дыханию жизней в роще жидких акаций, он добавил:

   - С госпожой Зубейдой путешествовали дети халифа. Их ты тоже спасла, моя госпожа.

   - Танджи, выходит, до них не добрались, - усмехнулась Мараджил.

   - Не добрались, - тихо подтвердил Иорвет.

   - Ну что ж, - показала зубы в улыбке парсиянка. - Спасла так спасла.

   И гаркнула одному из своих айяров:

   - Коня господину хранителю ширмы!

   Придерживая папахи, те кинулись ловить под уздцы берберского - судя по варварскому обилию кистей на трензелях - гнедого.

   С берега донеслись новые женские вопли. Айяр подтаскивал к себе на аркане девушку в сбившемся платке.

   - Зачем твои воины убивают женщин? - спокойно спросил лаонец.

   - Ты знаешь, как танджи вас нашли? - покосилась Мараджил.

   Ушрусанец, тем временем, подтянул упирающуюся, голосящую невольницу к себе под стремя, ухватил за выбившиеся волосы, запрокинул голову и взрезал горло.

   - Нет, - ответил Иорвет.

   Все-таки он допустил ошибку. Скверно.

   Это значило, что смерть идет за ним по пятам. И хорошо, если только за ним...

   - Кто-то из рабынь навел. Берберки - тоже из танджи.

   Лаонец промолчал.

   - Не думай, что у них есть чувство родства, - торопливо добавила парсиянка. - Нум - из племени гудала. А на вас напали танджи. Им плевать на детей из чужой кочевой орды - так-то, Якзан. К тому же, все они предали - так или иначе. Едва завидев погоню, принялись растаскивать драгоценности и ткани. Ты был занят боем и ничего не видел. Садись в седло, я хочу посмотреть на сестру.

   Лаонец молча полез на встряхивающего мокрой гривой гнедого.

   Уже верхом, Мараджил снова обернулась:

   - И не вини себя, Якзан. Ты не мог разглядеть предательниц, если они не попадались тебе на глаза. А они не попадались.

   - Кто это был? - невзначай поинтересовался Иорвет, закидываясь в седло.

   - Не знаю, - беззаботно пожала плечами парсиянка. - Теперь уже неважно.

   Берег пестрел вывернутыми из ларцов и вьюков тканями. Среди многоцветья узорчатого шелка платья лежавших женщин казались одинаковыми - из-за красных пятен. Айяры в поисках раненых деловито бродили среди развороченного груза, пиная и переворачивая тела.

   Мараджил снова обернулась, упершись в лаонца большими черными глазами:

   - Меня предупредил Фазлуи, мой маг. Он гадал. И ему выпали - одновременно - два знака. Предательство и женщина.

   - Это должен быть один знак, - пробормотал Иорвет.

   Оглядевшись и посчитав, он понял, что из его воинов выжило пятеро. Асаи, аураннец, медленно поднялся от полощущегося в воде тела друга. И покачал головой.

   Пятеро. Четверо людей и один сумеречник.

   Айяров госпожи Мараджил лаонец считать не стал.

   С низких, дрожащих мелкими листиками ветвей, капало. Кривые, перекрученные на здешних ветрах стволы акаций торчали из каменистой рыжеватой земли. Сбившись в шумно дышащую кучу, все таращились на темные фигуры идущих под деревьями воинов. Подол стоявшей впереди Зайнаб-няньки был таким же, как у всех - грязно-рыжим от глины, с прилипшими желтыми перышками опавших листьев.

   Зайнаб подняла руку с судорожно зажатой джамбией:

   - Не подходи, госпожа!

   Ныряя под длинную мокрую ветку, Марджил пригнулась и фыркнула:

   - Да ты никак рехнулась, о женщина. Ты не отличаешь врага от друга, о Умм Шабзи.

   В ответ та всхлипнула и задрожала всем телом, но руки с кинжалом не опустила:

   - Всевышний мне свидетель, госпожа. Я к деткам вас не подпущу, во имя Милостивого.

   Послышался жалобный всхлип.

   - Ты о чем, о Умм Шабзи? - нахмурилась Мараджил.

   - Опусти оружие, Зайнаб, - звякнувший из сумрака голос Якзана заставил кормилицу вскрикнуть.

   Иорвет возник из-за спины Мараджил черной высокой тенью. Нянька попятилась под взглядом обморочно спокойных совиных глаз. Рука ее задрожала и опустилась. Зайнаб выдавила из себя, не в силах отвести завороженного, как на змею уставленного взгляда:

   - Я ту одежку очень хорошо помню, госпожа Мараджил. Ну, ту, что вы Аббасу прислали, и от которой кошка издохла... Мы с детками тогда как раз в Шадяхе гостили. Госпожа, не подходите...

   - Что ты несешь, о ущербная разумом? - рявкнула парсиянка, хватаясь за рукоять своего ножа.

   - Ту одежду прислала не госпожа Мараджил, - вдруг сказал Иорвет.

   В голосе его звучала бесконечная усталость.

   - Помет Варагн и тысячи горных дивов! - яростно выругалась мать аль-Мамуна, и женщины возмущенно закричали, зажимая уши.

   Мараджил это, правда, не смутило:

   - Я прекрасно знаю, что это была не я! Хотела бы я знать, кто! А, Иорвет? А? Кто?

   Зубейде мучительно захотелось вскочить и зажать сумеречнику рот ладонью. Но она не успела.

   - Отравленную одежду для Аббаса прислала госпожа Буран, - вздохнув, четко выговорил лаонец и уставился в пустоту.

   В душной влажной тишине на ветке набухала капля. Ее брюшко вытягивалось темной водой, словно прелая листва под ногами тянула ее вниз, вниз.

   Капля сверкнула и упала, ветка вздронула и просыпалась дождиком.

   Буран шумно выдохнула. И вдруг заикала, зашмыгала:

   - Ыыыыы... Н-не... не я... я не буду... я не...

   Развернувшись всем телом, Зубейда размахнулась и влепила пощечину по обрюзглому, замазанному сурьмой лицу. Женщина визгнула, Зубейда ударила снова - наотмашь, не жалея пальцев.

   - Мразь... Тупая несмысленная мразь... - прошептала она, придерживая ушибленную - попала по подбородку - ладонь.

   Мараджил отодвинула кормилицу и сделала шаг вперед. Задумчиво посмотрела на Буран. Вздохнула и потянула из ножен длинный хорасанский кинжал - прямое лезвие тускло блеснуло в полутьме качающихся, капающих листьев.

   - Бесполезная дрянь, - покачала головой парсиянка.

   - Н-не на-ааадо-ооо...

   Черной глупой тушей Буран подалась назад, пытаясь ползти на заднице по камням и мелким сучьям.

   Мараджил шагнула снова. Зайнаб стояла столбом, вытаращив глаза и приоткрыв губы. С нижней свешивалась капля слюны. Жена Мамуна тоненько блеяла - как овца, которой связывают ноги перед убоем. Овце нельзя показывать нож, это против шарийа, но она его все равно чувствует...

   - Меня сослали в Хисн-аль-Сакр, - с тихой, лютой ненавистью пробормотала Мараджил, широко раскрывая черные, страшные глаза. - В глушь, в холод, в безлюдье. Из-за тебя, сука. Подумать только, я ведь могла опоздать к переправе...

   И, зашипев, парсиянка шагнула снова, цапнула Буран за платок, мстительно скривилась и всадила лезвие под подбородок. Жена Мамуна вытаращилась, засипела и забулькала. На грудь по черной ткани влажно потекла кровь.

   С чавкающим звуком выдернув нож, Мараджил пнула обмякшее тело в плечо, и оно завалилось на спину.

   - Ее убили танджи на переправе, - тускло проговорила парсиянка, медленно вытирая лезвие об абайю убитой.

   - Да... да... - шелестом откликнулись все.

   Даже Зубейда услышала свой шепот. Буран лежала, жалко раздвинув колени. Дыра под подбородком все еще била багровым ручьем освобожденной крови.

   - Тетя Бура-аааан... - пискнул ломкий мальчишеский голос.

   Марван заревел, а сидевший рядом Аббас завизжал, как резаный:

   - Убили, убили, убили!

   Мараджил шагнула к орущим мальчишкам и залепила оплеуху сначала одному, потом другому. Аббас и Марван поперхнулись ревом и затихли.

   Темным от чужой крови пальчиком парсиянка подняла Аббасу подбородок, нагнулась и заглянула в глаза:

   - Когда-нибудь ты станешь эмиром, мальчик. Возможно, даже халифом. Так вот, Аббас, запомни: никогда, слышишь? Никогда не оставляй в живых тех, кто тебя предал. Ты понял меня, мой мальчик?

   - Да, бабушка, - прошептал тот помертвевшими, мокрыми от слез и соплей губами.

   - Ну вот и прекрасно... малыш, - сказала Мараджил и улыбнулась.

   Распрямилась и повернулась к Зубейде:

   - Рада видеть тебя, матушка.

   Лицо парсиянки распустилось и разом потеплело.

   - Я тоже, сестрица... - еле слышно пробормотала Ситт-Зубейда.

   Голос Якзана звякнул так резко, что она вздрогнула, как от озноба:

   - Теперь, когда у вас есть охрана, я должен уйти.

   - Почему? - резко обернулась Мараджил.

   Разглядывая игру тени и света в мелких мокрых листочках, сумеречник спокойно ответил:

   - Злая удача. Боюсь, она меня нашла.

   - Чушь! - фыркнула парсиянка.

   - За мной идет смерть, - упрямо покачал соломенной стриженой головой лаонец.

   Раздавшееся из темной листвы тихое старческое хихиканье заставило Зубейду подпрыгнуть снова.

   - Ошибаешься, желтоглазик, - пробормотал скрипучий голос.

   Кряхтя и отряхивая штопаный старый халат, обладатель мерзкого голоса подошел ближе и погладил лысую, всю в коричневых старческих пятнышках, голову. Халат истрепался настолько, что о цвете его оставалось лишь гадать. Но веревочные сандалии и веревочный же пояс - равно как и отсутствие чалмы - разъясняли многое: язычник. Огнепоклонник, как и Мараджил?

   - Говори яснее, о Фазлуи, - раздраженно и устало отозвалась парсиянка.

   Ах вот оно что. Маг-сабеец.

   - Бесполезно бежать от идущей смерти, - показывая беззубые десны, прошипел тот. - К тому же, смерть охотится не за этим сумеречником.

   - Объяснись, о Фазлуи, - подбираясь под доспехом, тихо сказала Мараджил.

   - Ошибки зрения, просчеты астрологов и бешенство духов связаны не с твоей злой удачей, о Якзан, - прошамкал довольный маг. - Возмущению сил в сумеречном и полночном мирах есть более серьезная причина...

   Зубейда почувствовала боль в ладонях и обнаружила, что стиснула кулаки до белизны в костяшках, и ногти вошли в кожу.

   - Смерть идет через Руб-эль-Хали, - покивал сам себе Фазлуи и улыбнулся, как расслабленный. - И совсем скоро пройдет Дехну и выйдет к югу от Куфы. Смерть, какую аш-Шарийа не видывала много, много лет...

   - Тарик, - на глазах бледнея, пробормотала Мараджил.

   - Бедствие из бедствий, - умильно и безумно улыбаясь, подтвердил маг.

   - Разве нерегиль идет не под началом моего сына? - странно вскрикнула парсиянка.

   - Я смотрел в кровавую воду на переправе, о яснейшая, и мне был явлен образ будущего, который выдубила листьями джиннов рука всемогущества, - беззубо ощерился сабеец. - Халиф изберет путь по волнам. Они разделились, моя госпожа.

   - Он опять спустил его с поводка... - смятенно пробормотала Мараджил.

   - Смерть, - снова повторил Фазлуи. - Идет с юга, как пыльная буря. И горе тем, кто окажется у нее на пути.

   - Теперь мне точно нужно выслать гонца к Тахиру, - зло прошипела парсиянка.

   - Куда же нам деваться... - пробормотала в сырой воздух Ситт-Зубейда.

   - Мы поедем в Ракку, - решительно встрепенулась Мараджил. - И ты, Якзан, поедешь со мной.

   Она резко обернулась и смерила сумеречника взглядом.

   - Будешь при мне, - сквозь зубы процедила парсиянка, сжимая и разжимая пальцы на рукояти кинжала. - Ты ведь не бросишь детей своего господина, правда, Якзан?

   Лаонец смотрел на нее с непроницаемым лицом.

   - Не бросишь, - удовлетворенно прошипела Мараджил. И рявкнула: - Ну, тварь?!.. Отвечай, я сказала!

   И хищно обернулась к мальчишкам. Те глядели на нее, разинув дрожащие рты.

   - Не брошу, - глухо отозвался лаонец. - Буду при тебе.

   - Ты и твои воины, - жестко добавила парсиянка.

   - Я и мои воины, - нехорошо щурясь, прошипел сумеречник.

   - Т-так-то лучше, - пробормотала Мараджил. - Так-то лучше, о Якзан... Ссыкливцы при мне, ты при мне, никого лишнего...

   - Ты солгала насчет предательства, - бесстрастно произнес лаонец. - Ты приказала убить невольниц, чтобы не тащить их с собой. И не оставлять свидетелей.

   В ответ парсиянка лишь передернула плечами:

   - Ну и что с того? Мои молодцы насиловали бы их на каждом привале - криков не оберешься, ссор и беспорядков... А так, они все отправились в этот ваш ашшаритский рай нетронутыми и невинными...

   И парсиянка обвела хмурым взглядом трясущихся евнухов, кахраману и Зайнаб:

   - Еще четыре рта...

   Тумал, в ужасе раскрывая глаза, засунула в рот кулак, чтобы не заорать от страха.

   - Ладно... - кивнула сама себе Мараджил, не обращая внимания на осторожные вздохи облегчения. - Ладно... Осталось заехать в Ракку...

   - Мы бежали из столицы, и ты хочешь вернуть нас обратно? - растерянно пробормотала Ситт-Зубейда. - Сколько пути от Мадинат-аль-Заура до Ракки? Нас схватят, о безумная...

   - Не схватят, - холодно улыбнулась парсиянка.

   - Пыльная буря из Руб-эль-Хали, - мерзко захихикал сабеец. - Принцу Ибрахиму скоро станет не до беглого харима, кхе-кхе...

   - Но почему Ракка? - Зубейда сопротивлялась вяло, но все же сопротивлялась.

   - Потому что там, возможно, тоже нуждаются в моей помощи, - оскалилась Мараджил.

   И, ежась и темнея лицом, добавила:

   - И пусть боги помогут этой дуре Арве уцелеть. Ей и ее щенку.

   Коротко взглянув на прижавшихся друг к другу мальчиков, парсиянка задумчиво поправилась:

   - Я хотела сказать, моему любимому внуку. Я вас так люблю... обоих...

   И, уже темнея лицом, уходя в собственные мысли, добавила:

   - Я хотела сказать, всех троих.

   Мальчиков била крупная, заметная дрожь. Под подбородком у Аббаса остался след от окровавленного пальца Мараджил.

   Зубейда посмотрела на красное пятно на шее ребенка, потом на парсиянку.

   И тихо сказала:

   - Как скажешь, сестричка. В Ракку, так в Ракку.

   Фазлуи почесал редкие волосенки на голове и захихикал снова:

   - Чем севернее, тем лучше, моя госпожа... Хи-хи-хи... чем севернее, тем дальше от Куфы...

   Ситт-Зубейда попыталась сдвинуться с места и поняла, что закоченела насмерть.