северный Неджд, начало осени

   К вечеру ветер, как обычно, усилился.

   Антара в который раз расчихался над угольями. Криво прилаженный котелок не желал закипать на сдуваемом пламени.

   - Рукопомойник, руки у тебя из задницы произрастают... - донеслось до него всегдашнее бурчание сумеречника.

   За ним последовала длинная тирада на фыркающем, в нос бубнящем родном наречии Рами.

   - А ты бы помог мне! - привычно отмахнулся Антара. - Дрыхнешь целыми днями, хоть бы подстрелил кого, вторую неделю мяса не жрамши...

   Рами только лениво сплюнул. Антара, понятное дело, бурчал про мясо больше для поддержания разговора. Газелей и ориксов они не видели уже с месяц - животных как сдуло. Ад-дабур, нехороший западный ветер, приносил песчаные бури из Большого Нефуда, и все живое бежало от раскаленного жара, иссекающего мясо с костей. В шатрах рассказывали, что именно ад-дабур истребил племя ад, противившееся пророку Худу. Еще говорили, что старики не упомнят, чтобы западный ветер держался так долго - он стих лишь пару дней назад.

   Сумеречник, меж тем, еще плотнее подобрался под абой, туго, по-кошачьи, сворачиваясь в колечко. Ночи становились все холоднее и холоднее, и Антара зябко водил ладонями над поднимающимся от кипятка паром. Впрочем, кипятка-то как раз и не было: хлестнуло песком, язычки пламени над прогоревшей колючкой и верблюжьим пометом слегли - и сгинули. На месте костерка снова переливались розовыми волнами предательские угли.

   - Эээ, беда... - бормотнул Антара и в который раз склонился над опадающим жаром не желающего гореть костра.

   Дунул в угли, в спину долбануло таким порывом, что он чуть не обвалился носом во взлетевший серым пеплом очаг.

   Видно, сдуло не одного его - от старой акации донеслись ругательства толстой Афаф. Женщина терла глаза и свирепо трясла за веревку кожаный мех с молоком. Афаф пахтала масло, толкая бурдюк и долбя им о ствол дерева. Похоже, налетевший с ветром песок попал ей в глаза, она принялась их тереть - и бросила мех. А тот отлетел и наподдал ей прямо в брюхо. Теперь Афаф трясла бурдюк и проклинала - почему-то - мужчин, которым бы только пить и жрать, а засуха такая стоит, что скоро молока не будет, а будет только разведенная в соленой воде сраная смола этой сраной акации, но им хоть бы хны...

   Отведя душу, Афаф со всей силы пихнула мех и снова принялась равномерно бить им о трясущееся дерево. С древней акации облетали последние листочки. Женщина бросила ругаться и завела свое всегдашнее:

   - "О вы, которые уверовали! Будьте терпеливы в бедах и в сражениях! Будьте тверды перед вашими врагами, защищайте свои границы и бойтесь Всевышнего! Быть может, вы будете счастливы!"

   Два года назад очень уважаемый шейх из Лакика сказал ей, что чтение двухсотого аята третьей суры Книги очень помогает против мужниного пьянства. С тех пор Афаф за работой бормотала заключительные строки "Семейства Имран", пытаясь заклясть порок вечно хмельного Шаддада.

   Тот, надо сказать, стойко противился Всевышнему и доброй воле жены и продолжал надираться раз в три дня. Он бы пил чаще, но здоровье не позволяло - после каждой попойки ему приходилось два дня отходить, жалостно постанывая посреди мужской половины шатра. Аккурат к утру третьего дня у Шаддада переставали болеть голова и трястись руки, он шел к бурдюку с лабаном, выливал его в таз и садился ждать, пока йогурт скиснет. Забродивший лабан, как известно, бьет в голову покрепче пузырящегося пальмового вина.

   Тазика Шаддаду хватало до середины ночи, после чего он отправлялся буянить. Нынче, по осеннему времени, шатры стояли далеко друг от друга, так что несчастный пропойца зачастую не добредал до соседей, падал в паре сотен шагов от ближайшего костра и засыпал - а потом храпел так, что козы от страха блеяли.

   - ...бойтесь Всевышнего! Быть может, вы будете счастливы!

   Впрочем, Афаф была не из тех женщин, которые лишь надеются на счастье. В ночь, когда Шаддад напивался пьяным, она объявляла себя разведенной и водила за шатер мужчин. Поскольку Афаф никого не укладывала в свою постель на женской половине, а выволакивала спальный ковер наружу, она полагала, что не изменяет мужу - ибо муж ее в такие ночи, строго говоря, отсутствовал в обоих мирах.

   Косясь на равномерно лупящий о дерево бурдюк, Антара удвоил усилия по раздуванию огня. Рами, похоже, задремал под шерстяной накидкой. Посопев, юноша оторвался от полыхнувших желто-оранжевым веточек. Затем, помявшись и потерев покрасневшие от пепла глаза, доверительно прошептал:

   - А я тут стихи сочинил... Поэма длинная вышла, послушаешь?..

   Острые уши сумеречника даже не шевельнулись.

   - Да ну тебя, - бормотнул Антара.

   И, снова засопев, принялся водить ладонями над закипавшим огнем.

   - Ну ладно. Читай, все равно не отстанешь... - лениво отозвался, наконец, Рами - не открывая, впрочем, глаз.

   Юноша приободрился. На худом чернокожем лице проступило что-то сходное с мечтательным вожделением, ноздри раздулись. Скаля длинные белые зубы, он принялся декламировать:

   Стычка с врагами - удел смельчаков с богатырской душою,    Лишь малодушные в страхе бегут, не владея собой.    Честно свой хлеб добываю всегда, и, пока не добуду,    Голод готов я сносить и невзгоды, мириться с нуждой.    Всадники знают, как верный мой меч неприятеля косит,    В страхе враги, когда меч мой сверкает над их головой.    Не обгонял я ни разу собратьев, охваченных страхом,    И отступаю один из последних пред вражьей стеной.    Видел я гибель, со мною она с глазу на глаз осталась.    Солнце всходило, и мирный рассвет обернулся войной.    Молвил я смерти: "Глоток мой последний, увы, неизбежен,    Рано ли, поздно - к тебе мы приходим, как на водопой.    Зря ты грозишься, я знаю и сам, что тебя не избегнуть,    Нынче ли, нет - все равно уготован мне вечный покой."    Сам становлюсь я пособником смерти, когда чужеземцы    Древнюю землю мою осаждают несметной ордой... 7

   - Рукоблудие, - холодно прервал его Рами.

   - Что?!..

   - Рукоблудие. Про нужду и голод сказано со знанием дела, а войну ты упоминаешь зря. Ты хоть раз был в бою?

   - Да я...

   - В настоящем бою, Антара. Ты убил - сам - хоть раз в жизни?

   Парень надул толстые розовые губы зинджа.

   - Какие чужеземцы? Какие орды? Ты хоть знаешь, о чем пишешь?

   - О карматах!

   - Ты их хоть видел?

   Антара надулся еще сильнее. Но вдруг нашелся:

   - Да я в битве у Аджи стрелы подносил!

   - Ах битва у Аджи-и-ии... - издевательски протянул сумеречник. - И сколько оборванцев насчитывало ваше славное войско? Десятка три могучих всадников верхом на облезлых верблюдах, да?

   Антара взмахнул рукой так, что чуть не опрокинул котелок:

   - Какая разница, сколько?!

   И вскочил:

   - Я хочу быть воином! Я уйду в фарисы!

   - И что? Думаешь, тогда Убай отдаст за тебя дочку?

   - Я... да я...

   - Наворуешь скотины?

   - А почему бы нет!

   - Твою Аблу сватают за купца из Дживы. Три тощих угнанных тобой верблюда не решат дела, - отрезал Рами. - Лучше займись рукоблудием.

   - Да с чего ты взял?..

   - Рукоблудие твое написано у тебя на лице, Антара, - наставительно сообщил сумеречник. - Равно как и то, что ты безобиден, как цыпленок. Какой из тебя фарис, юноша, не смеши меня...

   Юноша закусил широкую розовую губу и отвернулся. Черный высокий лоб - ашшаритской, равно как и нос, лепки - наморщился.

   - Ну ладно, - примирительно проворчал Рами. - Прости. Я просто хотел сказать, что не понимаю: чего тебе надо?

   - Тебе не понять, - важно откликнулся юнец, величественно запахиваясь в рваный плащ.

   Рами вылез из-под теплой абы и сел, зябко кутаясь.

   - Нет, ну правда? Твой отец в тебе души не чает. Разве нет?..

   - Сыну чернокожей шейхом не бывать, - пробормотал Антара, щурясь на яркие угли.

   Рами фыркнул, зачерпнул горстью из мешочка и бросил в котелок высушенные комочки верблюжьего молока. Курут стали расходиться в кипятке остро пахнущим желтоватым месивом. По поверхности поплыли жирные масляные круги.

   Антара, принюхиваясь, против воли сглотнул слюну.

   - А оно тебе надо, шейхом быть? - безжалостно продолжил Рами. - Посмотри на своего отца - он не знает, куда сбыть бремя власти. Знал бы на кого - скинул бы...

   - Ну... - все еще хмурясь, протянул Антара. - Тебе легко говорить, ты вообще хали - у тебя ни рода, ни племени...

   - Ааа... - беззлобно отмахнулся сумеречник. - Как скажешь. Кстати, вот про Аблу у тебя последние стихи ничего вышли.

   - Это которые? - тут же приободрился Антара.

   - Которые про голубку.

   - У меня все про голубку, - мрачно уперся парень.

   Сумеречник пожал плечами и прочитал:

   - Погляди на меня, каждый вздох мой, как пламя.    Приближаться не надо - сгоришь ненароком.    Улетай же! Быть может, ты встретишь в Хиджазе    Караван кочевой на просторе широком.    Он увозит красавицу, льющую слезы,    Погруженную в думы о доме далеком.    Заклинаю тебя, если встретишь ты Аблу,    Погрусти, помяни обо мне, одиноком:    "Он рыдал на лугу. Только слезы иссякли,    И глаза исходили кровавым потоком". 8

   Закончив декламировать, Рами выжидательно покосился на собеседника.

   Антара, тщательно скрывая прущее наружу тщеславие, сурово мешал в котелке палкой.

   - Все, готово.

   И блаженно принюхался. Потом, правда, вздохнул:

   - Жалко, лепешки нет...

   - Еще лепешки тебе, - фыркнул сумеречник.

   - Ну хорошо, - не выдержал юноша. - А как тебе это:

   Меткий лучник из бану суаль    Край бурнуса откинет, бывало,    Лук упругий натянет, и вмиг    Тетива, как струна, застонала.    Сколько раз он в засаде следил...

   - Антара, - устало прервал его сумеречник. - Не прибавляй к рукоблудию ложь. Эти стихи написал Имруулькайс.

   - Тьфу на тебя, - обиделся бедуин.

   - Все-таки вы ворюги, все, поголовно, - покачал головой Рами. - Ворюги и ходячие зеббы, только ими и думаете.

   Антара довольно заржал. И, утерев глаза рукавом, заметил:

   - А че такого? Я ж мужчина!

   Сумеречник только дернул плечом.

   - Ну ладно, - бедуин яростно зачесал в волосах. - Ну хорошо. Вот ты у нас воин, да?

   - Я хали, - усмехнулся сумеречник. - Которого племя держит у себя из милости.

   - Неважно, - отмахнулся Антара. - Ты ведь воевал, так?

   Рами пожал плечами - и что с того?

   - Ну так прочитай мне свои стихи. Про войну.

   Сумеречник долго смотрел на него - и Антара понял, что сейчас Рами скажет. У Стрелка была такая привычка: посмотреть-посмотреть, то ли как на страуса, то ли как на какашку, и спросить гадким голосом что-нибудь эдакое, с подначкой и приподвывертом.

   - Антара, я не понял.

   Ну, точно, сейчас с пометом смешает.

   Сумеречник продолжил:

   - Ты вообще откуда такой взялся, дружище? Ты серьезно думаешь, что я - про войну - буду писать стихи?

   - А что такого? - тут Антара начал закипать не хуже воды в котелке.

   Похлебка, кстати, остывала, затягиваясь льдинками жира.

   - Война - это мерзкая, отвратительная, причиняющая боль вещь, и вспоминать ее в стихах совершенно необязательно, - отчеканил Рами. - Как у вас говорят? Зеленый финик - не сладкий? Вот и с войной так, Антара. Нечего про нее в стихах писать. Тем более хвалебных. А ты всякую чушь бейт за бейтом городишь, потому что бой только издалека видел. Нет в нем ничего завораживающего взгляд поэта, Антара, это я тебе точно говорю.

   Но юноша уперся:

   - Ни в жисть не поверю, что ты ни строчки про войну не написал.

   - Хорошо, - сдался сумеречник. - Есть у меня стихи. Но не про войну. Про тех, кто воюет, скорее.

   - Вот и почитай, - мстительно сощурился Антара.

   - Ну вот это вот как бы вот так вот можно на ваш язык перепереть, - пробормотал Рами.

   И прочитал:

Тридцать бойцов - изогнутая дружина, да сотня в доспехе. Да ночь туга, как пружина. Хлопнет, откидываясь, блёклая парусина - и снова тихо. Затаились цикады. Или кто тут вместо выводит рулады, передавленные - припахивают мокрой псиной. Здесь понравиться может только отсутствие фальши. Этот фарсах тарантул обходит подальше. Незачем думать - кто всматривался раньше и почему перестал, по каким причинам, в эти ночи, приличествующие мужчинам, примерно так же, как похотливый банщик. Но увиденным не поделиться. В пыли и прахе, в чёрном зрачке, упраздняющем прошлые страхи, в высокомерном бденье кружащейся птахи - мы одиноки, хоть локоть не гол... 9

   - Рами, - строго прервал его Антара.

   - Да? - сумеречник смотрел как-то очень понимающе.

   - Это вообще не стихи. Это белиберда какая-то. К тому же занудная.

   - Ну вот видишь, - просиял Рами. - Я ж тебе говорил - война! Что в ней прекрасного?

   - Тьфу на тебя, полоумного, - в сердцах отмахнулся бедуин. - Давай есть, что ли, а то в комок слипнется и в котелке, и в брюхе.

   Рами заглянул в остывшее варево и поморщился. Антара пожал плечами и принялся зачерпывать из котелка горстями. Сумеречник что-то пробормотал по-своему, прежде чем к нему присоединиться.

   - Чево?... - промычал Антара, тщась разжевать не до конца разварившийся комок.

   Задержавшись со скользким шариком муки в руке, Рами улыбнулся:

   - Мне всегда казалось, что финал удачный.

   - Ну?..

   - "...На том - спасибо. И за то, что ночь проплыла бесшумно, как рыба. Я стою на камнях, как прочерк между горами."

   - Такое же говно, как и начало, - отрезал Антара.

   И сосредоточился на еде.

   Рами улыбнулся и облизнул испачканный в жирной жиже палец.

   - ...Рами! Рами!!! Просыпайся!..

   Антара протянул руку к спящему - и тут же рухнул на спину от удара в грудь.

   Продышавшись, он разинул рот и выдавил:

   - Ты чего-ооо...

   Сумеречник, моргая, завис над ним и, кашлянув, тихо сказал:

   - Больше не буди меня так, Антара. Руки не тяни, не трогай и вообще не подходи близко. А то убью ненароком.

   - Чего-ооо...

   - Д-дурак... - Рами говорил, как плевался. - Воином он хочет быть... Днем смотри, чтоб твоя тень на спящего воина не падала - а то проткнут, дурачина, балбес, поэт недоделанный...

   - Рами, заткнись! - обретя полное дыхание, гаркнул Антара. - На нас напали!

   Снаружи, словно в подтверждение его слов, донеслись ржание и меканье.

   Кобыла госпожи Афаф зазвенела ножными путами и трубно фыркнула, беспокоясь.

   Послышались крики. Следом прорезался испуганный рев верблюда.

   Рами резко вскинул уши:

   - Что случилось?

   - Напали, на нас, что! Набег! Кайсы скотину угоняют!

   Снаружи действительно орали, мекали и ревели.

   И вдруг - жуткий, пронзительный женский визг. И отчаянный вопль:

   - Убиии-ииили-ииии!!..

   Рами резко обернулся к выходу из шатра. За откинутым пологом метались в рассветном сумраке тени. Женщина снова заголосила:

   - Убили! Обоих убили! Ааааааа!..

   - Ничего себе... - ошалело пробормотал Антара.

   Кричала старая Хайфа. К ее воплям присоединились другие женщины - пронзительный вой поднимался к небесам.

   - Мой Джабир! Джабир! Ааааа! Сынок! Они убили Давада, аааааа!

   - Ого... - чувствуя, как от нездешнего страха мерзнет спина, пробормотал Антара.

   Убивать во время набега не полагалось. Угонять скот - сколько угодно. Ну, женщину украсть - обычно крали рабынь, чтобы не возиться потом с семьей приглянувшейся бабы, за девственницу могли запросить выкупом верблюда, а то и двух. А за рабыню взыскивали вдвое меньше, к тому же ее потом можно было продать. Но убивать свободных мужчин - нет, такого не делали. Ну разве что по дури или без умысла, в темноте дал палкой по башке, а башка треснула, но это редко случалось...

   - Пойдем, - совершенно спокойным голосом сказал сумеречник.

   Антара резко обернулся. Рами уже стоял - с луком наготове и пробовал пальцем тетиву. Золотистая кобыла тревожно била копытом. Над копытом дрыгался и звенел цепью толстый железный браслет - аль-Хану, как самое ценное, пристегивали короткими металлическими путами к колышку с кольцом, на крепкий замок. Ключ от замка носила при себе Афаф - днем. Ночью она пихала его под подушку.

   Кивая тонкокостной мордой, золотистая красавица перебирала длинными ногами и встряхивала гривой.

   - Тихо-тихо-тихо... - улыбнулся ей Рами и похлопал между широких черных ноздрей. - Мы скоро вернемся.

   И скользнул в крики и полусвет за пологом.

   Подхватив копье, Антара высунулся наружу - оглядеться. И тут же заорал - на них наметом шли два всадника. С мечами - мечами! откуда у кайсов мечи?! - наголо. Разинув рот, Антара беспомощно таращился на стремительно растущие фигуры в развевающихся бурнусах. Сквозь пыль и мельтешение он ясно видел - метнулась и упала, как сломавшись, женская фигура. Только рукава абайи взмахнули. У уха цвиркнуло - стрела.

   Правый конник широко размахнулся клинком - прямо над головой ломающей руки тени в бьющемся на ветру покрывале:

   - Джаби-иии... А! - вопль оборвался.

   Женщина рухнула в пыль и дернулась под копытами.

   От ужаса Антара заорал, колени его подкосились, копье задрожало в руке, и сильный толчок в плечо опрокинул его навзничь.

   От неожиданности юноша прекратил орать и посмотрел вверх - прямо между нелепо расставленными полусогнутыми коленями, в ветреном полумраке четко обрисовался Рами. Плавно и до жути спокойно сумеречник натягивал лук.

   Скалясь над гривой лошади, правый конник занес меч, готовясь срубить противника на скаку. Наконечник стрелы Тарега метил ему прямо в лоб.

   Далеко-далеко на западе тех, кто воевал с нерегилями, учили: никогда не пытаться стоптать копытами альва, натягивающего лук. Потому что альв - он не отскочит. И не попадет под меч. Он спустит тетиву, и только потом шагнет в сторону. А твоя лошадь промчится мимо - уже без седока. Потому что встречный удар длинной, в два локтя стрелы, помноженный на усилие несущейся во весь опор лошади, вынет тебя из седла играючи - и если ты не умрешь в седле, то уж точно помрешь с переломанной шеей, обвалившись на всем скаку наземь.

   Этого бедуина не обучали правильной тактике боя с альвами.

   Всадник получил стрелу в переносицу и обвалился в пыль, нелепо взмахнув ногами. Обдав горячим воздухом, конь прогрохотал мимо - скотина неслась напролом, роняя с мундштука пену. Второй конник рухнул на спину плашмя в десятке шагов от опускающего лук Тарега. Ему стрела вошла в ямку между ключицами. Серая кобылка, лишившись привычного груза наездника, вздыбилась и замолотила копытами, раскачивая колокольчиками на трензелях.

   - Убии-иилии-иии, ааааа, за что мне это, сыноо-оок!.. Омейр, Омейр, детка моя-аааааа...

   Женщина выла где-то далеко, в той стороне, где стояли шатры обеих жен шейха. С трудом прислушиваясь - горе делало голос до безобразия ревущим, грудным, неузнаваемым - Тарег понял, кто голосит. Фиряль, старшая.

   Призрачно звенели колокольчики, оседала песчаная взвесь, свистел в ушах рассветный ветер. Бледная в сумерках кобыла храпела, гнула длинную шею и поддавала задом, кося большим круглым глазом.

   У Фиряль сынишка едва-едва дорос до возраста пастуха.

   - Иди сюда, - тихо приказал Тарег осиротевшей лошади.

   И властно протянул руку к поводьям.

   Ухватив кобылу за узду, он подвел ее к распластанному на земле налетчику. Человек скребся пятками и пускал кровавые пузыри. Пробившая горло стрела раскачивала длинным оперенным хвостом в такт хриплому дыханию умирающего. Тарег сунул лук в чехол, закинул его за спину и наклонился над лежавшим. Наступив на запястье, вывернул из скрючившихся пальцев рукоять меча. Пальцы не желали расставаться с оружием и с хрустом ломались в суставах, один за другим отпуская ременную оплетку.

   На влажной от крови груди фариса поблескивал медальон: не привычная ладошка Фатимы, всегдашняя "пятерня удачи" суеверных ашшаритов, а что-то совсем иное по рисунку. Приглядевшись, Тарег медленно кивнул: молния в круге. Ему говорили, что на белом камне аль-Лат выбито именно это: круг, похожий на глаз. И бьющая сквозь него молния.

   В затягивающихся туманом глазах человека проступило что-то осмысленное.

   - Нет, - покачал головой Тарег в ответ на безмолвную просьбу умирающего. - Я не ускорю твою смерть. И не думай, что я делаю это из мести. Я хочу дать тебе больше времени перед уходом в иной мир - возможно, ты сумеешь что-то изменить. Ибо - клянусь сторожевыми башнями Запада, человек, - тебе не понравится то, что тебя ждет за чертой.

   Ставя ногу в стремя, нерегиль усмехнулся - бедуин хрипел, прыская черной кровью из горла, проклиная его во всех мирах. Со всех сторон в небо поднимался заполошный женский крик.

   - Брось копье, Антара! - обернувшись к жалко раскорячившемуся на земле балбесу, строго приказал Тарег. - Сиди здесь, сторожи аль-Хану! Бой - не дело не для таких, как ты!

   Посмотрев вперед - туда, где уже поднимался в небо дым над подпаленными шатрами, нерегиль увидел то, что и ожидал.

   Среди стелющегося дыма и хлопающих на ветру пологов, над спинами толкущихся коз отчетливо выделялась черная женская фигура. Бестолково мечущиеся люди не замечали ее - хотя Узза оставалась неподвижной, словно базальтовая статуя.

   Вбросив себя в седло, Тарег снова поймал глазами черный, как обелиск, силуэт. Богиня подняла руку и уперлась пальцем:

   Иди и сражайся.

   - С-спасибо огромное за совет, миледи, - прорычал Тарег, - а то я думал с кобылой обняться и тихо на задах пересидеть!

   Где-то на задворках разума прозвучал тихий, как полет перышка, смешок.

   Черная фигура истаяла в ярчающем утреннем свете.

   Оглянувшись на распростертого на земле юношу, Тарег гаркнул:

   - Даже не думай!

   И дал кобыле шенкелей.

   Глядя, как кобыла под Рами переходит с резвой рыси на галоп, Антара закусил губу и утерся рукавом. А правая рука как-то сама собой нашарила копье.

   - Аль-Хану, говоришь, сторожить... - прошипел юноша. - Да что ты понимаешь! Я заслужу себе славу!

   Абла еще услышит обо мне! На добычу, правда, рассчитывать не приходилось - он же несовершеннолетний, все отец заберет...

   Ну и ладно! Зато возлюбленная узнает о его подвигах!

   И, словно Всевышний услышал горячие мольбы юноши, случилось невероятное: Антара уловил знакомый звук. За спиной топала и бестолково звенела уздечкой коняга.

   - Ты ж моя красавица... - пробормотал бедуин, обернулся и увидел гнедую из-под сбитого стрелой кармата.

   Антара всадил копье в землю - чтоб когда в седло сядет, вытащить, - потом ловил поводья, лез ногой в стремя, оступался, прыгал на одной ноге среди трупов, снова лез и наконец закинулся наверх и едва не отбил зебб о высокую луку. В становище-то все больше без седла ездили. Хорошо, что на гнедой седло со стременами, а то как бы он залез на конягу? Никак, никого ж вокруг нет, чтоб на спину подсадить. Живого - точно никого, только дым стелется и мертвецы лежат...

   Рами он нагнал - и сразу понял, что дело плохо. Сумеречник с разгону летел на толпу чужих фарисов.

   Их было пятеро - кольчужных, без щитов, но с хорошими копьями и при мечах. Копье тут же свистнуло - Рами на скаку пригнулся в седле, Антара - с придушенным воплем - тоже. Над головой пронеслось и во что-то за спиной ударило, кобыла мотала башкой и храпела, древко проскальзывало в мокрой от пота ладони, как бы не выронить копье-то...

   А впереди уже орали и звенели - и тут Антару замутило. Рами привстал в стременах и отмахнул изогнутым трофейным мечом. Полетели щепки, брызнуло, фарис заорал, обрубок руки запылил красным, Рами отмахнул снова, и на глазах юноши грудь другого фариса раскрылась темной длинной дырой с белыми полосками ребер.

   Антара изо всех сил боролся с тошнотой и страхом, коняга почувствовала его нерешительность и подло поддала задом. Цепляясь на гриву, он увидел...

   - Рами!!! Слева-аааа!!!..

   Копье выпало из кривой руки Антары - но Рами заметил врага, и занесший дротик налетчик опрокинулся в седле.

   Пот заливал лицо, сквозь муть в глазах Антара вдруг с ужасом разглядел - на него! На него едут двое!!! А копье! Копье на земле! Уронил же!

   - Аааааа!..

   В глаза брызнуло очень горячим, с тяжелым топотом, звеня трензелями, промчалась коняга, Рами заорал:

   - Вон отсюда!

   Антара раскрыл глаза и увидел фонтан крови из перерубленной шеи, стеклянеющий глазами фарис оползал из седла, второй обменивался звонкими, хищными ударами с кривящимся, оскаленным Рами.

   Задыхаясь от отчаяния и страха, юноша выпростался из стремян и полез с кобылы - копье подобрать. Наклоняясь, он визгнул от неожиданности - перед его носом на землю с глухим стуком и звоном кольчуги свалилось безголовое тело. Из косо срезанной шеи торчало белым и хлестало красным.

   А по затылку крепко наподдали веревочной подошвой сандалии:

   - Я сказал - вон отсюда! Вон, вон! - свои увещевания Рами сопровождал чувствительными пенделями в плечо и в ухо.

   - Не пойду-уууу! - выл Антара, бестолково закрываясь ладонями.

   Волосы на темечке чувствительно сгребла железная пятерня:

   - Антара, я тебя сам убью.

   Сглатывая ком ужаса, юноша посмотрел в нечеловеческие глазищи.

   - Не пойду, - выдавил. - Что я Абле скажу? Не хочу, чтоб смеялась.

   Петерня медленно отпустила.

   - Умирай, если хочешь, - бронзовый голос сумеречника обдавал презрением, как зимний дождь холодом.

   Подбирая присыпанное пылюкой копье, Антара услышал удаляющийся стук копыт.

   - С бабами в шатрах не останусь... - упрямо прошептал он, утер слезы стыда и в отчаянии полез на кобылу.

   И снова нагнал Рами - очень быстро.

   На окраине становища в прыгающем факельном свете голосили и орали в десяток глоток, в реве заходились дети.

   - Антара-аааааа!.. мама-ааааа!..

   Ага, это Нуман бежит, все мордашка мокрая от соплей.

   - Маму увезли-иии... это не кайсы-ыыыы...

   Что это не кайсы, Антара уже понял.

   - Связали, во вьюк положили-иии...

   На шее Нумана болтался обрывок веревки. К его боку прижимались еще двое - дочка и мальчик тети Сафийи, их тощие шеи спутывал длинный ремень, а на кончике ремня, задирая подбородок, тащился еще и мелкий зареванный Ясир из соседнего шатра. Все четверо ревели, как зарезанные, и размазывали по лицам сопли, слезы и грязь.

   - Нуман, хватит плакать, ты мужчина. Развяжи их, - строго сказал Антара с высоты кобылы.

   - Отца заарканили, угнали, - всхлипывая, выдавил Ясир, выпрастывая шею из ременной петли. - Маму с сестрой во вьюк запихали. Брата с Ибрагимом за шеи связали и так за конем потащили...

   - А нас тоже повязали, а потом бросили, - мрачно добавил Нуман.

   Он уже утер сопли и преданно смотрел на Антару:

   - Ты спасешь маму и тетю Сафийю?

   - Конечно, спасу, - твердо ответил юноша и вскинул в руке копье.

   Раздавшийся за спиной строгий окрик заставил Антару съежиться в роскошном чужом седле:

   - Ты куда это собрался, о сын рабыни? И откуда у тебя лошадь, а? - рявкнул высоченный, богато одетый старик.

   Почтеннейший Рашад, как же без него. Мальчишек как ветром сдуло.

   А Рашад пренебрежительно бросил:

   - Отец твой сказал - расходиться.

   - Но...

   - Их больше сотни, дурак. В железе. На хороших конях. Даже если догоним, они нас к тем, кого на сворках ведут, подвяжут. Слезай с коня, Антара, бой окончен.

   - Но...

   И тут откуда-то справа раздался резкий голос Рами - стрелок закричал, кроя всех трусами и евнухами, ему ответили такие же возмущенные вопли.

   - Уйми своего лаонца, - презрительно процедил Рашад. - А то как бы ему бока не намяли. П-подлая приблуда, безродный выродок...

   Бормоча ругательства, почтенный господин перекинул через плечо полу бишта и удалился в темноту.

   Антара успел вовремя: Рами уже окружила пешая и конная толпа. Разъяренные люди орали, размахивали палками, и сумеречнику явно грозила хорошая трепка. Стрелок сдерживал топчущуюся кобылу, свирепо рычал в ответ и скалился, как каракал над добычей:

   - Ублюдки! - кричал он. - Трусливые и подлые ублюдки! Да не будет у вас матери!

   - Заткни свой грязный рот, сколопендра! - орали ему в ответ. - Не смей позорить благородных бану суаль!

   - Отберите у него коня и оружие! - о, кто-то умный нашелся. - Он приблуда! Хали не должен владеть имуществом!

   Сейчас бросятся все скопом, и Рами придется туго - он ведь словом связан. Если навалятся и бить будут, ответить не сможет наш стрелок...

   - О благородные сыны племени! - привстав в стременах, рявкнул Антара. - Выслушайте меня!

   Рами замолчал на полуслове и вытаращился. Ругань стихла. Только факелы трещали.

   - Неужели мы оставим наших товарищей? Неужели отдадим наших жен и сестер чужакам?!

   - Заткнись, Антара... - устало протянул кто-то из толпы.

   В ответ этому кому-то с треском наподдали по уху:

   - Помолчи! Дай стихи послушать!

   - Прочитай стихи, Антара! - проорал кто-то сзади.

   И Антара вскинул в руке копье и прочел:

   Отчего эти слезы, я сам не пойму -    Так бывает при встрече нежданной у нас.    Мы за жизнь не боимся, люди бану суаль,    Нам в бою безразлично, с кем сражаемся мы.    Все, кто знает меня, все, кто видел в бою,    Пусть расскажут, легко ли меня испугать! 10

   Ответом ему стало потрясенное восхищенное молчание - а следом многоголосый, свирепый крик:

   - Да благословит тебя Всевышний, Антара! По коням, храбрецы! Отомстим кайсам! По ко-ооня-яяям!!!...

   Через несколько мгновений они с Рами остались на пустом истоптанном пятачке земли лицом к лицу. Сумеречник смотрел на юношу совершенно круглыми глазами. Затем выдавил:

   - Охренеть...

   - Всегда рад спасти твою шкуру, Рами, - церемонно и вежливо ответил бедуин и приложил правую ладонь к груди.

   - Я... благодарен, - Рами опустил глаза и очень смутился.

   - Поехали, - гордо сказал Антара и тронул кобылу.

   - Куда тебе-то ехать?!

   Нет, вы подумайте! Он еще не унялся!

   И Антара гордо развернулся в седле и сообщил:

   - Навстречу славе. Навстречу славе и бессмертию в песнях, Рами.

   На этот раз он поехал вперед, не оборачиваясь.

   Несмотря на глухое ворчание, в котором Антара явственно разбирал не очень добрые о себе отзывы.

   Когда они нагнали разбойников, юноша понял, что Рами был прав. Кругом прав.

   Не стоило ему ехать.

   Скакавшие впереди с ревом и звоном сшиблись с фарисами. Оглушающе злобные, пронзительные крики сумеречника слышались издалека. Ему вторили остальные - радостными возгласами и воплями. Ну да, у нас в становище никто так рубиться не умеет, это точно.

   Среди каменных стен сухого русла метались крики, звон и ржание, эхо путало слух, на закидывающей колени лошади Антара изо всех сил держался в седле и страшно боялся упасть под копыта.

   Над головой и по сторонам орали, скрежетало и звенело железо - словно кругом враги, и юноша судорожно оглядывался - нет, нет, вот, свои, свои, свои.

   Свирепый клич накатил волной - и Антара не сдержал пуганого вопля.

   На них бежали пешие фарисы с копьями!

   Отчаянный визг лошади сказал все - убили кобылу, прямо под ним убили. Заваливаясь, Антара счастливо упал под брошенное копье, над ним мелькнула булава, он подставил древко, хрустнуло, фарис рухнул с пробитой стрелой шеей.

   Кобыла упала на бок и визжала, взбрасывая копыта. Из пропоротого копьем брюха текло и вываливалось склизкое и извитое.

   Горло бедняжке Антара перерезал джамбией мертвого фариса. Вокруг стало как-то пусто. Впереди в горловине вади стояла сплошная пылюка, закрывающая скудное рассветное небо. Там грохотали и вопили.

   А Антара стоял над мертвой, огромной какой-то кобылой и смотрел на пыль, которая оседала на блестящий лошадиный глаз.

   - Аааа... - послышался слабый стон. - Аааа...

   Знакомый голос. Заглянув за лежавший поперек чьего-то тела труп, Антара увидел Муфида. Точно, он вторым ехал на соседней лошади, точно.

   Из груди Муфида торчала длинная толстая стрела с ярко-зеленым оперением. Отваливая тяжеленный из-за доспеха труп фариса, Антара ее потревожил, раненый захрипел. На губах выступили кровавые пузыри.

   Муфид скосил большие, запавшие глаза:

   - Я ведь не умру? - прошептал.

   Антара сглотнул, сел рядом и взял его за руку. Кругом лежали мертвые люди и лошади.

   - Я ведь не умру? - опять пузыри на губах.

   - Нет, - тихо ответил он. - Конечно, не умрешь.

   Стрела покачнулась, Муфид захрипел.

   - Ты тихонько лежи, - еще тише посоветовал Антара, пожимая холодеющую ладонь.

   Муфид подергался и затих. Розовый пузырь лопнул на губах. На широко раскрытые глаза сеялась тонкая пыль.

   - Бессмертие, говоришь?

   Антара сглотнул и не сразу обернулся.

   Рами стоял, устало опустив взлохмаченную голову. Лицо покрывала корка грязи и крови. Рядом стояла такая же понурая, с облипшей кровью гривой, серая кобыла.

   - Заверни его в бурнус, клади на седло, - тихо сказал сумеречник. - Копье оставь. Не бери.

   Антара медленно кивнул и отпустил ладонь Муфида.

   Авад ибн Бассам прищурился в восходящее, слепящее белым солнце.

   - Видишь кого?

   - Нет, отец, - жалобно отозвался Нуман.

   Младшенький все еще дрожал и таращился в колышущийся усохшей травой горизонт. Обхватив себя за плечи, мальчик трясся на холодном утреннем ветру и не мог оторвать глаз от пустыни - а вдруг опять попрут. Нуман стоял на невысоком взлобье - оттуда лучше наблюдать за окрестностями.

   Сколько людей ускакало вслед за Антарой, шейх так и не понял. Пока, во всяком случае.

   Со вздохом Авад ибн Бассам посмотрел на уложенные рядами тела - кого-то прикрыли обрезком ковра, кого-то - чужаков большей частью - нет, и оскаленные, застывшие в крике лица безжалостно высвечивало солнце. В каменистую промоину на задах становища стаскивали труп за трупом - мужчин, женщин, детей. Кто-то орал: мол, врагов нужно бросить на съедение волкам и шакалам, но ибн Бассам воспротивился. Теперь нет ни врагов, ни своих - есть только мертвые тела, нуждающиеся в человеческом погребении. Так он сказал. Такова была мудрость, завещанная ему отцом: не отступай от заповедей людей, и всегда отдай человеку человеческое.

   Ибн Бассам старался не смотреть вправо. Между длинными ковровыми свертками - слева Хайфа, справа веселушка-хохотушка Суха, лежал сверток покороче. Над ним, раскачиваясь взад-вперед и тихо подвывая, сидела Фиряль. Покрывало сползло, открывая тронутые сединой волосы. Незаплетенные пряди трепал равномерно свистящий ветер.

   Авад отвернулся. Он сам нарек малыша - Омейр, долгожитель. А мальчик и седьмой весны не увидел - вон как судьба распорядилась. У Фиряль уже половины зубов не было - понятное дело, старшей жене было уже далеко за тридцать - и сына она рожала тяжело, долго потом в горячке лежала. Авад думал уж еще одну жену сватать - но нет, крепко сбитая, сильная Фиряль выжила. Даже грудью сына откормила. Но и он, и жена знали - больше у них детей не будет. Куда уж, скоро совсем старухой станет.

   Сморгнув - не хватало еще слезу пустить - Авад вздохнул. Начертал калам, как судил Всевышний, что тут говорить. Жалко мальчика, смышленый был. А жену молодую взять придется, это теперь дело решенное.

   - Видишь кого?

   - Н-нет, отец, - стуча зубами, отозвался Нуман.

   И стал судорожно запахивать великоватый, с плеча Антары, бурнус.

   Сверху, шурша щебенкой, стащили еще два трупа. Оба из нападавших.

   - Это не кайсы.

   Авад аж вздрогнул - до того тихо подошел старый Рашад.

   - Ты воистину прав, о шейх, - почтительно отозвался он.

   - Это фарисы. И на всех - один и тот же знак.

   Старик медленно погладил пятнистой от возраста рукой бороду. Про знак они говорить не стали - чтобы не приваживать зла. Да и что тут было говорить - все и так ясно.

   Разорив Ятриб, карматы взяли такую добычу, что им не хватило верблюдов - золото вывезти. Они ободрали золотые пластины с купола Джума-масджид, выломали золотые решетки в махсуре - рассказывали, что трофеи заставили нести самых знатных пленников из числа хашимитов, потомков Али, мир ему. На награбленное в Ятрибе золото карматы могли нанять и вооружить хоть тыщу фарисов. И натравить их на кого угодно.

   - Многих не хватает, - так же тихо продолжил старик.

   Ибн Бассам лишь низко наклонил голову - знаю, мол.

   Народу фарисы переловили видимо-невидимо. Детей, правда, в последний момент бросили, не стали связывать и на верблюдов грузить. И быстро погнали всех на восток, к землям племени мутайр. Про мутайр говорили, что они давно и прочно в союзе с карматами. Впрочем, то же самое говорили и про руала.

   А сумеречник с Антарой подбили пару десятков самых отчаянных голов - в основном тех, кто лошадью во время боя разжился, - поскакать за ними. Отбивать пленных.

   Авад этот план не одобрил - хотя фарисы угнали и мать Нумана. Он не любил ввязываться в безнадежные предприятия. А два десятка сорви-голов против сотен хорошо вооруженных головорезов - это дичь, глупость и верная смерть. Женщин всегда можно прикупить, они еще детей нарожают. Тем более, впереди зима, да еще после такого бесплодного страшного лета. Колодцы вдоль старой каваранной дороги пересыхают один за другим, и кто знает, может, халифским наместникам и их гвардейцам снова взбредет в голову обвинить во всем бедуинов. И придется опять отдавать все до последней козы, да еще и детей впридачу. Так что если Всевышний судил кому-то погибнуть или попасть в рабство к карматам - значит, но то воля Всевышнего. А в племени и без того достаточно голодных ртов.

   - Отец! Они возвращаются!

   Нуман счастливо визгнул и припустил вниз с вершины дюны -навстречу воинам.

   Авад степенно одернул рукава бишта и стал медленно подниматься вверх по склону. Пуская вниз шипящие змейки песка и стараясь не оступиться, подумал: если Антара остался жив, он, ибн Бассам, сделает все, чтобы отвадить глупого юнца от дружбы с сумеречником. Поэт, горе-забияка, птицы у тебя в голове, о Антара, а это не дело. А за лаонцем - Авад это чувствовал - клубилось что-то... тревожное. Нехорошее что-то шло за ним по пятам. Так что нечего Антаре вокруг него увиваться и рассказы слушать. И стихи сочинять тоже пора заканчивать. Надо, в конце концов, женить парня. Вон хоть на дочери погибшего сегодня ночью Давада.

   Выбравшись на взгорок, Авад обозрел загаженное, исходящее дымками и ядовитым запахом пережитого страха стойбище. Кстати, о Даваде и его дочке. Женщины, вставая на цыпочки и вытягивая руки, пришпиливали длинными металлическими спицами сорванный занавес на шатре. Давадова дочка, Рима, трудилась вместе со всеми. Ветер дернул ее за полу абайи и облепил стройное тело: бок, длинные ноги, широкие бедра.

   Авад почувствовал, как между ног все напряглось. А что? Давно он не пробовал девственницы. Старики говорят, что нет ничего лучше для здоровья и продления жизни, чем молодая горячая девушка - не зря халифы, рассказывают знающие люди, раз в неделю входят к юной красавице, разрушая ее девственность и отпивая от ее жизненных соков.

   - Едут! Едут! - заорали внизу.

   Изманная линия скал оплывала на востоке степью. Среди желто-серых каменных проплешин толпа конных и пеших казалась немыслимо пестрой - полосатые бурнусы оживляли унылый вид плато. Щурясь и прикладывая руку ко лбу, Авад силился разглядеть своего чернокожего отпрыска. Среди устало плетущихся коней и людей не разобрать было, кто есть кто. Поди ж ты, целую толпу отбили эти сумасшедшие.

   Восток над степью расцвечивали рдеющие полосы перистых облаков.

   - Пока не зарядили дожди, неплохо было бы двинуть к аль-Румаху. А? - это он спросил старого Рашада.

   Старик, кряхтя, тоже взлез на горку и теперь сопел рядом с шейхом, дергая себя за кончик бороды.

   - После этого боя о нашем сумеречнике будут говорить в каждом шатре, - пробормотал, наконец, Рашад.

   - Мда, - задумчиво ответствовал Авад.

   Вот прославился так прославился, это точно. Ему уже наплели несусветицы про сечу в становище: и как лаонец врагов как куропаток пострелял, и как мечом порубал - ну разве что как птица на кобыле своей, из-под фариса вытащенной, не летал. Одним словом - чушь, достойная лишь поэта и поэтических выдумок...

   - А я бы, о Абу Антара, не брал сумеречника на ярмарку, - вздохнул старик.

   - Думаешь, украдут?

   - Хм, - мрачно ответил Рашад. - У карматов длинная память, о шейх. И думаю я, что про нашего лаонца в их в шатрах тоже будут рассказывать. Знаешь, как говорят: если бы перепелку оставили в покое, она бы уснула...

   - Карматы налетят снова, о Рашад, - устало ответил ибн Бассам. - А с сумеречником, хоть он и полоумный, отбиться вышло куда как удачнее.

   И почти против воли улыбнулся. Он теперь отчетливо видел: рядом с серой в гречку лошадкой, везущей какой-то длинный сверток, шел его Антара. Короткие курчавые - в материнскую породу - волосы отливали черным воронова крыла.

   Ладно, сынок. Вот отпразднуем мою свадьбу - и о тебе подумаю. А то кому сказать - парень еще женщины не пробовал, скоро все ладони сотрет, трудясь по ночам над зеббом...

окрестности аль-Румаха, некоторое время спустя

   Трое подростков и мальчишка залегли за невысокой каменной оградкой. Обычно в загоне держали коз, но сейчас вместо скотины там толклись женщины.

   - Ну же, чего встали, ничего ж не видно, - выдохнул сквозь зубы Нуман.

   Как самый нетерпеливый, он уже засунул руку в штаны.

   Им уже не впервые случалось подглядывать за женщинами - правда, за сование носа на женскую половину шатра били палками нещадно. Но слушать возню отцов с женами и не подглядеть в дырочку было попросту невозможно. Поэтому отцы предусмотрительно выставляли рабов с палками - чтоб ходили вокруг пологов и гоняли юных дурачков со вспухшими зеббами.

   Да и сейчас им могло перепасть по хребтине. Но отказаться от зрелища было невмоготу: сегодня шейх брал к себе в шатер Риму, и старухи должны были осмотреть девушку.

   - Вон, вон, платье стягивает... - простонал Сухайб.

   - Тихо ты, - цыкнул Антара.

   И тяжело задышал, возясь с завязкой штанов.

   - Не, тока покрывало пока... - разочарованно выдохнул Нуман.

   Но все равно взялся за дело.

   С Римы действительно сняли головной платок и распустили волосы.

   - Уууу... - разом счастливо задышали все.

   Старая Назира велела девушке разинуть рот и придирчиво осмотрела зубы. Потом дала с ладони кусок сахара - чтоб та разгрызла. Коли у девушки крепкие зубы, справится.

   При виде коричневого кусочка у всех потекли слюни, и пришлось удвоить усилия, чтобы не отвлекаться.

   Римка, кто бы сомневался, сахар разгрызла, да еще и облизнулась.

   Тогда Назира покивала, пожевала беззубым ртом, и велела девчонке стать на колени. И принялась таскать ее за волосы - а ну как вылезать начнут, если слабые. Потягав Римку всласть за космы, стала прочесывать пятерней - а потом придирчиво разглядывать, сколько волосин на пальцах осталось.

   Старуха, как видно, осталась довольна осмотром. Потому как величественно кивнула и велела рабыням снять с Римы платье.

   - Уууххх... - застонал, засопел Сухайб.

   - Ти...ше... ууу...

   - Вот так сиськи-иии...

   Назира, меж тем, споро ощупывала голую девчонку. Потеребила соски, пощипала за полные бедра, велела поднять руки и прощупала груди. Снова кивнула. И показала рукой на разровненную площадку с песком.

   Девчонка покорно присела и пустила струю.

   - А мохнатая у нее... - мечтательно охнул Антара.

   - Ддааа... - отозвался Нуман.

   Женщины склонились над оставленной Римкиной струей ямкой, долго приглядывались, и так и эдак. Из подслушанных разговоров сестер юнцы знали: если ямка глубокая и круглая, значит, струя сильная и все там у женщины как надо, чтобы ребенка родить.

   Римка полезла в платье, и все разочарованно, в один голос, застонали.

   И тут:

   - А ну брысь отседова, шакальи дети! О бесстыжие, я все скажу вашим отцам, чтобы они отрезали вам между ног лишнее!!!..

   От стойбища к ним бежала - и размахивала палкой - старая невольница тети Фиряль. Ее вопли всколыхнули женщин в загоне, и те возмущенно заверещали.

   Придерживая спадающие штаны, юнцы, как антилопы, припустили в пустыню.

   Вслед полетели камни и крики, но увиденного должно было хватить на месяцы вперед - так что оно того стоило.

   Дождавшись темноты, они решили возвращаться. Из становища тянуло волшебным запахом козлятины, жареной и вареной с луком-пореем. Ну да, сегодня женщины ходили в оазис закупаться провизией для свадьбы. Доспехи и оружие убитых фарисов продали с большой выгодой - и теперь племя пировало. Говорили, что из оазиса принесли даже фрукты - но этому особо никто не верил. Да кто их ел, в самом-то деле, эти яблоки с грушами...

   Среди шатров было не протолкнуться - на торжества сбежались и свои, и чужие, охочие до дармового угощения людишки. С криками выносили котлы с дымящимся рисом, вертели над угольями ободранные тушки козлят и даже баранов.

   От шатра шейха донесся жалобный рев верблюда - видно, готовились резать. Антара лично ходил сегодня с отцом к стаду, выбирать молодых самцов, годных на мясо.

   Мальчишки надеялись, что в свадебную ночь все перепьются, а на следующее утро, за похмельем и счастливой сытостью, и думать забудут об их проступке. Судя по гомонящей толпе, толкающейся и пихающейся у каждого полога, так оно и будет.

   Осторожно ступая и на всякий случай прикрывая лицо краем бурнуса, Антара крался к отцовскому шатру. А потом вдруг остановился, как вкопанный - куда он прется, идиот! Сегодня оттуда точно всех выставят - отец будет заниматься с девчонкой!

   И парень решительно свернул на окраину - к шатру толстой Афаф. Провести вечер с сумеречником всяко лучше, чем попасть под палку дюжего Азама, чернокожего раба отца, - по слухам, брата покойной матери.

   Дойдя до шатра, он вовремя остановился - что-то вокруг подозрительно тихо. Сутолока осталась позади, у шатров шейха и его семьи. А здесь, вдалеке от колодца и от приготовлений к свадьбе, было пустовато.

   Вот потому-то Антара сразу увидел двоих людей, совещавшихся у полога шатра Афаф. Занавес-гата, тканый в красно-зеленую полоску, привалили охапками хвороста - чтобы ветром не поднимало. На этих-то вязанках и сидели двое разговаривающих тихими голосами, с ног до головы закутанных - кто же это?.. может, сумеречники?..

   Антара хлопнулся наземь и, чуть подняв голову и насторожив уши, пополз вперед.

   Подползя, он чуть не плюнул - вот себе навыдумывал. Это ж сама Афаф и - отец. Интересно, что он в такое время здесь делает, ему ж скоро Римку за полог вести...

   О чем это они беседуют, да еще так тихо?..

   - Спит, говоришь?

   - Да он вечно дрыхнет, этот сын змеи... - сварливо бурчала старуха.

   - Накормила досыта?

   - Да уж куда больше, сколько сожрал, как в него столько влезает, в этого сына прелюбодеяния, и куда девается потом, худосочный заморыш, как на ногах держится, однако ж обглодал все ребрышки...

   - Тогда пойдем.

   Похожие на кули тени - по осеннему времени все кутались в шерстяные аба - поднялись и пошли вдоль гата. К хозяйственной половине, где квартировали кобыла и Рами. Затаив дыхание, Антара осторожно поднялся и потрусил следом. Чего им надо от сумеречника?

   За откинутым пологом фыркнула и утробно гоготнула кобыла. Зазвякали путы - лошадь затопталась.

   Афаф с отцом что-то такое делали внутри - только непонятно что.

   - Я не понял, - вдруг донесся до Антары спокойный голос Рами.

   - Чего ты не понял, о бедствие из бедствий? - рявкнула старуха.

   - Что это такое?

   Звякнуло.

   - Ты и впрямь, что ль, дурачок? Это цепка лошадиная!

   - Вы меня что, с кобылой в темноте перепутали? - зазвенел злостью голос сумеречника. - Я обещал - значит, не сбегу! Какого...

   - Не обижайся, Рами, - вдруг сказал отец. - Это не для того, чтоб ты не сбежал. Это чтоб тебя не украли.

   - Что?!..

   - Эй-эй-эй! Забыл? Слово ты дал, слово дал, что меня слушаться будешь! Я сказал - ты сиди!

   - А ты не забыл? Что обещал плохого не приказывать?! Это что такое, по-твоему, а?! Хорошее, да?!

   - Зачем так кричишь? Ты жизни не знаешь, Рами, уж не обижайся! Украдут тебя, коли не пристегнем, как есть украдут, даже глазом ты моргнуть не успеешь! А утром Афаф тебя отстегнет - иди куда хочешь, да?

   - Угу, - сдавленно и зло отозвался Рами. - Если меня будут красть, я буду ржать и бить копытом, небось не пропустите.

   - Тебе бы все шутить, дурачина, - сурово отрезала Афаф и величественно выплыла из шатра.

   Затаясь в темноте, Антара едва сдерживал рвущийся наружу хохот. А потом, проводив глазами удаляющуюся тень отца, раздумал лезть под полог к Рами, - этим вечером сумеречнику, похоже, будет не до рассказов. Афаф, меж тем, звеня ключами, засеменила следом за шейхом - к пиршественным кострам.

   Улыбнувшись в темноте, Антара направился следом за ними - побьют так побьют. Зато накормят досыта.

   Кобыла сочувственно вздохнула у Тарега над головой. Он отсутствующе погладил ее по мягким бархатным ноздрям. Теплое дыхание пощекотало пальцы.

   Цепь, кстати, оказалась очень короткой - всего в локоть длиной.

   - Не грусти так.

   Мягкий женский голос заставил его подпрыгнуть на циновке.

   Ну да, конечно. На земле перед ним непринужденно расположилась бедуинка в черной абайе. На этот раз Узза приняла облик вполне человеческих размеров - тоже понятно, в шатре тесно, миледи не при параде, корона бы полог задевала.

   - Может, отстегнете по дружбе? Ну, или в знак благодарности за услугу? А, миледи? - и он выразительно покосился на железный браслет на щиколотке.

   - Ты осмелел, - фыркнула Узза. - Смотри, как дерзишь мне, не то что в Таифе. В Таифе ты дрожал, как тушканчик.

   В ответ Тарег пожал плечами:

   - А что вы мне сделаете, миледи? У меня же ничего нет. А когда ничего нет, отнимать нечего. Я - свободен.

   Узза тихонько рассмеялась. Он скривился:

   - Ну да, ну да. Лошадиная цепочка. Наши философы называли это словом парадокс.

   - Я смеюсь, потому что ты говоришь, как суфий.

   Тарег скривился еще сильнее:

   - Причем тут дервишеские бредни? Это здравый смысл. Чем меньше привязанностей, обязательств и имущества, тем ты свободнее.

   - Как же ты собираешься одолеть нашу сестру? Выйдешь против нее вот так - без обязательств и имущества?

   - А это уж ваша забота! - рассердился в ответ Тарег. - Я выполняю уговор? Выполняю. Вот и вы давайте. Думайте, что мне делать.

   Узза хмыкнула:

   - Ты сначала с моей псоглавой сестрицей сочтись. Манат - не такая, как я, она не любит ни людей, ни сумеречников. Вот выполнишь ее поручения, жив останешься - тогда и поговорим.

   - Вот только не надо меня смертью пугать, - процедил Тарег.

   - Я не пугаю, - удивилась женщина в черном. - Я лишь говорю, что твое будущее не определено.

   - Еще бы ему определиться, - пробурчал нерегиль. - Здешняя жизнь - как болото. Точнее, зыбучий песок. Что ни делай - все канет и растворится, останется лишь грязища. Где уж тут взяться будущему, да еще и определенному. Разве что четыреста девяносто первый год маячит - и то хорошо...

   В ответ на его мстительное шипение Узза лишь повела плечами:

   - Ничто не ново под этим небом. Конец света пророчили незадолго до прихода Али. И перед тем, как из степей вышли джунгары.

   Тарег разозлился окончательно:

   - А я уверен, что на этот раз все пророчества сбудутся! Конец света - лучшее, что может случиться с этой болотной прорвой!..

   Узза ответила своим всегдашним легким смешком:

   - Не сердись на них. Они как дети.

   - Это не дети, это уроды какие-то... - пробурчал он в ответ.

   - А мне их жаль. Люди называют сестру хозяйкой судьбы, - задумчиво проговорила женщина в черном покрывале. - Хотя, по правде говоря...

   Тарег кивнул - у судьбы нет хозяйки, это правда. У нее есть Владыка. Хозяин чертогов мертвых.

   - Сестра - справедливость. А я - милосердие.

   Он не сдержался:

   - А в Нахле? Это тоже было милосердие?

   Узза пожала плечами:

   - Я же говорю, они как дети. Ничего не понимают, везде лезут, говорят глупости. Ничему не учатся. Разве не бывает, чтобы упрямый ребенок сбежал от матери и попал в беду?

   Тарег долго молчал. Потом согласно кивнул. И с неожиданной горечью проговорил:

   - Хреновый из меня спасатель для таких детишек. Ни Силы, ни войска.

   Женщина в черной абайе снова пожала плечами:

   - Ты сам выбрал этот путь.

   - Я отказался от войска, не от Силы. Силу у меня... забрали.

   - Это неважно, - вздохнула Узза. - Я ходила среди них сотни лет до тех пор, пока не пришел Али. Я была могущественным духом. И что? Они ничуть не повзрослели.

   Тарег фыркнул:

   - Ничуть не повзрослели? Да они не то что не повзрослели, они поглупели - напрочь! Раньше хоть вас боялись, а теперь? Вы отступили в сумерки, а новое учение оказалось им великовато. Пастух говорил о совести - но это же смешно! Он бы еще им про парадокс рассказал! Бедуинов палкой промеж глаз надо бить, а не про совесть проповедовать! Так и маются, межеумки - уже не язычники, но еще и не верующие...

   Узза вздохнула:

   - Завтра иди в ар-Румах. Сестра даст тебе поручение. А у меня осталось последнее дело к тебе.

   И тут она замолчала. Надолго.

   - Миледи?..

   Узза подняла ладонь - тише, мол. И наконец проговорила:

   - Если ты поумнел - сам поймешь, какое. А если остался таким же глупым - я подожду.

   - Что-ооо?..

   Богиня легонько хмыкнула - и исчезла.

аль-Румах, следующий день

   Глаза разбегались - столько всего продавали. Ярмарка орала, толкалась, гомонила, пылила и пахла тысячью приманчивых ароматов - вареного и жареного мяса, харисы, орехов в меду, жареной саранчи. И ладана. И алоэ. И финикового вина. И кинзы. И фиников. Глаза разбегались, слюни текли.

   Денег у Антары не было - а у кого они были?

   Рассказы его о Битве в Сухой реке послушали-послушали, да и разошлись, поганцы. Хоть бы кто связку медяков дал или на худой конец угостил жратвой или выпивкой. Но нет, все смотрелись одинаково - худые, обтянутые кожей лица, обветренные губы и голодный блеск в глазах. Обглоданные страшным летом людишки жались и мелочились, и торговля шла ни шатко ни валко - покупать-то покупали, да в основном купцы из далеких северных городов.

   Сумеречник слинял куда-то сразу, прям когда Антара начал читать свое новое:

   Я видел, как всадники плотной стеной приближаются.    Кто может меня упрекнуть? Я рванулся вперед.    Взывали звенящие копья, мне слышалось: "Антара!"    Впивались в коня и прервать наш пытались полет.    Мой конь белогрудый, отмеченный белою звездочкой,    Стал красен от крови, в рядах пробивая проход.    Он вдруг захлебнулся слезами и жалобным ржанием    И стал оседать: острие угодило в живот.    О, если бы мог он словами излить свою жалобу,    О, если он мог рассказать о страданье! Но вот    С победными криками ринулись наши наездники    По дну пересохшего русла, как новый поток.    Они восклицали: "Да это же доблестный Антара!    Он всем храбрецам голова! Это он нам помог!". 11

   На четвертой строке он услышал в голове всегдашнее глумливое хмыканье. И, обернувшись, уже не увидел Рами у себя за спиной.

   Ну и пусть. А что? Что он должен говорить о том бое? Что над умирающим Муфидом сидел?

   Вздыхая и бурча проклятия скупости ашшаритов, Антара плелся по базару, почти не глядя по сторонам. А чего глядеть-то? Денег-то - нет. И не предвидится. Хотя... он бы посмотрел на оба дива, о которых кричали нынче на базаре.

   Сперва Антара пошел потаращиться на чудо-кобылу - ну еще бы он не пошел, про нее столько у костров рассказывали! Звали кобылицу Дахма, "Черная", и люди мечтательно закатывали глаза, декламируя бессмертные бейты Имруулькайса:

   Когда еще спит в гнезде семья быстрокрылая,    Едва-едва рассвело, седлаю рысистого.    Высок он, проворен, тверд, с грохочущей глыбой схож,    Которую сверг поток, бушуя неистово.    И, как человек скользит, по склону карабкаясь,    Сорвется войлок вот-вот с хребта золотистого.

   Кстати, о золотистом хребте - кобыла, как становилось понятно из ее имени, была черна, как ночь. А как известно, Али - мир ему от Всевышнего! - сказал: "Если бы всех ашшаритских коней собрали в одном месте и пустили вскачь, то первым пришел бы золотистый конь". С другой стороны, бедуины от века говорили: "Лучший конь - вороной с белыми браслетами на ногах, а после него - золотистый с такими же браслетами".

   Спорили чуть ли не до драки: те, кто уже видел Дахму, клялись, что не производилась на свет кобыла красивее, совершеннее и соразмернее в полноте бедер, крепости спины, ширине сухожилий. Глаза ее были круглы и черны как ночь, а бока подтянуты и сухощавы как у газели.

   Другие же кричали, что кобылица Али по имени Сабха была как раз золотистой масти, а раз так, то и спорить тут не о чем: лучший в мире конь - золотистый. Недаром Пророк однажды подошел к своему коню и принялся обтирать ему шею и щеки подолом своего плаща и рубахи. А люди восклинули: "Что мы видим!" Но Али ответил: "Сегодня мне во сне явился ангел Джабраил и упрекал за то, что я плохо хожу за своим конем".

   Вот почему Антара решил во что бы то ни стало увидеть все своими глазами. И пошел на конскую ярмарку, и протолкался сквозь толпу, чтоб хоть одним глазком да глянуть на лошадь прославленной красоты...

   Дахма стояла, высоко закинув морду и приподняв собранный у репицы хвост. И била тонкой в бабке ножкой. Широкие бока ее переливались под солнцем нефтяным жирным блеском, подтянутое брюхо взмывало к бедрам, и вся она была...

   Недосягаема. Невольник держал длинный недоуздок, а под тростниковым навесом сидел шейх племени мутайр - хозяин дивного скакуна - и перебирал четки. На подходящих к нему прицениваться он смотрел, как на дерьмо шелудивой собаки. А вокруг стояли вооруженные воины мутайр и глаз не спускали с тонконогого чуда, роняющего с длинного языка освежающую слюну.

   Утирая рукавом слезы счастья, смешанные со слезами тоски, Антара поплелся прочь - к другому диву аль-Румаха. На базаре еще вчера покричали о девушке поразительной красоты, увидев которую луна бы сказала: "Мне стыдно, я скроюсь!".

   Еще не дойдя до невольничьего рынка, Антара услышал громкие вопли посредника:

   - Сколько вы дадите за жемчужину водолаза и за газель, ускользнувшую от ловца!

   Народ гомонил и толкался, все лезли вперед, напирая на широкие колья оград и загонов. Ветерок бился в парусине навесов, сеялась пыль, из сероватой дымки над головами тускло глядело солнце. Сердце сжималось, в груди распиралось что-то огромное и оттого страшное. На мгновение Антаре показалось, что его обожгло холодом, - и он оглянулся.

   Взгляд его уперся в обычный для аль-Румаха забор из желто-серого кирпича, сбитая из неровных досок дверь криво свисала в петлях...

   Постой-ка, Антара, вдруг сказал он себе. Щелястая дверь болталась в каменном - каменном! - проеме. Сером, глыбистом, да еще и со странной надписью сверху. А за скрипучей провисшей створой чернелось... черное. То самое черное. Холодное и страшное, что только что его обожгло.

   - Тьфу ты... - пробормотал Антара.

   И схватился за ладошку Фатимы на груди. Сморгнув, он глупо захлопал ресницами: не было там никаких глыб и надписи, конечно. Обычная садовая калитка, створа косо-криво болтается.

   - Фууу-уух... - выдохнул юноша

   И поправил шапочку под куфией - как голову-то напекло. Тетка в черной абайе, сидевшая под болтавшейся дверью, зыркнула на него из-под маски-бирги. У порога лежали три одинаковые псины. Худые и длинные, почти без шерсти. Салуги, гончие. Тьфу ты, и все три черные. И одинаковые еще. Тьфу еще раз, еще раз тьфу, шайтан...

   Посредник снова заголосил над пылью и гомоном:

   - Вот она, луноликая, похожая на чистое серебро, или на палтус в водоеме, или на газель в пустыне! У нее жемчужные зубы, втянутый живот и ноги, как концы курдюка, и она совершенна по красоте, прелести, тонкости стана и соразмерности!..

   Все три псины мрачно глядели на Антару, из слюнявых пастей свисали розовые язычины.

   - Тьфу на вас, нечистые твари... - пробормотал Антара.

   И раздумал идти смотреть на невольницу - только зеббу в штанах больно будет, а так никакого проку... Да и не пробьется он к скамеечке, на которой сидит девушка, там уж давно люди посостоятельнее его толпятся.

   И решительно повернул назад - как раз вовремя.

   Ибо в проулок входила Назира с женщинами - вон, точно, Фиряль идет, в парадной бирге с золотыми монетами на налобнике. Антара метнулся к ближайшему загону, в котором лежали и сидели на циновках люди, и быстро сжался в комок - пусть думают, пьяница со вчерашнего пережидает.

   Женщины прошли, подталкивая выводок грязных худых девчонок - ну да, сирот, оставшихся без кормильцев, решено было отвести к торговцам. А зачем племени кормить трех или четырехлетних девчонок, какой от них толк? Замуж брать рано, да выживут ли, непонятно, а работницы из них тоже еще никакие.

   Проводив глазами босые ступни женщин, Антара осторожно поглядел им вслед - не, в сторону свернули, туда, где под навесами сидели торговцы, покупающие девочек. Этой осенью им много детей привели, что правда то правда.

   Юноша быстро поднялся и припустил вверх по узенькой-узенькой улочке, перекрываемой жердями, с которых свисали какие-то сушащиеся тряпки.

   Он не видел, что все три гончие выстроились в устье проулка и внимательно, неотрывно смотрят ему вслед.

   -... Мой конь белогрудый, отмеченный белою звездочкой,    Стал красен от крови, в рядах пробивая проход.    Он вдруг захлебнулся слезами и жалобным ржанием    И стал оседать: острие угодило в живот!..

   Антара декламировал с надрывом, отмахивая рукой - другая пятерня то и дело приглаживала лохматую курчавую шевелюру.

   Черная гончая Манат вопросительно заворчала: чего встал, мол? Идем. И - для верности - потянула за подол рубахи.

   - Да иду я, иду... - сердито прошептал Тарег, выдергивая из желтых зубищ и без того затрепанную ткань.

   Развернулся и быстро зашагал за прозрачно-муаровой для второго зрения псиной. Толкающиеся на площади и в переулках люди салугу не видели, а на Тарега не обращали внимания - под намотанным до самых глаз платком все на лицо одинаковы, а в глаза встречным прохожим смотреть нечего.

   Призрачная псина неторопливо трусила широким, как у росомахи, шагом, и, как росомаха, не переставая рычала - не на кого-то конкретно, а так, для себя и для порядку.

   Неожиданно они уперлись в забор серо-желтого кирпича. За ним шумели жухлые пальмы и качались ветви абрикосов с восковыми, красноватыми с исподу листочками. Чуть правее виднелись глухие саманные стены большого дома. На плоской крыше хлопало натянутое на жерди лоскутное одеяло - терраса, на которой хозяева спят ночью.

   Псина повернула ощеренную пасть - пришли, мол.

   - Ну?..

   - Слева - калитка в сад, - глухо, как из-под земли, прозвучало за спиной.

   Крутанувшись, он с трудом сглотнул. Манат выглядела как приземистая пухлая тетка в черной абайе и в маске-бирге - та торчала, как клюв старой птицы. Ореол богини клубился алым и черным удушливого гнева.

   - Строчки, - просипела Хозяйка из-под пыльной ткани. - Изразец со строчками из... книги. Прямо над входом.

   Черно-красные, кровавые крылья взметнулись над чернильной, ночной фигурой.

   Ну да. Фатиха. Открывающие строки книги Али.

   - Мне не войти. Ты войдешь. Убьешь хозяина дома. Его зовут Рафик.

   Тарег сглотнул, но решился на вопрос:

   - За что?

   - Он сидит во внутреннем дворике. И готовится выйти из дома. Не мешкай.

   - За что?

   - Не дай ему покинуть дом - пожалеешь.

   Манат тихо, но страшно хихикнула:

   - В комнате сидят еще двое. Убей их - и не забудь меня поблагодарить. Все они - твои враги.

   - Миледи, я задал вопрос и желаю получить на него ответ.

   - Я - Хозяйка Судьбы! - полыхнула яростью черная фигура.

   Псина вызверилась с угрожающим ворчанием.

   Тарег сжал кулаки:

   - За что - я - должен - убить - этого человека.

   Алое, как над пожарищем, сияние приугасло.

   - Найдешь ответ в подполе садового сарая.

   С этими словами и Манат, и гончая исчезли, словно бы их и не было.

   Тарег плюнул и подошел к садовой калитке, забранной кривой, рассохшейся дверью. Огляделся - никого.

   И с силой наподдал по дверке ногой.

   ...В подполе его долго тошнило.

   Даже запах гнилой воды из давно растаявшей ледниковой ямы не мог забить застарелый смрад - нечистот, умирающего, разлагающегося заживо тела. Отгороженная жердями клетушка в полчеловеческого роста источала немыслимую вонь - и для первых, и для вторых чувств. Сбитая рваная циновка в бурых пятнах. И царапины на суковатых палках - длинные, отчаянные, бесполезные. В некоторых застряли обломки ногтей. На одном обломке сохранились остатки красного лака.

   Выпроставшись из сдвинутого набок деревянного люка, Тарег уткнулся лбом в землю и принялся дышать.

   Сквозь свист воздуха в легких он расслышал стук ворот и громкие голоса:

   - Рафик! Назир! Ханиф! Сюда! Быстрее, быстрее, о сыны незадачи, они разделились! Кот пропал!

   Какой кот, что за бред...

   Придушенные проклятия, топот ног, деревянный грохот ворот. Все, сбежал Рафик. Сбежал.

   Пошатываясь, Тарег выбрел к калитке.

   Там его встретила прозрачная, колышущаяся в зное псина.

   - Догоняй, - с невыразимым презрением прошипело сзади. - Догоняй.

   Тарег замер, чувствуя взгляд, как царапающее спину копье.

   За спиной снова зашипело:

   - Или беги спасай своего дурачка-бедуина - он как раз встретился не с тем, с кем надо. Побежишь - еще одно дело прибавлю к уговору.

   Нерегиль развернулся и оказался лицом к лицу с ощеренной, капающей слюной мордой Псоглавой.

   Челюсти раздвинулись, показывая желтые клычищи и черно-фиолетовый испод губ:

   - А я прибавлю, ррррр...

   "Сочтешься с моей псоглавой сестрицей, останешься жив - тогда и поговорим...".

   Останешься жив... Вот они, ключевые слова. Сестры помогут - если ты останешься жив. А помрешь, делая что-не-знаю-что для Манат - вот и нет уговора, хи-хи-хи...

   Псоглавая щерилась, роняя вязкие нити слюны, всем видом источая насмешливое презрение: ты все правильно понял, сумеречный дурачок. Я - справедливость. А что ты по справедливости заслужил?.. Видишь, маленький сумеречник, мы друг друга поняли...

   - Где Антара? - холодно спросил он огромную, усаженную зубищами в палец величиной пасть.

   - У рабского рынка. Тебя проводят, - щелкнули челюсти, и Манат исчезла.

   Антара споро шагал вверх по улочке, то и дело почему-то налетая на торчащие соломенной оплеткой или осколками кирпича стены - узко, не развернешься, вон сколько царапин от вьюков и кувшинов на гляняной обмазке.

   Вдруг из-за спины послышалось:

   - Господин?..

   Мягкий женский голос заставил его поперхнуться слюной.

   - Не соблаговолите ли выслушать ничтожную служанку прекраснейшей в мире госпожи? - снова прожурчало за спиной, и Антара обернулся.

   И чуть не осел наземь.

   Перед ним стояла женщина, подобная луне в четырнадцатую ночь. О такой сказал поэт:

   Луна, по серости заспорив, кто красивей,    Поблекла и со зла распалась спозаранок.    А если этот стан сравнил бы кто-то с ивой,    То ива рядом с ним - как хворост из вязанок. 12

   Густо подведенные глаза девушки влажно блестели, россыпь драгоценных камешков в складках затейливо собранного головного платка слепила глаз, а уста кокетливо закрывала приподнятая ткань хиджаба. Черный прозрачный газ с золотой каймой отдувался ветерком, а полные карминовые губы улыбались, улыбались...

   Антаре пришлось упереться ладонью в стену. Прикосновение щербатых кирпичей привело его в чувство, и он горделиво выпрямился:

   - Чем может помочь ничтожный поэт госпоже, сражающей разум своей красотой?

   Огромные, черные, как ночное небо, глаза прикрылись и открылись, взмахнув насурьмленными ресницами:

   - Я лишь ничтожная невольница своей госпожи, послана с вестью для молодого господина...

   И девушка опустила покрывало, открывая полуоткрытые полные губы, и ямочки на щеках, и округлый нежный подбородок.

   - Госпожа слышала, как молодой господин читал свои стихи. Вот эти:

   Когда я сражаюсь, враги мои не улыбаются,    Лишь скалятся злобно - в бою неуместен смешок.    Хожу в одеянии тонком и в мягких сандалиях,    Я строен, как дерево, и так же, как древо, высок...

   Читая, девушка подходила все ближе и ближе. Дыхание оставило Антару, когда она запрокинула лицо. А когда рука ее легла на сокровенную часть, Антара умер.

   - Моя госпожа хотела бы знать, так ли силен молодой господин в любовном сражении, как в писании стихов и в мечном бою...

   Пальчики заперебирали вверх, маня за собою, поглаживая, надавливая, ластясь к самому кончику - а потом резко скользнули вниз, нежно обхватив все у самого основания...

   - В-веди меня к ней... - выдохнул Антара.

   Яркие влажные губы раздвинулись, глаза девушки заволоклись, как туманом. Не помня себя, Антара поднял дрожащую руку - и положил на выпуклую большую грудь под тонкой, податливой тканью. А шаловливая ладошка снова скользнула вверх и нырнула ему под завязку штанов...

   - Антара! Назад!..

   Громкий отвратительный голос звякнул где-то на другом конце мира.

   - Назад! Назад, говорю! А ну прочь, сука!!!

   Сильная жесткая рука дернула Антару за плечо:

   - Назад!!!..

   Женщина шарахнулась назад, горбясь и морща лицо.

   Получив мощного тычка в плечо, Антара со всей дури впечатался в стену:

   - Ты что, Стрелок, рехнулся?!

   Рами стоял перед отступающей женщиной - точь-в-точь как гончая-салуга с оскаленными зубами:

   - Прр-рочь! - прорычал сумеречник.

   - Оставь меня в покое! - прорвало, наконец, юношу.

   Попытавшись оттолкнуть Рами, Антара вдруг понял, что не может двинуть правой рукой - сумеречник намертво обхватил его предплечье. И вдруг плюнул на свободную ладонь и мазнул ему по глазам.

   - Ты что?!..

   Распахнув липкие ресницы, Антара обернулся на женщину.

   И заорал - так, что чуть стены по бокам от себя не обрушил.

   - Аааааа! Мамаааааа!...

   И припустил из переулочка прочь.

   За его спиной раздался длинный, острый, ввинчивающийся в уши вой. Но Антара не обернулся: ему хватило одного мгновения, чтобы увидеть длинные волосатые уши и острую серую морду, желтые клыки и поднятые к маленьким голым грудям изогнутые, блестящие когти.

   Вылетев из темной щели проулка на солнце, юноша на мгновение запнулся, прикрывая глаза рукавом. Проморгавшись, глянул вокруг и:

   -Аааааа!..

   Черный провал между серыми монолитами дохнул стынью. Три черных пса впились в него красными светящимися глазами. Антара припустил вниз по улице. В одном из загонов за жердями среди человеческих тел копошилось что-то длинное и извивающееся. С другой стороны под навесом сидел человек без лица - спереди на череп натянута была гладкая, как на заднице, кожа. Жующий рот шевелился где-то в середине горла.

   - Аааааа!...

   Навстречу ему выдвинулась блескучая фигурка:

   - Ааааааа!..

   Над головой девушки пылали языки пламени, а лицо плавилось, как золотая маска.

   Кто-то его толкал, кто-то орал вслед.

   В штанину вцепились - салуга?..

   - Ааааааа!..

   Мохнатый шар на пыльных ножках держал ткань длинными треугольными зубами.

   - Ааааааа! - и он судорожно задергал ногой.

   И, потеряв равновесие, тут же рухнул.

   Продолжая орать как безумный, Антара заколотил руками и ногами, отбиваясь от зубов, которые наверняка уже лезли к горлу.

   - Антара, хватит орать!

   Железная рука вдруг вздернула его ноги.

   И Рами, криво улыбнувшись, чихнул Антаре прямо в лицо.

   - Ай!

   - Во-ооот, - послышалось удовлетворенное ворчание сумеречника.

   Юноша разлепил глаза.

   И тут же зыркнул вниз.

   Никого. Никаких шаров на ножках.

   Вокруг стояли, сидели, шли по своим делам люди. Кто-то недоуменно поглядывал в их сторону - ну разорались, пьяницы бедуинские, допились до джиннов в колодце...

   Рами изогнул губы в бледной тонкой улыбке.

   - Что это было? - ежась под осуждающими взглядами правоверных, прошептал ему Антара.

   - Гула, - так же тихо ответил ему сумеречник. - Пошли отсюда, герой.

   Пока Рами неумолимо тащил его за рукав, Антара поинтересовался снова:

   - А... потом? Что это было?

   - Мое второе зрение, - буркнул сумеречник, как будто это что-то ему, Антаре, объясняло.

   Сзади раздалось слитное глухое рычание.

   Сумеречник и человек обернулись одновременно.

   Кто-то с кем-то возился прямо у лавки тандырника. Там всегда было оживленно: черные спины теток то и дело ныряли в жерло печи, поднимающийся жар искажал фигуры, вот разогнулась женщина и вынула круглую, обвисшую у нее с ладони лепешку. Кувыркались в грязи черные от солнца дети. Садящееся над крышами солнце выжигало глаза, пускало на изнанку века волосинки и плавающие пятна.

   Кто ж так рычит?

   Антара сморгнул. Не было никаких детей. На щебенке улицы возились те самые салуги - черные, длинные. Как оскаленные червяки. А от них откатывался и отбивался зажатой в руке туфлей человек. Почему никто не видит? Да нужно ж...

   - Стоять, - тихим страшным голосом сказал Рами.

   И крепко сжал его запястье.

   Из-за низкой глиняной стенки печи показалась приземистая женская фигура - бесформенная и черная. Маска-бирга расчерчивала лицо, торча над носом как клюв птицы. Человек на земле вдруг прекратил свою странную, не укладывающуюся в разум бесшумную возню с собаками. Стоя на четвереньках, поднял голову и уставился на черную тень в спиральном жаре тандыра. И вдруг сломался, сложился, схватился руками за лицо.

   А потом захныкал, закхекал, завыл, раздирая на груди одежду:

   - Горе мне, я грешен! Грешен! О правоверные, перед вами грешник! Да, да, я убил жену, уморил, уморил голодом в подполе!

   Его вопли услышали: люди стали оборачиваться. Тетки над печью разогнулись, позабыв про лепешки. Плетущие корзины бедуины стали откладывать прутья, кто-то приподнялся на своем молитвенном коврике.

   - О, я грешен! Я хотел взять молодую жену, а ту больше не хотел! Старую, больную не хотел! Я запер, запер ее, а всем сказал, что Зухра умерла от болезни!

   С крыш стали свешиваться любопытные головы, откуда-то ручейком слились разложенные для просушки финики, люди подходили, подползали к карнизам, слушая крики:

   - Я хотел ту невольницу, а денег у меня не было! И я запер жену и продал ее драгоценности! Оооо, я грешник!

   На него уже показывали пальцем.

   - Жена умерла, а я купил ту невольницу на вырученные деньги, чтобы остудить жар между бедер! О горе мне, правоверные!

   Кто-то вдруг, словно очнувшись, крикнул:

   - Стражу! Стражу сюда!

   А человек рванул вниз ногтями по обнаженной груди:

   - Мне нет прощения!

   Завизжала женщина: по смуглой коже стекала густая кровь.

   - Мне нет прощения!!!

   И в следующее мгновение человек поднялся и скакнул в пышущий жаром тандыр.

   От дохнувшей красным печки прыснули в стороны люди. Женщины махали рукавами и верещали. В суматохе кто-то задел ногой круглую деревянную крышку тандыра. Она стояла прислоненная к стене - но тут закачалась, заколебалась. И упала на низкую глиняную стенку печи. А потом подрожала в воздухе - и упала плашмя, прикрывая тандыр.

   Если заживо пекущийся человек и кричал, то его не было слышно за дикими воплями бестолково мечущихся людей.

   - Сс-собаки... - ошалело пробормотал Антара.

   Три черных длинных тени с красными глазами неподвижно стояли около пыхающей печки. Деревянная крышка над ней сотрясалась толчками, но они становились все слабее и слабее.

   - Чч-что это?..

   - Псы Манат, - тихо отозвался Рами.

   - Ч-что?

   - Уходим отсюда, и быстро, - мрачно сказал сумеречник.

   И они пошли проталкиваться сквозь давящуюся толпу.

   Господин Абдул-бари ибн Хусам злобно перебирал четки, выдавливая из пальцев их обсидиановые зернышки - одно зернышко за другим, одно за другим. Пальцы господина ибн Хусама дрожали.

   Сидевшие перед ним люди тоже маялись и гляделись неважно. Взмокшие оборванцы в грязных куфиях сопели и даже не решались почесать ногу под туфлей. Ибо начальство трясло от гнева, и четки господина ибн Хусама уже отполировались до блеска.

   Скреплявшая обсидиановые бусины веревочка не выдержала и порвалась. Освободившиеся черные зернышки стрельнули в стороны и дробью раскатились по голому земляному полу. Одному из мужчин задело щеку, но он не изменился в лице.

   В этой голой комнате на молитвенном коврике сидел лишь господин Абдул-бари ибн Хусам, глава отделения барида, прибывший в аль-Румах из Марибского оазиса.

   - Почему вы не проследили их дальше? - тихо поинтересовался он у одного из оборванцев.

   Айн, агент тайной службы, известный как Назир, тихо сказал:

   - Нас сбили с ног в толпе, господин.

   - Что-ооооо?

   Это было уже слишком. Сначала ему, Абдул-бари, докладывают, что его лучший "глаз", Рафик, вдруг рехнулся и посреди площади стал признаваться в своих грешках. А потом, поведав всему свету о том, как второй раз женился, с разбегу прыгнул в горячий тандыр и там испекся. Случайно сумев наглухо завалиться толстенной деревянной колодой-крышкой. И надо же было такому случиться, что желание покаяться одолело Рафика - тоже случайно, да?! - как раз во время выполнения важнейшего государственного дела.

   Ибо Рафик, Назир и Ханиф сумели таки отыскать "кота" - так в секретных бумагах барида обозначали нерегиля халифа Аммара - после того, как Усама с Раидом потеряли сумеречника на площади перед масджид. И вот, кстати, тоже наособицу случай! Двое опытных агентов упустили того, за кем шли! Каково?! Они еще страдальчески каялись: мол, исчез "кот" на глазах! Ага, как же! На глазах исчез! Меньше яйца чесать и на баб заглядываться нужно!

   Так вот, Рафик, Назир и Ханиф отыскали нерегиля у невольничьего рынка и шли за ним по пятам - готовясь подать знак следующим за ними Усаме с Раидом. Усама должен был затеять драку с чернокожим юнцом, а остальные назваться свидетелями, требовать возмещения и штрафа за побои и тащить бедуина, сумеречника и Рафика к кади.

   Ну а в доме кади уже спокойно сидели и ждали нерегиля он, Абдул-бари, и десятка переодетых в обычное платье гвардейцев под командованием каида Марваза. Ну и шелковая красная подушка, на которой стоял ларец сандалового дерева. В каковом ларце лежал и ждал нерегиля перетянутый красным шнуром свиток с фирманом эмира верующих - да благословит Всевышний его и его потомство.

   И что же? По странной случайности этот прекрасный, до мелочей выверенный план пошел псу под хвост! И мало того, что один из его, Абдул-бари, людей, решил запечься на манер цыпленка, так трое других докладывают ему, что их сбили с ног люди! Каково?! Агента барида затолкали в толпе!

   Все эти мысли отразились на вспухающем жилами лбу господина ибн Хусама.

   - Я спрашиваю, что ты сказал, о сын шакала?! Ты хочешь сказать, да помилует тебя Всевышний, что тебя толкнули и ты упал, как глупая баба?!

   Сидевший перед ним человек не изменился в лице. И ответил:

   - Меня сбил с ног не человек, господин.

   - Что-ооо?

   - Меня сбила с ног огромная черная псина со светящимися красными глазами.

   - Что-ооо?

   - Меня тоже, - тихо подтвердил Ханиф.

   - А третья собака перегрызла Усаме горло, - отчеканил Раид.

   - В результате чего оба, сумеречник и бедуин, скрылись, - невозмутимо закончил Назир.

   - В результате чего - скрылись?!.. - рявкнул, наконец, налившийся темно-багровым ибн Хусам. - Двадцать плетей - каждому! И штраф в размере месячного жалованья!

   - Да, господин, - агенты припали лбами к земляному полу.

   Глубоко вздохнув, господин Абдул-бари сдержался и победил свой гнев. Краска стала постепенно отливать у него от лица.

   - Ну ладно, - заметил он, вытаскивая из рукава еще одну пару четок. - Раз в дело вмешалась сама Хозяйка Медины, - тут он, одновременно с агентами, поцеловал правую ладонь в знак почтения к Богине, - нам тут делать нечего.

   Все провели ладонями по лицу.

   - За нерегилем пусть отправляются эти столичные придурки. Они ничего в тутошних делах не смыслят, может, их и пронесет по дурости. Пусть завтра ночью наведаются в кочевье - к утру эта бедуинская рвань точно перепьется и не станет лезть на рожон.

   Все согласно покивали. Господин ибн Хусам, неспешно перебирая четки, продолжил:

   - Плетей получите за то, что не проследили за Рафиком. Иногда мы слишком увлекаемся борьбой врагами, и упускаем из виду то, что происходит в жизни друзей. Первая заповедь агента - не спускай глаз с товарища своего! Я что, должен узнавать о делах Рафика из его предсмертных воплей?..

   Трое сидевших перед господином Абдул-бари людей покаянно покивали.

   - То-то, - удовлетворенно кивнул ибн Хусам. - А месячное жалованье отошлете с моим невольником в Святой город - в Ее каабу. Госпожу Судьбы нужно поблагодарить за милость. Она могла обойтись с нами гораздо суровее за то, что мы по глупости попытались помешать осуществлению ее замыслов. Прости нас, о Справедливейшая!..

   И четверо мужчин снова с благоговением поцеловали правую ладонь.

   Кобыла госпожи Афаф спала, опустив голову к земле. В трех шагах от нее, замотавшись в абу, дрых сумеречник.

   Антара пролез между пологами и, не вставая с четверенек, подполз к ровно дышащему Рами. Памятуя о тычке, не стал над сумеречником наклоняться - только легонько за цепь подергал. Здоровенный замок, продетый в ее звенья, ржаво забрякал.

   - Рами! Эй! Стрелок! Стрелок!

   Аба чуть съехала с патлатой головы:

   - Чего тебе?.. Аэаа... - Рами необоримо раззевался.

   - Я тут все думаю... - жарко зашептал Антара.

   Кобыла фыркнула и стукнула копытом во сне. Сумеречник резко сел, звякнув цепью:

   - Очень зря.

   - Что зря?! - вот вечно он так.

   - Зря думаешь, Антара. Это не твое занятие, поверь мне. Лучше пойди снова займись рукоблудием.

   Но юноше было не до брюзжания Рами. Он выдохнул:

   - Я хочу Дахму угнать!

   - Что?!

   - Да тихо ты!

   Светящиеся глазищи Рами вытаращились ему прямо в лицо, близко-близко. Помолчав, сумеречник сморгнул и переспросил:

   - Ты - хочешь - угнать - лошадь?

   - Да!

   - Чужую лошадь?

   - Да!

   - Но... этого нельзя делать!

   - Почему? - насторожился Антара. - Да, Дахму сторожат, но у меня есть план. Вот послушай...

   - Да я не об этом!

   - А о чем? - озадаченно вопросил юноша.

   - Ее нельзя угонять! Это плохо!

   - Да почему?!

   - Она чужая! Это будет кража!

   Смерив сумеречника взглядом, Антара процедил:

   - Рами, ты что, и вправду дурак? С каких это пор мужчина не может украсть чужую лошадь?

   Тот растерянно сморгнул. И обреченно прошипел:

   - Да в вашем собачьем языке даже слов нет, чтобы объяснить, почему.

   И повалился наземь, заворачиваясь в аба.

   Подождав немного, Антара снова дернул цепь:

   - Ну и сиди у колышка, как кобыла.

   Сумеречник опять подскочил на своей циновке:

   - Тебя пристрелят! Ты же идиот криворукий!

   - А вот ты и пойди со мной! - с вызовом прошептал Антара.

   Рами закусил губу и нахмурился. А потом посопел и сказал:

   - Ну и какой у тебя план?

   - Ха, - расплылся в улыбке бедуин. - Для начала, я должен заполучить ключ от твоей цепки.

   И Антара кивнул на ржавый замок, болтавшийся у сумеречника на щиколотке.

   - Ну и как? - любопытно вскинул уши Рами.

   - Ага-ааа... - еще шире улыбнулся Антара. - Завтра - третий день на неделе, забыл? Шаддад напьется. Афаф пойдет за шатер со спальным ковром. Ну и еще с кем-нибудь. А ключ от цепки останется у нее под подушкой.

   - И?..

   - Рами, ты точно дурак. В шатре под подушкой, говорю, останется ключ. А я зайду в шатер и ключ вытащу. Понял теперь?..

   Сумеречник помолчал, задумчиво шевеля ушами. Потом любопытно покосился:

   - Ну а кобыла?

   Тут Антара понял, что выиграл. И торжествующе сказал:

   - Говорю же, план у меня есть. Я весь вечер за их станом наблюдал. Мутайр обычно вешают Дахме на морду мешок с овсом. А на ночь снимают. Ну и спят они по очереди рядом с ней. Ну а я пойду со своим мешком, подкрадусь, когда все спать будут, и на морду кобыле надену - чтоб не ржанула. А если кто проснется, скажу - мол, шейх велел к шатру отвести да накормить перед продажей. И потихонечку, потихонечку выведу ее из становища!

   - Тебя пристрелят! - шепотом взорвался Рами.

   - Я ж потихонечку! - обиделся Антара.

   - О боги! Зачем вы послали мне этого дурака на дороге! - взмолился сумеречник и уткнулся лицом в ладони.

   - Ну видишь, я знал, что ты согласишься.

   И, хлопнув Рами по плечу, Антара встал и гордо пошел из шатра.

   Сумеречник спросил в спину:

   - Антара, скажи мне одно. Зачем она тебе, эта коняга?

   - Отведу отцу Аблы, свадебным выкупом будет, - твердо, без запинки отчеканил юноша.

   Рами помотал головой и снова уткнулся носом в ладони.

   - Ну? - строго переспросил Антара.

   - Услуга за услугу, - устало отозвался сумеречник. - Ты мне тогда помог - я тебе помогу.

   - Когда это? - несказанно удивился юноша.

   - В ночь, когда фарисы напали.

   - Не помню такого, - нетерпеливо отмахнулся Антара. - Так что скажешь, Стрелок?

   - Приходи, - вздохнул Рами.

   И завалился обратно на циновку.

ночь следующего дня, ближе к рассвету

   Дахма беспокоилась - пофыркивала и мотала головой, натягивая чумбур.

   - Идем же, идем, о жемчужина... - бормотал Антара, истекая потом.

   Куфию он снял, остался только в шапочке на макушке - чтобы за раба приняли.

   Люди мутайр лениво посматривали в сторону чернокожего невольника, благоговейно ведущего в поводу кобылу.

   - Э-эээ! - раздался повелительный окрик. - Да ты, никак рехнулся, о глупый раб! Мы уже кормили ее, зачем ты повесил мешок, о бедствие из бедствий?

   Антара остановился, как вкопанный, не решаясь повернуть голову.

   - Я кому сказал, тупая черная скотина! Ты перекормишь лошадь, и я надеру тебе задницу!

   Вокруг счастливо зареготали.

   - Снимай мешок с овсом, кому говорят! Эй, Мавад, это твой раб? Откуда ты взял этого сына необрезанной потаскухи и верблюда? Выходи из шатра, Мавад!

   - Отстань! Не слышишь, я с женщиной?!

   Из шатра по правую руку и впрямь доносились слабые постанывания.

   Два бедуина, конечно, зацепились языками - и под шум ожесточенного спора на предмет того, чьи рабы тупее, Антара тихонько повел кобылу дальше.

   И уж было решил, что - все, Всевышний милостив к его плану, но не тут-то было.

   - Эй, ты! Ты, ты! Ку-уда пошел? Снимай мешок, о сын черной шлюхи!

   Трясущимися руками Антара сдвинул с морды Дахмы торбу - и кобыла разразилась негодующим ржанием. И со всей дури вздернула голову и вскинула передние ноги. Юноша шарахнулся, чумбур вырвался из ладони, оставив горящую ссадину, Дахма злобно ржанула и помчалась прочь.

   - О сыны мутайр! Это вор! Ловите кобылу!

   Антара обнаружил себя бегущим в толпе - и орущим вместе со всеми:

   - Стой, стой, о бесценная!

   - Где вор? - орали кругом.

   Антара бежал и вопрошал ночь вместе со всеми.

   И тут раздался согласный крик:

   - Держи ее!

   И тут же:

   - Держи его, это сумеречник!

   Сердце упало, и Антара увидел: Рами, хватающего ременный повод у самого недоуздка. А потом увидел Рами, взлетающего над землей! И хлопающего крыльями бурнуса, как птица! Описав правильную дугу, самийа залетел на спину кобыле и сел, как влитой. Антара ахнул. Остальные - тоже.

   Мутайр быстро преодолели краткий миг обалдения и заорали снова.

   Кобыла с храпом пошла обратно, Рами с размаху лупил палкой направо и налево, поддавая преследователям еще и ногами - р-раз, пинище, только шлепки мелькнули! Два, пинище! Р-раз палкой! Два палкой!

   Жесточайшая хватка вздернула Антару в воздух за шиворот, юноша придушенно взвыл и обрушился животом на кобылий круп. Болтая руками и ногами и захлебываясь от ужаса - перед глазами тряско мелькали и быстро неслись камни, ноги, шлепки, камни, песок, травка, ноги, ноги, ноги - юноша орал:

   - Ааааа! Рами-ииии! Дай сяду-уууууу!

   Кобыла поддала ходу и пошла мощным, ровным галопом. Антара понял, что отобьет себе кишки, ребра и причинное место - если не свалится с ходящей ходуном спины Дахмы.

   Держи меня крепко, Рами, не дай мне упасть, аааааа!!!...

   - Догнать их! Догнать грабителей!

   Они вырвались из становища. В сплошной темноте земля мелькала серо-бурыми сполохами, пот заливал глаза, копыта гулко били в камни, высекая искры.

   Топот, цокот, крики - погоня не отставала. Дахма шла, как боевой верблюд - плавно и не раскачиваясь.

   - Взять их! Стреляйте! Не стреляйте! Взять их!!!

   Топот, в лицо летят комья земли, свист в ушах, я сломал все нижние ребра.

   Когда под ними кончилась земля, Антара сразу понял - все. Конец. И заорал - утробно и дико, без слов и разума. Они летели над вади - как во сне, летели над огромным черным провалом. Всевышнииииий!..

   Копыта Дахмы ударили в сухую землю, юноша клацнул зубами и захлебнулся в пылюке. Бешеный, дикий галоп продолжился - Всевышни-ииий!.. свалимся-упадем! Тут же полно нор и колючек! Дахма сломает ногу-уууу!..

   - Хейа-хей-хей-хей! - засмеялся, запел над ним Рами, и кобыла пошла по широкой дуге, замедляясь.

   И перешла, наконец, на рысь.

   - Спусти меня, я умру от тряски! - взвыл Антара, кобыла храпнула, и рука Рами сбросила его на землю.

   Бух на спину!

   - Эй! Осторожнее!

   Из черноты над вади неслись возмущенные вопли мутайр. На другой стороне провала мелькали факелы, носились всадники.

   - Что?!.. - забыв про отбитую задницу, ребра и внутренности, вскочил и запрыгал Антара. - Зассали! Аааааа!...

   От восторга он и впрямь скакал, потрясая руками.

   - Дахма - моя! Моя! Моя!

   Пинок веревочной подошвы пришелся прямо в плечо:

   - Эй! Ты чего?

   - Хватит орать.

   Рами свесился со спины лошади и уставился лунными, пустыми глазищами:

   - Куда теперь, герой-любовник?

   - В становище! - разом забыв всю обиду, выдохнул Антара. - Я вьюк с поклажей возьму - и поеду! К Абле!

   Глаза-блюдца переливались серебристым сиянием.

   Юноша сглотнул и отступил:

   - Рами, ты чего?..

   Сумеречник чуть изогнул губы - похоже на улыбку, но не совсем:

   - Разве ты не хочешь продать лошадь? За нее днем давали две тысячи динаров - это больше, чем выкуп за Аблу...

   Бедуин нахмурился и твердо ответил:

   - Стрелок, мне не нужны деньги. Мне нужна Абла. Я беру вьюк, сажусь на верблюда и гоню Дахму в кочевье к дяде Убаю. Это утро мы с Аблой встретим вместе.

   Рами вдруг улыбнулся по-настоящему и сполз с лошадиной спины:

   - Ну и ладно. Пошли, герой... Кобылу провести надо, пусть отдохнет, хорошо побегала...

   Покусывая губу - чтоб не заорать от восторга и возбуждения - Антара побежал следом за Рами. Тот шел, как летел, Дахма грациозно переступала следом и - о диво! - вовсе не беспокоилась. Юноша сжимал в потной ладони чумбур и неверяще, счастливо улыбался.

   Над головами горели звезды, заливая холмы белесым призрачным светом. Мы живы, живы!..

   - Обтереть ее нужно! - пробормотал Антара - вдруг в голову пришло...

   А как пронеслись! Ух! А как шла лошадка! Ух! Словно и не чувствовала двоих на своей длинной спине!

   - Укрыть бы ее чем...

   Был бы ковер, хорасанский, - таким бы укрыл! Сокровище, а не кобыла!

   А воды сейчас не надо, обопьется холодной из колодца, простудится - что тогда делать? Самому в колодец прыгать?

   Но как прокатились, а?

   Одно плохо - мутайр могли их запомнить. Точнее, Антару-то нет - кому нужен чернокожий парень? Таких на ярмарке, вокруг ярмарки и после ярмарки табунами ходит. А вот Рами - тут да. Других сумеречников Антара в аль-Румахе не видел, хоть и болтали что-то о лаонцах, что с кальб кочуют. Но кальб на ярмарке не появились, непонятно почему.

   Все еще дрожа от возбуждения, Антара едва не ткнулся в спину Рами - тот резко остановился, прислушиваясь к тому, что происходило впереди. Вскрикнув от неожиданности, юноша вынырнул из мечтаний - и тоже услышал.

   Где-то вдалеке причитали женщины.

   Ветер резко стих, и с ним стихли звуки - только в камнях посвистывало, и Дахма шумно фыркала и дышала.

   Становище лежало в низине - в прозрачном ночном небе курились дымки, яркими точками горели костры, серели разбросанные там и сям шатры. Вон отцовский - большой самый...

   Порыв ветер ударил снова - и с ним снова послышались жалобные крики.

   - Что-то там не то творится... - пробормотал Рами, щурясь в темноту.

   Женские постанывания стали громче - опять ветром принесло. Умер, что ли, кто?..

   И тут Антара увидел - слева от отцовского шатра. Фигурки казались мелкими, как жучки, их было много, и вокруг горели факелы.

   Вдоль растянутого полосатого полога стояли, на коленях, опустив головы, все - отец, Римка, тетя Фиряль... Все с заломленными за спину руками. Выли женщины. Факелы горели в руках высоких людей с тростинами длинных копий в руках.

   Гвардейцы. Гвардейцы халифа.

   Вдруг Рами с железным шорохом обнажил кинжал - ух ты, у него оказывается и кинжал есть...

   - Стой, где стоишь, - тихо, но очень внятно сказал сумеречник ветреной тьме.

   Из тьмы раздалось сиплое и жалобное:

   - За что вы так, господин? Это же я, верный раб шейха, Азам!

   И высокий зиндж выбрался на каменистый гребень.

   - Скажи этому безумцу, чтобы убрал нож, о племянник! - рассудительно предложил Азам, с опаской косясь на сумеречника.

   Рами стоял, зло поджав губы и сверля зинджа взглядом - рука с кинжалом поднята и согнута в локте, готовый к удару клинок поблескивает перед грудью.

   И тут Азам увидел кобылу:

   - Вах, какая красавица!

   Антара почему-то попятился и зачем-то вцепился в чумбур.

   - Опусти нож, - неожиданно жестко приказал Азам сумеречнику.

   Из-за спины зинджа встали тени в хлопающих на ветру бурнусах. Много теней.

   Рами скривил губы в своей неулыбающейся улыбке. У Антары в животе стало пусто и скользко.

   - Сам Всевышний послал нам такую добычу, о Антара! - захихикал зиндж, и юноша только сейчас заметил, что тот взвешивает в напряженной руке окованную железом короткую булаву. - Шейх Авад не зря сказал: где убудет, там прибавится.

   - Ч-что? - растерянно пробормотал Антара, не отпуская взглядом оружие в руках у дяди. - Азам, ты что...

   - Прими лошадь, - сухо приказал зиндж одной тени.

   Коротко кивнул остальным:

   - Свяжите его.

   И ткнул пальцем в Рами.

   Тени нерешительно двинулись вперед, гримаса на лице Стрелка окончательно утратила сходство с улыбкой. Антара ахнул и встал между лезвием кинжала и сородичами. Вскинув булаву, Азам холодно проговорил:

   - Отойди, несмышленыш. За самийа гвардейцы приехали. Ты же не хочешь, чтобы твой отец пострадал? Да еще из-за хали? Отдай повод Рейхану. Все равно не по тебе лошадка. А женщину мы тебе дадим, не бойся. Пока к Афаф походишь, а потом и сосватаем кого...

   Азам успокоительно бормотал, покачивая булавой - и не переставал зыркать по сторонам. Рейхан, бочком и осторожно, стал подкрадываться - слева. Не выдержав напряжения, зиндж сорвался на крик:

   - Антара, отойди!

   Слева хрипло крикнули - и забулькало.

   Ночь взорвалась воплями:

   - Сволочь! Он убил Рейхана!

   Антара тупо пятился, глядя дрыгающегося на земле невольника, тот скребся пятками и булькал, булькал, горло влажно темнело, зажимающие шею руки тоже блестели...

   - Сумеречная сволочь! Где твое слово!

   Рами, хищно пригнувшийся, с мокрым черным кинжалом в руке, поворачивался, вглядываясь в сжимающийся круг теней, скалился и шипел:

   - А где ваше? Кто обещал мне воду? Хотите выдать? Тогда нет уговора!..

   Тени молчали. К Стрелку шагнули - с копьем, Рами слился с тенью, тень взвякнула и осела, копье с деревянным стуком покатилось по камням, хоровод фигур распался, кругом выли и смеялись шакалы - хи-хи-хи... ой-ой-ой...

   - Предатели... - скаля острые зубы, прошипел Стрелок, сутулясь и покачиваясь, как кобра. - Я убил, защищаясь...

   Клинок двигался в согнутой, поднятой, руке, как смертоносное жало. Вокруг мялись, ругались, топтались и шумно сопели. Дахма нетерпеливо фыркала, била копытом и пыталась сплясать.

   - Полезай на кобылу, - прошипел Рами, и Антара не сразу понял, что шипят ему. - Полезай и гони к своей Абле!

   - А ты?

   К сумеречнику снова скользнули - по-умелому, так же, по-змеиному, целя ножом. Вскрик, стон, шорох оседающего тела.

   Тишину смыло воплями:

   - Сволочь! Подлая мразь! Ты не стоил его сандалий!

   Сейчас скопом бросятся, для храбрости орут, что же делать?!

   - Рами, я тебя не брошу!

   Стрелок рявкнул:

   - Гони, я сказал!!! Я справлюсь! Гони к Абле, потом в Мариб!

   Лезвие с шумом рассекло воздух, Антара визгнул, закрывая лицо руками. Ладони залило теплой чужой кровью.

   - В Марибе встретимся! Гони!

   Булькающие стоны умирающих он больше слышать не мог. Антара прыгнул - животом поперек кобыльей спины, Дахма зацокала, затопталась, вокруг орали, ногу, ногу, давай, Антара, задирай и перекидывай ногу - сел!!!

   - Гони!!!

   В голове принялось опасно смеркаться, кругом вдруг замельтешили огни, факелы, откуда здесь всадники... Истошное ржание Дахмы привело его в чувство, Антара дал шенкелей, и кобыла - помчалась!

   Изо всех сил обжимая бока идущей карьером лошади - да знал он, знал, что чем крепче колени сжимаешь, тем шибче пойдет, но стремян-то нет! - юноша сквозь свист в ушах и громкий топот слышал гаснущие за спиной крики.

   В темноте нападавшие орали, толкались и мешали друг другу - но у них были копья. Поэтому когда на него снова побежали все скопом, Тарег прыгнул. Подпрыгнул, перекувырнулся в воздухе и приземлился за спинами кучи малы.

   Прямо перед Азамом.

   Зиндж шагнул, занося булаву:

   - Выродок!..

   И сумел уклониться от рассекшего воздух лезвия - один раз. Потом удалось полоснуть по руке, а потом - по лицу, глубоко. Зиндж с хрипом осел на камни.

   Куча мала, вопя, покатилась, и пришлось снова прыгать.

   Воевавших на западе с альвами учили: если альв прыгает вверх, кувыркаясь, - это хорошо. Тебе. А альву - плохо. Значит, не справляется с круговой обороной. Кстати, сородичи Тарега знали эту закономерность и, описывая трудность схватки, говаривали: "Пришлось мне попрыгать". Наоборот, то есть "Даже покувыркаться не пришлось", не говорили. Потому что все знали: этот фокус сходит в рук один. Ну два. Ну три раза. Но если ты уже кувыркаешься, а помощи нет, значит, дело плохо. Даже самого ловкого "танцора" можно достать копьем, если он устал.

   Тарег устал. Шлепнулся под брошенное - в грудь метили, уже не до шуток - копье, покатился по камням. Последний раз он так прыгал в Красном замке. Но в Красном замке его выручил человек. Аммар.

   Земля под ним затряслась - налетали конники. Новые вопли, резкие крики, свист.

   - Вон они! Бейте воров! Они угнали нашу лошадь!

   Люди Азама заорали в ответ и бросились кто врассыпную, а кто наперерез нападающим.

   Мутайр нашли, где переправиться через вади. Отлично, теперь людям Азама будет чем заняться и без сумеречника. Все, красавцы, разбирайтесь без меня.

   Тарег пригнулся и быстро побежал, лавируя между дерущимися. Прочь, прочь отсюда. В становище гвардейцы, в пустыне - обозленные хозяева Дахмы. Нужно держаться подальше от тех и других.

   Отбежав на приличное расстояние в ночь, Тарег с облегчением выдохнул и ссыпался на землю, оползая спиной по одиноко стоявшему высокому камню.

   Камень оказался теплым и мягким, зашевелился, сдвинулся, и нерегиль упал навзничь.

   - Ты очень вольно толкуешь свои обещания, рррр... - из темноты склонилась огромная, красноглазая, капающая слюной морда Манат. - Давал слово не бросаться, а бросился, ррррр...

   Несколько мгновений они смотрели друг другу в глаза - он, лежа на спине, она, нависая, как над цыпленком.

   - Пр-ррибавляю, - наконец, прорычала Манат, и Тарег заорал, потому что когтистая лапища вцепилась ему в волосы и вздернула на ноги:

   - Миледи! Ай!.. Что вы делаете?!..

   - Прр-рибавляю к оставшимся двум услугам трр-ретью... - проклацала пасть. - Слушай мой приказ, Стрелок!

   И Манат нагнулась, проходясь по брылям длинным розовым языком:

   - Рррр...

   - Миледи! - глупо задрыгался он, тщетно пытаясь отвернуться от надвигающихся, обвисших слюной челюстей. - Что за шутки! Мы на такие услуги не договаривались! Найдите себе другого охотника целоваться!

   Если не загрызет сейчас - значит, никогда не загрызет. А если загрызет, то сейчас, не откладывая. Такой наглости, как у тебя, Полдореа, боги не спускают.

   - Д-дурр-рак! - рявкнула богиня, на мгновение замерев. - Я тебя не поцелую! Я тебя загрызу!

   И, разинув пасть, прихватила зубищами горло.

   Мустафа, скособочась на спине лошади - достали дротиком в бок, суки, да и вся грудь в кровище, исполосована, рубаха клочьями висит - повелительно махал рукой: давайте, давайте, мол, скорее, обдирайте трупы и убираемся отсюда!

   Они узнали самое главное: Дахму угнал Авадов черномазый сынок. Хотел завернуть в становище, но - прохрипел зиндж-невольник прежде чем испустить дух - поспорил со своими и решил убраться с бесценной добычей подальше. Ну что ж, далеко не уедет - все посредники, способные выложить деньги за кобылу-жемчужину, сидят сейчас в аль-Румахе. Дальше ярмарки не уедешь, Антара ибн Авад. Кобыла приметная, как приведешь ее, - сразу пойдут разговоры. И мы тебя сцапаем.

   А чтоб папаша твой был посговорчивей, а посредники пословоохотливей, мы еще и живности вашей прихватим. Либо шейх пожелает скотину вернуть, и сам отыщет Дахму и накажет непутевого сыночка, либо посреднику пригоним стадо барашков, и ему разом станет выгоднее вернуть Дахму законному владельцу.

   Мустафа, кривясь от боли, важно кивал горячащим лошадок сыновьям:

   - Мутазз, ты ведешь верблюдов, остальные пусть гонят коз и баранов!

   Старшенький, Мутазз, радостно осклабился, и Мустафа, поглядев на стадо, понял, почему.

   Верблюды бану суаль бежали мимо, один за другим, а за ними бежали приглядывавшие за скотиной чернокожие рабыни - целых пятеро. Рысят следом, не бросили верблюдов - хорошие, преданные невольницы. И быстро бегут - сильные. И бедра у каждой широкие, хорошие бедра, так и ходят ходуном на бегу. Хорошие рабыни, им и вонзить приятно, и работать хорошо будут.

   Мутазз улыбнулся, провожая взглядом одну - стройную, с большими грудями, в полосатом тюрбане. Черная почувствовала на себе жаркий взгляд мужчины, обернулась и довольно осклабилась, поправляя в вырезе рубахи здоровенные холмы счастья. А больше на бабе ничего и не было - только груботканая гандура, подол такой рваный, что коленки сверкают. Мутазз с шумом втянул носом воздух. Рабыня расхохоталась и побежала дальше, покачивая мощными бедрами.

   Что б его сыну не радоваться: баб пять голов, и их семеро. Надо только проверить, не в тягости ли какая - чужого ребенка по закону можно продать, причем выгодно. Вон, старый Авад как распорядился сводным братом Антары: мальчик подрос, так шейх его не просто на рынок отвел, и не на скотину сменял, а привез в аль-Румах на ярмарку и заплатил заезжему харранскому лекарю. Тот сбрил парнишке яички, оставив зебб - говорили, что за таких евнухов в городах готовы платить любые деньги - и, как Салим поправился, шейх продал его в Марибе за двадцать золотых. О! Двадцать динаров за сына черной рабыни! Да, Авад всегда был хитрым.

   И вдруг над пустыней послышался заливистый, жуткий собачий вой.

   Мустафа разом покрылся холодным потом и прекратил мечтать о прибылях и рабынях.

   Гончие. Гончие Хозяйки Судьбы.

   - Чего им надо?.. - Мутаззу тоже стало не до сладостных мыслей.

   Вой доносился с ближайшего всхолмья. Опустив факел, Мустафа вгляделся в ночную темень - так и есть. Все три салуги сидят на гребне холма и воют.

   - В-великая н-ночь з-завтра... - пробормотал сын.

   Мустафу из холода бросило в жар: ну конечно. Великая ночь. Ночь Манат, когда богиня выпускает гончих на свободу. Всякий, кто не укрылся в шатрах под защитой амулетов, падет жертвой богине воздаяния. По новой вере ночь эту теперь называли Ночью Могущества - мол, именно под ее покровом Али получил в пустыне откровение Книги, а в Книге сказано, что человек будет прощен, если раскается.

   Мустафа забыл про боль в ранах и поежился от стылого страха: прощен? Как же. Это глупые сказки. Злое дело не прощается никогда, и богиня никогда не выпустит из челюстей добычи. Манат мстительна, и всегда стоит у тебя за спиной.

   - Они не зря воют, Мустафа, - тихо сказал старческий голос.

   Под стремя подошел старый Имад, которого брали в набеги ради мудрости и искушенности в статях коней и верблюдов.

   - Псы Хозяйки хотят нам что-то сказать, - добавил седой бедуин. - Или показать - на том всхолмье.

   И мрачно, твердо добавил:

   - Я уже отжил свое, и пойду сам. Вы же оставайтесь и не ходите.

   Ему не стали возражать - лишь молча и торжественно поклонились.

   ...Они ждали знака от Имада долго - то и дело поглядывая в низину, на растревоженное гвардейским налетом становище бану суаль. К счастью, соседям было не до гоняющих их скотину храбрецов мутайр - ветер то и дело доносил снизу женские вопли и причитания.

   А старик взошел на холм, поклонился псам - и вдруг присел на корточки. Салуги тут же исчезли, словно их и не было. А Имад распрямился и крикнул:

   - Всевышний велик! Гончие богини привели нас к виновнику наших бедствий! Идите сюда, здесь без чувств и оружия валяется сумеречник, похитивший надежду мутайр и их главное сокровище!

   Самийа приволокли быстро. Тот, как тряпка, болтался в руках воинов - видать, хорошо его в драке угостили, раз сознание потерял. Мустафа вздернул обвисшую голову за спутанную гриву и с размаху ударил по щеке. Потом по другой.

   Сумеречник глубоко вдохнул и распахнул глазищи. Рванулся. Почувствовал веревки на локтях и запястьях. Рванулся снова. Снова получил по морде.

   - Куда Антара повел кобылу? К кому? - тихо и раздельно спросил Мустафа.

   Самийа молча плюнул ему под ноги кровавой слюной.

   - Говори, - улыбнулся Мустафа.

   И с размаху наподдал твари ногой поддых. Самийа охнул, мотнул головой, снова плюнул.

   - Во вьюк его, - приказал бедуин.

   Сумеречник показал острые хищные зубы:

   - Не скажу, не надейтесь!..

   - Скажешь, - улыбнулся Мустафа. - Мы умеем спрашивать, о дитя сумерек.

   Проводив глазами фарисов, волокущих за локти рычащего и бьющегося самийа, он усмехнулся - "не скажу, не надейтесь"! Ну-ну...

   И сделал знак своим людям - уходим.

   Оглянувшись в последний раз на становище бану суаль, бедуин увидел удаляющуюся цепочку огней - факелы. Гвардейский отряд не стал ждать утра и отправился обратно в аль-Румах. Облегченно вздохнув, Мустафа восславил Всевышнего и пустил лошадь галопом.

окрестности Дживы, утро

   Когда окончательно рассвело, Антара перешел на тряскую рысь. Точнее, на рысь перешла Дахма. Чудо-кобыла все ж таки приморилась после ночной скачки и галоп более не тянула.

   Трясясь на спине вороной красавицы, Антара проклял вселенную и поклялся, что больше никогда - ты слышишь меня, Всевышний! - никогда не будет ездить без стремян. Иначе он останется не только без возможности сесть и ходить ровно, не враскоряку, но и без потомства.

   Шатры клана почтеннейшего Убая юноша разглядел издалека - черные полотнища четко виднелись на рыжих камнях обширной котловины, в которую осенние дожди успели нацедить мелкое озерцо. Вершина холма, к которой лепились крохотные домишки Дживы, выплывала из туманной дымки.

   У шатра дяди Антара почтительно спешился. К тому времени, как Убай вышел, вокруг вертелись, верещали, тыкали пальцами и восторженно голосили все дети и мужчины становища. Женщины осторожно выглядывали из-под пологов, скрывая платками лица.

   Дядя выплыл животом вперед, оглаживая длинную бороду. Запоясанный халат из потрепанной парчи - сменял в прошлом году на двух баранов - расходился на пузе, показывая малиновую рубаху в жирных пятнах. На груди болталась, свисая чуть ли не до пупа, толстая золотая цепь с немного помятым медальоном - гнезда для драгоценных камней пустовали, похоже, Убай цепь оставил, а камни продал.

   Увидев Дахму, толстяк разинул рот. Визжавшие кругом мальчишки зашлись в восторженных воплях:

   - Вороная! Вороная! Чудо!

   Дядя сморгнул, сглотнул, дернув кадыком, поднял дрожащие руки и пошел к кобыле, как слепец или безумный - с неподвижным взглядом и все еще разинутым ртом.

   - Это мой выкуп за Аблу! - поспешно сообщил Антара и протянул Убаю длинный ремень чумбура.

   Дядя отсутствующе покивал и медленно, как во сне, принял повод. Кобыла кокетливо развернула сухую длинную голову и покосилась огромным, как яблоко, глазом.

   И вдруг Убай бросил чумбур, вскинул руки и прочел, плача и захлебываясь от радости:

   Бег ее подобен ветру, чье благое дуновенье    Схоже с ветром ибн Дауда, величайшего провидца!    Всех коней она прекрасней, ибо мудрый понимает:    "Лучше года ночь свершенья, по которой год томится"! 13

   Все забили в ладоши и закричали от восторга, Антара тоже покивал: хорошая импровизация.

   Меж тем Убай порывисто снял с себя золотую цепь и, несмотря на попытки Дахмы укусить его в руку, надел украшение кобыле на шею. Вокруг запели, женщины возбужденно закричали, кружась и оглашая окрестности вибрирующими воплями.

   - А где Абла? - пытаясь перекричать общий гомон, проорал Антара на ухо Убаю.

   Тот отмахнулся, потом плюнул и махнул унизанной перстнями-печатками рукой кому-то за спиной юноши: приведи, мол! И снова воздел ладони, громко декламируя восторженный бейт. Дахма закидывала голову, но на поводе уже висели по двое с каждой стороны, и деваться ей было некуда - приходилось слушать стихи Убая.

   Антару пихнули в спину:

   - Вот она!

   Юноша развернулся с глухо стукающим, замирающим в полете сердцем.

   Дюжий зиндж вытолкнул вперед кого-то тоненького и замотанного в покрывало. Из-под черной ткани на Антару косил большой насурьмленный глаз. На мгновение отведя толстый платок, Абла прошипела:

   - Проси, чтобы отец нас отпустил! Прямо сейчас!

   - А как же свадьба?..

   - Проси, говорю! Иначе ночью убьют, чтоб забрать кобылу без платы!

   - Чего?

   - Отец тебя убьет и заберет и кобылу, и выкуп от того купца! Купец вечером в кочевье приехать должен! На завтра свадьба назначена! Проси, говорю, а то ночью под камнями зароют! Ты что, думаешь, отец в первый раз меня сватает?!..

   Антара охнул, икнул и решился:

   - Дядя! Отдайте мне вашу дочь в жены! - пришлось снова орать в волосатое ухо Убая.

   Тот прервал декламацию и, хмурясь, приобернулся:

   - Чего?..

   - Можно я Аблу заберу? Не нужна мне свадьба, дядя, мне жена нужна - и все!

   И толстяк взорвался:

   - Да забирай ее, только не трогай меня, вай, что делаешь! Забирай! Забирай! Забирай девку, вай, что мне девка, тут такая красавица!

   И Убай замахал руками, да так, что печатки на волосатых пальцах принялись летать прямо перед носом Антары, и юноша не стал искушать удачу, схватил Аблу за рукав и затолкался из толпы прочь.

   Ко времени, как солнце вскарабкалось в зенит, они успели довольно далеко отъехать. Молодые мчали на сведенном от ближайшего шатра оседланном верблюде, рабыни тряслись на двух других - этих, пользуясь суматохой вокруг кобылы, умыкнули от палатки заезжего торговца, причем вместе с вьюками. Кстати, интересно, что там во вьюках, может, повезло, и там, к примеру, ковры!..

   Итак, время подошло к полудню, и беглецы - хотя почему беглецы? все ж законно.. ну, кроме верблюдов... - спешились. Рабыни хихикали и подмигивали. Антара завел возлюбленную в песчаный распадок, постелил плащ - и повалил Аблу наземь.

   Она смеялась и шуточно отбивалась, пока он неловко, потея, шебуршался и заворачивал на ней платья:

   - Ты слишком нетерпелив! Разве Али не говорил, что между мужчиной и женщиной должен быть посредник!

   И, хихикая, пихала его отягощенной кольцами ладошкой в лоб:

   - Хадис, о ибн Авад! Посредник - это ласки!

   Нащупав у Аблы сладостное, Антара задохнулся от счастья - там выступало многое, очень многое. Не все обрезали, как она и обещала! А девушка нетерпеливо вздыхала и постанывала:

   - Ну же, храбрец! Ты видишь, меня готовили для могучего воина!

   На ласки его, по правде говоря, не хватило. Антара набросился и вонзил сразу - а Абла фырчала, мурчала, закидывала голову, а он кусал ей губы и размазывал пятерней пот по ее груди, по соскам, по обтянутой монистами шее. И так он трудился долго, заставляя ее стонать и вскрикивать, и поддавать бедрами, подобно кобылице на скачках.

   В сладкой последней судороге Абла кричала долго и громко - словно умирала.

   А когда последний отзвук пробужденного ее воплем эха стих, они посмотрели друг другу в глаза - мокрые, измученные - и расхохотались.

   - Прям как в хадисе! - смеялась Абла, крутя головой и звеня сережками. - Передают, что Сабиха, завершая, кричала так, что от шатра разбегались верблюды!

   Счастливо положив ей голову на плечо, опустошенный, излившийся счастьем и семенем Антара сомкнул веки. Она задрыгалась, с хихиканьем скидывая его с себя, и спросила:

   - А как тебе удалось? Как ты кобылу угнал?

   - Сумеречник помог, - перекатываясь на спину, зевая и неудержимо проваливаясь в дремоту, пробормотал Антара.

   - А где он? - не унималась Абла. - Что, прямо настоящий сумеречник?

   - Ага, - сонно проговорил юноша. - Где он? Да в Мариб, небось, уже скачет... Всех раскидал и сбежал из становища... Там и встретимся, точно говорю... в Марибе... отпразднуем...

   - Ну, раз сбежал, хорошо... - донесся до него нежный голос возлюбленной.

   И Антара погрузился в блаженный, истомный, самый счастливый в своей жизни сон.