41

Я смотрел в небо и не мог понять, во сне я или наяву, у знакомых берегов или в чужом краю. Прозрачная высота, тонкие рваные облака, штормовой плеск волн, — говорили мне: ты возле берега, ты дома. Но крики чаек, осенний ветер, запахи, которые он нес, казались неуловимо чужими.

Королевский остров, последний осколок родного мира.

Я закрыл глаза. Я лежал на дне лодки, песня полета текла сквозь нее, была громче волн, отзывалась на каждое мое прикосновение. И неслась прочь, перекликалась с другими кораблями, они пели вместе, завораживали меня. Почти сотня кораблей качалась на прибое, и в каждом из них теперь звучала песня полета.

Она поможет нам, проведет сквозь бурю, когда мы отправимся на поиски новой земли.

Море пело вместе с кораблями, шептало мне: «Уплыть — найти дом, вернуться — погибнуть…» Я столько раз повторял и слышал эти слова, что перестал понимать их смысл.

Море звало меня, но я так хотел вернуться.

Три дня здесь, на Королевском острове, уже казались вечностью. Я не знал, что замышляют враги, и не знал, что собирается делать король. Первый день на острове прошел в тумане усталости, — я запомнил бесконечный подъем по белой лестнице на вершину холма, дворец — уменьшенное отражение дворца в Атанге — королевский совет в длинном зале. Я пытался потом вспомнить слова короля, но не смог. Другие голоса, — радостные, удивленные, враждебные, — заслонили остаток дня, а следующим утром я уже сидел в палатке старшего офицера, писал рапорт, слушал свою задачу и принимал новые полномочия.

«В кратчайшие сроки сделать флот сильнее». Никто не мог объяснить, что именно хотят от меня, и я сделал то, что считал нужным.

Корабль, столько лет дожидавшийся меня в песке возле старого порта, за один день был разобран на планки. Доски, оторванные друг от друга, еще полнились песней полета, жили моим волшебством. Пока их приколачивали к другим кораблям, я пел, — и магия пропитывала их как масло, как кровь, звала в небо и в открытое море. Даже уйдя с пристани, поднявшись на сотню ступеней, я слышал песню полета. Никогда прежде она не звучала так звонко, так ясно.

Лишь нескольких десятков кораблей не коснулась моя песня. Высокие, с серебристыми парусами, они стояли в восточной части гавани, и их борта шелестели едва слышно, касались сердца горьким дымом, — как и крылья тех, кто приплыл на этих кораблях.

«На наших кораблях не будет магии», — сказал мне верховный всадник. Его крылья ниспадали к земле словно плащ, капюшон затенял лицо. Ему было все равно, что приказал мне король, и корабли всадников не вдохнули песню полета.

Но все остальные звенели, были полны сил, — ведь я пел вчера и сегодня, наполняя их ветром и небом, и теперь без сил лежал на дне своей лодки, слушал как море шепчет мне: уплыть… погибнуть… вернуться…

— Эй, ты там живой? — Голос, встревоженный и знакомый, окликнул меня, заставил вынырнуть из полузабытья.

Я ухватился за борт, поднялся, — лодка качнулась подо мной, готовая отплыть или взлететь, — и выпрыгнул на пристань.

Джерри поймал меня за плечо, и я привычно отмахнулся, хотел сказать, что все в порядке. Но каменная набережная качнулась словно палуба корабля, и Джерри не отпустил меня.

Я не видел его всего неделю или чуть дольше, но он изменился, стал словно бы старше или злее. Но за спиной у него по-прежнему было длинноствольное ружье, и одет он был в свою черную офицерскую форму, — только правый рукав был отрезан и перебинтовано плечо. «Это еще с Атанга, — объяснил он. — Я тогда даже не заметил».

Только теперь, на острове, я понял, — все эти дни я не задумывался, жив ли Джерри, добрался ли он до цели. Не задумывался, потому что у меня не было сомнений. Должно быть, в те долгие два дня, пока я был без сознания, ветер донес до меня песню лодки, вплел в мои сны, сказал, что Джерри цел.

Ведь мне снилось что-то важное тогда.

— Ты себя угробишь когда-нибудь, — сказал Джерри.

— Это точно, — согласился я. — Даже не знаю, как сюда без тебя доплыл. Ты нашел сигареты?

Джерри усмехнулся и на миг стал совсем прежним.

— Ну я так подумал, — сказал он, — что раз волшебников у нас почти не осталось, то надо же беречь тебя, следить, чтобы ты соблюдал ваши правила. А курить-то волшебникам нельзя!

Я попытался пнуть его, но он увернулся, смеясь.

Словно мы все еще были в Атанге. Словно война не вышвырнула нас прочь.

Вчера я рассказал Джерри обо всем, что со мной было. Мы сидели у костра, передавали друг другу медную фляжку. Можжевеловая водка обжигала горло, мысли искрами уносились в темноту, и я рассказывал, не мог остановиться. Кроме Нимы только Джерри мог меня понять. Он столько раз был в Роще, он знал Кимри, Ору и многих других. Он знал моего учителя и тех, кто убил его.

«Суки, — сказал Джерри, когда фляжка опустела. — Повсюду таились».

Повсюду. Даже Рилэн был одним из них.

— Там еда осталась? — спросил я.

— Я поэтому за тобой и пришел, — ответил Джерри. — Скоро не останется!

Лестница поднималась от пристани, рассекала склон холма, — широкие мраморные ступени, резные балюстрады, площадки с мозаичным узором. Наверное раньше здесь никогда не было так людно, — изредка сюда приезжал король, придворные гуляли по белым галереям, а на склонах холмов шли представления и состязания.

Теперь весь остров превратился в лагерь беженцев. По обе стороны от лестницы пестрели армейские палатки, серые и цвета прибрежного песка, навесы из разноцветной ткани, самодельные шатры. Воздух полнился дымом костров и людским гулом, — разговорами, окриками, детским плачем.

Но сквозь все это я слышал песню полета, — она неслась словно ветер, словно прилив. Я слушал ее, шел по лестнице — ступень за ступенью, — и путь снова казался мне бесконечным.

Палатка, в которой я ночевал, стояла высоко, почти у самого дворца. «Новые казармы королевской гвардии!» — сказал мне Джерри в первый вечер. Всего несколько больших шатров — нас осталось так мало.

— Ну кажется мы не опоздали! — Джерри хлопнул меня по плечу и направился к котлу.

Я хотел пойти следом, но не успел сделать ни шага.

Дымная, горькая сила налетела словно шквал, обожгла глаза, наполнила горло пеплом. Сердце замерло на миг, потом забилось быстрее. Я обернулся и увидел Тина.

Он промчался по лестнице, перепрыгнул через баллюстраду и подбежал ко мне. Он сиял, казалось едва сдерживался, чтобы не рассмеяться от счастья, а за спиной у него были крылья. Серебристо-серые, ниспадающие к земле, полные силы, — шепчущий раскаленный пепел, боль.

— Меня простили! — воскликнул Тин и правда рассмеялся, отрывисто и звонко. — Вернули мне крылья! Я снова всадник!

— Еще бы не простили, — сказал я. Радость Тина захлестнула и меня, я засмеялся тоже. — Ты же герой. Должны были забыть, в чем ты там провинился.

— Ну они не забыли и я теперь опять как новообращенный, — возразил Тин. Я не понимал, о чем он говорит. Орден всадников всегда был окутан тайной. — Но испытания будут короче… И я пока не могу жить с всадниками, буду с ополченцами. И еще я не должен далеко от тебя отходить, ты же за меня поручился.

Он улыбался, а его крылья шелестели все громче, пытались заглушить эхо песен, скрыть магию дымной завесой. Должно быть, врагов пугает это не-волшебство и поэтому никто в Роще не хотел говорить о всадниках.

Но я знал — я могу подчинить себе эту силу, мне нечего бояться.

— Отлично, — сказал я. — Будем летать вместе.

 

42

Свет, прозрачный невесомый, сиял передо мной.

Огромный колодец был полон им, и мерцающая река текла вверх, не останавливалась ни на миг. Белое мерцание, отблески алого и синевы переплетались, двигались, — и я смотрела на них, как зачарованная. Если долго не отводить глаза, — мир вокруг растворяется, остается лишь сияние, глубокое и чистое. Все звезды живут в нем, все души мерцают, меняются, движутся без конца.

Это было мое тайное убежище. Я не рассказывала о нем никому, даже Мельтиару, — ведь я приходила сюда, когда тускнели мысли, холодело сердце, и город казался тесным.

Когда-то давно, — я была тогда еще совсем маленькой и недавно одела крылья — я блуждала по заброшенным воздуховодам и добралась сюда. Распахнула люк в стене и увидела колодец — просторный, самый широкий в городе, наполненный чистым и пронзительным светом. Уже потом я узнала его имя, — первый источник, — но никто не мог объяснить мне, что оно значит.

И сейчас я сидела у открытого люка, и сияющий поток уносил мои мысли и страхи, они соединялись с рекой света, переливались в вышине.

«Через четыре дня», — сказал Мельтиар, и три из них прошли.

Он исчезал и появлялся — на каждое его возвращение город отвечал ослепительным всплеском силы, восторгом, рвущим душу. За эти три дня Мельтиар звал нас к себе много раз, иногда лишь на несколько мгновений, — смотрел на нас, брал за руки и исчезал снова.

Мы победили, но война еще не кончилась: по всему миру воины выслеживали оставшихся врагов, прячущихся в лесах и руинах. «Последние, к вечеру не останется никого, — сказал Мельтиар сегодня утром. Я не посмела спросить, но он понял меня, ответил: — Нет. Вы нужны мне в городе».

Завтра четвертый день — а значит, завтра Лаэнар вернется.

Свет преломлялся, искрился, распадался на радужные всплески, причудливые формы, — и я поняла, что плачу, смотрю на него сквозь слезы. Я закрыла лицо руками, — но не смогла заслонить сияние. Горе и восторг, боль разлуки и радость победы обжигали сердце, наполняли крылья, не давали остаться на месте.

Я рванулась вперед, прыгнула в сияющий поток. Крылья распахнулись, свет подхватил меня, помчал ввысь. Он был вокруг меня и во мне, пел, струился, я стала прозрачной и яркой как он, — и очнулась лишь когда оказалась под каменными сводами, на этаже прорицателей.

Залы пророчеств изменились, как и весь город, как весь мир.

Воздух и камень по-прежнему были полны силой пророков, ясной, влекущей и невесомой, — но ее пронзал другой свет. Знакомый мне с рождения: ослепительно-черный и жаркий, дыхание моей жизни, голос войны. Две силы смешивались, как сияние в колодце, — в каждом вдохе и звуке я чувствовала их движение.

И лишь пройдя вглубь зала, я поняла в чем дело.

Никогда прежде здесь не было столько предвестников Мельтиара. Одни стояли возле туманных зеркал, другие бесцельно бродили по залу, — то и дело к ним подходили одетое в белое пророки и уводили в комнаты, скрытые в толще скал.

— Зачем ты здесь?

Детский голос, серьезный и тихий. Рядом со мной стояла девочка: ладони, скрытые широкими рукавами, серебряная цепочка в волосах, внимательный взгляд.

Зачем я здесь?

Чтобы узнать будущее? Увидеть прошлое или дальний край мира? Или я пришла успокоить душу — как те воины, что потеряли близких в бою? Девочка смотрела на меня, молча ждала ответ.

— Я Арца, звезда Мельтиара, — сказала я. — И хочу увидеть будущее.

Девочка кивнула, повела меня вперед. Я думала, что мы остановимся возле ближайшего зеркала предсказаний, — но мы покинули зал, свернули в лабиринт арок и скальных переходов. Здесь клубился синеватый дым, терпкий привкус оседал в горле, и каждый шаг казался легче и длиннее предыдущего. Наш путь оборвался в комнате с высокими сводами, и я увидела Эркинара, главу прорицателей. Он стоял в окружении своих звезд и повернулся, когда я вошла.

Равный Мельтиару по силе, он был совсем другим. Его темные волосы были обрезаны выше плеч, и от этого черты лица казались заостренными, резкими. Взгляд был отстраненным, но прикосновение — успокаивающим, легким, как и все вокруг.

Он взял меня за руку и сказал:

— Я не могу показать тебе будущее, Арца. Твое будущее ветвится, как горный поток, и сейчас не угадать, какой ручей превратится в реку.

Я сделала глубокий вдох — но прежде, чем успела задать вопрос, Эркинар продолжил:

— Но я отправлю тебя в сон. Перед тобой будут все твои реки, и, быть может, самый яркий поток позовет тебя сам.

Я пошла за ним следом. В маленькой комнате, окутанной дымом, легла на мягкую скамью, закрыла глаза. Эркинар вновь прикоснулся ко мне, легко, едва приметно, — и сон подхватил меня, как поток света в колодце, помчал ввысь.

Мои крылья рассекают небесную реку, хвостовые перья раскрыты, я парю, ветер бьет в лицо, но я не опускаю стекло шлема. Вокруг меня небо, весенняя синева, полуденное солнце слепит глаза. Я ложусь на крыло, и земля поднимается мне навстречу, — бескрайний лес, золотистые пятна полян и блеск реки.

Я разворачиваюсь вновь, и теперь подо мной машина, сияющая, черная, я вижу свое отражение в ее бортах.

Весь мир наполнен запахами весны, он кажется мне беспредельным, огромным, мое сердце горит. Краем глаза я вижу черный всплеск крыльев, — мой напарник, мое отражение. Я поворачиваюсь, я должна разглядеть, должна понять, — и небо рушится на меня.

Синева, скорость, полет, небесные реки, — они мчатся сквозь меня и тают.

Я пытаюсь удержать их, но уже знаю — это сон.

Когда я проснулась, Эркинара не было в комнате. Его предвестник вывел меня из полутемного лабиринта и спросил на прощание:

— Хочешь рассказать свой сон?

— Нет, — ответила я и прыгнула в колодец.

Крылья, еще помнившие пьянящий весенний ветер из сна, распахнулись, ударили по воздуху, стремясь поднять меня ввысь. Но мне нужно было вниз, к ангару, — и крылья подчинились.

Огни в коридорах горели вполсилы, было пустынно и тихо, — там, снаружи, уже погас закат. Со дня возвращения каждую ночь мы встречались у ворот ангара, шли к машине и отправлялись в полет. Звезды, облака и растущая луна мчались над нами, а внизу был наш мир, освобожденный, чистый.

Сегодня у ворот ждала только Амира — уже доспехах, с заколотыми волосами, готовая надеть шлем и слиться с машиной.

Амира улыбнулась мне, и я взяла ее за руку, прислонилась к стене. Там, в глубине, под слоем металла и камня, гудели механизмы, текла магия, лопасти перемешивали воздух. Я слушала этот приглушенный гул и чувства Амиры, — в ее прикосновении смешивались предвкушение радости и тревога, становились единым светом, дрожащим и чистым, как слезы. Мы стояли молча, я не спрашивала ни о чем. Я знала, — раз Рэгиль не с Амирой, значит Мельтиар позвал его.

Я смотрела наверх, в раскрытый люк колодца, ждала, что Рэгиль появится там, — черной искрой стремительно обретающей форму, мчащейся к нам. Но он спустился по лестнице.

Рэгиль шел медленно, тихое эхо шагов растворялось в зеркальном полу. Без доспехов, без шлема, лишь черные браслеты на запястьях, — зеленые и красные огни мерцали на них, сменяя друг друга.

— Что-то не так, — прошептала Амира и разжала пальцы. Ее крылья раскрылись, ударили по воздуху. — Что-то очень плохо.

Рэгиль подошел к нам, протянул руки. Я коснулась его ладони, и меня затопило предчувствие, глубокое и темное, и такая же бездонная тоска. Дышать стало трудно, я уже не могла различить, где чьи чувства.

— Мельтиар сказал, — Рэгиль говорил медленно и тихо, словно уже сотни раз повторил про себя каждое слово, — что завтра мы с Амирой должны разобрать машину. Что мы больше не полетим на ней. Потому что война закончилась.

Но я видела машину во сне, я летела рядом с ней, мы были в небе… Но Эркинар говорил: «Твое будущее ветвится».

Страх ледяным кристаллом вспыхнул в груди, заморозил мысли.

— Нет… Не может быть, почему… — Голос Амиры, сперва еле слышный, стал пронзительным и звонким, задрожал от слез. — Почему?! Почему так?!

— Потому что… он как будто… — начал Рэгиль и не смог договорить.

Его отчаяние сказало все без слов. Я помнила это чувство — до войны, во сне, бесконечная пропасть или бескрайнее горе отделили меня от Мельтиара, и как я не старалась — не могла прорваться к нему.

Он как будто покидает нас, навсегда.

— Нет! — воскликнула я. — Мы должны что-то сделать! Мы должны быть рядом, мы должны…

— Предвестники Мельтиара.

Я замолчала, обернулась на голос.

Я никогда раньше не видела этого человека. Высокий, в темной одежде, струящейся складками, непохожий ни на кого из знакомых мне звезд. Он обвел нас взглядом, медленно, спокойно, и сказал:

— Арца. Амира. Рэгиль. Что вы здесь делаете в такое время?

Он стоял всего в полушаге от нас, но до меня не доносилось ни единого отзвука его чувств или силы, — словно он был за стеклянной стеной. Его правую руку сжимал браслет, — золотой, тяжелый, с мерцающим голубым камнем.

Он был не похож ни на кого — а значит он живет там, куда не ведут лестницы, куда не подняться на крыльях. Он из высших звезд.

Я опустила глаза и ответила:

— Мы привыкли не спать по ночам.

— Мы раньше всегда летали ночью, — добавил Рэгиль.

— Тогда идите тренироваться. — Темный рукав взметнулся, незнакомец указал на северный выход. — В зал с молниями.

Я кивнула, и мы втроем устремились туда, не разжимая рук, почти бегом.

— Мы сделаем, как велел Мельтиар, — прошептала Амира.

Я знала, что она права, но повторила, упрямо и тихо:

— Но мы должны быть рядом с ним.

 

43

Если не отводить взгляд от витража, легко представить, что мы во дворце в Атанге. Солнце искрится в разноцветной стеклянной мозаике, вьюнок оплетает колонну, белые осенние цветы тянутся к небу.

Но стоит прислушаться — и понимаешь, что дворец слишком шумный, полный громких и непривычных звуков. Стоит сделать глубокий вдох — и чувствуешь привкус соли, голос морского ветра.

Да, так легко притвориться, что ничего не произошло, мы все еще в Атанге, — но я никогда не хотел жить во сне. Мне нужна настоящая жизнь.

Я отвернулся от витража, подошел к краю балкона, встал рядом с курившим гвардейцем. Тот поймал мой взгляд и протянул сигарету. Дыма в ней оставалось всего на пару затяжек, я вдыхал их медленно и не остановился, пока сигарета не обожгла пальцы. Первый дым за столько дней, — желтый, проясняющий мысли, так необходимый мне сейчас.

— Не спрашивай, — сказал гвардеец с усмешкой. — Там, где я взял, уже нет.

Я взглянул вниз, — на лестницу, белой лентой уходящую к пристани, на зеленые склоны, усеянные разноцветными заплатами шатров, на людей, казавшихся крошечными с высоты. Небо здесь было куда ближе, чем в Атанге, прыжок через перила, — и я взлечу, оно примет меня. Сколько еще ждать, пока король позовет нас? Я мог бы сейчас взлететь, мог стать быстрее ветра.

Но нельзя.

Я закрыл глаза, попытался вновь ощутить ускользающий вкус желтого дыма и вернуть мыслям ясность.

Если я взлечу сейчас — прогремят выстрелы. Я был уверен в этом. Когда я пел на пристани, никто не подходил ко мне, — только те, кто давно меня знают, или те, кого прислал король. Когда я шел среди палаток, люди отворачивались. Я знал, что не должен винить их, — они всю жизнь считали магию вражеским ремеслом, а теперь она разрушила их жизнь. Вчера один раненый сказал Ниме, когда она хотела спеть над ним песню исцеления: «Лучше сдохну, чем это».

Поэтому я не мог взлететь и не должен был петь лишний раз, люди слишком напуганы. Так сказал мне старший офицер, это приказ и нужно подчиняться.

Я взглянул вверх, — небо звало меня. Сколько еще нам ждать? И почему мне велели прийти с Лаэнаром?

Он сидел на перилах балкона, словно не замечая высоты, и тоже смотрел в небо, на текучую гряду облаков. За спиной у него было ружье, он придерживал перевязь, уверенно и небрежно, словно всю жизнь ходил с таким оружием. Сколько людей на острове знают, кто он? Если многие не доверяют даже мне и Ниме, что случится, когда станет известно, что Лаэнар раньше был врагом?

— Эли! — крикнули из глубины дворца.

Я махнул Лаэнару, и он соскользнул с перил, следом за мной вышел с балкона.

Нас провели через длинный зал, — должно быть, раньше здесь проходили приемы. Но теперь ковры и мозаичные полы были истоптаны, столы и скамьи сдвинуты, стало душно и шумно. Повсюду были семьи уцелевших придворных и аристократов, — дорогая одежда потрепана войной и бегством, у женщин вместо сложных причесок — простые косы, на лицах страх и усталость. У каждого входа стояли гвардейцы, и то тут, то там появлялись всадники — скользили по залу как серые тени.

Часовой распахнул перед нами двери, и я вновь увидел небо. Оно дышало через высокие стрельчатые окна, наполняло комнату гулом ветров, запахом моря.

Двери захлопнулись у меня за спиной, эхо гулом прокатилось по полу, — я вспомнил, где нахожусь и поспешно отсалютовал. Я ждал, что Лаэнар повторит мой жест, но он лишь остановился рядом и крепче сжал перевязь ружья.

Должно быть, весь королевский совет собрался в этой комнате. Те, кто остались в живых и не оказались врагами, — лишь несколько человек. И верховный всадник, запретивший мне петь над своими кораблями. Он стоял рядом с королем у окна, держал развернутую карту. Ветер шевелил светлые волосы короля, трепал высокий воротник. На столе шелестели страницы раскрытых книг, шуршала карта в руках всадника, — и его крылья отзывались шепотом горького дыма.

— Эли, — сказал король, — совет пересмотрел свое решение. Возможно, все еще есть шанс уничтожить врагов. Мы должны выяснить, насколько они сильны, прежде чем бежать в неизвестность.

Пытаясь найти слова, я обвел взглядом советников. Я не помнил их имен, не узнавал лица. Из всего совета только Керген общался со мной, и он оказался врагом.

Тогда, в Атанге, они не захотели слушать меня. Теперь они не хотят плыть, — хотя я наполнил корабли песней, они преодолеют бури, пересекут океан. Мы могли бы отправиться в путь хоть завтра, и рано или поздно добрались бы до берегов другого мира, — и начали бы новую жизнь, вдали от войны, вдали от врагов.

— Наши предки плыли в неизвестность, — сказал я.

— Это не так, — ответил верховный всадник. — Они знали, куда плыли.

Я хотел возразить: как это может быть правдой? Мы даже не знаем, в какой стороне света родина предков, — так откуда им было знать, где другие земли?

Я хотел сказать об этом, — но порыв ветра отогнул угол карты, и я увидел на ней синеву моря, контуры островов, красные линии пути.

Всадники знают, куда плыть.

Король переглянулся со всадником и кивнул.

— Лаэнар, как ты считаешь, — проговорил он, — нам нужно уплывать или пытаться вернуть свою землю?

Я повернулся к Лаэнару, хотел поддержать его словом или жестом, — но он не растерялся и не задумался, ответил тут же:

— Вернуть! — Его голос был решительным и звонким. — Они не ждут нас, а Эли знает, где их главное убежище, мы должны напасть на них!

Король вновь кивнул, перевел взгляд на меня и сказал:

— О нападении говорить рано. Но вы отправитесь на разведку, постараетесь снова проникнуть в их убежище в горах.

Воспоминания вспыхнули, затмили все мысли: ночь, раскрывающиеся горы, свет, сияющий в глубине, полный волшебства, тысячи песен, горящие, яркие… Услышать их снова, увидеть этот свет, — я хотел этого так сильно.

Но это безумие. Это верная смерть.

— Не получится, — сказал я. — Нас сразу заметят.

— С вами будет Эрил Амари, — ответил верховный всадник. — Вас не заметят.

Я нахмурился, пытаясь вспомнить, о ком он говорит, а потом понял — так зовут Тина, Тин отправляется с нами.

— И девушка из Рощи, — добавил один из советников. — Вы ведь с ней вместе умеете становиться невидимыми?

Я сжал кулаки — бешенство затопило меня, ослепительно-белое. Я уже не различал лицо этого человека, но хотел ударить его, убить. Как они могут посылать Ниму со мной, ей не место на войне, не место в этом кошмаре! Она не служит королю, она всегда жила в Роще.

Видимо поэтому.

Я сделал глубокий вдох, пытаясь успокоиться.

— Я собирался отправить только вас с ней, Лаэнара и всадника, — продолжал король. — Твою маленькую лодку легко скрыть. Но у нас много добровольцев, люди хотят сражаться. Поэтому с вами поплывет еще корабль, если что-то пойдет не так, вас поддержат.

Я взглянул на Лаэнара — он сиял, был счастлив. Да, он жаждет сражаться.

Совет ждал моих слов.

Что бы я ни сказал — они не станут слушать, как и тогда, в Атанге. Они все решили, и, может быть, в этом есть смысл. Я сделал здесь все, что мог, корабли наполнились моей песней, она не исчезнет и без меня. Но если я узнаю что-то важное, пойму как победить врагов и вернусь, чтобы рассказать об этом, — тогда все изменится. У нас будет надежда.

— Когда нам отправляться? — спросил я.

— Сегодня, — ответил король. — Все уже готово.

Джерри ждал нас на выходе из дворца, на первой галерее. Стоял, прислонившись к ограде лестницы, махнул нам издалека. За спиной у него было ружье, на земле валялся мешок с королевской печатью, — можно было не спрашивать ни о чем.

— Ты доброволец, — сказал я, подойдя.

— Не я один. — Джерри усмехнулся, подобрал мешок, и мы втроем направились вниз.

Я смотрел на ступени: темные пятна на белом мраморе, следы босых ног, отпечатки рубленых подошв сапог, женских туфель и деревенских ботинок. Такие разные, от крохотных до огромных. Столько людей здесь, на острове, — надеются ли они, что мы еще можем победить? Верят ли, что я вернусь?

Джерри хлопнул меня по плечу и указал вперед:

— Вот, нас ждут! Остальные уже на пристани, подготовили все, пока вы во дворце торчали.

Лестница разбивалась о площадку с резной балюстрадой и бежала вниз двумя потоками, — обходила холмы, полные людского гула и дыма костров. И Джерри был прав, — там, на площадке, нас ждали.

На широких перилах сидел Тин, рядом лежало его ружье, деревянное, похожее на детскую игрушку. Серые крылья были распахнуты, еле слышно поскрипывали на ветру. Возле всадника стояла Аник, почти такая же, какой я увидел ее в первый раз: темный и решительный взгляд, тугие косы, на шее косынка, знак отличия, — но голубая теперь, не красная. Аник повысили.

И Нима. Она улыбнулась мне, поцеловала Лаэнара и сказала:

— Я не отпустила бы вас одних.

Я отвернулся, стиснул край мраморных перил, взглянул на море. Я не мог сейчас говорить, мне нужно было успокоиться, унять злость, — она вспыхнула снова, плясала перед глазами алыми и белыми пятнами.

Почему я не спорил с королем, почему не убедил его оставить Ниму здесь? Нима, в порванной лоскутной куртке, с тканными амулетами на шее и запястьях, с глазами красными от слез и бессонной ночи, — как она может плыть с нами? Я мечтал когда-то, чтобы она ушла из Рощи вместе со мной, но сейчас хотел лишь спрятать ее в тишине среди запаха хвои, журчанья ручья и солнечного света.

Но это невозможно. Роща осталась за морем, и Роща сгорела.

Аник спросила что-то, но ее слова утонули в грохоте моих мыслей.

— Да, он говорил со мной, — ответил ей Лаэнар. — Спросил, вернуться или уплыть. Я сказал — вернуться, напасть на них!

— Вернуться? — повторила Нима.

Я взглянул на нее.

Нима отстранилась от Лаэнара, отступила на шаг. Ее глаза были широко распахнуты, она смотрела на Лаэнара так, словно видела впервые.

— Ты хочешь вернуться туда? — спросила она.

— Да! — Лаэнар шагнул к ней, взял за плечи, сказал горячо и убежденно: — Это лучше, чем сидеть здесь и ждать! Мы должны вернуть свою землю! И мы сможем отомстить за твоего учителя.

Нима вздохнула, обняла его, проговорила чуть слышно:

— Я не хочу, чтобы кто-то еще умер. Я так этого боюсь.

Море сияло внизу, уходило к горизонту, пенилось гребнями волн. Я смотрел на него, пытался раствориться в его движении, — но мысли не желали исчезать.

Я должен вернуться во дворец. Должен пойти к королю, пусть он пошлет к врагам меня одного. Я должен убедить его, заставить.

Но я не могу. Я приносил присягу, я должен выполнять приказ.

— Есть сигареты? — спросил я у Джерри.

— Только водка, — ответил он и протянул мне фляжку.

Я сделал глоток — обжигающий и долгий — и все мысли и чувства на миг вспыхнули нестерпимо ярко, а потом отступили, опустились на дно души.

Так или иначе, я сделаю все, что в моих силах.

 

44

— Арца!

— Амира!

— Рэгиль!

Мы назвали свои имена почти одновременно, наши голоса переплелись, свет звезд слился воедино. Темная плита потеплела под нашими ладонями, отозвалась, дрогнула и отошла в сторону.

Уже почти наступил вечер, но Мельтиар не звал нас. С самого утра я вслушивалась, ждала, — сейчас прозвучит его голос, ворвется в мысли, — но было тихо. Целый день в коридорах, в огромной пещере среди молний и черных теней, и в небе над горами, — я была готова откликнуться на зов. Но Мельтиар молчал.

Амира и Рэгиль с рассвета ждали его слов, как и я.

Когда солнце налилось алым, опустилось к закату, я сложила крылья, нырнула в колодец, влетела в ангар. Рэгиль с Амирой были там, возле разобранной машины. Амира уже не плакала, лишь стояла возле черной скорлупы, вмещавшей раньше душу неба, — и гладила безмолвный борт кончиками пальцев, снова и снова.

Нам не нужно было слов, не нужно было ничего обсуждать. Мы выполнили то, что велел Мельтиар, и мы должны быть рядом с ним. Поэтому мы пришли к нему без зова.

Я боялась, что дверь не откроется, наши имена отразятся от темной поверхности и смолкнут, тишина и пустота будут единственным ответом. Но стены разошлись, мы переступили порог.

Мельтиар не заметил нас и не услышал.

Такого не случалось прежде, — и Амира крепче стиснула мою руку, словно ища опору. Мы замерли, все трое, не смея сделать шаг или заговорить.

На полу не бурлили сегодня реки темноты, на стенах не блестели узоры льда, огненные вихри не свивались в воздухе. Словно это обычное жилище: ворох карт на столе и на полу, пустые стаканы и горящие свечи.

Мельтиар сидел в кресле, в глубине комнаты, его глаза были закрыты.

И он не замечал нас.

— Я помню, — сказал он.

Его голос был приглушенным, словно эхо мыслей.

— Я все помню, — повторил он снова. — Но мое время еще не кончилось.

С кем он говорит? Я никогда не слышала, чтобы его голос звучал так, никогда не видела его таким.

Я спросила его однажды, чей он предвестник, но он не ответил. Но это кто-то из тех, чья жизнь скрыта тайной, кто-то из высших звезд, как может быть иначе? И эта звезда говорит с ним сейчас, поэтому он не видит нас.

В моей руке дрожала ладонь Амиры, я слышала ее страх и тревогу Рэгиля, — отражение своих чувств.

— Я еще не все сделал, — сказал Мельтиар. — И время преображения еще не наступило.

Он открыл глаза, и я словно очнулась вместе с ним. Различила шум лопастей, почувствовала ветер, увидела, как бьется огонь свечей, как их сияние сплетается с электрическим светом.

— Я не звал вас, — проговорил Мельтиар и поднялся с кресла.

Он подошел, легко и быстро, свечи на столе погасли от взмаха его руки.

— Мы сделали, как ты сказал. — Амира говорила еле слышно. — Мы разобрали машину.

Голос Амиры надломился на последнем слове, и Мельтиар обнял ее, несколько мгновений стоял молча, перебирал темные пряди ее волос. Потом отстранился и сказал:

— Я иду за Лаэнаром. Вы можете ждать меня здесь.

— Разве мы… — начал Рэгиль и замолк.

Я договорила за него:

— Разве мы не нужны тебе там?

— Вы нужны мне здесь, — ответил Мельтиар. — Вы хотите видеть, как я заберу его?

Я кивнула и, не оборачиваясь, знала, — Рэгиль и Амира сделали так же.

— Хорошо.

Мельтиар протянул нам руки, темнота заискрилась на них, хлынула, окружила нас и заслонила все.

Всего несколько мгновений среди жаркого движения, черных волн и биения сердец, звучащих как одно, — и темнота схлынула, растаяла в сумеречном воздухе, в терпком запахе трав. Одного глубокого вдоха было достаточно, чтобы понять: Мельтиар перенес нас в залы пророчеств.

До зеркала было не больше пары шагов, — я увидела Эркинара, склонившегося к туманной чаше, его звезду, прекрасную и строгую, и еще двух пророков, мне незнакомых.

Мельтиар отпустил нас, подошел к зеркалу. Эркинар выпрямился и кивнул, словно отвечая на вопрос.

— Идите сюда, — велел Мельтиар.

Я столько раз бывала здесь, — но никогда не приходила так часто и не оставалась так надолго, как в последние дни перед войной. Все зеркала прорицаний похожи, но я запомнила это зеркало, огромное и выпуклое. Я столько раз видела, как текучий морок скрывает его поверхность, растворяет отражение скальных сводов, — и расступается, показывает мне Лаэнара и город врагов.

Но этот город уничтожен, а Лаэнар сегодня вернется.

Я подошла, взялась за край зеркала, наклонилась, заглянула в туманную глубину.

Видения дрожали там, сразу несколько, сумрак обтекал их, не давал ускользнуть, — так удерживают воду в ладонях. Я видела море, темные волны, берег перед ними, черную гряду гор, гаснущее небо, надвигающуюся ночь. Сквозь ветер и тьму плыл корабль: взлетал с волны на волну, парус был полон ветром. Я попыталась всмотреться, взглянуть ближе, — что за люди на этом корабле, кто плывет к нам? — но корабль превратился в тень, море рванулось ко мне, прибрежные скалы качнулись перед глазами.

Я поспешно зажмурилась, а потом взглянула на другое видение в разрывах тумана.

Оно было незамутненным и ясным, даже сгустившиеся ночные тени ничего не могли скрыть, — я словно смотрела сквозь стекло шлема, видела то, что недоступно обычному зрению.

Я видела острые камни и огромные валуны; ракушки и водоросли, оставленные приливом; деревянные бока лодки; весло, поднятое на корму. Видела четыре силуэта, отчетливые и яркие, но не могла разглядеть лиц.

Потом один из четверых обернулся к морю, — и я узнала Лаэнара.

В груди взорвалось чувство, внезапное как удар, как вспышка молнии. Звуки обрушились на меня: грохот моря, крики чаек, голоса, язык врагов. Туманная поверхность исчезла, я была близко, так близко, — еще миг и рухну туда, к Лаэнару.

— Пусть смотрят, пока я буду там, — сказал Мельтиар, и я очнулась.

Передо мной снова было зеркало, видения мерцали в глубине.

— Хорошо, — отозвался Эркинар и провел рукой по стеклянной поверхности. Мгла закружилась под его пальцами, образы погасли и возникли вновь, стали отчетливей, ближе.

— Кто на этом корабле? — спросил Мельтиар. Он всматривался в глубину зеркала, сумеречные тени отражались в темноте его глаз. — Я не вижу.

Эркинар покачал головой и сказал:

— Все смутно. Нам было трудно различить даже это.

— Неважно, — решил Мельтиар. — Они будут уничтожены, как только я вернусь. Или там есть полукровки?

— Я вижу только его. — Эркинар вновь прикоснулся к зеркалу, и видение вздрогнуло, мгла отползла к краям.

Прибрежная ночь расступилась, к нам хлынули запахи и звуки. Я видела Лаэнара, чувствовала его горячую, страстную силу, огонь его души. Мне так хотелось оказаться там, возле него, — но рядом с ним был другой человек, и я узнала его стремительную магию, похожую на сталь, ставшую ветром, и на лунный свет, растворяющий камни.

Эли, маг, забравший Лаэнара.

Этот маг — полукровка.

Мне стало легче дышать и проще думать. Все верно, ведь у врагов нет магии, как я не догадалась сразу? Это мог быть только один из нас. Полукровка, не знающий ничего о себе, не видящий свой свет.

Но он жил в Роще, почему же он не знал? Почему скрытые не рассказали ему?

— Заберу хотя бы одного, — сказал Мельтиар и повернулся к нам. — Ждите. Осталось немного.

Темнота полыхнула и погасла. У мерцающего стекла остались лишь пророки и мы, три звезды Мельтиара.

Но скоро нас снова будет четверо.

Рэгиль положил руку мне на плечо, Амира сжала мою ладонь, и мы вновь склонились к зеркалу, полному видений.

 

45

Я смотрел, как приближается берег.

Сперва меня коснулся ветер, пришедший с суши. Едва различимый в потоках соленого бриза, он нес тепло земли, запахи первых дней осени, — привычные и уже почти забытые. Я медленно вдохнул его, пытаясь остановить этот миг, запомнить вкус возвращения. Моя песня проснулась и задрожала в глубине сердца, звучала стремлением и тоской.

Потом появились горы, чернотой вспороли край неба. Позади них догорал закат, а они приближались, становились все темней, все больше. Сотни лет враги скрывались там, в сердце темноты.

Горы распались на череду скал, перевалов и дальних вершин, — и я ощутил, как изменилось под нами море. Его голос стал неистовым и громким, оно пенилось, рвалось вперед, падало на скалы.

«Здесь причалили первые корабли. Здесь была первая битва».

Сумеречный ветер говорил мне об этом во сне, — так давно, до начала войны. И тогда я не поверил, но теперь знал, — это правда. Здесь была первая битва и будет последняя.

Я закрыл глаза, пытаясь успокоить мысли, придать им уверенность и силу.

Я вернусь. Мы все вернемся.

Весло в моих руках было теплым от долгого полета, песня струилась в нем, перетекала в лодку, эхом оставалась в попутных ветрах.

Мы качнулись, на миг потеряли высоту, зачерпнули бортом холодный поток, выровнялись снова. Я открыл глаза, посмотрел вперед.

Джерри сидел там, за рычагами, — лодка отзывалась на его движения, но запоздало, словно бы неохотно.

Я потянул весло на себя и сказал:

— Снижайся.

Лодка послушалась меня, скользнула вниз, и Джерри выругался, дернул рычаг, пытаясь выровнять ее. Лаэнар схватился за борт, воскликнул что-то, восхищенно или испуганно, — я не смог разобрать.

Я знал, где-то внизу корабль, борется с прибоем, лавирует среди прибрежных скал. Но он был неразличим, — сила Тина или грохот моря скрыли его, я видел только волны, только черные рифы. Отзвук песни теней доносился сквозь голоса моря и ветра, — там, на палубе корабля, Нима пела, не замолкала ни на мгновенье.

Мы мчались вниз, все быстрей.

Черные камни мелькнули совсем близко, прибой окатил нас шквалом брызг, остался позади, — и киль вспорол землю, лодка остановилась, медленно завалилась на бок и замерла.

Мне не хотелось выпускать весло, не хотелось выбираться наружу. Песня полета звенела, текла сквозь мои ладони, говорила: «Я с тобой». Я слушал ее и казалось, — мне ничего не грозит, пока я не шагну на родную землю, не принадлежащую нам теперь, пока не почувствую, как изменился мир.

Усилием воли я поднялся и вылез из лодки.

Босые ноги коснулись камня, — холодного, влажного от морского ветра. За спиной грохотал прибой: приближался и отступал, вновь и вновь, не сбиваясь с ритма. Ветер вторил ему, голоса чаек врывались в напев, пронзительные и тоскливые. Я вслушивался, пытался понять, как изменился мир, что за новые песни звучат в нем, — и не мог уловить.

Джерри выпрыгнул из лодки, передернул затвор ружья. Лаэнар остановился рядом со мной, замер, глядя на горы.

Закат давно погас, осталась лишь чернота скал и дальних вершин, — ночное небо над ними. С каждым мгновением оно становилось все глубже, звездная россыпь проступала все ярче. Я различал узор созвездий, — серп, птицу, корону, — а вокруг мерцали тысячи и тысячи звезд, имен которым я не знал.

Они померкли — стремительная тень промчалась по небу, и я схватился за оружие, уже почти освободил его из перевязи.

Но дымный привкус и шорох, скользящий возле сердца, остановили меня.

Тин опустился на скалы, — неясная тень с огромными крыльями.

— Все в порядке, — сказал он. — Остальные на пути сюда.

— Зажги лампу, — велел я Лаэнару.

Тот кивнул, вернулся к лодке. Чиркнула спичка — звук был громким даже в шуме волн, — и полоса света легла на камни, тени расступились.

— Нас могут увидеть, — заметил Тин.

— Зато и мы сможем видеть, — возразил я. — И как иначе остальные найдут нас? Нам нужно…

Я не договорил.

Голос моря, порывы ветра, дымный шелест, песня, текущая в бортах лодки, волшебство, струящееся в моем оружии и браслетах, — таким был мир всего мгновение назад.

Но он изменился.

Звук за гранью звука или свет, который невозможно увидеть, — пылал совсем близко, всего в нескольких шагах.

Я медленно обернулся.

На миг мне показалось, — там ночь, ставшая морем, бесшумное и стремительное движение черных волн. Но морок развеялся или расступился покров волшебства, — и я увидел человека.

Он стоял у обрыва, шторм грохотал и бился позади него. Но на камнях вокруг бушевали другие волны, — черный искрящийся смерч, незнакомая песня, стремительная и беззвучная.

Лаэнар поднял фонарь выше, — огонь за стеклом затрепетал от порыва ветра, — луч света коснулся черных волн и растаял.

Но я успел различить лицо этого человека. Я узнал его.

Это он звал Лаэнара на площади в Атанге.

Краем глаза я уловил движение, привычное и быстрое, — Джерри прицелился и выстрелил. Черный смерч взметнулся, встречая пулю. Я не смог понять, достигла ли она цели, — пришедший не шелохнулся, не произнес ни звука, — лишь эхо выстрела гудело среди скал.

Я должен был что-то сделать, — выхватить оружие, запеть, — но время словно остановилось. Мир изменился, пока мы были на Королевском острове. Я не знал, что происходит и чего ждать.

Враг вскинул руку, рассек воздух быстрым движением, — черные искры рассыпались вокруг. И в тот же миг Лаэнар пошатнулся, рухнул на камни. Фонарь разбился, масло зашипело, угасая.

Запах крови и вкус близкой смерти обожгли меня. Лаэнар скорчился на земле, прижимая руки к груди, и из-под его ладоней по одежде расползалось темное пятно. Кровь.

— Что ты сделал?! — крикнул я, обернувшись к темному вихрю.

— Ты сделал, — ответил враг на своем языке.

Я сам не заметил, как оказался на камнях, возле Лаэнара. Песня исцеления звенела в моем сердце, дрожала в ладонях, — я успею вылечить его. Я видел, жить ему не больше получаса, в его крови яд, волшебство прозрачной синевой струится в венах, — но я спасу его, потому что…

Я застыл, песня исцеления замерла вместе со мной.

…потому что это от моего волшебства он умирает, он ранен моим оружием, отравлен моей песней яда. Много дней назад, в небе над горами.

Я исцелю его — но что будет дальше? Во что враг превратил мое заклятье?

Что мне делать?

Я обернулся. Джерри по-прежнему целился в темноту, Тина нигде не было видно. Должно быть он скрылся среди теней, чтобы внезапно напасть, или вернулся к кораблю — сказать, что мы попали в ловушку и нужно уплывать.

Только бы он вернулся к кораблю. Пусть Нима доберется до Королевского острова, пусть спасется.

Лаэнар застонал, чуть слышно, — голос яда был громче, затмевал его дыхание, стук сердца.

Зертилен сказал мне: «Ты отвечаешь за него», и это так.

Я прикоснулся к Лаэнару и запел.

Песня исцеления затопила меня, и ночь исчезла, я больше не видел ни скал, ни звездного неба. Море отдалилось, грохот прибоя стих. Никого не было рядом — только Лаэнар и песня оплетающая его, смывающая отраву, растворяющая без остатка. Когда последняя капля яда превратилась в прозрачный синий туман и растаяла, — тогда смолкла и песня.

Я закрыл глаза. Я чувствовал, что горю, словно собственное волшебство обожгло меня. Морской ветер касался лица, вдалеке кричали чайки. Я сжал кулаки, пытаясь умерить дрожь в руках, и поднялся с земли.

Лаэнар стоял рядом со мной. Он взглянул на меня, всего на мгновение, но этого было достаточно, я понял, — Лаэнар стал другим. Я не знал, кто это, не знал, чего от него ждать.

Черный вихрь утих, скользил по камням, был едва различим. Враг стоял среди темных искр, ждал. Лаэнар повернулся к нему и сказал:

— Мельтиар.

Голос Лаэнара звучал так странно, я не понимал, что там: страх, непокорность или тоска.

— Ты все вспомнил? — спросил враг. — Возвращайся. Арце плохо без тебя.

Арца.

Внезапно и ясно я вспомнил тот миг, когда увидел ее в последний раз: крошечная фигурка посреди пещеры, запрокинутое лицо залито слезами, брошенный меч лежит у ног.

— Я все вспомнил, — тихо сказал Лаэнар. — Я твой предвестник. Но я останусь с Эли.

Я едва не рассмеялся, безумие и легкость затопили меня.

Как это возможно? Я готов был убить его тогда, Арца страдает без него, но он остается на нашей стороне? Наверное, мое волшебство глубже, чем я думал.

— О чем они говорят? — спросил Джерри. — Эли!

Я не успел ответить.

Враг шагнул вперед — одно мгновение и оказался рядом. Его рука легла мне на плечо, черные волны захлестнули меня, опалили. Я чувствовал, — еще миг и задохнусь, потеряю себя, — ведь эта движущаяся горячая темнота не была песней. Она была чем-то иным, но сотни песен пылали в ней, вспыхивали и звали.

— Но я забираю его, — сказал враг Лаэнару.

Лаэнар взглянул на меня, и его мысль, отчаянная и звонкая, взорвалась в моем сердце.

Эли, что мне делать?

Ответная мысль рвалась наружу — «пусть он заберет меня, бегите, возвращайтесь на остров, защищай Ниму» — но я удержал эти слова, не дал им коснуться Лаэнара. Если и враг услышит мою мысль, все будет напрасно.

Я сказал вслух:

— Оставайся.

Лаэнар сделал глубокий вдох, повернулся к врагу и проговорил:

— Я не пойду с тобой.

Тот не ответил.

Черный смерч взвился вокруг нас, полыхнул, заслонил все.

 

46

Шепот Амиры коснулся меня, и видения отступили, стали призрачным движением в глубине стекла.

— Он предал нас.

Три слова, и за каждым из них — неверие, безответная тишина.

Мои ладони лежали на зеркале, я склонилась так близко, что мгла предсказаний дрожала от моего дыхания. Всего мгновение назад моя душа была там: волны темноты проходили сквозь меня, возвращали силы; я слышала голос Мельтиара, видела врагов. И Лаэнара, — его боль была ослепительной и страшной, а возрождение — ярким, как полуденное солнце. Мир вспыхнул, наполнился цветом, когда Лаэнар сказал: «Я все вспомнил».

А потом он предал нас.

Я выпрямилась, обняла Амиру. Ее шепот скользил среди моих мыслей, не угасал ни на миг, — но сама Амира молчала. Ее крылья были плотно прижаты к спине, плечи не дрожали, в глазах не было слез. Ее чувства тоже молчали, — недостижимые, как отражение звезд в глубине колодца.

Она не могла поверить. Как и я, как и Рэгиль.

Лаэнар — один из нас. Разве может ближайшая звезда предать Мельтиара? Разве может хоть кто-то его предать?

— Что теперь будет? — спросил Рэгиль.

Эркинар уже ушел, оставил с нами своего предвестника. Тот провел руками по зеркалу, — и я отпустила Амиру, вновь вгляделась в туманное стекло.

Черная машина, ночь, крылья разрезающие воздух, огонь, — мое сердце забилось чаще, каждый вдох стал горячим.

— Это мы? — спросила я. И только потом вспомнила — наша машина разобрана, война окончена, мы больше не полетим.

Предвестник Эркинара покачал головой.

— Это Киэнар, его команда, — сказал он. Серебристый водоворот стянулся к его ладоням и отхлынул. — Вот Лаэнар.

Черные пики гор, край неба, уступ перевала. Я так хорошо помнила это место — мы часто тренировались там, взлетали из северного колодца, кружили среди ветров.

Но в зеркале только Лаэнар, один. На нем одежда врагов, оружие врагов лежит рядом с ним. Лаэнар смотрит перед собой, ночь окружает его.

— Он сейчас там?

Я спросила и сама поняла, что это невозможно. У него нет крыльев, а даже если б были — он не успел бы долететь до вершины.

— Нет, — ответил пророк. — Но он будет там скоро, этой ночью.

Зеркало дымилось, менялось под руками прорицателя, — видения гасли, не успев возникнуть.

— Больше ничего не видно, — сказал он. Голос звучал как во сне, словно предвестник Эркинара говорил не с нами, а с кем-то незримым. — Словно ускользает… Или неясное будущее.

Ускользает. Потому что Лаэнар предал нас.

Но это невозможно.

— Я должна его увидеть, — сказала я. — Должна понять.

Предвестник Эркинара обернулся ко мне, протянул руку, но я отпрянула, отступила на шаг. Его прикосновение успокоит меня, его сила вольется в мою кровь, проберется в сердце, увлечет в глубокий сон, лишенный сновидений.

Но безмятежность и сны — не для меня. Я буду сражаться до последнего вдоха.

Я пробормотала слова благодарности, повернулась, выбежала из зала пророчеств, прыгнула вниз. Черные крылья разрезали воздух, справа и слева, — Амира и Рэгиль были рядом, мчались вместе со мной.

— Я должна понять, — повторила я.

Здесь, в моей комнате, эти слова звучали совсем не так, как возле туманного зеркала. Они стали упрямыми, детскими, почти лишенными смысла.

Мы сидели на полу, держась за руки. Свет давно погас, лишь ночник горел над дверью, говорил нам: «Уже слишком поздно, уже ночь». Но мы не расходились, не ложились спать, — будто снова вернулись в детство и прятались от старших, — но нас было лишь трое.

Лаэнар должен был сидеть рядом со мной, сжимать мою руку. Его мысли должны были гореть рядом с моими, — такие знакомые и ясные, что я могла предугадать каждое слово и каждый жест.

Но вместо Лаэнара была пустота, его мысли стали чужими, он предатель. Как я пойму его?

Но я должна.

— Почему Мельтиар оставил его там? — в который раз спросила Амира. — Почему просто не забрал его?

Одно движение темноты — и Лаэнар оказался бы в городе. Но Мельтиар исчез вместе с полукровкой, и не звал нас, даже эхо его мыслей нас не коснулось.

— Потому что Лаэнар нас предал, — тихо ответил Рэгиль.

Предал нас. Лаэнар предатель.

Каждый из нас произнес это вслух, но поверить было невозможно. Пустые слова, лишенные смысла, — душа замирает, когда они звучат, становится ледяной и прозрачной. Невозможно осознать и поверить, трудно даже думать об этом.

Предательство — самое тяжкое преступление. Как может предвестник предать свой народ, предать звезду, для которой живет и которой служит? Но это случилось — и какое будет наказание?

— Да, — сказала я. — Он предал нас, но Мельтиар не хочет убивать его.

Рэгиль сжал мою руку, Амира прошептала что-то, неразборчиво, чуть слышно. Волна их чувств накрыла меня, — мы втроем словно падали в бездну, взлетали на восходящем потоке и вновь неслись вниз, а вокруг была ночь.

Я закрыла глаза, пытаясь собрать мысли, и проговорила:

— Если бы Лаэнар действительно нас предал, Мельтиар убил бы его. Но раз нет — значит это были просто слова. Или он хотел обмануть врагов. Или ему нужно время, чтобы прийти в себя. Вот почему я должна подняться на перевал, увидеть Лаэнара и все понять.

— Не надо, Арца, — сказал Рэгиль. — Уже один раз…

Он замолк, но я знала, что он хочет сказать. Уже один раз я отправилась к врагам, не спросив Мельтиара.

Но я не могу спросить его сейчас. Он не позволит мне. И он сказал: «Мне тоже больно, Арца».

Я сделаю все, что в моих силах.

— Вы будете на связи. — Я прикоснулась к браслету на руке Рэгиля, и сигнальные огни мигнули, стали синими, прозрачно-голубыми и белыми. — Если будет опасность — придете мне на помощь, позовете Мельтиара.

Я слышала свой голос словно издалека, — он звучал так отстраненно и ровно, словно я говорила не про Лаэнара, словно обсуждала вылазку к врагам.

Словно верила, что Лаэнар действительно предал нас.

Амира и Рэгиль молчали так долго, что я решила — ответа не будет. Но потом Рэгиль кивнул и сказал:

— Хорошо.

Колодец услышал мое имя, раскрылся. Поток подхватил меня, небо качнулось. Я не опустила стекло шлема, и холодный ветер бил в лицо, звезды мерцали, сплетались в узоры созвездий. Я видела свою звезду, — она сияла высоко, указывала на север. Млечный путь струился надо мной, звал лететь вдаль, позабыть обо всем.

Но подо мной чернел перевал, и я развернулась, крылья забились, унося меня от небесной реки, вниз, сквозь потоки, к Лаэнару.

Я видела его на горной тропе, — он стоял с ружьем в руках, смотрел вверх. На меня.

Хвостовые перья щелкнули, закрылись, подошвы ботинок ударили о скалы. Крылья не дали ни оступиться, ни пошатнуться, — и сложились, прижались к спине.

Лаэнар стоял совсем близко, но я не различала его лица, лишь неясные очертания в темноте. Слева тропа обрывалась, чернела пропастью, справа скалы вонзались в небо.

— Лаэнар, — сказала я. Мой голос по-прежнему был далеким и ровным.

— Арца, — ответил он и взял меня за руку.

Слезы обожгли меня, и я зажмурилась на миг, удержала их. Они были теперь в каждом вдохе, горечью оставались в горле, затеняли мысли.

Даже сквозь перчатки я чувствовала, как заледенели пальцы Лаэнара. И ощущала, как пылает его душа, — она открыта мне, открыта, как прежде. Движется стремительно, свивается в незнакомый вихрь, — в нем страх, радость, непреклонность и тоска.

Я не заметила, как мы опустились на камни. Лаэнар положил ружье рядом с собой. Я вынула из браслета хрустальный шарик, спящую каплю звездного света. Она ожила в моих ладонях: сперва мерцала едва приметно, но становилась все ярче, пока не превратилась в ослепительную белую искру. Я положила ее на землю и взглянула на Лаэнара.

Белое сияние озаряло его, отражалось в темноте зрачков, серебряными нитями блуждало в волосах. Жизнь среди врагов не изменила его, — он смотрел на меня как раньше, и прежняя уверенность, знакомый огонь, были в каждом его движении, а каждом биении сердца.

— Почему? — спросила я.

Почему ты здесь, а не в городе? Почему так говорил с Мельтиаром? Почему остался с врагами, хотя был рожден, чтобы уничтожить их?

Почему ты предал нас?

— Ты не поймешь, — ответил Лаэнар. Он снова держал меня за руку, и я знала — он уверен в каждом слове. — Это нельзя понять, не выйдя отсюда.

Я смотрела, как серебристый свет мерцает, блуждает по его лицу.

Не выйдя отсюда? Но я лишь недавно вернулась в город, мы облетели весь мир, сражались в столице и на побережье, мы убивали врагов над морем.

Или чтобы понять, нужно жить среди врагов? Но тысячи скрытых жили среди них, и ни один скрытый не предал Мельтиара.

Сотни вопросов теснились, рвались наружу, но я смогла лишь сказать:

— Кто тебя поймет, если не я?

— Эли, — ответил Лаэнар.

— Но Мельтиар забрал его, — возразила я. — А ты здесь, а не с ним. И где остальные? Не хотят больше знать тебя?

Он лишь улыбнулся, покачал головой. Его чувства пылали, словно огненная стена, — они говорили: «ты не поймешь» и «тебе нельзя знать».

Он не скажет мне, где остальные. Он на их стороне.

— Эли велел мне остаться, — проговорил Лаэнар. — И я делаю, как он сказал.

Я разжала пальцы, отдернула руку. Я больше не хотела знать, что он чувствует. Слезы ослепляли меня, серебристый свет мерцал и дробился.

— Почему?! — Мой голос звенел, был слишком громким. — Что в нем такого, чего нет у Мельтиара?

Лаэнар снова качнул головой. Он ничего не скажет мне, — ведь теперь я враг и не могу его понять.

Я вскочила, крылья распахнулись за спиной.

— Я увижу Эли, — сказала я. — Поговорю с ним, пойму. Пусть даже это ничего не изменит, я все пойму.

— Арца, подожди, не надо!.. — воскликнул Лаэнар, но я уже не слушала его.

Небесная река подхватила меня, помчала ввысь. Ветер бил в лицо, пытался высушить слезы.

Я мчалась сквозь потоки, обратно в город, и повторяла снова и снова: я все пойму.

 

47

Песни грохотали словно море, били меня штормовым ветром. Они были повсюду, кипящими потоками проходили сквозь меня, сплетались, меняя звучание и цвет. И больше не было ничего: лишь темнота, песни мчащиеся в грозовом вихре, и ладонь врага на моем плече.

Я не знал, сколько это длилось, — сотни напевов обожгли меня, лишили дыхания, время исчезло.

Потом вихрь вокруг нас вспыхнул, стал бездонной чернотой, взгляд тонул в ней, чувства тонули. И рассыпался раскаленными искрами, — песни скрылись, мир стал оглушительно тихим.

Но только на миг.

Черные искры дрожали у моих ног, догорали, исчезая, — и не оставляли ни следа на плитах пола. Я смотрел вниз и видел в сверкающей поверхности свое отражение и отражение врага, — две неясные опрокинутые тени.

Черные стены поднимались, смыкались над головой, — там, в вышине, сияли круглые лампы. Их белый свет был так не похож ни на живой огонь свечей, ни на свет газовых фонарей.

С каждым мгновением мои чувства становились все яснее, обычные звуки и голоса магии звучали все громче.

Мы были под землей. Я ощущал толщу скал, — движение волшебства пронизывало ее, превращало в прозрачную сеть, отголоски песен неслись отовсюду. Я почти видел мерцающие потоки в глубине темных плит, почти различал магию, скользящую в воздухе. Ветер рвался сквозь изогнутые решетки на стенах, струился по коридору, касался лица. Я слышал шепот металла, — где-то рядом лопасти перемешивали воздух и песни, заставляли их двигаться без конца.

Тысячи песен, бесконечный поток, и где же их сердце?

Смогу ли я вырваться отсюда?

Враг по-прежнему держал меня, в его прикосновении горела магия, готовая в любой миг обернуться штормом.

Я глубоко вздохнул, пытаясь собрать мысли, и сквозь эхо песен и шум ветра услышал шаги.

Из-за угла вышли двое — я успел заметить лишь крылья и яркий всплеск цвета, — склонились и сказали хором:

— Мельтиар!

Лаэнар называл его так же.

Враг толкнул меня вперед, один из пришедших успел схватить меня за руку, не позволил упасть.

— Берите его, — сказал враг. — Он ваш.

И, развернувшись, пошел прочь.

Я смотрел ему вслед, пока он не скрылся за поворотом, — но вокруг него не было ни черных волн, ни пылающих искр. Словно все его песни стали невидимыми, скрылись.

— Ну не расстраивайся, — засмеялся тот, что держал меня. — Может, вы еще увидитесь.

Я взглянул на него. Он смеялся, и крылья в такт вздрагивали у него за спиной. Он был одет в черное, — как ушедший враг, как Лаэнар, как Арца, — и от этого казался еще более ярким. Он был так похож на Кимри, — те же рыжие волосы, тот же взгляд, — но на Кимри, ставшего лет на тридцать моложе.

Его спутник был темным, как тень. Стоял, скрестив руки на груди, смотрел на меня, оценивающе и мрачно.

Их всего двое. Это мой шанс.

Оружие по-прежнему висело у меня за спиной, — одну движение, и я смогу освободить его, нанести удар. Пусть песня смерти проложит мне дорогу, и сила врагов обратится против них.

Я не успел.

Рыжий коснулся перевязи, я услышал напев, звенящий в его крови. Разрушительная магия, способная расколоть стены, разбить цепи, — одна из тех песен, что я так мечтал выучить в Роще, но никто не захотел научить меня.

Перевязь рассыпалась, второй враг подхватил мое оружие, сжал на мгновение и швырнул на пол. Оно зазвенело, словно бьющийся лед, сотнями осколков рассыпалось по черным плитам. Волшебство, жившее в нем, умолкло, погасли все до единой песни, даже та, что Зертилен пел в день моего отлета.

Я так и не спросил, что он пел.

Я не узнаю этого никогда.

Должно быть, я застыл, глядя на осколки металла, — и новое прикосновение полоснуло меня, как раскаленный клинок. Браслеты треснули, — звук болью прошел сквозь сердце, — осыпались трухой. Моя песня все еще сжимала запястья и лодыжки, — но небо стало далеким, я больше не чувствовал его сквозь толщу скал. Стены и своды давили, воздух стал пустым и затхлым.

Я в плену. Я могу погибнуть, сражаясь, но не смогу победить.

— Идем, — сказал темноволосый.

Они повели меня вперед по коридору. Я перешагнул через россыпь деревянной трухи, через осколки металла. Я шел, не глядя на конвойных. Пол под босыми ногами был холодным, звуки движущихся лопастей, то приближались, то удалялись, зов волшебства прорывался сквозь них. Я старался смотреть по сторонам, запоминать: видел лестницы, уходящие в глубину стен, часовых у поворотов. Видел людей, одетых в желтое и красное — они смеялись, но замолкли, когда мы поравнялись с ними, — и одетых в черное, такие встречались нам несколько раз.

Я старался запоминать, но боль, пробившая мне сердце, не умолкала, говорила вновь и вновь: нет смысла, не убежать, не вырваться отсюда.

Только бы Тин добрался до корабля и предупредил Аник. Только бы Джерри и Лаэнар вернулись туда. Лаэнар должен был понять меня, он будет защищать Ниму. Если они не медлили, то корабль уже пустился в обратный путь. К утру они вернутся на Королевский остров, будут в безопасности. Король поймет, что крепость врагов неприступна, согласится искать новый дом в другом краю.

Только бы было так.

— Куда вы меня ведете? — спросил я.

Рыжий засмеялся, а его спутник ответил:

— После того, что ты сделал? В тюрьму, конечно.

В тюрьму, а не на казнь. Зачем я им нужен живым? Хотят что-то узнать? Но они знали, что мы прилетим. Знали, что Лаэнар будет с нами, знали даже то, какими песнями я изменил его.

Тюрьма. Я один раз поднимался в тюремную башню в Атанге — помнил высокие ступени, кованые двери, железные прутья на окнах — но никогда не думал, что окажусь за решеткой сам. Есть ли в здешней тюрьме решетки? Вряд ли. Должно быть, меня оставят в пещере в сердце гор: вокруг будут скальные своды, и ни единого окна, ни луча света, тишина.

Рыжий жестом велел мне остановиться, и я подчинился, взглянул вперед.

Коридор обрывался в шахту. Огромная, круглая, она уходила вниз насколько хватало глаз; и вверх, в сияющую высоту. Мерцающий свет струился в воздухе, поднимался, искрился как ручей в Роще в предрассветный час. И, как и ручей в Роще, он знал, что солнце появится в небе, он ждал утреннюю песню. Ее напев уже звенел в моем сердце, рвался наружу. Я протянул руку, зачерпнул сияющий поток.

Он звучал и струился, был рад, что я рядом.

— О, нет. — Темноволосый ударил меня по запястью, заставил опустить руку. Я повернулся к нему.

Его глаза были такими черными, что не различить было, злится он или спокоен.

— Слушай внимательно, — сказал он. Слова чужого языка звучали отчетливо и ясно. — Сейчас мы поднимем тебя наверх. Не дергайся.

— Иначе нам придется тебя вырубить, — добавил рыжий. Его голос был прерывистым и звонким, в нем бился сдерживаемый смех. — Мельтиар сказал, что ты наш — так что можем делать, что хотим.

Я не ответил, запрокинул голову. Что-то парило там, в вышине, — мерцающий свет обтекал преграду, струился дальше.

Тюремщики обняли меня с двух сторон, — их крылья со свистом рассекли воздух, пол ускользнул из-под ног, стены устремились вниз. Поток был вокруг меня, пел и звал, но мы мчались так быстро, что я не успевал вдохнуть его голос и зачерпнуть силу.

Несколько мгновений, — и полет прервался. Мы парили, крылья моих тюремщиков бились, стремительно и неистово, воздух вокруг них сиял.

Перед нами висела сфера, — размером с мою комнату в Атанге, — мерцала, как хрусталь в сумерках. Мне чудилось в ней движение, серебристый водоворот песен и голос ветра из моих снов.

Рыжий взмахнул рукой, и сфера раскрылась.

Я не успел увидеть, что внутри. Меня швырнули вперед, я упал, а когда обернулся, вокруг было лишь серебристое мерцание.

Пол подо мной был сумеречным, мягким, отзывался на прикосновения. Я медленно поднялся и огляделся.

Все вокруг было серебристо-серым: поверхность, на которой я стоял, купол потолка, перегородки выгнутые под стать стенам, и сами стены. Больше никого не было, я остался один.

Один внутри волшебной сферы. Внутри хрустального шара, ставшего моей тюрьмой.

Я сделал три шага, прикоснулся к вогнутой стене. Она поддалась под моими пальцами, — как натянутый парус. Я сделал глубокий вдох и запел.

Песня, знакомая с детства, — я столько раз пел ее вместе с учителем на берегу ручья, — коснулась сумеречной поверхности. Но не смогла пройти сквозь преграду, — отразилась, вернулась ко мне, влилась в сердце с новым вдохом.

Этот шар — зеркало для песен.

Лаэнар, позвал я.

Мысль отразилась, как и песня, прошла сквозь душу.

Я стоял, прижавшись к стене, и пробовал снова и снова, пел песни, звал Лаэнара и Тина. Но уже знал, — я не смогу прорваться сквозь эти стены.

Камень и железо — не преграда для волшебства. Но это тюрьма для магов, тюрьма для меня, она держит крепче любых оков, мне не вырваться.

Они поймали меня, я в плену.

 

48

Я мчалась вниз, падала в колодец, пластины крыльев дрожали и пели, заглушали чувства. Я летела сквозь теплые ветра города и ледяные потоки с вершин, — каждый из них пытался успокоить меня, осушить мои слезы.

Я должна быть спокойной, должна рассказать Рэгилю и Амире обо всем, должна найти Эли, коснуться его души. Я должна понять, что случилось с Лаэнаром и кем он стал.

Мои мысли вспыхивали, улетали по встречным потокам. И я ничего не хотела сейчас, — только падать в пропасть, в сплетение света и ветров.

Но я не могу отступить.

Я забила крыльями, поймала теплый поток, скользнула по нему в устье коридора.

Ботинки чиркнули по зеркальному полу, хвостовые перья щелкнули, но не закрылись до конца, — мое сердце все еще билось слишком часто, душа была полна полетом. Я огляделась, — Амира и Рэгиль должны были ждать меня здесь. Но коридор был пуст, лампы горели вполсилы, шум вентиляторов казался громким в ночной тишине.

Я пошла вперед — мимо дверей, за которыми спали крылатые воины, мимо металлических скоб, поднимающихся к потолку, мимо закрытых люков. С каждым шагом тревога все нарастала, горела в груди, — где Амира, где Рэгиль? Крылья распахнулись вновь, я уже не могла идти. Не могла быть спокойной, — рванулась вперед, стук подошв отразился эхом.

Коридор впереди ветвился, я метнулась налево, к нашим комнатам. Свернула за угол, — и налетела на Мельтиара.

Я не успела ни отступить, ни поднять на него взгляд, — он обнял меня, так крепко, что я не могла шелохнуться. Я стояла, прижавшись щекой к его груди, слушала удары его сердца, тяжелые и ровные, — выстрелы, падающие в бездну. И его чувства были как штормовой шквал, но замерший, словно время остановилась, гигантская волна застыла за миг до падения, повсюду тьма и мир ждет.

Я должна быть рядом с ним. Это самое важное.

Он моя жизнь.

— Ты говорила с Лаэнаром, — сказал Мельтиар.

Рэгиль или Амира сказали ему? Или он знал это сам? Есть что-нибудь, что он не знает о нас?

— Да, — ответила я. Мой голос потерялся, коснувшись его.

Но Мельтиар меня услышал.

— Что он сказал?

Мельтиар говорил так тихо, так мягко, будто любой резкий звук мог поранить меня. Но объятие было по-прежнему крепким, сквозь сомкнутые руки струилась сила, и тревога таяла, душа горела.

— Он не хочет возвращаться, — проговорила я. — Он больше не со мной.

В памяти, словно отзвук, вспыхнули слова Лаэнара: «Я всегда с тобой». Наши переплетенные пальцы; наши имена, звучащие хором; двери ангара, открывающиеся, чтобы пропустить двоих.

Горло сжала боль, слезы обожгли глаза, и я замолчала.

Мельтиар коснулся моих крыльев, и они дрогнули, отзываясь. Наши чувства были сейчас так схожи, горели одним светом, звенели одной болью.

— Не хочет возвращаться, — повторил Мельтиар. — Оставил нас по своей воле.

Я закрыла глаза. Думала, не смогу заговорить, не смогу пошевелиться, буду стоять, слушая грохот его чувств, жар его силы. Мое место здесь, рядом с ним.

И поэтому я не должна молчать.

— Я решила пойти к Эли. — Мой голос снова доносился издалека, был теперь незнакомым, ломким от слез. — Понять, что случилось.

Мельтиар отстранился, взял меня за плечи.

Слезы мешали смотреть, мир расплывался сиянием и темнотой.

— Хорошо, — сказал Мельтиар. — Он в тюрьме. Эйгиль и Рантар охраняют его, они покажут.

Я кивнула, и Мельтиар разжал руки.

Он разрешил мне, почти приказал. Нужно идти.

Но я не могла отвести взгляда. Смотрела как искусственный ветер теребит пряди его волос, бросает на лицо. Смотрела в темную глубину его глаз, и даже без прикосновений знала, — он не хочет отпускать меня, не сейчас.

Но я должна идти. Может быть, я сумею что-то сделать, изменить и понять.

— Иди, — сказал Мельтиар. — Иди к нему, Арца.

Я заглянула в свою комнату лишь на пару минут — снять шлем и доспехи — но темнота и ночная тишина задержали меня. Я сидела, обхватив колени, смотрела на неподвижные тени, на красные отсветы лампы. Пыталась вспомнить слова чужого языка, — но они гасли, не коснувшись сознания. Мы победили, чужая речь исчезла из мира, потеряла смысл.

Но это не важно. Если будет нужно, я пойму все без слов.

Я думала об этом, всматривалась в полумрак, а время текло мимо меня, не касаясь. Воспоминания и боль переплетались, падали все глубже, на дно души, тянули меня за собой. Я чувствовала, — еще немного и не смогу подняться, не сделаю ни шага.

Эта мысль вернула мне силы, я встала и вышла из комнаты.

Город просыпался: белые лампы зажигались в вышине, одна за другой, теплый воздух сплетался с ледяными потоками, предрассветным ветром с горных вершин. И тишина уходила, превращалась в отголоски и звуки, — металлический шелест открывающихся дверей, оклики и шаги.

Я отвечала на приветствия, не замедляя шага, — вскидывала руку и спешила дальше по коридорам нашего этажа, вниз по лестнице, зажатой среди стен, к тюремным колодцам.

Сияющий поток струился вверх, сиял как и первый источник, но казался холодней и прозрачней. Я остановилась у края колодца и молча смотрела, как две крылатые тени летят ко мне, спускаются кругами.

«Эйгиль и Рантар», — сказал Мельтиар, но только теперь я их узнала. Команда, в которой лишь двое, напарники, не одевавшие доспехи даже в зале с молниями. «Я буду в шлеме только на войне», — говорил Эйгиль. И сейчас его волосы плескались в потоках света, искрились золотым и алым.

— Наша смена кончается через три часа, — сказал Рантар, когда они приземлились. — За это время вернешься?

Я кивнула, и мы взлетели.

Тюрьма парила посреди колодца, ее серебристые стены лучились силой. Отделенные от потоков света, все же были его частью, — свет наполнял эту сферу, как звездный свет наполняет кристалл.

Шар раскрылся, и я сложила крылья, нырнула внутрь.

Должно быть, пленный маг стоял у стены, — я натолкнулась на него, он схватил меня, но не удержал, мы упали вместе.

— Эли, — сказала я.

Он не отпускал меня, и в тепле его ладоней, в биении крови струились чувства, — с каждым мгновением менялись, нарастали, превращались в бурю. Сумеречный свет мерцал вокруг нас, отражался в глазах Эли, — их переполняла сила, та же, что была повсюду.

— Арца, — сказал он и закрыл глаза.

Он был рядом, и даже мысли стали почти различимы, — он не верит, что это явь, и хочет быть ближе ко мне. Его душа разворачивалась, превращалась в ураган, сметала все на своем пути, звала меня.

На его губах был вкус моря или крови и шершавые следы ветра. Эли сжал меня крепче, и мне показалось, — тюрьма растворяется, исчезает, мы в сияющем потоке, меня обнимает буря, моих губ касается ветер, стремительный, раскаляющийся с каждым мгновением, — небесный поток, готовый подхватить меня и мчать ввысь.

Я прервала поцелуй, чтобы сделать вдох.

— Я понимаю. — Я не хотела говорить, слова вырвались сами. Эли открыл глаза. Его руки блуждали, а взгляд был сияющим и смятенным. — Понимаю, кто ты. Но все равно, это не причина…

Еле слышный мягкий звук оборвал меня, свет сместился, стал другим.

— Арца, прости, что мешаю, — сказал Эйгиль сквозь смех. — Но нужно отправить его наверх, его зовет Витини.

Я освободилась из рук Эли и встала, он поднялся следом за мной. Я все еще чувствовала вихрь, таящийся в его сердце.

Рантар и Эйгиль стояли в проеме двери, ждали ответа, сияние струилось позади них.

Витини, старшая звезда из чертогов прорицателей. Когда она зовет к себе — нельзя отказываться или медлить.

— Я отведу его, — сказала я.

 

49

Мир стал мерцающим и зыбким, плавился, как сон. Я смотрел на черные фигуры, застывшие на краю раскрывшегося шара, на струящийся позади них свет. Смотрел на Арцу, на блики в глубине ее глаз, на отблески и тени, сплетающиеся на лице. Еще мгновение назад я касался ее, — пальцы помнили жар кожи и струящиеся пряди волос.

Наяву ли я?

Мысли дробились и сгорали, сердце стучало слишком часто, свет и магия вихрились, врывались в меня с каждым вдохом, оглушали. Я вслушивался в чужую речь, но не мог понять ни слова.

Это сон. Я чувствовал, — сейчас стены исчезнут как клочья тумана, я взлечу в небо, подо мной будет весь мир. Или рухну вниз, — земля раскроется, ее сердце растворит меня без остатка.

— Идем, — сказала Арца и, взяв меня за руку, потянула к выходу. — Нам нужно наверх.

Мои тюремщики расступились — я успел поймать взгляд темноволосого — и спрыгнули в шахту.

— Нам нужно наверх, — повторила Арца. — Держись за меня, я подниму тебя туда.

Ее крылья щелкнули, раскрываясь, и этот звук, звонкий и чистый, вернул моим мыслям ясность.

Я наяву.

Но явь внутри хрустального шара так похожа на сон.

Я коснулся края ее крыльев. Вместо перьев в них дрожали черные острые пластины, они разворачивались, звучали песней полета.

У Лаэнара были такие же крылья, когда я забрал его. Но они были сломанными и пустыми, а крылья Арцы наполняло волшебство, звенело, текло и отзывалось. Прикасаясь к ним, я словно прикасался к ней самой.

— Не бойся, — сказала Арца. — Я сильная.

Она стояла передо мной, — такая маленькая и тонкая, деревце на ветру. Я хотел ответить, но ее крылья выскользнули из-под моей ладони, ударили по воздуху, словно повторяя: «Я сильная».

Я кивнул и сцепил руки в замок у нее на спине, под основанием крыльев. Арца обняла меня и прыгнула вверх.

Ветер ударил в лицо, — сиянием, песней полета, стремительным движением крыльев. Я не смог удержаться, подхватил напев, — и первые же звуки разметали мысли, переполнили сердце, рванулись в мерцающую вышину. Прозрачный свет нес нас все выше, все быстрее, словно мы мчались в струях опрокинутого водопада.

Черное крыло взметнулось, заслонило мерцающий поток и опустилось.

Арца разжала руки. Песня полета смолкла, ушла в черноту острых перьев и в глубину моего сердца.

Мы снова стояли на твердой поверхности, — я чувствовал прикосновение камня, бегущие в нем прожилки металла и дрожь волшебства.

Я отпустил Арцу. Она молча указала вперед.

На миг мне показалось — мы в пещере из детской сказки. Скальные стены поднимались неровными уступами, смыкались высоко над головой, во мраке. Из пола вырастали сумеречные кристаллы, их братья тянулись к ним с потолка. Неясные фигуры скользили среди теней, — ночные демоны и блуждающие души.

Я тряхнул головой, и морок погас.

Мы и правда стояли у входа в пещеру, но она была совсем другой.

Должно быть, когда-то она и правда родилась из движения воды и воли гор, но сейчас принадлежала волшебству и людям. Свет здесь был приглушенным, но ровным, — я видел белые лампы притаившиеся среди камней, под сводами и в изгибах стен. Колонны расширялись, уходя к сводам, шершавые и темные. Ветер блуждал среди них и нес запах синего дыма, то едва заметный, то сильный, как в комнате, где курят много и часто.

Неудивительно, что мне мерещится то, чего нет. Здесь все пропитано синим дымом.

— Это залы пророчеств, — сказала Арца. — Сюда могут попасть лишь великие звезды и те, у кого есть крылья.

Она взяла меня за руку, — так легко и привычно, словно мы знали друг друга много лет, — и повела вперед.

Я понял, что мне не померещилось, — здесь действительно были люди.

Они двигались плавно, почти бесшумно, словно сами были клубами дурманящего дыма или обрывками снов. Одни останавливались, встречались со мной взглядом, ладони скользили в приветственных жестах. Другие проходили мимо, словно не замечая нас. Все они были безоружны, а их одежда струилась белой тканью, вспыхивала серебром украшений.

— Тебя позвала Витини, — сказала Арца. — Ты видишь будущее?

Ее ладонь в моей руке была горячей, как песня скрытая в глубине стали.

Наша с Нимой тайна открылась еще до начала войны. Но учитель так и не узнал про мой дар, так неужели я скажу о нем врагам?

— Да, — ответил я.

Арца кивнула, вновь потянула меня вперед, и я ускорил шаг.

— Я так и думала, — сказала она. — Вот Витини.

Скальные опоры изгибались, поднимались вверх, теснились словно деревья. Позади них была сумеречная бухта, зал внутри зала. Я шагнул туда — невольно коснулся черной колонны на ходу, — и окунулся в тишину. До этого мгновения мне казалось, что в пещерах не раздается ни звука, — но только теперь смолки отзвуки голосов, эхо шагов и шелест ветра.

Посреди этого озера покоя стояла женщина, смотрела на меня. Ее длинные волосы, пронизанные сединой или нитями серебра, струились по складкам белой накидки.

— Витини, — сказала Арца и, коснувшись сердца, протянула руку ладонью вперед.

Я уже видел этот жест. Так Лаэнар приветствовал всех в первый день в Атанге.

Витини дотронулась до Арцы, сжала ее руку на миг, а потом повернулась ко мне.

Я ждал, что встречу светлый, сумеречный взгляд, но ее глаза были теплыми, карими как у Нимы.

— Эли? — Тихий голос Витини тонул в полумраке.

Арца крепко стиснула мою ладонь, а потом разжала пальцы и отступила.

Витини долго смотрела на меня, словно ждала ответа, а потом спросила:

— Ты знаешь, что это?

Возле нее был стол, высокий, круглый. Основанием его были камни, вырастающие из пола, а на них покоилось мерцающее выгнутое стекло. Я подошел, и оно заискрилось от моего приближения. Волшебство билось и свивалось под прозрачной поверхностью, стремилось вырваться наружу.

— Увеличительное стекло. — Я не знал, как сказать это на языке врагов и говорил на своем. Если меня не поймут, то что с того? — Через которое смотрят на магию.

Волшебное зеркало. Я прикоснулся к нему — хрусталь вспыхнул под моими пальцами, зазвенел.

— Оно поможет тебе, — сказала Витини у меня за спиной. — Смотри в него. Сможешь яснее видеть будущее.

Она понимает мою речь. И как может быть иначе? Они столько лет таились среди нас, они знают о нас все.

— Да лучше похмелье, чем видеть будущее, — пробормотал я.

Свет мерцал под моими руками, волшебство в глубине хрусталя пело неслышно, но пронзительно, и я не мог устоять.

Я наклонился к зеркалу — оно туманилось тысячами ветров, искрилось всполохами. Я пытался различить движение света, дорогу ветра, услышать, что он хочет сказать мне.

— Смотри сквозь тени, — сказала Витини. — Смотри в глубину. Ты такой же, как мы, ты…

— Нет. — Злость затопила меня, оскорбительные слова рвались наружу, я готов был обернуться, бросить их в лицо этой женщине. Она ничего не знает обо мне и не сможет узнать. — Я не такой, как вы. Я не боюсь моря. Я люблю его.

Стекло исчезло из-под моих рук, стало ветром, ледяным и прозрачным. Он ударил меня, лишил дыхания, швырнул вверх. Грозовые тучи качнулись надо мной, молния сверкнула совсем близко, раскат грома и грохот шторма заглушили мои мысли.

Волны мчались и пенились, огромные, высокие, но берегов не было нигде, лишь горизонт, дымящийся грозой. И белые всплески на гребнях волн, их было так много, сотни и сотни, — паруса.

Мир качнулся, и я оказался среди мачт, услышал крики, топот босых ног по палубе. Люди тянули веревки, карабкались по канатам, сворачивали паруса. Буря, вдали от дома, вдали от родного мира, и в небе ни проблеска солнца.

Оно ослепило меня. Вокруг было безоблачное небо, вкус весеннего ветра и солнечный свет, — и я смеялся, падал и взлетал сквозь небесные реки.

Черное крыло на миг заслонило свет, — я успел увидеть острые перья, волосы, бьющиеся на ветру, и знакомый взгляд.

Арца?

И мир распался как сон.

Вокруг меня снова было озеро тишины, пальцы касались хрусталя, а в глубине зеркала стонало и билось волшебство.

Арца взяла меня за руку, и я смог выпрямиться, отойти от стекла, полного видений. Голова кружилась, я едва различал, что вокруг. Арца была всполохом темноты, Витини — сумеречной тенью.

— Что ты видел? — спросила Витини.

— Море. — Не голос, а выдох, опаленный небом и солью. — Я не такой как вы. Я видел море.

Витини качнула головой. Я видел, она хочет возразить, сказать мне что-то, но другой голос, холодный и ясный, остановил ее.

Возле колонн стояла девушка. Я не мог разглядеть ее сейчас, — мир все еще растекался и был неустойчив, — я видел лишь ее темные волосы, белую одежду и пояс, вспыхивающий серебром.

— Кто вы? — спросила девушка.

Не отпуская моей руки, Арца шагнула вперед и сказала:

— Я Арца, звезда Мельтиара. Это Эли, маг из Рощи.

Я усмехнулся, и собственная улыбка показалась мне пустой и горькой. Вот кем они меня видят, я маг из Рощи.

— Я Айянира, звезда Эркинара, — сказала девушка, глядя на меня.

Мир стал прочнее, я уже мог различить ее глаза, они говорили мне: «Ты в моем доме, молчи». Я был уверен, — сейчас она произнесет это вслух, но ее взгляд скользнул прочь, остановился на Арце.

— Ты должна быть не здесь, — сказала Айянира.

Ее голос затуманился как волшебное стекло, стал далеким.

Крылья Арцы щелкнули, раскрылись, исчезли вновь. Я чувствовал, — она напряжена как струна, готовая стать звуком.

— Уходите, — велела Айянира. Ее голос снова стал прежним. — Вам нельзя здесь находиться без разрешения Эркинара.

Арца повернулась, вскинула руку, — должно быть, прощалась с Витини, — и повела меня прочь. Я шел, не оборачиваясь, почти не глядя по сторонам.

Наверное, она ведет меня обратно в тюрьму. Останется ли она там со мной или исчезнет? Грохот моря все еще был так близко, гроза бушевала рядом со мной, но не могла заслонить полет в безоблачном небе, блики солнца на черных крыльях. Почему это зеркало предсказаний не показало мне то, что я так хочу знать? Почему не показало, где Нима, где Джерри, где Лаэнар и Тин? Корабль должен быть уже на полпути к острову, лодка уже могла долететь.

Мы вышли из устья пещеры, остановились на краю шахты. Свет по-прежнему струился в ней, переплетался сотнями потоков.

Я повернулся к Арце, готовый обнять ее, прыгнуть с ней вниз. Свет тек по ее лицу, тонул в глазах, касался губ, искрами блуждал в волосах. Она казалась созданной из темноты и сияния, — я должен был дотронуться до нее, понять, что она реальна.

Арца улыбнулась мне и вдруг замерла. На миг ее взгляд стал застывшим, устремленным в пустоту.

— Нет, — прошептала Арца и, вырвавшись из моих рук, метнулась вниз.

Черный всплеск средь вихрей света, — упал так стремительно, что я едва не прыгнул следом.

Но я не могу летать.

Я закрыл глаза, прислонился к стене. Холод камня проник в меня, усталость накрыла чувства. Они стали горькими и тяжелыми, влекли меня в сон, в глубину забытья. Я не хотел ни о чем думать.

Но порыв ветра и звук хлопающих крыльев вернули меня в реальность, я открыл глаза.

Мои тюремщики стояли на краю колодца.

— Он тебя бросила, — сказал рыжий. В его голосе больше не было смеха, а взгляд стал жестким и злым. — Ты снова наш.

Они схватили меня и шагнули в шахту.

Мы летели вниз, спускались круг за кругом, и я пытался понять, что же случилось, что изменилось, — ведь даже взмахи их крыльев, даже свет в колодце казались мне другими.

Эли!

Голос Лаэнара полыхнул как молния, так ярко и близко, — словно и сам он был рядом.

— Лаэнар!

Я крикнул это мысленно и вслух, но мерцающий шар уже был рядом, он раскрылся, и меня швырнули внутрь.

Лаэнар!

Мысль рванулась наружу, но ударилась о сомкнувшиеся стены тюрьмы и вонзилась мне в сердце.

Я вскочил и душа взорвалась от песен. Все они, те что я знал, те что я слышал, те что звучали лишь во сне, — стали криком, заполнили мерцающий воздух.

И отразились эхом, обрушились на меня.

Я упал на пол, боль раздавила меня, звук собственного голоса сокрушил. Волшебство кипело в крови, кости превращались в пыль, мысли становились ветром, чувства раскалялись как свет.

Я исчез.

 

50

Я мчалась вниз, мир мерцающей рекой проносился мимо, и я ничего не видела, не могла думать.

Мельтиар позвал меня, и звук его мысли, пламя души не умолкали в моем сердце, — пока я падала, едва раскрыв крылья, вниз, вниз, сквозь сияние и ветер.

Призыв звучал, лишенный слов, но кристально-ясный, — Мельтиар хотел знать, где я, цела ли я. Его мысль распадалась на осколки, каждый из них ослеплял, вспыхивал, останавливая сердце. Кровь, лицо Амиры, вывернутое крыло на полу, застывший взгляд, ускользающее тепло. И имя Лаэнара, — оно было в каждой мысли, словно следы яда в жилах.

Что случилось, пока я была у пророков, там, где тишина и видения заглушают сигнал тревоги?

Крылья распахнулись в последний момент, — и я влетела в коридор.

Память о звуках тревоги таилась в стенах, дрожала в плитах пола. Я бежала и эхо било подошвы ботинок, кричало об опасности. Свет ламп стал острым, призрачно-голубым, — опасность, опасность, большая опасность.

Теперь, после войны?

Лаэнар предал нас. Правда предал нас.

Вот дверь в его комнату, вот моя дверь, вот поворот, — я бежала изо всех сил, навстречу силе Мельтиара, по следу его призыва. Краем глаза успела увидеть белую стену справа — там, где всегда начинался восточный коридор. Кто-то перекрыл проходы, опустил барьеры.

Открыт ли мне путь?

Я свернула за угол, — распахнутое крыло чиркнуло по стене, — и увидела Мельтиара.

Увидела Амиру и Рэгиля.

Барьер перекрывал и этот коридор, отблески ламп мерцали на ребристой поверхности. Возле белой стены лежала Амира, — переломанные пластины крыла вывернуты наружу, кругом запах пороха и крови. Мельтиар был рядом, держал Амиру, касался ее лица. Темнота струилась по его рукам, пылала, пыталась исцелить. Рэгиль стоял на коленях рядом, воздух вокруг него звенел от магии, — она лилась из сердца, из ладоней, стремилась даровать силу и не находила пристанища.

Что мне сделать, кто это сделал, как мне помочь?

Моя мысль вырвалась наружу, рассыпалась, раздробилась на отчаяние, надежду и боль. Мельтиар не обернулся, не произнес вслух ни слова, ответил молча.

Шквал образов захлестнул меня, я перестала дышать.

Лаэнар с оружием врагов в руках. Другие рядом с ним — неразличимые сквозь боль, рвущую душу. Выстрелы, белое пламя, запах пороха. Амира, падающая на пол. Барьер, рассекающий коридор. Наши враги там, за белой перегородкой.

И сквозь образы — чувство, накаляющееся с каждой секундой, сокрушающее все. «Поздно, слишком поздно, я пришел слишком поздно».

Я пришла слишком поздно. Почему меня не было рядом с Амирой? Что теперь делать, что я могу сделать?

Темнота кружила вокруг Амиры, горела, — но Амира не шевелилась, не дышала, взгляд оставался потухшим, все тело — словно сломанные крылья. Рэгиль протягивал руки, пытался отдать свою силу, — но она возвращалась к нему.

Этого не может быть. Что-то можно сделать. Я должна что-то сделать.

Но я не могла шелохнуться, словно в страшном сне.

Мельтиар прижал Амиру к себе, темнота бушевала вокруг них. Но черные волны отхлынули, исчезли, искры растаяли. Мельтиар медленно опустил Амиру на пол и выпрямился. Его руки были в крови, кровь была на лице, была повсюду.

Он поднялся и ударил по стене.

Перегородка взметнулась, открыла коридор.

Я увидела врагов, увидела предателя.

Он выглядел как мой напарник — его взгляд, жесты и голос, — но я не знала этого человека, я видела его впервые. Рядом с ним был всадник, тот самый, которого мы хотели убить когда-то. Я успела взглянуть ему в глаза — и он отступил к стене, словно пытаясь слиться с ней. Но белый свет города и сила Мельтиара не позволили ему, — всадник не исчез, лишь стал серой тенью, едва различимым силуэтом.

Другой, темноволосый, вскинул ружье, прицелился, но не выстрелил. Я помнила и его. Нападающий из деревянной машины, тот, что вместе с Эли нашел меня.

И женщина с черными косами, старший воин из селения врагов. Она стояла на коленях, склонившись к кому-то, — к девушке с именем западной звезды, которую я столько раз видела в туманных зеркалах рядом с Лаэнаром. Она лежала неподвижно, в крови.

На миг мне показалось, что впереди лишь наши отражения, вывернутые, искаженные до неузнаваемости.

Враги в нашем городе, на нашем этаже, после войны.

Я видела их так ясно, — но словно через перевернутое стекло, на экране приборов. Враги стояли всего в нескольких шагах, но казались такими далекими и нереальными.

Реальной была лишь неподвижность Амиры; магия, не способная ее исцелить; Рэгиль, держащий Амиру за руку, не сводящий с нее глаз, не обернувшийся, когда поднялся барьер; и Мельтиар рядом со мной, темнота в его ладонях, ненависть и боль, обжигающий и ледяной поток.

Мельтиар смотрел на Лаэнара, темнота раскалялась, искрилась. И взгляд Лаэнара был таким знакомым, — страх, восторг и ожидание, — словно не он ушел к врагам, не он стрелял в Амиру.

Словно не он убил ее.

Я стояла, не в силах пошевелиться, слушала, как звенит и пылает темнота, и знала: сейчас Лаэнар умрет, и ни я, ни Рэгиль не попытаемся спасти его.

— Уплывай! — сказал Мельтиар, глядя на него. — Это приказ.

Я успела увидеть, как Лаэнар встрепенулся, словно хотел ответить или рвануться вперед, — но Мельтиар швырнул в него темнотой.

Она стала вихрем, сияющим и черным, обрушилась на Лаэнара, обрушилась на врагов, скрыла коридор. И исчезла, в одно мгновение, без вспышек и искр.

Коридор перед нами опустел. Темнота забрала с собой Лаэнара и тех, кто был с ним, оставила лишь тело чужой девушки и следы крови.

Мир задрожал, расплываясь, слезы сжали горло. Я опустилась на пол, стиснула плечо Рэгиля. Он не ответил, не шелохнулся, — по-прежнему смотрел на Амиру, держал ее за руку. Его душа застыла в крике, в бесконечном падении.

Мельтиар обнял нас. Мы сидели так, втроем, глядя на Амиру, и время замерло, стало холодным и темным.

 

51

Ветер со мной, но сон ли это?

Я падаю, так быстро, что воздух распадается на искры, свет распадается на песни. Скалы и стены мчатся навстречу, но я пролетаю сквозь них. Я бесплотен, я легче света, быстрее звука, ветер мчится за мной и не может догнать.

Ветер кричит что-то мне вслед, — но я уже далеко, я падаю сквозь мир и не задеваю его.

Эхо войны накрывает меня — как оно задержалось в этих каменных стенах и черных плитах? Я успеваю вдохнуть запах пороха, звук выстрелов и боль, и они исчезают в вышине. Я падаю, стремительно, в бесконечность.

Но я стою на земле. Чувствую ее босыми ногами, — она рыхлая, прогретая солнцем. Солнце почти в зените, оно сияет сквозь ветви, сквозь шелестящий узор листвы. Деревья вокруг меня, тропы сплетаются, бегут между ними, золотистые тени дрожат. Волшебство касается кожи, холодит дыхание, и я улыбаюсь.

Я в Роще.

Но разве это возможно? Я помню, там что-то случилось, или я хотел что-то сделать. Да, я хотел уйти из Рощи.

Но я здесь. И Роща бесконечна, — дома не теснят ее, каменные стены не закрывают, нет ворот, нет границ. Роща повсюду. Куда я хотел уйти?

— Эли, — говорит Нима.

Она стоит передо мной, я держу ее за руки. В ее волосах рыжие искры, в глазах солнечные блики. На запястьях у нее тканные браслеты — я помню каждый из них, а на шее незнакомое ожерелье — сердолик, золото и янтарь. Нима улыбается, но в глубине ее глаз беспокойство, словно она боится за меня.

— Подожди меня, — просит Нима. — Я скоро вернусь. Подожди меня здесь.

Я хочу сказать: нет, это я ухожу, ты решила остаться, мы говорили об этом. Но Нима не дает мне произнести ни слова.

Она целует меня, — прикосновение легкое и теплое, сладкое, как земляника, — и отступает, поворачивается, идет прочь.

Я смотрю ей вслед, и она исчезает среди лесных теней, среди солнечного волшебства.

Я один, и кругом Роща, бескрайняя, раскинувшаяся от моря до моря, магия течет по ее тропам, песни звучат и звенят ручьи.

Нима, кругом только Роща, куда ты ушла?

Я открыл глаза.

Воздух серебрился и дрожал, стены казались жидким хрусталем. Я сел, ожидая приступа тошноты или головной боли, — ведь я только что вернулся из сна полного видений.

Но каждое движение было спокойным и легким, явь не пыталась сокрушить меня, растолочь в труху. Быть может, потому что на этот раз я знаю, о чем мой сон.

— Нима, — сказал я и понял, что плачу.

Я должен был спорить с королем, должен был отказаться плыть вместе с Нимой. Я должен был заставить ее остаться на острове. Почему Лаэнар не защитил ее? Он звал меня так, словно был рядом, — неужели он отправил ее на остров одну? Неужели они не поплыли на остров?

Но это невозможно, они должны были.

Они уплыли, а я в плену у врагов. Магия зеркал и мой собственный страх одурманили меня, а сигарет нет, — ни желтого, ни синего дыма, чтобы прояснить видение. Я вижу в нем только самое страшное.

Нима должна была уплыть, должна быть жива.

Я вытер глаза и поднялся на ноги.

Воздух по-прежнему серебрился, пел еле слышно. Я прислушался и различил песню своей души, и ту, что создала браслеты, и песню полета, и песню смерти, и все другие, что я знал. Они отразились от зеркальных стен и теперь струились по тюрьме, не исчезая.

Я вдохнул их одну за одной. Волшебство заполнило меня, звенящая сила слилась с моей кровью, с ударами сердца, — но не переполняла меня, не рвалась наружу. Я словно бы стал бездонным колодцем или распахнутым небом.

Я все еще слушал поток магии внутри себя, когда шар раскрылся.

На пороге стоял незнакомый тюремщик.

— Идем, — сказал он. — Мельтиар зовет тебя.

 

52

«Раньше считалось, что твое имя приносит несчастье. Принеси несчастье нашим врагам».

Мельтиар сказал это Лаэнару, очень давно. У нас была тогда одна комната на четверых, в той части города, где живут дети. Дни, когда Мельтиар появлялся у нас, были особенными, и я запомнила каждый из них.

Уже тогда мы знали, — мы его самые яркие звезды, мы будем сиять рядом с ним. Наша команда была неразлучна, даже когда мы играли с другими детьми, то всегда оставались на одной стороне. Мы знали, — никто нас не разделит, мы всегда будем рядом друг с другом.

Теперь от нашей команды остались только я и Рэгиль.

Мы стояли в ангаре. Полутемный сейчас, он казался бескрайней пещерой, своды терялись во мраке. Машины — неясные очертания, льнущие к земле, — молчали, ждали вместе с нами.

Я держала Рэгиля за руку, но он словно бы был далеко, — не чувствовал прикосновений, не слышал слов. Его глаза не двигались, взгляд застыл, был устремлен в пустоту. Рэгиль шел, когда я вела его, и останавливался вместе со мной, — но каждый шаг будто не принадлежал ему, пальцы не сжимали мою ладонь. Я пыталась вслушиваться в поток его души, но чувствовала лишь бесконечное падение. Он падал в бездну, не находил опоры ни внутри, ни извне.

Остались только мы двое, потому что Лаэнар убил Амиру.

Мельтиар рассказал мне о том, что случилось. Лишь несколько слов вслух, все остальное в мыслях, стремительных, темных, перечеркнутых болью и виной. Позади каждого образа и слова звучало: «Я пришел слишком поздно».

Киэнар и его команда убили всех, кто был на берегу, — но не всех, кто приплыл. Лаэнар успел увести нескольких из них и впустил в город.

Как это могло случиться? Ведь имя Лаэнара погасло на всех воротах, они не могли открыться.

Не могли, сказал Мельтиар. Но один колодец открылся.

Пока я была у пророков, пока я была с Эли, Лаэнар провел врагов внутрь, они спустились на наш этаж, и тогда их заметили, зазвучала тревога. Амира и Рэгиль встретили врагов, началась перестрелка. И Лаэнар убил Амиру.

«И я пришел слишком поздно».

Я пыталась сказать хоть слово, — пока Мельтиар пытался вернуть Рэгиля к нам, и потом, когда мы шли в ангар, — но могла лишь сдерживать слезы.

Я должна быть сильной. Нас теперь всего двое.

Я не могла думать о Лаэнаре, — в моих мыслях его имя сменило цвет, как меняет цвет его звезда в небе. И я пыталась не думать об Амире, — но снова и снова вспоминала ее прикосновения, улыбку, взгляд, обращенный к Мельтиару, ее руку в руке Рэгиля. Слезы душили меня, комом стояли в горле, но я не плакала.

Я думала о Рэгиле, сжимала его ладонь, пыталась отдать ему всю свою уверенность и твердость. Но у меня не хватало сил, и Рэгиль оставался где-то далеко, в бездне, смотрел невидящим взглядом, не замечал ничего вокруг.

Боковые двери разошлись, впуская Мельтиара, и ангар затих.

Я поняла, что мы здесь не одни, — другие предвестники ждали вместе с нами, почти невидимые среди машин и теней. И шепот, шорох шагов, даже дыхание, — казалось, все теперь стихло.

Мельтиар шел через замерший, полутемный ангар, и рядом летела погребальная лодка. Узкая, выгнутая, черная с серебром, она скользила легко и плавно, приближалась к нам. Мельтиар не отрывал ладонь от борта, шагал медленно, не глядя по сторонам.

Я подвела Рэгиля к лодке. Мы шли рядом, шаг в шаг. Я смотрела на Амиру, покоящуюся меж черных бортов, и чувствовала, — мы будем идти вечно, наш путь не закончится никогда.

Глаза Амиры были закрыты, в волосах мерцали капли хрусталя. В руке был меч, рядом лежало ружье и инструменты. Она казалась удивленной и в чем-то неузнаваемо иной, ведь свет, сиявший в каждом ее движении и слове, огонь и ветер чувств, — погасли.

Мы шли, я держала Рэгиля за руку. Он смотрел в пустоту, я сдерживала слезы. Я знала, мы оба падаем, но я должна удержать его.

Мы должны быть рядом с Мельтиаром.

Лодка замерла, и мы остановились вместе с ней. Мельтиар наклонился, коснулся губ Амиры, прошептал что-то, — и выпрямился, опустил руки.

Лодка плавно поднялась над нами и устремилась вперед, все выше и выше. Там, под сводами ангара, открылся люк. Он казался отсюда звездой, сияющей и далекой. Лодка нырнула в это сияние, стала россыпью искр, — и свет погас. Колодец закрылся.

Мельтиар обнял нас, и его боль, и бездна, поглотившая Рэгиля, затопили меня. Наше общее горе кружилось, утягивало водоворотом, и ангар молчал, тени казались все темнее.

Потом Мельтиар сжал плечи Рэгиля и несколько мгновений стоял, всматриваясь в его глаза.

— Вернись ко мне, — сказал Мельтиар.

Но Рэгиль не шелохнулся.

Мельтиар обернулся, и тени дрогнули, на свет вышли трое, приблизились к нам. Я узнала Эркинара и двух пророков позади него. Все они молча остановились, и Мельтиар кивнул.

Я поняла, что это значит. Рэгиль не слышит меня, не слышит даже Мельтиара, — и помощь осталось искать только в залах пророчеств. Пророки успокоят боль, выведут Рэгиля к свету и дадут опору. Он снова сможет жить.

«У тебя неясное будущее», — говорил мне Эркинар. Знает ли он, что будет с Рэгилем дальше? Что будет дальше со всеми нами?

Мне было трудно разжать пальцы, выпустить ладонь Рэгиля, но я знала — так нужно. Двое пророков подошли к нему, взяли за руки. Рэгиль стоял, не замечая их.

— Ты сможешь помочь ему? — спросил Мельтиар, глядя на Эркинара. — Точно?

— Я все сделаю, — ответил Эркинар. — Я обещаю.

Я смотрела, как пророки уводят Рэгиля. Среди них, одетых в белое, он казался осколком темноты. Он шел, не оборачиваясь, и исчез за воротами.

— Пойдем, — сказал Мельтиар.

Он вывел меня через боковую дверь. Мы шли долго и словно без цели, — коридоры перетекали один в другой, пока не стали совсем безлюдными и узкими. Тогда Мельтиар остановился.

Здесь не было ни старших, ни младших звезд, лишь электрический свет, ветер и шум лопастей.

— Я сейчас вернусь, — сказал Мельтиар. — Подожди меня.

Я не успела ответить, — темнота вспыхнула и погасла, оставив меня одну.

Никто меня не видел, но я закрыла лицо ладонями. Слезы прорвались сквозь комок в горле, я больше не могла удержать их. Они текли по щекам, крупные как капли дождя, соленые и горькие как морской ветер.

Я прижалась к стене и стала ждать.

 

53

Я перешагнул порог.

Неужели совсем недавно моя тюрьма парила в вышине, в сиянии прозрачного потока? Пока я спал, и видения и отзвуки песен владели мной, мерцающий шар опустился на черные плиты пола, замер среди отвесных стен.

— Идем, — сказал тюремщик, и я молча последовал за ним.

Мы шли по коридору, прямому и светлому. И безлюдному, — никто не вышел нам навстречу, не появился из-за угла, не открылся ни один люк, ни одна дверь в стене. Словно пещерный город опустел, пока я спал, и все жители покинули его, разбрелись по миру.

Быть может, так и есть, ведь мир теперь принадлежит им.

Где бы они ни были, их волшебство осталось: холодными и жаркими искрами кололо босые ступни, звенело в каждом глотке воздуха. Песни темного города звучали так ясно, их пели зеркальные плиты и скрытая под ними толща каменных стен; ветер подхватывал их, шорох металла вторил ему.

Мой тюремщик шел впереди на полшага и не оборачивался, словно, не глядя чувствовал, иду я за ним или нет. Я смотрел на его крылья, прижатые к спине, на волосы, перехваченные темным шнуром, и думал: я могу попробовать бежать или напасть на него. Я не смогу освободиться, но умру, сражаясь.

Мысль об этом была далекой и тусклой, лишенной смысла.

Мы шли, пока коридор не кончился, — его заслонила стена, белая и гладкая. Свет ламп отражался в ней. Тюремщик прикоснулся к гладкой поверхности, и она разошлась под его ладонями, превратилась в дверной проем.

— Сюда, — сказал тюремщик.

Но сам не вошел, остался у распахнутых дверей. Я не мог прочитать его взгляд, он был лишенным выражения, спокойным. Я молча кивнул и шагнул внутрь.

И почувствовал, как стена сомкнулась у меня за спиной.

Человек, к которому меня привели, сидел за столом посреди большой комнаты. Это была даже не комната — зал, не меньше, чем зал во дворце в Атанге, тот, где я приносил присягу. Но только это место казалось полупустым и заброшенным: стулья и скамейки стояли в беспорядке, будто оказались здесь случайно; черные плиты штабелями громоздились вдоль стен.

Несколько мгновений я молча ждал, но враг не шелохнулся. Длинные волосы затеняли его лицо, но мне казалось — он смотрит на пустую поверхность стола, читает там письмена, не видимые другим.

Мельтиар, так его зовут.

Я подошел и сел напротив, бездумно коснулся гладкой поверхности стола, — и Мельтиар вскинулся, поймал мою ладонь.

Его рука пылала, словно он был в лихорадке. Должно быть, черный шторм вечно сжигает его изнутри, — я слышал отзвуки темных волн в биении его крови.

— Эли, — сказал он, глядя на меня.

Как могут быть у человека переполненного магией, раскаленного песнями, такие черные глаза? Они должны были давно потерять цвет, стать прозрачными, как ветер.

— Ты хочешь, чтобы я рассказал твое будущее? — спросил я.

Он держал меня за руку, и его будущее было так близко, — я знал, вот-вот увижу его, без снов, без ветра, без волшебных зеркал. Я уже слышал боль, беспамятство, надвигающееся как шквал, — совсем рядом, с другой стороны рассвета.

— Нет. — Мельтиар покачал головой. — Это уже не нужно.

Видение приблизилось, готовое захлестнуть, увлечь в глубину. Образы теснились, — звездный свет, кроны деревьев, обрывы скал. Голос моря сплетался со вкусом пыли, неподъемная боль тянула вниз, воздух был полон тоской.

Я зажмурился, усилием воли вернулся в явь.

Мельтиар на миг крепче сжал мою руку и проговорил:

— Ты хороший противник.

Его речь звучала странно, и я понял, — он говорит на моем языке.

— Мое время кончилось, — сказал Мельтиар. — Я отдаю тебе Лаэнара.

Удивление вспыхнуло, — он враг, я не должен верить, это ловушка. Но мысли угасли, унесли недоверие с собой. Я ждал, что он скажет дальше.

— Да, — проговорил Мельтиар, словно в ответ на незаданный вопрос. — Мир изменился. Лаэнар теперь твой. Увези его за море, увези в другой мир.

— Зачем? — спросил я.

Зачем тебе это? Зачем ты отпускаешь нас? Зачем говоришь со мной?

Мельтиар молчал, смотрел на меня внимательно, будто пытался разглядеть что-то на дне души.

— Чтобы Лаэнар остался жив, — ответил он наконец. И добавил, словно это объясняло все: — Он мой предвестник.

Я понял, что не удержусь сейчас, спрошу обо всем. Тысячи вопросов теснились, рвались наружу, — я должен был знать, что значит быть его предвестником, что это значит для Лаэнара и что для Арцы. Я должен узнать о напевах, пылающих в темноте, и о сиянии отвесных ручьев в колодце.

Я должен узнать, где рождаются песни, где сердце волшебства.

Мельтиар улыбнулся, безрадостно и мимолетно, и отпустил мою руку.

— Теперь иди, — сказал он и указал на темный проем в дальней стене.

Я кивнул, поднялся и пошел туда.

Пол казался холодней с каждым мгновением, магия звенела, качала меня, шаги вплетались в беззвучную песню.

Дверь открывалась в коридор, извилистый, с каменными стенами. Редкие лампы сияли под потолком, освещали путь.

Я обернулся, но за столом никого не было. Зал опустел.

 

54

Он появился, когда я потеряла счет времени, когда готова была позвать его или отправиться искать.

Я не успела сказать ни слова, — Мельтиар обнял меня, я замерла, слушая удары его сердца, тяжелые, глухие. Позади них гремела буря, и лишь его воля сдерживала неумолчный шквал. Раскаленное сияние силы струилось с ладоней Мельтиара, мчалось от сердца к сердцу, переполняло меня, но не могло принести покой, — ведь его душа была в центре бури.

— Мне пора, — сказал Мельтиар.

Его голос был далеким и темным, словно каждое слово — последнее.

Я подняла голову. Он смотрел на меня, пристально, долго, — искал что-то в моих глазах или хотел запомнить навсегда.

— Куда ты идешь? — Вслух я сказала это или только в мыслях? Я едва слышала свой голос, тонула в темноте его взгляда, в водовороте чувств.

Мельтиар указал наверх, и я поняла.

Он уходит в чертоги, скрытые тайной, туда, где живут высшие звезды. Он бывал там и раньше: все знали, что время от времени он должен подниматься туда. Но сейчас и жесты его, и взгляд, и пылающий поток души, говорили: этот путь безвозвратный.

Он сказал нам тогда: «Мое время еще не кончилось». И теперь каждый удар сердца говорил: оно завершилось.

— Ты вернешься? — спросила я.

— Я не знаю, — ответил Мельтиар.

Мир стал хрупким как лед, прозрачным как небесные реки. Я боялась сделать вдох, боялась зажмуриться даже на миг.

Я должна быть рядом с Мельтиаром. Что бы ни случилось и каким бы ни был его путь — я должна быть рядом. Он смысл мой жизни. Он моя жизнь.

— Возьми меня с собой, — сказала я.

— Я не могу. — Он говорил медленно, голос был тихим и горьким. — Я не могу.

Его руки блуждали в моих волосах, скользили по лицу, по следам слез. Я пыталась найти слова, но они гасли. Мысли леденели, рассыпались хрустальным узором, мне было страшно.

— Ты моя самая яркая звезда, — сказал Мельтиар и прижал меня к себе, заслонил весь мир. — Будь сильной, Арца.

Темнота вспыхнула, опалила меня. В ней билось эхо души Мельтиара, и я попыталась зачерпнуть ее, удержать в ладонях хотя бы черные искры.

Ведь его самого уже не было рядом.

Но искры погасли, темнота растворилась, как растворялась всегда. Я стояла одна в пустом коридоре. Белый свет, неумолчный гул машин в толще стен, сила Мельтиара, струящаяся сквозь воздух, металл и камень, — но сам Мельтиар исчез, он был далеко, и я не могла прийти к нему.

Я соскользнула на пол, обхватила колени руками. Боль застыла звенящим звуком, он пронизал все вокруг, мир дрожал. Глаза горели, но слез не было.

Я буду ждать. Он вернется.

Время застыло. Мгновения стали бесконечными, а часы превратились в мгновения, — мысли ледяными осколками летели сквозь них. Я не могла пошевелиться, не могла открыть глаза. Должно быть, еще немного, и я сорвусь, буду вечно падать в бездну, вместе с Рэгилем.

«Что бы ни случилось — победа важнее всего», — так Мельтиар сказал Рэгилю.

А мне сказал: «Будь сильной, Арца».

Мы были рождены, чтобы сиять, вести всех к победе. И мы победили.

Я буду сильной. Я буду сиять для Мельтиара, всегда. Где бы он ни был.

Я открыла глаза, поднялась на ноги. Лампы светили ярче, а ветер стал холоднее, — скоро утро. Я сидела здесь так долго, но он не вернулся.

Крылья взрезали воздух и вновь прижались к спине, неохотно. Их переполняла сила, знакомая мне с рождения. Сила Мельтиара, сила нашей победы.

Каждый шаг был быстрее предыдущего, я почти бежала по коридору. До ближайшего колодца, — он уходил в высоту, света не было видно. Но я чувствовала ветер с вершин, вкус свободы.

Я взлетела. Крылья били так стремительно, что отзывались болью, поток нес меня, все выше. Он промчал меня мимо коридоров и стен, швырнул в небо, — алое на востоке, но еще темное на западе, сверкающее россыпью звезд. Небесная река подхватила меня, дала отдых крыльям, и я покорилась ей.

Я парила, следовала за ветром, пока он не коснулся горной вершины, не разбился на сотню потоков. Я опустилась на уступ, взглянула вниз.

Черные отроги гор каскадом спускались к равнине. Еще недавно она казалась безжизненной и серой, но теперь незримые реки света текли сквозь нее, — даже с огромной высоты я ощущала их. Скалистая кромка равнины тонула в прибое, море простиралось к горизонту, сливалось с небом. Мне показалось, я вижу парус, — но это были лишь гребни волн.

Волны падали на берег, пытались покорить его, — но невозможно покорить нашу землю. Сотни лет она терпела и ждала, она знала — мы освободим ее. И скоро она засияет ярче неба, ведь мы победили.

Как и наша земля, я никогда не сдамся.

Я буду сиять.

 

55

Свет гас у меня за спиной, загорался впереди. Коридор не кончался, я шел по нему, но все время оставался между светом и тенью, — позади меня был мрак, впереди неизвестность, но надо мной мерцали лампы — и гасли, едва я делал шаг.

Пол, сперва гладкий, похожий на полированные плиты дворца, стал неровным, колол острыми гранями. Закрыв глаза, я мог представить, что иду по прибрежным камням, — прибой разбивается совсем близко, почти касается босых ног, а соленый ветер треплет волосы.

Закрыв глаза, я мог представить, что это сон.

Но шум волн был наяву, не в воспоминаниях и мыслях. Я сделал глубокий вдох и ощутил вкус моря.

Лампа позади погасла, но следующая не зажглась. На миг я остановился, нащупал стену, — такая же неровная как пол, она кренилась, превращалась в свод туннеля, — и вновь пошел вперед. Голос моря был моим маяком, и свежий ветер, и темнота в устье пещеры — живая ночь, а не подземный мрак. Она приближалась, я уже видел рваный край скал, слышал крики чаек.

Несколько шагов, — и я вышел из-под каменного свода. Надо мной простерлось небо, бескрайнее и темное, мерцающее звездами. Чистое, лишь у горизонта чернели полосы, — облака или горы, не различить. Несколько мгновений я стоял, вдыхая звездный свет и грохот прибоя, а потом обернулся.

Позади меня была скала. Ни туннеля, ни ламп, ни входа в пещеру, — лишь каменная стена, а над ней уступы и пики, черный силуэт гор. Горы выпустили меня и закрылись, пощадили врага, но лишь с одной целью.

Я должен забрать с собой Лаэнара, увезти его за море.

Пощадили ли они других, живы ли все те, кто приплыл со мной? Я старался не думать ни о чем, но мысли кромсали изнутри, боль и страх переплетались в сердце.

Лаэнар! — позвал я.

Он откликнулся сразу, — мысль быстрая и яркая, ищущая меня, иссеченная тревогой. Безмолвный голос Лаэнара сиял в ночи, словно натянутая струна, и я коснулся ее, пошел навстречу.

Я шел, и прошлое смешивалось с настоящим. В воздухе появился запах гари — я узнал его, таким был ветер над сгоревшим Фортом. Тонкая, странная пыль липла к ступням, и она была мне знакома, — черная копоть, покрывавшая брусчатку. Море бушевало, белые гребни разбивались об огромную опрокинутую тень, и сперва мне показалось, — вот корабль, на котором мы плыли на остров. Он вернулся, приник к берегу, жаждет снова уйти в песок. Но еще несколько шагов, и я понял, это другой корабль. Тот, что дал нам король, — но без мачты, с пробитым бортом, полусожженный.

На камнях рядом с кораблем я разглядел темные силуэты людей. Хотел позвать, но они уже увидели меня, побежали навстречу.

— Эли! — Голос Лаэнара был переполнен беспокойством и радостью, звучал в воздухе и в мыслях.

— Ты цел? — спросил Джерри.

Тин говорил что-то, и Аник, слова разлетались в шуме прибоя, я не пытался разобрать их.

Только четверо, Джерри, Лаэнар, Аник и Тин. Разбитый корабль, копоть, запах гари и больше ни души. Я не мог больше ждать, я должен был узнать все, прямо сейчас.

— Где Нима? — спросил я.

Ночь стала тихой, лишь ветер и волны, и я понял, что уже все знаю. Видение рассказало мне, и Нима говорила в том сне: «Подожди меня».

Но где мне ждать тебя, Нима? Я должен плыть.

— Ее убили, — сказал Лаэнар. — Но я отомстил за нее.

Я не хотел отвечать, я знал — сейчас не время для этого. Но я уже не мог молчать.

— Почему вы не уплыли? — спросил я. Слова разлетались как брызги прибоя. — Я сдался, чтобы вы могли уплыть, предупредить, что нет смысла штурмовать горы! Вы должны были вернуться на остров, должны были сказать…

— Мы не могли тебя оставить. — Тин качнул головой, его крылья скрипнули, туманный шелест окутал их, заставил меня замолчать. — Мы пошли спасать тебя.

Я зажмурился, задержал дыхание, чтобы не крикнуть: вы не могли спасти меня, не должны были, вот что вышло, зачем вы взяли с собой Ниму, зачем вы пошли, зачем…

Но если кто-то виноват — это я сам. Я не должен обвинять их.

— Почему тебя отпустили? — спросила Аник. Звук ее голоса был тусклым, ветер заглушал его.

Я хотел ответить, но песня моей души поднялась из сердца, остановила слова. Я не могу рассказать сейчас все, как есть. Аник лучше не знать.

— Почему отпустили вас? — спросил я и открыл глаза.

Аник переглянулась с Тином, Джерри хлопнул меня по плечу, сказал:

— Разве это важно? Главное, мы живы.

Я чувствовал, нужно уплыть до рассвета. Ночь говорила мне об этом, и рисунок созвездий над головой: если мы не успеем, все будет напрасно.

Я стоял в воде возле опрокинутого корабля, волны разбивались о мои колени. Я готов был запеть, — но сколько часов будет длиться песня? И все же не было другого пути, — моя лодка пропала, нам не на чем уплыть, только на этом корабле, пробитом и полусожженом. Я должен петь.

Я протянул руку, но не успел коснуться обшивки, не успел начать песню, — она сама сорвалась с моей ладони. Беззвучный, незримый поток коснулся тела корабля, потек, заполняя древесину и пустоты, исцеляя раны. Я молчал, но волшебство струилось из моего сердца, бесконечное и невесомое, и я был таким же, — легким как ветер, прозрачным, как взгляд Зертилена.

Словно заточение в глубине гор изменило меня, и больше никогда волшебство не причинит мне боли.

Корабль качнулся, поднялся и замер. Волны не касались пробоин, даже ветер не мог прорваться в них. Сломанная мачта вонзалась в звездное небо, и песня раздувалась вокруг нее, как парус.

Я стоял среди пены и грохота волн и не знал, соленые брызги на моем лице или слезы.

Когда мы поднялись на борт, я спросил у Лаэнара:

— Почему ты решил остаться с нами?

Раз я забираю его с собой, я должен это знать.

Лаэнар ответил, глядя на черную гряду гор:

— Когда я все вспомнил, у меня словно стало две жизни. И я понял, что только в этой я свободен.

Невидимый парус наполнился ветром. Почти не касаясь волн, корабль устремился прочь от берега. Тин и Аник стояли возле мачты, песня окутывала их, но они не замечали ее.

— Скоро буря, — сказал Джерри, глядя вперед.

Я кивнул.

Горизонт на востоке уже окрасился алым, небо пылало, пожар поднимался все выше, ветер бил в лицо. Скоро станет совсем светло, а потом из-под края вод вырастет Королевский остров.

Я обернулся, чтобы в последний раз взглянуть на наш мир.

Его очертания уже стали туманными и далекими, лишь горы рассекали небо черной полосой. Звезды растворялись в утреннем свете, но одна была видна еще долго.

Ветер становился все сильнее, превращался в шквал, и звезда сияла надо мной, пока я вел корабль в сердце бури.