СТАРИННЫЙ палаццо графа Проседди стоял в нескольких шагах от места, где строился мост Сикста V через Тибр. Владелец древнего замка пользовался весьма хорошей репутацией верного католика, преданного церкви. Такое лестное мнение граф Проседди заслужил не потому, что он писал книги духовного содержания в защиту католицизма, нет, граф, как истинный патриций, не знал грамоты. Крови своей в защиту догматов веры он также не проливал, даже и тогда, когда был молод и полон сил, а теперь, состарившись, тем более. Граф страдал от подагры и ревматизма и ездил в церковь. Он был очень набожен и для всех служил примером, никогда не пропуская церковной службы, и, кроме этого, всегда принимал участие в религиозных процессиях. Монахи и священники были обычными посетителями его обширного дворца. Благочестивый служитель алтаря ксендз церкви св. Марии утверждал, что ему ни разу не довелось видеть пустым поставленное в церкви кресло графа Проседди. Граф часто заказывал обедни, жертвовал деньги на постройку храмов Божьих, на монастыри и помогал девицам, изъявлявшим желание постричься. Римские монахи с восторгом передавали один эпизод, доказывающий христианское благочестие графа. Вот в чем заключается этот эпизод.

В одном из многочисленных домов графа проживало семейство бедного рабочего, состоящее из трех человек: самого рабочего, его жены и маленького ребенка. В одну темную ночь по распоряжению графа вся семья была выгнана на улицу за неаккуратный платеж денег за квартиру. Рабочий и его ребенок умерли от холода, а жена опасно заболела. Узнав об этом, благочестивый граф тотчас же приказал служить обедню за упокой душ умерших рабочего и его ребенка.

Граф имел единственного сына Луиджи, которому дал воспитание сообразно своим убеждениям. Юношу Проседди очень любили римские дамы, в особенности настоятельницы женских монастырей, величая уменьшительным именем Джиджето. Хроника того времени утверждает, что граф Проседди был сыном одного из пап, называясь по обыкновению его племянником — nipote. К слову сказать, это общий прием многих римских первосвященников, что дало повод историкам распространиться о папском нипотизме, дорого стоившем верным католикам. Богатство, а равно и графский титул Проседди наследовал от своего всемогущего дядюшки. Та же хроника говорит, что в молодости граф Проседди вовсе не был таким нравственным и религиозным, как в старости. Напротив, он отличался своим свободомыслием, доходившим до кощунства, и самым необузданным развратом. Получив большие капиталы и недвижимое имущество, граф Проседди значительно их увеличил, занявшись крайне выгодным ремеслом — ростовщичеством, ссужал деньги владетельным особам и именитым синьорам, не стесняясь брать с них чудовищные проценты. Рассказывали, будто герцог тосканский, занявший деньги у Проседди, получил конфиденциальный совет от его дядюшки наградить племянника за услугу титулом графа. Таким образом, просто Проседди стал графом Проседди. Донжуанство молодому ростовщику не стоило ровно ничего. В то время подобные дела устраивались очень просто. Понравилась какая-нибудь синьора или синьорина, на нее указывали молодцам, служащим в замке, и намеченная особа являлась в замок, связанная по рукам и ногам, с завязанным ртом. Так как подобные жертвы большей частью были из простого народа, то с ними мало церемонились: живых вытаскивали за ворота замка, а мертвых бросали в Тибр. Старая римская аристократия не чуждалась новоиспеченного графа, прежде всего потому, что он был богат, и потому, что каждое аристократическое семейство получило титулы и богатства от предков, занимавшихся разбоями, грабежами и убийствами, что еще хуже ростовщичества. Сын этого знаменитого графа-ростовщика был в большой моде. Миллионы, которые он должен был наследовать, делали его крайне интересным в глазах всех. Кроме того, воспитанный благочестивым отцом иезуитом в страхе Божьем, юноша обещал быть оплотом католицизма.

Молодой Проседди был юноша лет восемнадцати, высокий, худой, с длинной, изогнутой шеей, мутными, всегда опущенными глазами и чертами лица неправильными и несимпатичными. Бледный, истощенный вид молодого человека производил чрезвычайный эффект на всех религиозных процессиях; монахи, указывая на него, говорили: это будущий святой, он изнуряет себя постом и молитвою. Аскетизм молодого графа стал серьезно беспокоить его отца, и он, было, попробовал ему посоветовать не истощать себя до такой степени постом и молитвою, но получил самый энергичный отказ сына. Юноша отвечал, что в дела его совести не позволит вмешаться даже родному отцу. Старик уступил, утешая себя мыслью, что в семействе Проседди будет святой, что еще более повысит их фамильный престиж и окончательно сравняет их со всеми древними аристократическими фамилиями Рима.

Молодого графа воспитывал иезуит по имени Игнатий Гуерра. Это был мужчина лет сорока, почтенного вида, с кроткими, вкрадчивыми манерами и набожными речами. Именно отец Игнатий и развил в сердце молодого графа зародыши аскетизма. Некоторые находили учителя-иезуита лицемерным, но большинство преклонялись перед его системой, основанной на строгом исполнении догматов святой католической церкви. Для отца Игнатия была отведена прекрасная комната, она же служила и классной. Главным предметом преподаваний была, разумеется, теология; по крайней мере, так говорил старый граф, а за ним повторяли то же самое и все его знакомые, но на деле благочестивый последователь отца Лойолы занимался со своим учеником вовсе не теологией.

В данный момент мы застаем иезуита и его воспитанника в классной комнате, сидящими на широком кожаном диване. Они оба были погружены в рассматривание открытой книги, лежавшей на столе. Пылающее лицо молодого графа и глаза, полные огня, доказывали, что книга была далеко не божественного содержания. И действительно, в книге были воспроизведены картины Юлия Романо, бесстыдство которых превосходило все, что было создано порнографического до сего времени.

— Бессмертное творение! — вскричал юноша, глядя на картины. — Надо показать их Анжелике, пусть и она знает, какую высокую поэзию можно внести в любовные наслаждения!

— Имейте в виду, сын мой, — сказал иезуит, — что это редкая книга, я ее имею в своем распоряжении как советник Святой Официи для просмотра, и я вынужден был приговорить ее к сожжению на костре.

— Каким же образом она очутилась в ваших руках?

— О, невинность! Конечно, я бросил в костер не эту книгу, а другую. Как же вы могли подумать, что я расстанусь с таким сокровищем?

Юноша хотел что-то сказать, но в это время послышались шаги в соседней комнате. Рассматриваемая книга быстро исчезла в потайной ящик стола, и на ее место явилась другая: «Духовные упражнения» Игнатия Лойолы (Esercize Spirituali). В комнату вошел старый граф. Сынок его, достойный ученик иезуита Гуерры, тотчас же начал проделывать комедию. Он откинулся на спинку дивана, поднял руки кверху и закатил под лоб глаза. Родитель с умилением смотрел на священный экстаз сына.

— Давно он в таком положении? — тихо спросил граф учителя.

— Около получаса… О, господин граф, — говорил иезуит. — Я с некоторых пор начинаю бояться, что небо призовет к себе этого святого!

Старый граф протяжно вздохнул.

— Нельзя ли ему посоветовать, не предаваться духовным экстазам, столь изнуряющим его? — продолжал старик.

— Это немыслимо, граф, — серьезно отвечал лицемер, — потому что его экстазы происходят по наитию свыше.

Отец смотрел на сына с каким-то благоговением. Между тем комедианту надоело сидеть в неподвижной позе с глазами, закатившимися под лоб, он опустил руки и, робко осматриваясь кругом, вскричал:

— Боже великий! Где я?

— В объятиях твоего отца, дитя мое! — сказал граф, обнимая юношу. — Что с тобой?

— О, я витал далеко-далеко, там, в поднебесье, я слышал хоры ангелов и голос Творца.

— Расскажи нам, дорогой мой, в чем заключалась эта благодать? — спросил Проседди.

— Мне запрещено передавать, что я вижу в моем экстазе, — отвечал иезуитский ученик. — Знайте одно, отец мой, что ваши милости угодны Богу.

— Мои? Скорее твои, сын мой.

— То, что вы отдаете через мои руки, записано на страницах райской книги и послужит во спасение вашей души. Сегодня я должен подать милостыню бедным острова св. Бартоломео, так указал мне Господь Бог.

Бывший ростовщик сделал невольную гримасу, он уже знал, к чему клонятся эти речи сына.

— Но, друг мой, — сказал старик, — если я буду постоянно раздавать деньги, то ты после моей смерти будешь беден, как Иов.

— Несчастные! — вскричал благочестивей юноша. — Они заботятся о деньгах, забывая великие слова евангелия, где сказано, что скорее верблюд пройдет сквозь игольное отверстие, чем богатый внидет в царствие небесное.

— Но я только так заметил… — сконфуженно прошептал старый граф. — Я сейчас пришлю тебе двадцать червонцев, — прибавил он, вставая.

— Нет… Чтобы наказать себя за свое сомнение, ты должен прислать двойную сумму, — вскричал юноша, — пусть бедные поусерднее помолятся за твою грешную душу.

Старый граф поспешил выйти, боясь, чтобы сумма приношения бедным еще не была увеличена.

Минут десять спустя слуга подал молодому графу на подносе кошелек с сорока червонцами и, почтительно поклонившись, вышел.

— Вот они, вот они, милые денежки, — запрыгал юноша, пряча кошелек в карман, — вечером поедем к Анжелике. Так, маэстро?

— Но ты позавчера был у нее, — заметил иезуит. — Тебе вредны эти ночные оргии, ты так слаб; подумай о своем здоровье.

— Кто, я слаб?! — расхохотался молодой граф, оскалив свои белые зубы. — Я сильнее тебя, мне необходимо разыграть из себя слабого, истощенного постом, Иначе как же могли бы поверить в мою святость, откуда бы мы взяли деньги? Вот тебе доказательство, какой я слабый, — продолжал юноша и, схватив одно из толстых поленьев лежащих около камина, без особых усилий разломил его пополам.

— Ты самый большой плут, каких я когда-либо знал в моей жизни, — сказал, улыбаясь, иезуит. — Хорошо, будь по-твоему, поедем вечером к Анжелике.

Юноша радостно подпрыгнул, потом, сделав серьезную физиономию, сказал:

— Однако, маэстро, эти деньги принадлежат бедным, мы очень грешим, употребляя их на свои удовольствия.

— Ничуть. Если бы мы употребили эти деньги на облегчение участи, назначенной бедным свыше, мы поступили бы против воли Провидения и это был бы грех, но мы ничего подобного не делаем, следовательно, деньги, полученные нами, можем употребить, на что хотим.

— Но эти удовольствия, которые нам предстоят, разве не грех?

— Нисколько. Если бы наш визит к Анжелике имел целью насилие над кем-нибудь из Божьих созданий, это был бы грех; но мы не имеем в виду ничего подобного. Мы желаем развлечься потому, что подобные развлечения приятны для жизни, данной нам Господом Богом, и полезны для здоровья. Если на наши души падет греховное пятнышко, то достаточно будет одной капли святой воды для того, чтобы смыть его.

Руководствуясь подобной софистикой, благочестивые последователи Игнатия Лойолы допускали всевозможные преступления, не считая их греховным делом.

Юноша смотрел на учителя с каким-то обожанием, потом вдруг стал прыгать и кружиться по комнате, напевая песенку, которая сильно могла скандализовать слух старого графа. Переодевшись в лучшие платья и, тщательно завернувшись в широкие плащи, иезуит и его ученик вышли из дворца.