ПАПА Сикст V имел чрезвычайно болезненный и истощенный вид; его физические силы быстро исчезали. Энергия, с которой он принялся следить за процессом отравителей, в конце концов, убила его здоровье. Железный характер его ослаб; он с ужасом видел, что дни его сочтены, а между тем предстояло так много сделать. Войдя в кабинет дворца Восса della Verita, папа опустился перед Святым Распятием и начал молиться. Он верил, что Господь внушит ему справедливое решение. Его мучила мысль, что барон Гербольд, также виновный, прощен потому, что его мать внесла за него много денег. «Значит, — думал Сикст, — Зильбер погибает вследствие неимения капиталов, разве это справедливо?» И Сикст продолжал горячо молиться, по его морщинистым щекам струились слезы, папа шептал: «Вразуми меня, Божественный Искупитель, скажи мне, Господи, что человек, осужденный мною на смерть, должен умереть! Кроме преступления, задуманного им, он еще и еретик, худая сорная трава, которую надо вырвать с корнем и сжечь в огне». Папа долго и горячо молился, наконец, встал на ноги, вытер холодный пот с лица и вскричал:

— Нет, Гербольд не так виновен, он сам не был еретиком и никого не совращал с пути истинного, а Зильбер вреден, как зараза, и должен умереть.

Сказав это, папа подошел к окну и отворил его. Почти в то же время палач размозжил правую руку осужденного, и воздух огласился страшными криками страдальца. Сикст V невольно отшатнулся от окна и пролепетал:

— Боже Великий! Дай мне силу убеждения, что этот несчастный заслуживает казни!

В это самое время почти вбежал придворный лакей.

— Как ты смел войти, когда я строго запретил это? — спросил папа.

— Святейший отец, какая-то монашенка настаивает на том, чтобы говорить с вами, хочет заявить вашему святейшеству что-то не терпящее отлагательства.

— Хорошо, после; теперь нельзя! — отвечал папа.

В этот момент дверь отворилась, и в комнату вбежала монахиня, босиком, вся покрытая пылью и грязью; она бросилась к ногам папы и вскричала задыхающимся голосом:

— Помилосердствуй, Сикст, помилосердствуй!

Лакей, видя, что сцена принимает драматический характер, удалился. Сикст посмотрел на монашенку и злобно вскричал:

— Как! Вы, синьора, руководительница этого страшного заговора, осмеливаетесь просить меня помиловать ваших сообщников! Вы сами должны были кончить жизнь на эшафоте вместе с ними!

— О, Сикст! — молила монахиня, ломая руки. — Накажите меня, но простите Зильбера! Я убежала из моей ссылки, два дня ничего не пила, не ела; одна мысль поддерживала меня: молить ваше святейшество простить Зильбера и предать меня вместо него самой страшной смерти.

— Но почему же, синьора, вы принимаете такое близкое участие в этом молодом человеке? — спросил, злобно улыбаясь, Сикст. — Нельзя ли заменить его кем-либо другим.

— Подлец! — вскричала Юлия Фарнезе, точно раненая львица. — Он мне хочет заменить Зильбера! Но пойми, Феликс Перетти, Зильбер наш сын!

Сикст вскричал не своим голосом:

— Ты врешь, несчастная! Этого быть не может!

— Нет, не вру, Зильбер наш сын, я его воспитывала во Фландрии… Он приехал в Рим по моему приказанию… и попал в этот ужасный заговор… Прости же его, Сикст, прости! Можешь ли ты приговорить к смерти своего родного сына!

Папа ничего не отвечал. Бледный, с потухающими глазами, он трясся, как в лихорадке.

— Боже Великий! — кричала несчастная мать. — Что же ты молчишь; поспеши отдать приказание о помиловании своего сына, иначе будет поздно!

В это время из отворенного окна послышались страшные слова:

— По повелению нашего святого отца Сикста V, решением святого трибунала совершена казнь кавалера Альберто Зильбера, обвиняемого в отравительстве.

— Аминь! — отвечали тысячи голосов.

Юлия Фарнезе также слышала эти страшные слова. Обезумев от горя, она, было, бросилась на папу, но Сикст V, также слышавший о совершившейся казни, вдруг побледнел и упал на руки окружающих. Голова великого Сикста свесилась на грудь, и он испустил дух. Спустя несколько минут констатировали его смерть и официально объявили о ней народу. Так кончил папа Сикст V, защитник всех угнетенных, один из самых гениальных первосвященников после папы Григория VII.