Кончался короткий зимний день, один из самых неудачных дней в жизни Бродовского.

Просторное помещение лаборатории постепенно погружалось в темноту. Бродовский, не зажигая света, сидел перед пультом и смотрел на аппаратуру. Легкий каркас установки метра на два возвышался над фундаментом, стоявшим посреди лаборатории. Множество приборов, смонтированных на каркасе, мерцало в наступающих сумерках нежными разноцветными огоньками.

Громадные окна были такими синими, какими они бывают только в последние минуты быстро умирающего январского дня. Бродовский почему-то вспомнил елку. Память чувств, пожалуй, самая слабая у человека, но иногда чуть уловимый запах, какой-то едва припоминающийся мотив, какой-то солнечный блик на стене вдруг вызывают в нас ощущения, подобные пережитым давно-давно. Сейчас ощущения были тягостные, настроение подавленное от сознания безрезультатно проведенных опытов. Так почему же вдруг вспомнилась елка? Ведь с елкой всегда связаны такие радостные, такие светлые воспоминания. И вдруг теперь… Ах, да…

Это было очень давно. Друзья собрались у него. Родители предоставили в их распоряжение всю квартиру, а сами отправились к знакомым. Интересно было самим убирать елку, приготовлять все к празднику. Хотелось устроить все как можно лучше. Он обвил елку гирляндами маленьких разноцветных лампочек, которые должны были включиться через трансформатор. Сергей Резниченко подтрунивал, говорил, что все равно ничего не получится, но все удалось хорошо. В темной зелени хвои заискрились разноцветные огоньки, было так же сине за окнами, как и сейчас в лаборатории. Вдруг гирлянда перегорела… Как далеки теперь эти детские огорчения!

Бродовский вышел из-за пульта, подошел к приборам и еще раз просмотрел результаты анализов.

Ничего.

«А если Резниченко прав? Может быть, оценить качество излучения можно только физическими приборами и мои зеленые помощники тут бессильны? Нет, не верю!»

С того времени, как Бродовский вернулся из «экспедиции к Солнцу», многое изменилось. «Экспедиция к Солнцу»… Как мило подшучивала над ним Женя. Какой радостный был вечер: так неожиданно увидеть Леночку, снова весь вечер пробыть с ней. Да, было хорошо! С каким восхищением Лена слушала его, как загорались ее глаза во время споров о влиянии лучистой энергии на рост растений. Неужели это только увлечение идеями, неужели только… Окно медленно-медленно отплывало от перрона и за стеклом… Смелый взлет темных бровей и большие, чуть грустные глаза. Как они искали кого-то в толпе и потом потеплели, улыбнулись. Что с ней? Почему она не ответила ни на одно письмо?

«Усовершенствует растения» в Славино…

Растения, растения.

Вся лаборатория Бродовского заполнена самыми разнообразными растениями: они растут в стеклянных банках, плавают в аквариумах, пышно разрастаются в длинных ящиках с землей. Он подошел к этажерке и стал машинально перебирать в руках свисавшие с ее полок прохладные листья.

Растения так и не открыли ему своей тайны. Поиски пока не привели ни к чему.

Бродовский не на шутку злился, когда друзья все чаще и чаще начинали называть его «ботаником». Даже Сергей не понимает, что биологические объекты для него только модели. Да, да, модели, черт возьми! Находились и шутники, которые при встрече в коридорах института осведомлялись, скоро ли подешевеет мука в результате выращивания четырех урожаев в год. Пошляки!

Да разве в урожаях, как таковых, дело! Этим займутся агрономы. Радиофизика должна помочь им овладеть тайной роста.

Сделано уже немало. Начиная с того времени, когда Бродовский помогал Зорину в самом начале его работ с глушителями для «Защиты 240», исследования шли в одном и том же направлении - во что бы то ни стало дать характеристику качества излучения.

А ускоренное размножение микроорганизмов в «фарфоровом зале» в Славино! Там уже разрешена проблема влияния лучистой энергии на живые существа. Там уже подобрано нужное качество излучения, и биоизлучатели Бродовского успешно помогают получать огромные количества полезных микробов. Найдено! Теперь очередь высших растений. Как отобрать лучи, способствующие ускоренному синтезу биоксина?

Может быть, надо снова засесть в «фарфоровом зале» в Славино и там… Да, а ведь в Славино изумительные опытные «поля под стеклом», именно там проводится изучение влияния искусственных источников света на рост растений. Тайну биоксина надо искать там, в Славино… Славино. Михаил с удовольствием повторил ласковое название издавна полюбившегося ему городка. Там, в филиале института, пришли первые удачи в работе. Говорят, Леночка начала интересную работу по направленной изменчивости, и это может помочь… Но почему она не ответила ни на одно письмо, почему?..

- К тебе можно, Михаил? - показался на пороге Резниченко.

- Сергей! Старый бродяга. Здоров!

- Привет, Миша, привет!

- Ты когда приехал?

- Сегодня утром.

- И только сейчас показался!

- Не мог раньше. За это время я уже успел побывать в десяти местах.

- Да сядь ты хоть на минутку. У тебя какой-то взбудораженный, воинственный вид.

- Воинственный, говоришь? - Резниченко удобно расположился в кресле у пульта, вынул папиросу и, старательно разминая ее, продолжал: - Ты прав, воинственный. Я решил воевать. Решил бороться до конца и, думаю, мне удастся… Михаил, - Резниченко пододвинулся ближе к Бродовскому, почему-то оглянулся по сторонам и заговорил приглушенным голосом. Михаил, ты не думаешь, что есть люди, очень сильные люди, которые делают все для того, чтобы наша страна оказалась не подготовленной к борьбе в эфире?

- Сергей! Ты хорошо подумал прежде, чем сказать это?

- Разве и с тобой я не могу быть откровенным?

- Можешь. Но вот думать так ты не должен. То, что отклонили твой проект защиты, еще не значит…

- О, многое значит! Многое. - Резниченко встал, подошел к двери, резко швырнул в урну окурок и быстро вернулся к Бродовскому. - Подумай, Михаил, я еще раз хочу предложить тебе сотрудничество со мной, хочу еще раз напомнить, что ты прежде всего радиофизик.

- Спасибо.

- Не иронизируй. Ты отлично понимаешь, о чем я тебе говорю. Ты разбрасываешься, увлекаешься частностями.

- Я ищу общие закономерности.

- И углубляешь работы Зорина.

- Ну, конечно, ведь его открытие…

- Вот, вот! Его открытие! Все мы своими плечами подпираем его открытие, все мы…

- Сергей! Да что ты говоришь! Ведь мы, молодые ученые, развиваем советскую науку. Каждый из нас стремится внести свой вклад. Вспомни, как открытие Попова облетело весь мир и как тысячи ученых, техников, радиофизиков и, наконец, просто радиолюбителей развивали его. Так и открытие Зорина. Развивая его, мы…

- Остаемся чернорабочими в науке.

- Сергей!

- Да, да, чернорабочими. Не делай страшных глаз и, самое главное, не вздумай жалеть меня: «Ах, свихнулся друг. Надо направить его на путь истины!» Чушь! Мне жаль тебя. Да, да, жаль! На таких, как ты, вырастает слава зориных и сибирцевых. А я не хочу, ты понимаешь? - глаза Сергея потемнели, он вплотную приблизился к Бродовскому и почти шепотом закончил: - Не хочу!

Резниченко подошел к установке, все еще светившейся десятками разноцветных лампочек, резким движением откинул назад свои пышные волосы. На его крупном, властном лице лежали цветные пятна света, глаза блестели, и теперь он говорил громко, порывисто.

- Я не хочу строить крылья для других!.. Я хочу летать сам.

- Осторожно, Сергей… позади аппаратура.

Резниченко вернулся на землю. Он взглянул на каркас с аппаратурой, осторожно сделал шаг от нее и довольно долго молчал. Ему стало ясно Михаил не пойдет за ним. Вспышка злобы и чувство горечи и одиночества ворвались в душу разом, смятенно и беспокойно. При всей своей воинственности и упрямом желании победить во что бы то ни стало ему было страшновато оставаться одному. Он выжидательно посмотрел на Михаила. Бродовский сидел у пульта. Лицо его выражало большую озабоченность. «Михаил безнадежен, - твердо решил Резниченко. - Ему не понять, не понять никогда!»

- Сергей! - Бродовский произнес это тихо, не меняя позы и выражения лица, продолжая бесцельно смотреть на приборы. - Сергей, ты не прав.

Резниченко не расслышал, а может быть сделал вид, что не расслышал сказанного Михаилом, подошел к установке и без тени участия спросил:

- Как у тебя дела?

- Плохо.

- Плохо? - переспросил Резниченко, и в его голосе прозвучала радостная нотка.

- Да.

Бродовский поднялся и пошел к установке, вздохнул и стал выключать приборы один за другим. Погасли цветные огни, утих мерный шум моторчиков, установка замерла.

- Сегодня закончился последний этап намеченной работы и - никаких результатов. Теперь мы уже перепробовали все, весь диапазон частот, который способна генерировать наша аппаратура, и цитологические исследования не дали ничего. Тайна образования биоксина в клетках растений остается нераскрытой.

- Ну, и что же дальше?

- Думаю, надо брать пример со старика. Он правильно сделал, что переехал в свое время в Петровское, ближе к природе.

Резниченко презрительно усмехнулся.

- Ты тоже собираешься в Петровское?

- Нет, там не то, что мне нужно. Я хочу попробовать вести работы, так сказать, снизу. Хочу опять начать с простейших, с бактерий, и постепенно подбираться к растениям. Мне нужен и «фарфоровый зал» и оранжереи, в которых применяется электролюминесценция. Думаю, надо перебазировать свои работы в Славино.

- Предлог неплохой, - саркастически скривил губы Резниченко.

- То есть как предлог? - не понял Бродовский.

- Не думай, Михаил, что я ребенок.

- Да ты о чем?

- О твоем повышенном интересе к «усовершенствованию растений», - злобно ответил Резниченко.

- Дурак, - спокойно сказал Михаил.

В полуоткрытую дверь лаборатории тихонько вошел академик Зорин и с недоумением посмотрел на своих учеников.

- Простите, простите, молодые люди. О каких дураках здесь идет речь?

- Викентий Александрович!

Резниченко подчеркнуто вежливо поклонился Зорину и отошел к окну, стараясь скрыть свое волнение.

Бродовский пододвинул кресло старому академику. Зорин тяжело опустился на него, поставил между колен свою массивную палку с костяным набалдашником и оперся на нее подбородком.

- Ну-с, молодые люди, вернемся к вопросу о недостатке умственных способностей. Продолжайте.

Шутливый тон Зорина не разрядил атмосферы. Резниченко стоял у окна, Бродовский оперся о пульт, силясь придумать приемлемое продолжение разговора.

- Так кто из вас страдает этим страшным недугом? - не унимался старик.

- Очевидно, я, Викентий Александрович, - ответил улыбаясь, Бродовский.

Резниченко быстро обернулся и бросил взгляд на обоих.

- Что так, Михаил Николаевич? - участливо спросил Зорин.

Бродовский коротко рассказал о своих неудачах.

- Мне кажется, Михаил Николаевич, что вы слишком уж прочно засели в лабораториях, а надо быть поближе к природе. Всматриваться в каждый растущий листочек и размышлять. Что я могу подсказать вам? Чем помочь? Сейчас, пожалуй, ничем. Допрашивайте природу - вот мой совет.

Зорин по-стариковски обстоятельно начал перечислять все преимущества работы в Славино.

- Я предпочел бы в Славино не ехать! - отрезал Бродовский.

Зорин с еще большим энтузиазмом продолжал убеждать Бродовского. Наконец, он привел самый веский аргумент:

- Ведь в Славино у вас будет такой чудесный помощник. Да, да, Белова будет незаменимым помощником! - восторженно закончил Викентий Александрович, только тут заметив, как сузились глаза Михаила и вздрогнули плечи Резниченко. Сразу вспомнилось лицо Сергея, просившего разрешения ознакомить свою приятельницу с лабораториями в Петровском. «Так вот почему шла речь о дураках», - наконец, догадался старик.

- Михаил Николаевич, - произнес он не без строгости. - Я хотел бы знать ваше мнение. Для пользы дела, где лучше проводить работы: здесь или в Славино?

Михаил минутку помолчал и потом твердо сказал:

- В Славино.

Старик встал, крепко оперся на палку и тоном приказа сказал:

- Считаю излишним дальнейшее обсуждение этого вопроса. Работы перебазируйте в Славино. Вы, кажется, что-то хотите возразить, Сергей Александрович?

- Нет, нет, - поспешил ответить Резниченко.

- Ну, вот и прекрасно. Вот и прекрасно. - Зорин все еще силился смягчить тягостный для молодых людей разговор.

- Поезжайте, Михаил Николаевич, немедля поезжайте. Проветритесь в пути немножко, а там, смотришь, и возникнут у вас какие-нибудь плодотворные идеи. Мне, между прочим, уже успели доложить, что вы вторую неделю с утра до ночи пропадаете в лаборатории. Куда это годится? Да в вашем переутомленном мозгу свежая мысль и приюта себе не найдет. Поезжайте. Помню, вот этак же меня после моих неудач с новой конструкцией регистрирующего аппарата чуть ли не насильно отправили в Гагры. Зима, декабрь, в Москве сугробы снега. На автомобиле еле добрался до вокзала. Ну, думаю, что за отдых в этакую пору, а в Гагры приехал - теплынь, прелесть. Новый год встречали с распахнутыми окнами, розы цвели, хорошо! Но, знаете, Михаил Николаевич, нормальные розы, а не такие, о которых вы мечтаете, - с кочан капусты.

- Викентий Александрович, уж и с капусту. Такое прозаическое сравнение: роза и капуста.

- Да вы же все норовите, чтобы зернышко пшеницы было с огурец, огурец с тыкву, а тыква - с автомобиль, - рассмеялся академик, очень довольный своей остротой.

Бродовский посмотрел на доброе, подвижное лицо с белоснежной бородкой и уютными лучиками в углах глаз, и ему стало легче при мысли, что этот замечательный человек так понимает его и умеет в трудную минуту найти нужные, ободряющие слова.

- Нет, Викентий Александрович, я мечтаю не о розах с капусту и даже не о трех-четырех урожаях в год.

Резниченко вышел, на ходу кивнув головой. Зорин скосил на него глаза и продолжал:

- Знаю, конечно, Михаил Николаевич, знаю о ваших радиофизических мечтаниях, знаю. Хорошо, что мечтаете. Но, чтобы сделать в науке что-либо значительное, нужно очень много трудов. Ох, как много! Нужно долго и упорно допрашивать природу и думать о том, - академик помолчал немного, покрутил свою бородку и твердо закончил, - чтобы эти труды не оказались бесплодными.

- Викентий Александрович! - Михаил вспомнил о «Защите 240» и взволнованно спросил: - Вы о Сергее?

- Да. Он очень меня беспокоит… Он друг ваш… Поддержать его надо. Да, поддержать.

Зорин засуетился и мелкими шажками, часто переставляя палку с тяжелым набалдашником, поспешил из лаборатории.

«Расстроился старик. Любит он Сергея».

Бродовский еще долго ходил по комнате, рассматривая приборы, осторожно прикасаясь к растениям. Сергей ушел. Ушел далеко, навсегда. Это ясно. Можно ли сделать что-нибудь теперь? Ведь Сергей, работая в биологической лаборатории, не был допущен к разработке особо секретной «Защиты 240». Но неужели он, даже не зная о ней, так и не может понять, что его защитные каски - это полумера? Как объяснить ему, а особенно теперь? Глупо получилось, по-мальчишески… А старик… Он все понял. Сколько же такта, сколько душевной заботы и отеческого внимания, а вот Сергей… Стало страшно при мысли о том, что старый, больной академик может узнать о происках Сергея. Как это расстроит его… при его здоровье… Надо поговорить с Сибирцевым, с Титовым и надо… Да, перебазироваться в Славино!

Бродовский еще раз окинул взглядом лабораторию, посмотрел на все, что с такой любовью создавалось им и его сотрудниками, посмотрел на аппаратуру, в которой уже не пульсировал ток и которая казалась мертвой, ненужной, на растения, так и не открывшие ему своей тайны, выключил свет и вышел.

Никогда он так долго не добирался от института домой, как в этот вечер. Автобусы проходили один за одним, а Михаил все стоял на остановке. «Анализ, точный анализ качества лучей… Каким способом подойти к нему… Ведь это ключ к управлению любым биологическим процессом! А возможность искусственно генерировать лучи соответственной характеристики позволила бы вызвать более интенсивное образование стимуляторов в клетках и… Но как это узнать? Какие именно это участки спектра? Как изучить их влияние на развитие растений?»

Когда Бродовский окончательно продрог, он вскочил в автобус и доехал до ближайшей станции метро. При входе в метро по всему телу прошла приятная дрожь от охватившей его волны тепла. Спустившись по эскалатору и не подумав о направлении, он вошел в залитый светом поезд.

«То, что свет необходим растениям, - продолжал свои размышления Михаил, - известно испокон веков. Достаточно оставить растения без света, как прекратится синтез питательных веществ. Если правильно предположение, что под влиянием какой-то части электромагнитного спектра в растениях происходит образование стимуляторов роста, то, значит, у растений, лишенных этого излучения, рост прекращается. Но как это сделать? Ведь подобное излучение может приходить только вместе со световыми лучами Солнца. Если бы суметь изготовить фильтры, пропускающие световые лучи и задерживающие излучение, стимулирующее рост. Но в том-то и дело, что, не зная характера излучения, приготовить такой фильтр невозможно. Как сделать, чтобы растения получали все необходимое, кроме этого предполагаемого излучения?»

Поезд подходил к станции «Ботанический сад» и только тут Бродовский увидел, что едет не в том направлении.

Михаил начал быстро пробираться к выходу, его чуть не прихлопнуло створками автоматической двери, но он все же успел выскочить на платформу и стал осматривать станцию так, как будто видел ее впервые. Со сводчатого, украшенного ромбическими кессонами потолка свисали массивные бронзовые люстры с вертикальными цилиндрами, изливавшими «дневной свет». Тепло, просторно, чисто и светло, блестят уложенные шахматами плиты пола.

«Занятно… Ничего похожего на сад, кроме названия, конечно. Ботанический сад там, наверху, а здесь… Здесь, пожалуй, филиала Ботанического сада не устроишь. А впрочем… Как бы чувствовали себя растения, развивающиеся только под влиянием искусственного света? Ведь через толщу земли под эти своды не сможет пробиться никакое излучение. Значит, здесь можно было бы создать любые условия облучения. Интересно узнать, на какой глубине расположена эта станция. Нужно узнать»… Но тут Бродовскому стало неловко. Что это такое в самом деле: попасть в ненужную ему часть города, увлечься настолько, что допустить возможность расставить в этом подземном дворце свои горшочки с растениями! «Ну, знаешь, Михаил Николаевич, это уж слишком. Хватит!»

Бродовский сел в обратный поезд, выбрался на широкий проспект и медленно пошел вдоль домов, поглядывая на сияющие витрины и не думая больше о стимуляторах и лучах, а пытаясь сообразить, что купить к ужину. Однако мысли, возникшие на станции «Ботанический сад», не покидали его. И чем больше он думал над выводами, сделанными в подземном дворце, тем больше убеждался в их верности. Да, а вот раньше путь был неправильный. Как ни велико разнообразие спектров излучения, создаваемое его аппаратурой, оно не может быть столь полным, как в природе!

Прав Зорин. Надо более внимательно присматриваться к природным условиям, в которых развиваются растения. Среда и жизнь растений - единый процесс. Вот что надо изучать, а изучив, воздействовать на эти процессы в нужном для человека направлении. Прав Зорин. Надо переезжать в Славино, а Сергей… Пусть он думает что угодно. Ехать!

В поезде все чаще вспоминалась Леночка и все меньше думалось о делах, оставшихся позади. В институте Резниченко продолжал усиленно вербовать сторонников своего проекта и хотя не очень преуспел в этом, но шума наделал немало. Его разговоры о Зорине приобрели такой размах, что сотрудники не на шутку опасались расстроить старика и тщательно оберегали его от выпадов Резниченко.

Перед его отъездом Сергей даже не зашел к нему в лабораторию.

На лице Михаила мелькнула улыбка - он вспомнил Леночку. Через несколько часов он увидит ее. Правда, она не ответила на его письма, но ничего… Только бы увидеть ее, поговорить… А если она скажет ему так же просто и прямо, как в тот вечер на даче? Скажет: «Я так же люблю другого»…

Бродовский вышел в тамбур - в купе ему стало душно. Стоя здесь, немного поеживаясь от струек холода, ползшего от двери, он всматривался в темную даль за окном. Было так же морозно, ясно, как в ту звездную зимнюю ночь, когда они с Леночкой возвращались из клуба через реку, по льду. Тишина. Синяя лунная ночь и такой блестящий, переливчатый снег, что невозможно было не радоваться! Леночка шла впереди. В лунном свете торос показался ей ледяным домиком, и она радостно вскрикнула:

- Миша! Как хорошо!

Это было ее первое «Миша».

Хорошая, непонятная. Что она делает сейчас? Почему перестала писать и Сергею? Почему Сергей вернулся из последней поездки к ней злой и задиристый?

Бродовский промерз в тамбуре, докурил папиросу и пошел в купе. В вагоне все спали. Было тихо, мерно постукивали колеса да изредка слышались гудки паровоза.

Поезд замедляет ход, множатся пути, начинает покачивать на стрелках, все чаще мелькают огни за окном - станция.