Побывав в институте радиофизиологии, капитан Ливенцов продолжал живо интересоваться всем, что творилось вокруг, как он называл их, «излучательных дел». Ливенцов часто навещал Сибирцева и в качестве почетного гостя получил билет на съезд биофизиков в Славино.
Поездка в Славино была особенно приятной Евгению Петровичу — ведь это были его родные места.
К съезду готовились десятки ученых страны. Должны были приехать ученые стран народной демократии, зарубежные гости.
Открытие Зорина повлекло за собой развитие новых областей науки.
Биоизлучатели уже применялись в клиниках, в полупроизводственных условиях осуществлялось ускоренное размножение бактерий полезных видов, нефтяники впервые пробовали применить излучатели для добычи нефти, растениеводы применяли излучение для ускорения роста и развития растений.
Задолго до съезда говорили, что самыми интересными будут доклады Бродовского и Пылаева о тематике лабораторий экспериментальной биофизики.
Намечались новые пути, обсуждались возможности работ по направленной изменчивости. Полученные в «фарфоровом зале» результаты были многообещающими. Зная секрет качества спектра излучения, можно избирательно влиять на клетки злокачественных опухолей, устранять патологические процессы в организме, усиливать действие лекарственных веществ, повышая проницательность тканей.
Молодые ученые уже мечтали о том дне, когда они смогут под влиянием излучения менять природу болезнетворных бактерий внутри организма, избирательно убивать болезнетворные бактерии или преобразовывать их в безвредные.
Какие огромные возможности! Какие широкие перспективы!
Если раньше, при первых попытках ученых облегчить страдания людей, лучи радия как бы топором грубо вырубали клетки раковых опухолей, то теперь излучение будет действовать подобно осторожным и нежным пальцам кружевницы.
Делегаты не умолкая говорили о предстоящем съезде. «Съезд уже начал свою работу в поезде», — шутил Титов, подъезжая к Славино.
— Евгений Петрович! Да вы ли это? Ну и молодец, капитан! На съезд, значит! Вот это приятно, — говорил Титов, пожимая руку Ливенцову. На перроне к ним подошли Егоров и Пылаев с группой сотрудников.
— Как же добраться до гостиницы? — спросил кто-то.
На платформу выбежал плотный, запыхавшийся Молчанов. Многословно и очень радушно приветствуя делегатов съезда, он извинялся за опоздание.
— Машины поданы и всех сейчас доставят в гостиницу!
— Евгений Петрович, вы разве не с нами? — спросил Егоров капитана.
— Нет, Петр Аниканович, я пешочком.
— Что так?
— Хочу хорошенько осмотреть знакомые с детства места. Может, присоединитесь?
— Нет, Евгений Петрович, не могу. Мне надо еще кое-что подготовить к докладу, повидать Бродовского и ознакомиться с полевой излучательной станцией. У меня есть хорошее предложение — поедем на излучательную вместе?
— Я не прочь присоединиться к вам, — согласился капитан. — Когда ехать?
— Давайте завтра с утра.
— Договорились.
Группа ученых направилась по перрону к воротам, где их ждали машины, а Ливенцов вышел в город.
Нежаркое, ласковое солнце своим краем коснулось горизонта и залило тонким багрянцем здания, площадь, сквер. Посреди сквера на гранитном постаменте возвышалась отлитая из бронзы фигура Ильича со смело простертой вперед рукой.
На полированной глади гранита в лучах солнца золотился металл надписи:
«Коммунизм — это советская власть
плюс электрификация всей страны.
Ленин».
Ливенцов долго стоял на площади. За площадью, пересекая широкий проспект, текла река. Возле нее виднелись светло-кремовые здания гидроэлектростанции и могучая плотина. Повыше плотины простиралась широкая водная гладь с розовеющими на ней парусами лодок; у самой воды — легкие сооружения водной станции, а рядом — темно-зеленый овал стадиона с высокими рядами трибун.
За рекой начинался сосновый бор. Справа, на пологих холмах, тянулись правильные ряды фруктовых деревьев, а за садами, до начинающей уже синеть далекой дымки горизонта, — поля, поля, поля.
Темнело. Кое-где начинали мерцать огоньки.
Над полями поднялись привязные аэростаты.
Серебристые тела их еще розовели в последнем отсвете заката и четко выделялись в зеленоватой глубине уходящего вечера, а внизу, в массиве леса, уже располагалась ночь.
Исчез на аэростатах розоватый отблеск, и на них засветились сочно-красные сигнальные огни.
Торжественный, мирный простор. Воздух напоен свежестью реки и леса. Каждый глоток этого пахучего воздуха будит воспоминания о давно прошедших днях юности.
— Любуетесь?
Капитан обернулся. К нему подходил Титов.
— Любуюсь, Иван Алексеевич. Хорошо-то как. Воздух, воздух какой! Вот и не морской, а тоже душу волнует. Пьянит!
— Родной воздух, Евгений Петрович.
— Родной. Родился я здесь, вырос. Отсюда — тогда здесь было сельское затишье — пошел в большой мир. В скольких портах побывал, в скольких странах, а вот как вспомню этот вечерний аромат соснового бора, так и… Курить вот хочу и не решаюсь — даже трубку раскуривать грешно в этакой благодати!
Титов понимающе улыбнулся и, вынув коробку папирос, сказал:
— Согрешим, все-таки?
— Согрешим!
Обоим не хотелось уходить, и они еще долго бродили по берегу реки, любуясь чарующей ночью, вспоминая пережитое.
— Иван Алексеевич, а за вами ведь должок.
— Не припоминаю.
— А как же! Помните: в аппаратной, в клинике Пылаева, обещали рассказать о загадочной истории с Протасовым.
— Обещал. Правильно говорите, Евгений Петрович, обещал.
Титов рассказал о непонятном влиянии Никитина на приборы, о своей поездке в Петровское, о поисках и о том, как ночью, сразу же после того, как замигала сигнальная лампочка прибора, в карьере начали раскопки. К утру под толстым слоем пустой породы нашли останки Протасова. В истлевшей записной книжке лежал листок секретного сплава. Гораздо позже вылеченный радиосном Никитин дал показания о происшествии в карьере. Протасов завербовал его давно, за много лет до того, как Никитин стал влиять на приборы. В то время Зорин все чаще и чаще стал бывать в Петровском и, наконец, переселился в филиал. Протасову нужен был свой человек в филиале, и он добился перевода туда Никитина. Агент, через которого поддерживалась связь с Эверсом, требовал от Протасова рецепт или, по крайней мере, листочек сплава. Протасов был биологом, для него самого состав являлся секретом, и он решил заставить Никитина добыть листочек радиоактивного сплава. В условленное время Никитин вышел встречать Протасова на станцию, запоздал немного, и они встретились на узкоколейке на полпути от станции к поселку. Здесь Никитин достал свой блокнот, вынул из него тонкий листочек, завернутый в кальку, и передал Протасову, Протасов положил его в свою книжку.
— Подлец! — злобно произнес капитан и тут же поправился: — Оба мерзавцы! Простите, Иван Алексеевич. Перебил вас. Что ж было дальше?
Титов задумался на минуту, припоминая, и затем продолжал.
— Оба, конечно, хороши, вы правы, Евгений Петрович, но Протасов подлее. Получив от Никитина секретный сплав, он решил, что затянул петлю туго — улика против Никитина у него в кармане! И он поручил Никитину убийство Зорина.
— Иван Алексеевич!
— Да, представьте себе. Уже тогда всяким этим эверсам мешал авторитет Зорина.
— И Никитин?..
— В Никитине заговорили остатки того хорошего, что в нем еще было.
— И он убил Протасова?
— Как вам сказать? Не просто убил. Он не подал руку.
— Не понимаю.
— Никитин возмутился предложением Протасова. В нем, видно, всегда жило чувство протеста, желание выпутаться из мерзкого положения, в которое его втянули. На рельсах узкоколейки началась перебранка. В это время оба услышали грохот вагонеток, несшихся под уклон, и побежали по шпалам. Протасов упал, очевидно, вывихнул ногу, сделал усилие, чтобы подняться, снова повалился на рельсы и крикнул Никитину: «Дайте руку!» Никитин остановился, сделал несколько шагов к нему и уже хотел протянуть руку, но сейчас же отдернул ее. Протасов поднялся, сделал шаг к краю карьера и потерял равновесие. Передняя вагонетка сшибла его, и он покатился под откос…
— Собаке — собачья смерть! Но почему же его не нашли сразу?
— Вагонетки автоматически сбрасывали породу в карьер. Огромные ковши, наполненные пустой породой, опрокидывались и засыпали Протасова вместе с записной книжкой, в которой хранился листочек радиоактивного сплава.
Еще все спали в гостинице, а Евгений Петрович уже успел сходить на реку выкупаться, сделал несколько фотоснимков и спешил разыскать Егорова.
После завтрака они отправились в филиал института к Бродовскому познакомиться с излучательной станцией.
Бродовского в филиале не оказалось — его вызвали в обком партии. Гостей приняла Елена Андреевна Белова.
Все работы по изоляции от солнечных лучей, исследования стимуляторов роста, все опыты с растениями на «полях под стеклом» проводились с участием Беловой. Бродовского как радиофизика никогда не интересовали чисто растениеводческие проблемы. Он ставил перед собой задачу изучить механизм действия лучистой энергии на живые клетки. Здесь помощь Лены была ему совершенно необходима.
С переездом группы Бродовского в Славино для Лены началась новая жизнь, полная труда и исканий. Петровское вспоминалось, как что-то давно прошедшее. Сергей еще не ушел из сердца, и Лена была очень благодарна Михаилу за то, что он никогда, ни единым словом не обмолвился о своем большом, настоящем чувстве.
Елена Андреевна давно знала Егорова — они несколько раз встречались в Центральном институте. Егоров познакомил ее с капитаном Ливенцовым, о котором она много слышала, и, когда они попросили ее показать работу первой в мире излучательной станции по ускоренному выращиванию урожаев, Лена охотно согласилась. Решили тотчас же выехать, чтобы успеть ознакомиться со всем циклом.
Машина шла по узкой дороге между густыми спеющими хлебами. Вдоль дороги тянулись высоковольтные линии. Вдали, среди моря пшеницы, чуть волнуемого легким ветерком, показалась группа строений.
— Это наш центральный излучательный пункт. Из него мы управляем прорастанием хлебов.
— Как вы сказали? Управляем?
— Да, — спокойно ответила Елена Андреевна, — управляем. Пока, правда, еще на сравнительно небольшом пространстве опытной станции, но работаем над тем, чтобы можно было управлять на всех полях страны.
Машина подъехала к центральному пункту. Подстанция, у которой оканчивалась высоковольтная линия, домики водонасосной станции, компрессорная с вертикально стоящими возле нее серебристыми цилиндрами, и светлое, почти сплошь застекленное здание излучательной станции — все это находилось на ровной площадке, окруженной полями.
Белова со своими гостями поднялась на плоскую, обнесенную металлическими перилами крышу излучательной станции.
Во всю ширь степи — хлеба. От полевого пункта лучами расходятся трубы, по полям виднеются небольшие, сверкающие стеклом строения, около которых лежат огромные, выкрашенные алюминиевой краской тела аэростатов с укрепленными на них антеннами излучателей.
— Вы переспросили меня, товарищ Ливенцов, когда я сказала, что мы управляем прорастанием хлебов. Я понимаю, откуда эта настороженность. Это — как бы подобрать подходящее слово? Это атавизм, что ли. Человек привык смотреть на прорастание и развитие растений, как на процесс, который протекает без его вмешательства. Да, так было на протяжении тысячелетий. Но вот на эти процессы мы начали влиять минеральными удобрениями, затем было открыто поглощение растением лучистой энергии, развивается наука о жизненных явлениях, протекающих в растениях. Но только у нас в стране открылись, неограниченные возможности поставить последние достижения науки на службу самому передовому в мире социалистическому земледелию. Ведь земледелие — это производство особого рода, при котором из углекислоты, воды, почвенных минералов и энергии солнечных лучей создаются ценнейшие продукты. Мы и стремимся управлять этим производством, как инженеры-химики управляют синтезом сложнейших органических веществ на химических заводах. Растениям присуща высокая синтезирующая способность, они непрерывно накапливают органические вещества и энергию солнца. Вот и надо овладеть этим процессом синтеза. Пройдемте в аппаратную, — предложила Белова.
По стенам большого зала размещены приборы. Одна из стен, в виде сплошь застекленного полуцилиндра, обращена на юг и укрыта тонкой изумрудной сеткой высаженных здесь вьющихся растений, очевидно поэтому зал наполнен спокойным зеленым светом. В аппаратной прохладно и чисто.
Возле приборов деловито ходят операторы в белых халатах. В центре зала за столом-пультом сидит дежурный инженер. Белова познакомила с ним гостей и попросила его рассказать о работе пункта.
На стене, противоположной застекленному полуцилиндру, высится щит с планом-картой окрестных полей. Время от времени на нем вспыхивают разноцветные сигнальные лампочки. Операторы, наблюдая за этими вспышками, включают приборы на соседних щитах и записывают показатели. Карта раскрашена различными оттенками желтого и зеленого цветов. Поля различных культур пронумерованы. В центре плана — излучательный пункт. От него во все стороны лучиками расходятся красные, синие и черные линии. Линии подходят к искрящимся сигнальными лампочками кружкам, и от них снова разбегаются новые лучи.
Дежурный инженер пригласил гостей к щиту и стал объяснять работу опытного полевого участка.
— На соседних с нами полях сейчас готовятся к уборке урожая, лишь кое-где начали выборочную косовицу, а у нас, на опытных полях, уборочная давно закончена. Мы вновь засеяли земли и теперь ведем процесс вызревания второго за этот год урожая.
— Второго урожая?
— Да, второго, и практика показывает, что это далеко не предел. Мы ставим перед собой задачу, — вести процессы так, чтобы можно было с наших полей снять три урожая в год.
— Так, значит, тайна образования биоксина открыта, и, облучая поля, вы можете ускорять рост растений, увеличивать число урожаев?
— Да, но не только в излучении дело, — дополнила Елена Андреевна. — Растению для его нормального развития нужно создать все условия. Далеко не всегда наибольшая скорость роста дает крепкое, здоровое растение. Рост это сложная цепь биохимических и физиологических процессов, протекающих в клетках. Для формирования растений нужны питательные вещества, нужна энергия. А излучение, — так сказать, рычаг, который помогает нам управлять процессом развития, дает старт реакциям образования биоксина. Это излучение мы называем биоизлучением.
В аппаратной шла напряженная работа.
На щите то и дело загорались сигнальные лампочки — приборы доносили о ходе процесса на участках. Приборы следили за влажностью почвы и воздуха, за температурой, за степенью солнечной радиации, автоматические анализаторы сообщали о содержании солей в почве.
Центральный пункт излучательной станции чутко реагировал на все донесения.
Вот на двадцать втором участке недопустимо понизилась влажность. Оператор сейчас же проверяет степень солнечной радиации — около одной калории на квадратный сантиметр в минуту. Значит, растения сильно транспирируют, то есть испаряют влагу. Задерживается вызревание на участке!
Расчеты произведены. Оператор нажимает кнопку, срабатывает телемеханическая система, и над полями начинается распыление воды.
Вспыхнули сигналы с участка восемь. До сих пор здесь были благоприятные условия для роста: небо безоблачное, высокая солнечная радиация, состояние почвы хорошее — излучатели включены непрерывно на протяжении последних двадцати часов. Теперь сигналы с восьмого участка тревожные — в результате усиленного фотосинтеза понизилось содержание углекислоты.
Оператор включил компрессорную.
Газ пошел по трубам — началось удобрение воздуха углекислотой.
В определенные часы суток операторы включают автоматические анализаторы и получают показания приборов о содержании солей в почве. На двенадцатом участке понизилось содержание бора. Смесительная станция добавляет на этот участок соли бора.
Идет проверка показателей всех шестнадцати юго-западных участков.
Расчеты произведены.
Отдается команда:
— Поднять аэростаты!
— Включить рубильник!
Кончился рабочий день на полевом пункте. Инженер сдал смену дежурному, оставил на станции прибывших на вечернюю смену операторов и уехал в город.
Капитану Ливенцову позвонили на излучательную станцию — на его имя была получена телеграмма-молния. В ней предписывалось капитану Ливенцову немедленно выехать к месту стоянки судна «Исследователь».
Ливенцов и Егоров попрощались с Еленой Андреевной и уехали в Славино.
Белова снова поднялась на крышу-веранду. Напоенная за день солнцем степь сейчас, в наступающей ночи, дышала ароматом спеющих хлебов и живительной прохладой.
Вдали показались два ярких огня. В быстро сгущающейся темноте они то бросают ослепительные полосы, то исчезают в стенах хлебов — к излучательной станции идет машина.
«Наверное, Миша едет! — подумала Лена, и у нее на душе стало необыкновенно радостно. — Он обещал сразу же после возвращения из области побывать на станции. Да, это он!»
К небу поднимаются сигнальные красные огни привязных аэростатов.
«Пока это только здесь, — думает Елена Андреевна. — А вскоре излучатели будут установлены по всей стране…
…Растет, растет урожай…
Включаются рубильники излучательных станций…
Потоки излучения заливают поля, помогая прорастанию растений.
А там уже поспели хлеба, — идут уборочные машины, и беспрерывным потоком льется золотое зерно — энергия!
…Льется, льется, заполняя закрома Отчизны. Льется, утверждая изобилие. Льется…»
— Леночка!
Лена взяла руку Михаила и перебирая его теплые, ласковые пальцы, всматривалась в его лицо, освещенное отблеском огней и звезд.
— Как хорошо, Миша! — Как хорошо… что ты нашел меня!
Последние дни сентября выдались ясными, прохладными. По утрам приятно бодрила осенняя свежесть. Входя в кабинет, Федор Федорович любил широко распахнуть балконную дверь и вдохнуть чистый, прозрачный воздух.
Утро двадцать третьего сентября тихое, умытое. Весело золотятся верхушки высоких кленов в институтском парке.
Профессор Сибирцев подходит к сейфу, вынимает из него том отчетов Специальной комиссии и начинает просматривать заключение.
Все правильно!
В комиссии работали виднейшие ученые нашей страны и стран народной демократии. В адрес комиссии прибывали письма прогрессивных ученых из капиталистических стран. В этих письмах они с негодованием осуждали раздутую дельцами панику вокруг «космической катастрофы».
Выводы комиссии правильны.
Никакой «космической катастрофы», а грандиозная провокация, подкрепляемая работой двадцати семи излучательных пунктов. Характер излучения примитивен. Несомненно было, что метод «позаимствован» в Браунвальде. В случае необходимости глушители Зорина могут нейтрализовать в сотни раз более сильное излучение. Но «Защита 240» хороша не только этим. При отработке ее научились тонко регулировать воздействие лучей на живые клетки. Теперь известен механизм действия излучения.
«Двадцать третье сентября, — посмотрел на настольный календарь Сибирцев. — У них оно еще не наступило, но через несколько часов… начнут работать двадцать семь излучательных пунктов. К чему это может привести? Быть может… Нет, нет! Чепуха все это! Чепуха! Единственное, что они могут сделать, так это воздействием высокочастотных электромагнитных волн вызвать нарушение нормальной деятельности организма, да и то не всегда. Да, далеко не всегда, — продолжал размышлять профессор. — В отдельных случаях им, быть может, удастся подавить некоторые функции организма, вызвать сонливое состояние, потерю чувствительности, состояние, близкое к параличу. Все это на близком расстоянии от мощного излучателя. Это может пригодиться только для того, чтобы вызвать панику. Да, панику и не больше! Расчет простой, но каверзный. Достаточно в нескольких населенных пунктах нескольких случаев — и у издерганного провокациями населения паника будет расти, как снежный ком. Начнут видеть то, чего не было, опасаться и того, чего вообще не может быть. Шумиха и ничего больше! А у нас? — Сибирцев еще перелистал последние страницы отчета. — Никакой серьезной угрозы спокойствию и мирному процветанию нашей страны это принести не может!» Все обосновано, все подкреплено расчетами и опытом, и все же там… профессор обернулся к массивному, поблескивающему в полумраке радиоприемнику, и все же там… шумят!
Сибирцев закрыл объемистый том отчетов.
Часы пробили девять.
Федор Федорович поспешно поднялся из глубокого кресла и быстро подошел к приемнику. Вспыхнул светящийся экран с нанесенными на нем названиями станций Черная нить подползла к надписи — «Нью-Йорк», и кабинет наполнился истерично выкрикиваемыми словами:
«Земля войдет в полосу космического излучения и будет пребывать в ней в течение 5 часов 12 минут…
…Слушайте сообщение „Лиги спасения человечества“!!!»
Сибирцев резко повернул верньер и направился к большой настенной карте.
«Девять часов, — профессор протер очки и стал водить пальцем по линии, на которой было нанесено обозначение поясного времени. — Девять, восемь, семь, шесть… Сейчас в Нью-Йорке два часа ночи».
Сибирцев вернулся к приемнику.
«Слушайте сообщение „Лиги спасения человечества“!
Земля войдет в полосу космического излучения через пять часов!!»
Федор Федорович уже собрался выключить приемник, когда вдруг услышал имя Зорина. Сообщение передали несколько раз, и Сибирцев успел записать текст передачи.
— Безобразие! — возмущался профессор, бегая мелкими шажками от приемника к столу. — Рассчитали, что в эти часы будут слушать передачи, будут сидеть у приемников и несомненно услышат! Делают все, чтобы подорвать авторитет Зорина, дискредитировать его. Понимают, что статьи старика — грозная сила. Понимают и то, что об их писанине узнают немногие. А радио… Надо попытаться уберечь Викентия Александровича от этого удара!
Сибирцев вызвал к себе Титова и, когда тот вошел, показал ему бумажку с записью передачи.
— Иван Алексеевич, не хотелось, чтобы он услышал!
Титов улыбнулся.
— Не услышит, Федор Федорович, не сможет, — притворно вздохнул Титов. — Я был у него вчера. Вместе радио слушали. Я покрутил немного настройку, и приемник почему-то испортился. Вовремя испортился, — многозначительно добавил Титов. — Старик разволновался, просил обязательно привести приемник в порядок. Я, конечно, не мог отказать ему и прислал из лаборатории лучшего специалиста.
— И специалист?
— Увез приемник в лабораторию — слишком сложное повреждение, Федор Федорович. Ничего не поделаешь, — пришлось огорчить Викентия Александровича.
— Спасибо, Иван Алексеевич. Ну, а что касается приемника… пусть лучше Викентий Александрович поволнуется из-за него, чем услышит такое. — Сибирцев ткнул пальцем по направлению приемника.
«Слушайте сообщение „Лиги спасения человечества“!
…Советский ученый Зорин принял участие в работах по борьбе с катастрофой! Зорин удостоен…»
Сибирцев приглушил приемник и обратился к Титову.
— Связь со штабом Специальной комиссии держите?
— Связь есть. Нас информируют беспрерывно.
— Что на «Исследователе»?
— Судно крейсирует в нейтральных водах, вблизи двадцать первого пункта.
— Двадцать первого? — профессор посмотрел на лежащий на столе листок, первым номером в котором значилось — «Порто-Санто» и подошел к карте. — Двадцать первый… Значит, Ливенцов здесь? — показал Сибирцев на карту.
Титов посмотрел записи координат и ответил:
— Здесь.
— Очень хорошо. При данных условиях ближе и не подберешься, пожалуй. Ко всем остальным пунктам и вовсе не подойти. Что сообщает капитан Ливенцов?
— Аппаратура проверена… Исследователи готовы к «катастрофе».
— Прекрасно. Послать наши корабли с аппаратурой в нейтральные воды и, вместе с тем, поближе к месту «происшествия» — решение, конечно, правильное, но я больше чем уверен, что излучатели будут посылать в эфир ни что иное, как лучи Браунвальда.
В кабинет вошел Пылаев.
— Итак осталось…
— Около четырех часов, — усмехнулся Титов.
— Хотите послушать сенсационные сообщения?
— Нет, нет, увольте, Федор Федорович. Сыт по горло. Бьюсь об заклад, товарищи, что все это закончится блефом.
— Единственный, кто принял бы ваше пари, — усмехнулся Титов, — так это Резниченко.
— Не унимается?
— Куда там, наоборот. Создается такое впечатление, что он рад всему этому, — Иван Александрович ткнул пальцем в сторону приглушенного приемника.
— Ничего, — твердо произнес директор института, — мы призовем к порядку Резниченко. Пора. На таких делах, как эти панические сообщения, и проверяются люди. Резниченко показал свое лицо. В погоне за славой, в карьеристской суете он забыл, что носит высокое звание советского ученого. Ему бы с Бродовского пример брать, поучиться у него скромности и деловитости. Ведь с какими результатами приехал!
— Он приехал из Славино?
— Да, звонил ко мне. Скоро будет здесь.
— Очень хотел бы с ним потолковать. Как дела у него? Удалось?
— Удалось!
— Да что вы говорите! Чудесно это, чудесно! Значит правильное было решение — проводить опыты на застекленных полях?
— Правильное. Эту задачу, конечно, можно было решить и чисто лабораторным путем, но Михаил Николаевич правильно предположил, что только широкая постановка опытов на больших, хорошо плодоносящих участках могла дать неоспоримые результаты. Прежде-всего надо было решить, могут ли нормально развиваться искусственно облучаемые растения в условиях самой тщательной изоляции от природного источника энергии — Солнца. Определив это, можно было установить, посылает ли Солнце вместе со световыми волнами излучения, влияющие на синтез биоксина.
— А для этого?
— Стеклянная крыша была заменена специальным, многослойным перекрытием, и притом только на половине опытного участка. На другой половине продолжало господствовать Солнце. Бродовскому со своими сотрудниками немало пришлось повозиться с подбором перекрытия, которое заменило бы собой многометровую толщу земли.
— Растения на этом участке стали погибать!
— Да, стали погибать. Их ткани утратили способность вырабатывать биоксин. И это несмотря на то, что они были обеспечены искусственным источником энергии. Им не хватало излучения Солнца, стимулирующего синтез биоксина. Теперь определен характер этого излучения, удалось генерировать его, и я думаю, в самое ближайшее время можно будет ставить опыты на полях.
— Федор Федорович, да ведь это такое открытие… И наряду с этим…
«До катастрофы осталось четыре часа!
Покупайте каски!!!»
Вошел секретарь и доложил о приезде Бродовского.
— Просите, просите сюда!
В кабинет быстро вошел Михаил. Сибирцев поднялся ему навстречу, протягивая обе руки для приветствия.
— Михаил Николаевич! А мы тут о вас толкуем, о ваших успехах. Поздравляю, дорогой, поздравляю!
Радостное, как всегда немного мальчишеское выражение лица Бродовского сменилось смущенной растерянностью.
— Ну, что там! — пробурчал он. — Успехи! Что ни день, то какая-нибудь неприятность. Вот уехал, а там…
— Без неприятностей не бывает и побед, — прервал его Сибирцев. — Нет, Михаил Николаевич, вы нам об успехах расскажите.
Бродовскому пришлось рассказать о том, как велись эксперименты, поделиться своими планами на будущее.
Как ни радостно было услышать об успехах, достигнутых в филиале института в Славино, все же доносившиеся из приемника сообщения отвлекали и волновали.
Титов часто выходил из кабинета и быстро возвращался со сведениями штаба Специальной комиссии. Все корабли, снабженные первоклассной аппаратурой, уже были на местах и крейсировали в нейтральных водах.
Пылаева особенно интересовали радиограммы Ливенцова — там, на его корабле, были Толоковников и Василенко. Они первыми ровно год тому назад почувствовали на себе влияние излучения. Радиосон возвратил их в строй! Василенко за двадцатипятилетнюю службу на флоте получил орден Ленина.
«Слушайте сообщение „Лиги спасения человечества“», — передавало радио.
Вновь было передано сообщение, касающееся Зорина. Пылаев и Бродовский вопросительно взглянули на директора института.
— Да, — кивнул тот грустно. — Такая бумажка была получена уже несколько дней тому назад. Нехорошо, если узнает об этом Викентий Александрович…
— Он сейчас не бывает здесь, Михаил Николаевич. Он плохо себя чувствует. Как это ни прискорбно, но лучше, чтобы он в эти дни не появлялся в институте. Здесь он может как-нибудь узнать об этом послании… Мы должны оберегать его.
Все с нетерпением ждали дальнейших сообщений штаба.
Вошел Резниченко. Как-то торжественно, подчеркнуто официально поздоровался со всеми, в том числе и с Михаилом, и уселся у самого приемника.
— Итак, через несколько часов все станет ясно, — ехидно улыбаясь, начал Резниченко. Он любовно погладил полированную крышку приемника.
— Кому станет ясно? — жестко спросил Сибирцев.
— Нам. — Резниченко ответил быстро, но в его ответе почувствовались нотки растерянности.
— Нам, советским ученым, товарищ Резниченко, все ясно и сейчас. — Тон, которым это сказал Сибирцев, был настолько суровым, что Резниченко вздрогнул, а Пылаев со свойственной ему мягкостью попробовал внушить Резниченко:
— Сергей Александрович, да ведь поймите, имеющиеся в их распоряжении излучатели не способны действовать на большом расстоянии. Мы знаем теперь характер излучения. Оно лишь в единичных случаях может вызвать некоторые физиологические изменения в организме человека. Учредители «Новой бериллиевой», пользуясь этим, стараются посеять панику.
— Сегодня это паника, а завтра понадобится мой проект защиты. Завтра всем будет ясно, почему и кто именно его затирал.
— Затирал? Кто?
— Зорин. Теперь мне все понятно. Начиная с того момента, как Зорин встречался с американским ученым Эверсом…
— Из этого ничего не следует, — запальчиво возразил Сибирцев.
— …встречался наедине, у себя в кабинете…
— Послушайте, Сергей Александрович! Вы отдаете себе отчет в том, что вы говорите? — Сибирцев собрал все внутренние силы, чтобы держать себя в руках, и продолжал тихо и как только мог спокойнее. — Вы понимаете, что, говоря такие вещи о крупнейшем советском ученом, вы…
— Понимаю!
Бродовский не узнавал Сергея. Он никак не мог себе представить, что тот дойдет до такой низости. Резниченко продолжал выкладывать свои «козыри»: ему теперь понятно, почему Зорин был противником его проекта защиты. Беседы с Эверсом привели к встрече на Международном конгрессе, а затем… и труп Протасова…
— Протасов был порядочным человеком, он занимался «загадкой Браунвальда», а это меньше всего устраивало людей, которые…
— Позвольте, позвольте! Капитан Бобров на допросе Никитина…
Но Резниченко не слушал. Он, что называется, закусил удила. Бродовский поднялся со своего места и отошел от стола. Он заложил руки за спину и, опершись о шкаф, внимательно следил за Резниченко.
— …это ловушка Зорина. Он умеет убирать неугодных ему людей. Да, да, лично я считаю, что Зорин предатель!
— Лично я считаю, — не меняя позы, отчеканивая каждое слово, произнес Бродовский, — что ты, Резниченко, подлец!
Побелевший Резниченко медленно стал подходить к продолжавшему спокойно стоять у шкафа Бродовскому и, не дойдя до него двух шагов, резко повернулся и выбежал из кабинета.
В наступившей тишине стало слышно, как из приемника вырвались истеричные слова:
«До катастрофы осталось…»
В кабинет вошел секретарь и доложил:
— Федор Федорович, приехал Викентий Александрович Зорин.
— Викентий Александрович? — удивился Сибирцев. — Да зачем же он! Ведь он так плохо себя чувствует!
На пороге появился похудевший, с пожелтевшим лицом, но улыбающийся Зорин.
— Ага, не ждали?
— Викентий Александрович, зачем же вы?
— Пустяки, Федор Федорович, пустяки. Такие «события», — кивнул старик по направлению приемника, — а я буду дома отсиживаться! Не могу, как хотите, не могу. Ведь как интересно-то!
Осторожно поддерживая, Сибирцев подвел Зорина к высокому, стоявшему спинкой к двери креслу и бережно усадил его.
— Напрасно, Викентий Александрович, право напрасно приехали. Вам покой нужен. Удивляюсь просто, как это Анна Семеновна вас выпустила?
Старик сжал рот в плотной улыбке так, что клинышек белоснежной бородки задрался вверх, хитро зажмурил глаза и потянулся к стоящему возле него Сибирцеву. Федор. Федорович наклонился. Зорин доверительно сказал:
— Обманул ее бдительность.
— Вот и напрасно. Она заботится о вашем покое…
— Покой, покой. Ну, хватит обо мне. Покой, нездоров, боитесь расстроить старика. Хватит. Федор Федорович, да вы подумайте, как хорошо быть здесь, со всеми с вами. С молодежью. Смотрите, и Пылаев здесь и Бродовский. Хорошо-то как, а? Ведь успехи у них какие! Один возвращает людей к жизни, другой открыл такое, что… Разве я мог думать… тогда, еще до революции, что мой маленький приборчик… — Зорин опустил голову на палку и украдкой протер глаза. — Хорошо это. Федор Федорович. Мы с вами уже стары. Ой, как стары, а вот они сделали для страны такое! Михаил Николаевич, вы все-все должны мне рассказать. Все подробненько, как там в Славино… Ну, что, — тихонько засмеялся Зорин, — прав старик оказался. То-то же, а то нет, «не поеду!» Петухи! А где же Сергей, Сергей Александрович?
В кабинет вбежал Резниченко с бумагой в руках.
— Вот доказательство того, что Зорин предатель!
Сибирцев шагнул к Резниченко, но было уже поздно. Только теперь Резниченко увидел, что в кресле, спиной к двери, сидит Зорин — и попятился. Зорин приподнялся, опираясь на палку, и повернулся к Резниченко.
— Что вы сказали, Сергей Александрович, доказательство?
— Викентий Александрович, — умоляюще начал Сибирцев, — прошу вас…
— Нет, уж позвольте! — Зорин с быстротой, которой от него никто не ожидал, вырвал бумагу из рук Резниченко.
Академика Зорина Викентия Александровича изысканно вежливо благодарили за то, что, будучи на Международном конгрессе радиофизиологов, он поделился результатами своего открытия, и уведомляли, что «Лига спасения человечества» первую премию в размере 100.000 долларов присуждает ему.
Бумага выскользнула из рук Зорина, сделала петлю в воздухе и плавно легла на пол. Зорин медленно опустился в кресло.
Его тонкие худые пальцы поползли к горлу и сжали его. Голова запрокинулась на спинку кресла.
— Подло! Ах, как подло!
Рука безжизненно упала на подлокотник.
Пылаев бросился к Зорину. Расплескивая из графина воду, Бродовский наполнял стакан. Сибирцев держал палец на кнопке звонка до тех пор, пока не вбежал секретарь.
— Скорую помощь!
— Не надо! — Зорин тяжело поднялся с кресла, и, поддерживаемый Пылаевым, подошел к Резниченко. — Не надо. Я еще достаточно силен, чтобы пережить такое, — академик небрежным жестом указал на Резниченко. — Да, еще силен! Но это тяжело, да, друзья, очень тяжело. Вы счастливее меня, Михаил Николаевич. Да, счастливее. Когда вы будете старым; когда у вас будут ученики, то среди них уже не будет такого, как…
— Викентий Александрович! — Резниченко выкрикнул это с отчаянием и мольбой, но Сибирцев не дал ему закончить.
— Вон! Вон из института!
— Федор Федорович!
— Молчите! Вы… вы смогли сделать такое…
— Я хотел… я думал… для блага Родины.
— Что? И вы еще смеете говорить о благе Родины? Не таким людям, как вы, говорить такие слова… Благо Родины! Никогда еще наша Родина не поддавалась панике, а если и будет что-нибудь серьезное, то у Родины, у народа нашего есть все нужное, чтобы отразить любое нападение. Да, любое. В том числе есть и «Защита 240».